У парадного входа в школу я увидел Таньку Громову, девчонку из параллельного класса. Их класс на этой неделе дежурил, и Танька вместе с двумя одноклассниками несла боевую вахту у тяжелых дубовых дверей парадного входа и следила за порядком. То есть за тем, чтобы никто не посмел войти в школу через этот самый парадный вход, предназначенный неписаными школьными правилами исключительно для администрации и учителей.

Простым смертным, под которыми, конечно же, подразумевались мы, ученики, этими же суровыми и непререкаемыми законами предписывалось заходить в здание школы исключительно со стороны черного хода, который располагался с противоположной стороны школьного здания.

Но, как известно, запретный плод всегда сладок. Для большинства из нас делом доблести и чести было стремление во что бы то ни стало прорваться в школу именно через парадные двери. Особенно когда дежурили ребята из младших классов. В такие минуты возле школы можно было снимать революционные фильмы о взятии Зимнего дворца революционными рабочими и солдатами.

Впрочем, если очень хотелось попасть в школьное здание через парадное, наплевав на законы и правила, необязательно было устраивать Октябрьскую революцию. Гораздо проще и безопаснее было воспользоваться приятельскими отношениями с дежурными.

Что я и сделал. Таньку Громову я хорошо знал, она тоже часто бывала в «иностранном дворе». И тоже дружила с кубинцами.

— Saludo, Танька, — сказал я по-испански, подходя к Громовой. Служишь Советскому Союзу?

— Servio poco a poco, como ves,- ответила Танька тоже по-испански.

Стоит сказать, что Танька была столь разительно похожа на кубинку, что когда я впервые увидел ее, смуглолицую девчонку с длинными — по пояс волосами, черными, как вороново крыло, отливающими позолотой под жаркими лучами летнего солнца, то сразу решил, что приехала новая кубинка. И невозможно было передать мое изумление, когда Танька, смеясь, сказала мне, что никакая она не кубинка. Что жила она раньше на Украине, у Черного моря, недалеко от Одессы — «наверное, потому я такая черная». Самое смешное, что кубинцы вначале тоже посчитали Таньку за свою соотечественницу. То-то было смеху, когда все раскрылось…

— Фиделина пришла? — спросил я у Таньки.

— Только что.

— Как она?

— Будто не знаешь. Поставь себя на ее место.

— Мне и на своем не очень весело, — признался я.

— Понимаешь, — сказала Танька, — Фиделине намного сложнее. Ведь она еще не скоро увидит Кубу, а Марисель уже там.

«Психолог, — подумал я, — знала бы ты, где сейчас Марисель…» Но ничего не стал говорить. Все равно Таньке не понять. Скажет, что я обчитался фантастикой, и мне повсюду мерещатся космические пришельцы. И добавит что-нибудь вроде: «Ну, если ты считаешь Кубу другой планетой, тогда конечно…». А потом ввернет свою любимую приговорку: «Хорошенький поворотик на двенадцать парсеков влево…».

Впрочем, Танька тоже любила фантастику. И даже сама сочиняла разные фантастические истории, которые называла «Сказками из жизни двадцать второго века». Она записывала их в толстую общую тетрадь в синем клеенчатом переплете и читала во дворе, когда мы собирались у нашей скамейки под кроной векового тополя… Фиделина как-то восхищенно сказала Таньке: «Ты будешь писательницей!». На что Танька грустно улыбнулась, пристально посмотрела на Фиделину, положила ей руку на колено и сказала:

«А я думаю, что писательницей будешь ты…» — «Да что ты говоришь! — воскликнула Фиделина, — я даже сочинения писать не умею, потому что мне трудно придумывать…» — «Ничего, научишься, — ответила Танька, — у тебя еще очень много времени впереди…».

Когда я расспрашивал Таньку, почему она придумывает истории о двадцать втором веке, а не о двадцать первом, она отвечала: «Двадцать первый век наступит очень скоро, и вы все увидите своими глазами, и о нем неинтересно придумывать. А до двадцать второго века еще очень далеко, поэтому я могу придумать все, что угодно, и никто из вас не сможет сказать, что я говорила неправду». С логикой у Громовой был полный порядок, однако мне всегда почему-то казалось, что её «Сказки» были не совсем сказками. Я не знал, откуда у меня было такое ощущение, но мне казалось, что будущее через сто пятьдесят лет будет именно таким, каким я его видел в фантазиях выдумщицы Таньки Громовой…

— У Фиделины сейчас какой урок?

— Физика, кажется…

— Понятно… Слышь, Танюха, ты хороший человек?

— Никто пока не жалуется, а что?

— Да понимаешь, лениво переться через черный ход. Пропустишь по старой дружбе?

— Проходи, — сказала Танька, — завуча, кажется, нет. Кстати, во двор сегодня придешь?

— Надеюсь. А что?

— Да так, ничего особенного, — ответила Танька, — но обещаю: будет интересно…

— Интригуешь, миледи, — усмехнулся я. — Сказала бы проще: «Вчера вернулась из будущего, привезла новую историю, но по пути потеряла машину времени.

Получился неприятный поворотик на двенадцать парсеков влево…»

— Я так и хотела сказать, — ответила Танька, — но ты меня опередил…

— Так и было задумано!

— Патруль времени тебе этого не простит! — грозно ответила Танька.

— Ничего, отобьемся, — весело отозвался я.

— Ладно, проходи побыстрее, а то еще директриса застукает, а это будет пострашнее патруля времени. А вечером приходи во двор, будут все наши…

— Кроме Марисель, — вырвалось у меня.

— Кроме Марисель, — как эхо отозвалась Танька.

И я почувствовал, как к горлу медленно подкатывается противный вязкий комок…

Едва я вошел в школу, как нос к носу столкнулся с Ленкой Воронюк.

Она возвышалась в дверях спортзала, по-наполеоновски скрестив на груди руки, и сверлила меня зелеными кошачьими глазками. И ее пристальный взгляд красноречиво свидетельствовал о том, что Ленка вчера вечером или даже сегодня утром не поленилась выяснить, действительно ли моя мама заболела.

А так как она не болела и в ближайшее время болеть, надеюсь, не собиралась, то и ежу было понятно, что Ленка не простит мне вчерашнего побега с генеральной уборки, и потому мне нужно готовиться к самым крупным неприятностям в своей жизни.

Но сейчас у меня было не то настроение, чтобы выслушивать нотации надоедливой активистки-общественницы. Я думал о Луэлле и Фиделине, и если бы сейчас в школьном дворе разразилось извержение вулкана, а на город упала атомная бомба, то эти разрушительные бедствия я не счел бы достойными своего внимания.

…Кто хоть раз в жизни расставался с друзьями, поймет меня…

— Бородин! — повелительно прозвучал непререкаемы голос. — Быстро ко мне!

«Зовет, словно уличную дворнягу», — проскользнула слабая мысль, но ноги сами понесли меня к грозной старосте класса. «Сейчас начнется», обреченно думал я, мысленно содрогаясь оттого, какую пытку мне предстоит выдержать в самое ближайшее время.

Но, к счастью, все обошлось. Судьба решила ненадолго смилостивиться надо мной и послала мне на помощь ангела-спасителя в лице старшей пионервожатой. Она деловито подошла к Вороне и что-то сказала ей. Та удивленно пожала плечами и ушла следом за ней, бросив напоследок взгляд в мою сторону, красноречиво свидетельствующий о том, что я рано радуюсь, потому что она разберется со мной сразу, как только освободится.

И я с легким сердцем пошел на третий этаж, искать Фиделину. И наткнулся на лестнице Снежану, болгарку из «иностранного двора».

— Ты отчего такой грустный? — спросила она.

— Так, — махнул я рукой. Не хотелось посвящать Снежану в свои проблемы, хотя с ней у меня были хорошие, почти дружеские, отношения.

— А я знаю, почему. Слинял вчера с уборки кабинета?

— Откуда ты знаешь? — удивился я.

— Догадалась. Ваша инквизиторша Лена кому угодно может испортить настроение.

Снежана хорошо знало Ленку-Ворону. Какое-то время назад, мне казалось, они были друзьями. Но потом, как это часто бывает, из-за чего-то разругались.

Я не знал причин ссоры, Снежана мне не говорила, а с Вороной у меня были не те отношения, которые предполагали бы разговоры по душам. Однако я заметил, что Снежана обходила Ворону десятой дорогой…

— Ты так и не помирилась с ней? — поинтересовался я.

— Еще чего! — вспыхнула Снежана. — Я с такими занудами не разговариваю!

— Тебе легче, — вздохнул я. — Я учусь с ней в одном классе.

— А ты меньше обращай внимания на разных придурков, — посоветовала Снежана.

— Нервные клетки, говорят, не восстанавливаются.

— Хотелось бы, — сказал я, — но знаю, что мне сегодня не выпутаться…

— Не бойся, — подбодрила меня Снежана, — все будет хорошо.

— Твоими бы устами… Ладно, не будем о грустном. И так со вчерашнего дня настроение паршивое, а тут еще эта зануда!

— А что случилось вчера?

— А ты разве не знаешь? Марисель уехала.

— Ага! — воскликнула Снежана. — Джульетта уехала, а Ромео страдает от любви!

— Да иди ты! — нахмурился я. Вообще-то Снежана девчонка ничего, но иногда такие глупости может сморозить, что хоть стой, хоть падай.

— Да ладно, не красней, — улыбнулась Снежана, — я понимаю… Фиделина вот тоже грустная со вчерашнего дня ходит. Кстати, это не ты ее обидел?

— Да что ты, как можно, — зачем-то начал оправдываться я, — как я могу ее обидеть…

— А вот и можешь, — возразила Снежана, — я тебя знаю. Я помню, как она от тебя плакала.

— Нашла, что вспоминать, — угрюмо пробурчал я. Мне не хотелось развивать эту тему. Как и не хотелось вспоминать свои дурацкие поступки полугодичной давности, когда я от нечего делать «доводил» Фиделину, и она убегала домой в слезах. Меня даже Марисель за это журила… Но сейчас же все по-другому!

Фиделина сама давно уже забыла обо всем. А если и помнит, то не говорит на эту тему…

— Это было давно и неправда, — сказал я. — А теперь мы друзья…

— Жених и невеста? — спросила Снежана.

— Опять ты со своими глупостями! — начал злиться я. — Сказала бы лучше, где она сейчас.

— У кабинета физики, — ответила Снежана. И тут же, хитровато прищурив карие глаза, выдала. — Так-так, понимаю. Ромео решил найти себе новую Джульетту?

— Ты опять? — я едва сдерживал себя, чтобы не заехать Снежане в ухо.

Но вместо этого резко повернулся и побежал вверх по лестнице.

— Ты что, обиделся? — услышал я за спиной тихий, и как мне показалось, чуть виноватый голос Снежаны.

Я не стал оборачиваться. Конечно, если разобраться, злился я зря. Снежана не хотела обижать меня, она просто шутила. Но настроение у меня было не столь радужное, чтобы выслушивать дурацкие шутки…