На следующий день на улицах города царило оживление. Народ толпился возле вывешенных на углах афиш, где крупными буквами было напечатано объявление о необыкновенном спектакле в цирке, во время которого господин Лопин даст невиданное до сих пор представление со львами. Смелый укротитель обещал публике войти в клетку со своим ребенком и подтвердить старое предание о том, что львица не только не причиняет вреда беспомощному младенцу, а даже покровительствует ему.

— Этот Лопин посмелее мисс Брэндон,— заметил какой-то господин в толпе.

— Пока в один прекрасный день не останется навсегда в клетке,— добавил другой.— О Брэндон ничего не слышно; бьюсь об заклад, она накормила собой львов.

— Это стало бы известным; верно, она удалилась на покой, ведь занятие ее было прибыльным. Кажется, уже больше нет билетов?

— Я и даром не стану смотреть на это,— воскликнула немолодая работница.— Полиция должна запретить такое! Проклятый француз хочет взять собственное дитя в клетку — это просто стыд. Да он просто выродок. Господь не должен давать детей таким людям.

— Совершенно справедливо,— поддержал работницу мужчина, шедший рядом с дамой.

— А у вас много детей?

— Десять, но я не дала бы ни одного этому мерзавцу, если бы он выложил передо мной и сто талеров! А сто талеров — хорошие деньги для бедного человека, и я никогда не держала их в своих руках!

Одни смеялись над расходившейся женщиной, другие соглашались с ней, но большинство, не обращая на нее внимания, спешили брать билеты.

Вечером народ со всех сторон валил к цирку. Лопин был доволен — сбор обещал быть полным, чего и добивался предприимчивый француз.

Однако полиция посетила владельца цирка, обеспокоенная, не будет ли представление слишком бесчеловечным. Но ловкий француз объяснил, рассыпаясь в любезностях, что представление опасно только с виду, а на самом деле ни он, ни его ребенок не подвергаются ни малейшему риску.

Цирк наполнялся. В нижних рядах обитые шелком кресла занимали офицеры и богатые кутилы. В дипломатической ложе молодой лорд Фельтон, отец которого, к счастью, уехал, с почтительным поклоном уступил место у барьера лорду Уду. Мысленно он проклинал старого дипломата, так как только что узнал от придворного ювелира Розенталя, что лорд опередил его, купив изумрудный убор. На часть денег, оставленных Фельтону отцом с определенными указаниями, он тотчас же купил убор почти такой же ценности, так что, благодаря пари двух наездниц, Розенталь имел немалую прибыль. Но очаровательная Янс все-таки проиграла, и это сердило молодого лорда.

Принц Этьен тоже появился в сопровождении других дипломатов, но королевская ложа по обыкновению оставалась пустой.

Чем выше, тем теснее сидели любопытные зрители: мужчины, женщины, дети. Везде болтали; внизу ели конфеты, повыше — леденцы и пирожки, а еще повыше, изнемогая от жары и давки, жевали хлеб, прося друг у друга программы, чтобы внимательно прочесть о том, что их ожидает.

В одной из лож можно было видеть художника Вильденбрука и Юстуса фон Армана. С ними не было на этот раз молодого господина Ольганова — он сопровождал русского посла, уехавшего на несколько недель.

Наконец звонок возвестил о начале представления.

Во время выступления акробатов и клоунов Юстус и Вильденбрук тихо переговаривались.

— Посмотрите на девушку наверху, на последней скамейке,— проговорил художник:

— Бледная блондинка? Прекрасное лицо!

— Странно, я не могу оторвать от нее глаз. В ней есть что-то необычное.

— Вы правы. Она с таким нетерпением ожидает обещанных чудес, что приятель, похоже, удерживает ее.

— Вот особенность нашего времени,— продолжал Вильденбрук,— такая юная особа и такая жажда зрелища, которое, возможно, даже нас, мужчин, заставит дрожать.

— Смотрите, показалась наездница Белла, она сидит на лошади, будто родилась на ней.

— Да, при всей своей грациозности она прекрасная наездница.

Белла улыбалась: она выиграла пари. Ее лошадь слушалась каждого движения. Девушка справлялась с нею так же смело и уверенно, как и Лопин, когда выезжал на своем любимом Эмире.

После Беллы появилась прекрасная Лиди. Натянули тонкую прозрачную сеть, и Дитя солнца, вся в золотых блестках, порхала по ней с одной стороны арены на другую. Ее блестящая юбочка, украшенный золотом корсаж, прекрасная фигура в розовом прозрачном трико, распущенные волосы — все было прелестно и вызывало восхищение. Старый лорд Уд с наслаждением следил за каждым ее движением, а публика ее шумно приветствовала. Драгоценный убор, который достался ей, она надела всем на показ. Янс, которая появилась после нее, управляя шестеркой белых коней, должна была довольствоваться не столь дорогим убором, который лорд Фельтон преподнес ей час назад.

Она вскакивала то на одну, то на другую лошадь и бешено гнала их, щелкая кнутом. Во время этой дикой скачки она еще сумела превратиться то в испанку, то в нежную мать, то в танцовщицу.

Лорд Фельтон был вне себя от восторга; мисс Янс наградила его приветливым взглядом, а публика проводила ее громкими рукоплесканиями.

Девушка на последней скамейке, в которой читатель, без сомнения, уже узнал Маргариту, безучастно следила за представлением. Ее сердце сильно билось, дыхание замирало при мысли, что ребенок, которого негодяй возьмет в клетку, ее дитя. Она так ничего и не добилась от Лопина. Он высмеял ее, говоря, что таким образом каждая могла бы явиться к нему с каким-либо требованием и что если она имеет к нему какие-то претензии, пусть обратится в суд. Казалось, этот выродок знал, что Маргарита не может этим путем возвратить свое дитя, не рискуя сама попасть в тюрьму.

С ужасом прочла она в афишах объявление о грандиозном представлении Лопина. Инстинкт говорил ей, что алчный владелец цирка принесет в жертву своей наживе ее ребенка. Мучительная тоска овладела сердцем молодой матери! Смертельный холод сковал ее члены. Она хотела кричать, просить, взывать к людям, бежать к королю. Планы, один другого отчаяннее, теснились у нее в голове; она металась из угла в угол, несвязно бормоча что-то. Она поддалась страшному горю и была совершенно им подавлена. Наконец она каким-то чудом оказалась в парке и побежала за помощью к Вальтеру. Занятый служебными обязанностями, он вынужден был на некоторое время оставить ее одну. Вальтер старался убедить несчастную, что страхи ее не обоснованы, что нищая графиня не отдавала ребенка Лопину, но Маргарита на все его уверения повторяла одно и то же:

— Это мой ребенок! Спаси его!

Вальтер должен был сознаться себе в том, что он не верит собственным словам: конечно, укротитель возьмет в клетку со львами ребенка этой несчастной женщины.

— Поджечь… Подбросить огонь… — шептала Маргарита.— Он не войдет тогда, ты мне должен помочь, когда стемнеет…

Вальтер понимал, что материнская любовь и отчаяние могут довести несчастную до преступления. Если она в исступлении притащит горящую головню к цирку и ее страшное намерение удастся, она сделается убийцей тысячи невинных людей.

— Маргарита,— сказал он сурово,— ты должна обещать мне ничего не предпринимать без меня.

— Ты должен помочь мне, ты недавно сказал, что никогда не покинешь меня! Ты должен помочь мне!

— Я помогу тебе, но сначала ты должна успокоиться.

— Я спокойна! Совсем спокойна! Говори только, что мы сделаем сначала?

— Сначала ты отдохнешь до вечера в хижине. Вечером мы вместе пойдем в цирк; я расспрошу еще раз, и мы попытаемся помешать представлению.

— Помешать! Да, помешать! Сегодня… А завтра я украду у него ребенка, как украла его у меня нищая графиня…

Вечером они отправились в цирк. Чем ближе они подходили к нему, тем сильнее становилось волнение Маргариты. Ее била дрожь. Вальтер вошел в квартиру Лопина и осведомился о ребенке. Ему ответили, что укротитель вышел с одним из своих детей.

— Я не могу поверить,— сказал Вальтер Маргарите,— что нищая графиня была у Лопина. У него есть собственные дети, зачем ему чужой ребенок.

— Я не уйду из цирка, я хочу видеть собственными глазами все, что произойдет,— твердила молодая мать.

— В таком случае я возьму нам билеты, чтобы ты сама убедилась, что это не твой ребенок. Иначе ты не успокоишься. После представления мы отыщем нищую графиню, и горе ей, если она не скажет нам всей правды.

Ценой большей части своего скудного жалованья Вальтер с трудом достал два места, и теперь Маргарита с лихорадочным нетерпением ожидала появления Лопина. Публика вокруг, не понимая, что делается с девушкой, с любопытством наблюдала за ней. Вальтер нежно успокаивал ее всякий раз, когда она глубоко вздыхала или издавала бессвязные звуки.

— Вам, может быть, дурно от сильной жары? — обратился к ней один из сидевших перед ней мужчин.— В таком случае давайте поменяемся местами.

Маргарита пересела. Она почти не сознавала, что делается вокруг, и что-то пробормотала. Мужчина принял это за изъявление благодарности. Музыка прекратилась. Все взоры были направлены на манеж.

Занавес распахнулся. Двое помощников вкатили на арену позолоченную клетку. Львы беспокойно метались по ней, издавая подавленный глухой рев. Потом лев остановился возле решетки, и львица улеглась посреди клетки, ее желтые большие глаза мрачно смотрели на публику.

В огромном цирке стало так тихо, что можно было расслышать, как песок похрустывает под львиными лапами. Публика затаила дыхание.

Вдруг появился Лопин. Он был один, без ребенка. Его блестящее трико не позволяло скрыть какое-либо оружие. У него был только прут.

— Где дитя, дитя?! — раздалось в нетерпеливой толпе.

Лопин почтительно поклонился. Его улыбка как бы говорила: «Это еще впереди».

Собравшийся народ не мог дождаться минуты, когда Лопин с ребенком войдет к разъяренным животным. Такие нечеловеческие инстинкты известны издавна. Достаточно вспомнить Древний Рим.

Маргарита в эту минуту изнемогала от страданий. Надежда, пробудившаяся в ней при появлении Лопина без ребенка в руках, теперь исчезла: неистовство толпы не оставляло сомнений, что трюк не может не состояться.

Лопин с улыбкой обратился ко львам. Удар бича о решетку заставил приподняться львицу. Казалось, она не хочет показать себя публике; ее движения были медленны и ленивы; возможно, укротитель дал ей сегодня двойную порцию пищи, чтобы утолить в ней жажду крови.

— Алле! — воскликнул Лопин и щелкнул бичом. Этот звук, похоже, не особенно понравился царям пустыни.— Алле! Веселей, бодрей!

Казалось, Лопин играет с комнатными собачками. Он был небольшого роста, но крепко сложен. У него были сильные руки, высоко поднятая грудь, спускающиеся на плечи волосы были цвета вороного крыла, что выгодно оттеняло светлое трико и здоровое гладко выбритое, слегка нарумяненное лицо. Взмахнув бичом, который Лопин держал в правой руке, он протянул левую в клетку.

Лев покосился на нее и вдруг быстро вскочил. Лопин отдернул руку, и лев бросился на золотую решетку, яростно сотрясая ее.

Укротитель засмеялся и сделал знак публике, как бы желая сказать: «Он немного сердит, но я сейчас начну играть с ним!»

Лопин начал ходить вокруг клетки, щелкая бичом, и так сильно раздразнил зверей, что они с ревом кинулись на прутья. И тут откинулся занавес, на манеже показался подручный с прелестным ребенком на руках. Лопин взял дитя, поцеловал его и, выйдя на арену, снова поклонился публике.

Раздались громкие аплодисменты. Но вдруг среди них послышался страшный, раздирающий душу крик. Все взоры перенеслись на место, откуда раздался голос.

Что означал этот крик? Не захворал ли кто? Не упала ли в обморок какая-нибудь мать, увидев невинную жертву?

— Нечего ходить сюда слабонервным,— послышались голоса. Мужчины проклинали помеху.

Лопин ни разу не взглянул в сторону, откуда послышался голос. Держа в руках ребенка, он подошел с ним к саМой клетке. Львы немного успокоились и почти мирно ходили взад и вперед по клетке, не обращая внимания на укротителя.

— Мой ребенок! Это мой ребенок!… — послышалось сначала тихо, а потом все громче и громче.— Он купил его у нищей графини, чтоб отдать львам!… Сжальтесь… Это мое дитя!

Публика зашумела. Люди не могли понять, что случилось.

— Безумная! — говорили одни.

— Святая Дева! Посмотрите наверх, на девушку! — кричали другие.

Страшно было смотреть на несчастную Маргариту, которая в отчаянии, дрожа всем телом, перескакивала с одной скамьи на другую среди расступавшихся зрителей.

— Пустите меня!… Пустите!… — кричала она.— У него мой ребенок!… Спасите., спасите…

— Уведите эту помешанную,— кричали мужчины.

Но никто не решался приблизиться и остановить несчастную женщину. Каждый сторонился, чтобы дать ей место, полагая, что девушка помешалась при виде этой потрясающей сцены.

Лопин же, чувствуя, что часть публики на его стороне и не желает прекращения оплаченного удовольствия, не обращал внимания на происходящее, думая устранить все с помощью самой публики. Он дал знак, и оркестр заглушил музыкой крики женщины, после чего приблизился к клетке. Сегодня он уже несколько раз входил в клетку с ребенком на руках, играл со львами, а потом клал дитя на землю. Животные все свое внимание обращали на него одного и не трогали младенца. Правда, львица пыталась обнюхивать его, но Лопин взглядом принудил ее оставить ребенка и опустить уже поднятую над ним лапу. Потому укротитель был уверен, что все обойдется благополучно и кровь не прольется. Частое общение со львами придало ему такую уверенность и смелость, что он без малейшей боязни отодвинул одну из задвижек, закрывавших дверцу.

Но в ту минуту, когда он протянул руку, чтобы отодвинуть вторую задвижку, волнение публики достигло предела. Все кричали. Музыка умолкла; Маргарита была уже возле барьера. Сопровождаемая угрозами и пожеланиями толпы, она выскочила на арену и подбежала к клетке. Волосы ее рассыпались по плечам, руки были простерты вперед, глаза сверкали.

Лев заметил постороннюю фигуру, набросившуюся на Лопина. Он испустил короткий страшный рык и всем телом ударился о дверцу, она задрожала и подалась. Еще одно усилие разъяренного животного, задвижка отскочила. Дверца упала. Лев одним прыжком выскочил на арену именно в тот миг, когда Маргарита, вырвав ребенка у побледневшего Лопина, хотела бежать с ним.

Смятение и ужас охватили толпу. С криками дети и женщины бросились к узким проходам, а мужчины требовали застрелить взбунтовавшегося льва. Ложи быстро опустели, а офицеры, сидевшие возле арены, поспешили покинуть свои кресла — разъяренный лев был слишком страшным противником для человека, вооруженного маленькой шпагой.

Читатель может спросить, почему не принесли ружья из артистической. На это можно ответить, что описываемая нами сцена в сущности продолжалась считанные мгновенья, так что никто не нашелся так быстро, чтобы принести оружие, единственное средство к спасению. Лев, оказавшись на свободе, осмотрелся и торжествующе заревел, львица, видя дверцу открытой, намеревалась последовать за ним. Но Лопин ударом бича загнал ее назад. Постаравшись как-то прикрепить задвижку, он отбросил хлыст и вытащил из-под трико кинжал.

Публика, ринувшаяся к выходу, вдруг заметила, что лев обратил внимание на несчастную незнакомку, вырвавшую у Лопина ребенка.

Инстинкт самосохранения толпы был так силен, что люди обрадовались — теперь лев займется бедной жертвой. Но Лопин знал, что не одна смелая до безумия девушка падет жертвой разъяренного зверя, он тоже погибнет, если ему не удастся убить льва, спасая свою жизнь потерей укрощенного зверя.

В этот момент раздался громкий крик:

— Я иду! Не бойся, я сейчас!

Это был Вальтер; схватив наверху тяжелый железный шест, которым пользовались ламповщики, не переводя дыхание, перескакивал он со скамьи на скамью. Но не успел он преодолеть еще и половины пути, как лев, сидевший до тех пор на песке, вскочил и бросился на убегавшую мать, которая с ребенком на руках хотела перескочить барьер.

Крик ужаса потряс стены цирка.

Когти зверя разодрали платье несчастной, она упала, прижимая к груди ребенка. Еще минута — и молодая женщина превратилась бы в кровавый кусок мяса.

Лопин отскочил назад. Художник и шталмейстер устремились к арене. Но как помочь бедной матери, не знали: даже выстрелить в льва без риска попасть в женщину никто не решался, тем более что вокруг зверя и его жертвы поднялось облако пыли.

Тут Вальтер достиг барьера.

— Назад! — закричал ему Лопин.

Но Вальтер ничего не слышал.

— Назад! Она погибла, не приближайтесь — он бросится на вас.

Не медля ни секунды, Вальтер поднял прут и изо всех сил ударил им льва по гривастой голове.

Последовала минута томительного ожидания.

Потом лев, оставив свою жертву, оглянулся, чтобы броситься на врага.

Никто не осмеливался помочь отважному юноше, даже Лопин замер в нерешительности. Но Вальтер уже вторично поднял свой тяжелый прут и снова опустил его на голову готового броситься на него хищника.

Лев испустил глухой яростный рев, потом его передние лапы подогнулись, и он свалился на арену.

Цирк замер: убил или оглушил зверя удар? Слышался только глухой плач придавленного телом матери ребенка.

Вальтер с замиранием сердца приблизился к лежавшей без чувств Маргарите.

Он бережно взял на руки ее и ребенка. Теперь было видно, что львиные когти задели не только шею, но и руку безжизненно лежавшей молодой женщины. Ребенок же остался совершенно невредим.

— Доктора, доктора! — кричали в публике.

Когда Вальтер внес Маргариту в уборную наездниц и положил на диван, в комнату вошел цирковой врач.

Старая Адамс сняла с Маргариты окровавленное платье. Лиди прислала несчастной темное платье и теплый платок. Наездница была добра, как почти все легкомысленные люди.

Доктор, сделав перевязку, сказал Вальтеру, что раны Маргариты неопасны, когти льва каким-то чудом не задели жизненно важных органов, но спокойствие и внимательный уход за больной необходимы.

Вальтер горячо поблагодарил доктора, смущенный тем, что не может заплатить ему за помощь.

— Ни пфеннига, мой милый,— сказал врач, пожимая руку рабочего.— Вам еще предстоит немало издержек.

Он дал ему лекарства и все необходимое для заживления ран, чтобы уменьшить лихорадку, которая, по его мнению, должна была начаться, и предупредить нервную горячку, возможную после столь сильного потрясения.

Маргарита наконец пришла в чувство и в первую очередь спросила о ребенке.

Ей подали его. С нежностью она прижимала его к сердцу и с благодарной улыбкой посмотрела на Вальтера. Не в силах говорить, она взяла его за руку, но он и без слов понял ее чувства.

Только когда разошлась толпа любопытных у входа в цирк и Маргарита немного приободрилась, Вальтер повел молодую мать в свою хижину. Большую часть пути ему пришлось нести на руках не только ребенка, но и мать.

В хижине он как можно лучше перестелил свою бедную постель и уложил несчастную женщину. Когда она уснула, он долго еще стерег беспокойный сон той, которая теперь делила с ним его кров, хотя и не так, как он некогда мечтал.