Снег снова падал на Обрак, засыпая дороги, но Марк сумел без труда вернуться в дом матери и сестры Иисуса Мэнгро. В среду вечером он принял любезное предложение хозяйки дома и воспользовался компьютером, чтобы написать и отослать статью —текст на семи страницах, и мягкость тона несказанно раздражила Ж. Ж. Фрельона, заместителя главного редактора, отвечающего за выпуск.

—BJH жаждет его крови, ему нужен этот педрила! —рявкнул он в телефон. —Это шарлатан, ты что, не понимаешь!

Играет с надеждами и деньгами тысяч людей, которых обдурил! Черт возьми, почитаешь твою писанину —поверишь, что этот тип почти святой!

Марку не казалось, что он создал экспресс-житие Христа из Обрака. Он думал, что напитал свой текст достаточной дозой иронии, отравив факты ядовитым духом сомнения. Тем не менее, когда Фрельон перечитал голосом, охрипшим от беспрестанного курения сигар, несколько абзацев его собственного текста, Марк вынужден был признаться самому себе, что поддался влиянию семьи и учительницы Иисуса. Там, в Париже, в логове "сорока насильников", жаждали агрессивности, им хотелось полемичности, наступательности, улюлюканья и травли —а не туристического описания красот Обрака. Расхаживая по внутреннему двору фермы, засыпанному мягким снегом, Марк пообещал влить побольше яда в будущую статью. Он сказал, что не может выехать из-за непогоды, но поостерегся уточнять, что его приютили мать и сестра человека, которого поручено уничтожить.

Забавный, почти шизофренический опыт —участвовать в линчевании (о, в прессе, конечно!) сына и брата двух женщин, принимающих тебя в своем доме с той великодушной щедростью и открытостью, которая свойственна так называемым "маленьким людям". Марк и сам не верил ни одному из убийственных слов, которые высвечивались на экране, выходя из-под его пальцев, но он был выжат этой жизнью как лимон, до последней капли, он смертельно боялся потерять тридцать пять тысяч франков зарплаты, привилегии, стаж, квартиру на Иль-Сен-Луи и молодую любовницу, потому что все это, вместе взятое, позволяло ему оттянуть наступление старости.

Кстати о Шарлотте —она позвонила и была в ярости:

—...ну что за свинство, Марк! Я запланировала этот ужин как минимум три недели назад, а ты ухитряешься все испортить, нет, ты действительно совершенно безответственный человек, можно подумать, ты сделал это нарочно, ладно, тем хуже, я пойду одна, хотя это полный идиотизм, я обещала, что ты будешь, и Конрад —да, да, архитектор, муж Мод! —был страшно доволен, что познакомится с журналистом из "EDV", он его читает каждую неделю, ты только представь, "EDV" —его настольное чтение, он хотел кое о чем с тобой переговорить, не знаю точно о чем, кстати, предупреди наконец свою бывшую, пусть отвянет от меня со своими звонками...

Она перезвонила около двух ночи —в пароксизме гнева, когда он ТОЛЬКО-ТОЛЬКО успел провалиться в тревожный рваный сон.

—...Конрад был так разочарован, что тебя не было, ужин мой полетел ко всем чертям, я выглядела полной мудачкой, ну спасибо тебе, родной, да знаю я, знаю, что ты не виноват, я вынуждена была пригласить Конрада и Мод в ресторан на следующей неделе, чтобы сгладить неловкость, и в твоих интересах быть там, ладно, я ложусь, буду у себя, если захочешь позвонить, с ног валюсь, целую...

Она разбудила его в семь утра:

—...провела кошмарную ночь (хрипы в трубке)... подумала... может, стоит (скрип и скрежет)... не слышутебя (вообще-то, он пока ничего и не говорил)... я... перрре...

В результате чего Марк просто отключил свой мобильник, получив идеальный предлог —атмосферные помехи, —для того чтобы отдохнуть от телефона. Аромат кофе и поджаренного хлеба заставил его спуститься в кухню. Теплые, искренние улыбки матери и дочери немедленно напомнили ему, что он —законченный негодяй и вполне заслуживает быть принятым в тесный кружок "сорока насильников".

В его трактовке Иисус Мэнгро представал "маленьким крестьянином из глухого края, хитроумным спекулянтом, быстро научившимся манипулировать доверчивыми согражданами. Свое новое имя —Ваи-Каи —он взял из родного племени.колумбийских индейцев десана, у нихже он почерпнул обрывочные мифы и сказания, которые „досаливает" экологическими рассуждениями, столь модными в наши дни, и „приперчивает" мистической чушью о наступлении новых времен. Что до его якобы чудес, кажется удивительным, что творит он их как раз в отсутствие журналистов или достойных доверия свидетелей. Так что истерия, характерная для всех подобных явлений, мешает нам дать им непредвзятую —то есть рациональную —оценку, тем более что в конечном счете никто не готов поклясться, что действительно был свидетелем чуда..."

Женщины, которые кормили его сейчас завтраком, превратились в статье одна —в "крестьянку из глубинки, какими они были в середине XX века: стойкую к несчастьям, угрюмую, не способную понять, почему вокруг ее приемного сына подняли такой шум", другая —"в несчастную жертву врожденного вирусного заболевания, чья немота и умственная отсталость неизбежно заставляют нас спросить: если так называемый Христос из Обрака творит чудесные исцеления, почему —да, почему? —он не возложил рук, не одарил спасительным взглядом сводную сестру?"

Ж. Ж. Фрельон отреагировал, получив исправленный материал: он позвонил как раз перед Шарлоттой, разбудившей Марка в два часа ночи. Удовлетворение он выразил странным горловым звуком, про которое никто в редакции не мог в точности сказать, что это такое —отрыжка, бульканье или смех.

—Хорошая работа, Марк, поправим кой-какие детальки, сами —не стоит гонять текст туда-сюда, да не волнуйся ты, мне чертовски понравилось место про сестру-инвалидку, ха, ха, ха, такие штрихи звучат более чем правдиво.

* * *

Марк смотрел на густой серый туман, клубившийся над белыми долинами. Шквалистый ветер предвещал новый снегопад. Сводка погоды, переданная по местному радио, рекомендовала водителям, чьи машины не были оснащены зимними шинами, не выезжать из дома, поскольку на дорогах'вокруг Обрака зафиксировано уже больше тридцати аварий. Снегоуборочные машины выехали на основные магистрали, но нормальное движение восстановится дня через два-три, не раньше.

По извращенной иронии судьбы, любящей издеваться над нами, Марк вынужден был оставаться в обществе двух женщин, с которыми так дурно обошелся, пусть и на словах, да еще воспользовавшись их компьютером.

Он нарисовал на них карикатуру —грубую и жалкую, вполне в духе "кухонного стиля" еженедельника, где важна была не истина, а сарказм, а грубые передержки заменяли стройную логику. Он использовал самые грубые, Оанальные, затасканные клише, зная, что они одновременно удовлетворят руководство и потрафят ожиданиям читателей "EDV" — чиновников и людей свободных профессий. Этим людям всегда нужна была для травли ясная цель, типичная жертва, а кто в этом мире более жалок и ничтожен, чем эти две женщины, найденные журналистом в самой глубине Обрака, —настоящая, исконная крестьянка и хорошенькая простушка, приемная мать и сводная сестра жулика с мессианскими замашками, вылезшего откуда-то из амазонской сельвы? Он предал не только их —их и учительницу Иисуса тоже, но и своих теток, словно вросших в родную землю, и множество мужчин и женщин, чьим единственным грехом было желание жить своим умом, а не по указке небольших группировок, возомнивших себя правителями мира.

Марк теперь понимал, почему BJH позволил своим псам вцепиться в икры Ваи-Каи: он просто пытался взять под контроль феномен, все значение которого до сих пор ускользало от средств массовой информации, и не только взять под контроль, но и перечеркнуть, уничтожить, проверив заодно, как сильно может повлиять его журнал на легкомысленное общественное мнение. Скорость обмена информацией и разнообразие сведений, распространяемых во Всемирной паутине, составляли убийственную конкуренцию журналистским публикациям на общефилософские темы, поскольку пишущая братия не слишком пыталась приспособиться, найти свою точную нишу. "EDV" пережила трудное время, отказавшись от имиджа интеллектуального, даже пуристского, журнала и прибегнув к политике разоблачения, травли, сплетен и анонимных доносов в общенациональном масштабе, потрафляя самым низменным инстинктам читателей, жаждущих узнать имя следующей пятничной жертвы. Первыми мишенями стали лидеры крайне правых —так "EDV" позиционировала себя на левом фланге.

Потом журнал ударил по беспутным отпрыскам венценосных семей —они мало что значили в политике, зато хорошо продавались. Следующими пострадали высокие "чины" католической Церкви, виновные в финансовых злоупотреблениях и сексуальных излишествах. Войдя во вкус, журнал ударил по правым парламентариям, видным медиафигурам и телеперсонам, а через какое-то время его внимание перекинулось на левых политиков...

Почти каждую неделю на журнал подавали в суд, но практически все иски отклонялись, поскольку, в отличие от сплетников из желтых газет, BJH никогда не действовал на авось. Его досье были такими точными, подтвержденными документально, что многочисленные противники часто обвиняли редакцию в получении сведений непосредственно от министров внутренних дел того и другого лагеря. Так что судебные издержки не смущали BJH, который с откровенностью бывшего мальчика на побегушках называл встречи в зале суда "юридическими рекламными клипами —самыми смачными, бесплатными, лучшими..."

Марк несколько раз выходил из дома, чтобы проверить состояние подъездной дороги к ферме. Мягкий снежок слегка припорошил толстый слой льда, превратившего асфальт в подобие катка. У матери Иисуса была машина —старенький "рено", —стоявшая под навесом и прикрытая брезентом, только вот цепи отсутствовали, так что у него не было ни малейшего шанса проехать сорок километров, отделявшие его от Манда. Он пытался дозвониться в бюро проката автомобилей —никто ему не ответил, что могло означать одно: служащие и сами не добрались до работы.

Он почувствовал легкий удар между лопаток, что-то мягко скользнуло по шелковистому тергалю куртки. Пьеротта, сестра Иисуса, радостно улыбаясь, скатывала снег в снежки. Она вышла во двор, не закрыв за собой дверь, не надев ни пальто, ни даже свитера. Ее лицо и руки были так бледны, что сливались с белизной окружающего мира, а светлые волосы и кремовое трикотажное платье словно существовали сами по себе и принадлежали женщине-невидимке. На ней не было ни туфель, ни носок, она ступала голыми ногами прямо в снег, как ледяными сталагмитами. Она выпрямилась и кинула в Марка второй снежок, он не увернулся и получил удар в подбородок, губы и кончик носа. Ему показалось, что он услышал беззвучный смех —нечто вроде гортанного вскрика. Она провоцировала его —как девочка, приглашающая взрослого поиграть с ней. Она напоминала ему сейчас его дочерей лет в девять или десять: нежность, простодушие, задиристость и бесстыдство —вот что исходило от этой девушки, смущая душу и плоть Марка. Да она и была девочкой в женском теле —этим объяснялся ее вечно изумленный взгляд на мир. Марк вспомнил, что воображал ее в своих объятиях, и содрогнулся от отвращения, как если бы представил себя в постели с одной из своих дочерей.

Его бывшая часто спрашивала, как он находит их девочек, словно видела в них соперниц, боялась, как бы он не поддался соблазну инцеста —это вечное искушение было очень модной темой в последние несколько лет.

Эти подозрения в очень большой степени отравили их отношения. Только после развода она рассказала ему о том, что произошло между ней и ее отцом, когда она была еще подростком. После этого признания Марк осознал, что практически ничего не знал о женщине, разделившей с ним почти двадцать лет жизни, что они жили вдвоем, но были ужасно одиноки, как "бывшие", запертые каждый в своих табу, и не были способны ступить на тернистую дорогу, ведущую одну душу навстречу другой.

Он никогда не пытался понять, почему ее так мало волнует секс, почему она порой плачет, когда они занимаются любовью, почему проводит в ванной часы, пытаясь смыть не желающую исчезать грязь. Нет, он ни о чем не догадывался, принимая в расчет лишь собственные желания, свое чувство неудовлетворенности... Чертов пуп земли! Он предпочел коллекционировать любовниц —случайных женщин, которые давали ему то, в чем отказывала в супружеской спальне жена: пиршество плоти, обильно политой "трудовым" потом. Однажды он предложил бывшей жене обратиться к психоаналитику или пройти какую-нибудь другую терапию, но она отвергла его совет —яростно, почти с ненавистью. Марк решил, что она сознательно, с садомазохистским наслаждением замыкается в своей тайне, и практически с легким сердцем отдался отношениям с Шарлоттой.

Любовница оказалась в постели ничуть не щедрее жены. Она, конечно, не плакала, когда он на нее накидывался, но ее лицо редко утрачивало безмятежность, что большинство мужчин сочли бы унижением. Кроме того, у Шарлотты была какая-то особенно сухая, почти жесткая кожа, что исключало из их постельных схваток то, от чего Марк ловил самый большой кайф: она не потела, нигде —ни в складках живота, ни под мышками, ни в паху, так что тереться об нее сладострастно, обмениваясь любовной влагой, было попросту бессмысленно.

Психоаналитик наверняка сказал бы ему, что он бессознательно ищет материнское чрево в отношениях с любовницами.

Марк терпеть не мог этих гребаных докторов, объявляющих себя хозяевами нашего подсознания.

Пьеретта кинула в него третий снежок, потом четвертый.

Он начал уворачиваться —не только потому, что решил поиграть с девушкой, ему не нравились стекающие за шиворот ледяные струйки воды.

Она беззвучно смеялась между двумя бросками, ее черные глаза сияли радостью какой-то невероятной силы. Обреченная на одиночество, она пользовалась нежданным визитом, чтобы поиграть, развлечься. Марк гоже нагнулся, погрузил ладони чашечкой в снег, скатал снежок и кинул его в Пьеретту. Она не стала уклоняться, и он попал ей прямо в лицо. Пьеретта опрокинулась на спину, ловко поднялась, не дожидаясь его помощи, и послала ему улыбку сообщницы. Какое-то время они бегали друг за другом по двору, прятались в закоулках, кидались снегом, даже не скатывая его в снежки.

К Марку словно вернулась на мгновение чистая беззаботность, умершая в тот день, когда он переступил порог ветхого колледжа, в котором заправляли священники в черных сутанах с мрачными лицами. Марк и Пьеретта вернулись в дом, когда их одежда насквозь промокла —не только платье девушки, но и его брюки и куртка.

Мать ушла совсем недавно —огонь в очаге горел сильно и жарко.

Пьеретта встала перед огнем и начала снимать через голову платье, под которым ничего не было: ее детское бесстыдство и сверкающая белизна тела поразили Марка, он смущенно заморгал, переводя взгляд с лестницы на компьютер, потом на кухонный стол и брикеты торфа на полу. При других обстоятельствах он счел бы подобное поведение за приглашение. "Соблазненный сестрой Христа" — за такое название он заслужил бы кучу комплиментов от "банды сорока".

Обнаженная Пьеретта, неподвижно застывшая перед огнем, производила на него совсем иное впечатление, чем те женщины, что добровольно раздевались перед ним: желание заменяло им умение. Он не испытывал сейчас того жесткого желания, что направляет всю энергию мужчины в его чресла. Его переполняло душераздирающее волнение, он готов был разрыдаться от восхищения.

Лет в шесть или семь он уже испытывал подобное потрясение, когда ему показалось, что он уже не вынырнет на поверхность. Хватило одного луча солнца, ароматного дуновения, шелеста листвы, очарования тихой ночи, чтобы ощутить это медленное, плавное, смутное истаивание, нырнуть в самую сердцевину магической спирали, которая странным образом походила на его представление о смерти.

—Не обращайте внимания, она ни в чем не видит дурного.

Мать, держа в руках охапку поленьев, вошла в комнату, закрыв за собой дверь, ведущую на задний двор.

"Да уж, не то что мы, ищущие зло повсюду", —подумал Марк. Внезапно он понял, что по его лицу текут горячие слезы. Обнаженная Пьеретта, великолепная в своем бесстыдстве, смотрела на него через плечо. В ее черных глазах он прочел абсолютное, ужасающее отчаяние. Ее лицо ни на грамм не утратило своей чистоты, но в это мгновение она олицетворяла собой всю скорбь и стра- дание земного мира.

Марк спросил себя, есть ли возможность остановить поступление журнала в киоски и магазины. Конечно нет.

Маховик продолжал крутиться благодаря таким трусам, как он.