Пустые холмы – без деревьев, кустов и даже камней. Одни лишь клочковатые заросли дым-травы, которая, по уверениям кочевников, впитывает в себя серую пелену вместо воды и солнечного света. Пустые серые низины у подножий холмов, и ни одной речушки, ни одного ручейка. Только редкие грязные лужи, по поверхности которых пленкой насыпана вездесущая пыль. На многие льюмилы вокруг ни одной живой души… Только три вершины, словно торчащие из-под земли макушки похороненных великанов. Слабый северный ветер разносит по небесам изрыгаемый ими дым, перемешивает и несет на далекий юг, к берегам великих Покинутых болот.

Однообразные в своей унылости холмы похожи как капли воды. Они исчезают сзади и снова возникают перед воспаленными глазами, создавая у путешественников впечатление, что они никуда не движутся, а просто едут по кругу. Пепел летит с неба, набивается в одежду, разъедает кожу и раздражает сходящие с ума от безрадостной картины глаза.

День за днем один и тот же убогий пейзаж, который ничто не в силах изменить. Кажется, жизнь остановилась здесь раз и навсегда, и несчастный, угодивший в эти места, вынужден будет умереть у подножия одного из тысяч холмов, так и не увидев больше солнечного света.

Впрочем, несколько раз Дальвигу казалось, что у самого горизонта он видит крошечные группы всадников. Дым отчаянно далеких костров, едва различимый в вечной пелене над тоскливой степью. Может быть, это были видения, рожденные больным воображением, уставшим от однообразия? Выяснять не хотелось. Кочевники не могли дать путникам ничего такого, в чем бы они нуждались. Еды, воды у них было довольно, а кроме того, Черная Книга не дала бы умереть от, голода и жажды в любом случае.

Через пять дней Дальвиг понял, что мрачные вершины, называемые здесь не иначе как Трубами Пекла, вдруг стали заметно увеличиваться в размерах. Будто бы неведомое колдовство, сломленное упорством ползущих вперед путников, рассеялось и позволило им покинуть опостылевшую степь. Сначала Три Вершины нельзя было закрыть ладонью, через день – даже двумя. Тонкий луч перстня, проявлявшийся только по желанию Дальвига, показывал точно на север, между центральной и восточной горами. К тому времени почва под копытами коней принялась периодически сотрясаться, и каждый толчок сопровождался выбросом из одного или сразу нескольких жерл особенно черного дыма. То, что придется проезжать между этими чудовищными и неспокойными столпами, причиняло Дальвигу немало беспокойства. Долгое время он размышлял, что лучше – потратить неизвестно сколько времени на объезд или двигаться прямо? В конце концов Эт Кобос решил, что если бояться дороги, то не стоит даже в нее собираться. Известие о возможности в ближайшее время очутиться вблизи рыкающих и дымящихся гор привело Хака в ужас. Однако деваться ему было некуда, ибо остаться одному в пустынной степи он боялся ничуть не меньше.

В путь Ргол дал обоим путешественникам совершенно одинаковых черных жеребцов, с красноватыми дикими глазами. Каждый обладал косматой, не знавшей расчески гривой и сильными ногами, но нрав, против ожидания, оказался не слишком строптивым. Сначала жеребцы упрямились, потом, после тумаков и вкусных соленых сухариков, смирились с новыми хозяевами. Хак влюбился в коней с первого взгляда. Своего он назвал Красавчиком, а второго – Дикарем, за его особенно растрепанные хвост и гриву. Седла, упряжь, дорожные сумки с запасом провизии и воды, одеяла, кремни – все недавно принадлежало какому-то кочевому князьку, потом перешло к Рголу, а от него – Дальвигу за умеренную плату. Из своей награды он так и не увидел десятка золотых, взятого Перстеньком за его «подарки». Кроме того, совершенно бесплатно Ргол пожаловал Дальвигу одежду: серую куртку из плотной ткани, обшитую спереди и сзади цельным куском желтой кожи, прекрасно выделанной, мягкой и бархатистой на ощупь. Пояс с серебряной пряжкой был точно таким же, составляя с курткой изящный комплект. Черными нитями на нем был вышит целый табун скачущих друг за другом коней, а слева висели петли для ножен, толстые серебряные цепи с витыми звеньями. Сапоги тоже были желтыми, но другого оттенка и более грубой выделки. Впрочем, внутри их покрывала алая ткань, и можно было подвернуть высокие голенища, чтобы поразить окружающих яркими красками. Черные штаны из кожи, черный плащ из незнакомой упругой ткани, шарф с золотым шитьем и шляпа с отгибающимися полями и козырьком довершали портрет неброско, но со вкусом одетого молодого человека, в которого превратился недавний замарашка… Даже Хак получил подарок – бордовую замшевую куртку и черный плащ с бронзовой заколкой у горла. Увалень оказался на седьмом небе от счастья, и первое время только тем и занимался, что надраивал безделушку. Хорошо, что на небе не было солнца – в противном случае брошь непременно ослепила бы своего счастливого хозяина. К тому времени как они подъехали к Дымящимся вершинам, подарки потеряли свой лоск, превратившись в пропитанные пылью и потом грязные тряпки. От золы и пепла потускнел даже волшебный перстень, не говоря о других обычных вещах. Однако бесконечное мучение в царстве пыли и облаков, похоже, подходило к концу. Вечером шестого дня усталые путники увидали впереди, далеко за клубящимися у жерла правой вершины облаками, красные лучи садящегося солнца. Изрытые постоянным северным ветром склоны Труб Пекла отвесно вздымались уже совсем рядом. Казалось, они тянутся к небу безо всяких подножий, внезапно вырываясь из холмов. На самом деле поверишь, что это трубы, тянущиеся откуда-то далеко из-под земли. Все три вершины по форме представляли собой вытянутые конусы со срезанными верхушками; отличить одну от другой Дальвиг не смог бы при всем желании.

Во время шестой стоянки горы возвышались справа и слева, льюмилах в десяти каждая. Их близкое дыхание, стоны, грохот и дрожание пугали даже коней, обычно спокойных и немного меланхоличных. Впрочем, усталость вскоре дала о себе знать. Жеребцы сунули морды в торбы с зерном, и люди, опасливо опустившись на одеяла, смогли заняться собственным ужином. После, непроглядно темной ночью, они почти не сомкнули глаз. В страхе Хак переполз вплотную к Дальвигу и только что не прижимался к нему боком. Скуля, он прятал голову под одеяло, но через некоторое время снова высовывал ее, опасаясь, как бы хозяин и лошади не исчезли вдруг, оставив его одного. Ближе к утру небо озарилось багровым свечением – из одной вершины в небо полилось тусклое сияние, сопровождаемое мелкой, долгой дрожью земли. Казалось, будто рядом в темноте с гулким грохотом катятся гигантские камни. Кони заметались, вставая на дыбы и грозя порвать путы на ногах, Хак верещал, а Дальвиг, сам с дрожащими от страха коленями, прыгал по стоянке туда-сюда, пытаясь успокоить скакунов. Землетрясение миновало, багровый свет потух. Воцарился относительный покой, давший отдых людям и животным до самого рассвета, который пришел, как Всегда, поздно. Дальвиг подозревал, что рано утром они смогли бы углядеть впереди лучи, а может, даже краешек встающего солнца, но усталость и пережитые страхи не дали проснуться вовремя. Пришлось откладывать свидание с рассветом еще как минимум на сутки.

Седьмой день их путешествия стал последним в Стране Без Солнца. Почувствовав нетерпение всадников, а может, повинуясь собственным желаниям покинуть унылую степь, черные жеребцы неслись быстрее и легче обычного. С развевающимися гривами и хвостами они мчались вперед между боками ужасающих гор. Скорее, скорее прочь отсюда, туда, где за неровной, меняющей форму и цвет кромкой вечных облаков ждет голубое небо! Белая, такая необычно чистая дымка размазана по пугающим высям, и свет солнца, яркий, теплый» полузабытый и яростно желаемый, пронизывает все вокруг. Другая страна, лежащая в шаге от погребенной в сумраке степи.

Впрочем, шаг был очень большим. Кони все же устали и плелись тряской трусцой, иногда сбиваясь на рысь, но во второй половине дня, несмотря ни на что, жуткие тучи над Тремя Вершинами остались за спиной. Клубы дыма отныне уползали назад, гонимые никогда не меняющимся северным ветром, а ослепительно яркое, почти забытое желтое солнце висело над левым плечом в окружении нестерпимо белых облаков. Густая и высокая трава тянулась к небу, танцуя на ветру, который теперь нес не проевший ноздри запах гари и пепла, а терпкий аромат настоящей, знающей солнце степи. Даже холмы здесь, казалось, были гораздо более мягкими и красивыми, плавно переливающимися один в другой, будто спокойные воды гигантского озера в тихую погоду. Совсем недалеко, в крохотной ложбинке, в зарослях маленьких кустиков с ажурной листвой тек говорливый ручей, а вдалеке стояла кучка низеньких буков.

На солнце наползла одна из окружавших его тучек. Однако от этого в прекрасном зеленом мире не стало темнее. Хлынул редкий теплый дождь, принявшийся смывать вонючую пыль с усталых путников. Хак смеялся, как ребенок, и махал руками, вопя при этом нечто нечленораздельное. Сам Дальвиг тоже улыбался, чувствуя вокруг радость и успокоение. Ему-то думалось, что зловещий мир, оставшийся теперь за спиной, окутал уже и остальные земли, под стать мрачному настроению внутри Эт Кобоса, поглотившему собой весь его разум. Но вот он увидел солнце и оказалось, что способность радоваться и наслаждаться не покинула его безвозвратно. Словно не было бегства из дома, в котором прошла жизнь – пусть даже безрадостная и унылая. Словно не было изматывающего, пугающего сражения за город посреди серой степи, не было крови и насилия, разлившегося по его улицам. Все это теперь казалось сном. Размазывая по щекам мокрую грязь, Дальвиг усмехался. Со стороны, должно быть, похоже на слезы. Он едва заметно усмехнулся – одним краешком губ, загадочно и мимолетно. Да, дождь может смыть грязь Страны Без Солнца с его кожи и одежд, но то, что проникло глубоко внутрь, ему не под силу. Что ж, такова дорога к цели, и другой у него нет.

Скоро им встретилось проточное озерцо с каменистым дном – возможно, образованное тем самым ручьем, что они слышали недалеко от границы серой степи. Дождь к тому времени кончился, но путники, словно бы им понравилось быть мокрыми, продолжили купание. Они помылись сами, выстирали одежду и вычистили коней. Здесь же устроили недолгий привал, перекусив и набрав в дорогу воды. Пока вещи сохли, люди дремали – а их лошади в это время жадно щипали сочную траву, несколько раз с веселым ржанием падая в нее и катаясь, словно собаки.

Уже под вечер – хотя солнце еще стояло достаточно высоко – Дальвиг решил двинуться дальше. Хак канючил, требуя остаться у озера до утра, но хозяин был непреклонен. Отчего-то он хотел как можно дальше отъехать от Трех Вершин, словно боялся, что кто-то выскочит следом за ними из-под низких серых туч.

Торопиться Дальвиг все же не стал. Коней пустили неспешным шагом – и через некоторое время с вершины одного из холмов, что был немного выше остальных, путники увидали на горизонте темную полоску леса. Угрюмые вершины, по-прежнему бросающие багровые отсветы на клубы туч, казались теперь нереальными мороками, призраками, встающими из мутной пелены. Только едва слышный рокот да мелкая дрожь земли под копытами коней напоминали, что горы не рождены воспаленным воображением.

Постепенно вокруг стали попадаться рощицы разнообразных деревьев – буков, кленов, ясеней, берез и дубов. Они сходились друг к другу, увеличивались в размерах и вот, когда солнце коснулось нижней кромкой самых высоких крон, превратились в светлый лес. Лишь иногда можно было увидеть в теснине светлых стволов и ярких листьев мрачную тень кривой сосны или одинокую старую ель. Громадные камни, с грубыми, не залеченными временем ранами на боках, росли из земли не хуже деревьев. Сизый мох взбегал на самые верхушки, чтобы там высохнуть на солнце, пробивающемся сквозь редкие пока ветви. В иных камнях годы прогрызли трещины, углубленные дождями, ветром и морозами. Потом их забило землей, и по крутым склонам росли теперь гребни из цепких трав, а то и чахлые деревца.

Вскоре лес стал настолько густым, что, оглядываясь, Дальвиг уже не мог разглядеть сзади ни вершин, ни изрыгаемого ими дыма. Разве что когда они выезжали на поляну… Потом по небесам разлилась мягкая желто-розовая заря, и справа в темно-синих глубинах «верхнего моря» стали загораться первые звезды. В глубине леса властвовала тьма, после недавнего дождя пахнущая свежей сыростью; между деревьями порхали крупные серые мотыльки, а вдалеке ухал филин. В кустах ему ответили тревожным свистом бурундуки, а папоротники укоризненно покачали листьями.

Путники остановились на ночлег у двух камней, стоявших рядом. Их отвесные, замшелые бока образовывали просторный угол, обращенный вершиной прочь от крошечного лесного озерца, тихого, словно уснувшего в окружении густых камышей под слоем темной ряски. Дальвиг счел место удобным для того, чтобы спокойно провести ночь в этих незнакомых местах. Пусть лес кажется мирным и спокойным – кто знает, что за опасности могут до поры таиться в его чаще? У берега озера, на обоих проходах к лагерю, Дальвиг развел по костру, полыхавшему синеватым, неживым светом магического огня. Внутри горел третий, самый обычный костер, сложенный из еловых и березовых веток.

Лошади не помещались в уютный каменный уголок, и их пришлось оставить снаружи. Хак привязал коней на длинных веревках к мощному кусту бузины, предоставив возможность как следует полакомиться травой, в изобилии росшей на поляне рядом с камнями. После небольшого обеда, напомнившего своей скудостью об оставшейся позади степи, Хак немедленно забился в кучу одеял и уснул, посапывая, как младенец. Дальвиг некоторое время лежал на берегу озера, между магических костров, и смотрел вверх, на звезды. Узкий серп луны окружали знакомые созвездия – хищный Демон, пугливая Лань и равнодушная Рыба. Те же звезды, что можно увидеть, если взобраться ночью на вершину башни замка Беорн… Дальвиг подумал, что больше всего на свете он хотел бы сейчас очутиться там, рядом с задумчивым отцом, веселой матерью и любознательной сестрой. Чтобы не было ни смертей, ни безумств, ни потребности отомстить, погнавшей его в неведомые края, на неведомые подвиги и преступления. Моргнув, Дальвиг почувствовал, что его ресницы мокры. Должно быть, от поверхности озера подымается туман, тут же оседающий вниз росой. Повернувшись на бок, он укрылся плащом и прижался щекой к теплому одеялу. От трав исходил легкий, но дурманящий запах, в камышах тихо урчала жаба, а за камнем всхрапывали во сне кони. В первый раз за долгое время Дальвиг улыбнулся безо всякого потаенного смысла – просто потому, что страхи, несбыточные мечты и тяжелые думы вдруг разом покинули его. С тем он и заснул.

Что его разбудило самой глухой сонной ночью – он не знал. Будто ткнул кто под руку – а сам затаился и с ехидцей смотрит, как осоловевший и испуганный Дальвиг крутит головой и шарит рядом с собой в поисках рукояти меча. Однако кругом стояла тишь да гладь. Магические костры горели ровно, но тускло, будто поблекли в ярком свете звезд. Очарованный льющимся сверху великолепным сиянием, Дальвиг приподнялся с одеяла и в восхищении открыл рот. Поверхность озера, казалось, непроходимо затянутая ряской, вдруг превратилась в черное зеркало, в мельчайших подробностях отражающее небеса. Чудилось, что темные воды скрывают под собой россыпи серебряных монет, сверкающих и манящих за собой в глубину. Удивленно покачав головой, Дальвиг медленно встал на ноги и был поражен еще раз: на длинной узкой лужайке, уводившей от темных громад камней вправо, расцвело множество маленьких белых цветков, похожих на лесную ветреницу. Заостренные лепестки делали их похожими на звезды. Призрачный матовый и тусклый цвет, казалось, вобрал в себя, как сок, свет луны. Однако главное было не в этом. Между собой цветки оставили некое подобие дорожки, уводящей прямо от магического костра в глубину леса. Куда? В мертвящей, абсолютной тишине Дальвиг нерешительно оглянулся. Кони виднелись у куста, к которому были привязаны, безмолвными темными силуэтами. Хак беззвучно спал, зарывшись лицом в кучу тряпья…

Свет звезд походил на рассеянную, словно легкий туман, дымку. Дальвиг даже пытался протереть глаза в надежде, что станет видеть лучше, или же волшебная картина исчезнет, вернув на место ночной лес. Ничего не помогло – и наполненное звездами озеро, и загадочная тропка среди лунных цветов остались на месте. Тогда Эт Кобос привесил на пояс меч и, покрепче сжав его рукоять, отправился по таинственной дорожке.

Через некоторое время тропка, вильнув, снова вывела его на берег озера. Напротив, в двадцати шагах виднелся покинутый лагерь. Синеватые костры казались отсюда гигантскими светляками, созерцающими свои отражения в темной воде. На некоторое время Дальвиг задержался, будто притянутый мерцанием волшебного огня, но тут до его слуха донесся тихий плач. Тонувшие в тишине ночного леса всхлипывания заставили человека вздрогнуть и еще крепче сжать меч – словно это было рычание грозного зверя. Дальвиг вдруг отчетливо почувствовал, как колючие стебли трав впиваются в его голые ступни, а незаметный ветер тянет холодом под распахнутые полы куртки. Между стволами деревьев ему почудились жуткие тени, протягивающие длинные костлявые лапы. Осторожно вынимая Вальдевул наружу, Эт Кобос поборол свой страх и смело шагнул вперед, на прогалину. Тут же привычная кривая усмешка перекосила его рот. Страшные тени оказались двумя камнями, тесно прижавшимися друг к другу, а загребущие лапы – ветвями старой сухой сосны, росшей за ними. В широкую щель между кусками камня, прильнувшими друг к другу вершинами, вытекал тонкий ручеек. «Наверняка именно он и издавал всхлипы!» – подумал Дальвиг, потешаясь над собственной пугливостью. В тот же миг плач, по-прежнему тихий, но теперь отчетливый, снова донесся до его слуха. Источник его находился где-то там, за темной щелью между боками камней.

Снова застыв на месте, Дальвиг некоторое время тщетно всматривался в ночь. Кто-то, явно не ручей, плакал и тяжело вздыхал в манящей и опасной расщелине. Любопытство и осторожность боролись внутри человека, и в конце концов победило первое. Прижав меч к ноге, чтобы тот не бросался в глаза, Эт Кобос осторожно пошел по топкому бережку ручья. Проход между каменными стенами оставлял места как раз столько, чтобы худощавый человек вроде Дальвига только-только мот протиснуться боком. Из тьмы явственно доносился тихий плач – теперь можно было определить, что он принадлежит женщине или ребенку. От этих звуков Дальвига охватила беспричинная тоска. Ему захотелось бросить меч под ноги и разрыдаться, но он пересилил себя и двинулся дальше. По серым плоским камням, едва различимым в темноте, он прошлепал в холодной воде до полоски серого песка, изогнувшейся в странном мешке. Очевидно, те два камня в самом начале прохода были намного больше, чем показалось сначала. Они тянулись наподобие стен, оставляя внутри комнату без крыши, дом, не сделанный руками человека, а родившийся по прихоти природы, под многолетним действием ласковой воды крохотного ручейка.

Посередине «тайного убежища», как окрестил это место про себя Дальвиг, образовалась круглая чаша, пару шагов в диаметре и локоть глубиной. Вода в ней чуть слышно булькала, выпуская из глубины скалы родник, а по краю, противоположному «входу», шел узкий уступ. В одном месте он расширялся, превращаясь в маленькую террасу, на которой сидела призрачная девушка. Свет звезд отражался от серой каменной стены за ее спиной и, казалось, просвечивал ее насквозь… Даже на вид она была легка и невесома, будто соткана из того чудесного тумана, пригрезившегося Дальвигу после пробуждения. Прижав колени к груди и обхватив их руками, девушка сидела на самом краю террасы. По ее бледным худым щекам катились блестящие слезы-звезды, падавшие вниз. Вот только по поверхности, наполнявшей чашу воды, от них не расходилось кругов. Взгляд загадочной незнакомки был устремлен вроде как на Дальвига – и в то же время сквозь него, в неведомую даль. Похожие на тонкую паутину волосы колыхались вокруг лица, будто оно было погружено в воду, легким течением шевелившим пряди… Тихие всхлипы метались между каменных стен испуганными птицами и исчезали высоко в черном небе среди крупных дрожащих звезд.

Кто же это? Дальвиг почувствовал себя неловко, так как он до сих пор сжимал в руке меч. Спрятать его в ножны – значит размахивать клинком на глазах девушки. Придется прижать к ноге и стараться не вытаскивать на свет.

Однако почти сразу меч забылся, потому как Дальвиг пристальней вгляделся в полупрозрачное лицо незнакомки и с ужасом понял, что оно ему знакомо! Смутно, неуловимо знакомо – и в то же время он неспособен припомнить имени или места, в котором они встречались. Темные глаза, густые, выгнутые дугой брови, изящная переносица с едва заметной горбинкой и круглый подбородок. Жалобная морщинка вдоль высокого лба, искаженные в плаче тонкие губы… Мучимый сомнениями, Дальвиг случайно опустил голову вниз и в ужасе отшатнулся: с изборожденной ленивыми волнами темной поверхности родника на него глянуло то же самое лицо. Его собственное! Теперь он понял, отчего девушка показалась знакомой. За исключением этих длинных и тонких серебряных волос, она почти в точности походила на него. Это открытие бросило в пот, несмотря на то что босые ноги топтали холодный песок на берегу холодного родника. Сначала Дальвиг отшатнулся, прижимаясь спиной к каменной стене. Несколько острых выступов впились в его кожу, отрезвляя и напоминая, что пока ничего особенно ужасного не случилось. Дальвиг встряхнул головой, искренне надеясь, что сейчас проснется у костра, на берегу пруда, но призрачная девушка никуда не делась. Тогда Эт Кобос решительно сжал рукоять Вальдевула и сделал шаг вперед – прямо в холодную воду родника. Дрожь помчалась по телу снизу вверх, и потому слова, готовые сорваться с губ, застряли между застучавших зубов. Сотрясаясь, Дальвиг застыл совсем рядом со знакомой незнакомкой, и все, на что он был способен, – рассматривать ее. Девушка казалась такой хрупкой, уязвимой и глубоко несчастной, что слезы сами собой просились на глаза Эт Кобоса, и ему стоило большого труда удержать их. Подняв ходящую ходуном левую ладонь, он протянул ее к призраку, но девушка словно не заметила этого. Она закрыла глаза; из-под мелко дрожащих ресниц по-прежнему катились блестящие звезды. Наконец, глубоко вздохнув и уняв лихорадку, Даль-виг смог успокоить свою руку и дотронуться ею до сцепленных пальцев девушки. Вопреки его ожиданиям, они оказались вполне осязаемыми – только очень холодными, холоднее даже, чем ледяная вода родника. Тонкими и трепещущими, словно ребрышки испуганной птички.

– Кто ты? – едва слышным хриплым шепотом вопросил Дальвиг, уже не чая услышать ответа. Дрожащие ресницы взметнулись вверх, и взгляд огромных черных глаз пришел словно из глубин прозрачного озера.

– Ты пришел! – выдохнул призрак. Сквозь слезы и боль в голосе слышалось облегчение и даже чуточку радости, но даже эта радость была какой-то грустной.

– Почему ты плачешь, прекрасная госпожа? – снова спросил Эт Кобос.

– Я оплакиваю тебя, несчастный Дальвиг! – горько ответила та, и плечи ее содрогнулись от прорвавшегося рыдания. Слова поразили юношу, словно молния, – застыв с раскрытым ртом, он неподвижно смотрел на призрака и никак не мог привести в порядок мысли.

– Как… откуда… кто сказал тебе, как меня зовут? – вымолвил в конце концов он.

– Ах, глупый Дальвиг! – Девушка плавным движением отняла от колена правую руку и кончиками пальцев смахнула с щеки слезу. Сверкнув, она падающей звездой пролетела мимо плеча юноши. – Посмотри на меня: неужели ты не видишь? Я – твоя сестра!

– Что? – Теперь Дальвиг сорвался на крик, гортанный и страшный, как у старого ворона. – Моя сестра?

– Твоя мертвая сестра, мой бедный мальчик, – или та, кем она могла бы стать…

– Что это за злая шутка? – закричал Эт Кобос, отступая, от девушки и быстро оглядываясь по сторонам. – Кто-то наслал на меня морок, чтобы поиздеваться? Моя сестра… моя безумная сестра давным-давно погибла страшной смертью от руки собственной матери!

– Все это так, – кивнул призрак, и целая россыпь блестящих капель упала вниз, бесследно пропав у самой поверхности воды. Еще раз всхлипнув, девушка будто бы взяла себя в руки и на время сдержала плач. – С тех пор я брожу, не зная покоя и счастья, не видя пути в тот благословенный край, куда уходят остальные души. Ведь я – душа твой сестры. Из-за того, что она умерла так страшно и рано, у меня не было сил подняться к звездам, нашим предкам и потомкам. Я обречена скитаться по миру, никем не видимая и не слышимая, до тех пор, пока медленно не исчезну, будто высохшая роса…

– Что за глупая сказка! – зло отрезал Дальвиг. – И ты думаешь, что я поверю этим бредням? Почему ты напялила на себя мое лицо? Почему ты явилась мне, если обречена скитаться никем не видимая? Не очень-то ты похожа на душу пятилетней девочки… к тому же слабой разумом.

– У слабого тела не обязательно слабая душа, наивный Дальвиг! – воскликнул призрак. – Я не имею возраста, как и пола, и могла бы принять любой облик, какой захотела. Пожалуйста, не говори со мной так враждебно! Мне… больно.

– Разве душа испытывает боль?

– Тебе не понять, злой Дальвиг. Эта не та боль, что грызет твою плоть, если ее обжечь огнем или разрезать твердой сталью. Она совсем другая. Мне невыносимо больно видеть, как ты убиваешь сам себя! Больно слышать от тебя злые слова. Больно чувствовать свое бессилие и обреченность.

– А что со мной? Со мной все в порядке, – хмуро сказал Дальвиг, перестав чувствовать жалость к странному созданию. Теперь его заботила только холодная вода, сковавшая ноги. Хотелось побыстрее уйти от этого наваждения, явно навеянного чьим-то враждебным колдовством или собственными глупыми грезами.

– Нет! – с жаром возразил призрак. – Ты сам не знаешь этого… Но, вступив в Черную Лигу, ты своими руками убил собственную душу, не ведая, что творишь. Такой ценой они покупают адептов. Чтобы те могли служить им после смерти, их лишают души. Лишают возможности после этой жизни отправиться в другую, новую!

– Глупости! – снова отмахнулся Эт Кобос. – Выдумки Белых. Ты, наверное, их порождение? Признавайся, все равно я не поверю ни одному твоему слову. Откуда ты вообще можешь знать что-то про Черных? Даже про меня?

– Я не собираюсь убеждать тебя ни в чем, недоверчивый Дальвиг! – с обидой воскликнул призрак. – Я не звала тебя, я просто плакала! Уходи, перестань мучить меня больше, чем ты мучил до сих пор!

В словах девушки сквозило такое неподдельное страдание, что Дальвиг устыдился своего неверия и грубости. Тем не менее он не чувствовал вины настолько, чтобы каяться и извиняться. Да и словам призрака он отказывался верить.

– Гм… я не собирался тебя мучить. Можешь идти куда угодно, спрятаться где-нибудь в глуши и там… жить себе.

– Нет, не могу! – Лицо девушки снова перекосилось в плаче. Захлебываясь слезами, она кричала: – Я из рода Беорн, а ты – последний живой его представитель! Я не могу уйти от тебя… Я хотела наслаждаться твоим счастьем, радостью; удачами и успехами, но вместо этого вынуждена страдать. Твоя душа превратилась в черное, спекшееся пятно, мертвое и страшное. Ты никогда не увидишь этого жуткого зрелища, а я вижу постоянно! О, как это жестоко!

– Ну… и что теперь делать? – обескураженно спросил Дальвиг.

– Ничего, – устало и тихо ответил призрак. – Ничего уже не сделаешь.

Это напугало и потрясло Дальвига больше, чем весь их предыдущий разговор. Он-то думал, что девушка примется сейчас наставлять его на путь истинный, взывать к разным добродетелям, даже просить вернуться домой и сдаться на милость Белых. Однако ее простой и такой страшный ответ заставил его почувствовать гудящую пустоту внутри груди. Словно бы он заглянул в то место, где должна находиться некая важная часть его тела, или его «я», и не обнаружил ничего. Схватившись за рубаху пальцами левой руки, Дальвиг с натугой вздохнул, будто в горле для дыхания оставалась дырочка не больше булавочного укола.

– Я плачу над тем, что потеряно. Над тем, что могло бы быть, но уже никогда не будет. Над будущим, которое стало прошлым, так и не побывав настоящим, – уныло заголосил призрак. Слезы катились с щек девушки дождем, странным и пугающим дождем, не оставляющим следов. – Я плачу над прежним тобой, каким ты был до того страшного дня, когда солдаты врага ворвались во двор замка Беорн. Я плачу над тобой грядущим – ибо это будет нечто невообразимо страшное. Проклятие и ужас многих и многих в этом несчастном мире. Плачь и ты, бедный Дальвиг. Ничего иного не остается.

– Нет!! Нет!! – что есть силы закричал Эт Кобос, отпрыгивая прочь от девушки. – Какой прок в слезах! Да, сделанного не вернешь, но не я виновен во всем случившемся. Я – жертва злого мира, но я не стану рыдать над собственной судьбой. Я подарю равную долю несчастий и слез тем, кто этого так заслуживает. Я отдам им то, чем они так щедро наградили нашу семью. Я воздам им и за твои слезы и мучения!

– Зачем?!. – Изогнувшись всем своим прозрачным телом, девушка заломила руки вверх. – Не нужно, грозный Дальвиг!! Тебе не облегчить этим ни своей боли, ни моей. Ты сделаешь такими же несчастными и страдающими, как мы сами, тысячи и тысячи других. Так нельзя. И нам самим от этого будет только хуже.

Молча мотая головой в неприятие слов призрака, Дальвиг стал пятиться к выходу.

– Ты не сможешь поколебать меня, морок! – бормотал он. – Ты не можешь остановить меня. Даже я сам больше не способен остановиться! Уходи!!

Призрак вытянулся вверх, стоя на коленях и опустив безвольные руки вдоль тела. «Кожа» его потемнела – или же просто стала еще более прозрачной, и из-за нее сильнее проступил черный камень скалы? Черты заострились, а глаза теперь стали занимать почти половину лица. Вдруг по щекам потекли черные, подозрительно густые и пугающие капли. Очень уж похожие на кровь – но разве у призраков есть кровь?

– Мне будет очень больно без тебя, Дальвиг, – прошелестел едва уловимый голос. – Я буду плакать и ждать. Надежда – вот тот единственный луч, который будет согревать меня в холодной могиле, вырытой тобой. Надежда на чудо… чудо… чудо…

Споткнувшись о выступавший камень, Дальвиг едва не растянулся в воде. Преследуемый бьющимся о стены шепотом, проникающим, кажется, глубоко внутрь его мозга, он повернулся и бросился бежать. Прочь, прочь отсюда, от этого безумного духа… или души, какая разница! Раня голые ступни, он мчался по руслу ручья и месил грязь на его берегу; потом бежал по жесткой ледяной траве и топтал нежно-белые цветочки, так коварно заведшие его в ловушку. Впрочем, справа и слева от тропинки, по которой он шел на встречу с призраком, эти странные цветы стремительно увядали, сжимаясь и превращаясь в черные комки прямо на глазах. Будто бы пораженные внезапным и сильным морозом… Наконец, когда размытые слезами пятна костров были уже близко, Дальвиг поскользнулся и рухнул лицом вниз, больно ударившись носом о землю. Сильная боль пронзила его насквозь. Рассудок помутился, побалансировал некоторое время на грани помутнения и рухнул в глубокую черную яму.

Едва открыв глаза, Дальвиг сжал пальцы на рукояти меча. Не двигаясь, он разглядывал темно-синее утреннее небо над головой и серые разводы перистых облаков, в которых прятались гаснущие звезды. Тишина. Клочья тумана, беззвучно плывущие мимо, и разгорающаяся все сильнее и сильнее заря, могучее, розово-золотистое зарево над верхушками деревьев. Свежий, но легкий ветерок пересчитывает листья, желая узнать, сколько пережило ночь; вдруг в озере плеснула рыба, и как по команде в лесу заголосила птица. Дальвиг медленно поднялся и скривился от боли в носу. Что-то пульсировало и билось в ноздрях, будто отхлынувшая кровь перестала питать некое жадное чудовище, немедленно выразившее свое недовольство. Ощупав лицо, Эт Кобос нашел над левым глазом небольшую шишку и со страхом поглядел на ноги: голые ступни были исцарапаны и грязны, будто он всю ночь бегал по берегу озера. Смутные воспоминания постепенно оформились в жуткую картину – черная ночь, черная круглая лужа и плачущий призрак на ее берегу. Резко двигая головой, Дальвиг принялся оглядываться, словно ждал, что призраки и сейчас обступали его со всех сторон. Но рядом стояли мрачные серые скалы, образующие угол, рядом едва тлели останки магических костров, рядом посапывал зарывшийся с головой в одеяла Хак. Глядя на него, Дальвиг содрогнулся, поняв, что спал на голой земле, что роса осела на его рубахе и штанах, что утро очень даже прохладное. Вскочив, Эт Кобос пинками поднял недовольного слугу и заставил его разжечь костер. Хныча и поглядывая на хозяина, как побитая собачонка, Хак тем не менее сноровисто сварил кашу и чай, а потом предпочел удалиться в сторону, чтобы проверить коней. Закутавшийся в одеяла Дальвиг жадно проглотил еду и питье, не замечая, что они обжигают ему небо и язык. Размеренно двигая ложкой, он не переставал думать о ночном видении. Приснилось ли ему все это? Призрак и его странные, пугающие слова? Жуткие слезы, так похожие на кровь? Разбитый нос и исцарапанные ноги говорили, что скорее всего это было правдой. Покончив с завтраком, Дальвиг оделся и, окутанный светом первых лучей солнца, отправился исследовать окрестности. На лужайке по правому берегу озера росла обычная трава – клевер, молодой папоротник, пырей и подорожник. Никаких признаков загадочных цветов, распускавшихся по ночам, никакого признака тропинки! С другой стороны поляны начинались глухие заросли орешника и смородиновых кустов с колючими ветвями.

С трудом продравшись сквозь них на пару десятков шагов, Дальвиг хотел было повернуть, но услышал журчание воды. Продолжив бороться с кустами, он смог выйти в русло хилого ручейка, вытекавшего из узкой темной трещины в скале. Или же это были две скалы, тесно прижавшиеся друг к другу? Ростом они были невысоки, и с того берега их невозможно было разглядеть в зарослях. Эт Кобос вынул меч и шагнул в темноту. Прямо как ночью, подумалось ему, и он упрямо встряхнул головой, стараясь отогнать наваждение. Ему казалось, что над головой звездное небо, а впереди слышится тихий плач… Решительно ворвавшись в крошечную промоину внутри скалы, он застыл на месте. Ночью она казалась больше, да и пузырящаяся лужица на дне была будто бы спокойнее и шире. Обман, которым так славно темное время, столь любимое разными зловещими силами? Тут Дальвиг усмехнулся: про зловещих обитателей ночи, демонов и мертвецов, жадных упырей и коварных черных колдунов любила рассказывать Ханале. По ее понятиям сам Дальвиг сейчас стал не менее страшным и зловещим. Уже без опасения и трепета он пристально осмотрел стены промоины. Что он надеялся здесь найти? Призрака? Очевидно, это порождение усталого разума, опьяненного хорошей порцией солнечного света и свежим воздухом. Смешно представить, как он носился здесь, спящий с открытыми глазами и разговаривающий сам с собой. Хорошо, что никто не видел.

Вернув Вальдевул в ножны, Дальвиг побрел прочь. Прислушавшись к своим ощущениям, он признал, что разочарован такой простой и дурацкой разгадкой ночного происшествия. Со странным щемящим чувством в груди он желал и боялся, чтобы призрак оказался настоящим. Внимательно изучая себя, он старался поймать неуловимое: нечто такое глубоко внутри, глубже сердца и печени, нечто такое… такое… чего больше нет. В следующее мгновение Дальвиг ругал себя последними словами, бросал самокопание и ускорял шаг, но незаметно все повторялось снова.

Порядком раздраженный, он вернулся в лагерь и как следует наподдал Хаку, впрочем, вовсе не больно, а так, для порядка. Тупица наконец понял, что хозяин сегодня не в духе, и потому даже не хныкал. Быстро и молча Хак собрал вещи, оседлал коней и первый взобрался в седло. Дальвиг, в последний раз с тоской окинувший взглядом окрестности, тоже вскочил на Дикаря. Будь проклято это место, лишившее его покоя! Скорее прочь!

И они помчались дальше. Лес становился все гуще и гуще, и вот он уже тянется непрерывно, без единой проплешины. Не успели кони как следует разогреться – им пришлось перейти на шаг, а потом густые ветви заставили всадников спешиться. Частые буреломы и овраги прятались за мрачными толпами елей и сосен и под раскидистыми ветвями дубов, стоявших на возвышениях. Рябины и черемухи, низенькие и уродливые, привлекали Хака незрелыми ягодами, так что Дальвигу приходилось постоянно оборачиваться и подгонять перемазанного соком увальня вперед. В скором времени путешественникам пришлось свернуть в сторону – светлый быстрый ручей с твердым каменистым дном вел на северо-запад, но показался слишком удобным путем.

Вокруг кипела жизнь. Пугливые куропатки, оглушительно хлопая крыльями, бросались в глубь леса из зарослей, олени и кабаны с хрустом скрывались в подлеске, завидев всадников. Дичи было в достатке – но чем ее подстрелишь? Даже будь у них лук, ни один, ни другой не умели из него стрелять. Дальвиг попробовал было поохотиться Жезлом, но от первой же куропатки, в которую он успел попасть, осталась лишь пара обгорелых перьев. Приходилось жевать почерневшее, надоевшее до смерти вяленое мясо, предварительно соскоблив с него плесень.

Так продолжалось в течение четырех дней. Постепенно пейзаж вокруг них менялся; сначала исчезли торчавшие тут и там камни, назавтра по дороге попалась разрушенная и заросшая лесом деревня, затем лошади, соскучившиеся по скачке, долго несли людей по широкому лугу на берегу спокойной темно-зеленой реки с зарослями ракит у самой воды. К счастью, переправляться на тот берег не пришлось. Встретившись с невысокой горушкой, река покорно свернула на восток. С вершины этой горы, поросшей редкими березами, путешественники в последний раз увидели в синеватой дымке три дымящиеся вершины далеко на юге.

На пятый день пришлось объезжать обширные лесные озера, как нарочно тянувшиеся поперек пути одно за другим. Их даже соединяла узенькая речушка, которая текла в глубоком узком овраге, – кони играючи перепрыгнули ее, потому как Дальвиг решил, что они и так слишком уклонились на запад и теперь пора поворачивать к востоку.

Шестой день подарил им встречу со скошенным лугом. Приободрившись, путники приударили коней, двигаясь по едва заметной тропке. После полудня, спугнув небольшое коровье стадо, они выбрались на дорогу – впервые с той поры, когда покинули лагерь Ргола у стен Холатырена.

В тот раз они ночевали в человеческом жилье. Селение называлось Шереганн, а жителей в нем насчитывалось более тысячи. Они никому не платили налогов, не признавали над собой власти ни одного государя. С давних времен жили они отшельниками, как можно меньше общаясь с внешним миром и желая, чтобы о них забыли совсем. Впрочем, это не сказалось на их гостеприимстве. Дальвиг назвался странствующим рыцарем, попавшим в беду. Он быстро сочинил сказку о волшебнике, который свел с ума слугу и украл доспехи. Крестьяне сочувственно ахали и вслух жалели гостей – волшебников здесь явно не жаловали. Оставшись в одиночестве, Дальвиг первым делом как можно глубже запрятал Книгу и Жезл, чтобы ненароком их не увидел какой сообразительный шереганнец и не поднял тревоги.

Мельник, у которого не было детей, взял путников на постой в свой добротный дом из толстых бревен, проконопаченных мхом и паклей. Внутри дом делился на шесть комнат, и каждому гостю досталась отдельная. В дальней от входа спальне обитали сами хозяева, еще одна комната служила столовой, а у дверей располагались кухня и прихожая с чуланом. Стены в доме украшали прекрасно выделанные шкуры самых разнообразных зверей – рысей, волков, медведей и даже одна, принадлежавшая необычайно крупному лису. Кедровая мебель была покрыта замысловатой резьбой на растительные темы – листочки да цветочки с ягодками; лампы имели витиеватые бронзовые корпуса. Показывая все это, радушный мельник уверял гостей, что самый последний охотник или пахарь живет ничуть не хуже, но глаза, спрятавшиеся в щелках над толстыми щеками, при этом постоянно старались глядеть в сторону. Румяная, русоволосая толстушка-жена выставила на стол разносолы, не уместившиеся на просторной столешнице, так что пришлось несколько чугунков ставить на лавку и табуреты. Запеченные в тесте щуки, рубленая телятина с луком, вареная репа с подсолнечным маслом и горячий, еще парящий хлеб с хрустящей корочкой; темное густое пиво, опьяняющее одним своим запахом… На том пиру путники наелись так, что у них едва не треснули животы, а от крепкого пива у обоих быстро пошла кругом голова.

Пока гости уминали угощение, мельник непрестанно болтал, рассказывая о Шереганне. Деревня спряталась посреди диких лесов сразу за южной границей Белоранны – язык у них был тот же самый, может, изменившийся только на самую малость. Девственные чащи были несказанно богаты дичью, хмелем, медом, орехом, ягодами да грибами. Реки и озера кишели рыбой и раками, земля была жирной и плодородной. Многие поколения жителей постепенно выкорчевали обширные участки леса к востоку и северу от села, расчистив их под поля, и теперь не знали недостатка ни в чем таком, что можно было посеять и вырастить на земле. Судя по всему, или, скорее, судя по словам мельника, Шереганн был лучшим и счастливейшим местом на земле. Жители его, довольные своей долей, знать не знали, да и не очень-то хотели знать, о том, что творится в остальном мире. Тем не менее мельник и набившиеся вскоре в его дом гости из тех, кто побогаче, с нетерпением ждали, когда Дальвиг окончит трапезу и расскажет о своем путешествии. Кузнец, старейшины охотников, плотников и кожемяк степенно потягивали пиво и посмеивались над Хаком, пожирающим разные блюда с неослабевающим аппетитом.

Когда за окном сгустилась тьма, а лампы были наполнены маслом и зажжены, Эт Кобос, изрядно осоловевший от выпитого пива, к которому он был непривычен, отодвинул последнюю тарелку и сыто рыгнул. Мельник посчитал это благодарностью за ужин, а заодно – сигналом к началу беседы.

– И куда же вы держите путь, досточтимый Дальвиг? – вежливо поинтересовался он, знаком велев жене принести еще питья.

– О, путь мой лежит в Белоранну! – важно ответил Эт Кобос, чрезмерно тщательно вытирая губы и подбородок. Медленно двигая рукой (чтобы не промахнуться), он зацепил новую кружку с пивом. – Прослышал я, что там до сих пор водятся тарпалусы. После подлости, учиненной мне проклятым колдуном, мне надо… я должен… совершить какой-то подвиг, чтобы не чувствовать себя неудачником. Да и денег не мешало бы добыть – а эти чудовища, слыхал я, богаты, как ростовщики!

– Велика смелость рыцарская! – воскликнул седой, но еще крепкий старейшина охотников. – Мы, сидя в глуши, от подобных грозных помыслов далеки. К примеру, я ходил на шатуна с одной лишь рогатиной да копьем в запасе – но сразиться с этим чешуйчатым чудовищем не смог бы, порази меня молния в самое темечко!

– Смело, слов нету, – поддакнул пузатый купец – один из тех редких людей Шереганна, что иногда выезжали за его околицу. – Да только слышал я, будто нету более тарпалусов в Белоранне. С давних пор у тамошних дворян заведено было охотиться на сиих страшных зверей, чтобы показать свою доблесть или пополнить сундуки. Так и повырезали их всех – а если кто и выжил, то прячется. Оттого не бывает больше потомства у змеев летучих и исчез с лица земли этот жуткий зверь. Уж сколько лет их страшные скрипучие крики не пугают крестьян! Дабарк, наш самый старый житель, уверяет, что видал живого тарпалуса лет полета назад, а то и больше. А может, врет, старый хрыч, стал он часто заговариваться и хихикать, как дитё.

– Ничего, – усмехнулся Дальвиг. – Коли судьба будет благосклонна, попадется на моем пути подходящее страшилище – и тогда посмотрим, кто кого.

Шереганнцы сдержанно посмеялись.

– Вряд ли, господин рыцарь! – ответил за всех мельник. – Дворяне Белоранны, отчаявшись отыскать живого тарпалуса, охотятся теперь на медведей и разбойников – уж этой-то нечисти никогда не переведется!

– Я буду искать, пока не найду! – с пьяной злостью воскликнул Дальвиг и с силой двинул кружкой по столу. Хоть пива там было меньше половины, брызги полетели по сторонам, падая пенными каплями на столешницу и самого Эт Кобоса.

– Ваше мужество и стойкость внушает необычайное почтение нам, домоседам, – прогудел кузнец. – Но позвольте же узнать, господин рыцарь, как вы сразитесь с тарпалусом без вашего снаряжения, украденного злым колдуном?

– Ну, меч, к счастью, остался при мне! – отмахнулся Дальвиг. – Сейчас… ик!.. я покажу вам, как замечательно он рубит!

К счастью, он был слишком пьян, чтобы вспомнить, где оставил Вальдевул, – иначе не избежал бы беды. Несколько раз похлопав себя по бокам и груди, будто меч мог оказаться за пазухой, Дальвиг скривил губы и вяло махнул рукой.

Селяне, тоже изрядно выпившие, хором взялись уговаривать смелого рыцаря ненадолго задержаться у них в гостях. Лысый, как колено, кузнец с лицом, серым от въевшейся навсегда копоти, с жаром пообещал совсем задешево соорудить Дальвигу какие-нибудь доспехи. Немного посопротивлявшись для отвода глаз, Эт Кобос согласился остаться. Потом он неожиданно заснул на середине одной фразы и проснулся только тогда, когда больно стукнулся лбом о столешницу. Тут все поняли, что пора расходиться по домам, и принялись шумно и многословно прощаться. Дальвиг с помощью Хака и мельника поплелся в свою комнату.

Улегшись в мягкую постель, он некоторое время пытался унять кружение в голове, но безуспешно. Странные и опасные мысли всплывали из водоворота, угнездившегося в мозгах, которые, должно быть, стали жидкими от выпитого пива. А что, если такое небывалое радушие хозяев – хитрая уловка? Может, они как следует усыпляют бдительность своих гостей, чтобы потом, глубокой ночью, подкрасться и убить? Кто станет искать пропавшего в такой глуши – а если и станет, то кто найдет? Мысль понемногу расплывалась, поглощая все остальное, и вскоре Дальвиг, как следует глотающий прохладный воздух у окна, пришел к решению. Никогда осторожность не будет лишней! Нужно немного обезопасить свой сон – точно так, как он делал это в шатре кочевников, устроив фокус с «засушенной тревогой». Выпростав из тряпья Книгу, Дальвиг уселся с ней у мутного окна, по которому был размазан белый свет луны. Почти воткнувшись носом в строчки, он отыскал нужную страницу и пару раз прочел заклинание про себя, чтобы запомнить. Потом, отстранившись от Книги, шепотом прочитал его вслух. В конце следовало подставить к губам ладонь, чтобы слово тревоги, превратившееся в кучку волшебной пыли, не растворилось по всей комнате. Безбоязненно Дальвиг что есть силы завопил прямо в потную ладонь: «Прочь!!» В прошлый раз крик беззвучно превратился в струящийся изо рта невесомый порошок, однако сейчас горло волшебника пронзила острая рвущая боль – словно там застряла большая рыбья кость. Жестоко закашлявшись, Дальвиг выплюнул нечто корявое, непонятное, тут же с придушенным хрипом растаявшее в воздухе и оставившее за собой слабый неприятный запах. Вот так дела! Эт Кобос шагнул назад и упал на кровать, тупо уставившись в потолок. Как ловко и просто все шло раньше – и вот его первая неудача. Такая обидная и пугающая! Ошибка в произнесении слов? Неправильные интонации? Но попробуй теперь ее обнаружить, если уверен, что все сделал правильно. С жалобной усмешкой, едва заметно перекосившей губы, Дальвиг вспомнил Ргола и странное выражение его лица, когда тот говорил о необычайных магических способностях Эт Кобоса. Как бы он заговорил сейчас? Воспоминания понеслись дальше, и вдруг Дальвига осенило! Князь ведь говорил еще кое-что – насчет того, почему сам не отправился добывать клад тарпалуса. «Белоранна – страна без волшебников и волшебства, – сказал он. – Магические потоки обходят ее стороной».

Значит, слабая магия вроде «засушенной тревоги» здесь не действует? А как насчет другой, посильнее? Лихорадочно разворошив вещи в сумке, Дальвиг нашел Жезл и навел его на ножку ближайшего табурета. Палец привычно скользнул по руне, но лишь два отдельных слабых огонька вспыхнули на дереве – вспыхнули и тут же погасли. Не осталось даже копоти… Застыв от страха, Дальвиг бездумно ощупал Жезл, обреченно ощущая его холодность. Швырнув его в сумку, Эт Кобос продолжал сидеть и чувствовать, как весь хмель вытекает из него, словно вода из пробитого у дна бочонка. Так, значит, охотиться на тарпалуса ему придется голыми руками? Вяло и безнадежно Дальвиг вынул из ножен Вальдевул и свистящим шепотом велел ему рубить. Без замаха, без желания и веры в успех он ткнул лезвием в пол – и едва не кувырнулся следом, потому как лезвие легко и плавно вошло, в крепкие ясеневые половицы. Вскочив как ошпаренный, Дальвиг поспешно задрал меч вверх и немедленно прорубил потолок, счастье, что всего на ладонь. Видно, пьяный туман покинул его не до конца, раз он вытворяет такое! Стараясь как можно тщательнее следить за руками, Эт Кобос вывел дрожащие руки перед собой, с любовью и умилением разглядывая уродливый темный клинок. Экая сила в нем скрыта, если даже в этой проклятой стране, лишенной волшебных сил, он нисколько не потерял своих магических качеств! «Не руби!» – почти умоляюще прошептал Дальвиг и благоговейно погладил Вальдевул кончиками пальцев. Еще немного – и на глаза его навернутся пьяные слезы. Слава, слава одиннадцати древним волшебникам и их могучим заклинаниям, не боявшимся ненавидящей волшебство страны. Переполненный счастьем, забывший обо всех опасениях, Дальвиг лег в кровать и уснул в тот же самый момент, когда голова коснулась подушки.

В течение трех дней кузнец Трамста ковал ему доспехи. Впрочем, работал он не один, а вместе с кожевником. Кузнец сделал пару десятков пластин величиной с пол-ладони каждая, два наплечника и грубый, но прочный шлем. Кожемяка сработал толстую, но хорошо выделанную рубаху с полами до колена, и пластинами ее покрыли сверху донизу. Между ними оставалось довольно большое расстояние, и Дальвиг сразу задумался о пользе такой «брони». Впрочем, дареному коню в зубы не смотрят… К тому же рубаха оказалась довольно легкой и не стесняющей в движениях – даже наплечники пришлись впору и позволяли как следует размахнуться мечом. Шлем имел круглую форму, с шишаком на макушке, с массивным трехгранным язычком на переносице. Трамста где-то в дедушкином сундуке откопал клок старой стальной кольчужной рубахи, отчистил ее от ржавчины и приделал к шлему на манер бармицы. Получилось не очень красиво, зато шею закрывала приятно бренчащая полоса стали.

Эдакая роскошь обошлась Дальвигу всего в десяток золотых. Если учесть, что железо здесь стоило по золотому за кусок величиной в башмак, выходило, что за упорную трехдневную работу деревенские мастера взяли каких-то три монеты. Таков уж был характер здешних жителей. Радушие и щедрость так и выплескивало наружу едва ли не у каждого, с кем встретился Дальвиг. Все, от мала до велика, слышали грустную историю о подлом колдуне и норовили угодить бедному рыцарю, собравшемуся к тому же совершать небывалый подвиг. Нет, даже два: первый – найти тарпалуса, а второй – победить его в бою. Все три дня, пока делался доспех, Дальвиг и Хак ели до отвала, и всей работы у них было – раз за разом рассказывать истории о путешествии и столкновении с вымышленным колдуном. Хотя нет, Хак-то помалкивал, а если вступал в разговор – то молол какую-нибудь чепуху. Днем он то гонял собак по улицам вместе с голозадыми ребятишками, то купался в речке, то играл с котятами. Кто бы ни глянул на Счастливого остолопа – всяк вытирал глаза от навернувшейся слезы и слал проклятия волшебнику, лишившему ума такого видного парня.

Гостить здесь, вероятно, можно было еще долго – но сердце звало Дальвига в дорогу. Утро четвертого дня они встретили в седлах. Набравшиеся сил кони лоснились и рвались понестись вскачь, недовольно храпя, когда узда сдерживала их порывы. Тяжесть нагруженных на спины припасов, казалось, нисколько не заботит и не тяготит их.

Сердечно попрощавшись с каждым именитым поселянином (а таких набралось с полсотни), Дальвиг двинул Дикаря по заросшей травой дороге. Солнце только-только позолотило небосвод первыми, пока еще слабыми и робкими лучами, а они уже достигли близкой северной опушки.

– Ох, жалко уезжать отсюдова, – тяжело вздохнул Хак. – Чегой-то мы не остались?

– Ну, тебе-то тут хорошо было, котов гонять да рыбу в речке пугать, – пренебрежительно ответил ему хозяин. – А мне в деревне уже наскучило. Люди они добрые, но глуповатые – как раз для тебя. А мне… мне надо на север.

– Зачем, господин?

– Заткнись, дурень! Когда я говорю «нужно», ты должен довольствоваться этим и не задавать вопросов.

– Хорошо, господин, только не ругайтесь! – пискнул Хак, вжимая голову в плечи. – Я вас боюсь сильно, когда вы ругаться начинаете…

– Ладно, ладно, – криво усмехнулся Дальвиг. – Поменьше болтай, и я буду добрым, почти как тот мельник.

Закончив этот короткий разговор, они молча начали долгий скучный путь посреди густого светлого леса.