"Его не учили ничему, кроме танцев и игры на гитаре». Это написано Вольтером, но мы не должны верить ему на слово: образование Людовика XIV было весьма продуманным, так что не стоило бы повторять эту фразу вот уже два века. Но одно все-таки верно: Король-Солнце играл на гитаре.

Разумеется, это не укладывается в стереотип. На худой конец, можно представить себе молодого короля, касающегося струн лютни, как это делали все дворяне в его царствование. Лютня, по преимуществу, считалась благородным инструментом. Щипать ее струны было более сообразным «дворянской чести», нежели посвящать себя изящной словесности, слагая эпиграммы или просто читая романы: когда-нибудь будет написана социология музыкальных инструментов — лютня займет в ней видное место. Но гитара? Этот инструмент так знаком нам, мы так естественно ассоциируем его с юностью и ее песнями, что нужно сделать усилие, чтобы постичь, чем была она во Франции около 1650 года, когда Людовик XIV вздумал на ней бренчать. Да ничем: лютня оккупировала все, по крайней мере, с XVI века. Начиная с Бальтазаре Кастильоне, который восхваляет ее в своем учебнике благопристойности «Придворный», лютня неизменно сопровождала стремления доказать свою утонченность и близость тому, что мы называем культурой. Луиза Лабе играла на лютне. Маргарита Наварр-ская и Диана Французская играли на лютне. А за Ламаншем —Мария Стюарт, Мария Тюдор... И даже Елизавета и Генрих VIII, по свидетельству венецианских послов, неплохо с ней управлялись. Около 1630 года (Абрахам Босс свидетельствует об этом своими гравюрами) лютня стала прециозным инструментом. На ней много играли в окружении мадам де Рамбуйе и мадемуазель де Скюдери (Данатея, Динокрис, Леонтина и прекрасная Анжелика). Марьон Делорм также играла на лютне. Нинон де Ланкло была весьма искусна — но ей было от кого унаследовать это умение, поскольку одним из самых знаменитых лютнистов был ее отец. В особенности же лютня была (я еще вернусь к этому) инструментом Людовика XIII, короля-меломана, и Анны Австрийской.

Гитара бытовала в Испании, и понятно почему: арабы, убравшись восвояси, оставили ее там. Именно она создала, сформировала испанский стиль, который стремительно распространился в XVI веке. В то время через Неаполь она попала в Италию и обосновалась там, по большей части не среди аристократии, которая играла на лютне, как и аристократия северных областей, а среди простых людей.

Во Франции гитара в то время — инструмент почти экзотический, пришедший с юга, инструмент, который виделся народным и экстравагантным: она появилась у нас с Тривелином и Скарамушем, с кастаньетами и с испанским танцем, который носит название чаконы. В Париже около 1650 года она несла с собой совершенно определенный набор ассоциаций: Испания, Италия, комедия "dell'arte", цыгане (которых в то время звали испанцами, а также египтянами, что англичане и посейчас не забыли, поскольку называют цыган «gypsies»), музыка огненная и весело ритмичная, или, напротив, лирическая серенада под окном прекрасной дамы.

Техника игры на гитаре сама по себе если не элементарна, то, по крайней мере, очень проста и в то же время очень характерна: это то, что называют стилем «battuto», игра энергичными аккордами, подчеркивающими ритм танца, которому аккомпанируют; на лютне, напротив, играют всегда мягко, арпеджируя аккорды так, чтобы гармония скользила нота за нотой. Авторы той эпохи утверждают, что гитара «в большом употреблении среди французов», но лишь чтобы «играть, скакать, танцевать, топать ногами». Это понятно: гитара — ритмический инструмент, и, учитывая три века эволюции, впечатление, какое производит сегодня танцор фламенко, чеканящий ритм ногами и, как и в XVII веке, отбивающий аккорды, не так далеко от того, какое производил во времена юности Людовика XIV «испанец» с гитарой в руках.

Презрение, которое гитара вызывала в сравнении с аристократической лютней, порождено двоякой причиной, технической и социальной. Около 1640 года в своем «Трактате о музыкальных инструментах», первом в этом роде, Пьер Триш дает волю возмущению тем, что появились «придворные дамы, которые, увлекшись испанскими песнями, стараются им подражать». Это ясно: только лютня благородна и достойна придворных.

Итак, зададимся вопросом: почему Людовик XIV учился играть на гитаре, а не на лютне, как ему приличествовало? Документы говорят нам, что сначала он учился на лютне и что начиная с 1647 года у него был наставник по имени Жермен Пинель: Людовику было тогда девять лет. Пинель упомянут, поскольку стал королевским камермузыкантом. Только позднее, около 1650 года, король принялся за гитару и сделал ее своим любимым инструментом. Для него наняли гитариста, родившегося в Кадисе, который начиная с 1651 года фигурирует в «Ведомости королевских чиновников» под именем Берна-ра Журдана де Ласаля. Поскольку молодой король упорствовал в своем выборе, из Мантуи прибыл крупнейший виртуоз своего времени, Франческо Корбетта. Говорят, что кардинал Маза-рини заставил его нарочно приехать из Италии, чтобы преподать королю игру на этом инструменте. Корбетта находился в Париже в 1656 и 1657 годах, когда королю было восемнадцать, и мы видим их вместе, играющих и танцующих в балетах, а пятнадцатью годами спустя Корбетта посвятит Людовику свой трактат, удачно названный «Королевская гитара».

В этой затее все интересно и все полно значения. Во-первых гитара — это выбор короля. Он не следовал обычаю: напротив, он от него отмежевался. Ему было тринадцать, может двенадцать лет, когда все это началось. Это застенчивый мальчик, едва ли бойкий, который делает гораздо меньше робких попыток проявить самостоятельность, чем дозволяют его возраст и положение. Тщетно было бы искать в его «Мемуарах» (как и в мемуарах Лапорта, его камердинера) следов королевской независимости. Гитара — это единственное, что нам известно. Он учился игре на лютне, как ему в то время подобало; а затем — нет, он больше любит гитару: «В этих концертах для гитары, которые устраивали почти каждый день...» — пишет мадам де Мотвиль. Она же рассказывает, как «в один из первых дней, когда король стал посещать совет, на заседаниях которого он довольно часто скучал, он приоткрыл дверь комнаты, где находились лишь он сам и королева с кардиналом, увидел в передней зале моего брата, сделал ему знак и сказал ему следовать за ним в умывальную комнату, куда можно было пройти только этим путем, и стал говорить ему о замысле балета, который бы подходил его гитаре, и еще обо всяких пустяках и таким образом оставался с ним все время, пока совет продолжался...»

Королева-мать, Анна Австрийская, — испанка. Можно подумать, будто благодаря ей гитара из Испании попала к королю Франции. Но этот аргумент не выдерживает критики, поскольку сама она как раз играет на лютне... Впрочем, Испания, которая была в моде во времена «Сида» и вплоть до 1640—1650-х, времени «Дона Санчо Арагонского», после Фронды уже не в моде. Напротив, Италия — повсюду. Невозможно понять историю правления Людовика XIV, не оценив важности присутствия итальянцев в Париже при Мазарини. Их обожают или ненавидят, но они здесь: художники, скульпторы, архитекторы, мастера мозаики и stucco (1), ювелиры, певцы, актеры, композиторы, прелаты, дамы больших и малых добродетелей, эмиссары, секретари, поэты. И среди них несколько самых великих: певец Атто Мелани со своим братом-лютнистом; Луиджи Росси, знаменитейший композитор своего времени; певицы Франческа Коста и в особенности Леонора Барони, la piu virtuosa dama d'Italia, «чудо света»; художники Романелли и Гримальди; секретарь Мазарини аббат Бути, поэт, либреттист, «серый кардинал»; и Торелли, «великий волшебник», театральный декоратор и машинист сцены. Почему они здесь? Потому что Мазарини был, вероятно, величайшим меценатом всех времен и хотел осуществить в Париже своего рода запоздалую трансплантацию барочного Рима Урбана VIII. Впрочем, племянники папы, кардинал днтонио Барберини и его брат, коннетабль, тоже здесь.

А среди них в неиссякающем потоке, текущем из Рима, из Венеции, из Турина, из Болоньи, из Мантуи следуют Домени-ко Локателли (Тривелин), Бриджида Бьянки и Марко Романь-ези (Аурелия и Оттавио), Тиберио Фьорелли (Скарамуш): начиная с 1645 года комедия dell'arte в Париже чувствует себя как дома.

Поговорим о них, особенно о последнем.

Фьорелли — персонаж слишком малоизвестный и тем не менее постоянно присутствующий в окружении маленького короля. Но, может быть, эта фигура мало совместима с представлением о Короле-Солнце и его славе (невозможно переоценить ловкость, с которой История изничтожает все, что не согласуется с предвзятыми идеями). Фьорелли — создатель Скарамуша, персонажа, из-за которого Мольера обвиняли в плагиате: маленький дрожащий человечек, одетый во все черное, с большим беретом на голове, который подает реплики Арлекину, Панталоне, Матамору и Коломбине.

Это один из тех, кто весьма неожиданно оказывается близок Людовику в раннем детстве, затем в отрочестве и в юности. Каждую неделю он прибывает в Лувр с собакой, котом, лебедем, попугаем и, естественно, со своей гитарой. Он бренчит на ней, аккомпанируя любимой песенке, слова которой составляют названия нот (забавный способ преподать ребенку сольфеджио:

  В до-ми-но твоя до-ля, изволь: Соль-до, соль и простая фа-соль [3]

Фьорелли сажает маленького короля на колени и подкидывает его. Как говорят, он добился успеха у будущего монарха, когда тому было два года и тот писал на него и очень смеялся. Такие вещи не забываются.

Двадцать лет спустя Скарамуш, прекрасно одетый, смешно гримасничает, изображая неимоверный аппетит, когда королю подносят фаршированных перепелов на великолепном массивном золотом блюде. Король смеется:

«Отдайте это блюдо Скарамушу.

— Ах, Сир! И перепелов тоже?»

Между тем, в первом балете, который мы знаем за подписью Люлли, выходят двадцатисемилетний король, танцующий с гитарой в руках рядом с виртуозом Корбеттой, в то время как сам Люлли в другой группе пародирует Скарамуша, и Фьорелли выходит на сцену, чтобы отдубасить всю компанию.

Не остается сомнений: гитара Людовика XIV идет именно отсюда. Лютне отца и матери, на которой играли все молодые люди в его окружении, все дворяне и все прециозницы, Людовик предпочел гитару Скарамуша, на которой учился и долгое время играл: и играл очень мило, если верить принцессе Палатинской.

О чем говорит нам эта гитара Короля-Солнца (читатели могут удивиться, что я придаю ей такое значение)? Как мне кажется, эта маленькая деталь предвещает отношение Людовика к искусству в последующие годы его жизни. Он целиком проявляет себя здесь, в этой своей первой фантазии, едва став подростком, между девятью (когда начал заниматься на лютне) и двенадцатью-тринадцатью годами (когда взялся за гитару).

Для начала то, о чем забывают: Король-Солнце был ребенком. Об этом рассказывают анекдоты, всегда одни и те же, но, по-моему, не понимая всей меры детскости Людовика. Запомним это.

Далее: первое известное нам увлечение искусством пришло через итальянцев, но в гораздо меньшей степени через Италию великих художников и великих поэтов, Рафаэля или Ариосто, нежели через Италию знакомую и повседневную. Хорошо известно, что Людовик никогда не ездил в Италию, но при Мазарини она повсюду присутствовала в Париже.

И вот еще: король всегда умел утвердить свои личные вкусы в сфере искусства, даже когда они расходились с обычаем. Точнее, он утверждал их, идя любопытным извилистым путем. Сперва Людовик словно приноравливается к тому, что делаютвсе, к тому, что ему предлагают, очень послушно и благоразумно — даже робко, как говорят. Но очень скоро скрытным, лукавым и хитрым образом он сворачивает в сторону, втайне ступая на свой собственный путь; и наконец внезапно утверждает его с удивительной твердостью, которой ничто не может противостоять. Мы найдем эти три части, каждая в своем особенном темпе, как в концерте, практически в любых ситуациях — по модели, которая предстает впервые в этом детском увлечении, каким была гитара.

Повторим еще раз: Мазарини подле короля, в тени; но если король решил (а здесь мы впервые видим, как он что-то решает), министр привозит из Италии лучшего, кого только может найти, величайшего виртуоза — Корбетгу. Взяв однажды эту привычку, Людовик ей не изменит. Каждый его выбор, каждая его прихоть отныне вносит решающий вклад в жизнь искусства. Король играет на гитаре? Из этого следует, что отныне это инструмент, достойный королей и принцесс. Мадемуазель де Нант станет играть на гитаре, и мадемуазель де Шартр, и дофин... Гитару можно будет увидеть повсюду, и пятьдесят лет спустя картины Ватто доказывают нам, что гитара добилась успеха в своем вхождении в жизнь, в общество, в музыку.

И наконец то, что учитывают недостаточно: воображение Короля-Солнца более цветисто, чем принято полагать.