Хранительница Грез

Бондс Пэррис Эфтон

В романе, написанном в жанре семейной саги, рассказывается о судьбе Энни Трэмейн, волею обстоятельств ставшей во главе финансовой империи. Ради благополучия династии Энни рискует всем, даже любовью…

 

Книга первая

 

Глава 1 

1870

— Я не знаю, кто я и кем хочу быть! — сказал Дэниел Трэмейн.

Энни мягко провалилась в бабушкин диван, пожалуй, единственную более-менее комфортную мебель в кабинете старой леди Ливингстон. Девушка наблюдала за Дэном, который нервно вышагивал перед огромным столом с кожаной столешницей. Энни совершенно точно знала, что творится в душе брата.

Точно так же сильно, как он любил бабушку, Дэниел устал от ее упорного желания сделать его наследником «Нью-Саут-Уэльс Трэйдерс Лтд».

Выпачканной в печеночном паштете рукой с проступившими венами восьмидесятишестилетняя австралийская mesdames потрепала Дэна по плечу: «Разумеется, ты знаешь, внучек, что хотел бы стать премьером Нового Южного Уэльса, в свое время, естественно.»

Мальчишеский рот скривился в горькой ухмылке. Дэниел отшатнулся от стола, уворачиваясь от бабушкиной руки, и придвинулся поближе к окнам конторы, которые выходили на Эрджил-стрит и на дальнюю гавань.

Энни слишком часто наблюдала подобные сцены. Все свое детство они с братом провели между чудесными широкими просторами ранчо Время Грез и затхлым пыльным пространством конторы «НСУ Трэйдерс» в Сиднее. Иногда близнецы слонялись по сиднейским пристаням и складам. Великолепный пышный дом Нэн Ливингстон, возвышающийся над Элизабет-Бэй, был лишь местом для сна, приемов и изредка обедов. Жизнь для Нэн Ливингстон началась и закончилась здесь, в «НСУ Трэйдерс».

Окованные железом суда теснились в небольшой бухте Сиднея. Мачты клиперов, груженных шерстью, казались лесом из деревьев без листвы. Многие из этих судов были внесены в реестр «НСУ Трэйдерс». Под зимним июльским штормом с Тихого океана корабли закачались в серой неспокойной воде подобно пробкам.

Сегодня инициалы С. О, на флаге возле почты указывали, что, согласно телеграфному сообщению, почтовый пакетбот обогнул мыс Оттуэй сорок четыре дня назад.

— Ну, не прекрасны ли они, Дэниел? — указывая на покачивающиеся суда, спросила Нана. — Взгляни на медную отделку, блестящую на солнце, на фантастические носовые фигуры и «вороньи гнезда». Где надувались ветром все эти прямые паруса? Если бы я родилась мужчиной, то взбиралась бы в «воронье гнездо» на фок-мачте с легкостью пирата.

Только в этом Энни могла бы согласиться с бабушкой. Родиться мужчиной было бы и в самом деле здорово, наверное поэтому Энни так любила Время Грез. Лишь там, в непокоренных еще просторах, она могла быть свободной.

Просто быть…

Почему же она не разделяла восторгов Нэн Ливингстон, наблюдая прибытие судов, принадлежащих «НСУ Трэйдерс» и швартующихся у широко раскинувшихся причалов? Да потому, что старая женщина знала каждую заклепку, каждый метр оснастки, все мачты и реи…

Дэниел сжал руки в карманах твидового пиджака. Разглядывая семейные символы богатства, он спросил тихим, время от времени прорывающимся до высоких нот голосом:

— Скажи, наконец, Нана, какой ценой мои родители привлекли ваши мечты к Австралии?

— Ценой жизни, — мягко сказала Энни. Она поднялась и направилась к Дэну тихой кошачьей поступью, столь характерной для нее. Но Энни и ее брат-близнец все-таки отличались друг от друга. Дэн однажды по секрету признался! что чувствует себя обделенным из-за своего телосложения — хрупкого, деликатного, свойственного, скорее, девушке. Мускулистое стройное тело Энни, напротив, закалилось в карабканий по деревьям, на манер аборигенов, и четко сбалансированном хождении по ветвям, подобно канатоходцу.

Непохожая на своего брата, робкая и застенчивая, Энни глубоко скорбела об умерших родителях, но не была сломлена. Она черпала силы в регулярных посещениях прекрасных, безлюдных, пустынных районов, которые у Дэна могли бы вызвать только отвращение. Австралийцы, а не их страна, очаровывали ее брата.

Если все это принять во внимание, то Энни и Дэниел были совершенно разными. У них было и совсем незначительное внешнее сходство. Энни унаследовала от родителей необычайно высокий рост. Непослушные рыжие волосы обрамляли ее квадратное лицо с мягкими каре-зелеными глазами, хотя она сама не раз говорила, что ее глаза и волосы «невыразительно коричневые».

Энни знала, кто она и чего желает. Жить рядом со Временем Грез.

— Я не хочу умирать, — пробормотал Дэн, — я хочу жить собственной жизнью.

Стоя за его спиной, Нэн сказала:

— Ты говоришь так, будто я не хочу, чтобы ты ею жил. Я всего лишь желаю для тебя лучшей жизни, вот зачем я готовила тебя к тому, чтобы ты успешно принял бразды правления, когда придет время.

Готовила?

«Это больше, чем простое манипулирование его волей», — подумала Энни. Она ободряюще положила руку брату на плечо. Дэн повернул голову, чтобы взглянуть на сестру, и в его глазах она увидела отблеск пережитых воспоминаний. Жестоких, мучительных воспоминаний.

Пристальный взгляд брата скользнул поверх девушки и устремился на Нэн. Энни показалось, что Дэн с мучительным усилием заставляет себя повернуться и посмотреть в бабушкино лицо. Энни знала, что бабушка любит брата сильнее всего. Ее необъятное чувство усилилось после смерти дочери и зятя от взрыва, разорвавшего на части колесный пароход, на котором они в тот момент находились.

— Ты вызвала меня из Оксфорда по какому-то делу. Что же это за дело, Нана?

Нэн передвинула свое крошечное высохшее тело в кресле с подлокотниками:

— Хартфорд-колледж отпустил студентов на лето, Дэниел. И я не оторвала тебя от занятий.

Энни увидела, как напряглись руки брата в карманах. Ей было знакомо это чувство, когда пытаешься сдержать себя перед бабушкой. Иногда Энни ощущала, будто ей не хватало воздуха, особенно здесь, в конторе «НСУ Трэйдерс».

Теперь же у нее было тяжелое чувство, оттого что ее брат собрался снова капитулировать перед раздражительной старой женщиной, и, о Боже! Они оба любили ее так сильно и так многим были ей обязаны.

Нана была очень дисциплинированной и знала цену слову, ибо кто как не ссыльная в Австралию из Англии, где была осуждена за сотрудничество с французами, должна знать цену всему, тем более — слову.

Энни и Дэниел находились под бабушкиной опекой с девятилетнего возраста с тех пор, как их родители погибли. Бабушка отдавала внукам всю себя и требовала полной отдачи от Дэниела. Энни знала, что дело было не только в благоговейном страхе Дэниела перед Нэн.

— Нана нашла тебе жену, — произнесла вслух девушка. Вчера утром Энни издалека заметила брата, пробирающегося сквозь толпу между рынком скота и Джордж-стрит. Он был с дочерью скотовода, владельца небольшой фермы в нескольких милях от Сиднея. И Энни постаралась избежать встречи с ними, несмотря на то, что брат все же заметил ее.

Предвкушая неизбежную развязку, Энни вернулась на диван, чтобы оттуда следить за разыгрывающейся, полной драматизма сценой. Девушка с размаху плюхнулась на мягкие диванные подушки и вытянула длинные ноги. Ее худое гибкое тело было облачено в платье Долли Варден, получившее название по имени героини диккенсовской «Барнаби Родж». Все в сборках, платье совершенно ей не шло. Набивной кашмирский ситец собирался складками поверх турнюра на спине, лишний раз подчеркивая неуклюжесть Энни.

— Энни, сядь правильно, как подобает леди! — Нэн обратила взор пронзительных карих глаз снова на Дэниела:

— Я познакомилась с очаровательной девушкой, полагаю, она заинтересовала бы тебя, Дэниел. Это дочь владельца серебряных рудников на Брокен-Хилл.

Дэниел заметно вздрогнул.

— Еще одно вторжение в его жизнь, — подумала Энни.

Дэниел внимательно посмотрел на нее. Энни знала: он считает, что она рассказала бабушке о том, что видела его вчера в обществе дочери простого скотовода. Почему бы ему не думать о ней как о сплетнице после того ужасного эпизода с письмом, который произошел год назад? Энни повернулась к бабушке и натолкнулась на неумолимое выражение ее лица. Нэн никогда не согласится на мезальянс с дочерью простого скотовода. Было ли это обходным маневром или же очередной бабушкиной интригой?

К чести Дэниела, он справился со своим голосом, спросив ровно и спокойно:

— И почему же я заинтересовался бы ею? Кончики пальцев старой женщины сошлись друг против друга, разошлись и сошлись снова, как в детской игре «Паук и Зеркало»:

— Она очаровательная, утонченная, образованная — выпускница Вэссэр-колледжа в Соединенных Штатах.

— Выпускница? И сколько же ей лет?

— Всего лишь на два года старше тебя. Небрежный жест руки, как бы отметающий прочие доводы, встревожил Энни. Дэниел тоже насторожился.

— Скажи ему, Нана… Это станет известно в любом случае.

— Сказать что?

Нэн Ливингстон вздрогнула:

— Во вчерашнем номере «Сидней Диспатч» объявлено о твоей помолвке с Кэролайн Бальзаретти.

— Что???

— Я ничего не могла поделать с утечкой информации. Джеймс Бальзаретти и я лишь обсудили возможность и согласились не торопить события, пока вы не познакомитесь друг с другом.

— Господи!

— Дэниел, Бальзаретти — настоящие меринос.

Энни был знаком этот термин — «меринос». Это означало, что семейство не имело среди предков осужденных или ссыльных. Она видела, как Дэниел запустил палец под стоячий воротничок, и поняла: брат был, наконец, близок к тому, чтобы взорваться. Часто она сама ощущала такой же гнев, наступающий прежде, чем осознаешь, что происходит. Но ни она, ни Дэниел никогда не давали этому гневу вырваться наружу.

— Господи, Нана!

— Следи за собой, юноша, или тебя отошлют в твою комнату.

— К черту твои запреты, властолюбица Нана! Если хочешь заиметь нужные связи, выдай Энни за какого-нибудь лорда. В конце концов, Энни — твоя сторожевая собака!

Со слезами на глазах Энни вскочила на ноги.

— Вы все уже готовы тратить наши доходы от компании, но до сих пор не желаете отказаться от своего стиля жизни. Ты во всем любишь быть первым! — должно быть, Энни кричала, обращаясь к брату.

— Я никогда не стремился быть первым! Бабушка и Энни выглядели испуганными. Дэниел шагнул вперед так, будто он принял решение. Никогда прежде ни Энни, ни ее брат сами ничего не решали. Только под влиянием бабушки. Даже это решение, вероятнее всего, было принято под ее влиянием, ибо Дэниел выглядел так, словно пытался вырваться из-под ненавистного гнета.

Так ли уж нужно было брату, как и самой Энни, самоутверждаясь, безуспешно искать себя?

С замирающим от страха сердцем девушка проследила, как ее брат спокойно и хладнокровно повернулся и вышел за дверь, вон из особняка, прочь из бабушкиной и ее жизни.

— Как ты думаешь, куда ушел Дэниел? Это так на него не похоже.

Энни следила за тем, как бабушка мерила шагами гостиную. Никто не дал бы этой женщине восемьдесят шесть, столько жизненной энергии исходило от нее.

— Ты этого не знаешь, но он не жил здесь с двенадцати лет. Зачем ты послала его в Хэрроу, Нана, когда он только и хотел, чтобы остаться здесь, в Австралии?

— Я должна была думать о его будущем. Наши колониальные школы не могут дать образование, необходимое политику.

«Будущее? Неужели она возомнила себя божественной силой, определяющей человеческое бытие?»

— Тогда почему вы послали его в небольшой пансион в Англии?

Старая леди остановилась на полушаге, и ее черная шерстяная юбка закрутилась вокруг ботинок с высокими застежками.

— Поверь, я лучше знаю, что нужно моему внуку.

Энни спросила себя, почему она не часто вспоминает, что она тоже ее внучка. Образование, полученное в колониальной школе, как раз подходило для Энни.

— Не думаешь ли ты, Нана, что Дэниел достаточно взрослый, чтобы принимать решения самостоятельно?

Нэн Ливингстон пренебрежительно махнула рукой:

— Дэниел еще не созрел для своего возраста. — Она снова заходила по комнате:

— Где может быть ребенок? Энни, скажи Райту, пусть возьмет фаэтон и съездит вниз к складам, я хотела бы, чтобы он также проверил все пабы и пивные, и пусть не забудет заглянуть в бордели на Питт-стрит. Дэниел вполне мог оказаться там и закутить, чем, по его мнению, отстоять свою независимость.

Энни повернулась и направилась в сторону, где жили слуги. Их квартиры находились на нижнем этаже задней части трехэтажного особняка, построенного в георгианском стиле. Она прошла не более половины пути по длинному коридору, украшенному портретами великих римлян и их мраморными бюстами. Ее шаги замедлялись, становясь все более неуверенными, и, наконец, девушка остановилась.

— Энни — ваша сторожевая собака, — реплика Дэна причиняла боль еще и потому, что была правдой, она это понимала. Мысленно Энни представляла это проклятое письмо, видела себя размахивающей им, как захваченным флагом.

Нэн Ливингстон тонко использовала Дэна, преследуя собственные цели, так же, как она использовала и Энни.

Почему она позволяла бабушке помыкать собой? Потому что Энни отчаянно стремилась добиться ее расположения.

Шаги возобновились. В Энни Нэн Ливингстон нашла невольного, вынужденного подчиниться союзника.

Холод пробирал Дэниела до костей. Он поглубже забился в свой чсстерфильд (особый покрой пальто. — прим, пер.), ветер рванул бархатный воротник, пригнул куст ежевики как раз напротив его холодных щек. Дэн прилег, скрючившись, под тиковым деревом и впал в оцепенение, отрешась от действительности и уносясь в мир мечты.

Мечты были очень приятными: о родителях, обнимающих друг друга. Энни и он, играя, пытаются протиснуться между ними. Смех, знойное рождественское солнце, запах корицы от сливового пудинга, горячий, приправленный пряностями кларет, зеленое убранство рождественского дерева.

Мечты текли, как теплая янтарная жидкость из бутылки бренди, от одних праздников к другим — летним каникулам. Наконец — к дому, после первого года, проведенного в Хэрроу. Солнечный холодный июльский день и письмо. Письмо из Хэрроу.

Дэниел всхлипнул во сне.

Он был ужасно расстроен, уезжая в пансион. Умолял оставить его дома. Рыдания Дэна раздражали Нану. Она имела собственные виды на Хэрроу так же, как и на Оксфорд. Она предусмотрела каждую деталь, каждую мелочь его проклятой жизни. Даже если это шло наперекор традициям и здравому смыслу.

Вот так Дэн попал в Англию. Более девятисот мальчиков в возрасте от двенадцати до восемнадцати лет жили и учились в колледже, увитом плющом. После Сиднея, с его широкими просторами, искрящейся водой, легкими судами, Хэрроу казался серым, переполненным людьми, и производил угнетающее впечатление.

Как житель колонии Дэн был неприспособлен к жизни в Хэрроу. Более того, он был маленького роста, хрупкого телосложения и неловок, что оставляло ему возможность лишь наблюдать регби и боксировать за боковой линией.

Бенджамен, студент второго курса, носивший очки, и был солнечным лучом в мрачной жизни первого года учебы. Тихий и приветливый Бенджамен предложил утешиться изучением античной истории, богословия, греческого, латинского, естествознания и математики.

«Первый год всегда самый трудный для новичков, Дэниел. Пройди через это, и ты преодолеешь все, что угодно».

Остро нуждавшийся в дружбе, Дэниел не мог отказать Бенджамену в мальчишеской просьбе помочь ему смошенничать на этих весьма важных экзаменах. Экзамены означали отправку домой неприятного письма, если хотя бы один из них не был бы сдан…

И такое письмо было все же послано и сообщало об исключении Дэниела за соучастие в обмане. Позор, который, он думал, не сможет пережить. Просто невообразимый в семье Ливингстон. А бабушка считала, что внук всего лишь приехал на летние каникулы. Конечно, рано или поздно она все равно узнала бы правду. Но узнать о его позоре, как это произошло, из письма…

Страшась неизбежной встречи с бабушкой, Дэниел перехватил письмо от администрации Хэрроу. Он хотел узнать его содержание и сам подготовить Нану к худшему. Подавленно он читал нелицеприятное описание своего постыдного поступка, когда Энни, кокетливо играючи, вырвала письмо у него из рук.

Хотя Энни собиралась немедленно вернуть письмо брату, но ужас, отчетливо проступивший на его лице, заставил ее проворно ринуться вниз по лестнице, размахивая письмом, как захваченным флагом. Но Нэн оказалась проворнее, схватив и Энни, и письмо.

Жар унижения полыхнул огнем по щекам Дэна — даже в своих грезах он почувствовал, как они горят.

Проклятая Энни! Предательница Энни… Всегда шпионила за ним, докладывала о его похождениях бабушке. Энни хотела стать ее любимицей.

И ко всему еще ее последнее предательство, в результате которого Нана выбрала ему жену. Черт бы побрал эту Энни!

Какой-то толчок вернул Дэна к действительности. Грезы растаяли, а щеки продолжали гореть от пронзительного утреннего холода.

И толчок. Дэниел открыл глаза, ища его причину: холодный ствол винчестера уткнулся ему в пах:

— Не успеешь и глазом моргнуть, как найдешь свою мошонку засунутой прямо к себе в задницу, — предупредил Фрэнк Смит.

 

Глава 2

1871

Серые свинцовые волны Темзы как бы нехотя расступались перед изогнутыми обводами брига, принадлежащего «НСУ Трэйдерс», пропуская его в устье реки. С плотно сжатым ртом Энни пересекла Атлантику, благосклонную по сравнению с гудящими валами Тихого океана, накатывающимися на берега Австралии. Она поплотнее завернула длинную накидку вокруг дрожащего тела. Сентябрь здесь был более холоден и сыр, чем самый холодный день в Сиднее.

Ветер в надутых парусах брига стихал — паруса увядали по мере приближения к Саутгемптонскому промышленному порту. Энни заметила, что бабушка слегка возбуждена. Слишком яркий цвет пробивался сквозь толстый слой румян на ее морщинистых щеках.

Бабушка однажды сказала, что прошло вот уже более шестидесяти лет, как она покинула Лондон и вообще Англию. И в то время она тоже находилась на борту брига. Приговоренная к вечному поселению в Новом Южном Уэльсе, на другом краю света, Нэн Ливингстон не только пережила все ужасы карательной системы и жестокое обращение военной охраны, но и вышла победительницей из всех этих испытаний. Она выковала новую династию в новом мире.

Независимая всегда и во всем, Нэн Ливингстон предпочитала путешествовать без сопровождения слуг. Именно это обстоятельство вынудило Энни самой заниматься во время пути скучными повседневными мелочами.

Путешествие стало еще одним испытанием для Энни. Под бдительным оком бабушки она изучила больше, чем любой мужчина, добившийся определенного положения в морской торговле.

И это само по себе еще ничего, но ко всему прочему Нана учила ее искусству умело вкладывать капитал. Вопреки советам других судовладельцев, бабушка заключила несколько сделок по необычайно низкой цене — на грани убытка. Но рискованное предприятие оказалось удачным и еще раз доказало Энни, что лучшего учителя, чем бабушка, ей просто не найти.

Как бы то ни было, а Энни провела в бухгалтерии «НСУ Трэйдерс» целый год, обучаясь всем премудростям. Она добросовестно изучала систему записи и подсчетов финансовых операций компании. Острый математический ум ее вникал во все тонкости морской торговли. Девушка умела правильно анализировать ситуации и регулярно докладывала о результатах своей работы бабушке.

Но путешествие заканчивалось — Англия, Испания, Бразилия, Индия — и Энни досконально изучила все, что касалось морских судов и деятельности иностранных филиалов компании в Лондоне, Париже, Калькутте, Шанхае и многих других городах мира, названия которых вызывали в воображении самые экзотические ассоциации.

— Система агентств компании начинается в Вест-Индии и ведет свои дела с агентами внутри метрополии, в Англии, — говорила бабушка. Ее маленькая немощная фигурка повернулась к носу корабля в направлении лондонских пригородов. — Агенты действуют и как торговцы, и как банкиры сразу. Поэтому очень важно знать наших представителей за границей. Этьенн Карондоль — один из самых лучших наших агентов. И мы будем его гостями на протяжении всего визита.

Полупрозрачная дымка шиферного цвета нависла над заводами, фабриками, складами, подступающими к реке, которая сама была грязно-серой. О, как Энни тосковала по ультрамариновым волнам тихоокеанского побережья!

Нэн распорядилась, чтобы багаж доставили прямо по адресу Этьенна, и в руках у путешественников осталось только по чемодану с личными вещами. Почтовой каретой Энни и бабушка добрались до Лондона.

Солнце, едва пробивающееся сквозь смог, изредка бросало тусклый свет на один из величайших городов мира. В Лондоне жило больше людей, чем в любом другом городе, и переполненные грязные трущобы явно указывали на это. На замусоренном вокзале Виктории путешественники сели в поезд подземки.

Из-за дыма во время путешествия сквозь лабиринт туннелей Энни сидела прямо и неподвижно. Абсолютная тьма, рассеиваемая только мелькающими огоньками газовых светильников, рисовала в распаленном воображении девушки картинки ада, где за каждый глоток свежего воздуха приходилось отчаянно бороться.

Солнечный свет, ей был нужен солнечный свет и чистое лазурно-голубое небо, и зеленая трава, чуть трепещущая над пустынной страной Времени Грез. Сможет ли она выдержать еще хоть миг вдали от любимой и родной Австралии?

И если бы в ту же самую минуту поезд не подошел к станции, Энни выскочила бы из вагона прямо на ходу.

Подобно героине новой, недавно вышедшей в свет книге «Алиса в Стране Чудес», девушка бросилась искать дыру, ведущую на поверхность.

Нэн поднялась со своего места:

— Удивительно, не правда ли, Энни! Кто бы мог подумать, что мы будем путешествовать в вагоне подземки? Но, клянусь, это было в первый и последний раз!

Поезд выплеснул поток пассажиров, и Нэн презрительно фыркнула от неприятного запаха людей, толпящихся вокруг нее. Странный английский резал слух Энни.

Улицы были узкими и грязными, а черные от копоти здания загораживали солнце. Держа надушенный кружевной платок у лица, Нэн сказала:

— По моей просьбе Этьенн приготовил нам комнаты с окнами на Ковент-Гарден.

Энни заметила ее пристальный взгляд, устремленный куда-то вдаль, и поняла, что старая леди вспоминает нечто давно забытое.

— Я догадываюсь, это Брауны. — Нэн, покопавшись в своем ридикюле, выудила оттуда сложенную бумагу. — Ага, сейчас мы подкрепимся, я услала вперед гонца, чтобы предупредить о нашем прибытии.

Брауны жили в Вест-Энд, районе, известном своей фешенебельностью. Лондонские торговцы и банкиры копили свои капиталы в Сити, но тратили их в Вест-Энде.

Стремясь поскорее на свежий воздух, Энни отпустила кэб и неторопливо пошла по Ковент-Гарден со множеством живописных кафе, книжных лотков, коллекций карт и ящиков с цветами. Уличные музыканты и торговцы наперебой стремились завладеть ее вниманием.

С другой стороны, Нэн показала, что уже не хочет жить в районе Ковент-Гарден. В глазах Энни старая женщина теперь выглядела съежившейся, ее собственная внутренняя энергия, иногда казавшаяся почти видимой, на этот раз вроде бы иссякла. И только у Браунов Нэн обрела свою былую силу. Подобно полководцу, она командовала суетившимися вокруг швейцарами, чтобы поудобнее разместить себя и внучку.

С 1837 года Брауны были одними из самых известных владельцев отелей во всей Британской империи, эдакая старая гвардия, свято чтящая собственные традиции.

Отель состоял из одиннадцати городских домов. Колоннады коридоров, венецианские свечи в вестибюле, уставленная пальмами гостиная привлекали внимание клиентов «старой гвардии». Особенное гостеприимство ожидало тех, чьи имена были внесены в «Лэндед Джентри» Берка (перечень дворянских фамилий.).

Гостиничные комнаты казались верхом роскоши. Удобные кровати, украшенные позолотой, просторные ванные, серебряные подносы со свежими фруктами, подшивки номеров «Тайме» — все это свидетельствовало о том, что о клиентах здесь заботятся.

Пока бабушка отдыхала, Энни предпочла понежиться в горячей ванне. Тем временем, не раздеваясь, Нэн улеглась на кровать, закрыла глаза, сложила руки, как покойница, и сразу же уснула. В очередной раз заметив, что старая женщина не надевает драгоценности, Энни тихо вышла из комнаты.

Неужели только старость сделала ее похожей на мужчину? Или Нэн Ливингстон, взвалившая на себя бремя бизнесмена, в большей степени присущее мужчинам, переняла и мужские черты характера? Даже употребление румян и пудры выглядело скорее вооружением, чем просто украшением.

Эти мысли пугали. Энни поклялась себе: с нею подобное никогда не случится — превращение в мужчину. Даже в Австралии, определенно мужском мире… Но вот сможет ли она всегда оставаться мягкой, нежной, уступчивой?

Вздохнув, Энни стала одеваться. Выбор пал на платье цвета зеленого яблока с тщательно выделанными спереди рюшами. Прозрачный шлейф ниспадал до пола и почти волочился по земле, рукава до локтя были отторочены кружевными манжетами — дань последней моде и утверждению женственности. Энни тщательно следила за своими нарядами, но что касается буйных рыжих волос — тут совсем другое дело. Девушка отчаянно боролась добрых полчаса, тщетно пытаясь с ними справиться, пока, наконец, не уложила волосы под сетку, будучи совершенно взмыленной к концу экзекуции.

Очень скоро прибыл экипаж Этьенна, чтобы отвезти бабушку и внучку к графу Карондолю.

Дом стоял посреди обширного парка, который под небольшим уклоном спускался к заливу с медленным течением и неторопливыми водоворотами. Оглядев великолепное поместье, Энни, усмехнувшись, заметила:

«Я полагала, что месье Карондоль — наш агент…»

— Граф Карондоль, — Нэн Ливингстон выпрямилась на сиденье экипажа, казалось, она испускает сияние. — Его семья потеряла свои земли во время Французской революции, но сохранила титул. Этьенн — лучший агент, иначе я бы его не наняла.

Две массивных дымовых трубы, сложенные из неотесанного камня, возвышались над усадьбой. Цветник перед домом, разбитый на французский манер, оранжерея, маленькие гроты и украшения на фасаде с пасторальными стенами привлекали внимание.

При более детальном рассматривании обнаружилось, что кое-где кое-что нужно подкрасить, а то и подремонтировать. Дом был слегка потрепан, но еще сохранял былое величие, изысканный буфет у входа свидетельствовал о ценности внутреннего убранства особняка.

Гостей встретил сам Этьенн. Дородный, несмотря на свои неполные тридцать. Его манеры были столь же церемонными и официальными, сколь консервативным выглядел его наряд: однобортный сюртук со стоячим воротничком, жилет и узкие брюки из темной шерсти. Этьенн поклонился и осмотрел своих гостей выразительными темно-карими глазами:

— Вы, должно быть, устали, mesdames?

— Oui, unpeu, mais je m'attends avec plaisir discuter des affairs de la societe, — спокойно ответила Нэн. У Этьенна брови полезли на чуть лысеющий лоб, создавая иллюзию быстрого отступления волос. — Вы очень хорошо говорите по-французски. А что касается лично меня, то я тоже рассчитываю обсудить дела компании.

Ностальгическая улыбка смягчила лицо старой женщины — Я изучала французский в молодости, мой дорогой друг, — она сцепила пальцы, затянутые в черные перчатки, — моя внучка, однако, не знает французского и, возможно, наш визит поможет ей в изучении языка.

Удобный случай и вправду вскоре предоставился в лице Этьенна, взявшего на себя роль гида и помощника. Французские фразы из его уст так и сыпались за каждой переменой блюд. Это продолжалось и в первый вечер, и в последующие четыре дня, когда женщины сопровождали графа в Сити, по пути в контору, расположенную восточное моста Тауэр, рядом с гаванью лондонских доков.

Употребление французского добавило неразберихи в обучение Энни. Этьенн терпеливо и снисходительно тратил свое свободное время, объясняя все запутанные места и нюансы морской торговли.

— Я действую как торговый представитель, совершая различные закупки и отгрузку на суда, а также выполняю функции агента по продаже продукции моих клиентов, Estce vous comprenez?

Он наклонился над Энни, и его руки оперлись на массивный полированный стол, за которым сидела девушка. Огромная книга лежала раскрытой у нее перед глазами: Энни пыталась разобраться в сути сделок, часто записывала что-то в блокнот или просто делала пометки для памяти. Она ощущала неловкость от его опасной близости: Этьенн находился так близко, что, оглянувшись на него через плечо, Энни заметила перхоть на темном сюртуке. Этьенн смотрел на нее сверху, — Что-нибудь не так? — спросила она.

— Non, non, mademoiselle. Глядя на Вас, я только изумляюсь. Я полагал, что только ваша бабушка — единственное в своем роде явление, теперь же вижу ее повторение в Вас.

— Во мне? — она не знала, принимать ли это замечание за комплимент или нет.

Во многом она восхищалась своей бабушкой, благоговея перед ней. Но использовать людей для достижения своих корыстных целей, даже если действовать в интересах используемого… Энни не могла представить себя настолько безжалостной, чтобы манипулировать людьми, как Нэн.

— Нельзя ли пояснить, как вы приобрели связи в различных городах за границей? — с деловой интонацией спросила она. — Какими критериями вы пользуетесь, определяя стоимость товаров? Переписываетесь ли вы с…

Этьенн поднял руки вверх, и улыбка искривила уголок его рта:

— Не так быстро, мадемуазель… Большинство моих сделок по сути своей крайне просты и вершатся в кафе.

Энни улыбнулась — это выглядело как отражение его протестующей гримасы:

— Я тоже кое-чему училась, мсье Карондоль. Например, мне хорошо известен принцип «простота хуже воровства».

— Этьенн, sil-vous-plait, давайте присоединимся к бабушке?

Нэн инспектировала американские товары в складе, который находился под конторой. Она встретила их в вестибюле, промокая носовым платком испарину, проступившую на напудренном лице.

— Превосходную систему вы создали, Этьенн. Не удивляюсь, что вы так удачливы. Пусть англичане пьют чай, а я предпочитаю вино.

— Мы с вами одного поля ягода, мадам. Могу ли я предложить вам и вашей внучке сегодня вечером составить мне компанию на приеме в честь бельгийского посла? Вина будут только самые лучшие и, вероятно, мы неплохо проведем время.

Вечер был в самом разгаре, когда они прибыли на прием. Стол был уже давно накрыт, и Этьенн сопроводил спутниц в отдельную столовую.

Однако в целом атмосфера вечера показалась угнетающей. Энни попыталась сесть как можно пристойнее и придать подолу своей юбки подобающее положение. Все это время она вежливо поддерживала светский разговор, тогда как единственным ее желанием было бежать из этой переполненной людьми комнаты. Бежать из Англии, вернуться к необъятным просторам Австралии!

Постепенно гости под воздействием винных паров расслабились. Формальные отношения между французским графом и австралийской женщиной-магнатом вскоре стали более непринужденными. Энни краем уха уловила, как Этьенн приглушенным голосом сказал:

— Женщина вашего положения должна быть представлена ко двору.

Нэн отпила глоток вина из бокала:

— Я бы предпочла посетить один из спектаклей Друри Театра, — на короткое время ее взгляд устремился вдаль, — однажды я видела пьесу «Она снизошла до Победы» Голдсмита, и в тот вечер в театре присутствовал сам король.

— О, но люди в наши дни испытывают больше уважения к трону. Быть представленным королеве Виктории — это случай, который нельзя упустить. У королевы мужской ум, но женское сердце.

Впервые за вечер Энни встряла в разговор:

— У нее ум и сердце великого человека. Этьенн и бабушка недоуменно уставились на нее. Этьенн кивком выразил свое согласие и, чуть погодя, добавил:

«Никто не может диктовать королеве.» — Цитата, в большей степени относящаяся к королеве, но, казалось, этим он Энни сделал намек. Как выговор за вмешательство» или дань уважения?

Когда гостям объявили о продолжении вечера в бальном зале, Этьенн спросил: «Мадемуазель, вы танцуете?» — Энни застыла. Конечно же, она брала уроки танцев, но никогда не танцевала на людях. В детстве Энни была неуклюжей и долговязой. Частые воспоминания об этом делали ее и без того скованные движения еще более неловкими.

— Иди смелее, девочка, — подбодрила ее Нэн.

— Пойдемте, — сказал и Этьенн, — движение в танце приносит много удовольствия.

Возразить не хватило смелости. Энни протянула руку и позволила Этьенну увести себя на другой этаж, где танцевали. Там было, кроме них, только три пары.

Этьенн был внимательным партнером, стараясь держать ее как можно осторожнее, и его рука в лайковой перчатке ни разу не прикоснулась обнаженной шеи Энни. Он хорошо вальсировал, и через несколько мгновений Энни почувствовала себя свободнее.

Но ее партнер, видимо, себя таковым не чувствовал. Испарина блестела у него на лбу. Для бизнесмена, французского графа, наконец, Этьенн выглядел слишком нервным.

Улыбка обозначила ямочки у Энни на щеках:

— Вы все делали правильно, граф Карондоль. Это просто замечательно.

Его озабоченное лицо просветлело:

— Когда мы поедем в Париж, я покажу вам Opera, ипподром, Ie comedie Fransais. Она замерла:

— Вы будете нас сопровождать? Этьенн смутился или же, по крайней мере, выглядел смущенным:

— Мы обсудили это с вашей бабушкой. С тех пор, как я объехал страну своих предков, мне казалось совершенно естественным, что я должен выступить а роли друга и гида.

Неопределенные подозрения, появившиеся было у Энни, стали принимать более четкие очертания. Девушка не сказала больше ни слова.

Когда они вернулись к столу, бабушка пристально и выжидающе посмотрела на внучку.

Энни знала, что та хочет увидеть. Она не произнесла ни слова, но где-то в глубине души закипал гнев. Энни думала только о том, чтобы оставаться вежливой, и сдерживала себя огромным усилием.

По возвращении в поместье Этьенна, бабушка спросила:

— Что случилось? Ты, как кипящий чайник, готова взорваться.

Одним движением Энни сорвала кружевную перчатку с левой руки, слова, выплеснутые из глубины души, начали срываться у нее с губ:

— Ты попыталась управлять жизнью Дэниела — и он ушел. Уйду и я, Нана, если это будет продолжаться. И ты не сможешь удержать меня.

Бабушка поудобнее уселась в кресле в стиле Шератон и стала приводить в порядок свои юбки из черной тафты:

— О чем это ты? Энни обернулась:

— Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю! Этьенн… Ты пыталась устроить наш брак. Если я выйду за него, то твоя династия унаследует титул. А он унаследует финансовую империю. Разве не так?

Бабушка величественно приподняла бровь:

— Разве это неравноценный обмен?

— Я, и только я буду решать, за кого мне выйти замуж! — она едва сдерживала свой гнев. Ее испугало, что непреодолимый гнев был следствием страха, такого великого страха, что Энни даже растерялась перед этой неукротимой женщиной.

Бабушка достала кружевной платок из рукава:

— Я не думаю, что при нынешнем скорбном положении дел в морской торговле ты смогла бы поддерживать наследство твоих родителей в надлежащем виде.

Вот оно! Бабушкин туз, извлеченный из рукава, как и носовой платок.

Энни выпрямилась. Сердце, казалось, готово было вырваться из грудной клетки. Девушка чувствовала подступающие слезы. Но эта слабость еще более рассердила Энни:

— Время Грез для меня почти все, но все же не единственная вещь на свете. Я — это мое будущее, моя независимость!

Глаза старой женщины вспыхнули:

— Тогда, наверное, мы зашли в тупик? Энни взяла свои перчатки и швырнула их на дубовый комод. Небрежный жест только подчеркнул резкий контраст с ее страстными словами:

— Нет, ради «НСУ Трэйдерс» я сделаю все, что ты захочешь. Я готова посвятить этому все свое время, чтобы принять бразды правления. Я последую по твоим стопам. Но не в личной жизни. Моя личная жизнь принадлежит только мне и больше никому!

 

Глава 3

1874

Сетка морщин вокруг открытых век. Когтистые лапы ищут ее, и она кричит, кричит, кричит.

Вся в поту, Энни вскочила с кровати. Сердце колотилось так громко, что, наверное, его стук можно было услышать сквозь стены особняка. Кроме Энни в доме никого не было, слуги жили в квартирах, примыкающих к каретному двору.

Она отбросила назад прядь ярко-рыжих волос, свесившуюся ей на лоб, и задышала медленно и глубоко, пока пульс не восстановился. Тогда Энни откинула влажные простыни и, свесив ноги с кровати, пошарила на ночном столике в поисках спичек. Свет керосиновой лампы осветил спальню теплым трепещущим заревом. Часы на каминной полке показывали половину пятого.

Энни подумала было о том, чтобы снова уснуть, но испугалась возвращения сна, этого страшного сна о похоронах двухдневной давности. Какой неестественной и жутко восковой выглядела Нана, чем-то похожая на одну из носовых фигур своих кораблей.

Эти ужасно надоевшие корабли. Пакетботы и рыболовецкие шхуны, катера, баржи, шлюпы, бригантины, каботажники, фрегаты и даже колесные пароходы. Только клиперы, эти славные клиперы, самые быстрые из торговых кораблей, нравились Энни.

Последние три года Нана заставляла ее встречать все входящие в гавань корабли, принадлежащие «НСУ Трэйдерс». «Девочка, ты должна постичь наш бизнес снаружи и изнутри».

Энни знала, что ей никогда не обрести той бабушкиной железной хватки в бизнесе, и сама бабушка знала об этом ничуть не хуже. Правда, сама Энни верила в то, что умна, получила хорошее образование и имеет твердый характер. Подталкиваемая чувством долга, она изучала все аспекты деятельности «НСУ Трэйдерс», но никогда не испытывала подлинного интереса к делам компании.

Время Грез было для нее и маяком, указывающим путь, и вольным альбатросом, реющим над волнами бушующего моря жизни, где взаимосвязано: отбрось последнее, и первое перестанет что-либо значить.

Несмотря на упорную борьбу против притязаний Наны, Энни проиграла войну за свою независимость. Она была слишком юной и неопытной на протяжении долгих лет затянувшегося конфликта. Теперь же она полностью расплачивалась по счетам, которые мог бы оплатить Дэниел, стань он хозяином.

Она должна появиться в адвокатской конторе в семь. Виттены думают, что лучше всего ознакомиться с условиями завещания прежде, чем персонал нарушит конфиденциальность встречи.

Конечно же, только она пойдет на встречу с адвокатом, Дэниела не будет. Детективы, нанятые бабушкой, не справились с заданием и так и не смогли ничего о нем узнать с момента исчезновения брата.

— Дэниел, где же ты, черт тебя подери!

— И где ты, Нана, сейчас?

Всю свою жизнь она была второй после Дэниела. Его выбрала Нана. Боже, как же Энни старалась привлечь ее внимание! Все эти годы, все эти проклятые годы растрачивать себя впустую, не считаясь с собой. Ладно, теперь-то, черт побери, она с собой считается! Энни прикрыла глаза и почувствовала, как из-под век проступила слеза. — Теперь-то я считаюсь, Нана, правда! Кто-нибудь, ну, кто-нибудь! Считаюсь я, да?

Плакала ли она по себе или по Нане? Старая женщина любила Энни, была добра к ней, она тоже будет скучать по бабушке. Она была незыблемой, как скала, Нэн Ливингстон. «Господи, прости ей все прегрешения!»

Утомленная, Энни встала с кровати. Комната была холодной, но девушка не стала беспокоить служанку, чтобы затопить камин. Она порылась в одежде в поисках чего-нибудь подходящего для траура. Наконец, остановилась на тяжелом черном креповом платье, отделанном собольим мехом.

Платье и креповая вуаль на шляпке, черные перчатки и носовой платок с черной каймой должны были придать ей подобающий случаю вид. Не то чтобы ее заботило завещание Наны. «НСУ Трэйдерс» может катиться к черту со всеми ее заботами! Энни и так слишком добросовестно вникала во все запутанные моменты предприятия, включающего в себя не только морскую торговую компанию, но и два овцеводческих ранчо, четыре фермы на реке Хоуксберри, многочисленные склады «Нью-Саут-Уэлс Бэнк» и серебряные рудники на Брокен-Хилл, выкупленные в последнюю минуту, когда несостоявшийся жених Дэниел внезапно как в воду канул.

Теперь, неся на своих плечах груз забот «НСУ Трэйдерс», Энни понимала оказываемое Дэниелом сопротивление бабушкиным манипуляциям. Энни ощутила невольное уважение к брату за его уход из дома.

Она желала только своей половины наследства, оставленного родителями: ранчо Время Грез. По достижении двадцатипятилетнего возраста она получила бы его в любом случае, а Дэниелу отошло бы второе — Никогда-Никогда.

Но так получилось, что ни Время Грез, ни Никогда-Никогда стали недоступны. Мистер Виттенс пояснил, что оба ранчо являются неотъемлемой частью «НСУ Трэйдерс». Скрестив на выпирающем брюшке руки и нацепив на нос очки, пожилой человек сообщил эту новость самым бесстрастным голосом, который присущ только адвокатам:

— Пока ваша бабушка оставила вам и вашему брату пятьдесят один процент пая в компании, вы должны понимать, что, как закрытая корпорация, «НСУ Трэйдерс» контролируется Советом Директоров, распределивших между собой тридцать один процент.

Энни оперлась на набалдашник слоновой кости складного зонта.

Виттенс прочистил горло:

— Рональд МакИннес хочет получить контрольный пакет акций компании. — Девушка замерла.

МакИннес был деловым партнером Джеймса Бальзаретти. Это его дочь Кэролайн Нана пыталась сосватать за Дэниела.

Иметь контроль над «НСУ Трэйдерс» было давнишней заветной мечтой МакИннеса все это время.

— И остальные четыре члена Совета Директоров на его стороне?

Глаза Виттенса широко раскрылись:

— Прочно, — в его голосе послышалось уважение, которого раньше не было. — МакИннес — хитрый и жадный шотландец.

— Я хотела бы иметь список всех акционеров и размеры паев каждого из них. Лицо Виттенса растянулось в улыбке:

— В конце дня я отошлю вам в контору все необходимые бумаги.

Если бы она только знала, где сейчас Дэниел. Но тогда, чью сторону он бы принял? — МакИннеса или ее? Ответ очевиден: Дэниелу не было никакого дела до «НСУ Трэйдерс». Более того, он ненавидел сестру. Может быть, Энни заслужила его ненависть? Господь свидетель, она совершила достаточно ошибок для того, чтобы он ее возненавидел.

Редакции, как и пабы, служили прибежищем только для мужчин. Служащий в переднике бросил из-за конторки на Энни насмешливый взгляд. Она постаралась отогнать беспокойство и закрыла зонтик. Июльский зимний тяжелый дождь сразу же промочил ее до нитки.

Энни толкнула полуоткрытую скрипучую дверь. Подражая царственному выражению Наны, она продефилировала мимо газетчиков, работавших в нарукавниках и сдвинутых на затылки шляпах. Пренебрежительно приподняла подол юбки, чтобы ненароком не задеть плевательницы, скомканные бумажки и очистки карандашей, в изобилии рассыпанные по полу. В редакции пахло типографской краской и дешевыми сигарами.

Написанный от руки плакат извещал о том, что за дверью находится Райан Шеридан, издатель и владелец «Сидней Диспэтч». Газета была маленькой и прилагала все усилия, чтобы выжить в конкурентной борьбе с «Сидней Геральд», принадлежавшей семье Рэндольф.

Не ожидая, пока о ней доложат, Энни широко распахнула дверь. Борясь со своей грозной бабушкой, Энни многое узнала о вариантах поведения в подобных случаях. Воевать только на территории противника и использовать элемент неожиданности — вот два самых эффективных способа ведения войны.

— Доброе утро, мистер Шеридан, — она сделала ударение на последнем слоге. Человек за грубо сколоченным столом поднял на нее пронзительный взгляд.

Вся ее уверенность готова была улетучиться. Энни слегка стукнула по столу кончиком своего зонта так, будто хлестнула арапником наглеца, оскорбившего ее достоинство.

Иначе она не смогла бы удержать внимание Шеридана. Только нарушив тишину. Серо-стальные глаза издателя лишь подтверждали это.

— Я терпеть не могу ждать, мистер Шеридан, и потому не хочу, чтобы о моем приходе докладывали.

В наступившей тишине Энни услышала тиканье дешевых манчестерских часов на столе.

Шеридан медленно поднялся, длинный и тощий, со спокойствием и самообладанием йога: если верить сиднейским слухам, то он увлекался йогой.

Вдовец, прибывший со второй волной ирландских иммигрантов, бежавших от очередного голода, Райан Шеридан выглядел человеком много повидавшим и никого и ничего не боявшимся.

В свои тридцать с небольшим он имел абсолютно черные волосы без каких-либо изъянов в прическе, прямой жесткий рот, в данный момент с небольшими желобками по краям от безуспешной попытки вспомнить подходящую случаю фразу. Он попробовал улыбнуться, и фраза нашлась сама собой:

— Если бы я знал, что вы ждете, я бы… Его легкое очарование встревожило Энни, и она использовала свою козырную карту-игру в оскорбленное достоинство.

Не дожидаясь, пока он обойдет стол, чтобы предложить стул, она уселась во вращающееся кресло, упершись кончиком зонта в пол:

— Представляю, вы нашли бы причину, чтобы не принять меня.

Он приподнял левую бровь:

— И почему же я сделал бы это? Набрав в легкие побольше воздуха, Энни перешла в атаку:

— Потому, что вы отдали свой голос за Дональда МакИннеса. Он опять сел за стол:

— Итак, вы переменили свое решение и хотите стать главой компании?

От удивления девушка вздрогнула, видимо, человек, сидящий за столом, не только перехватил инициативу, но и знал о ней гораздо больше, чем она о нем. И все же сохранила официальный тон:

— Я не объявляла о своем решении, мистер Шеридан.

Он улыбнулся. Но Энни была недостаточно легковерна, чтобы довериться его коварной улыбке.

— Не публично. Но насколько я могу судить, бабушке — часто.

Ее ладони в шерстяных перчатках вспотели.

— Вы были близким другом моей бабушки?

— Деловым партнером.

Его лаконичность раздражала. «Сидней Диспэтч» не входит в список состояния бабушки.

Он скрестил пальцы. Энни заметила, что его длинные, тонкие пальцы испачканы в чернилах, хотя ногти выглядели холеными. Шеридану, видимо, нравилось поддразнивать ее:

— Миссис Ливингстон не имела доли в моей газете.

Девушка нахмурилась:

— А как же ваши собственные шесть процентов в «НСУ Трэйдерс»? Этих денег вполне достаточно, чтобы пять раз купить вашу газету с потрохами.

— Допустим.

Энни наклонилась вперед, скулы свело от напряжения.

— Мистер Шеридан, скажите просто, в чем состояла суть ваших деловых отношений с моей бабушкой?

— Мы могли бы обсудить это в другое время. У вас есть еще что-то ко мне?

Она не знала, как продолжить. Минутное колебание определило ее последующие слова:

— Я беспокоюсь о судьбе компании, — помолчав, добавила, — вы знаете, моя бабушка была единственным человеком, способным хоть как-то воздействовать на меня. Но вряд ли я позволю кому-нибудь сделать это в будущем. Мне нужен контрольный пакет. Двадцать пять процентов моего брата помогли бы мне его заполучить, но брат, к сожалению, до сих пор не дал о себе знать.

— Да, я знаю, ваша бабушка обшарила все самые отдаленные точки и уголки континента в поисках вашего брата, и все безрезультатно.

— Вы были больше, чем просто деловым партнером. Разве не так, мистер Шеридан? Больше, чем просто доверенным лицом, я хотела сказать.

Он пожал плечами, и его недорогой черный костюм угрожающе затрещал.

— Чего же вы от меня хотите, мисс Трэмейн? Моих шести процентов? Если да, то вам следовало бы знать, что они не предназначены для продажи — это одно из условий вашей бабушки, подарившей их мне.

— Подарившей??

— Да, но при обязательном условии, что я никогда не продам эти шесть процентов. После моей смерти они перейдут к вам или Дэниелу.

Ее глаза сузились:

— Почему моя бабушка отдала вам эти шесть процентов в компании?

Он поднял руки мозолистыми ладонями вверх:

— Почему? Потому что я был единственным человеком, осмелившимся выступить против «Сидней Пост» и Рэндолфа, или же достаточно глупым. Эта доля была большим, чем просто поддержкой моих интересов, это был один из способов бросить перчатку Рэндолфу.

Энни вздохнула. «Непримиримому врагу бабушки, — пронеслось в голове, — она помешала его попытке стать губернатором Нового Южного Уэльса. Она не уступила ему, и он был шесть лет назад одной ногой в могиле от постигшего его удара».

— А вы, вы уступите «НСУ Трэйдерс»? Ее взгляд, казалось, прожжет насквозь его испытующие глаза.

— Моя бабушка была невероятно амбициозна, я — нет. Но я упорна, я пережила ее козни, продиктованные любовью, и сдаваться просто так в битве с мистером МакИннесом не собираюсь.

— И вы примете мантию руководителя компании?

— Да, если вы пообещаете мне ваши шесть процентов на предстоящем Совете акционеров.

— Почему именно я?

Она предвидела этот вопрос:

— Потому что я предлагаю вам капитал, необходимый для роста и расширения вашей газеты, — заем, который вы пытались взять в нескольких банках и где вам отказали в нем.

Теперь Шеридан, в свою очередь, выглядел удивленным. Наконец он произнес:

— Есть еще тридцать процентов, про которые вы, наверное, забыли.

— И которые находятся преимущественно у вдов членов Совета, — подхватила Энни.

— А кто может помешать МакИннесу попытаться перетянуть их на свою сторону?

— Если о моем безразличии к делам «НСУ Трэйдерс» знаете вы, то, я полагаю, об этом же знает и МакИннес. Он не ожидает серьезной угрозы с моей стороны. Ну как, вы согласны, мистер Шеридан?

От откинулся в кресле:

— Очевидно вам и в голову не приходило, что МакИннес предложил бы мне больше, чтобы перетянуть меня на свою сторону, наперекор вам.

— Это приходило мне в голову, и потому я, пользуясь случаем, первая обратилась к вам за поддержкой.

— Я соглашусь выступить за вас, мисс Трэмейн, но при условии, что вы тоже пойдете навстречу моей просьбе, которую я вам изложу, когда наступит подходящий момент.

— И что же это за просьба?

— Я сразу же дам вам знать.

— Глупо соглашаться сделать что-то, когда даже не знаешь, сможешь ли это выполнить.

Улыбка Шеридана успокоила Энни;

— О, вы это сделаете, уверяю вас, вы это сделаете.

 

Глава 4

1875

Дэн осторожно развернул газетную вырезку с излохмаченными и истрепанными краями из выпуска «Сидней Геральд» трехлетней давности. Он знал содержание наизусть; до сих пор зрелище этих слов подстегивало его к движению вперед. К новым местам, новым лицам.

«Пять тысяч фунтов предлагается тому, кто сообщит что-либо о местонахождении пропавшего Дэниела Ливингстона. Пожалуйста, свяжитесь с адвокатской конторой Виттенса и „НСУ Трэйдерс“ в Сиднее».

Колония Квинсленд на дальнем северо-востоке Австралии была новым, волнующим местом. Настоящий тропический рай цвета. Ярко-оранжевые попугаи и отливающие серебром крокодилы, изумрудно-зеленые леса и багряные орхидеи, зеленая пена тихоокеанского прибоя и бездонно-голубое небо.

Новые лица тоже притягивали. Цвет людей был почти исключительно золотисто-коричневым. Правда, немного китайских иммигрантов жило на квинслендских золотых приисках, но желтоватый оттенок их кожи был в меньшинстве. Кофейный цвет аборигенов теперь можно было увидеть крайне редко.

Белый человек равнодушно смотрел на их истребление. К счастью, белых было немного, и Дэн чувствовал себя в относительной безопасности среди спокойных темно-коричневых полинезийцев. Его прошлое забыто, оно — в прошлом.

Дэн потратил пять лет, медленно передвигаясь по стране вместе с Лесными Братьями Голубой горы. Конокрадство и угон скота, грабеж почтовых карет и золотых конвоев были бурным протестом против властей. Против всех этих лет подчинения воле самовластной бабушки.

Лесные Братья пользовались большим уважением и симпатией, несмотря на то, что терроризировали окрестности своими вылазками. Разбойники олицетворяли собой дерзость и отвагу. Все они были в розыске и укрывались от закона, который среди первопроходцев Нового Южного Уэльса не был в большом почете.

Фрэнк Смит, самозванный лидер Лесных Братьев Голубой Горы открыто заявлял, что он не Робин Гуд. Кривой, с лохматой бородой, в лоснящемся от жира длинном плаще, он желал только золота, текущего из рудников в глубинке Нового Южного Уэльса на побережье в Сидней. Американец, приехавший на австралийские золотые прииски в 1895-м и нашедший только разочарование от каторжного труда. Содержимое сейфов удовлетворяло его гораздо больше.

Интересы Дэниела были не столько в самородках и золотой пыли из сейфов, сколько в содержании ценных бумаг, охраняемых эскортами, патрулями, которые курсировали между Сиднеем и приисками. На большей части бумаг он узнавал штампы «НСУ Трэйдерс». Поэтому от каждой почтовой кареты, остановленной на дороге, он получал своеобразное удовлетворение, помогая Лесным Братьям.

Двадцатипятилетний Фрэнк стал для него чем-то вроде отца и даже свел Дэниела с его первой в жизни женщиной; Она была, наверное, величайшим событием за его двадцать пять лет. С ней Дэн понял, что ему нравится прикосновение женщин. После всех жутких лет угнетения Наной и лояльно-нейтральной Энни Дэн стал очень бояться женщин. Как часто он желал, чтобы земля разверзлась и поглотила бы Нану, Энни и «НСУ Трэйдерс» в глубины преисподней.

Дэниел сложил вырезку и бережно положил ее в заплечный мешок вместе со скатанным одеялом, служившим ему постелью, туда же запихал весь свой небогатый скарб и забросил мешок за спину.

С появлением телеграфа для Лесных Братьев настали тяжелые времена. Все больше и больше разбойников болталось на виселицах, и Фрэнк распустил своих «Веселых» ребят. Теперь и Дэн был предоставлен самому себе.

Таунсвиллу исполнилось едва ли больше десяти лет, когда нога Дэниела ступила на Финдерс, главную улицу города, которая упиралась в залив Росса, Таунсвилл, расположенный у подножия Кастл-Хилл с обзорной площадкой на вершине, был основан в 1864 году Робертом Таунсом, сиднейским капитаном и дельцом. Место процветало на каторжном труде рабов-канаков — жителей островов Южного моря, вывозимых для работы на сахарных плантациях.

Оставшись без денег, Дэн искал работу, которую вскоре и нашел на Стрэнд-стрит, выходившей на побережье и окаймленной редкими баньянами и кокосовыми пальмами.

Посреди береговой полосы на высоких сваях стоял грубо сколоченный сарай. Вывеска гласила: «Грит Бэррие Риф Шуга Лтд». Кто-то сказал Дэну, что этой компании требуется бухгалтер.

На веранде столпились полинезийцы и среди них несколько женщин. Они не были скованы, но тем не менее выглядели такими жалкими и безнадежными, какими он видел только преступников, осужденных на каторгу и отбывающих на корабле из Англии перед тем, как закон 1868 года не положил конец их вывозу.

Держа шапку в руке, Дэниел приблизился к веранде и прошел сквозь толпу полинезийских канаков. Их одежда состояла из лохмотьев влажного из-за сырого воздуха тряпья. Запах страха ударил Дэниелу в нос. Темно-карие глаза полинезийцев скользнули на миг по лицу белого человека, и снова апатия вернулась на их бессмысленные лица.

Внутри контора «Риф Шуга» оказалась чем-то большим, чем просто административное помещение. Не поднимая глаз от лежавшей перед ним канцелярской книги, мужчина средних лет с уже редеющими темно-русыми волосами и темными кругами под глазами произнес:

— Я же сказал тебе, помощник, что еще не готов регистрировать черномазых. Я в заднице торчу со всеми этими бумажками.

Дэн негромко кашлянул. Мужчина наконец поднял голову:

— Да?

— Мне нужна работа.

Мужчина кивнул в сторону занавешенной двери:

— Эти канаки стоят дешевле, чем вы.

— Я не собираюсь работать на сахарных плантациях.

— О, понимаю, вы хотели бы быть принятым в качестве надсмотрщика.

Глаза Дэна скользнули по сваленным на столе канцелярским книгам.

— Нет, я мог бы вести бухгалтерский учет.

Мужчина откинулся в кресле и внимательно посмотрел на него:

— Вы? У вас есть квалификация?

— Я получил образование в Хэрроу и приобрел немного жизненного опыта.

Глаза мужчины сузились, оценивающе изучая неприглядный внешний вид Дэна: дорожные ботинки, весьма поношенные и стертые почти до дыр, еле живой жакет и грязные брюки, всколоченная, давно не стриженная борода.

— И где же?

— Например, «Вэллаби Миллс» в Сиднее. Название выдуманной компании слетело с губ с удивительной легкостью:

— Еще одна фрахтовая компания недавно вышла из игры.

— Хочется верить, что эта глупость была сделана не в ваших интересах.

При звуках его сухого голоса некое подобие улыбки тронуло губы Дэна, почти скрытые бородой. Мальчишеская мягкость его рта куда-то исчезла за эти годы, измеряемые минутами жизни отчаявшегося человека.

— Я хотел бы доказать свои способности. Мужчина подергал себя за отвисшую мочку уха:

— Ваше имя?

— Дэн, Дэн Варвик. — Проститутка Флора Варвик и была той самой первой его женщиной. Пожалуй, Флора была бы и рада, что он взял ее имя.

— Ладно, Варвик, эта контора всего лишь сборный пункт для канаков, поступающих на плантации. Главная контора находится у плантации «Рифа», это около сорока миль отсюда. Вы найдете мастера Враннаку и скажете ему, что вас послал я. А окончательное решение примет он.

Надежда затеплилась в душе Дэниела, и он забыл об урчащем от голода животе.

— На чем я мог бы туда добраться?

— Только баржи с черным грузом заходят так далеко вверх по реке. Едьте на барже. Она пристает к мосту Дин-стрит и отправляется каждый вторник в восемь часов.

Сорок с лишним километров по реке великолепной панорамы от мангровых болот и солончаков до горных цепей, чьи крутые склоны и вершины были покрыты буйным тропическим лесом. Вокруг множество разноцветных птиц: розеллы, попугаи, зимородки, кокабуры, лори. Пронзительные крики черных какаду взрывали воздух, их голоса представляли собой помесь свиста, хрипа и глубокого мелодичного тона. Однажды Дэн заметил красного коалу, пробудившегося ото сна при шуме баржи и карабкающегося по суку эвкалипта.

Редкие банановые рощи, рисовые и хлопковые поля отмечали трудное продвижение баржи к сахарным плантациям «Грит Бэррие Риф» вверх по реке.

Квинслендский сахар конкурировал с сахаром, выращиваемым на Фиджи, Яве и в Южной Африке. В колонии, где спрос на рабочую силу превышал предложение, нельзя было нанимать для работы на сахарных плантациях белых — это делало сахар слишком дорогим. Поэтому владельцы сахарных плантаций для расчистки, возделывания и уборки сахарного тростника вывозили рабочую силу с островов Тихого океана. Эти рабы назывались канаками, от гавайского — «человек». Канаки обманом вывозились со своих островов или вожди племен продавали их белым, а работорговцы занимались перепродажей на пристанях в Брисбане, Макайе и Таунсвилле.

Кого бы из них Дэниэл наказал больше — белых, торгующих островитянами, или самих островитян, продающих соплеменников?

— Чертова кухня, — пробурчал он и спросил одного из канаков, который сидел рядом на корточках:

— Ты голоден? — У Дэна с собой было немного сыра и теплого хлеба, купленного вечером перед отъездом.

— Тонкил не понимает английский, — из тумана отозвался мягкий женский голос.

Дэн полу оберну лея в направлении, откуда шел голос, оперся рукой на бедро. Полупрозрачное облако пара мягко окутывало молодую женщину, сидевшую спиной к палубной надстройке. Ее блестящие темно-карие глаза пытливо изучали Дэна. Он обрел голос:

— Кто вы?

— Кай, полинезийка, проданная в море. — Ее голос звучал ровно, с чувством собственного достоинства. Голос совершенно пленил Дэна. Он так разительно отличался от хриплых голосов нищих бродяг и золотоискателей, с которыми Дэниел жил бок о бок больше трех лет, Дэн повернулся к говорящей.

Ее черные, длинные, до талии, волосы, восхитили его. Какой контраст между ее свободно ниспадающими локонами и связанными волосами так называемых цивилизованных женщин. У женщины было круглое лицо, такое круглое, какой может быть лишь луна в южной части Тихого океана. Она не была красавицей в общепринятых нормах.

— Где вы научились английскому?

— От миссионеров протестантского миссионерского общества, — мягкость и теплота голоса мгновенно исчезли.

— Сколько тебе лет?

— Ты задаешь много вопросов, не обязательно требующих ответа. — Она передразнила его британский выговор:

— «Ты голоден?» — Разве это имеет значение? Покорми Тонкил сегодня, и она все равно будет голодной до конца своих дней. Зачем беспокоиться?

Это прозвучало вроде пощечины.

— Тебе вряд ли больше пятнадцати. — Она мягко улыбнулась:

— Двадцать два, согласно миссионерскому календарю.

Он сбросил со спины мешок и извлек из него толстый кусок сыра, замусоленный прикосновениями рук многочисленных торговцев. Дэн отломил от куска и протянул женщине и сидящей рядом с ней Тонкил. Сначала она отказывалась, но потом все же взяла.

— Спасибо.

Ее искренняя благодарность тронула Дэна сильнее, чем слова любой другой женщины — будь то вмешательства бабушки или щедрое сердце Флоры, или же мелкие предательства Энни, шпионившей за ним.

Молодая женщина наклонилась вперед, протянув девушке кусок сыра. Тонкил проглотила сыр, как голодная крыса.

— Тонкил мне сестра наполовину, — сказала женщина, — у нас общий отец, миссионер, его другие жены с радостью избавились от нас.

Дэн едва мог сдерживать презрение в голосе:

— Ну да, он верит, что распространяет любовь по евангелию. — Отломил еще кусок и подал его полинезийке.

— Когда мы прибудем на плантации, все новые работники будут накормлены.

Дэн оглянулся в поисках говорившего. Это был Роб Фицрой, надсмотрщик компании. Долговязый мужчина согласился взять Дэниела с собой для встречи с хозяином плантации Гюнтером Браннакой.

— И как скоро это произойдет? Веретенообразные пальцы Фицроя потрогали мочку уха, У него были обширные баки, кожа на открытых местах задубела и сморщилась от солнца.

— Завтра после полудня или ближе к ночи. Это зависит от песчаных мелей, ходовой части, движения по реке, количества рук…

— Завтрашний день — это слишком долго для голодных людей.

Фицрой пожал костлявыми плечами.

— Это система Мастера Браннаки. Раз уж они находятся на содержании «Рифа», он рассматривает это как слишком хорошую заботу о них. Считайте так. — Надсмотрщик развернулся и направился отдыхать.

Дэн опять вернулся к Кай:

— Тебе нужно отдохнуть от этого, — он указал на сыр, лежавший на куске промасленной бумаги.

— Ты совершаешь ошибку. — Она очаровала его. — Почему?

Ее голова склонилась набок.

— Я думаю, ты веришь, что мы можем оставаться друзьями. Он улыбнулся:

— А разве не так?

Она встряхнула головой, и ее тяжелые волосы, описав дугу в воздухе, рассыпались по спине:

— Нет, твой дух скован.

Дэн замер, его внимание сконцентрировалось на женщине:

— Почему ты так говоришь?

Она отломила кусочек сыра, и тот мягко исчез у нее во рту. Движение ее рук показалось Дэну невероятно грациозным и изящным.

— Это видно по твоим глазам. Машинально он наклонился к женщине.

— А ты, нет? Не скована, в конце концов, физически? Ты, вывезенная для работы на плантациях, ты не скована?

— Сковано мое тело, но не мой дух. — Голос был тверд. — Твой же дух скован гневом и ненавистью, это хуже, чем их страх, — она указала изящной рукой на полинезийцев.

Дэн почувствовал себя неуютно от ее проницательного замечания:

— Это еще не объясняет, почему мы не можем быть друзьями.

— Ненависть — это болезнь, она заразна, я не хочу заразиться.

Она была права: Дэн был болен, но ведь только ненависть, гнев, негодование и поддерживали в нем искру жизни.

Он не знал, что хуже — смятение чувств или страх. Если бы он тогда уступил своей бабушке, то предал бы себя и жил бы в страхе и зависимости до конца жизни. Дэн взглянул поверх согбенных спин канаков и подумал, что выбор, сделанный им, был единственно правильным.

 

Глава 5

1876

Находясь во главе компании, Энни чувствовала себя как никогда одинокой и изолированной от внешнего мира. Служебные обязанности отнимали практически все время. Развивающаяся промышленность Англии требовала много сырья, поэтому сельское хозяйство и горнодобывающая промышленность составляли основу экономики колониальной Австралии.

Люди, подобные МакИннесу, которого Энни посадила в лужу своим воистину триумфальным выступлением на Совете директоров, обрадовались бы, узнав, что она уходит из бизнеса. Но именно потому она работала на износ, доказывая окружающим, что может выполнять любую мужскую работу и ни в чем не уступит мужчинам.

Иногда Энни вспоминала о Райане Шеридане. Это было вроде взгляда назад, чтобы проверить, не следует ли кто за тобой. Воспоминания о Шеридане вызывали в Энни трепет, подобный трепету котенка, которого погладили против шерсти.

Райан сделал весьма удачный выбор, отдав Энни свой лот. Правда, он все еще ничего от нее не потребовал взамен. Иногда Энни задумывалась, не носила ли просьба сексуального характера, но это как-то не вязалось с ее представлениями о характере Райана: смелость, решительность, требовательность, может быть, даже безжалостность, но никогда — низость.

Владелица контрольного пакета акций компании, весьма солидного капитала, она представляла собой лакомый кусочек не только для холостяков Нового Южного Уэльса, но и даже таких отдаленных мест, как недавно основанные колонии Западной Австралии.

Никому не доверяя, она отклоняла все предложения. В свои. 25 Энни в глазах некоторых женихов выглядела старой девой. Высокая и нескладная, с огромными, гармонично сочетающимися с угловатым лицом глазами, она и сама не особенно надеялась когда-либо выйти замуж. Кто бы ни сватал ее, тут же попадал под подозрение, что делает это не ради нее самой, а только из-за богатого приданого.

Поэтому Энни неохотно принимала знаки внимания, оказываемые ей графом Данрэвен, который путешествовал по колонии. Они познакомились на балу в честь дня рождения королевы. Подобные торжества теперь не проводились в Правительственном Дворце из-за его малых размеров. На этот раз бал устроили в Выставочном павильоне.

Невысокий и тощий, Альфред вряд ли соответствовал романтическому типу графа. Правда, и сама Энни не слыла красавицей. Она не пользовалась косметикой, не румянила щеки и не красила губы, ибо ей казалось, что если Бог не слишком хорошо выполнил свою работу, то и ей не следует хитрить.

Сдержанно поцеловав затянутую в перчатку руку Энни, холостяк-аристократ пригласил ее на тур вальса. Ростом он едва доходил Энни до бровей.

— Я видел, как вы шли сквозь встречающих, — сказал он, — вы — та самая Энни Трэмейн.

— Меня трудно не заметить, милорд, из-за моего роста, цвета волос и эксцентричной фигуры.

Он улыбнулся:

— У вас спортивная фигура. А я-то думал, что сегодня буду скучать.

— Да, а сейчас? — развернувшись в вальсе, она продолжила, — вы не скучали в безлюдных местах.

— Это расценивать как предложение?

— Скорее как вызов.

Его голубые глаза блеснули:

— Ваши безлюдные места, какие они? Ее мечтательная улыбка смягчилась:

— Ничего подобного нигде больше нет. — Энни знала, что не сможет дать более исчерпывающего описания иначе, поэтому выбрала грубую откровенность пастухов овец:

— Это великолепие могло бы заставить восторженно пукать даже кенгуру.

При этом граф рассмеялся так громко, что несколько ближайших пар, прекратив танцевать, с интересом уставились на них. Она его покорила. Вспоминая тщетные старания бабушки выдать ее замуж за французского графа, Энни улыбнулась. Старая женщина несомненно танцевала джигу в эту минуту, где бы она сейчас ни находилась.

После бала Энни с графом, по заведенной традиции, отправились на пароме к Мэнли-Бич на фейерверк. Небольшой курорт Мэнли-Бич был так назван первым губернатором Нового Южного Уэльса, капитаном Филиппом, из-за своего сходства с телосложением аборигенов.

Недавно построенные двух — и трехэтажные дома создавали здесь атмосферу, подобную Брайтонской, хотя, конечно, хилое английское солнце ни в какое сравнение не шло с австралийским бриллиантовым блеском.

Энни видела многие приморские города мира; Рио-де-Жанейро, Гонконг, Сан-Франциско, но ни один из них не мог соперничать по красоте с Сиднеем и его пляжами.

Множество кафе и укромных уголков, откуда удобно было наблюдать празднование дня рождения королевы, находилось на тенистой пальмовой аллее. Фейерверк взорвал ночное небо, когда Альфред и Энни, мило болтая, пили эль из огромных запотевших кружек.

Точнее сказать, говорил только граф. Он весьма забавлял Энни.

— Вы должны увидеть чемпионат по лаун-теннису. В прошлом году я был на Уимблдонском турнире. Эффектное зрелище.

— Если вы не видели бокса кенгуру, то вы не видели эффектного зрелища. О, это просто захватывающе!

Аплодисменты и возгласы, приветствующие каждый новый огненный узор, то и дело прерывали их беседу.

Природа, однако, тоже не дремала и устроила состязание с фейерверком. Крупные дождевые капли, предвещая приближающийся шторм, застучали по затрепетавшим от порывов ветра зонтиков над столами. Кое-кто поспешил укрыться от непогоды в ближайших кафе.

— Мне кажется, нам лучше вернуться на паром, — заметила Энни. Она не хотела провести ночь в одном из пользующихся сомнительной репутацией отелей Мэнли и тем более иметь амурные дела с графом или с любым другим мужчиной.

Иногда ее интересовало, почему она равнодушна к сексу. «Даже животные Времени Грез этим больше интересуются, чем я», — подумала Энни и улыбнулась собственным нелепым мыслям.

Время от времени некоторая сексуальная холодность озадачивала Энни. И тогда она чувствовала себя опустошенной и одинокой. Порой Энни злилась на свою карьеру, сделавшую невозможной явную связь с мужчиной. В большинстве же случаев она стеснялась собственной роли, ощущая себя цирковым жонглером, который старается не уронить мяч.

Паром, исхлестанный косым дождем, раскачивался в закипающих волнах. Пассажиры ретировались с палубы в единственную каюту. Беззаботные улыбки на их лицах исчезли, уступив место беспокойству. Возле стен по периметру каюты стояло несколько скамеек. Но никто не предложил сесть ни графу, ни самой известной в Австралии женщине. Это был новый мир, без предрассудков, свойственных Старому Свету.

Если Альфред и разозлился, то не подал виду, чувствуя, что не может сделать ни шагу в сторону, так сильно была набита каюта людьми. Ноздри улавливали душный запах тел, неприятный запах несвежего белья и дешевого одеколона.

— Давай выйдем отсюда, — предложила Энни.

— Ха, это несерьезно. Там черт знает что творится, и я предпочитаю задыхаться в каюте, чем мокнуть под дождем.

Но Энни упрямая. Ничуть не заботясь о том, что могут о ней подумать окружающие, своенравная девушка оставила недавнего знакомого в каюте и выбралась наружу. Ветер тотчас хлестнул ее по лицу, и Энни, пошатнувшись, прислонилась к переборке. Стараясь сохранить равновесие, она наклонилась и медленно пошла против ветра по скользкой от дождя палубе. Волны бросали паром как игрушечный. Молнии раскалывали небо и освещали кромки бешено несущихся облаков.

Энни руками в мокрых окаменевших перчатках в поисках опоры ухватилась за перила. Дорогой шелк платья намок и был безнадежно испорчен, а растрепанное страусиное перо больно хлестало по лицу. Башмаки намокли, в них хлюпала вода, а чулки были влажными и холодными.

Она торжествующе рассмеялась.

— Вы теперь баныпи (Баныпи — персонаж ирландской мифологии.), — мужской голос перекрыл рев ветра.

Энни обернулась и увидела Райана Шеридана. Встреча оказалась совершенно неожиданной. Они с Шериданом встречались очень редко, пожалуй, только на ежегодных советах директоров компании «НСУ Трэйдерс». И каждый раз он был подчеркнуто холоден с ней, почти невежлив.

Его черные волосы налипли на лоб, и скулы, брюки и сюртук, намокшие от воды, прилипли к телу, как вторая кожа. Капли дождя блестели на губах и стекали по щекам. В глазах мужчины горело то же самое возбуждение, которое испытывала и молодая женщина. Освещаемые вспышками молний, они смотрели друг на друга.

— Чудесно, правда? — прокричала она. — Какое неистовство природы!

— Неудержимое, мисс Трэмейн, — и добавил, нежно щекоча губами ее ухо, — или опасное?

Энни стучала зубами от холодного западного ветра. Все ее существо переполнял восторг:

— И то, и другое.

Шеридан усмехнулся, зубы неестественно блеснули на фоне загорелой кожи:

— Эта проклятая погода забьет вас до смерти. Разрешите помочь? — И, не дожидаясь согласия, он сдернул с ее головы шляпу со страусиным пером, хлеставшим Энни по щекам, и отшвырнул прочь.

Мгновением позже она увидела, как шляпа упала в бушующие волны и пропала из виду.

Смеясь, Энни обернулась к Райану. — Спасибо большое. Она мне так надоела.

Затем девушка распустила волосы, которые сразу же взвились вокруг ее головы, образовав нимб, и властно разметались по плечам. В ее возрасте распускать волосы было почти все равно, что раздеться перед мужчиной. Шеридан пристально посмотрел на Энни. От волнения у обоих перехватило дыхание.

— Я совершил ошибку, — сказал Райан. — Я позволил освободиться вашей самой грозной силе.

— Моей силе?

— Вашей женственности.

Женственность. Энни никогда не считала себя особенно женственной. Скорее наоборот.

Чуть левее по борту показались огни Сиднея. Энни поспешно попыталась собрать свои непослушные кудри и перевязать их лентой. Но попытка не увенчалась успехом.

— Позвольте мне, — Шеридан осторожно взял ее за плечи и аккуратно, почти нежно развернул. Собрав волосы в горсть, он стянул их у нее на затылке в пучок своим галстуком.

Спустя какое-то время паром вошел под защиту сиднейской бухты, где вода была спокойнее. Некоторые из пассажиров осмелились выйти на палубу, невзирая на дождь, правда, уже начинающий стихать.

— О, вот вы где! — прозвучал отчетливый голос графа Данрэвела. — Когда вы не вернулись, я начал волноваться, боясь, как бы вас не смыло за борт.

— Спасибо, мистер Шеридан, — произнесла Энни, отступив на шаг назад от Райана. — А вы, Альфред, как раз вовремя, чтобы увидеть огни гавани. Кстати, вы не знакомы с мистером Шериданом? Он владелец «Сидней Диспетч». Райан, позвольте представить вам графа Данрэвела.

Пока паром пришвартовывался, Райан Шеридан стоял у нее за спиной.

Однако ближайшие несколько дней все ее помыслы и чувства занял Альфред. Вместе с ним Энни посетила Большие велогонки на Альберт-Граундс, бега на ипподроме, где толпа вставала и, обнажая головы, пела «Боже, храни королеву», и множество других мест. Экскурсия на лодках к Хаунсберри, прогулка под парусом, наблюдение за игрой в крикет и футбол.

Но прошла неделя, и девушка сделала вывод, что граф — легкомысленный, слабовольный и ленивый человек, который никогда не работал ради приумножения капитала. Энни быстро разочаровалась в нем и почувствовала облегчение, когда граф завершил свой австралийский вояж.

Она вернулась к себе в контору с ощущением полноты жизни. Разве что повседневные обязанности и дела несколько притупляли это радостное чувство освобождения.

Энни постоянно была чем-то обеспокоена. Видимо, на нее так действовали теснота и шум города. Да, наверное, так и было. Она уедет сразу же, как только разгребет навалившуюся на нее работу. Возьмет отпуск и вернется ко Времени Грез. Это будет и передышкой от утомительной роли и ее единственной радостью — как-нибудь сбежать к любимому Времени Грез.

Только там душа обретала покой, и сердцу становилось легко.

 

Глава 6

1879

28-й день рождения подтолкнул Энни оставить кресло Исполнительного директора «НСУ Трэйдерс». И она начала собирать чемоданы для столь нужных ей каникул, которые Энни решила провести на овцеводческом ранчо.

Железная дорога, строившаяся вот уже более 30 лет, до сих пор не достигла даже границ Нового Южного Уэльса и Виктории.

Энни ехала вместе с остальными пассажирами почтовой кареты, которая делала остановку в шахтерском городке Брокен-Хилл, на участке ее горнодобывающей компании. Под предлогом проверки работы рудников Энни и возвращалась во Время Грез.

Кровь возбужденно струилась по венам. Энни страстно желала сбросить свои тяжелые юбки и натянуть кожаные брюки для верховой езды. Уже в десятый раз она вынимала кружевной носовой платок из манжеты рукава и вытирала пыль, как, пудрой присыпавшую лицо и шею. Парусиновая занавеска была задернута для защиты от пыли, но духота и запах немытых тел пассажиров были еще нестерпимей.

Она, владелица целого торгового флота, могла бы иметь свою собственную карету и выезд. Но сейчас представился удобный случай затеряться среди обычных людей, людей, которые не знали и не хотели знать, кем была Энни.

При каждом удобном случае торговец из Брисбэна жаловался на скверную пищу, черствые бисквиты и сушеную говядину, которые путешественники жадно поедали на промежуточных станциях, а ночью в постелях щелкали вшей.

Энни переносила дорожные неудобства с безграничным терпением. Но больше всего ей досаждала близость Майка Гаррисона, самодовольного владельца овцеводческого ранчо вблизи Времени Грез. Это ранчо получило широкую известность из-за выведенного там и получившего приз тонкорунного барана по кличке Капитан Кук.

Майк Гаррисон каждый раз старался задержать подольше свою коричневую от загара руку на локте Энни, когда они, подпрыгивая на бесконечных ухабах, касались плечами.

Наконец карета достигла плато западной части колонии, и парусиновую занавеску вновь подняли. Энни засмотрелась на длинную траву, раскинувшуюся в необъятной степи, и подумала, сколько еще она сможет выдержать эти мучения, прежде чем выскажется вслух. Слишком важно было поддерживать дружественные отношения в безлюдных местах.

Гораздо хуже было то, что из отчетов, регулярно присылаемых управляющим Зэбом, явствовало: дела на овцеводческом ранчо Время Грез из рук вон плохи.

Брокен-Хилл представлял собой скопление ветхих шахтерских лачуг, а также пабов и борделей. На почтовой станции Энни подобрала юбки и пошла по дощатому настилу к желтому дому, где размещалась маркшейдерская контора. Старый мужчина в кепке с козырьком направил ее в контору «Разработки Брокен-Хилл»:

— Вы найдете ее в конце Йодид-стрит.

Край света выглядел бы, наверное, лучше. Энни порадовалась, что надела крепкие ботинки. Хижина, важно именуемая конторой разработок, притулилась на самом краю холмистого склона и, казалось, вот-вот съедет вниз. Внизу рабочие с кирками и лопатами сновали меж крепежных лесов. Исхудавшие пони вытаскивали руду наверх по крутым дорожкам.

Энни порядком взмокла, пока вскарабкалась по лестнице, ведущей к конторе управляющего, и вошла в здание под железной крышей. Внутри конторы было жарко, как в духовке.

Мужчина в возрасте пятидесяти лет с пушистыми мощными бакенбардами сидел за столом. Очки не могли скрыть покрасневшие от усталости глаза. Мужчина что-то писал карандашом в открытой канцелярской книге. Пот, стекавший по его щекам, оставлял на них светлые полосы, и поэтому лицо казалось серым от копоти и пыли. Энни придала своему голосу властное выражение. У нее это никогда не получалось естественно:

— Я бы хотела обсудить с вами дела рудника.

— Ага, никак сама королева Виктория пожаловала?

Она улыбнулась:

— Вам, наверное, не слишком нравится ваша работа?

— Взгляните, мне некогда даже получить взбучку.

Не спрашивая, Энни присела на краешек высокого стула рядом со столом. Платок сразу взмок от влаги, когда она промокнула им пот с лица и рук. — Вам нужен помощник, чтобы разгрести все это?

Мужчина пристально посмотрел на Энни, как будто только что увидел:

— Ну да, и это нужно было сделать с самого начала.

— Что еще?

— Вы меня что, разыгрываете?

— Я и в самом деле говорю серьезно, я в состоянии кое в чем вам помочь.

— У вас есть рука в «НСУ Трэйдерс»?

— Ну, можно сказать, и так.

Он отложил карандаш в сторону:

— Ладно, передайте старой леди, что мы не получили в срок обещанного оборудования. Имея только пони с телегами, мы далеко не уйдем.

— Что еще?

— Люди, работающие в шахтах и шурфах, мрут от рудничной пыли.

— Что вы предлагаете, чтобы этого избежать?

Мужчина снова внимательно посмотрел на Энни поверх очков:

— Улучшенную вентиляцию и прекращение сухого бурения. — И пожал плечами:

— Я не люблю жаловаться и скулить, но кто-то же должен изменить условия труда шахтеров к лучшему. А не то вмешается профсоюз, и тогда компания останется с носом.

— Я не думаю, что владельцы осведомлены о ситуации, — Энни закусила нижнюю губу. — Как долго можно разрабатывать эту серебряную жилу до полного истощения?

— С хорошим оборудованием вы могли бы вести добычу хоть до Судного дня. — Его усталые глаза на секунду вспыхнули. — Но самое ценное здесь не серебро, а железная руда. Я люблю исследовать, искать. Вы знаете драгоценные и полудрагоценные камни, но я нашел нечто более стоящее. Целые горные цепи железной руды.

Он взвесил на руке тяжелый кусок серого камня, лежавшего на столе:

— Вот образец, — и протянул Энни, — самое лучшее, что когда-либо попадало в сталеплавильную печь. Здесь в этих холмах его достаточно, чтобы обеспечить железом весь мир на ближайшую сотню лет.

— Как ваше имя?

— Блери. Тимоти Блери. Энни вернула мужчине образец руды и стряхнула пыль с перчаток.

— Если Эндрю Карнеги смог сделать это в Америке, то и мы сможем сделать это в Австралии. Я сообщу в «НСУ Трэйдерс» то, о чем вы мне сейчас рассказали. Если ваше открытие подтвердится, то вы, Тимоти, получите гонорар в размере три процента от дохода «Разработок Брокен-Хилл».

Выражение лица маркшейдера было скептическим:

— Вы не погорячились? Ладно, расскажите это старой леди, но боюсь, вам будет нужна поддержка, когда вы захотите ее в чем-либо убедить.

Он вернулся к своим записям. Улыбаясь про себя, Энни покинула контору, но снаружи ее улыбка тотчас же испарилась: она увидела Майка Гаррисона. Он ее поджидал.

— Вуаль и пыль не помешали мне узнать вас. Вы — мисс Трэмейн, не так ли?

Она шла, не останавливаясь:

— А вы — мистер Гаррисон, не так ли?

Его губы плотно сжались под крючковатым носом. Прекрасно, она его задела.

Гаррисон приноровил свой широкий шаг к ее дробной поступи.

— Я ждал, пока мы сможем поговорить с глазу на глаз. Не думаю, что вы смогли бы многого добиться, спасая свое ранчо. Если не кролики, то засуха так или иначе довершит ее крушение.

— О, неужели вы думаете, что ваше ранчо это переживет?

Гаррисон загадочно ухмыльнулся. Его красное лицо пьяницы еще больше побагровело. Он стащил с головы широкополую шляпу и держал ее в руке, обнажив редкие волосы, зачесанные назад:

— Я берегу свое ранчо, а вы относитесь к своему небрежно.

— С помощью денег можно решить любые проблемы.

— Я слышал, что вы умная и деловая женщина. Настолько умная, что извлекаете выгоду даже из самых безнадежных предприятий. — Он смерил Энни долгим испытующим взглядом, начиная от шляпы из итальянской соломки и кончая пыльным дорожным костюмом и застежками на ботинках. — Ваше ранчо наверняка не единственное, к чему вы относитесь небрежно.

Энни задохнулась от возмущения. Наглость этого мужчины была невероятной, но не поколебала ее спокойствия:

— Я приму ваше замечание к сведению, мистер Гарри-сон.

И до конца путешествия она с ним больше не разговаривала. Наконец ее мытарства закончились, когда почтовая карета миновала шахтерский городок Майлдора. Расположенный на дальнем западе, он являл собой оазис среди неприветливого дикого окружения. На фоне остального пейзажа особенно выделялись виноградники, произраставшие здесь из-за необычайного обилия солнечного света.

Баловэй и его племянник Зэб поджидали Энни на станции. Баловэй был почти слеп, но его лицо, обрамленное седыми волосами и седой бородой, оживилось от звука ее голоса. Жена старика умерла уже много лет назад.

Старый абориген был владельцем половины площади ранчо Время Грез, которую мать Энни Амарис подарила ему в награду за долгие годы верной службы. Но Баловэй и его племя не смогли справиться с большими налогами и поборами со стороны колониальных властей. После смерти Амарис Трэмейн Баловэй отказался от своей половины в пользу Нэн Ливингстон в обмен на право охотиться на бывших своих землях. Энни поцеловала аборигена в курчавую голову:

— Я скучала по тебе, Баловэй. Я скучала по вас обоим, Зэб.

— Сегодня ночью мы устроим церемониальный танец в вашу честь, мисс Энни, — произнес Зэб. В свои двадцать лет он получил европейское образование на ранчо, в школе, которую организовала Амарис, и вел себя скорее как европеец, нежели абориген. Хотя внешне, разумеется, сохранил все особенности, унаследованные от предков, помимо, конечно же, естественного черного цвета кожи: широкий нос, курчавые волосы, толстые губы, низкий лоб, короткие руки и ноги.

Носовую перегородку, как это принято у аборигенов, в соответствующем возрасте ему прокололи, и в ней постоянно находилось либо кольцо, либо специальная палочка.

Энни залезла в фургон. Впервые за последние три года ее сердце билось легко и радостно. Она стащила перчатки, освободила прическу от шляпки и булавок и с облегчением встряхнула головой. О Господи, как же приятно и ласково касается легкий ветерок ее щек и шевелит волосы.

Энни влюбленно смотрела окрест: оливковая зелень странных на вид крон карликовых эвкалиптов, называемых мэлли, бронзово-красная глина и серебристо-голубые вершины далеких гор. Земля и небо были частью ее тела и крови.

Энни широко раскинула руки, как бы вбирая в свое сердце эту умытую солнцем страну. Она не испытывала ни малейшего смущения перед этими двумя мужчинами.

Зэб и Баловэй верили, что камень, дерево и человек — единое целое. У земли есть своя душа, свое сознание. Аборигены страшились только возмездия, если ритуал пробуждения жизни выполнялся небрежно. Ведь если за землей не ухаживать, то природа сама по себе неотвратимо умрет.

Ранчо было возведено на одном из участков, называемых местами Грез, где Великий дух-предок, совершив акт созидания, соединился с окружающей природой. По легендам аборигенов, Великий дух-предок остался здесь и поныне, и эти места несут в себе энергию и силу Времени Грез аборигенов.

Обычно зеленая растительность саванны была расцвечена дикорастущими цветами: бархатистым клювом, пустынным горохом, лапой кенгуру, Рождественским кустом. Но нынешнее лето выдалось особенно жарким, и потому цветов не было. Фургон проезжал милю за милей: летние пастбища, выгоны для скота, пастушечьи лагеря с загонами для скота. Все вокруг выглядело пустынным и безжизненным.

Возбуждение Энни пошло на убыль, когда фургон стал подъезжать все ближе и ближе ко Времени Грез. Бухта Вулумулу теперь была совершенно сухой впадиной. Кусты живой изгороди и эвкалипты стояли с голыми коричневыми ветвями, как будто здесь прошел огонь.

Унылый вид становился все хуже. Иногда на глаза попадались трупы овец. Большинство этих жертв засухи страшно раздулось под нестерпимо палящим солнцем, часть павших овец была еще жива, но, сразу видно, что и их скоро постигнет та же участь. Стаи канюков (Канюк — хищная птица семейства ястребиных.) неохотно взлетали, потревоженные приближением фургона. А ведь Энни видела только начало громадных пространств Времени Грез.

Какая же катастрофа постигла Время Грез? Почему она посвятила все свое время проблемам «НСУ Трэйдерс», когда ее настоящая любовь — Время Грез — лежит мертвой? Во имя Господа! Как она могла допустить это?

Наконец, Энни увидела прочные и уютные очертания Большого Дома. Но лишь когда фургон, прогрохотав, подъехал ближе, она смогла отчетливо увидеть плачевное состояние усадьбы.

Окружающие постройки нуждались в покраске. Дверь дома стригалей овец болталась на одной петле и натужно скрипела от ветра. Доски забора были выломаны. Многие из гуртовщиков, стригалей и пастухов даже не узнали Энни. Там, где когда-то бледно-лиловые колокольчики джакаранды усеивали перила веранды, теперь висела высохшая виноградная лоза.

Чувства Энни, должно быть, отразились на ее лице.

— Я писал вам о необходимости ремонта, — произнес Зэб. Он сказал это тихо своим глубоким, грубоватым голосом.

Теперь она припомнила то письмо, отложенное ею в сторону, как дело, не требующее спешного вмешательства. Тогда все ее внимание заняли дела, показавшиеся более срочными.

В то время один сиднейский изобретатель осаждал Энни просьбами посмотреть на его машину для производства льда. Детектив страховой компании потратил несколько дней, расспрашивая ее о фрегате, который принадлежал «НСУ Трэйдерс» и затонул во время тайфуна у побережья Индии. Тогда же было торжество по случаю наименования и спуска на воду нового корабля. Бесконечные проблемы. Но сейчас она дома!

Энни выбралась из фургона еще до того, как Зэб обошел кругом, чтобы помочь ей. — Я смотрю на это, как на временные неурядицы. Время Грез нашими заботами скоро снова будет в добром здравии. — Она протянула руку старому Баловэю, ощупывающему край фургона:

— Ступенька прямо под тобой, Баловэй.

И все же, войдя внутрь дома, Энни обрадовалась. Швырнула перчатки и шляпу на полосатое выгоревшее на солнце бледно-зеленое кресло и, приподняв одной рукой юбки, стремительно взбежала по широкой лестнице. Другая рука скользила по до блеска отполированным кленовым перилам. Если бы Энни шла чуть помедленнее, ее жест мог бы показаться даже ласкающим.

Как ценитель искусства в Лувре, она с интересом осматривала комнату за комнатой. Обоняние восхищенно впитывало старые ароматы: запахи пыли, затхлости и отполированной пчелиным воском мебели пьянили ее.

Большую часть мебели нужно было заменить, поменять местами или привести в порядок, но сам дом, построенный прочно, выглядел прилично и не очень нуждался в ремонте.

Когда Энни была удовлетворена осмотром, то почти сразу же вернулась в свою спальню, примыкавшую к кабинету Амарис, переделанному теперь в гостиную, и быстро переоделась в рабочую одежду, которую нашла внизу комода. Чуть погодя, держа в руках шляпу, Энни спустилась по лестнице. Ступеньки при каждом шаге поскрипывали. Кожаные штаны для верховой езды наконец подарили Энни ту свободу движений, которой она так жаждала в Сиднее.

Внизу, у подножия лестницы, Зэб выгружал последние тюки ее багажа и слушал приказания экономки, своей жены Вены, тоже аборигенки. Кожа женщины также была черной, но вес, наверное, в три раза больше, чем у Зэба. И потому Вена возвышалась над мужем, как скала. Слоноподобная женщина, она заботилась о Зэбе так же, как он о ранчо, где родился.

— Почисти медную лохань. Госпожа захочет помыться, когда вернется из…

— После обеда, Вена, — улыбаясь, сказала Энни. — Ты очень хорошо поработала, сохраняя дом.

Женщина важно кивнула головой. Когда Энни вышла за дверь, она услышала, как Вена говорит Зэбу:

— Она напоминает мне свою мать, та говорила то же самое и делала все точно так же.

Эти слова польстили Энни. Она всегда думала о своей матери так, будто та была одним из духов Времени Грез аборигенов.

Впрочем, иногда и неукротимая Нана представлялась ей такой же.

Баловэй уже седлал коня, когда Энни вошла в стойло. Несмотря на то, что Баловэй был почти слеп, в конюшне чувствовал он себя как дома и мог делать почти все, как вполне зрячий человек.

— Я подумал, что вы захотите прогуляться, мисс Энни, — он погладил мерина по морде, успокаивая его. — Лошадь не была под седлом почти год и теперь такая же дикая, как и вы.

Последние слова были сказаны с почти беззубой улыбкой. В ответ она тоже широко улыбнулась, сверкнув крепкими белыми зубами — ее главным достоянием, как считала сама Энни. Естественно, темно-рыжие волосы были самым худшим, доставшимся в наследство.

Энни взобралась на переминающегося фыркающего мерина и направила его со двора. За пределами ограды она ощутила открывшийся широкий простор, по которому так сильно скучала. Солнце разогнало утренний туман на выгоне и осветило съежившуюся траву, пыль и солончаки.

Даже эму и огромные буро-серые кенгуру Вулумулу покинули местность в поисках лучшей пищи. Сердце Энни сжималось от увиденного. Неужели засуха никогда не кончится?

Конь насторожил уши. Энни замерла. Ее глаза быстро обшарили горизонт. Вскоре она заметила источник беспокойства: одинокая фигура мужчины вырисовывалась на фоне холма. Он шагал по колее, наезженной фургонами, видимо, направляясь к Большому Дому.

Энни застыла в ожидании, наблюдая его приближение и настороженно поджидая. Мужчина шел пешком по широкой безлюдной степи. Он был среднего роста и умеренного телосложения, но двигался так, будто впитал в себя некую частичку силы земли и природы. Когда мужчина подошел достаточно близко, чтобы Энни смогла разглядеть его лицо, то она еле сдержала чуть не вырвавшееся восклицание: нижняя часть правой стороны лица, вся шея с правой стороны и правая рука до самого локтя были покрыты жуткими шрамами и нежно-розовыми рубцами с легкими морщинками.

— Легче, — сказала Энни, успокаивая нервно перебирающего ногами мерина.

— Здрасьте, — приветствовал ее мужчина, остановившись в нескольких метрах от Энни. Пальцами, покрытыми шрамами, он прикоснулся к краю шляпы. Его странные рыжевато-коричневые глаза спокойно смотрели на Энни из-под черных ресниц. Кротость и смиренность позы могли бы обмануть и более острый глаз.

Энни чуть передвинулась в седле. В наступившей тишине раздавалось только поскрипывание седла.

— Хэлло, Мужчина переменил позу, засунув большие пальцы за холщовый ремень.

— Я ищу работу, мисс Трэмейн.

— Откуда вы знаете, кто я? Кривая усмешка сделала мужчину почти очаровательным. Глаза, показавшиеся отражением огня тропического солнца, смерили Энни с ног до головы. Взгляд был ленивым и чуть насмешливым, казалось, мужчину забавляет происходящее.

— Никакая другая женщина не смогла бы так носить штаны, как это делаете вы. С возвращением домой!

Энни почувствовала себя глупо. Мужчина знал, что она владелица ранчо, а не одна из работниц.

— Мы разве встречались прежде?

— Нет, во всяком случае, не были друг другу представлены.

— А вы немногословны. Он усмехнулся. Выражение его лица живо изменилось, как картинка в калейдоскопе.

— Вам было лет двенадцать или около того. Мы с отцом пришли к Большому Дому, чтобы купить лошадь, от которой, как мы слышали, Время Грез хотело избавиться. У вас были длинные ноги, и вы задавали кучу вопросов, — он помолчал. — Вы и сейчас такая же.

К сожалению, Энни совершенно не помнила его. Сколько же лет ему было тогда? Из-за рубцов, обезобразивших лицо, она не могла определить точно возраст мужчины. Возможно, сейчас ему двадцать семь-двадцать восемь, столько же, сколько и ей.

Он ответил на незаданный вопрос:

— Мне тогда было восемь. Я никогда не забуду наш визит. Величие… Время Грез… Я решил тогда, что… наше ранчо тоже будет таким.

— Ваше ранчо недалеко отсюда?

— Было. Вот почему я пешком. Реки текут, и все, что находилось рядом, превратилось в кучу пепла. Степной пожар. Это случилось примерно полгода назад.

Энни нужны были хорошие работники. Кто-нибудь, кто помог бы ей привести ранчо в порядок и поддерживать его, пока она будет в Сиднее. Но что умел делать этот человек?

— Я не знаю о вас ничего. Ни вашего имени, ни вашей профессии, ни вашего обра…

— Меня зовут Рэгги. Рэгги Льюис. Я занимался крупным рогатым скотом. Конечно же, все, что я знаю об овцах, могло бы уместиться в наперстке. И это даже слишком хорошо сказано. Но я умею работать, и я честен.

Все время, пока Льюис кратко говорил о себе, выражение его лица не менялось. Эта бесстрастность вызвала в Энни смешанное чувство: желание надерзить ему и что-то еще:

— Вы забыли о том, что вы еще и зависимы.

Он снова улыбнулся:

— А вы забыли застегнуть верхнюю пуговицу штанов.

Она глянула вниз и зарделась. Штаны разошлись, являя миру содержимое. Рукой в перчатке Энни попыталась справиться с пуговицей, но никак не могла ухватить ее. — Хорошо, — произнесла она, все еще борясь с пуговицей, готовая для надсмотрщика. Я не могу постоянно находиться на ранчо и надеюсь, что вы умеете писать. В мое отсутствие я хотела бы получать ежемесячные отчеты.

— Если хотите, я могу помочь вам с вашей пуговицей.

— Конечно, нет! У вас есть какие-то пожитки, которые вы хотели бы собрать и…

— Ничего.

Энни хотелось, чтобы он перестал пялить на нее глаза со своим спокойным любопытством. Она опустила руку и высвободила одну ногу из стремени:

— Ну что ж, до Большого Дома добрых три километра, и обратно мы поедем вдвоем.

Рэгги запрыгнул на седло сзади нее, и мерин переступил с ноги на ногу, приноравливаясь к дополнительному весу. Энни подумала о том, что, может быть, поступила глупо, поверив незнакомцу на слово. Но в последнее время она довольно неплохо разбиралась в людях.

— Сколько овец вы потеряли за время засухи?

Он горячо дышал прямо ей в шею в том месте, где волосы были заправлены под шляпу. Его тело было горячим и слегка давило сзади на Энни.

— Я не знаю, сегодня мой первый день после долгого отсутствия.

Они поговорили о засухе и об ущербе, ей нанесенном, ценах на шерсть на Лондонской бирже и необходимости установить ограду от кроликов, пожирающих ту немногую растительность, которая еще уцелела.

— Вы должны понимать, мисс Трэмейн, что, нанимая скотовода, вы даете повод для сплетен среди других владельцев овцеводческих ранчо.

— Мне не привыкать, мистер Льюис. Женщина в бизнесе должна приучать себя к сплетням и пересудам. Ведь после того, как вы потеряли собственное ранчо, я не думаю, что вы захотите потерять чье-то еще.

— Нет, — он был краток. — Я, конечно, постараюсь возродить свое ранчо, но сейчас нуждаюсь в работе, а вы нуждаетесь во мне, Она чуть не рассмеялась от его самоуверенности, но по возвращению в Большой Дом Льюис стал энергично работать, претворяя в жизнь свои, одному ему ведомые планы. Он долго расспрашивал Баловэя и Зэба о ранчо, затем оседлал коня и обследовал территорию, непосредственно примыкавшую к Большому Дому, осмотрел собственное жилье и напоследок попросил Энни показать ему книги.

Последняя просьба несколько удивила Энни. Она провела его в кабинет. Не спрашиваясь, Рэгги прошел вперед, обошел стол и, усевшись за него, открыл первый попавшийся журнал. Она наблюдала за ним, пока Рэгги бегло просматривал записи, занесенные туда корявым почерком.

— Не слишком подробно, — пробормотал он.

— Зэб вел счета в мое отсутствие. Он не слишком хорошо умеет это делать. — Энни говорила, как будто оправдываясь, но ведь она не рассчитывала отсутствовать на Времени Грез так долго. Всегда считала, что уезжает на месяц или два. Однако месяцы растянулись на целых три года.

Теперь оставалось решить судьбу Никогда-Никогда. Ранчо ее отца было заброшено много лет назад. Теперь же с помощью Льюиса можно было попробовать возродить и его. Наверное, теперь настал момент для более широкой деятельности. Ведь когда цена на шерсть упадет, то крупный рогатый скот поможет спасти положение и сохранить стабильный доход.

Рэгги уже извлек следующий журнал из шкафа, стоявшего рядом со столом. — Мы просмотрим их в другой раз, — сказала Энни, отпуская его. Она не желала больше работать в первый день своего возвращения домой.

После того, как Рэгги ушел, Энни нашла Вену и сказала ей, что хочет принять горячую ванну. Она расслабилась и чуть не уснула в медной лохани, полной воды со струящимся паром и запахом лаванды. Было уже довольно поздно, когда Энни смыла со своих волос четырехдневную грязь. Затем она быстро надела широченную юбку, шелковую блузку, завязала на макушке пучком тяжелые волосы и поспешила вниз.

Снаружи, на дворе, уже начался церемониальный танец. Короборы (Короборы — племя аборигенов.) были среди аборигенов, пожалуй, главными спецами по маскарадам. «Коо-ее» — выкрикивали танцующие тонкими, высокими, производящими жуткое впечатление голосами.

Изображаемая сцена поражала воображение — что-то пришедшее из глубины веков, от самого основания рода человеческого: вокруг костра плясали расписанные кроваво-красной охрой мужчины в одних набедренных повязках. Туземные женщины притопывали ногами и в такт примитивному ритму барабана вне круга. Красные лучи заходящего солнца смешивались со змеящимися языками пламени костра.

Энни прошла между работниками, которые пришли вместе со своими семьями и наблюдали представление. Они уважительно расступались, пропуская Энни вперед.

— Мы рады видеть вас снова, мисс Трэмейн, — сказал один из стригалей.

— Добрый вечер, мисс Трэмейн, — приветствовала ее жена пекаря.

Старый Майк, пастух с выступающим, как будто у него что-то застряло в горле, адамовым яблоком, приветливо кивнул ей своей тяжелой головой.

Она отвечала на приветствия, называя всех по именам. Жизнь внезапно показалась прекрасной. Энни нашла свободное место вблизи одного из призрачных пепперкорнов (Пепперкорн — австралийское дерево.), откуда могла наблюдать действо. Руками, сцепленными за спиной, она ощущала шершавую кору дерева. И словно чувствовала, как древесные соки устремляются по ее венам прямо к сердцу.

Баловэй как-то сказал: «Дерево способно дать нам свою кровь».

Теплый ветерок колебал пламя, устремлявшееся прямо в небо. Короборы разыгрывали великий акт Сотворения сущего Великими Духами — Творцами Времени Грез. Иногда туземные актеры представляли охотничьи или исторические сценки, как бы возвращаясь к самому началу времен своего племени, Пока Энни наблюдала за спектаклем, ей пришла в голову мысль, что именно в короборах кроется решение всех и ее, и их общих проблем. Ведь они смогли бы и дальше жить на этой земле после того, как она уйдет.

Ранчо Никогда-Никогда. Если ей удастся убедить Рэгги, то он мог бы научить племя Баловэя разводить там крупный рогатый скот. А что если выделить часть площади Никогда-Никогда со всеми ее причудливыми скалами под национальный парк и отдать аборигенам эту землю в вечное пользование, чтобы сохранить нетронутой их первобытную жизнь?

Свет костра отражался на лице Энни, от которого веяло теплом.

Ритм барабана совпал с биением пульса, бился у нее в запястьях, в горле и так громко стучал в ушах, что Энни уже не слышала ни хора аборигенов, ни смеха, ни шуток зрителей и их семей.

Аборигены верили в единство дождя и солнца, находящее отражение в божественной красоте радуги, они верили в огромную энергию союза камня и травы, кремня и сухого дерева, мельничного колеса и воды. Это была очень чувственная, эротическая и романтическая концепция жизни.

Энни прикрыла глаза, ощущая терпкий, обжигающий вкус мгновения. Она чувствовала себя наполненной чем-то огромным и одушевленным и приобщенной к чему-то высшему — и оттого невероятно сильной, напряженной и сжатой в комок. Ее руки двигались в каком-то им только известном порыве, как будто они могли обнять весь мир. Всю жизнь и все живое.

Ее голова тяжело качнулась, как большой дикий цветок.

Когда Энни открыла глаза, то увидела, что через костер на нее внимательно смотрит Рэгги Льюис. Жгучее, как пламя костра, желание горело в его глазах.

 

Глава 7

1881

«Я установил последнюю часть ограды. Это должно уберечь Большой Дом от кроликов».

Насмешливая кривая улыбка Рэгги напоминала Энни отца. Как и ее отец, Рэгги никогда не сдавался. В то время как другие владельцы овцеводческих ранчо заявляли, что ограды могут лишь на некоторое время сдерживать алчных грызунов, не защищая от них полностью, он удвоил ограды, рассыпал яд, поставил людей с ружьями.

Разумеется, Рэгги не мог приказывать Богу и небесам, когда нужен дождь, но все же распорядился выкачивать из мельничного затона воду для орошения и организовал свободных от работы гуртовщиков для устройства ирригационных каналов. Редкий легкий дождик, заставлявший воспрянуть духом, едва ли наполнял поилки, слегка покрывая дно.

Вот уже около двух лет, каждый раз, когда Энни приезжала во Время Грез, — а это случилось пять или шесть раз — они с Рэгги относились друг к другу с вежливым уважением, граничащим с дружбой. Эти отношения строились на взаимоуважении.

Ее восхищало в Рэгги умение управлять ранчо и решительность. Сарай, навесы, жилые постройки всегда были ухожены и ежегодно подкрашивались. Установлены новые двойные ворота, а длинная дощатая ограда на всем своем протяжении постоянно и вовремя ремонтируется.

В свою очередь Рэгги поражала деловая хватка Энни — то, к чему в патриархальной Австралии считали женщину совершенно неспособной. Как-то утром она увидела Рэгги из окна своего кабинета. Он пересекал двор, направляясь в сторону летнего навеса своей широкой, несколько вразвалочку, походкой, свойственной мужчинам, которые привыкли большую часть времени проводить в седле.

Стокмены (пастухи крупного рогатого скота. Австралийское название ковбоев.) были людьми совершенно другого сорта, нежели пастухи овец. Главное их отличие заключалось в том, что стокмены почти не слезали с лошадей, в то время как те, кто пас овец, в седло садились крайне редко. От умения стокмена держаться в седле зависел успех его работы, а подчас и жизнь. Поэтому стокмены были окружены ореолом некоторой таинственности и романтики.

Рэгги прекрасно управлялся с кнутом. Лучшие кнуты делали из шкуры кенгуру, именно такой кнут был и у Рэгги. С удивительной грацией стокмен мог скакать легким галопом, стоя в стременах, щелкая в воздухе кнутом, чтобы отделить молодого бычка от стада. Чем бы он ни занимался, за ним всегда было интересно наблюдать. Энни помнила, как Рэгги двигался, работая на обустройстве временного лагеря на ранчо Никогда-Никогда, и эти удивительные, уверенные, наполненные какой-то притягательной силой движения. Худой, нескладный стокмен, безусловно, был очень грациозен.

Энни отложила ручку и вышла из-за стола. Перед тем, как выйти наружу, она поправила уложенные косы перед зеркалом в передней, из чего можно было заключить, что ее отношение к Льюису носило не только деловой характер, хотя сама Энни этого и не осознавала.

Даже эти годы, проведенные в Сиднее, вдали от Времени Грез, не притупили ярких воспоминаний о сезоне стрижки: засаленная шерсть, набитая в ящики или плотно связанная в тюки, разгоряченные потные рабочие, дымящиеся деготь и масло, зубодробящий скрежет затачиваемого инструмента и, конечно же, загоны, полные скота.

Энни не сразу увидела Рэгги. Стрижка только началась, и более двух дюжин стригалей готовили инструмент для стрижки блеющих овец. Наконец она разглядела Рэгги, который стоял в загоне на коленях. Из-за невыносимой жары он снял рубашку, и Энни увидела шрамы, тянувшиеся от щеки через шею и вокруг груди.

Обычно при приближении женщины первый, кто ее увидит, должен сказать «Утка в воде», подавая сигнал остальным, чтобы они сдерживали выражения. Но с тех пор как Энни надела мужскую одежду, никто не узнавал ее вовремя для такого предупреждения. Поэтому все застыли, когда она, подойдя ближе, застала своего управляющего полуобнаженным.

От смущения, не зная, отвести ли ему глаза или поскорей напяливать рубашку, Рэгги смотрел на нее снизу. Это был незабываемый момент. Их глаза встретились, и они смотрели друг на друга несколько дольше, чем положено в таких случаях. Во всяком случае, достаточно долго, чтобы по глазам он мог прочесть все, что происходило у Энни в душе. Наконец она решила, что обмен взглядами затянулся до неприличия, так как в ответ на ее мысли в глазах стокмена вспыхнула явно различимая страсть. Энни неоднократно замечала Рэгги, имея дела с бизнесменами, — никто из них даже и не думал, что она может выглядеть столь привлекательно.

Энни прервала тягучую тишину:

— В полдень вам привезут булочки, сэндвичи, джем и чай, — сказала она стригалям.

Сначала она думала послать Зэба объявить об этом, но теперь ей самой захотелось сообщить мужчинам нечто приятное, чтобы поднять им настроение:

— Мистер Льюис, я бы хотела сказать вам несколько слов, когда у вас найдется свободная минутка.

Он кивнул и снова занялся овечкой, пораненной неосторожным стригалем.

Энни вернулась в свой кабинет, но не смогла заставить себя работать. Перед глазами то и дело вставала бронзовая от загара грудь с вьющимися, слегка выгоревшими на солнце волосами, и это заняло все ее мысли в оставшееся время.

Кроме того, Энни беспокоило то обстоятельство, что и в ее глазах Рэгги распознал ответное неприкрытое желание.

Примерно через полчаса стокмен вошел в кабинет. Теперь он был в мокрой от пота батистовой рубашке. И даже держал свою шляпу в руках, хотя его прическа не носила следов ее прикосновения. Энни подумала, что он взял шляпу специально для того, чтобы подчеркнуть официальность отношений между хозяином и наемником.

— Вы желали меня видеть?

Она чуть не рассмеялась. Господи, да! Она желала его. Хуже то, что он знал это, черт бы его побрал! Энни придвинула свое кресло ближе к столу, потому что в коленках появилась слабость только от одного присутствия этого мужчины:

— Я хотела бы услышать ваше мнение. Легкая усмешка заиграла в уголках его рта.

— Вы спрашиваете моего мнения? Несомненно, ее слава упрямой женщины, которая прислушивается только к собственному мнению, независимость и нежелание слушать советы, уже достигла его ушей.

— Что вы думаете, если Время Грез закажет несколько новых машин для стрижки овец?

Льюис засунул большие пальцы за пояс, как это обычно делал:

— Я думаю, что стригалям придется научиться обращаться с ними, в противном случае, им просто нечего будет здесь делать.

Энни положила руки на стол и сурово улыбнулась:

— Я заказала машины, а вы обучите стригалей.

Его высокомерная улыбка бумерангом вернулась к ней в ответ на ее вызывающий тон:

— Не беспокойтесь, мисс Трэмейн.

Однако машины прибыли из Мельбурна только спустя три недели.

Эти три недели были для Энни весьма напряженными. Напряжение в отношениях с Рэгги возникло в тот день, когда она застала его без рубашки, а он заметил желание в ее глазах. Они оба знали об этом, и это знание делало их ранее легкие приятельские отношения почти невозможными.

Долгожданный дождь добавил смуты в душе и вынудил Энни большую часть времени проводить дома, заниматься рутинными делами, которые то и дело так или иначе напоминали о Льюисе.

Когда же Зэб и Баловэй вернулись с фургоном, нагруженным машинами для стрижки овец, она вместе с Рэгги ожидала их на веранде, не говоря ни слова.

Они работали плечом к плечу, разгружая машины, — конструкции из лезвий, шкивов и приводных ремней. Сорок стригалей стояли поодаль от фургона и молча наблюдали. Они было ушли на ранчо Данлоп, но вернулись, чтобы достричь оставшихся овец, принадлежавших Времени Грез.

— Я не думаю, что они собираются что-нибудь делать с машинами, — сказала Энни Льюису.

Рэгги взглянул на нее снизу:

— Я полагаю, теперь моя очередь действовать.

Стригали не спеша собирали свои инструменты. Энни и Рэгги наблюдали, как они садились на баржу, чтобы переплыть через бухту Вулумулу на другую сторону.

— Это выглядит так, будто они устраивают демонстрацию, — промолвила девушка.

Рэгги засунул большие пальцы рук за холщовый ремень:

— Н-да, я думаю, мне нужно пойти и поговорить с ними.

— Ну да, ничего не остается, кроме, как хорошенько поговорить, — мрачно подумала Энни и пошла за ним, чтобы посмотреть, как он садится в лодку и переправляется на другой берег, где его уже ждали, спустившись к воде, трое забастовщиков.

После обмена рукопожатиями Рэгги опустился на одно колено, то же самое проделали и представители бастующих. Со стороны их разговор напоминал серьезные переговоры. Прошло полчаса или больше, когда стригали вдруг резко поднялись и зашагали обратно. Видимо, согласия так и не достигли.

Энни ждала, пока Рэгги вернется, но он пошел по направлению к группе стригалей, играющих в «Конское копыто» («Конское копыто» — игра типа пятнашек.). К удивлению девушки, Льюис уселся, скрестив ноги, рядом со стригалями, которые сидели в тени камедного дерева и наблюдали за игрой.

Вторая половина дня прошла похоже. И следующий день, и еще, и еще, и еще. Каждый раз Рэгги перебирался на противоположный берег, чтобы вести переговоры с забастовщиками стригалями. Когда они не хотели его больше слушать, Рэгги все равно оставался с ними, делая все то же самое, что и они. Так прошло более недели.

Когда же Энни спрашивала его, как идут переговоры, Рэгги неизменно отвечал:

— Всему свое время.

Но вот однажды после обеда они с Рэгги сидели у Энни в кабинете, решая, как поступить с несколькими тюками подмокшей от дождя шерсти. Девушка не могла сосредоточиться на том, что говорил Рэгги. Как обычно, все ее мысли крутились вокруг него. Мужчина вдруг как-то слишком дерзко посмотрел вокруг себя. Находил ли он Энни привлекательной? Ее взгляд упал на его загорелые длинные руки, и ее рот дразняще полуоткрылся от внезапно нахлынувшей страсти.

Энни напомнила себе о разнице между ними. В нем в высшей степени ощущалось мужское начало. Она же независима до хищного. Он никогда не поддался бы ей в городе. А она не поддалась бы ему здесь, среди необитаемых диких пустынь. То, что Рэгги работал на нее, лишь усугубляло противостояние характеров.

— Прошлой ночью ветер сорвал парусину, покрывавшую тюки, — говорил он, — и мы потеряли где-то около сорока пяти тюков…

Зэб появился в дверном проеме. Украшение из палочки с тряпочкой в его носу слегка дрожало от плохо скрываемого возбуждения:

— Мисс Трэмейн, мистер Льюис, стригали сказали, чтобы я передал вам их требования.

— Ну и? — в нетерпении спросила Энни.

— Они хотят, чтобы мистер Льюис переправился через Вулумулу вплавь. Рэгги улыбнулся:

— Пат нарушен.

— Господи! — произнесла она, — это же опасно — ведь река глубока и полноводна после дождей!

— Ничего не поделаешь, — Рэгги посмотрел на Энни сверху вниз своими янтарно-золотистыми глазами, как бы извиняясь. — Если я не сделаю этого, они предложат что-нибудь еще. Они хотят найти компромисс, они хотят работать.

— Если ты этого не сделаешь, — сказала она, — тогда я буду вынуждена подыскать другого управляющего.

Два дня спустя Рэгги был готов и послал к стригалям Зэба, чтобы сообщить им об этом.

— Они дали достаточно времени, чтобы растянуть слова, — пояснил Рэгги (жители Западной Австралии, в частности, Нового Южного Уэльса и Виктории, говорят с характерным тягучим акцентом, на что и намекает Рэгги.). — В любом случае, выиграю или нет, я хотел бы, чтобы на меня смотрело столько народу, сколько сможет вместить Время Грез, — так мы дадим понять, что никогда не сдаемся.

Энни любила редкую улыбку Рэгги наравне с его загаром. Сейчас улыбка была, как всегда, кривой, но как никогда искренней.

Рэгги был прав, что принял вызов и пригласил присутствовать при этом большое количество зрителей. Мужчины, дети и несколько женщин пришли с дальних ранчо, расположенных в радиусе более сотни километров. По обеим сторонам реки стояли их лагеря.

Это превращалось в настоящий праздник, и вскоре Энни пришлось снабжать продуктами более восьмидесяти человек, не считая стригалей и ее собственных работников.

Среди гостей был и Майк Гаррисон. Он внезапно окликнул ее, когда она вслух и для всех обсуждала проблемы, накопившиеся на ранчо: сетование по поводу отсутствия доктора, непомерно высокие цены за привезенные товары, которые обычно доставляли караваны верблюдов, и тому подобное.

Солнце сегодня, едва появившись из-за грязно-серых облаков, отбрасывало свои лучи на ярко-рыжую шевелюру Майка Гаррисона, которая напоминала Энни степной пожар. Предупреждение?

Она протиснулась сквозь толпу зрителей к пристани. Ее не слишком заботило, что о ней могут подумать окружающие, и она сосредоточила свой взгляд на Рэгги, который в этот момент стянул с себя фланелевую рубашку, оставшись в нижней муслиновой сорочке, и принялся за сапоги.

— Беспокоитесь за своего управляющего? Вода была коричневой, беспокойной и опасной.

— Нет.

— Вы совершили большую ошибку, наняв стокмена присматривать за овцами.

— Четыре года на Времена Грез и Никогда-Никогда говорят об обратном.

— Я хотел только предупредить, что вы когда-нибудь пожалеете о том, что наняли его. Он слишком самоуверен. Это видно даже из того, что он собирается переплыть залив.

Энни повернула голову и увидела квадратное лицо Майка. Его ресницы не могли скрыть бесстыдного хищного блеска глаз.

— Он переплывет реку, и я не пожалею о своем решении.

Но сейчас ее сердце все же сжималось от страха. Рэгги вошел в воду по бедра и затем нырнул в стремительно бегущую воду. Он плыл, энергично работая руками, но сильное течение сносило его вниз, увеличивая расстояние до противоположного берега.

Внезапно Энни пришла в голову мысль, что если Рэгги погибнет, то она будет тосковать по нему и вечно любить только его, а все из-за своей дурацкой женской гордости.

Хлопая и громко крича, зрители подбадривали Льюиса. Внезапно боковым зрением Энни заметила вывороченное с корнем дерево, подпрыгивающее на волнах и несущееся прямо на него. Она закричала:

— Рэгги! Оглянись!

Он, конечно же, не услышал.

Теперь и зрители заметили нависшую опасность. Но все предупреждающие сигналы руками, все крики были бесполезны. В слепой безрассудной ярости течение подхватило Рэгги и поглотило все прочие звуки.

В ужасе Энни увидела, как ствол дерева ударил Рэгги в грудь. На мгновение девушка застыла, парализованная нахлынувшим ужасом. Ее сердце утонуло вместе с ним.

О Господи, Боже, нет!

— Вот он, — закричал один из гуртовщиков.

Взгляд Энни устремился в указанном направлении. «Да!» Она облегченно вздохнула. С четверть километра ниже по реке Рэгги, пошатываясь, выбирался на берег. Он поднял руку в приветствии и затем упал.

— Зэб! — позвала Энни. Юный абориген, бывший всегда под рукой, шагнул вперед. — Помогите мистеру Льюису добраться до Большого Дома!

Она отстранила пораженного Майка Гаррисона и большими шагами направилась к Большому Дому, чтобы найти Баловэя и Вену. Они взволнованно наблюдали за происходящим с веранды.

— Вена, завари свежего чаю.

Энни поспешила в свою спальню, чтобы разобрать постель. В считанные минуты она собрала полотенца, шерстяное одеяло и захватила мазь, масло и перевязочный материал из ящичка с медикаментами.

Пока Энни собирала все необходимое, Зэб и старый стригаль, которого она запомнила с прошлых сезонов, поддерживал Рэгги под мышки, карабкаясь вверх по лестнице.

— Положите его на мою кровать, — распорядилась Энни, не обращая внимания на их удивленные лица.

Как только двое мужчин внесли хромающего и совершенно мокрого Рэгги в спальню и положили на кровать, Энни принялась расстегивать на нем нижнюю рубашку. Его веки, задрожав, приоткрылись. Рэгги положил руку на грудь с правой стороны, туда, где среди шрамов от ожогов выделялся огромный багровый синяк. Вроде бы все ребра были целы, и Энни вздохнула с облегчением.

— Что произошло? — пробормотал Льюис, ощупывая рукой ушибленное место.

— Ты получил хороший пинок от плавуна, и от удара твоя грудь посинела.

— Ага, но мне кажется, это нормально. Ни один парень не скажет, что цвет его шрамов, синяков, порезов и ушибов имеет какое-то значение.

Энни на секунду смутилась. До сих пор она никогда в разговоре не касалась его безобразных шрамов. Но, заметив его кривую улыбку, она расслабилась:

— Давай-ка я помогу тебе снять мокрую одежду.

Его брови полезли вверх:

— У меня пока еще есть свои руки. И я вполне в состоянии раздеться самостоятельно.

Энни мгновенно покраснела и отошла от кровати:

— Я буду снаружи. Позовите меня, когда будете готовы.

— Можно один вопрос? Что я делаю в вашей кровати?

— Это потому, что я так захотела.

— Почему же? Моя кровать ничем не хуже.

Энни помолчала, держа руку на дверном косяке. По опыту она знала, что лучше всего сказать правду:

— Когда-нибудь я хотела увидеть вас здесь.

Наступившая тишина и его изумление, широко раскрытые глаза встревожили ее, как необъезженную лошадь.

— Вы сильная женщина, мисс Трэмейн. Я могу работать на вас. Но вот с какой женщиной я буду заниматься любовью, позвольте мне решать самому. Здесь вы не можете приказывать.

Краска обожгла ее лицо:

— Это не приказ, а всего лишь робкая надежда.

Вздохнув, Рэгги закрыл глаза:

— Подумайте, мисс Трэмейн, к чему это может привести?

— Раздевайся. Я скоро вернусь. Следующие пять минут Энни мерила шагами свой кабинет. Какой же чертовой дурой она, наверное, выглядела. Как теперь вернуться назад и посмотреть ему в лицо? Энни задержалась у окна. День был пасмурный и мрачный, дождь накрапывал по ту сторону стекла и, казалось, будет идти вечно. Снаружи зрители уже покинули пологие берега Вулумулу, лишь несколько динго, опасливо озираясь по сторонам, шлепали по воде.

Прошла только ночь с начала времени ягнения, как на ранчо уже потеряли одного ягненка, зарезанного дикими собаками. Те редко ели собственных жертв, убивая их лишь ради забавы, чертовы динго!

Как можно не вернуться к Рэгги? Человек должен потакать собственным желаниям. Теперь Энни знает: если хочешь что-либо получить в этом мире, то просто обязан следовать этому правилу.

— Мисс Трэмейн? Она обернулась:

— Да, Зэб.

Зэб стоял в дверном проеме, держа шляпу в руке, его зубы и палочка в носу белели на лоснящемся черном лице.

— Стригали согласились вернуться к работе и к новым машинам. Она улыбнулась:

— Спасибо.

Когда Энни открыла дверь своей спальни, Рэгги уже сидел на кровати, подложив под спину подушки, его грудь была обнажена, и у Энни снова перехватило дыхание. Она постаралась выглядеть беззаботной.

— Поздравляю вас, вы добились-таки успеха. Бастовавшие стригали согласились приступить к работе и испытать новые машины.

— Вы как будто не рады. Она попыталась быть честной.

— Я сконфужена, мои чувства в смятении, и я в них совершенно запуталась. Но прочь все бессмысленные сомнения! Вы знаете, что я желаю вас, и думаю, что вы так же желаете меня. Если это и в самом деле так, то вы — первый мужчина, который жаждет не моего положения и состояния, а лично меня.

Это было полуправдой. Райан Шеридан не желал ее состояния и положения. Издатель газеты желал чего-то еще, о чем даст знать, когда придет время и он будет в этом нуждаться. Долгое время он никаких просьб не выказывал. Они встречались только на заседаниях Совета Директоров компании, проходивших каждые полгода.

— А не ошибаетесь ли вы, мисс Трэмейн, по поводу того, что мне не нужны ни ваше положение, ни ваше богатство?

Она глянула на Рэгги сверху вниз. Одеяло было у него подмышками, но не закрывало его вьющиеся темно-русые волосы, рассыпавшиеся по плечам и спускавшиеся ниже лопаток. Странно, но она больше не замечала шрамов от ожогов на его теле.

— Я обычно верно сужу о людях и думаю, что не ошибаюсь в вас. У вас лицо честного человека.

Его губы растянулись в улыбке.

— Лицо-то честное, да не слишком красивое.

— Мое лицо, лицо волевого человека, тоже нельзя назвать красивым.

Его глаза расширились от удивления:

— И кто же вам такое сказал?

— Моя бабушка.

— Она была не права, ибо именно из-за воли и целеустремленности ваше лицо так привлекательно. Это, мисс Трэмейн, даже больше, чем просто красота.

Его слова воодушевили Энни и, немного смутившись, ощутив незнакомое доселе чувство робости, она придала голосу самое деловое выражение и сказала:

— Ну ладно, а теперь самое время заняться вашими ранами.

Энни взяла чистую тряпицу и опустила ее в миску с теплой водой. Затем, присев на краешек кровати рядом с Рэгги и отжав тряпочку кончиками пальцев, прикоснулась ею к его плечу, чтобы смыть грязь и песок, налипшие на ссадину. Оба вздрогнули, как от удара молнии. Наконец, опомнившись, быстро и ловко, без лишних слов Энни смыла грязь.

— Я пришлю кого-нибудь справиться о вас, — сказала она и поспешила вон из комнаты.

Но вскоре пришла сама, ведомая влечением к нему, с которым не в силах была справиться. Ее постель теперь находилась в гостиной, и, лежа на ней, Энни подолгу думала о Рэгги, борясь со своими мятежными чувствами.

Следующие несколько дней она нашла утешение в беседах с Рэгги. Он развлекал ее. Рэгги так же, как и она, любил эти места, жил здесь с детства и за свою жизнь пережил множество приключений.

— Когда мне было пятнадцать лет, — рассказал он во время одного из визитов, — тридцать или что-то около того аборигенов пришли к нашему лагерю и попросили у отца пороху для своих мушкетов. Отец попытался умиротворить их, дав им немного табаку, который они с отвращением отвергли. Тогда он предложил им муки. В то время они казались настроенными дружелюбно, поэтому отец предложил проверить их мушкеты, на что аборигены охотно согласились. Занимаясь оружием, он открыл полку и пальцем выковырял кремень. Аборигены ничего не заметили. Это спасло нам жизнь. Вскоре после этого один из туземцев притаился за столбом ограды и выстрелил в моего отца. Отец тут же выстрелил в ответ поверх головы со всех ног удиравшего аборигена. Больше они нас никогда не беспокоили.

Однажды утром, когда она пришла проведать Рэгги, Энни нашла его спящим. Одеяло было сброшено на пол, окно настежь открыто. Обнаженное тело Рэгги было прекрасно. Стараясь двигаться бесшумно, на цыпочках, девушка прошла через комнату, чтобы прикрыть его. Но, поддавшись соблазну, не удержалась и прикоснулась к бронзовой коже на груди, как раз туда, где лежало несколько прядей волос. В этот самый момент его веки открылись.

— Вы, должно быть, замерзли, — прошептала Энни.

Он взял ее за запястье и поднес ладонь к своим губам.

— Тогда, я полагаю, самое время вам согреть меня, мисс Трэмейн. — Его дыхание теплым дуновением касалось ее тела.

Дыхание участилось. Возбуждение, заставившее девушку затрепетать, пришло откуда-то из глубины естества и обдало жаром, как горячее дыхание знойного январского дня.

— Пожалуйста, — прошептала она, когда его язык нежно стал ласкать ее ладонь. — Пожалуйста, не зови меня мисс Трэмейн. Не сейчас.

— На одном из нас слишком много одежды, Энни.

Звук ее имени, слетевший с его губ, доставил Энни несказанное удовольствие, сделав ее дыхание быстрым и прерывистым, заставив пульс стучать в ушах, а сердце биться чаще и сильнее.

— Ты имеешь в виду?..

— Я имею в виду, что желал тебя все это время.

— Почему же ты не сказал мне об этом?

— А как бы ты сказала своему боссу что-либо подобное? Она сглотнула.

— Ты только что сказал это.

— Может быть, ты разденешься? — произнес он. — Я не совсем в форме, чтобы сделать это сам.

Раздеться перед ним? При дневном свете?

— Закрой глаза, Рэгги. Я не привыкла ни перед кем снимать одежду.

Она уловила легкую насмешку в его голосе:

— Тебе придется привыкнуть, Энни. Потому что, уж если я начал это с тобой, то останавливаться не собираюсь.

Раздеваться перед ним? Это было, наверное, самым волнующим из всего, что она когда-либо делала, сравнимое разве что с представлением, которое она устроила МакИннесу на первом собрании акционеров.

Однако это также и обижало ее больше всего. Ее собственное представление о себе как о деловой женщине не уменьшалось по мере того, как Энни начинала себя чувствовать просто женщиной.

Каждый элемент одежды, который она снимала, делал ее все более уязвимой. А что если ее угловатое мальчишеское тело не вызовет у него ответного желания?

Ботинки снялись легко, мужские брюки и рубашка отнюдь не скрывали округлившихся форм, но панталоны и сорочка, казалось, приросли намертво к телу. Наконец Энни полностью разделась и скрестила руки перед собой.

Обожание отразилось на лице Рэгги, он выпростал руки из-под одеяла. Его голос стал скрипучим, а улыбка напряженно-искривленной.

— Иди ко мне, Энни. Иди скорее ко мне, пока я, потеряв рассудок, не выскочил из кровати и не взял тебя на холодном жестком полу.

Подстегиваемая его страстностью, Энни перестала сдерживаться и шагнула вперед, преодолев оставшееся расстояние до рук Рэгги. Она легла рядом с мужчиной, вытянувшись и прижавшись к его холодному телу, и вскоре ее огонь зажег и его.

— Твоя грудь, — выдохнул он, — я не думал, что она такая большая. — Сложив ладонь чашечкой, он взял одну грудь в руку и припал к ней губами. Энни вздохнула. Она ощутила, как внизу, возле ее живота, набухает его мужская сила, которая, уткнувшись в нее, настойчиво толкала и требовала отдать ей положенную часть женского тела. Могла ли Энни быть в достаточной степени женщиной, ведь всю свою жизнь она занималась мужскими делами, играя роль хозяина и бизнесмена одновременно? Был ли этот акт так же обычен, как случка баранов и овец, разводимых на ее ранчо?

Когда его язык нежно лизнул кружок вокруг ее соска и Рэгги захватил сосок губами, Энни задохнулась от захлестнувшего ее удовольствия, забыв обо всем на свете… Она даже не сразу поняла, что Рэгги лег на нее, а его сила стала проталкиваться куда-то вперед меж ее бедрами.

— У тебя никогда прежде не было мужчины? — спросил он ее на ушко. Она тряхнула головой:

— Нет.

Он взъерошил пальцами ее волосы, расплетая косы.

— Я не знаю, что тебе рассказывали или что ты слышала об этом…

— Ничего.

Его руки проскользнули под ней, мягко обхватив ее ягодицы.

— Это может быть немножко больно, Энни, но я надеюсь, что приятного будет больше.

Он начал осторожно двигаться в то время, как его поцелуи покрывали ее щеки, шею и плечи. Возбуждение наполнило Энни, когда он вошел в нее. Она закричала, но в ее крике, как и надеялся Рэгги, было больше радости, чем боли.

«Она обхватила его плечи, голос стал интимно хриплым, каким бывает у женщин, которых переполняют подобные чувства, и страстно прошептала:

— Теперь я не позволю тебе остановиться… Еще, еще!

 

Глава 8

— Выходи за меня замуж.

Несмотря на то, что Энни любила Рэгги, долгие годы, прожитые под тяжелой бабушкиной десницей, приучили ее охранять собственную независимость и бояться компромиссов. Она прекрасно знала, что никогда не сможет заставить себя вступить в брак.

— Нет.

Рэгги не подал виду, что понял причину отказа, только сказал:

— Дитя, носимое тобой во чреве, не только твое, но и мое, и я его отец.

Лежа рядом с ним в затемненной спальне, Энни поглаживала щетину на его подбородке.

— Я знаю, вот почему я хочу, чтобы наш ребенок родился здесь, во Времени Грез. Я хочу, чтобы ребенок знал свою вотчину и своего отца.

Рэгги, казалось, принимал это. Полуобернувшись к Энни, он приложил руки к ее вздутому животу.

— Я могу жить без обручального кольца на твоем пальце так долго, как долго смогу удерживать тебя в руках.

Энни откинулась на спинку кресла, она была измотана выслушиванием речей на заседании Совета Директоров «Нью Саут Трэйдере Инкорпорейтед». Чуть ниже нее, за длинным дубовым столом сидел Райан Шеридан, под черными топорщившимися усами которого блуждало некое подобие улыбки. Энни знала, что улыбка адресована ей для того, чтобы поддержать и придать ей уверенности.

Райан воспринимал ее не только как агрессивную женщину, какой Энни и была на самом деле, но открыто восхищался ее деловой хваткой и сообразительностью.

Эта хватка проявилась и сейчас:

— Я знаю, что холодильная установка на пароходе была рискованным экспериментом, — сказала Энни. — Но я хотела бы рискнуть еще раз. Если мы сможем доставлять из Сиднея в Лондон замороженное мясо, то сумеем обеспечить бараниной весь мир…

И оба предприятия — «НСУ Трэйдерс» и Время Грез — будут иметь, по собственным расчетам Энни, прибыль более пятидесяти процентов.

— А не думаете ли вы о том, что потери, понесенные в этом деле Майком Гаррисоном, убедительно доказывают, что мы можем вылететь в трубу точно так же, как он? — спросил старый чудак, вот уже в течение нескольких лет воспринимавший в штыки любое предложение, исходившее от нее.

— Гаррисон теперь банкрот, — поддакнул другой член Совета. — И это говорит нам о многом.

— Это всего лишь говорит мне о том, — вступил Райан, касаясь кончиками пальцев крышки стола, — что компания, использующая новые прогрессивные методы, получает прекрасную возможность поймать фортуну за хвост. Этой компанией может и должна стать «НСУ Трэйдерс».

Гул одобрения прокатился по залу, когда, немного погодя, предложение Энни было принято большинством голосов.

Когда враждебность по отношению к скотоводам в Новом Южном Уэльсе достигла своей наивысшей точки, Энни старалась как можно реже отлучаться с ранчо, но, увы, ее отлучки в Сидней были неизбежны, потому что ей приходилось решать массу вопросов, связанных с делами компании.

С открытием в Новом Южном Уэльсе артезианской воды (как утверждалось, запасы были величайшими в мире) в этом штате стало возможным развитие скотоводства как ведущей отрасли хозяйства. Имея воду, можно было перегонять скот на новые пастбища. Ведь главное богатство — вода. Скотоводы быстро богатели в то время, как овцеводы еле-еле сводили концы с концами.

Райан подождал Энни у дверей зала заседаний. Члены Совета, толпясь, выходили из зала и скользили безразличными взглядами поверх ее нескладной фигуры.

— Вы ведь не собираетесь сегодня же вечером отправиться в обратный путь к вашему любимому ранчо?

Энни через силу улыбнулась:

— Теперь все мое время занимают только два дела.

— Если вы не будете как следует следить за собой, то вряд ли сможете заниматься вообще каким бы-то делом. Вы изматываете себя, Энни. Вместо того, чтобы расцветать, как это делают другие женщины в вашем положении, вы выглядите бледной и измученной.

Ее губы сложились утиной гузочкой:

— Только вы осмеливаетесь говорить мне о моем положении.

Райан взял ее за руку:

— Давайте пообедаем вместе. Я верну вас в дом на Элизабет-Бэй в полной неприкосновенности. Вы хорошо отдохнете и завтра утром уедете в ваше Время Грез.

Она усмехнулась.

— Многие, должно быть, говорили вам, что я запятнала свою репутацию. У меня тяжело на душе. Я — та самая Энни Трэмейн, самая скандальная женщина.

— Вы — одна из немногих женщин, преисполненных достоинства и женственности. Энни нахмурилась:

— Странно, что вы говорите это мне. Я всегда считала себя мужеподобной. Райан, откинув голову, засмеялся.

— Никогда даже и не смейте так думать, Энни. Ну, а теперь я предложил бы вам пойти со мной к Ремингтону. Кухня вдовца Ремингтона, пожалуй, превосходит даже стряпню китайца Джона.

Энни устала. Ей был необходим отдых, и она приняла бы предложение Райана, но сейчас так сильно беспокоилась за Рэгги. А Рэгги в это время занимался подвозом необходимых для восстановления своего ранчо Реки Бегут материалов, прикупая инвентарь за жалование, которое ему платила Энни.

Она почти наяву ощутила его запах — запах свежести после принятия ванны, резкий мужской запах сразу после сна и этот особый, остро ощущаемый ею аромат, когда она покрывала поцелуями его мускулистое тело. А его грациозно-ленивое кошачье тело так возбуждало ее!..

Именно в этот момент Энни обратила внимание на то, как сложен Райан. Длинный, гибкий, жилистый, он весь лучился энергией там, где Рэгги был бы просто расслаблен. И не почувствовала к Райану никакого влечения. Бедный Райан! Была ли в его жизни женщина, которая так же страстно желала его и так же сильно тосковала по нему, как Энни тосковала и желала Рэгги?

— Ну как, вы согласны? — спросил Райан, стрельнув заблестевшими глазами. Она улыбнулась:

— Почему бы и нет. В конце концов, я кое-что вам должна за вашу поддержку на Совете.

Он взял Энни за руку и повел ее к выходу.

— Я уже говорил вам, что не буду колебаться ни мгновения и сразу же скажу вам, как только мне это потребуется.

Энни на мгновение задержалась у стола своего секретаря. Джеме уткнулся в канцелярскую книгу, но она могла бы с уверенностью сказать, что он внимательно слушал их беседу. Но как раз совсем не это заботило ее. Она наморщила лоб.

— Райан, вы никогда не говорили мне, о чем можете меня попросить.

Теперь пришла его очередь улыбнуться, как ей показалось, шаловливой улыбкой:

— Никогда? Неужели? Так мы будем обедать?

Энни подумала о том, что Райан слишком уклончив, и еще вспомнила о пристани Эчука, где ее должен встречать Рэгги. Райан мог бы быть хорошим другом, но иногда газетчик ставил ее в неловкое положение. Он был слишком сложен для нее, а Рэгги всегда как на ладони — ясен и понятен.

После долгих трех месяцев разлуки предвкушение встречи с Рэгги заполнило ее существо. По прибытии колесного парохода к пристани Эчука она с удовольствием сняла бы комнату в местном отеле, где провела бы с ним ночь, занимаясь любовью, несмотря на то, что такие вещи противопоказаны беременной женщине.

Она нарочно расписала свое пребывание в Сиднее так, чтобы вернуться ко Времени Грез на седьмом месяце. Чтобы родить своего ребенка на ранчо и получить передышку, прежде чем снова вернуться в Сидней к делам компании.

Когда Энни сошла с парохода, ее встретил Зэб. На его черном лоснящемся лице застыло странное выражение. Энни остановилась у перил.

— Что случилось, Зэб?

Зэб комкал и без того изрядно помятую шляпу в руках, мелкие бусинки пота проступили на его темно-бархатной коже.

— Мистер Льюис, мисс Трэмейн, он, он… Ее сердце, казалось, перестало биться.

— Что с ним?

— Умер. Это Майк Гаррисон и еще несколько безработных овцеводов создали комитет бдительности и убили его. Они повесили мистера Льюиса.

…И время застыло. И в мире больше ничего не было…

Карабин Шарпа хранился до сих пор зачехленным на чердаке среди прочего хлама. Еще в детстве Энни научили обращению с оружием.

В те далекие годы время от времени случайные племена аборигенов иногда проходили через их земли. Размалеванные призрачные фигуры бесшумно скользили в высокой траве. Часто они проходили, не принося сколько-нибудь значительного вреда, возможно, из-за Баловэя и его племени, дружественного к Амарис Трэмейн. Но в любом случае Энни и Дэниел научились быть всегда настороже и готовыми к любым неожиданностям.

С остекленевшими пустыми глазами Энни достала карабин. Балансируя им на выпирающем животе, Энни очистила оружие от смазки.

В этот момент в комнату вошла Вена, проследила, как Энни нацепила перевязь с патронташем, но не произнесла ни звука.

— Я ухожу на некоторое время, Вена, — сказала Энни, нахлобучивая на голову шляпу.

Направляясь большими шагами к конюшням, Энни ощущала себя такой же толстой и неуклюжей, как слоноподобная Вена. В ее нынешнем положении вопроса о брюках даже и не возникало. Энни надела на себя просторный жакет и разрезанную в талии широченную длинную юбку из светлой шерсти меринос.

Зэб встретил ее на полпути через двор. Его глаза озабоченно расширились, но голос оставался, как всегда, вежливо-сдержанным.

— Куда вы собрались, мисс Трэмейн?

— Охотиться на хищных крыс, Зэб. Не оседлал бы ты мне Пэдди?

— Да, мэм.

Наблюдая за тем, как он стягивает подпруги седла, Энни подумала о том, что у слуги несчастный и агрессивный вид. Его ноздри раздувались, а палочка, хищно торчавшая в носу, слегка трепетала.

— Следует ли вам ехать теперь, ведь ребенок может родиться в любую минуту? — спросил он, проверяя, крепко ли держится седло.

— Все будет в порядке, Зэб. Ваши женщины рожают во время переходов и работают до последнего момента.

Он что-то невнятно пробурчал в ответ и перебросил кожаный повод через голову лошади на луку седла. Энни не пыталась больше успокоить его. Зэб получил европейское образование у белых, но сохранил при этом в неприкосновенности все верования, предрассудки, суеверия и табу, свойственные аборигенам.

Энни же не могла позволить себе расходовать силы на подобные вещи, сейчас главное — сосредоточить все свое внимание на руках, а это требовало огромного напряжения всех душевных сил. Ее физическое состояние было на пределе человеческих возможностей, бушующие в глубине души страсти сжигали ее адским пламенем.

Она закинула карабин за спину прежде, чем взобраться на лошадь. Теперь Энни могла проделать это лишь с помощью Зэба. Но как только она оказалась в глубоком седле, навыки верховой езды вернулись сами собой.

До ранчо Майка Гаррисона Энни добиралась почти пять часов: экономила силы, часто останавливалась, делая несколько подкрепляющих глотков из фляжки.

К счастью, день выдался погожий, небо чистое, лишь изредка несильные порывы ветра вздымали пыль с дороги. Но с каждым километром Энни все сильнее ощущала, с каким трудом дается ей эта дорога.

Энни неимоверно устала, ее бедра начинали дрожать, дышать стало трудно, и тем не менее она упорно продвигалась вперед к границе. Энни твердо знала, что скоро достигнет земель Майка, слишком часто она объезжала собственные земли.

Все время, кроме сезона стрижки, овцы паслись на выгонах, но ее жертва должна была находиться или в самом поместье, или в непосредственной близости от него.

Когда Энни подъехала к ранчо, двое рабочих, прервав работу, пристально посмотрели на нее, но, заметив ее взгляд, тут же вернулись к своим делам. Три мальчика и девочка сошли с тропы, уступая ей дорогу. Жена одного из работников, развешивая во дворе белье, украдкой глянула на Энни из-под простыни.

Ее появление было внезапным. Видимо, Майк Гаррисон никак не ожидал, что беременная женщина, возложив на себя карательные функции, осмелится явиться совершенно одна. Его рот скривился в презрительной гримасе. Непростительная оплошность представителя сильной половины человечества, не считающего женщин способными на такие поступки.

Энни нашла Майка в огороженном закутке с Капитаном Куком, оплодотворявшим овец своим призовым породистым семенем. Майк снял шляпу с головы, вытирая тыльной стороной ладони пот со лба. Влажные волосы четко отмечали границу, где прилегала шляпа.

— Майк!

С испугом он посмотрел вверх. Увидел карабин в ее руках, и его глаза расширились от ужаса.

— Что это значит, черт подери?

— Все что угодно, кроме детской колыбели, — резкий и властный голос Энни отдавался в ушах воем и шуршанием горячего степного ветра.

— Ты сумасшедшая! — его глаза обежали двор в поисках кого-нибудь, кто мог бы прийти на помощь.

— Ну да, от горя. Ты знаешь, что это значит? Я сейчас сделаю нечто, не задумываясь о последствиях…

Подбородок Майка задрожал, руки машинально сжались и разжались в судорожном движении.

— Если ты сейчас же не уедешь, то я позову на помощь, а мои люди не станут особенно церемониться с женщиной, сжимающей ружье, даже несмотря на ее положение.

Она пожала плечами:

— Я уже сказала, что от горя готова на все.

Капля пота, появившаяся из ниоткуда, проступила на носу Майка и свесилась с самого кончика.

— Ты не сможешь после этого уйти отсюда.

— Неужели ты думаешь, что меня это пугает?

Он попытался использовать другую тактику:

— Нет, но ты сейчас выглядишь как грязная шлюха, обрюхаченная паскудным стокменом, которому указали его настоящее место.

Майк почти добился успеха, пытаясь ее раздразнить. Ярость бурлила в крови и стучала в висках. Энни поборола себя и обрела самообладание. Небрежным движением она вскинула карабин и прицелилась.

Майк невольно зажмурился и затрясся мелкой дрожью.

— Нет, — прошептал он. — Пожалуйста!

— Пожалуйста что?

— Пожалуйста, не убивай меня!

— На колени!

Майк упал на колени среди овец, слезы градом покатились у него из глаз.

— Бог свидетель, я не хотел убивать Рэгги. Когда он отказался уехать, мы с парнями решили немного позабавиться с ним, но…

— Ты весь в соплях, Майк. Рэгги не попросил пощады, и это разозлило тебя, не так ли? Посмотри на себя, Майк, ты — червь, ползающий передо мной на коленях. Теперь-то и ты знаешь свое настоящее место.

Медленно она взвела курок.

— О Господи! — зашептал Майк. С коротким хлопком карабин подпрыгнул в руке. Энни глянула поверх стволов сквозь пороховой дым. Капитан Кук лежал мертвым.

Серая волнистая шерсть призового барана заалела в месте попадания пули.

Ошарашенный, Майк тупо уставился на мертвого барана. До него не сразу дошло, что случилось. Наконец он что было мочи завопил:

— За это ты заплатишь жизнью! — и сломя голову бросился на Энни.

— Стой! — внезапно приказал мужской голос.

Энни и Майк, обернувшись, увидели Зэба, стоявшего в углу ближайшего загона. Абориген сжимал бумеранг. Точно пущенный, он мог бы разнести человеческую голову на мелкие кусочки.

Майк замер, сделав еще один короткий шаг вперед. Его глаза горели бешеным огнем, он тяжело дышал, руки сжались в кулаки.

Хладнокровно Энни вытащила еще один патрон из патронташа, зарядила карабин взвела курок, прицелилась и снова выстрелила. Одна из оплодотворенных овец забилась в конвульсиях, затем стихла.

Рабочие, привлеченные выстрелами, стали полукругом позади Энни.

— Что здесь происходит?

— Если твои люди попытаются остановить меня, Майк, твои мозги будут разбросаны в пыли. И не думай, что я выражаюсь фигурально.

Выражение лица Майка подтвердило, что он верит сказанному. Энни загнала еще один патрон в карабин и выстрелила. Она стреляла снова и снова, заряжая и опять спуская крючок. Наконец все было кончено, и единственным живым существом в загоне остался сам Майк Гаррисон.

Энни спокойно зачехлила карабин и перебросила его через плечо.

— Попробуй ступить хотя бы одной ногой на мою землю, поднять хотя бы палец на меня или моих людей, и ты узнаешь, что такое настоящая агония. Мне кто-то говорил, что аборигены умеют изумительно пытать… Ты понимаешь, о чем я?

Майк что-то невнятно бормотал, беспрестанно кивая.

— Ну что ж, тогда, я думаю, мы друг друга поняли.

Внезапно Энни почувствовала чудовищную усталость, вдруг навалившуюся разом. Женщина так устала, что едва могла прямо удерживать голову.

— Зэб? Пошли домой, ко Времени Грез.

 

Книга вторая

 

Глава 9

1882

Гавань Сиднея была весело расцвечена флагами. Школьники, скваттеры, солдаты, стригали присоединились к горожанам, празднующим завершение строительства моста Глэдсвилл — первой сухопутной коммуникапии, соединившей Северную и Южную части сиднейской бухты.

С момента, когда Энни сменила короткие детские платьица на взрослую одежду, она была свидетельницей открытия Суэцкого канала, вдвое сократившего время, необходимое для путешествий из Австралии в Европу, того, как телеграфный кабель протянулся из Сиднея до Лондона и гарнизон Британских войск был выведен из Австралии. Она была не только безучастным зрителем исторических событий, но и сама в некотором роде творила историю. Осознание этого захватывало дух.

Вместе с премьером Нового Южного Уэльса, мэром города и прочими именитыми гражданами Энни была приглашена на торжественный митинг по поводу завершения строительства моста. Она — единственная женщина среди более дюжины сиднейских лидеров, разместившихся на временной трибуне, специально возведенной по этому случаю. Свежие опилки сразу же прицепились на кружевной подол яблочно-зеленой юбки, как только Энни поднялась на помост. Морской бриз трепал зеленые ленты на ее щегольском шотландском берете.

— Мост, соединивший два берега, символизирует еще одно звено цепи, выкованной нами, и начало новой эры. Эры, которая принесет людям мир и процветание. Эта цепь ковалась теми, кто был впереди нас и будет коваться теми, кто придет после. Ради сотрудничества и милосердия между людьми других континентов, между людьми всего мира и, что самое главное, — между нами самими.

Ее речь была потрясающе краткой. Зрители не знали, что и думать. Что она имела в виду? О чем говорила? На чьей стороне была? На стороне либералов буржуазной партии или реформистского крыла лейбористов? Может быть, она выступала против изоляционистов?

Неуверенные робкие хлопки раздались в толпе.

— Вы смутили их, Энни, — сказал Райан, сидя с ней во французском ландо на обратном пути в контору «НСУ Трэйдерс». Кожаная крыша экипажа была опущена, и ласковое сентябрьское солнце обнимало их мягким теплом.

Энни неприязненно взглянула на Райана. Его гардероб состоял из одежды самого высшего качества, впрямую соответствуя процветанию газеты. Высокий цилиндр, перчатки и трость дополняли туалет.

— Ваша прямота доставляет мне чрезвычайное удовольствие.

— Это было скорее похвалой, Энни. Люди ныне мыслят реальными категориями. Они в каждом предполагают двуличность. У них нет желания выслушивать длинные сентенции политических лидеров о том, что все находится в их руках, о надежде на лучшее и прочем. Они ожидают, что с ними будут обращаться как с детьми, а вы отнеслись к ним, как ко взрослым, как к равным. Вы были честны перед ними.

— Турецкая поговорка гласит: «Говори правду и убегай», — она вскользь улыбнулась Райану из-под зонтика.

— Зачем мы останавливаемся здесь? — спросил он, когда кучер натянул вожжи. Энни кивнула на вывеску:

— «Дом Одиноких Женщин». Моя мать учредила его, назвав «Женским Иммигрантским Домом». Предназначался он для женщин, осужденных на ссылку в колонии, которые преимущественно пополняли местные бордели и которых затем бросали на произвол судьбы.

— Вы никогда не перестанете удивлять меня, Энни.

Она оперлась на его руку, выходя из экипажа.

— Я верю, что вам, во всяком случае, не скучно со мной. Он засмеялся:

— До этого пока далеко.

Старая монахиня в одеянии сестры милосердия встретила их и проводила в небольшую, но уютно обставленную комнату для посетителей.

— Мы так рады видеть вас, мэм.

— Спасибо, сестра Вероника. Кажется, мои визиты становятся все более редкими и отдаленными один от другого во времени. Я заехала, чтобы справиться, доставлены ли вам медикаменты.

Красные щеки монахини растянулись в улыбке.

— Да, они прибыли вчера. Вместе с ящиком свежих овощей, благодарим вас.

— Все благодарности ресторану «Бристоль», они добровольно отправили это пожертвование. — И более непринужденно Энни добавила, — не нужно ли вам еще чего-нибудь? Может быть, белье, одежда?

— У нас не хватает керосина. Мне пришлось сменить большинство ламп свечами.

— Мой секретарь позаботится об этом. — Внезапно Энни почувствовала необходимость уйти поскорее, насколько позволят приличия, так как молоко, переполнявшее грудь, стало просачиваться через лиф платья. — Я постараюсь приезжать к вам почаще, сестра Вероника.

Уже снаружи Райан спросил:

— Та ли это грозная женщина, повергнувшая в прах сиднейских голиафов — Бальзаретти и МакИннеса? И та ли эта женщина, державшая Спрингфилд…

— Это был Шарп. — Энни взобралась в ландо и приказала кучеру отвезти их в контору. — Вся эта история была раздута до невероятных размеров.

— Но тем не менее основана на факте. Вы взяли карабин и прикончили Капитана Кука, пятерых оплодотворенных им овец и их трех отпрысков.

— Ну да, однако же я не прикончила Майка Гаррисона и даже не сделала его импотентом.

Райан снова засмеялся, запрокинув голову.

— Вас не испугает никакой мужчина.

— А вас не испугает даже возможность стать чемпионом среди неудачников. — Она намекала на стригалей и сезонных рабочих, осаждавших конторы богатых овцеводов и заводчиков.

— С вами я сталкиваюсь лбом чаще, чем у себя в редакции с недовольными бизнесменами. Если бы вы не были столь упрямы и твердолобы…

— Я твердолоба и упряма? А чего достигли вы своими нападками на Уолтера Филлипса? Только того, что заводчики и фабриканты перестали размещать рекламу в вашей газете.

Американский магнат Филлипс приехал в Сидней, чтобы получить дополнительные субсидии компании «Филлипс энд К». Для этой цели он специально создал дочернее предприятие — строительную компанию.

— А чего добились вы, одна воспитывая Брендона? Негодования общественности? В свои тридцать один вы заработали себе репутацию старой непримиримой бесчувственной девы.

Она отвела взгляд в сторону.

— Конечно же, вы снова сможете бороться, отказавшись от некоторой части дохода вашей газеты и пустив эти деньги в оборот.

— Мы еще не закончили говорить о вас, Энни. Ваш черный юмор не сможет заставить меня замолчать.

Она пожала плечами.

— Ну тогда пошли.

Они выбрались из экипажа и вошли в здание конторы «НСУ Трейдере», Когда они проходили мимо ее секретаря Джеймса, лысого и бдительного, как сторожевая собака, тот пристально посмотрел на нее поверх очков.

— Будете ли вы смотреть отчет Брокен-Хилл, мисс Трэмейн?

— Нет, пошлите, пожалуйста, за миссис Хиткрист.

Райан проследовал за Энни в ее кабинет, где она сразу же стянула свои перчатки и швырнула их на диван вместе с шотландским беретом. Райан плюхнулся в одно из плетеных кресел, стоявших напротив массивного покрытого кожей стола, доставшегося Энни от бабушки среди прочей мебели.

— Миссис Хиткрист? — вопросительно произнес он.

— Няня моего сына. — Она уселась в другое кресло.

— А кто же тогда сестра Вероника? Мне кажется, что вы не исповедуете католицизм.

— Осужденная проститутка, привезенная одним из последних транспортов в 68-м. Это что, интервью, Райан?

Кончики его усов вздернулись вверх.

— Мы слишком давно знаем друг друга для подобных вещей!

Его прервал осторожный стук в дверь.

— Войдите.

Вошла миссис Хиткрист, маленькая женщина с плоской грудью и постным лицом, таким же угловатым, как и Голубые Горы. Она качала на руках отчаянно пищавшую миниатюрную копию человека-ребенка Рэгги. Энни пришлось превратить в ясли один из кабинетов своей конторы.

Няня округлила свои фаянсово-голубые глаза.

— Он очень голоден, мисс Трэмейн. Энни протянула руки.

— Я возьму его, миссис Хиткрист. Когда она взяла Брендона, младенец сразу же замолчал, повернул головку по направлению затянутой в корсет груди и зачмокал. Энни усмехнулась. Каждый раз, когда она смотрела на эти маленькие цепкие ручки и на покрытую нежным пухом головку, Энни ощущала что-то очень близкое и родное — подобные чувства она испытывала только к Брендону. Некоторые назвали бы это материнским чувством. Желание защитить, всеобъемлющая любовь к своему чаду заполняли Энни Трэмейн. За какой-то короткий месяц ребенок изменил всю ее жизнь.

— Выражение вашего лица смягчилось, Энни, — заметил Райан. — Наверное потому, что куда-то исчезли властность и неумолимость бизнесмена.

— Бизнесмены не нянчат детей. Брендон голоден.

Райан смущенно потупил взор и поднял трость:

— Ну, я пошел.

— В этом нет необходимости, — она стала расстегивать жакет и блузку с низким вырезом, чтобы освободить грудь. — Я уверена, что вы не увидите ничего, что смогло бы оскорбить ваши чувства.

Райан снова уселся в кресло и закинул ногу за ногу на американский манер.

— Я не думаю, что в женщине может быть что-либо оскорбительное, скорее, даже наоборот; женщины обладают какой-то притягательной силой, о которой мы, мужчины, так ничего и не узнали за все существование рода человеческого.

Энни слегка ущипнула толстую щечку Брендона, чтобы привлечь его внимание к соску, который младенец тут же ухватил губами.

— Почему вы так и не женились вторично?

Темные глаза Шеридана пристально наблюдали за ней, но Энни не ощущала смущения перед этим мужчиной.

— А почему вы так и не вышли замуж?

— В этом не было нужды.

— И у меня все точно так же. Скажите, Энни, вам никогда не хочется… мужчины? Вы ведь скучаете по Рэгги Льюису?

— Конечно. Но это было бы нестерпимо больно, если бы я позволила себе думать об этом.

Но иногда она думала. Разве можно навсегда изгнать из памяти подобные сладостные переживания? Иногда воспоминание о том, как они с Рэгги любили друг друга, настигало ее в самые неподходящие моменты. Слабость ощущалась во всех членах. Если Энни в этот момент стояла, то должна была ухватиться за любой подвернувшийся предмет: кресло, дверной косяк или колыбель Брендона, чтобы не упасть.

Даже не закрывая глаз, она могла ярко и отчетливо представить себе прекрасное тело Рэгги. Представить, задыхаясь от желания, ту часть, что доставляла ей столько наслаждения, эту бледно-лиловую крайнюю плоть, контрастирующую с остальным загорелым телом. Она вспоминала, как плоть набухала и становилась такой твердой, удивляя ее, и вместе с тем каким нежным и шелковисто-мягким был самый кончик, сильно напоминавший шляпку гриба, которую просто неудержимо хотелось погладить пальцами — такая гипнотически притягательная сила заключалась в ней.

— И именно поэтому вы загружаете себя работой, чтобы отвлечься от этих мыслей, разве нет?

Энни залилась румянцем и чуть не улыбнулась:

— Пытаюсь.

Она внимательно изучала Райана из-под длинных ресниц. Райан Шеридан, несомненно, был привлекательным мужчиной. Ему, наверное, сейчас около сорока или чуть больше. Седина, посеребрившая виски, и характерные складочки на лице, образовавшиеся за годы жизни, давали возможность лишь приблизительно судить о его возрасте. Но жизненная энергия, живость характера, все еще мускулистое тело спорили с годами, скрадывая возраст, и делали Шеридана моложе.

— А вы скучаете по своей жене, Райан? Он опустил глаза и заговорил медленно, тщательно подбирая слова.

— Я скучаю по тому, что было между нами. Даже больше, чем сам считал возможным. Время не ослабило моих чувств, скорее наоборот… Таинственность ночи в полнолуние, загадочные улыбки в переполненной людьми комнате, мягкие руки на плечах, даже треск зажигающейся спички. Я скучаю по тому страстному чувству, когда один ощущает себя частицей другого.

— Но есть дорогая цена, которую платят за описанное вами, — задумчиво произнесла Энни. — Это что-то вроде капитуляции, и я даже не знаю, смогла ли бы отдать себя на чью-то милость. Эмоции зачастую неуправляемы. Но наш Творец дал нам разум, чтобы мы могли справляться со своими чувствами.

Темные глаза Шеридана оценивающе смерили Энни, он открыл было рот, чтобы что-то сказать, но, минуту подумав, затем пожал плечами и произнес:

— В жизни есть некое равновесие между чувствами и разумом. Во всяком случае, должно быть. И чем больше вы отдаете сами, — тем больше получаете, Энни. Это, пожалуй, главная мысль всех мировых религий.

Брендон, насытившись, уснул. Одной рукой Энни начала застегивать блузку.

— Я не исповедую ни одну из религий, Райан. Я следую только моему внутреннему голосу. Моим инстинктам, душевному порыву, как бы вы, мистические ирландцы, их ни называли.

Шеридан поднялся, оправил жилет и поднял трость. Да, он был необычайно привлекательным мужчиной, — Ну что же, это похвально. Вы не будете одиноки, Энни, у вас есть еще ваша душа. До свидания!

 

Глава 10

1883

Когда Дэн разгружал в сиднейском порту «Верти Мэй» от ливанского кедра и пряностей из Джакарты, он вспоминал свое детство. Какую цену заплатили Синклер и Амарис Трэмейн, чтобы стать такими, какими они стали под влиянием Нэн Ливингстон и Австралии? Действительно ли эта цена была столь велика для них? Дэн никогда не чувствовал себя человеком, но всегда марионеткой в чужих руках. Его давняя детская боль стала невыносимой. Было что-то, о чем не хотелось ни вспоминать, ни думать. И Дэн изо всех сил старался этого не делать, тогда боль, как казалось, понемногу стихала.

Потерять Кай было просто выше его сил. Их нерожденный ребенок, которого Дэну так и никогда не увидеть… С Кай он познал любовь такую, какой прежде и представить себе не мог. Дэн никогда не думал, что можно так сильно полюбить другого человека. С этой женщиной там, на плантациях, он чувствовал себя настоящим мужчиной. Впервые Дэн подумал о том, что Кай сделала его жизнь менее одинокой, что даже одно ее присутствие приносило ему удовлетворение. Он не был готов к бурным чувствам, переполнявшим его, но все же старался думать только о Кай.

Дэн едва-едва дожидался момента, когда после полудня вернется в свою лачугу. Даже несмотря на то, что Кай заканчивала работу только с заходом солнца, он вглядывался в глубь хижины, вдыхая ароматы, оставшиеся от нее: смесь гиацинта, лаванды и сладкого запаха кожи, свойственного только ей одной.

Он вслушивался, ожидая услышать веселый ритм ее грудного, чуть с хрипотцой, мелодичного голоса, ее почти совершенного английского произношения, восхитительно певучей речи и австралийских арготизмов, сочно приправлявших ее язык — удивительно гармоничное сочетание.

Дэн любил ее вещи, попадавшиеся ему под руку: саронг (Саронг — женская австралийская одежда вроде сари.), беззаботно брошенный в футе от их ложа — хитрого сооружения из переплетенных веревок и ремней, корону из диких цветов, которую она возлагала ему на голову, черепаховый гребень…

Он никогда не задумывался о возможных последствиях их связи, «укоренения», как она это называла, пользуясь австралийским слэнгом. Ведь, кроме того, любя ее, Дэн стал настоящим мужчиной.

В эти ужасно томительные часы ожидания, когда Кай работала на плантации, Дэн сознавал, что до нее он не был мужчиной. Только думал, что был. Потеряв же ее, он понял многое…

Угаснет ли когда-нибудь в нем огонь желания к ней?

Дэн знал, что никогда больше не вернется во влажный тропический лес, где он похоронил Кай. Возможно, именно поэтому он выбрал Сидней — там было море. Лес напоминал ему о бренности и тлене, исподволь пронизывая все его существо и будоража чувства. Душная жара тропического леса угнетала Дэна, в то время как море с его ветром и волнами в белых шапках пены…

Дэн поставил ящик с перцем и вгляделся в неспокойные волны. Они переливались всеми оттенками от бирюзового до бледно-зеленого и голубого. Игра солнечного света в погожий солнечный день — он так редко видел это в сумеречном тропическом лесу. Свежий бриз, налетевший из далеких неведомых стран, ядреный соленый воздух возбуждали чувства. Разноцветные баркасы шлепали по воде, как утки.

Более десяти лет прошло с тех пор, как Дэн в последний раз был в Сиднее. Он мог, конечно же, вернуться в «НСУ Трэйдерс», но был слишком горд и озлоблен, что, возможно, и заставило его остановить свой выбор на Сиднейском Союзе рабочих.

Серии забастовок в 1870-м и межколониальная конференция в 1879-м показали, что движение набирает силу. Вполне вероятно, что «НСУ Трэйдерс» в лице этого Союза встретит достойного противника.

— Эй, парень! — окликнул Дэна с пристани Ричард. — Сегодня после работы у нас собрание в грог-баре. Ты придешь?

Дэн вытер пот со лба тыльной стороной ладони. У него было очень мускулистое, стройное и загорелое тело. Он сбрил бороду, но оставил усы, чтобы скрыть от посторонних глаз жестко очерченный рот. Немногие из тех, кто знал слабого невысокого Дэниела до того, как он уехал учиться в Англию, смогли бы узнать его теперь.

— Пара-другая пинт вряд ли помешают мне внимательно слушать, Крысолов.

Ричард, или Крысолов, как его добродушно называл Дэн, был одним из лидеров Союза. Чернявый, коротконогий, лопоухий двадцатипятилетний парень подходил к этой кличке, как нитка к иголке. Он дал Дэну ночлег, когда тот прибыл в Сидней и бродил по докам в поисках какой-нибудь работы.

Крысолов жил в многоквартирном доме в самой плохой части Сиднея, называемой Скалами. Скалы, место первого поселения сиднейцев, были районом притонов, рынков рабов, борделей и открытых канализационных коллекторов на скалистом мысе над бухтой.

Квартира Крысолова располагалась в этом грязном перенаселенном трущобном районе, поделенном на зоны влияния бандитскими шайками. Не единожды Дэниел схлестывался с этими молодчиками, трясущими кошельки у прохожих и наводящими ужас на окрестности своими выходками.

Теперь же у него была своя собственная территория в Скалах. Это слово больше всего подходит к данному случаю, ибо отныне хулиганы не отваживались беспокоить Дэна, и он спокойно жил рядом с аллеей Суэцкого канала и китайскими лотками на Кэндел-Лейн.

Пополудни Дэниел и крысолов вскарабкались по крутым мощеным булыжником улочкам Скал к отелю «Герой Ватерлоо», старейшему сиднейскому пабу. Пабы назывались отелями из-за нелепого закона, запрещавшего употреблять крепкие напитки иначе как в отдельных номерах.

Газовая лампа на стальной подставке над дверью освещала путникам дорогу. Запахи плохой стряпни — подгоревшего мяса, хереса, дешевого кларета, бренди и рома — зазывали посетителей.

Здесь, в полумраке и в клубах густого табачного дыма, собирались члены Союза, чтобы выпить кружку-другую эля и потолковать о последних делах. Сегодня вечером таким делом были пути разрешения спора с известным Уолтером Филлипсом об улучшении условий работы на пристанях.

— Встреча с Филлипсом, отложенная на неделю, состоится завтра, — сказал Крокетт, жилистый молодой человек с горящими глазами. — Он хочет, чтобы мы встретились с ним на нейтральной территории. Разумеется, он сам ее выбрал — отель «Лорд Нельсон». Дэниел усмехнулся: отель размещался в самой высокой точке Сиднея — Обсерватории-Хилл. Он продул свою трубку и сказал:

— Филлипс знает, что делает, и умеет искусно запугивать.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Крысолов.

— Я имею в виду, что наш приятель хочет поставить нас в невыгодное положение. В отеле «Лорд Нельсон» подают фазанов под колпаком и предлагают такой же длинный список, вин, как реестр судов «НСУ Трэйдерс».

Крысолов округлил глаза:

— Откуда ты знаешь это, я имею в виду список вин? Ты что, там обедал прежде, парень?

Дэн отхлебнул эля, чтобы выиграть время. Когда-то он выслушивал нудные поучения своей бабушки, весьма разборчивой в подобных вещах.

— Я видел этот список на доске объявлений, когда искал работу.

— Черт с ним, я заберусь в этот ресторан со всеми его винами, — заявил Крокетт. — Пусть мне только дадут одну из комнат наверху и я поимею дочку Филлипса…

Огромные уши Крысолова навострились.

— Она ничего собой?

— Весьма приятной наружности. Белокурая, с голубыми глазами, бойкая такая девица, если бы я мог…

Что бы там ни говорил Крокетт, Дэн никогда не дослушивал его до конца. Его взгляд остановился на одном человеке у стойки баpa. Человек, согнувшись, оперся на нее, но даже в такой позе он, благодаря своим неимоверно широким плечам, напоминал быка.

Не извиняясь и не говоря ни слова, Дэн встал из-за стола и, лавируя между столиками, направился к стойке. Даже в полумраке он узнал профиль мужчины, стоявшего за длинной, из красного дерева, стойкой бара. Дэн хлопнул его рукой по плечу:

— Фрэнк! Фрэнк Смит! Я не верю своим глазам!

Большой мужчина обернулся, и на мгновение Дэну показалось, что это не Фрэнк, даже несмотря, что у того было бельмо на глазу, делавшее мужчину еще более похожим на Фрэнка. Наверное слишком много лет прошло с тех пор, как Дэниел гулял вместе с атаманом Лесных Братьев Голубой горы. Да и вполне могло быть, что Дэн по ошибке за Фрэнка Смита принял чужого человека.

Глядя в это изможденное лицо со спутанной всклокоченной бородой, в эти налившиеся кровью глаза, в которых светилось одно лишь отчаяние, Дэн, наконец, узнал того, кто был ему вместо отца.

— Ну? Кто это? — спросил Фрэнк с угрюмым выражением, нечетко выговаривая слова.

— Фрэнк, это же я, Дэн!

— Ну и что?

— Почему бы нам не отойти и не поговорить?

— Пошел-ка ты в задницу.

— Ты пойдешь со мной домой, Фрэнк, — не сдавался Дэн.

Он ждал, что Фрэнк треснет его, как следует, своим огромным кулаком. Но вместо этого Фрэнк, выглядевший старым и запущенным, вдруг как-то сник и пробормотал;

— Иди-ка ты…

Дэн обхватил его одной рукой за талию, чтобы приподнять Фрэнка со стула, и испугался, каким тот стал легким. Как мало плоти осталось у него на ребрах! Наконец Фрэнк покорился силе и послушно пошел за Дэниелом. Дэн приостановился и через плечо крикнул Крысолову:

— Встретимся завтра вечером у «Лорда Нельсона».

— Но мы еще не обговорили вопросы, которые…

Дэн усмехнулся:

— Я сделаю Филлипса, не беспокойся, парень!

Он пытался хоть как-то поддерживать еле стоявшего на ногах бушрэнджера (Бушрэнджеры (австрал, жаргон.) — беглые преступники, занимавшиеся разбоем на больших дорогах.), ведя того по темным узким улочкам.

На Джордж-стрит Фрэнк потребовал остановиться у железного писсуара и стал мочиться.

— Черт тебя дери, если я не отолью из носика, мой пузырь лопнет!

Дэн не стал ему говорить о том, что большая часть мочи оросила стену, нежели попала в писсуар.

Комната Дэна была чуть-чуть больше обезьяньей клетки. Из соседних квартир доносились запахи кабачков, чеснока, испражнений и грязных, давно не мытых тел. Вся обстановка комнаты состояла из кровати с продавленным матрацем, пары колченогих табуретов и грязной фаянсовой посуды на примитивно устроенной плите. На стенах наклеены старые вырезки из иллюстрированных «Лондонских новостей» видимо, оставшихся от прежних постояльцев.

— Тарелка горячего супа была бы для тебя сейчас в самый раз, Фрэнк.

— А хороший кувшин доброго эля подошел бы мне еще больше, — Фрэнк улегся на узкую кровать и уставился на Дэна. — А ты здорово изменился с тех пор, как я видел тебя в последний раз, юноша.

Дэн улыбнулся и поставил кастрюлю на заляпанную плиту — Я мог бы сказать то же самое и о тебе.

Он едва сумел накормить Фрэнка супом, тот проливал больше, чем проглатывал. Когда же наконец Фрэнк заснул, Дэниел оставшуюся часть ночи провел за бумагами, собранными Союзом на Филлипса.

И потому на следующий день он пришел на встречу, чувствуя себя всесторонне подготовленным к разговору с американским промышленником.

Но вот к чему Дэниел был совершенно не готов, так это ко встрече с Луизой, дочерью магната. Метрдотель ресторана показал ему отца с дочерью. Луиза была невысокого роста с золотистыми волосами и производила впечатление чопорной девицы. В этот момент она с отцом любовалась видом, открывающимся с площадки «Лорда Нельсона», обозревая панораму бухты с ее великолепными берегами.

Они стояли спиной к Дэниелу. Горячее сентябрьское солнце отражалось в воде и отбрасывало блики на волосы Луизы.

— Мистер Филлипс?

Уолтер Филлипс обернулся. Он был среднего роста, но казался выше из-за своей осанки, о которой говорят, «как будто шомпол проглотил». Серо-стальные глаза и такого же цвета волосы. Одет Уолтер консервативно: в серые шерстяные брюки и сюртук, расстегнутый и открывавший взору полосатый жилет Галстук-самовяз дополнял аккуратный внешний вид промышленника.

Дочь вполне под стать отцу, но ее глаза были несколько иного оттенка серо-голубого, напоминавшего по цвету воду залива на рассвете. Дэн прикинул, что ей должно быть около двадцати. На ней было надето нежно-голубое платье с короткими до локтя рукавами и кружевной отделкой и жакет в тон платью. В руках Луиза держала соломенную шляпку с развевающимися на ветру лентами и украшенную неким подобием цветочного горшка.

Наряд же самого Дэниела выглядел гораздо скромнее: пиджак и брюки из восточно-индийской нанки. Одежда была хороша ровно настолько, чтобы не показаться уродом в глазах Филлипса. Дэниел понимал, что этим он дал бы лишний козырь в руки противнику.

— Да? — спросил Филлипс.

— Дэн Варвик, — он протянул руку. — Я из Союза.

Филлипс крепко пожал ее, но далее намека на улыбку не отразилось на его лице.

— А вы моложе, чем я ожидал.

В свои тридцать два Дэн не чувствовал себя таким уж молодым. Он глянул на девушку, которая наблюдала за ним с нескрываемым интересом.

— Ваша дочь присоединится к нам во время обеда? Если так, то я должен распорядиться, чтобы сервировали столик еще на одну, персону.

— Нет, Луиза будет обедать отдельно от нас, с матерью. Миссис Филлипс скоро спустится вниз.

Через некоторое время Дэн занял свое место в фешенебельном ресторане, Луиза и ее мать — наверное дочь в ее возрасте будет выглядеть так же — отошли к своему столику.

В это же время прибыли Крысолов и Крокетт. Дэн представил присутствующих, и сразу же все четверо приступили к обсуждению спорных вопросов.

— Один из пунктов, на которых настаивает Союз, мистер Филлипс, — использование при строительстве новой пристани материалов, произведенных в австралийских колониях.

Филлипс промокнул рот льняной салфеткой.

— Это невозможно. Арматурная решетка, используемая нами в конструкциях, может быть изготовлена только в Вирджинии, где есть специалисты, знающие, как ее варить.

Дэн пожал плечами:

— В таком случае нашим сварщикам придется этому научиться, и они смогут варить такую же решетку.

Раздражение пополам с уважением проскользнуло во взгляде американца:

— Мне необходимо посмотреть образчик, прежде, чем я вынесу решение и мы придем к соглашению.

Дэн снова пожал плечами:

— Это можно легко устроить. Ваша компания, очевидно, не заинтересована в задержке строительства, потому что тогда ей придется нести ответственность и все издержки, связанные с увеличением сроков.

Филлипс отложил вилку, вдруг резко обозначились морщины вокруг рта.

— Ты это серьезно, парень?

— Да, пожалуй, вам мат.

Шутка не осталась не замеченной. Крысолов, или Ричард, как его представил Дэниел, изо всех сил пытался сдержать улыбку.

Но тут вмешался Крокетт и взял инициативу на себя.

— Вы должны понимать, мистер Филлипс, что…

Дэн пропустил мимо ушей дальнейшие требования Союза. У него вдруг возникло ощущение, что на него кто-то смотрит. Он повернул голову чуть вправо, затем чуть влево и посмотрел в глубь ресторана. Дэн сразу же заметил столик, за которым обедала Луиза с матерью. Луиза быстро отвела взгляд, но Дэн сумел заметить определенный интерес, сверкнувший в ее глазах.

После смерти Кай Дэн мало интересовался женщинами, видя в них только объект сексуального вожделения, но отстраненная красота Луизы безусловно привлекала его внимание. Но неодобрительный взгляд Филлипса в то же самое мгновение привлек его еще больше. Американец был явно не в восторге, что Дэниел заинтересовался Луизой.

Оба обстоятельства раззадорили Дэна, правда, не настолько, чтобы отвлечь его от основной цели встречи: добиться в соглашении как можно больше уступок от Филлипса.

Наконец, когда Дэн с головой ушел в обсуждение проблем, Луиза с матерью, закончив обедать, остановились у их столика.

Пока миссис Филлипс совещалась с мужем, говоря с ним тихо, почти боязливо, и обсуждая планы на вечер, Луиза, улыбнувшись, осведомилась у Дэна:

— Рыба была просто превосходной, не правда ли, мистер Варвик?

Уголком глаз Дэн уловил фальшивую улыбку, искривившую тонкие губы Филлипса:

— Мистер Варвик, должно быть, не слишком хорошо знаком с местной изысканной кухней, Луиза.

Дэн непринужденно улыбнулся в ответ:

— Рыба, скорее всего, вчерашняя и поэтому, чтобы этого никто не заметил, обильно поливается миндальным соусом и Шабли (Шабли — французское белое вино.).

Уважение и зависть отразились в глазах Филлипса и Луизы, которые не были настоящими гурманами.

Дэниел не удивился, когда поздним вечером в дверях его квартиры появился посыльный.

— Это приглашение, — сказал он, обернувшись к Фрэнку, который валялся на кровати и жевал пирожок с мясом, купленный Дэном у уличного торговца. — От американского магната Уолтера Филлипса.

— Я кое-что слышал о нем, — промычал Фрэнк с набитым ртом. Лицо бушрэнджера обрело, наконец, нормальный цвет. — Он ведь занимается строительством, да?

— Он занимается всем, чем угодно, — Дэн швырнул аккуратно написанное чернилами послание на табурет, служивший ночным столиком. — Я приглашен на официальный обед вечером в следующую пятницу.

— Где он живет?

— Хантерс-Хилл.

Этот пригородный район Сиднея по элегантности и фешенебельности мог сравниться разве что с Элизабет-Бэй.

Фрэнк ухмыльнулся:

— Я полагаю, что ты вырядишься на эту встречу, как пингвин, да?

— У меня нет подходящего костюма для званого обеда, да и черного галстука тоже. Надо подумать об этом.

Дэн размышлял всю последующую неделю. Хотел ли он показать свою независимость надменному аристократу Филлипсу только из-за того, чтобы понравиться богатой и чужой ему женщине на Элизабет-Бэй?

Чем больше Дэн занимался делами Союза, тем меньше у него оставалось свободного времени, и потому к себе в помощники на эту неделю он взял Фрэнка. В пятницу вечером Дэн взвалил на широкие плечи бушрэнджера оставшуюся груду дел.

— Просто просмотришь все сообщения и в понедельник кратко мне изложишь, а сегодня вечером я иду на прием и обед к Филлипсу.

Фрэнк весело ухмыльнулся:

— Направляешься на бал Сумасшедших Шляпников, парень?

Дэн постучал себя пальцем по виску:

— Хотя я сам далек от этого. — В раздражении на себя и Филлипсов он надел тот же костюм, что и на встречу в отеле «Лорд Нельсон».

Такое вызывающее неповиновение традициям и этикету сразу же отметил Филлипс, когда самолично спустился встретить Дэна и выглянул в окошко над дверью. Он критически осмотрел Дэниела:

— Я рад, что вы оказались способным на этот поступок, мистер Варвик.

Дэн осмотрел комнату. Горшки с пальмами и папоротниками стояли в нишах стен. Хрустальные люстры, чуть мерцая, освещали блестящее светское общество. За занавесом китайского шелка, специально натянутом возле лестницы, небольшой оркестр играл классическую музыку. Слуги в ливреях сновали меж гостей, время от времени наполняя опустошавшиеся бокалы.

— Вы знаете, что это противозаконно — пытаться купить меня? Филлипс рассмеялся.

— Вы сказали, что это незаконно, но это не значит, что вас нельзя купить.

Дэниел ответил ему пристальным взглядом:

— А ваша дочь продается? Лицо Филлипса вспыхнуло:

— Я бы попросил вас не затрагивать этой темы.

— А, папа, вот вы где, — Луиза подошла к отцу и нежно взяла его за руку. На ней было шелковое платье, оголявшее кремовые плечи. — Мама искала тебя, чтобы…

Она запнулась, как будто только сейчас поняла, что помешала беседе. Ее взгляд, серебряный в свете газовых ламп, скользнул по Дэну.

— Это мистер Варвик, не так ли?

— В последний раз, когда я смотрел в зеркало, это был он.

Луиза весело рассмеялась, и Дэн изменил свое мнение о ней. В ней было что-то непосредственное, смягчавшее чопорную вежливость. Дэну это понравилось.

— Пойдемте, — сказала она. — Я представлю вас остальным гостям.

Мрачное выражение на лице Филлипса подсказало Дэниелу, что он наживает себе непримиримого врага. Но, работая в Союзе, Дэн усвоил, что даже враги могут прийти к соглашению, если того захотят.

— Я хочу его, папа.

Отец Луизы уселся в глубокое кресло с подлокотниками и раскурил сигару. Дым струился изо рта, пока Филлипс говорил.

— Мужчину, который интересует и привлекает тебя?

Луиза вяло подошла к окну гостиной, ее пальцы задумчиво играли со щеколдой, запиравшей массивную двойную раму. Перед глазами стояло лицо молодого человека, чья кожа, прежде белая, как слоновая кость, теперь была загорелой от долгого пребывания под австралийским солнцем.

— Странно, но почти то же самое он сказал мне прошлой ночью, что я его привлекаю и интересую, как никто другая.

— Что же он еще сказал?

Луиза не обернулась на голос отца, из кухни доносился высокий тонкий голос матери, дававшей указания повару.

— Что не переменит своего мнения в любом случае, независимо от того, верю я ему или нет.

— Другими словами, имеет это для тебя какое-то значение или нет.

Улыбка коснулась ее алых губ.

— О, я знаю, для меня это имеет огромное значение.

— Скажи мне, Луиза, что ты нашла в нем? Она вспомнила их краткую беседу о сиднейской огромной гавани, напоминавшей ей гавань Сан-Франциско. О том, как они говорили о жителях Сиднея.

— Не слишком сильно они отличаются от своих американских собратьев, — сказала тогда она Дэну.

Лицо Дэна Варвика, тонкое и холодное, неожиданно смягчилось и просветлело. Люди для него были важнее всего.

— Разница между Дэном и прочими мужчинами, которых я знаю, интригует меня. Он умеет управлять своими чувствами и сдерживать их. Еще я уловила в его характере черточки меланхолии и застенчивости. Его очевидное хорошее образование противоречит… контрастирует… с… с… его мозолистыми руками, папа.

Отец прочитал ее потаенные мысли.

— Его превосходное телосложение — результат многих лет тяжелого физического труда. Он такой же, как и все остальные. И как ты себе представляешь вашу совместную жизнь?

— Я не знаю, — ее пальцы сжались. Ребенок, зашевелившийся во чреве, нуждался в отце. Зачавший его мужчина был распутным сыном одного из деловых партнеров ее отца. Увлечение Луизы этим молодым человеком быстро прошло, но вот последствия этого бездумного флирта остались и уже начали сказываться.

— Я думаю, что мы найдем выход, если Дэн возьмет меня в жены.

 

Глава 11

1884

Весенний день как нельзя лучше подходил для пикника в Гайд-Парке: великолепные фонтаны восхищали, однако, только до тех пор, пока не становилось известно, что бараки по МакКуэри-стрит прежде использовались для размещения сосланных в колонии заключенных.

Райан стал на одно колено перед Энни, которая сидела на шерстяном одеяле, вытянув ноги из-под обширных муслиновых юбок в оборках. Она перестала мурлыкать под нос песенку «Весело пляшет квакерша» и отхлебнула лимонаду, охлажденного льдом из Массачусетса. Лед грузили на клиперы «НСУ Трэйдерс», обкладывая опилками. В Сиднее его продавали по три пенса за фунт, что приносило компании немалый доход.

Энни глянула на Райана:

— Разве Брендон не прелестен? Райан снял сюртук и перебросил его через руку. Жара усилила мужской запах и аромат одеколона, которым Шеридан пользовался: тонкий запах мексиканских апельсинов, индийского сандала и таитянской амбры. Энни этот аромат был знаком. Она подарила Райану на день рождения этот одеколон в итальянском наборе.

Она и Райан наблюдали, как ее двухлетний сын запускал свои маленькие пухлые ручонки в изумрудно-зеленый клевер.

— Ваш сын прелестен, просто копия матери.

Энни глянула на Райана из-под полей шляпы из итальянской соломки. Газетчик был прекрасным собеседником и тонким наблюдателем.

— Райан, знаете, за что я вам благодарна? За вашу дружбу, Райан.

— Неужели никто не захотел бы стать другом живой легенды?

Теплый октябрьский день не смог бы объяснить краску, залившую лицо Энни.

— Это всего лишь везенье и ничего больше, Райан.

— Вы называете это везеньем, а ваши поклонники считают, что вы провели Бальзаретти благодаря шестому чувству, свойственному женщинам. И ваше умаление собственных достоинств, о которых вы сами прекрасно знаете, тоже помогло обвести его вокруг пальца.

Она усмехнулась. Райан намекал на приобретение ею Реки Бегут, полуразрушенного ранчо, ранее принадлежавшего Рэгги. Джеймс А. Бальзаретти попытался наложить на него лапу после смерти Рэгги. Энни приложила все силы, чтобы сохранить за собой этот кусочек прежней жизни. С Бальзаретти они спорили до тех пор, пока тот не согласился выставить ранчо на аукцион. Когда Бальзаретти узнал, что Энни страстно желает приобрести ранчо, он взвинтил цену до небес. Но Энни не отступила. Аукцион кончился тем, что она купила ранчо за немыслимую цену, во много раз превышающую его действительную стоимость. Но зато ранчо теперь стало частью наследства Брендона.

И вот нанятый ею топограф нашел аллювиальную алмазную трубку возле ручья, который входил в ее владения. Только в нынешнем году от Алмазных Копей Льюиса ожидалось получить около миллиона каратов. Правда, ювелирную ценность представляло не более пяти процентов от общего количества добываемых алмазов, но среди них встречались необычайно редкие розовые камни, стоившие в пять и более раз дороже обычных белых.

— Я слышала, что ваша газета в оппозиции к Уолтеру Филлипсу, — сказала Энни, меняя тему разговора. — Но я что-то не слышала, чтобы он хоть в чем-нибудь уступил натиску вашего пера.

Райан пожал плечами:

— В таком случае я мог бы стать чемпионом среди неудачников, а вот Филлипс не может одолеть собственного зятя.

— Дэн Варвик. — Она рассмеялась.

— Оппортунист, использующий фамилию собственной жены как карт-бланш.

— Вы не знаете Варвика, Энни. Он входит в любую гостиную без приглашения. Они с Уолтером, как кобра с мангустой, каждый выжидает удобного случая, чтобы напасть.

Райан посмотрел в сторону.

— Энни, послушайте. Вы знаете меня достаточно хорошо, чтобы понимать, что я возьмусь и за «НСУ Трэйдерс», если увижу, что компания преступает границы дозволенного.

Его напор поставил Энни в тупик.

— Разумеется, я одобряю вашу непредвзятость и независимость, несмотря на то, что я не всегда и не во всем разделяю вашу точку зрения.

Райан заслуживал ее уважения и поддержки, но она никогда не дала бы ему понять об этом открыто. Нана однажды сказала ей:

— Никогда не пиши то, что можешь сказать. Никогда не говори громко то, что можешь прошептать. И если ты должна шептать, то твой шепот должен быть невнятным.

— Тогда выходи за меня замуж, Энни. Ее глаза удивленно расширились:

— Что?

— Вы прекрасно слышали, что я сказал.

— Брендон, иди ко мне. — Она оглянулась на Райана. — Мальчик слишком близко подошел к пруду.

— Энни, вы просто игнорируете меня. Брендон вразвалочку подошел к Энни, раскинув руки в стороны. Она схватила мальчика и поцеловала в розовую пухлую щеку.

— Мне не нужен брак, Райан, у меня есть сын, и я его очень люблю.

— Вам нужна не такая любовь, Энни. От его настойчивого низкого мелодичного голоса что-то всколыхнулось в ней. Энни ощутила внутри себя какое-то пока необъяснимое чувство и отпустила мальчика.

— Я слишком занята делами и закоснела, управляя моей империей.

— В любом случае, вы женщина, привлекательная женщина, даже если и отрицаете это.

Энни посмотрела на Райана испепеляющим взглядом, который заставлял стушеваться даже членов Совета.

— Вы не совсем уверены в том, что сейчас сказали, — она встала, отряхивая юбку. — Уже вечер, становится прохладно. Я лучше отведу Брендона к няне.

Райан сразу же поднялся.

— Вы избегаете говорить на эту тему, Энни. Я был о вас лучшего мнения. — Он криво усмехнулся. — Я ожидал, что вы будете бороться.

Она рассмеялась:

— Я польщена. Мое женское тщеславие удовлетворено. Не обращайте на меня внимания.

— Я не думаю, что вы правы. Так мы уходим? А то у меня интервью с вашим противником Дэном Варвиком.

— Он мне не противник, — возразила Энни, четко выговаривая слова. Но где-то в глубине души она была разочарована, что Райан так легко сдался после ее отказа.

«Ты и в самом деле тщеславна, Энни Ливингстон», — сказала она себе.

— Все, о чем я тебя прошу, — поприсутствовать на приеме в честь тенора. Я же тебя не прошу посетить оперу.

Дэн отвернулся. Когда он, лежа с Луизой в постели, отворачивался, женщина ненавидела его. Она всякий раз ненавидела и себя, когда не выдерживала и срывалась на крик. Много раз Луиза клялась не быть такой же слабой и вялой, как и ее мать.

— Еще до того, как ты ответила на приглашение, я же тебе говорил, что меня выбрали в Ассамблею Рабочих Союзов, и теперь у меня нет времени, я занят.

— Политика! Если это не Союз, то новая Рабочая партия, если не Рабочая партия, то тебя может интересовать только… другая женщина!

— Что? — он повернулся к Луизе лицом. В темноте она не могла видеть его лица, но наизусть знала каждую черточку. За шесть месяцев со времени свадьбы Луиза узнала каждый мускул его тела, каждую интонацию его речи, но его мысли всегда оставались при нем, и делиться ими Дэн не собирался даже с женой.

— Женщина? Ты с ума сошла! Даже если бы я захотел другую женщину, откуда бы у меня на нее нашлось время?

— Я не знаю, — прошептала Луиза. Она отбросила назад упавшие ей на щеки вьющиеся волосы. Время от времени она встряхивала ими, чтобы справиться со смятением. — Это женщина, которую ты знал до меня. Кто-то из твоего прошлого. Твое выражение… — Она чувствовала, что краснеет. — Ты ведь не был целомудрен все эти годы. Кто она?

Луиза почувствовала, как кровать вздрогнула. В темноте она ясно видела силуэт обнаженного тела Дэна, маячившего за спинкой. После свадьбы он согласился переехать в дом Филлипсов, подчинившись желанию ее отца. Казалось, Дэн сразу привык к роскоши.

— Ты права, Луиза, у меня прежде была женщина.

У нее перехватило дыхание.

— Ее звали Кай.

— Я ничего не хочу знать о ней!

— Она была полинезийкой. Она закрыла уши руками:

— Я люблю тебя и хочу, чтобы ты любил только меня.

— Мы оба работали на сахарных плантациях в Квинсленде. Она была продана в рабство своим отцом, протестантским миссионером. Ее продали вместе с сестрой. Помощник надсмотрщика, подонок, изнасиловал ее сестру. Тонкил было тогда не больше двенадцати — тринадцати. Но она забеременела.

Луиза не могла больше выдерживать бесстрастного голоса, рассказывающего о таких жутких вещах. Она вскочила с кровати и обхватила Дэна руками.

— Прекрати! Сейчас же прекрати, Дэн!

— Наверное поэтому, когда я узнал о случившемся, то не решился оставить Кай этим подонком. Она была уже беременна от меня, когда мы решили бежать вместе с плантаций. Это было все равно, что украсть чужую собственность. Хозяин плантации ни за что не позволил бы мне похитить его рабыню. Он пустил по нашему следу своих людей с дрессированными мастиффами (Мастиффы — английская порода служебных собак.). Кай тогда умерла в тропическом лесу, и я похоронил ее там вместе с нашим неродившимся ребенком.

Слезы катились по щекам Луизы и капали Дэну на спину, к которой она прижалась лицом. — Я подарю тебе еще одного ребенка, Дэн! Только не люби ее, она умерла. А я жива. Ты чувствуешь это? — Она схватила его за руку и прижала ее к своей маленькой груди. — Мое тело живо и горячо жаждет тебя!

Она провела его рукой по своему животу. Почувствуй дитя, что я вынашиваю в себе для тебя. Дэн, поцелуй меня, любимый!

Он обернулся и прижал жену к своей груди. Она ощутила обиду, горечь и злость, исходившие от него, но не они ее заботили, когда он, приподняв, понес ее к кровати. Он жил рядом с нею, а те прежние его чувства не волновали Луизу Если бы только он полюбил ее!

 

Глава 12

1885

Из окна своего кабинета Энни наблюдала за процессией из трехсот мужчин и женщин, которые направлялись по набережной к Бирже шерсти. Их вел кардинал Ралей. Облаченный в мантию и шапочку, он держал в руках не кардинальский жезл, как обычно, а огромный крест с распятым на нем замученным человеком, одетым в лохмотья, заляпанные красной краской, похожей на кровь. Надпись гласила: «Убит богачами».

Духовенство встретило депрессии в городах проповедями, высмеивающими нуждавшихся и пострадавших, упрекая их в безалаберности и обвиняя в том, что они сами послужили причиной собственных несчастий из-за увлечения спиртным и азартными играми. Но только не кардинал Ралей. Он был выдвинут на этот пост Союзом рабочих. И Дэн Варвик, радикально настроенный лидер этого Союза, поддерживал кардинала.

Финансовый крах Аргентины, которая была мировым центром спекуляций, ударил и по Австралии настолько сильно, что в австралийских колониях в Квинсленде, Виктории и Новом Южном Уэльсе были закрыты тринадцать банков.

Энни Трэмейн, одна из богатейших женщин-предпринимателей Австралии, стала мишенью для многочисленных нападок со всех сторон. Даже несмотря на ее усилия, чтобы банк Нью-Саут-Уэлс выдавал всем желающим их вклады.

Когда же банки, которые еще оставались открытыми, не снизили процентных ставок на кредиты, наибольший урон понесли скваттеры и фермеры. И тогда же Энни снизила собственные процентные ставки и даже выделила дополнительные суммы для займов.

Сильно встревоженные падением цен на землю, ранчеро стали нанимать только работников, не состоящих в Союзе. В отместку рабочие Сиднея и Мельбурна отказались обрабатывать и грузить на корабли шерсть, снятую не членами Союза.

В то же самое время рабочие серебряных, свинцовых и цинковых рудников Брокен-Хилл забастовали. Энни выполнила все их требования, даже самые нелепые. Неужели они не понимали, что, низвергнув капиталистический уклад экономики, к которому так привыкли, они бы убили золотую несушку?

Энни подняла с пола сложенный экземпляр «Сидней Диспетч» и вновь прочитала последнюю статью Райана.

«…Глядя в завтрашний день, когда, наконец, будут нормальные отношения между нанимателями и рабочими, когда судовладельцы прекратят разрушительное соперничество между собой…»

Пустые слова. Но сейчас они рассердили ее не на шутку. В самом ли деле Шеридан ей друг?

Она решила пригласить его к себе нынче же вечером. Райан жил в Вулумулу — одном из старейших районов Сиднея с многочисленными тесными улочками и несколькими великолепными домами, выстроенными в стиле эпохи Регентства. Энни приказала кучеру подождать и уже почти выбралась из ландо, когда увидела Райана, который появился в дверях своего дома. Он был одет в вечерний костюм из тальмы, цилиндр и в руках держал неизменную трость.

Энни собиралась уже окликнуть его, как из вестибюля вышла женщина. В наступающих сумерках Энни не смогла хорошо разглядеть ее, кроме, пожалуй, что одежда была весьма изысканна. Край шляпки заслонял лицо женщины. Она взяла Шеридана под руку и, глядя только на него, тихонько смеялась в ответ на его слова.

Озадаченная Энни наблюдала, как парочка проследовала вдоль улицы. Куда же они могли направляться пешком в такое время суток, ради чего?

— Следуйте за ними, — приказала она кучеру.

Энни почувствовала укол ревности и негодования. Почему же она до сих пор ничего не слышала о его любовных интрижках?

Разумеется, мужчине его склада несвойственно воздержание, но ведь они были друзьями, и Энни ничего не скрывала от Райана. Он же знал все о ней и Рэгги, разве нет?

Досада грызла ее.

Вскоре Райан со спутницей пересекли Квинс-Сквер с северной стороны Гайд-Парка и подошли к двери. Задохнувшись от волнения, Энни прочла: «Церковь Сент Джеймса». Они направлялись на мессу!

Почему она раньше никогда не думала, что Райан может быть религиозен? Энни всегда считала прихожан лицемерными и слабыми. Хотя эти эпитеты вряд ли применимы к Райану. Упрямый, чересчур самоуверенный, даже иногда невыносимый, но никогда не лицемерный или слабый.

А кто эта женщина?

Временами Энни сожалела, что у нее нет подруги-женщины, с кем можно было поделиться секретами и тайнами. Род занятий определил круг ее знакомых — все они были преимущественно мужского пола. А после того, как Энни заканчивала работу, у нее не оставалось ни сил, ни желания, чтобы видеть кого-то еще.

Все случайные расспросы в последующие дни не добавили информации о спутнице Райана. Скорее всего эта женщина не входила в то общество, где вращались Райан и Энни. Наконец она решилась сама спросить об этом Райана.

— Ну и наглая же ты, Энни — сказала она зеркалу, поправляя сбившиеся пряди красновато-коричневых волос перед тем, как отправиться в редакцию «Сидней Диспетч».

Райан находился в типографии: он был с закатанными рукавами и в фартуке наборщика. На левой руке кожа и волоски запачканы краской. — Энни, что заставило вас нарушить наш покой и проникнуть в святая святых мужчин.

Его улыбка была столь же язвительной, как и вопрос. — Хм. У меня есть кое-что для вас. Не найдется ли у вас немного времени, чтобы пригласить меня на ланч?

— У меня сенсация. Двое лидеров Союза арестованы во время вооруженной стычки.

— И наверняка один из них этот хулиган Варвик?

— Нет, но два его помощника схвачены полицией. Вы недооцениваете Варвика. Он не позволит своим последователям запятнать его репутацию.

Последователи. Потом она вспомнила, почему сказала затем Райану:

— Может быть, позже?

Он взял перемазанную краской тряпку и вытер руки:

— Если это возможно, Энни, то я найду время пообедать с вами сегодня же вечером.

Она собиралась возразить, но вместо этого сказала:

— Хорошо. Я буду ждать вас в восемь часов у издательства.

В назначенный час Энни начала волноваться. Она мерила шагами пол гостиной и обдумывала дюжину вопросов, которые должна была обсудить с Райаном, чтобы хоть как-то оправдать свою назойливость. Это должно выглядеть как сугубо деловое свидание. Если бы Энни призналась Райану, что затеяла обед лишь ради того, чтобы поинтересоваться его личной жизнью, то это было бы равносильно признанию в собственной слабости и сделало бы ее слишком уязвимой. Она и так зашла дальше, чем следовало.

Наконец Энни оделась и уселась в экипаж. Был нежный осенний вечер первого марта, крыша ландо опущена. Когда Энни подъехала к редакции, Райан как раз выходил из дверей, на ходу натягивая сюртук. Котелок был надвинут на самые глаза.

— Я вижу, что до последней минуты вы работали, — сказала она, стараясь сохранить голос спокойным пока Райан взбирался в экипаж.

С извиняющимся выражением он вытянул длинные пальцы.

— Всю краску так и не удалось смыть, — Райан раскинул руки на спинке сиденья. — Ну-с, и из-за чего весь сыр-бор? Что-то беспокоит вас, Энни, не так ли? — Он слишком хорошо ее знал.

— Как насчет кафе под открытым небом с видом на залив?

— Пойдет после дня у печатного станка, где запах типографской краски вызывает головную боль. Не мешало бы проветриться, а то у меня глаза съехались в кучку.

Он улыбнулся Энни краешками губ.

— Я чувствую, что старею и тело заявляет свой протест в один и тот же день дюжиной разных способов.

Райан знал Энни достаточно хорошо, чтобы не торопить события. Кафе, выбранное ею, находилось поблизости от строящегося железнодорожного склада с прекрасным видом на бухту. Закатное солнце освещало мириады кораблей и мелких суденышек с мачтами, реями и путаницей снастей. Рядом со всем этим великолепием приютилось кафе, оплетенное вьющимися растениями с ярко-оранжевыми цветами. Наряду с посетителями равными правами в кафе пользовались и ручные кукабурры (Кукабурры — разновидность попугаев.).

Они выбрали ближайший к воде столик под зонтом. Заказали красное вино, изучили меню и поговорили о ничего не значащих пустяках — политике и погоде.

Райан спокойно ждал, пока Энни скажет ему о цели встречи. Она сидела чуть сбоку и украдкой изучала его точеный профиль. Любила ли она его? Нет. Он был просто хорошим другом и все.

Наконец она вкрадчиво спросила:

— Кто та женщина, с которой вы встречаетесь?

Брови удивленно полезли вверх, губы под угольно-черными усами дернулись. — И это все для того, чтобы меня об этом спросить?

Она не пошевелилась даже, чтобы взять стакан, наполненный официантом. — Да.

— Да, я вижу. Тогда вы и в самом деле серьезно, — он отпил вина. — Мэри МакГрегор. Вдова. Ее муж был деканом Сиднейского университета. И это все, что вы хотели от меня узнать?

Мэри МакГрегор. Энни перебирала в памяти подробности, силясь вспомнить лицо. Очаровательная женщина с льняными волосами и глубоко посаженными карими глазами. Лет тридцати пяти или около того.

— Вы ее любите?

Райан уселся поглубже в кресло и глянул на Энни поверх ободка своего стакана:

— Это так важно?

— Да.

— Почему?

Энни отхлебнула немного вина, чтобы успокоиться:

— Потому что, если вы женитесь, то она может помешать нашей дружбе, а наша дружба слишком важна для меня, и я не хочу ее потерять.

Некоторое время Райан не говорил ни слова, слышен был только плеск волн о набережную, негромкие голоса посетителей, звон стаканов и приборов.

— Если я женюсь, Энни, — сказал он тихо, — надеюсь, что моя жена не позволит себе плохо относиться к моим старым друзьям и тем более ревновать. Она должна понимать мою дружбу с другими, будь то мужчины или женщины.

Из ближайших зарослей вьюна донеслось поддразнивание кукабурры.

Она так долго жила без любви, только теперь Энни поняла это. Тот вечер с Райаном все расставил на свои места. Ее чувства к Райану были собственническими и требовательными. Ревность — отвратительное чувство. Энни была благодарна Райану за то, что был с ней честен и не дал переступить границу приличий.

Проблема состояла в том, что Энни по роду своей деятельности знала многих мужчин, но ни они, ни она сама не знали, где кончается глава «НСУ Трэйдерс» и начинается просто женщина. Энни страстно хотела выбраться куда-нибудь, чтобы хоть немного отвлечься.

Удобная возможность вскоре представилась. Мельбурнская Ассоциация Судовладельцев пригласила Энни на торжество по поводу спуска на воду нового корабля с развлечениями, танцами, фейерверками и аттракционами. Торжество совпадало по времени с началом МУУМБЫ (аборигенское слово, обозначающее праздник в марте во время созревания винограда.). В «изумительном Мельбурне», по выражению «отцов города», Энни могла быть неузнанной хотя бы один вечер.

В 1883-м была достроена железная дорога между Новым Южным Уэльсом и Викторией, стальная лента протянулась через Альбери, пограничный город на Мюррэй-Ривер. Сев в поезд, Энни прибыла в Мельбурн. Незаметно, без фанфар, скромно. Отель, куда она въехала, располагался рядом с Сити-Сквер на Парис-Энд, где изящные деревья превращали улицу в тенистую аллею.

Обязанности по открытию праздника Энни предстояло выполнять завтра, поэтому вторая половина дня и вечер были в ее распоряжении.

Несколько разряженных по случаю праздника горожан уже вовсю буянили на Свансток-стрит рядом с рекой Ярра, иногда еще называемой из-за своего грязно-коричневого цвета Рекой, Текущей Вверх Дном. Это был живописный уголок города. Празднующие горожане веселились, перебрасывались шутками и, разумеется, выпивали неимоверно много спиртного. Толстый мужчина в костюме Арлекина стоял в каноэ на середине реки и что-то кричал в толпу, ничуть не заботясь о своих пассажирах, рискующих в любую минуту оказаться в воде.

Погода была просто превосходной, подняв Энни и без того неплохое настроение. Уличный торговец на Флиндерс-стрит продавал маски-домино, и она купила себе ярко-алую маску с черным ободком вокруг глаз, покрытую золотистыми блестками. Теперь она и в самом деле была инкогнито.

В королевских Ботанических Садах, в киоске с закусками, Энни купила себе лепешек и крема. Тут же подкрепилась, сидя на специально устроенной на обочине мощеной булыжником тропы скамейке с видом на Ярру. Вокруг распространялся плотный аромат экзотических цветов. Какаду, оппосумы и кролики смело, не боясь человека, подходили к Энни и составляли ей компанию.

Энни находила некоторое удовлетворение среди этого природного великолепия. Но влюбленные пары, прогуливающиеся по тропинкам под сводами переплетенных между собой деревьев или плывующие в лодках по неспешно текущей реке, только усиливали ее одиночество.

В чувственном уединении садов Энни вряд ли смогла отыскать себе союзника.

Или просто так думала, что не могла бы.

— Вы еще не были в самой красивой части парка, — раздался мужской голос слева от нее. Она обернулась, всматриваясь в наступающие сумерки, где маячил силуэт одетого в костюм пирата мужчины с болтающейся в ухе серьгой. — И что же это?

— Сказочное Дерево. — Он шагнул вперед, чуть косолапя, что сразу же выдавало в нем наездника. Кем он был — игроком в поло или стокменом, для нее не имело значения.

— Как вы догадались, что я не видела Дерева?

— Я следовал за вами с момента, как вы вышли из отеля.

Энни подумала, что звать на помощь бесполезно: она была одна или почти одна в глухом парке.

— Вы тоже остановились там?

— Я приехал в город, чтобы повидать сына. Он учится в Мельбурнском университете.

Энни улыбнулась, и мужчина улыбнулся в ответ. Он был достаточно крупным, но невысокого роста с привлекательной улыбкой, в которой было что-то беззащитное.

— Откуда вы?

— Эчука. У меня там пристань на слиянии рек Мюррэй и Кэмнэспи.

Энни оказалась права: романтический незнакомец оказался стокменом. Несмотря, что сам Тимоти Абернати вряд ли относил себя к их числу.

Они прежде не встречались, но Энни кое-что слышала о нем. Его пристань стала центром местной коммерции и торговли, претендуя называться австралийским Чикаго. Пристань могла принимать семь речных пароходов одновременно. В свои сорок с небольшим Тимоти уже похоронил двух жен.

Да, она слышала о Тимоти Абернати, и он слышал об Энни, но знал ли он, что одинокая женщина в парке была именно Энни Трэмейн? т — А вы? — спросил он, поставив ногу в черном сапоге на скамью и опершись руками на колено.

— Я туристка и приехала на открытие завтрашнего праздника.

— А что делаете сегодня вечером?

— Сегодняшний вечер для волшебства.

— Тогда давайте творить его вместе, вы не против? — предложил он ей свою руку.

Энни чувствовала, что поступает глупо, но оперлась на предложенную руку. Ей хотелось чего-то необычайного, романтического и вообще просто верить, что мужчину и в самом деле заинтересовала ее внешность.

— Сначала сказочное Дерево, миледи, а затем Китай-город.

Энни взглянула на него. Он был определенно крупным мужчиной.

— Китай-город?

— Самая подходящая часть Мельбурна для празднования Муумбы.

Они болтали о пустяках, прогуливаясь по направлению к дереву.

— Я часто думаю о том, чтобы, приехав в город на праздник, взять в аренду каноэ, но затем спросил себя: а зачем об этом беспокоиться? Такие вещи больше подходят для молодых, ищущих романтики, а в моем возрасте…

— Я думаю, что не только молодые имеют право на романтику.

Ни она, ни он не выдумывали подставных имен. Под нависающими ветвями сказочного Дерева мужчина написал свои инициалы.

— А ваши? — спросил он.

— «Э. Т.». — Она наблюдала, как он выводит ее инициалы сразу же под своими и обрамляет их силуэтом сердца.

Затем они направились в центр города, где по случаю Муумбы улицы были разукрашены и заполнены народом. Люди толкались, шумели, костюмы ряженых представляли все персонажи от Клеопатры и до кенгуру.

У крикливого уличного торговца Тимоти купил бутылку местного вина и предложил ей. Энни сперва отказывалась, но затем все же отхлебнула прямо из горлышка.

— Пряно, крепко и вкусно, — сказала она, едва не закашлявшись, переводя дух и при этом улыбаясь.

Китайский квартал на Литтл-Бурки-стрит представлял собой узенькую улочку с множеством магазинчиков, ювелирных лавчонок, прачечных и ресторанчиков. Декоративные бумажные фонарики, расписанные яркими кричащими красками, создавали впечатление, что, попадая на эту улицу, входишь в таинственный мистический мир. Аромат благовонных курений и сандалового дерева смешивался с запахом пряностей, жареной рыбы и манящим к себе ароматом зеленого чая.

Огромный плакат, написанный киноварью, приглашал посетителей в дом Фонга. Тимоти выбрал столик, расположенный так, чтобы было удобно наблюдать за происходящим на улице, и заказал чай.

— Я полагаю, что вина нам уже достаточно, — сказала Энни. — Я уже порядком захмелела.

— Ага, но сегодня вечером мы должны парить на крыльях веселья и радости. Это время для волшебства, разве нет?

— Почему вы последовали за мной?

— Какой бы мужчина в здравом уме смог бы устоять? Ваши красные волосы были зовом сирен.

Ее глаза расширились. — Вы ведь знаете, кто я?

В эту самую минуту по улице прошла процессия, сопровождаемая взрывами петард. Огромные красные змеи, трещащие факелы, пятидесятиметровые львы и драконы из папье-маше. Тимоти подождал, пока мистерийная процессия пройдет мимо, и затем сказал:

— Каждому известно, кто вы.

— Н-да, но мы ведь не были прежде друг другу представлены.

— Нет. — Краска прилила к его лицу. — Я видел, как вы расписывались в регистрационной книге отеля.

Энни почувствовала, как неприятно застучало сердце — сигнал, что восхищение мужчин, завязывающих знакомство, неискренне, и единственной их целью являлось достижение своих меркантильных целей.

Разве Тимоти Абернати предполагал, что пришествие железной дороги в безлюдную сельву разрушит его годами отлаженный бизнес?

Энни посмотрела в его усталые глаза и увидела, что должна была увидеть раньше: отчаяние. Но теперь она и сама ощутила отчаяние оттого, что обречена жить в одиночестве.

Ты победила, Нана.

 

Глава 13

1886

Дэн проглотил комок, подступивший к горлу. Наблюдая! как Луиза кормит грудью дочь, он вспоминал, как раньше думал, что никогда не сможет полюбить другого человека так же сильно, как Кай.

Десятимесячная Шевонна ворвалась к нему в душу и взбудоражила сердце своим еще никому не понятным языком и открытой улыбкой.

«У нее твоя утонченная красота, Луиза». — Разумеется, лицо Шевонны ни одной черточкой не говорило о том, что она его дочь. Ни единой черточкой.

Взгляд жены переместился на Дэна. Удивление, а затем и удовольствие отразилось в ее ровном, обычно бесстрастном голосе:

— Об этом еще рано говорить определенно, потому что ее глаза еще могут изменить цвет.

— И ее волосы. — Он потрогал кончиками пальцев кудряшки медового цвета. Радость, обретенная им в Шевонне, проложила между супругами мостик через реку конфликтов и дисгармонии.

— Рабочий Союз приглашает нас на благотворительный обед через две недели, ты не хочешь пойти?

Ее голос с ярко выраженным американским акцентом несколько смягчился. — Я не против, пожалуй.

Дэн и Луиза редко выходили вместе в свет в большинстве случаев потому, что Дэн, как правило, отказывался от любых предложений появиться в сиднейском обществе. Может быть, он просто не хотел встретиться со своей сестрой. Он слышал, она поднималась все выше в обществе, и теперь в списках приглашенных ее имя стояло в числе первых, несмотря на ее несколько эксцентричное поведение.

Легким движением Луиза поправила темно-красное домашнее платье и чуть смущенно улыбнулась. — Неудобно об этом говорить, но мне нечего надеть. Когда я вынашивала Шевонну и теперь, когда кормлю ее, я немного прибавила в весе, и прежние наряды мне уже малы.

— Значит, самое время обратиться к лучшему модельеру Сиднея. Ты стала слишком мила, чтобы отказываться от обеда из-за одежды, Золушка.

Дэн искренне раскаивался в своем недавнем безразличии к Луизе. Даже если бы они поженились при гораздо худших обстоятельствах, их брак заслуживал лучшего начала. Сразу же после свадьбы для новобрачных самое лучшее — уединиться в каком-нибудь глухом уголке, чтобы ничто не мешало налаживанию отношений. Чтобы некуда было бежать друг от друга и приходилось бы видеть только своего супруга.

Но безлюдные глухие места с безграничными просторами никогда не интересовали Дэна — ни Время Грез, ни Никогда-Никогда.

Он часто думал над тем, как укрепить свои отношения с Луизой, слишком часто, несмотря на то, что Союз для него всегда стоял на первом месте. Но с появлением дочери Дэн начал понимать, что же на самом деле было важным в его жизни.

Он сдержал данное обещание и даже сопровождал Луизу в походе по магазинам, портным и модельерам. Он ожидал, что ему будет скучно, но радость Луизы была такой неподдельной, что Дэн ни на минуту не пожалел о своем поступке. На каждом шагу, у каждой лавки Луиза оборачивалась и что-то радостно щебетала. Живость вернулась к ней.

Держа шляпу под мышкой, Дэн критически оглядел супругу и честно заметил:

— Последнее платье шло тебе больше.

Его опытный глаз подметил, как сильно располнела жена. Разумеется, это расстраивало Луизу. Несколько раз уже и после рождения дочери, когда они занимались любовью, Луиза казалась отстраненной, как будто не хотела отдаваться чувству. Смерть матери после долгой болезни присовокупилась к ее скверному душевному состоянию.

В первое время совместной жизни способность Луизы растворяться в событиях и чувствах восхищала его, ведь в обычное время она контролировала свои чувства и внимательно следила за собой.

Дэна интересовало, вернется ли к ней эта способность или же она утрачена навсегда.

А его собственная чувственность? Что с ней случилось? Нет, он не потерял к Луизе сексуального влечения, здесь скрывалось что-то совершенно другое…

— Дэн? — Луиза остановилась перед мужем. Бледно-лиловые юбки из тафты делали ее значительно толще и массивнее, чем она была на самом деле. Она нахмурила брови.

— Для простого человека с улицы ты слишком хорошо разбираешься в одежде. г Он смутился.

— Это просто от непосредственности моей натуры. Мне кажется, что каждый здравомыслящий человек способен отличать хорошее от плохого.

Луиза не захотела больше вдаваться в подробности и пытать его дальше, но Дэн не был уверен, что такое объяснение удовлетворило бы даже его самого. Некая раздвоенность повергала Дэна в угнетенное состояние, заставляя чувствовать себя по уши в дерьме. Дэну приходилось скрывать свое прошлое и от Луизы, и от ее отца, что угнетало его с каждым днем все больше. Фрэнк, приходивший в гости, не подавал вида, что знает Дэна совершенно с другой стороны.

Вопреки ожиданиям Филлипса, Дэн проявил себя как вполне благовоспитанный молодой человек и даже несколько более образованный, чем сам американец, вызвав этим его невольную зависть. Наверное, из-за этого, из-за Луизы и теперь Шевонны Филлипс относился к Дэну более прохладно, чем положено тестю, и весьма неохотно инвестировал предложенную Дэном программу прокладки железной дороги через континент.

Дэн верил в предприимчивость, но его интересы были прикованы к чему-то большему: к крепнущей Рабочей Партии, которая была против вывоза канаков с островов для работы на сахарных плантациях.

К тому же большая часть партии выступала против усиливающегося национализма и придерживалась весьма либеральных взглядов. Рабочая партия нагнетала враждебное отношение к Старому Свету с его наследственными привилегиями, разделением общества на классы, неравенством — все, что для Дэна воплотилось в компании «НСУ Трэйдерс».

«Железная дорога соединит Сидней и Рерс», — говорил он Уолтеру. Они сидели в библиотеке, отделанной панелями из красного дерева, в доме на Элизабет-Бэй. Дэн подумал: интересно, знал ли Уолтер о том, что красное дерево привозили в Австралию на судах «НСУ Трэйдерс»?

Уолтер фыркнул:

— С таким же успехом вы могли бы приказать ветру остановиться и командовать приливом. Видали ли вы когда-нибудь настоящую сельву?

Дэн сухо улыбнулся:

— Случалось.

— Тогда вы должны представлять себе все трудности. Вам придется проложить путь через Нолларборскую равнину, это один из самых малоосвоенных районов мира, где еще не ступала нога человека.

— Об этом следует поразмыслить как следует, — сказал Дэн, набивая трубку. Транс-Австралийская магистраль, если вы финансируете ее строительство, принесет вам колоссальные прибыли.

И заодно вгонит гвоздь в гроб Австралийской континентальной торговли, до сих пор бывшей монополией «НСУ Трэйдерс», которая принадлежала его сестре.

 

Глава 14

1890

Когда экспансионистский бум пронесся по Австралии в начале 80-х, Энни стала подумывать о том, как выйти из неизбежного упадка без особых потерь. Одна из задумок состояла в перераспределении и аккуратном вложении ее доли в компании. Другая сочетала в себе как деловые, так и частные интересы.

Вот уже в течение нескольких лет Энни систематически скупала шерсть по всему свету: шотландскую, американскую, аргентинскую. Объяснив свою стратегию Райану, она помолчала, откинувшись на кресло, а затем добавила:

— Я даю вам, Райан, сенсацию года. Он раскурил свою сигару и спросил:

— И что же это за сенсация.

— Я наводню рынок шерстью. Она давала ему фору за прежние обиды, но на лице Райана не отразилось ни тени удивления. Он выпустил облако дыма.

— Почему вы собираетесь сделать это, когда у вас самой одно из крупнейших ранчо в Австралии, не сравнимое с большинством других?

— Я тайно собью цену — не имеет значения, как низко она упадет, — чтобы единоличникам стало невыгодно продавать шерсть.

— Я спрашиваю, почему?

— Я хочу сделать банкротом этого морально разложившегося типа.

В тумане табачного дыма глаза Райана сузились.

— Майка Гаррисона?

— Да.

— А кто следующий в вашем списке? Она посмотрела на последний выпуск «Сидней Диспэтч», лежавший на столе. Эта националистическо-изоляционистская газета на все лады расхваливала Дэна Варвика, выставившего свою кандидатуру на выборах от новой независимой Рабочей Партии.

— Я кажусь жестокой, да, Райан? Но если бы я поддавалась каждому мужчине, который хотел бы поставить меня на место, то «НСУ Трэйдерс» теперь уже просто не существовало бы. — Она указала на статью о Дэне Варвике. — Если этот человек победит на выборах, то на долгое время будет контролировать парламент и диктовать свои условия скотопромышленникам, горнодобывающим и судоторговым компаниям. Вот и ответ на ваш вопрос, Райан: следующим в моем списке стоит Дэн Варвик.

— И если вдруг я стану в оппозицию к вашей политике в своем издании, то следующим стану лично я?

Энни отвела свой взгляд от черных глаз Шеридана.

Аккуратно подстриженные, все такие же черные, несмотря на его сорок с лишним лет, усики вздернулись.

— Вот почему вы не позволяли мне любить вас, как любят женщину, — сказал он приглушенно. — Потому что в этом случае вы стали бы зависимой от меня, не так ли? А это величайший грех для женщины, согласно утверждениям вашей бабушки Нэн Ливингстон, разве нет?

Она поднялась из кресла и гордо вскинула голову с копной темно-каштановых волос, которые, казалось, вдруг заполыхали в солнечном луче, проникавшем в комнату через большое окно. Связь Шеридана с Мэри МакГрегор, если она и имела место, пройдет, как проходят мимолетные увлечения, в то время как их дружба останется неизменной. Но разговор о любви застал Энни врасплох.

— Ну, а если я вам позволю любить себя, гарантирует ли это мне неприкосновенность от ваших журналистских нападок?

Извиняющаяся улыбка тронула кончики его усов:

— Нет.

Энни слегка усмехнулась, а когда лицо Шеридана выразило недоумение, улыбнулась слишком игриво. Многим мужчинам эта улыбка могла бы показаться распутной. — После долгих лет ожидания, Райан, я кажется, готова заняться с вами любовью.

Холодная, властная Энни Трэмейн, которая всегда контролировала свои чувства, сейчас нервничала. Нервное состояние перед деловой встречей, обедом или заседанием Совета Директоров было сродни профессиональному азарту. Энни всегда могла взять себя в руки, принимая деловое решение, анализируя причины, собирая всевозможную информацию и определяя худший из вариантов. Этот длительный процесс давал ощущение спокойствия и придавал уверенности.

Энни рассматривала намеченную с Райаном Шериданом встречу в той же аналитической манере. «Да, нервничаю, — размышляла Энни, а почему бы и нет»? Ведь с момента, когда она последний раз была в постели с мужчиной, прошло уже очень много лет. О Боже, почти одиннадцать лет! Она уже не выглядела столь моложавой, как раньше. За годы тяжелой работы у нее не было достаточно времени даже чтобы просто постоять перед зеркалом. Сейчас Энни была слишком худа и даже костлява. Остались только запавшие глаза и впалые щеки.

Она провела рукой по шелковой ткани платья у себя на груди. Мужчины хотят женщин, мягких женщин, с пышными формами, а у нее… Да что там говорить, ей следовало получше заботиться о своей внешности.

Слезы навернулись на глаза у Энни. Что случилось со Временем Грез, как это могло произойти? Все, чего она хотела, — прожить свою жизнь на ранчо. Иногда она думала, что Дэн счастливее ее. Он ушел от всего этого, возможно, даже умер.

— Как бы то ни было, но теперь поздно что-либо менять, — думала она, стоя у высокого окна Ориент-отеля, выстроенного в стиле Регентства. Престижный старый отель возвышался над набережной Циркуляр-Квэй, месте высадки Первого Флота почти сто лет тому назад, и Тэнк-стрим, небольшой рекой, ранее снабжавшей Сидней пресной водой. Вид из окна радовал глаз.

Широкая Бридж-стрит пересекала реку по мосту, а на набережной возвышался лес мачт пароходов и парусников, большая часть из которых принадлежала «НСУ Трэйдерс».

Стук в дверь прервал ее размышления о себе и о компании, причем Энни не могла четко определить, где начинается одна и заканчивается другая мысль.

— Да?

— Ваш обед, мисс Трэмейн.

Энни пошла к двери и немного задержалась у висящего в комнате овального зеркала, чтобы поправить прическу. Несколько рыжих прядей падало на затылок, остальные были уложены спиралью наподобие императорской короны. Под темно-каштановыми бровями вразлет снова был сосредоточенный, пронзительный твердый взгляд карих глаз.

Хорошо — она снова контролировала себя.

Официант в красной ливрее вкатил в номер столик на колесиках и встал в ожидании, пока она поднимала крышки различных судков, проверяя их содержимое. Обед состоял из сочного жареного фазана, супа с фрикадельками, тостов с сыром, фруктов со льдом и пудинга, хорошо пропитанного бренди. Вино было охлаждено как следует.

Энни одобрительно кивнула.

— Поставьте столик вон туда, — сказала она, указывая на пространство между обитым ситцем диваном и стоявшим рядом с ним пухлым креслом такой же расцветки.

Когда официант обернулся, Энни заметила в его руке конверт.

— Один джентльмен попросил передать это вам, мисс Трэмейн.

Ничего не подозревая, она взяла белоснежный конверт:

— Спасибо, пока все.

Как только дверь за официантом закрылась, Энни распечатала письмо, развернула сочно хрустящий лист бумаги и прочла:

«Моя дрожайшая Энни.

Я знаю, джентльмен никогда не станет перечить даме, но как бы то ни было, я не имею наклонности исполнять что-либо по приказу. Вы не готовы к этому так же, как и я. Наша любовь сохранится до более подходящего момента…

Ваш покорный слуга».

Она уставилась на затейливую подпись Райана. Ярость запылала, как лесной пожар. Энни схватила тяжелую, полновесную серебряную крышку от блюда с фазаном и изо всех сил швырнула ее в стену. От сотрясения со стены сорвалось зеркало в массивной раме, грохнулось на пол и разлетелось на тысячу серебристых осколков.

С испугом Энни смотрела на плоды своей необузданной ярости. Никогда прежде — ни в годы гнета Наны, ни позже на посту главы «НСУ Трэйдерс» — она не теряла контроля над своими эмоциями. Это было непозволительной роскошью для женщины, облеченной такой ответственностью и властью.

Кулаки медленно разжались, постепенно на строго очерченных губах появилась улыбка. Затем Энни расхохоталась, и этот смех сотрясал ее худенькое тело. Иметь тело, дрожащее от переполняющих его чувств, Господи, это удивительное ощущение!…

— Ты поедешь на лучшем из них, сынок, — обратилась Энни к Брендону. О да, он был прелестен. От отца он унаследовал высокий рост и таинственную кельтскую красоту.

Взволнованно Энни наблюдала, как Брендон вновь садился на необъезженную лошадь. Жеребец явно решил, что не позволит оскорбить себя наездником. А ее девятилетний сын, напротив, видимо, решил стать наездником во что бы то ни стало.

Стокмены, англичане и аборигены окружили кораль и громко подбадривали Брендона. Пыль поднималась столбом. Белый брамби (австрал, необъезженная лошадь.) скакал как бешеный. Он брыкался, лягался, приседал на задние ноги и вставал на дыбы, стараясь сбросить с себя седока. Брендону чудом удавалось удержаться в седле.

Появление Зэба, который мастерски укрощал любых лошадей, несколько успокоило Энни. Если бы наследнику Времени Грез и «НСУ Трэйдерс» угрожала какая-то опасность, абориген тут же вмешался бы.

Она взглянула на него, и белозубая улыбка Зэба приободрила ее. Неизменная палочка в носу даже не шелохнулась.

Еще девочкой, воспитываемая своим отцом Синклером, Энни научилась правильно вести бухгалтерские книги и счета ранчо, умела загонять и стричь овец, ловко, как заправский стокмен, управлялась с конем и лассо. После смерти родителей бабушка силой увезла Энни с ранчо и заставила изучать тонкости морской торговли.

Она размышляла обо всех этих годах унижения, когда ее попросту игнорировали, как нежелательного близнеца, наследника. На мгновение Энни почувствовала накопившуюся за все это время злость на Нану.

Нана, я заплатила огромную цену, чтобы следовать по твоим стопам, но нельзя и от Брендона требовать того же.

Энни решила дать сыну возможность почувствовать вкус обоих миров — «НСУ Трэйдерс» и Времени Грез. Брендон должен сам выбрать между ними, и если он того захочет, то сможет выбрать оба мира.

— Сейчас самое время, чтобы вы позволили ему стать мужчиной, — сказал Зэб, обернувшись к ней. — Пришло время для других короборов, мисс Энни.

Сможет ли она отпустить своего сына на туземную церемонию посвящения в мужчины? Слишком долго находился он под ее женской опекой. Но ему нужно мудрое мужское руководство для воспитания мужского духа и характера.

Именно потому, что аборигены жили в полном согласии с природой, они и были настоящей страной. Баловэй однажды сказал Энни:

— Белый человек не умеет мечтать, у него другой путь.

И этот путь противен природному, потому что приводит к окончательному разрушению и мира, и человека.

— Я пришлю тебе Брендона будущим летом, Зэб.

Она подставила свое лицо, покрытое слоем пудры и румян, жаркому полуденному солнцу и зажмурила глаза, чувствуя разливающиеся по телу тепло и покой. Когда она возвращалась из Сиднея во Время Грез, с ней всегда происходило нечто подобное.

На этот раз это было бегство от Райана, отказавшего ей.

Нет, на самом деле Райан вовсе не отказал ей, он просто не покорился ее приказу, а желание приказывать уже вошло у Энни в привычку. Да, как всегда, он заслужил ее невольное восхищение и поддержку, оставаясь при этом верным своим принципам перед лицом надвигающегося финансового краха и опасностью потерять ее и то, что она представляла: власть, силу, богатство и положение в обществе.

Она знала, что Райан любил ее. Его письмо, лежавшее на ночном столике, недвусмысленно говорило об этом. Но оно также говорило и о том, что должна сдаться. «Эти платонические отношения могут продолжаться вечно. Или стать чем-то гораздо большим, но нам обоим придется склониться, уступить. Сможете ли вы это сделать, Энни? Сможете ли вы согласиться на компромисс брака?» Она знала, что любит его, но брак? Черт тебя дери, Райан Шеридан, я не могу пасть так низко даже ради тебя!

Райан Шеридан сидел за своим столом в позе, которая могла бы показаться фривольной, присутствуй здесь Энни, и наблюдал за своим посетителем поверх пальцев, переплетенных наподобие прицела винтовки, которую наводят на цель.

Сегодня объектом его внимания была не Энни, а ее брат-близнец Дэн Варвик.

Постепенно жизнь показала Дэну, кем он был на самом деле. Она научила его быть независимым, самому думать и принимать решения и в конце концов вести за собой других. А Нэн Ливингстон всего лишь надеялась иметь его после себя, пока он не станет настоящим мужчиной.

— Не хотите ли вы сказать мне, почему согласились стать посредником между Союзом и судовладельцами? — перехватил инициативу Дэн.

Шеридан откинулся на спинку кресла.

— Мы уже некоторое время знаем друг друга, Дэн, и я верю, что вы честны и у вас самые благие намерения. Я знаю, что вы заботитесь о людях и стране, но неужели вы и в самом деле думаете, что забастовка докеров служит интересам Австралии?

— Она послужит интересам рабочих. Шеридан кивнул.

— Вы искренне в это верите. Я в это верю. Мисс Трэмейн в это верит. Давайте будем помнить об этом, когда под реальной угрозой забастовки попытаемся обсудить этот вопрос.

«Судовладельцев на этой встрече будет представлять Энни Трэмейн?» Дэниел думал, что она будет слишком занята и направит кого-нибудь из высшего руководства «НСУ Трэйдерс».

— Эта проблема так же важна для нее, как и для вас. Вы и Союз выступаете против импорта дешевой рабочей силы, а ведь это обратная сторона одной и той же медали, не так ли?

Воспоминание о жестоком обращении с канаками и видение пленившего его мягкого смуглого лица Кай захлестнули Дэна.

— Да, — совершенно безучастно прозвучал короткий односложный ответ.

Мисс Трэмейн и сторона, чьи интересы она представляет, рассматривает эту забастовку не только как акт, направленный против предпринимательства, но и как проявление расизма. Вот еще один повод для всплеска националистических чувств… «Австралия для австралийцев!.. Сохраним чистоту белой Австралии!.. Белая Австралия!..» Подобные лозунги уже сегодня вынесены в заголовки некоторых газет.

— Компромиссы нежелательны, но… — Дэна прервала Энни, вошедшая в комнату без предварительного уведомления секретаря. Держа голову высоко поднятой, она заняла кресло напротив Райана и расправила юбки, как это делала королева Виктория, встречаясь со своим кабинетом и премьер-министром.

— Я полагаю, вы и есть мистер Дэн Варвик?

— До сих пор меня называли так. Наблюдая, как на лице Энни отразилась вся гамма чувств — она несомненно его узнала — он не смог сдержать удовлетворенной усмешки, заигравшей на губах.

Побледнев, она почти прошептала:

— Дэниел…

Шеридан вопросительно уставился на него.

— Сестра встречает блудного брата, — ответил Дэниел, иронически усмехаясь.

Как-то незаметно вся величественность Энни Трэмейн куда-то улетучилась, слезы покатились у нее из глаз, губы задрожали.

— Все эти годы у меня душа была не на месте. Ты даже не знаешь, как я искала тебя. Я нанимала детективов, чтобы они обшарили каждое поселение в Австралии. А ты, оказывается, здесь, что случилось…

— Я не могу себе представить, что у тебя есть душа. Особенно теперь, когда ты управляешь целой империей. Ты стала такой же, как и Нэн. Ты всегда боролась за счастье других, забывая при этом, что у них есть собственное мнение на этот счет.

Она вздрогнула как от удара.

Все было против их примирения, считал Дэн, не только разница в детстве, но и взгляды на иммиграцию, рабочих и предпринимательство.

— Все, чего ты хотела, Энни — «НСУ Трэйдерс», — безжалостно продолжал Дэниел, — и теперь ты имеешь ее, если, конечно, сумеешь сохранить компанию вместе с ранчо.

Сказав это, он оттолкнул кресло и вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.

 

Глава 15

1893

Брендон выглядел юношей, хотя ему не было еще и двенадцати. Высокий и стройный, как эвкалипт, мальчишеское тело прямо лучилось энергией, лицо вытянулось и черты стали резче, подбородок тверже, а уши оттопырились. По мере того, как тело росло, оно теряло детскую грацию.

Сегодня Брендон был обеспокоен. Он стоял на веранде Большого дома и всматривался в темно-синее пятно на вершине дальней горы. Между ними больше ничего не было, только кроваво-красный песок да нелепые баобабы — длинные и гротескные, толстые и коренастые, как гномы. Саванна казалось странным сверхъестественным прибежищем монстров.

Мать уехала из Времени Грез вчера, оставив его здесь на все лето, чтобы он кое-чему научился у аборигенов.

Эти чертовы аборигены! Нет, с Зэбом все в порядке, но за каким чертом он должен учиться читать следы и выслеживать дичь, — если живет в городе и там ему это не нужно?

Правда, Вена, Зэб и Баловэй знали несколько чудодейственных секретов, и Брендон надеялся, что его научат им. К тому же учиться этим вещам ему велела мать. Но секреты и манили, и пугали.

А если он не сумеет чего-нибудь? Если он недостаточно мужественен? А вот мать никогда не сдавалась, она могла, а ведь даже не была мужчиной…

— Ты готов, парень?

Он обернулся. Зэб стоял у калитки. Он был одет по-европейски, но палочка, торчавшая в носу, выдавала его принадлежность к другой культуре. Мать говорила ему, что Зэб способен угадать следы овец по одной лишь сломанной веточке. По столь незначительной примете он мог определить не только, кто прошел здесь с овцами, но и когда это произошло: день назад или больше.

Брендон закивал головой. — Да. — Его голос прозвучал, как кваканье лягушки.

— Мы идем к Никогда-Никогда и священным местам.

— Я оденусь?

— Тебе это не нужно.

Мальчик нехотя кивнул головой и судорожно сглотнул.

Они с Зэбом пошли пешком. Баловэй был слишком стар для такого путешествия. Он, как рассказывала Брендону мать, «собирался сменить жизнь». Почему она не называла это смертью, как все нормальные люди?

Идти с Зэбом было все равно, что следовать за пауком по его паутине. Зэб шел впереди Брендона, старательно следившего за маячившей перед ним курчавой черной головой. Зэб переоделся в кожаный плащ и вооружился копьем и бумерангом, заткнутым одним концом за набедренную повязку.

Несколько миль они прошли по голой равнине без единого деревца, затем появились солончаки и известковые почвы. Однажды прошли через эвкалиптовую рощу, где тропа извивалась меж деревьев, как змея. Несколько раз на пути им попадались куполообразные строения термитов в два раза выше Брендона.

Брендон не замечал, как ландшафт постепенно менялся. Вдруг оказалось, что они с Зэбом карабкаются по крутому склону среди изломов и трещин в охряных скалах.

Наконец они вышли к глубокому каньону, на дне которого бурлила быстрая горная речка. В глубине каньона по обеим сторонам русла росли плакучие ивы и едва пропускали солнечный свет. Брендон чудовищно устал и сразу же повалился под деревьями, наблюдая, как Зэб ловко управляется с копьем, добывая окуней им на обед.

Спокойствие и тишина вечера подействовали умиротворяюще на Брендона. Свежий воздух, аппетитный запах жарящихся окуней, шипящих на костре, уверенные движения Зэба.

Скорее всего, это просто пеший поход, чтобы испытать меня на выносливость, — подумал Брендон, засыпая и не ожидая от завтрашнего утра ничего особенно приятного для себя.

На следующий день путешественники шли преимущественно по пересеченной местности, изрезанной трещинами и усеянной скалами. Ноги Брендона покрылись волдырями. Несмотря на шляпу, у него сильно обгорела шея. Брендон очень устал, каждый шаг, каждое движение с трудом переставляемых ног было для него героическим деянием.

Наконец они вышли к небольшому каньону, склоны которого покрывали буйные заросли папоротника и невысоких деревьев. До ушей Брендона доносилось приглушенное бормотание журчащей внизу воды. От одной только мысли о чистой холодной воде рот наполнился слюной, и даже воздух, казалось, стал прохладнее.

Зэб пошел по тропинке, которая уводила в глубину зарослей, извиваясь между нависающих над ней валунов и заканчиваясь на песчаной отмели под сводами шелестящей листвы чайных деревьев. Берега речушки были из мелкого наносного песка. Лишь чистое, ясное пение птиц отражалось от скал и нарушало тишину этого места.

— Это дух женщины, зовущей своего возлюбленного, — сказал Зэб. — Мы отдохнем, подкрепимся и затем приступим к тренировке для посвящения.

Брендон собирался спросить Зэба, что за тренировка его ожидает, но передумал. Скоро и так все узнает Он узнал это слишком скоро.

Первые несколько недель были посвящены выживанию в первобытных условиях. Совершенно голый, в набедренной повязке из шкур, Брендон учился ловить и готовить речных раков, отыскивать яйца эму. Жир эму использовали как защиту от ветра и палящих солнечных лучей. Эвкалиптовые дрова, вонявшие мочой, придавали, как ни странно, приготовляемой на них пище удивительный аромат.

Мальчик научился отыскивать ежевику среди плотных зарослей буша, собирать дикий мед, карабкаясь по деревьям с ловкостью обезьяны, когда голые ноги не уступают по ловкости рукам, а также собирать большими пальцами ног улиток.

Зэб учил его плести рыболовную снасть из размочаленных древесных волокон и с помощью одной лишь бамбуковой палки и веревки вылавливать целый косяк рыбы. Брендону показали, как из веток и лиан соорудить себе жилище, как с помощью бумеранга добыть дикую индейку и остановить копьем убегающего эму. Он научился подражать блеянию кенгуру. Внимательно следил, как Зэб, взобравшись на самую макушку дерева, сбивал гнездившихся там птиц и подбирал их у подножия, когда они падали вниз.

Но все это не шло ни в какое сравнение с охотой на мотыльков. Зэб привел Брендона на поляну, сплошь усеянную белоснежными маргаритками, где запах вереска наполнял воздух и от которого кружилась голова. Абориген, одетый в шкуру кенгуру, растянул сеть, искусно сплетенную из древесных волокон, а Брендону только и оставалось, что сотнями извлекать из нее мотыльков и опускать их в горячую золу. От них шел приятный ореховый запах.

— Мотыльки делают толще того, кто их ест, — сказал Зэб, смеясь и похлопывая себя по раздувшемуся черному животу. Чем дольше Зэб находился вне цивилизации, тем чаще в его языке проскальзывали древние, почти поэтические высказывания.

Он продемонстрировал величайшее умение сосредоточиться и удивительные терпение и выносливость, просиживая часами в совершенно неподвижной позе над ручьем с копьем в руке, ожидая проплывающих рыб. Брендон уже отчаялся достичь какого-либо успеха в этом деле, но на третий день он поймал-таки свою первую рыбу и так радовался, что Зэб приказал ему положить копье на землю, чтобы случайно наступив, не сломать древко.

Когда зацвели все остальные растения, Зэб сказал мальчику, что аборигены знают: далеко в океане рыбы уже нагуляли жир и скоро придут к побережью, и тогда начнется рыболовный сезон.

Руки Брендона были разбиты в кровь и страшно болели, когда он пытался сделать нож из обсидиана, откалывая от него кусочки другим камнем. Но все-таки получившийся нож стал достойной наградой за все мучения.

Совершенно измотанный к вечеру, мальчик лежал на спине и смотрел в небо. С тех пор, как человек научился ориентироваться по звездам, он знал, что Южный Крест всегда указывает на север. Брендон чувствовал, как погружается в этот звездный мир. Нечто умиротворяющее и утешающее было в поиске Южного Креста, вытянувшегося вдоль своей оси. Он был как бы указующим перстом в мире неопределенности.

Прошло более месяца, и Зэб, наконец, привел Брендона на плато из монолитного плоского камня площадью около шестисот футов. Из него пробивался тоненький ручеек. На отвесной стене, ограничивающей плато с одной стороны, Брендон увидел сотни изображенных на ней фигурок, располагавшихся на уровне его глаз: люди, духи, кенгуру, игуаны, ехидны и множество всяких рыб. Настоящая картинная галерея, где нарисованные красной и желтой охрой и белой глиной картины являлись символическим изображением жизни этих малонаселенных пустынных мест. Она просто поражала воображение.

— Это священное место Радужных Грез, — с тихим благоговением в голосе произнес Зэб.

В этот же вечер Зэб сложил костер. Сидя напротив Брендона, он начал свою историю Времени Грез, которая объясняла связь и взаимозависимость всего сущего между собой. Это относилось и к далекому прошлому, и имело свое продолжение в необозримо далеком грядущем.

В свете костра, казалось, пылает и само лицо аборигена. Его голос отражался от скалистых стен и возвращался эхом. Казалось, говорит посланец из другого мира.

— Давным-давно, еще до Времени Грез, когда и само время не исчислялось, у Земли не было собственной формы, она была неопределенной и зыбкой. И тогда пришла могущественная Змея-Радуга Алмуди. И это было началом Времени Грез. — Зэб указал на скалу, где охрой была изображена змея. — После того, как змея помогла небесным героям в сотворении мира, она расщепила скалу и проделала себе дорогу вот там, — кривой палец указывал на вертикальную расщелину в отвесной стене. — Змея-Радуга сотворила холмы, каменные арки и своды, глубокие пещеры и озера. Каждый год она приносит на себе дождь и возрождение жизни. В это время ее можно видеть как радугу.

Сказание дало возможность Брендону понять, что все, что с ним было прежде, являлось лишь подготовкой к чему-то еще, и он терялся в догадках, что же это может быть. Пока Зэб говорил, Брендон всматривался в призрачные фигуры, вырисовывающиеся в пламени огня. Внезапно из темноты появился абориген в набедренной повязке из листьев вокруг талии. Ничего не сказав, он тихо расположился у костра.

Зэб говорил, и голос его разносился в ночи. Он говорил о Мимах, неуловимых духах, живущих в скалах:

— Мимы так тонки, что даже самый слабый ветер способен сломать их тонкие длинные шеи.

В это время появился еще один гость. Гирлянда из раковин свисала с его шеи, обвивала туловище и бедра и доходила до лодыжек. Он также сел у костра и присоединился к ним.

Зэб невозмутимо продолжал историю о Мимах. — Только когда стоит совершенно тихая, безветренная погода, они иногда выходят, чтобы немного поохотиться и порисовать. Если кто-то идет или поднимается ветер, Мимы тут же прячутся в скалах. Скалы, раскрываясь, принимают их в свое лоно и, как только Мимы спрячутся, тут же закрываются за ними. Люди должны быть осторожными, ибо иногда Мимы заманивают их за собой в скалы, а когда люди заходят туда, Мимы закрывают вход.

Еще один абориген появился у костра, но к этому времени Брендон уже несколько пообвыкся и старался не замечать этих призрачных визитеров, которых набралось уже около дюжины. При этом Брендон был совершенно увлечен рассказом Зэба.

— А когда Мимы выходят?

— Каждый вечер, но мы не можем их видеть. Они оставляют нам знаки своего присутствия, как, например, этот листок или просто какой-нибудь рисунок.

Брендон вдруг почувствовал какое-то щекотание под своим скальпом, который стал как-то внезапно тесен.

— Белые учат аборигенов в своих школах, — продолжал Зэб. — Аборигенов, забывших всю важность Времени Грез. Если некому будет вспомнить старые обряды и ритуалы, то жизнь на Земле прекратится.

Зэб замолчал и посмотрел на Брендона пронзительным взглядом.

— Готов ли ты для такого ритуала, можешь ли принять свое тайное имя?

В глубине души опасавшийся, что еще не готов, Брендон все же знал, что должен тотчас принять решение, возможно, одно из самых ответственных в своей жизни. Он судорожно сглотнул.

— Да.

— Хорошо. Тогда и мы готовы к ритуалу посвящения.

Ритуал показался достаточно простым. Зэб набрал в пригоршню белой глины с берега ручья.

— Сначала ты должен оставить след своей руки на стене.

Брендон с интересом наблюдал, как Зэб разводит глину водой из ручья, а затем набирает в рот получившуюся краску. Держа руку Брендона напротив скалы, рядом с изображением Ястреба Грез, он выпустил струей краску изо рта, чтобы получился трафаретный отпечаток руки.

Аборигены, внимательно наблюдавшие за происходящим, одобрительно загалдели и выразили свое отношение к событию неким подобием аплодисментов. Зэб произнес:

— Твоя рука оставила символ ответственности за полученное тобою наследство. Твое тайное имя теперь Вурунмарра, Хранитель Грез.

Брэндон подумал было, что церемония на этом закончилась. Он устал и хотел спать, но у Зэба на этот счет были свои планы.

— Мы будем танцевать.

— Что?

— Это заключительная часть твоего посвящения.

Зэб и другие аборигены начали разрисовывать свои обнаженные тела охрой и белой глиной.

— Охра — то же самое, что и кровь, а кровь дает жизнь зверям, если расписать себя соответствующим образом.

Старый абориген в набедренной повязке из листьев взял длинный пятифутовый шест, полый внутри, служивший в качестве трубы «диджериду», и начал в него дуть. Полилась резкая дрожащая мелодия, печальная и стонущая, как звуки волынки. Мужчина с гирляндой ракушек начал танцевать, и его ракушки бряцали в ритме танца, удивительно сочетаясь с ревом трубы. Казалось, деревья закружились вокруг костра под заунывную потустороннюю музыку, несущую в себе предсказание грядущего, которое можно уловить, если полностью включиться в это действо.

Теперь и остальные аборигены вступили в круг. Их хищно расписанные фигуры, двигающиеся вокруг огня, навевали на Брендона какое-то странное ощущение гордости, что он уже мужчина, и неизъяснимой причастности к происходящему. Зэб показал, что Брендону тоже следует принять участие в танце. И мальчик попытался подражать телодвижениям аборигенов и их гортанным выкрикам. Танец, освещаемый всполохами огня, продолжался несколько часов.

Когда же наконец танцующие остановились, Брендону показалось, что он упадет там, где стоит. И тут же начался другой ритуальный танец с весьма сложной системой шагов и изощренных движений ногами. Брендон изо всех сил старался подражать аборигенам и в какой-то момент уловил, что принимает в себя энергию и силу, исходящие от церемонии. Танцующие аборигены создавали атмосферу сильного возбуждения. Энергия пронизывала тело мальчика, он раскачивался, сучил ногами и руками и что-то выкрикивал, чувствуя какие-то родственные узы, связавшие его с этими людьми.

Ближе к рассвету Зэб и остальные аборигены прекратили свой танец. В трансе от внезапно охватившей его усталости, Брендон наблюдал, как к нему подошел Зэб. В каком-то непонятном оцепенении он позволил Зэбу взять себя за плечи и уложить на землю, вытянувшись во весь рост. Тут же другой абориген зажал ему рот, третий держал его за руки, четвертый связывал лодыжки.

Зэб возвышался над ним и сжимал в руке тот самый каменный нож, который Брендон сделал еще в начале месяца. Зэб сдернул с Брендона набедренную повязку, а один из аборигенов указал на пенис мальчика и выкрикнул:

— Кон-ду-ин!

Внезапный страх охватил Брендона.

Было очень много крови и непереносимая боль, пронзительный крик разнесся далеко вокруг, отражаясь эхом от отвесных стен. Обрезание было произведено самым первобытным способом. В какой-то момент Брендону показалось, что он теряет сознание. Его душа как бы оставила свое тело, чтобы наблюдать за дальнейшими событиями.

Сквозь туман мальчик услышал голос Зэба, возвещавший: «Теперь ты стал настоящим мужчиной, Хранитель Грез».

Отец ласково называл восьмилетнюю Шевонну Варвик Пшеничным Стебельком: она росла быстро, как злаки в Новом Южном Уэльсе. Худенькая, стройная, рослая для своих лет, девочка была превосходно сложена. К этому следует добавить, что Шевонна была очень непоседливым и беспечным ребенком.

Особенно сегодня. Вот уже три недели она разучивала свою роль в любительском театральном представлении, посвященном Юбилейному Дню, празднику, который напоминал о 26 января 1788 года, когда флаг Содружества впервые взметнулся над бухтой Сиднея. Главными героями пьесы были знаменитые персонажи, члены экипажей Первого флота, осужденные, солдаты и их семьи. Шевонна играла роль одного из двадцати пяти детей, половина которых была незаконнорожденными сыновьями и дочерьми осужденных женщин, а вторая половина — детьми моряков.

Только в 1868 году, всего лишь двадцать лет назад, ссылка в колонии была отменена после того, как более 162-х тысяч осужденных привезли в Австралию. Почти каждый австралиец имел в своей семье или среди своих предков осужденных. Но в семье Шевонны осужденных никогда не было. Ее мать приехала из Америки, а семья отца, насколько ей было известно, эмигрировала в Австралию, и теперь, кроме него самого, никого не осталось в живых.

Шевонна не представляла себе, как жили заключенные. Она не знала, что значит пасть духом или унизиться для того, чтобы выжить. Она скорее бы умерла, чем покорилась и сдалась.

Поэтому, когда ее мать стала репетировать свою роль, Шевонна тихонько прокралась наружу. Сиднейское театральное общество занимало бывший склад на пристани, ныне переоборудованный под любительский театр, который стоял совсем рядом с гаванью.

В гавань-то и направилась Шевонна. Девочку манили корабли, чьи паруса что-то нашептывали ей о дальних странах, где она никогда не бывала.

Но особенно ее внимание привлек небольшой торговый парусный барк «Элисса». Держа шляпу в руке, Шевонна с интересом наблюдала, как потные рабочие разгружали с трехмачтового барка огромные бочки.

— Построен в Абердене, — произнес мужской голос совсем рядом с Шевонной.

Девочка обернулась и уставилась на мужчину. Большой, со спутанной черной бородой, он напоминал ей друга и сотрудника отца Фрэнка Смита, только выглядел значительно моложе. Его глаза смотрели в направлении железного барка.

— Откуда он пришел? — спросила Шевонна.

— Сейчас — из Индии с грузом пряностей и джута, а на рассвете мы отправляемся за бананами в Таунсвилл, — он посмотрел на Шевонну. Может быть он решал, достойна ли она принять участие в настоящем приключении, не испугается ли шторма? — Хочешь посмотреть?

— Да.

— Тогда пошли со мной. — Мужчина взял девочку за плечо и повел по направлению к трапу среди снующих взад-вперед докеров. — Я капитан Ватсон, и если ты что-то хочешь узнать о кораблях, можешь спрашивать об этом у меня. Я отвечу на все твои вопросы. Я избороздил океан вдоль и поперек от Греции до Аляски.

«Элисса» была сравнительно небольшим торговым судном. Шевонна, жительница портового города, кое-что понимала в кораблях. Она прикоснулась к фальшборту, который ограждал палубу и плавно изгибался от носа к корме, повторяя обводы барка.

Выступавшая вперед носовая фигура, изображавшая какую-то богиню, наверняка повидала немало морей и теперь горделиво взирала на волны со своего поста, расположенного сразу под бушпритом. «Как королева», — сказал капитан.

Профиль королевы Виктории, который до того Шевонна видела на монетах, совсем не походил на богиню, но девочка не упомянула об этом.

— Можно мне подойти к штурвалу?

— Конечно. Оттуда ты ощутишь дыхание соленого ветра, как будто идешь под всеми парусами.

Взгляд из-за штурвала давал ощущение небывалой свободы. Отсюда Шевонна видела белые барашки волн, набегающие на нос корабля. Море манило ее к себе.

— Мы только что отремонтировали капитанскую каюту. Ты когда-нибудь видела секстант? Им измеряют углы между двумя точками, например, между солнцем и горизонтом.

Девочка тряхнула головой.

— Моряки используют секстант для того, чтобы ориентироваться по звездам, — добавил капитан.

Это звучало захватывающе — «ориентироваться по звездам». Словно необычайное приключение. Почему мальчики могут участвовать в них, а девочки нет…

— Пойдем со мной, я покажу тебе секстант.

Она прошла за мужчиной через темную кают-компанию к офицерским каютам. Капитанская каюта выглядела очень элегантно. Небольшой иллюминатор пропускал совсем немного света. В каюте стоял затхлый влажный запах.

— Секстант там, на столе, — сказал Ватсон.

Шевонна подошла к столу, заваленному раскатанными картами со странными пометками. И не успела как следует присмотреться, как услышала, что за ней закрылась дверь. Девочка обернулась. И тут раздался звук поворачиваемого ключа. Она осталась одна.

Внезапно девочка поняла, что здесь что-то не так, и попыталась подавить в себе страх, подступивший комком к горлу. Шевонна подошла к двери и попробовала открыть, но дверь была заперта. Уронив шляпу, девочка развернулась и подбежала к иллюминатору. Попытавшись открыть его, она зацепилась за торчавший из стены гвоздь и сильно поранила руку.

В каюте было душно и жарко. Шевонна осмотрелась вокруг, соображая, как бы отсюда выбраться. Солнечный луч, пробивавшийся сквозь иллюминатор, показал ей, что приближается вечер. А вечером этот человек должен вернуться.

Она услышала шаги где-то наверху и закричала. Она кричала и кричала до тех пор, пока у нее не засаднило в горле. Ничего. Или докеры не слышат ее, или их это не заботит.

С ненавистью, стараясь ни к чему не прикасаться, девочка оттолкнула от себя кресло, которое врезалось в обитую кленовыми панелями стену. Всю свою жизнь Шевонна была любима, о ней заботились и беспокоились, чтобы с ней не случилось ничего дурного. Теперь же она поняла, что сейчас с ней происходит что-то по-настоящему ужасное.

Мать будет волноваться за нее, но ведь она не знает, где ее искать. Даже если ее кто-то и видел на борту «Элиссы», то он не подумает об этом ничего плохого, о чем следовало бы сообщить, а если и сообщит, то уже будет поздно и придется ждать до рассвета.

Слабый луч заходящего солнца отразился на противоположной стене. Скоро, очень скоро этот человек должен вернуться. Девочка ощутила, как у нее подвело живот, как ее стало бросать то в жар, то в холод.

В каюте быстро темнело. Слезы покатились у девочки из глаз. Она хотела домой. Она хотела к отцу и матери, она больше не хотела приключений — никогда-никогда!

Кто-то спускался в кают-компанию. Шевонна задрожала. У нее перехватило дыхание и гулко забилось сердце. Дверь внезапно распахнулась, и девочка вскочила на ноги. Капитан не произнес ни слова, а просто посмотрел на нее. Закрыв за собой дверь, он снова запер ее на ключ. Шевонна попятилась так далеко, насколько смогла, пока стол не отрезал пути к отступлению.

— Выпустите меня!

Мужчина облизал губы дрожащим языком, было видно, что он заметно нервничает.

— Я не причиню тебе вреда, если будешь делать все, что я тебе скажу.

— Мой папа — член парламента. Он будет искать меня, он может арестовать вас за это.

— Но не в открытом море. — Мужчина снова облизал губы, а затем улыбнулся. — Я просто хочу прикоснуться к тебе.

— И вы отпустите меня?

— Да.

Он положил свою руку девочке на грудь.

— Еще нет груди. Я так скучал, оттого что у меня на борту нет детей.

Шевонна содрогнулась.

Мужчина стал на колени и попытался, засунув руку под короткую юбку, стянуть с нее панталоны. — Такие стройные хорошенькие ножки…

Девочка задохнулась от гнева. На столе позади себя она нащупала массивный корпус секстанта и изо всей силы опустила прибор на голову мужчины, но достаточно, чтобы мужчина на мгновение вышел из строя. Струя ярко-красной крови залила капитану глаза и ослепила его. Взвыв от боли, он схватился за голову руками и попытался подняться с колен. Рука девочки быстро нашарила в кармане его куртки ключ от двери. Стремглав выскочив за дверь, она пробежала по темной кают-компании, а затем по палубе. Наверху никого не было, и никто ее не остановил.

Шевонна долго не могла отдышаться. В груди у нее все горело огнем. Наконец, пробежав по трапу, она устремилась по пустынной набережной прочь от гавани.

Когда она достигла Виллэдж-Грин и Церкви Святой Троицы, там уже никого не было. В приходском зале девочка нашла настоятеля. Седовласый пожилой мужчина сразу же узнал ее. — Дитя-дитя, твои родители очень беспокоятся о тебе.

Она, заикаясь, выдавила из себя:

— Меня замкнули в одном из этих складов. Я кричала, но никто не услышал меня.

Священник протянул ей стакан воды. — Садись и отдохни. Теперь с тобой все будет в порядке. Как ты выбралась оттуда?

Девочка глотнула прохладной воды и, не задумываясь, ответила:

— Какой-то старый моряк. Он был пьян и уснул прямо под дверью. Он услышал мои крики и помог мне выбраться.

— Ладно. Теперь нужно дать знать твоим родителям и отправить тебя домой. Бедное дитя, наверное, ты сильно озябла — вся дрожишь.

Шевонна никак не могла унять свою дрожь, даже после того, как отец привез ее домой. Мать, Алисия и Минни, служанки много лет проработавшие у них в доме, кудахтали над ней.

— Бедную девочку лихорадит, — сказала толстая Минни, она была столь толста, что складки на ее руках колыхались в такт движениям, пока она вытирала лицо Шевонны влажным полотенцем.

— Куриный бульон, — сказала худощавая Алисия, повар. — Вот что ей сейчас нужно.

— Ее нужно прежде всего хорошо отшлепать, — сказала строго Луиза. — Вот что нужно моей дочери. Где твоя шляпа? Это должно поубавить у тебя любопытства и рассеянности, Шевонна Варвик.

Все это время, пока отчитывала Шевонну, мать нежно гладила дочь по влажным волосам. Шевонна едва ощущала эти ласковые прикосновения. Ее тело все горело, а сознание мутнело.

Она мечтала. Это были странные мечты: не о кораблях и о море, но об огне и языках пламени. Об аборигенах и их Радуге-Змее, Алмуди, той, что возрождает жизнь.

 

Глава 16

«Сидней Диспэтч» окрестила события в гавани Большой Приморской Стачкой.

Для Дэна это было хуже ночного кошмара.

Он и Фрэнк договорились выйти пораньше, чтобы присоединиться у доков к демонстрации забастовщиков. В последний момент к нему пристала Шевонна, упрашивая взять ее с собой:

— Ну, пожалуйста, пожалуйста, папа.

Дэн посмотрел на свою девятилетнюю дочь. Ему казалось, что только он замечает всю ее красоту, но идущие по улице и оглядывающиеся на нее люди убедили его, что она привлекательна и для других. У Шевонны были золотистые волосы Луизы, огромная шапка волос. Веселые голубые глаза дочери сияли каким-то внутренним светом. Смелый, чуть насмешливый взгляд прожигал насквозь непрошенного обидчика.

И неудивительно, что Дэн так часто брал ее с собой, иногда к вящему неудовольствию Луизы, особенно в это утро.

— Ты занят, у тебя масса дел. Это ведь не праздничный парад. А вдруг с ней что-нибудь случится?

Он оглянулся на Фрэнка. Огромный человек-медведь играл с лентой, вплетенной в косу Шевонны. Девочка смеялась.

— Это не маленький поросенок, Шевонна, — говорил Фрэнк низким страшным голосом. — Это большая-пребольшая свинья.

Дэн снова повернулся к жене, за спиной раздавался заливистый смех дочери. Шевонна просто обожала Фрэнка.

— С ней будет все в порядке, мы оба присмотрим за ней.

Он старался лишний раз не напоминать жене о бегстве дочери два года назад с репетиции представления, посвященного Юбилейному Дню.

Каменное выражение лица Луизы раздражало Дэна. Что бы он ни собирался делать, она всегда была против его начинаний. Упрямая и непреклонная, она отметала любые аргументы, не желая переменить точку зрения и попытаться взглянуть на проблему с другой стороны.

Через несколько минут пререканий Дэн сорвал шляпу с вешалки и выскочил из дома. Фрэнк и Шевонна еле поспевали за ним.

Сцена, открывшаяся их взору в доках, и вправду напоминала парад. Стоял ясный солнечный день. Знамена, плакаты, транспаранты трепетали на ветру. Гул и ропот перекатывались от одной группы людей к другой и напоминали шум прибоя. Половина бастующих — стригали, а другая половина — почти исключительно горные рабочие. Настоящими докерами были только несколько дюжин участников забастовки.

Их настроение можно было безошибочно определить по неодобрительным голосам. Они свистели, выкрикивали разные ругательства, улюлюкали и выражали свое неудовольствие прочими непотребными способами.

Некоторые забастовщики как будто двигались в неком священном танце: в едином порыве демонстранты раскачивались из стороны в сторону, размахивали руками и отчаянно жестикулировали.

Несмотря на то, что Дэн больше не был главой Союза, его выдвинули в качестве кандидата от новой Рабочей Партии, которая выступала против импорта дешевой рабочей силы, преимущественно канаков. Импорт рабочей силы был самым наболевшим вопросом, натертым мозолем для Союза рабочих.

В любом случае Дэн был против этой демонстрации, явившейся следствием ареста одного из членов Союза. Арестованный, Генри Бентон, в состоянии подпития вышел на площадь и на чем свет стоит крыл официальные власти. Вызвали полицию, которая после изрядной потасовки уволокла бунтовщика в кутузку, надавав предварительно по шее, чтобы привести его в чувство.

Сегодня же имя Генри Бентона звучало у всех на устах вроде военного гимна. В то время, как бедно одетые рабочие собирались беспорядочными кучками чуть в стороне, один рабочий взобрался на стоявшую рядом повозку и стал призывать людей к восстанию.

Дэн узнал его. Крокетт. Значит и старейший член Союза Крысолов должен быть где-то поблизости. Дэн осмотрел толпу и вскоре заметил Крысолова, раздающего листовки людям, которые стояли вокруг вагона.

— Нам нечего терять, кроме своих цепей! — выкрикивал Крокетт, потрясая сжатым кулаком над головой.

Дэн подумал, что им все-таки есть что терять, по крайней мере, жизнь. Для того, чтобы чего-нибудь добиться, нужно подчиняться не только эмоциям, но и разуму. В прошлом этот человек отличался достаточно здравым мышлениям, но тогда Крысолов, а не Крокетт был самым буйным из лидеров Союза.

Шевонна дернула Дэна за рукав; — Папа, почему они такие злые?

Он посмотрел на свою дочь. В ее глазах, еще более поголубевших из-за отражавшегося от воды солнечного света, светился живой ум.

— Они злы, потому что неимущи.

— Неимущи?

— Люди, у которых не осталось даже надежды, — вмешался Фрэнк.

Дэн вспомнил все эти годы, когда он был таким же бушрэнджером, как и Фрэнк, который больше раздавал денег нуждающимся, чем оставлял их себе. Подобно Робин Гуду, хотя сам говорил, что это не так.

Эти дни были лучшими в жизни Дэна. Азарт, приключения, опасности. Даже когда они жили, питаясь только чаем, бараниной и плохо испеченными лепешками, замешанными на муке и воде, даже когда они за один день уходили от своего лагеря на пятьдесят и более миль…

— Нет надежды на лучшую работу, — разъяснял Фрэнк. — Нет надежды, что они завтра будут сыты. Нет надежды на то, что у них будет теплая сухая постель.

— А мы имущие, папа? Мог ли он быть спокойным за свой завтрашний день? Дэн решил ответить честно.

— Сейчас да. Мы…

Крики, а затем и винтовочные выстрелы прервали его. Дэн посмотрел в направлении шума и увидел солдат, которые четким строем спускались к набережной и стреляли на ходу. Одна женщина, наблюдавшая за происходящим с тротуара, упала — кровь окрасила ее цветастое платье. Морской бриз подхватил ее шляпку и покатил вдоль улицы, как дети катают обруч.

Люди вокруг Дэна засуетились. Обезумев от страха, они опрокидывали тех, кто стоял у них на пути, мешая паническому бегству. Он сам ощутил неприятный холодок внезапного страха и обернулся к Шевонне, округлившей глаза. Но тотчас его за плечо схватила рука Фрэнка, большой человек закачался и рухнул на землю как подкошенный.

— Фрэнк! — закричал Дэн, выпустил дочь и опустился на колени.

Маленькая дырочка в куртке показывала место попадания пули. Дэн попытался стащить куртку с Фрэнка. Тот застонал. Его лицо приобрело тот же землисто-серый цвет, что и тогда в баре, когда Дэн нашел его полуживым с перепою.

— Держись! — прокричал Дэн. Под курткой на рубашке расплывалось алое пятно. И когда Дэн попытался приподнять тело друга, пятно стало быстро увеличиваться в размерах. — Ради Бога, Фрэнк! Держись, сейчас будет помощь!

Он едва дотащил Фрэнка волоком по земле до крытого фургона, брошенного во всеобщей свалке.

— Сюда, — сказал Дэн, пытаясь запихнуть одну из негнувшихся ног Фрэнка в повозку. — Сейчас мы отсюда уедем, парень.

И в следующую секунду страшная парализующая мысль пронзила его. Шевонна! Она пропала!

Его сердце перестало биться. Дэн застыл. Он не мог выдавить из себя ни звука, ни крика. Он не мог позвать дочку, кровь застыла у него в жилах. Он потерял дочь, единственное существо, о котором должен был заботиться больше всего на свете…

— Кто ты?

Брендон внимательно посмотрел на девочку. Плоская смешная шляпка на ее вьющихся светлых волосах съехала набекрень. Кружева на одном из плечиков желтого платья были оторваны. Это сделал он, иначе девочку раздавила бы эта бешено скачущая лошадь.

— Брендон. Брендон Трэмейн. С тобой все в порядке?

Она кивнула. Она и в самом деле смеялась, смеялись ее глаза. Такие огромные и ярко-голубые. Шевонна не заплакала и не закричала, когда на нее понеслась обезумевшая лошадь — так бы на ее месте поступила бы любая другая девчонка. Но Шевонна держалась мужественно.

— Ты умеешь говорить?

Она снова кивнула:

— Меня зовут Шевонна Варвик. Ты где-то поранил щеку.

Брендон провел рукой по щеке, рука окрасилась в красный цвет. Наверное, рана глубокая, и останется шрам. Он не помнил, как это с ним случилось. Синяки, царапины, порезы ничего не значили для Брендона. Ничего, после памятного лета двухлетней давности.

Еще один залп прозвучал совсем рядом. Брендон схватил девочку за руку и увлек за собой к ближайшему винному магазину.

— Где твои родители?

Первое время Шевонна растерянно озиралась, глядя то на улицу, то на своего спасителя. Люди разбегались от наступавших солдат в поисках укрытия или убегали прочь из этого района, едва завидев военный патруль.

— Я была вместе с отцом, но он потерялся.

Брендон улыбнулся:

— Наверное, все-таки, потерялась ты.

Она улыбнулась ему в ответ:

— Нет, это он. Я не сходила с места, где он меня оставил, пока ты не столкнул меня с дороги.

— Сколько тебе лет?

— Десять, почти… А тебе?

— Двенадцать… Скоро исполнится. — Брендон ощутил себя совсем взрослым по отношению к этой малышке. И, наконец, он же был посвящен в мужчины, разве нет?

— Брендон!

Он обернулся: мать, подняв юбки, чтобы не споткнуться, бежала к нему через улицу. За ней спешил Райан.

— Моя мама, — пояснил Брендон девочке. — Она поможет нам найти твоего отца.

Энни обхватила сына руками. Аромат ее духов обдал Брендона. Запах был необычным, но очень приятным и вызывал неясные ассоциации.

— О Господи!.. Брендон… Я так перепугалась… Я думала… Когда я обернулась и тебя не оказалось рядом… Я даже не знаю… Я только сейчас чувствую себя по-настоящему живой.

Брендон был немало удивлен, увидев слезы, катившиеся по щекам матери. Ведь мать никогда не плакала. Она умела укрощать лошадей, управлять кораблем, вести дела компании. Она умела делать все на свете, но только не плакать.

— Мама, мама, со мной все в порядке. А это Шевонна, она потерялась. Ты ей поможешь добраться домой?

И тут он вдруг почувствовал, как рука матери напряглась. Шевонна стояла тут же, спокойно наблюдая за ними. Ему нравилось это. Она не выказывала каких-либо чувств, не говорила всякой чепухи, не плакала, и во обще…

— Шевонна? Шевонна Варвик? Шевонна удивленно посмотрела на Брендона, а затем на его мать.

— Простите, я знакома с вами?

— Нет, — тихо ответила Энни. — Но я знаю тебя и твоего отца Дэниела.

— Дэна, — поправила девочка. — Никто не зовет моего отца Дэниелом.

Брендон в изумлении уставился на мать. Она смотрела куда-то вдаль, как будто ее мысли витали где-то далеко-далеко отсюда.

— Откуда ты знаешь ее отца, мама?

— Это долгая история, — сказал Райан, подойдя к Энни сзади и беря ее за локоть. — Давайте отведем Шевонну назад к ее семье.

Энни оглядела мощеную булыжником улицу. Кроме нескольких солдат и пестро разодетых мужчин и женщин, жавшихся к стенам здания в поисках укрытия, гавань была пуста.

— Опасность миновала, можно идти. Моя контора недалеко отсюда, Шевонна. Мы отправим посыльного к тебе домой, чтобы дать знать твоему отцу, где ты находишься.

Вчетвером они пошли по гавани, где только что произошла кровавая бойня. Неподвижные безжизненные тела валялись на улице, как попало. Брендон смотрел на это ужасное зрелище не в силах понять, как могло случиться, что совсем недавно живые люди теперь бездыханными лежат на земле.

Трехэтажное здание «НСУ Трэйдерс» возвышалось над Эрджил-стрит. Вначале это был одноэтажный склад, со временем он превратился в величественное представительное здание, украшенное архитектурным декором. Нынешние склады размещались на Дэйвс-Пойнт.

Служащие конторы покинули свои рабочие места, чтобы понаблюдать за бастующими с безопасного расстояния из окон и слегка приоткрытых дверей. Энни объявила, что ситуация контролируется властями и услала их снова работать.

Брендон вместе с девочкой последовал за матерью в ее личный кабинет, где та, по его представлению, заседала вроде королевы.

Мимолетный взгляд, брошенный на Шевонну, и Брендон увидел, что и она ведет себя в той же величественной манере. Она заняла кресло с таким апломбом, которого он не замечал у других девочек. Оправив юбку на своих затянутых в чулки ногах, она аккуратно сложила руки в ожидании.

— Мой друг, мистер Шеридан, проследит за тем, чтобы твои родители были уведомлены, — сказала его мать, снимая перчатки. Странно, но Брендону показалось, что она нервничает, даже сильнее, чем когда увидела тела расстрелянных людей.

— Мне кажется, они должны вскоре приехать за тобой, — продолжила Энни тем живым голосом, каким, как помнил Брендон, обычно обсуждала деловые проблемы. — А пока, может, хочешь чаю с бисквитами, Шевонна?

— Да, мэм. — Девочка внимательно рассматривала обстановку кабинета. Золотая ручка в чернильнице, картина, изображавшая кораблекрушение, парусный кораблик из меди, который Энни любила поглаживать, когда размышляла над чем-нибудь.

И тут его мать сделала нечто, что совсем уж не вписывалось в представление Брендона о ней. Вместо того, чтобы вызвать Джеймса, своего секретаря, чтобы тот накрыл стол, она сама вышла из кабинета за чаем и бисквитами. Райан ушел еще раньше сообщить родителям девочки о ее местонахождении. И Брендон остался с Шевонной наедине. Он плюхнулся в любимое кресло матери, которое было ему почти впору, так быстро Брендон рос.

Взгляд Шевонны наконец задержался и на нем.

— Твой отец тоже здесь работает?

— У меня нет отца. А «Нью Саут Уэлс Трэйдерс» принадлежит моей матери. Ее зовут Энни Трэмейн.

— Никогда не слышала этого имени. А должна была знать?

Он удивленно посмотрел на девочку.

— Мою мать знает всякий.

— Но не я. И не мои родители, они даже никогда не упоминали о ней. Ты был очень смелым сегодня. Мой папа отблагодарит тебя.

— У тебя красивые смеющиеся глаза. — Любопытство, сверкнувшее во взгляде Шевонны, заставило Брендона пожалеть о сказанном.

Вернулась мать, катя перед собой столик с чайным набором. Вместе с серебряным чайником, горшочком для сливок и кружевной скатертью этот чайный сервиз извлекался на свет только при появлении очень важных гостей. Горка бисквитов возвышалась на серебряном подносе.

Словно Шевонна была важным клиентом «НСУ Трэйдерс», мать разлила чай по превосходным чашкам из китайского фарфора и заняла девочку вежливой беседой. Они были вежливо-предупредительны с Брендоном, который от скуки не находил себе места. Вместо того, чтобы спросить у девочки о том, была ли та в Китае или на боксе кенгуру, Энни принялась расспрашивать ее об ее отце.

Как он выглядит, чем занимается, что больше всего любит.

— Ага, теперь он, значит, курит трубку, — пробормотала Энни. Она сидела напротив Шевонны на диване, разделял их только столик с чашками и прочими чайными принадлежностями.

Девочка вдруг насторожилась и произнесла:

— Вы должны стать хорошими друзьями с моим отцом.

— Когда-нибудь, возможно. — Энни наклонилась, чтобы снова наполнить чашку Брендона.

Все эти события, происшедшие с ним за такое короткое время, вызвали у мальчика нестерпимую жажду. Почему девочки пьют такими маленькими глотками? Может быть, они не знают, что такое настоящая жажда?

При стуке в дверь мать встрепенулась. — Да?

Вошел Райан, за ним следовал мужчина немного пониже ростом, но с тем же самым… Брендон не знал, как описать это, кроме как «такой вот» и развести руками… «Такого вот» человека никак нельзя было забыть, однажды встретив.

— Папа! — Шевонна поставила чашку на блюдце и бросилась в распростертые объятия отца.

Тот подхватил девочку, ощупал и затем принялся покрывать поцелуями ее лицо.

— Шевонна, я так волновался за тебя! Девочка выскользнула из отцовских объятий и, взяв его за руку, попыталась вывести его на середину кабинета.

— Это мисс Трэмейн, а это ее сын Брендон. Он спас мне жизнь, папа. Лошадь чуть не задавила меня, а он столкнул меня с дороги. Правда, он смелый?

Дэн скользнул по Брендону взглядом и тут же перевел его на Энни и нахмурился. — Я пришлю вашему сыну чек в знак моей благодарности, — сказал он.

Брэндону его голос показался слишком холодным и жестким, таким же, как и тело этого мужчины. Несомненно, он был знаком с его матерью.

— Дэниел, — раскинув руки, Энни собралась уже подняться с дивана.

— Всего доброго, — отрезал он. — Пойдем, Шевонна, твоя мать очень беспокоится за тебя.

Брендон вскочил с кресла, но Дэн Варвик взял протянутую девочкину руку и, прежде чем Брендон успел что-либо сказать, вышел из кабинета, уводя Шевонну за собой.

— Н-да, — протянул Райан. — Кажется, наш новый представитель от Рабочей партии не переменит своей неприязни к вам, несмотря ни на что.

Энни посмотрела на Брендона, тот был удивлен, какой расстроенной она выглядела. Наверное события сегодняшнего вечера сильно потрясли ее, сильнее даже, чем он думал.

— Почему он так зол на нас, мама?

— Старая вражда, которая началась так же давно, как и Время Грез, Брендон.

Каждый австралиец, знающий собственное имя, знал и Время Грез. Это было большим, чем просто объяснением аборигенов о создании этой огромной страны духами-творцами, совершившими свое легендарное путешествие, творя по пути горы, реки, растения и животных.

Время Грез было особенным явлением в жизни аборигенов, сродни экстазу, столь же уникальному, как и многие особенности этой странной страны. Брендон подумал о том, что его мать была захвачена Временем Грез.

 

Глава 17

1895

— Я терпеливо ждал, Энни. Теперь пришло мое время, я снова хочу жениться.

Она отложила вилку на край тарелки с золотым ободком. Столовая отеля «Адаме» была практически пуста в этот вечерний час. Энни попыталась выиграть время, прежде чем ответить. Взяла льняную салфетку, тщательно промокнула губы и снова положила ее к себе на колени. «Мы удаляемся от темы нашего разговора».

Райан откинулся на спинку кресла и подозвал официанта, чтобы тот снова наполнил бокалы. «Рост и падение цен на шерсть — достаточно скучный предмет беседы. — Он вынул свои карманные часы-луковицу и посмотрел на них; — Почти половина десятого. — Рот под его хорошо ухоженными усиками растянулся в кривой улыбке. — Пять лет, четыре часа и тридцать минут прошло с тех пор, как я в последний раз просил вас выйти за меня замуж».

«Вы были нетерпеливы». («Я имею в виду только брак», — подумала Энни.) Что же касается сексуальных отношений, то она не ожидала от него целомудрия священника, которое порою тоже подвергается сомнению. Она знала, что у него были связи с различными женщинами. Мэри МакГрегор была одной из женщин, к которой можно было приревновать.

Сегодня вечером при свете свечей, стоявших на столике, она увидела, что Райан говорил совершенно серьезно.

— Есть кто-то, кого вы хотели бы взять в жены? — спросила Энни, внезапно почувствовав, что ей стало трудно дышать.

— Ив это мгновение, и во всех других случаях — только вы — но мне становится одиноко, Энни. Обедать с вами или посещать театр, или дважды в месяц встречаться с вами на Совете уже недостаточно для меня. Для этого я слишком стар. Мне следует обратить внимание в другую сторону, не спрашивайте меня, в какую именно. Отвечу как перед Богом, не знаю, я никого не хочу кроме вас.

Энни взяла тяжелую серебряную вилку и повертела ее между пальцами:

— Я тоже долго ждала. — Она посмотрела на Шеридана, и в ее взгляде не было ни тени смущения или стеснения.

— Я тоже хочу вас, Райан. И я тоже вас люблю.

— Мы обсуждаем брак, а не любовь.

— Обсуждаете вы. О, Райан, мне было так хорошо с вами все эти годы, но я слишком закоснела в своих привычках и делах. Ведь мне уже почти сорок, вы же знаете.

— Я знаю.

Энни проигнорировала его кривую усмешку:

— Так затащите же меня в постель. Неужели вы не хотели бы заняться со мной любовью?

Райан вздохнул, изучая содержимое своего бокала, а затем поднял на нее глаза. — Это только начало, Энни. На моих условиях. Сегодня ночью. Здесь. В одной из комнат наверху.

Ее дыхание прервалось. После долгого и страстного ожидания теперь она была к этому не готова.

— Я не могу… не по приказу… я не ощущаю… таким образом… Он усмехнулся:

— Ты хочешь этого, не так ли? Энни чуть не разозлилась от подобного хамства Райана. Он был слишком уверен в себе или в ней. И маленькая пока точка негодования начала разгораться внутри нее, распространяясь все дальше и глубже.

Беседа продолжалась, затрагивая более прозаические темы. Энни почти потеряла терпение, когда Райан начал обличать «искусственное процветание страны», созданное иностранными инвесторами, и затем перешел к опасности сверхоптимизма. Но блеск его глаз показал Энни, что он точно знает, что делает.

Но вот наконец Райан встал и отодвинул кресло, чтобы освободить ей проход. У Энни закружилась голова от охватившего ее возбуждения. Она надела перчатки и посмотрела на Шеридана, мягко улыбаясь. Он взял ее за руку и прикоснулся к внутренней стороне запястья, где находился овальный вырез в перчатках. И поднес руку к губам. Энни задрожала. Пока Райан заказывал для них комнату, она изнывала от напряженного ожидания.

Т В свои ранние пятьдесят Райан Шеридан был чертовски красив, а сегодня вечером в своем вечернем костюме с галстуком он выглядел еще привлекательнее. Его глубокий голос с ирландским акцентом нес в себе уверенность мужчины, который знает свои и слабые, и сильные стороны. Райан прекрасно знал себе цену, Когда он подошел к ней, стоявшей на расстоянии фута от изгибающейся лестницы, Энни протянула ему свою слегка дрожащую руку и проговорила:

— Завтра об этом будет знать весь Сидней.

— Сегодняшняя ночь только повысит твою популярность, — ответил Райан, беря ее под руку и поднимаясь по ступенькам. — Каждая женщина захочет подражать тебе и быть независимой, отвергнув все условности. Каждый мужчина захочет иметь такую женщину, как ты.

— И сегодня у тебя есть я.

Райан остановился у двери на полпути к самому верху лестницы, освещаемой из нижнего зала газовыми фонарями. Его глаза были темными и манящими.

— Только сегодня?

— Я не знаю, — честно сказала Энни, пульс бился у нее в горле. — Это зависит от того, что сегодня произойдет.

Усмехнувшись, Райан отпер дверь и пропустил Энни вперед. Большим и указательным пальцами он взял ее за подбородок и приподнял его вверх. — Тебе нравится создавать трудности для мужчин, нет, Энни Трэмейн?

Услышав юмор в его голосе, она попыталась отшутиться:

— На самом деле я бесстыдна… — Ее критический взгляд оценил превосходно обставленную комнату, вероятно, лучшую в отеле.

— Почему?

— Что почему? — спросила она, расстегивая перчатку и направляясь в другую комнату. Широкая кровать под балдахином была застелена белым покрывалом, похожим на свадебное.

— Почему тебе нравится создавать препятствия для мужчин, Энни?

Она медленно обернулась. Засунув большие пальцы рук в карманы своего жилета, Шеридан стоял, прислонившись к дверному косяку, и внимательно наблюдал за ней. Энни знала, что, осматривая комнату, она выдала свои чувства. И он знал это ничуть не хуже ее. Его прямой вопрос смутил и взволновал Энни:

— Почему ты спрашиваешь об этом?

Райан подошел к ней и начал расстегивать у нее вторую перчатку, а затем стянул ее с руки. Мужское прикосновение к ее загорелой коже заставило Энни затрепетать.

— Ни одному мужчине ты не позволяешь проникнуть за стену, которую воздвигла, чтобы скрыть свои истинные чувства.

Мужчина стоял так близко, что Энни ощущала его дыхание на своем лице. — Это единственный способ, благодаря которому я могу выжить в мире мужчин.

Райан схватил Энни за плечи, чуть оголяя их от красного платья:

— Сейчас ты по-настоящему победишь, но только сдавшись.

При эти словах она ощутила внезапную слабость:

— Я не умею сдаваться.

— Сегодня я тебя научу этому. Для начала распусти свои волосы, я хочу видеть это.

Медленно кивнув, Энни начала распутывать ленты, собиравшие ее волосы в пучок. Она роняла на пол заколки и шпильки. Возбуждение, загоревшееся в глазах Райана, передалось и ей. Когда последняя заколка упала на пол, вся масса волос тяжело упала ей на плечи и спину, почти до талии.

Райан подошел сзади и мягко расстегнул платье. Энни стояла неподвижно. Райан неотрывно смотрел ей в лицо до тех пор, пока глаза Энни не увлажнились, а губы разжались, когда он стал стягивать платье вниз вдоль тела, открывая при этом поддерживаемые корсетом груди. Он быстро расстегнул корсет и снял с Энни сорочку.

Его темные глаза, лаская, пробежали вдоль тела, вдоль ее длинных ног туда, где курчавился красно-золотистый треугольник.

— Обними меня, пожалуйста, — прошептала Энни.

Подхлестнутый ее зовущим взглядом, Райан протянул руку и осторожно коснулся соска. Короткий вздох вырвался у Энни из груди. Она почувствовала слабость в ногах и руками обхватила его за плечи.

— О Боже, Райан, отнеси меня в кровать, я так долго ждала.

— Я знаю, — нежная улыбка тронула его усы. — Все эти годы мы ждали друг друга, чтобы любить.

Он удивил Энни, подняв ее на руки и прижав к своей груди. Она всегда думала о себе, что слишком тяжела для подобного трюка.

Энни обхватила Райана руками за плечи и уткнулась лицом ему в шею, вдыхая запах знакомого одеколона.

— Благодарение Господу, кровать всего в нескольких футах, — запыхавшись, произнес он, опуская ее на необъятное ложе.

Райан лег рядом с Энни, нежно лаская руками. В ответ она игриво погладила его по груди.

— Сэр, а вы не до конца галантны. Райан вскочил и сразу же принялся стаскивать с себя одежду.

— О, Энни, как я могу быть галантным, когда изнутри меня пожирает огонь страсти. — Он сбросил с себя пиджак и принялся за жилет. — Я хочу тебя. Я хочу только тебя. Я захотел тебя с того самого дня, когда ты нахально ворвалась ко мне в контору и попыталась торговаться со мной, как восемнадцатилетняя.

— Пыталась? Я торговалась, и когда закончила, ты отдал мне свои голоса.

Райан стащил с себя брюки. Господи, до чего же он был прекрасен.

— Я уже тогда решил отдать за тебя свои голоса, как только ты вошла ко мне в кабинет. — Он юркнул в постель рядом с ней и привлек Энни к себе. — Кстати, это напомнило мне, что я добился, чтобы ты сдержала свое обещание. Время для этого настало.

Энни даже не знала, что смутило ее больше: то ли, что Райан после стольких лет напомнил ей об обещании, то ли твердый предмет, упиравшийся ей в бедро…

— Да? — прошептала она. — И чего же ты хочешь?

Его рука скользнула меж ее ног. Энни застонала, когда его палец проник в самое интимное место ее разгоряченного тела. Она ощутила, как стон помимо воли срывается с губ, так сильно она была возбуждена. В то время, как рука Райана блуждала по ее телу, проникая в самые сокровенные уголки, заставляя ее сладострастно вздрагивать и стонать, сам Райан зарылся лицом в ее волосы и прошептал ей на ухо:

— Я не буду больше просить тебя выйти за меня замуж, Энни. Ты сама решишь, когда прийти ко мне. Все, о чем я прошу, это только твоя любовь. Люби меня, Энни!

Он освободил свою руку и лег на нее. — О, Энни, мне нужна твоя любовь.

Она почувствовала, как он проникает в нее. И когда проник, Энни услышала собственный страстный вздох:

— Я люблю тебя, что это значит для тебя?

Райан нежно поцеловал ее в губы. — Это просто означает верить в нас с тобой.

 

Глава 18

1897

Луиза, стоя перед зеркалом, прикалывала к своему жакету из шерсти меринос желтый цветок. Нижняя половина платья вся в брыжах, верхняя его часть была пошита относительно просто.

Это было новое веяние в женской моде, законодателями которой выступали те, кто боролся за равноправие с мужчинами, но вместе с тем не желал отказываться и от выгод, даруемых женственностью. Луиза и сейчас не до конца осознавала противоречивость собственных желаний.

Она прикрепила желтую ленту на макушку шляпки с загнутыми краями и сдвинула ее набок. У нее оставался лишь час до встречи на маленькой площади МакКуэри. Скажет ли она Дэну правду о том, куда собирается.

Подумала и решила, что нет. Сказать — значит только подлить масла в огонь. Луиза ничего не могла с собой поделать. В последнее время она стала своевольной, резкой и вообще не соответствовала образу жены политика. Но одно она все-таки сохранила за пятнадцать лет их брака. Вряд ли кто-нибудь любил когда-либо так же сильно, как она любила Дэна.

Луиза натянула поля шляпки, чтобы они отбрасывали тень на глаза и скрывали сквозившее в них недовольство. По пути к выходу она остановилась у кабинета отца. У того было расстройство желудка, и потому сегодня он не пошел в контору, а остался дома. Луиза приоткрыла дверь и заглянула внутрь. Уолтер Филлипс сидел за столом и что-то писал.

— Отец, тебе уже лучше? Он отложил в сторону ручку и улыбнулся.

— Да, иногда мужчине достаточно просто не пойти в контору, чтобы почувствовать себя лучше.

За последнее время отец совершенно поседел, и Луизе показалось, что только за прошедшую ночь у него на лице прибавилось морщинок. В ее жизни он уже не был той властной и грозной фигурой, как раньше. Его место занял Дэн. — Я хочу выехать за город, по магазинам, тебе будет нужен фаэтон?

— Нет, сегодня я не планирую никуда выходить. — Глаза отца, как обычно сравнивала Луиза, всегда голубые и холодные, как норвежские фьорды, теперь потеплели. — Я слышу, как Шевонна играет Моцарта, она добилась определенных успехов.

— Когда учитель музыки уйдет, не убедишь ли ты ее продолжать занятия и после его ухода?

— Тебе нужно послать ее учиться в Новую Англию, ведь ты же сама получила хорошее образование, Луиза, и, ..

— Отец, я и Дэн уверены, что Шевонна получает самое лучшее образование, какое только возможно.

— Ба! — Он стукнул рукой по столу. — Твой Дэн до одурения патриотичен. Он уверен, что все австралийское — самое лучшее, даже дерьмо.

— Мы с тобой — американцы, Шевонна и Дэн — нет. Но с тех пор, как мы переехали в Австралию, ты только удвоил свой капитал. — Затянутой в перчатку рукой она послала ему воздушный поцелуй. — Сегодня слишком хороший день для того, чтобы нам с тобой спорить. Я вернусь после захода солнца.

Дав своему старому кучеру Уизерспуну указания по поводу маршрута, Луиза откинулась на спинку сиденья экипажа. Кое в чем она соглашалась с отцом. Никогда она не сможет по-настоящему полюбить эту дикую странную страну, где времена года наоборот, звери странные и сверхъестественные и даже вода течет иначе, чем в остальном мире.

Под цоканье копыт она попыталась расслабиться. Фаэтон двигался по булыжной мостовой Паддингтон-авеню в направлении к узеньким улочкам центральной части города. Сегодня Луиза чувствовала себя виноватой, направляясь на встречу, которую, как она знала, не одобрил бы ни Дэн, ни ее отец.

На углу Лофтус и Бридж-стрит у первого в Австралии моста через Тэнк Луиза приказала Уизерспуну ожидать ее. Живот от волнения слегка подвело, но все же она выбралась из фаэтона и оглядела МакКуэри. Три паба, табачный магазин, редакция «Сидней Диспэтч» и еще несколько контор гнездились на площади.

Женщины всех возрастов толпились под фиговыми аллеями Моретон-Бэй, собравшись вокруг прикрепленного к столбу с газовым фонарем питьевого фонтанчика с каменной чашей. Все женщины были одеты в белое и имели в одежде что-нибудь желтого цвета.

Как и Луиза, они пришли поприсутствовать на первом организационном собрании Нового движения женщин. Желтые ленты, шарфы, перчатки, цветки, шляпки символизировали борьбу женщин за право голоса.

Когда одна из отважных женщин взобралась на импровизированную трибуну, Луиза вдруг поняла, что совершенно не готова воспринять, о чем та стала говорить. Экстравагантно вызывающе одетая женщина с короткой стрижкой поведала собравшимся об анархизме и свободной любви.

После нее другая, одетая в свободно ниспадающий балахон, поднялась на трибуну и начала говорить о контроле над рождаемостью. Луиза отметила про себя, что если бы она знала побольше об этом лет шестнадцать назад, то у нее, возможно, не было бы Шевонны. И, вероятно, она никогда не набралась бы смелости, чтобы предложить Дэну жениться на ней.

Луиза почувствовала, что краснеет, когда женщина стала описывать интимные детали методов предотвращения беременности. Но вместе с тем она сознавала, что женщина говорит очень важные и полезные вещи.

— Шокирует, не правда ли?

Луиза обернулась. Перед ней стояла та самая Трэмейн. Она была одета в белоснежное платье и держала зонтик руками в лимонно-желтых перчатках. С ярко-рыжими не тронутыми сединой волосами и по-детски ясными глазами Энни выглядела не больше, чем на двадцать пять.

— Меня зовут Энни Трэмейн.

— Да, я знаю вас.

Энни криво усмехнулась и пожала плечами.

— Наверное, в Австралии каждый знает меня в лицо, иногда это даже пугает.

— Вы — один из политических противников моего мужа.

— Ага, и здесь та же песня. Луиза набралась смелости.

— Видите ли, мисс Трэмейн, я люблю своего мужа, разделяю его взгляды и буду это делать и впредь, но все же должна извиниться перед вами.

Глаза женщины сузились, их морская зелень теперь выражала подозрительную настороженность:

— Да, миссис Варвик.

Луиза смотрела на свой бледно-желтый носовой платок, который от волнения комкала в руках:

— Я знаю, что вы оба не встречаетесь с глазу на глаз по многим причинам, включая деловую и социальную разницу во взглядах. Но Дэн был не прав, некорректно поступив с вами на встрече новых членов парламента.

Случай в парламенте с трудом поддается описанию. Луиза и Дэн разговаривали с выдвинутым в президиум членом парламента. Депутат запивал бифштексы из кенгуру обильным количеством вина и портера и уже не замечал, что его парик съехал набекрень. Дэн же, напротив, пил мало, тем более остается непонятным случившееся дальше.

В приемную вместе с сыном вошла Энни Трэмейн. При всей резкости с людьми Дэн бывал и достаточно уступчив. Поэтому он шокировал Луизу и остальных присутствующих в зале, громко прокомментировав появление Трэмейн:

— А, это та самая Трэмейн со своим бастардом (Бастард — незаконнорожденный.).

Позднее, вечером, вернувшись домой, Луиза попыталась пристыдить мужа:

— Сказанное тобою на приеме было совершенно неуместно. Ты совершил большую ошибку, Дэн. — С минуту помолчав, она добавила:

— Кто сказал, что выйти замуж за отца мальчика было бы для нее лучшим выходом? — Но Дэн, как всегда, заупрямился, и ей пришлось уступить.

— Не хотите ли выпить со мною хереса? — спросила Энни Трэмейн. И, будто испугавшись своего импульсивного предложения, огляделась и кивнула на ближайшую дверь:

— Равноправие само по себе не придет.

Луиза оглянулась, взглянув, куда указывала Энни. Это был паб О'Брайена. «Паб?»

Энни заговорщически улыбнулась.

— А разве женщинам уже нельзя выпить немного хересу?

— Но в пабе?

— А где найти для этого место получше?

Женщины вошли в темный, насквозь прокуренный паб О'Брайена. Внутри паб, против ожидания, оказался довольно приятным, с потолком в Тюдоровском стиле и баром из красного дерева. Ровный низкий гул голосов ясно указывал на то, что паб был прибежищем мужчин.

Официант в фартуке, казалось, ничуть не удивился, увидев входящих в заведение женщин. Почесав голову, он сказал:

— Добрый день, мисс Трэмейн!

А затем провел их к отдельному столику в изолированном кабинете, лавируя мимо мужчин, попивавших пиво и виски.

— Сегодня, как всегда, мисс Трэмейн, кофе по-ирландски? — спросил он.

— Нет, сегодня мы выпьем немного хересу, Тимоти. — Она заговорщически подмигнула официанту и добавила:

— Лучшего, настоящего, нацеженного из ваших старых бочек с Амонтильядо.

Луиза присела, осторожно положив руки на колени, и принялась разглядывать окружающую обстановку. Бедные женщины, они скучали, сидя дома взаперти, лишь иногда выходя в свет на пикники, вечеринки или в театр.

— Ну и что же вы об этом всем думаете? — спросила Энни с лукавыми искорками в зеленых глазах. — Не выглядит ли этот паб арабским притоном, куда привозят прекрасных женщин, чтобы потом разослать их по гаремам разных шейхов?

Луиза слабо улыбнулась. — Довольно милое, уютное местечко. — Она напомнила себе, что должна быть осмотрительной. Может быть, эта Трэмейн имеет какие-то свои тайные, ведомые только ей одной цели и намерения, расспрашивая ее. Луиза не хотела проговориться о чем-то таком, что могло бы хоть как-то навредить Дэну.

Она отхлебнула немного хересу и неожиданно для себя завела интеллектуальный светский разговор, простиравшийся от новых средств выражения в искусстве до «безумных средств лечения безумия».

Энни потребовала еще хересу и заметила:

— Увы, мне иногда кажется, что гораздо лучше быть безумцем, нежели женщиной. Кстати, многие люди считают, что я немного не в себе, особенно мужчины.

Луиза усмехнулась. В этой Трэмейн была несомненная живость ума, которая восхищала ее. Она внезапно поняла, что Энни не станет затрагивать в их беседе Дэна ни с какой стороны. Вечер пролетел незаметно. Луиза веселилась больше, чем когда-либо прежде.

Ее ум был резв и жив, как никогда. Более того, в основе этой только-только зарождающейся женской дружбы лежало такое взаимное уважение, которого она прежде и представить себе не могла. Что же касается ее личного самочувствия, то Луизе показалось, что, после того, как она опрокинула в себя пару стаканчиков, ее воображение разыгралось буйным цветом.

Неохотно распрощавшись с Энни, Луиза пообещала встретиться с ней снова на следующем собрании женщин. Она вернулась домой в приподнятом настроении и с твердым намерением рассказать Шевонне об услышанном. Ее дочь нуждалась в знании таких вещей, живя на континенте, который по размерам превосходил Европу и где мужчин было в шесть раз больше, чем женщин, а сами женщины ценились только в одном случае…

Нет, Шевонну нужно воспитывать в ином духе.

Собрание должно открыть глаза не только одной Луизе. Она должна поделиться своим печальным опытом с дочерью, чтобы та не совершила подобной ошибки, какую совершила она: она должна рассказать дочери правду о ее происхождении. Луиза позвала Шевонну в гостиную.

— Садись, — сказала она, меряя шагами пространство между диваном и креслом. — У меня есть нечто, о чем я обязательно должна рассказать тебе. Я слишком долго хранила в себе эту тайну.

Голубые глаза Шевонны широко раскрылись, но девушка сидела тихо, как мышка, не проронив ни слова.

Внезапно Луиза занервничала, начала теребить кружевную оборку платья.

— Когда я была ненамного старше тебя, я совершила ошибку. Я тогда ничего не знала о контрацепции.

Слово прозвучало как-то напыщенно и высокопарно. Луиза не могла поднять на Шевонну глаз.

— Я увлеклась одним молодым человеком, для которого не было ничего святого. Когда же опомнилась, то уже была… с ребенком… я была беременна тобой… и совращена. И вот я встретила Дэна и сразу же полюбила его. Я уверена в этом больше, чем в том, что меня зовут Луиза. К счастью, Дэн захотел жениться на мне, но я никогда не говорила ему правду о твоем происхождении. Думаю, что это разбило бы его сердце.

Хорошо ли понимала Шевонна услышанное? Что все, сделанное матерью, совершено только ради Дэна, а не ради нее самой?

— Во всяком случае, — подытожила Луиза, — я хочу тебя предостеречь от возможной ошибки. Не пойдешь ли ты со мной на следующее женское собрание?

Шевонна подошла к матери и взяла ее за руку обеими руками. — Да, мама. Я согласна с тобой и по высказанному, и по еще не высказанному.

Луиза заглянула в глаза дочери и увидела в них такие страстные чувства, о существовании которых даже и не подозревала. Благодарность и любовь к дочери захлестнули Луизу, она только и вымолвила:

— Скажи дедушке, что скоро ужин-Дочь вышла из комнаты, и Луиза попыталась немного прийти в себя. От волнения она почувствовала слабость и легкое головокружение. Но волнение еще больше усилилось, когда она услышала вопль Шевонны, жуткий неестественный крик, напомнивший Луизе о легендарных баныпи. Она вбежала в кабинет отца одновременно с переполошившимися служанками Минни и Алисией.

Светлые волосы Шевонны рассыпались на груди дедушки, неподвижно лежавшего на персидском ковре. С подступившими к горлу рыданиями Луиза бросилась к дочери. — Боже, что случилось?

Шевонна испуганно взглянула на мать. Ее дыхание стало прерывистым. — Я зашла, чтобы сказать дедушке, что уже закончила свои занятия и что мы скоро будем ужинать. Он улыбнулся и сказал мне, что очень меня любит, а потом… схватился рукой за грудь и упал. Мама! Он ничего не говорит. Мне кажется, что дедушка умер.

Луиза попыталась сохранить самообладание. — Минни, пошлите Уизерспуна за доктором Хэллерамом. Алисия, позовите мистера Варвика.

Она мягко подняла Шевонну за плечи и отправила ее наверх за нюхательной солью. Конечно же, Луиза знала, что нюхательная соль здесь бесполезна. Было уже слишком поздно. Она просто должна была чем-то занять Шевонну, чтобы та хоть немного успокоилась.

Когда все вышли из комнаты, Луиза приложила ухо к груди отца. Одна его рука была откинута в сторону, пальцы скрючены наподобие птичьего клюва. Ничего. Ни звука. Струйка крови вытекла из уголка рта, оставив красную полоску на щеке. Странно, но сейчас Луиза почему-то вдруг подумала о Дэне: вспомнила, что сегодня утром он порезался, когда брился, и у него на подбородке царапина такого же цвета.

В наивной надежде, что, может быть, еще не все потеряно, Луиза попыталась поднять отца. Бесполезно. Никаких признаков жизни.

— О, папа!

Теперь можно было плакать, и слезы потекли у нее из глаз, оставляя влажные дорожки на припудренных щеках.

Со смертью отца порвалась единственная нить, связывавшая ее с прошлым: с Америкой, детством и всем, что Луизе было близко и дорого. Отец очень любил ее, и она старалась быть хорошей дочерью. Теперь никто уже не будет любить ее так, как любил ее он.

Что касается Дэна, то ей никогда не понять его желаний и устремлений. Шевонна любила ее, Луиза знала это, но все же своего отца девочка любила сильнее, даже зная, что Дэн не настоящий ее отец.

Торопливо Луиза смахнула слезы. Как по-детски и беспомощно это выглядит. Она же взрослая женщина. Еще одна слеза скатилась у нее по щеке.

— Мама, вот соль. Дедушка… умер? Пытаясь придать своему голосу холодную интонацию, Луиза сказала:

— Да, сейчас он с Богом, в раю. Ты должна помочь мне. Я хочу, чтобы ты нашла дедушкин лучший костюм в полоску и разложила его на кровати. А я побуду здесь, пока не придут доктор и твой отец.

Мужчины пришли одновременно. Когда полный дородный доктор начал осматривать ее отца, Луиза не выдержала и, закрыв лицо руками, громко зарыдала.

Дэн взял ее под руку и вывел из кабинета. — Ты сделала все, что могла, Луиза. Ты должна сохранить свои силы для Шевонны и для меня. Позволь доктору Хэллераму заняться деталями.

Пораженная, она всмотрелась в лицо мужа. — Сохранить силы для тебя?

— Да. — В полутемном коридоре Луиза не могла разобрать выражение лица Дэна. — Твой отец и я не часто встречались с глазу на глаз, но я восхищался им. Он был тверд, как скала. Всегда спокоен, всегда уверен в своих силах и в том, что делает. Он знал, чего хочет от жизни.

И тут Дэн сильно удивил ее: привлек к себе и поцеловал в висок.

— Ты живое воплощение своего отца. Такая же сильная, каким был он. Его смерть напоминает о бренности и скоротечности жизни. Я не хочу потерять тебя. Давай вместе поднимемся наверх. Я хочу, чтобы ты отдохнула, пока в доме еще относительно тихо. Я попрошу доктора выписать тебе лауданум.

— Ты не оставишь меня? — спросила она у мужа, когда тот привел ее в спальню.

Дэн сорвал шерстяное тканое покрывало и уложил Луизу в постель. — Нет. Я буду здесь рядом. Всю ночь, Луиза. Я обещаю.

Изумленно наблюдая, как он стягивает один за другим башмаки с ее ног, Луиза открыла вдруг для себя в Дэне совершенно неожиданные, несвойственные ему нежность, любовь и участие. Он накрыл Луизу одеялом и придвинул кресло поближе к кровати.

Усевшись, Дэн взял Луизу за руку. — Ты знаешь, я все еще помню, как в первый раз увидел тебя, Луиза. Я хотел тебя, хотя вместе с тем чувствовал, что ты слишком хороша для меня.

Слабая улыбка тронула уголки ее губ. — Я была заинтригована разницей между тобой и другими мужчинами, которых я знала. Ты был таким спокойным, контролировал свои эмоции. Твое несомненно хорошее образование несколько противоречило твоим крепким мускулам, которые появляются после многих лет тяжелой физической работы. Ты как будто вышел одновременно из двух противоположных слоев общества. Ты и сейчас такой же раздвоенный.

Дэн нахмурился. Легкая тень пробежала по его лицу. — Есть вещи, Луиза, о которых ты еще не знаешь…

Стук в дверь прервал его, вошла Алисия с маленьким пузырьком из голубого стекла в руке.

— Ваш лауданум, миссис Варвик. Доктор Хэллерам рекомендовал принимать его дважды в день в течение нескольких дней.

— Спасибо, Алисия, — сказал Дэн, беря пузырек с лекарством из рук старой женщины.

Как только служанка вышла из комнаты, Дэн открыл пузырек. Луиза осторожно проглотила едкую жидкость. В этот момент она ничего не хотела, кроме как отдохнуть. Она слышала, как Дэн рассказывает ей об утреннем заседании в Капитолии и о том, как был провален законопроект.

«С самого своего избрания премьером Нового Южного Уэльса Джордж Рейд добивается федерации австралийских колоний, я думаю, что он прав. В этом случае у Австралии открываются неограниченные возможности».

Луиза сосредоточила свое внимание на маленьком порезе на подбородке мужа, похожем на маленький ручеек крови на щеке ее отца. Тоненькая красная линия вдруг начала увеличиваться в размерах до кроваво-красного солнца, которое и согревало, и пугало ее. И благодатный сон прервал ее видение.

— Мама, ты точно уверена, что мисс Трэмейн пригласила нас на ланч после марша? — спросила Шевонна. — Ведь газеты пишут о том, что она и папа были на протяжении многих лет врагами во всем, начиная от бизнеса и кончая политикой.

Луиза тщательно подбирала слова для ответа. Она очень хорошо относилась к Энни, которая открыла перед ней новый мир бизнеса и политики, прежде закрытый для нее. Кроме того, она была благодарна за дружбу, которую та ей предложила. С другой стороны, Дэн был всем для Луизы. Смерть отца тяжело ударила по ней. К тому же, несмотря что Дэн весьма скептически относился к избирательному праву для женщин, он искренне радовался за Луизу и восхищался ею, когда закон был принят.

Но преследуя собственные цели, она пыталась добиться большей свободы для себя. Она уже больше не боялась ответственности, но все еще была покорна и смиренна. И когда все препоны были устранены, они с Дэном достигли совершенно новой ступени в брачном союзе и в любви.

Она почувствовала, как при воспоминании о прошлой ночи краска заливает ее лицо. Ее раскованность в сексе изумляла не только ее саму, но и мужа. Это приносило огромную радость обоим, особенно вчерашней ночью, когда она взяла на себя инициативу, прикасаясь и нежно массируя его член. Стон мужа перешел в короткий крик, когда она, наклонив голову, обхватила его член губами. Она знала, что поразила его своим сдавленным, столь не свойственным ей смехом и страстным шепотом. — Я слишком долго была пассивной, муж мой, теперь моя очередь.

Луиза снова попыталась сосредоточиться на мыслях о дочери и ободряюще пожала ей руку — Какие бы ни были отношения между Энни и твоим отцом, пусть они останутся только между ними.

В свои неполные четырнадцать Шевонна выглядела вполне сформировавшейся девушкой. Детская припухлость куда-то исчезла, оставив великолепно вылепленное лицо. Ослепительно блестевшие голубые глаза были оттенены длинными темными ресницами, черные брови резко контрастировали с золотистыми пышными вьющимися волосами. Сегодня она оставила их свободными, собрав в пучки только по бокам и заколов сверху букетиком полевых цветов.

Несколько лет назад Шевонна любила носить коротенькие платьица, выражая таким образом свой протест против мира взрослых. Сегодня на ней было платье в голубую клетку, отделанное кружевами, ярусами нашитыми на подоле. От вида такой невинной красоты у Луизы перехватило дыхание. Ведь она сама была немногим старше дочери, когда влюбилась в Дэна.

Марш женщин проходил по Циркуляр-Квэй, где когда-то большая морская стачка переросла в бойню, укрепившую и без того сильные позиции Союза рабочих и Лейбористской партии ее мужа.

Луиза надеялась, что их выступление пройдет мирно, и марш послужит достижению желаемой цели: дать женщинам легальное право на контрацепцию.

Энни ждала их у своего двухколесного кэба. Луиза вдруг осознала, что Энни и в самом деле очень застенчива. И очень проста с ними, несмотря, что для других она казалась гордой и неприступной. Энни и Райан Шеридан теперь открыто жили вместе, подчеркнуто игнорируя общественное мнение.

Энни улыбнулась Луизе тепло и приветливо. — Я беспокоилась, что зрители, запрудившие улицы, вас задержат. Привет, Шевонна, какой очаровательной ты стала, разве нет, Брендон?

Луиза узнала сына Энни сразу, хотя прошло уже более года, как она в последний раз видела его. Он выглядел, скорее, как молодой мужчина, несмотря на то, что ему было… сколько лет? Шестнадцать? Его тонкое и нескладное высокое тело обещало в будущем стать сильным и стройным. Тонкий розовый рубец, протянувшийся через щеку, даже украшал молодого человека.

Луиза вспомнила, что он помог найти ее дочь в день бойни, хотя Дэн почти ничего не рассказывал ей о случившемся в этот день. Брендон церемонно поклонился и улыбнулся.

— Рад видеть вас, миссис Варвик. — И повернул свои каре-зеленые глаза к Шевонне. — Ты помнишь меня?

— Да, мой рыцарь без коня.

Луиза ожидала девичьей шутки. Поведение дочери иногда огорчало ее. Что-то в улыбке Брендона задевало тайную струнку в ее сердце. Это и радовало, и беспокоило ее.

Только открытие золота в Западной Австралии в 1893 году сумело бы удержать экономику на плаву. «НСУ Трэйдерс» — почти государство в государстве — тем не менее успешно вела свой корабль мимо мелей и подводных рифов бурного моря бизнеса.

Дэн тоже пытался вести «Филлипс Энтерпрайсиз» через неспокойное море бизнеса.

Большинство же австралийцев очень сильно пострадало. Не хватало рабочих мест. Цена на шерсть упала. Банки и предприятия сокращали капиталовложения. Это, в свою очередь, выбивало почву из-под ног Союза рабочих.

Казалось, по всему Сиднею вытянулись очереди ожидающих какой-либо работы. Женщины и дети просили милостыню на улицах, грабители стали обычным явлением: отчаявшись найти хоть какую-нибудь работу, мужчины выходили на «большую дорогу».

Дэн последние несколько ночей напряженно думал, пытаясь найти хоть какое-то решение, которое облегчило бы участь бездомных и голодных. Одной из его задумок была Трансавстралийская железная дорога, инвестировать строительство которой он уговаривал еще своего тестя. Уолтер неохотно уделял внимание этому проекту, и как результат железная дорога была построена лишь наполовину, замерев у Порт-Аугуста, на границе с одним из самых пустынных районов мира — Нолларборской пустыней.

Дорога должна была протянуться на сотни миль через опаленную солнцем пустыню, красные песчаные дюны, покрытые солончаковыми зарослями кустарника, сквозь саванну с высохшими акациями. Декабрьское солнце прогревало воздух до ста градусов (по Фаренгейту.). Такие названия, как, например, озеро Разочарования, вполне подходили для описания этой бесплодной страны грубых скал и высохших озер.

Здесь, подумал Дэн, и кроется возможность дать безработным людям работу. Если его план удастся, то железная дорога понемногу протянется и через Нолларборскую пустыню. Все необходимое для жизни на время работ туда можно доставлять на верблюдах.

«Безумный план», — откликнулась «Сидней Пост», но Райан поддержал идею в «Сидней Диспэтч». Так же поступила и Луиза, вдобавок еще пытаясь уговорить Дэна дать работу на строительстве Трансавстралийской магистрали и женщинам.

Дэн едва удержался от насмешки. Он был доволен, что жена активно участвовала в борьбе за права женщин в то время, как американки только еще рассуждали об этом вопросе. Он погладил жену по голове, где сквозь золотистые локоны уже изредка пробивались серебряные пряди.

— Луиза, любовь моя, зной Нолларборской пустыни выдержат только настоящие мужчины, а о женщинах тут и говорить нечего.

— Ба! — рассердившись, она поправила рукой прическу.

Луиза до конца не понимала, какой соблазнительной она выглядела в его глазах с голой грудью, торчавшей из-под сползшего одеяла. Иногда Дэн спрашивал себя, а правильно ли поступил, рассказав жене о своем происхождении? Обнаружив тем самым, что является одним из отпрысков династии Ливингстон-Трэмейн. Но он не мог поступить иначе, это было бы недостойно мужчины. Все, чего он хотел, — оградить свою личную жизнь от вмешательства сестры.

— Может быть, я и американка, Дэн Варвик, — негодующе сказала Луиза. — Но в этом я разбираюсь лучше тебя. Женщины преодолевают трудности наравне с мужчинами с самого основания колонии.

— В Нолларборской пустыне нет женщин.

Глаза Луизы превратились в узенькие щелочки.

— Там живут женщины аборигенов. Они — Хранительницы Грез для следующего поколения белых женщин, и твоя дочь будет первой из них, Дэн Варвик!

 

Глава 19

1898

Единственным отрадным явлением среди всеобщего финансового кризиса был рост национального самосознания у рабочих и предпринимателей. Своеобразный национальный подъем, не преследовавший однако свержение Британского владычества на континенте. Скорее, он способствовал укреплению позиций Австралии на Филиппинах, где шла война между Испанией и Соединенными Штатами.

Читая об этом в «Сидней Диспэтч», Шевонна была захвачена героикой театра военных действий. Хотя ей еще не исполнилось и шестнадцати, девушка уже проявляла унаследованные от матери силу воли, упорство и независимость натуры. Под влиянием разговоров старшего поколения патриотизм в ее душе вырос до великой и привлекательной идеи.

Поэтому, когда отца выбрали на собрание политических лидеров, самое представительное из всех когда-либо проводившихся в Австралии, Шевонна постаралась приложить все усилия, чтобы сопровождать родителей в поездке в Аделаиду. Из-за соперничества между собой Сиднея и Мельбурна самой подходящей для такого случая оказалась Аделаида, как нейтральная территория.

В Аделаиде вместе с Райаном Шериданом и представителями других колоний Дэниел должен был заняться разработкой проекта федеральной конституции.

— Мы хотим утвердить Австралию как отдельную независимую страну с объединенным правительством, — объяснял Дэн дочери. — Наши колонии станут штатами, которые сохранят за собой большую часть своих прав.

Шевонна вместе с родителями и верной Минни путешествовали по собранному участку Трансавстралийской магистрали. После первого утомительного дня путешествия девушка привыкла к размеренному стуку колес и к саже от паровозного дыма, залетающей в открытые окна и оседавшей на шелковых занавесках.

Март выдался на редкость жарким и влажным. Из своего обитого тиковыми панелями купе Шевонна с любопытством смотрела на проплывающий за окном пейзаж. Величественные горные цепи и пустынные равнины, стаи эму и стада кенгуру с детенышами в сумках привлекали внимание не только городской девочки, какой была Шевонна.

Время от времени темные силуэты аборигенов, пересекающих равнину пешком, оживляли картину за окном поезда. Шевонна вспомнила свои странные мечты многолетней давности, когда она убежала с «Элиссы». Мечты об аборигенах и аборигенском духе Радуге-Змее. В то время она так мало знала о верованиях туземцев, и еще меньше об Алмуди. Только значительно позже девочка прочитала о том, что такой дух и вправду существовал в эпосе аборигенов. Эти мечты постоянно были с ней, успокаивая и даруя ощущение неуязвимости от дурных вещей, которые могли бы произойти.

Когда поезд остановился, чтобы набрать воды, встревожив кукабурр, возмущенно перекликавшихся на разные голоса и всячески передразнивавших друг друга, девочка была в восхищении.

Шевонна обрадовалась еще больше, когда встретила в узком коридоре Брендона Трэмейна, идя вместе с матерью в вагон-ресторан. Она остановилась, приоткрыв рот от неожиданности, и уставилась на восемнадцатилетнего юношу. Рослый, сильный, он, должно быть, весил не меньше тринадцати стоунов (англ, мера веса: 1 стоун==6, 33 кг .).

Широким плечам юноши было явно тесно в летнем сюртуке из саржи, в который он был одет. Накрахмаленная рубашка со стоячим воротничком казалась очень жаркой. Волосы были зачесаны на одну сторону по последней моде, но чуть-чуть длиннее. Такой стиль в манере Теннисона с некоторым осуждением назывался «Поэт».

Ее мать была более собрана, чем она. — Брендон Трэмейн, не так ли?

Взгляд его зеленых глаз оторвался, наконец, от Шевонны и остановился на ее матери.

— Да, мэм, это я.

— Твоя мать вместе с тобой?

— Моя мать сервирует стол для обеда в своем вагоне, а вы направляетесь в вагон-ресторан?

— Да, мы идем туда, — встряла Шевонна, игнорируя удивленное выражение лица своей матери. — Не хочешь ли проводить нас? — Она жалела, что не надела более удобного дорожного костюма и из-за жары чувствовала себя весьма неуютно в светло-желтом платье с длинными рукавами и кружевной оторочкой. — Или ты просто хотел почитать в вагоне-ресторане? — спросила она, кивая на сложенные газеты, которые он держал подмышкой.

Брендон внимательно посмотрел на нее, и Шевонна вдруг почувствовала необъяснимую робость.

— Ну, они, скорее, для того, чтобы просто удобно посидеть. Я присоединюсь к вам попозже, если вы не будете против, миссис Варвик.

— Конечно, а почему бы тебе не пригласить и свою мать?

Он засунул палец под тесный воротничок:

— Она с другом.

Шевонна догадалась, о ком идет речь. Все в Сиднее знали, что издатель «Сидней Диспэтч» живет вместе с Энни Трэмейн. Как делегат, едущий на конференцию, Райан несомненно должен был находиться в поезде, что объясняло присутствие Энни Трэмейн и ее сына.

Невзирая на общественное мнение, Шевонна искренне симпатизировала матери Брендона. Та была настоящей. Без претензий. Говорила то, что думала, вместо того, что было правильно.

Это иногда очень смешило Шевонну, ее смех нарушал спокойствие, этикет и заставлял мать хмурить брови. Но несколько раз Шевонна заметила, что Луиза и сама пытается подавить смех, если только она правильно судила о выражении ее всегда деликатно сложенного рта.

В вагоне-ресторане как раз подавали ранний чай. Три пары и несколько одиноких мужчин попивали чаи, разговаривали или читали. Официант в черном сюртуке проводил Шевонну и Луизу к столику с медной лампой под розовым абажуром.

Шевонна сняла перчатки с дырочками и удивилась дрожанию рук. Неужели Брендон Трэмейн произвел на нее такое впечатление? Вспоминая их предыдущие встречи, она думала, что раньше испытывала только тихую радость при его присутствии, но такого волнения — никогда.

Когда Брендон подошел к столу, официант подавал чай к сдобные пышки. Брендон сел напротив Шевонны и ее матери.

— Вы остановитесь в самой Аделаиде или рядом, в Бэй?

— В Бэй. Сливки?

— Нет, спасибо, — ответил он. Луиза взяла чайник и разлила чай по чашкам, не пролив ни капли, несмотря на качку движущегося вагона. Она улыбнулась.

— Мистер Варвик хотел бы остаться в городе ради удобства, но я пригрозила устроить ему женский марш у здания Парламента, если он останется в старом душном отеле «Плаца».

Брендон усмехнулся. — Моя мать отреагировала точно так же.

Шевонна подняла свою чашку. Чай грозил расплескаться, и виной тому была отнюдь не вибрации вагона…

— Мы поселимся в отеле МакФарлана.

— А мы заказали комнаты в «Старой Гевее». Но, возможно, мы переедем в другой отель.

Луиза сменила тему беседы. Она заговорила о попытке колоний объединиться в федерацию, но Шевонна почти не слушала. Ее внимание теперь полностью переключилось на Брендона, ставшего вполне взрослым мужчиной. Вежливый, хорошо воспитанный молодой человек. На верхней губе легла тень от пробивающихся усов. Бреется ли он, как ее отец? Странно, но даже зная о том, что Дэн не настоящий ее отец, она никогда не думала о нем иначе, чем об отце.

— Так же, как и попытки рабочих защитить себя от конкуренции со стороны иностранцев .. — говорил Брендон.

Глаза Шевонны следили за его губами, длинными, хорошо очерченными, произносившими слова; как это, должно быть, приятно поцеловать их! Целоваться с Брендоном Трэмейном. До сегодняшнего дня Шевонна не испытывала интереса к сексу. Она была слишком занята учебой и захвачена растущим интересом к политике, которой так много внимания уделяли ее родители.

После чая Брендон проводил их с матерью до вагона. Поезд внезапно дернулся, Шевонна качнулась назад, и Брендон, быстро вытянув руку, поддержал ее, чтобы она не ткнулась головой в оконную раму. Газеты рассыпались по полу. Стоя над ним, пока он собирал газеты, Шевонна ощутила, как вдруг тесно стало ее груди, и заметила огонек в его глазах, правда, тут же погасший, как только она попыталась поймать его взгляд.

Когда же она увидела свое отраженное в оконном стекле разгоряченное лицо, то поняла: в его глазах пылало точно такое же жгучее томление, как и ее собственное.

После Брокен-Хилл поезд взобрался на горный перевал. Величественные скалы отвесными стенами вставали по обеим сторонам пути. Разноцветные утесы изобиловали наскальной росписью аборигенов. Гранитные пики, беспорядочные каменные россыпи, причудливо выветренные каменные ущелья проплывали мимо вагонных окон.

Шевонна из всего этого великолепия увидела немногое. Только одна мысль занимала ее во все оставшееся время пути: Брендон Трэмейн. Он стал настоящим мужчиной за то лето, проведенное во Времени Грез, как рассказывала ей мать. Теперь он учился вести дела.

Шевонна спрашивала себя: почему именно Брендон оказывал на нее такое сильное влияние, когда она могла бы выбрать любого из сиднейских молодых людей — каждый из них с радостью составил бы компанию дочери популярного политика и богатого, с хорошей репутацией сиднейского бизнесмена Дэна Варвика.

Наконец поезд прошел через утопающую в зелени Бароссу-Валлей с ее изобильными виноградниками и приблизился к Аделаиде, городу, все здания которого были сложены из песчаника, что придавало ему довольно однообразную, но не утомительную окраску.

Шевонна надеялась увидеть Брендона снова, но среди суетящихся пассажиров, политиков и членов их семей, гурьбой высаживающихся из дышущего паром поезда, не смогла его разглядеть. Вполне возможно, что у матери Брендона и мистера Шеридана были какие-то неотложные дела в городе, и они поспешили выйти в числе первых.

От вокзала Аделаиды Шевонна, родители и Минни добрались до близлежащего прибрежного курорта Холдфэст-Бэй, который иногда еще называли Гленай, — конным трамваем. Именно здесь более шестидесяти лет назад высадились первые колонисты Южной Австралии.

Отель «МакФарлан» представлял собой причудливое здание с орнаментом из кружевного чугунного литья. Отец заказал лишь две комнаты, одну из них заняли Шевонна и Минни. Комната была оклеена обоями в красную и белую полоску, на стене висела аляповатая картина в тех же тонах. Минни была в восторге:

— О, мэм, какая чудесная комната!

Луиза содрогнулась от безвкусного интерьера, но, в свою очередь восхитилась балконом с витой чугунной решеткой и выходящим на Южный Океан.

Балкон восхитил и Шевонну. Она недавно прочла «Ромео и Джульетту», и ее романтическое воображение быстро нарисовало сцену с балконом. Она знала, что гораздо старше Джульетты, бездумно и страстно влюбившейся в Ромео.

Вечер еще только начинался, и мать захотела прогуляться по молу. Отец готовился к завтрашнему дню. — Завтра я буду занят, а вы с Шевонной на целый день будете предоставлены сами себе.

— Завтра, сэр, — сказала мать, держа отца за усы обеими руками и повернув его голову к себе, — я буду наблюдать за совещанием представителей. Это исторический момент, о котором я непременно хочу рассказать своим внукам.

Шевонна тоже собиралась присутствовать на конференции. Она считала себя серьезной девушкой в отличие от своих подружек-сверстниц, которых по большей части интересовали мальчики. И, справедливости ради, следует заметить, что Шевонна разбиралась в политике получше иных взрослых. Она знала, что на конференции будет идти борьба не только и не столько между парламентами отдельных колоний, выступающих против прерогативы общего бюджета, сколько между лейбористской партией и «чертовыми буржуями-толстосумами, как эта Трэмейн», как неоднократно замечал ее отец.

Но встретив Брендона в коридоре поезда, она поняла, что ее уже больше не волнует, что будет происходить на конференции или что говорил отец о Трэмейнах.

То, что могло бы вызвать ее любопытство двадцать четыре часа назад — неуклюжие движения старого морского льва, ковылявшего по песку Холдфэст-Бэй — теперь оставляло девушку совершенно равнодушной. Ее желтый зонтик с кружевной каймой по краю то стучал по ноге, то вертелся, то чертил на песке замысловатые узоры, показывая явное нетерпение хозяйки.

Родители, конечно же, заметили ее совершенное безразличие и были в некотором замешательстве.

Следующие двадцать четыре часа прошли для Шевонны в томительном ожидании, которое, все-таки, было вознаграждено. В состоянии оцепенения она одевалась, готовясь к поездке в Аделаиду на конференцию. Она надела юбку с кокеткой и довольно открытую блузку, которую мать осудила.

— Это мода Новых Женщин, — попыталась оправдаться Шевонна.

Для успокоения совести и более скромного вида Луиза велела надеть дочери перламутрово-серые замшевые перчатки и маленькую шапочку-таблетку с букетиком искусственных цветов поверх закрученных спиралью на затылке пышных волос.

— Может быть, мы и Новые Женщины, но всегда должны вести себя, как подобает леди.

Дэн Варвик уехал в Аделаиду ранним трамваем, чтобы присутствовать на открытии конференции. Луиза и Шевонна должны были приехать чуть позже. Когда они прибыли в Аделаиду, Шевонна увидела, что каменные здания этого города выстроены в стиле Ренессанса XVI века, и это ей очень понравилось. Настроение и вовсе улучшилось, когда они вошли в здание Парламента на Северной Террасе, и девушка среди зрителей увидела на галерее Брендона.

Внимательно наблюдая за происходящим, он наклонился вперед, подперев подбородок кулаком. За время, проведенное во Времени Грез, его кожа приобрела темно-коричневый цвет, только шрам, полученный им при известных обстоятельствах, когда он спасал Шевонну, выделялся на лице. Длинные волосы и гладко выбритое лицо, столь контрастирующее с пышными усами ее отца, поразили воображение девушки.

По опыту она знала, что Брендон далеко не робкого десятка. Да и привлекательная внешность юноши заставляла неотрывно смотреть на него. Кроме того, у него были интересы взрослого мужчины, как и Шевонна, он тоже увлекался политикой. Увлечение политикой досталось ему в наследство от матери, так же, как «НСУ Трэйдерс» и необъятные владения Трэмейн.

Их окликнула Энни и пригласила присоединиться. Когда Шевонна заняла свободное кресло рядом с Брендоном, тот посмотрел на нее. Его озабоченное лицо вдруг просветлело, и в следующее мгновение их глаза встретились. Его взгляд, полный сердечной теплоты и нежности, так потряс девушку, что она растерялась.

Однако годы обучения этикету не прошли для нее даром, и она сумела выдавить из себя улыбку.

— Ну, и как проходят дебаты? Брендон состроил гримасу.

— Вяло. Те, кто выступает за штаты, спорят с теми, кто стоит за единое федеральное правительство. Наконец-то делегаты сошлись во мнениях по поводу наименования новой федерации — Австралийский Союз.

Шевонна склонила голову набок и посмаковала название:

— Австралийский Союз. Мне это нравится. Ни одна из колоний не будет чувствовать себя оскорбленной.

— Теперь они будут называться штатами. К удовольствию Мельбурна столица будет временно размещаться там до тех пор, пока не построят новую где-нибудь между ним и Сиднеем.

Она кивнула и присмотрелась к делегатам на первом этаже. Среди них заметила отца. Но все мысли были по-прежнему заняты молодым человеком, который сидел рядом. Наконец объявили перерыв, и Брендон предложил своей матери выбраться наружу.

Взгляд Энни Трэмейн задержался на юной паре. Энни выглядела необычайно привлекательно в попугайно-зеленом льняном блэйзере, который подчеркивал и удачно оттенял ее темно-каштановые волосы. Она поправила накрахмаленный стоячий воротничок блузки. — Да, пожалуй, лучше отсюда выйти. Здесь жарко, как в турецких банях.

Вчетвером они вышли наружу и стали у портала. Словоохотливая дородная женщина остановилась рядом с Энни и Луизой, чтобы обсудить решения федерального парламента, касающиеся отчислений в общий бюджет. — И какая же часть доходов будет оставлена в распоряжение колониальных парламентов, я вас спрашиваю?

Шевонна прислонилась к одной из коринфских колонн и вяло обмахивалась шляпкой. Ненамного лучше. Испарина выступила у нее на лице, и пот заструился по спине и меж грудей. Флаг конференции судорожно трепыхался на мачте.

Брендон оперся рукой на мраморную колонну рядом с головой девушки. В другой руке он держал замшевые перчатки и соломенную шляпу, которую знатоки моды окрестили, как элемент одежды «Деклассированного типа». Еще год назад попытка надеть себе на голову что-либо иное, кроме высокого шелкового цилиндра, была бы воспринята чуть ли не как социальное преступление. «Ветер с моря принес бы облегчение».

— Мы вчера прогуливались по молу, и я с большим удовольствием оказалась бы там сейчас.

Глаза Брендона блеснули.

— Ты каталась когда-нибудь на велосипеде? Там, на пляже, его можно взять напрокат.

— Мне всегда хотелось попробовать. Мама клянется, что она уговорит отца купить нам велосипед для двоих, тандем.

Брендон посмотрел на матерей, стоявших в стороне. — Как ты думаешь, позволит ли твоя мать, чтобы я научил тебя кататься на велосипеде?

Мать, наверное, нет, а уж отец в любом случае никогда бы не разрешил. Но вместо того, чтобы ответить честно, она сказала:

— Я, наверное, смогу встретиться с тобой завтра на пляже у лодочной станции.

Остаток дня ее грызло ощущение вины.

— Я не солгала, — говорила она себе. Она чувствовала себя ужасно, когда на следующее утро мать готовилась поехать в парламентский дворец и упрашивала ее поехать вместе. — Там очень жарко и душно внутри, а я так устала после поездки. Что, если я не поеду, мама?

Мать наклонилась и озабоченно поцеловала Шевонну в лоб. — Температуры у тебя, по-моему, нет, но путешествие и вправду было тяжелым. — И начала снимать перчатки.

Шевонна запаниковала:

— Ты собираешься остаться со мной?

Луиза изумленно посмотрела на нее.

— Конечно, ведь ты — моя маленькая девочка.

— Мне уже шестнадцать, мама. Я уже не маленькая девочка.

— Но все такая же своевольная, — пожурила ее мать, улыбаясь. — Это тебе передалось от отца, а не от меня.

— Ты всегда давала мне больше свободы, нежели другие матери своим дочерям, и потом, ведь здесь Минни. Со мной все будет в порядке, мама, просто я не хочу сегодня ехать в Аделаиду.

Мать заколебалась.

— Ну, ладно, я буду недолго. Трамвай ходит через каждый час, и я думаю вернуться к пяти часам. Ты не будешь скучать?

Шевонна тряхнула головой:

— Ни капельки. Я всегда могу выйти на пристань понаблюдать за кораблями. — Что было правдой, но далеко не всей.

Мать собралась и ушла с явной неохотой. Она с большой надеждой в течение нескольких месяцев ожидала конференции, сочувствовала Дэну и хотела присутствовать на этом, как была уверена, историческом событии, которому суждено сыграть важную роль в дальнейшей судьбе Австралии.

Шевонна выждала добрых полчаса, прежде чем начала одеваться.

— Минни, как ты думаешь, эта блузка с кружевным жабо подойдет мне?

— Вы собираетесь уходить, мэм? — спросила ее Минни, озабоченно нахмурив свое круглое лицо. Она доставала и раскладывала одежду из чемодана Луизы.

— Совсем ненадолго. Свежий воздух поможет мне почувствовать себя лучше.

— Может быть, мне следует пойти вместе с вами?

Шевонна нервно теребила свои локоны. — Нет, нет. Я просто выйду посидеть во дворе.

Минни озабоченно поджала губы, но ничего не сказала и вернулась к чемодану.

Некоторые женщины, осмеливавшиеся ездить на велосипедах, даже придумали специальный дамский костюм для таких случаев: короткий жакет и бриджи. Не имея такого костюма, Шевонна выбрала юбку с довольно большим разрезом, который открывал сатиновые нижние панталоны и являл миру ее лодыжки.

Фиксируя при помощи шпилек на голове плоский шотландский берет, она презрительно пожала плечами. Ох уж эти правила приличия! Разве она не Новая Женщина?

Девушка торопливо чмокнула Минни в пухлую круглую щеку:

— Пока, Минни, я скоро вернусь.

Бриджи просто созданы для мужчин. На Брендоне были бриджи и жакет из Норфолкской шерсти. Он улыбнулся, увидев ее, быстро шагающей мимо рыбачившего на пирсе мужчины.

— Я теперь вижу, что моя работа не прошла бесследно.

Глядя в эти изумительные зеленые глаза, Шевонна почувствовала нахлынувшее возбуждение. Почему? Разве это было запрещено? Табу?

— Что ты имеешь в виду?

Он кивнул на ее юбку с разрезом.

— Это. Ну, пошли со мной. Мы попытаемся сейчас заняться спортом. Твои родители ведь разрешили тебе, не правда ли, Шевонна?

Находясь близко от него, она смогла хорошо разглядеть маленький шрам чуть ниже глаза. Этот шрам связывал их между собой. Понимал ли он это? Интересно, а почему он не позаботился о малакской трости, с которыми так любят щеголять его сверстники? Умеет ли он ездить верхом и играет ли в гольф?

— Не совсем.

В киоске Брендон взял напрокат тандем, а клерк с любопытством взглянул на девушку.

— Ты быстро научишь меня кататься на велосипеде, да?

Но когда она попыталась выполнять инструкции Брендона, то уже не была в этом так уверена. Дважды ее нога соскакивала с педали, и Шевонна едва не перелетала через руль. Только мгновенная реакция Брендона спасала ее от падения носом в песок.

Он положил свои руки ей на талию, у девушки закружилась голова.

— Поехали, — сказал он.

Она завизжала:

— Не выпускай меня!

Брендон усмехнулся:

— Не выпущу. Я же здесь, позади тебя. — Тандем вихлялся, как пьяный матрос. — Нажимай на педали.

Она нажала, и тогда, будто поддерживаемый какой-то магической силой, велосипед рванулся вперед, ветер зашумел у нее в ушах и стал трепать челку. Свобода! Она была свободна! Шевонна рассмеялась. Она смеялась и смеялась; — Мне это нравится! Как мне это нравится!

За спиной ей вторил смех Брендона:

— Гораздо прохладнее, правда?

Было бы гораздо удобнее и лучше, если бы на ней не было этих стесняющих движение одежд. Она изумительно себя чувствовала. Все чувства обострились: запах рыбы и соленого морского ветра, гул прибоя, ее собственный запах и огромная энергия, исходящая от Брендона и заполнявшая все ее естество.

Тандем жил своей жизнью, он был жив, подобно духам Времени Грез. Он привлекал внимание людей, сидящих за столиками и поедающих ланч, они улыбались и, возможно, рассматривали ее лодыжки. Тандем чуть подпрыгивал на кирпичной дорожке.

Шевонна и Брендон крутили педали до самого конца мощеной кирпичом дороги и, когда гулкая лента кончилась, поехали по плотно слежавшемуся песку. С одной стороны — на них подозрительно смотрел усатый морж, а с другой — мимо проносились столики с зонтами, приморские пабы и рыбные магазины.

Но вот полоска песка стала сужаться и пошли прибрежные дюны. Брендон сказал:

— Нам лучше повернуть назад.

Она была разочарована, но кивнула в знак согласия. Но когда попыталась развернуть велосипед, то слишком сильно наклонилась вперед и запаниковала. Тандем закачался, Брендон попытался восстановить равновесие, но тут переднее колесо попало в черепашью ямку и завязло в песке.

Шевонна закричала. Все завертелось у нее перед глазами. Мир перевернулся вверх тормашками, вместо неба теперь был песок. Шумело море, затем к нему примешался ее крик, хохот и два глухих шлепка. Юбка обернулась вокруг ног и не давала встать.

— Шевонна, Шевонна! С тобой все в порядке?

С трудом она подняла глаза и посмотрела в озабоченное лицо Брендона. — Да. Я думаю, что в порядке.

Он отер песок с ее щеки. — Я должен был быть готовым к чему-либо подобному. Мне очень жаль, что так получилось.

Она рассмеялась:

— Разве это не здорово? Это самый захватывающий случай, который произошел со мной с тех пор, как ты вытолкнул меня из-под той лошади.

Брендон улыбнулся:

— Ты просто невероятна, Шевонна.

Он наклонился и поцеловал ее в щеку. Это был легкий, почти невинный поцелуй. Но тут случилось нечто неожиданное. Она повернула к нему свое лицо. Их губы встретились и разжались. Он взял ее лицо в ладони:

— Я не ожидал этого от тебя, Шевонна.

Ее губы скривились:

— Ты был другом.

— А ты была маленькой девочкой.

— Я хочу быть твоей девушкой.

 

Глава 20

1901

Конки, трамваи, поезда и паромы первого января перевозили тысячи жителей в громадном Сиднее. В десять часов утра солнце, наконец, пробилось сквозь пелену облаков, но южный бриз смягчил его палящие лучи.

Брендон ждал у главного входа в Сентенниал-Парк. Шевонна, складывая последний номер «Сидней Диспэтч» с новостями дня, сказала ему, что придет к половине десятого. Он сверился со своими наручными часами, которые она ему подарила вместо утерянных карманных.

— Самая последняя новинка, — пояснила Шевонна с таким видом, будто он всю жизнь прожил в глубинке и не знал самых обычных вещей. Как бы то ни было, но Брендон абсолютно не следовал моде. Он только-только начал носить брюки с широким поясом вместо подтяжек и короткополый двубортный пиджак вместо сюртука.

Было уже почти десять. Где же она пропадала?

Участники парада собирались в колонны. Стригали, которые шли во главе процессии, смуглые маори на высоких тощих лошадях, аборигены, разрисованные белой глиной, рыцари и драконы из Ее Величества Императорской труппы. Все семьдесят пять тысяч участников собрались здесь, чтобы отпраздновать учреждение Австралийского Союза.

— Брендон!

Он обернулся и увидел Шевонну на другой стороне улицы, ее рука в белой перчатке взметнулась вверх в приветствии. Она надела галстук цвета хаки, ставший популярным во время Англо-Бурской войны. В другой руке девушка сжимала свою репортерскую папку. Волосы были распущены и трепетали на ветру вокруг очаровательного личика.

Брендон улыбнулся. Новая Женщина.

Конный омнибус с выглядывающими из открытых дверей людьми проехал по улице. Пропустив экипаж, Шевонна приподняла юбки и стала пробираться к Брендону сквозь плотную толпу зевак. Как всегда, ее смеющиеся глаза дразнили Брендона.

— Шевонна, дорогая! — Он обхватил ее руками за необычайно тонкую талию и, прижав к себе, приподнял в воздух так, что она заболтала ногами, и их губы оказались на одном уровне. Брендон хотел уже было поцеловать Шевонну, но в этот самый момент им показалось, что кто-то из окружающих узнал их.

— Я думал, что мы потеряемся. Она смело поцеловала его в щеку и, чуть отстранившись, сказала с язвительной улыбкой:

— Лучше бы ты потерял меня, повеса. Я читала, как ты сопровождал Мисс Мэри Ричарде в день Бокса на бал, посвященный этому событию.

— Одна из махинаций матери, чтобы оженить меня. Разве в газете не было написано о том, как мне было скучно? И разве там ничего не было о том парне, с которым ты была вместе на открытии Сиднейской Регаты? Сын лорда Брайтона, разве нет?

Она поджала губы и высвободилась из рук Брендона, оправляя юбки:

— Он пошел со мной в гавань просто за компанию. Это предложил Райан.

— А, твой работодатель. — Он взял ее за руку и повел за собой, проталкиваясь сквозь толпу стригалей, совершавших последние приготовления к празднику. Тяжелый прогорклый запах овечьей шерсти смешивался с запахом людского пота и наполнял воздух.

— Я думаю, что ему все известно о нас, Шевонна, он слишком хороший газетчик, и у него нюх на такие вещи…

— Моя мать, я думаю, тоже что-то подозревает.

Брендон чувствовал беспокойство Шевонны. Для него это было обычным делом. Так было всегда. Они чувствовали и понимали друг друга без вопросов и объяснений.

— Ты скоро станешь совершеннолетней, чтобы выйти замуж, и… Она обернулась к нему.

— Я устала ждать и надеяться на что-то, Брендон. Мне совершенно наплевать на то, что твоя мать и мой отец противники во всем — от политики до бизнеса. К нам это не имеет никакого отношения.

Теперь они с Шевонной были умнее и осторожнее, чтобы случайно не обнаружить свою любовь перед родителями:

— Если они узнают, то наверняка будут против нашего брака, Шевонна. Но я хочу, чтобы они нас благословили. Мое чувство к тебе нельзя описать словами. Это что-то чистое и прекрасное.

Какая-то озорная чертовщинка мелькнула в ее глазах морской голубизны. Кроме романтической натуры, у Шевонны была сильная практическая жилка. — Тебе не понравился Мельбурн?

Брендон сжал ее руку, тем самым давая понять, что все хорошо помнит. Три года назад, после дня их первого поцелуя в Аделаиде, делегаты конференции поехали сначала в Сидней, а затем в столицу колонии Виктория — Мельбурн.

Там, во время плавания по Ярре, они поклялись друг другу в вечной любви. Под мостом под прикрытием тихо шелестящего тростника, она предложила ему себя.

Один только Бог знает, как он желал ее. Безумно. Его взору предстала ее голая грудь, освобожденная от корсетов для поцелуев — это возбудило так, что он почти совсем потерял голову. В тот день они так и не познали друг друга.

Тайные свидания, доставлявшие влюбленным редкое, почти экстатическое удовольствие, только разжигали взаимную страсть, которая, увы, так никогда и не получала продолжения. Как долго он еще мог ждать?

Вечно, если это потребуется. Ни одна женщина не могла сравниться с Шевонной. Все, что она делала, возбуждало его. У нее безрассудный опрометчивый темперамент, она была так наивна вначале и какой чувственной она стала за последнее время! За смехом она пыталась скрыть страх. Умная, прекрасная и такая страстная его любимая. Она обожала его, а он — ее.

— Не дразни меня этим, Шевонна, Все, что с нами было и что будет, всегда было и всегда будет по-настоящему и без обмана.

Ее лицо потеплело.

— Я знаю, это все потому, что я люблю тебя, Брендон Трэмейн. Ты честен душой и сердцем горяч, мой славный рыцарь.

Иногда, правда, его охватывали сомнения. Брендон начинал сомневаться в себе, в успехе их любви. Внутри молодого человека, представлявшего собой образец викторианского воспитания, пробуждались неясные опасения. И хотя они лишь иногда тревожили его, проницательная Шевонна замечала это.

— Я иногда замечаю, что внутри тебя завелся маленький червячок, наверное, потому, что ты всю жизнь подавлял естественные порывы своей натуры.

— У меня в запасе всего два часа, — сказал Брендон. — Я обещал матери, что сегодня утром буду говорить от ее имени на праздновании годовщины Общества Искусства аборигенов.

— Разве «НСУ Трэйдерс» не закрыто по случаю праздника?

Он состроил гримасу. — Все отдыхают сегодня, кроме меня. Мать с Райаном поехали кататься на яхте.

— Тогда мы можем наблюдать за парадом из окон твоего кабинета.

Он увидел в ее глазах озорные огоньки.

— Клянусь тебе, Шевонна, что если ты будешь соблазнять меня, то я пожалуюсь на тебя в Городской Магистрат, после чего тебе в воспитательных целях пропишут двадцать ударов розгами.

Она рассмеялась:

— Ты же хочешь увидеть меня голой?

— Не я, а только мои глаза. Не забывай об этом.

Они пробирались сквозь толпу, запрудившую ближайшие к парку улицы, стараясь попасть в «НСУ Трэйдерс». Ровно год назад была зарегистрирована первая за всю историю колонии вспышка бубонной чумы в Скалах. В качестве средств уничтожения крыс, разносчиков болезни, Магистрат распорядился сжечь большую часть тамошних построек. Здание конторы «НСУ Трэйдерс» тоже было сожжено. Теперь его восстановили, но находилось оно несколько дальше по Эрджил-стрит.

Ближе к зданию толпа поредела. У парадного входа стоял швейцар Рэнкин, полуслепой и хилый, и едва ли мог отличить обычного кота от взломщика. Он верно служил Энни Трэмейн многие годы, и она оставила его у себя швейцаром уже после того, как тот не мог держать своими дрожащими руками плотницкий рубанок.

— В ваш кабинет, мастер Трэмейн? — спросил он, закрывая решетчатые двери лифта.

— Да, Рэнкин. Ваша семья тоже участвует в празднике сегодня утром?

Лысая голова закивала:

— Ага, участвует. Мой старший внук в хоре. Он сегодня будет петь «О господь, вся наша надежда в тебе!»

Вполне подходящая песня для будущего Австралии, — сказала Шевонна, улыбаясь старику.

Кабина лифта, дернувшись, остановилась на третьем этаже. В темноте коридоров после яркого солнечного дня девушка на мгновение ослепла, но уловила запах. Его одежды. Ее собственная пахла лавандовым маслом, розами и ландышами. Ее же собственный запах — запах чистого тела, как пахнет головка здорового ребенка.

Брендон зажег в холле свет и отворил двойную дверь из красного дерева. Закрыв ее за спиной, он обнял девушку и стал жадно целовать.

— Два месяца прошло, Шевонна, — шептал он между страстными поцелуями. — Два месяца прошло с тех пор, как я мог держать тебя в руках, не опасаясь, что нас застанут твои родители, что мы можем навлечь их гнев на твою голову.

Она взяла лицо Брендона обеими руками. — О, любовь моя, ты слишком много говоришь! — И поцеловала долгим нежным поцелуем. У Брендона перехватило дыхание, когда ее язык проник меж его губ.

Он вздохнул, застонал и, обхватив ее, крепко прижал к себе. — Ты испытываешь меня, я не могу сдержаться!

Взъерошив руками его волосы, она высвободилась и прошла по ковру, устилавшему пол кабинета к окну, чтобы открыть его. — Иди сюда, милый, скоро начнется парад.

Внизу, среди зрителей, заполонивших улицу, образовалась узкая дорожка, по которой должны были двигаться праздничные колонны. Горячий воздух не мог испортить всеобщего ликования, царившего снаружи.

Она подошла к нему сзади и обхватила за талию. Прислонившись щекой к его спине, Шевонна проговорила:

— Знаешь ли ты, что я влюбилась в тебя, как только увидела в первый раз? Тогда я была ребенком. А теперь я женщина. Возьми меня. О, возьми меня! Иногда это ранит меня, как бы я ни была счастлива.

Нерешительность Брендона испарилась. Он обернулся и крепко обнял Шевонну. — Не говори так! Мы заслуживаем счастья! Мы никому не сделали ничего плохого.

И вдруг внезапное возбуждение, которое заставляет иногда идти на неверный шаг, охватило его. Поцелуи стали страстными, он потерял над собой контроль. Руки двигались помимо его воли.

— Шевонна, Шевонна!

Она прижалась к нему всем телом. Он ощутил ее мягкую грудь напротив своей.

— Брендон, Брендон, возьми меня!

А руки уже расстегивали ее жакет. Он наступал, она отступала, пока они не завалились на кожаный диван, запнувшись о его подлокотник. И даже это не смогло остановить бешеного натиска. Он навалился на нее, вдавив в обивку дивана, отчего девушка стала плоской, как камбала, и задрал ей юбки до самой талии.

Его собственное сопение смешалось с ее сладострастным стоном. И если бы она сейчас попросила его остановиться, то он не смог бы этого сделать. Брендон не помнил, где он и что делает. Единственное, чего он хотел — быть с нею.

Его руки нащупывали ее тело под белыми шелковыми чулками. Мягкое, податливое тело, так жаждавшее принять его в себя.

— О, Шевонна, Господи… я не могу… я не могу себя больше сдерживать.

Она притянула его лицо к себе.

— Сделай меня своей, Брендон, — страстно шептала она между горячими, бурными поцелуями.

— Я не думаю, что это было бы разумно. Брендон вскочил с дивана. В дверях кабинета стоял Райан, держа в руках высокую шляпу и трость. Брендон заслонил собой наготу Шевонны.

— Выйдите отсюда! Вы не имеете права…

— Я ухожу, но, мальчик мой, хочу, чтобы ты пообещал мне не делать этого.

Брендон почувствовал, как кровь застучала у него в висках. Сжал кулаки.

— Это совершенно не ваше дело, Райан! — Каждое слово он выговаривал четко, как будто выплевывал, в горле у него клокотало от гнева.

— Я только прошу тебя не совершать глупостей, держать себя в руках. Только сегодня. Если ты и вправду любишь Шевонну. Неужели нельзя подождать, пока ваша любовь получит законное продолжение? Ведь если это любовь, то она навсегда, не так ли?

Брендону был ненавистен рассудительный тон этого пожилого мужчины. Но он знал, что в сказанном Райаном есть свой резон. Любовник матери всегда хорошо относился к Брендону. Почти, как отец, но никогда не навязывал своего мнения, до сегодняшнего дня, по крайней мере.

— Он прав, Брендон, — услышал позади себя голос Шевонны, холодный и ясный. Она продолжила:

— Если вы ничего не имеете против, мистер Шеридан, то я хотела бы привести себя в порядок.

С печальной улыбкой, едва видневшейся из-под его усов, Райан отступил назад. — Мои извинения, мисс Варвик.

Райан вышел. Брендон присел на краешек дивана, слыша, как позади него шуршит юбками Шевонна. Он пробормотал себе под нос:

— Мне не следовало заходить так далеко, Шевонна. Не следовало прятаться, держать в секрете.

Он ощутил, как она гладит его по затылку трепещущей рукой. — Терпение, любимый, наше время еще придет.

— Ты и Дэниел так ослеплены враждой между собой, что чуть не пропустили крупное событие, которое вот-вот должно было случиться! Но теперь-то ты не можешь это больше игнорировать!

Энни наблюдала за тем, как Райан шагами мерил кабинет. Малайская трость рассекала воздух, будто сабля. Энни не могла припомнить, чтобы видела его когда-либо таким взволнованным. Напряженно сосредоточив внимание, она промолчала. Рано или поздно его бессвязные слова обретут для нее смысл.

— Господи, Боже мой! Энни! Электрическая искра, проскакивающая между Шевонной и твоим Брендоном, способна свалить с ног даже слона.

Она вздрогнула:

— Что?

Он развернулся на месте, в его черных глазах полыхал адский огонь.

— Ты слышала, что я сказал. Ты была чертовски занята собственными делами. Так занята всем на свете, кроме собственного сына. Ну и я… тоже… был круглым дураком.

— Ты имеешь в виду…

— Я имею в виду, что Брендон и твоя племянница влюблены друг в друга. — Он направился к двери, приостановился и добавил. — Если это тебя успокоит, то они еще не познали друг друга, пока…

Энни вскочила на ноги, как ужаленная.

— Куда ты собрался? Шеридан слабо улыбнулся.

— Пойду напьюсь. Может быть, это поможет мне отмыть мою любовь к тебе от черных мыслей и избавиться от страданий.

— Вино не может служить утешением.

— Зато это хорошее начало, черт возьми! Испуганно Энни посмотрела на него. Слова застряли у нее в горле. Она сглотнула.

У них с Райаном и раньше случались разногласия. Несомненно, в таких случаях она изо всех сил стремилась понять его, но теперь не могла перебороть себя, хотя знала, что может безвозвратно потерять его. Райан вышел из кабинета…

В то же самое время нужно было срочно разобраться с Брендоном и Шевонной. Пытаясь определиться в запутанных отношениях, Энни мучительно размышляла, запутываясь еще больше. Требовалась изрядная доля выдержки и поистине нечеловеческое терпение, чтобы разложить все по полочкам, расставить все по своим местам и принять единственно правильное решение.

На какое-то мгновение ее посетила мысль, что она действует подобно своей бабушке Нэн Ливингстон. Но эта мысль была так мимолетна и коротка, что Энни не успела толком ухватиться за нее.

Она нацарапала записку Брендону, прося его прийти к ней во время ланча. В тот момент Брендон занимался иностранными счетами и был по уши занят, но не было такого дела, от которого он не мог бы освободиться. Он слишком хорошо знал предмет, у него был особый нюх, своего рода чутье, позволявшее ему до тонкостей вникать в суть любых финансовых проблем.

Энни отдала записку своему секретарю Джеймсу. — Я ожидаю своего сына на ланч, — сказала она щуплому, маленькому, лысому человеку. — Принесите его ко мне в кабинет.

Он внимательно посмотрел на нее поверх очков. — Что мадам предпочитает на ланч?

— Пошлите к Грэю за чем-нибудь легким. — Она не любила заниматься делами с набитым животом. — Фруктовый пудинг с рисом и суп с петрушкой.

Энни разливала чай, когда, постучав, вошел Брендон. Высокий и необычайно красивый, он напоминал ей Рэгги. И Дэна. Она прервала свое занятие.

— Что-нибудь случилось, мама? — Брендон прошел через кабинет и, подтянув брюки, чтобы не помять, уселся в кресло напротив дивана. — У нас пошатнулись дела на Цейлоне?

Энни поставила для него чашку чая на низенький столик, стоявший между ними.

— Нет. Раджи Дарджими хорошо выполняет свои торговые обязательства. У меня кое-что другое.

Комок страха снова подкатил к ее горлу. Почему она должна чего-то бояться? Она стала самым удачливым бизнесменом, проводя вполне корректные операции, помогая возрождению и процветанию капризной австралийской экономики.

И она же возродила махинации, свойственные Нэн. Разве это не достаточно серьезный повод для страха?

Энни отхлебнула остывший чай из чашки, и комок провалился вниз по пищеводу.

— Я слышала, что вы с Шевонной нравитесь друг другу.

— Это вопрос или утверждение, мама? Она должна быть снисходительной к сыну. Его не так-то легко вызвать на откровенный разговор.

— И то, и другое.

— Тебе об этом сказал Райан?

Кровь беспокойно застучала у нее в висках. — Разве это имеет значение?

Брендон не притронулся к своей чашке из тончайшего фарфора.

— Имеет. Я знаю, что вы оба, ты и отец Шевонны, не желаете, чтобы мы встречались, но это ваши проблемы. Мы — это не вы… Это касается только нас с Шевонной, мы…

— Здесь дело не только в том, что нам не нравятся ваши отношения. Черт возьми, ее рука так сильно дрожала, что чай расплескался, Энни поставила чашку на стол. Наступил решающий момент, но она забыла все тщательно заготовленные слова. — Тут дело в семье. Ты и Шевонна — одна семья. Вы с ней — двоюродные брат и сестра, Брендон…

Он в изумлении уставился на мать:

— Что?

— Дэниел и я — брат и сестра. — Ее руки сжимались и разжимались, она торопливо продолжала. — Я думала, что Дэниел умер. Многие годы я нанимала детективов, чтобы разыскать его. Он изменил свое имя. Его усы изменили внешность. Он ушел из дому хилым юношей, а вернулся сложенным, как Аполлон. Как перед Богом, Брендон, я ничего не знала до того самого дня Большой Морской Стачки, когда ты спас Шевонну. Я знаю, что должна была сказать тебе об этом, но я никогда не подозревала, что между вами может что-то произойти.

Брендон выглядел совершенно убитым. Кровь отхлынула у него от лица. Его боль была и ее болью. Чего они добились с Дэниелом своей непримиримой враждой, кроме того, что пострадали ни в чем неповинные дети?

У Брендона заходили желваки на скулах. — Все эти годы ты жила во лжи, обманывая других. Если бы ты была честна с самого начала, то нашей любви никогда бы не разгореться. Да, ты и твой брат ведете свою собственную войну, но я не хочу в ней участвовать. И в этом я вижу гораздо больше смысла, чем в том разрушении, которое вы сеете вокруг себя!

И выскочил из комнаты. Сердце Энни оборвалось. Сначала Райан, теперь ее собственное дитя. Оба отвернулись от нее. Она ведь никому не хотела причинять страданий, старалась заботиться о своих сотрудниках и очень многое сделала для работников «НСУ Трэйдерс», но потеряла двух людей, которых любила больше всего на свете.

— Мне очень жаль, но вы не подходите по своим физическим данным.

Брендон уставился на сержанта, перебиравшего лежащие на столе бумаги. Неужто он не годится в солдаты? Или у тех должна быть косая сажень в плечах? А может, он ослышался?

— Я ни в чем не уступаю своим сверстникам, а вы мне говорите, что я не годен для войны в Южной Африке! Шестнадцать тысяч австралийцев воюют с бурами, они годны, а я — нет?

Лицо сержанта стало бураково-красным. — Ты слышал меня, сынок. Об этом позаботилась твоя мамочка.

Гнев закипел в Брендоне. Он надеялся, нет, он хотел быть убитым там, в Трансваале, в Южной Африке. А вместо этого ему говорят, что он не годен по состоянию здоровья! Брендон чуть не рассмеялся от абсурдности происходящего. Женщины — и те работали на военных заводах, а ему сказали, что он не годен!

Он развернулся на месте, выскочил из вербовочного пункта Вооруженных сил Великобритании и, не останавливаясь, шел до самой конторы «НСУ Трэйдерс». Бдительный Джеймс начал было подниматься со своего места при его появлении:

— Мистер Брендон!

Брендон, не задерживаясь, проследовал к кабинету матери и вместо того, чтобы повернуть медную ручку на двери, ударил ее плечом. Посыпалась штукатурка, а в окне задрожали стекла. Дверь распахнулась и с грохотом врезалась в стену, чуть не слетев с петель. Энни вскочила на ноги. Она была одета в твидовый пиджак с мужским галстуком, повязанным вокруг шеи поверх батистовой блузки. Брендон почувствовал, как гнев бурлит в его жилах.

— Брендон, подожди, пожалуйста. — Энни обошла стол, предупреждающе подняв ладонь.

— Я устал от того, что ты мною управляешь. Я ухожу, пока еще не знаю, куда, но как можно дальше от тебя и «НСУ Трэйдерс».

На ее глазах показались слезы. — Я не виню тебя. — Энни наклонила голову, и Брендон увидел, как слезы струятся по ее щекам. — Я очень виновата перед тобой, — прошептала она.

Он не верил ей больше, но никогда прежде не видел, как она плачет. Его легендарная мать была холодной глыбой льда, как утверждали слухи.

— Простишь ли ты меня, Брендон? — голос был таким тихим, что юноша не был уверен в том, правильно ли он расслышал. — Я умоляю тебя. Я была не права, я сделаю все, что ты захочешь. Я устрою тебя в армию на эту бурскую войну, если ты этого и в самом деле желаешь.

Эта плачущая женщина, так униженно умолявшая его, была ли она в самом деле его матерью? Неожиданно новая сторона ее натуры и смягчившееся лицо остудили гнев Брендона. Его плечи поникли.

— Я уже ничего не хочу. Мне все равно. Брендон не спал уже больше двух дней. Он хотел поскорее забыть Шевонну.

— Я так устал…

— Я тоже. — Энни отерла слезы тыльной стороной ладони. — Я так устала держать все вместе. Работать. Заботиться о каждом и обо всем. Я просто хочу отдохнуть. Я хочу домой, во Время Грез.

Домой. Может быть, они оба сумеют найти покой там, во Времени Грез. Брендон ужасался при мысли о том, что Шевонна никогда не будет принадлежать ему. Жестокая ирония судьбы. Теперь, когда они любят друг друга. Может быть, расстояние поможет заглушить его боль. Заглушить его боль, но никогда не убить любовь к Шевонне Варвик.

 

Книга третья

 

Глава 21

1902

Шевонна уставилась в «Сидней Диспатч». Передовая статья на первой полосе газеты рассказывала о ничем неоправданном жестоком поведении британских солдат в Южной Африке.

Следующая статья утверждала, что «НСУ Трэйдерс» положила начало социальным реформам, установив для своих служащих минимальный размер заработной платы и гарантируя тем самым нижний предел, ниже которого зарплата опуститься не может.

Третья публикация заявляла, что «Новый Телеграфный Акт 1901 года гарантирует, что ни один контракт на почтовые перевозки в интересах Австралийского Союза не будет заключен, если при этом не будут использоваться только белые рабочие».

«НСУ Трэйдерс» и ее флот наверняка присоединятся к этому Акту. С ограничением иммиграции, депортацией, дискриминационными, как эта, мерами белая Австралия будет возрождена.

Конечно, отца это рассердит до невозможности, но Шевонна устала успокаивать его. Их вражда с матерью Брендона внушала девушке невыразимое отвращение. Именно эта вражда сделала их с Брендоном любовь такой трудной, почти невозможной.

Она отложила газету в сторону и снова взяла читанное перечитанное, обильно политое слезами его письмо. Краткое, ужасное письмо о любви и прощании навсегда. И хотя с момента получения письма прошел уже год, Шевонна с прежним трепетом всматривалась в строчки, написанные рукой возлюбленного: она выучила их наизусть.

«Дорогая Шевонна.

Это письмо очень больно писать. Несмотря на то, что я люблю тебя больше, чем любил или буду любить в своей жизни, наша любовь может погибнуть из-за войны между нашими семьями. После долгих мучительных размышлений я решил, что лучше прекратить наши отношения сейчас, чем смотреть, как медленно умирает наша любовь среди самодовольства и равнодушия.

Брендон».

Теперь все живое в ее сердце умерло. То, что билось в ее груди, было простым физиологическим органом.

Оба, она и Брендон, знали о вражде своих родителей. Самым простым и логичным выводом из поступка Брендона следовало, что она ему надоела. Шевонна чувствовала себя ужасно одинокой и несчастной. Вражда родителей оправдывала Брендона. Из письма она увидела, каким он был на самом деле. Слабым. Шевонна не знала, где он сейчас, и ей это было безразлично.

Она больше не чувствовала боли, но также знала, что ей никогда не испытать и прежней радости. Раз она жива, то должна наконец сделать свой выбор. В любом случае, жизнь продолжается.

В дверь постучали, и Шевонна положила сложенную газету поверх письма Брендона.

— Шевонна? Это я.

Сердечная улыбка девушки, по здравому рассуждению ее матери, отнюдь не свидетельствовала о хорошем аппетите. Вчера Луиза сказала ей:

— Шевонна, еще немного — и ты будешь весить не больше птички. Дорогая, попробуй, пожалуйста, чеширский пудинг.

За прошедший после получения письма от Брендона год девушка потеряла в весе почти стоун. Глаза стали пустыми и глубоко провалились в глазницы. Она знала, что выглядит не лучше ходячего кадавра (Кадавр — мифологический герой, известный страшной худобой.), но это ее ничуть не заботило.

— Входи, мама.

Луиза вошла, закрыла за собой дверь и встала, сложив руки на животе. — Ты уверена в том, что хочешь сделать?

— Да. — Она начала складывать следующую юбку. Шевонна записалась волонтером — сестрой милосердия и собиралась в Южную Африку на Англо-бурскую войну.

Дверные петли заскрипели, когда вновь раскрылась дверь. Шевонна обернулась и уронила жакет, который собиралась положить в чемодан. На пороге стоял отец. Смущение и ярость безошибочно угадывались на его лице.

— Я не могу позволить тебе совершить подобную глупость, — сказал он.

— Вы не сможете меня удержать, — прошептала Шевонна, обращаясь к родителям. — Вы не сможете вечно держать меня взаперти. Я все равно найду способ уйти, так или иначе.

— О Господи, Шевонна! — всплеснула руками мать. — Посмотри на себя, ты же совсем зачахла.

Дэн отстранил Луизу и подошел к дочери, беря ее тонкое, хрупкое, совершенно иссохшее тело в руки и прижимая к груди.

— Что с тобой происходит? Что тебя так глубоко ранило, что ты хочешь быть убитой?

Она повернулась к нему с трагическим выражением лица.

— Да! Да! Да! Я хочу этого!

— Я запрещаю тебе уходить!

Дочь впервые в жизни не повиновалась Дэну и оставила отцовские слова без внимания.

— Ты хочешь умереть из-за этого бастарда Трэмейна? Он значит для тебя больше, чем семья?

— Семья, семья! Это все из-за этих чертовых семей так получилось! Будьте вы прокляты! Я ненавижу нашу семью, я ненавижу вас вместе с вашей враждой!

Дэн оттолкнул дочь от себя. Лицо его стало жестким и неумолимым.

— Тогда уходи и не возвращайся больше!

Согласно легендам, единственный туземный народ, населявший Трансвааль, был частью народа великого королевства Ашанти. Ведомые своей королевой, они пришли на берега Крокодиловой реки — Лимпопо.

Когда королева спросила у своих жрецов, как ей перейти реку вброд, те ответили, что все устроится само собой, если королева принесет жертву. Тогда она принесла в жертву собственного сына и вскричала: «Баоли! Дитя мертво!» Ее потомки перешли реку и расселились по саванне бассейна Лимпопо.

Сегодня потомки легендарных баоли — чернокожие банту — работали вдоль берегов Лимпопо на британские и австралийские колониальные войска. Огромные круглые плетеные корзины с грязным бельем стояли на мелководье. Серо-зеленое неторопливое течение реки омывало корзины, смывая грязь и пот с одежды — весьма изобретательная система местных женщин.

Затем полуголые чернокожие женщины банту били каждую часть одежды о камни неторопливыми плавными движениями, напоминавшими танец духа Дипри, который с иронией заклинал гармонию в племени.

Англичанам, судя по всему, только и оставалось, что танцевать Дипри. Вчерашняя битва была гибельна и для голландцев, и для англичан с союзниками. Среди британских и австралийских солдат раненые и убитые исчислялись тысячами. Австралийские солдаты, из-за золотой лихорадки 1851 года прозванные диггерами (диггер — англ, землекоп.), заслужили репутацию отчаянных вояк и стойко удерживали свои позиции.

Недалеко от реки Лимпопо между «чертовыми деревьями», прозванными так из-за своих колючек, были разбиты белые куполообразные палатки. Люди в военной форме отдыхали в гамаках, на деревянных ящиках из-под снарядов, просто на охапках веток, прислонившись к вагонным колесам, к стволам деревьев или к любой опоре, которую смогли отыскать. Ни ветерка, ни самого слабого дуновения не было в этот полдень. Белый флаг на флагштоке над палаткой Восемнадцатого Полевого госпиталя висел безжизненно.

После вчерашнего сражения с трансваальскими бурами Шевонна вместе с другой сестрой милосердия работала не покладая рук. Врач, шотландский джентльмен старой закалки и друг небезызвестного доктора Артура Конан-Дойла, порой навещавшего его, занимался разодранной икрой молоденького британского солдата. Нога была в опасности, но стараниями доктора, молитвами и с Божьей помощью мальчик снова будет воевать.

Недалеко от входа в палатку лежал британский пехотинец, раненный разрывом бурского снаряда. Мухи стаями роились над пропитанными кровью бинтами, беспорядочно наложенными на тело. Среди раненых вспыхнула эпидемия тифа и почти всегда со смертельным исходом. Жертвы болезни, переносимой мухами, едва не превышали количество самих разносчиков.

Шевонна с сестрой милосердия трудились над юным австралийцем, у которого было ранение в область живота и который лежал при смерти. Раненый в беспамятстве стонал. Шевонна про себя отметила, что ему было не больше девятнадцати.

Его выступающие скулы, совершенно белые, как простыни, чем-то напоминали ей Брендона. И в то же время образ Брендона гас в ее воображении.

В палатке не было почти никакой вентиляции, вонь стояла ужасная. Пот струился по лицам Шевонны и Мод, язвительной старой женщины, поставившей на ноги огромное количество солдат. «Парень умрет, черт возьми. В таких серьезных случаях лучше не звать доктора, а поступать как делают банту, съевшие на таких вещах не одну собаку».

Она прижала толстый тампон к зияющей ране, чтобы остановить кровотечение. Машинально Шевонна стала накладывать бандаж, но казалось все, что она делала, было впустую. — Ну, и какую бы припарку ты поставила сюда без доктора?

Старая женщина улыбнулась. Она где-то потеряла передний зуб в нижней челюсти. Возможно, даже больше, если бы Шевонна осмелилась внимательно присмотреться к этому зияющему рту.

— Один из колдунов банту научил меня смешивать компресс, накладываемый на рану. Каолин травы и сырые яйца убивают заразу и не дают ей распространиться дальше.

— Сырые яйца? — Шевонна подавилась, затем сглотнула. Странно, она без содрогания могла смотреть на самые страшные раны на человеческом теле. Глаз, вывалившийся из глазницы и повисший на сосуде. Вспоротый живот с перламутрово блестевшим кишечником и одуряюще тошнотворным запахом крови, полупереваренной пищи и кала. Или оторванная у плеча рука, висящая на лоскуте кожи. Но мысль о сырых яйцах подводила живот и заставляла сдерживать подступающую тошноту.

И нельзя сказать, чтобы кухня Третьего Гренадерского полка или Второго полка Дублинских стрелков была слишком изысканной. Шевонна всегда подозревала, что в меню присутствует конина наряду с каменной твердости хлебом.

Воображение перенесло ее к Рождественским домашним обедам: баранина, свинина, утка, сливовый и смородиновый пудинг, вина, ликеры. А мать привнесла свои, американские традиции в устройство Рождественского стола: жареная индейка, окорок домашнего копчения, консервы. Даже Рождественское дерево Луиза украшала на американский манер.

Шевонна, улыбаясь, вспоминала, с каким увлечением мать изображала злого дракона: изюм, брошенный в горящий бренди и таявший на языке. Отец однажды чуть не спалил себе усы, неосторожно поднеся горящий голубым пламенем напиток. Все засмеялись.

Но тут улыбка Шевонны пропала при воспоминании о последних словах отца.

— Мы уже закончили? Не мешало бы глотнуть свежего воздуха. Мод хихикнула.

— Ах, какие мы нежные! Ты очень помогла мне. Иди себе, я сама вымою его от крови, без помощи здоровой цветущей девушки. Как я еще смогу себя обрадовать, если мое старое тело давно уже про все забыло?

Юмор, порою иногда несколько пошловатый, помогал выносить все тяготы войны, которую Шевонна резко осуждала из-за беспорядочных убийств. — Если рана не убьет солдата, то это сделаешь ты, Мод, своими сексуальными манипуляциями.

Снова довольная улыбка, а затем раскатистый хохот:

— Ага, зато парень умрет счастливым!

Шевонна вышла из палатки. Солнце клонилось к закату. Стояло лучшее время дня. На высоте пяти тысяч футов над уровнем моря вечера были прохладны, бриз спускался с гор и шелестел листвой в вельде (Вельд — лес, африканс.).

Она встала, подставив лицо ветру и чувствуя, как мягкие прикосновения бриза шевелят ее влажные от пота волосы. Под мышками на блузке из плотного ситца темнели пятна пота.

В лазурно-голубом небе лениво плыли перистые облака. На другом берегу Лимпопо розовые фламинго неприязненно смотрели на людей. Дальше неясные огромные силуэты, которые могли принадлежать только слонам, неторопливо шли через вельд, помахивая хоботами.

Среди этого природного великолепия даже как-то забывалось, что идет война, что совсем рядом расположилось восемь тысяч солдат с пушками и винтовками, и эта чудесная тишина может быть внезапно нарушена чудовищным грохотом.

Невдалеке майор Первого полка Шотландской Гвардии принимал ванну в мелкой лохани с горячей водой. Костлявые ноги свисали через край. На нем был только военный шлем цвета хаки с разноцветным значком — номером батальона.

Конусообразные палатки стояли повсюду, куда ни кинь взор. На поляне, где солдат обычно обучали строевой подготовке, офицеры сейчас играли в поло.

Сцена была совсем непохожа на героические поэмы о Бурской войне Редьярда Киплинга, которые тот периодически писал для британских газет.

Перед крытым вагоном на корточках сидели британские солдаты, готовя к проверке свое снаряжение. Они были совершенно равнодушны к африканцу, привязанному к одному из колес орудийного вагона и которого нещадно пороли за какую-то провинность.

У Шевонны от этого зрелища все сжалось внутри, и она поспешила пройти мимо. Кавалерийский эскадрон в широкополых шляпах и кожаных крагах садился на лошадей под скрип кожаных седел и глухой звон оружия.

Капитан прокричал: «Равнение налево! Палаши наголо!»

Девушка прошла мимо багажного вагона и еще одной орудийной платформы с зачехленной пушкой. Везде, куда бы она ни кинула взгляд, были орудия убийства: штыки, револьверы, винтовки Мартини-Метфорда, пулеметы, пушки…

Шевонна направилась вниз к реке, к своему любимому месту — наносной отмели из мелкого песка. Это было довольно далеко от лагеря, но зато и вдали от любопытных глаз.

Влажный песок смягчил звук шагов, она присела на землю. Сначала правый, затем левый ботинок полетели в сторону, и вот ее босые ноги захлюпали по влажной теплой земле. За рукавом блузки торчал сложенный носовой платок цвета хаки, который она собиралась выстирать в реке, чуть повыше локтя красовалась белая нарукавная повязка с красным крестом.

Девушка вытерла влажным платком шею, закрыла глаза и прислушалась к негромкому журчанию воды.

— Сигарету?

Она обернулась и прикрыла глаза сверху ладошкой от закатного солнца. Песок заглушил шаги американца-наемника Томаса Мейерса. В Южную Африку он приехал, наслушавшись рассказов о Трансваальских золотых россыпях. Но теперь, во время войны, поступил на службу разведчиком, ибо знал местность лучше, чем любые карты англичан. На нем был костюм хаки и широкополая шляпа. Полевой бинокль свисал с его шеи на кожаном ремешке.

— Откуда вы узнали?

— Что вы хотите сигарету?

— Нет. Что я здесь.

— Моя леди приходит сюда всякий раз после работы. — Он опустился на колено чуть поодаль от нее. Мейерс был не слишком высокого роста, но довольно мощного телосложения.

Девушка внимательно изучала американца. Она не знала, сколько ему лет, может быть, тридцать или около того, но африканский климат оставил на его лице неизгладимую печать. Кожа была почти коричневой от загара, а светло-голубые глаза окружали мелкие морщины. Нещадное солнце обесцветило волосы, а житейский опыт и тяготы лесной жизни проложили глубокие складки по обеим сторонам рта.

— Я заметила, что вы следите за мной, мистер Мейерс. Вы думаете, что я нуждаюсь в опеке?

— Томас. — Он протянул ей одну из только что свернутых им сигарет. — Я сомневаюсь, что могу доставить вам серьезное беспокойство.

— Нет, конечно. Ведь на расстоянии выстрела пять сотен солдат. — Она помнила, что непричесанна и выглядит, как Медуза Горгона, но будучи одной из немногих белых женщин в лагере, да к тому же еще и молодой, Шевонна знала, что в глазах солдат выглядит писаной красавицей.

Девушка кивком головы поблагодарила, взяв протянутую сигарету и прикурив от предложенной американцем спички. Он был прав. Здесь не было ничего такого, что доставляло бы ей серьезные неудобства, даже запах собственного пота.

От мужчин тоже пахло. Причем мужской запах отличался от женского. Это была одна из многих вещей, которые она узнала за эти полтора года, прошедшие для нее в каком-то оцепенении.

Шевонна неизмеримо повзрослела и даже приобрела несколько дурных привычек, одной из которых было курение. Ее родители пришли бы в ужас. Она повернула лицо навстречу в белых хлопьях облаков вечернему небу и медленно, со вкусом произнесла:

— Господи, сигарета дает сказочное ощущение — где-то между возбуждением и покоем могилы.

Американец зажег свою сигарету и, не вынимая ее из своих жестко очерченных губ, ответил:

— Две пинты хорошего пива дают такое же ощущение.

Она сдержанно улыбнулась одними уголками губ.

— Знаете, где здесь ближайший паб? Его глаза сузились, он внимательно посмотрел на нее сквозь дым своей сигареты.

— Их довольно много в Кимберли. Эти сраные голландцы зажали нас в городе на сто двадцать три дня. Кинге Кросс кажется подходящим местом, чтобы расслабиться и напиться рома до посинения ботинок.

— Когда вы пройдете через это, если останетесь живы, что вы будете делать после войны? Разрабатывать ближайшие алмазные копи?

Он снова посмотрел на девушку пронзительными бледно-голубыми глазами, оценивающим взглядом коллекционера драгоценностей.

— О, я останусь жив. Я всегда оставался жив. Мы не позволяем этике и морали мешать выживанию. Что я собираюсь делать после этого? Я последую за вами.

 

Глава 22

1904

Белое сатиновое платье с высоким стоячим воротничком и шлейфом. Кружевной подол спускается почти до самого пола.

Разве это имеет значение? Ее любовь к Брендону была безнадежна. Тогда почему бы ей не позаботиться об устройстве своей личной жизни. Он ведь позаботился. Она слышала, что по возвращению из Южной Африки он захотел сделать Время Грез образцовым ранчо. И решил посвятить этому всю свою жизнь.

Только несколько ближайших друзей семьи были приглашены на ее свадьбу, назначенную на осень нынешнего года. Венчание должно было состояться в англиканской церкви одного из пригородов Сиднея. Чуть больше четырех месяцев, и она выйдет замуж.

Брендон, по слухам, собирался венчаться в маленькой церквушке в глухом отдаленном поселке в глубинке, правда, этим слухам не стоило верить, но ей теперь все было безразлично. Его душа принадлежала этим малонаселенным диким местам с их заливами, речушками и деревьями, чей запах, голоса и тень стали частью его сердца.

А была ли когда-нибудь она?

Отец Шевонны не будет присутствовать среди немногочисленных гостей, даже если бы она пригласила его, — она знала, что он откажется прийти.

Он с завидным упорством отказывался возобновить отношения с дочерью, несмотря на все увещевания ее матери. Луиза очень сильно хотела воссоединить двух людей, которых она любила больше всех на свете.

Даже Энни Трэмейн, не желая вмешиваться в их с отцом отношения и тем самым давать еще один повод для углубления вражды, дала знать Луизе, что желает счастья новобрачным и питает к ним самые дружеские чувства, но отказывается от приглашения на их свадьбу.

— Я беру это платье, — сказала Шевонна модистке, которая радостно закивала головой. Предложить платье дочери могущественного Дэна Варвика было для нее большой честью.

Шевонна старалась высоко и независимо держать голову, когда в этот же день присоединилась к своему жениху в Брисбэне, в фешенебельной чайной сиднейского района Вулумулу. Томас уже не казался коренастым в сюртуке, отделанном шелком. Двубортный сюртук с темным галстуком создавали ему весьма представительный вид.

Он нежно смотрел на Шевонну, будто та была необычайно прекрасна. Во всяком случае, он полагал, что это именно так. Суровая строгая красота, как говорила ее мать.

Шевонна вышла из Бурской войны закаленной духом и телом. Ее главная красота заключалась в ее огромной внутренней силе.

Однажды зеркало явило ей то, что в те дни считалось эталоном красоты. Высокая, энергичная, с тонкой восемнадцатидюймовой талией, юная, нежная кожа со здоровым румянцем, блестящие, как алмазы, голубые глаза, волосы, выгоревшие под жарким солнцем Южной Африки.

Она была в курсе слухов — злопыхатели говорили, что Томас женится на ней из-за ее богатства и положения. Несомненно, в слухах содержалась доля истины.

Но Шевонну покоряло в Томасе то, что он всегда был рядом, твердый, крепкий, непоколебимый, как каменная глыба, на которую всегда можно опереться. У него был быстрый цепкий ум. Он целенаправленно изучал все факторы рынка шерсти и потому, когда выступал посредником между ранчеро и покупателем, всегда добивался успеха.

С другой стороны, Шевонна испытывала какое-то неясное беспокойство. Ее зачислили в Университет, но даже это не помогло избавиться от гнетущей пустоты внутри. Ни Томас, ни что-то другое не могли полностью заменить Брендона в ее душе.

Совершенно не вникая в суть сказанного, она вежливо кивала в такт тому, что говорил ей Томас. Она даже и не прикоснулась к своему чаю. Ее рука безжизненно лежала рядом с фарфоровой чашкой.

С необычной для него нежностью Томас взял Шевонну за руку и поцеловал в запястье.

— Твое лицо так и дышит холодом. Я не позволю тебе оставаться такой безучастной.

Она вздрогнула, но все же понимала, что это случилось не только от антипатии к нему… Его низкий голос одновременно и возбуждал ее, и был крайне неприятен.

Брендон тоже не знал покоя. Он потерял его в тот момент, когда мать, разрушив мечты, разбила его сердце.

О, он сделал себе имя своими революционными новшествами в области разведения овец. С того самого дня, как вернулся во Время Грез, чтобы зализать свои сердечные раны, он с головой окунулся в многочисленные повседневные будничные хлопоты по приведению ранчо в божеский вид.

В течение двух лет Брендон ввел в употребление новые механизмы для стрижки овец и новый селекционный метод разведения. Обнес оградой одно из пастбищ, превратив его в огромный загон площадью 250 квадратных километров. У него работало тринадцать пастухов и шесть их помощников. Теперь всех овец можно было загнать в огороженный колючей проволокой загон силами всего шести загонщиков.

Брендон бурил артезианские скважины и устанавливал ветряные мельницы. В двух скважинах вода начала фонтанировать на поверхность от собственного давления. Он установил холодильные установки для мяса в разных уголках своих владений, чтобы для забоя скота не нужно было его перегонять к центральной усадьбе, из-за чего скотина сильно теряла в весе. Кроме того, это означало, что он не будет сильно связан временем, и мясо сможет оставаться свежим сколь угодно долго.

Но несмотря на огромную занятость, Брендон томился все больше и больше — даже Время Грез не смогло занять все его мысли.

Еще одна вещь почти постоянно занимала все его помыслы. Только достигнув нежного и ответственного возраста в двадцать один год Брендон более-менее стал ясно осознавать необходимость и важность секса в человеческой жизни. Мысли о сексе очень часто посещали его.

Но без голубых смеющихся глаз Шевонны ему никогда не быть счастливым.

Все это было еще до того, как в его жизнь ворвалась Лизелль. Впервые увидев ее, он не придал большого значения этому событию. Она приехала вместе с отцом, механиком, который ремонтировал и налаживал новые машины для стрижки. Хассан Али был родом из Хартума, сюда же приехал из Мельбурна. Его жена по происхождению вроде бы была ирландкой.

Результатом этого брака явилась экзотически красивая восемнадцатилетняя Лизелль, с темными, влажными глазами, розовыми спелыми щечками и пухлыми губками. Ее огненно-рыжие волосы напоминали Брендону его мать, хотя Лизелль была ниже и круглее, чем Энни. Сочная, пышущая какой-то восточной красотой, Лизелль, увы, не отличалась быстрым умом и слишком богатым внутренним содержанием.

Но у Лизелль Али были тоже смеющиеся глаза. И это обстоятельство стало решающим, когда наконец почти через месяц после ее появления во Времени Грез Брендон обратил на нее внимание. Однажды, любопытства ради, он остановился, чтобы поболтать с ней, и к своему удивлению обнаружил у нее богатое чувство юмора при слаборазвитом воображении.

— Ты не хочешь продолжить свое образование? — спросил он при первом их разговоре. — В Мельбурне только что открылся женский колледж.

Отец Лизелль и несколько стригалей занимались наладкой машин. Звуки, издаваемые машинами — скрежетание и лязганье ножей, грохот приводных механизмов — создавали такой шум, что ему пришлось повторить свой вопрос дважды.

— О Господи, нет, мастер Брендон! — Она обезоруживающе улыбнулась. — Я никогда не училась писать, да у меня и не было особого желания.

Он подавил удивление и улыбнулся. — Тебе не понравилось в школе? — Они повысили голос, чтобы услышать друг друга.

Лизелль подошла к нему поближе и почти на ухо сказала:

— Нет вовсе, я не умела читать и писать, а учителя не давали вставить ни слова.

Тут Брендон рассмеялся.

— Я умею складывать и вычитать, — сказала она. — Отец меня научил, но английский он сам знает плохо.

— А твоя мать?

— Она умерла от туберкулеза там, в Ирландии. Я тоже болела. Вот почему мы приехали в Австралию: чтобы вылечить меня. Здесь другой климат и много солнца.

— Ну что ж, тогда займемся твоим образованием. Наш учитель здесь, во Времени Грез, научит тебя правилам письма, арифметике и чтению.

— О, спасибо большое. — Она чмокнула его в подбородок и, потупив взор, убежала прочь.

Смущенный, Брендон наблюдал, как развевается на ветру ее коричневая домотканая юбка. Повернувшись к стригалям, он заметил, что на него смотрит отец Лизелль, в глазах которого блеснул огонек алчности.

Да, он был захвачен врасплох дочерью этого человека, хотя и не рассчитывал быть захваченным ни теперь, ни когда бы то ни было.

Однако Брендон не учел притягательной силы секса, захватившего полностью все существо молодого человека. Другие мужчины уже давно открыли для себя все прелести и преимущества молодости, но Брендон, где сохранив целомудрия, все-таки не смог забыть Шевонну.

Лизелль ввела его в этот мир, подарив все радости секса и открыв перед ним все тайны этого искусства. О, у него и прежде были кое-какие связи, продиктованные физическими потребностями, но он ничего не вынес из них, кроме разочарования и неудовлетворенности. Ни он, ни его партнерши не имели ни малейшего представления о том, какую радость может принести простая перемена позиций.

Пока Лизелль училась писать, он сам учился правильно совокупляться. Все свободное время Брендон отдавал изучению особенностей женского тела, учился умению ублажать его языком и пальцами, равно как и пенисом.

Они лежали в высокой, в рост человека, траве, произраставшей по берегам Вулумулу, в месте, удаленном и от людей, и от палящего полуденного солнца. Любители купаний, из тех, кто жил на ранчо, никогда не приходили сюда, потому что здесь было самое бурное течение.

— Брендон, дорогой мой, ты не должен так спешить. У тебя есть замечательная штука, но ты тратишь свою силу слишком быстро. — Медленно она провела указательным пальцем по курчавым коротким волоскам вокруг его левого соска.

Закрыв глаза, он обнял ее за шею. Запах зеленой травы и любви трепетал в его ноздрях.

— Легко тебе так говорить, моя обольстительная колдунья, ведь у тебя нет такой штуки, и ты почти всегда готова, тогда как моя…

Он ощутил ее губы на своем мужском органе, почувствовал, как тот напрягается, становясь больше и крепче, и полностью отдался внезапно охватившему радостному чувству, позволив ей делать с собой все, что она ни пожелает.

Девушка на минуту прервала свое занятие, и Брендон услышал игривые нотки в ее голосе, когда она сказала:

— Ну, он не такой крепкий, чтобы пронзить меня насквозь, но…

Он обнял ее за талию и строгим голосом произнес:

— Не кощунствуй! — И приподняв, усадил на себя. — Ну-ка попробуем, умеешь ли ты держаться в седле.

Ее посадка была безупречной.

Постепенно Шевонна все сильнее и сильнее стала ощущать неприязнь к своему жениху. Может быть, это было логичным продолжением ее заключения, что она никогда не сможет никого любить, кроме Брендона.

Черт бы побрал его душу!

Почему бы ей не рассматривать Тома как этакого альфонса, который не желает работать и стремится добиться успеха в жизни, женившись на богатой наследнице?

С чувством огромного облегчения она расторгла помолвку. И, как выяснилось, договориться с Томом оказалось невероятно легко. Ее изумило, с какой легкостью можно на деньги купить почти все, даже мужскую гордость. Она сомневалась, что Мейерс теперь когда-нибудь возникнет на ее горизонте. Самолюбивый американец никогда не признается публично, что его отвергла женщина.

Чтобы не скучать, она решила заняться домом. Вместе с верной и бдительной Минни она переехала в дом из нескольких зданий на крутом склоне Паддингтонских улиц, одного из фешенебельных пригородов Сиднея.

В начале века этот район населяли ремесленники. Дом Шевонны был выстроен в 1840-х годах в Георгианском стиле и почти не нуждался в реставрации. Скучая в поисках предмета для занятий, она нашла развлечение в области, которая всегда вызывала у нее живой интерес. Разве и отец, и мать, и даже Энни Трэмейн не проложили ей дорогу в политику?

И в самом деле, почему бы этим не заняться вплотную? Она никогда не останавливалась на полпути.

Т И выставила свою кандидатуру на выборах, претендуя на место в Государственном Парламенте от Консервативной партии, оппозиционной к партии ее отца.

Шевонна основательно взялась за дело, проводя кампанию, что заставляло ее мотаться из одной точки Нового Южного Уэльса в другую, колеся по всему штату. То старая повозка, то светло-коричневый мул служили ей средством передвижения в зависимости от того, по какой местности ей предстояло ехать.

Поначалу Шевонне казалось, что она продает себя, свое слово, свою честность — неприятное ощущение. За лето до наступления Нового 1904 года она объехала все Снежные и Голубые горы. Она моталась взад-вперед между Тасмановым морем и Большим Водоразделом по сухим, малонаселенным, бесплодным местам. Злые языки называли ее «бродягой Буша».

Она трясла окровавленные руки мясников в мясозаготовительной компании.

Она спускалась в рудники «Цинк Корпорейшн» — одного из поздних приобретений своего дедушки. Встречалась с горнорабочим, заплатившим за добычу слишком большую цену — три его родственника погибли в рудниках.

Она играла в покер с отставным генерал-майором в «Империал-Сервис-клаб». Она была первой женщиной, допущенной в клуб джентльменов, в нарушение традиций.

Она низко раскланивалась с матронами из Ньюкастла — уже не игра, а ритуал, требующий безупречного соблюдения этикета, нарядов и других аксессуаров леди.

Она очень многое узнала о людях за это время. Ее людях. Австралийцах. Необычайно скромных и страшных, если их задеть. Они были людьми трогательно прямыми и бесхитростными со свойственным уважением к женщине. К Шевонне же они и вовсе относились по-товарищески.

Ее люди были тверды, честолюбивы, прямы и открыты. Она знала об этих качествах и восхищалась ими, закрывая глаза на недостатки.

Она также открыла для себя, что теперь не смогла бы оставить политику, даже если бы и захотела. А в какой-то момент она захотела, но у нее был долг перед теми, кто уважал ее, оказал доверие и отдал свои голоса.

Поэтому никто особенно не удивился, когда она заняла свое кресло в парламенте — на памяти были деяния ее матери и Энни.

Во время праздника в честь своего избрания Шевонна унеслась мыслями далеко-далеко, не в силах присоединиться к радости людей, принимавших участие в ее избирательной кампании. Она механически улыбалась, когда две дюжины гостей в ее гостиной, личные друзья и группа поддержки, подняли бокалы и провозгласили: «За здравие!»

— Твои глаза не улыбаются, как прежде, Шевонна.

Она обернулась к матери, находившейся неподалеку. Шевонна знала, что Луиза очень тонко чувствует ее и что если она не выложит матери все начистоту, то будет последней дурой. Пока ее глаза рассеянно блуждали между присутствующими, она сказала низким голосом, почти прошептала:

— Я все еще люблю его, мама.

Мать не спросила, кого. Только тяжело вздохнула.

— Я любила Дэна, однако не думаю, что он любил меня тогда. И все же я была счастлива: он все-таки женился на мне.

Шевонна внимательно посмотрела на мать, та выглядела усталой. Во время избирательной кампании дочери она работала не покладая рук.

— Я завидую вашей любви к друг другу, мама. Мне кажется, что боги дают свое благословение лишь некоторым счастливцам.

— В эту самую минуту я ругаю Дэна самыми последними словами за то, что он здесь не присутствует, чтобы присоединиться к твоей и нашей радости, к нашей общей победе. Почему ты не хочешь помириться с ним, Шевонна? У него была тяжелая жизнь. Он не понимает, что…

— Мама, нет. Не сегодня. Давай оставим это. — Господи, какой же усталой она себя чувствовала. Она выиграла кампанию и теперь могла перевести дух. Быть может, цветок лотоса из древней легенды помог бы ей забыть Брендона? Но она знала, что это невозможно. Не в этой жизни.

Языки пламени бушевали в камине, создавая тепло и ощущение уюта в комнате, а на улице в это время бушевала зимняя июльская непогода: снег и ветер. Энни поставила босые ноги на скамеечку и, затянувшись черутом (сорт сигар с обрезанными концами.), вставленным в мундштук, выпустила подряд несколько колечек дыма.

— Замечательная штука, и очень здорово, что ты научил меня курить, Райан, мне следовало попробовать это раньше.

Он мягко улыбнулся, сидя в удобном кресле с подлокотниками напротив дивана, на котором сидела Энни.

— Ты прежде никогда не была такой.

— Теперь я делаю все больше и больше.

— Некоторые вещи ты делаешь правильно.

— Брендон… Я чувствую, что вдали от всех и всего он должен был за это время залечить свои сердечные раны. Он заслужил уважение своими революционными новшествами в овцеводстве. Я думаю, что он вполне готов принять в свои руки компанию.

Наконец она и в самом деле была счастлива, почти. Если бы можно было успешно обеспечить счастливое будущее Брендону, как и вести дела компании… Но уроки Нэн научили ее одному, что можно было выразить одной фразой:

— Ты не имеешь права вмешиваться в жизнь других людей, особенно тех, кого любишь больше всего.

Стрелки бровей Райана удивленно приподнялись. Как и его черная шевелюра, они уже были тронуты сединой.

— Ты думаешь, что это разумно? Вернуть Брендона сюда?

— А ты считаешь, что он один не сможет удержать «НСУ Трэйдерс»? Я заставила его поработать в каждом отделе. Он хорошо знает компанию как снаружи, так и изнутри. Почти так же хорошо, как и я.

— Я говорю вовсе не об «НСУ Трэйдерс», ты как всегда прежде всего думаешь о бизнесе, — мягко пожурил ее Райан. — Я говорю о Шевонне. Поставить Брендона во главе «НСУ Трэйдерс» означает — вернуть его в Сидней. И здесь их пути непременно пересекутся.

Она пожала плечами.

— Все равно когда-нибудь это должно случиться. Но только теперь они оба связаны своим положением и обязаны смотреть фактам в лицо.

У Энни было много причин, более чем достаточно, чтобы передать бразды правления компанией в другие руки. Она стала понимать, что жизнь проходит мимо, ей все чаще хотелось бежать во Время Грез.

Была и еще одна причина — Райан. Она смотрела на него сквозь табачный дым. Старше ее на четырнадцать лет — а ей уже стукнуло сорок пять — он не отличался особым здоровьем: все чаще кашлял и уже не был так энергичен при ходьбе. Когда-то здоровый ирландский цвет лица сменила серая бледность с болезненным румянцем.

— Женись на мне, Райан!

Он опустил спичку, которую было поднес к сигаре. Глаза сузились:

— Что?

У Энни в горле гулко застучал пульс. А что если он откажет ей?

— Ты сам сказал, что сейчас не самое время для воспоминаний. Я не согласилась выйти за тебя замуж, когда ты предложил мне, но не хочу, чтобы так продолжалось дальше. Я хочу исправить свою ошибку. Я хочу, чтобы ты женился на мне. Он раскурил сигару и сказал:

— Всю свою жизнь, Энни, ты контролировала каждый свой шаг. Контролировала всех и вся, кроме меня. И есть одна вещь, которую ты не заставишь меня сделать — жениться на тебе.

Сердце Энни сжалось от его язвительного тона. Слова вырвались под влиянием почти детской обиды:

— Но я же люблю тебя! Райан криво усмехнулся:

— Я знаю, и тоже люблю тебя. Каждой частицей своего тела. Всегда любил и буду любить до самого последнего вздоха.

— Тогда…

— Почему я не женюсь на тебе? — Он положил сигару на пепельницу. — Потому что не хочу, чтобы мной управляли. Они пытались делать это со мной в Ирландии. Вот почему я эмигрировал в Австралию. Вот зачем и существует Австралия, и вот зачем я это говорю. Думаю, что ты достаточно умна, чтобы понять это. Я ждал и надеялся, что когда-нибудь наступит этот день и ты захочешь выйти за меня замуж.

Энни тоже оставила свой черут в пепельнице.

— Я хочу, я хочу очень сильно, как еще я могу убедить тебя в этом?

— Для начала просто прислушайся к себе самой. Твой тон, твои слова отчасти умоляют, отчасти приказывают так, будто ты все еще пытаешься сохранить контроль над собой и над другими. Неужели ты стала повторением своей бабушки?

Она содрогнулась.

— О Господи, надеюсь, что нет. — Откинув голову на диванную подушку, Энни закрыла глаза и глубоко вздохнула. — А если я изменюсь? — подобно ветру снаружи прошелестели ее слова.

— Как мастер слова, я знаю, что слова порой ничего не значат. Тебе нужно упросить меня, чтобы я взял тебя под свое покровительство, убедить меня, что ты нуждаешься в нем. Да, я хочу, чтобы ты полностью подчинилась мне.

Она посмотрела на него сквозь ресницы:

— Что ты имеешь в виду?

Улыбка сделала его гораздо моложе. — Соблазни меня, займись со мной любовью. Это для начала. Потом я дам тебе знать.

Ей ужасно захотелось запустить в него подушкой, но вместо этого Энни вдруг почувствовала, как ее охватывает возбуждение, исходящее от него.

Поднявшись с дивана, она прошла несколько шагов, разделявших их, и остановилась на расстоянии вытянутой руки от его коленей. Пальцы медленно начали расстегивать мириады пуговиц, скреплявших по всей длине полы зеленого платья из сатина. Кружевные оборки приоткрыли стройные ноги, а затем бедра.

Она была обрадована огнем, вспыхнувшим в глазах Райана. — А теперь?

— Я думаю, ты знаешь, — сказал он низким голосом с почти хищным выражением лица. — Ну, а если не знаешь, то тебе нужно научиться импровизировать.

Платье скользнуло на пол. Взгляд Райана устремился на лицо Энни. Та чувствовала себя необыкновенно спокойной. Набравшись смелости, она опустилась перед ним на колени и принялась расстегивать пуговицы на ширинке. Когда пенис освободился и встал торчком, как чертик из коробочки, она наклонила голову и взяла его в рот. Глубокий вздох Райана был наградой.

Вкус был пряным и возбуждающим. Улыбаясь улыбкой чувственной женщины, которую лишь совсем недавно открыла в себе, Энни посмотрела на Райана сквозь ресницы.

— Ну, а теперь, сэр, женитесь ли вы на мне?

Он обхватил руками ее лицо и наклонился, чтобы поцеловать ее в губы.

— Я думаю, ты сможешь убедить меня, — прошептал он. — Но посмотрим, как будут развиваться события дальше. Лучше все делать по порядку. — Он взял ее руками за груди. — Возьмите меня к себе в постель, мадам.

 

Глава 23

1909

На день Фоки, приходившийся на 5 ноября, в Австралии, как правило, стояла ясная солнечная погода, но нынче было необычайно дождливо. Самый скверный день для похорон, или, наоборот, самый подходящий.

На похоронах Луизы Варвик собралось значительно больше народа, чем ожидал увидеть Брендон. Конечно, он предполагал, что проводы в последний путь жены члена парламента будут пышными, но активное участие Луизы в женском движении породило к ней большое уважение, до сих пор не характерное для австралийского патриархального общества.

Да и погребение Луизы на свободном месте на Миссис МакКуэри Пойнт послужило доказательством этого уважения. Место было оборудовано под смотровую площадку в 1810 году, когда жена губернатора МакКуэри приказала вырубить в скале для нее каменное кресло, откуда можно было наблюдать за входящими в гавань кораблями.

— Идеальное место для последнего пристанища Луизы, — подумал Брендон. Ходили слухи, что какие-то неизвестные женские болезни оборвали ее жизнь в расцвете лет.

Брендон вместе с присутствующими склонил голову под моросящим мелким дождиком, когда гроб с телом опускали в могилу. Он стоял под большим фиговым деревом чуть в стороне от других. Его пальцы были сжаты в карманах длинного пальто. За воротник по спине стекали струйки дождя, рубашка стала мокрой, как полотенце в турецких банях, и теперь липла к телу.

Со своего наблюдательного пункта Брендон хорошо видел всех присутствующих. Его взгляд остановился на высокой стройной женщине, которая ближе всех стояла к могиле. Черные креповые юбки намокли от дождя, равно как и легкий черный дамский жакет. Женщина была похожа на изображения аристократок с греческих ваз. Золотистые волосы собраны тяжелым узлом на затылке под самым краем черной шляпки с вуалью, закрывавшей ее лицо.

С другой стороны ямы, напротив женщины, стоял Дэн Варвик. Несколько выше своей дочери, он все еще выглядел таким же внушительным, как в те годы, когда Брендон был еще мальчиком.

Несмотря на то, что Нэн, Энни и даже Брендон в лице «НСУ Трэйдерс» создали почти неуязвимое предприятие, Дэн продолжал с завидным постоянством поддерживать законопроекты, неблагоприятные для морской торговли. Когда это не помогало, использовал другие тактики. Но единственной его целью было — подорвать монополию «НСУ Трэйдерс».

В то же время Шевонна заслужила репутацию блестящего государственного деятеля. Протоколы выступлений в парламенте свидетельствовали, что она трижды воздерживалась от голосования или выступала против законопроектов и нормативных актов, грозящих ухудшить положение дел в морской торговле. Несомненно, такая позиция только подливала масла в огонь в ее и без того напряженных отношениях с отцом.

Брендон подождал, пока священник закончил молитву и толпа стала потихоньку расходиться. Шевонна с отцом обменялись несколькими фразами, а затем Дэн направился к «форду Т», ожидавшему его у границы МакКуэри Пойнт.

Оставшиеся зеваки во все глаза уставились на это чудо техники: одетый в краги и кожаную кепку, служившие своего рода униформой, водитель вышел из машины и рукояткой завел автомобиль, привезенный Дэном из Америки.

Случай представил Брендону возможность, о которой тот даже и не мечтал, — оставаться наедине с Шевонной. Но внезапно появились Энни и Райан, теперь супружеская пара, и принялись утешать ее.

Мать увидела Брендона, когда тот шел через лужайку по направлению к ней, и мягко воскликнула:

— Брендон! Я даже не знала, получил ли ты мою записку о времени похорон.

Он поцеловал мать в щеку, у Энни были красные усталые глаза, полные слез. — Получил. — Он пожал руку Райану. — Добрый день, сэр.

Дороги Брендона, его матери и Райана пересекались очень редко. После того, как Энни вернула сына в Сидней, чтобы Брендон возглавил «НСУ Трэйдерс», они с Райаном как бы исчезли из поля зрения. Они то наслаждались провинциальной идиллией во Времени Грез, то увлекались политическими и социальными реформами, то организовывали благотворительные балы, сбор средств от которых шел на бесплатный суп для несчастных обездоленных жителей Скал.

Наконец он повернулся к Шевонне. И хотя они жили в одном городе, никогда близко не встречались, разве что видели друг друга на расстоянии.

Брендон не видел отчетливо ее глаз за густой вуалью, но знал, что это были уже не те смеющиеся, как в юности, глаза Шевонны. Ходили упорные слухи, что она не смеялась уже очень давно, почти с самого возвращения с Бурской войны.

«Она дала от ворот поворот парню, который не был ей парой, он хотел жениться на ней из-за богатого наследства. Сам-то он не имел ни гроша за душой». «Ее жизнь превратилась в сущий ад из-за женщины, которая перешла ей дорогу». «Она еще счастливо отделалась от этого чертового янки до того, как они сказали друг другу „да“.».

Брендону было неважно, видит ли он лицо Шевонны или нет. Изменилась сама атмосфера между ними. В свои двадцать семь он твердо знал, что для него нет другой женщины во всем мире. Другие женщины приходили и уходили из его жизни, но ни одна не задерживалась в ней надолго.

— Как ты, Шевонна? — спросил он негромко. — Я знаю, что этот день, должно быть, самый трудный для тебя.

— Да! — Ее губы задрожали. О, как он хотел поцеловать их, обнять ее, позаботиться о ней. Она, наверное, очень устала за все эти годы, преодолевая различные препятствия. Если только… Если только…

Мать и отчим обменялись многозначительными взглядами и поспешили удалиться.

Он взял Шевонну за руку, и это показалось естественным. Ее рука удобно улеглась в его ладони.

— Я очень опечален смертью твоей матери, я всегда восхищался ею.

— Она ушла так быстро. Я даже не успела сказать ей о том, как сильно ее люблю. — Голос Шевонны задрожал.

Язык у Брендона словно присох к гортани от невыразимой любви к Шевонне.

В молчаливом обоюдном согласии пара направилась к краю площадки. Исходивший от Шевонны запах лаванды и цветков апельсина, взволновал Брендона.

— Как воспринял твой отец смерть матери? Он всегда казался выкованным из железа.

— Очень тяжело. Думаю, он зависел от нее значительно больше, чем сам сознавал это. Она была рядом с ним, когда он нуждался в том, чтобы его любили, и когда ему нужно было излить свой гнев на некоторых глупых политиков. Она так хорошо понимала его.

— А как это отразилось на вас? На ваших с отцом отношениях?

— Он никогда не способен открыться перед другими. Разрушить стену, которую сам же и воздвиг, но в то утро, когда умерла мама, он послал за мной. Он попросил меня подобрать для нее платье к похоронам. Я думаю, что пытался восстановить наши отношения, хотя и очень осторожно.

Они остановились у края. Прибой шумел далеко внизу. Вдали Тасманово море скрывалось в дымке.

— Я тоже хочу этого. Я хочу восстановить наши прежние отношения, Шевонна.

Ее рука, которую он по-прежнему держал в своей, дрогнула. Она молчала, а Брендон не мог видеть выражения ее лица. Он поднял вуаль и забросил на край шляпки. О Боже, эти изумительные глаза, они теперь сияли!

— Может быть, и не так, как прежде, но я нуждаюсь в том, чтобы ты была в моей жизни. Я нуждаюсь в том, чтобы ты была моим другом.

Она кивнула, ее губы задрожали:

— Я тоже.

Брендон попытался подавить в себе почти непреодолимое искушение поцеловать Шевонну. Это было самым трудным из всего, что ему когда-либо приходилось делать. Вместо этого он вообще оторвал вуаль. Рот Шевонны раскрылся в изумлении, и Брендон взял ее вторую руку.

— Никогда больше не прячь от меня свои глаза. Давай вернемся?

На какое-то мгновение он испытал страх, когда увидел, что Шевонна порывается обнять его. Брендон почувствовал, что теряет над собой контроль. Вся надежда на здравомыслие была погребена под горящими углями чувств. Но она кивнула, освободила одну руку, и, повернувшись, они пошли к ожидавшему у выхода экипажу.

Ночью он лежал в постели, желая ее, как никогда прежде. Обещание девушки не нашло своего воплощения в женщине. Почему он не сорвал этот запретный плод, чтобы потом отказаться от его вкуса на всю оставшуюся жизнь?

Его руки комкали простыни. Весь в испарине, Брендон встал и голый подошел к окну, чтобы открыть его. Внутри бушевал и разрастался огонь. Как он будет жить дальше? Что ему делать?

Брендон закрыл окно и вернулся в комнату… Он мерил шагами спальню, занятый своими мыслями. Короткими, отрывистыми шагами… Короткими, отрывистыми мыслями.

Он любит Шевонну, поэтому должен учитывать прежде всего ее интересы. Она никогда не будет принадлежать ему в этом мире. Но он видел, что его поступок не сделал ее несчастной. Что же, черт возьми, ему делать? Оставить ее в покое. Работать. Уйти в работу с головой.

И он работал, с этого момента посвящая всего себя интересам «НСУ Трэйдерс». Одному, но благодарному делу. Чтобы заменить железную обшивку своих кораблей на стальную, которая и прочнее, и долговечнее, он инвестировал Брокен Рид ж, Стил Уоркс. Первая сталеплавильная печь в Новом Южном Уэльсе была пущена уже в нынешнем году.

Но главная его мысль пришла к нему в тот памятный день похорон Луизы, когда присутствовавшие во все глаза пялились на новый «Форд Т», вывезенный из Америки. Зачем вывозить?

Брендон договорился с американцами на условиях «фифти-фифти», и основал автомобильный завод «Шевроле-Трэмейн». Сборочный конвейер автозавода был первым в Австралии.

Брендона превозносили как молодого индустриального гения, и, вполне возможно, его проклинал Дэн Варвик.

Но все физические и духовные усилия не могли удержать Брендона от соблазна видеть Шевонну в лице каждой Женщины. Он тосковал по ней… Его тоска была стара, как их разлука, но с каждым новым мгновением она обновлялась.

 

Глава 24

1914

Мойра МакИннес была молодой социалисткой, хорошей подругой Шевонны и ее политическим союзником. Чувственная, умная и образованная, Мойра тоже была захвачена объектом, который занимал все мысли Шевонны.

Когда Брендон узнал, что им заинтересовалась Мойра, это весьма польстило его мужскому самолюбию, но не более того.

Живая энергичная брюнетка устраивала бал, целью которого было вторичное переизбрание Шевонны, но теперь уже в качестве кандидата от новой Либеральной партии. Свыше двухсот виднейших сиднейских граждан были приглашены на это мероприятие, которое проходило в зале королевы Виктории, построенном десять лет назад в стиле византийского дворца.

Естественно, получил подобное приглашение и Брендон как один из наиболее влиятельных бизнесменов. К тому же он был богатейшим австралийским холостяком, что, несомненно, послужило еще одним поводом для особо теплого приема, оказанного ему Мойрой.

Подойдя к Шевонне, чтобы поприветствовать ее, Брендон оцепенел. Все эти годы он напоминал себе, что она его двоюродная сестра и только ею могла быть для него…

Облаченная в перламутрово-серое с бисером сатиновое платье, декольтированное ниже плеч, в светло-розовых перчатках до локтей она выглядела необычайно соблазнительной. Золотистые волосы ниспадали на шею каскадом завитушек.

Светловолосый мужчина со светло-серыми глазами как раз в этот момент низко наклонился над ее рукой и проследовал дальше, приветствуя окружавших ее гостей. Шотландский поэт, лауреат, Брюс МакКлендон ухмыльнулся, что вызвало в Брендоне раздражение: он слышал, что Брюс пытался ухаживать за Шевонной.

Позднее среди толпы гостей Шевонна прошла совсем рядом с Брендоном. Как волна со скалой их взгляды встретились на какое-то поистине волшебное мгновение. Он постарался придать себе беззаботное выражение лица, целуя ее в щеку.

— Привет, Шевонна!

Ее глаза сверкнули. Она вежливо улыбнулась:

— Привет, Брендон!

Он страстно хотел поцеловать ее в шею, так гордо несущую эту чудесную головку. Поцеловать в нежную стройную грудь, под которой, он знал, бьется все еще любящее его сердце.

Но она уже отошла к другому кружку своих поклонников. Этот, казалось бы, совсем невинный поцелуй с новой силой зажег в его груди пламя любви к ней.

Чуть позже к Брендону подошел МакКлендон, протягивая бокал вина.

— Красное Реневю из знаменитых виноградников южнее Аделаиды. Вы, австралийцы, превзошли даже самих себя, Трэмейн, ничего не импортируете, и ваши вина не хуже французских. Да, сэр, Шевонна верит, что это в целях соблюдения национальных интересов.

— Я поддерживаю ее в этом. — Брендон опрокинул в себя бокал, осушив его одним глотком. К счастью, МакКлендона кто-то отвлек и увел в сторону.

— Вам ведь не понравился шотландец, не так ли? — спросила Мойра, протягивая ему еще один бокал вина, взятый с подноса проходившего мимо официанта.

Брендон удивленно приподнял бровь:

— Неужели это так сильно заметно?

Мойра рассмеялась. У нее были превосходные белые зубы и зовущие миндалевидные влажные глаза. Нет, МакКлендон производит подобное впечатление на каждого, и что Шевонна нашла в этом парне? Меня это просто удивляет.

Брендон выпил. «Наверное, химия». Он подал знак официанту, чтобы тот принес еще один бокал. Он слишком много пил, но разве это имело какое-то значение? Разве что-то сейчас имело какое-то значение?

В глазах Мойры сверкнули веселые искорки:

— А, ну да, химия. Эта необъяснимая тяга наших увлечений.

Брендон едва пригубил вино.

— Тяга. А как насчет огня, достаточно сильного, чтобы взорвать любую химическую лабораторию?

Мойра рассмеялась, ее губы стали влажными от вина.

— Вы так говорите, что я едва понимаю, как химия может заставить забыть правила приличия и предаваться страсти у всех на виду. Такая страсть, должно быть, так сильно потрясает все чувства, что все остальное по сравнению с ними кажется незначительным и забывается.

Эти слова, произносимые низким, чуть с хрипотцой голосом, побудили Брендона поискать глазами Шевонну.

Она увлеченно беседовала с весьма старым Джозефом Чемберленом, британским секретарем в Австралийском Союзе.

Брендон извинился перед Мойрой.

— Я хочу шепнуть на ушко Шевонне, чтобы она убедила иностранных капиталистов инвестировать Австралию и в дальнейшем.

Он словно оказывал Мойре доверие. Та улыбнулась призывно и безмятежно.

— Если Шевонна будет избрана и либералы победят, завоевав абсолютное большинство в Парламенте и Сенате, вы сможете рассчитывать на ее полную поддержку до тех пор, пока наша промышленность не станет конкурентноспособной с промышленностью Европы, Азии и Америки.

Но Брендон вовсе не желал говорить с Шевонной о подобных вещах. В его мыслях было совершенно другое, и, когда он подошел к Шевонне, она уже разговаривала с главным судьей. Брендон просто сказал:

— Я хочу вам кое о чем сообщить. — И наклонившись, прошептал:

— Пойдем со мной.

Она даже не спросила, куда. И даже не обернулась, ей было все равно, что кто-то может смотреть на нее или что-то подумать о ней. Шевонна просто повернулась к судье и сказала:

— Что-то случилось. Простите меня, ради Бога.

Не прикасаясь друг к другу, они вышли из зала. — Ты знаешь, чего я хочу?

Глаза Шевонны, обрамленные черными ресницами, стали необычайно большими:

— Да.

Брендон повел ее по освещенному газовыми лампами коридору. В здании еще не было проведено электрическое освещение. Женщины поясняли, что при электрическом свете кожа выглядит неестественной. Но Брендон находил, что Шевонна при любом освещении выглядит очаровательной.

Они поднялись по лестнице, устланной ковровой дорожкой, на следующий этаж, занятый под конторы. Торговый агент Брендона снимал одну из них. Все двенадцать дверей оказались заперты, и Брендон вышиб одну из них плечом — теперь никакая преграда не могла его остановить.

Он поддался зову страсти. Свет газовых ламп проникал в контору через дверь. Обойдя мебель и столы, Брендон направился к балкону, выходящему на улицу, и отпер дверь. Свежий ноябрьский воздух не только не охладил его пыл, но даже усилил, чем окончательно заставил Брендона потерять голову.

Он обернулся и увлек за собой Шевонну на огражденный чугунной решеткой балкон, поставив ее против себя. Он ощущал аромат Шевонны, который пронизывал все его тело, горячил кровь и туманил рассудок. Только она. Только одна она существовала для него в целом мире.

— Только ты! — Как в бреду он повторял эту фразу, покрывая поцелуями лицо Шевонны.

Его пальцы распустили ее солнечные локоны, и они свободно упали на обнаженные плечи. Его губы покрывали поцелуями ее шею и грудь, вернее, ту ее часть, которая была открыта квадратным декольте.

Шевонна наклонила голову ему на плечо. Пальцы взъерошили ему волосы.

— О Господи, Брендон, это было ужасно, я так сильно желала тебя.

Пальцами, дрожащими от нетерпения, накопившегося за долгие годы разлуки, Брендон расстегивал платье на спине: платье, а затем и корсет скользнули вниз. Он страстно прижал ее к себе, но ее руки оттолкнули его. Брендон издал возглас, похожий на стон.

— О, Шевонна, не отталкивай меня…

Затем он вдруг почувствовал, как она начала расстегивать пуговицы на его жилете. Постепенно у ног любовников возвышалась гора одежды. Они опустились на колени, и ночь скрыла во мраке их слившиеся тела. Тьма окутала их. Закутанные в плед волшебной ночи, они стали единым целым. Он наполнял ее, она принимала его в себя.

Вскоре Брендон почувствовал себя на вершине блаженства и слегка замедлил движения. Он присосался к ее обнаженным грудям, пока соски не набухли под его языком. Но горячие поцелуи Шевонны, ее страстные стоны и вздохи, ее трепещущее тело не давали ему передышки.

Когда же, наконец, сначала у него, а затем и у нее наступил оргазм, внезапные слезы радости смыли всю их прошлую боль.

Но очень быстро ночной воздух иссушил слезы и выветрил пары алкоголя. С ясной головой Брендон смотрел на Шевонну, пораженный ужасом. Неужели он соблазнил ее? Торопливо Брендон стал натягивать на нее платье, застегивая его на крючки.

— Что ты делаешь? — прошептала она. Он услышал в ее голосе нотки отчаяния и произнес:

— Мы не можем допустить, чтобы подобное случилось еще раз! Ничем хорошим эта ночь закончиться не может, Шевонна. Это только повредит тебе.

— Мне все равно, что об этом скажут другие! — Она обняла Брендона за плечи. — Я волнуюсь только за нас двоих. Не делай так, Брендон, ведь вместе мы сильнее наших недоброжелателей.

Он понимал, что давно должен был сказать ей правду об истинных причинах своего бегства от нее. Но сейчас он был смущен осознанием греха кровосмешения, и потому не нашел ничего лучшего, чем скрыть правду ради благополучия Шевонны.

Он взял ее лицо в ладони.

— Неужели ты не понимаешь, что должна заботиться о своей карьере? Люди тебе полностью доверяют, а я несу ответственность за «НСУ Трэйдерс».

Она судорожно сглотнула и отвернулась:

— Я понимаю. — Ее голос был сухим и безжизненным, так же, как и его сердце.

Шевонна посмотрела на свой живот. Довольно впалый. Никаких признаков того, что она носит в себе плод Брендона. Радостное беспокойство заглушило остальные ее чувства.

Она знала, что Брюс женится на ней, стоит только слегка намекнуть, что не отвергнет его предложение. Но как же можно отвернуться от Брендона, несмотря на все его бездушие?

Как можно выйти замуж за человека, к которому не питаешь ни малейших чувств, когда на свете есть большая любовь? Возможно, знание того, что на свете существует настоящая любовь, делало ее счастливой. Если только она вернется. Ведь ничто не гарантировало, что она будет продолжаться вечно.

Утром она сказала Минни, что на обед к ней придет Брюс, и проинструктировала ее по поводу приготовления тюрбо (вид рыбы.) старомодным способом: с устрицами и соусом морнэй из сливок и вермута.

Вина были подобраны произвольно. Шевонна надела платье с открытыми плечами. Во время обеда она часто наклонялась в сторону Брюса, демонстрируя свои прелести, смеялась над его историями, главным героем которых выступал он сам. Истории, конечно же, были выдуманы им самим, чтобы выставить себя в наиболее выгодном свете.

— Вы и в самом деле красавица, Шевонна. Вы знаете об этом? — Он полуприкрыл глаза, и она почувствовала, что мысленно он уже раздевал ее.

Еще она подумала о том, что наверное заболела. Ее тюрбо лежал нетронутым на тарелке с золотой каймой. Шевонна улыбнулась фальшиво и вымученно и понизила свой голос до нежного мурлыкания.

— Вы возбуждаете меня, когда на меня так смотрите, Брюс.

Бледные глаза Брюса вспыхнули на мгновение, а брови нахмурились как бы в смушении.

— Я смотрел на вас так всегда, с того самого момента, когда увидел вас стоящей у Старого Королевского Паба на Файв Уэйс.

Файв Уэйс — перекресток пяти улиц в Паддингтоне — находился недалеко от ее конторы, за казармами Виктории на Оксфорд-стрит. Тогда Брюс набрался смелости и пригласил ее на чай. То была первая их встреча.

Ее кончики пальцев коснулись груди у самого края корсета.

— В последнее время я что-то не замечала, что возбуждаю вас.

Глаза Брюса внимательно следили за каждым движением ее пальцев. Он опрокинул в себя еще один бокал вина. Третий или четвертый за вечер.

— Прежде вы не давали повода думать, будто хотите, чтобы я затащил вас в постель.

Затащить ее в постель? И это говорил поэт? Шевонна еле сдержала свой гнев. Ее веки томно опустились.

— Я была так захвачена избирательной кампанией…

Он наклонил свое кресло назад и принялся на нем раскачиваться. Губы растянулись в улыбке горгойлы (фигура на выступающей части водосточной трубы, часть архитектурного декора.).

— Я собираюсь обхватить ваши ноги, забросить их себе на плечи и заставить почувствовать то, что вы еще никогда не чувствовали.

Она в этом ничуть не сомневалась. Но также знала и о том, что неспособна пойти на обман, неспособна позволить ему осквернить себя.

Все последующие недели Брендон посвятил свое свободное время Мойре МакИннес. В течение всего прошлого года она откровенно заигрывала с ним на Королевской Регате, на Марди Грае, Фестивале Искусств, поэтому он и подумал: черт возьми, а почему бы и нет?

Он начал ездить с ней по пригородам Сиднея. Их имена теперь печатались вместе в газетных хрониках светской жизни. Иногда Брендон бегло просматривал хронику и безо всякого интереса откладывал газету в сторону.

Из газет явствовало, что он затащил в постель юную девственницу. На самом же деле его апатия распространялась даже на сексуальную сферу. Он знал, что его недостаточный интерес к таким вещам озадачивал чувственную брюнетку, но не мог заставить себя отвечать на ее заигрывания.

Когда Шевонну переизбрали в парламент, он и Мойра были приглашены на праздник по случаю победы на выборах. Брендон тщательно готовился к их первой, после того, что с ними произошло четыре месяца назад, встрече.

Он был шокирован. Шевонна, которая должна была радоваться, выглядела подавленной, нет, даже больной. Словно увядший цветок. Ее кожа потеряла свой розовый цвет и стала бледной. Глаза и волосы потускнели.

Рядом с Мойрой, пышущей красотой и здоровьем, Шевонна выглядела трупом.

— Кампания очень дорого обошлась Шевонне, — пробормотала Мойра. — Сегодня вечером она выглядит ужасно разбитой. — Она улыбнулась Брендону. — Я была так занята тобой, что даже не заметила, как ухудшилось здоровье Шевонны. Я должна сказать ей, что нужно получше заботиться о себе.

У него появилось огромное желание защитить Шевонну. Разве еще мальчиком он не спас ее от лошади? В тот момент он любил сильнее, чем когда-либо прежде. Чуть позже он задержал ее руку в своей несколько дольше, чем принято, и пристально посмотрел ей в глаза.

— Шевонна, могу ли я попозже поговорить с тобой? Наедине? Она покачала головой:

— Нет. — И вежливо улыбнулась. — У меня слишком много вопросов, связанных с кампанией и выборами, которые нужно решить незамедлительно.

Ему только оставалось отойти в сторону.

Этим же вечером он сказал Мойре, что они не должны больше встречаться.

— Это все из-за Шевонны, разве не так? Ты любишь ее. Что ж, пусть будет по-твоему. — Она взяла его за лацкан пиджака. — Но помни: я все еще доступна для тебя, я люблю тебя, Брендон.

Мойра излучала здоровье и красоту даже в своем разочаровании. Почему она не интересует его? Потому что он не мог избавиться от навязчивого образа болезненного лица Шевонны?

И когда он не ответил, Мойра продолжила после минутного молчания:

— Выполни мою последнюю просьбу, приведи меня к себе домой и позволь остаться на ночь.

— Почему? Зачем тебе это нужно? Она пожала своими очаровательными плечиками.

— Люди говорят. Пусть они думают, что им хочется. Нужно хоть в чем-то потрафить им.

Ага, значит, он был ей нужен для завершения похождений. Что ж, его совершенно не заботило, что о нем скажут люди.

— Ну, что же. Пусть будет, как ты хочешь.

На эту ночь он разместил ее в спальне для гостей, но сам так и не сомкнул глаз. Брендон по давней привычке оделся рано, еще до восхода солнца, и спустился по лестнице.

— Доброе утро, сэр, — сказал дворецкий, ставя перед ним чашку чая и кладя сложенные газеты.

Почти не задумываясь, Брендон пробежал глазами газетные заголовки, но по мере того, как начал читать, глаза его стали расширяться. И было от чего. Германия объявила войну Франции и России, а Англия, в свою очередь, немедленно объявила войну Германии.

Австралийский парламент призывал добровольцев для формирования двадцатитысячного корпуса, обещанного Великобритании.

Шевонна должна была знать об этом прошлым вечером. Наверняка эта ужасная новость послужила причиной ее вчерашнего подавленного настроения.

Кажется, началась война во всемирном масштабе. Брендон прикинул, во что обойдется ему эта война и какие у нее могут быть последствия. Он точно знал, что ему придется передать пароходы «НСУ Трэйдерс» для перевозки людей, лошадей и военного снаряжения экспедиционного корпуса на другую сторону света.

Устало Брендон поднялся по лестнице. Он чувствовал себя старым и разбитым, несмотря на свои тридцать два года.

В гостевой комнате Мойра уже проснулась и лениво потягивалась. Ее груди были полными и тяжелыми, соски стояли торчком. Груди Матери-Земли. Она протянула к нему руки:

— Иди ко мне, мой дорогой аскет, дай мне обнять тебя.

— Тебе пора уходить, у меня очень много дел сегодня.

Она встала, обнаженная, подошла к нему, потянулась на цыпочках и легко поцеловала его в губы. И затем он услышал ее тихий смех и шепот.

— Ты знаешь, я только вчера прочитала, что твоя мать выставила моего деда из Совета Директоров «НСУ Трэйдерс». Как тесен мир, правда?

У него все похолодело внутри.

 

Глава 25

1915

Волонтеры, призванные на Великую Войну, тренировались в Ливерпуле, недалеко от Сиднея. С конца октября 1914 года «НСУ Трэйдерс» снарядила и отправила двадцать шесть транспортов, груженных австралийскими солдатами, и десять — новозеландскими.

Транспорты собирались на рейде Кинг Джордж Саунд недалеко от южного побережья Западной Австралии. И 1 ноября под эскортом британских и австралийских военных кораблей, совсем недавно построенных на верфи «НСУ Трэйдерс», конвой отправился по направлению к Среднему Востоку. Во время этого плавания австралийский крейсер «Сидней» напал и потопил германский рейдер «Эмден» у Кокосовых островов.

Дэн не знал, радоваться ему или горевать. «Сидней» также был судном «НСУ Трэйдерс». Брендона Трэмейна чествовали как выдающегося гражданина Австралии и патриота.

— Всегда это имя, Трэмейн, будет преследовать меня, — подумал Дэн.

Он поднял газету и снова принялся читать о войне. Даже несмотря, что «Филлипс Энтерпрайсез» согласилась выполнить заказ Короны на производство амуниции и вооружения для военных нужд, Дэн никогда не одобрял этических мотивов ни этой войны, ни любой другой. Он почти потерял свою дочь из-за Бурской войны. Он почти потерял свою дочь на время, теперь снова обрел се.

Баюкая больной зуб, он перевернул страницу в поисках чего-нибудь, что могло бы отвлечь от зубной боли и от периодических стонов, доносящихся из спальни.

Он был чужим в этом доме на Паддингтон, и, несомненно, чужим той молодой женщине, которая наверху в спальне в муках рожала ему внука.

Этот подонок шотландец смылся, оскандалившись, как говорили некоторые, с того самого момента, как Шевонна забеременела. Хотя Шевонна не говорила, кто отец ребенка, а Дэн не спрашивал.

Крик оторвал его от размышлений. Газета выпала из рук. Он побежал по лестнице, перескакивая через две ступеньки. На середине лестницы до него донесся плач. Дэн остановился дрожа. Его внук. Неторопливо Дэн поднялся наверх. Теперь он чувствовал себя и в самом деле старым.

Минни встретила его у дверей спальни Шевонны. Во время родов дверь спальни была так же закрыта от мужчин, как и вход в гарем. «У вас большая внучка, — сказала сморщенная старая женщина. — Колин. Ваша дочь сказала назвать ее так».

— Шевонна, а как Шевонна?

— Для нее это были тяжелые роды. Она — борец. Я пойду внутрь. Доктор говорит, что вы сможете увидеть свою дочь и внучку позже.

Позже чуть не стало слишком поздно. Глубокой ночью, когда Дэн дремал, расположившись в кресле, доктор разбудил его. Лысеющая голова доктора покрылась испариной.

— Мистер Варвик, ваша дочь. Он сразу же проснулся. По спине пробежали мурашки.

— Ей не лучше, как я надеялся. Дэн поспешил следом за доктором и опередил того на лестнице.

— Роды — это было слишком для нее, — сказал ему вдогонку старый врач. — Она зовет вас.

Дэн распахнул дверь. Шевонна лежала в постели. Негромкий звук, похожий на кошачье мяуканье, исходил с ее потрескавшихся сухих губ. Глаза были широко раскрыты.

Дэн хотел было окликнуть, прежде чем она произнесла: «Папа». Это прозвучало скорее как стон.

— Я здесь, Шевонна.

— Дитя… Девочка в порядке?

— Колин в порядке! — Говоря по правде, он был не в состоянии заставить себя посмотреть на ребенка. Минни качала на руках верещавшего малыша.

— Ты должен любить ее! Он взял дочь за руку. Какой тонкой она была! И какой холодной!

— Конечно, я буду любить ее!

— Нет. Теперь это не имеет значения. Люби ее. Она — дочь Брендона. Папа, я хочу его. Я хочу его увидеть прежде, чем умру.

Волосы на его затылке встали дыбом.

— Умереть? Ты не умрешь, ты слышишь меня? Не умирай!

— Пожалуйста, я хочу видеть Брендона! Дэн был удивлен, заметив, что плачет.

Слезы падали на его руки и руки дочери, переплетенные между собой.

— Шевонна, не сдавайся, ты будешь жить! Ты нужна мне!

— Я… хочу… Брендона… — С каждым словом ее голос терял силу. Слова Шевонны едва достигали его ушей.

— Ты не можешь умереть. Ты — все, что у меня осталось.

— У тебя… есть Колин. Ярость и гнев закипели в нем.

— Она… это не ты! Она — дочь Брендона. Это он виноват, что ты сейчас умираешь. Этот инцест — его вина.

— Инцест… О чем ты говоришь? Дэн наклонил голову. Он хранил свою тайну и вражду слишком долго. Душевная боль переполняла его.

— Брендон — твой первый кузен. Его мать и я — близнецы.

Некоторое время Шевонна смотрела на отца широко раскрытыми глазами. Затем слабо засмеялась.

— О Господи! О Господи! — Смех стал маниакальным, и Шевонна уже не могла остановиться.

— Прекрати! — приказал Дэн. Он был напуган.

Она сразу же остановилась и посмотрела на него пронизывающим взглядом.

— Ты должен научиться… научиться прощать, папа, только в этом случае у нас будет мир. Будет шанс на счастье. Теперь же слушай меня. Я не твоя кровная дочь. Мама любила тебя… сильнее всех.

Она замолчала, пытаясь восстановить слабеющее дыхание.

— Но она также заботилась и обо мне. Ты должен простить ее. Простить Энни… и простить себя.

Пораженный, Дэн смотрел на дочь. Она всегда была его дочерью, несмотря на то, что сейчас сказала. За одно мгновение, когда, казалось, перед глазами пролетела вся его жизнь, он осознал вдруг всю тяжесть своего греха: нежелание даже попытаться понять Энни, его собственная непреодолимая вера в свою непогрешимость, желание сохранить старые обиды как щит, способный предохранить от новых.

— Я найду Брендона, обещаю тебе, только пообещай, что ты будешь жить!

Ребенок мирно спал, тщательно завернутый во фланелевую пеленку. Дэн наклонился и прикоснулся к курчавившимся черным волосикам. Девочка была такой маленькой… Он мог разглядеть голубеющие вены на ее ручке, которая была не больше фартинга (старинная английская мелкая монета.).

— Колин, — прошептал он, пробуя имя на вкус. Да, вполне подходящее имя для этого драгоценного живого комочка.

В этот момент Дэн понял, что никогда не сможет почить в мире, пока не искоренит свое желание мести, свои злость и горечь и не пойдет на мировую с Энни и Брендоном.

Где его гордая сестра научилась смирению перед своим ребенком, он не знал. Теперь наступило время изменить это. Он слишком многих потерял, кого любил. Нана, Луиза, Фрэнк… Он не должен из-за своей гордыни разрушить еще чью-то жизнь.

Шагами мужчины, помолодевшего на двадцать лет, он вернулся к себе в спальню и начал одеваться. Сегодня же утром он пойдет к Брендону Трэмейн. Скажет ему, о чем просила Шевонна, расскажет о его дочери Колин и попросит у него прощения.

Приняв это решение, Дэн внезапно оценил, какие чувства восхищения и радости испытывали его бабушка, родители и Энни, видя эту страну, Австралию. А Колин и ее потомки будут плодами и наследниками этих радостных чувств.

Час был ранний, всего половина восьмого, когда он выбрался из «Форта Т» и поднял медный дверной молоток у двери на Элизабет-Бэй. Сонный старый слуга отпер дверь.

— Я хотел бы видеть мистера Трэмейна, — взволнованно сказал Дэн.

— Мистер Трэмейн, сэр? Он вступил в Анзак и отплыл еще в прошлом ноябре.

Брендон научился замечательно рыть окопы с тех пор, как вступил в Анзак, специальный корпус из австралийцев и новозеландцев. Анзаки завоевали репутацию отчаянно смелых солдат, но рытье траншей было не самым подходящим местом, чтобы продемонстрировать выдающиеся качества.

— Вперед! В атаку! — скомандовал британский боевой офицер.

Он и другие диггеры, австралийские солдаты, вместе с томми, их британскими товарищами по оружию, начали выбираться из траншей и ринулись через нейтральную зону.

Он полагал, что это был тот самый момент, когда нужно проявлять смелость. Траншеи соединялись между собою ходами, поэтому солдаты из подкрепления могли подходить открыто. Дождь наполнял ямы водой, туда же по утрам спускался туман. Крысы шныряли по окопам, кишащим паразитами и нечистотами.

Эти почти невыносимые условия объясняли отчасти, почему он согласился участвовать в предприятии, которое держали в строжайшем секрете. И еще тем, что он не ценил собственную жизнь и не заботился о безопасности. До такого состояния Брендона довели постоянные угрызения совести. Как он мог совершить это, будто спаривающееся животное? Шевонна заслуживала большего.

Брендон выбрал самую захудалую пивную, какую только сумел найти, что было совсем нетрудно сделать во время войны 1915 года. Старый Город Каира с его зубчатыми крышами и высокими минаретами, куда он приходил ради женщин, был его любимым местом. Неверный свет фонарей, узенькие улочки и женщины с закрытыми лицами, сидящие у занавешенных дверей, как куры.

Дом, который он выбрал, находился вдали от перенаселенных районов, на грязной и темной улице. В этом мрачном полуосвещенном месте обоняние могло улавливать веселящий душу запах гашиша, а слух — звуки музыкальных инструментов, наигрывающих странную мелодию, которую-то и мелодией толком не назовешь. Невыразимая вонь подсказала Брендону, что он все еще жив. Органы чувств реагировали нормально, чего нельзя было сказать о его сердце.

Поэтому, когда Анзакам сообщили об отправке на передовую 1 апреля, Брендон не испугался, не занервничал, он вообще ничего не почувствовал.

Британский генштаб разработал план ослабления турецких позиций с помощью пробивания бреши через Дарданеллы и бомбардировки Константинополя. Это был план для романтиков, для тех, кто верил в победу ценой страданий, жестокостей и потерь.

Ночь на двадцать четвертое апреля выдалась исключительно ясной. И если бы Брендон сумел попасть домой, то непременно бы увидел в такую ночь Южный Крест, созвездие, видимое в Южном Полушарии и которое красуется на австралийском флаге.

Перед рассветом Брендон и оставшаяся в живых часть смельчаков направились к берегу в небольших лодках. От назначенного места высадки десанта приливом их относило к крутому и труднопреодолеваемому склону.

— Наши командиры тупы, как пробки, — тихо сказал рядом сидящий, невидимый в предрассветной мгле солдат.

— Не дрейфь, парни, — отозвался другой. — Может быть, мы и доживем до конца дня.

Брендон не был в этом уверен. Наконец, когда лодки пристали к берегу и офицер скомандовал: «Вперед!», он последовал за остальными. Они шли на штурм высот изрезанного скалистого мыса с боевыми песнями и ужасающими воплями.

Как только они взобрались на утесы, огонь турок скосил сотни солдат вокруг Брендона. Но штурмующие продолжали двигаться вперед к огромным скалам под бешеным винтовочным и пулеметным огнем.

Внезапно Брендон почувствовал вспышку боли в бедре и еще одну, в плече, и закричал от гнева и боли. И снова устремился вперед, но уже не так быстро, как прежде. Наконец упал, но ему казалось, что он все еще бежит… к Шевонне, которая зовет его, манит к себе, чтобы он сохранил их Грезы.

Энни смотрела на статью в газете со слезами на глазах. Рассудок отказывался принимать эту ужасную новость. Почти восемь тысяч австралийцев погибло при попытке захватить Дарданеллы. В списках, присланных в Австралию, имя Брендона значилось среди убитых или пропавших без вести.

Внимание Энни вдруг привлекли автомобильные гудки и звук мотора. Положив газету на журнальный столик, она пошла к двери. Райан, опираясь на трость, вышел из столовой, чтобы присоединиться к ней на веранде.

— Что за…

Из-за нехватки горючего во время войны очень немногие люди могли позволить себе пользоваться автомобилем. «Форд Т» медленно, урча мотором, ехал по обсаженной шелковицей аллее, ведущей к дому на Элизабет-Бэй.

К удивлению Энни из машины вышел Дэн, держа в руках крытую корзину. Когда брат подошел поближе, она заметила на его лице следы душевных мук, пережитых за эти годы.

— Ты все-таки победил, Дэн, — сказала она тихо, когда он вошел в дверь, и вытерла слезы. — Теперь для «Нью-Саут-Уэлс Трэйдерс» нет смысла больше оставаться в бизнесе.

— Я думаю, что смысл есть, — сказал он мягко. Рука со вздувшимися венами откинула фланелевый клапан корзины. — Дочь Брендона и Шевонны, наша с тобой внучка, Энни.

— О Боже мой, Райан! — Она обернулась, чтобы схватиться за руку единственного мужчины, который был ее любовью, поддержкой и надеждой в течение многих лет.

Он положил ей руку на талию.

— Пройдем в гостиную, Дэн. Думаю, что сейчас вместо чашки горячего чая нам не помешает хорошая порция бурбона.

Объяснить историю рождения девочки и что Шевонна на самом деле не была его кровной дочерью было значительно легче, чем попросить прощения. Пока Энни со слезами умиления на глазах держала на руках свою внучку, Дэн запинался в словах, которые должны были быть для него наиболее легкими, как для политика.

— Я выглядел худшим из людей, вместо того, чтобы быть лучшим. Я даже не знаю, найдешь ли когда-нибудь в себе силы, чтобы простить меня, Энни, но я бы начал восстановление наших родственных отношений, предложив мир.

Она поглядела на брата слегка обескураженная:

— В этом нет никакой нужды, Дэн. Мне тоже очень стыдно и следовало бы… Он откинулся в кресле.

— Я нашел Брендона! Он в полевом госпитале неподалеку от Каира. Сильно ранен, но все части тела при нем. Потянув за некоторые нити, я добился его возвращения домой.

Шевонна сидела в маленьком садике у своего дома в Паддингтоне. Откинувшись в шезлонге, она подставила лицо июньскому солнцу и жадно впитывала его зимний свет. Она представила, как тепло проходит сквозь ее грудную клетку и отогревает ее дремлющее сердце.

Ее отец обещал…

Она поверила его обещанию, уцепилась за него, единственный свет в жизни, не считая Колин. Но как бы сильно она ни любила дочь, Колин не смогла бы полностью ей заменить Брендона.

Легкое прикосновение мягких губ к глазам заставило ее открыть их. Над ней склонился ее возлюбленный. Она зажмурилась еще раз, не веря увиденному, а эти яркие горящие зеленые глаза обнимали ее.

— Брендон!

Он опустился рядом с ней на колени, обняв ее руками. На рукавах красовались новые сержантские шевроны. Ее щеки были мокры, и она даже не знала, чьи на них слезы — ее или его.

— Дорогая, любимая Шевонна! — Его голос был скрипучим, как хруст раковин под ногами.

Она стала покрывать его лицо жадными, страстными поцелуями.

— О Боже, я должно быть грежу! — шептала она.

Обхватив ее голову обеими руками, он прекратил ее беспорядочные поцелуи и пристально посмотрел ей в глаза с любовью, которая светила в сотни раз ярче, чем Южный Крест, и значительно теплее, чем июньское солнце.

— Нет, моя дорогая Шевонна, наши Грезы теперь стали явью.