Марку не удалось избежать тяжелой повинности участия в ужине-"реванше", который устраивала Шарлотта.

Она никогда не принимала гостей у себя — квартира слишком маленькая и недостаточно престижная! Пользуясь своим положением пресс-атташе, Шарлотта заказывала столик в одном из "многозвездных" ресторанов, где поглощение пищи приравнивается к религиозному обряду, а "принятие на грудь" граничит с экстатической практикой. Она свирепо торговалась, обещая управляющему взамен на скидки хвалебную статью в своем журнале, "выходящем, дорогой мсье, тиражом более двухсот тысяч экземпляров в неделю!". Поскольку Шарлотта слово, как правило, держала, рестораторы оставляли за ней лучшие столики по более чем умеренным ценам, а иногда и вовсе бесплатно, благодаря чему она удовлетворяла свою любовь к роскоши и склонность к эпатажу, не опустошая их с Марком банковские счета.

В "Галльском пращуре", заведении неподалеку от Бастилии, царила почти церковная тишина, едва нарушаемая перешептываниями и шорохами. Искусное освещение зала наводило на мысль о янтарном пламени свечей в канделябрах, одетые во все белое официанты расхаживали между столиками с торжественностью мальчиков из хора: то же участливое внимание на лицах, та же преувеличенная торжественность жестов, та же гордость за службу в столь священном месте. Клиенты в ответ демонстрировали торжественную собранность и серьезнейшее отношение к блюдам и винам, подаваемым на манер святой евхаристии.

Марк терпеть не мог этот зал с его чинной атмосферой и строгим убранством.

Ненавидел он и компанию гостей Шарлотты: того самого-знаменитого-архитектора-по-интерьерам, его жену Мод, подругу Жакотт —ну очень близкую подрууугу! —и другую пару, чьи имена он немедленно забыл, запомнив лишь, что она —анорексичка, живой скелет, ходячая реклама рентгеновских снимков —несколько месяцев назад написала имевший успех исторический роман, а он —жирдяй со вкрадчивыми манерами, явно моложе жены —занимался выпуском аудио- и видеопродукции.

Конрад -—смуглый загадочный красавец (мерзавец ухитрился сохранить все волосы на голове!) —сообщил Марку, как сильно он восхищается работой журналистов "EDV":

—Вам единственным в мире печатных СМИ удалось сберечь душу —и это несмотря на жуткое давление рекламщиков!

Шарлотта, не боясь греха, шумно поддержала его.

Архитектор, конечно, читает и другие газеты, но полностью он доверял только журналистам "EDV", ибо они, и только они, воистину независимые "последние рыцари свободомыслия" (судя по всему, Конрад очень гордился этой формулировкой!).

—Впрочем, в архитектуре дела обстоят точно так же, —продолжал он. —Мало кто из нас не испытывает на себе давления крупных консорциумов, даже самые мощные и уважаемые фирмы. Творческую мысль очень легко держать в узде —достаточно урезать инвестиции и ассигнования. Теперь, затевая какой-то проект, приходится мыслить в международном масштабе: Япония, Корея, Тайвань, Китай, Штаты, Австралия... Все приводится к общему знаменателю, из-за —уж простите за резкость! —этого сраного унифицирования невольно скатываешься на банальности, вкус становится вульгарным, почти плебейским! Добавляешь чуточку местного колорита для поддержания иллюзии, но повсюду в мире торжествует эстетика нео... а вернее —ретросталинизма. А в кино разве не то же самое? Можно, по-вашему, сохранить свободу творчества в условиях почти тотальной копродукции?

Последний вопрос адресован толстяку-продюсеру, он взглядом умоляет о помощи свою тощую жену, но в конце концов решается и вступает в разговор:

—Ну, приходится признать, что, когда сценарий попадает в руки этим гре... я имею в виду заокеанских производителей, его уж так "подтягивают" и "утягивают"... куда там Кэт...

Убийственным взглядом писательница приказывает ему остановится.

—Я могу утверждать, что в литературе идут те же процессы, —мгновенно подхватывает она, желая сгладить жалкое впечатление от выступления тупого ничтожества, которое она только что имела несчастье представить как собственного мужа. —Издатели жаждут успеха любой ценой, вот и стригут всех под одну гребенку, для нового, оригинального практически не остается места.

Марк вспоминает название и сюжет романа ораторствующей дамочки —"Жанна, или Тайные пороки добродетели" — и спрашивает себя, в каком именно месте она закопала пресловутую оригинальность своей нетленки. Жанна д'Арк в ее книге —литературный клон Жюстины де Сад: девственница вербует офицеров в освободительную армию, используя в качестве "аргументов" собственную задницу, рот и руки. Это она считает творческой новизной? А может, провокацией? Если не принимать во внимание оскорбленные вопли нескольких крайне правых критиков —эти жадные стервятники давно узурпировали "светлый образ" Орлеанской девственницы, —книжонку вяло похвалили только "рабы" крупных издательств.

Провякал что-то и обозреватель "EDV", пресмыкающийся перед издателями в надежде всучить им свое великое незаконченное (а скорее всего —и неначатое!) произведение.

—Везде одно и то же, —вступила в разговор Шарлотта.

От хорошего вина —боже, с какой серьезностью она его пробовала! —у нее горят глаза и щеки. Она просто мурлычет от удовольствия, бедняжка Шарлотта, она на верху блаженства. Ну еще бы —на ее ужине ведутся высокоинтеллектуальные беседы, а общество какое блестящее —сверкает почище елки, которую она поставила у себя в квартире ("Для тебя, мой зайчик, —сюсюкает она, —я-то ведь не праздную Рождество!"). Она не спускает глаз с лиц своих гостей —довольны или нет? Она надела короткое платье с глубоким вырезом —сиськи у нее небольшие, но крепкие, а главное —натуральные, не то что у Мод. У той силиконовое "богатство" просто вываливается из блузки —что поделаешь, пластическая хирургия у нас тоже калиброванная, "сталинистская", по меткому выражению архитектора.

Время от времени Шарлотта намеревается углубить дыру в бюджете, пополнив кассу клиники пластической хирургии. Во-первых, переделать нос —у нее это просто мания, потом —почему бы нет? —отсосать жир и убрать целлюлит, сделать подтяжки, ликвидировать противные складки... Особой нужды, конечно, нет, но каждая уважающая себя женщина просто обязана следить за собой и исправлять промахи матери-природы — такова позиция ее собственного журнала. Шарлотта проконсультировалась у одного из крупнейших хирургов-пластиков (его имя — уже гарантия успеха!), и он за десять тысяч евро разместил фотографию, адрес и телефон своей клиники на страничке ее журнала.

—Было бы хорошо, если бы "EDV" посвятила подборку материалов проблеме эстетической глобализации, —подает голос Конрад. —В конечном итоге это затрагивает все области нашей жизни.

"Интересно, —думает Марк, — эти его седые кудри —натуральные или нет?" Один облысевший коллега по "EDV" недавно клялся и божился в разговоре, что многие актеры и звезды шоу-бизнеса делали пересадку волос, "о некоторых ты бы и не подумал никогда, это точно...". Каждый утешается как может.

—Подборку такую же полную, как ваш материал о феномене Ваи-Каи, —не унимается архитектор. —Нужно время от времени открывать людям глаза на правду.

Внимание сотрапезников целиком переключается на Марка, словно будущее архитектуры, кино и литературы в целом зависит теперь от него одного. Услышав имя Ваи-Каи, он немедленно переносится мыслями на ферму в Лозере. Вспоминает горящий камин, в котором потрескивают дрова, и застывший, светлый, словно ледяной, силуэтженщины с черными глазами, в которых плещется мировая скорбь. По проходу между столиками движется бледной тенью официант, в спину ему внимательно смотрит метрдотель.

Марк закуривает, не обращая внимания на явное неодобрение на лицах силиконовой супруги архитектора и анорексичной писательницы. Шарлотта не следует его примеру, хотя от желания затянуться у нее даже ладони чешутся. Марк так и слышит, как она распинается на старой лестнице, ведущей к его квартире (сегодня вечером она будет ночевать здесь, на Иль-Сен-Луи, это намного ближе от Бастилии, чем ее дом в XV округе, она все предусмотрела, поручила заботу о Лабрадоре Гюгюссе подруге —"ее дочка обожает собак!"). "Только невежи в двухзвездном ресторане курят за едой! Тебе разве никто не говорил, что табак портит вкус вина и еды?" Конечно портит — особенно за завтраком на собственной кухне, что Шарлотта и исполняет — со вкусом и редким постоянством.

—Наша подборка о Ваи-Каи —продажное дерьмовое вранье.

Спокойствие, с которым Марк произнес эти слова, повергло компанию в прострацию. Над столом мгновенно повис арктический холод, заморозив лица, сковав движения его соседей. Лицо Конрада-кудрявого вытянулось, челюсть клацнула и отвалилась, едва не задев скатерть. Мод перестала наконец качать головой в знак согласия, от чего ее массивные серьги все время позвякивали.

("До чего же она похожа на Будду с этими оттянутыми мочками!" —подумал Марк.) Писательница откинулась на спинку стула, словно пытаясь закопаться поглубже в нору. А Шарлотта —простая душа! —явно мечтала, чтобы землетрясение или еще какое-нибудь стихийное бедствие спасло ее от надвигающегося кораблекрушения.

И только продюсер, казалось, неожиданно проявил интерес к ужину, который до этого мысленно сравнивал с провальным кастингом.

— В этих материалах не больше правды, чем в ваших бреднях о Жанне д'Арк, —продолжил Марк, глядя в упор на писательницу.

Она сидит неподвижно, только моргает презрительно накладными ресницами, как будто хочет отогнать назойливое насекомое. Глаза ее мужа, прикрывшего лицо ладонями, искрятся от удовольствия.

— И то и другое — не более чем миф: девственница, превращающаяся в шлюху, козел отпущения —человек, которого приносят в жертву во имя коллективных интересов. А я —"последний рыцарь свободомыслия", как вы меня назвали, — участвовал в охоте, чтобы не потерять работу. Чтобы сохранить тридцать тысяч месячной зарплаты и социальные блага. Чтобы сохранить ее (он кивнул на смертельно побледневшую Шарлотту) и по-прежнему иметь возможность забывать о двадцати пяти годах разницы в возрасте. Наконец, чтобы удержать при себе другую химеру —уверенность в собственном могуществе и вечной молодости.

—Да неужели? Никогда бы не подумала, что между вами такая разница! —мяукает Мод.

Конрад и Шарлотта синхронно расстреливают Марка взглядами, сообщая ему, как глупо он выступает.

Метрдотель, профессиональным глазом ухвативший повисшее над столом напряжение, решает прощупать почву и спрашивает угодливо-раболепным тоном:

—Все в порядке, дамы-господа?

Шарлотта натянуто улыбается в ответ и жестом отсылает его. Дождавшись, пока метр отойдет подальше, Марк продолжает:

—Итак, поговорим совершенно свободно, раз уж вы так высоко ставите свободу мысли. Профессиональное и общественное доверие, которым пользуется "EDV", покоится на заслугах далекого прошлого. Сегодня мы превратились в машину для уничтожения репутаций, стали, если угодно, предприятием, торгующим сплетнями, эксплуатирующим имидж благопристойной буржуазности, чтобы сохранить внешние приличия и убедить читателей в нашей правдивости.

—Если "EDV" действительно манипулирует читателями —во что я с трудом могу поверить! —значит, доверять нельзя никому, —шепчет Конрад.

Марк тушит сигарету в пепельнице, а Шарлотта, чьи нервы на пределе, закуривает, руки у нее трясутся, она сыплет пепел в вырез платья.

—Все мы за этим столом живем под экономической капельницей. Мы зависим от неких структур, которые зависят от других структур, а те, в свою очередь... и так далее, и тому подобное — до бесконечности. О каком доверии к отдельным личностям или группам людей может идти речь, если все они —заложники структур? Как можно доверять тем, кто хочет одного —сохранить собственные привилегии?

—Можно зарабатывать деньги и не продаваться...

—Безусловно, но нужно быть готовым в любой момент отказаться от всего. От личного комфорта, привычек, сложившейся жизни. Кто из нас готов все бросить, ради того чтобы жить в мире со своей совестью?

—Только не я! —восклицает продюсер, и на губах —вернее, на их отсутствии — писательницы возникает презрительная, с оттенком отвращения, улыбка.

—К чему впадать в крайности? —протестует Конрад, машинально размахивая блестящим ножом. —Можно ведь договариваться с этими самыми структурами и не компрометируя себя.

—Именно так рассуждают люди, работающие на военных заводах. Или те, кто запирал евреев в товарные вагоны во время Второй мировой войны. Теория простых звеньев цепочки, которым никогда не хватает смелости или хотя бы простого любопытства, чтобы проверить, к какой именно цепочке они пристегнуты.

Марку показалось, что он внезапно оказался один в ледяной пустыне. Мир —его мир — превратился в гигантскую машину по производству этих самых звеньев.

Отдельные жизни сосуществовали, никогда не сталкиваясь, не понимая друг друга. Чем больше микроскопически малых частиц открывала наука, тем сильнее суживался горизонт существования отдельных людей, как если бы время все ускоряло и ускоряло дробление и расчленение, загоняя род человеческий в тупик. Куда вела цепь, связывающая его с "EDV"? Может, он всего-навсего цепной пес, чьи хозяева там, наверху, в сферах, как выразилась учительница Иисуса Мэнгро, тянут его время от времени за поводок?

Одно он знал наверняка: цепь, связывающая его с Шарлоттой, порвалась окончательно. Во взглядах, которые она то и дело украдкой бросала на него, ясно читалось слово "разрыв".

—Вы не просто циник, вы —законченный негодяй, —бросил, побелев от гнева, Конрад. —Как можно сравнивать с нацистами людей, которые просто стараются выжить...

—Люди, выдававшие евреев и конвоировавшие их к вагонам, не обязательно были нацистами, они тоже выживали — как могли. Просто звенья цепи. Вы размахиваете словом "нацист" как жупелом, потому что отказываетесь считать себя звеном и не желаете знать, куда ведет ваша цепь.

Конрад вскочил и перегнулся через стол, чтобы дать пощечину Марку, но тот успел грудью оттолкнуть его руку.

А вот продюсер отклониться не сумел, и вода из графина пролилась ему на живот и ляжки.

—Часть моей семьи погибла в лагерях! —хрипло прорычал Конрад, садясь на место.

—И моей тоже, —замогильным голосом сообщила писательница.

Шарлотта не стала уточнять, что она рассказала Марку о гибели в Освенциме деда и двоюродной бабки.

—Я не ставлю под сомнение страдания жертв Катастрофы — я говорю лишь о механизмах, породивших все эти чудовищные вещи. О тех процессах, которые превращают каждого из нас в потенциального участника преступлений против человечности. История никогда и никого ничему не научит, если мы не осознаем, что она творится каждым из нас, отпечатывается в нас, как заезженная пластинка. Мы ежедневно участвуем в гнусностях, творим неправедные дела, поддаваясь слабостям, которые сиюминутно кажутся совсем незначительными...

Официант торопливо принес салфетки, и продюсер, страшно ругаясь, кое-как вытерся. Прежде чем продолжить, Марк снова закурил.

—...А между тем наши маленькие слабости подобны ручейкам, стекающимся в реку: рано или поздно, когда чаша переполняется, человечество настигает кара — нацизм или какая-нибудь еще чудовищная мерзость.

Возьмите меня —я всего лишь написал лживую, от первого до последнего слова, статью о приемной матери и сводной сестре Ваи-Каи. Крошечная несправедливость, маленькая слабость, страх разорвать цепь-кормилицу. Вы скажете, что я просто отдал двух бедных женщин на растерзание моим читателям-насмешникам, но ведь их смех превратится в улюлюканье и проклятья, когда река...

* * *

— Черт бы тебя побрал, сволочь, ты все-таки испортил этот ужин, а ведь я говорила, как он для меня важен!

Шарлотта накинулась на Марка, не успев выйти из ресторана. Остальные испарились, даже не подумав заказать десерт. Все внезапно заторопились домой: ты ведь понимаешь, Шарлотта, нужно забрать детей, закончить кое-какие дела, но мы обязательно созвонимся и вернемся к разговору об этой статье...

Никто, кроме продюсера, не попрощался с Марком, а тот, проходя мимо, шепнул ему на ухо:

— Я не все понял, но в одном вы правы: книга моей жены —полный бред, бабские штучки. Мне пришлось дочитать до конца, и я ни разу не возбудился!

Они ждали такси, стоя на углу бульвара, где в этот час все еще было оживленно.

—Ты что, не мог помолчать насчет статьи про этого, как его там... Ва...? Всем плевать на твои душевные терзания, бедный мой старичок! И какого хрена ты приплел к разговору нацистов, а? Не слишком тактично получилось...

От ярости Шарлотта почти визжала, она и не думала понизить голос, хотя вокруг было полно прохожих. Дождь перестал, на небе, в разрывах между облаками, блестели звезды.

Теплый ветер уносил прочь рычанье моторов, распространяя в воздухе запах бензина и разложения.

Из общего потока машин выехало такси и притормозило у бордюра в нескольких метрах от них. Шарлотта побежала к машине, размахивая руками, чтобы привлечь внимание водителя.

—Возьми другое такси, я поеду к себе, и не звони мне больше —никогда, не пытайся увидеться, все кончено!

Ты не должен был так со мной поступать, слышишь, не должен! Все кончено и... кстати...

Шарлотта приоткрыла дверцу и обернулась к Марку: она стояла слегка откинув голову назад, выгнув спину и приоткрыв рот, в глазах читался вызов.

—...я уже три месяца трахаюсь с Конрадом.

Марка это признание оставило совершенно равнодушным.

Да пусть спит хоть со всеми мужиками на свете, если ей это нравится! Но он не смог удержаться от прощальной шпильки.

—По-моему, ему нравятся большие сиськи. Его жена только что не лопается от силикона. Придется тебе, моя красавица, лечь на операционный стол.

—Какой же ты мерзавец!

—А твой Конрад — первостатейный лицемер!

Не дожидаясь ответной реакции Шарлотты, с этой минуты —"бывшей № 2", Марк развернулся и легко зашагал прочь, чувствуя в душе пьянящую радость: он освободился от одной из многочисленных цепей.