В новой своей ипостаси я вошел в самолет сквозь лобовое стекло. Прошил его насквозь и вынырнул вместе с дымом прямо по центру приборной доски. На панелях задергались лампочки, что-то несколько раз щелкнуло, сработал какой-то зуммер. Если я где-то и навредил, то не очень: самолет продолжал лететь, а это самое главное.

   - Не шевелись, - еле слышно сказал командир корабля, - я слышал о шаровых молниях. Они реагирует на любое движение.

   Мимино побелел. Он сидел, вцепившись в штурвал и выпрямив спину. В его напряженных глазах я видел себя как в зеркале: сверкающий сгусток плазмы размером с футбольный мяч. Когда на лице затрещала щетина, глаза его чуть ли не вылезли из орбит. Запахло паленой шерстью. Тогда я поднялся чуть выше и замер под потолком.

   - А-а-а! Шевелись - не шевелись, все равно амбец: не упадем, так сгорим! - сказал бортмеханик.

   - Эй, ты, - просипел Мимино, тыча трясущимся пальцем в сторону бортрадиста, - ну-ка ходи сюда. Попробуй включить передатчик. Если получится, гукни на землю, можешь даже на своей частоте: "Попали в грозовой фронт. На борту пожар. Приборы выходят из строя. Идем на вынужденную". Если спросят координаты, честно скажи: того я и сам не знаю.

   - Не надо, - мрачно сказал Аслан, - не надо никому ничего говорить. На все воля Аллаха! Чтоб ни случилось, пускай эти суки думают, что у нас все срослось.

   Он был совершенно спокоен. Стоял истуканом у выхода в тамбур и смотрел сквозь мою оболочку рассеянным, немигающим взглядом. Что он там видел, куда заглянул? - не знаю. Может, развеялась мгла над воронкой великой бездны, что вбирает в себя судьбы людские, где запросто теряется то, что так тяжело обрести.

   Я медленно двинулся к выходу в тамбур. Он даже не шелохнулся, не дрогнул зрачками. И только когда загорелась папаха, бережно снял ее, несколько раз прихлопнул ладонью, сбивая огонь, и снова надел на голову. Его короткие волосы стали белее снега...

   В салоне восстановилось хрупкое перемирие. Никита валялся на грязном полу, скованный наручникам по рукам и ногам. Яхъя полулежал в мягком кресле и занимался любимым делом - скрипел вставными зубами. Салман, мрачный как тень, перебинтовывал его бедовую голову. Ох, и крепко досталось злому чечену, Бог шельму метит! В целом, восстание было подавлено. Вот только Мовлат с Шаниязом все никак не могли успокоиться. В который уже раз, порывались сорваться с места и снова пинать Никиту.

   Салман что-то орал на вайнахском наречии с вкраплением русского матерного, но братья по косяку ничего не хотели слышать. Тогда он оставил болящего и начал хватать подчиненных за шиворот, раздавая, как указания, затрещины и пинки.

   - Застегните ремни, - сердито сказал репродуктор голосом Мимино, - мы горим и будем садиться. Молите Аллаха, чтобы нам повезло!

   Заискрил, а потом замолчал правый двигатель. В салоне запахло подпаленной изоляцией. Самолет накренился, клюнул носом и начал планировать - съезжать по пологой касательной с вершины высокой воздушной горы.

   - Это все ты, - взвизгнул Яхъя, - ты, шайтан, загнал нас в эту ловушку, из-за тебя мы сейчас умрем! Я знаю, я слышу, как меня призывает Аллах. Это его слова звучат в моей голове: "И не опирайтесь на тех, которые несправедливы, чтобы вас не коснулся огонь. И нет у вас, кроме Аллаха, помощников, и потом не будете вы защищены!" Я знаю, что я умру, но ты, шакал, сдохнешь первым! - Белые зрачки сумасшедшего уставились на Никиту, дрожащие пальцы вцепились в рукоятку кинжала.

   Его монолог впечатлил, прозвучал приговором для всех. Салман побледнел, Мовлат уронил автомат, Шанияз упал на колени, и вдруг, стремительно съехал влево - не смог удержаться на вставшем дыбом полу. И только Никита воспринял происходящее, как милость судьбы. Не о такой ли смерти он не смел и мечтать?

   - Э-э-э, - затянул он гнусаво, - ки нам приходи, дорогой сосэд, весь аул гости зову: шашлык-машлык кушить будэм, коньяк-маньяк пить! Наш Яхъя ишака в задницу поимел, настоящим мужчиной стал.

   - Что бы ни хрюкала эта свинья, - сказал бородач со зловещим спокойствием, - она это делает слишком громко. Кто-нибудь заткнет ее грязную пасть?

   Но спецназовец не унимался. Он по-своему верил в Бога, уважал чужие религии. Но он ненавидел этих людей и как мог, хотел досадить, отравить им последние мгновения жизни, не дать провести их в раскаянии и молитве.

   - Эх, - сказал он мечтательно, - был бы я самым главным муфтием! Я бы вас обрезал по самые помидоры, а вместо штанов заставлял носить паранджу, чтобы мужчинами даже не назывались!

   На Никиту ринулись сразу все трое: такие обиды смываются только кровью.

   - Это ты, ишак, сейчас не мужчиной станешь! - исступленно орал Яхья, расстегивая штаны.

   Вот и настал удобный момент свести кой-какие счеты. Я с шумом прошил железную дверь, огненной линией вписался в пространство и застыл рядом с Никитой. Капли металла стекли на потертый линолеум и он задымился.

   - Что такое, Салман? - изумленно спросил Шанияз. Он отступил на шаг, обернулся, - Почему оно здесь?

   - Осторожно, нохче, не двигайся. Это молния. Говорят, она убивает, - прошептал бородач.

   - А мне насрать! - заорал Яхъя и рванулся вперед.

   Он коснулся меня ножом и стал ослепительной огненной вспышкой. Еще через миг - обугленной черной куклой. Мощный хлопок, больше похожий на выстрел мортиры, разметал террористов в стороны.

   Никита корчился на полу. Из-за сильной рези в глазах он ничего не видел. Протереть их запястьями рук мешали наручники.

   Придя немного в себя, Мовлат с Шаниязом зажали носы, молча переглянулись и скрылись за дверью тамбура. Салман проводил их презрительным взглядом. Он остался один. Бравый ковбой машинально достал пистолет. Руки тряслись, но с оружием в правой руке он чувствовал себя намного спокойнее.

   - Кто ты, шайтан? - громко спросил чеченец, глядя в нутро шаровой молнии. - Я воин Аллаха и тебя не боюсь!

   - Сейчас же убери пушку! - мысленно приказал я и медленно двинулся в его сторону.

   Салман покачал головой. Огненный шар отражался в его глазах. Я смотрел в них, как в зеркало, корректируя свою деформацию. Отражение потемнело, слегка вытянулось. Контур лица, отороченный бородой... ехидный рот... железные зубы. Почти портретное сходство! Лицо без шеи и туловища медленно плыло в метре от пола. Таким был Яхъя в мгновение смерти: с оскаленными зубами, безумием в белых зрачках, наполненных ненавистью и страхом.

   - Опусти пушку, придурок, - сказал я его голосом. - Опусти пушку и будешь жить.

   - Я тебя не боюсь, шайтан! - тихо сказал бородач и поймал Никиту на мушку.

   Он сгорел вместе с креслом - странный, уверенный в себе человек, так и не понятый мной до конца. Потому, что не оставил мне выбора.

   Я пережег наручник, пристегнутый к ножке пассажирского кресла, Никита на ощупь избавился от второго. Глаза у него болели, и сильно слезились. Он ничего не видел, но шлепал ладонями по грязному полу - пытался найти хоть какое-нибудь оружие. Подвинув ему пистолет Салмана, я мысленно посоветовал:

   - Вспомни, что говорил один полискарь, когда княжич по дурости на солнце смотрел, а потом чуть не ослеп: "Самолучшее средство - поссать на тряпочку и к глазам приложить". Не стесняйся, здесь все свои. Тем, что за этой железной дверью, не до тебя.

   Никита остолбенел. Изумление стерло гримасу боли на грубом лице. В дымке смутных воспоминаний он вспомнил иного себя.

   - Кто ты? - спросил он, пересчитывая патроны в обойме, - Почему мне помогаешь? Я не верю в разную чертовщину.

   В нем проснулся и победил бравый спецназовец. Он отбросил чужое прошлое, как пустую обойму, как нечто, мешающее ему выжить и победить.

   - Кто ты? - еще раз спросил он, но уже с затаенной угрозой.

   - Я? - как и все сущее - игра света и тени на экране бесконечной вселенной.

   - Ты, что ль, Мордоворот?

   - Ну, я.

   - А по виду не скажешь!

   Сашка обернулся на голос. Но лишь со второй попытки зацепился глазами за его обладателя. Где-то внизу блеснули две золотые фиксы. Маленький человек улыбался:

   - Давно ждешь?

   - Да нет. Пять минут как приехал.

   - Ну и добре. Сейчас до места рванем. - Коротышка присвистнул и лихим кандибобером вывернул руку. Там где надо, этот жест восприняли верно. От стихийной автостоянки важно отпочковалась белая "Ауди" и мягко причалила рядом с рукой.

   - Шо, Амбал, встретил сродственника? - Водитель, по виду типичный куркуль, улыбался всем ртом. Эта улыбка сдержано отливала благородным металлом.

   Сашка подумал, что вопрос обращен к нему, но решил промолчать, чтоб по дурости не попасть в неловкую ситуацию. И правильно сделал.

   - Все клево, Парашютист, поехали! - цыкнул сквозь зубы маленький человек и хлопнул Мордана по почкам. Хотел, наверное, по плечу.

   Удар был довольно болезненным. Сашка поморщился, но опять промолчал и послушно скользнул в раскрытую заднюю дверь.

   В салоне царили уют и прохлада. Негромко играла музыка. В мягком свете приборной доски над головой у водителя проступил его жизненный лозунг в виде клише на прозрачной пленке: "Лучше пузо от пива, чем горб от работы!"

   Сашка удобно откинулся на мягком сидении. Тот, кого называли "Амбал", пристроился рядом, потянул его за рукав и негромко сказал на ухо:

   - Только Черкесу не говори, что пришлось меня ждать. Я, блин, не утерпел, за куревом отлучился.

   Мордан согласно кивнул.

   - Поздно уже, - на пару порядков громче продолжал коротышка, - Черкес все дела решает на свежую голову. Куда мы сейчас рванем: в сауну или сразу на хату?

   - Если будет хорошее пиво, можно и в баньку.

   - Пиво будет. А бабы?

   - Что бабы?

   - Каких ты предпочитаешь: блондинок, брюнеток, помоложе, постарше?

   Сашка расхохотался:

   - Такие мочалки что нравятся мне, встречаются только на русском Севере. И то очень редко. А у вас на Дону их и с ментами не сыщешь.

   - Это что ж за мочалки такие? - обиженно крякнул "куркуль" и дал по газам. Было видно, что ему, краеведу и патриоту, очень обидно за родную Ростовскую область. Уж что-что, а по части баб...

   - Негритянки, или эти... которые чукчи? - выдвинул версию коротышка, - так и у нас есть такие: В РИСИ и, опять же, в РИИЖДе...

   - Негритянки, мулатки, японки... какая разница, мужики? В бабах не это главное!

   - А что же??? - хором спросили представители донского казачества.

   Интрига, похоже, достигла своего апогея.

   - Главное, - с чувством сказал Мордан, - чтоб была у нее крутая русская задница, широкая, как мечта: в тридцать шесть сдвоенных кулаков.

   Амбал механически сдвоил ладони, сжал кулаки. Потом положил их на спинку сидения, что-то в уме прикинул и взорвался гомерическим хохотом.

   - Таких не бывает, - выдавил он сквозь слезы.

   - Знаю, что не бывает, - грустя, согласился Мордан, - а знаешь, как хочется?

   - Молодца! Ай, молодца! - трясся всем телом куркуль. Его необъятный живот, квадратный, как запаска парашютиста, выпрыгнул на баранку и всячески выражал свое одобрение...

   Прощай, Сашка, - подумалось мне, - я оставляю тебя надолго. Кажется, началось...