Американское консульство, Иерусалим, вторник, 14:14

— По нашим данным, изрешеченное пулями тело было доставлено двумя неизвестными на главную площадь Рамаллы и выставлено на всеобщее обозрение в десять сорок пять по местному времени. Ровно через четверть часа труп увезли в неизвестном направлении все те же люди.

— Казнь предателя?

— Абсолютно точно. — Местный представитель ЦРУ обращался, казалось, единственно к Мэгги, как к новенькой в классе, однако на самом деле его информация предназначалась всем. — Действительно, это смахивает на традиционный обряд посмертного глумления над трупом изменника палестинского народа, уличенного в связях с израильской разведкой. Вот именно так поступают с теми, кто выдает евреям информацию о местонахождении арабских террористов, находящихся в розыске, или предупреждает о готовящихся взрывах.

— А что говорят сами израильтяне? — Вопрос прозвучал из телефонного аппарата, включенного на громкую связь и установленного в самом центре полированного стола. Это был голос государственного секретаря Соединенных Штатов, который находился сейчас в Вашингтоне, а в качестве посредника на мирные переговоры в Иерусалиме отправил своего зама. Это был дальновидный шаг — ведь сейчас никто не мог поручиться за то, что переговоры увенчаются успехом. А если они провалятся в присутствии госсекретаря, это будет расценено как официальная дипломатическая неудача США.

— Пока, собственно, ничего. В одном из интервью какой-то чиновник не очень высокого ранга, давая свой комментарий относительно случившегося, сообщил, что палестинцы по-прежнему практикуют «средневековую жестокость» в отношении собственных же соотечественников. Но официальный Тель-Авив никаких комментариев пока не давал. Думаю, они не станут вмешиваться в это дело…

— Как вы думаете, это происшествие может послужить причиной срыва переговоров?

— Вряд ли, сэр.

— А если кому-то нужен всего лишь предлог?

— Пока нет никаких признаков этого, сэр, — вставил заместитель госсекретаря, подавшийся, чтобы его было слышно, к самому телефону. — Переговоры протекают нелегко, но никто пока с них не уходит.

— Мы по-прежнему застряли на вопросе о беженцах?

— И на вопросе о судьбе Иерусалима, сэр.

— Помните, это не может продолжаться вечно. Сами знаете, что стоит лишь остановиться на чем-нибудь, и потом уже никогда не сдвинешься с места.

— Верно подмечено, — громко проговорил Брюс Миллер, официально занимавший пост советника президента по политическим вопросам. Однако все отлично знали, что он является его личным другом и наперсником еще с тех времен, когда президент был всего лишь генеральным прокурором Джорджии — двадцать лет назад. Они проводили друг с другом времени больше, чем каждый из них в отдельности с собственной женой. И сам факт его присутствия в Иерусалиме красноречиво свидетельствовал о том, что мирный процесс на Ближнем Востоке входит в сферу первоочередных интересов американской администрации.

— Привет, Брюс, — скрипнул динамик телефона.

Мэгги машинально отметила, как потеплел голос госсекретаря, находившегося по ту сторону Атлантики.

— Я с вами согласен, господин госсекретарь, — продолжил свою мысль Миллер.

Его голос был отягощен южным произношением, от которого тот даже не делал попыток избавиться. Про таких, как Миллер, говорили: «У него во рту каша». Он никогда не расставался с противоникотиновой жевательной резинкой «Никоретте». Курить Миллер бросил давным-давно, но от «Никоретте» отказаться уже не мог. Это была его новая зависимость.

— Большинство из вопросов, обсуждаемых на этих переговорах, остаются открытыми в течение последних шестидесяти лет. Не пора ли в самом деле прикрыть эту лавочку?

Он был высок ростом и жилист, как фермер. На затылке у него блестела отполированная иерусалимским солнцем лысина, а остатки обрамлявших ее седых волос забавно колыхались, когда Миллер говорил. Ибо он не умел говорить, стоя при этом неподвижно. Его постоянно куда-то несло. Сейчас он наклонился над столом — поближе к телефону, — упершись в его края руками, и рывками раскачивайся взад-вперед, словно впечатывая в стол каждое свое слово. Мэгги он напоминал крестьянского петуха, который по утрам обходит свои владения, ритмично подергивая царственной головой. Или долговязого боксера-легковеса на нелегальном ринге где-нибудь в предместьях Дублина, который вихляется из стороны в сторону, не сводя внимательного взгляда со своего оппонента, и в любой момент готов провести нечестный, но эффективный удар.

— Мы все тут без конца повторяем друг другу, будто через неделю все это закончится. Или даже раньше. Но дело в том, что процесс действительно застопорился. Застрял, черт бы его побрал, на одном месте, и ни туда ни сюда. В Европе мы могли бы устроить небольшую передышку, подготовить новые аргументы и продолжить затем с того места, на котором прервались. А на Востоке это, дьявол его разбери, немыслимо! Здесь если уж что-то начал — останавливаться нельзя ни на секунду! Потому что как только ты остановился, тебя тут же отнесло назад на сто пятьдесят миль! За одну секунду! Давайте все вспомним, что принес нам Кэмп-Дэвид. Мы все там очень мило поболтали и разъехались друзьями. Однако не прошло и нескольких месяцев, как израильтяне вновь начали палить по арабам с вертолетов, а арабы принялись методично взрывать каждое второе иерусалимское кафе.

В кабинете воцарилось молчание. С Брюсом Миллером спорить бесполезно. Тем более когда он прав.

— Я бы, если, конечно, никто не возражает, продолжил немного о последнем убийстве… — кашлянув, проговорил человек из ЦРУ.

— Да, пожалуйста. Извините, что перебили, — отозвался с того конца света госсекретарь.

— Как я уже сказал, в обычных обстоятельствах на это происшествие никто не обратил бы внимания. В конце концов, у арабов интифада, они чуть не каждую неделю кого-то приканчивают. Проблема в том, что переговорный процесс вызвал временное прекращение огня. И на этом фоне казнь предателя — или кем бы он там ни был — представляется совсем в ином свете.

— Все это нам и так известно. У вас есть что-нибудь новое по существу, что вы могли бы нам сообщить? — буркнул Миллер.

— Пожалуй, есть пара небольших, но любопытных деталей. Во-первых, убили человека преклонных лет. Ему было под семьдесят. Не секрет, что обычно «предатели палестинского народа» — это молодые люди, иногда даже подростки. А чтобы старик… впервые с таким встречаюсь.

Мэгги согласилась с церэушником — это действительно выглядело необычно.

— И второе. Мы связались с нашими израильскими коллегами, и те присягнули на Библии, что убитый не работал на них, а на самом деле являлся тем, кем и представлялся, — ученым-археологом, и кстати, весьма уважаемым. Израильская разведка ни разу не пыталась установить с ним контакт, и он ни разу не выполнял для нее никаких заданий.

— Вы хотите сказать, палестинцы по ошибке шлепнули невиновного?

— Весьма вероятно. Во всяком случае, прецедентов хоть отбавляй. Арабы — народ горячий. Сначала стреляют, потом разбираются. Впрочем, есть и другие версии…

— Например?

— Нельзя исключать работу израильской оппозиции. Обстановка в стране весьма напряженная. Собственно, многие говорят, что мы все сидим на пороховой бочке. Одна лишь искра, и… привет. — Представитель ЦРУ обвел сумрачным взглядом собравшихся. — А тут кто-то убивает ни в чем не повинного, да к тому же известного и уважаемого палестинца. Лучше искры и не придумать, не находите? Это может спровоцировать палестинских террористов, что, в свою очередь, даст Израилю повод прервать переговоры. Одним словом, убийство Нури могло иметь целью дестабилизацию ситуации.

— Как-то это слишком сложно все… — задумчиво пробормотал Миллер. — Политики могут говорить что угодно, но общественное мнение так просто с места не сдвинешь. Все слишком долго ждали мира, чтобы вот так просто отказаться от этой идеи. Из-за одной провокации. Еще версии имеются?

— Дело в том, что нам удалось опросить некоторых очевидцев того, что происходило на площади Манара в Рамалле. Боевики, которые притащили туда труп Нури, скрывали свои лица под темными капюшонами и почти не раскрывали рта. Однако когда все-таки раскрывали, то говорили с каким-то странным акцентом.

— С каким именно?

— Никто не смог точно определить, сэр. Но сам факт любопытный, не так ли?

— Вы хотите сказать, что это могли быть переодетые евреи?

— Почему бы и нет?

Миллер тяжело откинулся на спинку своего кресла, стащил с носа очки и уставился в потолок.

— Дьявол! Если я правильно понимаю, вы настаиваете на том, что это работа евреев?

— Скажу так: в армии Израиля есть подразделения, которые неоднократно выполняли похожие операции на территории врага. Я имею в виду отряды «Вишня» и «Самсон». Переодеваться в арабов для них не впервой.

Миллер потер глаза.

— Но зачем им это понадобилось?

— Я же сказал — в попытке дестабилизировать обстановку и добиться срыва переговорного процесса. Ни для кого не секрет, что среди израильских военных не так-то много сторонников идеи заключения мира с арабами. Именно в этой среде звучат наиболее критические высказывания в адрес премьер-министра…

— Стало быть, их расчет строится на том, что палестинцы обвинят Израиль в убийстве Нури и хлопнут дверью на переговорах. Или на том, что арабские террористы проведут акцию возмездия в Иерусалиме, которая не оставит выбора для израильской делегации.

— Одно из двух. И даже если официальная арабская сторона проявит выдержку и не станет психовать, уличные беспорядки все равно начнутся. А там, вы правы, свое слово скажут и террористы.

— И именно поэтому убийцы позаботились о том, чтобы очевидцам запомнился их странный акцент.

— Совершенно верно.

— Черт бы побрал этот Восток со всеми, кто тут живет! — рявкнул Миллер. — Невозможно, вы понимаете, совершенно невозможно нормально работать! С одной стороны, у нас евреи, которые не могут добиться единства в своих рядах, с другой — арабы с той же самой историей. И каждый, понимаете, доморощенный Бонапарт тянет одеяло на себя! И плевать он хотел на всех остальных, будь то враг по вере или соотечественник!

— Именно поэтому мы вернулись к убийству Гутмана и решили присмотреться к нему повнимательнее.

— А при чем тут Гутман?

— Как сказать… Мы сейчас проводим закрытые беседы с руководством личной охраны израильского премьера и пытаемся выяснить, не могли в их ряды затесаться враг, застреливший Гутмана не из-за того, что тот угрожал жизни премьера, а ради совсем другой цели…

Мэгги подалась вперед, уже приготовившись взять слово и рассказать о своей странной встрече с вдовой убитого оппозиционера. Ей казалось уместным как можно скорее поделиться с этими людьми подробностями своего разговора с Рахель.

Но она опоздала. Миллер решительно вышел из-за стола.

— Ладно, друзья, поболтали, и хватит. С меня пока достаточно загадок и головной боли. — Он вновь склонился к телефонному аппарату: — Господин госсекретарь, мы попытаемся форсировать течение переговоров. А все эти убийства… мы будем делать вид, что ничего не произошло. Что скажете?

— Правильное решение.

— Господа, — Миллер теперь обращался ко всем, — позвольте теперь оставить вас. Мне нужно переговорить с президентом.

— Конечно, конечно… — скороговоркой проговорил заместитель госсекретаря.

Как будто он мог не позволить Миллеру сделать то, что тот хотел. Всем было хорошо известно: тот говорит с президентом по десять раз на дню в течение многих лет.

Миллер задержался в дверях:

— Мы закончили?

— Да, — ответил ему церэушник.

— Отлично, увидимся.

Все торопливо стали подниматься из-за стола и чуть ли не наперегонки бросились к выходу. Каждый хотел продемонстрировать советнику президента, что у него полно важных государственных дел, решение которых он не намерен откладывать ни на минуту. Все знали, что сейчас Миллер наберет только ему известный номер на своем мобильном и после трех или четырех гудков, когда на том конце провода снимут трубку, бодро доложит:

— Пока все идет по плану, старина.