– Гнев Божий обрушился на Македонию и Болгарию. Точнее, гнев человеческий. Оставим в покое Бога, он не отвечает за глупость людей. Водопад из бомб и ракет беспрерывно падал на эти земли больше пяти лет. Исламисты сначала обрушились на Босфорский пролив. Они намеревались освободить своих албанских братьев и одновременно создать плацдарм на европейском континенте. Они захватили Болгарию, затем Македонию, но были отброшены в Турцию после свирепой атаки легионов архангела Михаила, пришедших из Румынии и Венгрии. В этих местах погибли миллионы человек. Десятки миллионов. Это самая убийственная, самая отвратная из всех войн, какие только были.

Старик поднес ко рту стакан яблочной водки и звучно отхлебнул из него. Он предложил им посидеть на террасе кафе, сооруженного из листов железа на заросшем травой и колючим кустарником пустыре посреди тысяч бараков. Банды подростков, вооруженных штурмовыми винтовками и пистолетами, бродили по улицам поселения, которое некогда было Софией, столицей Болгарии. Их набивалось по двадцать человек в пестрые машины, рассчитанные на шесть или семь пассажиров. Из-за спиртного или химических препаратов у них были стеклянные глаза, поведение их было совершенно непредсказуемым.

– Местные «подонки», – определила Стеф. – Похоже, именно им принадлежит здесь вся власть.

Город, в котором прежде, по словам старика, насчитывалось более миллиона жителей, лежал в руинах. Ни одно здание не уцелело, новые, кое-как замощенные улицы были проложены вокруг кратеров, бетонных глыб, стальных заграждений и баррикад из камня.

– Ничего не осталось, – мрачно сказал старик. – Ничего. Нулевой уровень. Все исчезло: древние монастыри, средневековая церковь, шедевры архитектуры…

На горизонте за пеленой тумана пряталась внушительная горная гряда. Стеф и Пиб без особых затруднений добрались до Софии. В Скопле они заправились на единственной бензоколонке города, которую охраняли лучше, чем атомную станцию. Помимо бомбардировок и бесконечных боев, столица Македонии пережила еще и страшное землетрясение, уничтожившее последние целые дома. Выстояв четырехчасовую очередь, они въехали на бесценную заправку, где им залили в бак двадцать литров, ни капли больше, плохо очищенного бензина – три сотни за двадцать литров, кто-то здесь ковал себе золотые яйца. Охранники, зрелые мужчины в черной форме, похожей на обмундирование легионеров, окидывали их либо похотливым, либо подозрительным взглядом, но, к великому облегчению Пиба, никто не потребовал у них документов и не стал спрашивать, куда они едут. Штурмовые винтовки охраны, хоть и пребывали в жалком состоянии, игрушками не были.

Стеф направила грузовик по скверным горным дорогам, которые вроде бы вели в Болгарию, расположенную по другую сторону гряды. Обвалы вынуждали их двигаться в объезд, иногда на довольно значительное расстояние. Они спрашивали дорогу в горных деревушках, жители которых были поголовно вооружены охотничьими ружьями и пистолетами, однако встречали их без явной враждебности. Грузовик поляка начал сдавать в ущельях. Стеф выбивалась из сил на некоторых участках, потому что даже на первой скорости машине уже не хватало мощи для преодоления особо крутых подъемов. С наступлением темноты они ложились в кузове прямо на доски и засыпали в одуряющем запахе слив. Несмотря на жесткость этого ложа, несмотря на голод, несмотря на присутствие Стеф, Пиб проваливался в глубокий сон и утром с трудом открывал глаза. Во время бесконечного спуска к болгарским долинам их сопровождал белый густой туман. На въезде в один из городков Стеф купила одежду в какой-то невероятной пещере Али-Бабы. Широкую блузу с ярчайшими узорами, просторные черные шаровары и ботинки телесного цвета. В этом наряде она походила на крепких болгарских крестьянок, работающих в поле или стирающих белье в ручьях.

– Я почти сорок лет был корреспондентом одного американского телеканала на Балканах, – продолжал старик. – Сорок лет в этом скорпионьем гнезде. Я был здесь во время войны в Косово, во время резни в Боснии. И когда христианская Европа аннексировала Албанию по этому сучьему пакту об унификации земель. И когда началась война против Нации Ислама. Тысячу раз проклятая, тысячу раз уничтоженная земля.

Допив водку, старик попросил хозяина кафе, тучного черноволосого и черноглазого мужчину, вновь наполнить его стакан.

– Тогдашние события на Балканах и Ближнем Востоке в малом масштабе предваряли то, что происходит сейчас в мире. Как только религия проникает в дела людей, надо ожидать худшего. Религии, все религии без исключения, основанные на Библии и другие. Нет среди них ни лучшей, ни худшей. Они стоят друг друга. Все они – машины для произвола, угнетения, истребления. Все провозглашают своего Бога или богов истинными, предъявляют права на все земли, границы, привилегии, истины, догмы, все нужно сунуть в один мешок и утопить в море слез.

Старик закурил сигарету – хотя трудно было назвать сигаретой самокрутку из толстой желтоватой бумаги, набитую тошнотворным табаком. Его глубокие морщины походили на шрамы, нанесенные безумным лезвием. По лысому темени расползались коричневые и черные пятна. На сморщенном лице выделялись лишь блестящие быстрые глаза. Когда Стеф и Пиб спрыгнули с грузовика, он пригласил их за свой столик жестом ресторатора или бакалейщика. Спросил у них, сначала по-английски, потом по-французски, что они хотели бы заказать, и перевел на болгарский хозяину. Через несколько секунд тот принес глубокие тарелки с аппетитным рагу, два стакана коричневого пива с сильным запахом хлеба.

– Быть может, этого безумия удалось бы избежать, если бы моя страна и некоторые из ее европейских союзников не подлили масла в огонь. На теракты 11 сентября 2001 года они ответили войной. Сначала они говорили о войне против терроризма, потом о превентивной войне против стран-изгоев, потом, пустив в ход понятия добра, потрясая Библией и читая молитвы, они объявили, что их поддерживает Господь, и возродили архаическую идею крестовых походов. О, дело не ограничилось возможностью, предоставленной событиями, нет, они хотели утвердить моральное превосходство западной цивилизации, реализовать давно задуманный план, проект для нового американского века, осуществить теорию плодотворного хаоса. Они хорошо подготовились и, приравняв мусульман к террористам, играя на инстинктах и страхах, получили полную поддержку общественного мнения. Все стали поносить мусульман: политики, священнослужители, интеллектуалы, псевдофилософы, художники; все кричали, что Ислам не совместим с ценностями западной демократии. Великая исламская сабля ковалась в иракских, саудовских, иранских, сирийских, палестинских горнах. Затем секретные службы умело направили мусульманские клинки на Европу, чтобы вовлечь ее в смертельную схватку, затем создали символическую фигуру, христианского лидера, архангела, чтобы получить настоящую религиозную войну. Кроме населения европейских и мусульманских стран, все в выигрыше: Соединенные Штаты избавились от своей старой европейской матери и соперницы, еврейское государство смогло беспрепятственно аннексировать Палестину и осуществить свои безумные мечты о Великом Израиле, католическая церковь вновь утвердила свое господство под крыльями архангела Михаила. Убедитесь сами: все три религии Книги победили. Они перекроили границы, распределили между собой земли и души, создали простые и ясные параллели – добро и зло, верующие и безбожники, избранные и отщепенцы. Хаос всегда благоприятствует реакции, утверждению традиционных нравственных ценностей. Инь, ян, большое, малое, притяжение противоположностей. Какое значение имеют миллионы жизней перед лицом таких ценностей? Простите меня за болтливость, я так давно не говорил по-французски.

– А вдруг мы шпионы легиона? – насмешливо спросил Пиб.

– Вы?

Старик выдохнул дым и отхлебнул из стакана, разглядывая крытый грузовик, стоявший в нескольких метрах от кафе. Ребятишки в лохмотьях кружили вокруг перепачканной грязью машины и бросали полные любопытства взгляды на Стеф с Пибом.

– Сорок лет ремесла по крайней мере научили меня распознавать фанатиков всякого рода. Не знаю, что вы делаете в этих местах, но огня ненависти в вас не вижу, и этого мне достаточно.

Хозяин кафе показал на пустые тарелки и издал несколько низких звуков, из которых Стеф и Пиб не поняли ни слова.

– Он спрашивает вас, не хотите ли вы… как это будет по-вашему? Добавки, – перевел старик.

Пиб выразил согласие энергичным жестом. Хотя он насытился, ему хотелось получить вторую порцию рагу. Поначалу непривычное и даже отталкивающее на вкус мясо оказалось вполне сносным. И потом, ему нужно было срочно набить желудок, чтобы не поддаться эйфории, вызванной пивом.

– Вы американец? – спросила Стеф.

Старик ответил обреченным кивком. По акценту об этом догадаться было нельзя. Он изъяснялся по-французски лучше, чем большинство французов.

– Почему вы не вернулись в свою страну?

– Я слишком долго жил на Балканах. В Соединенных Штатах меня никто не ждет. Родители умерли. Для бывшей жены и детей я чужой человек. И потом, я оставил нацию относительно свободную, у меня нет желания видеть ее покорившейся евангелистам и другим фанатикам. Страна полностью сосредоточилась на самой себе и фактически вернулась к временам суда Линча. Ведь эпоха пионеров сродни плодотворному хаосу. Первобытные библейские законы, око за око, зуб за зуб. Примитивные догмы дали нашим предкам моральное право истребить миллионы индейцев и обратить в рабство миллионы африканцев. Право захватывать, карать, убивать. Я умру здесь, в аду, вместе с людьми, которых мы принесли в жертву на алтарь наших верований. Миру на это наплевать, но я буду счастлив тем, что не изменил своим убеждениям до конца.

– Такое же верование, как и все прочие, – сказала Стеф. – Вселенная состоит из верований.

Старик разразился хриплым смехом, который быстро перешел в натужный кашель.

– Скажем так, некоторые верования меня устраивают, а другие расстраивают, – ответил он, задыхаясь и отхаркиваясь. – А вы исповедуете весьма странные верования, милая девушка: кажется, вселенная состоит из атомов и молекул.

– Мы склонны отрываться от самих себя, и в этот разрыв просачиваются религии.

– Вы путаете мир объективный и субъективный. Мы всего лишь дуновения времени, но сама вселенная существует миллиарды лет и еще долго будет, существовать после нас.

– Мы выдумываем объективные миры, потому что разучились видеть нашу истинную природу. Нам кажется, будто нас предательски заманили в смертное тело, мы ищем внешние причины, пытаемся найти счастье вовне, обвиняем других в своем несчастье, но пока мы не откажемся от своих верований, будем совершать те же ошибки, гоняться за недостижимым идеалом, искать истины там, где их нет, в обладании, в технологии, в религии, в истории, в крови наших врагов. Вселенная существует лишь потому, что мы создаем ее в этот самый миг. Ее прошлое мертво, ее будущее не написано.

Старик раздавил окурок в пепельнице и, допив водку из стакана, закурил следующую сигарету. Малыши в лохмотьях подобрались ближе к террасе, чтобы получше разглядеть людей, говоривших на языке, которого они не понимали.

– Вы правы: все существует лишь в данный миг. Старый пустомеля, девушка со странными речами, изголодавшийся подросток на террасе кафешки, гнилое время, разрушенный город, умирающие с голоду дети, война двух цивилизаций, лежащий в развалинах мир… Вы куда направитесь потом? Есть у вас цель, цель жизни?

Стеф поигрывала связкой ключей, среди которых был плоский – от грузовика, и несколько более толстых – наверное, от фермы поляка.

– Ветер несет нас к Румынии, к восточным Карпатам.

– Трансильвания? Вотчина архангела Михаила. Неудивительно, что он засел в краю вампиров – большего кровопийцы не было во всей человеческой истории. Я побывал там в самом начале войны. Взял интервью в его первом логове в Гёргё. Думаю, меня за всю жизнь столько не обыскивали. Его охранники прощупали меня от макушки до пяток. Я не смог бы пронести даже микроб в слюне или в крови. Добраться до него будет нелегко.

– Никто не говорил, будто мы хотим добраться до архангела Михаила.

Старик встал, покачнулся, но устоял, опершись ладонями о стол. От его куртки и брезентовых штанов разило отвратительным запахом жира, рвоты и мочи. Покопавшись в своих многочисленных карманах, он вынул несколько монет и тщательно разложил их на бугристой поверхности металлического стола.

– Надеюсь, вам есть чем заплатить, потому что у меня, говоря по чести, нет денег, чтобы угостить вас. Удачи вам в вашем предприятии. И если вы увидите архангела Михаила в Трансильвании, не забудьте всадить ему от меня пулю или клинок в задницу. Ну, как вам понравилось мясо мускусной крысы? Недурно, правда…

Ближе к вечеру они подъехали к берегу Дуная, величественной реки, которая служит границей между Болгарией и Румынией. Они ехали по широким дорогам в прекрасном состоянии, что было особенно заметно после горного массива Стара Планина. К городу Плевен они двигались в середине колонны военных и гражданских грузовиков. Они намеревались свернуть на северо-запад к румынскому городу Крайова, но магистраль на Рузу и Будапешт оставалась, согласно указателям на нескольких языках, единственной действующей в этом регионе трассой. Бензином они заправились между Плевеном и Рузой – двести евро за двадцать литров, и грузовик, несмотря на все более усиливающийся скрежет, продолжал неспешно трюхать вперед.

– Ты сказала старику, что нас несет ветер, – бросил Пиб. – Но ведь это же мы решили пробираться в Карпаты.

Он едва не произнес ты, но в последний момент передумал. В конце концов, никто не принуждал его сопровождать Стеф к восточным окраинам Европы.

– Мы просто высказали пожелание, – ответила Стеф. – За день набирается несколько десятков пожеланий. Не все они исполняются.

– Пристрелить архангела Михаила – это тоже пожелание?

– Никто не говорил тебе, что мы собираемся убить архангела Михаила.

– Разве не ты рассказывала об этом усамам на корабле?

– Я об этом рассказывала или ты это услышал? Я говорила лишь о том, что хочу удостовериться в существовании призрака.

– Ладно, пусть так, но если мы действительно доберемся до него, что произойдет?

– Мы узнаем, оказались ли мы в хорошем месте в хорошее время.

Небо вдали расчистилось, и Дунай обрел великолепный цвет ляпис-лазури. Пиб опустил стекло со своей стороны кабины, чтобы вдохнуть воздух, согретый последними лучами заходящего солнца. Они едва ползли с того момента, как въехали в предместья Рузы. Пробка тянулась до металлического моста, пилоны и распорки которого были видны издалека. Над городом возвышался лес труб, которые изрыгали клубы серого и черного дыма, образуя темное марево. Движение, становившееся все более интенсивным после Плевена, создавало сильный контраст с пустынными албанскими и македонскими землями. Грузовики, прибывшие из Греции и с Балкан, лавировали, чтобы быстрее пробиться к единственному мосту через Дунай.

– Придется нам бросить машину, – прошептала Стеф. – И реку надо пересечь в другом месте.

– Почему?

Она указала подбородком на сторожевой пост и заграждения перед въездом на мост. Легионеры тщательно обыскивали кузова и кабины грузовиков.

– Первый круг охраны архангела Михаила, – добавила она. – У нас нет документов на грузовик. Они не станут рисковать. Арестуют нас, подвергнут допросу, бросят в тюрьму, откуда мы не выйдем. Лучше попытать счастья в другом месте.

– Вплавь?

– Если будет нужно…

Не тратя лишних слов, она остановила грузовик на обочине и выключила зажигание. Перед тем как выйти из кабины, Пиб машинально нащупал пистолет во внутреннем кармане куртки. Водитель следующего за ними грузовика высунулся в окно и выкрикнул что-то похабное по адресу Стеф – не нужно было знать его язык, чтобы понять. Вытаращив глаза, задыхаясь и делая непристойные жесты, он в конце концов все же подал вперед машину и занял опустевшее место.

Они направились в центр Рузы, пройдя пешком три или четыре километра по индустриальной зоне, окружавшей город. Руза была не только вотчиной военно-промышленного комплекса – серебристые пики и крылья украшали фасады большинства заводов, – но и речным портом, отстроенным с иголочки после того, как исламистские бомбардировщики полностью разрушили старый порт. Город был лишен индивидуальности: его возводили в чисто практических целях. Череда прямых улиц, небольшие белые строения, ничем не отличающиеся друг от друга, несколько цветочных клумб, призванных оживить пейзаж, выстроенные рядами грузовики, похожие на стадо животных, пришедших на водопой, автомобили с чихающим мотором и ржавым кузовом, люди в цветастой одежде перед полупустыми витринами, общее впечатление искусственного города.

Они поужинали на палубе старого рыболовного судна, превращенного в ресторан. Пиб удивился, как широк Дунай – несколько сотен метров. Из грузовика река казалась ему тонкой голубой лентой, которую можно преодолеть одним прыжком. Он не верил, совсем не верил, что сумеет переплыть Дунай силой только своих рук и ног. Сила течения была такова, что для пловца его уровня противоположный берег был недостижим. С моста, который брали штурмом бесчисленные грузовики, доносился постоянный грохот.

– Вы понимаете французский или английский? – спросила Стеф болгарского официанта, худого паренька лет пятнадцати.

– Французский. Немного.

– Знаете, где можно пересечь реку на лодке?

Официант наморщил лоб, словно пытаясь уловить суть вопроса, потом, наклонившись к Пибу и Стеф, еле слышно прошептал:

– Лодка, да, полночь, другой берег, легионеры нет, ага, совсем нет легионеры, понятно?

– Где?

– Прийти полночь, место Зелев. Место Зелев, понятно? Пять километров отсюда, вон там.

Он вытянул руку по направлению к правой части реки.

– Сколько?

– Сто евро. Каждый. Сто евро. Идет?

– Идет. В Румынии можно найти машину?

Он пожал плечами, явно не понимая вопроса, тогда она жестами показала, будто крутит руль.

– Да, да, там есть, грузовик, грузовик.

Договор был скреплен улыбкой, официант принял заказ – одно меню для всех, рыба, рис, белое вино – и исчез на лестнице, ведущей внутрь судна.

– Кто знает, что на уме у этого парня, – проворчал Пиб. – Надеюсь, он не донесет на нас в легион.

– Вряд ли. Он бы потребовал заплатить вперед.

Они увидели, как через несколько минут официант вновь появился на палубе, сбежал по трапу на улицу и помчался по направлению к центру города. Обслужил их толстый усатый мужчина, который не произнес ни единого слова и не сделал даже попытки улыбнуться. В десять вечера, после сытного ужина со скверным белым вином, они двинулись в путь по темному берегу Дуная.