1. Дэжавю

Где-то в середине девяностых годов я зачем-то купил себе 21-ю Волгу выпуска 1967 года. Она блестела свежей краской и никелем. У неё всё было родное и мотор, и коробка, и даже резина на колёсах. Самое изумительное - диван передних сидений, который можно было разложить в виде огромной кровати. И сладковатый запах в машине тот самый, из детства. Так пахло даже в замызганных такси, возивших меня на вокзал, для поездки в Тулу.

Машина пришла от какого-то очень аккуратного деда из Чехословакии. Ретро, коллекционная машина и очень не дорого. Единственный недостаток - ярко зеленый цвет, в такие цвета на заводе эти машины не красили.

Любого другого человека, взявшего эту машину, я бы понял легко, но мне самому её брать было очень удивительно. Прежде всего потому, что я с детства не любил эту модель из-за лягушачьего внешнего вида и вечной расхлябанности. Не знаю еще почему, но не нравилась она мне. И вдруг купил по какому-то минутному капризу.

Я бы не стал и упоминать об этом случае, мало ли мы в жизни делаем ненужных покупок, но эта связана с очень важным для меня открытием. Именно, благодаря странной ненужности, она позволила мне поймать дэжавю.

У подавляющего большинства людей, если не у всех, периодически случаются дэжавю. Еще одно, из них, из наиболее сильных в моей жизни, я опишу чуть позже. А что это такое, вообще, дэжавю? Большинство скажет, что это мимолетное видение или случайное ощущение того, что вот это мгновение уже было, что ты уже попадал в эту ситуацию.

Игра мозга, дескать.

Вот с этого момента, разрешите мне не согласиться с большинством. Вот тут я поймал его, это дэжавю, за хвост. В этот раз это не было легким, хотя и смущающим душу впечатлением. Это было мощным захватывающим потоком. Чтобы пояснить, мне нужно вернуться на пару лет назад, когда мне приснился странный сон: я еду за рулем 21-й Волги зеленого цвета, выезжаю на Дмитровское шоссе у Нижних Лихобор, останавливаюсь, пропуская троллейбус, слева от меня стоит гаишник и две машины, его и еще одна почти черная (сероватая от пыли). Сон этот запомнился мне с одной стороны, потому, что был очень ярким и, проснувшись, я видел это всё некоторое время, а с другой стороны совершенно несуразным - никогда я так вот не ездил на 21-й Волге и не нравится она мне, поэтому не возьму я её никогда. И долго я еще вспоминал этот сон и плевался, что не может такого быть.

И вдруг теперь я еду за рулем 21-й Волги зеленого цвета, выезжаю на Дмитровское шоссе у Нижних Лихобор, останавливаюсь, пропуская троллейбус, слева от меня стоит гаишник и две машины, его и еще одна почти черная в пыли. Это явление состоялась в малые доли секунды. Я всё это увидел и вспомнил в деталях. Рядом со мной стоял тот же гаишник из сна и та же запыленная 24-ка. И троллейбус был тот же, и люди в троллейбусе - во сне их я успел хорошо рассмотреть.

Так что же это такое? дэжавю? Игра мозга? Какой к черту мозг за два года до основного события может так порезвиться? Глупости всё это! Это что-то другое.

Какие выводы можно сделать из такого вот события? Очень много можно сделать выводов, но не сразу, потому что мы не готовы к кардинальным выводам, рушащим наши представления о жизни в целом. А я тогда, как многие другие, имел твердую философию, свою, отличную от других, но не выходящую за рамки привычных всем взглядов. То есть, выходящую, конечно, но не так далеко. Я частично признавал индийскую Сансару с её реинкарнацией. Представлял себе имеющими души не только людей и животных но и, скажем, планеты. Души космических тел я представлял себе богами в небесной иерархии высших существ, а человека промежуточным звеном в этой иерархии между животными и богами.

Кроме того, в своей философии я объединял религиозную и научную картины возникновения мира: развитие планеты Земля я видел циклическим, состоящим из ряда глобальных катастроф, с полным возрождением до высшей стадии развития науки и техники, согласитесь, это парадоксально объединяет мысли фантаста Ивана Ефремова или Рея Бредбери с высказываниями библейского Экклезиаста о том, что всё уже было и ничего нового не будет.

Тогда примерно я начал писать роман «Судный день» на эту тему. Главный герой у меня в состоянии клинической смерти попадал на тот свет и узнавал многое о своих предыдущих жизнях, в том числе, о последней всемирной катастрофе. В конце книги он нашел столицу Атлантиды в Антарктике и... впрочем, не буду рассказывать, может, я этот роман еще опубликую, хотя вряд ли.

Дело в том, что я потерял мотивацию к обнародованию романов. Что я имею в виду под мотивацией? Для чего люди тратят время на написание всяческой ерунды и нервы для её напечатания? Прежде всего, для славы, почета и уважения со стороны окружающих и благодарных потомков. Сегодня я в это не верю и даже более того. Всё это прах и суета. Для денег? Чтобы хоть как-то прилично жить писательством, мало попасть в струю, надо еще писать ежедневно страниц по 10—20 - я этого не могу и не хочу.

Самой главной мотивацией для меня лично было то, что я хотел раскрыть людям глаза на что-то им неизвестное. Я думал тогда, что одной или серией книжек можно изменить взгляды людей на жизнь и, тем самым хоть немножечко изменить мир в лучшую сторону, но сейчас я совершенно точно знаю, что это всё чушь собачья. Ни какой книжечкой и даже книжищей мир не изменишь.

Но тогда еще мотивация была, благодаря особенностям внутренней философии.

Что еще оригинального было в моей философии? Самое интересное - взгляд на теорию познания. В чем главное заблуждение существующих теорий в этой области?

Большинство считают, что прирост знаний о мире дает только наука. Эта самая Наука исследует всё, ставит эксперименты, записывает результаты, накапливает их, делает выводы и так далее. В конечном счете, огромная свалка этого мусора и составляет сумму общечеловеческого познания. На мой взгляд, эта позиция совсем не выдерживает критики. Во-первых, большинство так называемых научных теорий - всего лишь набор ничем не подтвержденных гипотез, то есть предположений, запакованных в специально непонятную терминологию, придающую им умный вид. Предположения в свою очередь делаются после упрощения ситуации, путем введения постулатов.

Постулаты это особенно интересное явление. Когда мы в средней школе изучаем геометрию нам объясняют вроде бы что это такое. Нам говорят, что есть теоремы, которые надо доказывать и есть аксиомы (или постулаты), которые доказывать не надо, потому что и без этого всё хорошо. И подавляющее большинство людей так и считают всю оставшуюся жизнь, что эти постулаты (аксиомы) незыблемы и справедливы априори. На самом деле, это совсем не так, потому что большинство жизненных задач имеет кучу неизвестных, а, как раз, вместо неизвестных и подставляются постулаты.

Представим себе, что нам нужно решить уравнение с пятью неизвестными. Это заведомо невозможно - такие уравнения не решаются. Что мы делаем? Объявляем четыре неизвестных из пяти постулатами и назначаем им произвольные значения. И всё становится замечательно - уравнение решено. Все довольны, все смеются. Правда же, смешно?

А ведь так поступают ученые в 99 случаях из 100. В области точных наук это не сказать, чтобы очень заметно, но возьмите биологию, историю, наконец, там этого просто нельзя не заметить.

В результате, современная наука, безапелляционно заявляя, что белых пятен в познании почти совсем не осталось, не знает, на самом деле, многих, самых элементарных, казалось бы, вещей. Например: она не знает, что находится внутри планеты Земля, не знает, почему не гаснет Солнце, не знает, как работает человеческий мозг. Да что там, даже в узко практических вопросах хватает преогромнейших дыр. Наука достигла грандиозных успехов в разнообразной электронике, не зная при этом, что такое ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ ТОК. Это так и есть, уверяю вас.

Если кто-то в этом, всё-таки, сомневается, объясню на примере. Представьте себе, что в некоих сферах проходит научный диспут, ученый академик Комар спорит с профессоршей Мухой о внутреннем устройстве человеческого тела. По внешнему устройству у них полное согласие, за исключением, может быть, малоизученных зарослей волос и всё время закрытых промежностей. А вот внутреннее устройство вызывает постоянные споры. Академик Комар на основании данных систематического бурения в разных точках тела утверждает, что внутри человек полностью заполнен кровью, где не вставишь хоботок в скважину, везде кровь. Молодая профессорша Муха обоснованно возражает, ведь действительно, на поверхности тела систематически возникают вулканические образования темно красного цвета, из которых, в конечном счете, извергаются потоки желтоватой густой жидкости под названием гной. Отсюда Муха выводит новую, революционную теорию: кровь, на самом деле, это лишь смазка поверхностного слоя, а в глубинных слоях человек заполнен гноем и только гноем. Научной общественностью теория проф. Мухи признана прогрессивной и заслуживающей доверия.

Разве не так у нас изучается устройство Земли? Нас уверяют, что внутри Земля заполнена раскаленной магмой, а кто и где её видел эту магму, кроме как в вулканических извержениях? А представления о ядре еще бестолковей. Ядро у Земли появилось, когда ученые вычислили массу нашей планеты по формуле тяготения Ньютона. Эта масса оказалась так велика, что этого просто не может быть. Для того чтобы убрать несоответствие логике, в середину Земли вставили фантастически тяжелое ядро и всем стало хорошо. Это как? Вставить в Землю непонятное ядро можно, а подвергнуть сомнению формулу тяготения нельзя? или хотя бы область её применения не распространять в космических масштабах?

То же самое, касается массы Солнца и процессов, происходящих там. Нечто подобное можно сказать о «теории» Дарвина и о многих других. А ведь нам неучам весь этот бред преподносится, как истина в последней инстанции.

Кому это будет интересно, я вернусь к этим вопросам позже, а сейчас только скажу, что в описываемые мной поры я придумал для себя теорию трех способов познания мира. В какой-то момент мне стало совершенно ясно, что искусство и религия являются такими же

способами познания мира, как и наука, ничуть не в меньшей степени. Но об этом поговорим потом.

Одним словом, тогда я верил в то, что изложив в художественной форме свои научные и религиозно-эзотерические взгляды, смогу повлиять на людей, заставить их по-другому взглянуть на мир. И конечно, опять взялся за перо. Пером, правда, уже была клавиатура компьютера.

Но это потом, а сначала о выводах, которые с такой философией я мог сделать из моего открытия в области дэжавю.

Ну, во-первых, вывод, от которого просто нельзя отмахнуться: предсказания будущего, как общие, так и довольно точные, вполне возможны. Во-вторых, мир устроен совсем не так просто, как это кажется.

И всё, собственно, дальше я не смог двинуться, потому что, если бы я двинулся дальше, моя философия полетела бы к чертовой матери, а она казалась мне такой стройной и убедительной. И, как любой другой человек, даже, не побоюсь этого слова, ученый, я отмёл или просто не захотел видеть естественных последствий такого знания. Обманывая сам себя, я сделал вид, что ничего особенного не произошло. Хотя и забыть этого момента мне не удалось уже никогда.

//__ * * * __//

В первой книге я вам рассказывал о Внетелесных путешествиях (сокращенно ВТП), о резиновом времени, о том, что чуть не покончил с собой, когда узнал о внешнем воздействии на человека, но это были еще цветочки, причем цветочки приятные. Ну как же, смерти нет - есть переход в другой мир; наблюдает за нами кто-то типа ангела хранителя, ну и что? Обо всём этом я и раньше догадывался, не только читая эзотерику, но и чувствуя иногда стороннее воздействие. Мне кажется только очень нечуткий человек, дожив лет до пятидесяти не чувствовал никогда на себе необъяснимого стороннего воздействия. Поэтому, что из этого могло особенно так уж задеть мой внутренний мир, чтобы вышибить меня из колеи? Да ничего, всё это могло только укрепить меня в прежних мнениях.

Хуже всего получилось с воспоминаем о дэжавю. Вот здесь уже пошли ягодки. Первоначально я остановился в своих выводах о дэжавю на том, что предвидение будущего вполне возможно и, что всё не так просто, как кажется. И еще напомню само событие: «я еду за рулем 21-й Волги зеленого цвета, выезжаю на Дмитровское шоссе... Я всё это видел во сне года за два до этого и теперь вспомнил в деталях. Рядом со мной стоял тот же гаишник из сна и та же запыленная 24_ка. И троллейбус был тот же, и люди в троллейбусе - во сне я их успел хорошо рассмотреть».

По-настоящему осознать всю глубину события я смог только после ВТП. Главный ужас одной только возможности дэжавю состоит в том, что это подвергает сомнению саму свободу человеческой воли полностью и во всем её объеме.

После ВТП у меня пелена упала с глаз. Я понял реальное значение этого явления. Понял сразу, одномоментно. Это можно понять только в аналоговом режиме - в цифровой человеческой речи выразить такую массу информации почти не возможно, но я попробую, хотя бы частично.

Во-первых, видел я это не во сне, а в сновидении, а между этими понятиями слишком большая разница. Простой человеческий сон, даже «управляемый сон» - это что-то вроде художественного кинофильма, в котором ты сам выступаешь соавтором сценария и актером, а сновидение - это документальное кино, это другая реальность, смещенная по

времени или нет, неважно, потому что время в другой реальности не имеет значения. В одном из сновидений, например, я видел себя в прекрасном мундире изумительного изумрудного зеленого цвета за большим столом в богатом дворце - это было явно из прошлого, хотя до сих пор не могу определиться какого. А можно попасть и в будущее и точно так же не понимать, что это твоё будущее.

Не знаю, как узнавали об этом Нострадамус и Вольф Мессинг, но у меня пока единственная возможность это определить наверняка - повторно увидеть это уже в «реальной» жизни, то есть совместиться с тем, что ты уже однажды пережил, побывать опять там, где уже был, то есть окунуться в дэжавю.

Во-вторых, это вовсе не единичный случай. Я расскажу еще в этой книжке о дэжавю на ТСФ. Там было конечно гораздо проще, хотя очень неприятно было почувствовать совмещение двух себя - одного настоящего, а другого прошлого, но большой точности совпадения заподозрить было бы трудно. Ну действительно, какая-то маленькая лаборатория, ну три женщины за приборами. Плюс-минус по времени очень велик. Эти приборы находятся здесь уже много лет, ремонт помещения не делался никогда, да и женщины уже не один год стоят тут в этих же позах изо дня в день. Совсем другое дело там - на Дмитровке. Увиденное мной сочетание людей и предметов одномоментно, как картинка в калейдоскопе. Тряхнешь им еще раз - и всё опять поменялось. Слишком много нестационарных предметов и слишком много людей, чтобы ошибиться. Я точно попал второй раз в одну и ту же точку пространства и времени.

Ну хорошо, пусть даже я ошибаюсь или выдумываю, но многие предсказания Нострадамуса сбылись. Вольф Мессинг предсказал массу событий и это задокументировано, в частности, говорят, он еще в 43 году точно предсказал Сталину дату окончания войны! Сталин прислал ему телеграмму с благодарностью за это 9-го мая 1945 года. А значит, что-то привело к этому. Что-то знало, что будет именно так, минута в минуту. А перефразируя Толстого: если есть хоть что-то, управляющее действиями людей, то не может быть свободной воли, ибо воля людей должна подлежать необходимости. Если есть хоть одно точно исполнившееся предсказание, то вся остальная жизнь должна быть подчинена этому.

А теперь, не спеша, поэтапно двинемся к выводам.

Сначала уже точная цитата из Л.Н. Толстого. Эпилог «Войны и мира». Я, если вы помните, перечитываю эту книгу каждый год, поэтому его мысли пришли мне в голову тут же.

Он пишет:

«Узнав из опыта и рассуждения, что камень падает вниз, человек несомненно верит этому и во всех случаях ожидает исполнения узнанного им закона.

Но узнав так же несомненно, что воля его подлежит законам, он не верит и не может верить этому...

Всякий человек, дикий и мыслитель, как бы неотразимо ему ни доказывали рассуждение и опыт то, что невозможно представить себе два поступка в одних и тех же условиях, чувствует, что без этого бессмысленного представления (составляющего сущность свободы) он не может себе представить жизни. Он чувствует, что, как бы это ни было невозможно, это есть; ибо без этого представления свободы он не только не понимал бы жизни, но не мог бы жить ни одного мгновения.

Он не мог бы жить потому, что все стремления людей, все побуждения к жизни суть только стремления к увеличению свободы. Богатство - бедность, слава - неизвестность,

власть - подвластность, сила - слабость, здоровье - болезнь, образование - невежество, труд - досуг, сытость - голод, добродетель - порок суть только большие или меньшие степени свободы.

Представить себе человека, не имеющего свободы, нельзя иначе, как лишенным жизни».

Для чего, собственно, я привел здесь эти слова? Я решил поговорить со Львом Николаевичем, потому что мне самому не хочется возвращаться к старой философии, а нужно. Лучше собеседника для этого, чем Толстой я просто не могу найти.

Итак, главное для человека это чувство внутренней свободы. Мы всегда стремимся к наибольшей свободе. Некоторые даже «выдавливают из себя раба» по капле. Мы осуждаем сталинизм и всякую деспотию, мы не хотим идти в армию рядовыми солдатами, тем более садиться в тюрьму. Свобода нам дороже всего. Не возражаю, но сам же ЛН говорит, что, на самом деле, эта свобода сильно ограничена всегда и везде:

«... представление наше о свободе и необходимости постепенно уменьшается и увеличивается, смотря по большей или меньшей связи с внешним миром, по большему или меньшему отдалению времени и большей или меньшей зависимости от причин, в которых мы рассматриваем явление жизни человека.

Так что, если мы рассматриваем такое положение человека, в котором связь его с внешним миром наиболее известна, период времени суждения от времени совершения поступка наибольший и причины поступка наидоступнейшие, то мы получаем представление о наибольшей необходимости и наименьшей свободе. Если же мы рассматриваем человека в наименьшей зависимости от внешних условий; если действие его совершено в ближайший момент к настоящему и причины его действия нам недоступны, то мы получим представление о наименьшей необходимости и наибольшей свободе».

Понимаете суть этого рассуждения? Он говорит здесь о том, что мы непроизвольно воспринимаем прошлое, как неизбежность, как свершившийся факт. Понимая ограниченность своей свободы в прошлом, мы спокойно смиряемся с этим, но в настоящем и будущем продолжаем считать себя совершенно свободными и вольными совершать те или иные поступки по собственному произволу. Нонсенс. Это же не свобода, это иллюзия свободы. И далее:

«Но ни в том, ни в другом случае, как бы мы ни изменяли нашу точку зрения, как бы ни уясняли себе ту связь, в которой находится человек с внешним миром, или как бы ни доступна она нам казалась, как бы ни удлиняли или укорачивали период времени, как бы понятны или непостижимы ни были для нас причины, - мы никогда не можем себе представить ни полной свободы, ни полной необходимости.

Но даже если бы, представив себе человека, совершенно исключенного от всех влияний, рассматривая только его мгновенный поступок настоящего и не вызванный никакой причиной, мы бы допустили бесконечно малый остаток необходимости равным нулю, мы бы и тогда не пришли к понятию о полной свободе человека; ибо существо, не принимающее на себя влияний внешнего мира, находящееся вне времени и не зависящее от причин, уже не есть человек.

Точно так же мы никогда не можем представить себе действия человека без участия свободы и подлежащего только закону необходимости».

Совершенно справедливо Толстой говорит здесь не о реальном положении вещей, а лишь об ощущениях человека. Но эти ощущения и составляют наши представления об истинности всего сущего, хотя это и не так.

«... если бы даже, допустив остаток наименьшей свободы равным нулю, мы бы признали в каком-нибудь случае, как, например, в умирающем человеке, в зародыше, идиоте, полное отсутствие свободы, мы бы тем самым уничтожили самое понятие о человеке, которое мы рассматриваем; ибо как только нет свободы, нет и человека. И потому представление о действии человека, подлежащем одному закону необходимости, без малейшего остатка свободы, так же невозможно, как и представление о вполне свободном действии человека».

Ну, и об истории человечества:

«Если воля каждого человека была свободна, то есть что каждый мог поступить так, как ему захотелось, то вся история есть ряд бессвязных случайностей.

Если даже один человек из миллионов в тысячелетний период времени имел возможность поступить свободно, то есть так, как ему захотелось, то очевидно, что один свободный поступок этого человека, противный законам, уничтожает возможность существования каких бы то ни было законов для всего человечества.

Если же есть хоть один закон, управляющий действиями людей, то не может быть свободной воли, ибо воля людей должна подлежать этому закону.

В этом противоречии заключается вопрос о свободе воли, с древнейших времен занимавший лучшие умы человечества и с древнейших времен постановленный во всем его громадном значении».

Слишком малое количество людей читает вторую часть эпилога к «Войне и миру». Многие вообще никогда не читали и всю эту книгу, отвращенные гадким преподаванием литературы в школе. Если вы не читали, забыли или не очень понятно, о чем здесь говорит ЛН, я поясню.

Цель его философских отступлений в книге - прояснить роль ярких личностей в трагических событиях того времени, прежде всего Наполеона, Александра Первого, Кутузова и других. Для лучшей иллюстрации своих мыслей, Толстой уподобляет общество действующему войску, а войско - пирамиде, где в основании, в самой широкой части, находится большое количество солдат, чуть повыше, меньшее количество офицеров, еще выше, совсем уж небольшое количество генералов, а на самой вершине -полководец, якобы руководящий всем этим. Причем, чем ближе к вершине, тем меньше свободы. Почему? Да потому, что исторические события, такие как война 1812 года, Бородинское сражение и проч. предопределены и не могут не состоятся. Исход их тоже предопределен. Толстой доказывает это остроумно и интересно, я не буду пересказывать всего полностью, если интересуетесь - перечитайте.

Сейчас, правда, большинство людей не разделяют этого мнения, считают, что все жизненные события случайны; случайно на Земле появилась жизнь, потом динозавры случайно эволюционировали в человека ну и так далее. Если вам так удобней и легче живется, пожалуйста, можете продолжать придерживаться этого мнения. Я лично разделял мнение Толстого. Я представлял себе жизнь, чем-то вроде дырчатого куска сыра, у которого есть вход (рождение) и выход (смерть). Эти точки фиксированы и предопределены. Еде-то там, в глубине есть еще контрольное точки, которых тоже не минуешь, но остальной путь человек выбирает сам.

Представьте себе, входим мы в свой тоннель и двигаемся до первой развилки. Тут уже нужно принять решение - налево или направо? А развилок много и на каждой нужно

решать, направо, налево или назад? При этом я верил в судьбу и считал, что некоторых заданных точек не минуешь, тем более последней - туда придешь точно в назначенное время.

Такой вариант развития жизни как раз иллюстрирует неопределенное соотношение случайного и необходимого, предопределенности и свободы выбора. В толстовской пирамиде я занимал среднее положение и, по теории, имел вполне достаточно степеней своды, и был вполне счастлив. Мог купить машину не очень дорогую, без лишних понтов, поехать на ней, куда захочу и вообще... до тех пор, пока не понял, что это всё одна видимость. Нет никакой свободы, совсем нет!

Давайте пойдем логическим путем, без всякой мистики. Я попал в некую точку во времени и пространстве заранее, за два года до этого предопределенную в моем же сновидении. Что в этом такого уж страшного? Может быть, это контрольная точка из моего сыра? Хотя странно, если б это был первый день на новой работе, как прошлый раз в лаборатории или это была бы свадьба, экзамен, ну хоть сколько-нибудь примечательное событие, тогда было бы понятно, а так? Но это еще полбеды, есть определенная вероятность случайности. А гаишнику ведь тоже за два года до этого тоже было назначено служить в ГАИ и стоять здесь со своей машиной, и мужику с запыленной Волги тогда еще суждено было быть остановленным этим гаишником. Предположим, даже после этого остается еще призрачная вероятность случайности, а что делать с водителем троллейбуса и десятком пассажиров, которых я запомнил в лицо? А сам троллейбус тоже ведь не мог попасть в аварию или быть списанным за это время.

А парень, что продал мне мой зеленый раритет, был обязан поехать в Прагу за богемским стеклом, и старый чех там обязан был продать ему свою гордость. Что? это я им всё это назначил? игрой своего мозга?

И дорожные рабочие не могли не отремонтировать асфальт на Дмитровке. Не могла начаться мировая война и никакая другая всемирная катастрофа, потому что в этом случае встреча всех этих людей на этом перекрестке была бы совершенно невозможна. Спросите любого математика, осталась ли хоть мизерная доля вероятности случайного развития событий? И он вам скажет - нет! Абсолютный ноль!

Следующий логический шаг понятен? Если для перечисленных мной двадцати человек нет ни малейшего свободного выбора, то его нет и для всех остальных. Для всего мира! Причем это касается не только человечества. Я ведь не мог не взять себе собаку, а собака за это время не могла от меня убежать. У меня в квартире не могли не завестись тараканы, иначе бы я не повез в ремонт микроволновку. Ну ладно, это всё от меня до последнего тараканчика живые существа. А «неживая» природа?

У Божка в это время сгорел дом в деревне. Он не мог не сгореть, потому что Божок без этого был бы другим человеком с другими поступками, а дом не мог бы загореться, если бы в него не ударила молния. А что это значит? Значит, над домом не могла не появиться грозовая туча, причем секунда в секунду, точно в назначенное время.

Вдумайтесь в то, что это означает в общем виде - запрограммировано всё, не только человеческие жизни, но и так называемые явления природы, как органические, так и неорганические.

Матрица! Стопроцентная предопределенность!

Теперь понимаете, чего мне больше всего захотелось сделать, когда я это всё понял и осознал? Мне захотелось застрелиться! Уничтожить себя, исполнить мысль Толстого: нет свободы, нет и человека!

И знаете, почему я не застрелился? Оружия у меня полно.

Простая логика - не судьба! Матрицей это событие не предусмотрено.

Но еще год, примерно, мне было очень плохо. Усугублялось это еще тем, что поделиться таким знанием практически ни с кем не возможно, всё приходится носить в себе. Я пытался рассказать самым близким, но видел, что это бесполезно. Они непроизвольно прятались, закрывались от такого знания. Для того чтобы такое знание принять нужно быть более или менее подготовленным.

Потом я начал писать книгу и мне стало легчать. К концу этой работы надеюсь успокоиться совсем. В конце первой книжки я говорил о свободе после получения приказа. Это тоже свобода. Понятие свободы совсем неоднозначно. Надеюсь к этому понятию еще вернуться.

А к Вам, мой дорогой читатель, у меня предложение, не отвергать с порога рассуждения, изложенные в этой главе, и не считать сразу автора сумасшедшим, а порассуждать на предложенную тему чуть позже, отложив книжку в сторону. Представьте себе, что Вы предсказатель, Вольф Мессинг. Вы увидели и предсказали какое-то событие, а года через два-три оно сбылось во всех деталях и подробностях. Какие из этого можно сделать выводы?

Если ваши выводы будут отличаться от моих, я не обижусь.

 

2. С понедельника - новая жизнь

Если вы приступили к чтению второй книжки, значит, вам еще не надоело читать моё правдивое повествование.

А почему, собственно должно надоесть? Смотрят же люди пятисотсерийные сериалы, да еще и обсуждают между собой, выйдет ли из больницы какая-нибудь Марианна после выкидыша? и возьмут ли её теперь замуж? И как посмотрит её отец Хулио на небогатого жениха?

А ведь это же всё - досужие вымыслы, а я вам пишу чистую правду. К тому же, у меня есть благородная цель - рассказать вам о необычайных случаях из моей жизни и разъяснить их смысл. Но, чтобы вы верно поняли значение этих событий, вы должны посмотреть на них как бы моими глазами и увидеть их в контексте общего течения времени. А для этого вы должны прожить вместе со мной хотя бы малую часть моей жизни.

Любая человеческая жизнь построена по законам классической трагедии, в ней всегда можно увидеть некоторую экспозицию - это условия жизни, родители и ближайшее окружение. Имеется много сюжетных линий: карьерная, любовная, духовная, наконец. Причем этих линий много. Однолюбы попадаются редко.

И духовное развитие затаскивает нас то в одну, то в другую сторону. Кульминаций в жизни много и они никогда не совпадают друг с другом. Согласитесь, трудно себе представить, чтобы карьерная кульминация совпала со столь же пиковой духовной составляющей, да и любовные взлёты, возникая, заглушают всё остальное.

А конец всегда трагичен. Конец у всех один, как говорят.

А я в этом сомневаюсь. Пойдемте со мной, мой читатель, и я вам покажу, что степень трагичности конца зависит от развязки, которую мы сами себе устраиваем.

Мы переехали на новую квартиру перед самым Новым годом, и встречали праздник,

сидя на стопках книг у журнального столика. Несмотря на все неудобства, мы были вполне счастливы.

Наш новый дом был на самом конце города - из окон просматривалась кольцевая автомобильная дорога. Дом в народе называли Китайской стеной, потому что мы, из последнего подъезда садились в трамвай на первой остановке от конечной, вторая остановка была в середине дома, а жильцы из первого подъезда садились только на следующей. Наш дом закрывал целый квартал только что выстроенных домов, за которым начинался Алешкинский лес. Мы ходили в этот лес кататься на лыжах, а летом - просто гулять, тогда там еще были грибы и ягоды. Чуть дальше, за конечной шестого трамвая, если пройти мимо деревни Андреевки, был старый и очень приятный для прогулок парк Шмидта, где снимали «О бедном гусаре.». Между Шмидтом и Алешкинским лесом уцелел еще большой яблоневый сад. Одним словом, красота!

Но нужно было устраиваться на работу. Я перебрал несколько вариантов более ли менее рядом с домом и остановился на самом денежном варианте - Трикотажной фабрике. Это была образцово-показательная фабрика. Устроиться туда на ИТРовскую должность можно было только по блату, звоночек естественно сделали через мать. Я не думал, что на гражданке можно получать денег столько же, сколько в армии, разве можно было отказаться? Хотя.

Я увольнялся из армии, собственно, для перехода на службу в КГБ, но на мое место уже взяли другого, мне, правда, предложили в кадрах варианты, которые не устраивали уже меня. Одним словом, не сложилось.

Когда я пришел знакомиться с руководством фабрики, директрисы не было на месте. Принимала меня главный инженер, милейшая женщина. Она предложила мне поработать старшим инженером по научной организации труда, нарисовала мне кучу проблем, которые нужно срочно решать, и я загорелся. Я тогда еще не знал, что НОТ очень непрестижная работа, котируется ниже, чем инженер по ТБ или пожарник. Но всё зависит от человека, и я сумел немного приподнять этот самый престиж, расширив по собственной инициативе круг своих обязанностей. За это, правда, я получал на орехи, но это было уже позже, а в самом начале я был полон энтузиазма и радужных надежд. Хотя, я, наверное, отказался бы сразу от этой работы, если б на работу меня принимала директриса.

Когда она вернулась из отпуска или с больничного, я не помню, и мы, в конце концов, с ней познакомились, я понял, что работать с этой женщиной будет весьма не просто. Первоначально я думал, что она обижена на то, что из министерства позвонили не ей, но потом понял - такая спонтанная взаимная антипатия, какая была у нас с нею, встречается не часто и имеет какую-то мистическую природу. Она методически, за редким исключением, отвергала все мои предложения о нововведениях, которыми я тогда просто бурлил, и вообще, всячески пыталась поставить на место. Мне говорили, что за глаза она отзывалась обо мне весьма лестно, но при личных столкновениях взаимная неприязнь всегда брала верх, пока мы с ней не разругались окончательно, после чего я ушел работать в цех, чтобы не посещать директорские совещания.

Если б я встретился с ней сразу, скорей всего я понял бы, почувствовал эту неприязнь и отказался бы от работы, но этого не произошло, и я проработал на фабрике около четырех лет. Наверное, тоже - Судьба.

В первые дни нового года, я услышал какое-то шевеление у соседей по квартире и вышел на площадку. Соседская дверь была распахнута настежь, и в глубине квартиры я увидел невысокого росточка майора с интересом разглядывавшего стены и потолки. Я поздоровался и зашел в его квартиру. Познакомились. Звали его Котик, он преподавал китайский язык в институте военных переводчиков. Я ему сообщил, что уже не первого соседа китайца имею, спросил, не знавал ли он ЮПК, нашего соседа по Песчаной, оказалось что слышал о нем, но в живых не застал.

В это время появилась моя жена. Во, говорит, а планировка-то как у Мартыновых. Котик оказался памятливым - потом, при каждом удобном случае, например при покупке дивана или стиральной машины он говорил, что диван этот или что-то еще «прям как у Мартыновых».

У Котика была жена и двое девочек. Довольно быстро они тоже заселились.

Заселялись они, как и мы, с поломкой лифта, ношением денег в диспетчерскую. Это была игра. Как на похоронах люди не жалеют денег на досадные мелочи, так и при переезде эти деньги уже приготовлены на премию грузчикам, на поломку лифта, на то, чтоб подмазать подделать. Единственно что, лифтер мог бы сам приходить за деньгами, а то, выставят дежурного и, как только подходит машина с мебелью, выключают лифт, а сами прячутся в диспетчерской. Найди её еще, эту диспетчерскую.

Нам всем «под большим секретом» дядя Ваня, за отдельную плату, поменял радиаторы отопления, за отдельную же плату мы получили особенную плиту. Газа в доме не было -плиты выдавали электрические. К этой электроплите мы долго не могли привыкнуть. Как-то, я поставил чайник и жду, когда закипит, а он ни бе, ни ме. По простоте душевной, я пощупал ладонью соседнюю конфорку. Это было ощущение! Оказалась, что именно она была включена. Потом, неделю можно было «ходить на дело», отпечатков пальцев бы не оставил. Сгорели.

Наш дом, во всяком случае, наша его часть, принадлежал министерству обороны, и все имели отношение к армии. Соседом снизу, оказался подполковник Мотя, знакомство с которым получилось очень бурным. Мы с Котиками праздновали очередную стадию новоселья, когда в дверь позвонила дама в дорогом халате и в грубой форме заявила, что она соседка снизу, и мы им мешаем отдыхать. Известно, что грубость обычно вызывает только ответную грубость и, через несколько секунд, вместо оскорбленной соседки появился её супруг с претензией надавать нам по шее, за что тут же был чуть-чуть спущен с лестницы, всего на один пролет. В дальнейшем мы, конечно, общались нормально.

В самом начале года я тоже еще оставался частично военным. Я уже не ходил на службу, но офицерское удостоверение и смертный жетон еще не обменял на военный билет, к тому же в милиции потеряли мой паспорт. На некоторые встречи, например по устройству на работу, я ходил в форме. Так солидней, да и поизносился я тогда, в смысле штатской одежды.

Устраивать сына в детский сад я пришел в форме. В пакетике у меня была, конечно же, фанта и кое-что еще из олимпийских наборов, которых при увольнении мы получали мешками. Молодая заведующая, краснея, сообщила мне, что мест в саду нет, но лично мне она отказать не может.

В форме же я поехал сдавать охотминимум. Дело в том, что мы с Набатом подали заявления в центральный Военохот, что на Смоленской площади, и идти туда в гражданке казалось неправильным. В пакетике с собой у нас было. Кто угадает с трех раз? Фанта, конечно, и что-то еще по мелочи. На экзамене мы оба несли какую-то ерунду, но, несмотря на странную серьезность, с которой относятся к этому делу в охотничьих обществах, экзамен у нас приняли и выдали охотбилеты даже без зачета по стендовой стрельбе.

 

3. Охота пуще неволи

Набат задолго перед этим облизывался на охотничьи дела. В те времена охотником стать было не так просто. Нужно было к заявлению приложить две рекомендации от охотников со стажем. В течение года после этого нужно было ходить на охоту без оружия, нарабатывать трудодни по заготовке веников, желудей и проч. По истечении года, кандидат допускался к сдаче экзаменов по стендовой стрельбе и теории охоты вперемежку с биологией дичи и кратким медицинским курсом. Всё вместе это называлось «охотминимум». В армии было вступить попроще, и Набат развернул в этом направлении бурную деятельность. Почему это дело протянулось до зимы? не помню.

Отец Набата (скульптор бессмертного быка на мясном павильоне) изображал из себя страстного охотника. Довольно часто встречаются такие охотники и рыболовы. Они говорят, что, как только появится возможность, они пойдут, и месяц, не отходя, будут сидеть у воды. или поедут в тайгу на охоту. Но возможность предоставляется, и они никуда не едут, и не идут, а продолжают сидеть дома и рассказывать, что если бы.

Так вот, Набат старший не только мечтал об охоте, он еще имел и ружьё, трофейный Зауэр с открытыми курками, но на охоту, конечно не ездил. Они с сыном и уговорили меня купить курковку.

На Соломенной Сторожке (это название улицы в Москве, в районе сельхозакадемии) располагался в те поры маленький, но очень неплохой комиссионный охотничий магазин. Тогда еще в самом разгаре была кампания по легализации охотничьего оружия, и в комиссионках имелся огромный выбор подержанных ружей. Я не помню, в каком году ввели новые правила регистрации оружия, но, во всяком случае, в шестидесятые годы, гладкоствольное ружьё или мелкокалиберную винтовку можно было купить свободно, по предъявлению охотничьего билета.

В городах оружие можно было взять только в специальных магазинах, но в сельской местности, в глубинке, ружья продавались в обычных сельпо. Они лежали рядом с гармошками и балалайками. Потом всё усложнили. Для покупки оружия стали требовать специальных разрешений, а огромное количество оружия уже находившегося на руках в одночасье стало нелегальным. Может быть, что-то хорошее в этих мерах и было, но, во-первых, осталось очень много нелегального оружия, которое из обычного охотничьего инструмента стало криминальным; во-вторых, когда человек приходит покупать топор, с него же не требуют справку из психдиспансера? А топор не мене опасен. И главное -количество убийств ведь после этого не уменьшилось, это количество только растет. Убивает ведь не оружие, убивает человек, и кто его знает, по каким причинам и чьему наущению?

Легализировать ружьё тогда было в принципе не сложно. Для этого нужно было ружье принести в милицию и изъявить желание его зарегистрировать. Объяснения о происхождении оного принимались любые, например, дедушка на чердаке хранил, а я вот только что случайно обнаружил. Но, для того, чтобы стать полноценным владельцем, нужно было иметь охотбилет и все медицинские справки, а это имелось не у всех.

Некоторые вдовы просили оставить им ружья, как память об умершем муже, но, в таком случае нужно было снять бойки (что требует разборки всего спускового механизма), пропилить на станке казенную часть стволов и залить эти стволы металлом, например, расплавленным оловом. Будь на то моя воля, я бы попросил справку из психдиспансера у того, кто это придумал. Впрочем, у наших властей после каждого административного нововведения можно справку требовать. Бог им судья.

Одним словом в комиссионные магазины потек широкий поток ружей от бесправных на то владельцев. Сначала они выставлялись по настоящей цене, потом потихоньку уценивались и, после месячного стояния с ценником «5 руб.», списывались в утиль, т. е. на переплавку.

Я пришел на Соломенную Сторожку, имея на руках заветное разрешение, перебрал все ружья, стоявшие на витрине, и, когда уж совсем надоел продавщице, она провела меня за прилавок, в подсобку. Мама мио! Там оказался огромный штабель, в котором как дрова лежало огромное количество ружей, гораздо больше, чем мог вместить прилавок. В результате я очень быстро взял совершенно непользованное, новенькое в масле ружье БМ, в простонародье «тулка», производства конца пятидесятых годов, почти бесплатно. Я мог бы за ту же цену взять ружье гораздо более престижное, но повторяю, у меня тогда сложилось твердое убеждение в преимуществе курковых ружей, и не только благодаря Набату старшему и младшему. Многие старые охотники предпочитали курковки и даже называли бескурковые ружья «комолыми». /Безрогая корова/ Кстати тулка, была хоть и дешевое, но очень хорошее и надежное оружие, выпускавшееся тульским оружейным заводом много, много лет. Из других видов оружия его можно сравнить разве что с револьвером Нагана.

Я сразу же обзавелся чехлом, патронташем, патронами и всеми необходимыми настоящему охотнику приспособлениями, которые знал еще по своей тульской практике. Но охота была закрыта, и мне приходилось только облизываться, доставая ружьё из шкафа, собирая и протирая его, долгих полгода, пока мне удалось сделать из него первый выстрел.

В августе на той же Смоленке мы с Набатом взяли путевку в Виноградовское охотхозяйство. Хозяйство не самое крутое, не генеральское, но для утиной охоты вполне сносное. К тому же из Тушина мне было удобно туда добираться. Не близко, даже скорей наоборот, но удобно - я садился в метро почти на конечной со своей стороны и ехал под всей Москвой до другой конечной, Ждановской (после смерти Жданова переименовали в Выхина). Там, не выходя на улицу, пересаживался в электричку и до места.

Ездили мы туда потом много раз, но в первый. впрочем, там никогда не было просто и однозначно.

В первый раз мы долго искали указанного в путевке егеря. На основной базе нам рассказали, куда идти и велели не беспокоиться, егерь де на месте, ночевать места хватит и т. п. Мы долго бродили по поселку и, в конце концов, нашли утлую избушку, которой предстояло стать нашим пристанищем. Я, признаться, ожидал от министерства обороны чего-то более приличного, но мы все тогда были не особенно притязательными и быстро успокоились, а напрасно - в доме нас ждала ужасающая картина.

Представьте себе, вы входите в незнакомый дом, а там. весь пол залит кровью, на кровати лежит, не шевелясь, окровавленный мужик. и тишина! Что делать?

Пока мы чесали репы, ситуация изменилась. В дом зашел средних лет, крепкий деревенский парень со светло-русыми волосами ёжиком, приветливо поздоровался с нами, куда-то вывел окровавленный труп, затер кровь с пола и пригласил нас за стол. Ситуация потихоньку прояснилась. Коля, так он представился, был братом егеря, того самого, что был унесен в окровавленном виде. И пояснил, что сам егерь только числится таковым, из-за пристрастия к алкоголю он не способен к работе, и его обязанности исполняет он -брат.

Сам егерь за некоторое время до нашего прихода напился и решил поучить пса, которого мы обнаружили с поджатым хвостом под одной из кроватей. Этот пес жутко не любил пьяных и порвал «учителю» обе руки. Коля заверил нас, что до утра мы можем спокойно отдыхать, никто нас больше не потревожит, а утром он нас поведет на охоту.

Поохотились мы тот раз довольно весело, хоть и малорезультативно. Пес при осмотре на свету оказался породистым курцхааром, с ярко выраженной охотничьей страстью, но с огромным охотничьим дефектом - у него напрочь отсутствовало чутьё. Он был очень красив, но на охоте совершенно бесполезен. По этой причине, видимо, его бросил хозяин, и он прижился здесь.

После того раза я больше не видел ни Колю, ни его пса, потому что мы стали ездить в Виноградово уже без путевок на центральную базу к главному егерю, с которым в тот раз познакомились. Этим егерем оказался мальчишка, лет семнадцати, Славик. Главным егерем до того был его дед, но в тот год он умер, и Славик, все время болтавшийся раньше возле деда, занял его место. Славик был шебутной малый. То, что он шустрил в охотничий сезон, это было полдела - вне сезона он устраивал то отстрел ворон, то ловлю браконьеров, то еще чего-нибудь. Например, перед открытием охоты на следующий год он устроил собрание активистов с распределением лучших мест.

Собралось человек двадцать, в том числе и я. Набата почему-то не было. Меня всегда удивляла странная серьезность этих мероприятий. Ну, собрались и собрались, поговорили и к стороне. Нет! Славик устроил президиум, докладчик был...

Кстати это не его инициатива - он только попугайствовал, это везде было так.

Докладчиком был один очень странный человек, назовем его Мотя. Всесторонний активист МООиРа. Я его потом видел среди судей по стендовой стрельбе и где-то еще. Он на полном серьезе минут двадцать нес ахинею об успехах охотхозяйства в заготовке кормов и международной обстановке в целом. Дураков всегда и везде хватает, это понятно и не удивительно, но Мотя явно был психически ненормальным человеком, это сразу было видно по типичному лицу. Он запомнился мне добрым и даже в чем-то приятным человеком, но дебиллические черты лица и поведения были слишком явными. Вопрос: кто допустил его к охоте и к оружию? Как он получил справку в психдиспансере?

Как-то, уже осенью я нашел на базе его конспект доклада, он начинался словами: «Товарищи охохотники!...». Я несколько раз перечитывал первую строчку и не мог читать дальше. Дальше, я прочитать так и не смог, слишком охохотал.

В конце концов, официальная часть закончилась, и быстренько были поделены зоны охоты. Мне вкупе еще с двумя ребятами досталось небольшое озерко в центре угодий. Мы договорились о встрече в следующую пятницу, обговорили, кто что берет, в частности о том, что трех бутылок водки вполне достаточно. Забегая вперед, скажу, что после того открытия, я больше не пью на охоте. Получилось как? В следующую пятницу я опоздал -задержался на работе. Ребята уже ушли, а мне добираться к озерку было поздно -темнело. Я остался ночевать в сенном сарайчике на базе с Бородой, тоже опоздавшим из другой группы.

Рано утром, еще по-темному, все ночевавшие на базе отправились по своим местам на машинах. Вообще, такие выходы выглядят как бандитский налет. В темноте вооруженные до зубов люди, возбужденные и слегка пьяные рассаживаются по машинам и с грубыми шутками и хохотом уезжают куда-то. Нас с Бородой подвезли только до конца поселка, сказав, что опоздавшим и здесь будет неплохо, и с гиканьем умчались дальше.

После их отъезда стало необыкновенно тихо. Слышен был лишь писк комаров вокруг, из поселка не доносилось ни пения петухов, ни лая собак. Мы с Бородой уселись на обочине, свесив ноги в кювет, и закурили. Рассвет подоспел быстро. Уже через пятнадцать минут, когда прибавилось свету, и глаза привыкли к сумеркам, выяснилось, что мы свесили ноги над самой водой неширокой, почти стоячей речки или канала проходящего метрах в трехстах от крайних домов поселка.

Неся ружья в руках, мы двинулись по разным берегам этой канавы искать своего охотничьего счастья. Почти сразу стали попадаться утки, одни взлетали с воды, другие просто пролетали мимо, посвистывая крыльями. Оба стреляли много, но Бороде везло больше. Я и стрелял тогда плохо и ружьё мое - хваленая тулка с очень кучным боем хороша была для выстрелов по сидячим уткам, а влет давала мало шансов. Первая добыча у меня появилась возле омутка, когда сидевшие там, в камышах, утки подпустили нас почти в упор. Вторая была спорной, мы стреляли одновременно, но Борода великодушно отдал её мне - у него и так была уже полная сумка.

Мы прошли эту канаву два раза, туда и обратно. Удивительно, что на второй раз утки продолжали взлетать, хоть и пореже. Третий раз проходить по одному и тому же месту было бы уже глупо, и мы направились к центру угодий, где сосредоточилась основная масса охотников, и где нас ждали. В пылу охотничьего азарта мы не заметили, что почти всё небо затянули грозовые тучи. Лучше бы нам было вернуться на базу, но когда начался дождь, думать об этом стало уже поздно.

Второй раз в жизни я испытал ужас грозовой стихии в открытом поле. Сначала, не смотря на сильный дождь, я продолжал идти, но молнии били все ближе и ближе, и вдруг я понял, что ствол ружья может сыграть роль громоотвода - он же верхняя точка в поле и, к тому же железяка. Я повернул ружьё стволом вниз, потом, после очередного разрыва, бросил его на землю, и сам упал рядом с ним лицом в траву и закрыл голову руками, как будто это могло помочь. Может быть, это всё-таки чуть уменьшало грохот грома. Казалось, что молнии бьют прицельно, прямо в меня, их вспышки были видны даже через закрытые веки, и тут же, без всякого перерыва, как пушка над ухом, бил гром. Я не знаю, сколько времени это продолжалось, но даже когда этот ад стал уходить, вставать еще не хотелось.

- Вот так себя чувствуют утки под нашими залпами!

Я понял, что это не моя мысль, а кто-то рядом это произнес. Поднял голову и увидел, что Борода сидит рядом и смеется. Мы оба полуоглушенные какое-то время сидели рядом и хохотали, потом встали и пошли дальше. Буквально через несколько шагов впереди я увидел птицу.

Еще один случай странного восприятия действительности.

Всю оставшуюся жизнь я помню этот малозначительный эпизод. Я увидел дупеля. Дупель это и так маленькая птичка, а на расстоянии примерно десяти метров он кажется совсем маленьким. Но здесь был такой эффект, будто я его вижу в телевизоре и оператор приближает и приближает фокус. Я видел каждое перышко, клюв и испуганные грозой черные глазки. То ли из-за охотничьего азарта, то ли из-за характерного для большинства людей свойства пропускать чудеса мимо себя, я опять обратил на этот феномен очень мало внимания, а осознал его несколько позже. Я же был на охоте.

Я же охотник, моё дело - стрелять! Топнул ногой и что-то крикнул, чтобы он взлетел, потому что стрелять в упор (как я это видел) невозможно. Медленно поднял ружьё и нажал на спуск. тишина. Я забыл взвести курок. Птица опять стала маленькой, какой и должна быть и скрылась где-то в кустах.

Несколько секунд я стоял, продолжая целиться в белый свет. Потом со злости взял ружьё за стволы и швырнул его в сторону. Ружьё булькнулось в болото. Еще некоторое время я изрыгал ругательства в стиле: «Будь проклят тот день и час.», потом до меня стало доходить, что за потерю ружья я буду иметь неприятности и, что охота еще не кончилась и. полез в болото вызволять свою тулку. Всё равно на мне не было сухой нитки.

Довольно быстро мы добрались до основной группы. Все тоже были мокрые и возбужденные. После удачной охоты и дикой грозы всех было приятно видеть, особенно приятным показался парень, который вез нас утром на своих Жигулях. Это был интеллигентный парень с открытым честным лицом, он остроумно шутил все время и казался душой собравшейся здесь компании.

В отличие от нас, остальные оказались не так удачливы. Все стреляли по далеко летящим уткам, и никто не попал. Все были пустыми. Вот тебе и пошутили они над нами - выбросили в неклевом месте!

Я спросил про своих товарищей, с кем я должен был ночевать и охотиться. Мне показали их - мы стояли рядом с их палаткой - они оба как раз выбирались оттуда с бутылками в руках. Оба были пьяней вина и угощали сейчас остальных. А получилось с ними вот что: расставшись со мной неделю назад, они решили, что с ними еще будет одна подруга и, в связи с этим водки нужно не три, а четыре бутылки. Договориться, кто берет водку, они не успели, и каждый взял по четыре бутылки. Подруга не приехала, и я их подвел, в смысле компании. В результате количество спиртного оказалось чрезмерным, но они боролись с этим змеем. Мы с Бородой тоже приложились и не один раз. Потом поехали на базу отдыхать и обедать.

В Жигули набились как шпроты. Среди всей шумной компании оказался один трезвый человек, к сожалению не водитель, а тот самый Мотя, докладчик из Белых Столбов, по причине психического нездоровья ему пить было нельзя совсем. Всей езды было километра три по пустой дороге.

Я уже имел опыт езды с пьяным Хотей, но здесь вроде бы всё было гораздо проще и водитель наш, вроде бы, воздерживался, почему его так развезло за рулем? Даже не смотря на это, мы бы доехали без эксцессов, если бы Мотя не попросил ехать осторожней. На большинство пьяных водителей это действует, как тряпка на быка. Ах, так! Ну, держись! И наш водитель поднажал. но это было еще полбеды. Из поселка нам навстречу выехал груженый ЗИЛ.

- Иду на таран! - объявил, еще совсем недавно казавшийся таким милым, водитель и перешел на полосу встречного движения. Мотя взвыл еще громче.

Всё-таки мы доехали живыми. Когда машина остановилась возле базы, все вылетели из неё, как мухи. А водитель поехал дальше один, проведать могилку старого егеря. Ехать с ним никто не решился. Он вернулся минут через пятнадцать с разбитым передком и сведенными колесами. Он вылез из-за руля и полез под машину, узнать, что же случилось, и уснул там.

Днем я казался себе трезвым, но когда проснулся ближе к вечеру и вылез из своего сена, почувствовал серьезное похмелье. Рядом уже был Борода, проснувшийся чуть раньше. Он уже достал закусочку и бутылку самогона.

Похмелились, закусили и пошли на охоту.

Охота была столь же удачной, как и утром, но удовольствия от этого уже не было, более того, охотиться я уже не мог. Первый же выстрел полностью вывел меня из рабочего состояния. Примерно так: вылетает птица, я вскидываю ружьё, нажимаю на спуск, чувствую удар приклада в плечо и одновременно - удар дубиной по голове. Я даже оглянулся - никого. Меня немного мутило, когда еще только выходили, а после третьего выстрела меня уже просто вывернуло наизнанку. Я посидел немного и ушел в поселок, уже не обращая внимания на дичь.

С тех пор на охоте я не пью, ну, если только маленькую крышечку коньяку на привале.

И ружьё я после того раза продал.

Я поменял немало ружей потом. Одни ружья были лучше, другие хуже, но все отечественные серийные ружья имеют один и тот же дефект. Все бьют слишком кучно. Какой-то дурак решил, что универсальное охотничье ружьё должно иметь сверловку «чок-получок». По движущейся мишени с такими стволами сплошные промахи.

Раньше охотников, предпочитающих стрелять по сидячей дичи, презрительно называли «напузниками», а сейчас всех охотников решили сделать этими самыми напузниками?

Или цель отечественных производителей оружия в том, чтобы сохранить в живых побольше дичи? А что касается отечественных прикладов, особенно Ижевского завода, то, такое впечатление, что они делаются «навырост». Огромные неуклюжие приклады могут подойти только человеку 60-го размера ростом не меньше двух метров.

Я, в конце концов, нашел способ борьбы с этим безобразием - покупал новое ружье и тут же отпиливал ствол сантиметра на четыре-пять, чтобы убрать сужение. Потом долгими зимними вечерами я убирал всё лишнее с приклада. Например, из полупистолета на Т03-34 я сделал тонкую английскую ложу. Наносил на деревянные части особое, непромокаемое покрытие, вместо паршивого лака и уж только потом выходил с этим оружием на охоту.

Еще несколько позже я научился хорошо стрелять на стенде, расстреляв несколько ящиков патронов.

А еще несколько позже я понял, что количество убитой на охоте дичи зависит не от того, какое у тебя ружьё и даже не от того, как ты умеешь стрелять, а от того, пришло ли время умирать этой птице или зверю.

Но об этом, как-нибудь в следующий раз.

 

4. Трикотажка

Магия цифр. Никуда от неё не денешься 1+9=8+2; особо счастливым этот год назвать трудно, однако, он был несомненно переломным и для меня, и для страны в целом.

Новый год прошел не совсем обычно, хотя бы тем, что мне пришлось играть деда Мороза в детском саду у сына. Вырядили меня вполне достоверно. Фабричной работы шуба пришлась почти в пору, воспитательницы хорошо наложили грим и приклеили бороду; и я очень удивился, когда на лестнице хулиганистые пацаны вдруг мне запели что-то вроде: «Здравствуй, дедушка Мороз, борода из ваты.».

Правда, после того, как я довольно натурально пригрозил им посохом, они разбежались. В это время, громким хором, остальные дети уже звали меня, т. е. деда Мороза. Войдя в большой зал с ёлкой посредине, я громко поприветствовал детей и отыскал глазами сына. Это было незабываемое зрелище: он, вроде бы, и узнавал меня, но не мог в это поверить, и все его сомнения отражались в глазах и в мимике. Остальные дети тоже вовлеклись в игру, включая лестничных скептиков.

Надо сказать, нелегкая это работа быть дедом Морозом, не говоря уже о том, что жарко в шубе и валенках, с детьми приходится выкладываться по полной. И после представления не мешало бы расслабиться на кухне, к чему принимающая сторона была полностью готова, и мы даже приступили к расслаблению, но тут. меня срочно вызвали к директору фабрики. Я явился по вызову, не предполагая ничего дурного, с легким запахом алкоголя, с остатками макияжа и глупой улыбкой на лице, чем усугубил свое, как выяснилось, и без того печальное положение.

Сейчас уже люди привыкли к необязательности журналистов и никчемности прессы, а тогда! Тогда статья, особенно критическая статья, даже в местной газете, не сулила объекту критики - тому или иному руководителю, ничего хорошего. После таких статей бывали «оргвыводы» и принятие мер, а статья в центральной газете, особенно в «Правде», была почти приговором.

А я, находясь еще в эйфории, не сразу смог сопоставить гневное лицо директрисы с развернутой перед ней на столе «Правдой» со статьей «Что тревожит социолога?». Потом сопоставил, но улыбку, кажется, убрать забыл. Дело было в том, что несколькими месяцами ранее я подписал гранки этой коллективной статьи и уже успел забыть про неё, но одно я помнил точно, в гранках была только моя фамилия, а в газете присовокупили еще и должность полностью.

Директриса, конечно, высказала всё, что она думала обо мне лично и промышленной социологии, в целом. Фигура у неё была мощная, мужицкая, голос соответствующий. Орала она на меня не только от своего имени, но и лично от министра легкой промышленности, а так же от коллегии министерства. Единственное, что сдерживало меня от желания ответить, это осознание того, каких звездюлей она получила сама.

Мое положение, на самом деле, было не таким уж плохим. Наказать человека, тем более уволить, за критику в центральной газете было невозможно! Выждав, пока поутихнут страсти, я попросил перевести меня из фабрикоуправления в цех, в производство. Просьба была удовлетворена немедленно. Благодаря этому мне удалось избежать нудных разборок с парткомом и профсоюзом.

Никогда не угадаешь, что вот только что с тобой произошло - событие, которое может изменить что-то в жизни или заурядный случай, каких много. Причем, значительные события как раз и кажутся заурядными. Ну, подумаешь? перешел я в цех, но, если бы я принял тогда другое решение, вся дальнейшая жизнь моя сложилась бы совсем иначе. А у меня были варианты. В том же году у меня появилась возможность уехать в Алжир преподавать текстильную технологию в их университете. Французский язык тогда у меня был, благодаря соседу Котику очень неплох. Потом, я чуть было не устроился в Госкомстат, заместителем начальника управления. Это о-го-го какая должность - всего три ступеньки ниже Премьер министра. Но я остался работать в производстве технологом.

Вообще-то, больше всего мне хотелось вернуться обратно в армию. И не просто хотелось, я делал попытки. Ходил в военкомат и куда-то еще. Не получилось.

Откуда берутся судьбоносные решения? И решения вообще. Нам всегда кажется, что мы сами, по внутренним побуждениям, по подсказкам собственного разума выбираем то или иное направление. Но нельзя не заметить, что, если выбранное нами направление не соответствует правильной линии событий, вдруг возникает какая-то слепая и мощная противодействующая сила, появляются неувязки, несовпадения и упорно действуют до тех пор, пока мы не откажемся от выбранного пути.

Одним словом, я остался работать на фабрике цеховым технологом.

Только тут я по-настоящему научился работать. Работать с людьми, организовывать их труд. До этого я не то чтобы боялся рабочих, нет, я боялся неизвестности. Это был непонятный для меня мир. Понятным для меня был мир институтов и учреждений, где основная, производимая продукция: слова, слова, слова. устные и письменные, в крайнем случае, чертежи, что практически то же самое. Я знал и понимал людей, которые эти слова производят. А здесь пришлось иметь дело с людьми, имеющими несколько иную психологию и, к тому же, производящими продукцию. Кроме всего прочего, пришлось еще и отвечать за эту продукцию и за людей тоже.

В армии, с солдатами было проще - игрушечней. В армии, даже когда ты делаешь какое-то дело, ты не работаешь, ты служишь. Как собачка на задних лапках. В армии всё становится серьезным во время боевых действий, а всё остальное время, это игра.

Я поначалу прикинулся шлангом, объявил, что не разбираюсь в трикотаже, специальность, дескать, другая. Сами они не знали мою институтскую специальность, на самом деле, я вполне прилично разбирался в ихнем трикотаже, но хорошо, что не знали, благодаря этому я, получая зарплату технолога, весьма приличную, по тем временам, проработал больше месяца слесарем РМЦ.

РМЦ - это место, где делают капитальный ремонт основного оборудования, чулочные автоматы там разбирались до станины, а потом, собирались из новых запчастей, обкатывались и возвращались в цех. Это была очень хорошая учеба. Во-первых, я влез в тонкости оборудования; во-вторых, в курилке познакомился с рабочими не в виде начальника в пиджаке и при галстуке, а в замасленной робе, с одного уровня.

Я вообще, серьезно подходил к работе. Я взялся делать чуждую себе продукцию, женскую - колготки, что может быть непонятней для мужика? Чтобы как-то начать понимать, что такое качество колготок, я иногда разгуливал по дому в халате и в колготках! Оказалось, что одеть их на себя гораздо сложней, чем снять с кого-нибудь.

Черт знает что, конечно, все эти примерки, но понятие появилось.

За такую самоотверженность иногда бывали награды, в основном в виде премий по БРИЗу. Но случались и менее материальные формы, однажды, например, в итальянском торгпредстве был показ продукции фирмы Омса, лучшего тогда производителя колготок в мире. Хозяин фирмы рассчитывал, что придут торгаши, а наше хитрое министерство легкой промышленности собрало производственников, чтобы поучились, а еще лучше украли какие-нибудь секреты.

В качестве манекенщиц по подиуму гуляли две симпатичные итальянки: Мисс Италия-82 и Мисс еще чего-то там, а с нашей стороны - действительно манекенщицы от Славы Зайцева. Манекенщицы в полном смысле этого слова. Надо сказать, это был праздник в рабочее время. Гвоздем программы были не секреты Омса и даже не девочки, тем более, что эти вешалки от Зайцева, мало того что непривлекательные, сами по себе, еще и закрывали свои спичкообразные ноги, с висящими на них колготками, толстыми свитерами по самые коленки. Гвоздем программы был фуршет, без которого тогда не обходилась ни одна встреча с зарубежными коллегами. Мы уклюкались со старшим мастером до того, что полезли на подиум целоваться с Миссами, которые при таком близком соприкосновении оказались раза в полтора выше меня ростом, а старшего мастера - в два. Никто нас за эти поцелуйчики не осудил.

Еще помню скучные рожи итальянцев, когда их в нашей фабричной столовой кормили серыми советскими макаронами. Это уже были другие итальянцы - те, которые делали для нас оборудование.

На фабрике была специальная группа людей, отвечавшая за встречи комиссий и иностранных делегаций. Они заранее составляли план мероприятий по облапошиванию этих групп товарищей и запудриванию их мозгов. Пока я был начальником НОТ, мне приходилось по должности участвовать в этом, потом я самоустранился от этой непроходимой тупости. Особенно это относится к угощениям.

На фабрике была обычная совковая столовка. Мы ели там, привыкли. У заведующего была широкая красная физиономия и Жигули того же цвета, очень приличная по тем временам машина. А еще он строил дачу. Однажды он привез на эту дачу доски с фабрики, из строительного цеха, а разгружать по позднему времени поленился. Решил, что утром, со свежими силами. а ночью пошел дождь и утром вышел заведующий. и что же он видит?

Анекдот:

- Доктор, дайте мне таблетки от жадности. И побольше, доктор, побольше!

Машину он перегрузил. Халява же! А ночью, во время дождя, доски стали еще тяжелее. и вмяли крышу до уровня капота и багажника.

Но я не об этом. Я об угощении иностранцев в нашей столовой. Я им несколько раз говорил, что иностранцев лучше кормить чем-нибудь сугубо русским. Например, итальянцы, я думаю, с удовольствием поели бы окрошки и какие-нибудь блинчики с мясом или с творогом, а японцам я бы дал рыбу и свежие овощи. Нет! Итальянцев кормили осклизлыми серыми макаронами с недозрелым сыром, а японцам подавали картошку с жареным мясом или котлетами.

Итальянцы делали вид что едят. Хотя, глядя на их постные рожи, я представлял себе, что меня, где-нибудь в Неаполе угощают щами из тухлой капусты, а вместо мяса положена нечищеная вобла. И следят, чтобы съел. Это же ваше русское, вы это любите.

А японцы вообще ничего не ели из столовского ассортимента, но с ними было интересно. Особенно часто приезжал один парень из Мицубиси. Он много рассказывал о жизни в Японии. Однажды он меня очень удивил, сказав, что на нашей фабрике организация труда гораздо лучше, чем у них. А нас всё время уверяли, что мы отстаем от них лет на двадцать, а то и больше! Ему вообще нравилось в России, но в нашей столовой он всё равно ничего не ел.

На фабрике мы с женой получили летнее место отдыха, о котором я мечтал в ЕПИ и так и не дождался, хоть и был председателем ОСВОДа - базу отдыха на Истринском водохранилище. Первый раз меня туда привез Дядькин, назовем его так. Он пришел на фабрику через месяц после меня, но я его первое время не замечал. Потом я принял его за проверяющего. Не может же мужик работать бухгалтером! на самом деле. Я встречал его в туалете Белого дома, так у нас называлось фабрикоуправление. Я там курил. Коллектив женский, зачем мозолить глаза с сигаретой, а туалет большой, кратность воздухообмена соответствует. Он тоже курил в туалете, потом скрывался в бухгалтерии.

Почему-то мы долго, недели две-три, курили сами по себе, пока не познакомились.

На Истре мы отдыхали в картонных домиках. Не Хилтон, конечно, но сама обстановка соснового бора у чистой воды, пристань с лодками, тишина, крупные окуни на живца под корягами. Это во многом нейтрализовало моё нежелание работать на фабрике. А работать мне там было неприятно не только из-за директриссы, прежде всего, из-за контингента ИТР. Причем, с рабочими я себя чувствовал вполне нормально, я от них не ждал ничего выше их уровня и, когда это случалось, то доставляло только удовольствие. Но от ИТР ждешь полного понимания, некоторой раскрепощенности, а здесь это были совсем не те люди, к которым я привык в институтах.

Они, в основном, начинали свой стаж на рабочих местах, учились заочно, потом получали инженерные должности. В некотором смысле это было бы хорошо, но не имея ни знаний, ни широты взглядов, большинство имело достаточное количество гонора, соответствовавшее нынешнему их положению. Впрочем, были приятные исключения. И потом, я не понимаю, как можно всю жизнь работать на одном и том же месте. Естественно, что прожитая долгая жизнь кажется таким людям одним мгновением.

Кстати, у меня работала вязальщицей мать Скво. Она видно кому-то что-то рассказала, сарафанное радио донесло информацию до моей жены, которая с тех пор и по сей день не может избавиться от ревности к моему прошлому. Жена тогда работала здесь же на фабрике начальницей сырьевой лаборатории. Работать с женой на одном предприятии совсем не подарок, не смотря на кажущееся удобство.

 

5. Фиолетовый треугольник

Этот тринадцатилетний период моей истории, начавшийся с моим приходом на фабрику, был, наверное, самым тяжелым в жизни. Это была сплошная воловья работа. Как будто кто-то всё время подгонял меня, толкал в спину: давай, давай, работай. Правда, в год, когда умер Брежнев, у меня организовалась серьёзная передышка.

Осенью того года мы с семьей ездили на юг, к морю и там, видимо с грязной посуды в столовках, я подцепил желтуху. После отпуска я был на работе всего один день. Я чувствовал себя простуженным, меня весь день знобило. Теща, ездившая с нами на Юг, еще не уехала тогда и жила у нас.

В тот день она сварила жирный борщ. Надо сказать, что теща у меня была хохлушкой и в борщах разбиралась. Знаете, как готовится настоящий украинский борщ? Сначала толчется сало, потом. что я рассказываю? кто пробовал, знает. Придя домой, я налил себе стопку водки, съел тарелку этого борща, который казался, как нельзя кстати, и лег в постель. При простуде, может быть и полегчало бы, но при желтухе. это такой удар по печени! Примерно через час мне стало совсем плохо, температура поднялась до сорока. Наутро пришел врач и поставил диагноз: ОРЗ. Дня три я пролежал дома и сам уже стал замечать у себя симптомы совсем не простудного заболевания, но, почему-то, не стал вызывать врача на дом, а сам пошел в поликлинику.

У моего участкового терапевта сидела большая очередь. Я попросил поднять руки тех, кто болел желтухой. Никого не нашлось, тогда я порекомендовал им пропустить меня без очереди. Женщина врач, когда я зашел, что-то писала за столом. Не поднимая головы, она указала рукой на стул. Она, наверно, была потомком Юлия Цезаря, потому что, разговаривая со мной, так и не поднимала головы от своей рукописной работы. Как бы завершая разговор, она предложила:

- Ну, что пора на работу? Выписываю?

- Я тоне против, но, ради бога, взгляните хоть раз на меня.

- Да, да, простите, писанина замучила. - глаза у неё явно расширились, она молчала. Пауза длилась неприлично долго, и я решил её прервать.

- Ну как? Красивый?

- Зачем вы пришли. сами. Моментально ложитесь на кушетку, я вызову скорую.

Скорая помощь ехать в поликлинику почему-то категорически отказалась. Меня отвезли домой на неотложке, и я стал ждать. Группа дезинфекции прибыла раньше скорой, они вошли в черных шинелях, очень активные, чуть было не забрали у меня подушку с одеялом, но выяснив, что я собственно и есть больной, застеснялись и удалились на лестницу ждать.

Я на три недели попал во вторую инфекционную больницу, недалеко от дома. Тут были все такие же желтенькие лимончики, как и я. Оказалось, что у меня не просто желтуха, а гепатит А, что не так уж страшно. Лекарств мне не давали никаких. Единственным средством лечения гепатита считалась диета.

Вот тут они достигли совершенства. Я получал на обед, к примеру, щи с мясом, бефстроганов с картошкой и капустный салат. После еды шел мыть свою персональную посуду. Достаточно было подставить тарелку под струю холодной воды, и она начинала блестеть и скрипеть, как после мыльного раствора - в пище не было ни жиринки. После обеда к нам в палату подтягивался народ играть в карты. Мы с соседом по койке, биологом, были главными преферансистами. Меня жена снабдила большим количеством двухкопеечных монет для телефона автомата, но при выписке у меня было уже немалое количество и бумажных денег.

Я просидел еще дома после больницы месяца три, анализы крови никак не хотели улучшаться. Вынужденное безделье и спокойная обстановка инициировали размышления о жизни, попытки осознать самого себя в этом мире. В результате я написал несколько рассказов, два из которых я вам сейчас покажу.

Кольцо

За окном вьюга. Февральский ветер порывами швыряет в окно колючие снежинки; они, кружась, натыкаются в темноте на гладкую поверхность стекла и песком осыпаются вниз.

За окном холодно, а здесь, в маленькой комнате, тепло, хотя такая же темень, как и за этими холодными стеклами; правда, свет фонарей, тонущих на улице в густом мраке, доходит сюда и можно кое-что рассмотреть, когда привыкнут глаза. Просто не верится, что такая маленькая батарея дает столько тепла, тем более, что она вся закрыта разноцветными детскими штанишками, которые высохли уже, но их никто не снимает, потому что все спят.

Мама спит, положив голову на папину руку. Они лежат на большой кровати так близко друг к другу, что кровать кажется еще больше, чем на самом деле. Можно подумать, что они замерзли и согреваются рядышком, но в комнате очень тепло и хозяин разноцветных штанишек сбросил с себя одеяло и спокойно спит без него, разбросав ручки на всю ширину своей кроватки и, закинув голову, улыбается чему-то во сне.

Он уже большой. Неделю назад ему исполнилось ровно год и три месяца. Когда в его присутствии говорят слово «большой», он поднимает правую руку и показывает, какой он большой. Он уже умеет говорить «мама» и «дай», и несколько других слов; очень любит говорить «папа», но это слове у него звучит так же как «тапочки» - «тяпа», и поэтому не всегда понятно, что ему нужно. Зовут его - Сережа.

Раньше Сергеев было хоть пруд пруди, а сейчас, оказывается, совсем мало и родители Сережи были этому очень рады как, впрочем, они были рады многому другому, что связано в их сыном. Они не могли уже представить себе своей жизни без этого маленького мальчика, который спал здесь, рядом с ними, в своей маленькой зарешеченной кроватке.

Сережа вскрикнул во сне и зашевелился. Мама подняла голову. Включила ночник. Поправила на сыне одеяло. Легла, но заснуть ей больше не пришлось - маленький Сережа сбросил с себя одеяло, перевернулся на живот, проснулся и заревел. Через полсекунды мама уже склонилась над кроваткой.

- Спи, маленький, спи. Что такое с тобой. Хо-ро-ший мальчик, хо-ро-ший. Спи.

Сын, не слушая, продолжал кричать.

Через некоторое время начал шевелиться папа. Поднял всклоченную сном голову, но сразу же положил её на место. Мама молча гладила сына по головке и он, вроде бы, начал успокаиваться - уже не плакал непрерывно, а только всхлипывал.

- Сережа хороший мальчик, маленький, хо-ро-ший. Давай накроемся одеялком. Вот так. Вот. и спать будем.

Сережа, почувствовав на спине одеяло, сильно брыкнул ногой и одеяло отскочило к деревянным прутьям, а мальчик разрыдался еще громче, чем прежде. Отец не выдержал и окончательно проснулся. Он скинул одеяло и решительно встал.

Когда он поднялся, мама, которая казалась такой большой рядом с сыном, сразу стала поменьше. В своей ночной рубашке с оборочками она стала похожа на маленькую девочку. Она погладила мужа по руке.

- Ты иди, ложись. Я сама управлюсь.

Он совсем уже собирался послушаться, но сын что-то залепетал, засучил ногами и опять горько заплакал. Отец вернулся и взял сына на руки. Сын, очутившись на руках, почти сразу затих.

- Ну, вот и молодец, а то, такой большой и плачет, - папа ходил кругами по комнате с сыном на руках, а мама, оставшись у кроватки одна поправила волосы, взбившийся рукав рубашки и надела тапочки, себе и мужу.

В течение пяти минут они все вместе ходили по комнате: отец, с сыном на руках, и мать, семеня за ними, пытаясь попасть в ногу с отцом, и шепотом напевая колыбельную, которая, по её мнению, должна была усыпить ребенка.

Потом положение изменилось: сын перебрался с папиных рук в кроватку; песни теперь пел он, весело выглядывая из-за прутьев, а мама с папой, молча сидели на своей кровати и смотрели.

Они были уже опытными родителями, шутка ли - год и три месяца; они уже успели привыкнуть к этим ночным бдениям и, кроме неудобства, умели получать от них удовольствие.

И, действительно, совместимы ли Покой и Счастье? Совместимы ли Радость и Покой? Нет, конечно. Радость, Счастье, Любовь всегда беспокойны. И, к сожалению, скоротечны.

Они наслаждались до тех пор, пока мама не вспомнила о том, что завтра нужно рано вставать.

- Ну, всё сына, давай ложиться. Завтра вставать рано, ложись, маленький.

Маленький Сережа, догадавшись, что его сейчас будут укладывать спать, вскочил на ноги и показал на полку.

- Ки-ку!

Ты что, Сережа? Какую тебе книжку ночью? Книжки все спать легли, - это папа говорит, а мама наклоняется над сыном, укладывает его на подушку и делает папе жест рукой - ложись, дескать.

Все уже спят, мой маленький; и книжки спят, и. папа спать ложится, - ещё один нетерпеливый жест за спиной папе - Ложись!

Со второго раза он понимает и вытягивается на постели. Усталость дает себя знать. И то, что - ночь, и то, что - тепло. Хочется спать. Переговоры между матерью ж сыном он слышит уже сквозь полусон:

Спи, родненький.

Ко-ко.

Не надо крутиться.

Дай!., мама.

Ну, что с тобой сегодня?

Ко-ко дай. мама.

Какое тебе «коко»? Спи!

- Мама, ко-ко . о .,- и сын опять залился слезами, - ко-ко! Отец уже на ногах и роется в игрушках. Нашел пластмассового петуха и дал сыну. Тот вышвырнул его из кроватки, протянул руки к маме и разразился новым потоком слёз и просьбами, чтоб ему дали «коко».

Что ему нужно?

Откуда я-то знаю?.. Сережа, ложись, малыш, что с тобой?.. Долго они выдержать не смогли. Первым пал отец.

Тоже мне, мать называется - ребенка успокоить не можешь!

- Сам иди да успокой. Спи, сыночек, ложись.

- Дай его сюда, - отец взял сына на руки, но долго держать не смог - сын вырывался, плакал и просил «ко-ко».

Ну, что? Успокоил? Ложись, сыночек. ложись!. Да ложись же ты, а то сейчас нашлёпаю как следует.

Ко-ко.

Ах, ты, дрянь противная.

- Не смей бить ребенка. Дай его сюда, - он попытался подойти к сыну, но мать отодвинула его в сторону кровати, - Иди, спать ложись. дрыхни иди! Я сама разберусь. Всё, Сережа, хватит, а то горлышко заболит. Ну, всё же. все.

Баю-баюшки-бай-бай,

Спи, сыночек, засыпай.

Завтра рано нам вставать -

Детям надо засыпать.

- И родителям тоже.

- Я тебе сказала - спи иди.

Баю-баюшки-баю, Баю деточку мою,

Он сейчас весь дом на ноги поднимет, О родителях своих ты помнишь, а ребенок тебе.

Прекрати!.. О моих родителях. Я твою мать не трогаю, кажется. Приехала вчера. ждали её здесь. ребенок до одиннадцати заснуть не мог.

Не смей!. - Они замолчали одновременно. Поняли, что зашли слишком далеко и замолчали, В комнате стояла тишина и возбужденные Сережины родители не сразу сообразили, что молчит и ребенок, Маленький Сережа крепко держал мамину руку и теребил её обручальное кольцо. Он настолько увлекся, что забыл про свои слёзы и про родителей и про то, что его укладывают спать. Он самозабвенно играл, гнул мамин палец то в одну сторону, то в другую, рассматривал кольцо со всех сторон, крутил его, потом начал снимать, пыхтел; рука соскальзывала с маминого пальца, но хватался снова и снова, пока не убедился в тщете своих усилий. Он посмотрел вверх,

- Мама. никак.

Мама помогла сыну снять кольцо, на что сын разулыбался во весь рот. Он взял кольцо в руку и показал отцу,

- Тяпа. ко-ко! - мама с папой переглянулись,

Мама погладила сына по головке. Сын взял назад мамину руку и начал одевать кольцо на место. Мама опять помогла ему.

Через несколько минут Сережа спокойно спал с улыбкой на лице и с маминой рукой в обнимку. Родители на цыпочках добрались до своей кровати и выключили свет.

Сначала они лежали молча, потом начали извиняться друг перед другом, потом поупрекали друг дружку немного и снова извинились.

А ты понял, как он нас помирил сразу?

Да уж, он может.

Нет, ты заметил как?

Угу.

Он понял, что мы ругаемся и колечко нам показал обручальное, чтоб мы вспомнили.

Он минут пятнадцать у тебя его просил, ко-ко.

Сам ты - «коко». Нет, ты помнишь, как ты мне его одевал в Загсе.

А ты заплакала сразу.. невеста?

Я волновалась очень. весь день. А какой тогда день был хороший. Ну ладно, давай спать, а то не встанешь завтра. Спокойной ночи.

- Спокойной ночи.

Они поцеловались и затихли.

Через некоторое время всё вернулось «на круги своя». Мама с папой спали, прижавшись, на большой кровати; чуть поодаль, в маленькой кроватке тихо сопел их маленький сын, а за окном в холодной мгле подвывал, гоняя снежинки, злой февральский ветер.

Рассказик, конечно, наивный, и я бы его сжег в печке вместе с остальными, если б он не показывал один, я считаю, характерный момент. Все сказки заканчиваются свадьбой. Мол, все испытания позади, теперь живите долго и счастливо и умрите в один день. Если б так было на самом деле, а то ведь, самое тяжелое как раз со свадьбы и начинается.

Любовь, какая бы распрекрасная она не была, всё равно разбивается, но не о быт, как это принято думать. Она разбивается об детей. На самом деле, жили два человека, любили друг друга. Какие-то ссоры и разногласия, конечно, имели место, но быстро проходили и не мешали им. В мире существовали они двое с одной стороны и все остальные с другой, а тут вдруг, появился в их половине мира некто третий. Любовь же не может остаться такой, какой она была до этого вдруг, теперь она стала треугольной, но они не понимают этого, они же помнят первый миг, ослепительный взрыв чувств, и ждут друг от друга повторения этого первого мига. А этого повторить уже невозможно. Они явно или тайно обижаются друг на друга и ссорятся, не понимая причины. Понимание приходит гораздо позже. И я тогда не понимал, я просто попытался изложить на бумаге то, что меня тревожит, не дает покоя.

Второй рассказ мне дорог больше. Он оказался пророческим. Одного из своих школьных друзей я называл в предыдущих главах Художником, хотя никаких предпосылок, для этого ни в школьные годы, ни в тот период, когда я писал этот рассказ, еще не было, а сейчас он действительно художник, лауреат. и т. п. Впрочем, всё это изложено в рассказе. Если предыдущий рассказ я не трогал совсем, сосканировал его с машинописных страниц таким, каким он был написан, то в этот я в 1999 году внес изменения, без них он не был бы законченным. Я приделал к рассказу начало и конец.

Фиолетовый треугольник (или вечная загадка искусства)

Заглянуть под юбку своему будущему жутко. но интересно. Ничего не поделаешь, так устроен человек. Природа, охраняя наши нервы от излишних стрессов, опускает завесу, а мы всеми способами, от кофейной гущи до математической экстраполяции, пытаемся её приподнять, заглянуть в это самое будущее. Но чем правдоподобней прогноз, тем меньше мы ему верим. Взять хотя бы Нострадамуса. Его сочинения толкуют давно и непрерывно, и не могут истолковать, что же будет дальше, но, при этом, очень легко узнают в его катренах то, что уже совершилось.

Безусловно, очень хорошая вещь научное прогнозирование, но почему-то научные прогнозы сбываются крайне редко. Почему? Да потому что у ученых всегда не хватает данных: всё, вроде предусмотрели, всё внесли в расчеты, но через какое-то время вдруг вмешивается некий возмущающий фактор, и все расчеты становятся негодными. В самом деле, кто мог предвидеть Чернобыльскую катастрофу? Или, к примеру, развал Советского Союза? Если б можно было бы это предвидеть, то кто бы это допустил?

Однако, кроме науки, есть еще два кита, на которых стоит мир - это искусство и религия. Ну. о религии мы здесь говорить не будем - это слишком сложная тема, чтобы её касаться всуе; а вот искусство - другое дело. Искусство всегда с нами, каждый день, каждый час - это телевидение, кино, живопись, фотография, музыка, архитектура, наконец. Искусство везде и всегда с нами, оно привычно, как старые тапочки и, видимо поэтому, мы, чаще всего просто не замечаем его. Скорее всего, так и должно быть, ведь в искусстве, чем совершенней техника, тем она менее заметна. Да и какое нам дело до техники, если мы хотим просто наслаждаться музыкой, фильмом, книгой. Поэтому мы и забываем о том, что искусство - это еще и особый способ познания мира. Но иногда из-за хитросплетений сюжета, нагромождения красок или звуков вдруг появляется что-то: иногда не совсем ясное, скорей не совсем осознанное, чувство, которое, если к нему прислушаться повнимательнее, может в корне поменять всю дальнейшую жизнь человека.

Согласитесь, бывает такое, что человек сидит дома, смотрит фильм и вдруг. решает, что должен немедленно прекратить отношения с неким другим лицом, потому что ему вдруг стало совершенно ясно, что это человек недостойный, лживый; хотя, само собой разумеется, что в фильме об этом другом лице ничего не было. Или под воздействием чего-то совсем уж абстрактного, музыки, например, вдруг кто-то понимает, что влюблен навеки, и жить без кого-то не может. Разве такого не бывает?

То же самое касается и предвидения будущего. В подтверждение этому, расскажу вам один интересный случай:

Самое удивительное в нем то, что это на самом деле было.

Это было уже давно. Собственно, не сложно уточнить, когда. Я вот сейчас взял кассету с фильмом «Служебный роман» и уточнил: это было в 1976 году, осенью. Я договорился встретиться со своим школьным другом Костей на углу Петровки и Кузнецкого моста, как раз там, где в это время снимался этот фильм. Помните «статистическое учреждение»? Фильм слишком известный, поэтому я думаю, многие помнят. На самом деле в этом здании располагалось какое-то моряцкое министерство, а напротив, ближе к Пассажу, было небольшое открытое кафе. В фильме оно тоже мелькает. Вот в этом кафе мы и договорились встретиться.

Я пришел намного раньше и, зная характер Кости, был уверен, что он обязательно опоздает, поэтому я взял бутылку вина, шоколадку и. что там к этому положено?.. стаканы? Бокалов тогда не подавали. Расположился за крайним столиком и спокойно стал ждать.

Я не сразу понял, что нахожусь почти на съемочной площадке, хотя то, что происходит что-то странное, нельзя было не заметить: был теплый осенний вечер - типичное бабье лето. Солнце еще не садилось, но все машины по Петровке шли с включенными фарами, а по Кузнецкому. они вообще стояли. Только один автобус, плотно набитый пассажирами, то поднимался задним ходом вверх по улице, то спускался и останавливался возле стеклянных дверей министерства. Причем, здесь же была странная тусовка непривычно одетых людей. Мне, по правде говоря, совсем не нравится слово «тусовка», но никакого другого слова я здесь применить не могу: эти люди не стояли и не шли никуда, они именно «тусовались», то есть, как бы двигались, не сходя с места.

Всё стало ясно, когда зажглись софиты и автобус, как-то особенно уверенно, подрулил к месту своей постоянной остановки, поливаемый теперь из пожарных брандспойтов.

Стало весело.

Всё, что до этого момента было непонятно и даже, в сочетании с пожарными машинами и «скорой помощью», вызывало некоторую тревогу, приобрело смысл, ожило. Вместе с софитами как будто зажегся какой-то внутренний свет, озаривший всех собравшихся здесь людей чем-то добрым и чистым; независимо от того, пришли эти люди специально на съемки или попали случайно, как я.

Да. Так оно и было. Я случайно попал под обаяние того осеннего вечера и особого настроения сопричастности к тому, что происходило рядом. И мне самому захотелось как_ то прикоснуться к искусству, с любой стороны. Тем более, что в тот период я как раз увлекся писанием в той или иной мере художественных текстов. Это были сценарии клубных вечеров, сценки для КВНов и т. п. Я нисколько не считал это занятие для себя серьезным, но это доставляло удовольствие. ив тот момент меня естественно потянуло к перу и бумаге. Я достал блокнот, ручку и начал писать некую фантазию про своего друга, которого я, собственно, здесь ждал. Писал я не для печати и вообще ни для кого, кроме себя и, поэтому писал свободно и легко, увлекся и обо всем забыл.

Вот, что у меня получилось:

//__ * * * __//

«Константин в переводе на русский - постоянный. Говорят, имена достаются людям не очень то и случайно и потом во многом определяют характер и вообще. жизненный путь». Примерно об этом я думал, глядя на своего друга Костю, и никак не мог с этим согласиться, потому что он был всё время разным. То он увлекался поэзией и был восторженным романтиком, то вдруг ударялся в практицизм, становился скептиком и занудой; то он мечтал о дальних странствиях, полярной авиации, геологических открытиях, то вдруг запрется дома, и не вытащишь его пройтись до соседней улицы. И даже сейчас его лицо менялось в зависимости от темы разговора. И не только лицо, но и вся фигура, жесты.

Был редкий для Москвы приятный вечер начала осени. При отсутствии каких либо признаков холода и слякоти совершенно не чувствовалось духоты и бензиновой гари. Мы сидели за столиком открытого кафе в центре Москвы. Некоторое количество деревьев отгораживало нас от потока машин, постоянно движущихся по Петровке. Было хорошо и уютно.

Ты не представляешь себе, старик, насколько интересная вещь педагогика. Дети - это чудо, - Костя произнес это с жаром и даже с пафосом. Дело в том, что на этом этапе своей жизни он увлекся школой. Мы долго не виделись. Я был в полной уверенности, что он далеко от Москвы и ему не звонил, но, как оказалось, он никуда не уезжал. Поступил в пединститут и, будучи на соответствующем курсе, устроился учителем географии в нашу с ним школу, в которой мы проучились от первого до последнего звонка.

Совсем недавно ты был другого мнения.

Не скажи. Хотя кто его знает, может быть.

Ну, давай тогда за педагогику!

Как только мы подняли стаканы, нашим столиком завладела грузная дама в грязнобелом переднике. Большой вонючей тряпкой она провезла по столу то ли игнорируя нас, то ли просто не замечая в задумчивости.

Послушайте. зачем? - Костя не возмущался, он был искренне удивлен.

Положено, - дама покинула нас, увозя за собой свой столик-поднос с подручным инвентарем.

Фу. теперь стол воняет, - Костя заерзал на стуле, - пойдем отсюда. У меня друзья тут недалеко. приглашали сегодня. Художники - интересно будет.

Как скажешь. Только я же там никого не знаю, неудобно.

Меня знаешь. С остальными познакомишься.

Доесть надо.

Нет. як этому больше не притронусь, брр. там поедим.

Пошли!

И мы пошли. От Кузнецкого до Пятницкой улицы пешком - минут двадцать. Мы шли дольше. Шли медленно, болтая о всякой ерунде. По пути зашли в ГУМ, купили вина и еще чего-то. По Васильевскому спуску к мосту. что рассказывать? Все и так знают, как идти.

С Пятницкой улицы мы свернули под арку во дворы. Я здесь никогда не бывал и был поражен какой-то вневременностью этих домов, вернее строений, как это было на них написано: строение 1, строение 2 и так далее. Если бы не эти яркие таблички, то легко можно было бы подумать, что мы попали лет на пятьдесят назад или на сто, а может и раньше. Все дома были старой постройки. В глубине двора виднелись кирпичные купеческие лабазы, и даже. попахивало конюшней.

Костя уверенно, видимо бывал здесь часто, вошел в подъезд трехэтажного дома.

Подъезд был еще более удивительным, чем дом снаружи. Не смотря на общую ветхость строения, еще можно было понять, что лестница мраморная, перила дубовые, в окнах, среди пыльных стекол, попадались остатки цветного витража. Самым удивительным был камин - справа от входной двери. Камин в подъезде, ну ни чудо? За его чугунной решеткой валялся какой-то мусор. Видимо он долгое время был закрыт от глаз тонкой перегородкой, от которой теперь остались обломки гипса и штукатурки.

Мы поднялись на второй этаж. Костя позвонил в одну из дверей. Почти сразу дверь открылась. Нас встретил розовощекий гигант. Впрочем, гигантом он показался наверно рядом с Костей, потому что, когда они обнялись, Костя доставал ему только до груди.

Эдуард, кто там? - это был женский голос из квартиры. В голосе прослушивалось нечто старческое, но это явно было произнесено благородной дамой.

Костя пришел. с другом, Елизавета Ивановна, - ответил гигант и уже нам, - Заходите, располагайтесь.

В квартире было всё так, как описал мне Костя по дороге. Гостей было человек пятнадцать. Это действительно были художники: одетые непонятно, как бы, даже вызывающе, с бородами или наоборот - с бритыми головами, не смотря на это, в целом, были приятными людьми. Они пили вино, ели маленькие бутербродики и пирожки, которых было великое множество.

В роли хозяина был тот самый Эдуард, что встретил нас в дверях. Он тоже был художником, хотя одет был по-человечески. Он действительно был довольно большим, но только по размерам, потому что на меня он производил впечатление розовощекого ребенка, который вдруг вырос, стал больше всех и постоянно радуется этому.

Женщин было всего три: я не запомнил, как её звали - бледная, худая, завернутая в серое художница с воспаленным взглядом и длинным мундштуком; Света - жена Эдуарда; и её бабушка - Елизавета Ивановна. Когда бабушка с внучкой оказывались рядом, нельзя было не поразиться, насколько они похожи. Это было, как если бы один человек предстал перед вами сразу и в молодости и в старости, а может, всё-таки два человека, между которыми целая жизнь, целая эпоха.

С художниками мне было как-то неловко - я не очень разбираюсь в живописи, тем более в современной, а их разговор то и дело касался этого вопроса, причем не столько самой живописи, сколько имен, сопутствующих ей. Поэтому самым удобным собеседником для меня была Елизавета Ивановна. Она показала мне квартиру и рассказала массу интересного.

- Вы знаете, Андрюша, можно я вас так буду называть? - у неё был особенный грудной голос, очень благородный, каких теперь почти не бывает.

- Можно, конечно, как вам будет удобнее, - я, незаметно для себя, стал подражать её светскому тону.

- Вы знаете, ведь это мой дом.

Я заметил.

Нет. вы не поняли, Андрюша, весь этот дом мой - у меня есть на него официальные бумаги, составленные осенью 1916 года. как раз в этот самый день. Так что у меня сегодня маленький праздник - шестьдесят лет, как я домовладелица.

Я вас поздравляю, но вряд ли вы хоть сколько-нибудь успели попользоваться своими правами.

Конечно. И никогда не попользуюсь. Я оставлю эти бумаги Светочке, но и для неё это будет. как старые письма - просто бумага.

А вдруг когда-нибудь придет время и.

Никаких «вдруг» - в России всё происходит сразу и навсегда. Я допускаю мысль, что может «вдруг» кончиться советская власть, но что когда-нибудь вернут собственность? Нет. никогда! Пойдемте, Андрюшенька, я вам покажу мастерскую Эдуарда.

Пройдя до конца коридора, мы попали в двухсветный зал, очень светлый, с остекленной кровлей. Посредине стоял мольберт, а по стенам были аккуратно развешены картины непонятного для меня содержания. Я еще раз повторяю, что я профан в живописи, тем более в этой, которую чаще всего называют «абстрактной». На картинах были какие-то цветные фигурки или просто пятна; на одной, которая больше других бросалась в глаза, был изображен фиолетовый треугольник на белом фоне.

Андрюшенька, подойдите к окну - я вам кое-что покажу.

Видите, вон там, она показала на лабазы, - это были наши конюшни. И вон тот дом был наш. и вот этот. Мой отец был очень богатым человеком. А эту комнату первоначально планировали под зимний сад, но у отца была страсть к искусству и к художникам. Он был как это?. филантропом. или меценатом. Я всё путаю. И вместо зимнего сада здесь стала мастерская. Здесь работал один молодой художник. Он был жутко талантлив. Его привел к нам Илья Ефимович.

Вы знали Репина?

Конечно. а что вас удивляет, - она махнула рукой, - я, Андрюшенька, уже вышла из того возраста, который нужно скрывать. Я родилась в прошлом веке - мне уже семьдесят девять .

Извините, что я вас перебил. Вы говорили о молодом художнике.

Да. Он так и остался молодым. Он, к сожалению, не стал знаменитостью. он погиб в гражданскую. Он был взрывной, импульсивный, как все художники и. почему-то ненавидел большевиков. Бог им всем судья.. С тех пор здесь не было настоящих художников.

Ну, как же? А Эдуард?

Эдуардик? Может быть, может быть, ноя в этом ничего не понимаю. весь этот модернизм. не знаю. Пойдемте к гостям.

Не помню, о чем мы с ней еще говорили, но было интересно. Она кормила меня своими пирожками. Я хвалил их совершенно искренне. Гости занимались своими разговорами и веселились, как могли, пока не прозвучало это слово: «мазня». Сказал его Костя, и все как-то сразу притихли.

Мазня это всё, а не какая не абстракция.

Да?. Дилетант! - Людей, типа Эдуарда, тяжело вывести из равновесия, но сейчас было видно, что он взбешен и начинает брызгать слюной, - Это как раз тот случай, когда со свиным рылом некоторые лезут в калачный ряд.

- Ну да, Эдик, конечно, вы же все тут профессионалы, я забыл, - не смотря на то, что дело попахивало скандалом, Костя был на удивление спокоен, - И работаете вы друг для друга. Зачем же вы устраиваете выставки? Видимо, дилетанты тоже должны вас понимать? Вот скажи, что я должен понимать. или чувствовать, глядя на твой фиолетовый треугольник?

Подрастешь - узнаешь.

Вот теперь и Костя вышел из себя. Он очень не любил, когда задевали его рост.

Что?. Дилетант, значит, я? А вот давай-ка проделаем эксперимент. Ты мне даешь свой фиолетовый треугольник, - Костя посмотрел на часы, - На полчаса. и я тебе покажу, что такое настоящее искусство. Не волнуйся, я его не испорчу. Ты же профи - уберешь всё за пять минут.

Даже я понимал, что это переходит все границы. Бестактность была вопиющей, но Эдуард был задет за живое и не хотел отступать. Он ничего не сказал, а только сделал жест рукой: забирай мол.

Я попытался остановить Константина, но, на моё удивление, меня задержала Елизавета Ивановна.

Не надо, Андрюшенька, они сами разберутся. Лучше попробуйте вот этот пирожок. это с солеными рыжиками - сейчас таких не делают. И вина налейте. и я с вами.

Я пробовал пирожки еще почти час. Гости напряженно скучали без хозяев. Света увела Эдуарда в другую комнату. Елизавета Ивановна тоже куда-то ушла. Момент, когда вышел Костя, я пропустил, заметил только, что гости вдруг исчезли, перейдя в мастерскую. Некоторое время я сидел один, курил и злился на Костю, который втравил меня в эту скандальную историю и решал: не уйти ли мне по-английски, воспользовавшись всеобщим отсутствием. Но победило любопытство. Я пошел смотреть.

Проходя мимо комнаты Елизаветы Ивановны, я услышал её грудной голос:

Костенька, не обижайтесь, но я вас поцелую. Такого удовольствия от живописи я не получала уже. уже шестьдесят лет. Вам надо писать! Послушайте меня старуху.

В мастерской было почти совсем темно. Через прозрачный потолок светила Луна. Картина, лишь чуть-чуть подсвеченная с боков, висела наклонно и высоко. Чтобы взглянуть на неё, нужно было сильно задрать голову.

Когда я проделал это, мне стало жутко и как будто холодно из-за пробежавшего по спине озноба. На фоне звезд, прямо из Космоса на меня смотрело что-то зловещее. То, что было в середине картины, нисколько не напоминало глаз, но явно могло смотреть. И смотрело. И было непонятно, мертвенно, неподвижно, не смотря на то, что сам треугольник вращался со страшной скоростью, грозя разнести в щепки не только мастерскую, но и всю Москву и.

Я отвел взгляд, но меня тянуло опять смотреть туда, в эту бездну.

/-- * * * --/

Вот такой получился рассказ. Фантазия. Я остановился на полуслове, потому что стало совсем темно. Кафе было уже закрыто, и меня вежливо попросили не мешать уборке. Вот в таком незаконченном виде он и пролежал у меня в бумагах много-много лет, пока не представился случай.

Да. Костя тот раз так и не пришел, как вы поняли. Потом он надолго уехал из Москвы. Мотался по экспедициям: на крайнем Севере на Дальнем Востоке - географ, одно слово, хоть и с педагогическим уклоном.

На долгое время мы потеряли друг друга из виду, но недавно встретились. И вот тут-то я вспомнил про свой опус. Я взял его с собой, когда ехал к нему в мастерскую - закончив свои метания по жизни, он, в конце концов, стал художником и вряд ли этому теперь изменит. Константин, всё-таки. Его живописные работы пользуются популярностью за границей, особенно в Швейцарии. Он работает в кино, недавно получил премию Тэфи, как художник постановщик.

Его мастерская расположена в высокой башне на Юго-западе Москвы на самом последнем этаже. Если быть точным, даже немного выше, потому что это не полный этаж, а нечто вроде технического - с перепадами.

Он вышел встречать меня в плавках и пляжных тапочках. Было жарко и, перед моим приходом, он работал на открытой площадке, похожей на большой балкон. Судя по покрытию типа «гидроизол», это, собственно, часть крыши.

Пока он читал мой рассказ, развалившись в шезлонге, я стоял у парапета и смотрел на Москву, которая отсюда видна почти вся. Да. прошло больше двадцати лет. Тогда нам было чуть за двадцать.. Сколько изменилось за это время? Москва стала совсем другой, а про нас и говорить нечего. Костя действительно хороший художник, ной я могу потешить себя чувством сопричастности: более двадцати лет назад я почувствовал его внутренний мир и предугадал его призвание.

Я обернулся как раз в тот момент, когда Костя легко соскочил с шезлонга.

Гениально!

Ну, предположим, ничего особо гениального тут нет.

Ты себе не представляешь, насколько это гениально. Он у тебя не будет больше валяться незаконченным. Ты его закончишь. Пошли!

В мастерской он закрыл весь свет глухими темными шторами, оставив лишь маленькую лампочку в углу, где висело что-то завешенное покрывалом.

Ночью это смотрится лучше, но, после твоего рассказа, у меня уже терпежу нет.

Смотри!

Он снял покрывало.

Вы догадываетесь, что я увидел? И не ошибаетесь. Это было почти в точности то самое, что я увидел тогда, теплым осенним вечером. в своей фантазии.

 

6. Бытовые мелочи

Прошу прощения, но я еще разочек плюну в сторону нынешних демократов? скажу, что жизнь в эпоху застоя была гораздо веселей и интересней. Сейчас все слишком озабочены экзистенциальными вопросами, прежде всего деньгами, но даже у тех, у кого денежные вопросы, казалось бы, решены - у богатых и очень богатых (у элиты), веселье какое-то вымученное, ненатуральное. Никогда не понимал, кстати, зачем они себя называют «элитой»? если б меня так назвали, я бы обиделся, раньше так называли племенных быков, собак и т. д. Впрочем, у каждого свой взгляд на жизнь.

Мы с соседями, Котиками, устраивали на Новый год костюмированные представления. К нам еще присоединялся Дядькин с семьей и некоторые другие. Я писал сценарии этих спектаклей, добросовестно расписывая роли каждому участнику. Все готовились заранее и разыгрывали эти страшные сказки с хеппи-эндом в Новогоднюю ночь.

Котик был веселым парнем небольшого росточка, с жесткими, натурально кудрявыми волосами и вечно смеющимися глазками. Он был не просто преподавателем китайского в военном институте, но и вообще, лингвистом и полиглотом. Я с ним заговорил по_ французски и по-польски - он мне дал книжечки разговорные и у меня пошло.

Кроме того, у него было хобби - ботаника. Но ботаника его была прикладной, некоторым образом. Дело в том, что его теща работала сторожем на парфюмерной фабрике, а главным сырьем для всяких одеколонов и духов служит высококачественный этиловый спирт. Как там у них было поставлено дело? Спирт приходил в железнодорожных цистернах. Встречала эти цистерны серьезная комиссия, сверяла пломбы, вскрывала, следила за тем, чтобы всё было слито в фабричные хранилища, составляла акт приемки. Вагон, тем временем, уходил в отстойник. А ночью. к цистернам подтягивались люди с ведрами, веревками и одеялами. Технология такая: через верхний люк в цистерну на веревке опускается шерстяное одеяло, чуть позже поднимается и отжимается в ведро. С одной пустой цистерны таким способом вынимали 10—15 ведер чистого спирта. Часть этого спирта перепадала и нам по 10 рублей за трехлитровую банку. Для справки, из одной такой банки получается восемнадцать бутылок водки. Сказочно дешево.

Так вот, Котик в районе нашего Алешкинского леса, благодаря своим познаниям в ботанике, выискивал какие-то хитрые травы и корешки для водочных настоек. Вопреки ностальгическим позывам, нельзя не отметить, что казенная водка в советские времена была довольно поганой, особенно дешевые сорта, а у нас всегда имелся в запасе весьма качественный продукт. Я всегда больше любил анисовую и настойку на смородиновых почках, а Котик изгалялся, делал калганную, зубровку и проч. Зубровка была фальшивой, по польским рецептам, но по вкусу и запаху не отличишь. В зубровку клался спелый донник с маленьким кусочком корня дягиля, а калган был настоящий.

В дешевизне и изобилии водки, конечно, были свои минусы. Во первых, к нам тогда часто ходили гости, во-вторых, трудно было остановиться вовремя. В те поры, как раз, мы открыли эффект Дядькина. Странно, что судьба занесла этого парня в бухгалтеры. Он был прекрасным музыкантом, окончил не только музыкальную школу, но и Гнесинку. Он хорошо играл на любых музыкальных инструментах.

У меня тогда была, естественно, гитара и трофейный отцовский аккордеон, у Котика -пианино, балалайка и еще что-то. Мы тогда играли и пели с большим удовольствием уже после третьей рюмки, сейчас, почему-то, на это не тянет ни в трезвом, ни в пьяном виде. И вот, когда Дядькин, уже поздним вечером, задумчиво брал в руки, к примеру, аккордеон, начинал петь, аккомпанируя себе. Мы вдруг замечали, что поет и играет он прекрасно, но в разных тональностях, аккордеон, скажем в ре миноре, а голос в ми. Это называлось эффект Дядькина. Котик вставал и объявлял, что пора расходиться.

Меня тогда стали доставать гости из Барнаула. Не все, конечно, были плохи. Жила у нас несколько дней школьная подруга жены, не помню, как её звали, но оставила она о себе очень хорошее впечатление. И поговорить с ней было интересно, и каждый день приносила что-нибудь вкусненькое. Но после того как у нас погостила некая Лида, мало того, что хамка и дура, но еще и, по возвращению домой обхаяла нас по всему городу, я решил, что больше никого не пущу.

И вот, однажды, я был один дома. Звонок в дверь. Открываю - стоят двое с чемоданами, кто такие, понятия не имею. Называют нашу фамилию и интересуются, здесь ли такие живут? Нет, говорю, даже не знаю таких, и любуюсь их замешательством. Они промямлили, что-то еще не очень вразумительное, но я был тверд и закрыл дверь.

Чаще всего я не могу отказать людям, даже в ущерб себе. Мне это может быть крайне неприятно, но я вхожу в положение и иду людям навстречу. Однако иногда, если достанут, мне попадает шлея под хвост, я тогда становлюсь жестким и неумолимым.

Через полчаса гости явились снова, уже более подготовленными, сообщили, что они родственники, правда, дальние, назвали человека, слегка переврав отчество, кто им дал этот адрес. Сочувственно улыбаясь, я поинтересовался, а видели ли они хоть раз тех, к кому они приехали, ну хотя бы на фотографиях? Гости опять впали в ступор. Я им сказал, что ничем не могу помочь и окончательно закрыл перед ними дверь. Настроение у меня было в тот вечер просто замечательное, и вообще, помогло - доставать перестали.

На работу, «после тяжелой и продолжительной болезни», я вышел, когда мне уже предлагали перейти на инвалидность. Вылечил меня уже после этого незабвенный Иван Яковлевич, главврач нашего фабричного профилактория. Он по своим личным каналам достал немецкое лекарство, которое сейчас усиленно рекламируется, а тогда его достать было почти невозможно. Через месяц параллельного хождения на работу и в профилакторий я уже был совершенно здоров.

Примерно в это время я вступил в партию. Инженерно-технических работников принимали в КПСС с большим трудом, по разнарядкам. Например, в такую-то организацию приходила разнарядка райкома: принять в партию девушку 28 лет, русскую, не имеющую детей. Или наоборот, еврея преклонных годов и с большим семейством. То есть, статистика по членам партии не отражала фактического стремления в ряды, а планировалась заранее. При всем при этом, если человек попадал на должность линейного руководства, его уже не спрашивали, хочет он стать коммунистом или нет. Родина сказала - надо.

Мне назначили двух рекомендующих, провели собрание и всё, готово дело. Я был тогда еще достаточно наивным, я искренне верил, что в партии есть какое-то таинство, что с партбилетом я как-то вырасту сразу над собой. Узнаю что-то новое о жизни. Нет. Добавились, конечно, некоторые дополнительные возможности карьерного роста, только и всего.

Кстати, ордена раздавались примерно так же, по разнарядкам.

В партийном членстве были и некоторые неудобства. Нам вдруг приспичило крестить сына, а сделать это в Москве было невозможно - сообщили бы в парторганизацию, скандал! (говорят, попы подавали такие списки). А когда нельзя, в два раза сильней хочется. Пришлось его крестить в Барнауле.

Заодно меня назначили крестным для племянника. На весь город тогда там была одна церковь. Мы приехали днем и наткнулись на табличку: «Храм закрыт на обед». Это было так чудно, как будто мы в булочную пришли. За время обеда накопилось много желающих крестить детей, и благостный после трапезы поп решил крестить всех оптом.

Нас построили посредине небольшого бокового зала, видимо специально предназначенного для обряда крещения. Священник облачился и начал службу. Он что-то быстро-быстро говорил, периодически кланяясь. Стоявшая рядом с ним старушка в черном, крестилась в какие-то нужные моменты. Я тоже пытался креститься, но у меня это получалось как-то невпопад. Остальные в нашей шеренге не крестились вовсе. Вдруг поп прекратил свое бормотание и набросился на крещующихся, вы что это, дескать, не креститесь? Руки, что ли болят? Народ говорит, не успеваем за вами, батюшка, слишком быстро читаете. Тут он прочел целую лекцию о том, что в церкви высший класс службы как раз и заключается в максимальной скорости бормотания молитв и вообще:

- Вы пришли в церковь, а не в булочную, вы видели крест на куполе? так что, будьте любезны. вы что думаете? Мне пятерки ваши нужны? - обряд крещения стоил пять рублей.

Лекцией он не удовольствовался и пошел по ряду проверять, кто умеет креститься, а кто нет. Одна дама перекрестилась слева направо, ух, он ей дал на орехи. Кстати, это было бы логично - женщинам крестится в другую сторону, у них ведь и пуговицы застегиваются наоборот.

Когда очередь дошла до меня, я, предпочитая всегда нападать, не поднимая руки для крестного знамения, начал говорить:

- В евангелии от Матфея, батюшка, ест такое место. - преамбула получилась солидной, но что говорить дальше я еще не придумал, а он и не стал слушать.

- А вас не спрашивают! У вас ребенок на руках, можете не креститься вообще.

Грудной племянник у меня на руках действительно начинал беспокоиться и покряхтывать во сне.

После лекции дело пошло лучше, но крестились кто в лес, кто по дрова. Я как-то собрался и начал думать о вечном. Благостного настроения мне хватило ненадолго. Через несколько минут поп развернул шеренгу к картине страшного суда, что висела до этого за нашей спиной.

- А теперь. дуньте и плюньте на Сатану!

Я в задумчивости вытянул губы трубочкой. Дунуть то я дунул, а вот плюнуть уже не смог, меня просто задушил смех. Так еще одно таинство развалилось в моей душе.

Когда мы уже вышли на улицу, я вдруг понял, что пятерку, которая совсем не нужна была священнику, так и не отдал, но возвращаться не стал - плохая примета.

Уехав от отца в Тушино, я остался совсем без машины. Меня это мучило и однажды, сняв тысячу с книжки, и взяв еще столько же в кассе взаимопомощи, я поехал в Южный порт. На эти деньги можно было купить только старенький Запорожец, что я и сделал.

Зато подо мной теперь была, хоть и хреновая, но машина! Примерно год я везде, даже в магазин напротив, ездил на машине, но однажды осенью разбил её вдребезги.

Очень рано утром, совсем еще по-тёмному, мы выехали за грибами. Со мной был шестилетний сын и фабричный художник Стар, худой и до предела флегматичный парень. По пути к нам присоединился Дядькин, на своем Запорожце, со своим тестем, который знал грибные места где-то под Рузой.

Еще с ночи пошел гнусный мелкий дождик. Ехали скучно и медленно. Впереди всё время маячили красные огоньки машины Дядькина. Я потихоньку начал клевать носом.

На бетонке, возле поселка Брикет, трактора натащили на дорогу глины с полей. И как раз в этом месте стоял мотоциклист. Я двинул рулем чуть влево, чтоб объехать его с запасом и тут же почувствовал, что машина пошла в занос.

Глина на мокрой дороге - хуже льда. Я тут же проснулся и плавно повел рулем вправо, чтобы вывести машину из заноса, но слишком большой люфт не дал мне этого сделать вовремя и машину закрутило. Здесь опять я поимел дело с эффектом резинового времени.

Ни одного мгновенья я не болтался в машине безвольно, хотя на приличной скорости, меня должно было мотать, как игральный кубик в стакане перед броском. Действуя совершенно спокойно и плавно, я выровнял машину после третьего оборота. Она теперь шла прямолинейно, но, к сожалению, задом. Тормозить в таком положении было опасно, и я уже сознательно крутанул руль, развернулся по ходу, и тогда только нажал на тормоз. Причем, всё это длилось секунды, а мне казалось, что времени было вполне достаточно. Надежного торможения на скользком асфальте не получилось, меня сносило вправо, но я всё же остановился на обочине. Остановился плохо - заднее правое колесо зависло над кюветом. Я открыл дверцу и хотел удержать машину руками, что было вполне реально, большого усилия бы не потребовалось, но я был пристегнут ремнем, и выскочить не успел. Машина начала плавно заваливаться на правый бок. Я захлопнул дверцу, будь, что будет.

Машина пару раз перевернулась на склоне и остановилась на левом боку уже в поле.

Я, как когда-то на улице Орджоникидзе, выбрался через отверстие, где уже не было лобового стекла, через заднее такое же пустое отверстие вытащил сына. Он плакал, рука его была в крови. Я его держал на руках.

- Где болит? Скажи, где болит!

- У'У'У, нигде не болит, у-у-у.

- А что орешь?

- Машину жалко, у-у-у.

Он вообще был тогда большой шутник. Через пару недель он остановился возле Мерседеса на стоянке и говорит:

- На такой машине переворачиваться было бы гораздо хуже.

- Почему? - не понял я.

- Дорогая очень.

Или за год до этого выходим из автобуса у его детского сада. Перед нами в дверях толстая дама. Он видит снизу только её зад и, глядя вверх, вряд ли ассоциируя это зрелище с реальной женщиной, громко спрашивает:

- Попа, ты выходишь? - да громко так, что весь автобус вздрогнул от хохота.

Во время аварии он только лишь чуть-чуть порезал палец обо что-то. Крови было всего несколько капель, это мой страх за него расширил глаза. Я это быстро понял и успокоился. Однако, художник Стар, что-то не давал о себе знать. Я его нашел на его законном месте, он продолжал спокойно сидеть до тех пор, пока я ему не предложил покинуть машину. То, что он сидел, лёжа на боку, его нисколько не волновало. А? что? уже пора? Пожалуйста.

Когда он, наконец, вышел, на его левой щеке я увидел грязный отпечаток своего ботинка.

Мы набрали в тот день много опят, пока ждали ГАИ. Машина пришла в негодность из-за единственного во всей округе булыжника, пришедшегося точно на середину крыши. Он помял крышу, стойки и деформировал весь кузов, даже с двигателем стало что-то не то. Стекла, правда, выпали без повреждений и аккуратно лежали на травке. Я их кое-как приклеил на место скотчем и так доехал до дому.

Машину я продал дороже, чем купил. Это может показаться трёпом, но так оно и было. Дело в том, что регистрация автомобилей в ГАИ тогда была гораздо проще, чем сейчас. Женщина-регистраторша в Тушинском ГАИ сидела одна и скучала. Пока она заполняла мои документы, я её развлекал всякими небылицами. В результате моей трепотни в документы вкралась «очепятка» и мой Запорожец стал по техпаспорту не 1973, а 1983 года выпуска. Совсем новую, хоть и битую машину я моментально продал за 1500 и 700 рублей получил страховой премии, что в сумме на двести рублей больше, чем было затрачено вначале. Пустячок, а приятно.

Нелюбимая мной директриса наконец-то ушла на пенсию. На её место назначили Кузю, начальницу планового отдела. Та взяла себе в главные помощницы Надю, хорошую женщину, нашу, цеховую. Они начали формировать свою команду и пригласили меня на должность замдиректора, но тут опять вмешалась судьба - из главка им навязали на это место обормотика со странной фамилией Князьман. Что оставалось делать?

К тому времени в моем семействе произошли коренные изменения. Во-первых, у нас родилась дочь; во-вторых, после долгих совместных раздумий мы с женой отдали тушинскую квартиру моей сестре, а сами перебрались обратно к родителям, в Бескудниково. Ездить на фабрику стало далеко.

Как-то очень быстро, на одном эмоциональном порыве, я уволился с трикотажки и устроился работать на Тонкосуконную фабрику, тоже крупнейшее предприятие в своей отрасли. Я здесь фактически выполнял обязанности начальника ОТК фабрики, потому что мой непосредственный начальник Саша был замдиректора по качеству, и не царское ему было дело в цехах ковыряться, но формально я числился старшим мастером, что было существенным понижением по карьере.

 

7. Опять новая жизнь

В первый же рабочий день на ТСФ я получил сильное дэжавю. Это был своеобразный знак, которого я тогда не понял, но впечатление осталось надолго. Саша привел меня знакомить с подчиненными. Мы зашли с ним в маленькую испытательную лабораторию прядильного производства и сразу меня как током ударило.

Я несколько секунд не мог даже пошевелиться - я это уже видел! я был уже здесь и видел этих женщин в этих же позах и на этих местах.

Ощущение было таким, будто я шел по лестнице, открыл дверь, вошел и вдруг физически со скрипом совместился с другим собой, который стоял тут, в лаборатории и ждал меня. Это была неудобная комната с нелогичной расстановкой приборов, странная лаборатория и ни на что не похожая. Потом мы прошли с Сашей по всей фабрике, сходили в ткацкое производство, в отделочное. Я же инженер текстильщик я всё это видел сотни раз, такие же цеха и такие же машины, здесь не могло быть дэжавю или наоборот, всё было сплошным дэжавю, а перед глазами всё стояла лаборатория, которую я нигде на других фабриках видеть не мог. Но где я её мог видеть? в тот раз я так и не вспомнил.

Я бы не сказал, что был в большом восторге от новой работы, хотя интересно было вникать в суть производства, узнавать новых людей. Но главное, что я получил здесь, это чувство свободы. На трикотажке была обстановка суетной напряженности, всё время казалось, что ты кому-то что-то должен, а кому и что непонятно. Здесь всё было гораздо проще и спокойней. Кроме непосредственного контроля за производством в мои обязанности входили разборки с потребителями наших тканей. Я постоянно ездил в командировки в Торжок, Воронеж, Иваново и т. д.

К примеру, из Торжка приходит телеграмма, что забраковано 1000 м ткани. Я еду туда, селюсь в гостинице, где Пожарский угощал царя котлетами, полдня сижу на фабрике, расположенной в бывшем женском монастыре на берегу Тверцы. В результате моего сидения за контрольным станком в акт отбраковки попадает не 1000 метров, а 500 или даже триста. Я герой и молодец.

Однажды меня вызвали в Тулу. Я поехал с большим удовольствием, хотя особенной надобности не было. Просто мне очень хотелось побывать в местах, где прошли лучшие дни детства. Я переписал в записную книжку расположение могил на кладбище, адреса и телефоны оставшихся родственников и, с утра пораньше, отправился на Каланчевку.

На прямую тульскую электричку я опоздал и решил добираться перекладными через Серпухов. В Серпухове, выйдя из электрички, я почувствовал, что у меня чего-то не хватает. И точно, не хватало барсетки с документами. Эти барсетки только начали входить в моду. У меня в руках была сумка побольше, а барсетку я оставил в вагоне. Я тут же вернулся обратно, но ей уже приделали ноги. Деньги я всегда держу в кармане, и корысти вору от моей барсетки было немного, но я остался без документов и без записной книжки. После этого я никогда больше не пользовался барсетками.

На кладбище я не нашел ни одной могилы. Кладбище разрослось и стало неузнаваемым. Я просто посидел на скамеечке, поел очень крупной, спелой земляники, произраставшей здесь в большом количестве, и пошел пешком в город, через Рогоженский поселок.

Я постоял на дороге возле нашего бывшего дома. Дом выглядел совсем чужим. Сзади ко мне подошел с каким то вопросом мужик в стоптанных домашних тапочках. Я узнал его сразу. Это был Хомяк средний, уже здорово состарившийся и, очевидно, спившийся.

- Дядя Вань, - говорю, - Ты, что ли?

- Не признаю, чтой-то .

Я ему объяснил, кто я и что, и тут же пожалел об этом. Он прицепился ко мне как банный лист, повел меня показывать соседям. Он явно пользовался случаем, чтобы показать им: «Ну что? Вы думаете, я алкаш несчастный, а ко мне вона какие люди из Москвы ездиють». Я от него еле избавился.

В ОТК я проработал недолго - перешел в производство, начальником прядильного цеха. Соглашаясь на эту должность, я выставил перед директором ряд условий. Я же знал, за что ругали Божка, прежнего начальника (сам же и ругал частенько). Самым узким местом у него были патроны, такие картонные трубочки, на что наматывается пряжа. Когда их не хватало, производство останавливалось, но когда их было много, они загромождали всё свободное пространство, всем мешая и ухудшая производительность и качество. Вот тут и раздавался клич: ату его! Подать сюда начальника прядильного цеха. Тем более что и замдиректора по качеству Саша, и главный инженер Муля попали в общефабричное начальство с должности начальника именно этого цеха.

У Божка были еще и личные недостатки: во-первых, маленький шарик, действительно чем-то похожий на китайского божка, он резко проигрывал в женском мнении высокому, вальяжному Муле, которого он непосредственно сменил; во-вторых, он ругал или хвалил рабочих не в нужный момент и не за то, за что надо было бы. А самое главное, он не умел обращаться с женщинами.

Начальник в женском коллективе должен иметь вид Казановы, но, ни в коем случае, не переходить границ игры. Проходя утром первый раз по цеху нужно улыбнуться всем по отдельности, чтобы у всех поднялось настроение и производительность труда. Если заметишь у кого-то непорядок, нужно подойти, хлопнуть слегка по попе или, лучше, приобнять за плечики и подвести к тому месту, где непорядок. Говорить при этом ничего не нужно - в цехе шумно, придется кричать, а это ни к чему.

Можно просто, проходя мимо погрозить игриво пальчиком. Она сама найдет, где у неё непорядок. При таком подходе каждая работница ждет начальника и даже мечтает, чтобы он к ней подошел. Руки у неё заняты, а голова свободна. Она уже начинает себе представлять, как она выходит вечером с фабрики, а тут он, начальник. Бог знает, куда такие мечтания могут её завести, но, я уже говорил, сам начальник не должен заходить дальше шутливой сексуальной игры, иначе могут быть большие проблемы. А ругаться нужно со сменным или старшим мастером и то, сначала лучше похвалить за что-нибудь.

У Божка всё было с точностью до наоборот. Он был сластолюбцем, но скрывая это, излишне строжился и сердился. Его хлопки по попе воспринимались прядильщицами с отвращением, как если бы у него были липкие, грязные руки. Когда Божок шел по цеху, они говорили: «Опять этот маленький идет», - и разбегались от него кто куда. При случае, они еще и жаловались на него начальству, особенно Муле, которого любили и жалели, что он от них ушел.

Я не принимал цех до тех пор, пока директор не пристроил мне специальное помещение для хранения патронов. В цехе стало просторно, удобно, но на третий день моего начальствования случился облом гораздо большего масштаба.

Зайдя утром в цех, я увидел, что все проходы завалены готовой пряжей. Она лежала прямо на полу, а это значит, что как минимум половина пряжи теперь испорчена. Три тонны брака это не просто скандал, это катастрофа вселенская! Что делать? Я взял за хивок сменного мастера, давай орать на него, а он тут не причем, ткачи в ночную смену отказались принимать пряжу. В пылу разборок я не сразу заметил директора фабрики, пробиравшегося через сваленный товар по проходу мне навстречу.

Я, насколько смог, сделал приветливую улыбку. Директор, подойдя, поинтересовался, как я вхожу в курс дел, не нужно ли мне еще чего-нибудь пристроить. Мило разговаривая, я проводил его до лестницы. Он ничего плохого не заметил! Директор был по образованию и призванию строителем, для него всё, что бы не происходило в цехах, было в порядке вещей. Страшны были Муля с Сашей, а до их прихода, мы со сменным успели утрясти скандал и убрать улики.

На рабочие вопросы мне хватало два, максимум три часа в день, но присутствовать надо было все восемь. Довольно часто мы со смежными начальниками запирались в кабинете и играли в преферанс. Весь выигрыш складывался в коробочку и пропивался по пятницам. Однажды лысый Акимыч, начальник аппаратного цеха, заметив, что я никогда не проигрываю, попенял мне:

- Послушай, - говорит, - Ты же каждую пятницу пьешь за наш счет!

- Нет, - ответил я ему, - Это вы за мой счет пьете. Вы же мой выигрыш пропиваете.

Стыдно, конечно, признаваться, что в рабочее время мы занимались ерундой, но что было делать? Как-то улучшить работу цехов было невозможно, упрочить свое материальное состояние тоже. Оклады точно соответствовали тарифной сетке, а премия зависела от количества и качества готовой ткани выпущенной фабрикой в целом. Дай я по своей пряже хоть два плана за день - ничего не изменится.

Дополнительные деньги мы имели по дополнительным нарядам. По выходным красили полы в цехах, ремонтировали стены, делали обмашку оборудования. С собой из рабочих брали только самых надежных. Что же касается свободного времени, то, как и на любом советском предприятии, всем желающим находилась общественная работа. Даже если ты нежелающий. Я, к примеру, совершенно не желая этого, выполнял обязанности председателя общества по борьбе с пьянством. Ужасы от Горби и К°.

У нас был прекрасный клуб, в отдельно стоящем здании в старинном парке. Там постоянно проводились культурные мероприятия, лучшим из которых я считаю КВН. Проводился он в плановом порядке в рамках общесоюзного конкурса. Ведущими были дикторы с центрального телевидения. Я был капитаном своей команды. Для музыкальных номеров я привлек своего постоянного подопечного по борьбе с пьянкой, подвозчика Вижо. Вообще-то он был членом союза композиторов, а у нас работал по направлению милиции, после ЛТП. Вижо собрал ансамбль - синтезатор, две гитары и ударник. Я играл на бас-гитаре. Поскольку мы играли хреновато, он забивал нас своей партией на синтезаторе. Он же вытащил из самого грязного угла нашего производства рыжую деревенскую девчонку, сказав, что у неё хороший голос.

Голос голосом, но она никак не могла попасть в такт. Мы на репетициях по двадцать раз играли вступление, прежде чем она сможет начать петь. То на полтакта раньше, то позже.

Перед самим выступлением мы собрались за кулисами. Не только как капитан команды, но и как председатель борьбы с пьянством на профсоюзные деньги я запасся коньяком, чтобы сбить волнение участников. Я налил уже всем понемножку, народ взбодрился, а Рыжая пропала.

Зал уже полон, ведущие торопят, а её нет. Она нашлась сама в самую критическую минуту. Надо сказать, принарядившись, она выглядела совсем не той деревенской дурочкой, как в цехе или на репетиции. Я было, по инерции, предложил ей рюмку коньяку, но она отказалась: я, говорит, уже бражки выпила. И только тут я увидел, что она возбуждена не в меру. Но что делать? Будь, что будет.

Поехали! Занавес открывается, мы играем вступление, на середине которого на сцену бешенным галопом вылетает наша Рыжая, хватает микрофон и начинает петь. В зале непонятные движения, из-за кулис нам что-то кричат. Выяснилось - Рыжая схватила запасной микрофон, за ней на проводе, повторяя её ужимки и прыжки скачет пустой штекер. Но мы играем, не останавливаясь, весь первый куплет, за это время наша солистка сориентировалась, поменяла микрофон и, войдя совершенно точно, запела всё сначала - с первого куплета. Дальше всё вошло в норму. И весь КВН прошел хорошо, мы победили.

Единственным темным пятном остался конкурс капитанов. Нам обоим поставили низкие оценки, и зал был не доволен, говорили, что мы слишком зло ругали друг друга. Мне это было довольно странно, я лично этого не заметил, тем более, что мы с этим капитаном противника, на самом деле, были добрыми приятелями и после окончания гуляли вместе всю ночь.

За победу в КВН нашу команду премировали беспплатной поездкой в Ленинград, но Рыжая туда не попала. Она уволилась сразу. Оказывается, в зале сидели музыкальные продюсеры, которые взяли её солисткой в какую-то группу.

 

8. Бизнес, начало

Всё переменилось после выхода в свет закона о Кооперации. Для меня главная перемена случилась на родительском собрании в школе у сына. Мне было там скучно и не интересно. Я взял с собой газету и почитывал втихаря. Почти весь номер был занят пресловутым законом, и я со скуки прочитал его полностью. И уже дочитав, вспомнил, что меня что-то привлекло в середине. Нашел - налогообложение.

Тут я забыл сразу про учителей и про всё остальное. Это же был Клондайк! Я не помню, сколько процентов уходило в налог с дохода. Помню, что по-хамски законодатель не включил зарплату в себестоимость, но это были мелочи, не стоящие внимания. Главное -ни слова не было про налог с оборота. А я слишком хорошо знал структуру цены, к примеру, на женские колготки. Розничная цена на них была три рубля, а фабричная себестоимость всего 23 копейки. Наценка торговли не больше двадцати процентов от себестоимости. Всё остальное забиралось государством как налог с оборота. На полях газеты я быстренько прикинул, сколько можно снять за месяц хотя бы с десяти чулочных автоматов и обалдел, получалось не меньше ста тысяч рублей. А если двадцать автоматов? Или тридцать? В масштабах страны капля в море, а для одного или нескольких даже человек?

На фабрике как раз об эту пору уволился начальник прядильного производства. По логике, мне надо было бы занять его место, и я мог бы это сделать, но уже не хотел.

Директор у нас был пенсионер, а директором назначают одного из троих начальников производств. Всё равно не хотел. Когда мы обмывали увольнение начальника производства, он сказал, что за пятьсот рублей в месяц готов говно руками носить, а тут светило неизмеримо больше. Все мысли у меня теперь были направлены на то, где взять оборудование и сырьё, а это было не так просто.

У нас всегда декларируется одно, а делается совершенно другое. На приобретение и того и другого нужны были фонды Госснаба, а никакому кооперативу этого не дадут. Я съездил на трикотажку и предложил руководству партнерство. Не оценили. Бабы то ли испугались ответственности в случае чего, то ли просто не поняли, но беседа не состоялась.

Там на фабрике я встретил Дядькина и рассказал ему свою идею - всё равно бухгалтер нужен. Оказалось, что он уже скорешковался с фабричным фотографом Зубом на ту же тему.

С фотографами в партнерах мне везло. Я знал тогда Зуба, хорошим, добрым парнем. В бытность свою на трикотажке я часто забегал к нему в лабораторию потрепаться, а то и тяпнуть стаканчик. Идея взять его компаньоном была хороша. Причем избрать его председателем. Дело с кооперативами мутное, как это еще повернется неизвестно, терять работу не хотелось, а ему терять было нечего.

В конце концов, жена познакомила меня с директором Подмосковной фабрики, выпускавшей нужное нам сырьё. Директор быстро согласился со мной, причем без каких-либо дополнительных условий. Он же взялся приобрести сорок бэушных автоматов и выделить помещение. Помещение оказалось аховым - подвал отдельно стоящего здания, к тому же совершенно разрушенный. Дверей и окон не было, а на полу полуметровый слой битого кирпича. На какие шиши и как мы будем делать ремонт, было непонятно, но это нас не особо заботило. Ничего, лиха беда начало.

Ранней весной мы подали заявку в исполком этого подмосковного городка. По определенным дням в исполкоме заседала комиссия по регистрации кооперативов. На комиссии нам очень обрадовались, мы же собирались выпускать товары народного потребления, по которым в стране был постоянный дефицит.

Здесь же в комиссии сидела дама, представитель Жилсоцбанка. Она спросила нас, есть ли у нас деньги? и не хотим ли мы взять кредит? Дядькин заковыристо, на бухгалтерском языке спросил об условиях кредитования. Так же замысловато дама начала отвечать, но, переводя на русский язык, это значило, что краткосрочный кредит на сырье можно было взять под 3% годовых, а долгосрочный на оборудование и ремонт под 2%. Сказка! Я тут же в коридорчике исполкома от руки нарисовал заявку на кредит и передал её банкирше. Через неделю у нас на руках было свидетельство о регистрации, у нас был открыт счет в банке, а на этом счете уже лежали сто пятьдесят тысяч рубликов.

Не помню, чего испугался и почему сбежал от нас Дядькин. Кредит мы вернули через несколько месяцев после начала работы. Гораздо раньше положенного срока. Можно и нужно было брать гораздо больше и не отдавать до 1992 года, но кто ж тогда это знал?

Имея на счете кучу кредитных денег, первое, что я сделал, это купил себе машину. По бухгалтерии я отнес её к разряду - оборудование. Солнечным весенним днем я приехал в банк, выписал чек и получил в кассе десять тысяч наличными. Я никак не ожидал, что их будет так много по объему и даже не взял с собой портфель - мне выдали деньги трешками и пятерками. Хорошо, что у меня был в кармане полиэтиленовый пакет. Я почему-то недопетрил даже взять такси, а поехал с полным полиэтиленовым пакетом денег на автобусе до метро.

В центре я из метро вышел и подался в ГУМ. Надо ж было купить чего-нибудь эдакого, чтоб отметить радостное событие. Там я купил коньяку, фруктов и еще чего-то и только после этого поехал домой.

Мне нужен был кузов универсал, чтобы возить товар. Я выбрал себе за семь тысяч рублей более или мене новый Москвич 2137 светло коричневого цвета. До товара еще было далеко, но в подмосковный городок стало добираться гораздо удобней. Я продолжал работать на ТСФ и только через день приезжал проверять работу, а Зуб занимался ремонтом помещения.

Мы с ним переманили с трикотажки квалифицированных специалистов, назначили им зарплату в три раза больше, чем они получали на фабрике. Когда это дошло до руководства трикотажки, я там стал фигурой нон грата. Потихоньку мы закончили ремонт, провели электричество и установили оборудование. Дело пошло. Мы начали выпускать женские теплые колготки по 18 рублей за пару.

Но произвести товар еще полбеды, его надо продать. Не будем же мы стоять с лотком на площади? Пришлось завязывать отношения с советским жульем. Первым делом мы познакомились с директрисой ближайшего универмага. Она нам объявила, что всё это легко и просто и не стоит головной боли. После бутылочки коньяку под конфекты она еще и уточнила: «Фуйня-муйня», - говорит. Она это выражение повторяла довольно часто.

Это знакомство, вообще, было очень познавательно. Оказывается, им было всё равно, чем торговать в помещении магазина, главная радость их была - выездная торговля.

Например, мы привезли им сотню колготок с официальными документами, они их выложили на прилавок и торгуют. Когда продадут, перечисляют нам деньги безналом, а мы им даем еще сотню. Но по выходным у них выездная торговля и мы им на эти дни даем еще тысячу и без всяких документов - документы на текущую партию у них есть. В понедельник они с нами рассчитываются наличными. Все довольны, все смеются.

Возникла еще масса проблем, связанных со снабжением. Я не говорю уже о тысяче мелочей, главное - наши, довольно дорогие теплые колготки быстро протирались на пятках, и для того, чтобы устранить этот дефект, нужен был эластик или, хотя бы, простой капрон. Фабрика давала нам меланжированную хлопковую пряжу серого и бежевого тона, но эластика у них не было, и взять его без фондов они тоже не могли. Тут Зуб проявил героизм, привез двадцать коробок эластика. Это было преступление, воровство собственно, я знал, где он его добыл, но другого выхода у нас не было.

Зуб первое время был очень деятелен и полезен, особенно на этапе строительства, но он ровным счетом ничего не понимал в производстве и понимать не хотел. Казалось бы, ерунда - сорок автоматов, только у меня в цехе на трикотажке их было около тысячи. Но там цех занимался только вязанием заготовок, а здесь нужно было иметь сразу весь производственный цикл от подготовки сырья до упаковки и складирования готовых изделий. Получалось, что здесь в подвальчике образовалась целая фабрика с объемом управленческих работ вполне сопоставимым с любым другим предприятием.

Уже к концу мая мне пришлось окончательно уволиться с ТСФ и заняться кооперативом всерьез.

Этот момент сопровождался самой серьезной ссорой с женой. Она мне поставила ультиматум: «Или я, или кооператив». Она еще продолжала работать на трикотажке, а там ходили про меня скверные слухи и пересуды. Но я остался тверд в своем решении сжечь мосты. Жена, в конце концов, успокоилась.

Деньги были, конечно, не сопоставимые с зарплатой. Когда наладилась постоянная работа, только официально я выписывал себе по пять тысяч в месяц, это при средней зарплате по стране 200 рублей. Но для меня дело было не только в деньгах. Я тогда наивно полагал, что изменяю мир. Что вот теперь только люди начнут работать хорошо и с удовольствием, они же теперь заинтересованы в результатах своего труда. Мало того, что механик, к примеру, получал у меня 1000 рублей оклад, я еще по результатам месяца выдавал каждому процент от прибыли. Теперь, думал я, люди смогут жить достойно и работать с полной отдачей. Теперь все преимущества социализма раскроются в полной мере и т. д. и т. п. Фигли-мигли!

Это всё оказалось очередной химерой. И я убедился в этом довольно быстро. Сначала, да, очумели от перспективы, работали в полную силу. Потом привыкли и стали работать, как всегда, приворовывать стали и даже хуже - рубить сук, на котором сидят. Но об этом позже.

Кто сочинял закон о Кооперации? Либо человек совершенно не знакомый с советской экономикой, либо тайный враг, с целью разрушить СССР. Я до сих пор убежден, что Советский Союз прекратил существование не из-за низких цен на нефть и непомерных военных расходов. И уж совсем никакой роли не сыграла низкая, якобы, эффективность производства. И не железный занавес. Мне смешно, когда американцы говорят, что выиграли холодную войну, - они здесь вообще не причем.

Причины были внутренние и, по большей мере, Советский Союз погубили кооперативы, НТТМ и СП, не столько сами по себе, сколько форма их существования в общей экономической системе страны. Про налоги я уже говорил, но это мелочи. Отсутствие налога с оборота дало возможность по некоторым товарам получать сверхприбыли, в частности мне, но это не могло сделать погоды в общем.

В СССР существовала бивалютная система. Даже три валютная. Доллары и другие иностранные валюты здесь не важны, они имели кое-какое значение в ограниченных сегментах рынка, но это не была валюта, в полном смысле слова, это был товар. Будем считать, что у нас было три валюты, перечислю их в порядке увеличения стоимости:

Безналичный рубль.

Наличный рубль.

Товар.

Может показаться безграмотным включение товара в разряд валют, но так оно и было в нашей, страдавшей от товарного дефицита стране. Причем под товаром здесь понимается любой качественный продукт. Его всегда и быстро можно было поменять на деньги или друг нужный тебе товар. Это называлось - бартер.

В доказательство могу привести анекдот времен Горбачевской борьбы с пьянством: Корреспондент рабочему: «Тяжело станет теперь выпивать на производстве? Водка сильно подорожала»; Рабочий корреспонденту: «А вот видишь подшипник? Он как стоил пол-литра, так и будет стоить!»

Или возьмем новый автомобиль с объявленной государством ценой в 7000 рублей. Вывезенный за пределы магазина и выставленный на продажу, он начинал сразу стоить 15000. Так что, товар был валютой, и каждый товар имел свой твердый курс.

Почему я называю доллар товаром? Потому что официальный курс его тогда, как валюты, был, если не ошибаюсь, 62 копейки. И это был правильный курс, потому что, если у нас колбаса стоила 2-20, то в Штатах она была не дешевле четырех долларов, сигареты у нас стоили 60 копеек, а у них полтора доллара ну, и т. д. по основным товарам. Но купить доллар с рук можно было только за 12—14 рублей. Почему? Потому что отдельные товары можно было купить только за доллары и это окупалось. Как бы конъюнктурная цена доллара переносилось на товар, который на него покупали.

Рассуждать о валютной системе того времени без товара невозможно, потому что количество выпускаемых в продажу товаров народного потребления планировалось в строгом соответствии с количеством наличных рублей у населения, правда, у Госплана это плохо получалось, но всё же к этому стремились. А безналичные рубли ходили совсем в другой сфере - в сфере отношений между предприятиями.

Итак, самой дешевой валютой был безналичный рубль. Этих рублей на счетах предприятий было великое множество, и тратить их было практически некуда, только на производственные вопросы. Директора просто не могли купить то, что им было нужно. Но для кооператива безналичный рубль и наличный был одним и тем же. Я в любой момент мог снять со счета сколько угодно денег, никому не объясняя причин. Да и делать этого мне не было необходимости - далеко не все наличные сдавались в банк.

Приведу, как пример, один случай. Подмосковная фабрика закончила ремонт клуба, а стулья купить не получалось. Директор попросил меня помочь. Я тут же поехал в мебельный магазин. В торговом зале стоят стулья - 7 рублей за штуку. Спрашиваю директора магазина, может ли он мне завтра привезти 1000 штук. Глаза у него радостно округлились, пожалуйста, говорит, куда доставить? Я отмусоливаю ему наличные, звоню директору фабрики и спрашиваю, может ли он оплатить по 30 рублей за стул. Он говорит - не вопрос и тут же перечисляет мне тридцать тысяч. Вот такая операция «вечером деньги - утром стулья». Директор еще был честный, мог бы стулья и по 50 взять, а десять откатом попросить. Тогда так делались миллионные состояния, главным товаром при этом были компьютеры.

А что произошло в масштабах страны? Общая масса наличных денег вроде бы не увеличилась, она по-прежнему контролировалась правительством, но скорость их оборота возросла даже не в разы, а на порядок. А товара на такой оборот совсем не осталось. В результате революция, инфляция 1992 года и прочие гадости.

Сейчас говорят, что Гайдар был неправ с шоковой терапией - надо было идти по китайскому варианту. Да не мог он ничего другого сделать! Всё уже было предопределено. Нынешнее правительство, всячески ограничивая обналичку, пытается вернуть нас к бивалютной системе. Наличный рубль потихоньку становится дороже безналичного. Что я им могу сказать? Флаг им в руки. Результат, скорей всего будет тот же - очередная революция, тем более, что и других поводов для этого хватает.

 

9. Царское дело

Гадости начались позже, а тогда жить было весело. Я приезжал на работу часам к десяти проверял как дела, если что, помогал и ехал обедать в ресторан. Особенно мне нравилось кафе «Андижан», напротив Микояновского комбината. Весь обслуживающий персонал там был из Узбекистана, готовили прекрасно, а главное продукты привозили хорошие на фуре с андижанскими номерами.

Что такое богатство? Единого определения не найдешь. Ощущения различны в разных его фазах. На определенном этапе начинаешь понимать, что оно несет с собой не только власть над людьми, но и хлопоты, и даже несчастья, что «богатые тоже плачут». Но первый этап очарователен. Все вещи и услуги становятся дешевыми, чего не захоти -пожалуйста. В тебя вдруг начинают влюбляться женщины, все подряд, включая самых молодых и красивых. Ты начинаешь казаться себе умным и добрым.

Если до этого, изредка бывая в ресторанах, ты с трепетом ждал счета от официанта и вместе со всеми называл его «приговором», то сейчас он тебя не волнует совершенно. Для входа в ресторан даже не нужно наклеивать на лоб швейцару сотенную бумажку - он сразу сам видит, кто ты такой, разгоняет мелкую шушеру от входа, почтительно пропускает тебя и провожает до метрдотеля.

В Москве тогда открылось несколько очень хороших кооперативных кафе и ресторанчиков. Там было уютно, тихо, хозяева не отходили от посетителей. Позже они испортились, приноравливаясь к вкусам публики. Ближе к вечеру я заезжал на работу еще раз, в основном, чтобы принять деньги от реализации. Я не только сам ушел с ТСФ, но прихватил с собой и Акимыча. Не царское дело мне стало в цеху ковыряться. Денег были полные карманы, а что с ними было делать? Ну, купил домой видик с пленками, ну, мебель поменял. Еще я тогда картины начал покупать. На день рожденья жене, помню, купил колечко с бриллиантом, ну может еще какие мелочи.

Можно было бы накапливать деньги, если б можно было расширяться, докупить еще оборудования, здание взять под производство. Какое там. Даже квартиру себе я не мог купить - в нашей метры были лишние, сверх тогдашней нормы.

Тогда же я познакомился еще с одной системой советского теневого бизнеса. В городке был комбинат бытового обслуживания, сокращенно КБО. Мы все относились к этим комбинатам если не с презрением, то с пренебрежением точно. Ну что там было: пять шесть портних за машинками, под названием «ателье», ремонт бытовой техники, изготовление ключей и точка коньков зимой. Сатирики все перья сломали на этой теме. Как там Райкин говорил? «К пуговицам претензии есть? Нет! Пришиты насмерть, не оторвешь».

А на самом деле зданьице с этим ателье и дирекцией - это была лишь вершина айсберга. В их распоряжении находилась еще масса помещений, так называемые «цеха», а работали там так называемые «цеховики». ОБХСС отлавливала этих цеховиков по мере надобности, сажала в тюрьму, а на освободившуюся территорию приходили новые люди. Стать цеховиком мог любой желающий, для этого нужно было лишь заключить с КБО договор аренды второго рода. Совершенно законный документ. Как это происходило? Например, понадобились человеку канцелярские скрепки, зашел в магазин - нету. Зашел в другой - и здесь нет. А человек не глупый, ага, думает, нигде нету скрепок! Приходит в КБО, заключает договор. Ему дают помещение, проволоку, картон для упаковки и что там еще нужно. Всё. Человек работает, продает эти скрепки сам, только раз в месяц должен предоставить в КБО отчет и некоторую сумму денег, весьма необременительную. Но садится, в случае чего, он, а не директор КБО.

Дефициты по тем или иным товарам тогда возникали постоянно. Ну, забыл Госплан запланировать лампочки! Бывает. Пять лет нигде не было лампочек (планировали то на пятилетку), а то, что везде не хватало трусов, кофточек, тапочек и т. п. было обычным делом. И выпускались все эти трусы в «цехах», и продавались зачастую с этикетками «made in.».

Заключили мы с КБО договор «второго рода» и сразу получили доступ к фондам. Через КБО за наличные можно было решить любой вопрос. Получили в распоряжение комбинатовский грузовик с закрытым кузовом. Сбыт пошел еще веселее. На складе тогда скопилось большое количество товара второго сорта (не путать со второй свежестью -настоящий брак мы сдавали во вторсырьё). Что поделаешь, оборудование было старое, условия работы ниже средних. Магазины товар с дефектами возвращали, а тут выявилась возможность продавать без всяких возвратов. Наш грузовик становился на площади между корпусами гостиницы Измайловская. Там жили, в основном, иногородние граждане, приехавшие в Москву с трехдневными туристическими экскурсиями (за покупками). Они сметали весь товар подчистую, никогда не возвращая ничего по понятным причинам. Никаких разрешений на торговлю не требовалось, мы же, как бы, представляли КБО - госпредприятие. Нужно было только дать немного денег местным бандитам и чуть побольше милиции, и торгуй чем хочешь.

Кстати, о бандитах. Без бандитской крыши существовать было практически невозможно. Моей крышей был знаменитый Сильвестр. О его ребятах у меня сохранились самые хорошие воспоминания. Конечно, это были ребята с «криминальным прошлым», да и настоящим тоже. На лицах таких людей остается неизгладимый отпечаток мест не столь отдаленных, и было немного смешно видеть, как они с этими лицами пытаются вести себя «культурно», совершенно не пьют, занимаются спортом. Но в группе Сильвестра были строгие правила. Сейчас люди с такими лицами мелькают на высоких должностях и никого это не удивляет. Привыкли, а тогда еще было странно.

Раз в месяц я отдавал им некоторую сумму денег, но это было мне не особо обременительно и даже выгодно. Я все время находился под незримой охраной. В случае любого наезда мне достаточно было набрать номер, сказать пару слов и вопрос моментально решался. Ну, самое простое - как-то мы всем коллективом отмечали какой-то праздник в ресторане. Рядом гуляла еще одна большая компания, мягко выражаясь хулиганского вида. Когда уже собрались расходиться, началась драка. Виноват, собственно, был мой шофер, он приревновал свою жену к одному из этих. Драка постепенно становилась массовой, пришлось звонить. И что?

Я не знаю, кто и как тут вмешался, но драка прекратилась почти сразу. Они собрали по всему залу разбросанные вещи, пуговицы и бусинки, положили на наш стол, после чего их представитель чуть ли не на коленях просил у меня прощения. Были и более серьёзные поводы к звонкам. Но об этом я даже сейчас рассказывать не хочу.

Как-то летом, ребята подъехали за деньгами. Тогда мы уже переехали в другое здание, где отремонтировали под себя три этажа. Я говорю им, ребята, а денег-то нету. Лето, говорю, товар никто не берет, склады полны, а денег тю-тю. Они говорят, не вопрос, давай возьмем товар. Я велел грузчику отнести им в машину пару мешков. Уехали. Через два-три часа появляются опять. Говорят, что сгоняли на Рижский рынок, товар наш там понравился, готовы забрать всё, деньги вперед, только нужно нормальную упаковку. А где ж я её возьму? Даже фондовых способностей КБО на это не хватило. Обождите, говорят. Еще через час к нашему подъезду подрулил грузовик с красивыми полиэтиленовыми пакетами, причем, того размера, что было нужно. Стоило им платить деньги? Я думаю, что да.

Когда всё наладилось и стало идти, как бы само собой, работать стало скучно. Надо было как-то развлекать себя. В новом помещении я сделал себе большой кабинет и поставил там бильярд, чтобы совмещать приятное с полезным. Но не только для этого.

Еще раз повторюсь, что мы тогда пытались построить новый мир, многие, няне исключение, хотели всё делать не так, как раньше, не так, как это было принято по советским бюрократическим канонам. У всех директоров в кабинетах столы для совещаний, а меня - бильярд. Вот вам! Еще у меня в кабинете стоял диван, за которым хранились несколько ящиков с патронами для стендовой стрельбы.

Я тогда познакомился с директором стрельбища неподалеку от городка. Оплатил безналом и эти патроны, тарелочки и аренду стенда для занятий. Два-три раза в неделю я ездил стрелять и брал с собой еще кого-нибудь за компанию.

Сначала у меня со стрельбой получалось плохо, верней со стрельбой то всё было в порядке, с попаданиями - плохо. Я удивлялся, как я на охоте-то попадаю по летящим уткам, а здесь никак не могу. Из 25 выстрелов на круглом стенде я попадал раза три-четыре, ну пять. Это продолжалось довольно долго, потом я поймал кураж, и сразу пошло дело. Честно признаюсь, мне ни разу не удалось выбить 25 из 25-ти, но 24 тарелки бил частенько.

Когда работа стабилизировалась Зуб, стал пить по-черному. У него выявился дефект, который я очень не люблю в людях - после определенной дозы спиртного, он становился совершенно невыносимым, начинал себя чувствовать Наполеоном, приставать к рабочим и учить их жизни. Как же - начальник, председатель. Я его несколько раз отправлял домой, но он возвращался, потому что не мог без аудитории. Он, собственно, отвечал за снабжение и сбыт, но толку от него становилось всё меньше и меньше.

Впрочем, однажды он оказался на высоте. Я тогда не дал ему опохмелиться и высказал всё, что я думаю о его пьянках. Он ходил по подвалу туда-сюда мрачный и злой. Это было в первую зиму нашей работы. Вдруг он остановился и заявил, что подвал может затопить грунтовыми водами. Я никогда с этим не сталкивался и, поначалу, отнесся скептически, но у его отца была дача с подвалом, и он был в курсе таких дел. Я перестал возражать, и мы вместе поехали в страховую компанию, заключать договор.

Примерно через месяц я замыслил обновить ассортимент. У своего бывшего начальника производства с ТСФ, который теперь работал директором фабрики в Чертанове, я купил небольшую партию яркоцветной пряжи, чтобы делать колготки для девочек. Пробные бобины прошли хорошо, образцы получились красивые, торговля одобрила, но основная партия не пошла. Обрывность была слишком высокой, появились полоски, в общем, брак сплошной.

Коробки с этой пряжей и браком стояли на полу в цехе, всем мешали, но куда было всё это девать не понятно. И вдруг! В один прекрасный весенний день подвал затопило грунтовыми водами! Мы, конечно, пробили дырку в полу, установили туда насос и выкачали воду, но сначала мы вызвали страховщиков! Мы им сказали, что ремонт оборудования и электропроводки так и быть включать в акт не будем, но полностью испорченную пряжу и изделия из неё - обязательно. Страховщики согласились, велели всё по акту уничтожить. Можно было всё это сдать во вторсырье, но по их правилам только огонь мог оправдать страховую премию.

Всю эту дрянь мы стащили на пустырь и в присутствие представителя страховой компании облили бензином и подожгли. Минут через пятнадцать нас окружила милиция. Их вызвал кто-то из бдительных жителей, чтобы поймать злостных кооператоров, сжигающих народное добро на месте преступления. Хорошо хоть у страховщицы были при себе документы. Еле отбодались.

Заодно я там провел учения по пожарной безопасности, научил всех пользоваться огнетушителями на догорающем пепелище. Я знал, что будут проверки по всем статьям и старался быть готовым, заставил Акимыча завести все положенные журналы, по пожарной безопасности, ТБ и проч. И меня действительно проверяли все кому не лень, включая КРУ. Но самая крутая проверка была из ОБХСС.

Они приехали на трех машинах, человек десять. Мы уже тогда перевели производство в большое отдельностоящее здание. Старший группы, майор со старой княжеской фамилией, предположим Оболенский, сразу прошел ко мне в кабинет, предъявил свое удостоверение и бумаги на проверку. В это время остальные блокировали все помещения. Тогда еще не было привычки закрывать лица масками, но по сути, это было настоящее маски-шоу.

Часа полтора переливали из пустого в порожнее, где то, где это, а как ведется учет? ОБХСС это ж не милиция, там работали люди культурные, а старшим группы приехал уж совсем Рюрикович. Кстати с Оболенским мы потом подружились, а сейчас, он сидел передо мной и не знал, что делать дальше. А я сидел и пытался понять, откуда ветер дует, они же не могли приехать просто так, кто-то же их навел? Они привыкли работать по цеховикам и, я думал, приехали они по спискам арендаторов КБО, хотя откуда тогда у них накладные, которые они мне предъявляют якобы в качестве компрометирующих материалов?

Вопрос разрешился после телефонного разговора Оболенского с начальством. Положив трубку, тот сразу направился к моему сейфу. Ага! В моем дружном коллективе завелся «крот». Ни в каком КБО про мой сейф знать не могли, даже среди работников не все знали. Причем, далеко не все, только ограниченный круг. Сейф у меня был замаскирован плотной портьерой между окном и дверью, а при открытой двери, как сейчас, даже заподозрить там что-нибудь никому бы не пришло в голову - Оболенский точно знал, куда шел и что искал.

Он прикрыл дверь, отодвинул занавеску и попросил открыть сейф, хотя никакого сейфа видно не было. Он был вмонтирован в старинной толстой кирпичной стене и закрыт деревянной панелью. Половина сотрудников Оболенского к тому времени уже уехала, понимая бессмысленность своего тут пребывания, остальные сгруппировались у меня в кабинете. У них всех волосы встали дыбом и здорово округлились глаза, когда я им открыл то, что они просили. Столько денег сразу они никогда в жизни не видели. Первым опомнился Оболенский.

- Что это?

- Выручка, - и открывал сейф, и отвечал я совершенно спокойно, хотя, согласитесь, не очень приятно, когда к вам залезают в карман, особенно с намерением все оттуда забрать.

- А почему не в банке?

- Не успели сдать, мы сдаем раз в неделю.

- Это за неделю столько? - спрашивая, он и уже крутил номер своего начальника. С его начальником я познакомился немного позже. Это был человек очень похожий на Лаврентия Павловича Берию, в остальном, в общем-то, вполне нормальный мужик, - Мы должны всё это пересчитать и сдать в банк, сегодня же.

- Считайте, только уберите отсюда лишних, - сказал я и стал выбрасывать на бильярд разномастные пачки.

Когда сейф опустел, картина стала еще более впечатляющей. Весь бильярдный стол был закрыт горкой денег в полметра толщиной, но зрители уже попривыкли. Все деньги пересчитали, упаковали в мешки и опломбировали. После этого Оболенский, сидя со мной на диване в котором лежали два ружья, показал мне еще одну накладную и спросил:

- А что это за патроны у вас по складу проходят?

- Патроны? - я подумал и кликнул девочек, - Принесите мне одну бобину пряжи. Вот видите, пряжа намотана на такую картонную штучку - она и называется патрон.

- А что такие дорогие эти патроны?

- Всё кусается, и пряжа дорогая и патроны, поэтому и колготки наши дорогие.

На этом вопросы ко мне кончились, и мы поехали в банк сдавать деньги. Я там был, чтобы расписаться в ведомости, а от ОБХСС деньги сдавал лейтенантик, тоже, в принципе, неплохой парень, и мне его в тот момент было жалко, потому что одну из уже просчитанных пачек еще в кабинете я сунул себе в карман.

Когда выяснилась недостача тысячи рублей, лейтенантик стал бледно-зелёным. Взятки брать ему было еще не по чину, а зарплата у него была меньше двухсот рублей. Что теперь ему, полгода не есть не пить? Я выдержал паузу, чтобы хоть как-то расквитаться за маски-шоу. Ситуация начинала становиться неприличной, и я отозвал парня в сторону, дал ему недостающую тысячу, но взял с него слово, что он мне будет должен морально. Парень с радостью согласился, он потом сдал мне «крота».

Вечером, включив дома телевизор, первое, что я увидел это репортаж о том, как наши доблестные органы внутренних дел провели блестящую операцию в кооперативе (таком-то). Снимали они, видимо, пока Оболенский держал меня в кабинете. Я увидел своё здание снаружи, склад, комнату ОТК, в коридоре промелькнул испуганный Деревянный -наш вечно пьяный плотник и сторож. Маленький и сухой, как мумия, почти такого же цвета. В телевизоре он был еще смешней, чем в жизни. Никто почти не знал его настоящего имени, все так и звали «Деревянный».

Запах алкогольного перегара от него шел всё время, как от того чиновника из Ревизора -мама в детстве уронила. Его любимое слово было - «звиздомс», правда, в несколько более грубом варианте. На него нельзя было обижаться. Спрашиваешь его, например, очень строго:

- Деревянный, ты куда дел свой топор и рубанок?

- Так э. звиздомс, - жмет плечами и трясет головой, - Звиздомс, покупать надо.

Передача быстро закончилась и совсем не разозлила меня. Я только подумал - хорошо, что Оболенский не очень внимательно прочитал последнюю накладную (про патроны) и не заглянул за диван, а то бы меня еще и в террористы зачислили на время. Оружие и патроны там были самые настоящие.

Они колупались с моими бумагами еще долго, таскали на допросы руководителей трикотажки, у тех оказалось всё в порядке, ничего у них не воровали. А я с самого начала понял, что они ищут. Трепло Зуб всем подряд бахвалился, что ворует эластик на трикотажке, особенно выпивши, а трезвым он тогда уже бывал редко. Но в то время основной запас эластика на складе уже был вполне законным, полученным через КБО, а на Зубовом ворованном вся маркировка была уничтожена. Ничего они не нашли.

Зуба, правда, потом поймали на том же самом, на воровстве эластика, только уже не с трикотажки, а с Клинского химкомбината, арестовали и судили по девяносто третьей прим, но это было гораздо позже, когда он у нас уже не работал. Статья, кстати, страшная - по ней расстреляли директора Елисеевского магазина и не только его, но Зубу дали года три, два из которых он просидел под следствием.

Еще один привет от государства мне принес мой одноклассник Андрюша. В главе о школе я его назвал Комиком по созвучию с фамилией и потому, что после смерти отца он совершенно перестал улыбаться.

В один прекрасный вечер у меня дома звонок в дверь. Открываю - стоит Комик в военной форме с погонами старшего лейтенанта и кривит рот, пытаясь изобразить улыбку. Мы с ним посидели на кухне, распили бутылочку, поговорили. Выяснилось, что он после артиллерийского училища служил где-то далеко от Москвы, потом воевал в Афгане, а сейчас работает в офицерском отделе нашего военкомата.

Почему он до сих пор старлей он так и не объяснил. По выслуге лет, тем более что на войне год за три, да с орденом Красной звезды, он должен был бы быть не меньше, чем майором. Но из Комика и так слова не вытянешь, а тут вопрос скользкий. Только уже уходя, он выложил мне повестку на сборы.

Офицерские сборы тогда были обычным делом. Проводились они у нас на военной кафедре. Неделю нужно было слушать лекции и рисовать карты, потом сдать зачет по стрельбе и дело с концом. Это было даже весело, встретить друзей, развеяться.

На следующий день я пришел в военкомат за направлением. Начальник третьего отдела мне объявляет, что они тут же, прям сию минуту отправляют представление о присвоении мне очередного воинского звания капитан-инженер, после чего я должен отбыть на трехмесячные сборы в город Чернобыль. Ого?

Я вышел на улицу покурить и начал быстро прикидывать все за и против. По душе, я послужить не против, но, во-первых, за три месяца Зуб со своими пьянками угробит всё дело, и я вернусь к разбитому корыту; во-вторых, с моей специальностью и капитанскими погонами наиболее вероятная должность в Чернобыле это начальник пункта дезактивации спецодежды. Иными словами, ни разу не входя в зону, я за три месяца получу такую дозу радиации, что мало не покажется. А почему они, собственно, тянут людей из запаса? Им что кадровых мало? Значит, эти тыловые крысы отказываются, а я должен ехать, здоровье терять? Вот хрен им!

Я поднялся вместе с начальником отдела к военкому и категорически отказался. Развернулся и ушел, оставив там даже свой военный билет. Конечно, я понимал, что отказ от военных сборов это дезертирство и могут быть последствия, но успокаивало то, что я нигде не расписывался, даже в получении повестки. Недели через две Комик принес мне военный билет домой, а я с тех пор больше ни разу не был в военкомате.

 

10. Восток - дело тонкое

Примерно в то же время Зубовский водитель Буча привез мне двух киргизов. У меня тогда появилась идея делать охотничьи куртки. Это была сложная афера, потому что нужны, на самом деле, были ружья, но чтобы вытащить свою маржу, необходимо было вставить в сделку свою продукцию. А для охотничьих курток нужны были овечьи шкуры.

И тут появились киргизы, кондовые, с гор, сказали, что у них в совхозе эти шкуры девать некуда. Я взял их координаты и пообещался приехать. Со мной увязался и Буча, как знаток Средней Азии (он был оттуда родом). Вообще-то, этот Буча был большая сволочь и водитель неважнецкий. Я не помню, где Зуб его выкопал, но он очень гордился, что его шофер - инструктор по вождению. Зуб не знал, что инструктору самому не обязательно хорошо водить машину и разбираться в ней, чаще, кто сам делать чего-то не умеет, учит этому других.

Это был среднего роста и возраста человек с жидкими, но очень кудрявыми волосами и наглым взглядом. Бучей я его здесь назвал за один анекдотический случай с ним в автошколе. У него училась вождению студентка откуда-то из Южной Америки. Однажды она явилась на занятия, а его долго не могла найти, ходила по школе и спрашивала других инструкторов, где найти «Коколя-Буча», по-русски она говорила с трудом. Никто не мог понять, что за Коколя-Буча? Пока самый умный не догадался - это ж . - хохол ебучий!

Я тогда первый раз попал на Восток и не знаю, что бы я делал без этого обормота. Началось с того, что в аэропорту города Ош, нас никто не встретил. Не лететь же обратно? Дали таксисту адрес, и он повез. Поселков с названием Кызылсу оказалось два и мы, конечно, сначала приехали не в тот. Таксист оказался на удивление спокойным, по сравнению с московскими, зашли с ним в чайхану, перекусили маленько и поехали дальше в горы.

В нужный нам Кызылсу добрались только к вечеру. Это был горный кишлак на перекрестке грунтовых дорог в предгорьях Тянь-Шаня. Глушь неимоверная. Таксист подвез нас к совхозной конторе. Директор совхоза встретил нас, как родных. Он учился в Москве, в Тимирязевской академии. Каких-то теток он послал готовить еду, выставил на стол чай и водку. Водкой назвать это было тяжело - это была местная арака, редкая гадость, но не отказывать же хозяевам.

Восточное гостеприимство нелегкая штука, никогда не знаешь, что будет дальше, что подадут на стол, куда поведут. При полнейшем радушии хозяев чувствуешь себя всё время несвободным. Уже за пловом директор нам сообщил, что Талай (я его буду звать сокращенно, хотя по-киргизски это не очень благозвучно, означает - заяц), который нам был нужен, сейчас в командировке и будет через три дня. Сам он не стал обсуждать со мной дело, потому что начинали разговор не с ним. Талай работал здесь экспедитором и по совхозной иерархии был начальством. По их табели о рангах после директора шли: зоотехник, кладовщик, экспедитор, потом уже все прочие. Нас определили на постой к кладовщику.

У кладовщика был богатый двор и хорошие лошади. На высоком красивом жеребце я три дня катался по горам. Киргизы сразу поняли, что Буча никто и звать его никак, поэтому ему дали какого-то тщедушного мула, и он за мной поспеть никак не мог.

Уехать из кишлака, съездить, к примеру, в город не было никакой возможности. Не на коне ж туда скакать? По одной из грунтовок ходил рейсовый автобус. Чуть выше остановки, на скальном уступчике, как грачи часами сидели аборигены на корточках, почти не шевелясь, только поворачивая друг к другу головы. Подходил автобус, забитый до предела. Несколько человек втискивались в него, остальные оставались сидеть в той же позе. Для нормальных поездок нужна была машина.

Когда приехал Талай, все пошло гораздо быстрей. Мы моментально решили вопрос со шкурами. Я взял с собой из дома двадцать тысяч рублей - 15 на шкуры и 5 на всякий случай. За два контейнера шкур с доставкой их в Москву я заплатил четыре с половиной. Дальше можно было жить на широкую ногу.

В принципе, можно было уезжать, но Буча уломал меня ехать домой на машине. Не сразу, но я согласился, к тому же, неизвестно было, попаду ли я сюда еще раз, а Восток мне понравился. Это выглядело совсем другим миром, но мир этот был чем-то необъяснимо привлекателен.

Я купил двухлетнюю Ниву. Внешне она выглядела неплохо, но стояла со сломанной ступицей. Можно было взять машину гораздо лучше. Там, как выяснилось, не было никакого дефицита по автомобилям. Каждый сезон сдачи шерсти и хлопка, туда гнали машины эшелонами, чтобы вернуть деньги обратно в Россию. Это я выяснил несколько позже, а тогда взял первое, что предложили. Ниву мы отремонтировали за день, и сразу появилась свобода передвижений.

Первое, что я сделал на свободе, это побрился в парикмахерской города Карасу. Это уникальный город, разделенный на две примерно равные части речкой с одноименным названием, но с одной стороны, это Карасу, Ошской области Киргизии, а с другой стороны, Карасу, Андижанской области Узбекистана. Даже базар один, но справа киргизский, а слева узбекский.

В парикмахерской был длинный зал с узким проходом между двумя рядами кресел. Как меня там побрили?! По-старинному, с горячим компрессом. Мечта! Кожа была, как у младенца.

Машину переоформляли где-то в дебрях Ошского базара. Ошский базар это город в городе. Это сказка, тысяча и одна ночь! Здесь и цвет и дух древней восточной цивилизации. В горах была зима, а здесь в долине полноценное лето, море фруктов арбузов дынь. Причем, уходя на ночь домой, никто ничего не убирает, так и стоят эти дынные или арбузные пирамиды до утра, ждут хозяев. Захотел я помню, персиков. Хожу по рядам и пробую, все угощают не тонкой полосочкой, как у нас, а целым сочным персиком. Когда уж стыдно стало не покупать, я эти персики уже видеть не мог, настолько наелся.

Кстати, до сих пор не понимаю, откуда в Оше Сулейман гора? Сулейман это же Соломон, а отсюда до Израиля дальше, чем до Шанхая.

Этот жулик Буча не только машину подготовил к поездке плохо, но и маршрут выбрал неудобный, так чтоб проведать всех своих родственников. Дорога, конечно, была интересной, но слишком длинной и с большим количеством накладок. Первая была на Ангренском перевале, но это была счастливая накладка. Была ночь, мы уже ехали вверх, когда пошел сильный снег. И скалы слева и обрыв справа, и дорога стали одного цвета. Ехать пришлось потихоньку, чтоб не улететь вниз. И главное, ни одной машины, не навстречу, не попутно. Вниз мы спускались, уже прокладывая глубокую колею. Наконец, впереди появился фонарь и много машин под ним. Под самым фонарем нас остановил гаишник. Даже не проверив документы, глядя на нас, как на привидения, он спросил.

- Вы откуда здесь взялись?

- С перевала.

- Перевал уже сутки как закрыт!

Как мы проскочили въездной кордон? Совершенно не понятно.

В Ташкенте снег лежал такой же толщины, как в горах. Он уже начинал таять, но было очень чудно видеть город, который считаешь эталоном теплого места под слоем снега.

Вторая накладка, это уже была не накладка, а облом. Рано утром мы выехали из Темиртау, от очередных родственников Бучи, в сторону Целинограда. Я вел машину, а этот козел спал на пассажирском сидении рядом. Перед «круговым движением» я его разбудил и спросил, как ехать дальше. Он сказал, что прямо и опять заснул. Проехав прямо, я начал сомневаться, дорога была узкой, машин мало, но увидев указатель, что до Целинограда столько-то километров, успокоился. А зря - это была боковая дорога, основная, надёжная осталась справа.

Примерно через час у меня начала моргать лампочка давления масла. Я остановился, разбудил этого деятеля и заставил смотреть, что с машиной. Он долго копался под капотом, потом объявил, что провод к датчику плохой, закрыл капот и снова залег спать.

В Казахстане дороги не очень забиты машинами, но на этой дороге их почти совсем не было. Не видно было и заправок, изредка попадались только поселки с белыми домиками. Я ехал еще часа полтора, до тех пор, пока лампочка не стала гореть постоянно. Я съехал на обочину и остановился.

- Иди, - говорю, - смотри там свой провод, похоже, что не провод это.

- Всё нормально, - сказал он, вернувшись.

Я попытался завести мотор, но он уже был заклинен.

- Ну и что? Убить тебя прямо сейчас или подождать немного? - я был зол настолько, что готов был привести эту угрозу в исполнение.

Он засуетился, стал оправдываться, но толку от всего этого не было никакого. Вокруг нас была целиноградская степь, мороз чуть ниже сорока градусов и ни одной машины на дороге. Бросить машину и идти назад, было рискованно. Одинаковые казахские поселки примелькались у меня в глазах, и я не помнил, далеко ли последний, он мог быть и в пяти, и в десяти, и в пятнадцати километрах. Идти вперед было уж совсем бессмысленно.

Я вышел по малой нужде и тут же замерз. Начиналась пурга, ветер продрал меня через

одежду насквозь. Я вернулся в машину, посадил Бучу сзади, а сам остался на водительском месте. Машина остыла очень быстро и мы, каждый со своей стороны прогревали маленькие отверстия для обзора. Я не знаю, сколько прошло времени и вдруг, сзади показалась машина.

Двое мужиков на Жигулях со снятым задним сиденьем ехали в какой-то поселок резать свинью. Поняв наше положение, они отказались от своей идеи. Ни у них, ни у нас не оказалось троса, поэтому решили ехать в ближайший поселок за буксиром. Я отпустил с ними Бучу, а сам остался в машине, надо и мне было ехать с ними, но мозги уже видно были подморожены.

Я завернулся в несколько верблюжьих одеял и стал курить гаванские сигары. У меня их была целая коробка, купленная на Ошском базаре. Между тем, стемнело, и пурга усилилась. Выйти поплясать за бортом, было немыслимо. Неудержимо клонило в сон. Я знал, что спать нельзя, но ждал я уже слишком долго и стал сдаваться. Сквозь сон я услышал стук по крыше, проснулся и опустил стекло. Рядом со мной тарахтел большой желтый трактор К-700, а маленький казах уже цеплял трос.

Руки у меня были деревянные, стекло поднимать было нельзя. Как я умудрился этими руками крутить руль и, одновременно, чистить иней на лобовом стекле? Но ведь как-то я это делал.

В поселке я выбрался из машины, зашел в дом и сразу плюхнулся на раскаленную печку. Мне дали выпить стакан портвейна. Руки-ноги начали шевелиться, и я перебрался за стол. За столом, вместе со мной, сидели огромный усатый мужик и маленький казах и тоже потихоньку отхлебывали портвейн, рядом со столом стоял целый ящик с бутылками. Они объяснили мне ситуацию, что к ним заехали, рассказали про меня, и они сразу пошли помогать, но трактор не заводился, а куда делись те, кто заезжал, они не знают. А меня, честно говоря, это уже не волновало. Мне было тепло и хорошо, а что делать дальше, можно было решить завтра.

В дом зашла женщина крестьянского вида и, как только она посмотрела на казаха, того, как ветром сдуло. Он буквально растворился у меня на глазах, видно он был не в чести у этой женщины. Они громко заговорили с усатым на странном немецком языке, в котором половина слов были русские матерные. Гиганта немца звали Ганс, его жена отнеслась ко мне очень ласково, принесла на стол еду и выпила с нами немного. Это был очень аккуратный, душевный немецкий дом, хозяева мне очень нравились и ехать куда бы то ни было мне не хотелось, но когда мы уже собирались ложиться спать, приехал Буча на автобусе в качестве тягача. Пришлось ехать обратно в Темиртау.

Мотор перебирал тоже немец, в Казахстане их тогда еще было много. Оказалось, что сточилась шестеренка масляного насоса. С мотором теперь был полный порядок, но пока я доехал до Москвы, я снял передний кардан за отсутствием крестовины, что-то еще ремонтировал, и когда я уже въехал к себе во двор, она окончательно сломалась метрах в двадцати от моего подъезда. До этой поездки я считал себя неплохим водителем, но только после неё я им стал на самом деле.

Деньги меня тогда совсем не лимитировали, я эту машину отогнал в сервис и велел поменять всё, что можно - не помогло. Она так и осталась инвалидом второй группы. Я её продал весной и, надо сказать с большой выгодой, я её купил за 5500, а продал за 12000 рублей. Потом уже, приезжая, в Киргизию, я сразу покупал себе машину, делал дела и ехал домой, только уже более короткими дорогами.

 

11. Утиная охота

Потихоньку помаленьку спокойной жизни не стало. Накопилось море проблем, а главное, я понял, что кооперативная форма труда это тупик. Она хороша только в кругу равноправных собственников, в деревне, например, когда складываются земляные паи, да и то .

И тут у директора фабрики нарисовались НТТМщики. Они пришли вдвоем: один маленький толстый, второй высокий худой. Главным был, конечно, толстый. Им нужно было формально иметь производство, хотя бы в доле и мы на троих его создали. ноне сразу. Сначала я попросил недельный таймаут и уехал на охотбазу, на Московское море. Там у меня было место, где можно было спокойно думать без всяких помех.

На Московском море было много охотбаз и по берегам, и на островах. Меня туда первый раз привез фабричный художник Стар, тот самый, что сидел у меня в перевернутой машине и вышел из неё с отпечатком моего ботинка на щеке. Не смотря на свою неподражаемую флегматичность, он был страстным охотником. Первый раз он взял нам на двоих путевку на остров Б.

Мы ехали тогда еще из Тушино. Далеко и неудобно. Охота там оказалась почти никакая. Егерь был старый пацифист, он начал знакомство с нами с просьбы не стрелять в его уток. Мне вообще как-то подозрительно стало, что на большой довольно базе, мы со Старом были вдвоем, больше никого желающих. Утром, когда мы вышли в лодке на охоту, я понял егеря. Утки сразу подплыли к нашей лодке и с кряканьем сопровождали нас, и пока мы не бросили им кусок хлеба, не отставали. Стрелять в них было нельзя - превращать трагедию в фарс.

Больше ни одной утки мы не видели, но егерь вознаградил нас за гуманизм. Вечером мы вместе с ним, сняли его рыболовные сети и получили неограниченное количество крупных судаков. На следующий день перед самым отъездом я сходил в лес. Это было умопомрачительно. Минут за пятнадцать я набрал целый мешок подосиновиков. Одна из полян была просто красной от шляпок, а, поскольку мы уже упаковались и ждали катер на пристани, единственно, куда я мог собирать грибы, это в большой полиэтиленовый мешок с дырочками из-под новых немецких болотных сапог.

Не смотря на нулевую охоту, впечатление от поездки осталось очень хорошее, и, когда я снова переехал жить в Бескудниково, стал ездить туда часто. Я нашел для себя хорошую охотбазу на тверском берегу водохранилища. Чтобы попасть туда, мне нужно было, прямо у дома, сесть на дубнинскую электричку, доехать до станции Большая Волга и немного пройти вперед по ходу. Там в договоренное время ждал средних размеров дизельный катер, который развозил охотников по базам.

Охотбаза представляла собой двухкомнатный деревенский дом с русской печкой и большими сенями. В выходные там собиралось много народу. Основной заезд был в пятницу вечером. Самые хитрые сразу бежали занимать на утро лодки. Процесс охоты заключался в том, чтобы выехать с базы, как можно раньше, забраться вместе с лодкой в камыши, предварительно выставив на воде утиные чучела и сидеть ждать, и стрелять по мере возможности. Впрочем, всё это можно делать и вечером, да, собственно и днем. Запастись термосочком, фляжечкой и что там еще положено к этому, особенно, если погода позволяет. Красота!

В соответствии с временными пристрастиями охотники, как и все остальные люди, делились на жаворонков и сов. Жаворонки, напившись чаю, уходили спать, а совы выставляли на стол бутылки с закуской и гуляли часов до трех.

- Ну, сколько же можно? Дайте же спать! Нельзя потише, а? - кричали жаворонки со своих коек.

- Всё, всё. давайте тихо. душевно. - говорили совы, но их хватало не больше, чем на пять минут, потом опять переходили на повышенные тона.

Утром всё повторялось с полной сменой действующих лиц. Жаворонки вставали перед рассветом, демонстративно шумели, топали, громко разговаривали, бряцали оружием. Но никаких криков со стороны сов не было, они храпели, не обращая на демарш никакого внимания.

Стар был отъявленным жаворонком, а я лично присоединялся к той или иной группе в зависимости от настроения. Хотя по-общечеловечески я сова, мне иногда доставляло удовольствие съездить на утреннюю зорьку.

В большой компании единомышленников, конечно весело, но самое приятное время наступало, когда эта оголтелая толпа уезжала восвояси. Егерь - Василии, хозяин базы, убирал строгое выражение лица до следующей пятницы, приносил банку парного молока, самогон из загашника и еще, что-нибудь из сельского угощения. Начинались задушевные разговоры. Он вообще, тет-а-тет становился замечательным человеком. Я ему помогал по хозяйству, колол дрова, кормил собак, даже как-то овин почистил. Для охоты на буднях можно было брать лучшую лодку и становиться, когда угодно и где угодно, никому не переходя дорогу.

Но главная прелесть была не в этом. Главное было в том, что эта база, вместе с покосившимися остатками деревни, была отрезана от всего остального мира Московским морем. Когда затопляли водохранилище, единственная дорога к деревне ушла на дно, а новой никто строить не собирался. С одной стороны была вода, а с другой лес, часа на два ходьбы средним шагом. Тишина и покой.

После обеда, ближе к вечеру я греб на охоту и до темноты покачивался в лодке.

Вечером, за ужином не спеша беседовал с Василичем, а утром вставал, умывался на дворе, пил вчерашнее вечернее молоко, остывшее, как следует, потому что с детства не люблю парного молока, а потом садился за свои расчеты по преобразованию предприятия.

По возвращении в Москву, через неделю, как я и обещал, мы собрались втроем: директор фабрики, директор НТТМ и я, и учредили Межхозяйственное производственное объединение (МПО) МОРЕ. Это была аббревиатура из начальных букв названий учредителей.

Потом я собрал членов кооператива, обрисовал им радужную перспективу и вновь открывающиеся возможности, они всё это одобрили единогласно. Еще несколько позже я принял их на работу в новую структуру, но не всех! Таким несложным ходом я избавился от пьяницы Зуба с его хвостом прихлебателей и от двух «кротов», а так же, сделал всех остальных не членами кооператива с непонятными материальными мечтаниями, а просто рабочими. Сам, при этом, я тоже перестал быть кооператором (это слово тогда уже становилось ругательством), а генеральным директором Межхозяйственного производственного объединения. К сожалению, от остальных проблем, а их еще хватало, это не избавило.

 

12. Партийные привилегии

Отец к тому времени давно уже уволился из армии. После этого уже лет десять проработал вольнонаемным в Спорткомитете МО, а тогда уже устроился начальником тира в ЦК КПСС. Благодаря этому он и мы, как члены его семьи, обрели дополнительное летнее место отдыха, даже можно сказать - жительства. Все знают, что работники ЦК имели массу льгот и привилегий, но не все знают, насколько это было градуировано по рангам.

Мы все видели, что главные шишки ездят на лимузинах. Машины почти не отличались по внешнему виду, но в основном это были ЗиЛ_114, и только особо одаренные имели ЗиЛ_117. Все пользовались спецраспределителями, но спецраспределитель спецраспределителю рознь. Каждый сверчок знал свой шесток. Небожителей я здесь в расчет не беру, а все остальные делились натри основные группы: ответственные работники, безответственные работники и обслуживающий персонал.

Для летнего отдыха были предназначены прекрасные пансионаты и дачные поселки. Если б выбирать из пансионатов, я бы выбрал Клязьминский, там обычно отмечался день Нептуна, я всегда любил, когда много воды. Очень хороший, я бы даже сказал, фешенебельный по тем временам пансионат «Поляны» был на Рублевке. Но мы, после всесемейного обсуждения, остановились на Сходнинском дачном поселке. Это по Ленинградке, недалеко от населенного пункта с названием Черная Грязь.

Тир в ЦК относился к профсоюзной организации, отец был средним звеном. Если б он относился к ответработникам, как папа СС, мы бы жили отдельно, а так, у нас был домик на две семьи. Ничего - в тесноте, да не в обиде. Зато остальные блага здесь были для всех одинаковые.

Сам поселок располагался на широкой, отгороженной от остального леса площадке. Деревянные домики стояли между деревьями если не бессистемно, то уж, во всяком случае, с полным отсутствием прямых линий. К каждому домику вела асфальтовая дорожка и можно было подъехать на машине прямо к себе, но администрация просила машины у дома на ночь не оставлять, а пользоваться общей стоянкой. Недалеко от стоянки был вполне приличный теннисный корт с тренировочной стенкой. Такими же обязательными как теннис видами спорта по всей Партии были волейбол и городки. На центральной площади поселка был клуб с бильярдной и прокатом спортинвентаря. Кинотеатр (он же театр) был отдельно, ближе к входу, рядом с детским городком. Если пройти поселок насквозь, то, через вторую проходную, можно было выйти к речке Сходня. На речке был пруд с лодочной станцией.

В домах были печки и кухни с газовыми плитами. Дрова и газ в баллонах подвозились по первому требованию. Так же быстро менялось постельное белье и прочее. Кухни были не очень нужны, если только чай разогреть или что-то детское, потому что основную еду все получали в столовой. Нужно только было не забывать оставить заказ на три дня вперед. Выбор был огромный, на все вкусы. Это, собственно, была ресторанная кухня по цене профсоюзной столовки. В самой столовой почти никто не ел. Туда приходили со специальными судочками и уносили еду с собой. Возле домиков были костровища, где можно было пожарить шашлык или просто посидеть у огня, помечтать. Готовый сырой шашлык брали в магазине, располагавшемся дверь в дверь со столовой. Это был небольшой магазинчик, но там, на удивление, было всё, что тогда просила душа. После горбачевского указа, правда, с крепкими напитками стало не очень, но всегда было хорошее чешское пиво, а к этому пиву была прекрасная вобла. По сравнению с той воблой, нынешняя, продающаяся везде и всюду, кажется сделанной из соленого картона.

По выходным мы ездили на всяческие праздники и соревнования в другие поселки и пансионаты. Самым памятным для меня было одно соревнование по стрельбе. Я тогда обстрелял соседа, офицера кремлевской охраны. Смешно, но правда.

У него перед этим был день рождения (или у меня? не помню). Мы с ним поспорили на ящик пива, я всего лишь хотел опохмелить их назавтра за свой счет и никак не рассчитывал обстрелять такого профессионала. Мы засиделись допоздна у костра и приехали в тир с красными глазами и дрожащими руками.

Я долго не мог совместить мушку с целиком, но Володя (сосед) стоял рядом, и рука с пистолетом у него тоже ходила ходуном. Однако, когда принесли мишени, у него было три десятки, а у меня не больше двадцати очков. Такой же результат, как он, я показал только один раз в жизни. Я тогда на армейских сборах вместо ПээМа попросил Наган, а с Макаровым у меня с детства нелады.

Я поздравил Володю с победой и собирался уже идти в автобус, но, выяснилось, что соревнование еще не окончено - нужно идти стрелять из винтовки, по десять выстрелов. Не смотря на похмелье, я выбил стандартные для себя 98 очков, а Володя с трудом вышел из семидесяти, с винтовкой он не дружил.

Деньги на пиво я ему всунул втихаря, но за пивом ходил он, и пил потом до дна горькую чашу поражения на своем, казалось бы, поле. По общей сумме очков он проиграл вчистую.

Я ездил на работу на машине, но безмашинные граждане тоже не чувствовали себя стесненными. Часов с семи утра на площади у клуба стоял автобус. Я употребил слово автобус в единственном числе, потому что на площади всегда стоял, действительно один автобус. Как только он наполнялся, тут же уходил, а на его месте появлялся другой. В пиковые восемь часов утра автобусы больше минуты не задерживались. Откуда брались новые на их место, до сих пор не понимаю, они как будто синтезировались из воздуха, и никогда не было случая, чтоб автобусов не хватило, и кто-то остался. Это были новенькие львовские автобусы с туристическими сиденьями. Проезд до Старой площади на этом автобусе стоил 10 копеек, но можно было выйти в любом месте по пути. Постоянная остановка была только у метро Сокол. Оттуда же можно было уехать вечером обратно. Для этого в определенный диапазон времени нужно было встать на краю дороги в условленном месте. Там не было вывески «Автобусы ЦК КПСС» и вообще никакой вывески не было, но если просто встанешь на этом месте, проходящий мимо автобус остановится и откроет дверь.

Вот такой посёлочек был.

Жить в этом поселке было хорошо и весело. И никакой особой охраны не было. В две проходных с разных сторон поселка вход был свободный, только на автомобильных воротах сидел дежурный сторож.

Кстати сказать, доступ к хорошему летнему отдыху в советское время имели многие, и вовсе не работники ЦК, а простые труженики заводов и фабрик. Это было не так шикарно, труба пониже и дым пожиже, но всё же. А зоны отдыха партийцев, тогда входившие в ведение Хозуправления Управделами ЦК КПСС, как система существуют и сейчас в Управделами президента Российской Федерации. Мало, что меняется, по сути. Впрочем, Сходнинский поселок, насколько я знаю, разорвали на приватизированные куски.

Это может показаться странным, но еще пользуясь услугами зоны отдыха ЦК, я вышел из КПСС. Я был в этом отношении не первым, но в первых рядах. Это произошло как-то само собой, а не то чтобы я хотел изобразить какой-то протест или, не дай бог, порисоваться перед общественностью.

Когда я уволился с ТСФ, я на какое-то время просто забыл о существовании партии, но нас с Акимычем нашли девчонки с фабрики и попросили сняться с учета. К тому времени в кооперативе было уже пять или шесть членов партии, и мы решили перевести документы по месту работы и зарегистрировать свою парторганизацию.

Это соответствовало уставу КПСС, там было сказано, что парторганизация создается на предприятиях, когда там работает не менее трех коммунистов. Прошло два-три месяца, пока из местного райкома не пришло сообщение с предложением явиться для постановки на учет. Я приехал в райком и изложил наше мнение, к нему отнеслись скептически, а еще через месяц отказали совсем. На мои высказывания о том, что это нарушение устава не реагировали, ссылаясь на указания сверху. Они предложили нам встать на учет в парторганизации местной фабрики, на что уже я дал категорический отказ. Одна только уплата взносов с наших зарплат могла вызвать на фабрике забастовку. Я распорядился отправить документы обратно в Ленинградский райком Москвы.

Обратно в парторганизацию ТСФ меня, естественно, не приняли, и документы отправились по месту жительства. Когда я пришел в отдел учета своего райкома, прошло уже больше года, как я нигде не числился и, соответственно, взносов не платил. По уставу, человек, не плативший взносы больше трех месяцев подряд, автоматически исключался из партии. Я рассчитывал сдать партбилет сразу и забыть об этом. Но не тут-то было! В отделе учета меня встретили на удивление ласково и попросили подняться к секретарю райкома, он де ждет меня давно и с нетерпением.

Это был совершенно неожиданный поворот событий. Недоумение с моей стороны еще больше возросло, когда секретарь встал из-за стола и вышел меня встречать к дверям кабинета, пожал руку и заказал секретарше чай. Та моментально принесла на совещательный стол печенья и джемы. Секретарь уселся не в свое кресло, а напротив меня. Мое удивление росло с каждой минутой, я имел уже некоторый опыт общения с партийными функционерами и знал, что такие печеньица ставятся на стол перед людьми, идущими на повышение, на хорошее повышение. Я потихоньку отхлебывал чай и слушал, секретарь даже не притронулся к своей чашке. Он говорил одновременно высокопарно и задушевно. Он говорил, что партия сделала большую ошибку, запретив парторганизации в кооперативах, отталкивая от себя кооператоров. А ведь кто такие кооператоры? Это же лучшие люди страны! Самые мыслящие, самые инициативные. но партия, она на то и Партия, чтобы всегда исправлять свои ошибки. Есть решение. я насторожился, но он опять ушел в сторону. И только в самом конце разговора он высказал суть, да и то, как-то стыдливо используя непрямые формулировки. Он предложил мне взять деньги, большие деньги. Он не торопил, дал время подумать.

Я думал не меньше недели. Ну, хорошо, возьму я деньги, и что? Стану богаче? Я и так не беден, и дополнительное количество денег не принесет качественного скачка в уровне жизни. Расширю производство? Да. Вместе с деньгами можно попросить и фонды, дадут наверняка. Но, когда-то же придет время возвращать кредиты, и что я смогу отдать?

Долю в деле и потерять самостоятельность? Шальные деньги хороши, когда занимаешься торговлей, купил на миллион - продал на два; купил на два миллиона -продал на четыре. Всегда есть возможность рассчитаться, если не прогоришь, конечно, а при производственной деятельности все деньги всегда в обороте. А вот становиться торгашом я совсем не хотел. Были и другие соображения, в том числе и менее материального порядка. Кроме того, я вдруг понял, что КПСС идет к безусловному и неотвратимому краху.

В результате долгих размышлений, я отказался от этого предложения, написал заявление о выходе из партии и сдал партбилет.

Года через полтора, еще при советской власти, я имел еще одно аналогичное предложение, правда, совсем с другой стороны. Мне предложили три миллиарда рублей по фальшивым авизо. В этот раз я отказался не думая - этот вопрос я для себя решил с первого раза. Прав я был или не прав? Не могу дать однозначного ответа. Многие соглашались. В том числе несколько моих хороших знакомых согласились на такие предложения. Они прожили солидно и весело до середины девяностых годов. На их могилах стоят большие дорогие памятники.

Когда людям предлагались деньги, партийные в том числе, конечно, никто никого не собирался убивать - жизнь так повернулась.

Акимыча поставили на партийный учет ТСФ, потому что он жил в фабричном доме на территории фабрики. Ему никто никаких предложений не делал. Шесток не тот.

 

13. Деревня

Акимыч, мой ровесник с разницей в месяц, закрепился в Москве после армии. Устроился на фабрику помощником мастера, получил место в общежитии. «Лимита», как это тогда называлось. Потом стал старшим мастером, женился. При мне уже он стал начальником цеха и получил отдельную квартиру, после того как прежний начальник попал в вытрезвитель. Акимыч, типично деревенский житель, окончил у себя в Тамбовской области какой-то техникум. Попал по распределению в Алтайский край, главным инженером пивзавода, оттуда уже ушел в армию солдатом. Ну, а после армии осел в Москве.

Не могу не рассказать, как мы ездили с ним на его родину. Выехали мы в ночь, на моей новенькой красной Ниве, уже на рассвете, свернув с основной трассы, проехали их райцентр. Дорога стала сильно ухабистой, и я остановился по естественной надобности прямо посреди дороги. Акимыч, стоя рядом со мной, объяснял дальнейшую дорогу. Проедем, говорит, вот по этому асфальту до. я его перебил:

- Еде ты видишь асфальт?

- Это асфальт. это дорога асфальтовая.

Я поковырял ногой покрытие, но асфальта так и не обнаружил.

- Ну, если не хочешь по асфальту, тогда давай срежем.

И мы срезали. Минут через пятнадцать езды по грунтовке сели в глубочайшей луже. Даже для Нивы выбраться стало не под силу. Из машины тоже выйти было невозможно -вода плескалась у самых порожков. Мы достали закуску, выпивку и начали завтракать. Уже совсем рассвело, но туман был довольно плотным.

Вынырнув из тумана, мимо нас, не спеша проехал всадник. Хвост и грива лошади были полностью закрыты репьем. Акимыч узнал его и окликнул. Я ему предложил зацепить трос за седло и вытащить нас. У меня был такой опыт в Киргизии, когда я первую свою Ниву заводил таким образом.

- Да вы что? ё. у меня и седла-то нет. Вот через часик пойдет молоковоз, он вас и вытащит, на.

Ждать молоковоза нам не пришлось. После завтрака я почувствовал в себе силы выбраться самостоятельно. Я неоднократно замечал, что по российским дорогам, особенно грунтовым, трезвым не всегда проедешь, а вот подшофе - другое дело. То ли сам начинаешь действовать как-то по-другому, то ли машина чувствует твое упорство, но факт остается фактом. Мы легко вышли из лужи и почти сразу въехали в деревню.

- Твоя деревня?

- Нет. в тумане не пойму, что за деревня-то. - Акимыч вышел из машины и пошел спрашивать, - Во! Сосед мой. картошку кому-то копает.

Сосед сначала не узнал Акимыча, потом долго не мог понять, что у него спрашивают.

- Так вот он! Твой дом-то! Ну, ты хорош. с утра пораньше.

Оказалось, мы въехали туда, куда было надо, только не с той стороны. Такое сумбурное начало дня не предвещало ничего путного, и правда, дальше пошло еще более наперекосяк. Я заехал к дому с тыльной стороны и заглушил мотор. В доме еще спали.

Мы начали выгружаться. Первым делом Акимыч достал кота в мешке. В буквальном смысле - он вез из Москвы кошку. Они взяли котенка, родившегося где-то на чердаке их дома, но из милого котенка выросло дикое, страшное существо в кошачьем обличии, и держать его дома с детьми не было никакой возможности. Вот он и взял её в деревню, дескать, будет на природе мышей ловить, с соседскими кошками драться, и слава богу.

А на заднем сиденье сидел мой пёс. У меня тогда был прекрасный ирландский сеттер Кинг.

Я хотел иметь собаку с того момента, когда начал всерьёз относиться к охоте, но все мои родственники были против. Жена, так просто боялась собак. На один из своих дней рождения я опять стал настаивать - подарите мне щенка и всё тут, хотя бы спаниельчика маленького. И вот, в один памятный день, мы встретились с Витей и его женой. Они гуляли по цэковскому поселку с красивым сеттером. Мы разговорились.

- Какой спаниель!? Вы что? - возмутилась Ольга, жена Вити, - Надо брать только сеттера и не просто сеттера, а только ирландца!

Она пёрла буром и была настолько убедительна, что моя жена тут же согласилась.

Напор её был понятен, у них был алиментный щенок двух месяцев от роду. Я записал адрес, куда нужно ехать, на следующий день отправился за щенком и привез его сюда, на дачу, в обувной коробке. Это был маленький, робкий и ласковый щенок с кофейным запахом. С ним связана масса воспоминаний очень интересных, я может когда-нибудь, запишу их отдельно.

Одним словом на заднем сиденье сидел серьёзный большой пёс с прекрасным чутьём. Как он не вычислил кошку по дороге, не ясно. Он выскочил через открывшуюся дверь и стал поливать забор. Акимыч вытряхнул кошку из мешка. Кинг приостановил своё занятие и замер не опуская ноги, глядя на это чудо. Кошка сначала тоже присела, осмотрелась, оскалилась и бросилась на пса.

Это было настолько неожиданно, что растерялись не только мы с Акимычем, но и пёс, он еле отбился, потом, правда, оправившись, загнал её на забор. Какое-то время кошка сидела на столбике, никого не трогая, но как только мы двинулись к дому, она соскочила вниз и вцепилась Акимычу в ногу, подоспевший пёс тоже получил по морде лапой. Акимыч с силой, тряхнув ногой, размазал кошку по забору. Быстро придя в себя, кошка опять забралась на столбик забора, но отойти от машины она нам опять не дала, начала угрожать и шипеть.

- Ну, всё, - с этими словами Акимыч начал расчехлять ружьё, - Нету кошки и это не кошка!

Но выстрелить у него никак не получалось. Он прицелился, а кошка, чуть ли не показывала ему язык. Я взял у него ружьё и выстрелил. После выстрела кошка привстала и прыгнула в мою сторону. Она лежала в метре от моих ног, и я еще некоторое время не решался к ней приблизиться - это был черт какой-то, а не кошка. Я же не мог промахнуться с трех метров? Действительно, оказалось, что у неё выбило выстрелом все внутренности. Как она умудрилась после этого прыгнуть?

На выстрел из дома вышел сухонький старичок.

- Во! Это вы. а я думал, кто тут стреляет? Пошли в дом!

Он, казалось, нисколько не удивился нашему появлению, хотя Акимыч его не предупреждал. Войдя в дом, мы тут же опять позавтракали, после чего ясность сознания вернулась только на следующее утро. После бессонной ночи нас сморило. Мы просыпались, опять обедали или ужинали, потом опять ложились. Но на следующее утро встали вполне нормальными людьми и пошли на охоту.

Охота на куропаток с хорошей легавой собакой чрезвычайно приятна. Главное найти стаю и ни в коем случае по ней не стрелять. Нужно прикинуться окурком, вроде бы ты и не охотник вовсе, а так просто погулять вышел. Тогда они не отлетят далеко и сядут, рассыпавшись по одной.

В этот раз Акимыч вскинул ружьё, и мне пришлось кричать, чтобы он не стрелял; стая, почувствовав угрозу, отлетела довольно далеко и разбилась на две части, одна из которых села веером в ложок, заросший сорной травой. Я придерживал Кинга у ноги, пока мы не спустились туда. Трава здесь была не столь высокой, как казалась со стороны. Рыжую спину Кинга было хорошо видно в ней. Пёс делал картинные стойки. Мы вдвоем с Акимычем подходили к нему, я давал команду Пиль! Или как там еще. Кинг делал шаг вперед, куропатка выходила из травы с громким хлопотом крыльев, Акимыч дважды мазал, у него в тот день со стрельбой было совсем плохо, потом я сбивал птицу. Это повторялось до тех пор, пока мы по моим расчетам не выбили треть стаи. На этом остановились и пошли домой. Стрелять больше было бы уже некрасиво, да и сумки были уже полны.

Остальное время пребывания в Акимычевой деревне я вспоминаю через какую-то мутную призму похмелья. Перед отъездом Акимычев отец предложил нам зарезать бычка и забрать мясо. В последний день мы проснулись на рассвете от постоянного топота и ворчанья. Акимычев отец уже несколько раз заходил к нам, недовольно что-то бубня. Подойти ближе он не мог, потому что боялся пса, лежащего у моей кровати.

- Ну, что ж вы. это. резать-то будем, ай нет?

- Будем, будем, - отозвался Акимыч.

Мы встали, умылись и вышли на кухню. На столе стояла ополовиненная бутылка и горячие щи. Мы присели за стол.

- Ну, вы это. мне поменьше. я уже подгорчился, - он не просто «подгорчился», а был уже почти совсем никакой. Встал он часа за два до нас, - Ну, что пошли что ль?

- Подожди, мы еще по одной, - Акимыч налил только нам, отца пропустил, - А кто резать то будет?

- Кто, кто? Я. Я лучший резак по деревне, - старик пьяно расхвастался.

- Ивану я резал, Манька всегда зовет. - Он начал загибать пальцы, считая, кому он бычков резал.

- А как его резать-то? - это уже я влез в их переговоры, - Акимыч, ты сам-то хоть раз резал?

- He-а. Хрена ли там резать? Подошел сзади и топором между ушей.

- Обухом?

- Нет - острием, с одного удара падает мертвым.

- Много ты понимаешь! Я резак, а не ты. - это опять встрял его отец.

Мы еще тяпнули по одной, заниматься таким делом на трезвую голову было чересчур муторно, и вышли на двор. Бычок оказался совсем не теленком, а скорей уже быком. Все заняли места по заранее разработанной диспозиции. Акимыч привязал быка к столбу и держал его на короткой веревке, я встал чуть в стороне с ружьем, заряженным пулями, на всякий случай.

Старик, слегка покачиваясь, зашел сзади размахнулся топором и ударил, но не попал. Первым ударом он отрубил быку ухо, после второго удара топор, скользнув по голове быка, выскочил у него из рук и полетел в Акимыча, хорошо не задел. Бык заволновался, почуяв неладное, и чем бы всё закончилось неясно, если б Акимыч не схватил топор. Он зашел как надо, резко и точно ударил бычку в мозжечок. Бык, действительно, упал сразу и больше не шевелился.

Потом были хлопоты со снятием шкуры, жареная печенка и опять водка, водка. Не в состоянии больше этого выносить, я ночью поднял Акимыча, и мы уехали в Москву. Из-за спешки произошла накладочка, мы увезли мясо, почти ничего не оставив старику. До райцентра я еле доехал. Я был откровенно пьяным. ГАИ я не боялся, в левом кармане куртки у меня лежали деньги, за которые можно было купить всё Тамбовское управление. Я боялся заснуть и уехать с дороги. В райцентре мы заехали к тетке Акимыча, и я отказался ехать дальше, лег на диванчик и заснул.

Проснулся я от ощущения, что на меня кто-то внимательно смотрит, открыл глаза и, действительно, какая-то тень мелькнула в дверях и закрыла эту дверь за собой, но я четко видел глаза этой тени. За дверью было какое-то шевеление и шепот. Я встал с дивана. Дверь опять приоткрылась и тут же захлопнулась опять. Когда я вышел в коридор,

Акимыч выпроваживал каких-то женщин.

Что оказалось? Под утро по райцентру прошел слух, что здесь ночуют настоящие кооператоры. Стал собираться народ. Акимыч не спал, пришедшие его узнали и обратились с ходатайством - посмотреть бы как они выглядят, кооператоры. Он им сказал, мол, смотрите на меня. Но это пришедших не удовлетворило, какой же ты кооператор? нет, ты нам настоящего покажи. И бедный Акимыч не в состоянии отказать землякам, пропускал их по одному в мою комнату, хорошо хоть билеты не продавал.

Когда мы садились в машину кое-кто еще подглядывал из-за угла.

 

14. Новая фабрика

А кооператором мне быть здорово прискучило, даже называясь генеральным директором МПО. Мое заведение всё равно все считали кооперативом и даже отношения работников, единожды заведенные когда-то, оставались такими же. И тут появился Марк. Он, собственно, никуда не пропадал, мы с ним общались периодически. Но сейчас он пришел с конкретным предложением, как представитель советско-австрийского СП.

Это СП было только что создано из группы бывших работников системы вторсырья с одной стороны, и некоего Эдика, австрийского бизнесмена советского происхождения, с другой стороны. Генеральным директором у них был Моня, через год после нас окончивший нашу кафедру. Заведовал бухгалтерией там Дядькин, которого я порекомендовал им несколько ранее.

Австриец Эдик был в приятельских отношениях с руководством Южного исполкома в Москве и быстренько приобрел хорошее помещение под офис и целый особняк на Тульской. Его главной целью была поставка текстильного сырья на Запад по бросовым ценам или, по возможности, совсем бесплатно. Это был откровенный жулик, наглый и безжалостный. Из-за него предисполкома сел в тюрьму, убили одного известного таджика, которому он не оплатил поставку хлопка. Его самого в последний его приезд в Москву обстреляли на выходе из ресторана, он, правда, умудрился ускользнуть. Но это было потом, а тогда всё еще выглядело достаточно прилично. Эдик обещался в обмен на поставку вторсырья купить и прислать в Москву любое производственное оборудование. Ребята, зная, что я на списанном оборудовании умудряюсь получать неплохую прибыль, обратились ко мне за помощью, чтобы я организовал им рентабельное производство.

Разговор в более серьёзном виде, чем простой трёп с Марком, предстоял длинный, и я, убивая двух зайцев, поехал с ними в Волгоград. Мне нужно было кое-что на Химкомбинате, заодно можно было увидеть, на что ребята реально способны, и потом спокойно обсудить все проблемы.

Директор Химкомбината встретил нас с распростертыми объятьями, поселил в отдельном коттедже на берегу Волги и, вечером, сам пришел к нам пьянствовать и играть в преферанс. Уже поздно ночью, когда уже сил не было, казалось, что-либо пить, есть и даже шевелиться, появился его зам, только что прилетевший из Грузии. Он привез грузинской выпивки, бастурмы, сыра и полный чемодан свежей зелени. Гулянка продолжилась до утра. Особенно мне запомнилась сочная, сильно пахучая кинза из его чемодана. С этой ночи я стал любить кинзу, которую до этого на дух не воспринимал.

Свои вопросы на комбинате я решил, походя, но главное, директор комбината подписал с ребятами контракт на отправку в Австрию всех своих отходов производства, а Эдик подтвердил, что поставит на вырученные деньги оборудование, из которого треть будет поставлена в Волгоград, остальное в Москву.

Всё шло одно к одному в наметившуюся сторону. По возвращении, в первый же день, я встретил на Подмосковной фабрике замдиректора профсоюзной швейной фабрики, который ни с того, ни с сего, вдруг, пожаловался мне, что у них простаивает прекрасное производственное помещение в центре Москвы. Что оставалось делать? Я поехал к директору профсоюзной фабрики, посмотрел помещение, договорился об условиях аренды и уехал опять на Московское море, на охотбазу, считать бизнес-план по созданию нового производства.

Помещение, предложенное мне профсоюзниками, было их первоначальным основным зданием. Располагалось оно на Пресне, рядом с трамвайным депо. Потом они переехали в новое, между Беговой и Полежаевской, а старое здание, распоряжением исполкома

Моссовета им велено было передать трамвайщикам. Съехать окончательно у них никак не получалось - они не могли перевести на новую территорию красильный цех. Трамвайщикам тоже не особенно горело. Дело тянулось к тому моменту уже лет десять. Решив, что неизвестно, кто раньше сдохнет, ишак или падишах, мы решили рискнуть. И рискнули не зря - я проработал там до 1994 года и ушел по другим причинам.

Совместными усилиями мы сделали прекрасный ремонт. Фабрика получилась в стиле образцово-показательного советского предприятия. Стены в цехах были отделаны декоративными панелями, а полы, вообще, из мраморной крошки.

За оборудованием я сам поехал на завод в Чехословакию. Мне нужно было дать им специальный заказ, машины мне были нужны особой модификации. Я еще на трикотажке пробовал сделать на чулочном автомате лосины, которые тогда входили в моду. Это было не так просто, но я дал заводу свои требования к машине, чем здорово облегчил себе жизнь. Усилия стоили того - я стал первым, кто начал делать лосины в промышленных масштабах дешевым способом. Рентабельность производства по ним у меня была выше 500%.

Мы с Марком прилетели в Прагу без денег. Рубли были, конечно, но обменять их было не возможно. Нам пообещали, что нас встретят и сразу выдадут командировочные в чешских кронах. Встретить-то нас встретили, но намек о командировочных оставили без внимания. По дороге, в машине я решил зайти с другой стороны и объявил, что голоден. Машину остановили возле ресторанчика, заплатили за пиво и колбаски, но денег опять не дали. Я парень упорный, и в Праге и в Требиче вечером я заказывал себе самые дорогие блюда, требовал купить мне то зубную щетку, то расческу, то бритву, капризничал, как только мог. Деньги были выданы на следующий день прямо с утра.

В течение трех лет я ездил сюда еще раза три-четыре, но уже стал осторожнее, брал с собой доллары. Это в советское время было тоже не просто. Покупка долларов с рук была с одной стороны не выгодной - дорого, а с другой стороны опасна - попадала под статью уголовного кодекса.

У нас на счете были доллары, но получить их наличными можно было только в виде командировочных. Один раз мы с Моней и еще двумя ребятами специально ездили в Венгрию, чтобы получить свои деньги. Сказать, что Моня был откровенным жмотом нельзя, но у него была какая-то специфическая еврейская экономность. Это его качество иногда даже казалось милым, когда не задевало других. Например, сидя за своим большим директорским столом в офисе, он любил снимать ботинки. А тогда к нам ходило много достаточно известных людей, и было очень весело наблюдать за реакцией этих снобов, когда Моня высовывал из-под стола ноги в рваных носках. Когда я первый раз увидел эту картинку, сразу прислал ему коробку носков в подарок, слава богу, мы их выпускали много. Он эти носки куда-то заныкал и продолжал ходить в рваных.

Моня был очень счастлив, что купил нам сказочно дешевый тур в Будапешт на несколько дней. Мы собрались на вокзале возле своего вагона и были очень удивлены, что в наш вагон садятся озабоченные чем-то люди с большими баулами, музыкальными инструментами в связках, велосипедами и прочим барахлом. Тогда еще «челноки» не стали массовым явлением. Как выяснилось, это был специальный дешевый тур для челноков, продававших советское барахло на будапештском базаре, а оттуда набиравших ихнего барахла, для продажи в Москве.

Хорошо хоть у нас было отдельное купе. Нам, правда, подложили эти ребята кое-что в

багажный отсек, отказать было неудобно. Мы пытались посмеяться над Моней, но он был невозмутим. Здесь в поезде проявилось еще одно его качество и тоже смешное. Ночью мы уже, прилично выпивши, угомонились и спали. Нас разбудили пограничники, проверили документы и ушли, тут же после них зашли таможенники.

- Кто здесь главный? - таможенник спросил старшего из челноков, чтобы взять положенную взятку со всего вагона сразу. Мы ехали в первом купе.

Моня было прилег, но тут же соскочил со своей верхней полки.

- Я! Я главный! Я!

- Давай!

- Что давай?

Ошибка выяснилась достаточно быстро, но мы над Моней потом смеялись очень долго. Пользуясь этим его свойством задирать нос, уже в Будапеште мы его раскрутили на шикарный обед в ресторане за счет каких-то его венгерских партнеров.

А с едой там была всё время ерунда. Поесть по-человечески можно было только в ресторане гостиницы, где мы жили. Нас там кормили утром и вечером. Можно было к предложенному по программе взять дополнительно - официанты понимали немного по-русски и на других европейских языках, но в городе языковой барьер был почти непреодолим. Венгры не понимают ни английских, ни французских, ни немецких слов. В одном ресторанчике Пешта мы полчаса объясняли официанту, что нам подать и всё равно он принес не то.

Потом Моня привел нас в одно кафе рядом с проспектом Кошута. Там, говорит, всё просто. Кафе оказалось без официантов. Нужно было подойти к стойке и выбрать блюдо. Все блюда наглядно выставлены в витрине за спиной буфетчицы, под каждым крупная табличка с названием по-венгерски. Единственное название, что я смог прочитать это «spaghetti Milano». Я терпеть не могу макароны с итальянской приправой, но пришлось есть.

Однажды я гулял по городу один. Увидел, что продают с лотка на улице хот-доги. И больше ничего, никакого выбора! одни хот-доги. Радостно подхожу, подаю сколько надо форинтов. Лоточница деньги взяла, смотрит на меня вопросительно и что-то говорит. Я не понимаю. Венгерский язык имеет что-то общее с финским и мордовским, но с другими языками ничего. Она держит в руках мой хот-дог и не отдает, сзади уже скопилась очередь. Тоска. Опять то же самое. Как-то выяснилось, что она спрашивала меня, кетчуп класть или горчицу? По-моему, кто-то из очереди мне помог выйти из положения.

В Праге и вообще в Чехословакии с этим делом не в пример лучше. Мне там очень нравилось. Ты говоришь по-русски, они по-чешски, если говорить медленно, то всё понятно. У меня в Праге был любимый кабачок рядом с еврейским кладбищем, в двух шагах от Старого места, но дешево и очень вкусно. А пиво какое!? У них по всей стране было очень хорошо с выпивкой и едой, пока Евросоюз не накрыл их своими стандартами.

Фабрику мы запустили очень быстро. Делали, прежде всего, мои золотые лосины и еще мужские носки, бывшие тогда реальной валютой, на них можно было обменять, что угодно. Все производства располагались на втором этаже, на первом были склады, но оставалось еще место и мы сделали там неплохую сауну с бассейном. К бассейну подвели еще и сжатый воздух, но, при включении его излишне падало давление в общей системе, и наверху останавливались вязальные машины. От этого баловства пришлось отказаться.

Но и без этого сауна дорогого стоила. Это сейчас в Москве частных саун пруд пруди, а тогда с этим была напряженка. У меня кто только не гостил периодически. Начальник к тому времени стал заместителем союзного министра, он приводил своих друзей соответствующего ранга. Тот самый Начальник, с которым мы играли в карты на Зеленой улице в Ровно, который распределился после института главным инженером строящегося комбината. Редкий человек. Обычно, забираясь так высоко по служебной лестнице, люди забывают старых друзей, а Начальник не только не забыл, но и был очень рад снова встретиться.

Часто заходил один медицинский академик со своим другом, главным гаишником страны. Много кто бывал.

Тогда бизнес строился на личных связях, и вопросы решались за бутылочкой, после парной. Сейчас тоже без связей никуда, но меркантильность зашкаливает, без денег и связи не помогают. Вопросов я тогда порешал много, но была и оборотная сторона медали. Когда приезжали дорогие гости, мне, как хозяину, приходилось присутствовать с ними весь вечер. А уезжали некоторые, забыв трусы надеть. Потом приходилось посылать нарочных по министерствам развозить нижнее бельё, тем, у кого жены ревнивые. И пить приходилось до последнего. И при этом быть трезвым. Я держался, но когда приезжал после таких встреч домой, трезвость меня оставляла полностью, я падал прямо в дверях.

Трамвайщики в течение десяти лет спокойно ждали, когда им освободят территорию, но как только они узнали про то, что теперь стало в переданном им помещении, сразу подали на нас в арбитраж.

Когда еще только решался вопрос брать нам это помещение или нет, я просмотрел документы по тяжбе и увидел там двусмысленности, это, собственно, и решило дело. Арбитражный процесс затянулся надолго. Они ввели в действие тяжелую артиллерию. На заседание как-то приехал сам главный их начальник, нынешний грозный заместитель мэра Москвы. Не помогло. Мы тоже были не лыком шиты.

Но когда-то надо было это заканчивать, к тому моменту Советского Союза уже не стало, и начался закон джунглей.

За день до решающего заседания ко мне приехал сам главный Профсоюзный босс, как собственник здания. Я ему объяснил, что мы можем покончить с тяжбой одним ударом -цена вопроса пять тысяч долларов. Казалось бы, ерунда, но денег он не дал, сказал, что наличными не оперирует. Тогда мы договорились, что я оплачу всё сам, но он будет мне должен, не деньгами, конечно, но помощью, в случае надобности. Забегая вперед, скажу, что я до сих пор не воспользовался этим договором, хотя босс по-прежнему не покидает этот пост.

В решительный день я заехал на Большую Грузинскую за своим адвокатом, верней адвокатшей. Она села на заднее сиденье и мы поехали. Обговорили сценарий по дороге. Подъехав к суду, я по-джентльменски вышел, открыл ей дверцу машины и обалдел, не зная, что дальше делать.

Моя адвокатша, как все начинающие стареть женщины, была очень щепетильна к своей внешности. Она не шла, она несла себя. На ней было черное легкое пальто, на воротник которого ниспадали тщательно распущенные ярко рыжие волосы. Но вся спина у неё тоже была в рыжих волосах, разбросанных в живописном беспорядке до самого. ниже спины. Дело в том, что за день до этого на моем заднем сидении ездил мой пёс на охоту, и я забыл после него почистить машину. А у моего прекрасного ирландского сеттера его рыжая шерсть лезла клоками в это время года. Моя фифа смотрелась так, будто её яркие волосы выпадали из головы и падали на пальто. Что было делать? Сказать ей? Она тут же упала бы в обморок и прощай завершение процесса, не сказать? Так ведь я и не сказал. Последнее заседание суда продолжалось минут пять. Дело было решено в нашу пользу.

Всё это было потом, а сначала, запустив своё производство, я помог сделать то же самое в Волгограде. Там этими делами заведовал брат директора Комбината. Оба брата были хорошими ребятами, но, кроме дружеского к ним отношения у меня на комбинате был практический интерес. Комбинат был монополистом в стране по производству спандекса, более известного народу, как латексная нить. Спандекс совершенно необходим для производства носков, колготок, а тем более, лосин. Я получал его на Комбинате без ограничений, но для остальных это был жесточайший дефицит. Даже при наличии фондов, не все его могли добыть.

Директора отлавливали, где только можно, и предлагали любые взятки, но у него самого возможности по выпуску были ограничены, не мог он удовлетворить всех. Как-то в качестве меры убеждения, к нему в приемную зашли двое молодых парней, достали автоматы и расстреляли всех, кто тут был, включая секретаршу. Но это уже тоже, ближе к середине девяностых годов.

Комбинат имел хорошую зону отдыха на Ахтубе. Однажды, мы там хорошо отдохнули, поели шашлыков с солеными арбузами, а утром мне стало плохо, я еле добрался до Москвы. Денег тогда было более чем достаточно и всем директорам фирмы проплачивалось лечение в очень достойном месте. Я тут же по приезду сдался врачам. У меня определили открытую язву двенадцатиперстной кишки, размером с двухкопеечную монету. Ребята меня привезли в больницу.

Я уже переоделся и жду, когда закончат с моими документами и отправят меня в палату. И тут, подвозят какого-то усатого, вдребезги пьяного и, что характерно, в моем темнозеленом в полоску костюме.

Вот так судьба подбрасывает очередной поворот в жизни.

 

15. Перемены

Нас устроили на соседних кроватях. Он проснулся утром, сообщил, что его забрали на скорой помощи из ВПШ с сильным приступом астмы, ввели большую дозу наркотика и привезли сюда, а зовут его Кубанец (журналистский псевдоним).

Кубанец оказался веселым, хотя немного навязчивым парнем. Мы подружились. Он учился в ВПШ на журналиста, а работал в подмосковном совхозе секретарем парторганизации. Перед выпиской он мне предложил участок земли в деревне, я отнесся к этому несерьёзно. Отцу предлагали много участков в очень солидных местах, мы ездили смотреть и всё время отказывались.

Недели через две после выписки звонит Кубанец и обиженно говорит, что он уже оформил участок на меня, а я не еду. Пришлось ехать. Деревня со странным, хотя и явно старинным названием мне очень понравилась. Здесь было тихо до звона в ушах, удивительно спокойно и приятно. А причем здесь судьба? Притом, что после бурь и метаний девяностых годов, я капитально обосновался в этой деревне, надеюсь до конца.

По моему будущему участку проходила дорога, так называемая околица. Это был единственный въезд на наш конец деревни. Мы выбросились туда десантом на майские праздники. Поставили целый палаточный лагерь. Мы жили всей семьёй в одной большой палатке, еще в одной палатке жил Акимыч, тоже со всей семьёй. В своей маленькой рыбацкой палаточке жил отец. Еще в одной разместились ребята - Олег и Божок, к тому времени тоже работавший у меня на фабрике.

Это сейчас узбеки возводят хоромы, а потом хозяева приезжают жить, а тогда строили сами, и это было нормально и даже весело. С материалами тогда были сложности. Я купил комплект каркасного хозблока и завез с фабрики ящики от оборудования из хорошей фанеры. К 9 мая у нас был стационарный сортир и жилой домик в 20 квадратных метров на участке, огороженном слегами, взятыми из ближайшего леса. На дворе сколотили большой стол со скамьями. Уже можно было жить. Оставалось две главные проблемы: электричество и вода.

После праздников и в одной, и в другой конторах на меня посмотрели, как на сумасшедшего. Вроде бы разные люди, конторы в тридцати километрах одна от другой, но оба начальника одинаковыми жестами показали мне толстые пачки заявлений и пообещали помочь в следующем году. Но у меня в машине лежали два мешка носков. Я уже говорил, что товар тогда был реальной конвертируемой валютой. Через неделю у меня было и электричество и скважина с ключевой водой.

Сейчас это кажется удивительным, но, то лето, жена с детьми прожила в этом хозблоке и была вполне счастлива. Капитальный дом мы ставили уже на следующую весну как положено, по договору с фирмой. Я помню, у меня волосы встали дыбом, когда я увидел сумму. Сколько бы ни было у человека денег, такие счета всегда кажутся запредельными, но я заплатил и оказался прав. Все деньги потом съела инфляция 92-го года, а дом остался домом.

В придачу к дому я тогда заимел еще и трактор. Местное начальство, зная, что я занимаюсь бизнесом, попросило меня продать новенький трактор за наличные. Мой бизнес был далек от тракторов, но я дал задание своему коммерсанту Артюше, институтскому приятелю, тоже прибившемуся к нам, разместить предложение на товарносырьевой бирже.

Денег просили слишком много и никому этот трактор был не нужен, но в какой-то момент мне пришла в голову мысль, как и рыбку съесть. и трактор продать. Я спросил у местного начальства, а не могут ли они мне за продажу трактора выделить еще три участка в нашей деревне. Начальство с радостью согласилось, земля ж тогда была бесплатной, для них, во всяком случае. Я собрал с Акимыча, Олега и Божка стоимость трактора и отдал деньги начальству. В результате этой несложной операции мои ребята получили по дешевке участки земли, местное начальство получило желаемые деньги, а трактор остался у меня. Вот. К этому трактору я взял еще прицеп и плуг с бороной. Кому-то может это показаться дуростью, но я сам пахал себе и друзьям землю под картошку, и получал от этого несказанное удовольствие.

На работе дела шли прекрасно до весны 1992 года. Продукцию разбирали ходоки даже не со склада - возле ОТК уже сидела очередь. Моня надувал щеки в головном офисе, распределяя туда-сюда партии товара, и очень обижался на меня, когда я урезал его возможности. Но мне тоже надо было решать свои вопросы.

Как-то приехал ко мне очень важный грузин с нижайшей просьбой отгрузить ему сколько-нибудь мужских носков. Он был само добродушие и сразу выставил на стол каких-то грузинских вкусностей и бутылку марочного коньяка. Я с ним пить решительно отказался, но подарок принял.

Вечером в бане у меня были очень дорогие гости. Я пил водку, а им выставил этот коньяк. Эти люди были выдержаны на очень дорогих напитках и сами выбрали эту бутылку для себя. Смотрю, что-то не то с ними, но молчат, стесняются сказать. В бутылке оказался подкрашенный самогон. Чтобы реабилитироваться, пришлось посылать шофера за хорошим коньяком. Когда через неделю опять появился грузин, я даже не успел его обматерить. Прямо в дверях кабинета он упал на коленки и просил отсечь его повинную голову. Оказалось, он купил подарок в ларьке на московском рынке, одну бутылку отдал мне, а на других обломался сам. За его спиной стоял шофер с ящиком настоящего прекрасного коньяка из Грузии.

Не помню, кто привел ко мне Боруха, тот тоже постоянно брал товар, но был, как бы свой. Он часто парился с нами в бане, и у него была масса разнообразных нужных знакомых. Это был, хоть и низенький, но очень широкий и мощный человек весь заросший рыжими волосами. По основной профессии он был фотографом. Опять фотограф! Это была его въедливость или моя судьба, но мы с ним были связаны до самой его смерти. Он умер в Нью-Йорке в середине девяностых, от рака.

Но в первые годы знакомства никакой болезненности в нем заподозрить было не возможно. Когда-то он был молодым, подающим большие надежды борцом. Выступал он за Динамо и был уже чемпионом Союза, когда за драку попал в милицию. Ему попался скверный следователь или, верней, скверный следователь нарвался на Боруха. Милицейские следователи или дознаватели не бывают хорошими. Как в народе говорят, хороший мент - мертвый мент. Вот этот стал хорошим после того, как назвал Боруха жидовской мордой и затушил бычок об его лоб. Борух слегка отмахнулся, а мент, ударившись головой об батарею, умер, не приходя в сознание. Борух отсидел около десяти лет, а потом стал фотографом.

Он уехал на ПМЖ в Штаты с женой и тремя детьми. Туда больше хотела уехать жена, но у неё не было никаких самостоятельных перспектив. Другое дело - Борух, когда он изложил свою историю в посольстве, его тут же признали жертвой режима и беженцем. Мы провожали Боруха на ПМЖ в Америку, когда гиперинфляция уже сделала своё черное дело, раздела граждан бывшего Союза догола. Мы с женой остановили левака, чтобы ехать домой из Теплого стана, сели в машину, и я не сразу узнал водителя.

Это был Кива, наш общий однокашник по институту и мой армейский приятель, который заведовал спиртным у нас в части. Встреча оказалась не веселой. Он был в форме с майорскими погонами и здорово пьян. Мы с ним доехали только до метро и вышли от греха. Я дал ему денег и попросил ехать домой. Вряд ли он меня послушал.

А начинались необратимые изменения нашей жизни легко и даже весело. В конце августа Моня что-то праздновал в подмосковном санатории и очень просил меня приехать. Я выехал из деревни с опозданием и на бегу забыл взять документы. Понял я это, только уже подъезжая к Москве. Я не взял ни одного документа, ни на себя, ни на машину, но это было не так страшно, главное, что у меня были с собой деньги.

Павловская пятидесятирублевка с конфетным орнаментом по краям вполне могла удостоверить мою личность перед любым гаишником. Я спокойно поехал дальше.

Большой компанией мы пропьянствовали допоздна, и утром я сел в машину с изрядным запахом. Это тоже было не страшно, можно присовокупить еще одну бумажку, в качестве справки от врача. По радио бубнили про какие-то строгости и комендантский час. Я думал, что это радиопостановка, но, когда на МКАДе я увидел танковую колонну, понял, что это не шутки. У меня тогда уже был опыт выезда из Киргизии через множество блокпостов с автоматчиками и проверки документов на каждом шагу.

Хорошо хоть до московской квартиры было рукой подать. Я вызвал к себе Олега с машиной, а свою бросил дома. Олег числился у меня главным бухгалтером, правда, бухгалтер из него был, как из столба свистулька, но человек был надёжный и преданный общему делу. Сейчас по такому же принципу министров назначают.

Я не помню точно, сколько времени в те дни болтался по Москве, но всю обстановку видел своими глазами. Моя фабрика находилась в двух шагах от Белого дома. От греха, я распустил рабочих и опечатал помещение. В некоторых местах улицы были перекрыты и мы с Олегом как-то попали на набережную напротив дома правительства. Вся набережная была оцеплена ментами, но мы остановились около них посмотреть, что происходит на той стороне. Ни менты, ни, тем более, армия никаких враждебных действий по отношению к населению даже не предполагали. Никакого комендантского часа, не смотря на объявление, не было. Все люди были очень доброжелательны друг к другу.

Ментовский капитан дал мне свой бинокль посмотреть, как Ельцин упражняется на танке.

Еще, я помню, мы стояли возле памятника героям Плевны, смотрели, как бьют стекла в здании ЦК. Самое удивительное, что у меня, как и подавляющего большинства людей, было веселое настроение одобрения происходящего. Казалось бы, что хорошего для меня лично? Ну, закроют сейчас место работы моего отца. Хоть и надоела эта партия хуже горькой редьки, но вместе с ней закроется и дачный поселок, и многое другое. Но мне было весело.

Уже потом я понял, что я сам и многие другие тогда находились будто бы под действием какого-то магнитного поля, повернувшего личные вектора всех в одну сторону и создавшего равнодействующую, уничтожившую КПСС.

Разрушение Советского Союза этой бандой в Беловежской пуще уже никто не одобрял, но было, к сожалению, поздно. Не знаю, как у других, у меня лично эйфория по поводу новой власти кончилась очень быстро. Еще когда Ельцин, победив в августе, запил и ничего не делал в течение нескольких месяцев.

Вроде бы пришла наша власть, мы её ждали, мы её хотели, но действия этой власти с самого начала были настолько отвратительны, что я вспоминаю всё это новое время с чувством непреодолимого омерзения. Этот, мягко выражаясь, недалекий Ельцин, пьяница и бездельник устраивал людей хотя бы из-за русского характера и потому что никому не мешал, но почему многие люди полюбили Путина? Для меня это загадка.

Мне он никогда не нравился, хотя бы из-за его внешнего вида, чем-то смахивающего на Керенского. Я никогда не голосовал за него, но было много людей буквально его боготворивших. Первое время у него был реально высокий рейтинг. Некоторые на полном серьезе волновались о том, что же будет со страной, когда он уйдет. Я спрашивал этих людей, что хорошего им лично дал Путин? Ничего конкретно они сказать не могли, но смотрели на меня с блестящими от веры глазами. Сейчас всё движется в обратную строну. Кризис развивается, и люди начинают ненавидеть Путина, а мне он начинает нравиться. Вот что странно.

Народная любовь совершенно непредсказуема, она то возрастает, то уменьшается по каким-то неведомым законам. Я думаю, что это опять проявление той таинственной силы, что как магнит заставляет вектора частных мнений беспричинно поворачиваться в ту или иную сторону. Но почему тогда эта сила больше не действует на меня? Загадка.

 

16. Прозрение

Тот переходный к новой жизни Новый год мы встречали в Костерёво, на охотбазе. Организовал это безобразие Витя, хозяин папы нашего пса. Витя тогда еще был подполковником генерального штаба. Всё мероприятие было на собачей основе. Там была и мама нашего пёсика и братья, с хозяевами, конечно. Акимыч тоже тогда взял щенка здесь же, и тоже был со всей семьёй. Компания собралась большая. Мы встретились еще засветло на выезде из Москвы.

Всё организуемое на основе собачьих знакомств, почему-то очень сумбурно и наперекосяк. Сначала долго не могли собраться вместе, потом, почти сразу пошел густой снег, машины еле ползли. По дороге было несколько страшных аварий. Приехали уже поздно, измученные дорогой. От самого Костерёво еще пробирались по нетронутому снегу, пока не уперлись в разобранный мост.

Еще бы чуть-чуть и Витя получил бы канделябрами, но я решил привести общество к гармонии. Налил всем водки, женщинам понемногу, а мужикам по полному стакану. Женщины, которые здесь уже бывали, отказывались идти через этот мост ночью, потому что местные жители часто видят под этим мостом чертей. Это они говорили на полном серьезе. Наконец водка подействовала, женщины взяли детей и из вещей кое-что, и пошли пешком на базу. Мужики зачем-то остались возле машин.

Чайный стакан водки натощак - это серьезная штука. Водка сделала свое дело, переломила ситуацию. Я услышал от Вити, что где-то рядом есть брод, сел в машину, посадил с собой и его, свернул с дороги в поле и поехал вдоль речки. Лед уже был приличный, а на броде глубоко не провалишься. Я на газах преодолел речку и выехал прямо к базе, в тот самый момент, когда туда подходили женщины. Витя всё-таки получил своё по полной программе. Все машины потом перебрались по моему следу.

Только мы распаковались и собирались отдохнуть по-человечески, как из соседней комнаты раздался детский крик. Витькин сын упал и сильно ударился головой об острый край железной кровати. До сих пор вспоминать страшно: вся кожа со лба у него повисла на глаза, оголив часть черепа. Пока женщины перевязывали хоть как-то, я уже развернул свою Ниву, чтобы ехать в больницу. В больнице, конечно же, не оказалось ни одного врача. Пришлось ехать дальше в Петушки. Там, слава богу, помогли, наложили швы, перебинтовали, как следует.

Мы там были дня три и все три дня в том же духе. Наверное, действительно, там черти живут. Но я вспомнил об этой поездке не поэтому. Тридцать первого числа приехал еще один именитый приглашенный. Витя тогда уже собирался увольняться из армии и подбирал спонсора для дела, которое задумал. Буду называть того парня просто Толстый.

Толстый приехал с двумя девчушками, рядом с ним смотревшимися совсем маленькими. Мы разговорились с ним. Мы были здесь два капиталиста, проблемы почти одни и те же, интересы сходные, но чем больше я с ним говорил и наблюдал за ним, тем тоскливее мне становилось. Это был тот же я, только в гипертрофированном виде. Этот глупый чванливый тип как бы пародировал меня.

Я никогда не носил малинового пиджака и, благодаря врожденным зачаткам интеллигентности, закрывал острые углы своего поведения, но всё это дерьмо, которое пёрло сейчас из всех пор этого типа, во мне несомненно было. Я, конечно, не соскочу с вагонной полки спросонок и не закричу, как Моня, что я здесь самый главный, но еще за полчаса до появления этого Толстого, я здесь был самым главным, это несомненно.

Деньги и власть портят людей - это прописная истина, но испытать эту истину на себе может быть приятно только людям совсем глупым и нечувствительным. Звездной болезни противостоять тяжело, почти невозможно. Когда все вокруг постоянно говорят тебе, что ты самый умный, самый удачливый и даже самый красивый, хочешь не хочешь, а начинаешь верить в это. Постепенно вместо друзей ты становишься окруженным массой льстецов, с тобой все согласны во всем, женщины влюбляются в тебя все поголовно.

Очень тяжело устоять.

Для меня такое положение было не только неприятно, но и не выгодно, почти гибельно. Я вдруг понял, что мои люди на работе и даже в семье перестали высказывать свое мнение, боясь моего гнева и даже простого неодобрения. Они перестали проявлять какую-либо инициативу, просто сидят и ждут моих указаний. Это ведь даже не я сам, это они делают меня таким. Но я же не могу и не хочу всем постоянно давать указания. Я все время считал себя нормальным человеком и демократичным руководителем, а глядя на Толстого, я понял, что это не так. Я постепенно становлюсь деспотом и хамом.

В эту Новогоднюю ночь я первый раз, может еще и не понял до конца, потому что есть много и противоположных аргументов, но задумался об этом точно. В такое положение легко попасть - выбраться из него очень тяжело. Тебе просто не поверят, если ты вдруг изменишься, ага, дескать, знаем мы - это он проверяет нас. Есть один только способ радикально избавиться от этого положения - уехать туда, где тебя никто не знает, в тайгу, к черту на куличики.

Так вот начался этот високосный год, один из самых тяжелых в моей жизни. Как будто бы включился неведомый механизм и время пошло в какую-то непонятную сторону.

В феврале умерла мать. Это было совсем неожиданно. Она пошла в магазин, на улице ей стало плохо. Скорая помощь ничем помочь не смогла. Хоронили её на Пятницком кладбище, рядом с бабушкой, умершей за семь лет до моего рождения. Я как знал, за год до этого, вместо сгнившей оградки, поставил там металлическую часовенку. С момента её смерти и до похорон мне было очень плохо. Мне всё казалось, что я не договорил с ней чего-то, что она ушла обиженной.

Последнее время она была простой пенсионеркой, а она не привыкла к бездействию и подчиненному положению, всю жизнь проработав на руководящих должностях. Она всё стремилась быть полезной, хоть обеспечить нас продуктами, отстояв очереди в пустых тогда магазинах.

С оформлением свидетельства о смерти тоже были проблемы. Борух помог, он быстро утряс вопрос с патологоанатомом и принес мне свидетельство без вскрытия. У этого врача были потом неприятности с милицией. В общем, всё наперекосяк.

А на кладбище произошло чудо. Отпевал мать молоденький рыжий священник. Он

очень старался и по молодости своей, и потому что я дал ему большую пачку денег, не считая.

Чудо было моим внутренним, но от этого не менее удивительным. Когда мать выносили из церкви, я вдруг почувствовал, что моё безнадежно тоскливое настроение пропало, мне стало даже весело, что вроде бы было совсем не к месту. Я попробовал собраться и опять стать печальным и не смог, веселье стало только более торжественным. У меня было такое ощущение, что это не я радуюсь, а она, мать. Как будто бы ей стало хорошо после этого обряда.

С этой минуты я поверил в бога, верней захотел верить христианским обрядам. После следующих поминок здесь же я окрестился, потому что в детстве меня не крестили. Рыжий священник тогда сказал мне, что положил все деньги, куда нужно было, и записал меня в книгу почетных жертвователей или как она у них там называется. Я стал читать христианскую литературу, пробовал молиться истово, но у меня ничего из этого не вышло, никакой благодати я не почувствовал ни от молитвы ни от таинства крещения, и окончательно бросил это дело после похорон отца, когда всё получилось с точностью до наоборот.

 

17. Иллюзия свободы

До апреля производство еще могло существовать по инерции, дальше пошло из рук вон плохо. Я уже говорил, что не осуждаю Гайдара за «шоковую терапию», у него не было выбора. Производство жалко. Не только мое, но всё российское производство продукции, включая сельское хозяйство. За эти годы его просто убили. Я никого не осуждаю. Можно было бы осуждать следующих за Гайдаром правителей, у них, кажется, был выбор в принятии решений, но это только кажется. Это только видимость выбора. Иллюзия.

Дикий уровень инфляции в тот год сделал производство просто не возможным. С момента покупки сырья до выпуска готовой продукции проходит время, иногда не малое. Инфляция тогда была такова, что реальная цена на товар, сколько её не задирай, была меньше стоимости вложенного туда сырья, купленного за месяц до этого. Рынок просто не успевал за повышением цен. Человек, получавший триста рублей даже, если в следующем месяце получит четыреста, все равно не мог себе позволить купить носки за пятьдесят. Я вынужден был сокращать и сокращать производство, у меня тоже не было выбора.

Перебивались, кто как мог. Не сказать, чтобы совсем без денег. Я как-то сумел достроить дом в деревне, купил еще одну машину, а осенью оплатил поездку на Кипр на 12 человек. Жить было можно, но деньги из сферы материального производства потихоньку перетекали в чистую торговлю и разнообразные афёры. Финансовые пирамиды просто не могли не появиться. В той экономической вакханалии всем хотелось на грош пятаков нахватать. Кстати, Властелину мне порекомендовали в управлении по борьбе с организованной преступностью. Кто только не играл с ней в машинки.

Все стали заниматься бог знает чем. Появилась вдруг масса экстрасенсов. Не только в телевизоре. Ко мне раз в неделю приезжал экстрасенс Володя. Вообще-то он был по профессии инженер-экономист, но в новых условиях нашел себя в нетрадиционной медицине. Я ложился на диван у себя в кабинете, он садился рядом и водил над моим животом рукой. Что самое интересное я реально чувствовал исходящий из его руки тепловой луч. Этим лучом он массировал мне печенку, почки и что там есть еще. Действительно помогало от той же язвы.

Но удивительней всего для меня было лечение у «бабушки». Меня тогда замучили фурункулы подмышками, так называемое «сучье вымя». Это очень неприятная и болезненная штука. Врачи либо режут, либо делают переливание крови, и то, и другое не эффективно. Мне один раз вырезали. Очень больно и два дня еще нужно ходить с резинкой в бинтах, но фурункулы спокойно появились рядом. Говорят, что переливание крови помогает лучше, но ведь это тоже не совсем медицина - это скорей шаманство.

Вот с этим делом я и попал к бабушке, километрах в пятидесяти от Москвы по Можайке. Меня привез туда Ника, двоюродный брат Марка. Основными клиентами у бабушки были бандиты. Бандиты всегда меня умиляли своей сентиментальностью и набожностью. У попов это тоже главные клиенты. К примеру, какая-нибудь группа едет на разборку, насовали патронов в автоматы, гранаты разместили по карманам и едут на своих черных «бумерах». Вдруг рядом с дорогой «храм божий», все останавливаются, выходят из машин и дружно крестятся, кланяясь: «Господи, благослови.».

Меня до сих пор мучает своей непонятностью реакция бабушки на мое появление. Реакция была весьма странной. Мы приехали к ней, имея при себе сумку с продуктами -денег она не брала совсем. Бабушка разговаривала с двумя здоровенными парнями в черных куртках. Она стояла на крылечке, они чуть ниже неё на земле. Закончила разговор она тычком в лоб одного из них и довольно грубым напутствием. Парни смиренно согнувшись пошли к своему БМВ. Мы приблизились к крыльцу. На Нику бабушка взглянула мельком, а на меня расширила глаза, как будто сам черт перед ней явился.

- Ты-то зачем ко мне? - после довольно длительной паузы спросила она, что она увидела во мне такого необычного?.

- Сучье вымя у меня.

- А. тогда понятно. подожди здесь, пока я с твоим другом разберусь.

Больше она не удивлялась и не таращилась на меня, но мне и одного раза хватило. В доме она посадила меня на табуретку, походила вокруг меня несколько раз, бормоча, что-то похожее на молитву. И собственно всё. С тех пор как рукой сняло.

Примерно в ту же пору я первый раз дал взятку. Это даже была не совсем взятка. Государственные предприятия тогда уже срочно акционировались, но работали еще по госрасценкам и вообще, по-старинке, а мне нужно было кровь с носу сырьё получать по самым минимальным ценам. Для этого часть денег нужно было дать наличными.

Мы вдвоем с Марком приехали в нужный нам город на машине. Гостиница «Местные соловьи», в которой мы собирались остановиться, оказалась занятой каким-то съездом, нам предложили расположиться в мотеле с одноименным названием. Это было в соседнем здании. Номера здесь были резко попроще, но мы не стали больше ничего искать, выпили понемногу из запасов, прихваченных для местного начальства, поужинали и собрались спать. И вот тут выяснилось, что мы в ловушке. Садиться за руль ни тому, ни другому уже было нельзя, а в обеих койках кишели клопы. Я никогда столько клопов в одном месте не видел. Они радостно приветствовали нас из-под откинутых одеял.

Мы полночи думали, что дальше делать. В конце концов, Марк заснул на стуле, а я скинул всю постель вместе с матрасом и клопами на пол и спал в одежде на металлической сетке.

Утром с больной головой и красными глазами мы поехали на предприятие. Директор ждал нас в кабинете за своим огромным столом. Мы немного поговорили по общим вопросам, включая погоду, после чего Марк сослался на неотложные дела и ушел в машину. Мы остались с директором с глазу на глаз. Мы продолжали нейтральную беседу, но оба понимали, что нужно как-то начать разговор о деле, о деньгах, собственно, но оба стеснялись это сделать. Я смотрел на несчастное лицо директора, видел, что ему стыдно и неловко, но и сам был в том же состоянии. Глупое положение, казалось, могло тянуться до бесконечности, но тут вошла секретарша с чаем. Я предложил:

- А может виски? Я с собой вот. «Блек лейбл» захватил.

- О! Конечно. ноне здесь же. пойдем!

Мы с ним вошли в дверь расположенную за его креслом, там оказалась уютная комнатка с креслами и столиком. Тут всё произошло легко и просто. Я достал из пакета бутылку «Джонни Уоккера», а остальное, вместе с пакетом, отдал директору. Он суетливо взял и, не считая, даже не глядя на деньги, бросил пакет куда-то в угол, за холодильник, тут же налил по полстакана. Мы с ним звонко чокнулись, выпили и сразу успокоились оба. Директор оказался милейшим человеком, просил приезжать в любое время и с любыми вопросами. Незаметно и быстро мы с ним уговорили всю бутылку. Не знаю, как он там остался работать в этот день, я лично вышел к машине почти невменяемый. Двенадцатилетний виски пить бутылками нельзя, это вредно. К тому же сказалась бессонная ночь. Обратный путь я помню с трудом.

На Кипр я взял с собой всю семью и еще восемь человек (директоров СП с женами). Сейчас съездить туда - обычное дело, а тогда это было чудом, достижением «демократии». Мы должны были ехать в октябре. Но что-то там не складывалось, и поехали только в конце ноября. Может быть, это было и хорошо, потому что народу там в это время совсем мало. Вообще-то, мы собирались не столько на Кипр, сколько проведать родственников Марка в Израиле. С Кипра ходит ночной туристический паром в Хайфу.

Но мои евреи неожиданно отказались туда ехать, и я с удовольствием не поехал тоже. Нам на семью дали прекрасный трехуровневый коттеджик с двумя спальнями, кухней и каминным залом, мне жалко было уезжать из него на две ночи.

Кроме того, народ отказался дать денег на аренду микроавтобуса, (а права были только у меня), поэтому я взял себе самый маленький, но очень проходимый Самурайчик. В него помещалось только четыре человека. К левостороннему движению и правому рулю в машине я, вроде бы, привык быстро, но с левого поворота часто выезжал на встречную полосу. Хорошо хоть жена, сидевшая рядом, исполняла обязанности штурмана и поправляла меня в таких случаях.

Когда мы заходили в море купаться, местные греки и немецкие туристы смотрели на нас с ужасом, зима уже, всё-таки. В остальном это была обычная турпоездка, за исключением одного дня.

Вечером мы с Валериком обыграли в бильярд двух греков, потом угостили их выпивкой, поговорили (жестами и тремя десятками английских слов), выяснилось, что они дорожные строители. Валерик тут же предложил им купить Дорнит (дорожный текстиль), которым у него завалены были склады, по цене на порядок дешевле местной. Ребята очень заинтересовались и пригласили нас всей компанией назавтра поужинать у них в горах. Мы пообещали, что завтра «сыкс о клок» будем готовы.

Конечно же, назавтра мы об этом забыли. Когда они приехали за нами, мы всей компанией пили водку у Валерика в номере. Греки очень расстроились, увидев батарею пустых бутылок, но мы успокоили их, ноу проблем, дескать, сейчас будем готовы. Быстро собрались и уехали с ними.

Греки тремя большими машинами привезли нас в горный поселок, рядом с турецкой границей. В небольшом деревенском кафе для нас был накрыт длинный стол. У стола стоял ящик Метаксы. Стол был уставлен закусками в греческом стиле. Главная закуска у них - вареные яйца и свежие лимоны, только что с ветки. Нужно лихо раздавить скорлупу, разрезать почищенное яйцо надвое и полить лимонным соком. Потом нужно поднять рюмку с коньяком и сказать: «Ямос!», что-то вроде нашего: «Будь здоров».

За столом сидело не меньше пятнадцати человек, и ящик коньяка мы заямосили очень быстро. Тут только начались активные разговоры с греками. До этого были языковые проблемы. До этого все разговоры велись централизовано. Чтобы сказать что-нибудь соседу, нужно было сначала прокричать это жене Кицы, единственной из нас, более менее говорившей по-английски. Она наговаривала это единственному греку англичанину, а тот уже переводил на греческий. К моменту окончания коньяка все уже стали разговаривать без переводов, бог его знает на каком языке, но все друг друга понимали.

Греки знали, что мы приехали не совсем трезвые и очень удивлялись, что мы еще не падаем под стол. Хозяин кафе решил нас добить и выставил литровую бутыль крепчайшего самогона. С последним самогонным ямосом Валерик выудил из привезенного с собой пакета две бутылки водки. Хозяин плюнул в сердцах и ушел, а мы еще пели что-то под гитару. Греки слушали молча и курили одну за одной Кицину «Яву».

Естественно, ни о каких куплях-продажах дорнита даже и не говорили.

 

18. Многоэтажная Америка

Дальше рассказывать я лучше буду урывками, потому что иначе это будет скучно. И еще потому, что примерно с этого момента вспоминаемая мною жизнь не кажется мне единым непрерывным процессом, а каким-то набором мало связанных между собой событий.

Мне вообще сейчас кажется, что я прожил не одну жизнь, а несколько разных. Раньше я немного жалел о несостоявшихся поворотах жизни, например, что не стал железнодорожником, ветеринаром или военным, что не поехал работать в Алжир, что отказался от трех миллиардов фальшивых авизо, а сейчас не жалею ни о чем. Во-первых и без того хватает впечатлений, а во-вторых, ну, об этом я расскажу в конце книги.

/ -- * * * --/

Борух меня достал из Америки коммерческими предложениями. Он звонил, писал, присылал магнитофонные ленты с многочасовыми монологами на тему о .

На тот момент мы с Марком размежевались с остальными компаньонами и искали возможности реального расширения деятельности. Что было делать? Поехали в Нью-Йорк. Сдуру мы полетели Аэрофлотом. Дельта была дешевле и удобней, но это выяснилось несколько позже.

Было совсем раннее утро. Мы сидели в Шереметьево и пили виски из дьютифри. Марк всю жизнь боялся летать, и мы выпили по этому случаю очень много. С нами вместе летели (и пили виски) психиатр из института Сербского и его отец, ученый философ.

Сначала слушали рассказ о феномене Чекатило, потом обсуждали психвоздействие на диссидентов, что естественно переросло в философский спор, продолжавшийся и в самолете, и в баре ирландского аэропорта.

Из воспоминаний об Ирландии у меня осталась скверная погода, крепкий темный эль в баре и великолепный туалет, сравнимый по эстетике с Сандуновскими банями. В Ирландии нас продержали четыре часа, но зато мы обошлись без еще одной посадки в Канаде.

На подлете к Нью-Йорку голова моя была еще тяжелой, но хмель уже выветривался. Внизу за иллюминатором передвигался берег океана с чужой красноватой землей, дороги и белые домики, которых становилось всё больше.

Приемная зона аэропорта Кеннеди произвела на меня гнетущее впечатление, катакомбы какие-то. Выход перегораживала стойка с бюрократами, отличавшимися от шереметьевских только формой одежды.

Марк приметил одного в ермолке и встал к нему. Я из принципа встал в соседний коридор, где было гораздо меньше людей, и оказался не прав. Марк быстро проскочил препону, произнеся кодовое слово «шалом», а мне пришлось долго объясняться по поводу запаха моего багажа. Дело в том, что я, не зная, чем удивить пресыщенных американцев, взял банку домашних соленых огурцов, а в самолете она открылась, от перепадов давления. Препирательства были длинными и нудными, зато на выходе нас встретил Борух, и как-то очень быстро мы сели в машину и уехали.

Мифы о райской жизни в Америке стали разрушаться прямо сразу. Дороги оказались далеко не так хороши, как выглядели с самолета, а тем более из Москвы. На обочине стояла сломанная машина, из-под которой торчали ноги водителя, совсем, как у нас. А мы-то думали, что к каждой сломанной машине здесь тут же подлетают ангелы капитализма и мгновенно чинят. На радужное восприятие накладывалась, конечно, головная боль и акклиматизация, но всё же. Я уже стал забывать вылет из Шереметьева, а было по-прежнему утро одного и того же дня.

Борух не дал нам поселиться в гостинице - разместил у себя. Вечером у него собралась вся русская иммиграционная общественность - тети Раи и дяди Мойши. Был среди них один очень важный человек, года полтора уже живущий в Штатах и уже почти официально работающий мойщиком машин на автозаправке. Он приехал на огромном Кадиллаке лет двадцати от роду, но пил, как все. Я спросил у него, как же он поедет домой, тот махнул рукой и предложил покататься по городу. Покатались. Я вел машину очень аккуратно, а хозяин машины сидел рядом и уверял, что если не нарушать правил -никогда не остановят, какой бы пьяный ни был. К счастью, всё окончилось благополучно.

Этот парень под конец вечера выдал Марку десять долларов в конвертике, передать семье в Москву. Марк потом передал и, что удивительно, они приехали через всю Москву за этим конвертом. Представляю их счастье от такой неслыханной щедрости.

Не смотря на свежие впечатления, этот день мне вспоминается до невозможности длинным и скучным. Между делом мы пытались спать и днем и ночью, но это плохо получалось. На рассвете следующего дня дети отправлялись в школу, мы встали как только они ушли. Нам нужно было ехать знакомиться с потенциальными партнерами.

Выйдя из дома, мы первым делом отправились в аптеку купить алкозельцер. От зеркала я добился более-менее приличного отражения, если не считать цвета глаз, но голова болела, и физическое общее состояние было ужасным.

Американские аптеки не зря скрывают своё настоящее имя. На входе там продают хотдоги и сигареты, дальше идет большой зал с зубными щетками и всякой другой гигиенической ерундой. В этом же зале принимает своих клиентов нотариус. Собственно лекарства выдают в маленьком окошке, в углу. Алкозельцер к лекарствам не относился, мы его обнаружили между зубной пастой и клизмами. Его нужно было моментально принять внутрь, но никакой минералки, привычной в наших аптеках видно не было, пришлось обращаться в лекарственное окошко к аптекарю. С трудом ворочая языком я выдавил из себя:

- Еив ми плыыз стакан воте.

- Что браток, похмелье? - весело ухмыльнувшись, на чистом русском поинтересовался аптекарь и принес воду в большом стакане.

То, что аптекарь говорил по-русски было не очень удивительно - Брайтон русский район, очень сильно удивился я позже, в Чайна-тауне, когда мы, наевшись вкусных китайских пельменей, остановились возле развала с часами. Я вспомнил, что Валерик заказал мне купить ему фальшивый Ролекс в подарок. Выбрав относительно приемлемый экземпляр, я обратился к продавцу-китайцу:

- Хау матч, - дескать.

- Фоти - ин далаз, - ответил китаец с почтительным поклоном.

- Фоти? Сорок что ли? - обратился я к, стоявшему рядом Марку, недослышав.

- Нет, нет - чечирнадцать, - ответил за него китаец, - фотин! - и еще раз поклонился.

А в тот раз, выйдя из аптеки, мы сели в машину и поехали в Бронкс. Не сказать чтобы таблетки сильно помогли, но я потихоньку свежел и только сейчас начал замечать какой чудной город Нью-Йорк. Вчера из аэропорта мы ехали по Ошн эвеню, нам тогда сообщили, что его здесь называют Рашн эвеню, особенно это было понятно, глядя на старичков, играющих в шахматы и домино на лавочках под деревьями, как будто бы это московский Гоголевский бульвар или Одесса. Как я катался ночью по этим улицам, это я вообще с трудом помнил, но сейчас я с интересом глядел в окно. Итальянские кварталы с мадоннами в палисадах, менялись еврейскими людьми в черном и с пейсами, потом шли кварталы с совсем черными людьми и массой сохнущего прямо на улицах белья.

В Бронксе мы остановились на мрачной улице с одинаковыми домами из темного кирпича. Вошли в один из домов через типично не жилой, но и не промышленный в нашем представлении вход, поднялись на второй этаж и попали в большой швейный цех. При входе в цех на стене висели древние компостеры, казалось бы, еще пахнущие Великой депрессией. За швейными машинами бодро трудились мексиканцы обоего пола.

Нас встретил хозяин, маленький, кругленький человечек, и провел в небольшую контору. Маленький человечек представился Алексом, но на самом деле был просто Сашей, лет десять до этого иммигрировавшим из Молдавии. Через несколько минут подошел и коренной американец (итальянского происхождения) Боб, у него была более солидная фабрика в другом районе. Он имел заказы от Пентагона и дорогой дом на Лонг-Айленде. Начались переговоры. Надувание щек и прочее.

Всё это как-то не задалось с самого начала. Я-то чувствовал себя уже почти нормально, слушал и отвечал вполне достойно, но на Марка было жалко смотреть, он обливался потом и явно страдал. Чувствительные американцы предложили перенести дальнейшую беседу в ресторан, на что мы с удовольствием согласились.

Ресторан неказисто выглядел снаружи, Саша (Алекс) все время шипел мне на ухо:

- Это очень хороший ресторан, очень хороший. Посмотрите, сколько Мерседесов стоит у входа, очень богатые люди обедают здесь - очень хороший ресторан.

Ну, хороший так хороший, всё равно платить не нам. Зашли, сели за большой стол у окна. К нам тут же подошел солидный дядя с книжкой в руке и затараторил с Бобом по-итальянски. Саша продолжал пояснять почему-то шепотом, как будто эти двое могли его понять.

- О!. это сам хозяин, очень уважаемый человек. У него очень солидный ресторан.

Грех было не определить сразу, что ресторан итальянский, но я не испугался - я тогда еще плохо разбирался в европейских кухнях. Сначала принесли закусочную «пасту», рюмочка придала бодрости. Под жиденький супчик приняли еще по одной, но вот с горячим блюдом получилась незадача, это были (- О!. морепродукты!), если говорить точнее - осьминоги с какой-то начинкой. С отвращением, но милой улыбкой я съел двух этих тварей, а с Марком получилось хуже - с первым же куском во рту он убежал в туалет, вернулся оттуда бледный с зеленоватым оттенком. Потом он еще несколько раз бегал опорожнятся, хотя к осьминогам больше не притрагивался.

Боб, а угощались мы за его счет, был в восторге от пищи и не замечал, что происходит за столом. Марк под конец омрачил его радужное настроение, в ответ на предложение хозяина завернуть нам остатки осьминогов с собой, слишком быстро и испуганно вскрикнув:

- Ноу, ноу! Ни в коем случае!

Я наступил ему на ногу с опозданием.

- В России это не принято, - пояснил я для Боба и хозяина и они тут же успокоились. Не могли же они подумать, что нам так не понравится их угощение.

Манхеттен, три часа ночи. На стрелке Бродвея плотная пробка из машин, в основном такси. Тротуары пустые, только негры-попрошайки сидят на углах перед своими шляпами и пьют что-то из бутылок, завернутых в пакеты.

После того, как опускаются жалюзи витрин, город становится похожим на сцену из фильма ужасов. Или на Хиросиму после ядерной бомбардировки. Без витринного света становится темно. В полумраке сверкают только графитиевые ругательства на всех языках мира. Выставленный хозяевами мусор в больших черных мешках разбивает ногами негритянская молодежь в широченных красных штанах с ширинками возле колен. После них уже совсем, как Мамай прошел.

На Парк эвеню совсем другая обстановка. За дорогой качаются в тени деревья городского парка, а мы идем вдоль длинного ряда заборов из кованого металла. На первых этажах особняков специально оставлен свет, чтобы прохожие видели безмерно дорогую отделку стен и мебель в комнатах за огромными окнами. Куда там наш Эрмитаж попал. Жить в этих особняках, наверное, крайне неуютно (почти на улице), но понты важнее.

Намного уютнее выглядят ночью пентхаузы на берегу Гудзона. Тут действительно красиво. Немного разочаровывает только статуя Свободы, освещенной козявочкой торчащая где-то далеко, среди темной воды.

Большой пентагоновский склад, раздвижные ворота, часовой у въезда. Ощущения выше среднего - вражеская территория. На территории остатки древних трамвайных рельсов.

На страшном пентагоновском складе масса фирм и фирмочек, хранящих всяческое барахло, хозяева с бегающими глазками пытаются тебе это барахло втюхать.

Ездим по разным фирмам, по складам. Я в джинсах и китайской пуховой куртке, чтобы не пачкать нормальный костюм.

Договариваемся с одной из фирм - рандеву на девять часов утра, приезжаем. Никого. Около десяти начинают подтягиваться ленивые служащие. Еще полчаса пьют кофе с мацой. Где эта суперпроизводительность труда, которой нас понукали в советские времена? Не знаю, не видел.

По дороге с одного предприятия на другое вспоминаем, что нужно открыть счет в банке.

Районное отделение Кемикл банка. Народу нет. За стеклянной перегородкой нас принимает заведующая. Смотрит регистрационные документы фирмы. О кей, всё хорошо. Спрашивает, кто президент. Я церемонно кланяюсь и одновременно понимаю, что мои джинсы с запыленной китайской курткой не очень похожи на одеяние президента фирмы. Подтверждаю свои полномочия потертой книжечкой советских автомобильных прав. Тыкаю грязным пальцем в образец чековой книжки. О кей, ноу проблем, всё в порядке.

Выходной день. Бодверк (впрочем, это слово я воспринял на слух, может быть произношу не правильно) Брайтон бич - широкий и длинный деревянный помост вдоль пляжей. У Боруха здесь много знакомых, подходят, знакомятся с нами, восхищаются, узнав, что мы только что из Москвы (они называют «из Союза»), чуть не падают в обморок, услышав, что мы собираемся ехать обратно. Из бильярдного зала доносится громкий русский мат. По всей Америке наши эмигранты матерятся на улицах в полный голос - всё равно, дескать, эти дураки не понимают.

Дождь заканчивается, становится жарко, даже ветер с океана не помогает, решаем попить пивка. В пятой или шестой точке официантка нас уговорила. Сели за столик под зонтиком. Пиво весьма среднее, но рыбец «только что из Ростова» просто изумителен. Потом украинский борщ, выше всяких похвал. А шашлык. до сих пор не понимаю, как им удается прожарить огромный кусок сочного мяса так равномерно и вкусно. Сидим до самого заката, уходить отсюда не хочется. Такое впечатление, что официантка всё время возле нас.

Иду в туалет мимо маленькой кухонки. Один повар и одна официантка. Все столики заняты, посетителей человек пятнадцать-двадцать - как они успевают? Фантастика.

С другой стороны бодверка подъезжает вполне приличный по нашим меркам Мерседес. Из него выходит одетый по пляжному, но вполне прилично, человек. Вынимает из багажника миноискатель и ходит с ним по пляжу. Нам говорят, что это бомж, живущий здесь же на пляже в конуре из картонных коробок.

Лоерская контора. Сначала нас выслушивает мелкий клерк, но узнав, что у нас на миллион долларов только производственного оборудования, вызывает хозяина конторы. Он-то мне был и нужен, к нему у меня рекомендательная записка от числившегося тогда официальным юристом у нас некоего Суповского. Он сейчас известнейший в России адвокат, не сходит с экрана телевизора, а тогда у него была небольшая партнерская конторка у метро «Университет». Познакомил нас вездесущий Борух. Перед тем, как заключить с ним договор, я навел справки. Оказалось, что этот Суповский проиграл в суде дело такой-то известнейшей фирмы и такой-то очень известной фирмы. Я хотел было отказаться, но мне сказали, что я ничего не понимаю в этих делах, что этот парень очень и очень перспективен. Они оказались правы, хотя ни одного дела, по-моему, этот Суповский так и не выиграл.

Я протягиваю главному лоеру, по имени Алекс (их там очень много Алексов) визитку Суповского с запиской и слежу за его реакцией. Лицо лоера действительно резко меняется.

- Что? Этот кретин ваш юрист? Вы меня извините, для Вас я сделаю, что угодно, но не напоминайте мне больше про этого идиота.

Еще один выходной. Едем на минивэне в гости к нашему Алексу. Бруклинский мост. Громады небоскребов Манхеттена в стороне. Штат Нью-Джерси. Хорошая дорога. Красивый осенний пейзаж за окном. Вдоль дороги магазины и кафе. Длинные ряды продающихся юзаных автомобилей. Много перекрестков и светофоров. На подъезде к деревне удивляет отсутствие тротуаров. Без машины тут делать нечего - все магазины на шоссе.

У Алекса большой дом с гаражом, большой зеленой поляной и барбекюшной площадкой. Обедаем у него и едем в прекрасную зону отдыха. Рокфеллер-парк с прекрасными спортивными площадками, зоопарк, аттракционы с неимоверной высоты «русскими горками». Ограничиваемся зоопарком, въезжаем туда на машине. Двигаемся потихоньку по асфальтовой дорожке, а вокруг нас разгуливают жирафы с бегемотами, на крышу машины прыгают обезьяны и выпрашивают еду.

Выехав на свободу, почти сразу попадаем на берег океана. Вода сверкает чуть мутноватой бирюзой. Вдоль берега дачные поселки с домиками, обитыми почерневшей некрашеной вагонкой (О!. какие дорогие дома. Только очень богатые люди себе могут позволить). Возвращаемся обратно по хейвэю. Часто приходится останавливаться и бросать квотеры в автоматы турникетов, но доезжаем до Нью-Йорка гораздо быстрее, чем по обычной дороге.

При всей ностальгии по Родине, Шереметьево всегда при въезде обратно, производило на меня удручающий эффект окончания праздника. В тот раз особенно - стоял мороз, больше двадцати градусов, а я был в костюмчике тонкого сукна и летнем плаще.

Американцы нанесли нам ответный визит после Нового года. Последний раз я видел Москву такой сказочно красивой, когда катал их по Воробьевым горам и вообще по городу. В связи с новогодними каникулами людей и машин в городе было мало, деревья были покрыты снегом и инеем. Сказка да и только. Лужковских строек и рекламных щитов тогда еще не было.

Большой театр. Сивильский цирюльник. Наш лучший бас не очень здорово поет «Клевету». Боб рядом со мной, открыв рот, слушает. Я сам не любитель оперы и никогда не думал, что так можно слушать эту дребедень. Боба рядом со мной не было - он был где-то там, над сценой. Итальянец - одно слово.

Алекс как-то приезжал один. Мы его встретили в Аэропорту и ехали на фабрику. За рулем сидел Марк. В районе Войковской, на мосту, Марк резко остановился в хвосте пробки. Я сидел рядом с ним и по его лицу понял, что сейчас будет что-то нехорошее и сразу слышу удар сзади. Удар не показался мне очень сильным, но я тут же оглянулся на заднее сиденье - как там наш американец. Тот сидел бледный и, почему-то в моей кепке. Буквально только что он хвалился, что у них в Штатах шапок не носят даже в мороз - это мы, русские тут все в ушанках. Видно что-то наше в нем еще оставалось - шапка с моей головы от удара перелетела точно на его голову.

Американцы всё-таки втравили меня в торговый бизнес. Я подписал дистрибуторский договор с фирмой Марс. Я стал единственным поставщиком их шоколадных сникерсов и прочего в Киргизии. Позже выяснилось, что это не моя стезя, но иногда было весело.

Большой банк в районе Рижского вокзала. Я приехал взять кредит на вагон шоколада. У меня была хорошая кредитная история, и я не ожидал препон. Однако когда я назвал сумму, начальница кредитного отдела сморщилась и посмотрела на меня странным взглядом. Я ожидал услышать от неё чего угодно, кроме того что она сказала. Она спросила у меня:

- А у Вас крыша есть?

Что такое бандитская «крыша» сейчас знают все, даже дети, но тогда услышать такой вопрос из уст служащего фактически государственного банка было для меня грому подобно. А она, оправившись, добавила:

- Без крыши мы не даем таких кредитов.

Да, это были огневые девяностые. Многие остались там, за линией фронта. Сейчас, правда, уже опять не лучше.

«Черный вторник». Мой киргиз, директор филиала звонит мне из аэропорта «Манас». Он летел в Москву, вез мне наличные деньги - выручку в долларах.

- У нас тут черт те что творится, все рубли скидывают, доллары покупают по. - и называет мне курс.

Какое-то время до вылета самолета ждем и продаем доллары по совсем сумасшедшему курсу. Для справки: на следующий день курс вернулся обратно. Ну, почти обратно. Через несколько часов он привез мне два чемодана рублей и я легко рассчитался по кредиту.

Некоторые сочтут меня жуликом, но 360% по кредиту в банке - это не жульничество?

Как-то я сидел, скучал у себя в кабинете. Звонок по телефону. Шика! Сто лет не виделись. А он еще и не один - он организовал встречу со всем классом у себя дома.

Я опоздал на встречу не меньше чем на час, но пришел. Я подходил к шикиной двери совершенно спокойно и даже радостно, но когда я, вместо румяного красавчика, увидел, открывшего мне дверь бородатого мужика с изрядным брюшком, мне стало слегка не по себе. Еще более я растерялся, оглядывая сидящих за столом дядь и теть с отдаленными чертами моих одноклассников.

Она, конечно, тоже была здесь и, на удивление мало изменилась, но я бы не сказал, что особенно взволновался. После третьей-четвертой рюмки я признал уже всех. Это может показаться странным, но ребята изменились гораздо больше девчонок.

Интересно было, конечно, узнать их судьбу, посмотреть на них, но я тогда был настолько озабочен делами, что на следующий день уже обо всем забыл. И не общался ни с кем до следующей встречи года через два-три.

Закончился этот период моей жизни, во всяком случае, начал заканчиваться, со смертью отца.

Смерть близкого человека всегда бывает неожиданной, даже если этот человек смертельно болен и вот-вот умрет. Я был во Владимирской области, когда мне сообщили.

За несколько дней до этого отец уехал на рыбалку с друзьями. Он был фанатом зимней рыбалки. Эта рыбалка особенно хороша по первому льду и весной - по последнему. Тогда была весна. Сейчас, когда мое отношение к жизни и смерти здорово изменилось я бы, наверное, реагировал на происшедшее по-другому, гораздо спокойней и легче, но тогда.

Я сразу сел в машину и поехал в Москву. Приехал домой почти одновременно с отцом -его привезли на военной санитарке. Он лежал в машине совсем как живой. Рядом стояли его старые друзья в нелепой одежде для зимней рыбалки и обрезиненных валенках.

Тогда я очень переживал его смерть. Как будто я бежал, бежал куда-то и вдруг споткнулся и упал. Пока родители живы, человек может действовать по-пацански, более того - имеет на это право. А потом вдруг становится один на один с богом, с космосом или кем там, на самом деле? Это бывает очень тяжело.

Хоронили мы отца в ту же семейную могилу на Пятницком кладбище. В отличие от похорон матери, после церковного обряда нисколько не стало легче. Отец вообще будто сопротивлялся этому обряду. В морге цековской больницы его положили в гроб так, как клали тогда всех советских военных - руки по швам, в парадном мундире. Когда поп попытался сложить ему руки на груди и вложить в них свечку, руки сами собой вернулись в прежнее положение.

Пошел снег очень крупными хлопьями. Почетный караул комендатуры дал у могилы троекратный салют. Все это было красиво, но не облегчало нисколько.

После похорон я сильно задумался о смысле жизни, о возможности жизни после смерти. И вообще, стал чудным на весь следующий год, но не догадывался, что этот год для меня переломный, пока не попал в госпиталь небольшого Городка во Владимирской области.

По сложившейся традиции, в конце каждой части книги я перечисляю непонятные события, случившиеся в описываемый период. Здесь это эффект трансфокатора при взгляде на дупеля, художественное пророчество в Фиолетовом треугольнике, эффект резинового времени при аварии на Запоре, дэжавю на ТСФ, массовый поворот векторов в 1991 году и встреча с бабушкой-шептушкой.

Однако подробно останавливаться на этом мне пока не хочется. Оставлю это на конец книги.

 

1. Атака на сердце

Моя аллегория с бегом и падением очень соответствовала моему тогдашнему состоянию. После смерти отца я поднялся и опять побежал, но летом следующего года опять остановился уже по внутренним причинам.

В тот день я рано утром пришел на завод, в кабинет директора.

Предыдущим вечером мы с ним выпили прилично у меня в профилактории. Я останавливался, приезжая в Городок, в их профилактории. Там был неплохой бассейн с сауной, бильярдная и вполне приличные комнаты для жилья. Основные вопросы решались прямо там, но технические, рабочие моменты требовали кабинета и проработки с исполнителями. Легкое похмелье у меня давно уже было связано с некоторыми болями в области груди, но я относил это к язвенной болезни.

В это утро у меня опять чувствительно покалывало в середине груди. Я сразу попросил директорскую секретаршу принести мне соды или минералки содовой. Не помогло. Боль усиливалась и усиливалась. Когда терпеть уже стало почти невозможно, я встал и пошел к себе - рядом с моим кабинетом был медпункт. Я возмечтал взять у фельдшера пятьдесят граммов спирта, и был уверен, что мне тут же поможет. За месяц до этого у меня уже был случай, когда я вылечил такой же приступ боли полустаканом водки.

Это было на даче. Мы с ребятами привезли ко мне на дачу мебель, разгрузили её и засиделись часов до трех с дурацкими разговорами. Утром я встал, погулял по огороду, насладился вдоволь прекрасной майской погодой и вдруг почувствовал боль. Ни одна таблетка не помогала. Я разбудил своих ребят, они съездили за водкой и привезли, когда я думал, что уже вот сейчас помру.

Мне налили водки, я сразу выпил и лег. Боль прошла в течение нескольких минут. Прошла совсем, не так, как будто её и не было, а гораздо лучше, с большим плюсом. Единственное, что было не так, это поднявшаяся температура, которая держалась еще несколько дней без привычных симптомов, как то насморка кашля и проч.

Сейчас возникла та же самая боль. И я чувствовал, что меня спасет хоть глоток спиртного. Почему я постеснялся спросить коньяку в кабинете директора, до сих пор не понимаю. Я шел в медпункт. Кто себе представляет масштабы нормального военного завода, поймет, что пройти из корпуса в корпус не так близко, но я упорно шел. Повстречавшийся мне по пути начальник снабжения, удивился, глядя на меня, и попытался пошутить:

- Тебя что? из ведра облили?

- Да, - говорю, - моча в голову ударила, в горшке с третьего этажа.

И пошел дальше, не останавливаясь. Я действительно был весь мокрый от пота. Боль уже зашкаливала разумные пределы, но я был уже совсем близок к цели.

Я дошел, что удивительно. Но спирту мне не дали. Меня положили на кушетку и тут же попытались сделать кардиограмму. На пленке получилась какая-то рваная ерунда. Я даже не видел, когда и кто из медичек вызвал скорую. Как-то сам собой появился врач, посмотрел на пленку и сделал мне укол, после которого боль начала стихать. Сделал еще одну кардиограмму, следя за моими глазами и поглядывая на свои часы. В какой-то момент он удовлетворенно кивнул сам себе и начал говорить:

- Ну что ж, наркотик подействовал, теперь вы выслушаете меня без лишнего

волнения. и сопротивления. Мы вас сейчас госпитализируем, - я молчал, и он продолжил, - У вас инфаркт, дорогой мой, и довольно обширный. Как это называют наши заклятые друзья - харт атак, атака на сердце.

Меня поместили в реанимационную палату заводского госпиталя. Это был госпиталь, а не больница, потому что завод был военный. Дня три меня кололи наркотиками, и я спал почти непрерывно и лишь потом начал осознавать, где я и что, и понял, что это уже второй инфаркт подряд - первый был тот раз, на даче.

Я уже вполне нормально, хоть и отстраненно соображал, когда приехала жена. Она в Москве восстановила мою дорогую страховку, по которой я перестал было платить, и перевезла меня в Москву в хорошую загородную больницу.

После ярких наркотических снов я проснулся не то чтобы другим человеком, но с другим направлением мыслей, это точно. Тогда не ставили стентов в коронарные сосуды, и основное лечение состояло в длительном покое. Не меньше полутора месяцев я провалялся в больнице, потом еще месяц реабилитировался в санатории Артема, соседнем с цековским поселком, где мы провели когда-то несколько лет. У меня организовалась масса времени для того, чтобы вспомнить и проанализировать ту жизнь, которую я вел последнее время.

После смерти отца я уже чувствовал, что мои мечты о справедливом и светлом капиталистическом завтра - не более чем химера и фикция. Но всё же, как раз в этот период времени я сделал последнее усилие к укрупнению предприятия. Я перевел оборудование в небольшой Городок во Владимирской области, уже тогда стало ясно, что усиливавшийся с каждым годом Лужков не даст сохранить производство в центре Москвы. В Городке я купил на ваучеры небольшую часть серьёзного военного завода. Естественно, хорошо познакомился с директорами.

Мы с ними создали совместное предприятие. Под моё оборудование завод внёс со своей стороны производственное здание, а местный банк за купленные акции дал не менее полумиллиона долларов в оборотные средства. Всё было, вроде бы, очень логично - я скрывал производство за высокими и колючими стенами военного завода. На тяжелых немецких автоматах я мог шить чехлы для пулеметов и спокойно ждать, когда джинсы опять начнут хорошо покупать. В Киргизии у меня торговало шоколадками вполне жизненное предприятие с гордым названием Арстан (Лев), а в Москве оставалась только маркетинговая контора и маленький экспериментальный цех. Теоретически всё складывалось очень красиво, если б это была не Россия девяностых годов. Я никак не думал, что правительство будет неуклонно и целенаправленно уничтожать отечественное производство, тем более военное, до сих пор еще лучшее в мире.

Я помню выборы совета директоров на только что акционированном заводе. После официального заседания, все директора и основные новые собственники завода, в том числе и я, собрались на банкет в профилактории. Там были представители двух, очень известных тогда, финансовых фирм, с одним из этих представителей по прозвищу Борода мы тогда подружились. Из новых хозяев мне еще запомнился один рыжий чеченец. Я спросил его, что это он такой грустный, не положено кавказцу грустить за столом. Он мне тогда сказал, что у них в Чечне готовится какая-то военно-политическая гадость, но с удовольствием выпил со мной и вроде бы повеселел.

Городок мне вообще очень нравился. Я там отдыхал душой после суетливой Москвы.

Особенно тихо и красиво было зимой. Там не поливали улицы соляными растворами -дороги были покрыты равномерным слоем снега, по которому машины ходили как бы шепотом. Дома, в основном были старые и уютные, люди не спеша ходили по своим делам или гуляли. Меня затащил туда один лысоватый мужичок с владимирским говором по фамилии, к примеру, Птичкин. Сначала он брал у нас товар на реализацию, потом выпросил старые швейные машины и организовал филиал в Городке. Так и попал в директора.

При всём этом перспективном расширении, дела шли вовсе не блестяще. Началась какая-то волчья жизнь. Без прямых обманов и наездов выжить уже становилось почти невозможно.

Я никогда не был волком, по сути я - кот, а по гороскопу - лев. Я так всегда и мутировал между домашним котиком и, в очень редких случаях, львом.

Все люди в своем отношении к работе видятся мне разными зверушками. Например, бизнесмены и вообще люди самостоятельных профессий, работодатели и индивидуалы очень похожи на хищников. По большей части это волки, которых ноги кормят. Они бегают целый день в поисках добычи, завидят кого, догоняют и съедают, ну не получилось, и ладно - бегут дальше.

Другое дело отряд кошачьих - кошки не бегают, они лежат в засаде. Я люблю наблюдать за своей кошкой. Она устроится где-нибудь между грядок, в тенёчке от свекольной или картофельной ботвы и как будто спит. Тряпочка такая серая валяется на огороде. Но стоит пробежать рядом мышке или птичке присесть, червячков поискать -резкий бросок вперед и добыча у неё в зубах. Моя манера вести бизнес примерно такая же.

Но волки и львы это крайние точки диапазона, потому что настоящие волки попадаются редко, в основном лисы, шакалы и другие представители собачьей породы, вплоть до мелких, надоедливых шавок. Благородные львы и тигры тоже не часты, их уже нужно заносить в Красную книгу. Бродят еще кое-где камышовые коты и рыси, но главная сила -это блохастые коты с помойки.

Крупным бизнесом у нас владеют либо кабаны, либо медведи. Или копают везде, клыками своими, уничтожая всю растительность и почву у себя под ногами (нефтяники, например), или бродят по лесу, вроде бы безобидно поедая травку и ягодки, но не дай бог, кто подвернётся ему в малиннике - сожрёт или придавит своей тушей (банкиры и проч.).

Люди, работающие всю жизнь по найму, похожи на лошадей. Попадаются среди них и дорогие скакуны, но по большей части - это тягловые лошадки, согласные за определенную меру овса и теплое стойло тащить свой воз всю жизнь. И те и другие к пенсии становятся старыми клячами. Конечно, не все лошади, попадаются и волы, но участь их примерно та же.

Есть еще ишаки. Эти трудятся на госслужбе и в ЖКХ. Если не верите, зайдите за справочкой в конторку. По мутным глазам из окошка вы сразу поймете, что на вас смотрит вовсе не лошадь. Глаза повернуты вовнутрь, от вас к себе любимому и большие висячие уши - хлоп, хлоп. Но вообще-то, среди чиновников и политиков большинство составляют обезьяны разных пород, от мелких макак до жутко харизматических, солидных, уверенных в себе орангутангов. Доминируют всё же павианы с нализанными красными задницами.

Людей так называемых «творческих» профессий я вижу больше птицами. Соловьи и мудрые филины попадаются очень редко. Певцы и прочие эстрадники похожи на павлинов - когда не при деле, вроде дурак дураком, а как выйдет на подмостки, развернет хвост - это уже зрелище.

Среди писателей и кинорежиссеров самый распространённый тип - это петух. Выходит такой под телекамеру и начинает вещать, усы дыбом, глаза горят, шпоры бряцают по полу. И не важно, что фильмы его давно никто не смотрит (или книги не читают) -главное хвост, цветной, яркий, и попробуй кто скажи слово против - заклюет, шпорами порежет. Но главное, всё-таки хвост, он завораживает и гипнотизирует основную часть публики.

Ученые тоже «творцы», поэтому тоже птицы: и любопытные сороки и орлы, парящие в поднебесье, но основная их масса - попугаи. Чему их обучили при первых раздачах пищи, то и повторяют всю жизнь от младших волнистых сотрудников до остепенённых академических какаду и ар.

Впрочем, хватит об этом. Простите, если кого обидел, я не хотел. Я здесь говорил не о людях вообще, а об отношении их к работе. Только к работе. Если всё-таки обиделись, скажите мне: «Сам дурак!».

Но, что касается меня самого, то я всю жизнь был котом, котом и останусь. Сейчас, к примеру, я кот-баюн, а в тот период, о котором веду речь, я потихоньку превращался из льва в блохастое создание с помойки.

/ -- * * * --/

Я возвращаюсь из Киргизии. Марк, остававшийся в Москве за главного, встречает меня какой-то неадекватный. Выясняю, в чем дело, оказывается, намедни пришли бандиты, спрашивают, кто главный? Марк ответил, что - он. Дэжавю, (прямо как Моня в поезде) только с более серьёзными последствиями. Мало того что он согласился с весьма сомнительным долгом, но и дал уже им часть денег из кассы. А ведь мог бы скромно сказать, что он зам и решить такого вопроса не может! Гордыня действительно смертный грех.

Марк, конечно, не был согласен с такой оценкой события, доказывал, что он прав, но меня не убедил.

С кооперативных времен я не общался с бандитами - силовая крыша была удобней. А тут пришлось встречаться. Вдвоем с приятелем мы приехали в какую-то больницу на юге Москвы. Сели ждать в старорежимном кабинетике. Стулья и стол с потертым бежевым лаком обиты столь же потертым дерматином. Планки паркета дышат при ходьбе по ним.

В углу огромный сейф, произведенный в тридцатых годах заводом Вулкан.

Ждать долго не пришлось. Тот, с кем мы должны были встречаться, появился сразу после нас в сопровождении здоровенного «быка», оставшегося в дверях. «Сам» присел на высокий подоконник, даже не присел, а слегка облокотился. Он был лёгок и элегантен, не смотря на не молодой уже возраст.

Я бы, на взгляд, дал ему около пятидесяти, но весьма осторожно - его поджарость и загорелая дубленая кожа лица, делали возраст неопределенным. Одет он был в дорогой черный костюм с белой рубашкой и тонким черным же галстуком «а ля шестидесятые». Ботинки с узкими носами были начищены до блеска. Так одеться может кто угодно, но легкая и как бы ленивая, при этом осторожная, походка (когда он прошел, ни одна паркетина не скрипнула), еще и поза, которую он принял у окна, одновременно картинная, но и позволяющая мгновенно перейти от неподвижности к бегу или к бою, не оставляли возможности ошибиться. Да и одежда тоже, но особенно характерный блеск слегка прищуренных глаз, который не смог приглушить контровой свет солнца из окна, всё говорило о том, что это был настоящий вор в законе, романтик своего дела из шестидесятых или даже пятидесятых годов.

Это действительно был один из самых известных тогда московских воров в законе. Мы немного поговорили об общих темах, я о погоде, он о скаковых лошадях и падении нравов. По моему вопросу он подтвердил мнение силовиков, что «по понятиям», если мой зам отдал, хоть самую малую, часть денег, он этим признал весь долг и не отдавать его теперь нельзя.

Это был очень умный и интересный человек. Я получил массу удовольствия от общения с ним, но деловая часть встречи закончилась ничем.

Требуемой суммы наличных денег у меня не было, а отдать нужно было срочно. Пришлось занимать. Дать деньги быстро согласился Ника, но дал не деньгами - акциями МММ. Больше перехватить было негде, и я взял. Мне нужно-то было на три дня, я рассчитывал, что успею купить ему эти акции до поднятия курса, а поднимал курс Мавроди раз в неделю и на много.

И надо же было такому случиться, что как раз в этот момент афера Мавроди рухнула. Представьте ситуацию - я взял у Ники акций по курсу на понедельник, скажем, тысяч на двадцать долларов, ну, или больше, а к концу недели это же количество акций стало стоить не более ста рублей. А ведь Ника поставил условие - никаких денег - возвращать долг только акциями. Ну, я поехал в мавродиевскую контору и купил акции.

Встреча с Никой доставила мне удовольствие. Нужно было видеть его физиономию, когда я протянул ему пачку этих пустых бумажек. Но ведь после этого отдал ему всё деньгами, не мог не отдать - друг он мне всё-таки. Вот такой я бизнесмен. Не бизнесмен, а дурак набитый.

С Марком, кстати, я тогда поругался. Он обиделся, ушел и не разговаривал со мной несколько лет.

//__ * * * __//

Как-то я сижу в Городке, на своем производстве и слушаю отчет Птичкина о проделанной за время моего отсутствия работе. Входят какие-то важные люди. Узнаю среди них представителя местного банка. Встречаю, здороваюсь. Мне представляют невысокого плотного человека не очень солидной наружности. Оказалось всё это шествие организовано для него, верней для нас, которые никак не могут свои частные фирмочки вытянуть на мировой уровень.

Это был немец. Бывший министр промышленности бывшей ГДР, а сейчас представитель международного банка с программой помощи российскому бизнесу. Милейший и очень умный человек. Мы с ним очень мило поговорили, всё это время, понимая оба, что ни мне от него, ни ему от меня никакой пользы не будет.

Я приехал домой днем, в неурочное время. Дома никого. У меня большая литровая бутылка ямайского рома, чтобы отметить победу. Утром в течение получасового заседания я выиграл арбитраж у московского правительства по их иску примерно в полмиллиона долларов. Один выиграл, без юристов. Сел на кухне, открыл бутылку, налил в стакан темную густую жидкость, выпил, не полегчало. Ни радости, ни торжества.

Абсолютная пустота в душе. Вакуум.

Когда жена с детьми через пару часов вернулись домой я в той же позе сидел на кухне пьяный до невменяемости. Меня раздели и уложили спать.

После инфаркта я месяца на три полностью отошел от дел. Сначала мне это казалось невозможным, хотя бы не связаться по телефону и не узнать, как дела, не дать цэу всяких. но получилось, что всё возможно. Лиха беда начало.

Наверное, внутренне я уже был готов к этому. Бессмысленность моей деятельности еще не была очевидной, но уже созревала внутри сознания. Я представил себе, что я помер. Мог же я не дойти до медпункта - запросто. Вот и считайте, что я помер. Нет меня.

Ко мне в больницу, конечно, приходили, рассказывали, спрашивали, но мне всё это было до лампочки. Внутренне решение уже почти оформилось.

Конечно, если ты зависишь только сам от себя, бросить любое занятие легко. Но если вокруг тебя люди, сотни людей, которые от тебя зависят? которые, можно сказать, питаются с твоих рук? Как им смотреть в глаза потом? Уволить одного и за дело тоже легко, а всех и просто так?

У меня много времени было на эти раздумья. И чем больше я думал, тем больше понимал, как мне всё это смертельно надоело. После санаторной реабилитации я опять не пошел на работу. Я уехал в деревню. Вставал утром, завтракал, брал ружьё и уходил в лес за осенними вальдшнепами или в поле, где мы с моим ирландцем Кингом добывали перепелок с куропатками, на речке - уток.

Есть такой бородатый анекдот, когда терапевт ругает хирургов:

- Им бы всё резать и резать! Я лучше Вам дам таблеточку - всё само отвалится.

Этот мой длительный отдых оказался такой таблеточкой - всё само отвалилось, ну, или почти всё.

 

2. Сливайте воду

Я пришел на работу уже распродавать оставшееся имущество и ценности. Это получалось с переменным успехом. Красиво было в Америке сказать, слегка задрав нос, что у меня в оборудовании миллион долларов и смотреть, как уважительно к тебе стали относиться. А куда девать это оборудование в стране, где правительство целенаправленно уничтожает промышленность? Проблемы, проблемы.

Пока деятельность идет в более-менее плановом порядке, на долги можно практически не обращать внимания - текучка. Деньги приходят - отдаешь, кому-то еще дашь взаймы, потом опять берешь сам. А когда всё встало, долги становятся непроходимой стеной. Долгов у меня оказалось очень много, но я вывернулся, рассчитался, даже на жизнь кое-что осталось.

/ -- * * * --/

Еще один кризис сработал в мою пользу. Утром звонок из банка. Начальник кредитного отдела просит срочно приехать. Приехал. Оказалось - банковский кризис! Наш банк закрывают и им срочно нужно заткнуть все дырки. Это был очень хороший человек и постоянно носил точно такой же костюм, в каких мы встретились с Кубанцем в больнице.

Мы с ним быстренько состряпали липу, и я закрыл кредитную задолженность перед банком совершенно неликвидными бумагами без копейки живых денег.

Остатки немецкого швейного оборудования вдруг пригодились. Как-то позвонил мне Борода, говорит, что хороший человек хочет со мной встретиться.

Я приехал к нему в офис. Он уже не работал в коммерческой фирме - стал замминистра в Московском правительстве. Соответственно переехал с Ленинского проспекта к Белорусскому вокзалу. Я не помню зам какого министра он был, но офис показался мне не шибко презентабельным.

За гостевым столом сидел интересный парень, немного моложе меня с лицом Владимира крестителя. В целом русское лицо с элегантной бородкой дополняли греческие жесткие черные еще тогда волосы и слегка раскосые, миндалевидные азиатские глаза. Представился он чудным именем - Ильяс. Он сразу объявил, что желает приобрести мое оборудование.

Во время разговора (нога на ногу) он культурно спросил соизволения закурить и достал неплохую трубку с кисетом. Чтобы не уступить в понтах, я вынул из портфеля сигаретный табак с бумагой и машинкой, скрутил самокрутку и задымил тоже. Жест оценили все присутствовавшие. Но окончательно мы поняли с ним друг друга на следующий день на Щелковском шоссе, где договорились встретиться. Ильяс должен был подъехать на Саабе. Я приехал раньше и ждал. Моя Ауди была вполне сносной машиной, но уже не очень престижной, а тут Сааб!

Я даже не сразу узнал Ильяса, когда он вышел из старой развалюхи грязно-бежевого цвета.

- А где Сааб? - спросил я его, когда сориентировался.

- А это что? Я же про год выпуска ничего не говорил!

С тех пор мы стали с ним друзьями. И по сей день!

Одним словом я тогда занимался вялотекущей ерундой. Но это еще не значит, что я только распродавал имущество, я пытался делать кое-какие телодвижения, чтобы сохранить небольшой бизнес.

Из Америки нагрянул Борух с большой кучей стокового тряпья, купленного где-то на распродаже на вес. Это оказались вечерние платья. Мы с ним развесили всю эту ветошь на моем складе и она стала выглядеть довольно прилично. На мое удивление, половину разобрали бутики, и ведь покупали у них эти платья за довольно приличные деньги.

Я тогда снял на ЦСКА контейнер (на блошином рынке) и отвез туда остатки стока, присоединив к этому остатки же своего товара. Сын мой занимался там этой торговлей.

Однажды приехал я туда посмотреть, как дела. Шел со стороны проспекта, мимо старого административного здания спортклуба. Был жаркий солнечный день, я остановился купить мороженное. Слышу хлопки, похожие на рвущиеся петарды. Вокруг никакого ажиотажа, народ как шел плотной толпой - на рынок и обратно - так и идет, лишь несколько человек остановились поглазеть. Подхожу ближе и чуть не наступил на валяющийся на тротуаре китайский ТТ калибра 9мм. Смотрю на него и рассуждаю, что патроны расстреляли не все - затвор в нормальном положении. Чуть дальше под деревьями лежит еще один пистолет и труп в спортивной майке и шортах. Вечером узнал из телерепортажа, что убит администратор хоккейной команды ЦСКА (тогда их было две).

Я сразу вспомнил все дела, связанные с клубом, прежде всего отца и его друзей. Вспомнил, что в восьмидесятых мог бы работать здесь и даже на должности администратора хоккейной команды, но не сложилось тогда. Пришла смешная мысль: «Ребята, на его месте мог быть я».

Убийц, конечно, не нашли. Девяностые годы, одно слово.

Я тогда же продал лишний гараж на Лихоборах. Это был хороший бетонный бокс у железной дороги, но далеко от дома. Покупатель занимался шитьем шапок у надомниц. Мы с ним разговорились как-то и он предложил мне компаньонство. Мне стало очень смешно. Вернуться обратно в восьмидесятые и начать всё сначала? Нет уж, слуга покорный.

Но зато, почему-то с пол-оборота согласился с Никой продавать колбасу на рынке. Этот аферист впихнул колбасному заводу провода по двойной цене, но на условиях бартера.

Я снял на рынке рядом с домом продовольственный контейнер, нанял продавцов и начал торговать колбасой и прочими сардельками-сосисками. Казалось бы, выгоднейшее дело, торговать в розницу продуктами прекрасного качества по отпускной цене завода. Хрен там!

Я сначала совсем не понимал в чем дело. Товар шел плохо, мы всей семьей каждый день ели подветренные сардельки и буженину, а прибыли почти не было. Но немного потеревшись на рынке, я стал понимать технологию российской торговли. Туда периодически появлялись ребята кавказского вида и предлагали колбасу, приготовленную в ванне, но очень дешевую, а на вид ничего себе. Я взял у них попробовать - не есть, конечно - продавать. И дело сразу пошло в гору. Сертификаты-то у меня были заводские. Кончилось это дело всё равно плохо, разборкой с местными бандитами, бегством продавца с выручкой и т. п.

Примерно в это же время состоялась вторая встреча с одноклассниками. В этот раз я разглядел всех получше. Костя стал художником, как в моем рассказе и было предусмотрено. Мы с ним с тех пор общаемся постоянно. Одна из Галь стала крутой чиновницей и женой грузинского миллионера с нечитаемой фамилией. Отчаянный армянин - полковник ГРУ, пришел и без того пьяный, выпив еще, начал буянить, еле его угомонили, уложили спать. Оказалось, что он весь в дырках и часть черепа заменена платиновой пластиной. Наш бывший староста, пай мальчик, так и не смог получить образования, работает шофером и курит дешевые сигареты. Один Ёж, как генеральский сын на положенном месте - начальник военной кафедры в своем институте. Одна из Лид заведует борделем. В общем, черт те что и с боку бантик.

Интересная игра получилась на бирже труда. Жена в очередной раз запросилась на работу. Я ей предложить ничего не мог, да и не хотел, поэтому зарегистрировали её на бирже. Она поездила по разным местам, повузмущалась недобросовестностью предложений и совсем уже было успокоилась, но тут ей предложили открыть частный бизнес с пособием от биржи. Я быстренько сделал ей бизнес-план, свозил к её институтской подруге, той самой, что давила прыщи на спине своего мужа в одной комнате с нами. С мужем она давно развелась и теперь работала со Славой Зайцевым по производству шляп. Одним словом сляпали мы модный шляпный магазин. Но и это дело толком не пошло совсем.

Однако идея получения ссуд на бирже понравилась. Мы с Никой оба встали на биржу и поставили еще человек десять со справками о хорошей зарплате в прошлом. Ни в какие места для устройства на работу я не ездил - мне не смогли подыскать предложения на должность генерального директора или там. президента, на худой конец. Примерно через месяц мы подали коллективную заявку на организацию предприятия по производству сгущенки.

Можно подумать, что это чистая афера? Нет. Мы с Никой нашли бэушную установку для производства сгущенки, нашли подходящее помещение рядом с моей деревней. И молока тут тогда еще было больше чем достаточно. Мне вообще нравилась эта затея, Москва уже начинала утомлять. Такого отвращения к Москве как сейчас, тогда еще не было, но уже потихоньку начиналось.

Но не судьба была этому осуществиться! Пока оформлялись бумаги прошло больше полугода, деньги обесценились, установку продали другим и когда мы, в конце концов, получили деньги, никакого бизнеса на них сделать уже было нельзя. Я взял свою часть денег, поехал в охотничий магазин и купил себе классное американское помповое ружьё со сменными стволами и замечательно отлакированной в тридцать слоев ложей.

Когда я планировал эту книжку, думал, что этот период моей жизни, переходный период, самый разнообразный и интересный, а сейчас вот сижу, вспоминаю, а рассказать больше толком нечего. Не интересно. Тоска и мрак.

 

3. Финские домики

Оживление в мою жизнь внес Серёга.

Он был родственником Бойца, одного из моих хороших друзей. Он приехал в гости и ночевал несколько дней в нашей деревне. В конце застолья мы с ним сидели в саду, чуть в стороне от стола, и по очереди пели песни, передавая гитару туда-сюда. Я, в основном, пел песни Высоцкого, а он Розенбаума. Я всегда не любил этого барда, но у Серёги так лихо получалось, что все заслушивались. Взяв гитару в руки, он слегка теребил струны, а в это время глаза у него закатывались под полуприкрытыми веками и вдруг он ударял по струнам и начинал петь. Это было что-то. У самого Розенбаума так хорошо не получается.

Сам он был с Урала, но обосновался в Карелии, недалеко от финской границы. Там он попал в компаньоны в совместное предприятие с финном, который поставил им деревообрабатывающее оборудование, трактор и несколько автомобилей за то, что ему в Финляндию будут поставлять оцилиндрованные бревна и обрезные доски. Тогда еще прямой грабеж России с вывозом кругляка был запрещен.

Вот этот Серёга мне и предложил совместно работать. Он делает в Карелии комплекты домов, а я продаю их в Москве и строю в Подмосковье. Мы дали рекламу. Я снял офис в гостинице Заря. Дело пошло, хоть и не так быстро, как предполагалось. Сотрудников, не считая меня, было еще двое: молоденькая секретарша, очень милая девушка и архитектор - Лариса. Однажды, еще в самый скучный период становления, с этой Ларисой у меня произошел очень интересный разговор.

Мы в тот день скромно выпивали-закусывали у себя в офисе по случаю какого-то праздника и вели разговоры, которые без определенного градуса очень даже маловероятны. О чем обычно говорят сотрудники в рабочее время? Семейные проблемы, здоровье, погода, политика, спорт, трудности приобретения тех или иных вещей или продуктов, ну и производственные вопросы, конечно, так или иначе, затрагиваются. Но всё это вопросы практические, унитарные, так сказать, а до вопросов абстрактных, иррациональных и оккультных обычно дело не доходит. Тут нужен градус. А достигать такого градуса здесь не рекомендуется - чревато последствиями.

Должен заметить, что я сам склонен к рассуждениям на всякие рискованные темы даже совсем без градуса, но Лариса, наш архитектор, женщина очень серьезная, строгая полячка с тонкими чертами лица и жесткими карими глазами, не должна была касаться этих тем. Не идет таким женщинам откровенничать и это является первым доказательством того, что она была с нами откровенна, не стала бы она болтать по пустякам. Второе, что заставило меня поверить - это знание её дотошного характера. В процессе, может не очень долгой, совместной работы с ней я не мог не заметить её упорства в достижении любой, сколь угодно малой цели. Она могла не уложиться в сроки, но заканчивала любую работу только тогда, когда достигала такой глубины проработки, на какую только была способна. И, наконец, третье: чтобы поверить или не поверить человеку в том или ином конкретном случае нужно смотреть ему в глаза, следить за мимикой и проч. Я смотрел и следил. И поверил, хотя почти все, кому я пытался пересказать её историю, надо признаться, не верят. А зря!

Вот её рассказ в сильно упрощенном мной изложении:

Когда-то, в семидесятые годы, вдруг, очень стал популярным аутотренинг. Он обсуждался в прессе, на телевидении, выходили монографии и практические пособия. Я тоже тогда увлекся, но бросил, прежде всего, потому, что мне не хватило терпения. Может быть, еще одно обстоятельство помешало - незаконченность этого комплекса или, скорее отсутствие конечной цели, или, по крайней мере, недостаточность целевых установок.

Сейчас уже, наблюдая прежде бывшие события со стороны или, как некоторые считают, с высоты приобретенного опыта, я понимаю, откуда берутся вот эти периодически возникающие огромные интересы к аутотренингу ли, к инопланетным цивилизациям на Земле, или, в конце концов, к эволюционным теориям. Всё это явления одного ряда - это попытка заменить идею Бога чем-то другим, более обыденным и менее рискованным, может быть более понятным. Сейчас я вспомнил свои опыты по аутотренингу и даже пользуюсь ими, потому что нашел реальную и очень нужную мне цель.

Лариса в те времена увлеклась этим аутотренингом и, в отличие от меня, у неё хватило терпения на то, чтобы довести дело до практического результата. Целями аутотренинга были поддержание здоровья и физической бодрости хорошего настроения и т. п. методами, например, самолечения внутренним прожектором или обратными реакциями (логика: если хорошее настроение вызывает улыбку, то улыбка, пусть насильственная, должна вызвать хорошее настроение). Всё это не лишено смысла и приносило свои плоды, но при условии длительных и постоянных тренировок. Одним из главных объектов для тренировки была память. Методика такая: каждый вечер перед сном вы подробно вспоминаете все события прошедшего дня, потом, скажем, трех дней, недели, месяца, года и т. д. при достаточном усердии, в писании говорилось, что можно вспомнить себя совсем маленьким, вплоть до рождения.

Еще раз повторяю, что я верю в то, что она, взявшись за это дело, выжала из ситуации всё и даже более. Из её рассказа получалось, что она не только вспомнила всё до своего рождения, но и значительно больше. Если отказаться от ретроспективы и изложить её впечатления от своих же видений в естественном, привычном нам, историческом виде, то это будет выглядеть так:

Свою смерть в предыдущей жизни Лариса видела таким образом: она передвигается по заснеженному лесу в составе колонны, охраняемой автоматчиками. В какой-то момент люди начинают разбегаться, и охрана открывает огонь на поражение. Она падает лицом в снег, но при этом не перестает видеть происходящее, а перемещается вверх, всё выше и выше и видит себя, лежащую на снегу, и многих других в пятнах крови еще живых и мертвых. Видит продолжающуюся бойню, но сознает свое безразличие к происходящему. Её мучает лишь один вопрос - ей хочется увидеть своих детей, оставшихся в городе.

Она попадает в какую-то непонятность, а потом и вовсе во тьму, долго бродит по этой тьме, не в силах из неё выбраться, но главный вопрос продолжает мучить её до тех пор, пока она не выходит на более или менее ясное место, где за большим столом сидят люди в просторных одеждах. И она обращается к ним со своим вопросом о детях, на который получает ответ, что пробродила она в потемках уже много лет и детей своих, если и увидит, то не узнает. Но настырная Лариса (или как её там и тогда звали, до рождения?) в какой-то мере добивается своего - в виде какой-то мошки или комара она пробирается в свою бывшую московскую квартиру и, действительно не обнаруживает в ней никого из своих близких.

Следующее, что я точно помню из её рассказа это то, как она выбирала себе родителей и присутствовала при своем зачатии. Лариса, как женщина не очень фривольная, несколько смутилась на этом моменте, но добавила, что для проверки своих видений обращалась к матери, описывала ей обстановку в доме в тот момент и вообще, в дородовой период и та соглашалась и, естественно удивлялась, тем более, что семья непосредственно перед рождением дочери переехала на другую квартиру и в прежнюю никогда больше не возвращалась.

Не исключено, что в Ларисином рассказе что-то домыслено, может быть не умышленно, а исходя из параллельных ассоциаций, но в главном, по основной сути, она, несомненно, не врет - она видела себя до рождения. Единственное сомнение может возникнуть, а насколько это реально? Не является ли это игрой её мозга, непреднамеренной выдумкой, чем-то вроде обычного сна? Сейчас уже, имея свой определенный опыт в бестелесных состояниях, я вам могу сказать, что её рассказ очень правдоподобен. Реинкарнация примерно так и выглядит.

Однако я отвлекся. Вернемся к обыденности.

Положа руку на сердце, первые дома я строил из рук вон плохо. Весь мой первоначальный опыт деревянного зодчества ограничивался строительством собственного дома в деревне с помощью наемной фирмы. Позже, конечно научился. Но особенно стыдно мне за один дом на Калужке. Я ей-богу старался, но получалось всё вкривь и вкось. Бригадиром я взял Шику, а он упертый, как сто ослов, не только меня, но и Серёгу убедил, что двухсотый гвоздь ничем не хуже нагеля. В результате стены поплыли, не говоря о том, что опалубка при заливке фундамента прорвалась. Одним словом косяков получилось - мама не горюй.

Потом наладилось потихоньку. Работа сама по себе оказалась интересной, но еще добавляло интереса знакомство с новыми людьми. Я узнал заодно, как разгоняют облака над Москвой, как из мороженой селедки по 100 рублей за кило сделать деликатес пряного посола за 200 и выше, как снимаются и продаются художественные фильмы, сколько нефти приходит в пустых цистернах из-за границы и многое другое.

От заказчиков узнал, попутно.

Кроме того я часто бывал в Карелии, в командировках на основное производство. Я не

любил ездить поездом - туда прямого поезда не было, вряд ли есть и до сих пор, надо было перекладываться в Питере или Петрозаводске. Я любил ездить на машине.

За мной в Москве числилась вполне еще приличная Тойота с длинным открытым кузовом, скинутая с барского плеча финном. Я грузил в Москве лаки-краски и всякие вспомогательные материалы и ехал полторы тысячи верст туда, а обратно грузил доски_ бревна, но никогда не уезжал сразу. Кроме необходимых по работе дел мы с Серёгой успевали хорошо погулять у него, съездить на охоту-рыбалку или в Финляндию для работы-отдыха.

Не знаю, как сейчас, но в те поры перед финской границей была тридцатикилометровая запретная зона. Первый раз мы приехали туда на рыбалку зимой. Здесь я увидел, в какие же ужасающие условия поставлена наша армия и погранвойска после развала Советского Союза.

//__ * * * __//

Мы пересекли КПП на шоссе, свернули влево и долго ехали вдоль колючки. Начальник заставы, молодой старлей, ехал с нами. Мы набрали с собой еды и выпивки, Серёга не забыл взять гитару, но главный груз был - канистры с бензином и соляркой.

Колючка - это просека в реликтовом лесу с дорогой и забором из колючей проволоки. Роль контрольно-следовой полосы исполнял свежий, блестящий на ярком солнце, снег. Здание заставы было похоже на типовую школу, как обычно неаккуратно построенную и серую даже при ослепительном солнце. Но это еще смотрелось нормально, жутко стало смотреть на, вышедших нас встречать, бойцов. Грязные бушлаты и шапки, грязные заскорузлые руки, но главное - серые закопченные лица - не солдаты, а бомжи из подвала. Я не стал ничего говорить сразу, думаю, попеняю старлею попозже за такое состояние личного состава, но он сам всё высказал. Оказалось, что электричества на заставе нету, есть дизель-генератор, а солярки дают одну канистру в месяц.

То-то ребята радовались, выгружая из машины солярку. Пока мы не уехали с заставы они и мылись, и телевизор смотрели.

Мы с Серёгой бросили свои вещи в приготовленной для нас комнате, зашли в оружейную - вооружились, как следует, оделись в пограничные маскхалаты и вышли во двор. Там для нас уже выкатили снегоход. Для ежедневного объезда пятидесяти километров Государственной границы застава имела снегоход Барс. Бензина, правда, давали литров десять на месяц. У нас бензина было полно. Мы прицепили к снегоходу большие сани и поехали в дозор.

С нами поехали еще двое контрактников крутить дырки во льду, им это было в радость. Рыбы мы почти не поймали - наш старлей плохо знал места. Но пострелять трассирующими очередями с ныряющего по снегу Барса по шишкам было очень весело. Я всегда любил АК, особенно калибра 5,45, у него слабая отдача и ствол не прыгает, даже если стрелять с одной руки. Вот чего здесь было полно без ограничений, так это патронов.

К нашему возвращению ребята испекли на нашей солярке очень вкусного хлеба - обед готовился на дровах. Всё командование заставы состояло из двух младших офицеров и двух контрактников. Обед наш с ними затянулся до поздней ночи и перешел в концерт под одну гитару (при свечах).

Мы там пробыли несколько дней.

 

4. Финляндия

В Финляндию мы ездили по делам. Один финн предложил совместно делать дома из клееного бруса. Нужно было съездить посмотреть его производство, чтобы знать, как проектировать и строить. Доски для бруса финн брал у Серёги.

Рано утром на Серёгиной старенькой семерке мы пересекли границу. Расположились ожидать финна в небольшом приграничном кафе. Я знал уже тогда удивительнейший факт, что больше всего кофе на душу населения употребляют вовсе не в Бразилии, а в Финляндии, здесь я узнал и дополнение - финны готовят его чрезвычайно вкусно. В этой же кофейне мы поменяли рубли и доллары на финские марки.

Наш финн не отличался любовью к правилам дорожного движения, особенно по части скорости, Серёга еле поспевал за ним. Но нужно сказать, что за неделю нашего пребывания в Финляндии мы видели только одного полицейского, да и тот был смешной толстопузой скульптурой, рядом с которой мы фотографировались в городе Оулу.

Финн жил на хуторе, закрытом небольшим лесом, на собственной земле гектар в сорок.

В советское время он держал много свиней для любимой нашим народом финской салями, ну или для сервилада. Когда Советский Союз распался, финскую колбасу перестали покупать, и многим фермерам пришлось переквалифицироваться.

В большом ангаре у него был размещен хороший деревообрабатывающий цех. В углах еще сохранялся запах свиного дерьма, но новенькое оборудование, установленное надежно и с умом вызвало наше восхищение и некоторую зависть. Такой комплект стоил никак не меньше миллиона долларов. Всех свиней, что здесь прежде жили, не могло хватить на это оборудование.

Здесь в Финляндии я вообще заметил некоторую странность: по дорогам ездили здорово подержанные легковые автомобили, но грузовики и спецтехника сверкали новизной. Фермер, сосед нашего хозяина, арендовавший у него небольшое поле, с которым мы церемонно раскланялись возле хутора, подъехал на новеньком шведском тракторе с четырьмя большими колёсами сзади и прекрасной навеской. Я потом уже выяснил, в чем дело:

В Финляндии тогда всем желающим работать давали солидные государственные кредиты под совсем небольшой процент. Решил ты, например, возить лес из России, что всегда для финнов было выгодно и нужно, получил кредит, купил себе большой грузовик с манипулятором и вперед. На новый Мерседес, конечно, денег не останется, но жить можно вполне достойно и спокойно работать. Для получения кредита на деревообрабатывающий цех, скорей всего нужно было предъявить права на земельный участок и строения, но это уж, каждому своё.

Не зависть это была, когда я смотрел на финнов, я от рождения напрочь лишен этого чувства - это была горечь за судьбу России с её разбитыми дорогами и, главное, дураками у власти.

Интересно, что общались мы с финнами с помощью полувиртуального эстонца. Если не хватало уже жестов, Серёга звонил по телефону эстонцу и спрашивал, что было нужно, потом передавал трубку финну, тот выслушивал, отвечал и возвращал аппарат, эстонец переводил ответ.

Когда рассказывал о Венгрии, я уже говорил, что эти языки финно-угорской группы совершенно непонимаемы для остальных. Облегчение пришло к вечеру в виде свояка хозяина. Он сидел ряд лет после войны в наших лагерях и по-русски говорил вполне сносно. Мы вчетвером сходили в баню и выяснили почти все вопросы, которые собирались выяснить.

У нашего хозяина оказалось четыре сауны, построенные последовательно, пока качество пара и вспомогательных помещений не удовлетворило строителя. Нас, естественно, привели в последнюю - самую большую и совершенную. Хозяева взяли с собой упаковку баночного пива, самого лучшего. В Финляндии собственно всего два сорта: Лапинкульта и Карелия, первый считается лучшим. Специально для нас принесли свежий березовый веник.

Сначала мы тупо сидели с финнами в сухой парилке и разговаривали, но потом пиво сделало своё дело - Серёжа решил научить финнов париться. Он размочил веник, я добавил в эту воду немного пива и начал поливать камни. Хозяина уложили на верхнем полке, он было начал протестовать, но свояк убедил его, что в России только так и парятся и нужно это попробовать. У меня такое впечатление, что финны остались довольны. Но точно не знаю, потому что свояк-переводчик тут же после выхода из бани уехал, уверив нас, что сейчас приедет его дочь, свободно владеющая английским, и всё будет в порядке. Дочь действительно приехала, но владела она английским хуже, чем я японским, и ужинать пришлось с языком жестов.

Я думал, что «шведский стол» изобретен специально для гостиниц, но я ошибался -финны (наверно и шведы тоже) так едят постоянно. Первый раз мы сели с ними за стол еще в обед. С нами вместе обедали и рабочие. Хозяйка с редким именем Марта поставила на стол хлеб и не меньше десятка кастрюлек с разной едой, а сама тут же ушла. Хозяин взял тарелку первым, положил себе туда селедку с салатом, несколько сосисок, какие-то еще овощи и сразу же десерт в виде клубники со сливками, сел в центр стола и начал есть. Остальные стали делать тоже самое. Я тогда ограничился сосисками с капустой.

Сейчас за ужином началось так же. Правда, Серёга выставил на стол бутылку нашей водки, мы знали, что водка у них очень дорогая и рассчитывали на приятное удивление хозяев. Финн к водке отнесся на удивление прохладно, но у жены его глазки заблестели. Сережа в виде тоста выложил все свои познания в финском языке:

- Юкси, какси, - и еще слова три, четыре.

Марта взяла предложенную рюмку, сказала что-то коротенькое, выпила, засмеялась и тут же ушла. К следующей рюмке хозяин даже не притронулся, показав на пиво, но позвал жену:

- Марта! Бла, бла, бла.

Марта была уже тут как тут, ничего не сказала, но засмеялась громче и веселей прежнего, выпила и опять исчезла. Это повторилось еще несколько раз, и ужин кончился.

В какой бы стране ты не был, сельские жители, есть сельские жители. Наши хозяева решили блеснуть, уложив нас спать в самом шикарном месте. Видимо недавно они купили водяной матрас, бывший тогда в большой моде и стоивший очень дорого. Они нас устроили на нем вдвоем. Он был очень большим, но.

И объяснить им без переводчика было ничего не возможно.

Это была ужасная ночь. Мы ребята без предрассудков и без особых претензий снобистского характера, но стоило Сереге повернуться, я тут же просыпался, легко покачиваясь на водяном матрасе, а я, вообще, верчусь всю ночь, представляю, как досталось Серёге.

На следующий день мы сбежали от наших гостеприимных хозяев, чтоб больше тут не ночевать.

Но я забыл рассказать о еще одном примечательном событии в первый день. Когда мы пересекали границу, выяснилось, что у меня кончается виза. Я по своей наивности думал, что второе число на визе - это время, до которого я могу въехать в страну, оказалось, что выехать. Финский пограничник мне объяснил:

- Вы-и до-олжны по-окинуть Финля-андию сегодня же-е-е.

Хозяин, после телефонного перевода эстонца, успокоил нас и повез в райцентр.

Впрочем, я изложил тогда это событие в новелле «Аусвайс», которую приведу здесь полностью. В качестве шутки я изобразил самого себя в качестве встречного персонажа в милиции.

Аусвайс

Да здравствует советская интеллигенция!

Из лозунгов ЦК КПСС.

Сережа, надень шапку - у тебя паспорта нет!

Плюс семь на улице!.

Смотри, тебе же хуже.

Сережа, вернее Сергей Иванович, стоял одетым в дверях, а жена кричала с кухни - у неё был ответственный момент в приготовлении супа или еще какого-то блюда и она не могла отойти от плиты.

К обеду вернешься?

Однако, вместо ответа она услышала хлопок двери.

Сергей Иванович Кобылян, не смотря на фамилию, верней на окончание фамилии, на самом деле никогда не имел армянских корней. Просто, его отец, Иван Степанович Кобылин, родился в одной из многочисленных тогда российских деревень. Дед по такому случаю угостил, как следует, многих односельчан и в том числе паспортиста из сельсовета. Угостил на совесть, крепко. В результате, день рождения у отца сместился на неделю. Ну, это не удивительно - это явление у нас довольно частое, хуже другое -паспортист спьяну перепутал предпоследнюю букву в фамилии новорожденного. Потом долго думали, как исправить, ходили, конечно, по начальству, но. бумага, не просто ведь бумага - официальный документ - и исправлять его никто не решился. Вот с тех пор и появилась в многочисленном семействе Кобылиных кавказская ветвь.

Сергей Иванович давно уже не поддерживал почти никаких отношений с родственниками. Это сложилось стихийно, что называется, исторически сложилось. Он был единственным из родни, кто прочно обосновался в Москве. И, естественно, пока он еще жил в студенческом общежитии, вся родня ночевала у него постоянно и регулярно, не стесняясь убогими условиями, но потом, появившаяся у него жена искоренила эту пагубную привычку. Родственники пообижались, пообижались и исчезли. И постепенно отношение к своей фамилии у Сергея Ивановича приобрело абстрактный характер.

Мало того, проявился тот самый, малоизученный фактор влияния названий на существо дела. Многим знакомо это явление. К примеру, попробуйте назвать щенка каким-нибудь вольнолюбивым именем, Пиратом, Цыганом или, хотя бы Кармен, если, конечно, ваш щенок сука. Они порвут вам все обои, исцарапают мебель и, обязательно будут воровать еду, если не из холодильника, то со стола обязательно. Совсем другое дело Полкан -степенный, толстый. или там. Шарик.

На людях это менее заметно, но, тем не менее, сказывается. Вот и у Сергея Ивановича с возрастом развилась одна странность: когда он надевал кепку, его простоватое лицо вдруг приобретало характер «кавказской национальности».

Было десять часов утра. На работу сегодня можно было не ехать. Начальнику зачем-то понадобилась одна, довольно редкая книга и Сергей Иванович воспользовался этим. Напросился. Он еще с вечера наметил пять книжных магазинов и сегодня пошел не в сторону гаража, а к метро.

Зима никак не могла начаться. Снег опять растаял. Было пасмурно и слякотно, но в душе Сергея Ивановича светило солнце. Он представлял себя уже стоящим возле прилавка с книгой в руках, он уже чувствовал этот ни с чем не сравнимый запах букинистического отдела. Собственно, книга, которая была нужна начальнику, стояла дома у Сергея Ивановича в книжном шкафу: вторая полка, крайняя книга слева, но никак нельзя было себе отказать в удовольствии, имея такой повод.

До метро было совсем уже не далеко. Оставалось пройти совсем немного по аллейке сквозь ряд самостийных торговцев съестным, которых в данный момент шерстили трое молоденьких милиционеров во главе с офицером.

Сергей Иванович уже миновал их, когда сзади ему положили руку на плечо.

Гражданин, ваши документы!

Вы мне?

Паспорт ваш, аусвайс! - сержант попался с чувством юмора.

У меня нет паспорта.

Да?!! - мрачное лицо сержанта весело засияло.

Паспорт на переоформлении в милиции. В сорок пять лет, оказывается, нужно менять паспорт. Вот справка.

Кобылян? Я так и думал. С Кавказа к нам?

Я здесь родился! - соврал Сергей Иванович.

Придется вам проследовать с нами, - лицо сержанта стало монументальным, - Таких бумажек килограмм можно насочинять. Паспортный режим.

Неизвестно, чем бы это всё кончилось для Сергея Ивановича (он с тоской оглянулся на стоявшую рядом милицейскую машину, где уже сидели рядком двое усатых граждан и три бабушки со своими огурцами и капустой) но, как раз в этот момент, прервав только еще зарождавшуюся патетическую фразу сержанта, подбежал еще один.

Давай к лейтенанту, мухой!

Ты чё? У меня тут, без паспорта.

Давай, тебе говорят - там интересней!

Сержант, ни секунды больше не интересуясь беспаспортным Сергеем Ивановичем, еле уловимым движением, вернул ему его бумажку и уже бежал рядом с гонцом, обдавая прохожих грязью.

Хамы, - вдогонку им тихо проговорил Сергей Иванович и продолжил свой путь. Но к метро он идти не рискнул: у входа маячили еще двое с палочками.

Он остановился и, закурив, задумался. В его мозгу по инерции крутилось: хамы, хамы, хамы. однако, надо было что-то решать. Без паспорта он ходил уже около двух месяцев, но сейчас он реально струсил: испытывать еще раз такое унижение ему не хотелось и, бросив окурок, он направился в сторону отделения милиции.

В паспортном столе, естественно, была очередь, но не чрезмерная: нашелся даже один свободный стул. Не сказать, чтобы Сергей Иванович, хотя и сидя, спокойно ожидал своей очереди. У него было две причины волноваться:

Во-первых: сосед слева. Войдя обезьяньей походкой на несколько секунд раньше Сергея Ивановича, он громко поинтересовался у очереди: «Ксивы здесь дают?» Правда, одет он был в новенькую кожаную куртку, но его равномерно короткие волосы на голове и татуировки на руках ясно говорили, по какому поводу он получает паспорт. Сергей Иванович даже переложил бумажник поглубже и застегнулся. Вообще, люди, передвигающиеся большей частью на машинах, не очень уютно ощущают себя в таких разномастных очередях.

Во-вторых: (и это было главным) неопределенность. Совершенно не было никакой уверенности в том, что сегодня он получит свой основной документ.

Эта же тема волновала и всю остальную очередь. Все сходились на том, что делают новые паспорта долго, но дозвониться сюда и узнать о готовности невозможно. Сергей Иванович тоже убедился в этом на собственном опыте. После многократных попыток дозвониться, вдруг улыбалась удача, но тот же голос, что сейчас слышался из кабинета, говорил по телефону что-то похожее на «аллё» и со стуком бросал трубку на стол. Дальше можно было долго слушать его беседу с посетителями. Кричать в трубку, свистеть и т. п. было бесполезно.

Сергей Иванович сидел и тихо злился на эту очередь, на эти облупленные милицейские стены, на майора за дверью кабинета и на всё наше родное государство своими, мягко выражаясь, непродуманными законами загнавшее его сюда.

От мрачных мыслей его отвлекла вновь возникшая дискуссия в очереди по поводу сроков. Бедно одетая бабушка сообщила, что ждет уже два месяца. Один, из очереди, явный алкаш, пожаловался, что уже три месяца ходит, но этот, видно, по другой причине: сегодня он, видимо, достиг определенной степени трезвости (к внешнему виду, за исключением разве только грязной одежды, придраться было трудно). но запах от него был основательный. Наверно, опять его не примут.

Народ потихонечку менялся: вместо прошедших через кабинет, подходили новые. Подошла запыхавшаяся девушка с квитанциями в руках. Алкоголик попытался было преградить ей дорогу в кабинет, но был тут же сметен со своей позиции неким джентльменом, который, освободив проход даме, объяснился с очередью, заверив всех, что девушка уже отстояла своё и её отсылали чего-то доплатить.

Хождение её в кабинет опять оказалось неудачным, хотя, надо заметить, что майор не уступал в джентльменстве молодому человеку из очереди: он лично вывел её из кабинета. Правда, на этом его джентльменство и закончилось - он подвел её к стенду и заговорил довольно грубо:

Для вас же. образцы вывешивают. Неужели нельзя переписать грамотно.

Сергею Ивановичу майор был виден только со спины. На нем был вполне приличный штатский пиджак и аккуратно отутюженные черные брюки, но доминировали в его зафасадном облике складки на толстой шее, хорошо видные из-под короткой стрижки.

Они усилили без того неприятное впечатление о нем.

А что же мне теперь делать? - казалось, девушка сейчас заплачет.

Не знаю, разбирайтесь в Сбербанке, - майор тут же исчез в своем кабинете.

А действительно, что же теперь будет с её деньгами?

Это Сергей Иванович обратился к соседу справа, который показался ему единственным, достойным беседы в этом обществе. Это был седой полноватый мужчина с небольшой бородкой и бритыми щеками, что придавало ему немного интеллигентский вид. К тому же он читал Сартра, что, в мнении Сергея Ивановича, извиняло торчащую из-под вполне приличной рубашки тельняшку и нечищеные ботинки.

Сосед посмотрел на него поверх очков:

- Не знаю. разберется, наверное. А вообще, наша банковская система это. Вот, посмотрите, - он вытащил закладку из книги и протянул Сергею Ивановичу, это чек американского Кемикл банка.

Сергея Ивановича опять неприятно поразили руки незнакомца: не смотря на золотой перстень на безымянном пальце, ногти были не очень свежими. К чеку же, напротив, он отнесся с большим интересом.

Видите, откуда наши остолопы взяли двадцатизначные коды, - продолжал сосед, - Вот в этих цифрах вся ваша подноготная, включая эй-би-эй намбэ, а главное, никому не нужно эти цифры переписывать. Эта бумажка и есть деньги. в безналичном виде. Вы можете зачислить их на свой счет или взять кешем.

Чек был довольно простой бумажкой по размерам чуть больше доллара. Здесь было название банка с подробным адресом и длинная строчка цифр внизу. От руки было дописано число, сумма, цифрами и прописью, и подпись, явно русская, но по-английски. Прочитать подпись незнакомец не дал, забрав чек обратно.

Чек недействительный, - буркнул сосед, отворачиваясь.

А как это можно определить?

Позвоните в банк, - сосед уткнулся в книгу, всем видом демонстрируя, что разговор окончен.

Сергей Иванович с тоской посмотрел на книжку в которой исчез чек и сразу вспомнил о том, для чего он сегодня вышел из дома. Отсюда, из паспортного стола, книжный магазин ему казался несбыточной мечтой, что-то вроде поездки до конца дня к египетским пирамидам. Он понял, как непросто в Москве приезжим, а поняв, пожалел их всех. и себя в том числе. Но у него еще была надежда! Очередь медленно, но верно продвигалась.

Зачем им, вообще, понадобилось менять паспорта? Ну, герб, конечно, но ведь вкладыши были - заклеил и дело с концом. А такой хороший паспорт был - напоминал фотоальбом. Вот ты в 16 лет, мальчишка еще зеленый: удивленный взгляд, вихор на затылке. А вот, уже мужчина - 25 лет. Тогда он уже закончил институт, женился, уже сын был. или нет? Был. и сейчас бы вклеили фотографию. милое дело. А записей сколько. Опять же графа «национальность» - не один милиционер. ну, это свинство, конечно. Что? Остальные, не люди что ли? Кстати, а загранпаспорт?

Загранпаспорт надо было получить и всё! - последнюю фразу он произнес вслух.

Загранпаспорт вам без этого, «общегражданского» не дадут, - сосед опять оторвался от книги, - наивный вы человек. Вы что, думаете, что в ОВИРе вы отделаетесь быстрее? Вас там все полгода промурыжат. Это наш крест. российский. и нести его нам до скончания веков. У меня случай был. в Финляндии. Виза у меня кончилась, а дела еще остались. Это был небольшой городок на севере, рядом с Оулу. Как называется не помню.

Жителей - тысяч пять, плюс хутора. Финны больше хутора любят, но вся культура в городе: в центре отдельное здание темного кирпича - полиция ихняя. Приёмная побольше этой раза в два, но культурно. красиво: ковры, кресла, журналы. Сидят две девушки, скучают. Мы их озадачили, само собой, моей визой. Говорят, не делали никогда, пошли советоваться с начальством. Пока они советовались, я изучил список их компетенции. не поверите!

- А как вы с ними объяснялись?

Друг помогал. а надписи по-английски продублированы. Так вот. они в одной этой приемной занимаются регистрацией жилья, автомобилей, оружия. по бизнесу что-то. выдают паспорта, водительские права, визы, лицензии на охоту и рыбалку и. никакой очереди! Мы там были одни!!! Скукота, конечно.

А визу то вам продлили?

Естественно. Еде-то нашли гербовый бланк, заполнили от руки, правда, за что долго извинялись.

Сосед договорить не успел, подошла его очередь. Достаточно быстро он вышел из кабинета с паспортом в руках. В душе Сергея Ивановича затеплилась надежда. Уголовник получил «ксиву» еще быстрее.

Сергей Иванович вошел в кабинет, зачем-то предварительно постучав в дверь, и остановился возле стола. Майор, сняв телефонную трубку, буркнул туда что-то, положил её на стол и вопросительно посмотрел на посетителя.

Кобылян.

Не понял?

Моя фамилия - Кобылян.

А. - майор стал перебирать, стоявшие перед ним в коробочке, бланки паспортов, достал один, - Сергей Иванович?

Да.

Пока майор рылся в бланках, Сергей Иванович совсем разволновался как будто от того, найдется ли сейчас его паспорт, зависела вся его дальнейшая жизнь.

Майор обмакнул старинную перьевую ручку в чернильнице и подал Сергею Ивановичу.

Распишитесь здесь. и здесь. паспорт пока не закрывать - смажете. и идите, идите.

Еще не полностью осознав своего счастья, Сергей Иванович очутился на улице с раскрытой книжечкой паспорта в левой руке и дурацкой улыбкой на губах. Правой рукой достал сигарету и зажигалку. Некоторое время он сладостно курил, подсушивая дымом свою подпись на паспорте. Осторожно заглянул на первую страницу. Там, напротив трехрублевого вида, почему-то на красном щите, красовался двуглавый орел. Некоторые страницы паспорта были развернуты поперек, в остальном же, бланк почти не отличался от старого.

Убедившись, что чернила высохли, Сергей Иванович возобновил своё путешествие. Около метро стояла уже другая милицейская машина, и в неё уже вели очередного кавказца. «Попался, голубчик. Собственно, всё правильно. нечего с ними цацкаться. понаехали тут. всю Москву заполонили, неруси», - подумал Сергей Иванович и, гордо подняв голову, проследовал мимо милиционера в дверь метро, предварительно, правда, сняв кепку.

Уехав от нашего финна, мы почувствовали себя свободными как птицы или, верней, как люди, сбросившие тяжелую ношу - чувствовать себя подневольным глухонемым несколько напрягает.

В городе Оулу мы пообедали в китайском ресторане и сняли номер в аквапарке -довольно большой гостинице с разветвленным бассейном и банями. В таких местах лучше всего отдыхать с детьми, но и так ничего, весело.

Можно было прямо в номере надеть белый махровый халат, пляжные тапочки и отправляться плавать и париться. Халаты с тапочками прилагались в числе прочих принадлежностей номера, но, уже накинув халат, я понял, что в моем обмундировании не хватает главного - плавок. Впрочем, мучился я этим вопросом не долго - мои трусы с широкой резинкой и почти однотонные в принципе напоминали плавки, только пуговицы спереди были ни к чему. Главное в таких случаях, нужно иметь вид, как можно более самоуверенный и слегка задумчивый. Что вы думаете - прошло, и не просто прошло, а на следующий день половина финских мужиков пришли купаться в трусах. Они видимо, решили, что это новая мода из России.

Из мужского мыльного отделения был вход в три парилки, над этими дверями были нарисованы плавки, перечеркнутые красной полосой. Мы с Серёгой начали их изучать справа-налево. Первой оказалась финская сауна, обычная сухая и скучная, там сидели два задумчивых финна. Во второй были отец с маленьким сыном - это была русская баня, но там было прохладно, и мы показали финнам, как пользоваться таким оборудованием. После двух-трех поддач на камешки стало теплее, но финны тут же слиняли.

Оказалось, что весь народ сидит в третьей парной - турецкой. Качество пара там было, как и везде посредственное, но там было одно преимущество, перебивавшее все недостатки, там были голые тетки, эта парилка была совместная. Считается, что в турецкой парилке все залито паром и ничего не видно. Ага. Вот все и седели там -проверяли, так это или нет.

Ночью мы с Серёгой бродили по совершенно опустевшему городу. Фотографировались в странных местах, и никто нам не мешал. Странным был весь город, как после применения нейтронной бомбы. Тепло, светло, а город пустой, хоть шаром покати. Часов в девять вечера все расходятся спать. Единственные люди попались нам рядом с гостиницей. Это были бомжи у помойки. Там они культурные - деликатно скрылись, пока мы пройдем мимо.

Каким бы обильным не был шведский стол утром, днем мы опять заехали в полюбившийся нам китайский ресторанчик. Памятуя, что в наш первый приезд сюда, пришлось толкать машину через всю стоянку, я спросил Серёжу, выключил ли он фары, тогда нам еще не привычно было ездить днем с огнём, он меня заверил, что уж в этот раз. но, когда мы поели и вышли, лампочки тускло дожигали последнее электричество аккумулятора. Но теперь уже толкал он.

К Серёгиному дому мы подъехали часов в двенадцать ночи. Здесь была совсем другая обстановка, народу на улицах полно, спать никто не ложится. На душе сразу стало спокойно - домой приехали.

 

5. Божий дар с яичницей

К тому времени я уже начал становиться отстраненным наблюдателем жизни. Я уже почти полностью разуверился в возможностях человеческого разума. Тогда уже стало очевидным, что остаются в бизнесе и преуспевают далеко не самые умные люди. Можно было бы привести примеры, но мне не очень приятно вспоминать этих людей и рассказывать о них. Да и главное было не в них, а во мне, внутри меня. Я видел динамику своих успехов и поражений в бизнесе.

У меня всегда в запасе был миллион идей. По мере надобности, я доставал их на свет божий и начинал работать, но, если до 91 года всё получалось прекрасно, приносило прибыль и удовольствие, то с некоторых пор самые блестящие выкладки ума перестали срабатывать. Они были ни чуть не хуже прежних, да что там - гораздо лучше. Опыт и силы увеличивались. Но в самый решающий момент все эти замечательные логические построения вдруг тыкались во что-то, как в стеклянную стену и в лучшем случае не приносили прибыли, но даже чаще вели к серьёзным убыткам.

Всё это в равной степени относится не только к бизнесу, но и к бытовым делам и политическим решениям. Я видел, что предсказать с какой-то долей вероятности те или иные вещи можно, но рассчитать осмысленно - никогда. То есть, очевидно, что события свершаются или нет не по произволу людей, а по каким-то внешним причинам, от людей независящим. Воленс-ноленс я стал задумываться о силах судьбы, дающих или не дающих свершиться тем или иным событиям.

Примерно в те поры, я вдруг зачем-то купил себе 21-ю Волгу, которая привела меня к осознанию дежавю и некоторым выводам о судьбе. Я рассказывал об этом в начале этой книги.

Почти тогда же, кстати, произошло еще одно странное и необъяснимое наукой событие.

Как-то вечером мы с молодежью жарили шашлыки в деревне, и одна девчонка фотографировала всех весь вечер. Когда потом проявили пленку, все были разочарованы странным браком на фотках. Я попросил отдать пленку мне. Я читал в эзотерической книжке, что такое бывает и захотел убедиться лично. Пленка оказалась абсолютно качественной, никаких повреждений эмульсии не было, а фотографии были покрыты странными полосами оранжевого и белого цвета. Это выглядело, как следы от быстро летящих светлячков, то улетающих из кадра, то крутящихся по сложным траекториям внутри. Это было не на всех фото, а только на тех, что снимались непосредственно возле дома. Особенно удивительным был снимок моей тещи, облокотившейся на перила крыльца - сзади неё дом как будто горел - из двери вырывалось сплошное пламя и охватывало её.

Тёща умерла вскоре после этого. Через несколько дней с ней случился инсульт, потом она пролежала в больнице полностью парализованной не больше месяца и умерла. В этот её приезд как-то сразу чувствовалось, что она приехала к нам из Барнаула именно умирать. Мы похоронили её на нашем деревенском кладбище.

А что это было на фотографиях? Это точно не было дефектом пленки или аппарата. Что-то реальное попало в объектив. Но. Не знаем ответа, ну и бог с ним. Чего только в жизни не бывает. Или знаем?

Это ведь как раз тот случай, когда параллельные миры становятся видны и регистрируются нашими приборами. Эти фотки лежат у меня в архиве. Я предлагал их изучить. Этот случай совсем не одиночный - у многих людей хранятся такого рода снимки, но это никого не интересует. Гораздо проще сунуть голову в песок и считать, что ничего такого не существует. На нет и суда нет.

Бизнес наш с Серёгой тихо сошел на нет. Мы не разругались, как это часто бывает, просто заказчики кончились, люди не верили, что бревна из Карелии настолько лучше по качеству, насколько они дороже. Даже богачи наши привыкли тратить деньги в основном на понты, а не на качество. Одного из них, бывшего нашего заказчика Валерьяныча, я встретил случайно, на строительном рынке. Он эдак между делом заказал мне построить ему баню, только из бревен подешевле. Я согласился - куда мне было деваться.

Я как раз тогда закончил работать на Автозаводе, и делать было не чего. А на Автозаводе была неплохая халтура. Заказ на неё получил Ильяс через Бороду, верней через его министерство. Автозавод загибался и мы там должны были сделать социологическое обследование. Ильяс привлек к этой работе Вадима, тогдашнего своего начальника - они оканчивали философский факультет МГУ и были социологами дефакто, а меня привлекли как бывшего когда-то промышленного социолога и специалиста по составлению должностных инструкций.

Деньги были неплохие, но дело гиблое совершенно. Завод уже напоминал разоренный улей с запахом гнили. Машины выходили за ворота в малом количестве и напрочь разукомплектованные: с одним водительским сиденьем, а вместо руля проволочное колечко. Собственно работали мы уже не с самим заводом, а с фирмой Амикун, которая доедала его останки. По главному слову названия «ами» я думал, что фирма французская, оказалось - армянская. Все должности у них были распределены по признаку близости родства, спасать даже на этой фирме было нечего, никакие должностные инструкции тут уже помочь не могли. Однако, «уплочено» - сделали. Всё это загинуло не сразу, а только через год.

Чуть позже и Вадим заказал мне дом на Пятницком шоссе. Я нашел в Химках хорошего производителя бревен и сделал эти два заказа одновременно. На бане у меня работали хохлы, а на доме тверская бригада, с бригадиром фашистом. Он носил гитлеровские усики и эмблему РНЕ на левом рукаве телогрейки. Так я и утвердился зарабатывать деньги в основном строительством частных домов.

А Вадим с Ильясом попали в выборный штаб очень влиятельной тогда Партии. Главой Партии был очень уважаемый мной человек, бывший главный разведчик, бывший премьер министр и при этом простой и чрезвычайно умный человек. Вторым номером, правда, шел Лужков, но я уверен, что Первый его бы съел с маслом сразу после выигранных выборов, при этом страна имела бы реальный шанс выправиться и начать нормально развиваться. Но не судьба, к сожалению. А может и к счастью - что бог не делает, всё правильно.

Не помню у кого возникла идея, для агитационных поездок по стране подготовить антрепризный спектакль. Я присоединился к идее и написал пьесу под названием «Иван да Марья». Я уже говорил, что взялся тогда писать всё подряд: рассказы, романы, пьесы. Рассказ я успел опубликовать только один, и мне это не понравилось крайне.

После редакторской правки, в которой я принимал участие и был согласен, и даже благодарен в отдельных случаях редактору, почему-то пропали отдельные абзацы, на что я разрешения не давал. Мне показалось, что от этого пропал смысл в некоторых местах. Рассказ был напечатан с рисованными иллюстрациями, и они видимо не уложились в отведенное количество страниц. От этого ли сокращения, от каких-то других таинственных причин, мой рассказ стал мне неприятен, я так и не смог ни разу его дочитать до конца в готовой книжке, хотя до этого перечитывал много раз с удовольствием.

Когда я пришел за авторским гонораром, редактор долго мялся и наконец, предложил настолько смешную сумму, что мне действительно стало смешно. На рассказ уходит времени не меньше недели и, если получать за рассказы такие деньги, то можно и в одиночку помереть с голоду, не говоря уже о семье. Я взял свой гонорар книжками, это выглядело хоть как-то солидно, хотя бы по объему. С остальными редакциями я отношения прекратил. В том числе и с Киножурналом, куда я отдал пьесу.

Посоветовал мне её напечатать известный композитор или Композ в гитисовской терминологии. Вадим с Ильясом окончили не только МГУ, но и ГИТИС, постановка спектаклей им была близка к сердцу, но с постановкой так ничего и не получилось.

Композ был привлечен потому, что изначально планировался мюзикл, но материал получился шире и стал просто музыкальным спектаклем. Пьеса всем нравилась, хотя на мой взгляд она так и осталась не совсем доработанной. В Журнале её сначала приняли, потом отставили, кстати, вместе с последней пьесой Г. Горина тогда только что умершего. Сказали, что издадут их отдельным альманахом. Даже не знаю, издали или нет.

Через несколько лет после этого один из друзей, читавших пьесу, посоветовал мне посмотреть фильм «Любовь - морковь». Не смотря на то, что название, имена персонажей и многое другой были изменены, не узнать свою работу мне было не возможно, как мать не может спутать своего ребенка с чужим. Да, основная идея напрочь выхолощена, многое изуродовано, правда, очень профессионально. Но может ли мать не узнать сына вернувшегося из тюрьмы? Тем более что узнал не один я.

Я думаю, что взяли они пьесу не в журнале. Я не то чтобы разбрасывал её по всем московским театрам, но некоторым показывал, например, она очень понравилась ребятам из театра на Набережной, но главреж тогда категорически отказался ставить спектакли -только концерты. Про Антрепризный театр я вообще тогда не знал, а зря, наверное, даже скорей всего, это был единственный реальный шанс. Пьеса была нацелена на антрепризу -там всего шесть действующих лиц и шесть девочек в кордебалете. Но, опять же - не судьба.

Мою пьесу вдруг захотел поставить известнейший главреж ЮЗАО. Он сказал, что прочитал пьесу два раза, и она ему очень нравится, но у него принцип - отдавать пьесу в работу только после третьего прочтения и пропал. Пропал совсем. Я думаю, что в кино пьеса попала именно через него, потому что с главным продюсером у него много общих интересов и даже общая ориентация.

Я вообще, тогда столкнулся с кинопроизводством вплотную и хорошо понял, почему это сборище называют «террариумом единомышленников». Дело в том, что тогда же я написал киносценарий. Проект назывался «Улыбка Фортуны». Снимать кино собирались на киностудии «Глагол». Всё было уже почти на мази. Я ходил на Мосфильм, как на работу. Я приезжал, работал с редактором, потом шел проведывать друзей в другие павильоны. Художник, например, в это же время снимал кино с «великим» режиссером.

Не нужно и говорить, что проект в последний момент развалился, финансирование прекратилось, но даже, если б он состоялся, мое мнение о кино вряд ли бы стало лучше.

Я очень хорошо понял Хемингуэя, его слова о кино. Он советовал кому-то из писателей: если у вас попросят книгу для экранизации, договоритесь о встрече на канадской или мексиканской границе. Вы стойте на одной стороне, они пусть подойдут с другой. Пусть они вам перебросят деньги, а вы им роман и бегите со всех ног от этих.

Но для того, чтобы закрепиться в искусстве, мне нужно было получить нормальные деньги, а «нормальные» деньги давали только в кино и на телевидении. Был, конечно, еще один проект на телевидении, но о нем я даже рассказывать не хочу. Не судьба она и есть не судьба. И опять же, никто не знает, что лучше, скорей всего лучше так, как есть. Ну, ввязался бы я в эту бодягу, что ни день, хочешь не хочешь - пиши. За такое писание стыдно потом. Один известный писатель тут высказался: я, говорит, пишу, как говорю, с такой же скоростью, страниц по пятьдесят в день запросто, и не исправляю потом никогда! И победительно смотрит в камеру. Можно подумать из его принтера выходят тексты на уровне Толстого или Чехова. Писать-то он пишет, а читает ли кто?

Я не могу писать много и каждый день, мне нужно настроение. К тому же, малые формы мне удавались вполне в смысле поставленных мною задач. В каждом рассказе или сценарии прослеживалась заложенная идея исподволь, ненавязчиво, а в романах сложнее. Там художественная ткань не позволяла, персонажи не хотели говорить моими мыслями -навязывали свои, а длинные пояснения скучны и неестественны. Роман не очень пригоден для обмена мыслями - это развлекательное чтение. Когда я всё это стал осознавать, то потихоньку отошел от занятия литературой.

К этому моменту Валерьяныч вовлек меня в новую аферу. Он скупил в Сибирской тайге какие-то леспромхозы и уговорил меня организовать здесь под Москвой деревообрабатывающее производство. Я согласился с радостью - это позволяло мне выполнить свою давнюю мечту, съехать из Москвы, если не совсем, то на большую часть времени и появляться здесь, как можно реже. Я выбрал место для производства поближе к своей деревне, естественно.

Это мероприятие получилось очень интересным и небесплатным, но закончилось ничем. Зато я перезнакомился со всем начальством своего райцентра, что потом-таки привело к тому, что я здесь поселился окончательно.

/-- * * * --/

А между тем, планомерно и ненавязчиво начался новый век и новое тысячелетие.

Я отметил это событие тем, что отпустил небольшую бородку. Надо же как-то отличать себя ветхого, жителя двадцатого века, от нового (человека будущего).

Сын вернулся из армии, дочь окончила школу и поступила в МГУ на факультет журналистики.

Сын, получив свободу, почти сразу женился. Он привел невесту домой знакомиться.

Они спросили, хотим ли мы внуков - я ответил, что нет, но выяснилось, что поздно рассуждать на эту тему.

Кстати, я не сразу начал отвечать «нет» в подобных случаях. Когда-то это было моим комплексом. Ну, согласитесь, люди ждут от тебя, что ты скажешь «да» и более того, сказать нет и отказать даже неприлично вроде бы. И ты попадаешь в вилку: сказав «да», ты сам попадаешь в ситуацию, которую я когда-то назвал для себя «Вечерний Киев» -неловкая ситуация, а отказав, ставишь в неловкое положение других.

Бывают в жизни такие моменты, остающиеся потом в памяти неудобными воспоминаниями. Например, еще в институте я как-то пригласил Марка на хоккей, у меня были два билета. Марк сослался на занятость и отказался. Но самому-то мне хотелось

поехать, и я предложил второй билет подвернувшемуся под руку парню с нашего потока, которого за неопределенный цвет волос прозвали - Цветной. Он был страстным болельщиком и с радостью согласился. Мы договорились встретиться в Лужниках.

Когда я после занятий собрался уже ехать на стадион, Марк увязался за мной, сказав, что освободился от дел исключительно ради меня. Что было делать? Послать его куда подальше? Это, наверное, было бы самым правильным, но я не смог - друг, всё-таки.

Дело, скорей всего не в этом, просто Марк был рядом, глаза в глаза, а Цветной ждал в Лужниках - пришлось потом ему покупать билет с рук. И это не единственный случай. Судьба как будто испытывает тебя - сможешь ты выйти достойно из ситуации или нет.

Я вспомнил сейчас этот случай потому, что примерно в это время судьба преподнесла мне последнюю возможность решить эту задачку. Дело в том, что сын служил совсем рядом с Москвой и часто приезжал к нам в деревню и не один, а с друзьями. Более того, эти друзья взяли моду приезжать и без него. Меня это раздражало, но я молчал, до поры до времени. И вот на мой день рождения, вечером приехал один деятель, с женой, собакой и кучей вещей, поздравил меня:

- Дядя Андрей, поздравляю, - и без всякого перехода, - Мы поживем у вас недельку?

Что я должен был ему ответить? Мало того, что в свой праздник я должен терпеть за столом того, кто мне неприятен. а потом еще неделю. Это был из «друзей» самый неприятный тип. Он всё время лез с дурацкими советами, ел больше всех и меньше всех помогал по хозяйству. Он поменял обычную русскую фамилию матери на заковыристую еврейскую по отцу. Вроде бы можно даже зауважать человека за такое мужество, но как он это преподносил - тошно вспоминать. И что я ему ответил?

- Знаешь что, Гена, я тебя не приглашал.

И они поехали, на ночь глядя, домой в Москву. И никаких неудобств душевных я не испытывал. С тех пор больше ни разу.

Свадьбу гуляли в деревне. Все пьянки, от свадеб до поминок, я обычно путаю одни с другими - всё сливается в памяти в непрерывный нетрезвый клубок впечатлений, а в этот раз было, что вспомнить. Перед самой свадьбой возле деревни упал электрический столб, и в доме три дня не было света. Свадьбу гуляли при свечах, а был уже конец октября. Приходилось и печку с камином топить постоянно.

На обслуживании деревянных идей Валерьяныча в Москве работало малое предприятие, состоявшее из трех отставных полковников ГУИНа - специалистов по лесоповалу. Главным среди них был добрейший чудак, царство ему небесное, он погиб через год под колёсами машины столь же пьяного, как он, водителя. Трезвым я его не видел ни разу. Он приходил на работу утром с признаками похмелья и головной боли, выпивал бутылку пива и добродушно размазывался по своему директорскому креслу. С ним уже можно было нормально общаться, но главное, ему нельзя было позволить выпить еще одну -после второй бутылки пива подряд он просто падал на пол и засыпал, но я об этом узнал не сразу.

Однажды полковник приехал ко мне в деревню - мы с ним должны были проверить готовность помещения для производства и подписать некоторые документы. По окончании дел, за обедом мы выпили по одной рюмке водки, и я ему выдал бутылку пива. Ох, и намучился я его таскать потом. Правда, проспав часа три, он встал, и мы с ним поехали на охоту - он казался совершенно трезвым и я ему дал еще одну бутылку уже на речке, чтоб не нудил над ухом. Когда я одним выстрелом влёт сбил сразу двух уток, его славословиям в мой адрес не было конца и краю. Мне и самому это было удивительно, но не до такой же степени.

Какая жалость, что прекратили выпускать пиво в маленьких бутылочках.

Но тот день мне запомнился не только этим. Ночью мне стало плохо, нитроглицерин не помогал, пришлось вызывать скорую. Я до этого никогда не попадал в народные районные больницы. Это был тихий ужас. Грязь, полное отсутствие каких-либо лекарств, но и это не главное. Самое неприятное было то, что я лежал в небольшой палате вдвоем с умирающим алкоголиком - у него обострился цирроз печени. Он постоянно стонал и раз в пятнадцать-двадцать минут ходил в сортир блевать. Он говорил, что выблёвывает свою печень. Я, конечно, не верил. Пару раз за ночь к нему подошла дежурная фельдшерица, говорила, что утром будет врач и чем-нибудь поможет ему. Врача он не дождался - к утру умер. Видно печень всё-таки выблевал.

Я дождался, но толку от этого много не получилось, единственный кардиограф оказался сломан, лекарств, как я уже говорил, в наличии не имелось. Я сбежал из этой больницы в домашних тапочках - мне стало резко лучше от одной перспективы не оставаться там доле.

 

6. Суета сует

Планы по деревянному производству не состоялись, потому что Валерьяныч по случаю прикупил деревообрабатывающий завод в Костроме.

Мотаться между Москвой и Костромой мне не улыбалось, и я полностью отказался участвовать дальше в проекте. Тем более что главный архитектор района познакомил меня с бывшим директором самого крупного в городе завода по фамилии Васильков. В директора он попал с должности второго секретаря райкома, в заводских делах понимал естественно, как свинья в апельсинах. Но, когда я с ним встретился, выглядел вполне солидно. Потом я узнал, что кто только не работал с этим деятелем по разворовыванию завода из моих старых знакомых, даже Марк приложился.

К моменту нашей встречи в его руках оставался только один деревообрабатывающих цех, где выпускались комплекты домов по канадской технологии. Я стал его компаньоном и, как с Серёгой, держал московский офис и строительство.

Первый дом с ним я строил в Опалихе. Там, куда мы с классом ходили в поход, и где провалилась в ручей наша классная дама ОВ.

Заказчиком нашим был один из главных ментов Московской области. Всё поле под застройку там было занято бывшими или действующими ментами. Обстановка мерзопакостная. Электричества они себе провести не соизволили. У меня там работала Ивановская бригада - спартанцы в бытовом смысле. Я им, правда, выделил электрогенератор.

Однажды, я приехал туда в выходной. Полполя занято милицейскими машинами - это еще можно было понять, но четыре или пять скорых? Что оказалось? сосед, тоже отставной полковник милиции приехал на дачу с семьёй, сели выпивать-закусывать. К концу обеда этот полковник встает и идет выключать генератор - без надобности днем. Что-то долго не возвращается, жена идет узнать, в чем дело, потом сын и т. д. Генератор у них стоял в подвале, выхлоп был обеспечен плохо, и там скопилось много угарного газа.

Они по очереди спускались в подвал и тут же падали. Из шести человек в живых остался только один, верней одна, самая молодая.

В результате женитьбы сына, вскорости я стал дедом. Некоторое время я анализировал свое внутреннее состояние, искал изменений от такого качественного скачка. Нет. Не почувствовал - каким был, таким и остался.

С Васильковым мы построили семь домов. Это был вообще странный тип. Он был чем-то похож на грифа из зоопарка, та же странная заторможенность временами, резкие повороты головы в горизонтальной плоскости, крючковатый нос и круглые глаза. У нас с ним были хорошие деловые отношения, но хоть какого-то сближения в других сферах, как это в большинстве своем бывает с компаньонами, с ним не получилось. Только однажды, как-то он меня пригласил к себе на рюмку чаю. Там я увидел его жену - рыжую тетку, озлобленную на весь мир и своего мужа, выпил, действительно, только чай и уехал домой.

Развал содружества с ним начался, когда я приехал к нему на Блейзере. Он сам ездил на Волге, его зять на УАЗе. Пока я придерживался на работе того же стиля, всё было нормально, а тут в нём взыграла зависть. Он вообще был крайне завистливым и мелочным. При расчетах с ним, я подсовывал ему для спора какую-нибудь копеечную статью, он долго спорил из-за этих копеек, а серьёзные крупные моменты пропускал без внимания.

Ну, и разумеется, для окончательной разборки, он привел ко мне в офис бандитов. Это было почти смешно, но дало мне повод обидеться и рассчитаться с ним по полной программе.

Оставшись опять в одиночку, я еще раз убедился в бессилии разума над судьбой. Я не буду описывать несколько головокружительных прожектов, более характерен один простой. Я отправил своих ребят набраться опыта на большой стройке в Москве, параллельно разработал сайт и дал рекламу в журналы по такой вот деятельности: контролю за строительством частных домов. Тогда еще этот сектор был совершенно пуст.

Сама идея предельно проста. Предположим, человек «А» хочет построить себе загородный дом и обращается в фирму «Б», которая выкатывает ему контракт на сумму, к примеру, пять миллионов рублей. Получив проект контракта на руки, человек А приходит к нам, я иду на фирму Б и легко опускаю их минимум на десять процентов, а той больше. За эти деньги мои ребята сначала делают юридическую экспертизу контракта, а потом ездят принимать все этапы стройки, составляют акты скрытых работ и т. п., что при частном строительстве никогда не делается - брака там очень много, уж я-то знаю!

Результат, казалось бы, очень выгодный для человека А - не платя за это ни копейки, он получает гарантию качественного строительства и защиту своих интересов в суде и не только. Вы думаете хоть один из наших жлобов позвонил? Фигли-мигли.

Это не значит, что я со своей фирмой сидел без дела, было несколько объектов в работе, в том числе одним из заказчиков был парень с малоизвестной тогда фамилией Батурин (из боковой ветви фамилии). Этот объект находился на Рублевке, забор в забор с дачей мэра. Этого парня в разгар наших работ прихватили за что-то. Он сбежал в Швейцарию и работы встали.

Стройки были разбросаны по всей области и выгоды особой не приносили. Суета сует.

Я вообще, о строительстве больше говорить не хочу, хоть и было там много забавного. Боюсь, что мои правдивые записки превратятся в справочник для прораба или еще какой-нибудь справочник - близкий родственник расписания поездов.

Суета она и есть суета.

Совершенно другое дело - судьба. Судьба сделала Остапа Бендера управдомом. Не буду рассказывать, как это получилось, это не так важно, получилось как бы само собой. В нашем районе я организовал потребительский кооператив, распределяющий участки земли и заодно строящий новым землевладельцам дома на этих участках - твердый кусок хлеба не на один год и совсем рядом с моей деревней, чего я так долго и добивался.

Жизнь в деревне прекрасна сама по себе, во всяком случае, для меня. Я не люблю суеты городов. Не люблю большого скопления людей, даже праздники стараюсь отмечать в относительно тесной компании, вопреки категорическим утверждениям на сей счет составителей гороскопов. Львы, говорят, обожают общество и шумные компании. Смешно.

Одурманенные городом люди говорят, что в деревне скучно. А что? они каждый день ходят по театрам и музеям? Что они видят такое, больше меня, от чего им становится весело? Они приезжают вечером домой, обозленные пробками, в раздражении выпивают рюмку водки или бутылку пива и садятся к телевизору или опять же за компьютер, который на работе многим должен был надоесть.

Из окна смрад, от соседей шум, и что тут хорошего?

Я понимаю, неприятно жить постоянно в дачном домике с сортиром на улице, особенно зимой. Но у меня санузел с ванной раза в три больше, чем в московской квартире и отдельная баня рядом с домом. Телевизор - вон он, полстенки занимает - смотреть только нечего по 32 каналам, если только старые фильмы поставить? Телефон в кармане, интернет работает не хуже, чем в Москве. Какого еще рожна?

Это только испорченные и нечуткие к природе люди считают, что за окном в деревне каждый день одно и то же. Я мог бы сделать 365 снимков за год с одной позиции -никогда одинакового вида не будет. Я уж не говорю про погоду, цвет разный даже в поле, то светло-, то тёмно-зеленый, то желтый от одуванчиков, то синий от васильков. Бесконечные оттенки цвета, а запахи? Особенно, когда сирень цветет или жасмин.

А небо с восходами и закатами?

А звезды, которых из города и не видно?

А рыбалка на речке или на своем пруду в огороде?

А охота в двадцати минутах ходьбы от дома?

Страсть

Как булгаковский Иванушка, каждый год, почти в то же самое время - в весеннее полнолуние - я прихожу в одно и то же место, сырое и мрачное. Меня тянет к нему какой-то неизъяснимой силой. Понять эту тягу мне непросто, объяснить, скорей всего, невозможно.

Вот, сегодня, я опять здесь.

Дойти сюда не так-то легко, нужно долго пробираться по еле заметной лесной тропинке, постоянно сходя с неё, чтобы обойти лежащие поперек стволы бурелома. Да и сама тропинка в это время года - достаточно протяженное углубление, заполненное водой вперемежку со снегом. Тропинка, петляя и прерываясь, ведет всё время вниз, в какую-то гигантскую чашу, которую можно только подозревать, потому что весь обзор закрыт густым северным лесом (в основном это старые замшелые ели) и докучливым, цепляющимся за одежду и лезущим прямо в лицо, подлеском.

Каждый раз, всегда неожиданно, лес кончается и открывается оно - это место. Я не могу это назвать поляной, потому что открытым оно выглядит только ранней весной. Летом и осенью здесь всё зарастает какими-то фантастически высокими однолетними растениями, вровень с основным лесом. У меня язык не поворачивается назвать это травой. Весной этого нет - тут как бы всю зиму топтался какой-то великан и смял всю эту буйную растительность, придавил её к земле, и стали видны чахлые, редкие болотные березки.

Как стеснительные девушки на танцах в туберкулезной лечебнице прижались они к воображаемым стенам и оставили пустой середину зала, хлюпающую талой водой и сплошь покрытую болотными кочками. Среди них кое-где втерлись и мужики (эти больше ассоциируются с лепрозорием). Короткие, толстые, большей частью, расколотые стволы с корявыми сучьями и безобразными наростами. Всё это, как ни странно, пребывает в непонятной жуткой гармонии, и более того, что-то по-настоящему здоровое и красивое было бы здесь настолько же лишним и неуместным, как румяный массовик-затейник в той же туберкулезной больнице.

Я уселся на высокую кочку и курю. Пока еще совсем светло. Солнце еще едва коснулось горизонта. Его почти не видно за лесом, но на облаках появилась розовая подсветка, значит еще чуть-чуть, и солнце скроется. Кочка сверху сухая, хотя под ногами хлюпает вода. Окурок, повисший было на сухой траве, прижатый моим сапогом тут же с шипением уходит под воду.

Темнеет быстро.

Я, как мазохист, жду, когда холодок страха начнет пробегать по спине. С наступлением темноты, действительно, поляна всё больше напоминает страшную сказку. Скелеты деревьев постепенно становятся похожими на слуг Кощея Бессмертного. Всем знаком детский страх темноты, когда в углах родного дома начинают прятаться чудовища; и невольно начинаешь прижиматься к стенке, чтобы ни к кому из них не повернуться спиной. Хотите вернуться к этому детскому ужасу? Сходите к ночи в лес, лучше, если при этом еще будет дуть ветер, вызывающий жуткие скрипящие звуки, а еще лучше, если вас занесет вот в такое место.

Чуть в стороне заклёкал ястреб. С другой стороны отвратительным уханьем ему ответил филин. Остальные птицы сразу стихли - кому охота подставляться под острые когти и огромные клювы.

Час страсти настал.

Я уже стою в рост, не таясь. Сумерки надели на меня шапку-невидимку. А вот и подтверждение тому: маленькая птичка с длинным носом тряпочкой свалилась из-за деревьев и плюхнулась рядом со мной, не более чем в двух метрах. Это пестренький бекасик, он вытянул шею и длинные ноги, вертит головой, но явно меня не видит. Ещё, оказывается, достаточно светло - я могу рассмотреть каждое пятнышко на перьях и удивленные бусинки глаз. Я пошевелился умышленно шумно. Бекасик резко присел. Увидел. В глазах смертельный ужас. Слетел быстро и суетливо, через кусты ушел куда-то во тьму.

Я засмеялся только что не в голос, но тут же мне самому пришлось испытать неподдельный страх - огромный филин прошел у меня над головой, едва не зацепив крылом. Он сел на самое толстое и корявое дерево рядом со мной и гнусно ухнул. Они были очень похожи своими отпечатками на фоне заката: сломанный посередине толстый ствол с торчащими в стороны корявыми сучьями и этот пенёк-обрубок с ушами, сидящий на суку - филин. Если даже я, большой и с ружьём, испугался, то, что же должен чувствовать заяц или еще кто-нибудь помельче.

Я непроизвольно проверил патрон в стволе. Щелчок затвора, не очень громкий в обычных условиях, сейчас отдался эхом от соседних деревьев. Филин всё понял и тут же уважительно удалился.

Мелкие птицы опять уже подали свои голоса. Ничего не поделаешь - весна, пора любви. Все на разные голоса зовут своих подруг и подруги откликаются с деланным равнодушием. Страсть прослушивается во всех голосах и вздохах этого весеннего вечера, даже здесь в этом гнилом и страшном месте.

Любовь и страсть.

Сам-то давно ли по весне стал уезжать на охоту? Давно ли другие страсти стали потихоньку вытеснять основную, заложенную природой во все живые существа? Любовная страсть; в ней изначально есть что-то дикое, кровавое.

А что если лет в 17—18 тебе предложили бы пройти через огневую полосу, ну. я не знаю, через площадь что ли, где по тебе будут стрелять из ружей. Шанс же проскочить есть? Но зато. за этой полосой, с той стороны ты обязательно получишь, если уцелеешь, любимую девушку, которая тебе скажет «да», которая не имеет права тебе отказать по условиям, по определению. Согласился бы ты на это?

Нет?

А помнишь ли тот карниз девятого этажа? Тебе было тогда всего лишь семнадцать. Помнишь как ты шел по этому карнизу, рискуя сорваться и. только чтобы получить шанс. шанс, что тебя заметят? Не то, чтобы согласятся, а только заметят.

Да, наверное, пошел бы и под пули.

Ястреб тоже клёкает про любовь. И тот ночной дьявол, которого я жду сейчас, тоже примчится сюда в поисках подруги .

Гр-гр.

Это всего лишь хлюпанье болотной жижи из-под сапога. Из какофонии звуков вечернего леса ухо само пытается отобрать всё, что хоть сколько-нибудь похоже на то, что я жду. А звуков много и некоторые довольно неприятны.

Гр-гр-гр.

Это уж совсем пошло, это мой желудок издал недовольный позыв с напоминанием, что темнеет, а еще не ужинали. Тьфу ты. Неужели это и есть самая поэтическая охота?

Гр-гр. гр-гр. ц-ть.

А вот это уже то, что нужно. Этого уже ни с чем не спутаешь. На огневой полосе заката появляется черный силуэт. Нет, не зря немцы называют его ночным дьяволом. Ведь он прекрасно знает, что полет его совсем не безопасен, но как он спокоен, даже величав. Он кажется гораздо большим, чем есть на самом деле. Он похож на какую-то доисторическую птицу или даже на летающего ящера.

Ну, лети сюда. Ко мне лети. быстрее. Кто из нас тянет он или я? Я не поднимаю оружия - держу его у пояса. Вскину в последний момент, и даже не буду целиться, пусть решает случай. Я не держу в руках его судьбу - он несет её с собой. И не я, не он не знаем еще, сможет ли он преодолеть свою огневую полосу.

Всё. пора.

Руки сами кидают ружьё вверх.

Выстрел. совсем не страшный обыденный какой-то, но полет сразу кончается.

Это уже не полет - это падение.

Он упал на то же место, где совсем недавно сидел тот смешной бекасик. В сумерках видно уже плохо, но легко можно разглядеть, что это никакой не ночной дьявол - это всего лишь пестренькая птичка с непропорционально длинным клювом.

И сразу кончилась сказка. И деревья опять стали деревьями. Кошмарные видения отлетели прочь.

Я бережно укладываю вальдшнепа в сумку, кидаю ружьё на плечо и ухожу не оборачиваясь. У меня такая традиция: в первый день охоты я стреляю только один раз. и именно здесь.

Завтра я пойду совсем в другое место. Там светлая поляна на пригорке с крепенькими молодыми березками. По пути наберу весенних грибов. Послушаю журчание маленьких ручейков, веселое пение птиц и будет еще девять вечеров самой радостной и поэтичной охоты - весенней тяги вальдшнепа.

А сегодня нужно проделать еще очень тяжелый путь через ночной лес с противным, цепляющимся за одежду и бьющим по глазам подлеском. И что меня тянет сюда каждую весну? Понять эту тягу мне непросто, объяснить, скорей всего, невозможно.

 

7. Удивительное рядом

В бытность свою акционером военного предприятия, я купил на этом заводе экспериментальный мотоцикл. Смотрелся он изумительно - огромные три колеса с протектором, черные широкие подкрылки, хищный вид, можно гонять по пашне за осенними зайцами и забираться в лес по старым колеям. Однако качество его оказалось совсем не таким шикарным, как внешний вид. Почему мы можем делать лучшие в мире танки и ракеты и не можем сделать сносного мотоцикла или автомобиля? Загадка. Этот экземпляр я брал прямо на заводе в экспериментальном цехе. Мне выбрали из семи машин лучшую. Эх, эх, грехи наши тяжкие.

Наши мотоциклы требуют постоянной возни, то с мотором, то еще с чем-нибудь. На этом экземпляре всё время расстраивалось магнето. Настроить его не всегда даже удавалось. Чтобы этого осла завести, нужно было семь потов слить. Причем, толкать кикстартер нужно было в специальной обуви с толстой подошвой иначе можно было пребольно получить отдачу.

Одной из вёсен, я колупался в мотоцикле. Поставил новый чешский карбюратор и попытался завести мотор, но никак не получалось. И вот тут приехал Ильяс на красной Ниве. Вот говорю, и замечательно, сейчас заведем мой мотоцикл и пойдем обедать.

Цепляем мое чудо техники к его машине, я сажусь в седло и выезжаем на дорогу. Дорога огибает мой дом довольно круто, но я не стал ждать прямого участка, воткнул вторую передачу и крутанул газ. Как потом выяснилось, мог бы и не крутить, дроссель и так был открыт полностью - мотор взревел и пошел вразнос на максимальную мощность. Это бы еще полбеды. Самое страшное было в том, что не работало сцепление - тросик соскочил.

С бешенным ускорением мотоцикл рванулся вперед к бамперу машины.

Сколько времени нужно было ему, чтобы проскочить длину троса?

Секунду? Две? На самом деле меньше - трос коротковат. Выключить передачу и затормозить за это время совершенно не реально. При включенном сцеплении передача наверняка проскочила бы со второй на первую через нейтралку. Но это я могу рассуждать сейчас, а тогда у меня на всё про всё были доли секунды.

Я уже описывал эффект «резинового времени» раньше - как я прыгал с трамвая в детстве, как ушли с Художником из драчливого подъезда и другие случаи, но, если тогда еще можно было сомневаться и размышлять о том, что это было, то в этот раз сомнений уже быть не могло. Мало того, что время остановилось почти совсем, ной с законами физики случилось что-то непонятное.

Я спокойно направил мотоцикл в правую сторону от машины, немного привстал в седле и, оттолкнувшись ногами от подножек, прыгнул метров на десять от дороги в поле. Приземлился я там мягко и чинно, как будто на диван прилег отдохнуть, как будто я не прилетел туда на скорости 40—60 км/час. Мотоцикл в это время крутился по обочине, привязанный тросом к машине.

После этого случая, уже нельзя было не сделать соответствующих выводов. Я их, собственно, уже сделал.

Последняя моя попытка организовать какой-то бизнес в Москве была связана с интересной личностью по имени Самсон. Откуда у калмыка-буддиста древнееврейское имя, я не знаю и сам он вразумительно объяснить не смог. Когда я его первый раз увидел, это был немного выше среднего роста, довольно толстый с выбритой до блеска головой калмык, одетый в стиле буддистских монахов.

Лучше по порядку. После второго курса университета у дочери появились проблемы со здоровьем, что-то с нервами и главное - щитовидка. Предложенные врачами меры не помогали, анализы становились всё хуже и хуже, и Художник как-то предложил мне попробовать нетрадиционный метод. У него тогда сильно болела мать - у неё обнаружили рак в неоперабельной стадии, а Самсон помог, по крайней мере, облегчил её страдания.

Я приехал с дочерью в мастерскую Художника. Я уже описывал его это обиталище на техническом этаже высокого дома в Чертанове. Дочь осталась в коридорчике, а я зашел предварительно поговорить. У Художника в мастерской тогда доминировал восточный стиль. Мебель, как таковая отсутствовала, был низенький столик, ковер и подушки. Я присел на подушки и некоторое время мы с Самсоном, молча, смотрели друг на друга. В полумраке комнаты он выглядел великолепно - Тибет да и только. На стене за своей спиной он повесил цветные плакатики с мантрами, на столе курились благовония.

Самсон заговорил первым и сразу выиграл у меня весь дальнейший разговор. Сейчас я знаю, что такое «ясновидение», это нечто сродни тульскому карточному фокусу, но тогда я был поражен - он рассказал обо мне то, что никто про меня знать не мог. Естественно, я сразу стал ему доверять.

Но это еще полдела. Он мне вылечил дочь. После нескольких сеансов анализы у неё пришли в норму, резко изменилось настроение ну, и так далее.

Самсон удивительно делал массаж спины. Я сам пользовался этим несколько раз. Очень странный эффект - после его массажа плечи и спина выпрямлялись, во всем теле появлялась удивительная легкость, менялась даже походка. Этого эффекта хватало на неделю примерно, но всё же! Одним словом, я поверил в него.

Мы с другом Юрой поселили его в только что отремонтированной моими ребятами прекрасной квартире на Павелецкой. Дали ему клиентуру. Начали зарабатывать определенные деньги, но это продлилось недолго. Нельзя начинать бизнес на чувствах, на вере. Нужно верить максимум в полсилы, а лучше не верить вообще. Всё, на чём можно зарабатывать деньги вне чудес. Чудеса в этом мире существуют, но в материальном смысле они совершенно бесполезны. К сожалению, я это понял несколько позже.

Мать Художника, кстати, умерла через пару месяцев после этого. С Художником у меня связано еще одно запоминающееся и даже знаковое событие. Он позвонил мне как-то из Тамани. Он со своим кинематографом вообще редко бывал в Москве, в основном по командировкам, то в Североморске, то в Ялте, а тут скучал в Тамани на съемках какого-то боевика. По телефону он мне жаловался, что там дыра невозможная, что ему скучно, приезжай, дескать, развей тоску.

 

8. У Черного моря

Его приглашение легло на благодатную почву. Это всегда так бывает в поворотных моментах - всё сходится, одно к одному. Меня тогда необъяснимо вдруг потянуло к морю. Еще зимой я взял немного устриц (из всех морепродуктов я люблю только устрицы, крабы и омары, но особенно устрицы). У меня есть специальный ножичек для вскрывания устриц. Я открыл первую, понюхал раковину (на первой устрице это все делают, чтобы убедиться в свежести) и меня такой ностальгией по морю резанул этот соленый запах, что даже пропало настроение есть. И потом, до самого лета, я всё мечтал о море, везде ловил похожие запахи и шумы, сходные с прибоем. Но как уехать, когда дела держат здесь?

После звонка Художника, я решил, что если поездка к морю не совместима с работой, то нужно бросить эту работу. Ну, по крайней мере, на время. А тут еще Марк напросился. Одним словом, почти не собираясь, мы с женой сели в машину и в три часа ночи выехали в сторону Юга. По пути, в Москве подхватили Марка и начали отдых.

Надо сказать, что к Ростову я уже подъезжал выжатым лимоном. Я плохо переношу бессонные ночи. Решили заночевать здесь. Какая разница, где гулять? - везде отдых и смена впечатлений. Нам тут несказанно повезло. В гостинице у дороги не осталось свободных мест, и нам показали дорогу к их филиалу на другой стороне Дона.

В этом филиале мне настолько понравилось, что потом, проезжая Ростов я стал постоянно останавливаться именно здесь. Здесь было тихо и уютно. Я не привередлив к гостиничным номерам, главное, чтобы был хороший санузел с душем. Дома я хожу в баню не чаще двух раз в неделю, и мне вполне хватает, а в гостиницах почему-то люблю принимать душ два раза в день - утром и вечером. Еще я не люблю окон на юг - жарко.

Здесь все мои пожелания наличествовали. Под затенённым высокой ивой балконом журчал фонтан, а с другой стороны асфальтовая дорожка уходила в песок, выводивший на пологий берег Дона с камышом по сторонам.

У каждого человека бывают на земле места, куда хочется возвращаться еще и еще раз. Для меня это одно из таких мест.

После прогулки к берегу реки, я взял из багажника бутылку водки и поклялся не брать больше. От кубинского рома и Скотча Марк категорически отказался - объяснив, что в дороге нужно пить только чистые напитки, чтобы завтра голова не болела, правда после сложных переговоров со мной добавил к водке три банки пива. Я уступил.

Еды у нас было больше, чем достаточно и мы расположились в номере. Выпили за начало отдыха, поели и растрепались воспоминаниями - мы же все трое учились на одном потоке в институте. Я даже не заметил, как сходил за второй бутылкой - видимо она сама прилипла к рукам, когда ходили смотреть закат над Доном. Закончилось это безобразие часа в три ночи, когда моя жена вытащила нас с Марком из бара.

Гостиничные номера необходимо освобождать к полудню или продлевать свое пребывание еще на сутки. Я бы никуда не поехал отсюда, если бы не день рождения Художника. Ровно в полдень мы выехали. Марк выдал мне солнечные очки, чтобы я не сверкал красными глазами на гаишников. В очках мне совсем стало плохо, как если бы я влез в скафандр - чуть было на обочину не съехал - пришлось снять.

Гаишников на дороге было подозрительно много, все в белых рубашечках с галстуками, праздник им, что ли? но мной никто не заинтересовался, наверное, я очень натурально щурился на солнце. В Тамань нужно ехать через Краснодар, но основная трасса была настолько разбита и переполнена ползущими грузовиками, что мы свернули вправо на узкую дорогу и поехали красивейшими кубанскими полями. Красоту, правда, я стал нормально воспринимать только после хорошего обеда. Странно и непривычно было смотреть на вереницы комбайнов в полях - еще только середина июля, а здесь уже уборка хлеба полным ходом. Тут только я понял, почему гаишники нас не трогали - они были нацелены на грабёж грузовиков с зерном.

Среди золотистых полей кое-где несла свои мутные воды река Кубань. В заводях паслись дикие утки и болотные курочки. Моя охотничья часть души пела веселые песни. Более прагматичная сторона души радовалась, что хоть где-то у нас еще работает сельское хозяйство, Урожай явно обещал быть огромным. Такую плотность колосьев я видел лишь единожды в Чехословакии.

Мы пару раз заблудились и выехали вовсе не к Тамани, как собирались, а точнёхонько в Анапу.

На ночь глядя, разыскивать какую-то Тамань уже не было ни сил, ни желания. А дни рождения раньше срока праздновать не рекомендуется, а позже можно. Тем более что море - вот оно, синее и пахнет устрицами. Мы остановились во вполне приличной гостинице в стороне от центра города. Здесь было относительно тихо, на пляже свободно, магазины, кафе и рестораны работали исправно и, поскольку на день рожденья мы всё равно опоздали, мы решили пожить здесь дня три - какая теперь разница.

С тех пор, как я занялся дачным строительством, тема летнего отдыха как-то отпала сама собой - сезон вроде бы как диктует - работай. По разговорам других людей, мне казалось, что наше южное побережье уже вымирает - все по заграницам бросились. Но оказалось, что слухи о смерти наших курортов сильно преувеличены, здесь было более, чем людно. Цены, конечно, высоковаты, строек многовато, но на Кипре тоже были незаконченные стройки, куда от них денешься.

Конечно хорошо, отдыхать на Кипре и в Египте хорошо, и в Турции, но почему меня туда не тянет? Туда надо лететь самолётом, без машины, а для меня машина, это как раковина для улитки или панцирь для черепахи. Оставаясь без машины, я чувствую себя голым, не защищенным, главное - не свободным. Машина для меня - это не просто дополнительная, а совершенно необходимая степень свободы. Я всегда должен чувствовать близость к своей машине, возможность сесть в неё и уехать, куда я захочу.

Без машины я слишком уж чувствую себя рабом обстоятельств.

С другой стороны, моя работа тоже связана с постоянными поездками и выходной я осознаю лишь тогда, когда весь день не садился за руль. И не смотря на это, машина всё время должна быть где-то рядом со мной, в пределах быстрой досягаемости, иначе мне будет плохо. А еще лучше - две машины, разных. и про запас. Когда машина сломана, я болею, пока её не починю. Наверное, раньше люди так относились к лошадям. Я понимаю, что зависимость от машины, как курение или другие привычки ограничивают душевную свободу, но, видимо, такое ограничение свободы гораздо меньше её прироста от увеличения возможностей.

Сбылась мечта идиота. Море, кайф. Первый день море было спокойным и чистым, песчаный пляж почти пустовал. Удовольствие мы получили по полной программе. Но потом начался ветер, и к берегу пригнало водоросли. Нам объяснили, что эти водоросли -главная прелесть моря в Анапе, что это так полезно, прям дальше ехать некуда. На третий день появилось впечатление, что ныряешь не в море, а в теплый овощной суп. Никакими пользами я оправдать такое безобразие не могу.

И мы уехали из Анапы искать загадочную Тмутаракань, ныне сокращенную до Тамани. На моем американском джипе туда вполне можно было проехать прямо по берегу моря, но мы этого не знали и долго колесили в объезд. Наконец нашли. Тамань действительно оказалась жуткой дырой, как и говорил Художник, и как описывает её Лермонтов. Во всяком случае, это совсем не курортный город. Но это было бы даже приятно, если бы обе городских гостиницы не оккупировала съёмочная группа из Москвы.

Художник встретил нас несколько странно. Я ожидал бурной реакции с его стороны, ну хотя бы радостное оживление. Нет, ведь. С кислой миной он провел нас в ресторан, где сидела вся группа, кроме режиссера. Режиссер с женой пьянствовал третий день в другой гостинице и ни на съемочной площадке, ни здесь не появлялся. По кислым рожам было видно, что у них «творческий» застой. Художник мало чем отличался от остальных, сколько бы я не пытался его расшевелить. Толи он слишком поддался общему стадному настроению, то ли он ждал меня одного, чтобы похулиганить тут? Не знаю.

Его день рожденья мы отметили прямо возле съёмочной площадки. На пустынном берегу моря разложили закуску, я достал из запасов хорошего виски. Мы с женой традиционно помыли большой арбуз. Мы с ней основали эту традицию под Алма-Атой, на Капчигае. Берешь арбуз, заходишь с ним в воду не меньше, чем по грудь и играешь этим арбузом в подводный волейбол. Арбуз движется по дуге, как и мячик, только дуга выгнута в другую сторону - вниз.

Кто бывал в этом глухом углу нашего черноморского побережья, знает, как там выглядит берег. К морю примыкает сухая степь, поднятая от воды метров на двадцать-тридцать. Спускаясь с обрыва вниз, попадаешь на узкую полоску пляжа, тянущуюся в сторону Анапы.

Мы уютненько расположились под обрывом на абсолютно пустом пляже. Художник выпивал с нами, слегка закусывал, вытирал свои буденовские усы и убегал наверх давать указания рабочим, которые там непонятно зачем переставляли декорации с места на место. Съемки на следующий день тоже не состоялись. Съемки намечались с трюками, посмотреть было бы интересно, но не настолько, чтобы задержать нас здесь еще хотя бы на день.

Мы ведь всё-таки нашли себе гостиницу недалеко от съемочной площадки. Это был бывший пионерский лагерь. Удобства общие в коридоре, но меня лично прельстила больше всего тенистая асфальтовая площадка для моей машины, а Марк клюнул на наличие кондиционера в комнате.

Когда, после легкой пьянки с Художником, мы вернулись к себе в гостиницу, то поняли, что погорячились с местом ночлега, но отступать было уже поздно. Старый бакинский кондиционер взревел, как мотоцикл. Спать в таком грохоте было совершенно невозможно, но и окна совсем не открывались - они были сделаны, как совковые витрины магазинов из толстого стального уголка с приклеенным стеклом, форточек тут просто не могло быть. Мы решили выключить кондиционер и оставить открытой дверь. Как только мы это сделали, в комнату вошел маленький человек в одних трусах, лет трех от роду, очень серьёзный. По очереди подходя к каждому, он протягивал руку и представлялся:

- Никита.

Выслушав ответное имя, он понимающе кивал.

Человека увела бабушка, а мы, закрыв дверь, попробовали лечь спать. Кровати оказались с панцирными сетками. Чтобы сетки не проваливались до состояния гамака, в серёдку были подложены четвертные доски. Неудобно, но всё-таки улеглись. Когда грохот кондиционера опять достал, выключили его и опять открыли дверь. Никита тут же появился снова и опять обстоятельно представился.

- Никита.

Единственное, что радовало в этой гостинице - это отсутствие клопов, они, видимо здесь не выживали.

Утром мы быстро погрузили шмотки в машину и уехали подальше от этого ужаса; искупались, попрощались с по-прежнему грустным Художником и двинулись вдоль побережья, мимо Анапы и Новороссийска по серпантину. Остановились только в Джубге.

Там мы прожили несколько дней и убедились, что у нас в стране тем и прекрасно, что никогда не бывает так, чтобы всё было в комплекте, всегда чего-нибудь да не хватает. Я не беру тривиальные вещи. Понятно, что при наличии красоты или денег, об умственных способностях не может быть и речи или, при солидном положении в обществе, не может присутствовать совесть. Я говорю о другом. Почему в районе Тамани, где изумительное чистое море, напрочь негде жить? Почему в Анапе, где вполне достойное жильё, море напоминает суп с морской капустой или переваренный компот из сухофруктов? Почему?

В Джубге всё это было распределено равномерно, но с сохранением общей закономерности. Номер в гостинице нам достался вполне приличный, двухкомнатный, тихий. Но единственное место, где можно было с удовольствием войти в море и купаться - городской пляж, был покрыт слоем мусора и битого стекла. Наверное поэтому, там было мало народу. Народ уходил в сторону скал, там было гораздо чище и можно было поплавать с маской, посмотреть на рыбок и крабов снующих в качающихся зеленых зарослях между валунами. Но входить в воду тут было настоящим мучением. Это нужно было делать осторожно и медленно, постоянно рискуя переломать ноги на скользких камнях.

Но всё равно, поездка получилась замечательной. На обратном пути я собирался заехать в Тулу, на кладбище, но мы попали под миграцию комбайнов обратно на север. В Тулу въехали часа в два ночи. Ни о каком кладбище речи быть не могло, но я не отказал себе в удовольствии проехаться по Рогоженскому поселку и посмотреть, что стало с домом моего деда.

Наиболее ветхие дома на нашей улице заместились добротными коттеджами, но сама улица осталась вполне узнаваемой, и даже асфальт никто не подумал здесь положить.

Наш дом съёжился и стал совсем маленьким, но даже при этом, новые хозяева умудрились его разделить на две части. Слева появилось еще одно крыльцо. Я остановился и вышел из машины размять ноги. Улица тоже показалась совсем узкой.

Даже деревья, те же самые американские клёны, за сорок лет нисколько не подросли, а как будто бы тоже уменьшились. Странный эффект. Когда я здесь был последний раз, я ничуть не был меньше ростом. Еще одна загадка. Может быть, для новых хозяев этот дом такой же большой, как для меня когда-то?

 

9. В другую сторону

Если уж поездка на Юг, вызвала некоторые удручающие мысли, то путешествия в другую сторону, тем более. В эти годы я раза три ездил в Костромскую губернию на охоту. Последний раз ездили большой компанией, ну, не очень большой, кроме меня были: мой сын, его армейский друг Костя и большой охотник Анисим, ну и две собаки. Вообще-то, для меня больше трех человек - это уже большая компания.

Костя - это не только армейский друг сына. Он как-то сразу после увольнения из армии прибился к нашей фирме и так и остается с нами до сих пор. Это благодаря ему, тому, что они с отцом и дядькой решили перенести дачу из Болшева подальше, образовался дачный кооператив, и я переквалифицировался в управдомы, о чем совершенно не жалею. Анисим - их сосед по старой даче, с профессией - охотовед Всероссийского масштаба.

Ездили мы в Костромскую глубинку к старому другу Анисима Володе Старокецеву. Он с семьёй не так давно переехал туда на постоянное жительство. До этого он работал чиновником Международного фонда защиты животных, получал неплохие деньги, а потом бросил всё и уехал в глушь с двумя детьми и женой, художницей. Жена и там продолжала работать по специальности - рисовать чудные анималистические открытки.

Её настоящего имени я до сих пор не знаю, все её звали Гроза и я тоже.

Не знаю, как сейчас, а когда они переезжали, дом в их деревне с участком 45 соток стоил около тысячи долларов. Они взяли два дома, завели корову, коз и стадо гусей. Детей устроили в сельскую школу поблизости. Романтика?!

По дороге мы остановились в Костроме на небольшой базарной площади. Купили для Старокецевых помидоры, огурцы, пару арбузов, всего рублей на семьсот. Я подаю продавщице тысячную бумажку, мельче у меня не было. Она была очень довольна, что мы набрали столько товара у неё, но тут растерялась - у неё не было сдачи. Удивительно, конечно, что к концу дня у продавщицы сдачи нет, но покупателей особенно не было видно. Пойду, думаю, в магазин, куплю сигарет и разменяю свою бумажку. Зашел, протягиваю деньги, показываю, какие мне нужны сигареты.

- Дайте мне блок, - это чтобы и ей много сдачи не собирать.

- А у меня только одна пачка, - отвечает, - и смотрит на меня жалобно, - Да и сдачи я вам не наберу.

Пока я искал размена, я обратил внимание на то, что продавцы-то стоят, а покупателей почти нет, не на что людям покупать! Только в третьем по счету магазине я разменял свою тысячу. Передо мной стояли девочка с мальчиком, видимо, брат с сестрой. Они долго шушукались, считали монетки и, наконец, купили две дешевых сосиски из сои с крахмалом. Я не сентиментальный человек, но тут у меня глаза защипало. Да, етит твою мать! Богатейшая страна в мире, а люди живут, как бомжи на помойке! Почему?

Вечером я надрался на законных основаниях и в традиционную баню не пошел, а ушел спать на веранду в обнимку со своим псом.

Стояла хорошая осенняя погода, настоящее бабье лето. Дичи у них в лесу всегда было полно, но мне здесь всегда не везло с добычей по разным причинам. Тот раз не был исключением. Но мне нравилось туда ездить, потому что там был прекрасный лес.

Я говорю «был», потому что с каждым приездом он становится всё хуже и хуже. В советское время через лес шли удобные дороги с крытыми местами отдыха на перекрестках, мы тогда говорили, что «бесхозяйственность» у нас. Мы тогда еще не знали, что такое настоящая бесхозяйственность. Сейчас всё больше и больше дороги заваливает буреломом, вырубки ведутся варварски - сучки с подтоварником никто не убирает, не говоря уже о пнях. Каждая вырубка сразу становится непроходимой полосой, медведи только как-то перебираются.

В один из дней мы с Анисимом забрались очень далеко, куда еще не добрались рубильщики. Остановились на сухом пригорке. Песок и сосны. Развели костер из сушняка на старом костровище. Воду взяли из лужи. Не знаю, можно ли её было пить сырой, но какой вкусный получился суп! Я порезал в котелок несколько упругих, как теннисные мячики, белых грибов, дал им немного покипеть и высыпал туда два пакета сухого супа: один назывался харчо, другой - борщ. Вроде бы, эклектическое непотребство, но попробовали бы вы это непотребство! Мы с Анисимом с трудом остановились, чтобы оставить, что-нибудь собакам. А чай? Во втором котелке мы заварили бруснику вместе с листьями. В уже остывающий котелок я вылил граммулечку, оставшуюся в маленькой фляжке, коньяка. Мы не смогли выплеснуть остатки чая в песок, так и принесли домой, отхлебывая по дороге обратно.

Ничего особенного в этот день не произошло, но я помню этот день, как будто это было вчера. А что еще вспоминать в этой жизни, если не такие дни?

В последний день мы ездили в райцентр забрать козу у одной знакомой Старокецевых. Коза перестала давать молоко, а у самих хозяев часто руки не поднимаются забить свою животину. На окраине городка в этот день был траур - медведь задрал мальчишку. Мы очень удивились - об эту пору медведи к людям не выходят - в лесу еды навалом. Оказалось, что медведь сидел в клетке, на огороде, а мальчишки каждый день по пути в школу дразнили его. И в этот день медведь исхитрился и поймал одного.

Однако дело есть дело, я взял ружье, зарядил и пошли к козе. Помните старый анекдот из армянского радио? Вопрос: можно ли изнасиловать женщину на Красной площади? Ответ: нет, советами замучают. Что-то в этом духе и произошло. Я стоял в двух шагах от козы, а остальные вокруг кричали, что я что-то неправильно делаю. Я выстрелил и. промахнулся! А может это судьба моя в Костромской губернии промахиваться? Я отстрелил козе один рог. Хорошо хоть был еще один патрон в магазине, со второго выстрела коза легла замертво. А ведь ружьё взяли из гуманизма, чтоб быстро и без мук козы. Просили еще, правда, кровь не оставлять - разделывали мы её уже у Старокецевых.

Услыхав выстрелы, соседи пришли с петицией, чтоб мы застрелили еще и медведя. Это мы не стали даже обсуждать, бросили козу в машину и уехали.

Для того, чтобы набраться впечатлений не обязательно так далеко ездить. Как-то дочь с зятем заманили нас женой съездить в Переславль Залесский. Они начитались в интернете про Синь-камень и прочее. Это от нас совсем рядом - утром выехали, вечером вернулись. Особенно близко, если срезать дорогу, проехать по грунтовке лесом.

Предприимчивые местные ребята музеев там понаоткрывали: музей паровозов, музей утюгов и проч. Основные памятники, ради привлечения туристов, как и везде, с изнанки полуразрушены, но хоть с лица выглядят более или менее. На Синь-камень посмотреть тоже съездили, но больше всего моё воображение там поразила одна вещь. Надгробная плита внуков Александра Невского 1294 год и 1302 год. Начало четырнадцатого века и никакой христианской символики! Мало того - на самом видном месте плиты - языческая свастика! с грубо и не до конца сбитыми крыльями. Ведь не должны же хоронить христиан под такими плитами? Или для князей своих плит пожалели, похоронили под чужой? Не может быть! А значит, не были они христианами! А, в таком случае, был ли христианином их дед? «святой» Александр Невский? Загадка!

Я в те поры увлекся дохристианской историей России, много читал о язычестве и обычаях того времени. Но я не верил авторам, думал, что отсебятину пишут. Оказывается, нет - правда проглядывает. И тогда вдруг мне пришла мысль, что я нашел главного виновника российских несчастий. Это же!. Не в прямом смысле, не как религия, а как иная система отношений между людьми, чуждая нашему народу! Я потом долго думал на эту тему и только больше убеждался в этой своей правоте. Ведь, что главное в наших бедах? Антагонизм и прямо можно сказать - война между народом и правительством. От этого и дураки во власти и плохие дороги и много другого плохого. А когда это началось?

С так называемым «крещением Руси», не раньше, не позже. Я эту свою мысль попытаюсь развернуть и исследовать подробно в отдельной книге, если бог даст.

 

10. Пора завязывать

Последнюю свою финансовую авантюру я начал под непосредственным влиянием одной из этих поездок - путешествия к морю. Как-то уже поздней осенью, когда в моей основной работе возникает естественный перерыв, объявился Петрович.

Когда я продавал остатки швейного оборудования, покупателем был вовсе не Ильяс, а этот самый Петрович. Ильяс был только посредником.

Этот Петрович когда-то хорошо подзаработал на торговле компьютерами, но, видно, не поделился, с кем надо было, и попал в тюрьму. Просидел он под следствием года полтора, вышел и на оставшиеся деньги начал скупать акции действующих предприятий. Пробило человека на производство. У него были контрольные пакеты каких-то электростанций, механического завода в Нижнем, сыроваренного завода на Украине. Он хотел еще иметь совсем уж своё швейное производство в Москве. Ильяс взялся ему это организовать.

Я всегда относился к Петровичу не очень хорошо, но по долгам он со мной рассчитался честно и, в конце концов, он же имел неплохой бизнес когда-то. Судя по одежде и заискивающему взгляду его свиных глазок, сейчас он находился не в лучшем положении.

Он рассказал, что обосновался в Сочи и собирается организовать там передвижную гостиницу, что-то вроде кемпинга из жилых прицепов. Он просил денег и помощи.

Если бы я не съездил перед этим к Черному морю, я бы послал его очень далеко, но я же там был, видел, что людей приезжает много, а главное, мне там понравилось и хотелось съездить еще. Поэтому мои мысли потекли в конструктивном направлении. Тем более что денег он просил не у меня, а у Ильяса. От меня нужна была в основном креативная помощь. Конечно же, я придумал, как сделать эту идею перспективной.

То, что собирался делать Петрович, была полная ерунда - никто не будет жить в вагончиках, когда рядом стационарные гостиницы. Да и гостиницы-то стоят наполовину пустые. Совершенно другое дело - ведомственная турбаза у Черного моря. В моем воображении нарисовался некий город на востоке России, где люди, работающие на крупном предприятии, с превеликим удовольствием поедут отдыхать на Юг, пусть и не в самые лучшие условия, но своей компанией, со скидкой от родного предприятия. Тем более, если эта турбаза каждый год будет переезжать с места на место. Один год, скажем, в Хосте, на следующий - в Лазаревском, а то и на грязевом озере возле Тамани. Зимой можно стоять в районе Красной Поляны, между рыболовным озером и горнолыжными спусками.

А если еще в этом городе мой старый друг Начальник владеет крупным комбинатом, а Ильяс там же трудится особым чиновником при губернаторе? Неужели они не найдут пару миллионов долларов на организацию дела?

Главным фактором риска был непосредственно Петрович. За километр были видны его устремления - набрать побольше денег, а там хоть и не рассветай. Но кто ему эти деньги даст? Деньги будут под нашим контролем.

Съездил, посмотрел на месте, и закрутилось потихоньку. Славное, что нужно было на первом этапе - создать маленькое, но безупречно работающее, самоокупаемое предприятие по размещению туристов в действующих гостиницах, а потом уже можно ехать в восточный Город и просить денег на турбазу.

Сразу после Нового года вдвоем с сыном я опять поехал в Сочи, еще раз проверить всё и заодно, отогнать Петровичу грузопассажирский Соболь, чтоб было на чем встречать людей в аэропорту. Ехали мы в четыре руки без ночевки. Мы выехали из Москвы под вечер - пришлось подремонтировать машину и заехать кое-куда по делам. Останавливаться в Ростове утром не было смысла. Сыну-то хоть бы что, но мне уже возле Джубги стало нехорошо.

Мало того, что я отсидел себе всё, что мог на крайне неудобном пассажирском сидении, но еще и стала побаливать грудь. Болтанка из стороны в сторону на серпантине доконала меня окончательно. Мы остановились на смотровой площадке. Я не стал применять полумеры, вроде нитроглицерина, а сразу выпил граммов 150 из фляжки с коньяком. И тут же стало лучше и веселее. Внизу, под скалами синело море, воздух был свежим, но не холодным, солнышко пригревало, а ведь еще в Краснодаре было около двадцати градусов мороза. Жизнь наладилась.

Доехали мы нормально, выспались, занялись работой, но, как только пришлось пройти немного пешком, я снова почувствовал боль. У меня был повод не особенно расстраиваться, можно было свалить на акклиматизацию. В дьютифри, на Абхазской границе, я закупился относительно дешевым коньяком и дальше существовал на смеси коньяка с нитроглицерином - по отдельности они уже не действовали.

В поисках территории для турбазы я познакомился с разного рода земельными жуликами. Сначала были простые жулики-риэлтеры, потом потянулись бандиты, этих и жуликами назвать было тяжело, они были честнее всех. Главных жуликов порекомендовали чиновники администрации. Вот тут я понял, что не зря переквалифицировался в управдомы - моей прежней квалификации не стало хватать даже близко.

Выглядело это так:

Мы с Петровичем пили минералку в открытом кафе на улице и ждали назначенной встречи. Подъезжает черный Мерседес последней модели, из него выходит гламурная девушка в очень дорогой коротенькой шубке и развинченный молодой человек, полукавказской наружности с плотной щетиной на лице. Он ведет себя, как паж с правом голоса, подставляет стул даме. Та садится, не глядя, уверенная, что стул будет именно там, где опустится её аппетитная попка, небрежно бросает на стол телефон в золотом корпусе с камушками и тут же начинает разговор.

Разговор небрежный с полунамеками. Достаются документы, прекрасно оформленные со всеми необходимыми печатями и подписями. Потом, в администрации подлинность этих документов подтвердили, но я не мог не обратить внимание на то, что оформлены они слишком хорошо, ну так не бывает! Даже московские институты дают документацию гораздо небрежней, а здесь, хоть это и Сочи, но провинция, не может здесь быть таких аккуратненьких цветных рисуночков с хорошо читаемой каждой буковкой.

Так фальшивомонетчики иногда попадаются на слишком высоком качестве, гораздо лучше государственного.

На этом Мерседесе мы поехали в Красную Поляну, там нам показывали участки земли. Всё это выглядело очень красиво и солидно, но во всем была еле заметная, но явственная для меня фальшь. В машине молодые люди всё время трещали между собой, лишь иногда относясь к нам, но вся их словесная река явственно была нацелена на эпатаж богатых каплунов-нефтедобытчиков или других каких нуворишей. Каких только имен они не упоминали, с кем они только вчера или неделю назад не гуляли-веселились или имели деловые контакты. И чем больше лилось слов, тем меньше я им верил, хоть и подыгрывал периодически. Но почему администрация гарантирует их честность? Я так этого и не понял.

Приехав в Москву, я почти сразу съездил на Лубянку к Бойцу, своему старому другу.

Мы дружили с ним давным-давно, я его не упоминал напрямую в этих записках, потому что он действительно Боец - боец невидимого фронта. А раз уж не видимый, значит невидимый. Я ему помогал выжить в начале девяностых, когда он был просто майором, а когда он стал майором с приставкой - он мне помогал, но дело не в этом, гораздо чаще мы с ним встречаемся за столом или на рыбалке, чем по сколько-нибудь деловым причинам. Наши друзья - это наша судьба, и для меня лично душевные отношения были всегда выше материальных.

Боец в течение десяти минут объяснил мне, что это всё жульничество, потому что федеральный центр наложил табу на земельные сделки в этом месте, но даже он не смог объяснить, в чем это жульничество состоит и почему местная администрация готова оформить сделку. Умом Россию не понять.

Я уже забыл об этих жуликах, когда они меня нашли сами. Я им высказал своё «фи», но они нисколько не смутились, сказали, что всё это ерунда, не стоящая воспоминаний. Теперь я уже общался не со смазливой девочкой, а гораздо выше. Их главный мне чем-то напомнил Вора в законе, о котором я рассказывал раньше, только с кавказским акцентом.

Встречу они назначили в дорогом казино на Таганке. Теперь им нужно было купить старый профсоюзный пансионат то ли в Пятигорске, то ли в Кисловодске, не помню точно. И не помню, почему они решили, что я могу им помочь в этом, но я действительно мог. Мог организовать через Госдуму звоночек и договориться о встрече с профсоюзным Боссом. Мог напомнить ему о нашей с ним договоренности. Быть уверенным на сто процентов никогда нельзя, но попробовать сделать это, было вполне возможно. Тем более что за одну только резолюцию Босса на письме мне предложили три миллиона долларов.

Вы не поверите, но я думал примерно с неделю и отказался.

Как булгаковский управдом, я видел, что, не смотря на солидность предложения, во всем этом деле была какая-то вопиющая несолидность, непонятность и необъяснимость. Я видимо, безнадежно отстал от этой жизни, и решил окончательно прекратить остапствовать. Сослался на болезнь и категорически отказался.

 

11. Базар-вокзал

А болезнь уже сжимала горло. Я не мог уже даже гулять по дорожке вдоль деревни -через сто-двести шагов начинало болеть сердце. Я не собирался ничего предпринимать -будь, что будет. Смерти я сейчас не боюсь в результате определенных знаний, но и тогда не боялся нисколько. Эта небоязнь базировалась на простом логическом рассуждении:

Конец жизни закономерен и неизбежен, и за пределами жизни возможны лишь два варианта:

В первом варианте, после смерти есть жизнь - продолжение жизни в другом состоянии, о котором толкуют разные религии и верования. В этом случае бояться нечего просто по определению.

Во втором, материалистическом - смерть есть полное уничтожение сознания, а вместе с ним и памяти, сопутствующей ему. А память это самое главное. Если память не сохраняется, то и заботиться не о чем. Когда память прекратилась, то уже совершенно всё равно, сколько ты прожил и жил ли вообще. Результат один и тот же - ноль без палочки.

Я реально мог умереть в любой момент. Как я потом узнал, у меня начал закупоривать второй коронарный сосуд. Еще чуть-чуть и был бы третий инфаркт, и смерть.

Спас тогда меня от смерти Марк, тоже инфарктник со стажем. Он гостил у меня ближе к весне. Обозвал меня троглодитом и варваром, сказал, что нужно обращаться к врачам и, на следующий же день созвонился со своим врачом и назначил день, когда я должен был явиться на обследование.

На оформление документов ушло не меньше месяца. И наконец, теплым весенним солнечным днем жена сдала меня в больницу, зажатую между старыми домами кривого московского переулка. В больничных порядках есть своеобразное успокоение, меня только немного раздражал полный запрет на курение.

Сейчас есть замечательный, в принципе, метод лечения моей болезни. Суть его состоит в том, что по артериям вводят в сердце инструменты и чистят коронарные сосуды или вставляют туда расширители. Меня за два дня подготовили к операции. Всё было бы вообще замечательно, если б не медсестра-садистка. Я видно, совсем не в её вкусе или настроение у неё было соответствующее, но она сначала проколола мне обе вены и сказала, что не может взять крови (всего-то нужно было взять 10—15 граммов). Потом она проткнула в трех местах сосуды на внешней стороне кисти руки. Это было очень больно, но я сидел и улыбался, не желая доставить ей удовольствие. Даже жаловаться на неё не стал, хотя мог бы.

Но вот два раза ложиться на операционный стол я не хотел и решил вопрос так, чтобы операцию мне делал сам профессор, директор института.

До этого дня операции я видел только в кино и очень был удивлен, что в операционную мне пришлось идти пешком. Там меня раздели догола и оставили на операционном столе.

Стол был очень солидный и, видимо, не менее дорогой. Всё остальное вокруг - гораздо дешевле и проще, и чем-то неуловимо напоминало вокзал. За стеклянной перегородкой сидели два молодых врача и травили анекдоты. В этом операционном вокзале довольно громко играла фривольная музычка и разгуливали туда-сюда какие-то женщины в хирургических балахонах. На меня никто не обращал внимания.

От возрастающего озлобления я даже забыл о серьёзности момента. Я не знаю, что меня больше злило: дурацкая музыка, которая меня раздражает даже в кабаках, или полное ко мне невнимание. Когда пришел профессор, я тут же высказал своё отношение ко всему этому. Профессор цыкнул на всех сразу и меня тут же укрыли, намазали чем-то обезболивающим и операция началась. Музыку, правда, не выключили, профессор объяснил, что музыка нужна для поднятия настроения пациентов, при этом притопывал в такт этой попсятине.

Сначала в кровь влили какой-то подсвечивающий раствор, и я тут же согрелся и даже более того, вспотел. Потом профессор вставил мне в ногу длинный тросик и начал просовывать его в сторону сердца. Тут же прямо передо мной включился большой монитор, и я увидел это самое сердце, бьющимся на экране.

Первая часть операции длилась минут пятнадцать-двадцать. Профессор, очевидно, добрался туда, куда ему было нужно, поправил монитор так, чтобы хорошо видно было нам обоим и начал показывать мне последствия первого инфаркта и новые изменения в сосудах. Единственная радость состояла в том, что один из сосудов был совершенно цел и даже хорош.

Второй сосуд профессор взялся исправить, вставленным стентом. Именно этим был и хорош профессор - он мог принять решение прямо на месте. В течение минуты мы с ним решили тактические и финансовые вопросы. Я распорядился поставить мне американский стент - говорят они лучше. Прежде чем загрузить в меня эту штуку профессор показал мне её. Она была похожа на пружинку от очень маленькой авторучки. Неужели такая фитюлька может стоить три тысячи долларов?

Вторая часть операции длилась дольше и была гораздо болезненнее, но всё кончается, рано или поздно. После операции всё было уже, как в кино - меня увезли на тележке с колёсиками, не отключая от меня разных трубок и приборов. Солидно.

В реанимацию ко мне допустили сына. Он подошел и смотрел на меня странным испуганно-внимательным взглядом. По этому взгляду я понял, что солидность была даже несколько излишней. Я его еле расшевелил каким-то смешным разговором.

Остальное прошло без проблем, и через день-два я уже был на свободе. До машины, стоявшей в соседнем переулке, я дошел легко и без всяких болей.

На этом практически закончился четвертый тринадцатилетний цикл моей жизни. Следующий начался осенью этого же 2008 года, когда все мои взгляды на жизнь изменились, благодаря испытанному мной ВТП, путь к которому я числю отсюда, из больницы. Здесь я столкнулся с откровениями Кастанеды и не смог остановиться.

Мой опыт говорит о том, что с помощью чтения можно придти к ВТП, но без него, по одному чтению, в это поверить почти невозможно. Это нужно испытать самому. Это не так просто, но вполне реально. Зато потом можно воспарить над действительностью, вспомнить всю свою жизнь уже совсем в другом свете. И совсем в другом ракурсе предстанут перед вами необычные, необъяснимые до этого случаи из жизни, которые встречаются в жизни каждого человека без исключения.

Интересны они не столько сами по себе, сколько выводами, что из них можно сделать.

Казалось бы год от года необъяснимых явлений должно становиться всё больше. Ну, хотя бы потому, что эти годы ближе по времени и помнятся подробней. Ан, нет! В последнем тринадцатилетнем цикле я помню всего четыре случая. Перечислю их не по порядку, а по возрастанию значимости:

1. Появление непонятных линий на фотоснимках. На моей практике единственное в жизни. Я читал об этих явлениях, они не единичны, на самом деле, но никто пока не дал ответа, что же это такое. Из своего опыта я могу сделать вывод, что это явление сродни явлениям НЛО. Я сейчас иногда вижу эти энергетические всплески простым глазом, без фотоаппарата.

2. Очередной случай «резинового времени» на мотоцикле и мягкое приземление на поле характерно тем, что в этот раз оно было настолько явным, что отмахнуться от него уже стало не возможно. Это уже нужно объяснять, хотя бы самому себе.

3. Дэжавю с Волгой тоже не первое дэжавю в моей жизни, но настолько объемное и мощное, что тоже нельзя уже обойтись без объяснений и понимания, что же это такое?

4. Все эти события в сумме или же некие другие факторы привели к тому, что я, в конце концов, испытал на себе совсем уж непонятное и мало доступное человеческому разуму событие, называемое в интернете и литературе - ВТП (внетелесное переживание или путешествие). Я рассказывал об этом достаточно подробно, и возвращаться к этому еще раз не имеет смысла.

Мне кажется, теперь можно перейти уже к выводам, которые можно сделать из всех необычных явлений, испытанных мной в жизни.

 

12. Гуманоцентризм

Хорошо и удобно жить, не вникая в устройство этой жизни. Легче и приятней всех живется на этом свете дуракам и невеждам. Екклезиаст сказал что: «.во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь». /Ел.1 ст.18 Интересно, что в моем издании Библии это расположено на странице 666/.

Но, что поделаешь? К сожалению или к счастью, жажда познания заложена в нас изначально. Нам нужно всё время познавать жизнь, это так же необходимо нам, как есть, пить или дышать. Я уже говорил, что разработал для себя специальную теорию познания. В соответствии с этой теорией настоящее, серьёзное познание мира для человека возможно тремя способами одновременно: наукой, искусством и религией.

О науке я распространяться не буду, потому что большинство читателей и так согласятся, что наука - это способ познания. А я утверждаю, что искусство и религия тоже - не только способы, но и методы познания мира. Причем, настоящее знание о большинстве явлений этого мира возможны, только при исследовании их со всех трех сторон.

Вы не обращали внимания на то, что Христос в Новом завете на любой вопрос отвечает исключительно притчами? Почему? Да потому, что на сложные вопросы бытия невозможно ответить по-другому.

Потому, что с точки зрения науки можно исследовать только вещи простые и даже более того - искусственно упрощенные. Наука нам говорит, что если взять три палочки и прибавить к ним еще две, то вместе будет пять палочек. Казалось бы всё просто и правильно, но, если приглядеться повнимательней, даже здесь уже есть натяжка. В природе не бывает пяти одинаковых палочек, даже двух. Чтобы они стали одинаковыми, ученые вынуждены абстрагироваться от существующих различий. А если усложнить задачу и считать не палочки, а людей? В этом случае, можно сказать, что 5=5?

У нас есть две группы по пять человек, возникшие после сложения их друг с другом по два и три. Можно сказать огульно, что эти две группы равны между собой? А если они возьмут канат и будут перетягивать? ведь одна из групп победит! Тоже самое случится, если они начнут играть в интеллектуальные игры. Значит, в данном случае пять никак не равно пяти. Людей уже не так просто уравнять, как палочки. Когда мы начинаем манипулировать людьми, то очевидно появляется необходимость добавления ряда дополнительных сведений: пол, возраст, образование, национальность и т. д. и т. п.

Значит, наука бессильна просто взять и сложить вместе десять человек. Результаты явно не будут однозначными.

Но и это еще не всё. Ведь эти люди могут и не захотеть соединяться, а даже если захотят, то, всё равно, будет стоять вопрос об их взаимоотношениях. При удачных взаимоотношениях, по своей силе группа становится равна десяти человекам, а при неудачном - трём или даже двум.

Мне скажут, что всё это наивно, что наука уже дошла до таких степеней, что способна посчитать, что угодно, что арифметика сложит количество, социология учтет отношения внутри группы и так далее. Да, конечно, все науки налягут и получат какой-то результат, обоснуют его, получат за свою работу деньги. Но, что они будут делать, когда их результат измениться при начале дождя? Это очень просто - начался дождь, у людей испортилось настроение и все результаты оказались ошибочными. Виновата будет не наука, а дождь?

А кроме дождя, сколько еще неучтенных факторов? А сколько упрощений сделала каждая из участвовавших в расчете наук, ссылаясь на постулаты? В результате, точность расчетов падает в тысячи раз.

А вот Лев Толстой доказывает нам без всякой науки, что под Бородиным 50 000 русского войска примерно равнялись 100 000 французских и мы понимаем, что это действительно так. Доказывает он это методами искусства. Почитайте о Севастополе, о южноафриканских бурах, о капитане Бладе. Послушайте хорошую музыку, посмотрите живопись и вы поймёте, что искусство иногда может легко доказать то, что науке не под силу.

А в той области, в которой искусство может что-либо доказывать, оно, соответственно, является способом познания. Но от науки оно имеет главное принципиальное отличие -искусство предоставляет нам знания в аналоговом виде. Именно поэтому большинство людей предпочитают науку - люди привыкли общаться и получать знания в цифровом формате. Люди привыкли раскладывать мысли на отдельные слова, слова на звуки - это и есть дифференцированный или цифровой подход. Он громоздкий, неудобный, но зато привычный. А можно ведь знания интегрировать и получить аналоговую форму. Вы же знаете из школьной математики разницу между этими видами записи? Например, можно записать (y=sinx), это цифровой вид, а можно просто (~) - это аналоговый, вспомнили? Цифровую запись нужно расшифровывать постепенно, а аналоговая дает сразу полное представление о предмете.

Совершенно понятно, при этом, что наука и искусство работают абсолютно разными методами. И смешно бывает видеть как наука, скажем в искусствоведении, пытается «алгеброй гармонию поверить». Это заведомо невозможно. Но, в то же время, наука и искусство не возможны друг без друга. Парадокс!

Мне всё время очень не нравилось то, что большинство людей неправильно понимают слово «постулат», но в гораздо большей степени это относится к слову «религия». При этом слове большинству сразу представляется поп в рясе и с кадилом. Религия и церковь -это далеко не одно и то же. На мой взгляд, христианство лишь с большой натяжкой можно отнести к религии вообще (к этому вопросу мы еще вернёмся), а попы представляют тем более не религию. Они представляют «церковь» - организацию, созданную под определенные цели.

Религио - это восстановление связей в дословном переводе. Мы уже говорили о том, что в детстве у нас рвётся особая связь с Неведомым. Так вот, задача религии в том, чтобы эту связь восстановить. Согласитесь, что попы, размахивая кадилами, такой цели перед собой не ставят. А надо бы!

Если человек поставит перед собой такую цель, то не нужно и доказывать, что религия превращается в еще один, вполне равноправный с остальными способ познания мира. И нужно обязательно заметить, что этот способ тоже аналоговый.

Когда наука выступает против религии - это простое невежество, смешение понятий. Наука спорит не с религией, а с церковью, с военно-политической организацией, имеющей свои вполне материальные интересы. Наука таких интересов тоже не чужда, поэтому церковь отвечает ей полной взаимностью. Но этот спор вне гносеологического понятия о религии. Религия не имеет интересов она антиматериальна и безлична.

Чтобы двигаться дальше, настал момент определиться с тем, что же такое Неведомое и наоборот - Явное. Что такое жизнь вообще?

При кажущейся простоте вопроса, ничего простого тут и близко нет. Разные философы на протяжении видимого нам отрезка истории никак не могут сойтись в понятиях. Например, что или кого можно отнести к живым существам? То, что человек живое существо, все согласны, и никто не спорит, хорошо, а собака? Все соглашаются - да, и собака тоже, но вот христиане отказывают ей в наличии сознания, а буддисты нет. Уже пошли разногласия. Дерево живое? Да. А камень? Нет! Почему? Потому, говорят нам, что дерево растет, меняется со временем, а камень лежит себе, был камнем и останется.

Значит признак жизни в движении? А возьмём тогда грозовое облако, оно живое? Ну, как же нет? Оно растет, движется, извергает из себя молнии, оно даже рождается и умирает! Всё равно нет. Но почему? Кто доказал, что облако не имеет души? Ведь можно доказать, что что-то есть, имеется в наличии, но доказать, что чего-то нет, невозможно. Говорят - бога нет, а где его нет? Ты что, всё мироздание облазил? и убедился?

Так что, всё не так просто, как кажется. Многие на этих простых вопросах все зубы съели.

Не так давно изобретенная наука химия нам говорит, что жизнь - это свойство только органических соединений. А как насчет навоза, бумаги, пластика? они тоже органические, а жизни в них нет. И в тоже время мой личный опыт подсказывает мне, что много всего на этом свете имеет жизнь, не содержа в себе никакой химии ни органической, ни какой другой. Давайте же попробуем разобраться с этими вопросами с нетрадиционной точки зрения.

Давайте начнем действительно с самого простого. С главного постулата. Никуда без постулатов не денешься - нужно танцевать от печки, без этого цельной теории не построишь. Факты просто будут висеть в воздухе ни чем не связанные между собой. Нам не нужно точки опоры, мы не собираемся переворачивать мир. Нам нужна точка равноудаленная от всего остального мира, чтобы из неё можно было посмотреть, куда угодно и сколько-нибудь равнозначно оценить увиденное. Знаете такую точку?

Нынешние ученые и философы пляшут от материального мира, причем верующие и неверующие в равной степени. Для них мироздание есть материальная вселенная, состоящая из множества галактик, которые в свою очередь состоят из созвездий и т. д. Ну, хорошо. И откуда нам на неё смотреть? С Земли? Но Земля - это маленькая песчинка в этой вселенной, даже не самостоятельная, а подчиненная своей звездной системе. Я не понимаю, как с неё можно смотреть на вселенную. Как можно смотреть на что-либо с хаотично движущейся точки?

Нужно хоть как-то понимать своё место в космосе. У вселенной, пусть бесконечной по размерам, должен где-то быть центр, в котором произошел большой взрыв или в котором размещается Бог.

Где этот центр? И как далеко мы от этого центра? Непонятно.

А если не понятно, то где же печка? От чего плясать будем?

Нынешняя космическая теория придумана для удобства астрономических расчетов, а для изучения и познания мира, мне кажется, Птолемеева система была гораздо удобнее. А почему, собственно, мы должны жертвовать элементарным пониманием событий в пользу удобства астрономов? Сколько их на земле? По пальцам же можно пересчитать! Ну их в баню. Если Землю разместить в центре мира то все станет гораздо понятнее, согласитесь. Тем более что сделать это легко и просто. Из механики мы знаем, что в любой движущейся системе мы можем мысленно остановить любую точку, и вся система будет вращаться вокруг неё, только по другим, более сложным траекториям. Ну ладно Землю тяжело, давайте Солнце сделаем центром вселенной - это гораздо проще. Любой компромисс здесь приемлем, какая разница, в принципе?

Мы считаем вселенную бесконечной, а значит, конца нет в любую сторону? Тогда центром можно назначить любую точку вообще - в какую сторону ни кинь, всё равно одинаково бесконечно. Но должен же быть где-то естественный центр? Не может его не быть!

Мне лично очень нравится принцип прокладки дорожек во вновь разбитом парке, когда сначала не делают никаких дорожек вообще, а дают людям натоптать дорожки в траве, а потом, по натоптанному, делают стационарные дорожки. Эти дорожки самые удобные и правильные - никто уже по газонам ходить не будет. А почему нельзя так же подойти к определению центра мироздания? Почему мы должны под каждую вновь возникшую профессию менять центр вселенной? Давайте закрепим её где-нибудь так, чтобы больше не двигать.

У меня есть предложение. Давайте поместим центр вселенной в самую естественную для человека точку, туда, откуда мы все изучаем мир от рождения до смерти - на уровень наших глаз. Пусть каждый считает фокальную точку своего зрения центром мироздания! Это гораздо удобней, уверяю вас, к тому же для этого есть некоторые основания. Погрешностью от перемещения этой точки по земному шару и даже в ближайшем доступном нам космосе можно пренебречь - по сравнению с бесконечностью она бесконечно мала.

Я понимаю, что основания пока не видны. Ну, считайте это покамест милой шуткой. Но, во всяком случае, плясать в нашей логике нужно всё-таки от человека, а не от мифических центров космоса. Вы скажете, что от такой перемены угла зрения может поменяться всё мировоззрение. Да, может. Ну и пусть меняется.

Считайте взгляд с этой точки - философией гуманоцентризма.

Хотя в философию я не очень верю, потому что философии, как таковой не существует вообще. Философия это не наука, не искусство и не религия это нечто вроде огромной библии - это сборник личных мнений отдельных людей по тому или иному вопросу. Те, кто читал библию, пусть ответят мне, что общего между Пятикнижием Моисея, Экклезиастом и, к примеру, Апокалипсисом? Ничего! Точно так же ничего общего нет во взглядах на жизнь Платона, Канта или Ницше - это совершенно разные взгляды на жизнь.

Мне могут возразить, что, дескать, философия имеет общую методологию, предмет изучения и т. п. но это тоже неправда. Каждый автор, начиная философствовать, прежде всего, составляет свою собственную систему координат, определяется с постулатами и только тогда начинает развивать свою теорию.

Когда-то, очень давно, еще в школе, я узнал от учительницы по обществоведению, что Ленин ставил основной вопрос философии так: «Что первично, сознание или материя?» Потом он объявлял, что первое невозможно, потому что этого не может быть никогда и начал развивать исторический и диалектический - измы на основе мнений Гегеля и Фейербаха. К сожалению, у меня с детства образовалась привычка задумываться и ничего не принимать на веру. Но тогда у меня появилась лишь легкая тень сомнения, слишком велико было давление авторитета Самого. Отцом одного из моих однокашников был ажно генерал-лейтенант. Он тоже, как и все тогда руководители, постоянно штудировал труды Основоположника и говорил, что если его, во время штудирования, одолевают сомнения, значит читатель сам где-то не прав, а никак не Гений всех времен и народов. Его можно было понять.

Сомнения мои приобрели необратимую силу позже, когда я немного подробней изучил эту философию в институте. Какой же это к черту основной вопрос философии? Какая мне разница, как разбираются между собой материалисты с идеалистами? Мне надо знать, как жить и зачем! Мой незабвенный друг и сосед по квартире Котик поставил этот вопрос безапелляционно, коротко и точно, хотя и грубо: «А на хуя?» Он был китаистом, и употребление китайских слов в речи ему было свойственно, но если это перевести на русский язык, то получится следующее: «В чем смысл человеческой жизни?» Вот это главный и единственный вопрос философии. Из него вытекают другие, мелкие вопросы, например, гамлетовский: «Быть или не быть?»

Только имея для себя более или менее вразумительный ответ на Главный вопрос можно к чему-то стремиться, можно как-то оценивать свои поступки с точки зрения добра и зла, пытаться отличить правду от кривды.

Сказать, что никто из философов не ставил этого вопроса, будет некорректно, но постановку его Кантом или экзистенциалистами нельзя считать полной, также, как нельзя считать полной постановку вопроса о душе человеческой Фрейдом или Вернадским, поэтому и ждать ответа на него тоже не стоит. А можно ли на этот вопрос ответить вообще? В общем виде, скорей всего - нет. Но стремиться-то к этому надо! Хотя бы в частностях.

В этих коротких записках я не ставлю себе целью непременно ответить на главный вопрос. Но говорят, что правильная постановка вопроса уже содержит в себе половину ответа.

 

13. Что такое человек?

В соответствии с определенной нами исходной точкой установим сначала, что же такое человек.

Казалось бы, опять всё просто - вот же он, всё время под рукой и известен вдоль и поперек. А как быть с опытами ВТП? Хорошо бы я был одной такой уникальной личностью, кому это удалось, ан, нет. Погуглите в интернете, набрав в поисковой строке ВТП или что-то подобное, и вы убедитесь, что многие испытывали это и рассказывают о своих впечатлениях. Да что там интернет, покопайтесь как следует в своем жизненном пути, и вы наверняка вспомните как минимум один свой личный опыт, а может и больше.

А если учитывать опыты ВТП, то нужно будет обязательно признать для начала, что наше сознание прекрасно работает и без тела, а для того чтобы видеть не обязательно нужны глаза, а для того чтобы слышать - уши. И сразу возникает сомнение в функциях мозга. Если без тела и значит, без мозга человек сохраняет возможность мыслить, помнить всё и даже лучше, чем в теле, то зачем нужен мозг?

Мой личный опыт позволяет мне считать, что Человек, как объект познания, кажущийся нашему рассудку единым в своих движениях и побуждениях на самом деле состоит, как минимум, из трех составляющих:

Одна из составляющих человека - это физическое тело, к которому мы все привыкли, и которое долгое время считали единственным. На нем не стоит особенно задерживать внимание, оно каждому известно и достаточно изучено научными методами, (за исключением мозга).

С мозгом сложнее.

Человеческий (и вообще животный) мозг не является хранилищем памяти и производителем мысли. МОЗГ - ЭТО ТРАНСФОРМАТОР, преобразующий аналоговое мышление вечного «я» в цифровое мышление физического мира. Кроме того, мозг это еще и ограничитель способностей, но об этом, как-нибудь потом.

Мы сейчас подошли к скользкой теме, для многих людей уже испачканной предубеждениями. Масса всяческих мнимых экстрасенсов, колдунов и религиозных мистиков настолько опошлили эту тему, что даже у меня, например, выработалось стойкое отвращение к предмету. Но прошу понять меня правильно: в том, что я вам сейчас рассказываю, нет и доли мистики - это только личный опыт и попытка обработать его с помощью простой логики.

Вторая составляющая - энергетическое тело. Его можно называть и иначе, термин астральное слишком отдает эзотерикой, поэтому многие стесняются его, а мне, правда, ничего, нормально. По-моему, Блаватская называла его тонким телом, но это уж мне совсем не нравится, как представишь себе, что в толстом теле есть еще и тонкое, становится смешно. Давайте лучше называть его нейтрально, энергетическим.

При определенных условиях энергетическое тело отделяется от физического и действует как бы самостоятельно, но, может быть, оно, так же, как и привычное нам физическое тело к мысли, памяти и вообще сознанию никакого отношения не имеет? Это тело всего лишь дубль физического тела и после физической смерти не сразу, но изменяется и даже может прекратить свое существование.

Вы сами можете убедиться в существовании своего энергетического тела путем несложного упражнения.

Перед тем как отойти ко сну, лягте в своей постели на спину и расслабьтесь. Ноги должны быть расположены прямо, но желательно не соприкасаясь. Главное - положение головы. Голову нужно расположить на подушке так, чтобы свободно расслабились мышцы лица, особенно около рта и глаз. Для этого голова должна быть чуть откинута назад или наоборот, наклонена вперед так, чтобы подбородок уперся в грудь. Рот лучше оставить немного приоткрытым, но продолжать дышать через нос. Руки нужно сложить на груди к солнечному сплетению, но между кончиками пальцев рук надо оставить небольшое расстояние - в несколько сантиметров.

Привычные к этому люди расслабляются мгновенно, при неопытности лучше расслабить каждый член отдельно - по отдельности в каждой руке и ноге почувствовать тяжесть и пульсацию крови, почувствовать тепло, приносимое кровью. Уже в процессе расслабления желательно ни о чем не думать, но, если ваш внутренний собеседник замолкать не желает, бог с ним, пусть болтает, но не на бурные темы, а о чем-нибудь спокойном. Можете заглушить его счетом.

Когда вы закроете глаза, рассматривайте образовавшуюся черноту. Довольно быстро вы убедитесь, что это не чернота вовсе - кое-где мелькают цветные пятна, а из черноты составляются некие объемные фигуры. Некоторые люди вдруг начинают видеть нечто, похожее на звездное небо, только звезды другого цвета - желто-оранжевые. Если вы это увидите, постарайтесь двинуться навстречу этим звездам. Эффект может оказаться потрясающим. Но я отвлекся.

В момент между бодрствованием и сном вы почувствуете ваши руки сведенными вместе. Либо одна рука будет лежать на другой, либо одной рукой будете держаться за палец другой руки, либо просто пальцы соприкоснутся. В первый раз вы тут же очнетесь от сильного удивления и тут же убедитесь, что ваши физические руки как лежали на некотором расстоянии друг от друга, так и лежат - соприкасались пальцы энергетического тела. Всё, собственно, эксперимент закончен, можете спокойно засыпать.

Не поленитесь, займитесь этим упражнением. Даже если ваши энергетические руки не захотят отделяться от физических, то, во всяком случае, вы научитесь легко и быстро засыпать.

Третья составляющая, на самом деле первая и самая главная - это душа. Я употребил этот термин, как самый простой, хотя христиане понимают под ним несколько иное. Но путаница здесь неизбежна, потому что точного термина и определения ни на одном человеческом языке не подберешь. Дон Хуан в книгах Кастанеды называет это то Духом, то Точкой сборки. Некоторые называют это безлично - сущность. У Монро присутствуют термины Вихрь и Ядро. Зрительно это действительно напоминает маленькое ядро или большую светящуюся точку.

Этих точек вокруг нас бесчисленно много. Цвет разный: от темно-оранжевого, почти красного до ослепительно белого. За ними не надо летать на небеса, они здесь и сейчас. Очень многие видят эти точки, просто закрывая глаза, но не обращают на них внимания, не зная, что это такое на самом деле. Иногда они проявляются на фотографиях, цветными завитушками, их принимают за дефекты пленки, а напрасно.

Одна из таких точек соединяется с человеческим зародышем в утробе матери и делает вновь родившегося человека одухотворенным, а с физической смертью уходит куда-то. Именно она дает нам мысль, память и чувства. Она дает нам интуицию, связывая на короткое время со всем остальным одухотворенным миром. Это ДУША наша, лучше слова не подберешь и ни к чему мучиться, отыскивая другие слова.

Мне очень хотелось бы, чтобы эта схема исчерпывала все сложности связанные с понятием о человеке. Но дело обстоит гораздо сложнее и непонятней.

//__ * * * __//

Давайте пойдем дальше от известного и вроде бы понятного, от собственных ощущений, которые большинство людей считают абсолютной и единственной правдой.

С помощью рук, ног и других органов нашего физического тела мы постоянно производим какие-то действия. Для того чтобы эти действия производить, мы должны принимать решения и отдавать внутренние команды на исполнение этих решений. Часть из этих действий мы производим, что называется, механически, то есть, не проговаривая команду. К примеру, мы едим суп и думаем о том, что видим в телевизоре. Ложка направляется в рот механически, так же бездумно челюсти пережевывают пищу, а наши мысли совсем о другом, но вдруг - звонок в дверь. Теперь мы уже даем себе словесную команду: надо встать и открыть дверь. И что? мы сразу встаем и идем открывать? Нет. У нас в голове успевает пройти целая дискуссия: а кто это? какого хрена! пожрать не дадут! а может не открывать? нет надо открыть - вставай и иди! Дальше опять идет бездумное переставление ног, механическое движение руками для поворота ручки замка и т. д.

А теперь, на этом простом примере попробуем разобраться, кто давал команды, кто их исполнял и с кем мы спорили, черт побери!

Я уже не смогу вспомнить, кто производил тогда эксперимент - смотрел я его в телевизионной научной передаче еще до желтого поветрия, поэтому можно верить в достоверность. Там ребята снимали энцефалограммы в аналогичных ситуациях (а может, более сложные показания приборов). Выглядело это так: человеку дают простую команду - поднять руку. Прибор фиксирует три вспышки активности, условно: низкая, высокая, опять низкая - рука поднимается. Очень умные, интересные ученые ребята проводили эксперимент (больше я о них не слышал). Ребята делают вывод: сначала сознание принимает команду, передает её подсознанию, подсознание выдает приказ. И отмечают особо, что подсознание всегда быстрее.

Иными словами наука признает наличие двух центров управления в человеке, только мне кажется, нужно вместо сознание-подсознание говорить разум-сознание, это будет правильнее. Что происходит на самом деле? Первая низкая вспышка - прием цифровой команды. Высокая вспышка - отдача аналоговой команды. Низкая вспышка - отдача цифровой команды на поднятие руки. Разум мыслит в цифровом формате, а сознание - в аналоговом.

Что получается? Внутри нас сидит кто-то, обладающий очень быстрым аналоговым мышлением и вмешивается в нашу жизнь, отдавая команды, обязательные к исполнению. А почему обязательные? Возьмем да и пошлем его куда подальше.

А вот это не получится. И знаете почему? Потому, что мы воспринимаем эти команды, как свои собственные! а себя любимого мы ослушаться не можем.

Всю свою жизнь, по крайней мере, бодрствуя, мы ведем постоянный внутренний диалог. Мы болтаем, не умолкая. На любые темы. Мы спорим сами с собой, обсуждаем случившиеся уже и планируемые события. Особое удовольствие нам доставляет помусолить недавние дела, чем-то не удовлетворившие нас: «Вот он мне как сказал, а? А я ему ответил. не правильно ответил - нужно было сказать вот так! Вот бы он завертелся-то! Он бы мне на это. а я ему!.» ну и так далее.

Садимся писать что-нибудь - параллельно болтаем. Нужно поговорить с кем-то -сначала поговорим внутри себя.

И ведь именно этот процесс мы отождествляем с мышлением. Самое интересное, что так оно и есть. Это и есть наше мышление на выходе. Цифровое мышление.

А теперь давайте зададимся естественным вопросом: а с кем, собственно, мы всё время беседуем?

Разговаривать со своим аналитическим центром мы не можем, мы говорим цифрой, а он странными образами, на столь разных языках говорить невозможно. А мозги для чего?

Для чего нужен переводчик и трансформатор?

Если я вас хоть немного заинтриговал вопросом, то настал момент раскрыть одну тайну: когда человек находится в состоянии ВТП, внутренний диалог отсутствует напрочь! Я не с первого раза это заметил, чувствовал странную тишину, а понял, что она означает не сразу. Там нет внутренней болтовни, а что это значит? Значит, что второй и третьей составляющей человека (по нашему каталогу) беседовать между собой ни к чему. Значит, главный собеседник остался спать в постели, пока его компаньоны гуляют по другим мирам. Эти двое обходятся образным мышлением и прекрасно понимают друг друга без слов. Слова нужны первому, физическому и только ему.

Раскрыть подлинный механизм внутреннего диалога я не могу, потому что не знаю наверняка, но примерно можно догадаться:

Физические органы чувств - глаза, уши воспринимают сигнал, практически одновременно в мозгу (будем считать, что в нём) возникает потребность принять решение. В случае простой механической реакции этого может быть достаточно и аналитический центр промолчит, но если решение, хоть чуть не стандартное, аналитик тут же дает подсказку. Подсказка, пришедшая в аналоговом виде, преобразуется в мозгу в цифровую команду и эта команда выполняется.

Чья была команда? Мы же с вами не слышали команды аналитика, по крайней мере, не поняли. Мы выполнили команду мозга, то есть свою команду! Аналитик остался за кадром!

Понятно? Мы выполняем только СВОИ команды, хотя это совсем не так.

Благодаря этому механизму, нам всегда кажется, что мы сами по себе и разговариваем сами с собой.

Но это самый простой случай. Чтобы идти дальше, давайте назовем персонажи покороче и поудобней. Физическое тело - физик; Душа - аналитик; энергетическое тело -посредник.

В более сложном случае решение аналитика чем-то не устроило физика, он говорит: нет, надо сделать по-другому. Главная незадача состоит в том, что это решение физика не совпадает с реалиями матрицы. А мы с вами уже выяснили (см. гл. 1 ч. 1), что все события в физическом мире запрограммированы, причем жестко, до милидвижения, до тончайшей интонации в произнесении слов. Что делать? Возникает диалог между физиком и аналитиком, который самим физиком воспринимается как диалог внутренний, потому, что слышит он только себя. Это похоже на броски мячика в зеркало. Мячик отскакивает от нашего же изображения.

Наконец физик принял правильное решение и выполнил его. Промежуточный хеппи-энд.

Почему аналитик вмешивается в процесс? Потому, что он видит матрицу, он совершенно точно знает, что именно нужно делать в тот или иной момент, чтобы не нарушилась гармония этого физического мира. Потому, что любое несовпадение в действиях отдельных элементов физического мира приведет к разрушению всей системы, всей матрицы, а этого допустить никак нельзя.

А что будет, если физик и после диалога не захочет делать того, что нужно? Взбунтуется? А на этот случай есть посредник.

У вас никогда не было такого, что вы идете на деловое свидание, например, и по пути проигрываете в голове все аргументы свои и оппонента, придумываете хитрые ходы, приходите и. начинаете говорить что-то совершенно другое. Вы удивляетесь сами себе, но ничего не можете поделать - вас несет в какую-то другую сторону. И результат оказывается совершенно неожиданным. Не бывало такого?

В те поры, когда я имел активный бизнес, у меня было много ссор с женой. Дома я бывал редко, приходил домой ночью пьяный, а рано утром опять уезжал на работу.

Деньги только выдавал регулярно, да и то, не знаю, насколько это соответствовало её потребностям. Ангелица взбесится от такого мужа. Я понимал, что во многом не прав именно я, ив свободные минуты на работе проговаривал возможные варианты любовного развития событий, и готовил нужные ласковые слова, даже дела. Но дома я вдруг начинал говорить опять какую-то чушь и реально чувствовал, что меня что-то неведомое во мне тащит к очередному скандалу и ничего не мог сделать, чтобы это остановить.

Так вот, в случае, когда физик выходит за рамки необходимого, в дело вступает посредник. Он совершенно спокойно может всё сделать за нас, даже не спрашивая разрешения. Может сказать что угодно, ударить кого-нибудь и даже убить. Нам остается только удивляться и сетовать: «Как же я мог это сделать?» А никак. Как говорится, надо, Федя. Надо!

Не нужно ругать за это посредника, ведь тем же способом он может нас и спасти в самых, казалось бы, безысходных случаях. Он может делать настоящие чудеса. Для него не существует пространства и времени и, соответственно, плевал он на физические законы. Я же рассказывал. как он «выпрыгнул» меня с мотоцикла и мягко приземлил в поле, и несколько раз еще делал нечто подобное.

Так что же такое человек?

Человек при жизни в физическом мире представляет собой неразрывное триединство физического тела, энергетического тела и души.

 

14. Явь и Навь

Представьте себе, что вы едете поездом из Москвы во Владивосток. Обычное дело, житейское. Сейчас, правда, билеты кусаются, но раньше вообще запросто было. Я же рассказывал, как мои армейские друзья, в своё удовольствие, приехали туда, посмотрели на океан и вернулись обратно тем же поездом.

Две недели они провели в поезде. Две недели ехали по проложенным рельсам ни шагу вправо, ни шагу влево. Почти полное ограничение свободы. Но друзья-то мои выбрали это для себя в качестве отдыха! То есть, им от этого было хорошо. Их это нисколько не смущало. Почему такое положение никого не угнетает, и почему я, узнав об ограничении свободы в физическом мире, чуть было не покончил жизнь самоубийством? Если у меня хватило способностей донести до вас всю безысходность и несвободу нашего положения в этом мире, то читая об этом, вы тоже должны были почувствовать себя неуютно.

А происходит это потому, что мы превратно отождествляем себя полностью лишь с физическим телом. Если это так, то действительно, хоть ложись и помирай. Физическое тело рождается и умирает в физическом мире. Все его телодвижения запрограммированы. Строго говоря - это кукла, марионетка на ниточках.

Если вы сейчас читаете эти правдивые строки, то вы не могли их не прочитать - это ваша судьба. А моя судьба была написать всё это и опубликовать. Вы не могли не получить этой информации, хотя в цифровом формате она, строго говоря, сильно приподзакрыта для человечества. Почему я подчеркиваю цифровой формат? Потому, что в аналоговом виде, вы всё это прекрасно знаете сами. Потому, что в вас, как и во мне, как и в любом человеке сидит аналитик, который совершенно точно знает всё прошлое, настоящее и будущее. Потому, что ваше тело дублирует ваш ангел хранитель - посредник между мирами, который тоже в курсе всех вопросов. Огромные возможности, в принципе.

И как мы пользуемся своими огромными возможностями?

Мы ходим, задрав нос, и считаем себя царями природы, венцом творения. Считаем себя вправе судить всех и вся. Видим какие-то возможности изменить этот мир. Не смешно?

Пока нет, смешно становится, когда человек, вдруг почувствовав себя плохо или, хуже того, получив диагноз с какой-то страшной болезнью, начинает хныкать и уверять себя и всех остальных, что вместе с ним умирает весь мир. Опять не смешно?

Но тогда наверняка смешно то, что и то, и другое делается одновременно. Уж или одно, или другое.

Немного раньше мы представили себя в поезде Москва-Владивосток. Да, мы едем по рельсам, проложенным здесь бог знает когда, и не можем с этого пути свернуть, но кто нам мешает смотреть в окно? размышлять о том, что мы видим? общаться с друзьями и играть с ними в преферанс?

Да, наша жизнь игра. Поэтому нужно как следует изучить её правила и получать от этой игры удовольствие.

Попробуйте по моему примеру исследовать свою минувшую жизнь, и вы увидите, что

она смотрится в ретроспективе очень интересной, во всяком случае, вполне занимательной. Есть, что вспомнить, хотя в процессе она казалась трудной и утомительной. Поверьте мне, трудности возникают и даже разрастаются до катастрофических масштабов из-за того, что мы лезем не в своё дело - мы пытаемся вмешиваться в эту жизнь, переделывать её под себя, всенепременно исполнять свои желания. Суета сует.

Смотрите на жизнь из окна вагона, и всё будет хорошо не только в прошлом, ной в настоящем, и в будущем.

/ -- * * * -- /

Давайте взглянем на этот мир вместе. Надеюсь, теперь вы согласны, что единственная точка, из которой можно смотреть на мир находится в фокальной плоскости наших глаз. Я думаю, теперь вы согласитесь, что философия гуманоцентризма имеет право на существование. Если всё еще нет, то давайте выясним еще раз, кто смотрит на мир.

Мы имеем два если не полярных, то очень различных взгляда. Взгляд физика оставим в покое, нам сейчас интересен аналитик.

Кто это такой, вообще? Шпион? Враг, забравшийся к нам в тыл? Надсмотрщик, погоняющий нас кнутом? Или друг, помогающий нам жить?

Кстати, по мнению толтеков, внутри у нас сидит именно враг, один из тех врагов, что оккупировали наш мир и поедают нашу энергию. Кастанеда в последней своей книге, правда, немного отошел от этой позиции, но совсем немного.

В «Понедельнике», который начинается в субботу есть замечательный персонаж А-Янус и У-Янус Полуэктович, вроде бы двое, а на самом деле один человек. Точно так же дело обстоит и в нашем случае. Аналитик, посредник и физик, вроде бы трое, а на самом деле, один человек. Всё это - «Я». Одна и та же личность! У нас общая жизнь (в пределах физического мира), у нас общая память.

Но всё же меня трое и значит, кто-то из меня должен быть главным. Кто же? Не трудно догадаться, конечно, аналитик. Он живет вечно, он мыслит быстрее, он смотрит во все стороны одновременно и слышит даже не слышимое ухом. В какой-то момент он, соединяясь с материей, создает то, что называется «Я» в физическом мире. После смерти физика именно в нем остается память мыслей и чувств прожитой жизни. Он втягивает в себя и физика и посредника, а если будет суждена реинкарнация, выпустит их опять.

В нем вся моя память поколений и надежда на будущее. Так кто он? Он и есть истинное и вечное «Я».

Может ли аналитик быть врагом физика? Это исключено. Это всё равно, что ты сам станешь врагом своей левой ноги или правой руки.

Еще раз спрошу, кто он? Судя по всему он часть Неведомого. Того самого Неведомого, где большинство людей мысленно помещают Бога. И смотрит на мир он как раз оттуда. С некоторой натяжкой можно сказать, что Бог, если он есть, смотрит на мир глазами наших аналитиков, то есть нашими глазами. Так где находится центр мира? Еще раз повторюсь -в фокальной точке наших глаз, там, откуда Бог наблюдает за этим миром.

Всё что я буду говорить дальше, считайте частичками философии гуманоцентризма.

Надеюсь, что со взглядом мы определились окончательно. Так что мы отсюда видим? Бог и аналитик видят всё в его истинном виде, включая матрицу с настоящим и будущим. Но мы пока не боги и видим мир глазами физика. А физик видит только часть мира, ту,

которая разрешена ему для осмотра, чуть раньше я это назвал - «Явная» часть мира. Всё остальное для него остается «Неведомым».

Когда-то, на границе тысячелетий, когда я вдруг опять занялся литературой, собирал материал для исторического романа. Действие там развивалось в четвертом веке до н.э. на территории России. О том времени нет почти ничего достоверно известного. Я перелопатил массу книг, но материала, как такового набрал очень мало. Почему я вспомнил об этом сейчас? Потому что в русском язычестве для определения Явного и Неведомого употреблялись очень удобные слова Явь и Навь, которые я тогда узнал. Мне тогда очень понравились эти термины Явь-Навь, Правда-Кривда.

Прошло уже много времени с тех пор, я забросил свои романы, и подзабылось всё, тем более, что Кастанеда, книгами которого я увлекся позже, употребляет для этих понятий толтекские термины Тонналь-Нагваль.

Самое интересное, что наши и индейские понятия почти соответствуют восточным понятиям Ян-Инь. Однако русские слова мне кажутся понятней да и приятней на слух. Поэтому дальше я буду называть Явное - Явью, а Неведомое - Навью.

Итак, начнем с первого понятия. Определимся с тем, что такое Явь (Ян, Тонналь).

Это понятие включает в себя не только то, что мы считаем объективно существующим, т. е. Землю со всеми её обитателями и Космос со всеми галактиками и черными дырами, но и всё, что человек может узнать о мире вообще. Всё, что можно выразить цифровыми символами всех человеческих языков, самые смелые фантазии и научные экстраполяции, теории о происхождении вселенной и представления о богах, движение элементарных частиц и устройство космических тел.

А Навь (Инь, Нагваль, Дао) - это то, что никогда, ни под каким видом не будет известно физическому человеку.

Казалось бы, не будет известно и не надо. Однако опять всё не так просто. Эта самая Навь постоянно имеет влияние на нас. Кто-то ведь создал этот мир и управляет им постоянно, иначе не было бы стопроцентной предопределенности, в которой, смею надеяться, мы с вами уже согласились.

Кто создал? С какой целью? Существует же какой-то механизм регулирования всего этого? - это Навь. Боюсь, никогда мы этого не узнаем. Во всяком случае, мой личный опыт об этом молчит.

В литературе я знаю единственное объяснение этого вопроса, которое кажется мне вполне логичным и не исключено, что близким к истине. Роберт Монро во второй своей книге, ссылаясь на то, что это знание он получил в виде аналогового посыла во время ВТП, говорит о том, что наш материальный мир был создан для обеспечения других миров особым видом психической энергии.

По его сведениям получается, что все живые существа на Земле, испытывая сильные переживания, такие как страх, любовь, ненависть и другие, выделяют то или иное количество особой психической энергии. Эта энергия собирается здесь и уходит куда-то по назначению.

Почему я говорю, что это вполне логично? потому что такой подход безусловно объясняет все страдания нашей земной жизни и подтверждается словами Будды о том, что человек приходит в эту жизнь, чтобы страдать.

В этом случае, нечего сетовать на придуманного нами всемилостивого бога и ждать от него всяческих поблажек. Глупости всё это.

Остается вопрос, а что нашу Душу насильно заставляют ввергаться в ад земной жизни?

Я думаю, что нет. И могу привести аналогичный пример из обыденной жизни. Для чего мы ходим в театр, читаем книги, смотрим фильмы? Мы хотим получить острые ощущения, хотим сострадать героям, придуманным авторами! Почему бы не захотеть того же самого Душе?

Представьте себе христианский рай - это же скука смертная, а тут представляется возможность развлечься. Выбрал себе подходящую судьбу и нырнул в материальную жизнь. Это ж здорово!

Никаких подтверждений этому нет. Навь есть Навь. Но, в конце концов, ведь одна из главных наших составляющих, Душа - это тоже Навь. Вот о ней мы, наверное, узнаем обязательно, но, как говорится, не в этой жизни.

 

15. Гипотезы и постулаты

Если позволит Судьба, я, может быть, остановлюсь на этих вопросах гораздо подробней. Привлеку в соавторы кого-нибудь из своих друзей, профессиональных философов, напишем с ними книжку под названием «Основы теории гуманоцентризма», где разберём всё по косточкам. А может быть, закончу свои романы и отвечу на эти вопросы методами искусства.

А сейчас, с вашего позволения, я коснусь до всего лишь слегка. В этой книге моя цель состоит только в том, чтобы обозначить проблемы, поставить вопросы, а не дать на них исчерпывающих ответов.

Вернёмся опять к Яви. Бог с ней с Навью, не знаем и не знаем. Но Явью-то мы владеем, здесь-то мы в курсе всех вопросов! Белых пятен почти не осталось!

Извините, но я еще раз процитирую Толстого из той же книги:

«Только в наше самоуверенное время популяризации знаний, благодаря сильнейшему орудию невежества - распространению книгопечатания, вопрос о свободе воли сведен на такую почву, на которой и не может быть самого вопроса. В наше время большинство так называемых передовых людей, то есть толпа невежд, приняла работы естествоиспытателей, занимающихся одной стороной вопроса, за разрешение всего вопроса».

Книгопечатание он считал орудием невежества? он еще не знал, что такое интернет!

«Естествоиспытатели и их поклонники, думающие разрешать вопрос этот, подобны штукатурам, которых бы приставили заштукатурить одну сторону стены церкви и которые, пользуясь отсутствием главного распорядителя работ, в порыве усердия замазывали бы своею штукатуркой и окна, и образа, и леса, и неутвержденные еще стены и радовались бы на то, как, с их штукатурной точки зрения, все выходит ровно и гладко».

Лев Николаевич говорит здесь только об одном вопросе, но точно также обстоит дело и со всеми остальными вопросами.

Я не страдаю манией величия. Раньше я уже говорил, что волею судьбы напрочь лишен чувства зависти, а без зависти невозможны ни мания величия, ни даже обострение чувства собственной важности. Это не моё. Чисто в целях поиска истины говорю, что в моей философии гуманоцентризма есть только один постулат - направление взгляда, а в доминирующих ныне теориях, постулатов сотни и даже тысячи. И все они искажают ясность вопросов и точность результатов. Я далек от того, чтобы ругать эти теории - они заложены в матрице, значит положено внимать этим теориям. Но у меня складывается такое впечатление, что маятник истории начал движение в обратную сторону и теории пора пересматривать.

Давайте рассмотрим несколько основных постулатов, на которых держится современная наука и религия, во всяком случае, европейские:

1. «Материальный мир есть объективная реальность и всё, что может быть здесь, является производным от него. Даже если есть Бог, то он создал этот мир, дал ему законы и отошел в сторону. Теперь этот мир развивается по этим законам: физическим, дарвиновским и закону случайных чисел».

Ну, и что сказать по этому поводу? Сказать, что это не соответствует действительности - просто ничего не сказать. А именно на этом базируются все науки и религии. И что в результате? В результате мы знаем об этом мире, что мы обозначили как Явь, процентов пять-шесть не больше, от общего объема. На самом деле, это имеет совсем небольшое значение - на пять процентов или на пятьдесят мы его знаем, потому что есть серьёзные основания полагать, что материальный мир, это всего лишь иллюзорная надстройка на матрице. Что такое наши знания - всего лишь правила игры.

2. «Законы физики универсальны и незыблемы. Если что-нибудь в этом мире им не соответствует, то этого не может быть. Самое незыблемое на свете - это время. Вселенная развивается поступательно и равномерно по прямой численной оси времени, по пути исполняя закон причин и следствий».

Я уже говорил раньше о локальном нарушении физических главных законов, об условности пространства и времени, и повторяться не хочу. Законы физики локальны, они хороши лишь на бытовом уровне, а для рассуждений об устройстве мира непригодны.

Если у кого-то сложилось мнение, что автор этой книги нигилист и предлагает похерить все науки вместе с религиями, то он ошибается. Автор всего лишь пытается логически исследовать имевшие место быть случаи, от которых нельзя отмахнуться. Он наоборот, предлагает заняться изучением законов природы, но более серьёзно и всесторонне.

Применяемые ныне знания и законы хороши только для совершенствования техники и не имеют всеобщего значения, даже такие, как законы Ньютона и Сохранения чего-то там. Формула тяготения не пригодна для определения масс космических тел.

Время линейно только в быту. В более сложных случаях оно теряет линейность или исчезает совсем.

3. «Человек в этом мире рождается случайно и так же случайно может умереть в любой момент. При этом он венец творения и царь природы. После смерти он либо исчезает и превращается в грязь или живет вечно, награжденный или наказанный за поступки совершенные в жизни».

Так ведь ставится вопрос устоявшимся общественным мнением? Но вот это уже совсем не хочется комментировать, во всяком случае мне, потому что я знаю, что это совсем не так. Давайте лучше я прокомментирую вопросы, поставленные Толстым в Эпилоге к Войне и миру, откуда я здесь уже неоднократно цитировал отрывками.

Эти вопросы как раз затрагивают то, о чем я сказал в третьем пункте. Всего там четыре вопроса. Первые два лучше рассматривать одновременно.

Толстой:

«Человек есть творение всемогущего, всеблагого и всеведущего Бога. Что же такое есть грех, понятие о котором вытекает из сознания свободы человека? вот вопрос богословия.

Действия людей подлежат общим, неизменным законам, выражаемым статистикой. В чем же состоит ответственность человека перед обществом, понятие о которой вытекает из сознания свободы? вот вопрос права».

Оба вопроса касаются ответственности человека за свои поступки. Только во втором случае при жизни, а в первом после смерти.

Умнейший Лев Николаевич после длиннейших рассуждений пришел-таки к единственно возможному с точки зрения логики ответу на вопрос о соотношении свободы и необходимости, который сам себе и поставил. Он говорит, что разум (свойство физического тела у нас) полностью подлежит законам необходимости, а свобода есть свойство сознания (Души) и принадлежит только ей. Всё, вроде бы, что еще надо? дальше он должен был придти к тем же выводам, что и мы сейчас, но он оставил свои вопросы открытыми и ушел в сторону. Почему?

Я думаю, он не посмел войти в противоречие с догматами церкви, как я школьником не смог усомниться в неправоте философии самого Ленина.

По второму вопросу, мне кажется, и комментировать нечего - как участник игры по имени Жизнь, человек обязан соблюдать её правила, главным из которых нужно считать максиму: Не делай того, что не хотел бы получить сам. Если играя в карты, не доберёшь взяток - получишь в гору и штраф по вистам, если не соблюдаешь правил игры в жизнь -так же получай наказание. Шакьямуни сказал, что человек рожден для мучений. Ну что ж, каждый мучается по-своему.

Единственное, что я мог бы сюда добавить: если б это зависело от меня, я бы сделал наказания, как можно более мягкими, учитывая полную несвободу, но, к сожалению, это от меня не зависит.

Первый вопрос гораздо интересней.

Что такое «грех»?

На представлении о грехе держится всё здание идеологии христианства. Не на самом грехе, конечно, а на представлении о спасении от греха. Существует длиннейший список грехов от первородного греха Адама и Евы до грехов против самого себя. По уверениям церкви от своих грехов еще при жизни нужно непременно спастись, иначе. «Воздаяние за грехи происходит как при жизни, так и после смерти человека и по делам его человек попадает либо в рай, либо в ад».

Разберемся в реальном положении дел.

Можно ли считать грехом то, что совершено по принуждению? Физическое тело человека (и его разум) действует в Яви, направляемое Душой, и, в связи с этим, совершенно не самостоятельно. Поэтому, если внутри Яви, подчиняясь правилам игры, оно может иметь мнимые наказания или поощрения, то по результатам жизни оно их иметь никак не может: во-первых, не за что; во-вторых, само физическое тело остается гнить в Яви и в дальнейших разборках не участвует.

А Душа? Душа в Яви обеспечивает выполнение физическим телом требований матрицы, кроме того она наблюдает за жизнью и, наверное, имеет свои оценки и рассуждения по этому поводу, но они остаются за кадром, в Нави, и влияния на эту жизнь не оказывают. Душа, следовательно, тоже никакой ответственности по результатам жизни нести не может.

Значит, обе главные составляющие человека ни в чем не виноваты.

Вся ответственность за происходящее в Яви очевидно лежит на том, кто создал матрицу, то есть на боге, в понимании человечества.

Какой же может быть суд? кого над кем?

Вот и получается, что сама постановка церковью вопроса о наказании за грехи является воплощением одного из самых страшных смертных грехов - ГОРДЫНИ.

Церковь сама грешна изначально по своему же определению, потому что только безмерная гордыня может предположить, что человек может вмешаться в дела бога и чем-то так насолить ему, что придется богу этого человека наказывать за это, причем не пожизненным, а вечным заключением. Тем более что это и не наказание, а месть -наказание имеет целью перевоспитание, а какое же это перевоспитание, когда из ада обратно не выпускают?

Остальные догматы церкви я предоставляю читателю разрушить самому - они легко развалятся, как звенья рвущейся цепочки.

Хотите, например порассуждать о молитвах? Люди любят молиться, даже не очень верующие частенько просят бога облегчить им жизнь: господи, сделай, чтобы у меня было денег побольше. чтобы я завтра экзамен сдал. чтобы не было у меня этой болезни и тому подобное. Да не может он! Для этого ему придется изменить матрицу, а малейшее изменение в матрице приведет к разрушению всей системы.

Какие молитвы? господь с вами. Как есть, так есть, что будет, то и будет!

Толстой:

«Поступки человека вытекают из его прирожденного характера и мотивов, действующих на него. Что такое есть совесть и сознание добра и зла поступков, вытекающих из сознания свободы? вот вопрос этики».

Этот вопрос всегда стоит в двух ипостасях: в реальной, то есть практической плоскости и в духовной.

В практической ипостаси совесть с её мучениями по поводу добра и зла толкает людей на принятие не совсем адекватных, а главное, не выгодных для себя решений.

Выполнение заповедей Моисея или императива Канта требует обязательного ограничения своих желаний и потребностей. Люди постоянно ищут лазейки, что бы обойти свою совесть, выдать черное за белое.

Вооружившись теорией, хотя бы той, что излагаю здесь я, казалось бы, можно плюнуть на добро и зло. Что запариваться? мы же знаем, что мы не свободны в принятии решений. Пусть разбираются те, кто эти решения принимает.

С другой стороны, даже зная всё это, никак нельзя сказать, что совесть у человека лишний орган, что понятия о добре и зле никому не нужны. Для чего-то это нужно нам именно в духовной сфере. Очень нужно. Зачем?

Загадка!

Тайна. Об этике вообще и этой тайне, в частности, мы с вами поговорим, надеюсь, в третьей книге из этой серии.

Толстой:

«Человек, в связи с общей жизнью человечества, представляется подчиненным законам, определяющим эту жизнь. Но тот же человек, независимо от этой связи, представляется свободным. Как должна быть рассматриваема прошедшая жизнь народов и человечества -как произведение свободной или несвободной деятельности людей? вот вопрос истории».

Об истории говорить здесь подробно вряд ли получится. В первом варианте книги я попробовал это сделать, но получилось, ни туда, ни сюда. И высказаться до конца не вышло, и вставка эта получилась, в каком-то смысле, даже чужеродной. Поэтому, если бог даст, я изложу свои исторические взгляды отдельной книгой. А сейчас пока достаточно истории моей жизни.

Мне кажется по ней некоторым образом заметно, что все человеческие жизни похожи одна на другую. Все имеют определенные периоды или этапы общие для всех людей. Не захочешь, но приходится делать вывод, что движемся мы по этой жизни, как по проложенным рельсам, останавливаясь в тех же местах, что и предыдущие поколения людей и наступаем на одни и те же грабли, нисколько не считаясь с опытом этих предыдущих поколений. А история человечества, собственно, и состоит из этих жизней и подчиняется тем же законам.

Я довольно подробно описал здесь свою жизнь. Она вполне типична, и можно на этом примере показать основные этапы:

1. Утробный период - у всех одинаков (акушерско-физиологическими различиями можно пренебречь).

2. Детство - от 0 до 13 лет делится в свою очередь минимум на два периода:

1. от 0 до 3-5 лет период наивного взгляда на жизнь, когда человек через Душу почти напрямую связан с Навью. Посмотрите в глаза маленькому ребенку и вы увидите бесконечность.

Об этом периоде мы почти ничего не помним. Не положено.

2. остаток детства мы как бы самостоятельно учимся основным приемам жизни, стремимся стать похожими на остальных.

3. Юность - от 14 до 26 лет. Здесь возникает внутренний протест против похожести на остальных, и мы начинаем оригинальничать, не замечая, что еще больше становимся членами стада. Но основная задача этого периода - учеба будущей профессии. В этот период очень мешают жить любовь и чувство собственного несовершенства.

4. Сила - от 27 до 39 лет. Период воловьей работы. Обычно мы уже достигаем определенного совершенства в своей профессии, даже если вдруг меняем её, то преуспеваем в новой. Сил, хоть отбавляй. Неуверенность меняется на чувство собственной важности. Любовь потихоньку заменяется сексом.

5. Зрелость - от 40 до 52 лет. Начинается этот период чаще всего с так называемого кризиса сорокалетних. Замена любви на секс начинает тяготить, хочется большего, люди начинают чего-то искать, менять супругов, чаще всего не достигая результата в результате этих обменов. Чувство собственной важности возрастает до пределов болезненных, а в остальном этот период сильно похож на предыдущий.

6. Мудрость - от 52 и дальше. Этот период наступает не у всех. Чаще всего Зрелость переходит в Увядание, но если случается возможность пересмотреть свою жизнь и сделать выводы, то человек отказывается от дальнейших поисков, от чувства собственной важности и начинает втихушку подсмеиваться над потугами остальных.

7. Впадание в детство - не дай бог дожить до этого периода, хотя. посмотрите в глаза таких стариков - там опять появляется бесконечность. Опять прямая связь с Навью.

Возрастные рамки я поставил из своей жизни. Для других людей они могут быть другими, часто совсем размытыми. Японцы, Китайцы и некоторые другие нации Востока считают жизнь двенадцатилетними циклами, а у меня получилось - тринадцать, что хочешь, то и делай. И это не моя прихоть, вспоминая прожитое, я чувствую смену периодов, как переходы из одной комнаты в другую. Первый промежуточный переход у меня обозначился страшным сном с облаками. В тринадцать лет я здорово изменился после поездки в Киев, в Суворовское училище. В двадцать шесть я резко поменял профиль работы. В тридцать девять отошел от старых дел после инфаркта. В пятьдесят два опять чуть не помер, но это не главное - главное у меня в очередной раз полностью поменялись взгляды на жизнь.

И еще одно есть общее для всех людей. Я это заметил, когда еще только писал наметки, не переходя к конкретным случаям: жизнь, очень интересная и светлая в детстве становится всё темнее и скучнее со своим развитием. Мне казалось, что самый интересный период в ней, и для меня, и для читателя - начало девяностых. Ну, как же, революции, бандитские разборки, афёры и прочее - прямо детектив или авантюрный сериал. Но начав писать, понял, что писать-то не о чем - всё скучно и пошло, и чем дальше, тем пошлее. А то, что это правило общее для многих других подтверждает Толстой: «.чем дальше от детства, чем ближе к настоящему, тем ничтожнее и сомнительнее были радости. .что дальше, то мертвее. Точно равномерно я шел под гору, воображая, что иду на гору. Так и было. В общественном мнении я шел на гору, и ровно настолько из-под меня уходила жизнь.» (Смерть Ивана Ильича).

 

16. Подводя итоги

не могу не заметить, что, на самом деле, мне есть еще очень много чего сказать, но боюсь - не наговорил ли я уже лишнего.

В предыдущих главах я оставил открытыми некоторые вопросы, например, обещал рассказать о причинах возникновения любви, но, мне кажется, это уже не обязательно. Те, кто правильно понял мою логику, сделают это сами без особого труда.

Людям же, для кого такой подход к жизни совсем уж внове, может это и ни к чему, им даже этот небольшой объем информации может показаться чрезмерным. Кто-то отринет от себя это знание, как ненужное. И я их понимаю. Не ложится на душу - не надо, бросьте. Но дочитав эту книгу до конца, вы уже никогда об этом не забудете. Пройдет год, два, десять лет и однажды с вами случится что-то необычное, не вписывающееся в простые рамки, и вот тогда вы вспомните всё, что я тут говорил и вернётесь, чтобы перечитать.

Еще лучше, вспомните свою прошедшую жизнь по моему образцу. Не надо писать книгу - просто на бумагу выпишите события, которые сможете вспомнить, по отдельным годам в ретроспективе. Обязательно выплывет что-нибудь необычное.

Сейчас уже довольно много людей испытали на себе такие, казалось бы, сверхнеобычные явления как ВТП и проч. Но для большинства пока еще всё это кажется мистикой и оккультизмом. На самом деле никакой мистики тут нет. Это реальность, и причем, более реальная, чем та, которую мы считаем настоящей жизнью. В этой книге я всего лишь ряд случаев из своей жизни подвергаю обработке простой логикой. Если выводы получаются парадоксальными - это не моя вина.

Знание, азы которого я попытался изложить в этой книге, ни в коем случае нельзя воспринимать на веру. Его даже нельзя понять разумом. Его можно только лишь почувствовать и принять после серьёзного личного опыта.

Нельзя не признать, что довольно много людей не сможет воспринять этого вообще, никогда. Им не судьба.

Они, конечно, осудят меня. Скажут, что я без должных на то оснований, без наглядных доказательств покушаюсь сразу на всю науку и религию, к которым люди привыкли, и где им тепло и сыро. Это не правда. Уже не менее двухсот лет многие авторы пытаются прорваться с этой информацией к людям. Многие из них достаточно известны, некоторых я упоминал в предыдущих главах. Но эта книга - не реферат и не научная диссертация, список литературы я давать не собираюсь. Если вас заинтересовал этот вопрос - не сложно найти массу книг в интернете.

Эти люди скажут, что я наивный профан и этот, как его? шарлатан, вот. А если я еще скажу, что какой-нибудь шаман из Сибири или Южной Америки знает о жизни больше, чем профессор престижного университета, меня вообще шапками закидают. Ну и пусть себе.

Ниспровергать я ничего не собираюсь. Я наоборот призываю изучать жизнь, но не так, как это делается сейчас в большинстве случаев. Не надо закрывать глаза на необычные явления, их нужно исследовать. Я сам бы взялся за это по своей системе НИР (наука_ искусство-религия), но у меня нет ни лабораторий, ни денег на такие работы.

Когда-то было сказано: имеющий глаза не увидит, имеющий уши не услышит. Это и не удивительно - наука надела шоры на глаза людям, чтобы они смотрели только в одну сторону, как лошади в упряжке; церковь насыпала в эти глаза пыли. Как же тут увидишь, что-нибудь? Но времена лжи рано или поздно кончаются. Время разбрасывания камней сменяется временем собирания.

Снимите шоры и протрите глаза, взгляните на мир беспристрастно и увидите, что мир устроен совсем не так, как вас в этом уверяют кто по глупости, кто из корысти, кто по неведению.

Вы наверняка заметили противоречие. Как же так, скажете вы, матрица же не позволяет - не судьба. И будете правы. Но, судя по всему, приходит время узнать людям истинное положение вещей. Иначе бы не случались в жизни так часто удивительные события, позволяющие людям видеть то, что раньше было скрыто от глаз.

Повторюсь еще раз: моя судьба была - написать эту книгу, ваша судьба прочитать её.

Я говорил уже, что когда это знание проникло в меня, я долго страдал и не мог примериться со своей несвободой, но теперь это прошло. И даже более того, я приобрел много хорошего. Я стал гораздо спокойней, чем раньше, не смотря на то, что стал больше видеть и слышать. Я перестал обижаться на дураков, стал добрее, не жду от жизни сверхъестественных подарков, да они мне и не нужны. Жить стало веселее, потому что ушел страх за себя или близких мне людей - нечего стало бояться.

Это не значит, что я перестал любить и ненавидеть, радоваться и злиться, просто я это делаю в рамках контролируемой глупости и не принимаю близко к сердцу.

И вообще, считайте эту книгу расширенным ответом на вопрос о смысле жизни. А смысл этот зависит от направления взгляда.

Если смотреть на мир из гипотетического центра вселенной, то никакого смысла в этой жизни нет и быть не может ни в каких сферах. Какой смысл может быть у песчинки затерянной в пространстве, развивающемся по закону случайностей?

А если смотреть из той точки, о которой я так долго здесь говорил, то смысл появляется. Появляется он не в материальной сфере, это всё временно и проходяще, и, по большому счету, не имеет для каждого из нас никакого значения. Смысл жизни появляется в сфере духовной. Потому что смысл можно искать только в том, что можно унести с собой туда, куда мы отправимся после окончания спектакля под названием «Жизнь».

Для меня лично смысл жизни на сегодняшний день состоит в том, чтобы через углубленное познание самого себя найти контакт со своей собственной Душой, через это познать весь мир и впечатления об этом мире сохранить навсегда.