Турция. Константинополь. 30 декабря 1919 года

Генри Джи Баркер чувствовал себя не в своей тарелке. Ему мешала трость, но еще больше — феска, которую, послушавшись уговоров Креветки, он на себя нацепил. «Американский мистер — фес очень красиво. Чок гюзель. Как настоящий турецкий бей эфенди», — карлик благоговейно складывал ручки на груди, а Красавчик, наморщив нос, разглядывал свое отражение в зеркале, таком древнем, что наверняка им пользовался еще Насреддин Ходжа. Зеркало и феску припер Креветка. Похудевший, осунувшийся, да еще с похожей на перевернутый стакан для виски алой шапочкой на макушке, Генри Джи Баркер казался себе полным идиотом. Но обижать Креветку не хотел и поэтому...

И поэтому Красавчик нарядился в феску, а также привезенный из Чикаго шикарный костюм-тройку, повязал на шею шелковый платок в сизый «турецкий огурец» и направился туда, где на самодельной карте стояла жирная галочка. Креветку Красавчик оставил ждать в наемном фаэтоне за две улицы от генеральского дома, строго-настрого наказав с места не двигаться, шума не поднимать и быть ко всему готовым.

***

— О, ты здесь, дорогой? Как твоя нога? Рад, что нашел время поздравить. Добро пожаловать! Для меня это — честь. А что для меня честь, для моего сердечного друга Тевфика — тоже радость.

Баркер раскрыл доктору объятья, чертыхаясь про себя. Он-то надеялся сохранить инкогнито, поскольку народу собралось больше трех сотен, в дом пускали всех без разбору, достаточно было продемонстрировать халдеям, дежурящим у входа, придурковатую улыбку, а также празднично упакованную коробку шоколада или букет. Но, увы, трудно оставаться незамеченным, когда ты здесь выше всех едва ли не на голову, на тебе костюм-тройка, шейный платок «в огурец» и передвигаешься ты еле-еле, как двуногая черепаха в красной шапочке.

— Позволь представить тебе моих чудесных детей, дорогой! — Потихоньку никак не показал своего недоумения при виде нежданного гостя, а может, и не было недоумения вовсе — кто их разберет, этих турков, с их сахарным гостеприимством. Приобняв Баркера за плечи, доктор потащил его в середину залитой светом залы. — Ты только не спеши, дорогой. Потихоньку шагай... Потихоньку. Береги себя, дорогой. Вот! Гляди! Какие они красивые! Гюзель?

Невеста, наверное, и в самом деле была гюзель. Жаль только, что красота ее пряталась под вуалью. Прямая и застывшая, она стояла рядом с женихом, как выставленная в витрине дорогая фарфоровая кукла, и кланялась, кланялась, кланялась. Красавчик подумал, что девчонка наверняка трусит, и что любая невеста — будь она родом хоть из Нью-Йорка, хоть из Константинополя, хоть из оклахомского загаженного навозом городишки в день своей помолвки будет до смерти напугана. Правда, кроме страха должны быть в глазах невесты счастье и любовь. Но разве под вуалью это разглядишь? Ни за что не разглядишь, как ни всматривайся. Еще Красавчик подумал, что в таком платье рыженькая Алев смотрелась бы замечательно. Богатое у турчанки платье, туфли модные лилового атласа, да и фигурка тоже ладная. Генри глазел на невесту, напрочь забыв о том, что он не в Чикаго. Сзади осуждающе кашлянули, и Красавчик, опомнившись, перевел взгляд на лицо жениха...

Ого! Этого смазливого барчука в парадном мундире с аксельбантами он не спутал бы ни с кем! И пусть, в тот единственный вечер, когда они виделись, освещение было дерьмовым, пусть у них обоих было занятие куда важнее, чем взаимные переглядки, Баркер накрепко запомнил этот высокомерный изгиб бровей, эти черные с поволокой глаза и девичью бархатную родинку над губой. Сыном доктора Потихоньку оказался тот самый турецкий молокосос, что подстрелил Красавчика месяц назад в Капалы Чарши. Жених нервничал и дергался не меньше невесты, но вовсе не из-за помолвки. Он косился на компанию юнцов, стоящих поодаль, перемигивался с ними и явно тяготился тем, что не может немедленно присоединиться к приятелям, но вынужден торчать здесь и принимать поздравления. Присмотревшись к компании, Красавчик немедленно распознал еще двоих бандюганов, знакомых по перестрелке на базаре. Вечер обещал стать любопытным. Но переигрывать планы Красавчик не любил, поэтому решил сперва все же брать Моржа, а потом, если все пойдет путем, проследить за турками. В конце концов, месяц назад турки, как и он сам, шли по следу Менялы и могли оказаться в своих поисках удачливее. И хотя вопрос с Гусеницей отпал, Менялу следовало бы потрясти по кое-каким другим пустячкам. Поразузнать про Дельфина, например, ну, или... (Красавчик вздохнул)... порасспрашивать про рыженькую Алев.

— Моя невестка Зехра. Мой сын Эрхан... Эрхан и Зехра — с рождения предназначены друг для друга, и даже зовут их похоже! — доктор подтолкнул Баркера протезом в спину, а сам тут же улизнул к другим гостям.

— Любви, детишек дюжину... И денег побольше, как принято говорить у нас в Чикаго, — оттарабанил Красавчик и шагнул назад, в тень от украшенного цветочными гирляндами столба, чтобы жених ненароком его не узнал, а, главное, чтобы невеста не успела потянуться за упакованным в блестящую бумагу свертком, что Красавчик все это время таскал под мышкой. Ну, вроде как, при виде молодых он так разволновался, что даже про подарок забыл. А что? Для бестолкового чужестранца — подходящее поведение.

— Спасибо. Благодарим вас, дорогой гость, — выдохнула невеста на хорошем английском, но так обреченно, что Красавчик почувствовал острый приступ жалости. Бедняжка еле дышала, а женишку до нее и дела не было. Вот бы ее подбодрить, а лучше — рассмешить.

Поддавшись внезапному порыву, Красавчик незаметно ни для кого, кроме самой невесты, сделал лицом «удивленного ежика» — вытянул трубочкой губы, округлил глаза, поднял брови и быстро-быстро задвигал фамильным баркеровским носом вверх-вниз. Обычно после этого Кудряшка и Родинка валились на спину с диким гоготом, а толстая Бет хваталась за живот и начинала грузно трястись и колыхаться от смеха. «Ежик» обладал силой едва ли не большей, чем улыбка «убойного калибра». Но не на этот раз. Девушка словно вообще не заметила баркеровских стараний. Она слишком осторожно и медленно, чтобы со стороны можно было отследить, повела головой вверх и влево, точно искала кого-то на галерее второго этажа.

Хорошенькая получалась помолвка. Жених глядит направо, невеста налево... точнее вверх и налево. Красавчик сделал вид, что поправляет о воротник сползшую на затылок феску и тоже задрал голову — в конце концов, интересно же узнать, что там высматривает генеральская дочь. На галерее, притаившись за колонной, стояла широкоплечая женщина или девушка (чаршаф не позволял определить возраст) и жестикулировала. Сначала указала пальцем в белой перчатке на себя, затем на невесту, потом похлопала ладонью по левой груди, что привело Красавчика в недоумение, затем махнула рукой куда-то вглубь галереи и замерла.

«Хм... Подружки задушевные, наверное. Семафорят друг дружке всякую чушь про вечную любовь и преданные сердечки — у любой девушки, будь она родом из Чикаго, Константинополя или Москвы, в мозгах каша из кружев и сантиментов. Зато у мужчин все продумано, а вместо сердца тикают часы в нагрудном кармашке... Ох ты! Кармашек! Для часов! Часы! Да это ведь типично мужской жест! Да и не подружка это вовсе, а дружок! Опа»! Красавчик быстро задрал вверх голову и успел отследить, как «подружка невесты» скрылась за бархатной занавеской женской половины дома — сераля. Вот оно как — сын доктора Потихоньку был рыночным разбойником, невестка доктора Потихоньку оказалась не такой уж невинной штучкой, а в доме свата доктора Потихоньку хранилась фигурка Моржа... Вечер обещал стать просто чертовски любопытным! Генри затерся в толпе и потихоньку похромал к лестнице, ведущей на второй этаж.

***

Ковры глушили стук трости. Двигаясь настолько тихо, насколько это было возможно, Красавчик нырнул за бархатную занавесь и остановился перевести дух и осмотреться. Примерное устройство турецкого дома он вычислял весь вчерашний вечер, пытая Креветку и вычерчивая на обратной стороне креветкиного портрета планы.

— Так... а кухарят турки обычно где? А коридоры какие? Длинные? Курительная? Кабинеты? Окна куда выходят? Калитка садовая есть? Балкон? Сторожка? Сто-рож-ка! Понял? Ну!

Креветка недоумевал, не понимая, зачем Баркеру все эти подробности:

— Человек разный — дом разный... Балкон есть, сто-рож-ка тоже есть... Зачем надо?

Красавчик не отставал. Нашлись бы силы, прошвырнулся бы лично по кварталам, пригляделся бы к местным хозяйствам поближе. Однако надобность в такой прогулке, в общем, была невелика. Человеческая натура предсказуема, и в части архитектуры в том числе. Если один сосед пристроил к веранде башенку, то скоро пять других соседей примутся делать то же самое. Если в слободе принято красить крыльцо в желтый цвет, то вряд ли кто-то на пять кварталов в обе стороны покрасит свое крылечко в зеленый. Если весь город вдруг решил, что жалюзи — модно и изысканно, то вскоре самому султану вздумается приладить на окна дворца французские решетки. «Человек разный — дом разный, говоришь? Ха! Как бы не так!» Креветка слишком хорошо думал о людях. Красавчик о людях думал правильно, поэтому шел почти наверняка, и в очередной раз похвалил себя за проницательность, обнаружив за бархатной занавеской дверь, а за дверью галерею, из которой можно было попасть в любую из семи комнат женской половины.

Осмотревшись, Генри одобрительно причмокнул. Турки, конечно, варвары, но идея отселять женщин и детей в отдельную часть дома — отличная. Капризы, слезы, котята, детишки и кружева не должны мешать покеру, сигарам и солидным беседам. Великолепнейшая идея — турецкий сераль!

К тому же, где еще, как не в серале, устраивать тайник!

С местными домами Красавчику пришлось, хоть недолго, но все же разбираться, зато про устройство тайников он и так знал почти все. Знал он, что одни прячут свои секреты и ценности там, куда лезь человеку случайному неприлично, стыдно... например, в туалетных комнатах, в кладовках и душевых. Другие, наоборот, делают тайник на виду, наивно полагая, что таким образом перехитрят грабителя. А вот библиотеки и кабинеты, благодаря криминальному чтиву, вышли из моды. Все теперь начитанные и знают, что вор в первую очередь полезет именно туда. Так что от библии в качестве тайничка многие отказались, а зря. Не всякий вор займется перетряхиванием кипы томов, чтобы отыскать запрятанный где-то между св. Матфеем и св. Марком миллионный чек на предъявителя.

Если бы кто-нибудь попросил у Красавчика Баркера рекомендацию по устройству домашнего тайника, он бы получил однозначный ответ — к черту!!! К черту подвальчики, фальшивые стены и пустотелые колонны! Если вас вздумают обворовать — обворуют! К черту! Носите ваши бриллианты напоказ, швыряйте их на подоконники и столы, держите ваши соболя в прихожей, а пачки банкнот пусть валяются там, куда вы их бросили, вернувшись с ночного кутежа. Будьте беспечны и щедры. По крайней мере, когда вас обчистят, у вас не появится гадкого чувства, что вас не просто ограбили, но еще и просчитали на раз-два-три, как болвана. Опять же, в беспечности есть шик!

Однако вряд ли бы такой важный человек, как Тевфик-паша, заинтересовался мнением Генри Джи Баркера из Чикаго, даже если бы они были знакомы. Вряд ли... Потому что был Тевфик-паша, во-первых, турком, а значит, полагал себя хитрым и проницательным; во-вторых, военным в высоких чинах — отчего был уверен в своей непревзойденности по части стратегии, тактики и тому подобного; а в-третьих, мужчиной — и, значит, советов от другого мужчины не принял бы ни за что.

Мужчина, военный, турок... Лишь расписание пароходов на Галатской пристани может быть более предсказуемым.

***

Красавчик шел наверняка. Шел прямиком в будуар мадам генеральши. Он был абсолютно уверен, что Морж — там, где-нибудь в тайном ящичке туалетного стола или в спрятанном за часами с кукушкой сейфе, и что можно обстряпать дельце минуты за две. Красавчик предпочел бы обойтись без маскарада, обчистить генеральшу по-простому без выдумок, но хромота и неуклюжесть не оставляли ему выбора. Впрочем, как выяснилось недавно, не только Красавчика посетила эта комедийная мыслишка. Кстати, именно потому, что идея со всех сторон выглядела идиотской, Генри ее не отмел. Ну, кто? Скажите, кто всерьез станет рядиться в бабу, копируя синематографические «подвиги» Чарли Чаплина или Герри Лангдона? Кому приспичит искать среди замотанных в тряпье старух чикагского гангстера? И, в конце концов, даже если его обнаружат, никто не заподозрит, что состав преступления — грабеж, а не обыкновенное сластолюбие. Стараясь вслух не смеяться и не шуршать фольгой, Красавчик распаковал «подарок» и вытряхнул оттуда дешевый чаршаф, приобретенный вчера у пансионной кухарки. Правда, за инструкции по надеванию чаршафа пришлось заплатить ушлой старухе доллар, но дело того стоило. Толстая шерстяная накидка оказалась Красавчику почти впору, за исключением длины — из-под подола виднелись края брюк, а также дорогой кожи ботинки. Однако если чуть присесть и сгорбиться, то недостаток этот можно было устранить, что Баркер немедленно и исполнил. Вот так, скукожившись, морщась от ноющей боли в бедре, но внутри потешаясь над происходящим, Генри Джи Баркер совершил то, о чем многие европейские мужчины лишь мечтают — прокрался в настоящий турецкий гарем. Проверив для начала «тихие» комнаты, обстукав стены и проверив все шкафы, Баркер все также вприсядку направился к приоткрытой двустворчатой двери, из-за которой доносились музыка, детские крики и смех.

Верно говорят — ожидание праздника лучше, чем сам праздник. Неизвестно, что Баркер планировал обнаружить в серале — может, полуобнаженных одалисок, возлежащих на парчовых подушках, или чернооких фурий, набрасывающихся на всякого путника с кинжалами и поцелуями. А может, он фантазировал о каких-то еще более утонченных вещах... Но все оказалось проще. В тускло освещенной комнате на обыкновенных стульях вокруг покрытого гобеленовой скатертью овального стола теснились женщины, одетые вовсе не в гипюр и павлиньи перья, но в обыкновенные платья. Никто не танцевал танец живота, нигде не дымились наргиле с гашишем, зато пыхтел огромный русский самовар. Женщины прихлебывали чай из маленьких стеклянных стаканчиков, задирали друг дружку, ругались, мирились и то и дело разражались смехом, больше похожим на птичий гам. Здесь же безобразничали дети всех возрастов, и было ужасно шумно и бестолково, будто кто-то заселил огромную клетку канарейками и их голосистыми птенцами. За такой суматохой на пробравшуюся внутрь старуху никто и внимания не обратил. Рябая девочка лет десяти ткнула в Красавчика подносом с курабье и тут же вернулась к столу. Красавчик огляделся — у печи на корточках, не шевелясь, сидел «подружка» невесты и делал вид, что греется. Красавчик оценил сообразительность «подружки», и про себя такой ход одобрил — действительно, к продрогшей гостье вряд ли кто привяжется с предложением немедля снять накидку. Он бы и сам поступил так же, но вакансия возле печи была уже занята, поэтому Красавчик проковылял поближе к высокой китайской ширме и там затих. Баркер чуял — Морж где-то здесь. Чертов кухаркин балахон зверски ему мешал — чтобы осмотреться, Красавчику приходилось по-индюшачьи вертеть головой. К тому же, сетка на лице не давала разобрать подробности. «Как в тюряге, ей-ей... тьфу-тьфу-тьфу!» — Красавчик машинально сплюнул трижды.

«Ана, ты б лицо открыла. Тут мужчин нет. И жарища — только протопили. Снимай чаршаф, ана, не стесняйся! Давай помогу», — все та же рябая девчушка замаячила прямо перед густой «решеткой» чадры и потянулась ручонками к накидке. Чтобы понять намерения доброжелательницы, переводчик не требовался, и Красавчик, резко отдернув голову, отрицательно замычал. Разоблачение (во всех его смыслах) мало способствовало успеху предприятия. Девчонка продолжала настаивать, Красавчик продолжал мычать, одновременно размышляя о последствиях детоубийства, но тут на его удачу объявилась невеста в окружении пестрой благоухающей толпы родственниц и подруг. Настырная девчонка тут же позабыла про «бабушку» и с разбега ввинтилась в кучу-мала, чтобы подобраться поближе к невесте и всласть назавидоваться чужому счастью. «Вах-вах-вах... гюзель-гюзель... вах-вах-вах», — квохтало, щебетало и попискивало вокруг, будто дело происходило в курятнике, где главная несушка только что снесла золотой слиток размером с кулак.

Генри покосился на «подружку» невесты — ну что ты там медлишь? Грустные и романтичные истории (а эта история, очевидно, была и грустной, и романтичной) Красавчику нравились. Брак по сговору, нежеланный супруг, тайный возлюбленный... В Чикаго он пересмотрел с десяток таких картин. Теперь же, не на экране, но на расстоянии вытянутой руки трагедия разворачивалась живьем. Мистер «Подружка» уже не жался на корточках. Он поднялся (правда, не во весь рост — по-видимому, и ему «пальтишко» оказалось коротковато). И встал так, чтобы девушка увидела — он здесь, он пришел, несмотря на ее запрет! И тут же невеста медленно, словно ее кто-то взял за плечи и закрутил в нужную сторону, повернулась. Медленно убрала со лба вуаль и так и застыла с поднятыми к лицу руками, тонкая, большеглазая, бледная, как простыня, и напуганная, но все же (а в физиогномике Красавчик разбирался не хуже, чем в драгоценностях) бесконечно счастливая. Красавчик, не будь он Красавчиком, вполне мог бы сейчас потерять голову. Но он оставался собой, пребывал на территории сераля по причинам далеко не романтического свойства и, к тому же, никак не мог забыть о тициановских кудрях малышки Эйты.

Красавчик еще с полсекунды поглазел на двух влюбленных, вздохнул, вспомнив про рыжеволосую горничную. Потом вздохнул еще раз, потому что многое в жизни повидал и отлично догадывался, чем подобные истории имеют свойство заканчиваться. Вздохнул третий раз для ровного счета и вернулся к осмотру помещения. Двое молодых людей все никак не могли оторвать друг от дружки пылких взглядов, но никому до них дела не было. Красавчик двинулся вдоль комнаты на поиски Моржа, а бесчисленная женская братия (кстати, допустимо ли говорить «женская братия», нет ли в этом лингвистического парадокса?) продолжала шуршать подарками, ахать, охать и хлопать в ладоши. Были они чем-то неуловимым похожи и на канареек, и на кур, и даже на «девочек Бет», толпой окруживших состоятельного клиента.

***

Морж был где-то здесь, в будуаре. Баркер перекочевал в сторону туалетного столика, рассчитывая начать поиски оттуда. Опасности для себя он не видел никакой — ни от вздорного «курятника», ни тем более от влюбленных голубков. Ма еще в детстве обучила его таким кунштюкам, что Генри мог выудить даже кость из-под носа у койота, тот бы не почуял. А здесь хоть печку через окно выноси — никто даже бровью не поведет! Красавчик настроился на быструю удачу, но едва лишь потянул на себя верхний ящик, как в коридоре раздался шум, и в комнату влетела немолодая турецкая мадам, судя по удивительной схожести с невестой — хозяйка дома. В глазах у мадам генеральши полыхало праведное возмущение, а в руках у нее... в руках у нее хрустела фольга и алела феска, про которую Красавчик напрочь позабыл и, видимо, оставил на полу возле двери в сераль, когда рядился в чертову плащ-палатку. А Ма ведь предупреждала, идешь на дело — красного не надевай.

Генеральша обвела глазами присутствующих и что-то резко крикнула по-турецки.

— Вайбе! Адам! Адам бурада! Имдат! — заклокотал «курятник». — Адам! Вай!

Красавчик обомлел от того, с какой скоростью женщины выхватили откуда-то платки, покрывала и накидки и обернулись ими в несколько слоев. Особенно спешили закрыться и спрятать свои «прелести» старухи, и чем древнее была старуха, тем ловчее она куталась и тем громче вопила: «Имдат! Помогите! Имдат! Здесь мужчина!»

— Вот так попал... — успел посетовать про себя Красавчик, вспомнить, что такую ситуацию Соломон назвал бы «полным цугундером», и начать потихоньку (как будто он мог иначе) перемещаться за ширму. Шажок, другой, третий. Спасительная ширма была рядом. Но тут Красавчик случайно бросил взгляд на невесту. И остановился, будто вкопанный. Благодаря Бет и ее девочкам, он многое знал о женских слезах, обмороках и мигренях, но до этой секунды даже предположить не мог, что девица без пудры и белил способна достичь цветом такой бескомпромиссной белизны. Глаза у девчонки от ужаса стали в пол-лица, руками она бессмысленно вышивала по столу, пытаясь нащупать вуалетку, но если так трястись, то не только вуаль, стол не нащупаешь. Красавчик вздохнул. Было ему отчего-то жаль горе-невесту, вот-вот ее милого дружка обнаружат, и кранты ему, и ей тоже кранты... если... если только... О, черт! Если только вместо мил-дружка первым не обнаружат кого-то другого! Черт! Черт! Черт!

Красавчик Баркер был человеком хладнокровным и жестоким. Вне всякого сомнения! Но порой ненавидел себя за приязнь к синематографу, романтическим историям и патетическим выходкам. И вообще... Черт! Черт! Черт!

Достаточно было легкого толчка плечом, чтобы ширма с грохотом обрушилась на пол.

***

Генри Джи Баркер выбрался из-под поваленной ширмы и похромал к дверям, безжалостно пиная пуфики и опрокидывая кофейные столики тростью. «Эй! Красотка Пегги! Трам-парам-пам-памс... Прыгай в дилижанс. Умчу тебя во Фриско», — напевал он не лишенным приятности голосом и скабрезно подмигивал онемевшим от такого бесстыдства старухам.

Где тот Фриско? Красавчик не одолел и половины пути до двери, как молчание сменилось воплем, как десятки женских пальцев стянули с него кухаркин чаршаф (все же это была дурацкая идея, как ни крути) и принялись раздирать его на тысячу «красавчиков». Как-то один метис-кабокло из Бразилии рассказывал ужасы про тамошних пираний. Но лишь сейчас Генри понял, что пираньи — пустяки по сравнению с тем, что ему придется вытерпеть, прежде чем он, разодранный в лоскутки, испустит дух! И главное — ради чего? Ради хэппи-энда, которому все одно не бывать?

Генри Джи Баркер почти уже смирился со своей незавидной участью, но тут хищная бабья стая схлынула, и сквозь полуобморочную пелену Красавчик узрел спасение в лице доктора Потихоньку и седовласого военного в парадном генеральском мундире. Усы у военного красиво загибались вверх. Нос был тонким, с горбинкой. «Надо же, — успел восхититься Красавчик, — действительно похож». Сразу за хозяином в двери ввалилась дюжина разъяренных молодых турок под предводительством жениха. Через секунду Красавчика бесцеремонно выволокли из сераля, протащили по галерее, небрежно уронили возле высокого зеркала, предварительно отобрав кольт с ножом, и там обступили хмурой молчаливой стеной. Одетые кто во фрак, кто в парадный мундир, наодеколоненные турки расположились вокруг Красавчика так, словно намеревались не кастрировать «грязного сластолюбца», а позировать модному фотографу. Да-а, вляпывался он в переделки и похуже этой, но вряд ли живописнее.

— Что ты тут делаешь, дорогой? Заблудился? — нарочито суровый голос доктора Потихоньку подарил Красавчику хоть и призрачную, но все же надежду на лучшее.

— Ну... Это... Гарем же! Такое дело! Охота было взглянуть глазком!

Когда стрелять не из чего, драться бессмысленно, а спорить глупо; когда силой и численностью противник превосходит тебя минимум в двенадцать раз; когда ты скрючился от боли на полу и вряд ли сможешь чихнуть, не поймав пулю в лоб, остается одно — притворяться дурачком и давить на жалость. Случись на месте Красавчика кто другой, к примеру, Гуталин или О Хара, вряд ли бы они выбрали такое позорное амплуа. Скорее всего, бились бы до последнего вздоха, размазывая напомаженных щеголей по стенкам. А потом бы их нашпигованных свинцом, голых и без документов нашли бы в сточной канаве равнодушные стамбульские жандармы. Рыжий О’Хара или даже Гуталин были, во всех смыслах, людьми гордыми и джентльменами до мозга костей. Может, именно поэтому оба они давно стали ланчем для кладбищенских червей. А Генри Баркер все еще был жив, относительно бодр и в состоянии шевелить мозгами.

Красавчик протяжно застонал, схватившись за бок. Взгляд его, мутный и печальный, взмыл сперва вверх, к потолочной лепнине, а потом доверчиво уткнулся в багровое от возмущения лицо доктора Потихоньку. Так котята тычутся носами в ладони хозяев.

— Так это, док. Я ж разве знал, что оно у вас так сурово... Так если б я знал... Прости. Слышь, кажется, отбили мне печенку... И дыра кровит.

— Погодите, — попросив взглядом разрешения у хозяина дома, доктор нагнулся над Баркером. Быстро и довольно-таки невежливо прощупал рану, после чего что-то шепнул паше на ухо. Тот нехотя кивнул в ответ.

— Встать можешь? Тогда вставай. Ступай домой потихоньку. И благодари аллаха, что Тевфик-паша — человек просвещенный, современный, как и все наши уважаемые гости, поэтому никто сегодня не зарежет тебя, как собаку. Иди домой. Ты мой пациент, ты в Стамбуле гость — тебя не тронут. Завтра не тронут, послезавтра тоже не тронут. Но если через неделю ты все еще будешь здесь, то случится неприятность, дорогой.

Турки вполголоса переговаривались, недобро поглядывая на Красавчика, но, очевидно, убивать его передумали. Это Красавчика устраивало, хотя потраченных усилий было неимоверно жаль. Теперь вряд ли выйдет так легко проникнуть в дом к генералу, и вряд ли получится сделать это в ближайшие несколько месяцев. А все его дурацкая жалость!

Красавчик собрался было уже убираться вон, не солоно хлебавши, как вдруг в зеркале появилось отражение атласных туфелек лилового цвета. Хозяйка туфелек — маленькая ханым, протиснулась между офицерами и встала прямо перед отцом, отгородив Красавчика от всех худенькой своей спиной. Такой мелодраматичный поворот сюжета оказался как нельзя кстати. Оставалось лишь разбавить эпизод уместной репликой, а лучше — тяжким стоном, что Генри не преминул изобразить.

— Не беспокойтесь, сэр. Я не позволю вам никуда ехать в таком состоянии, — бросила Зехра через плечо Красавчику и повернулась к мужчинам. — Человек ошибся, но ошибся по незнанию — из-за разницы в наших культурах, а вовсе не из-за дурных намерений. Странно, что многие здесь не способны такой простой вещи понять. Эрхан-бей... Я умоляю вас как ваша будущая супруга. Альпер-бей, я прошу вас почтительно как ваша будущая дочь. Отец, я настаиваю... Сегодня — моя помолвка, мой большой день. Будь великодушен, прикажи разместить нашего гостя до утра в гостевой мансарде.

Прислушиваясь к звонкому голоску невесты, исподтишка разглядывая в зеркале безразличную гримасу жениха, встревоженное лицо доктора Потихоньку и полный отеческой нежности взгляд генерала, Баркер совершенно определенно решил как-нибудь при случае поблагодарить аллаха.