Лес кажется уютным, но по ночам живет таинственной, полной различных звуков жизнью, он скрипит, подрагивает, ворчит, вздыхает и неистово машет тысячей рук и ног.

Пиб с трудом мог вспомнить, каким. образом оказался в этом живом лабиринте.

– Тормози! Тут ствол!

Гог жмет на тормоз, джип заносит на мокрой траве, и они врезаются в дерево. Ремни безопасности трещат и рвутся, как сгнившая тряпка. Братья слетают с сидений и припечатываются лбами о ветровое стекло. Пиб катится по сидению, ударяется о дверцу, откатывается обратно, но успевает инстинктивно закрыть лицо руками: на нем ни синяка, ни царапины. Мотор в последний раз глухо ревет и окончательно глохнет. В кабине воцаряется оглушительная тишина.

Пиб слышит чьи-то голоса. Он хочет встать, но его отяжелевшее тело не слушается. Он ощущает на лице и шее острые холодные касания, наверно, это осколки разбитого стекла. Прежде чем потерять управление джипом, Гог, решивший удирать напрямик через лес, изо всех сил жал на педаль газа и смог-таки проехать несколько сотен метров.

Наполовину оглушенные, братья лежат на передних сидениях. Лицо Магога разбито, подбородок и верх рубашки залиты кровью. У Гога на лбу огромное красное пятно, которое вот-вот превратится в синяк.

Встревоженный громкими голосами, Пиб все же приподнимается. Он видит, как среди деревьев к ним движутся люди, просовывается между сидениями и трясет Гога за плечо.

– Они уже здесь! Надо уходить!

Гог тупо смотрит на него. Слова до него не доходят. Магогтоже не в лучшем виде. Он издает душераздирающие стоны. Нечего и рассчитывать, что братья смогут завести машину и уйти от преследователей. По поводу намерений последних также не стоит строить иллюзий: люди не устраивают облаву в лесу ради того, чтобы просто завести знакомство. Джип на ходу, бензин, одежда, еда, оружие, а может быть, и деньги, – все это желанная добыча для банды маргиналов. Все эти нелегальные исламисты, противники режима, сбежавшие из тюрем и лагерей люди, вынужденные питаться объедками, по сути были теми же «подонками», только обитавшими в сельской местности, а не в городах.

– Да шевелитесь же, черт возьми!

Пиба охватывает паника. Он машинально достает пистолет и снимает с предохранителя. Один внутренний голос умоляет его поскорее уносить ноги, другой приказывает оставаться вместе с Гогами, не бросать их на произвол судьбы. Пиб никак не может собраться с мыслями. Они беспорядочно скачут в мозгу, причиняя боль, словно гарпии. Ведь Гоги его приютили, накормили. Что ж, теперь из-за этого превратиться в их ангела-хранителя? Черт возьми, бандиты совсем близко! Глупо умереть из-за двух парней, которые хранят свое дерьмо в баночках! К тому же никакого шанса победить двадцать вооруженных до зубов человек. Но что толку бежать и очутиться в полном одиночестве в лесу? Ну ни хрена себе переплет! И где эта фигова Стеф? Почему она смылась? Почему она бросила меня одного? Кишки свело от боли. Ужасно хочется писать. Магог что-то там бормочет. Вместо слов у него из рта вылетают и разрываются, как пузыри, какие-то непонятные звуки. Он просит пить… Или говорит, что мне надо уходить?… Черт, дверца… Помялась… Заклинило. А другая? Скорее, скорее… Кажется, она весит три тонны. Воздух в лесу сырой, пахнет плесенью. Выстрел. Пуля просвистела в нескольких сантиметрах от его ноги. Бомбы исламистов, фараоны, грабители, камикадзе – весь мир ополчился против него. Некогда отвечать. Надо притаиться за деревом, в которое врезался джип. Пули летят с обеих сторон от ствола. Черт, черт, черт! У этих подонков автоматы. Трещат снаряды, царапающие крышу джипа, жалобно стонет спущенное колесо…

До ближайшего дерева пять метров. И еще пять до следующего. А там – укрытие: кусты, папоротники, стволы деревьев, сплетенные ветки. Это – единственный способ уйти. Его единственная надежда. Считай до трех. Один, два, тр… Ни хрена себе! Стреляют без остановки. Этим ублюдкам не жалко патронов, они хотят его непременно прикончить. Почему? За что? Он ничего им не сделал. Может, боятся, что он улизнет и донесет про них легионерам. Глупость, он понятия не имеет, где их искать. А если бы и знал, то не пошел бы стучать черным ангелам.

Ну вот, стрельба стихла… Два, три! Он бросается к кустам. Град пуль, громкие крики, суета, хруст сухих веток. Сейчас они окружат его. Была не была! Согнувшись пополам, Пиб рванул зигзагом в гущу леса. Пули срывают листья и ветви над его головой. Впереди еще несколько метров… Ему не хватает дыхания, в боку колет, ноги дрожат – он всегда проигрывал забеги, его опережало шесть-семь девчонок. Учитель по физкультуре ехидно замечал: кто побеждает в гонках на скорость, а кто – на выносливость. Пиб принадлежал ко вторым, хотя так и не смог понять, в чем между ними разница. Он знал лишь, что мальчишки над ним издевались, а девчонки – до чего же противные! – хихикали за его спиной. Он терпеть не мог бегать просто так. Что стало с его одноклассниками – с Пьер-Жаном, Андре, с остальными? Что им наплела классная, объясняя, почему его нет? Наверно, они решили, что он погиб при бомбежке? Пожалел ли его кто-нибудь?

Присев от страха, Пиб ныряет в кусты. Несется напролом, не обращая внимания на колючие ветки и широкие листья, хлещущие, как ремни, по лицу, шее и рукам. Он не оборачивается, чтобы не терять времени. Крики, выстрелы остаются позади, стихают, умолкают. Его сердце колотится как бешеное, кажется, что оно превратилось в стук. Он все дальше уходит в живой лабиринт. Он бежит, бежит, бежит, до тех пор пока не изнемогает от боли и усталости. Ему хочется одного – упасть у подножья искривленного дуба и разрыдаться.

Какая тут может быть осторожность!

Измотанный, он наконец уснул под огромным дольменом, который, судя по оставшимся вокруг кострищам, пластиковым пакетам и пустым банкам из-под пива, когда-то привлекал туристов. Его разбудили холод и сырость, идущие от камней.

Темноту не нарушал ни единый огонек, ни лунный луч, ни звезда в небе, ни мерцание в капле воды. Поначалу Пиб справлялся со страхом, думая о Стеф. Ему передалась ее отвратительная привычка все осмеивать, смотреть на любые обстоятельства спокойно и ясно. Стеф почти не приоткрыла своей тайны, даже прогуливаясь голышом в душевой общежития Южного Креста. Она пронеслась по жизни Пиба, и след ее простыл, но при этом продолжала жить в нем гораздо ощутимее, чем тени мамы и папы, Мари-Анн и Соль. Она не один раз говорила, что появляется, как только Пибу это необходимо. И вот теперь, когда ему это так нужно, ее нет.

В сумерках Пибу почудилось какое-то движение. Сперва он подумал, что дрожит от холода, но затем не мог не признать, что главной, если не единственной, причиной дрожи был страх. Какие-то сатанинские существа плясали, свистели, что-то бормотали вокруг него. Он пожалел, что не замаскировал ветками свое убежище, чтобы спрятаться от их глаз. О том, чтобы сейчас же отправиться на поиски более надежного пристанища, не могло быть и речи. Дольмен по крайней мере защищал его от дождя и порывов ветра. Сама идея идти в темноте приводила его в ужас. Ничего не оставалось, как пережидать до рассвета адский шабаш лесных бесов. Его тайное «я» нашептывало, что если он так боится, то ему не дожить до утра. Что дьявольских существ на самом деле нет, а сам он в них до конца не верит. Что тот, кто внушает ему такой ужас, простой обманщик, обыкновенное пугало. Нужно только его вытурить, выгнать из собственной души, и тут же наступит покой… Однако даже если допустить, что лесных существ на самом деле нет, то про диких зверей этого сказать нельзя. Волки, медведи, кабаны, львы, тигры являлись ему во сне, чтобы растерзать на куски. В школе некоторые учителя уверяли их, что хищники поселились в европейских лесах много веков назад, хотя священники и служители архангела Михаила утверждали обратное. Папа всегда соглашался с последними, потому что верования, в отличие от знаний, не меняются с течением времени. В телевизионных репортажах о животных доказывалось, что ни тигры, ни львы не водятся в Европе, но в прошлом веке во французских лесах и горах вновь развели медведей и волков – еще одна из многочисленных глупостей, допущенных правительством до эпохи архангела Михаила. Вот что происходит, если отвернуться от небесных законов: возврат к хаосу, к дикости. Опершись на камень, продрогший Пиб выставлял пистолет напоказ и целился в темноту, надеясь этим напугать притаившихся вокруг врагов. Он с грустью вспоминал о погребе в родном доме, о шумной возне родителей, о ровном сопении сестренки. Его глаза то и дело закрывались сами собой, как поломанные ставни, но он тут же вздрагивал и просыпался, заслышав какой-нибудь шорох или хруст. Пиб не сразу соображал, где он, а потом вспоминал, что попал в глубокое враждебное чрево. Тогда его захлестывало чувство одиночества, и он погружался на несколько мгновений в отчаяние и ужас, а затем его мысли растягивались, расплывались и улетучивались, глаза опять закрывались, голова склонялась, падала на грудь, и он с храпом окунался в безмятежные глубины подсознания.

Никогда еще ночь не казалась ему такой длинной. Много раз чье-то горячее дыхание обжигало ему лицо, чьи-то когти впивались в грудь, и он вырывался из кошмара задыхаясь, в холодном поту, как ныряльщик, с трудом поднявшийся на поверхность.

Пиб проснулся от того, что ему жгло веки. Он лежал на утоптанной земле, прижавшись щекой к кучке золы, которая от влажности стала кучкой черной грязи, пальцы судорожно сжимали рукоять пистолета. При дневном свете ночные страхи рассеивались. Хотя было свежо и все окутывал туман, хотя Пиб хотел спать, есть и замерз, он испытал необыкновенную радость. Он провел целую ночь в лесу, и ни одно дьявольское создание не наслало на него порчу, ни один дикий зверь его не разодрал. Он даже не описался. Он вышел победителем из испытания, которое еще несколько часов назад считал абсолютно непреодолимым. И хотя страх все еще теплился внутри него, он был счастлив от того, что жив, он впал почти что в эйфорию. Во всяком случае, был полон решимости. Он положил руку на одну из опор дольмена – это был инстинктивный жест, своего рода благодарность граниту за то, что он служил ему кровом, – и оглядел стоящие вокруг дубы. Серо-зеленые листья и мелкие шарики омелы, уцепившейся за дубовые ветки, блестели от капель дождя. Из-за окутанных туманом морщинистых стволов деревья казались Пибу почтенными старцами, покровителями, исполненными мудрости и доброты.

Он вышел из укрытия, убрал пистолет в карман куртки, запачканной землей и золой, размял затекшие ноги. Резь внизу живота напомнила ему, что надо срочно опорожнить мочевой пузырь. Он несколько секунд сражался с молнией на ширинке, после чего высвободил наконец одеревеневший член, который был зажат в складке брюк. Ему пришлось подождать, пока он не размягчится, чтобы выдавить первые капли. Пиб с гордостью отметил, что жесткие черные волосы покрывают большую часть лобка. Да, похоже, он навсегда расстался с детством в эту ночь у дольмена.

Жаль, что Стеф… Целый поток грустных мыслей пронесся в его голове. Он энергично прогнал их.

Вокруг не было слышно ни чириканья, ни жужжания. Тишина не таила никакой угрозы. Возможно, птицы и насекомые дожидались окончания дождя, чтобы огласить лес своим пением. Пиб вгляделся в окружающую его местность. В какую сторону направиться? Под густым слоем туч невозможно было понять, где именно встает солнце. У Пиба не было ни одной приметы, только единственное желание: не натолкнуться на парий, которые перегородили дорогу джипу Гогов. Что стало с братьями? Пощадили их нападавшие или нет? Остатки угрызений совести снова подкатили тошнотой к горлу Пиба. Напрасно он искал себе всевозможные оправдания, он повел себя как порядочный трус: бросил двух мужчин, которых должен был охранять. Эта чертова жизнь вечно толкала его в кошмарные ситуации! Он в сердцах пнул ногой гнилую ветку, и та развалилась.

Пиб обнаружил под ней следы тропинки, спрятавшейся в папоротниках. Он шел по ней довольно долго, но затем потерял ее и стал пробираться сквозь чащу. Он попытался утолить жажду, слизывая бегущие по листьям струи воды. Но от этих нескольких капель он только еще больше захотел пить. Он нашел потерянную тропинку, а может, это была уже другая, и пошел по лесу, в котором устремленные ввысь деревья поддерживали небесный свод, словно колонны. Когда он прошагал какое-то время, как ему показалось, часа три или четыре, то у него возникло ощущение, что он ходит по кругу. Голова закружилась, и он вынужден был присесть на большой камень. Если он до вечера ничего не съест, то у него не будет сил идти дальше. Он огляделся, но не нашел ничего, что походило бы на какой-нибудь дикий плодили вообще на что-нибудь съедобное. Из-под листьев грибы высовывали коричневые блестящие шляпки, но Пиб помнил, что некоторые из них смертельно ядовиты. Надо сжать зубы и продолжать путь. Куртка у него промокла, в ботинках хлюпало, брюки прилипали к ногам. Он шагал как заведенный, подавляя возникавший на каждым шагу соблазн сдаться.

Когда голод стал невыносимым, а сам он готов был впасть в отчаяние, он вдруг вышел на какую-то старую дорогу. Может быть, это та, по которой ехали братья Гог? Однако вид потрескавшегося асфальта с проросшей сквозь него травой придал Пибу силы. Дорога наверняка приведет его в какое-нибудь обитаемое место. Дождь прекратился, в зеленом своде листвы, который шумел и колыхался, мерцали мимолетные розетки, солнечные лучи неспешно просачивались сквозь ветви. Пиб прошел еще два или три километра и наконец увидел дом, окруженный тем, что когда-то было садом. Крыша его просела, стены были скрыты под хмелем, двери и окна изъедены червями. Не дом, а развалина. У Пиба опять закружилась голова, не только от разочарования, но и от лихорадки и голода. Он было решил обследовать сад: вдруг среди колючих зарослей найдутся какие-нибудь фруктовые деревья… Но задача оказалась столь трудной, что он быстро ее оставил.

Звон, послышавшийся вдали, разогнал его мрачные мысли, которые разлетелись, как куропатки, испуганные выстрелом. Звонит колокол. Значит, недалеко церковь. А значит, и деревня. Наверно, километрах в пяти. Он снова бодро зашагал и не сбавлял шага, пока не заметил первых домов, расположенных ближе, чем он думал. Это была даже не деревня, а небольшой городок, над которым возвышались две колокольни. Городок располагался посередине огромной поляны, его огибала река, которая во время разлива затопляла район особнячков, стоявших слегка на отшибе. По воде, словно перевернутые лодки, движимые тугими надутыми парусами, как в старых сказаниях, плавали крыши. Пиб прошел всю торговую часть городка, сильно разрушенную – ржавые остовы зданий, разбитые витрины, снесенные стоянки, – потом перешел по давно не ремонтированному мосту, перекинутому через речной поток. Сначала он предположил, что на эти места обрушился град бомб и уничтожил всех жителей города. Но затем, когда он направился по главной улице, с десяток ребятишек высыпали из наполовину разрушенного строения и кинулись к нему. Целая ватага мальчишек и девчонок с причудливыми мордашками в рваной одежде. Они размахивали рогатками и кричали громко и жалобно, как испуганные зверьки. Пиб сунул руку в карман куртки, сжал рукоять пистолета, успокоил дыхание и постарался понять по их глазам, чего они хотят. Перед ним были не обыкновенные дети. Они принадлежали к монголоидной расе и некоторым из них было, судя по всему, уже лет двадцать. В их безжизненных взглядах невозможно было что-либо прочитать. В кармашках их рогаток лежали металлические снаряды, болты и гвозди, видимо, подобранные в заброшенных домах.

– Я потерялся в лесу, я хочу есть…

Стоявшие напротив Пиба никак не отреагировали на его слова, как будто ничего не слышали или не знали, посчитать ли его врагом или другом. Под их засаленной одеждой виднелась светлая кожа, от них несло потом и мочой.

– Есть кто-нибудь в городе, кроме вас? Где ваши семьи?

Они не отвечали, лишь пристально смотрели на него, нахмурив брови и сморщив лоб от напряжения.

– Химическая атака. Она поразила всех, кроме этих вот ребят. В отличие от их воспитателей, они выжили.

Голос раздался за спиной Пиба. Но он не оборачиваясь знал, кому этот голос принадлежит.