Вместе с большой группой солдат и офицеров я вышел из вагона на станции Кола и пешком отправился в Мурманск. Добравшись до района Лыжной базы, мы свернули в сопки и сидели там почти до самого вечера, потому что город бомбили. Мы видели, как кружат над Мурманском самолеты, слышали разрывы бомб, но не хотели и не имели права лезть в это пекло.

Потом мы прошли по черным улицам города, пропахшим дымом и подгоревшей рыбой, спустились к причалу порта и погрузились на катера. Несколько позднее — наш катер подходил к мысу Мишуков — из-за сопок снова показались немецкие самолеты и снова завыли сирены. На город обрушивался очередной бомбовый удар.

Дорога к фронту петляла между сопками, то круто поднимаясь, то сбегая в долины. Клейкие листочки карликовых березок пахли весной. Мы шли небольшими, то два-три человека, группами и настороженно следили, не появятся ли самолеты. Нас предупредили, что гитлеровские летчики не упускают возможности поохотиться на дороге.

Отшагав километров тридцать, мы подошли к речке Уре. Из воды торчали остатки обуглившихся свай — видно, мост разбомбили. Однако переправа действовала! Она поразила меня своей простотой и необычностью. Мост находился под водой! Потом я узнал, что эту переправу придумали саперы, которым надоело по нескольку раз в сутки восстанавливать мост. Сложенная из камней и прикрытая водой, дорога не была видна с воздухе и служила безотказно. Во всяком случае, я переправился через Уру, не замочив шинели.

Заполярным летом, когда солнце не уходит с неба, приезжему человеку трудно угадывать, что на дворе: утро, полдень или вечер. Мне и теперь не вспомнить, в какое время суток мы подошли к долине на 51-м километре дороги от Мурманска. Но до сих пор стоит в глазах та страшная, поразившая меня картина. Долина была полем недавнего и жестокого боя. Во многих местах еще лежали трупы в шинелях мышиного цвета. Упругий ветерок плотно вбивал в нос какой-то странный сладковатый запах, напомнивший мне глубокий сухой колодец в деревне, куда мы, мальчишки, озорства ради сбрасывали кошек.

Я спустился напиться к небольшому озерцу, наклонился к воде и отшатнулся: там тоже были мышиные шинели.

Вскоре я узнал, что незадолго до моего приезда на Север немецкие дивизии предприняли на Мурманском направлении еще одно наступление. Однако наши стрелковые дивизии, морская пехота Северного флота, пограничники сумели сдержать горных егерей. Апрельско-майское наступление гитлеровцев закончилось провалом и крупными потерями.

Нелегко пришлось в этих боях 10-й гвардейской.

В некоторых стрелковых ротах осталось по 20–25 человек. Отдельные участки длиной в километр обороняли всего три-четыре пулеметчика.

Новое пополнение, то есть нашу группу, в дивизии встретили приветливо. Командир 10-й гвардейской генерал Худалов обошел строй, поздравил нас со вступлением в гвардейскую семью и пожелал успеха. В каких-нибудь полчаса представители полков разобрали вновь прибывших солдат и офицеров.

Меня пригласили на командный пункт, и присутствовавший здесь майор — это был командир 28-го стрелкового полка — предложил мне принять командование полковой разведкой, которая к тому времени осталась без офицеров. Я дал согласие и тут же получил задание укомплектовать взвод разведки.

Штаб 28-го полка находился на высоте, имевшей кодированное название Шпиль. В сопровождении ординарца командира полка я отправился в землянку, где жили разведчики. Их было трое, оставшихся в живых после недавних боев. Один оплетал березовыми ветками стену землянки, двое других ладили верхние нары. Мельком подумал, что ребята затеяли пустое — из кривых и тонких березок вряд ли можно соорудить крепкое ложе на пять-шесть человек.

Разведчики отложили работу. Один из них — Георгий Гордеев — заметно обрадовался моему появлению. Как я узнал позднее, он был пока за главного, но должен был ехать в офицерское училище и с нетерпением ждал себе замену. Двое других поздоровались хмуро и сдержанно — что-то им, видимо, не понравилось. По одежде и фронтовой бывалости я заметно проигрывал — у всех троих на гимнастерках сверкали новенькие ордена Отечественной войны, у меня ж на груди кроме пуговиц ничего не было.

Старшина Гордеев был в полку личностью выдающейся. Его знали как бесстрашного и хитрого разведчика. На счету Георгия уже числились четыре «языка» и десятки уничтоженных фрицев. С ним здоровался за руку сам генерал Худалов.

Небольшой плотный паренек с рыжей и кудлатой шевелюрой — звали его Николай Расохин — тоже был известен не только в полку и дивизии. Его фамилию, как оказалось, знали и немцы.

Третьего разведчика, чуть наивного парня среднего роста, с белыми выгоревшими волосами, живыми глазами, с вологодским говорком, звали Дмитрием Дорофеевым.

Сейчас эта знаменитая в полку троица разглядывала меня с настороженностью, будто бы спрашивая: «Каков ты, новый человек? Сумеешь ли ты заменить тех, кого мы потеряли? Не сдрейфишь ли в трудную секунду? А может, туда, где опасно, вместо себя пошлешь другого?»

Я читал эти немые вопросы и понимал их естественность — ведь совсем недавно эти ребята похоронили своих боевых товарищей.

— С нами будете жить, старшина, или в лейтенантской землянке? — нарушил молчание Дорофеев.

— С вами. Война, и одному трудно.

Чтобы поддержать как-то разговор, я поинтересовался:

— А где ваш лейтенант?

— Отбыл в госпиталь. Он без кольчуги работал.

— Понятно.

Сбросив мешок и ремень, я принялся помогать разведчикам оборудовать землянку.

За ужином, поглощая распространенное в то время гороховое пюре из концентрата, разговорились, и потихоньку ледок растаял. Разведчики посвятили меня в дела полка, рассказали о боевых рейдах взвода, о своих погибших друзьях. Я убедился, что эти ребята не только хорошие солдаты, но и скромные душевные люди.

На другой день утром мы с Гордеевым отправились на вещевой склад полка — надо было заменить обмундирование.

Майор интендантской службы, видимо, знал Гордеева, поздоровался с почтением, но, как и все интенданты, стал ворчать: вот, мол, недавно дал все новенькое, а сдаете черт те что.

Гордеев не сдержался:

— Зря жадничаете, товарищ майор. Люди в пекло идут, а вы барахлом попрекаете.

— Да разве я попрекаю? — вздохнул майор. — Но понимаете, сколько зазря пропадает этого барахла?

— А жизней, майор?

Интендант еще раз вздохнул и махнул рукой в угол:

— Выбирайте там, что надо.

Мы взяли серые летние плащи офицерского покроя, накидки, яловые сапоги, ремни с портупеями, несколько пилоток и, расписавшись за полученное, пообещали майору, что придем еще. Ничего не ответив, интендант опять вздохнул и закрыл двери.

Переодевшись, мы отправились по батальонам отбирать пополнение в полковую разведку.

Командир первого батальона майор Кузоваткин, молодой, красивый человек, принял нас хорошо, хотя войсковые командиры не особенно любят, когда к ним приходят за людьми.

Батальон занимал одну из господствующих на местности высот. Несколько его постов клиньями выдвигались на нейтральную полосу, и идти туда в светлое время было рискованно — могли подстрелить. Мы решили рисковать. Пробираясь от окопа к окопу, от одной землянки к другой, встречались и разговаривали со многими. В большинстве своем это были хорошие солдаты, честные и храбрые люди, но только один, по нашему мнению, подошел бы в разведку.

Высокого роста, черный, как цыган, солдат сидел в траншее и занимался весьма чудным делом: высовывал над окопом старую шубную рукавицу, невесть как лопавшую в траншею, и с интересом наблюдал, как фрицы палили по этой цели из пулемета.

Мы подошли, когда солдат считал пробоины на рукавице.

— Зачем фашиста дразнишь? Развлекаешься? — спросил я.

— А я в них нервы щупаю. Слабые нервы.

— Зацепить же могут!

— И то веселей, когда музыка. А без стрельбы какая ж война?

— Веселый ты, парень. Из цыган, что ли?

— Не, я рязанский. Иван. Ромахин по фамилии.

— Что ж, будем знакомы. Иван, питерский.

— Из Ленинграда, что ли?

— Угадал, брат.

— В разведку хочешь? — перебил Гордеев.

Солдат посмотрел заинтересованно и недоверчиво:

— А вы что, из разведки?

— Из разведки. Ну как, подумаешь или струсил?

— А я не трус. Я согласный.

Мы записали фамилию Ромахина и сказали ему, что через пару дней будет приказ о его переводе в разведку.

В первом батальоне наш «улов» оказался богаче. Там мы встретили веселого рассудительного паренька из Карелии, спортсмена-лыжника Петра Гришкина. Вместе с ним дали согласие пойти во взвод разведки Виктор Иванов, Григорий Моноков, Николай Серов, Юрий Крылов и другие. Всего нас оказалось теперь 15 человек. Это уже была боевая единица, способная выполнять задания.

На другой день наш взвод получил новое обмундирование (полковой интендант по-прежнему хмурился, но выдал лучшее), автоматическое оружие, кинжалы и другое необходимое разведчику снаряжение.