Манхэттен по Фрейду

Босси Люк

Крупный американский магнат, главный строитель Манхэттена Август Корда убит в своем собственном доме на глазах единственной свидетельницы преступления и главной подозреваемой — его дочери Грейс. Но девушка страдает нервным заболеванием, сопровождающимся провалами в памяти, поэтому не может дать внятного объяснения случившемуся. По просьбе друга Корда помочь ей берется сам знаменитый Зигмунд Фрейд, который в это время впервые оказался в Нью-Йорке вместе со своим учеником Карлом Юнгом.

Гениальный психоаналитик начинает лечение, совершенно не подозревая, чем для него обернется помощь неожиданной пациентке…

Куда заведет Фрейда его всемирно известный метод? Удастся ли толкователю снов и знатоку тайн подсознания вычислить убийцу? Что скрывается за, казалось бы, рядовым случаем в полицейской практике? И причем здесь алхимия?

Блистательный психоаналитический роман с Зигмундом Фрейдом, Карлом Юнгом и Никола Тесла в главных ролях.

 

1

С высоты сорокового этажа он смотрел, как чайка, покоренная красотой города, камнем падает в недра Манхэттена. Хотел бы и он последовать за этой птицей, нырнуть в сияющее средоточие камня и стали, преобразившее городской пейзаж.

Его взгляд углубился в нескончаемые архитектурные каньоны, расположенные между рекой Гудзон и проливом Ист-Ривер. Прошло два десятилетия, с тех пор как возник первый генератор электрической энергии на Пирл-стрит, и теперь перед его глазами в глубине черной ночи простиралась сияющая галактика.

Где-то далеко внизу, несмотря на поздний час, улицы были запружены людьми, никто из которых не имел ни малейшего представления о том, что же такое Манхэттен на самом деле. Они и не подозревали о том, какое сверхъестественное честолюбие породило этот уголок земли, эту божественную геометрию, место, где ежедневно совершались священные обряды.

Он вздрогнул всем телом, услышав звон колоколов: часы на небоскребе показывали полночь. С удовлетворением отметил, что прекрасно владеет своими нервами. Дыхание оставалось спокойным. Виски — сухими. Сердцебиение — ритмичным.

А рядом слышалось прерывистое, неровное дыхание, стук обезумевшего сердца.

Жертва ждала его.

Он подошел к клетке и открыл ее.

Птицы тут же устремились к обнаженной груди предателя, задевая рану крыльями.

Предатель должен искупить свою вину.

Но не сразу.

Сначала он снимет с него тряпки, накормит и напоит его. Страдания должны длиться как можно дольше, чтобы наполниться особым смыслом.

Жертва смотрела на него лишенными всякого выражения глазами, из которых утекала жизнь.

И вдруг в этих потухших глазах мелькнул огонь.

В доли секунды беспомощная жертва распрямилась и схватила его за горло.

Он проснулся. В висках стучало, грудь была покрыта испариной. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы понять — это был сон. Сон, в котором он убивал человека, который пытался убить его самого.

Через некоторое время он пришел в себя и почувствовал облегчение пополам со смутной тревогой, которое испытывает каждый вынырнувший из кошмара.

Он успокоился еще больше, когда вспомнил о том, что не все в его сне было вымыслом.

Предатель действительно там, наверху, агонизирует, глядя в самое высокое окно небоскреба.

Торжествующая улыбка осветила его лицо.

 

2

— Доктор?

— …

— Доктор!

Сидевший во вращающемся кожаном кресле, очнулся от задумчивости.

— Мадемуазель?

Изольда Брехайм, лежавшая на диване, приподнялась, опираясь на локоть, чтобы заглянуть ему в глаза.

— Каждый раз, закуривая сигару, вы отвлекаетесь от того, что я вам рассказываю, — сказала она. — Ваше молчание приобретает другое качество. Вы словно не здесь.

— Вы правы, — признал Фрейд, последний раз затягиваясь и кладя сигару «Трабукко» в пепельницу. — Мне казалось, что я уже в Америке. Всего через десять дней я буду там.

— Я спрашиваю себя, — продолжала Изольда, — не коренится ли ваша любовь к сигарам в детской фиксации на материнской груди…

— Иногда сигара — это просто сигара, — заметил Фрейд.

Он бросил взгляд на швейцарские часы, свадебный подарок жены. Часы постоянно напоминали ему о том, что Марта была богаче него, когда выходила замуж.

И добавил:

— Сеанс закончен.

— Доктор Фрейд!

Изольда резко села на диване, обратив свое молодое свежее лицо к Фрейду, и устремила на него светящиеся умом глаза:

— Несколько лет назад вы посвящали целые дни лечению пациентов! Говорят, вы даже устраивали сеансы для друзей во время долгих прогулок в Альпах. А мне вы уделяете всего пятьдесят пять минут, раз в неделю, в одно и то же время, в вашем кабинете, на вашем диване…

— Я усовершенствовал свою технику, — сказал Фрейд. — Методы, о которых вы говорите, относятся к допсихоаналитической эре. К тому же вы у меня одиннадцатая пациентка за день. Я устал.

— Это не оправдывает ваше безразличие ко мне! — сказала Изольда, вставая. На лице ее появилось обиженное выражение. — Вы, конечно, предпочитаете более интересных пациентов, вроде Крысиного Человека… Конечно, по сравнению с его проблемами, мои кажутся вам пустяками.

— Я очень внимательно отношусь к вашему лечению, — возразил Фрейд. — И мои чувства никакой роли здесь не играют. Я забываю о собственных пристрастиях, как хирург, стремящийся к единственной цели — удачному завершению операции. Вероятно, мое поведение кажется вам непонятным, но оно объясняется желанием как можно лучше отразить ваши внутренние поиски…

— …как в зеркале, я знаю, — со вздохом закончила Изольда. — Но я надеялась, что однажды мы станем в какой-то степени коллегами. Почему вы останавливаете меня всякий раз, когда я пытаюсь найти бессознательные мотивы вашего поведения?

Фрейд улыбнулся упорству Изольды. Разумеется, она права: в пациентах его в первую очередь интересовали те проявления болезни, которыми должна заниматься медицинская наука. Иначе невозможно. Работа не увенчается успехом, если между ним и пациентом установятся более тесные, личные отношения.

— Мадемуазель Брехайм, — произнес он твердо, — я уверен, что в будущем вы станете первоклассным психоаналитиком. Но ваше лечение не окончено, поэтому я и не позволяю вам подвергать психоанализу кого-то другого. Тем более вашего врача, который посвятил немало бессонных ночей самоанализу и заслужил передышку от воспоминаний о своем раннем детстве.

Изольда, хотя и не до конца убежденная, понимающе кивнула.

— Мы возобновим сеансы после моего возвращения в конце сентября, — заключил Фрейд.

Молодая женщина молча оделась, потом нежно пожала Фрейду руку.

Пятидесятилетний профессор стал для нее не просто врачом, а духовным отцом и создателем профессии, которой она собиралась посвятить себя в будущем. Она считала полезным провоцировать его, но сердить ни в коем случае не хотела.

Зигмунд Фрейд проводил мадемуазель Брехайм, последнюю за день пациентку, и заметил, что его руки дрожат сильнее, чем обычно. Тревога нарастает, констатировал он. Ему показалось, что она возникла в тот момент, когда Изольда упомянула Крысиного Человека.

Это прозвище Фрейд дал своему пациенту Эрнсту Ланцеру потому, что того преследовала мысль о восточной казни, для которой используют голодных крыс. Ланцер панически боялся, что его отца подвергнут подобной пытке, и в то же время слышал внутренние голоса, приказывавшие ему убить отца.

Но почему замечание, касающееся этого больного, так его взволновало? Что ж, тут все просто. Страхи Ланцера частично объяснялись давним воспоминанием: в детстве отец наказал его, застав за мастурбированием. Сам Фрейд во время самоанализа обнаружил у себя похожую психическую травму. В тот день, когда семилетний мальчик случайно описался в спальне своих родителей, Якоб Фрейд вынес приговор, до сих пор звучавший в ушах Фрейда:

— Никогда из этого ребенка не выйдет толку!

Этот постыдный эпизод вновь всплыл в его памяти — несомненно, как реакция на чувство гордости, испытываемое им в связи с поездкой в Америку. Стэнли Холл, ректор Университета Кларка в Массачусетсе, пригласил Фрейда прочитать пять лекций перед известными людьми, среди которых будут и лауреаты Нобелевской премии. К приглашению прилагались щедрое вознаграждение, почетный диплом и заверение в том, что эта поездка будет способствовать развитию идей психоанализа…

Что еще он мог сделать, чтобы заставить замолчать своего отца, считавшего его потерянным для общества? Стать промышленником (и продавцом оружия), как Крупп? Мэром Вены (и антисемитом), как герр Люггер? Или коммерсантом, достаточно ловким для того, чтобы избежать разорения?

В отличие от вас, папа.

Нет, он не должен упустить случай доказать, что старый Якоб ошибался.

Вот уже несколько месяцев мечты, словно волны, упорно несли его к Америке. Он охотно прислушивался к тому, чему на английском языке нашлось идеальное название — day dreams. Его поездка несомненно станет великолепным «дневным сновидением».

Едва он взял сигару и торжествующе затянулся, как в дверь постучали.

— Это я! — раздался громкий, возбужденный голос.

Фрейд нахмурился. Карл Юнг должен был присоединиться к нему лишь завтра и сопровождать его в Бремен, где в порту у причала стоял трансатлантический лайнер «Джордж Вашингтон». Но Юнг явился в Вену на день раньше.

Этот внезапный приезд был наглядным проявлением одной из форм нетерпения по отношению к авторитету Фрейда.

Он открыл дверь. На пороге стоял крепкий, хорошо сложенный человек, весь облик которого свидетельствовал о его силе и здоровье.

— Я больше не мог сидеть в Цюрихе, — сказал Юнг, поправляя на носу круглые очки в тонкой оправе.

— Почему же?

— Все это стало просто невыносимо…

— Что именно?

— Сабина…

Фрейд кивнул и пошел к столу, чтобы взять коробку с сигарами. Он прекрасно знал о страстной любви Юнга и Сабины Шпильрейн, молодой пациентки клиники Бургхёльцли, где работал Юнг. Сабина даже написала Фрейду, обращаясь к нему за советом как к лучшему другу своего любовника.

В письме говорилось о том, что Юнг расхваливал ей жизнь, подчиненную плотским порывам; что он поклялся, что его жена Эмма не будет возражать против их связи. Более того, он рассказывал ей о пользе полигамии. Короче, заморочил ей голову всяким вздором.

— Нет, спасибо, — сказал Юнг, когда Фрейд предложил ему сигару. — Не на пустой желудок.

Еще одно проявление независимости, подумал Фрейд, считавший, что уже весьма убедительно доказал своему собрату, что курение является одной из самых доступных радостей жизни и эффективным способом успокоить расшатанные нервы.

— Что между вами произошло? — спросил он.

— Позавчера мы вместе вошли в транс, чтобы пообщаться с ее предками, — объяснил Юнг.

Фрейд с трудом скрывал раздражение. Интерес Юнга к спиритизму бесил его.

— Разговаривая со своим дедушкой, московским купцом, — продолжил Юнг, — Сабина попросила у него прощения за свои необоснованные упреки. Это было как озарение! Я понял, что все наши проблемы от того, что Сабина ничем не обосновывает свое лечение, то есть не платит за него. Если бы между нами сохранились отношения врача и пациента, ничего подобного не случилось бы. Но если отношения дружеские… как избежать взрыва чувств? Я написал ее матери письмо с просьбой уплатить мне за два года лечения.

— И что же ее мать? — Фрейд, расстроенный нелепым поведением коллеги, погладил рукой бороду.

— Это было глупо, — признал Юнг. — Госпожа Шпильрейн решила, что я торгую спокойствием ее дочери. А Сабина пригрозила сообщить обо всем моему начальству и навсегда уехать в Россию.

Фрейд успокаивающе коснулся руки собрата.

— Я напишу Сабине, — сказал он. — Объясню, что она должна расстаться с вами, не испортив ни вашу, ни свою карьеру.

— Но она не должна знать, что я вам все рассказал…

— Она ни о чем не узнает.

Светло-голубые глаза Юнга еще больше посветлели.

— Это было бы великолепно! Не знаю, как вас благодарить!

— Мне не нужна благодарность. Вы должны отбросить все посторонние мысли и сосредоточиться на нашей миссии. Поездка в Америку для меня очень важна.

Мягкие и прозрачные слова лились легко, но Фрейда не оставляло ощущение, что тяжелая зловонная волна возмутила озеро его совести.

Чтобы вызвать симпатию своего протеже, он, в ущерб интересам пациентки, вступил с ним в сговор. Настанет день, когда ему придется расплачиваться за эту слабость.

Несколько часов спустя, поужинав с четой Фрейд, Юнг вышел из дома номер девятнадцать по улице Берггассе, под тусклый свет фонарей, и быстро зашагал, обгоняя прохожих. Стоя у окна гостиной, Фрейд смотрел ему вслед.

Вся любовная история Юнга прошла у него перед глазами.

Когда Юнг в первый раз нанес ему визит, Фрейд прослезился, расчувствовавшись от того, что его идеями заинтересовался столь известный ученый. Швейцарский врач действительно прославился в очень молодом возрасте, открыв революционный метод диагностики некоторых душевных заболеваний. Он стал пионером в лечении шизофрении, или «раннего слабоумия», даже сам этот термин, как и «аутизм», был придуман в его цюрихской больнице.

То, что Юнг признал спорные принципы психоанализа, стало неслыханной удачей. В кругу венских психоаналитиков Фрейд объявил Юнга своим Kronprinz — наследным принцем, преемником. Юнг, со своей стороны, написал, что его с Фрейдом связывает дружба «отца и сына».

Но отношения их очень быстро начали портиться.

Несмотря на свой талант, Юнг увлекался вещами, которые Фрейд считал бессмысленными с научной точки зрения, — телепатией, алхимией, ясновидением, оккультизмом. Его связи с женщинами также становились все более скандальными. И поскольку Юнг страдал оттого, что Фрейд осуждал его поведение, он старался оспорить одну из основополагающих теорий фрейдизма — главенствующую роль сексуальных импульсов в формировании личности.

Фрейд же настаивал на том, что развод Юнга с женой надо любой ценой предотвратить. Или хотя бы отложить, чтобы избежать немедленного скандала.

Присутствие Юнга, пусть даже мистика и обольстителя, удивительным образом вдохновляло Фрейда; кроме того, теперь, когда на них нападают со всех сторон, необходимо действовать заодно. Буквально на прошлой неделе ассоциация врачей-консерваторов выпустила памфлет, в котором утверждалось, что публикации Фрейда и Юнга — порнография и место любого психоаналитика в тюрьме.

Хуже всего, если разногласия достигнут апогея во время их совместного американского путешествия! Бонапарт потерял Великую армию в России, и Фрейд спрашивал себя, не будет ли сентябрь 1909 года отмечен крахом психоанализа в Америке.

В памяти Фрейда всплыли слова, принадлежавшие матери маленького императора, обладавшего непомерно большим эго: «Все это хорошо, вот бы еще и продлилось подольше».

Ему, Фрейду, будет хорошо лишь тогда, когда он уверится в том, что дело его долговечно.

 

3

Самым знаменательным событием года для нью-йоркской полиции стало приобретение десяти «фордов» модели «Туринг». Автомобиль был легкий, с усовершенствованной трансмиссией, выигравший весной первые гонки «из конца в конец» между Нью-Йорком и Сиэтлом.

Главный инспектор Рейнолдс Кан несколько месяцев бился с коррумпированными чиновниками администрации, и те в конце концов выделили часть средств из годового бюджета на приобретение машин, которые до сих пор чаще служили преступникам, чем полицейским.

Чтобы наверняка получить «Т» в свое распоряжение, Кан являлся на службу ни свет ни заря, и сегодня, 29 августа 1909 года, не было еще и восьми часов утра, а его машина уже проезжала мимо вязов по Коламбус-авеню, одной из самых роскошных улиц Вест-Сайда, протянувшейся широкой полосой между Центральным парком и рекой Гудзон.

Кан остановился у дома номер 1303, элегантного особняка в стиле ар-деко, с балконами, отделанными кованым чугуном. Поправив фетровую шляпу, он вышел из машины и быстро поднялся по ступеням, ведущим к массивной дубовой двери. На первый звонок никто не открыл. Он уже собирался позвонить второй раз, когда дверь приоткрылась и на улицу выглянула перепуганная молодая служанка:

— Боже мой! Сударь, надо вызвать полицию!

— Я как раз из полиции, — ответил Кан.

Дрожащая девушка впустила его в дом. В холле лаяли два лабрадора, на которых никто не обращал внимания.

— Что произошло?

— Там, наверху!.. Господин Корда!

— Что с ним?

— Его убили!

Кан выхватил из кобуры кольт и ринулся вверх по лестнице. Услышав громкие голоса, он устремился к комнате, находившейся в конце длинного коридора, устланного толстым ковром.

Вбежав в открытую дверь, он едва не споткнулся о лежавшую на полу молодую женщину с длинными черными волосами и мертвенно-бледным лицом. Кан тут же узнал Грейс Корда, единственную дочь хозяина дома.

Служанка склонилась над ней, поднося к носу флакон нюхательной соли и безуспешно пытаясь привести в чувство. Кан опустился на колени и пощупал пульс девушки.

— Она жива? — спросила служанка.

— Да, просто потеряла сознание, — ответил Кан, поднимаясь.

Он поднял глаза и с ужасом уставился на кровать, занимавшую середину комнаты. Август Корда лежал на ней, скрестив на груди руки. Его халат распахнулся, открывая окровавленный низ живота. Кровь пропитала простыню, и вокруг тела образовался пурпурный круг.

Кан бросился к телефону, поднял трубку, несколько раз повернул ручку.

— Слушаю вас, какой номер? — раздался голос телефонистки.

— Мелберри 5-53-00.

Дожидаясь, пока его соединят с комиссариатом на Мелберри-стрит, Кан не мог отвести взгляда от покойника. Инспектор ясно видел, что в широко раскрытых глазах Августа Корда застыло изумление, словно Август Корда никак не мог поверить, что рок сыграл с ним такую злую шутку.

Через час Томас Салливен, дивизионный комиссар нью-йоркской полиции, лично прибыл на место убийства.

Его присутствие говорило о том, что дело относится к разряду незаурядных.

Убитый был влиятельным человеком. Финансист, строительный подрядчик, сторонник урбанизма, Август Корда сумел за последние двадцать лет привлечь к Манхэттену внимание всего мира, и сделал это очень простым способом — он решил, что Манхэттен должен стать самым высоким городом в мире. Корда заставил строителей соревноваться, и в небе города пышным цветом расцвели небоскребы.

Увидев Салливена, Кан внутренне собрался: нужно вести себя осмотрительно, иначе есть риск потерять это дело.

— Вас-то как сюда занесло? — спросил его Салливен, чей раздосадованный вид объяснялся тем, что ему пришлось оторваться от завтрака.

— Корда хотел меня видеть.

— Зачем?

— Не знаю. Но я надеялся получить от него дополнительное финансирование. Нам нужно пополнение.

Салливен, которого Кан давно уже зачислил в свиту лизоблюдов мэра Макклиллена, истинного начальника нью-йоркской полиции, сердито посмотрел на него:

— Не стоило брать на себя такую инициативу. Бюджетом полицейского департамента занимается муниципалитет.

Кан еле удержался, чтобы не ответить, что полицейский департамент, беспомощность которого стала притчей во языцех и большая часть бюджета которого расхищалась коррумпированными чиновниками, давно превратился в бордель.

— Оставим пока этот разговор, — сказал Салливен, поглаживая усы. — Что у вас тут?

— Орудие убийства не найдено, — ответил Кан. — Но это что-то острое. Единственный удар нанесен в низ живота. Судя по тому, как окоченело тело, Корда умер ранним утром. Я отправил его на вскрытие.

— Никто ничего не слышал? — спросил Салливен.

— Служанки спали, и собаки не лаяли. Но сюда прибежала дочь Корда, комната которой находится в другом конце коридора. Служанка, которая нашла тело, обнаружила Грейс Корда без сознания в нескольких метрах от кровати. Не исключено, что она видела убийцу. Но она еще слишком слаба, и я не могу ее допросить.

— Кто еще здесь живет?

— Западное крыло занимает брат Августа Корда, Герман, с двумя слугами, но они сейчас уехали в Вашингтон. В этом крыле жил еще личный секретарь Августа, Джон Менсон. Он исчез. Выяснилось также, что он дал свой неправильный адрес. На Двадцать второй улице находится склад большого магазина братьев Штерн.

— И где же тогда живет этот Менсон?

— Ренцо расспрашивает о нем служанок.

— Это точно его рук дело. — Салливен самодовольно засопел, сложив руки за спиной.

— Все окна и замки целы, — продолжал Кан. — Действительно, складывается впечатление, что убийца находился в доме. Менсон мог убить Корда и оглушить Грейс, пришедшую на помощь отцу. Вот этим…

Он указал на стол, где стояла небольшая скульптура — бородатый монах, попиравший голову льва ногой.

— На голове святого Иеронима следы крови, — продолжал Кан. — Анализ покажет, отцу или дочери она принадлежит.

Салливен удовлетворенно кивнул:

— Найдите этого Менсона, и дело будет раскрыто.

— Вряд ли все окажется так просто, — возразил Кан, которого начинала раздражать самоуверенность комиссара. — Ведь ничего не украдено. И даже если убийца — Менсон, то его, скорее всего, просто наняли. У Корда были враги.

— Это не ваша забота, — сказал Салливен. — Я ведь еще не решил, кто будет вести это дело.

Кан напрягся.

— Устав гласит, — произнес он твердо, — что расследованием занимается полицейский, первым прибывший на место преступления.

— Устав, вот именно, — заметил Салливен. — Я подумаю, как применить его положения на практике, если вы за сутки найдете Менсона.

Он пристально посмотрел на Кана, словно подчеркивая неуместность дальнейших препирательств.

В холле Кан подошел к Маттео Ренцо, единственному полицейскому, которому доверял. Кану нравились люди, осмеливавшиеся спорить с судьбой. Ренцо, родившийся в Маленькой Италии, пренебрег авторитетом Мано Нера и пошел служить в полицию. Кроме того, легкий характер молодого италоамериканца служил идеальным противовесом вспыльчивому нраву Кана.

— Они ничего толком не знают, — сказал Ренцо, указывая на служанок. — Менсон проработал тут всего три месяца. Болтливостью не отличался. Но та, что помоложе, говорит, что парень он красивый и однажды подарил ей нюхательный табак в пакетике из магазина с Оксфорд-Сити.

— Оксфорд-Сити?

— Да, в центре Файв-Пойнтс…

Файв-Пойнтс. Вот уже четыре десятилетия полицейские Нью-Йорка выбивались из сил, чтобы избавить этот квартал, расположенный в самом сердце Манхэттена, от организованной преступности.

— Если вам нужен наемный убийца, там вы найдете самых лучших, — произнес кто-то позади Кана.

Инспектор обернулся. Перед ним стоял похожий на мышь маленький человек в шляпе набекрень. Кан напряг память, мысленно перебирая сотни карточек с описанием примет, которые ему приходилось ежедневно просматривать.

— Рой Блэйк.

— К твоим услугам, инспектор, — ответил тот.

— Что тебе тут нужно?

— Я работаю на «Пинкертона». Две недели назад агентство наняло меня, чтобы я глаз не спускал с Корда. По его же собственной просьбе.

— Похоже, ты их все-таки спустил…

— На мне была только дневная слежка.

— И зачем это понадобилось Корда?

— Он чувствовал какую-то опасность.

Кан недоверчиво посмотрел на Блэйка. Бывший репортер из «Нью-Йорк джорнал», желтой газетенки Уильяма Рэндольфа Херста, переквалифицировался в профессионального детектива? Ничего удивительного. Вот уже несколько лет как Манхэттен наводнили частные детективы, обладавшие бесценным преимуществом по сравнению с полицией — они могли использовать в работе любые методы, даже незаконные. Среди них можно было найти шпионов, налетчиков, поджигателей, тех, кто подкупал судей, штрейкбрехеров. И даже убийц.

В Манхэттене едва ли не сотня сыскных агентств. «Пинкертон», самое старое из них, отличалось высокими ценами и богатой клиентурой.

— Ты больше не работаешь на Херста?

Блэйк скривился:

— Нет, я теперь только в «Пинкертоне».

— Ладно… — Кан кивнул. — У тебя есть что-нибудь на Менсона?

— Он тесно общается с ребятами из Файв-Пойнтс. Я как-то проследил за ним. Он шел на какое-то сборище социалистов и анархистов. Я сообщил Корда о том, где ошивается его секретарь.

— И как он отреагировал?

— Запретил следить за Менсоном. — Блэйк сладко улыбнулся. — Могу помочь тебе его найти. Я знаю Файв-Пойнтс как свои пять пальцев. Гораздо лучше, чем твои бездарные ищейки.

Кан покачал головой. Если его подозреваемого арестует «Пинкертон», то Салливен точно отберет у него дело.

— Не суй туда свой нос!

— У нас демократия, — возразил Блэйк. — Я хочу получить вознаграждение, и ты не можешь мне этого запретить.

— Не знаю, в какие игры ты играешь, — сказал Кан, — но советую держаться подальше. Иначе упрячу тебя за решетку за убийство Корда.

— И зачем, по-твоему, мне это было нужно? — возмутился Блэйк.

— Ради сенсации. Журналисты уже совершали убийства, чтобы продать три колонки текста.

— Отвяжись, — нервно произнес Блэйк. — Ты же не хочешь, чтобы Херст всем растрезвонил о том, как десять лет назад тебя выгнали из бостонской полиции, потому что ты давал волю кулакам?

Кан положил руку Блэйку на плечо, развернул его и с нескрываемым презрением подтолкнул к выходу:

— Убирайся!.. — Потом повернулся к Ренцо: — Вызываем патруль в Файв-Пойнтс, прочешем весь квартал. Начнем с табачной лавки.

— Дельце может оказаться жарким, — заметил Ренцо.

— Жарче, чем обычно?

— Кид Твист вне себя — лейтенант Анж де Марэ отбил у него подружку. Гангстеры постоянно устраивают разборки между собой, но они могут помириться, если кто-нибудь влезет в их дела…

— Мы будем вести себя тихо, — сказал Кан.

Кан шел вслед за Ренцо по улице, чувствуя, как его переполняет энергия. Ему действительно выпал уникальный случай. Преступность бурно росла, но сенсационные убийства случались не часто. С начала века их можно было пересчитать по пальцам одной руки.

В 1901 году всех потрясло убийство президента Уильяма Маккинли на панамериканской выставке в Буффало. Анархиста Леона Чолгоша вдохновило совершенное годом ранее убийство короля Италии Умберто I. Он даже использовал такой же пистолет, как убийца короля.

В 1903 году Лутгерт, производитель сосисок из Чикаго, убил жену, расчленил ее тело и сбросил в одну из заводских мясорубок.

В 1906 году угольный барон Гарри Toy, стоя на крыше спортивного комплекса Медисон-сквер-гарден, выпустил три пули в лицо построившему его архитектору Стенфорду Уайту. Общественное мнение было потрясено тем, что мужчины враждовали из-за хористки Эвелин Несбитт. Уайт лишил ее невинности, Toy на ней женился.

Август Корда еще при жизни стал легендой. Расследование его убийства давало Кану шанс прославиться, и кроме того, в случае успеха, он мог надеяться, что сдвинет с мертвой точки одно очень важное для него дело — реформу городской полиции. Его подчиненные превратились в мусорщиков, смывающих кровь с тротуаров, — а должны были не давать ей проливаться. Преступность в Нью-Йорке уже достигла самого высокого уровня в мире, и положение продолжало ухудшаться.

Для организации безукоризненной сыскной работы — с использованием базы отпечатков пальцев и антропометрических данных, результатов статистических исследований и лабораторных анализов — требовались средства. Которые он, главный инспектор Кан, не получит, тратя время на прогулки по усеянным конскими яблоками кварталам с дурной репутацией.

А получит он их, распутав это дело, такое же жирное и сочное, как знаменитый стейк из ресторана «Делмонико», который он обязательно закажет, как только поймает убийцу Корда.

Кан держал в руках не просто убийство.

Он держал в руках самый главный шанс своей жизни.

 

4

Солнце сверкало над тремя трубами океанского судна «Джордж Вашингтон», которые энергично извергали в небо плотные клубы белого пара.

На верхней палубе легкое облачко дыма окутывало психоаналитиков Зигмунда Фрейда, Карла Юнга и Шандора Ференци, которые дружно курили, удобно устроившись в шезлонгах.

Фрейд приподнялся на локте и протянул Юнгу путеводитель «Бедекер» по Нью-Йорку, который он только что просмотрел.

— Цены в Манхэттене неслыханные. Гостиницы, ужины, извозчики… Ночь в отеле стоит больше двадцати долларов!

— Мы не сядем на мель благодаря богатым пациентам, — подмигивая ему, сказал Юнг.

В этот девятый и последний день их путешествия настроение у Юнга было просто великолепное. Казалось, расстояние, отделяющее его от Сабины, воздействовало на его нейроны, как психотропное вещество, и чем больше это расстояние становилось, тем в большую эйфорию он впадал.

Фрейда поведение ученика необычайно раздражало. С самого начала путешествия неосторожные высказывания и поступки Юнга выдавали его желание превзойти учителя.

Два вечера кряду он после ужина случайно брал со стола ключи от каюты Фрейда вместо своих. Бесспорный признак того, что он хотел спать в его кровати. И это было не стремление к гомосексуальной близости, а желание занять место Фрейда во главе психоаналитического движения.

Утром Юнг пролил кофе на программу лекций. Он извинился за свою неаккуратность, но при этом чрезвычайно ловко испачкал именно то место, где был напечатан список работ Фрейда.

После этих происшествий Фрейд, естественно, был не в духе, и тут, за несколько часов до прибытия в Америку, Юнг повернулся к нему и заявил:

— Кстати, сегодня ночью я видел странный сон.

Ференци, молодой венгерский психоаналитик, которого Фрейд пригласил присоединиться к ним, оторвался от «Ежегодника психоаналитических исследований», первого психоаналитического журнала, в чтение которого был до сих пор погружен.

— Ну так расскажите же нам! — сказал он.

— Мы проанализируем его вместе, — предложил Фрейд.

Юнг согласился и, прикрыв глаза, начал рассказ:

— Итак, я захожу в небольшой особняк, который как будто хорошо мне знаком.

— В Цюрихе?

— Нет, в Вене. Фасад его отдаленно напоминает ваш дом на Берггассе. Я на втором этаже, в комнате, отличающейся буржуазной роскошью, с прекрасной мебелью в стиле рококо. Спускаюсь по лестнице на первый этаж. Тут обстановка очень древняя, средневековая. Стены покрыты красной плиткой. Я продолжаю спускаться по каменной лестнице в подвал. Это помещение античных времен, со сводчатым потолком. Я узнаю венецианскую штукатурку на стенах, изобретенную еще римлянами. В полу я вижу плиту с кольцом.

— Вы ее поднимаете…

— …снова спускаюсь по лестнице и оказываюсь в пещере. В пыли я замечаю черепки какого-то сосуда, следы первобытной цивилизации. Роюсь в них — и обнаруживаю два человеческих черепа, очень старых, наполовину раскрошившихся… — Юнг открыл глаза и улыбнулся Фрейду. — И тут я просыпаюсь.

Фрейд почувствовал, что сердце его забилось сильнее, чем обычно.

— Дом — это образ вашего «я», — сказал он. — Сам по себе сон — это, конечно, выражение подавленного желания, которое я охарактеризовал бы как желание особенное, жизненно важное для вас.

— Вы уже представляете, что это за желание?

— Мне кажется, череп в пещере означает желание избавиться от кого-то, кто вредит вам. Спрятать его как можно дальше, в прошлое…

— Там было два черепа, — напомнил Юнг. — И потом, кто бы это мог быть?

Фрейд нашел лишь один ответ на этот вопрос: Юнг открыто желал его, Фрейда, смерти. Он хотел свергнуть своего учителя, заставить его исчезнуть в подземельях своего бессознательного.

Потрясенный, он попытался скрыть свою растерянность.

— Может быть, это Сабина? — наугад предположил он.

— Но я не хочу убивать Сабину! — с возмущением произнес Юнг. — Это бессмыслица!

— Вы не можете этого знать, — возразил Фрейд, раздраженный агрессивным тоном Юнга.

— Я не желаю ей зла, — твердо сказал Юнг. — Доктор Фрейд, вы не говорили бы так, если бы хоть раз безумно любили женщину.

— Что вы хотите этим сказать?

— Прошу меня извинить, но ваша супруга Марта — лишь ваша спутница, она не вызывает у вас страсти. А к свояченице Минне вы испытываете платоническое чувство, amor intellectualis. Это прекрасно, но не имеет ничего общего с настоящей любовью.

— Я был бы вам признателен, если бы вы сумели доказать мне существование этой настоящей любви, — саркастически сказал Фрейд. — И напоминаю, что психоанализ не обязывает вас испытать чувства, которые вы пытаетесь понять…

— Психоанализ все вытерпит, — раздраженно заявил Юнг. — Что же касается снов, я, честно говоря, не уверен, что они замаскированно выражают наши скрытые желания. Я скорее склоняюсь к тому, что они ясно показывают, в какую сторону нас хотело бы направить наше бессознательное. Они взывают к действиям, а не выражают подавленные желания.

Это уже было слишком. Сначала Юнг пожелал ему смерти. А затем открыто начал оспаривать принципы, изложенные в «Интерпретации снов», его основополагающем труде.

Враждебность Юнга решительно не знала границ.

Фрейд хотел возразить, но его пульс участился, а потом стрелка внутренних часов словно замерла в его голове. Голова сползла по спинке шезлонга, он сильно побледнел. Колени его непроизвольно подергивались. Одним прыжком Юнг оказался рядом, схватил его за запястье.

— Пульса нет! — вскричал он.

Ференци наклонился к Фрейду и тоже констатировал остановку дыхания.

— Он умер, — взволнованно проговорил Юнг. — Боже мой, он умер!

— Это обморок, — поправил его Ференци, взял стакан с водой и брызнул в лицо Фрейду.

Через минуту тот открыл глаза. Прошло еще несколько секунд, и сознание его прояснилось.

— Что со мной произошло? — спросил он.

Юнг стоял перед ним на коленях.

— Мне так жаль, — произнес он со слезами в голосе.

— Вами овладели сильные эмоции, — ответил Ференци. — Это спровоцировало понижение давления, вызвавшее задержку мозгового кровообращения.

— Это я виноват, — сказал Юнг. — Не надо мне было так с вами говорить. Я на секунду подумал, что…

Фрейд с облегчением почувствовал, что Юнг по-прежнему любит его, по крайней мере сознательно. Он покачал головой:

— Это, наверное, из-за вина, которое мы пили вчера вечером. Видимо, сочетание спиртного и табака..

— Обещаю, — сказал догадливый Юнг, — что буду оказывать вам посильную помощь во всем во время нашего пребывания в Америке.

— Не сомневаюсь в этом, — сказал Фрейд.

— Как бы там ни было, в ближайшие дни вам надо поберечь здоровье, — вздохнул Ференци. — Иначе вам не хватит сил на лекции.

— На твердой земле мне сразу станет лучше, — ответил Фрейд и погрузился в размышления.

Он испытал сильные эмоции, это верно. Но почему же он так внезапно лишился сознания? Вывод ужаснул Фрейда: оказывается, он без малейшего сопротивления поддался Юнгу, желавшему его смерти. Он словно репетировал собственную кончину.

Яркое, как никогда, озарение привело к догадке: в глубинах его сознания, подобно спруту, притаилась смерть.

В его психике обитал Танатос, инстинкт смерти, тесно связанный с Эросом, инстинктом жизни.

— Земля!

Фрейд поднял голову. Пассажиры столпились у поручней вдоль палубы.

— Америка!

Фрейд тоже встал, не приняв руки, которую заботливо подал ему Юнг. Голова кружилась. Пошатываясь, он подошел к поручням и посмотрел в ту сторону, куда показывали вытянутые руки. В нескольких сотнях метров от лайнера из воды показался смутно знакомый массивный черный силуэт.

— Кит, — прошептал Фрейд.

— Какой кит? — насмешливо переспросил Юнг. — Мы прибываем в Манхэттен.

Фрейд прищурился, понял, что забыл надеть очки, и смущенно вернулся за ними к шезлонгу.

Взглянув вновь на черный силуэт, он убедился в своей ошибке.

Из океана вырастал город, протянувшийся на много километров, пестрый, состоящий из острых вершин и впадин, тяжеловесный и в то же время воздушный, излучающий удивительную энергию.

Город манил, почти осязаемо притягивал к себе, и Фрейд подумал, что пассажирам, возможно, придется прибегнуть к уловке Одиссея, чтобы приблизиться к нему без риска для жизни.

 

5

Файв-Пойнтс — лабиринт узких улочек между домами самой разной архитектуры, в которых в тысячах комнат ютятся тысячи людей, — лучшее в стране место для того, кто хочет исчезнуть.

Тщетно обследовав один за другим бары и магазинчики в квартале, находившемся между Бродвеем, Кенел-стрит и Бауэри, Кан начал терять надежду найти хоть какой-нибудь след Джона Менсона. Большинство обитателей здешних мест поклялись заправилам Файв-Пойнтс Чаку Шулеру, Полю Келли и Биг Джеку Зелигу, что полицейские не получат от них никакой помощи.

Правда, продавщица в одной кондитерской согласилась им помочь. Она узнала секретаря Августа Корда по фотографии с его рисованного портрета, которую Кан положил перед ней на прилавок.

— Его зовут не Менсон, а Коннелл, — сказала она. — Это сын Мэри, которая работает в пункте раздачи бесплатной еды.

Ненастоящий адрес, ненастоящее имя. Теперь Кан понимал, почему им до сих пор не везло.

— Мэри живет на Слепой аллее, — сообщила продавщица. — Она работает на мистера Якоба Риса, и у нее золотое сердце.

— На филантропа? — уточнил инспектор.

— Не надо его оскорблять, — сурово ответила женщина. — Это благородный человек.

Кан кивнул Ренцо, подавая знак, что пора уходить, и сказал продавщице:

— Спасибо, что не побоялись поговорить с нами. Если у вас вдруг начнутся неприятности, дайте нам знать…

— Вы шутите? Кто мне может что-нибудь сделать? Местные горазды только табуретки в барах ломать да отправлять младших сестер на панель. — Продавщица засмеялась. — В прошлом году перед моим магазином случилась перестрелка. Сотня парней из трех банд. Когда дым рассеялся, на мостовой лежало всего три трупа… И вы называете этих ребят искусными стрелками?

Слепая аллея оказалась узким и грязным тупиком. Нужный им дом оказался таким ветхим, что первый же пожар должен был уничтожить его дотла. Кан и Ренцо стремительно поднялись на пятый этаж. Отодвинув красную занавеску, закрывавшую дверной проем, они очутились в комнатушке, где стены были недавно побелены, но пол наполовину изгрызли крысы.

И тут раздались крики.

В углу на диване лежала пожилая женщина, корчившаяся в судорогах. Любое ее движение сопровождалось стонами. Несколько соседок пытались помочь ей.

Что-то во всем этом казалось странным, неестественным. Кан отвел в сторону одну из женщин, находившихся в комнате.

— Это Мэри Коннелл? — спросил он.

— Да.

— Она мертвецки пьяна?

— Нет, сударь. Она в жизни ни капли в рот не брала.

— У нее нервный припадок, — объяснила другая женщина.

— Когда это началось?

— Час назад, — ответила первая соседка. — У нее участилось сердцебиение и появился озноб, а потом она начала дрожать.

Инспектор заметил, что женщины выглядели испуганными.

— Ее сын был здесь, — сказал Кан, взглянув на Ренцо.

Припадок у Мэри Коннелл заканчивался, теперь она просто стонала, глядя в одну точку.

— Может, она притворяется? — предположил Ренцо.

— Чтобы отвлечь наше внимание?

— Чтобы мы стояли подальше от окна.

Кан открыл окно и выглянул наружу. Пожарная лестница спускалась к земле, тупик казался безлюдным, но двумя метрами ниже Кан заметил странную тень на стене.

— Он здесь.

Кан говорил тихо, но Мэри Коннелл, видимо, услышала его — внезапно она перестала стонать. Тень шевельнулась, темная фигура отделилась от стены и принялась быстро спускаться по лестнице.

— Вниз! — крикнул Кан.

Они с Ренцо выскочили на Оксфорд-стрит, посреди которой шла бойкая торговля: пестрые ряды деревянных тележек, заваленных товаром, перегораживали дорогу, улица была запружена толпами покупателей и продавцов.

— Мы потеряли его!

Но тут взгляд Кана упал на китайца, наклеивавшего на телеграфный столб афишу с извещением о вечерних играх. Неподвижно стоявший у него за спиной человек вдруг сорвался с места и побежал.

— За ним!

Кан и Ренцо бросились вперед, свернули на Бейярд-стрит и остановились. На улице валялись мусорные баки, словно их опрокинули во время потасовки. Впереди, метрах в десяти, молодой человек держал какого-то мужчину, приставив к его виску пистолет.

— Оружие на землю! — приказал Кан.

Попавший в заложники Рой Блэйк выглядел гораздо спокойнее, чем державший его Менсон, который озирался как затравленный зверь. Кан крикнул:

— Не делай глупостей!

— Это убийца! — подал голос Блэйк.

— Неправда, это он пытался меня убить! — запротестовал Менсон. — Он хотел меня застрелить, у меня его пистолет!

— Хватит, — сказал Блэйк, — он тебе не поверит.

Кан в нерешительности переглянулся с Ренцо.

— Бросай оружие, Менсон, — повторил инспектор. — Бежать не получится.

Молодой человек все еще медлил.

— Последнее предупреждение!

Менсон выпустил Блэйка и бросился прочь. Кан выстрелил. Пуля задела плечо молодого человека, и тот, вкрикнув от боли, упал на колени. Блэйк подскочил к нему и ударил. Менсон выронил пистолет и, схватившись за плечо, повалился на землю. Детектив поставил ему ногу на грудь со словами:

— Тебя арестовал Блэйк из агентства «Пинкертон»!

Кан оттолкнул репортера, склонился над молодым человеком и надел ему наручники. Поднимая Менсона с земли, он наконец рассмотрел его вблизи: большие светлые глаза, высокие скулы, гладкая юношеская кожа.

Блэйк насмешливо сказал:

— Давай, Менсон. Скажи, что ты раскаиваешься. Я напишу об этом в газете и тем самым облегчу твою участь.

— Оставь его в покое, — сказал Кан. — Ты и так получишь свое проклятое вознаграждение.

— У тебя нет никаких шансов выпутаться, — продолжал Блэйк. — Дочка Корда тебя выдаст. Ты еще пожалеешь, что не ударил ее сильнее.

— Еще одно слово, адресованное моему подозреваемому, и я упрячу тебя за решетку!

Уводя молодого человека, Кан спиной чувствовал насмешливый взгляд Блэйка. Менсон, раненный, в изорванной одежде, шел с трудом. Он бросил на инспектора взгляд, тяжелый и острый, как русский охотничий нож:

— Я ни в чем не виноват.

— Почему тогда ты бросил мать в таком состоянии?

Лицо Менсона исказилось, и он огрызнулся:

— Не твое дело, сукин ты сын.

Все напряжение предыдущих часов сконцентрировалось в ударе, который Кан нанес Менсону в лицо. Молодой человек упал.

— Говорить будешь, когда я тебе позволю! — закричал Кан, пиная его в живот. — А сейчас заткнись!

Ренцо обхватил Кана руками и оттащил от арестованного:

— Да что с тобой, босс?!

Менсон лежал на земле и стонал. Кан отряхнул пыль с одежды. Его по-прежнему трясло от гнева.

— Уведи его, — сказал он Ренцо.

Молодой полицейский покачал головой.

— Если так пойдет и дальше, — сказал он Кану, — тебе придется лечиться.

 

6

На Эллис-Айленд Фрейда, Юнга и Ференци встретил доктор Онуф, психоневропатолог, который помогал эмигрантам на собеседовании. Он избавил гостей от необходимости проходить досмотр и заполнять анкеты, и вскоре они сели на паром, доставивший их к причалу, где их ожидал Стэнли Холл, маленький скромный человечек с добродушной улыбкой, в белой соломенной шляпе с черной лентой. Если бы Фрейд не читал статей Холла, свидетельствующих о его потрясающей эрудиции, он решил бы, что перед ним аптекарь. С первых минут Холл покорил Фрейда учтивостью и теплотой.

Усадив гостей в открытую коляску, запряженную двумя рыжими лошадьми, он объяснил:

— Мы едем в «Уолдорф-Асторию», на пересечении авеню Бродвей и Сорок четвертой улицы, — сказал он, повышая голос, чтобы перекрыть стук копыт. — Эта роскошная гостиница пользуется большой популярностью. Прошлой зимой я встретил там Густава Малера, он приезжал дирижировать нашим филармоническим оркестром.

— Мой друг Малер не только гений — у него хороший вкус, — заметил Фрейд. — Я в восторге, что буду жить там же, где жил он.

— Малер отзывался о вас в самых лестных выражениях. Рассказал, что вы спасли его от самоубийства…

— Он сам себя спас, — возразил Фрейд. — Ему просто было нужно примириться с некоторыми противоречиями, которые и составляют основу его искусства.

— С какими же? — спросил Холл с любопытством.

— Всему причиной один случай из детства Малера. Однажды, во время бурной ссоры родителей, когда отец не в первый раз грубо разговаривал с его матерью, Густав убежал на улицу. Там он услышал шарманку, игравшую веселую народную мелодию. Это навсегда запечатлелось в его сознании, и трагичность в его музыке стала удивительным образом сочетаться с веселыми мотивами, отражая его душевные переживания.

— Точность ваших замечаний всегда поражает меня, доктор Фрейд, — восхищенно произнес Холл.

Коляска повернула на широкую улицу. Мимо, обгоняя их коляску, и навстречу нескончаемым потоком ехали конные экипажи и автомобили.

— Мы на Пятой авеню, — сказал Холл. — Я попросил кучера сделать крюк, чтобы показать вам самые интересные места.

Фрейд, Юнг и Ференци внимательно смотрели на открывшийся городской вид. Фрейд почувствовал, как его захватывает энергия постоянно находящегося в движении Манхэттена.

Море шляп-котелков качалось над плотной толпой прохожих. Среди сияющих автомобилей время от времени проплывали разноцветные троллейбусы, появление которых каждый раз вызывало всеобщую панику. В ста футах над головами надземный поезд летел вперед с такой скоростью, словно от него зависела судьба всего мира. Целые толпы спускались в пасть метрополитена.

Фрейд с интересом заметил, что поток прохожих делится надвое, огибая целующуюся парочку, которая не обращала никакого внимания на то, что происходит вокруг.

Профессор Холл, знаток современного Нью-Йорка, сказал:

— Сорок лет назад в этом городе почти никого не было. Теперь тут самая высокая плотность населения в мире. Здесь находится наиболее активно действующий порт, возведены мосты самой смелой конструкции. Это всего лишь маленький остров, но со стороны моря его охраняет статуя высотой пятьдесят этажей, а в центре разбит парк площадью девятьсот акров. Здесь вздымаются к небу здания, которые можно считать самыми высокими в мире после соборов, которые человечество построило семь веков назад.

Он указал на башню, появившуюся из-за поворота на Шестую авеню. Фасад здания, показавшийся Фрейду таким же высоким и ледяным, как альпийские вершины, нависал над маленькой почерневшей церквушкой, совершенно терявшейся в его тени.

— Это Парк-Роу-билдинг. Строивший его архитектор отказался от европейских канонов и вдохновлялся архитектурой Чикаго.

— Впечатляет, — сказал Фрейд, спрашивая себя, как может вызывать восторг здание, до такой степени лишенное всякой привлекательности. В Вене императорским указом было запрещено возводить здания выше шпиля собора Святого Стефана…

— Откуда взялось слово «небоскреб»? — спросил Юнг.

— Это морской термин, — ответил Холл. — Так называется самая высокая мачта шхуны.

— А чем вы объясняете их массовое строительство в Нью-Йорке?

— Демографическим взрывом и техническими новшествами. Благодаря четырем изобретениям стало можно строить дома выше шести этажей: это, во-первых, кессоны, позволяющие закладывать глубокий фундамент, затем сталь, из которой изготавливаются несущие конструкции, электрические лифты и, last but not least, телефон.

Смотрите же, мы на площади Медисон-сквер, и перед вами здание, выше которого нет в современном мире.

Фрейд поднял глаза, чтобы рассмотреть чудовищное строение — тяжелое, квадратное, украшенное готическим орнаментом, с большими часами и куполом. Верхушка его терялась в облаках.

— Это Метрополитен-лайф, так же называется и предприятие, которое им владеет, — объяснил Холл. — Верхняя часть, как вы видите, имитирует башню собора Святого Марка в Венеции.

Этот небоскреб не понравился Фрейду так же, как и первый. Накрывая все вокруг своей тенью, он был воплощением стремления поразить чужое воображение — и стремление это показалось Фрейду фальшивым и незрелым.

Он вдруг снова вспомнил о музыке Малера, и подумал, что небоскребы, эти необычные сооружения, превратили Манхэттен в симфонию хаотических форм, где чередуется возвышенное и убогое, столбы света и бездны черноты…

— Этот город, кажется, оскорбил ваши чувства? — сказал Холл, глядя на своего гостя.

— Я поражен его эгоцентризмом, — ответил Фрейд. — Все здесь просто кричит, чтобы привлечь к себе внимание. Но, как вам известно, меня трудно шокировать…

— Несомненно, вы сами шокируете Манхэттен, — проговорил с улыбкой Холл.

— И каким же образом?

— Видите ли, ваша теория сексуальности вряд ли придется по вкусу традиционному отцу американского семейства.

— В самом деле?

— Здесь всем внушают, что у сексуальных отношений только одна цель — зачатие ребенка. И только в законном браке. Детей держат в состоянии «невинности». Женщина — это ангел, не имеющий никакого представления о плотских желаниях. А мужчина должен иметь мысли белые, как зубная паста…

— Потрясающе! Но вы правы — благонамеренные граждане, несомненно, будут чинить мне препятствия. Я их не порицаю. В каком-то смысле я для них бедствие…

— О! — вдруг воскликнул Юнг. — Это просто потрясающе! Что это за здание?

— Это Утюг, — объяснил Холл.

Они проезжали мимо очередного небоскреба странной треугольной формы, который возвышался на перекрестке.

— Его настоящее название Фуллер-билдинг, — сказал Холл, — но ньюйоркцы прозвали его Утюгом.

Фрейд удивился этому сравнению. Ему самому небоскреб показался удивительно грациозным и воздушным, с плавными линиями. А если смотреть на него под определенным углом, он терял объем и становился плоским.

— Это здание было самым высоким в мире, — продолжал Холл, — пока первенство не перешло к Метрополитен-тауэр. Которое, впрочем, и он не долго удержит…

Коляска обогнула Утюг, и пассажиры почувствовали сильные порывы ветра. Фрейд заметил женщину, которая прижимала руками подол юбки, мужчины придерживали шляпы. Полицейские в шлемах, похожих на колокол, разгоняли зевак.

— Разве у вас запрещено собираться группами? — удивился Юнг.

— Это рабочие, — объяснил Холл, — они знают, что у подножия небоскреба сильный ветер, и приходят сюда поглазеть на взлетающие вверх подолы. Наслаждаются бесплатным зрелищем. Я считаю, что полиции давно пора открыть глаза на этот «народный обычай».

— Вы хотели сказать, закрыть глаза? — переспросил Фрейд.

— Да, конечно, — быстро поправился Холл. — Смешная оговорка. Попробуйте-ка найти ей объяснение!

— Оговорка всегда что-то значит, — сказал Фрейд. — Постарайтесь вспомнить, не возникало ли у вас недавно желания, чтобы полиция пошире открыла глаза?

Холл смутился.

— Я должен был рассказать вам раньше… — признался он. — Сегодня утром я узнал о смерти человека, которого очень уважал. Представительство его фирмы находится как раз на последних этажах Утюга.

— Кто же это?

— Август Корда, крупный бизнесмен и один из главных спонсоров моего университета.

— Что с ним случилось?

— Он был убит.

Трое психоаналитиков были потрясены этим сообщением.

— Сегодня утром его нашли в собственной кровати. Он заколот ножом, — продолжал Холл. — Его дочь Грейс без сознания лежала рядом на полу.

— Вы, наверное, потрясены до глубины души! — заметил Фрейд.

— Не я один. В городе только об этом и говорят.

— Кто же мог совершить это преступление? — спросил Юнг.

— Главный подозреваемый — личный секретарь Августа Корда. Мне не дает покоя то, что Август, узнав, что вы будете в Нью-Йорке, просил устроить встречу с вами, доктор Фрейд.

— С какой целью? — поинтересовался Фрейд.

— Он хотел поговорить о дочери. Ей двадцать четыре года, и она страдает жестоким неврозом. Я рассказал Корда о методах новой психиатрии, и он надеялся, что вы сможете вылечить Грейс. Я тоже считал эту идею прекрасной: девушка могла бы стать вашей первой американской пациенткой.

— Очень любезно с вашей стороны, — растроганно произнес Фрейд. — И мне действительно очень жаль, что вы потеряли друга. Вы должны были сразу нам об этом рассказать.

— Вы только что приехали, и мне хотелось как можно позже познакомить вас с этой ужасной стороной Америки.

Фрейд взмахнул рукой:

— В Вене тоже случаются страшные убийства!

— Не говоря уже о преступлениях, совершаемых в фантазиях, — прибавил Юнг. — Фрейд рассказывал нам вчера о пациентке, которая любит прятать бритвы своего мужа, подавляя таким образом скрытое желание перерезать ему горло.

— Но она же не сделала этого на самом деле, — мрачно возразил Холл.

Фрейд понял, что он удивлен напускным безразличием Юнга.

— Прошу прощения, — сказал он, обращаясь к Холлу. — Иногда ужас заставляет нас прятаться под панцирь цинизма.

Коляска остановилась у гостиницы «Уолдорф-Астория», великолепного здания, с изящными балконами и светильниками по краям крыши. Портье в красных ливреях поспешили навстречу приехавшим.

— Вечером я заеду за вами, — сказал Холл, — и мы отправимся на прогулку в Центральный парк. Заодно и программу лекций составим.

— От всего сердца благодарим вас за чудесный прием, профессор, — сказал Фрейд.

Напряженный взгляд, который бросил на него Юнг, выходя из коляски, подтвердил, что он, как и Фрейд, потрясен известием о трагедии, случившейся накануне их приезда. Среди этой гнетущей архитектуры люди кажутся пылинками, а человек, который ожидал встречи с Фрейдом, стал жертвой насильственной смерти. Фрейду вдруг показалось, что убийство, случившееся накануне его приезда в Америку, бросало мрачную тень на все его пребывание в этой стране. Он чувствовал какую-то смутную тревогу, и был рад, что, возможно, скоро у него появится пациентка. После десяти дней праздности он чувствовал просто физическую потребность вернуться к работе.

 

7

В доме, где кто-то недавно умер, кажется, что время застыло. Когда Кан вошел в комнату Грейс Корда, ему показалось, что это ощущение усилилось. Молодая девушка с повязкой на голове неподвижно лежала на кровати. Справа от нее сидел доктор Джонс, семейный врач, и прослушивал ее при помощи стетоскопа. Слева сидела пожилая дама, она держала девушку за руку. Кан догадался, что это Эйлин Дэймон, бывшая гувернантка Грейс.

Спиной к инспектору стоял мужчина в черном костюме. Когда он обернулся, Кан вздрогнул от изумления.

Август Корда?

Кан ошеломленно смотрел на него, но тут же понял свою ошибку. Незнакомец был высокого роста, с крючковатым носом, но на этом сходство заканчивалось. Человек, стоявший перед Каном, был старше и стройнее Августа Корда, а его глубоко запавшие глаза казались потухшими.

— Инспектор Рейнолдс Кан? Я — Герман Корда.

— Мне говорили, что вас нет в городе, — сказал Кан, пожимая протянутую руку.

— Только что вернулся из Вашингтона. Выехал вчера вечером, шофер гнал всю ночь. Я должен был встретиться с Августом за завтраком. Но когда я приехал…

Его голос дрогнул.

Герман Корда говорил как житель Новой Англии, однако Кану показалось, что его акцент был приобретенным, а не врожденным.

— Где сейчас тело моего брата? — спросил Герман.

— Мы проводим вскрытие.

Корда застыл.

— Невыносимо представлять, что его режут скальпелем, — с трудом произнес он.

— Нам слишком мало известно об обстоятельствах гибели вашего брата, поэтому мы вынуждены прибегнуть…

— Понимаю, — ответил Корда. — Мне это не нравится, но я хочу, чтобы вы сделали все, что в ваших силах, чтобы поймать убийцу.

Кан бросил взгляд на кровать и увидел, что Грейс, покачав головой, отказалась от стакана воды, предложенного мисс Дэймон.

— Если ваша племянница видела убийцу, то дело можно раскрыть очень быстро.

Словно услышав его, Грейс обратила на собеседников потерянный взгляд. Кан воспользовался этим и подошел к ней:

— Мадемуазель, я — инспектор, занимающийся расследованием убийства вашего отца. Не могли бы вы в нескольких словах рассказать, что произошло этой ночью. Что вы видели перед тем, как потерять сознание?

Грейс попыталась заговорить, но у нее начался приступ кашля.

— Мне очень жаль, — произнесла она, когда кашель затих. — Я не помню…

— Вы видели убийцу, когда прибежали на помощь отцу? — спросил Кан, нахмурившись.

— Не знаю.

— Это был секретарь вашего отца?

— Я ничего не помню. Не помню даже, как я проснулась и зашла в комнату отца.

— Вы потеряли память? — спросил потрясенный Кан.

— Наверное, от удара по голове. Она вернется, — поспешно ответила Грейс и снова закашлялась.

— Что последнее вы помните?

— Вчера после обеда отец сказал, что хочет со мной поговорить. Я пришла к нему в кабинет. А потом словно провалилась в какую-то черную дыру…

— Я видела вас в три часа, — прервала девушку мисс Дэймон. — Мы должны были вместе репетировать вашу пьесу.

Кан внимательно посмотрел на серьезное лицо пожилой дамы; ее уложенные надо лбом косы напоминали нимб.

— Но вы мне сказали, что у вас дела, и ушли, — добавила мисс Дэймон.

— Почему вы отказались? — спросил Кан, посмотрев на Грейс. — Куда вы пошли? В котором часу вернулись?

Грейс растерянно молчала.

— Мадемуазель, вы отдаете себе отчет в том, что, отказываясь отвечать на мои вопросы, можете оказаться в числе подозреваемых? — спросил Кан.

— Лучше пока оставить ее в покое, — подал голос Герман Корда, кладя руку на плечо инспектора.

Кан раздраженно высвободился и повернулся к врачу:

— Доктор, удар по голове может быть причиной того, что мисс Корда не помнит вчерашнего дня?

— Маловероятно, — ответил тот. — Гематомы не осталось, и серьезных повреждений черепа я не обнаружил.

— А что же тогда вызвало провал в памяти?

— Это не просто провал в памяти.

Врач избегал смотреть на Кана, словно его самого смущало то, что он собирался сказать.

— То, что Грейс не помнит прошлой ночи, — продолжил доктор, — не удивляет ни меня, ни ее дядю. У нее уже случались подобные приступы, во время которых она совершенно переставала отдавать себе отчет в том, что с ней происходит.

— И когда же память к ней возвращалась?

Врач помедлил и сказал:

— Память о том отрезке времени, когда Грейс находится в подобном состоянии, никогда к ней не возвращается.

— Многие специалисты занимались ею, но безуспешно, — добавил Герман Корда.

— Ретроградная амнезия может охватывать более или менее длительный период, но границы ее остаются размытыми, — уточнил врач. — У Грейс другая проблема: она забывает лишь отдельные эпизоды своей жизни.

Кан пристально посмотрел на Грейс, чей затравленный взгляд красноречиво свидетельствовал о том, что она пытается не слушать того, что говорит врач.

Богатая наследница Грейс Корда славилась красотой и непокорным нравом. В девятнадцать лет, вместо того чтобы посвятить себя светской жизни, она решила стать актрисой, несмотря на скандальный ореол, окружавший эту профессию. Ей сопутствовал успех: она сыграла в пьесе «Две сироты», и критики обнаружили у нее врожденный талант.

Примерно в то же время сообщения о ней появились во всех светских хрониках — она разорвала помолвку с известным адвокатом. Охочая до скандалов пресса распространяла тогда множество сплетен о Грейс, но Кан никогда не слышал о том, что она страдала от амнезии. Он решил, что потеря памяти — отличная уловка: подозреваемые придумывают самые невероятные способы, чтобы избежать обвинений в убийстве…

Герман Корда снова попытался увести инспектора подальше от кровати:

— Прошу вас, дайте ей отдохнуть.

Кан посмотрел на Грейс, которая, закрыв глаза, откинулась на подушки.

— Я хотел бы получить полный отчет о состоянии ее здоровья за последние годы, — сказал он, обращаясь к врачу. — Что же касается вас, господин Корда, нам необходимо немедленно поговорить в комиссариате.

Он протянул Герману Корда руку; тот подобострастно поклонился, чтобы ее пожать. Кану не понравилась ни нарочитость жеста, ни влажность ладони. Вероятно, судьба ошиблась, и первым ушел лучший из братьев.

Лоуренс Прайс сделал скальпелем уверенный надрез от левого плеча до груди, затем от правого плеча и вниз по животу до пупа. Дьявольски точным жестом он, словно рубашку, снял кожу с груди и погрузил руки внутрь тела.

Кан подавил приступ тошноты. Он привык видеть кровь и внутренности на столах в муниципальном морге больницы «Бельвю». Но присутствовать при вскрытии белого, как известь, мертвого тела Августа Корда показалось ему необычно тягостным. Он задыхался от тяжелого запаха, у него начались галлюцинации — ему привиделось, что руки трупа приподнялись и кружат над зияющей раной.

Кан постарался прийти в себя, чтобы не стать мишенью для насмешек судебно-медицинского эксперта Прайса, чей подробнейший отчет был необходим для успешного завершения дела. В иерархии сотрудников нью-йоркской полиции, которую составил для себя Кан, этот врач стоял на самой вершине. Судебно-медицинский эксперт не мог вернуть жизнь, но его помощь была необходима для расследования обстоятельств смерти.

Прайс взял кровь на анализ, а затем начал изымать органы, передавая их помощнику, который помещал их на весы.

— Легкие в полном порядке, — констатировал Прайс. — Сердце тоже. И редко я видел такую красивую поджелудочную железу. Насколько я могу судить, этот человек не пил. У него вообще не было никаких пороков!

Он торжествующе поднял в руке нечто, напоминавшее пурпурный пудинг, что, как догадался Кан, и было поджелудочной железой.

— Убитый был совершенно здоров, — заключил Прайс, проведя еще несколько анализов. — Отличный экземпляр. Сделаю анализ крови, но я не думаю, что его отравили.

— Значит, он точно умер от удара ножом?

— Это был не просто нож. Убийца нанес всего один удар, но очень глубокий. Корда — человек плотный и мускулистый, а лезвие, войдя в тело примерно на три сантиметра ниже пупа, пронзило брюшную полость и затем вышло с другой стороны. Судя по глубине раны, это, видимо, длинный кинжал. Или даже шпага.

— Шпага?

— Однажды я делал вскрытие японки, совершившей сеппуку — ритуальное самоубийство мечом, — чтобы последовать за своим умершим мужем. Рана была совершенно такая же.

— Но это не самоубийство.

Кан осторожно провел рукой по волосам. Удар ножом сам по себе плохо вязался с предположением, что тут замешана мафия: восемьдесят процентов убийств гангстеры совершают при помощи огнестрельного оружия. Но даже если допустить, что Менсон хотел действовать без шума, почему он использовал меч — оружие заметное и к которому он, скорее всего, не привык?

— В течение какого времени наступила смерть?

— За три-четыре минуты. Ни один жизненно важный орган не пострадал, но наблюдается обильная крово-потеря.

— На месте преступления не осталось никаких следов борьбы.

— На теле тоже. Но ему засунули в рот кляп, чтобы он не кричал. Гортань сжалась, и внутри сохранились волокна. Красная шерсть.

Кан последний раз взглянул на покойного Августа Корда и спросил Прайса:

— Вы закончили?

— Думаю, что вряд ли найду что-нибудь еще…

— Значит, я могу отправлять тело на бальзамирование?

Прайс, подмигнув инспектору, кивнул:

— С этим клиентом было немного возни. Он оказался нетрудным.

Кан понимал, что циничный юмор помогал медицинскому эксперту выносить общество мертвецов. Но он каждый раз удивлялся, видя, как Прайс быстро крестится перед тем, как накрыть тело простыней.

Как можно верить в Бога, имея дело с таким количеством мертвецов? Самому Кану было достаточно один раз увидеть труп, чтобы стать атеистом.

 

8

Сразу после обеда Фрейд встретился в холле гостиницы с десятком репортеров, засыпавших его вопросами.

— Доктор, что вы думаете об американском обществе?

— Я только что приехал и пока совсем его не знаю, — ответил Фрейд.

— А что вы скажете о Манхэттене с точки зрения психоанализа?

— Я повторяю, что приехал только вчера вечером. Еще рано говорить о впечатлениях!

Журналисты понимающе закивали. Вдруг один из них спросил:

— Вы ведь видели статую Свободы, когда судно заходило в порт?

— Конечно, и она произвела на меня сильное впечатление.

— Считаете ли вы ее фаллическим символом?

Фрейд ожидал услышать взрыв хохота, но в холле установилась напряженная тишина. Журналисты ждали его ответа со всей возможной серьезностью.

— Нет, я так не думаю, — сказал он. — Статуя — женщина! Она конечно же символизирует любящую мать, освещающую путь в порт своим блудным сыновьям…

Теперь послышались смешки. Репортер, оказавшийся поклонником психоанализа, выглядел разочарованным. Фрейд решил его ободрить и добавил:

— Ну, факел, быть может…

No comment. Журналисты не настаивали. Фрейд с огорчением понял, что их интересовала лишь внешняя сторона психоанализа. Ему еще предстояло одолеть длинную дорогу, прежде чем к его науке начнут относиться хотя бы с минимальной серьезностью, не говоря уж о глубоком понимании…

В остальном день сложился очень удачно. Приятным сюрпризом для Фрейда стало то, что ему вдруг стала нравиться атмосфера Нью-Йорка. В Центральном парке, расположенном в самом центре Манхэттена, охваченного лихорадочной суетой, было так спокойно, словно это место находилось под воздействием анестезии: время текло здесь медленнее, а все чувства и ощущения притуплялись. Фрейду понравились большие пруды, густые кроны деревьев. Большинство людей, прогуливавшихся по аллеям, казалось, только что приехали из далеких стран.

Он рассматривал русских, которые, сидя на скамейке, читали напечатанную кириллицей газету, ребятишек в ермолках, игравших на поляне в бейсбол.

— А вот и хозяева этих мест! — воскликнул он вдруг.

Юнг и Стэнли Холл остановились посмотреть на белок с серыми хвостами, на которых Фрейд указывал сигарой.

Холл закашлялся. Фрейд понял, что дым мешает ему даже на свежем воздухе, и убрал сигару в коробку.

— Спасибо, что привели нас сюда, — сказал он. — Вы успели навестить семью вашего друга?

— Да, и это очень меня взволновало, — ответил профессор. — Грейс Корда находится в весьма тяжелом состоянии. И я хотел бы обратиться к вам, герр Фрейд, с одной деликатной просьбой.

— Слушаю вас.

— Я уже говорил, что хотел предложить Августу Корда поручить вам лечение его дочери. Это помогло бы вам продемонстрировать здесь ваши терапевтические методы.

— Да-да, и я снова повторяю, что был очень тронут вашим намерением.

— Но я не мог знать о том, что произойдет, — со вздохом произнес Холл.

— Конечно, теперь это уже не имеет никакого значения, — кивнул Фрейд.

— Честно говоря, как раз наоборот… Я сказал Грейс Корда о том, что прибыл в Нью-Йорк для того, чтобы встретить вас, и она изъявила желание как можно скорее с вами познакомиться.

Фрейд и Юнг удивленно переглянулись.

— Я сейчас объясню, — продолжал Холл. — Среди симптомов, годами сопровождающих болезнь Грейс, я отметил выпадение некоторых периодов жизни из ее памяти. Именно это случилось с ней прошлой ночью.

— Амнезия истерического происхождения, — предположил Фрейд.

— То есть она забыла о том, что видела в момент убийства? — спросил Юнг.

— Да, а убийцу, несомненно, видела только она одна. Полицейский, неспособный понять ее состояние, допросил ее и заявил, что если она не даст показания, то может стать подозреваемой. Я считаю это невыносимым и оскорбительным для памяти моего друга Августа.

— Вы хотите, чтобы я помог ей восстановить память?

— Я читал все, что вы написали о психоанализе, доктор Фрейд, и убежден, что ваш метод очень поможет Грейс. Поможет свершиться правосудию, а истинный виновник гнусного преступления будет осужден. Я уже говорил об этом с ее дядей…

— И что он думает об этом?

— Идея ему понравилась. Он готов на все, чтобы помочь своей племяннице.

Фрейд помолчал.

— Опишите мне симптомы болезни, которой страдает эта молодая женщина, — сказал он наконец.

— Они разнообразны, некоторые, кажется, появились после того, как мать Грейс умерла от пневмонии. Грейс тогда было пять лет. Сейчас она в основном жалуется на проблемы с памятью, которые мешают ей заучивать тексты пьес, и на боли в животе, приковывающие ее к постели. Она говорит также о постоянном раздражении в горле. Кроме того, иногда мышцы ее лица начинают конвульсивно сокращаться, и на лице появляется гримаса ужаса.

— Расскажите мне о приступах амнезии. Как часто это случается?

— Никто точно не знает, — ответил Холл. — Но Август рассказывал, что Грейс много раз днем теряла контроль над происходящим и приходила в себя рано утром, не имея ни малейшего представления о том, что она делала и где была все это время.

— Что-нибудь еще?

— Примерно полгода назад отец нашел ее в комнате лежащей на полу без сознания. Грейс пыталась покончить с собой, наглотавшись таблеток. Ее отвезли в больницу, спасли, но она заявила, что не знает, почему сделала это. Врач прописал ей успокоительное. Я, кстати, думаю, что Грейс многое от нас скрывает. Она замкнута и застенчива, но иногда у нее бывают вспышки гнева.

— Транс, сомнамбулизм?

— Мне об этом не говорили.

— Бурная сексуальная жизнь?

— Ничего об этом не знаю. Несколько лет назад она едва не обручилась, а после разрыва помолвки впала в депрессию… — Холл в упор посмотрел на Фрейда. — Эта молодая женщина не заслуживает того, что с ней происходит. Мне очень жаль, что приходится просить вас об этой услуге сейчас, незадолго до вашего отъезда в Вустер, но…

Фрейд молча пошел дальше, Холл и Юнг последовали за ним, ожидая его решения. Они поднялись на изящный гранитный мостик, нависший над дорогой, предназначенной для экипажей.

Когда Фрейд перешел мостик, решение уже созрело, хотя его не оставляло смутное предчувствие, что он вступил на неверный путь, слишком опасный для человека с его честолюбием.

— Я — врач, — сказал он наконец. — Психоанализ помогает лечить, а не ловить преступников. И я никогда не мечтал о карьере адвоката или полицейского.

— Значит, вы отказываетесь? — спросил Холл разочарованно.

— Я отказываюсь помогать полиции. Но всегда готов принять пациента, который действительно во мне нуждается или интересен для науки. У Грейс обычные невротические симптомы. Но ее амнезия, признаюсь, кажется мне более чем любопытной…

Фрейд окинул взором здания, окружавшие парк, словно зубцы короны.

— Основная цель психоанализа, — продолжил он, — это стремление заполнить зияющие бреши в нежной ткани памяти. Если мы сумеем это сделать, то объясним причину психических расстройств мисс Корда, и неврозы исчезнут. С научной точки зрения этот случай очень интересен. С практической точки зрения Грейс кажется человеком образованным и умным. Если она хочет лечиться, я не вижу причин отказать.

— Для нее это было бы исключительной удачей, — заметил Холл.

— Единственная сложность заключается в том, что поверхностного наблюдения будет недостаточно, — сказал Фрейд. — Лечение может занять несколько дней или даже часов. А может длиться месяцы или годы.

— Иногда выздоровление так и не наступает, — прибавил Юнг.

— Бывает, что в процессе лечения пациент теряет надежду, — заметил Фрейд, чтобы смягчить замечание коллеги. — А у меня всего лишь семь дней до отъезда в Вустер.

— От всей души благодарю вас, доктор Фрейд, — горячо произнес Холл.

— И учтите: я не буду сотрудничать с полицией! Если все получится и мисс Корда, обретя память, захочет помочь правосудию, это уже будет не мое дело.

— Согласен. — Холл кивнул. — Нам нельзя терять времени. Похороны Августа состоятся завтра. Я устрою так, чтобы вы смогли увидеться с Германом сегодня после обеда.

Лицо Фрейда неожиданно исказила гримаса.

— Вы сожалеете о своем решении? — с тревогой спросил Холл.

— Нет, нет, — проговорил Фрейд, прижимая руку к животу. — Просто мне не подходит американская пища. От обеда, который я съел в гостинице, у меня весь желудок переворачивается!

Холл с сочувствием посмотрел на Фрейда и предложил психоаналитикам обедать у него дома: его жена будет готовить для них европейскую еду. Через несколько минут Холл покинул их и отправился покупать кубинские сигары «Дон Педрос». Он обещал принести их Фрейду, чтобы скрасить ему вечер.

Выйдя из парка на Пятьдесят седьмую улицу, Юнг стиснул руку Фрейда.

— Лечение Грейс Корда — уникальный шанс! — воскликнул он с воодушевлением. — Американцы ценят только результат. Одно дело стоит тысячи слов, говорят они. Если вы ее вылечите, это станет подтверждением вашей правоты, и тогда вся страна будет вырывать друг у друга книгу о принципах психоанализа!

Юнг тряс руки учителя так, словно ему казалось, что Фрейд не до конца понимает, какая им выпала удача.

— Не говорите, что вы даже не думали об этом!

— Разумеется, думал, но не стоит радоваться раньше времени. — Фрейд высвободил руки, стараясь скрыть волнение. Поддержка Юнга согревала ему сердце. Неприязненность, сквозившая в их отношениях на корабле, казалось, совершенно исчезла.

— Я видел этим утром, что журналисты еще не готовы полюбить нас, — заметил Юнг. — Немного рекламы нам не помешает… — Он обнял Фрейда за плечи: — Не хотите ли теперь довериться мне, чтобы я проанализировал ваш обморок накануне прибытия в Америку?

Фрейд поморщился. Слишком большая роскошь.

— Не стоит тратить на это время.

— Наоборот, это поможет вам выиграть время, — возразил Юнг. — Эти боли в желудке — следствие того, что вы не поняли мой сон!

— В ближайшие дни, — произнес Фрейд холодно, — я буду занят лечением Грейс Корда и подготовкой лекций, у меня не будет времени думать о причине моего недомогания. У вас тоже, поскольку мне нужна ваша помощь.

— Что мне нужно будет сделать?

— Вы должны сказать мне, кто убил Августа Корда.

Юнг недоверчиво улыбнулся:

— Как же я могу догадаться, кто убийца?..

— Я не спрашиваю его имени и адреса, — сказал Фрейд. — Я прошу вас сделать обратный анализ. Нужно изучить обстоятельства убийства и при помощи индукции вывести психологический портрет убийцы. Этот портрет поможет мне понять, почему Грейс Корда забыла то, что увидела на месте преступления.

— Вы хотите, чтобы я проанализировал преступление и понял, кто его совершил?

— Именно так.

— Боюсь, что у меня не будет всех необходимых деталей.

— Вам нужно будет проявить изобретательность, тем более что у нас всего несколько дней.

— Странная просьба, — подумав, заметил Юнг.

— Почему?

— Вы несколько раз сказали Холлу о том, что не хотите сотрудничать с полицией.

— И что же?

— Но ведь мы будем работать параллельно с ней. Допрос свидетелей, характеристика убийцы…

— У нас разные методы и цель… Они хотят правосудия, а мы ищем правду.

— А разве это не одно и то же? — спросил Юнг.

— Первое обычно не имеет ничего общего со вторым, — ответил Фрейд. — Вспомните теорию естественного отбора. Она столь же верна, сколь и несправедлива.

Он разнервничался, когда не сумел остановить первый проезжавший мимо фиакр. Наступал только второй вечер в Нью-Йорке, а им уже не хватало времени.

 

9

Чем дольше Рейнолдс Кан допрашивал Джона Менсона, тем яростнее тот отрицал свою причастность к убийству Августа Корда.

— Давай посмотрим, что же ты не отрицаешь, — усмехнулся инспектор. — Так, личные данные… Ты действительно Джон Менсон, сын поварихи Мэри Коннелл и рыбака Патрика Менсона? Которого, кстати, никто никогда не видел…

— Отец уехал на остров Нантакет еще до моего рождения, — вызывающе ответил молодой человек.

— Вот отпечаток твоего правого большого пальца, — сказал Кан, показывая ему карточку.

— Это вы так говорите…

Кан достал вторую карточку:

— А это отпечаток, снятый со статуэтки, которой оглушили Грейс Корда. Я избавлю тебя от сравнения папиллярных арок, завитков и петель, позволяющего утверждать, что это твой большой палец.

— И что это значит?

— Что ее оглушил ты.

— Но это неправда! Клянусь, что нашел господина Корда мертвым, а его дочь без чувств. Я испугался, что меня обвинят…

Кан поднял руку, повернув ее ладонью к Менсону.

— Вы опять собираетесь меня ударить? — спросил тот.

— Если бы я это сделал, на твоей щеке появились бы отпечатки моих пальцев, единственные и неповторимые… — Инспектор вздохнул и наклонился к секретарю Августа Корда со словами: — Что ты сделал со своим оружием? Куда ты его выбросил?

— У меня не было оружия! Клянусь, это правда.

— Думаешь, присяжные тебе поверят? Послушай, мальчишка, тебе везет: я предлагаю сделку. Напишешь имя того, кто заплатил за убийство. Вот здесь. — Кан открыл дело, протянул молодому человеку листок бумаги и карандаш. — И избежишь смертной казни.

Менсон молчал.

— Тебе приходилось читать отчеты о процессах над гангстерами? — продолжил Кан. — Мелкие сошки, сдавшие главаря, всегда получают снисхождение.

— Я не гангстер! — вскричал Менсон. И уже спокойнее добавил: — Я и пальцем не тронул господина Корда!

Кан, удивленный почтительным тоном молодого человека, пристально посмотрел на него и спросил:

— А зачем ты солгал ему о том, где живешь?

— Если бы он узнал о моем происхождении, то никогда не принял бы на работу… — Менсон дерзко взглянул на инспектора: — У вас ничего нет против меня. Нет даже свидетельств мисс Корда. Иначе вам не пришлось бы прибегать к трюку с отпечатками.

Заметив огонек в глазах молодого человека, Кан догадался: тот понял, что они не нашли его отпечатков на статуэтке. Слишком умен для простого секретаря.

Кан взял папку и встал.

— Тем хуже для тебя, — сказал он. — Если тебя обвинят, это устроит всех — полицию, мэра, судью. Они считают, что у них достаточно доказательств, чтобы тебя линчевать.

Кан пошел к двери, но вдруг остановился и сказал, обернувшись к Менсону:

— Говорят, Эдисон сконструировал очень эффективный электрический стул. Присяжным не терпится его испытать.

— Стойте!

Взгляд Менсона метался по камере, он отчаянно искал выход из положения.

— Возможно, я знаю, кто убил, — сказал он.

Кан закрыл дверь и снова сел за стол напротив Менсона.

— Кто? — спросил он коротко.

— Я не знаю его имени.

— Что тебе известно?

— Только то, что его знал господин Корда. Все началось две недели назад, когда исчез его друг Эмери.

— Кто это?

— Бернард Эмери, профессор университета. Господин Корда часто диктовал мне письма для него.

— Что он сказал тебе по поводу этого исчезновения?

— Что оно необъяснимо. Никто так и не потребовал выкупа… Господин Корда думал, что, возможно, произошло убийство. Он был очень встревожен.

Теперь понятно, зачем две недели назад Корда обратился в агентство «Пинкертон».

— Дальше.

— На этой неделе я ездил с ним в Бостон. Когда мы вернулись, господин Корда попросил меня отправиться вместе с ним к одному из его знакомых.

— К кому?

— К господину Оксу.

— К Адольфу Оксу?

— Совершенно верно. У господина Корда была с собой какая-то папка, и по дороге он все время просматривал документы. Он был в ужасе.

— Что за бумаги? Что такого важного было в них?

— Понятия не имею… Читая, он повторял что-то вроде «Так это он?!».

Кан подумал — не об этих ли документах хотел поговорить с ним Корда, когда накануне своей смерти попросил прийти к нему домой.

— Почему ты мне раньше этого не сказал?

— Я обещал господину Корда никому об этом не рассказывать.

Верность слову, данному человеку, которого уже нет в живых, показалась Кану странной. Наверняка здесь крылась еще какая-то тайна.

Инспектор встал.

— Вы поможете мне? — спросил Менсон.

— Я проверю то, что ты рассказал.

Кан посмотрел в окно. Стемнело, но несколько репортеров в дешевых костюмах продолжали торчать перед комиссариатом. Теперь, когда секретарь Августа Корда назвал новые имена, можно сразу стучать в дверь к начальству. Поскольку Адольф Окс был не кто иной, как владелец «Нью-Йорк таймс».

Совещание в редакции подходило к концу.

Двадцать сотрудников газеты сидели за столом, расположившись полукругом, перед каждым стояла чашка кофе и лежала пачка сигарет.

Сидевший напротив человек воинственного вида и с густыми бровями распределял сюжеты между журналистами — степенно и властно, как офицер, раздающий ружья солдатам.

Пятидесятилетний Адольф Окс был человеком номер один в американской прессе, а это что-то да значило. Пятнадцать лет назад он, мелкий предприниматель, сумел убедить акционеров «Таймс», темпы развития которой в то время существенно снизились, что он — именно тот человек, который сможет воскресить газету.

Получив место, он избрал стратегию, полностью противоположную тому, что делали основные конкуренты — «желтые» газеты, публиковавшие сенсации, оплаченные Херстом, — и стал придерживаться строгой и серьезной линии. Постепенно пришел успех, тираж вырос едва ли не в сотни раз, и новая «Нью-Йорк таймс» стала самым могущественным изданием на континенте.

Сотрудники газеты слушались шефа беспрекословно и не предпринимали ни единого шага без его одобрения.

— У меня есть информация о тарифах наемных убийц в Файв-Пойнтс, — сообщил один репортер. — Убийство — пятьсот долларов, ранение — сто долларов, отравить человека — пятьдесят, отравить лошадь — тридцать пять. Это расценки профессионалов.

— А правда, что один из них убил Корда? — спросил Окс.

— Может, это сделала его сумасшедшая дочка? — предположил кто-то.

Скандальная тема, словно разряд электричества, привела в движение всех присутствующих.

— Я уверен, что здесь замешан Уильям Рэндольф Херст, — сказал молодой репортер в очках. — Корда отказался финансировать его предвыборную кампанию.

— У вас есть доказательства?

Репортер молчал, и Окс испепелил его взглядом:

— Сколько раз нужно повторять: я требую от сотрудников принципиальности! Мы ничего не выдумываем! Мы не заполняем страницы большими фотографиями и комиксами! И не защищаем простой народ от большого капитала! Мы, в «Таймс», пишем правду!

— Под каким же соусом тогда подавать дело Корда? — спросил редактор.

— Вы ничего не знаете о его смерти? Расскажите о его жизни! Что он скрывал? Каким человеком был? Чего искал? Когда был построен небоскреб, в котором мы находимся? Его верхние этажи теряются в облаках, это здание выше всех, которые он строил раньше! Узнайте, зачем ему понадобилось бросать вызов самому себе?

— Это был великий американец, — подал голос репортер в очках, пытаясь исправить положение.

— Мы все тут великие американцы! Что такого особенного было в Корда? Расскажите, кем он был, — и вы поймете, кто его убил!

— Бог позавидовал ему, как Прометею, и призвал к себе, — пошутил кто-то из хроникеров.

Окс даже не улыбнулся:

— Докажите существование этого Бога и я хочу знать, заведено ли на него уголовное дело!

С этими словами Окс встал, давая понять, что совещание закончено. К нему тут же подошла секретарша и сообщила, что его ждет инспектор полиции.

Очутившись в кабинете Окса, Кан бросил взгляд в угловое окно, находившееся над неоновой буквой «С» из закрепленного на фасаде слова «Таймс». В утреннем свете трамваи, ползавшие тридцатью этажами ниже, казались какими-то яркими насекомыми.

— Я запомнил вас за эти годы, — сказал Окс, закуривая. — Вы — один из лучших призывников Тедди Рузвельта.

— Спасибо, — сказал Кан.

— Я часто сравниваю наш город с сочным плодом, который привлекает к себе самых вредных насекомых. Только честные сыщики вроде вас не дают ему окончательно испортиться.

— Может быть, поэтому Август Корда позвонил мне накануне смерти.

— Правда? — с любопытством произнес Окс. — И что он вам сказал?

— К несчастью, наша встреча не состоялась. Я приехал слишком поздно.

Выражение глаз Окса стало более жестким.

— Корда был пророчески умен. Я никогда не поверил бы, что он вот так глупо позволит убить себя во сне.

— Не хочу зря тратить ваше время, поэтому перейду прямо к делу, — сказал инспектор. — Я узнал, что Корда обращался к вам незадолго до смерти. Это было связано с исчезновением Бернарда Эмери, профессора Колумбийского университета и специалиста по античности.

Окс посмотрел в окно, избегая пронзительного взгляда инспектора.

— Зачем он приходил к вам? — настойчиво произнес Кан.

— Эмери был нашим общим другом. Корда хотел обсудить различные гипотезы, которые могли бы объяснить все эти исчезновения.

— Исчезновения?

— Через неделю после Эмери пропал еще один человек, — признался Окс. — Джеймс Уилкинс, президент страховой компании. Его мы тоже хорошо знали.

— Мог ли Корда что-то объяснить?

— У него были лишь предположения.

— Какие?

— Он думал, что, убирая всех этих людей, враг подбирается к нему самому.

— Корда вел с исчезнувшими какие-то дела?

— Уилкинс страховал большую часть манхэттенских небоскребов, строительство которых финансировал Корда, — ответил Окс. — Эмери, как историк цивилизаций, давал Корда советы об урбанистической трансформации Нью-Йорка.

— А кто, по-вашему, были врагами Корда?

— Список получится длинный. Подрядчики-конкуренты. Политики, боявшиеся, что он достигнет еще больших высот. А когда Корда профинансировал строительство здания, где мы сейчас находимся, к ним присоединились еще и мои враги из мира прессы.

Окс помолчал.

— У Корда были свои скелеты шкафу, — прибавил он, понизив голос. — Больше тридцати лет назад в Орегоне бандиты убили его отца. Воспоминания никогда не оставляли Корда, и в тот последний вечер он снова говорил об этом. Спрашивал себя, не те ли самые люди преследуют теперь его…

— Вы в «Таймс» никогда не писали об этом…

— Я слышал только версию Корда, — сказал Окс, — а я всегда перепроверяю информацию. И потом, я побаиваюсь слишком сенсационных историй.

— Ваши принципы делают вам честь, — заметил Кан, пристально глядя на Окса. — Надеюсь, что вы следуете им не только в бизнесе.

— Что вы имеете в виду?

— Вы рассказали мне обо всем, что сказал вам Корда?

— Да, — холодно ответил Окс.

— Ваших друзей Уилкинса и Эмери необходимо срочно найти, — твердо сказал Кан. — Они в большой опасности.

Окс потер пальцем плотную кожу, покрывавшую его рабочий стол, и сказал:

— Я понимаю. Тем более что я тоже был с Корда на короткой ноге. Быть может, его убийца уже стоит у моей двери.

В дверь постучали.

— Войдите! — нервно произнес Окс.

На пороге стоял репортер с вопросом, можно ли напечатать две колонки о первых впечатлениях от Америки знаменитого доктора Фрейда, который позавчера приехал в Нью-Йорк.

— Кто этот Фрейд? Он что-то изобрел?

— Фрейд ищет причины душевных заболеваний. Он утверждает, что для сохранения ясного рассудка нам всем нужно перебороть эдипов комплекс.

— Какой комплекс?

— Эдипов комплекс. Это значит, что все мы в детстве хотим убить своего отца и переспать со своей матерью.

Окс закатил глаза:

— Нет, нет и еще раз нет! Сколько раз повторять, черт подери? В «Нью-Йорк таймс» сплетни не публикуют! Я издаю образцовую газету! Зарубите себе это на носу!

Журналист исчез.

Окс обернулся к Кану:

— Я должен ехать на траурную церемонию в церковь Святой Троицы. Если я что-нибудь узнаю, вы прочтете это на страницах моей газеты.

Кан пожал протянутую ему руку.

Окс явно что-то недоговаривал. Глава «Нью-Йорк таймс» не подтвердил существования документов, о которых говорил Менсон. Не прибавил ни одного серьезного факта к расследованию убийства, кроме рассказа о темной истории, произошедшей тридцать лет назад.

Но исчезновение второго близкого к Корда человека придавало делу дополнительный масштаб и требовало немедленных действий. Необходимо было найти бумаги, о которых говорил Менсон. И заставить единственного свидетеля убийства помочь в расследовании. Амнезия, не амнезия, а он заставит мисс Корда разговориться.

 

10

В торжественной тишине и тесноте церкви Святой Троицы на Уолл-стрит Фрейд смотрел на Августа Корда, покоящегося в черном костюме на бархатных фиолетовых подушках. Бальзамировщики постарались, и лицо его было спокойно и безмятежно, словно он — как и пять отцов Конституции, которые согласно бедекеровскому путеводителю были похоронены под церковной папертью, — верил, что после смерти его ожидает вечное блаженство.

Накануне Фрейд получил от Стэнли Холла приглашение присутствовать на похоронах. Когда они прибыли, в церкви уже было не протолкнуться. Осмотревшись, Фрейд узнал некоторых из присутствующих — он видел их фотографии в венских газетах. В первом ряду стоял Теодор Рузвельт, несколько месяцев назад покинувший Белый дом.

Бывший президент первым подошел к гробу.

— Говорят, у Рузвельта, непомерное эго, — прошептал Холл на ухо Фрейду. — Он мечтает быть невестой на каждой свадьбе и мертвецом на каждых похоронах…

Холл и Фрейд встали в длинную очередь, чтобы проститься с покойным. Через несколько минут Фрейд увидел молодую женщину, которая порывисто склонилась над гробом. Он догадался, что это его будущая пациентка. Вдруг мисс Корда протянула руку и коснулась обручального кольца на пальце отца.

— Кажется, будто он спит, — пробормотала она.

Эти слова взволновали старую даму, стоявшую позади нее.

— Он не спит, он умер, — произнесла она хриплым голосом. — «Я слугам кровью вызолочу лица, чтоб их вина сверкала…» — Она обернулась, обвела горящими глазами толпу, воздела руки, словно собиралась произнести проповедь, и продолжила: — «Цвет рук моих — как твой, но сердце, к счастью, не столь же бледно».

Ее слова вызвали смятение, раздался гул голосов.

— Это мисс Дэймон, бывшая гувернантка Грейс, — шепотом сообщил Фрейду Холл.

Мисс Корда взяла старую даму под руку и увела в сторону.

— Шекспир, — пробормотал Фрейд. — «Леди Макбет».

— Мисс Дэймон шотландка, — сказал Холл. — И с головой у нее не в порядке.

Присутствующие расходились. Никто из них не счел только что прозвучавшие слова признанием в совершенном преступлении. Никто, кроме плотного мужчины с круглым лицом, который подошел к мисс Дэймон и в упор разглядывал ее. Он, по-видимому, так же как и Фрейд, заинтересовался выходкой гувернантки.

Возможно, произнося эти странные слова, признаваясь в том, чего не совершала, гувернантка хотела избавиться от чувства вины перед умершим. В таком случае на нее также следовало обратить внимание в ходе психологического расследования.

Фрейд еще раз взглянул на мисс Дэймон: теперь она указывала пальцем в пол, словно снова свидетельствовала в этом священном месте, что именно она совершила убийство.

Августа Корда похоронили на кладбище Гринвуд в Бруклине, в поистине идиллическом месте.

Несколько часов спустя Фрейд и Холл поднялись на двадцатый этаж Утюга, целиком занятый офисами предприятия братьев Корда — «Корда бразерс инкорпорейшн».

Угловой кабинет Германа Корда был залит ослепительным светом, проникавшим сквозь огромные окна. Отсюда открывался потрясающий вид на площадь Медисон-сквер.

— Вы присутствовали на церемонии. Благодарю вас, — печально сказал Герман.

— Я сожалею, что не был знаком с этим необыкновенным человеком, — ответил Фрейд.

Герман, казалось, не слышал его слов, погрузившись в грустные раздумья.

Фрейд внимательно смотрел на него. Первое впечатление, возникшее после рассказа Холла о старшем Корда, совпадало с тем, которое возникло у него теперь, при личном знакомстве, — неутомимый труженик, постоянно в тени своего брата, постоянно готовый ему помочь. Холл говорил, что Герман даже семьи не завел, чтобы полностью посвятить себя проектам Августа.

— Смерть забрала брата в расцвете жизненных сил, как раз тогда, когда он приступил к осуществлению давней мечты… — произнес наконец Герман.

Он повернулся к Фрейду и прищурился — солнечный свет бил ему прямо в глаза.

— Вы сможете вылечить Грейс? — спросил он. — Я беспокоюсь за нее. Очень неуравновешенная девочка…

— Я рассказал доктору Фрейду о том, что она пережила, — подал голос Холл.

— Потеря матери стала для нее потрясением, — заметил Герман. — А у ее отца, как у всех великих людей, был непростой характер…

— В чем же это выражалось? — спросил Фрейд.

— Он любил Грейс с излишней пылкостью. Впрочем, как и вообще все, что он любил… Несомненно, из-за этого она и отказалась от свадьбы.

— Разобравшись в этих сложных отношениях, — сказал Фрейд, — я, возможно, сумею избавить Грейс от невроза.

Бесцветное лицо Германа просияло.

— Но я ничего не обещаю, — быстро прибавил Фрейд. — Времени слишком мало, а работа очень трудная.

— Если бы племянница сказала, кто совершил это ужасное убийство… мы были бы вам очень признательны.

Фрейд кашлянул.

— Как я уже говорил профессору Холлу, цель анализа не в том, чтобы найти убийцу, а в том, чтобы вылечить Грейс.

— Но для нее очень важно найти преступника! Ведь Грейс с отцом связывали очень тесные отношения. — Герман прошелся по кабинету. — Если бы вы знали Августа, то не успокоились бы, пока не нашли его убийцу. Вы должны понимать, этот человек был… — Он умолк, подыскивая нужное слово. И после короткой паузы добавил: — Он был больше чем просто человек…

Герман направился к двери и открыл ее:

— Идите сюда, я вам кое-что покажу.

Обогнав Холла, Фрейд последовал за Германом в соседнюю комнату.

То, что он увидел, его потрясло.

Помещение почти полностью занимал самый большой и подробный макет из всех, что Фрейд когда-либо видел. Точная копия Манхэттена воспроизводила остров в мельчайших подробностях — от крошечных тупиков до широких проспектов. Мощная подсветка позволяла рассмотреть каждую деревянную или металлическую деталь сотен зданий, выполненных с потрясающей точностью. Шесть больших мостов соединяли остров с Бруклином, Квинсом и штатом Нью-Джерси.

— Август был не человеком, он был делом, — обходя макет, сказал Герман. Глаза его горели. — Я простой архитектор, проектирую здания. А брат был провидцем — он создавал город… — Герман указал на возвышение, где стояло вращающееся кожаное кресло, напомнившее Фрейду его любимое кресло в венском рабочем кабинете. — Каждый день Август сидел здесь, созерцая этот макет. Он строил его целых пять лет, добавляя новые сооружения по мере того, как они появлялись там, в городе.

Герман продолжал ходить вокруг макета. Фрейд заметил, что теперь архитектор выглядел энергичным, оживленным, бодрым.

— Посмотрите, здесь есть все, — продолжал Герман. — Каждая тропинка Центрального парка! Вот Пенсильванский вокзал, шедевр неороманской архитектуры. А вот Главный почтамт, построенный в том же классическом стиле Возрождения. Красные нити — это подземные маршруты линий метро. Здесь все улицы, все проспекты… Правильность сетки соблюдена.

— Сетки?

— Манхэттен спланирован согласно математическим законам. Двенадцать проспектов тянутся с севера на юг. Сто пятьдесят пять улиц — с востока на запад. Таким образом, получается сетка на две тысячи двадцать восемь ячеек, рассчитанная голландцами в 1807 году, когда остров был еще не застроен. Сегодня каждая ячейка — предмет бешеной борьбы между подрядчиками, политиками и инвесторами… — Оставаясь на почтительном расстоянии от макета, Герман простер к нему длинные тощие руки. — Август использовал свой гений на то, чтобы по-новому взглянуть на сетку Манхэттена. Он хотел, чтобы остров мог выдержать то, что фараоны подарили Египту, — вечные постройки…

Безмерные амбиции Августа Корда напомнили Фрейду о том, как он не мог оторваться от «Воспоминаний нервнобольного» Пауля Шребера. Этот немецкий судья был убежден, что Бог превратил его в женщину для того, чтобы рожденный из его чрева ребенок спас человечество.

— Он убедил наших сограждан, что Манхэттен должен расти вверх, — сказал Герман. — И строительство небоскребов было только началом.

Герман нажал кнопку, спрятанную под основанием макета. Раздалось шипение — и некоторые здания выросли вверх на десятки этажей.

— Откуда такое навязчивое стремление к высоте? — спросил Фрейд.

— Манхэттен должен преподать миру урок. Август считал, что высшее могущество человека заключается в увеличении земной поверхности. При помощи архитектуры он может добавить к созданной Богом тверди столько этажей, сколько пожелает. Следовательно, вертикальный город — вершина цивилизации.

Фрейд коснулся копии одного из небоскребов. Герман повернул выключатель, и здание осветилось изнутри.

— Это Зингер-билдинг, мой брат был его главным акционером. — Герман принялся включать свет в других небоскребах. — Вот здесь, совсем рядом, — Метрополитен-тауэр, в нем Август решил открыть самое крупное страховое агентство в стране. Его участие стало решающим и при постройке Утюга, в котором мы сейчас находимся, и при возведении Парк-Роу-билдинг и знаменитого здания «Таймс», вот здесь.

— Если не секрет, скажите, откуда у него было столько денег? — спросил Фрейд.

— Наш отец вложил все свое состояние в покупку земель на Манхэттене. Тридцать лет назад Август начал строить на этих землях. С тех пор стоимость недвижимости на острове взлетела вверх. Но деньги не были главным для Августа — он не хотел владеть Манхэттеном, он хотел его изменить. Он взял себе за правило помогать любому подрядчику, который бы захотел строить небоскребы — самые высокие здания в мире.

— Его интересовала только высота? — спросил Фрейд.

— Высота — лишь способ поразить воображение, — ответил Герман. — Его небоскребы должны были умножать не только поверхность, но и содержание. Каждый дом должен был функционировать как самостоятельная единица, островок, город в миниатюре.

— Как можно сравнивать здание с целым городом?

— В небоскребе будущего каждый этаж станет полем для различных видов деятельности: этажи деловые, развлекательные, этажи для ресторанов, занятий спортом, салонов красоты. Лифты превратятся в улицы, соединяющие эти кварталы между собой. Человек сможет провести всю жизнь внутри, не испытывая потребности выйти наружу. И его продуктивность, таким образом, увеличится.

— Мне кажется, что я слушаю научно-фантастический рассказ…

— Кстати, эти идеи в зачаточном состоянии уже воплощены во многих зданиях Нью-Йорка. Посмотрите, вот тут, в Мэдисон-сквер-гарден, есть множество кинозалов, офисов и торговый центр. А на Вулворт-билдинг Август возлагал особые надежды. — Герман указал на макет элегантного белого здания, которое возвышалось рядом с Бруклинским мостом. — Этот небоскреб должен стать настоящим храмом торговли и промышленности. Его строительство будет завершено через три года. Но и это еще не самое интересное… — Он обратил внимание Фрейда на Уолл-стрит, где было оставлено пустое место: — Здесь будет построено самое удивительное здание из всех созданных человеком. Оно станет первой из четырех колонн, которые вырастут с четырех сторон Манхэттена и поднимут наш остров к небесам.

— С какой целью? — поинтересовался Фрейд.

— Чтобы сделать его жителей высшими существами, движимыми высшими инстинктами. Август был посвященным, он хотел доказать, что человеческий разум может победить природу. — Герман указал на лампы, освещавшие макет: — Эти источники света — устройства, которые заменят солнце.

— Каким же это образом? — изумился Холл.

— Мы работали с одним блестящим инженером — он разработал проект, позволяющий выбрасывать электричество под высоким напряжением в стратосферу. Возникнет «световой зонт», который будет освещать Манхэттен днем и ночью.

— Ваш брат был настоящим пророком, — негромко сказал Фрейд.

Корда созидал в области материи, а он — в области духа, но, несмотря на эти различия, утопия Корда завораживала Фрейда. Он чувствовал какую-то метафорическую связь между их вселенными, фантастический город миллиардера напоминал психоаналитику мозг, контролирующий сеть железных артерий, медных вен, электрических нервов, энергетических потоков…

Герман замолчал, и Фрейд понял, что он ждет его реакции.

— Это… впечатляет, — сказал он.

— Особенно если принять во внимание, как мало времени у меня было… Я хотел сказать, как мало времени было у Августа, чтобы задумать и осуществить все это… с моей скромной помощью. — Герман смутился из-за своей оговорки и, не глядя на Фрейда, спросил: — Вы понимаете теперь, как важно знать, кто убил Августа?.. — Он достал золотые часы из жилетного кармана. — Кстати, моя племянница уже ждет вас.

Фрейду показалось, что архитектор сожалеет, что наговорил так много.

— Не волнуйте ее сверх меры, — попросил Герман Корда. — В два часа ее снова должен был допрашивать инспектор, который занимается расследованием. Я надеюсь, что он не был с ней груб.

Последняя фраза прозвучала как предупреждение.

В этот момент взгляд Фрейда упал на портрет на стене. Ему показалось, что он узнал Грейс Корда.

— Это портрет моей матери Люсии… — сказал Герман.

Фрейд подошел поближе, чтобы рассмотреть картину.

— Удивительное сходство с Грейс, — заметил он.

— Ей часто об этом говорили, — подтвердил Герман.

Грейс — копия своей бабушки, мысленно отметил Фрейд, раздумывая, не могло ли это повлиять на отношения Августа с дочерью.

— Доктор, — сказал Герман на прощание, — спасибо, что вы пришли нам на помощь.

Фрейд пожал ему руку, снова ставшую вялой. Возбуждение, еще недавно охватывавшее Германа, испарилось. Он опять выглядел так, словно жалел, что живет на этом свете.

Фрейд повернулся к Холлу и сделал ему знак, что пора уходить. Первая американская пациентка ждала его.

 

11

Начинать сеанс всегда трудно.

Впервые ложась на кушетку, пациент неизменно испытывал по отношению к Фрейду более или менее ярко выраженную враждебность. Одни пытались выглядеть здоровыми и доказать, что не нуждаются в лечении. Другие, наоборот, преувеличивали благотворный эффект сеанса с целью отвлечь его внимание от своих неврозов.

Лишь гораздо позднее пациенты раскрывали свои истинные психологические проблемы, всегда более серьезные, нежели те, в которых они признавались сначала: например, безумные видения о животных Эмми фон Н., мнимые родовые муки, укладывавшие в постель юную Дору, или ощущение электрических ударов в бедрах, мешавшее Элизабет С. ходить.

Грейс Корда казалась исключением из общего правила. Она не пыталась ни избежать вопросов, ни отвлечь его внимание. Наоборот, она сразу же сказала, что готова забыть о своем горе, чтобы искренне помогать лечению и понять, что с ней происходит в моменты помутнения сознания. И тут же закашлялась. Этот симптом стал для психоаналитика отправной точкой.

Входя, Фрейд заметил желтую кушетку, весьма подходящую для этой цели, хоть и уступающую удобному, покрытому персидским ковром дивану из венского кабинета. Он предложил мисс Корда прилечь.

Фрейд никогда не объяснял, почему он требовал, чтобы его пациенты лежали во время сеанса, но он не хотел, чтобы они пытались истолковывать выражение его лица.

Грейс охотно улеглась, перестала кашлять и стала ждать первого вопроса. Фрейд молчал. Теперь, когда Грейс его не видела, он чувствовал странную потребность рассмотреть молодую женщину. Он уже давно не обращал внимания на физические особенности своих пациентов. Обычно он с первого взгляда составлял себе общее представление — «умное лицо», «приятная внешность», — а затем нырял в глубины психологии. Так в церкви Святой Троицы он мысленно охарактеризовал внешность Грейс Корда словами «классическая викторианская красота». Сейчас тонкие черты и римский нос молодой женщины напомнили ему скорее Градиву, хрупкую жительницу Помпей, изображенную на одном из барельефов, найденных в пепле.

Ее зеленые глаза с золотыми прожилками также поразили Фрейда. Острые взгляды, которые Грейс то и дело бросала в разные стороны, говорили о ее неуравновешенности. На ее прекрасном лице постоянно сохранялось выражение нервозности.

— Это правда, что вы просите ваших пациентов рассказывать их сны? — спросила Грейс, нарушив молчание.

— Сны — одна из самых надежных дверей в подсознательное, — ответил Фрейд. — В вашем подсознательном скрыты воспоминания, которые вы считаете потерянными.

— К сожалению, — сказала Грейс, — я никогда не помню снов, кроме, может быть, некоторых деталей.

— Детали — это как раз самое важное!

Фрейд заметил, что Грейс теребит замочек своей дамской сумочки, машинально открывая его и закрывая. Тот, чьи губы сомкнуты, говорит кончиками пальцев, подумал он. Этим характерным жестом молодая женщина обнаруживала свой страх, что психоаналитик коснется каких-то запретных тем.

— Стэнли Холл сказал, что вы страстная поклонница театра, — сказал Фрейд, чтобы успокоить девушку. — Как возникла эта склонность?

— Я увидела на сцене Сару Бернар. Она мой кумир. Она говорит, что демонстрировать свои чувства толпе — исключительно женское искусство. Как вы думаете, это правда?

— Конечно. Мадемуазель Бернар, которой я также имел возможность восхищаться в Париже, более сведуща в этой области, чем я.

— Она утверждает, что только женщина способна уступить публике, отдаться ей.

Осознанно или нет, но Грейс решительно увлекала его к теме сексуальности.

— Благодаря своей способности отдаваться женщины — лучшие пациенты для психоанализа, — заметил Фрейд.

— Не думаю, что я очень хорошая пациентка, — вздохнула Грейс.

— Мы это скоро поймем. У нас с вами всего шесть дней, поэтому я пропущу некоторые этапы, чтобы сосредоточиться на главном. Для успеха мне необходимо ваше полное сотрудничество.

— Я сделаю все, что в моих силах, — сказала Грейс и снова закашлялась.

— Принцип психоанализа чрезвычайно прост, — продолжал Фрейд. — Вы всего лишь должны рассказывать мне обо всем, что приходит вам в голову: без цензуры, без умолчаний, без утайки.

— Но с чего начать? — спросила Грейс, колеблясь.

— Расскажите мне об этом кашле, который вам досаждает.

— У меня постоянно першит в горле. Иногда я целые ночи не сплю.

— Когда возникло это ощущение?

— Несколько лет назад. Я помню, что начала безумно кашлять во время спектакля «Две сироты» и была вынуждена убежать за кулисы, чтобы успокоиться.

Грейс повернулась, выгибая шею, чтобы посмотреть на реакцию Фрейда. Он сурово посмотрел на нее. Догадавшись, что он этого не одобряет, Грейс снова устремила взгляд в потолок.

— Произошло ли в тот день что-нибудь значительное? — спросил Фрейд.

— Я разорвала свою помолвку, — призналась Грейс помолчав. — То есть я хочу сказать, что ее разорвал Морис, мой жених.

— Но вы сохранили кольцо, — заметил Фрейд.

Грейс взглянула на кольцо с бриллиантом, которое сверкало на ее безымянном пальце, и сказала:

— Сама не знаю почему…

— Потому что оно поддерживает ваше чувство вины, напоминая, что причиной разрыва были все-таки вы.

— Вовсе нет!.. — возмутилась Грейс.

— Что же произошло на самом деле? — с нажимом спросил Фрейд.

— В тот день Морис попросил меня оставить карьеру актрисы после свадьбы. Это вызвало у меня гнев. Он хотел, чтобы я родила детей, а я ответила, что предпочитаю работать и оставаться свободной.

— Что же он ответил?

— Что женщина, которая не хочет стать матерью, безумна… Что вы об этом думаете?

— Что он вас убедил. И ваш кашель — это своего рода наказание, которое вы сами себе назначили за плохое поведение.

Грейс нахмурилась, а Фрейд начал обдумывать все эти откровения, которые, словно слои нижних юбок, должны были скрыть секрет молодой женщины. Истерический кашель казался психоаналитику напрямую связанным с разрывом помолвки. Случай Грейс напомнил ему заболевание юной Доры, отчет о котором он опубликовал три года назад.

— Продолжайте свободно выражать ваши мысли, — сказал Фрейд молодой женщине, надеясь, что она двинется в том направлении, которое предсказывала его гипотеза.

— Мой жених не был глупцом, — сказала Грейс. — Я объяснила ему, что отсутствие детей не помешает нам быть счастливыми. Но он боялся, что…

Она замолчала, вертя кольцо на безымянном пальце.

— Он боялся, что ваш отказ от детей приведет к отказу от сексуальной жизни? — предположил Фрейд.

— Я находила эту мысль отсталой, — вызывающе сказала Грейс. — В наше время есть противозачаточные средства.

— Но вы понимали, что ни одно из них не дает стопроцентной гарантии?

— Да, это так…

— И тогда вы подумали о типе сексуальных отношений, не грозящих зачатием.

Шея цвета слоновой кости мгновенно покраснела.

— Я не понимаю, на что вы намекаете! — выпалила Грейс.

Фрейд упрекнул себя за то, что слишком поторопился. Он считал, что пациентам не обязательно говорить всю правду, поскольку это нередко вызывало у больного неприязнь к врачу.

— У меня была пациентка значительно моложе вас, — сказал Фрейд, намереваясь достичь своей цели окольным путем. — Я буду называть ее Дора. Она тоже страдала кашлем нервного происхождения. В ходе сеансов я пришел к выводу, что раздражение в горле появилось у нее в результате того, что ей хотелось почувствовать там присутствие мужского полового органа.

— Доктор Фрейд! — выдохнула Грейс, садясь так резко, словно ее подбросило пружиной.

— Она вытеснила этот фантазм в подсознание, — продолжал Фрейд, — но угрызения совести остались, трансформировавшись в физическое недомогание.

Грейс бросила на него возмущенный взгляд.

— Я не приемлю подобного извращенного лечения, — заявила она. — И хочу немедленно прервать сеанс.

— Мисс Корда, — мягко сказал Фрейд, — понятие извращенности относительно. Вы считаете извращением контакт между ртом и гениталиями. А что сказать о людях, которые, целуясь, сближают слизистые оболочки входных отверстий своих пищеварительных систем? Они делают это публично, и никто, даже вы, их не порицает!

Видя, что выражение лица Грейс стало не таким напряженным, Фрейд встал и продолжал говорить, глядя в глаза молодой женщине:

— С самых первых моих сеансов я решил называть кошку кошкой. У меня нет выбора: прежде чем начать лечение невроза, нужно убедить пациента в том, что обсуждать темы сексуальности необходимо. Сделать это не так трудно, ведь эти темы действительно волнуют моих пациентов. Именно так было с Дорой. И как только она призналась себе в своем фантазме, вытеснение идеи в подсознательное прекратилось и боль в горле прошла, словно по мановению волшебной палочки.

Грейс молчала и по-прежнему выглядела недовольной.

— Если бы у вас не было так называемых извращенных мыслей, — заключил Фрейд, — вы не страдали бы от подобных недугов. Доверьтесь мне. Десять минут назад вы мне это обещали.

Он пристально смотрел на Грейс, чтобы уловить момент, когда возмущение уступит место желанию преодолеть себя, и можно будет продолжить сеанс.

Грейс также смотрела на него. Взгляд ее был все таким же негодующим, но кашлять она перестала, и голос ее смягчился, когда она спросила:

— В случае с той молодой девушкой симптомы исчезли, когда вы нашли их причину?

— Совершенно верно, — ответил Фрейд.

— Вы хотите сказать, что одной беседы оказалось достаточно, чтобы избавиться от физического недуга?

— Это принцип, на котором основано мое лечение. Кстати, изобрел эту терапию не я, а одна моя пациентка, такая же, как вы. — Фрейд пошел с самой сильной своей карты. Нужно было подчеркнуть, что Грейс может не только вылечиться, но и послужить более высокой цели — помочь развитию науки. — Доктор Бойер, лечивший эту молодую женщину, называл ее Анной О. Она страдала столь же серьезным недугом, что и вы, а также несколькими другими, она даже стала разговаривать только по-английски.

— Разве забыть иностранные языки так уж опасно? — с недоумением спросила Грейс.

— Анна была немкой, — ответил Фрейд. — Невроз стер у нее из памяти родной язык. Во время сеансов психотерапии Анна поняла, что чувствует облегчение, свободно рассказывая о своем недомогании. А главное, она заметила, что болезнь исчезает, когда она угадывает ее психологическую причину.

— Словно по мановению волшебной палочки, — с легкой иронией сказала Грейс.

— Она назвала этот метод — «лечение словом». Я же дал этому феномену название «катарсис». Вы тоже можете сделать подобное открытие. Я не хочу на вас давить: не говорите мне, уменьшилось ли жжение в горле оттого, что я попытался объяснить его происхождение, но помогите мне разобраться с более серьезными проявлениями болезни. Именно вы должны нанести ей главный удар…

Грейс опять легла на кушетку. То, что Фрейд сравнил ее с Дорой и Анной О., кажется, принесло желанный результат. Словно два ангела-хранителя, стоящие за ее плечами, они позволили Грейс в какой-то мере победить страх и открыться.

— А не говорила ли вам Анна О., что вы всегда считаете, что правы только вы один? — спросила Грейс, наморщив нос.

— Перейдем теперь к вашей амнезии, — продолжал Фрейд. — Когда случился самый ранний провал в памяти, о котором вы помните?

— Сразу после смерти матери. Однажды вечером отец отругал меня за то, что я сбежала. Он сказал, что меня не было дома полдня. Я ничего не могла ему ответить, и он лишил меня ужина.

— Вы чувствовали усталость? Или возбуждение? Что вы ощущали?

— Огромную пустоту. Мне казалось, что я не знаю людей, которые со мной разговаривают. Да и себя я с трудом узнавала в зеркале.

— Ваше физическое бегство, — объяснил Фрейд, — каждый раз сопровождается бегством психологическим. Покидая дом, вы покидаете и себя саму… За первым приступом регулярно следовали другие?

— Да, сначала очень часто. Мне стало лучше, когда отец нанял мисс Дэймон. Но я продолжала терять целые дни. Много раз я теряла ночи. Однажды утром я очнулась перед своим домом на Коламбус-авеню, и единственным воспоминанием о побеге был найденный в кармане билет на новую линию метро.

— Вы ничего не сказали отцу?

— Я не хотела его волновать. Он всегда за меня переживал. Когда я видела его последний раз, у него был ужасно испуганный вид…

Фрейд почувствовал, что близок к успеху. Если ему удастся подтолкнуть ее еще чуть-чуть…

— Закройте глаза, — попросил он.

Это простое действие часто помогает уничтожить барьеры, возводимые мыслью на пути образов, поднимающихся из подсознания.

Грейс, казалось, его не слышала. Глаза ее оставались широко открытыми.

Тогда Фрейд медленно поднес руку к ее лицу и легким движением опустил веки:

— Расскажите, что произошло со времени вашей последней встречи с отцом…

— Когда я пришла, он был вместе со своим секретарем, Джоном Менсоном…

Вдруг Грейс замолчала. Она сильно вздрогнула, ее тело напряглось. Изумленный Фрейд склонился над ней. Грейс глубоко дышала, и Фрейд догадался, что она погрузилась в транс. Уже почти десять лет, как Фрейд отказался от гипноза, и сейчас всего лишь закрыл Грейс глаза.

Эта молодая женщина с тонким, бледным лицом, несомненно, принадлежала к тому типу людей, который считается особо подверженным внушению. Но Фрейд не смог бы загипнотизировать Грейс, если бы она этого не хотела.

— Вас это не касается!

Фрейд вздрогнул. Грейс вышла из оцепенения. Широко раскрыв глаза, она заговорила властным голосом, совершенно непохожим на ее обычный мягкий тон.

— Мадемуазель Корда… Вы хорошо себя чувствуете?

— Я почувствую себя лучше, когда вы перестанете задавать мне идиотские вопросы.

Грейс села. Все в ней, так же как и ее тон, сделалось агрессивным, изменилась даже манера разговора.

Фрейду на секунду показалось, что живущая в Грейс актриса решила помешать сеансу. Но он отбросил эту мысль — зачем бы Грейс так над ним издеваться?

— Ложитесь, прошу вас, — сказал он твердо.

— Вы хотите снова занять доминантную позицию, доктор? — спросила молодая женщина. — Хотите накинуть на все покров психоанализа? — Она саркастически улыбнулась и прибавила: — Грейс больше не попадется в такую грубую ловушку. Вы что, считаете ее полной идиоткой?

Она говорила о себе в третьем лице!

Фрейд понял, что имеет дело с феноменом диссоциации. Об этом неврозе в психиатрической литературе упоминалось очень редко, и научного описания пока не существовало.

— Вы — не Грейс? — спросил он, стараясь говорить ровным тоном.

Его пациентка хрипло расхохоталась:

— Я — очаровательная маленькая Грейс? Ну конечно, нет.

— Кто же вы?

Молодая женщина закинула ногу на ногу и ответила, выпрямив спину:

— Не скажу.

— Где Грейс?

— Спит. — Она прижала палец к виску. — Здесь.

— Это вы руководите Грейс, когда она перестает себя осознавать?

— Доктор, да вы хитрец…

— Почему вы прервали наш сеанс с Грейс?

— Вы сами вынудили меня сделать это.

— Каким образом?

— Вы заставляете Грейс рассказывать о вещах, которые она должна забыть.

Она слушает мои разговоры с Грейс, подумал Фрейд. Она постоянно здесь.

— И вам доставляет удовольствие ее унижать, — прибавила молодая женщина.

Она приподняла подол траурного платья и провела пальцами по щиколотке.

— Вам приятно заставлять ее испытывать стыд, — сказала она.

— Я пытаюсь ее вылечить, — сказал Фрейд. — Она имеет право изучить свое подсознательное.

— Конечно. Вы обожаете работать во тьме подсознательного, потому что никто не видит, что вы там делаете. Никто не может вас осудить.

Фрейда поразила страдальческая нота, прозвучавшая в агрессивных словах молодой женщины, более грубых и решительных, чем обычные нападки противников психоанализа.

— Вы слишком любопытны, чтобы быть честным, доктор, — заявила молодая женщина. — Теперь будьте любезны оставить нас в покое. Наше маленькое собрание закончено.

— Сеанс не может закончиться в отсутствие Грейс, — сказал Фрейд с тревогой. — Это будет для нее катастрофой.

— Я передам ей от вас привет.

— Когда Грейс придет в себя, она ничего не поймет — и почувствует себя преданной, — настойчиво произнес Фрейд. — Вы не можете так с ней поступить.

Молодая женщина, будто задетая за живое, резко изменила манеру поведения. Лицо ее приняло чувственное выражение, она грациозно встала и направилась к Фрейду, покачивая бедрами.

— Благодаря этим изменениям вы только выиграете, — прошептала она. — Я могу вас взять с собой на бал или в кино, вас ждут очень приятные моменты.

Приблизившись к Фрейду, она склонилась над ним, коснулась указательным пальцем его запястья:

— Я заметила, что вам нравится говорить с Грейс о всякой похабщине, доктор.

— Сядьте, пожалуйста.

— Я могу лечь на этот диван… вместе с вами.

Фрейд почувствовал на лице горячее дыхание лже-Грейс.

— Вы говорили с Грейс о ее сексуальных фантазмах, — продолжала молодая женщина. — А какие они у вас?

Она уселась ему на колени. Фрейду показалось, что следующая секунда продлилась вечность, затем он поборол оцепенение, схватил молодую женщину за руки и поставил на пол.

— Грейс хочет выздороветь, — сказал он с нажимом, вставая с кресла. — Для этого ей необходимо вспомнить, что же ее потрясло, а затем дистанцироваться от этого воспоминания.

Он сделал несколько шагов, чтобы рассеялось эротическое воздействие, оказанное на него молодой женщиной, потом обернулся к ней со словами:

— Мешая моему общению с ней, вы делаете ей больно.

— Неправда! — вскричала молодая женщина. Томный взгляд ее опять стал недоверчивым. — Наоборот, я не даю ей страдать. Я защищаю ее.

— Нельзя защищать кого-то, держа его в неведении. Когда Грейс узнает, какую роль вы играете в ее жизни, она рассердится на вас.

Молодая женщина побледнела:

— Я запрещаю вам говорить ей обо мне!

— Мне очень жаль, — твердо произнес Фрейд. — Я сам решаю, как мне вести сеансы.

Его собеседница, явно обеспокоенная, отступила на шаг.

— Но если вы не будете мешать моей работе, я вам помогу, — прибавил он. — Вы сражаетесь в одиночестве уже годы. Вам необходима поддержка.

— Нет.

— Вы несчастливы, вы хотите обрести покой.

Молодая женщина посмотрела Фрейду прямо в глаза.

— Если вы причините ей хоть какое-то зло, — произнесла она ледяным тоном, — я вам отомщу.

Она села на кушетку и с раздраженным видом сомкнула веки. Губы ее шевелились, словно она разговаривала сама с собой. Через некоторое время, лихорадочно поморгав, она открыла глаза. Фрейд подошел к ней:

— Грейс?

По обезумевшему взгляду девушки он понял, что его пациентка опять с ним.

— Что со мной было? — спросила Грейс, поспешно одергивая платье.

Фрейд вспомнил, как она описывала странные ощущения, которые испытывала после того, как к ней возвращалась память.

— Вы потеряли сознание, — ответил он, пытаясь улыбаться. — Это совсем неудивительно после всего, что вам недавно пришлось пережить.

— Я упала в обморок прямо посреди разговора?

Фрейд колебался, не зная, упорствовать ли ему в своем обмане. Грейс передалась его тревога. Девушка пристально смотрела на него:

— Доктор, скажите мне правду!

Фрейд понял, что едва не позволил себя запугать. Он заговорил:

— Мисс Корда, я объясню, что с вами случилось…

 

12

Кан был разочарован допросом Эйлин Дэймон. Пожилая дама утверждала, что ее слова в церкви Святой Троицы — всего лишь «образ» и она будет чувствовать «кровь на своих руках» до тех пор, пока убийца не будет арестован.

Когда Грейс достигла совершеннолетия, Эйлин переселилась в Гринвич-Виллидж, сняла мансарду и зарабатывала на жизнь сочинением фантастических историй для журналов, продающихся по десять центов. Кан решил, что она живет скорее вымыслами, чем реальностью.

Он допросил и Германа Корда, который представил двух свидетелей, утверждавших, что в момент убийства тот находился в двухстах милях от Нью-Йорка. Кроме того, Герман уточнил, что наследником состояния является не он, а его племянница, дочь брата. Об исчезновении Эмери и Уилкинса он тоже ничего нового не сообщил.

Кан немного продвинулся вперед, снова поговорив с Грейс: она убедила инспектора в том, что на самом деле страдает амнезией.

Какая ирония — никто ничего не знал, но это все-таки был шаг вперед.

Грейс упомянула также австрийского врача, о котором Кан слышал в редакции «Таймс». Она сказала, что это знаменитый невропатолог и, возможно, он сумеет вернуть ей память.

Грейс надеялась, что Кан одобрит это. Если доктор Фрейд ее вылечит, она сможет ответить на вопросы инспектора… Кан в этом сомневался. Он терпеть не мог специалистов по психологии. В деле об убийстве на крыше Мэдисон-сквер-гарден психиатры засвидетельствовали, что Toy, убийца, не совсем нормален. Врачи помогли оправдать человека, совершившего хладнокровное убийство на глазах пятисот свидетелей.

К тому же охочих до рекламы «экспертов» нетрудно подкупить. Доктора Фрейда могли нанять, чтобы заставить Грейс не говорить, а молчать…

Кан решил срочно выяснить все о том, кто вторгся в его расследование. Из заметки в «Геральд» он узнал, что доктор остановился в роскошной «Астории». Администратор гостиницы сообщил Кану, что Фрейд приглашен на сегодняшнюю вечеринку, которая уже давно началась на крыше.

Праздник под покровительством феи Электричество был в разгаре.

В ста футах над землей сотни ламп освещали райское место — несколько ресторанов на открытом воздухе, переходы и миниатюрные сады со статуями, колоннами, беседками и романтическими уголками. С террас и балконов открывался вид на мерцающие огни Манхэттена.

Везде было не протолкнуться. В тот час, когда заканчивались вечерние спектакли, зрители выходили на улицу, в августовскую удушающую жару, — и сады на крышах становились самыми оживленными местами в ночном городе. Гостиницы соперничали друг с другом, привлекая бомонд и знаменитостей.

На крыше «Астории» стояла большая деревянная сцена, на которой танцевали прекрасные пары. Оркестр исполнял то классические вальсы Иоганна Штрауса, то популярные мелодии из оперетты «Флородора». Официантки в атласной униформе выбивались из сил, чтобы угодить гостям.

За одним из столиков сидел Карл Юнг. Он сбежал от Ференци, Холла и нескольких нью-йоркских психологов, которые вели скучную дискуссию о том, передаются ли душевные болезни по наследству, и теперь отдыхал в компании очень красивой супружеской пары.

Анна Лендис, молодой врач, преклонялась перед Европой вообще и перед европейскими учеными в частности. Ее муж Джеймс уже выпил три порции виски, когда официант поставил на стол еще два бокала. Джеймс подвинул один из них Юнгу.

— Попробуйте, — предложил он. — Это самый популярный напиток «Астории». Великолепная смесь рома и винного сока!

— Виноградного сока, — поправила его супруга. — Какая ужасная оговорка! Доктор Юнг, вы должны вылечить моего мужа. Врачи говорят, он клинический алкоголик.

Поправляя свое розовое платье с глубоким декольте, Анна простодушно смотрела на Юнга. Уже некоторое время тот чувствовал, что она с ним флиртует. Юнг отвел глаза и спросил:

— Вы хотите лечиться, господин Лендис?

Тот расхохотался.

— Я уже испробовал самые жуткие методы, — сказал он и указал на Анну дрожащей рукой. — Даже женился на этой очаровательной гадюке. Она должна была помочь мне забыть о неспешности часов и о скоротечности лет.

— Но почему вы пьете? — мягко спросил Юнг.

Анна опередила мужа:

— Джеймс страстно хотел стать музыкантом, но отказался от своего призвания. Он убедил себя в том, что у него нет никакого таланта.

— У меня его недостаточно! — произнес Джеймс с горечью.

— Но зачем же сдаваться без боя? — сказал Юнг.

Лицо Джеймса исказила гримаса.

— Если музыкант гений, как Бетховен, он не идет на компромиссы. Если же он идет на компромиссы, то становится тапером.

— У Бетховена был ужасный характер, — заметила Анна.

— Уж лучше иметь ужасный характер и быть Бетховеном! — заявил Джеймс.

Анна в отчаянии посмотрела на Юнга.

— Вы можете избавить его от этой мании? — спросила она, после чего, к огромному удивлению Юнга, наклонилась к нему, обдав запахом духов, и прошептала на ухо: — Алкоголь делает нашу интимную жизнь ужасно однообразной.

Выслушав это признание, Юнг еле заметно кивнул:

— Я уже вылечил одного американского пациента, страдавшего алкоголизмом. Это Джон Меддил МакКормик, наследник владельцев «Чикаго трибюн». Он был материально и духовно подчинен своей матери, распоряжавшейся семейным состоянием. Она была настоящим чудовищем и вызвала у него комплекс кастрации.

— Джеймс страдает тем же комплексом! — возбужденно произнесла Анна. — Его отец — настоящий диктатор, заставляет его работать в своем адвокатском кабинете. А как вы вылечили МакКормика?

Юнг с улыбкой ответил:

— Я написал в комитет директоров «Трибюн» письмо, в котором объяснил, что Джон безнадежен и никогда не вылечится. Семейный совет уволил его и лишил наследства. Он был вынужден порвать все связи с матерью, и с тех пор не выпил ни капли.

— Странные у вас методы! — сказал Джеймс, качая головой.

С потрясенным видом он залпом осушил свой бокал.

— Выздоровление требует усилий воли и жертв, — твердо сказал Юнг.

— А нет у вас других, не таких суровых методов? — поинтересовалась Анна.

Юнг спросил себя, почему он описал лечение МакКормика в столь резких выражениях. Уж не пытался ли он бессознательно дестабилизировать Анну?..

— Духовный опыт, — сказал он, обращаясь к Джеймсу, — может стать для вас базой, которая поможет излечиться от алкоголизма…

Анна Лендис хрипло расхохоталась:

— Вы хотите, чтобы я потащила его в церковь?

Юнг уже хотел ответить, но в этот момент перед ним возник Ференци.

— Пришел! — сказал он, блестя глазами.

Юнг посмотрел в ту сторону, куда указывал Ференци, и заметил приближавшегося Фрейда. Тот шел с мрачным видом, не обращая внимания ни на гостей, ни на суетливых, толкавших его официантов.

— Извините меня, — сказал Юнг, обращаясь к Анне и Джеймсу, и встал, оставив раздосадованную молодую женщину самостоятельно бороться с алкоголизмом супруга.

Фрейд, перед тем как присоединиться к коллегам, был вынужден пропустить вереницу танцовщиц в расшитых блестками костюмах, которые пробирались к сцене.

— Вы, наверное, хотите пить. — Ференци пододвинул ему стул. — Я заказал прохладительные напитки.

— Как прошел сеанс с Грейс? — спросил Юнг.

— Случилось нечто невероятное, — сказал Фрейд. — Потрясающее превращение прямо посреди сеанса. Сначала я решил, что мисс Корда погрузилась в гипнотический сон. Но находившаяся передо мной девушка бодрствовала. И это была не Грейс.

— Раздвоение личности? — удивился Ференци.

— Я считаю, что вторая личность — это тень сознания Грейс. Она выполняет четкую роль — охраняет Грейс, не позволяя ей вспоминать о некоторых фактах. Ее можно также охарактеризовать как воплощение вытесненного в подсознательное. Воплощение, обладающее ярким характером, совершенно не похожим на характер Грейс.

— Так она противится лечению? — спросил Юнг.

— Изо всех сил. Она боится, что я разрушу крепостную стену, которую она воздвигла вокруг Грейс. Я смог, однако, вырвать у нее признание о том, что именно она контролирует ситуацию, когда Грейс теряет память.

— Как реагировала Грейс?

— Учитывая обстоятельства, неплохо. Я убедил ее не поддаваться панике. Но я испытываю определенные трудности. Если мое предположение верно, то эта тень напрямую воздействует на подсознательное Грейс. И может помешать лечению.

К ним подошел официант и поставил на стол две бутылки с темной жидкостью.

— Стакан кока-колы вернет вам силы, — сказал Ференци.

— Кока-кола? — с удивлением сказал Фрейд. — Один из побочных продуктов старого доброго «вина Мариани»?

Сделав глоток, он почувствовал вкус смеси бордо и кокаина, производивший фурор в пору его пребывания в Париже.

Напиток был одобрен королевой Викторией и породил множество подражаний, в названиях которых обязательно имелось слово «кока».

— Да, — сказал Ференци, — но в рецепте уже нет ни спиртного, ни листьев коки. Попробуйте, очень освежает.

— Альтер эго Грейс знает, что произошло в день убийства? — спросил Юнг, пока Фрейд пробовал странный напиток.

— Несомненно, но она мне ничего не расскажет. Под конец сеанса она даже сделалась агрессивной.

Фрейд скрыл от коллег то, что он пообещал себе проанализировать позже, а именно сексуальную провокацию, объектом которой он стал.

— Что вы будете делать? — спросил Юнг.

— Я попытаюсь убедить альтер эго Грейс согласиться на лечение. Другое «я» должно понять, что это позволит ему помочь Грейс. Я попытаюсь также определить, что спровоцировало его появление во время сеанса.

Вдруг перед ними появилась женщина в розовом платье, контрастировавшем с черными костюмами психоаналитиков.

— Что вы тут сидите этакими буками!

Фрейд посмотрел на незнакомку: Анна Лендис пыталась улыбаться, но на глазах у нее были слезы.

— Я выпила слишком много шампанского! — произнесла она извиняющимся тоном.

— Приятно познакомиться, — сказал Фрейд.

— А мне еще приятнее, герр Фрейд. Я прочла все ваши книги. Вы — новый Дарвин!

— Польщен.

— Ваш муж уже ушел? — спросил Юнг, раздосадованный комплиментом, адресованным Фрейду.

— Его рассердило внимание, которое я вам оказывала. Я забыла сказать, что он становится ужасно ревнивым, когда выпьет. — Она смахнула слезы и протянула Юнгу руки: — Пойдемте танцевать!

— Я очень неуклюж, — сказал Юнг, вставая.

— Вы так же извинялись за ваш английский, а мне нравится ваш акцент. Ваша неуклюжесть тоже мне понравится.

— А я пойду спать, — сказал Фрейд, посмотрев на Юнга. — Продолжим этот разговор завтра утром.

— Хорошо. — Юнг кивнул, беря под руку Анну, которая тут же увлекла в сторону сцены.

Ференци обратился к Фрейду:

— Можно поговорить с вами откровенно?

— Как всегда.

— У вас нет времени на лечение Грейс. Лекции начинаются менее чем через десять дней, а их еще нужно подготовить. За это время вы вряд ли успеете завершить психоанализ, а неудача станет антирекламой нашему движению!

— Неудачи не будет, — уверенно произнес Фрейд. — Да и отступать теперь слишком поздно. На кону моя репутация.

Ференци пристально посмотрел на него и почтительно, хотя и с долей скепсиса сказал:

— Тогда позвольте и мне заняться подготовкой к лекциям. Стэнли Холл уезжает завтра в Вустер. Он предложил встретиться там с несколькими профессорами из Университета Кларка. Я думаю, для вас будет полезнее, если я, вместо того чтобы углубляться в это расследование, ознакомлю их с вашими теориями.

— Благодарю вас. Это будет действительно бесценная помощь, — с признательностью сказал Фрейд. — Я говорил, что считаю вас большой надеждой психоанализа?

— Я думал, что Юнг… — растерялся Ференци. — Я ведь простой трудяга-муравей…

Фрейд посмотрел на удивительную пару, которую представляли собой кружившиеся в танце высокий швейцарец и маленькая американка:

— Юнг предпочитает быть стрекозой…

Ференци улыбнулся.

— Мы уезжаем рано утром, — сказал он. — Так что я вынужден откланяться.

— Я последую вашему примеру через несколько минут, как только докурю сигару.

Ференци ушел. А через мгновение перед Фрейдом предстал широкоплечий румяный человек, протягивавший ему руку:

— Доктор Фрейд? Я — инспектор Рейнолдс Кан. Хотел бы задать вам несколько вопросов.

— Я вас видел утром на похоронах. — Фрейд пожал Кану руку.

Тот кивнул, несколько раздосадованный тем, что не заметил психоаналитика в церкви.

— Прошу вас. — Фрейд указал на стул, где только что сидел Ференци.

Повинуясь привычке, Кан окинул психоаналитика цепким взглядом, мысленно заполняя карточку с приметами. Возраст: около пятидесяти. Рост: один метр семьдесят два сантиметра. Глаза карие, бархатистые. Взгляд испытующий. Сутулость кабинетного ученого. Пожелтевшие от табака пальцы.

— Сегодня днем я допрашивал Грейс Корда, — начал Кан. — Она сказала, что вы будете лечить ее психоанализом.

— Именно так, — подтвердил Фрейд.

— Могу ли я узнать, что это такое?

— Это метод лечения, который я изобрел. Он основан на исследовании подсознательного.

Обычно Кан награждал ярлыком «шарлатан» любого, кто нес подобную чепуху. К психологам он относился с предубеждением, но сейчас был вынужден признать, что человек, с которым он разговаривал, не был похож на шарлатана.

— Грейс, как вы знаете, страдает амнезией, — продолжил он. — Провалы в памяти охватывают несколько кратких периодов ее жизни, в частности ночь убийства.

— Именно поэтому я и взялся за ее лечение.

— Меня тревожит ваше вмешательство в это дело. Вы можете оказать на Грейс опасное влияние, и она исповедуется вам в том, о чем боится сказать мне…

— Исповедуется? — улыбнулся Фрейд. — Вы считаете меня кем-то вроде священника?

— Неважно, кем я вас считаю.

— Нет, нет, ваше заблуждение меня как раз устраивает. — Фрейд спокойно закурил. — Тогда вам легко будет понять, что я, так же как исповедник, не смогу поделиться с вами тем, что расскажет мне мисс Корда. Психоаналитик, как любой врач, обязан хранить тайну.

— Арест убийцы Августа Корда, — объяснил Кан, чувствуя нарастающее раздражение, — предотвратит новые преступления. Если Грейс вспомнит, что произошло, надеюсь, вам хватит ума рассказать мне об этом.

— Исключено.

— Вы, очевидно, не знакомы с нашей системой правосудия, — добавил Кан. — Поэтому ставлю вас в известность: если вы станете влиять на показания Грейс, вас могут обвинить в том, что вы потворствуете лжесвидетельству.

Фрейд вскинул голову:

— Инспектор, вы, видимо, полагаете, что мне платят за то, чтобы я промыл мисс Корда мозги?

Кан молча выдержал взгляд психоаналитика.

— Позвольте мне рассеять это недоразумение. Я мало интересуюсь тем, что видела Грейс два дня назад, но меня очень занимает то, что произошло в ее детстве. Я ищу глубоко спрятанные корни ее невроза, они, несомненно, сексуального происхождения.

— И как же вы это делаете?

— Я даю ей возможность рассказывать мне истории. Эти истории приведут меня к источнику ее болезни. Когда я найду его, то расскажу об этом только ей, и больше никому.

— Вы что, издеваетесь? Истории, неврозы… — воскликнул Кан. — Совершенно очевидно, что в этом деле нет никакой сексуальной подоплеки.

— Корда получил удар ножом в низ живота. Я считаю, что это сексуально мотивированный поступок.

— Его убили шпагой. Не понимаю, что…

— Шпага в еще большей степени, чем кинжал, является олицетворением пениса. Быть может, за этим преступлением прячется фантазия об изнасиловании.

— Чушь! — заявил Кан.

В глазах Фрейда вспыхнули молнии, он внимательно посмотрел на инспектора:

— Как вы собираетесь узнать то, что скрывает Грейс Корда?

— Есть несколько вариантов, — объяснил Кан. — Например, я сведу Грейс с нашим основным подозреваемым, Джоном Менсоном. Встреча с возможным убийцей ее отца может оказаться той самой встряской, которая нужна, чтобы вернуть ей память.

— Это совершенно бесполезно, — покачал головой Фрейд. — Вы подвергнете ее шоку, но память ей не вернете.

— Почему вы так в этом уверены?

— Потому что, как я уже говорил, препятствием на пути к ее воспоминаниям является что-то, случившееся очень давно. Искусственный шок окажет на нее такое же действие, как, например, удар дубиной по голове.

— Неужели? — с досадой сказал Кан.

— Ваши методы не сработают, — сказал Фрейд. — Попрощавшись сегодня с Грейс, я прошел мимо комнаты ее отца. Несколько полицейских проводили там обыск. Они искали документы. Один вынимал зеркало из деревянной рамы, другой листал книги, третий втыкал иголки в диванные подушки. Но, несмотря на их усердие, они ничего не нашли.

— Может быть, потому, что там ничего и не было, — заметил Кан.

— Или потому, что такой способ обыска довольно примитивен.

— А как бы вы взялись за дело?

— Мой опыт подсказывает, — ответил Фрейд, — что самые надежные тайники находятся в нашем мозгу. А подсознательное — это просто неприступный сейф. О том, что там таится, можно лишь догадываться при помощи таких неконтролируемых сознанием проявлений, как сны, оговорки, ошибки, оплошности.

— Вы хотите сказать, что Август Корда прятал свои документы в глубинах подсознания? — ехидно спросил Кан.

— Нет, но о его тайнике можно догадаться по проявлениям его сознания. Вспомните, например, макет Манхэттена, который он построил. Этот макет — материализация его мысли.

— Такой тайник слишком заметен, — возразил Кан.

— Один из ваших соотечественников доказал, что письмо бывает очень трудно найти именно тогда, когда оно выставлено на всеобщее обозрение.

— Эдгар Аллан По пил слишком много абсента, — возразил Кан.

— Он писал, только будучи трезвым, — отрезал Фрейд. — А когда шестьдесят лет назад его убили в Балтиморе, ваши коллеги выполнили свою работу очень халтурно.

— Эдгара По убила его печень. Я знаю это дело: слухи об убийстве оказались беспочвенными.

Собеседники испепеляли друг друга взглядами. Наконец Кан встал:

— Спасибо за советы. Теперь и мне хочется дать вам один. Если я узнаю, что вы работаете на кого-то или сбиваете с толку свидетеля, вам придется сдать обратные билеты. До скорого свидания, доктор.

Фрейд ограничился кивком и проследил, как Кан теряется в толпе, которая заметно поредела, хотя остающиеся на крыше гости из-за выпитого алкоголя были достаточно возбуждены.

Докурив сигару, Фрейд направился к лифту. Он размышлял. Его позиция, по сравнению с позицией служителя закона, слаба. И его впервые испугала мысль о том, что может с ним произойти, если он скроет от американского правосудия признания Грейс Корда. Если ему придется предстать перед судом, его репутация от этого непоправимо пострадает…

Выйдя из лифта на пятом этаже, Фрейд увидел пару, которая, смеясь, шла по коридору. Фрейд сразу узнал высокую фигуру Юнга, который подходил к своему номеру, обнимая за талию Анну Лендис.

Фрейд резко остановился и прижался к стене. Он увидел, что Юнг перепутал двери, и ключ не вошел в замочную скважину. Юнг и Анна вернулись к предыдущей двери.

Типичная ошибка. Пытаясь открыть, даже взломать дверь, номер на которой был гораздо больше, чем на его собственной, Юнг признавался одновременно и в том, что прекрасно отдает себе отчет, что совершает нечто предосудительное, и в том, что хочет далеко пойти в Америке, используя свой талант обольстителя.

Когда пара исчезла, Фрейд направился к своей комнате, пытаясь изгнать из воображения образы раздевающихся Юнга и Анны. В его мозгу возникло воспоминание о второй личности Грейс и ее попытках его соблазнить. Он воскресил в памяти искаженные тревогой черты молодой женщины.

Не сумев подвергнуть Грейс психоанализу, Фрейд решил лечь спать без ужина и немедленно заснуть. Момент засыпания был одним из его самых любимых. Попадая в царство снов, Фрейд словно бы опять начинал работать.

 

13

Слова странного доктора Фрейда вертелись в его голове точно навязчивый припев. Спрятать что-то на самом виду — не так уж глупо.

Очутившись на двадцатом этаже Утюга, Кан сразу понял, что достичь цели будет совсем не просто. Все в кабинете Августа Корда казалось необычным и словно созданным для того, чтобы привлекать внимание. Золотые часы «Гилберт» в корпусе из зеленого мрамора были апофеозом богатства, совершенства, мастерства исполнения. Равно как и гравюра Клода Лоррена, изображающая пышный дворец персидского царя. И канделябры в стиле рококо, переделанные в настольные лампы. И большая коллекция безделушек и пергаментов, хранящаяся в книжном шкафу.

Эти предметы свидетельствовали о безупречном вкусе и неограниченных возможностях, в остальном они были безлики и ничего не сообщали об Августе Корда, его стремлениях и тайнах.

А вот макет Манхэттена в соседней комнате произвел на инспектора совсем другое впечатление. Он был не только необычным предметом, но и рабочим инструментом. Корда наверняка проводил перед ним много времени.

Кан нашел на Седьмой авеню дом, в котором он жил, потом, всего в нескольких улицах, — дом, где находилась префектура полиции. Это здание казалось совсем маленьким по сравнению с окружающими его колоссами.

Кана потрясла разница в положении Корда и его самого. Он месил ногами грязь при свете фонарей, борясь с гангстерами самого низкого пошиба. Был простым исполнителем, вся жизнь которого протекала в тени небоскребов. А Корда воспринимал город как игрушку, разглядывал ее свысока и изменял по своему усмотрению. Он, словно конкистадор, создавал первую карту далекой страны, ощущая себя ее завоевателем.

Кан с любопытством уселся в стоявшее на возвышении кресло.

Теперь его взгляд упал на уменьшенную копию величественного здания Пенсильванского вокзала, и его поразила одна деталь. На крыше вокзала рельефными буквами выделялись имена архитекторов: МакКин, Мэд и Уайт.

После осмотра Кан выяснил, что на крыше всех крупных зданий выбиты фамилии их создателей. На Парк-Роу-билдинг — P. X. Робертсон. На Зингер-билдинг — Эрнст Флагг. На Метрополитен-тауэр — Наполеон Лебрен и сын. На Мэдисон-сквер-гарден — Стэнли Уайт. На Утюге — Дэниел Бернэм. На Вулворт-билдинг — Кесс Гилберт. Потом Кан нашел имена МакКина, Мэда и Уайта еще на одном здании с колоннами — это была городская почта.

Здесь, правда, в написание второй фамилии вкралась ошибка: вместо Mead было написано Mad, что по-английски значит «сумасшедший». Заинтригованный инспектор коснулся надписи пальцем и понял, что буква «е» в «Mead» стерлась.

Еще одна фраза Фрейда всплыла в его памяти: психоаналитик утверждал, что подсознательное проявляется в ошибках, оговорках, оплошностях.

Кан надавил на слово «Мэд». Раздался щелчок. Под воздействием крошечных пружин крыша здания приподнялась, и внутри инспектор увидел свернутые трубкой бумаги.

Кан едва удержался от восклицания. Почта! Где же еще хранить корреспонденцию?!

Он достал из кармана перчатку, чтобы взять вещественное доказательство, не стерев находящиеся на нем отпечатки пальцев.

Вернувшись в свой кабинет, Кан развернул бумаги. Первый документ представлял собой список фамилий.

КЛУБ АРХИТЕКТОРОВ

Рузвельт

Корда

Морган

Вильсон

Бернэм

Эмери

Уилкинс

Мур

Уолдорф

Окс

Тесла

Макклиллен

Итак, Корда, Уилкинс и Эмери, по-видимому, принадлежали к одному клубу, состоявшему из двенадцати членов.

Сразу возникло множество вопросов: кто эти люди? какую цель они преследовали? кто им угрожал? В надежде найти ответы Кан развернул остальные документы. Перед ним оказались три листка веленевой бумаги размером с карту Таро.

На первом был рисунок китайскими чернилами. Солнце посылало четыре волнистых луча в центр листка, на треугольник, обращенный вершиной вниз. Внутри него находилось изображение странной, жутковатой твари, напоминавшей дракона. По каждой стороне треугольника ползла змея с плавниками и головой, увенчанной крошечной короной. Над каждой змеей было написано одно и то же слово: Ignorantia.

— Да что же это?! — воскликнул Кан и взял следующий листок.

Второй рисунок походил на первый, но некоторые детали все же отличались. Теперь вершина треугольника была обращена вверх, и его пересекала линия. У змей были крылья, а рядом надпись Fanatitia.

На третьем рисунке перечеркнутый треугольник снова был повернут вершиной вниз. Вместо змей появились пятнистые ящерицы, над которыми было написано Ambitio. В самом низу виднелись две строчки, написанные крошечными буквами. Кан с трудом разобрал:

Ваши Предательства навлекли мою Кару.

Моя Свадьба станет Апофеозом.

Инспектор почувствовал себя полным невеждой.

— Что это такое? — раздался голос у него за спиной.

Кан подскочил на месте и лишь секунду спустя понял, что это Ренцо.

— Понятия не имею, — ответил инспектор и рассказал, что убийству Корда предшествовало исчезновение двоих людей. Ренцо потрясенно читал список имен самых могущественных людей Америки.

Теодор Рузвельт, бывший комиссар полиции Нью-Йорка, бывший президент Соединенных Штатов.

Марион Уолдорф, строительный магнат, семья которого владела двадцатой частью Манхэттена.

Джорж Макклиллен, мэр Нью-Йорка.

Джон Пьерпонт Морган, финансист, способный одним щелчком пальцев вызвать колебания на бирже.

Дэниел Бернэм, архитектор Утюга.

Никола Тесла, физик и инженер, автор множества революционных изобретений.

Вудро Вильсон, ректор Принстонского университета, известный юрист-конституционалист.

Уильям Мур, глава предприятия, производящего оружие и заключившего сорок семь официальных контрактов с американским правительством.

Адольф Окс, глава «Таймс».

Эмери, Уилкинс и Август Корда.

— Надо допросить этих людей! — сказал Ренцо, выйдя из оцепенения.

— Все не так просто… — Кан помолчал. — Это тайная организация. Окс даже тогда, когда я спрашивал его об исчезновении Эмери и Уилкинса, ни словом не обмолвился насчет клуба. Этот список не доказывает его существования. Более того, эти люди достаточно сильны, чтобы отстранить нас, если мы начнем им досаждать.

— Что же нам делать?

— Искать доказательства. Докажем, что клуб существует и связан с нашим делом.

— В досье Корда не упоминается об его принадлежности к какому-либо клубу, — Ренцо листал документы. — В начале девяностых он был масоном, потом вышел из ложи. Потом — ничего.

— Вот это-то и кажется мне странным. Такой человек, как Корда, должен был быть членом одного, а то и нескольких влиятельных клубов.

Действительно, в начале века возникла мода на клубы для тех, кто хотел подняться вверх по социальной лестнице. В Америке насчитывалось семьдесят тысяч лож трехсот различных орденов, в которые входили как минимум пять миллионов человек.

— Исчезнувшие были членами других клубов, — продолжил Ренцо, пробегая глазами досье. — Уилкинс — член-основатель некоего Ротари-клуба, созданного несколько недель назад в Нью-Йорке.

— Его цель?

— Защищать интересы своих членов, развивать гражданский дух, трудиться на благо нации. Ну, как обычно… А Эмери — член кучи организаций, среди которых и Большая масонская ложа Нью-Йорка, и объединение литераторов «Ассоциация столетия», и даже «Рыцари Пифии».

Кан кивнул. Самыми влиятельными организациями были могущественные духовные ордена с красочными названиями: «Осторожные патриции Помпеи», «Странные ребята», «Маккавеи», «Свидетели Иеговы». Все они процветали, играя роль страховых агентов для своих членов. Некоторые иногда опускались до криминальных дел.

— След виден, — заключил Кан. — Корда могли убить те, кто выкрал Эмери и Уилкинса, и по одной и той же причине: принадлежность к клубу. Это означает, что мы теперь расследуем не убийство одного человека, а нападение на сообщество. И из этого следует еще один вывод.

— Какой?

— Что члены этого сообщества следят за каждым нашим движением.

В коридоре послышались торопливые шаги. Кто-то стремительно приближался к кабинету главного инспектора.

— Тихо! — сказал он. И успел спрятать рисунки в папку за секунду до того, когда дверь отворилась.

— Отличная работа, Кан.

Комиссар Салливен в ярко-желтом костюме вошел в комнату и бросил на стол экземпляр «Нью-Йорк таймс».

Кан взял газету и прочел заголовок на первой странице: «Дело Корда: подозреваемый за решеткой». Он пробежал глазами статью: автор хвалил его и критиковал агентство «Пинкертон», не сумевшее защитить Корда.

— Мне звонил мэр Макклиллен, — прибавил Салливен. — Окс, владелец «Таймс», лестно отзывался о вас.

— Мы говорили, — сказал Кан, хватаясь за соломинку, — об исчезновении Бернарда Эмери и Джеймса Уилкинса, двух близких Корда людей. Мы ведь об этом даже не знали.

— Расследование велось агентством «Пинкертон», — напомнил Салливен.

— Мне кажется, нужно взяться за него самим, — сказал Кан.

Салливен посмотрел на него с улыбкой, которая показалась инспектору еще более двусмысленной, чем прежнее недоверие.

— Если есть что искать, ищите. — Улыбка исчезла, сменившись обычным угрожающим оскалом. — Имейте в виду: вам доверяют. Постарайтесь нас не разочаровать.

— В каком смысле?

— Прекратите общение с прессой. Я больше не хочу, чтобы вас цитировали в газетах. Если вы установите связь между исчезновениями и убийством, вы должны доложить об этом мне, и только мне. Ясно? Если же что-нибудь просочится… — Салливен умолк и после короткой паузы отчеканил: — Ваша карьера закончится в верховьях реки. Надеюсь, вы меня поняли?

Кан хмыкнул, услышав жаргон уголовников. Верховья реки — прозрачный намек на тюрьму Синг-Синг, стоявшую на берегу реки Гудзон милях в тридцати к северу от Нью-Йорка.

Интересно, какую роль отводили ему такие влиятельные люди, как Салливен, Окс и Макклиллен в паутине, которую они плели. И окажется ли он достаточно хитрой мухой, чтобы не попасться им в лапы.

 

14

Второй сеанс начался в полумраке. Грейс Корда лежала на кушетке, шторы были задернуты. Грейс пожаловалась на головную боль и солнечный свет, который режет глаза.

— Со вчерашнего дня, — она приподняла голову, — эта личность во мне неотступно меня преследует. Кажется, будто мои глаза и руки принадлежат ей. Более того, у меня такое ощущение, что я непрерывно борюсь с ней, чтобы она не заняла мое место.

— Работа с подсознательным всегда очень изнурительна, — сказал Фрейд, собираясь перевести разговор на другую тему. Он пока не хотел говорить о другой личности Грейс. — Как будто напрягаешь мышцу, которая давно не работала…

— Она мешала мне спать, — продолжала Грейс, словно не слышала Фрейда. — А когда я наконец задремала, то видела кошмары, которые измотали меня еще больше.

— Вы помните, что вам снилось?

Подумав, Грейс кивнула:

— Странно, я ведь вам говорила, что я не помню снов…

— Может быть, теперь вы станете их понимать, — предположил Фрейд. — Во всяком случае, мы знаем, с чего начинать.

Грейс опустила голову на кушетку:

— Сначала я видела себя стоящей на балконе горящего дома. Слышу пение птицы. В одной руке у меня клетка, в другой — кукла. Внизу на улице пожарные разматывают шланги, но меня они не видят.

— Как вы пытаетесь спастись?

— Я ищу глазами отца. Я чувствую, что помочь мне может только он. Наконец он появляется, взбираясь вверх по пожарной лестнице. Он хочет взять меня на руки. В тот момент, когда ему это удалось, я поскользнулась и упала с балкона. В этот момент я проснулась… — Грейс смущенно улыбается. — Бессмыслица, верно?

— Наоборот, — сказал Фрейд. — Я и не надеялся столь быстро получить такой богатый материал.

— И что же это все означает?

— Это мне скажете вы.

— Мне кажется, что этот кошмар не имеет никакого смысла! — заявила Грейс.

— Я расскажу вам немного об основных понятиях психоанализа, — ответил Фрейд. — Это позволит нам быстрее двигаться вперед.

— Вы научите меня толковать сны?

— Я укажу вам дорогу. Основное положение моей теории гласит, что любой сон выражает сильное желание спящего.

— Как же я могу желать оказаться в таком ужасном положении?

Это было самое распространенное возражение. Фрейд много месяцев работал для того, чтобы понять, почему в подсознании пышным цветом расцветают болезненные и навязчивые идеи.

— Желание, выраженное во сне, вытеснено сознанием в подсознательное. Другими словами, сознание больше не хочет иметь дело с этим желанием, поэтому оно изначально появляется в не поддающейся объяснению форме. В снах, чтобы ввести нас в заблуждение, сознание использует замещения. Наслаждение становится отвращением. Смех превращается в рыдания.

— Я не уверена, что понимаю.

— Возьмем пример. Женщина видит кошмарный сон: у порога ее спальни плачет младенец, он толкает дверь, хочет ее отворить, а женщина запирает дверь на ключ. Во время беседы я выясняю, что женщина недавно сделала аборт. А потом подавила свое желание иметь ребенка, которое возникло из подсознания в виде младенца, пытающего попасть в ее спальню.

— Значит, каждая деталь сна означает свою противоположность?

— Все не так просто, — ответил Фрейд. — Есть более сложные замещения, подмена ценностей. Сильное чувство переходит на ничтожный и слабый объект. Насущная потребность прячется во внешне незначительном эпизоде.

— В моем кошмаре нет ничего тайного: вспыхивает пожар, я падаю в пламя.

— Итак, огонь. Часто это символ влюбленности. Во сне вы не хотели умереть в огне, наоборот, вы хотели спастись от него. Кстати, вы и спасаетесь, но от другого.

— От чего же?

— От помощи, которую предлагает вам. Вы словно отталкиваете его.

— Но это нелепо, — сказала Грейс.

— А вот это мы и выясним. Вы боитесь воды?

Грейс замешкалась с ответом.

— Из сна понятно, что вы избегаете также и струй воды из шлангов пожарных, — сказал Фрейд. — И я заметил, что у вас сегодня очень сухие губы.

— Странно… Со вчерашнего дня мне кажется, что в воде вредные бактерии и я могу отравиться.

Фрейд показал на стакан воды, поставленный для него на столе:

— Вы смогли бы выпить сейчас воды?

Грейс посмотрела на стакан и покачала головой:

— Нет.

— Продолжайте ассоциировать. Мысль, что вода может быть отравленной, уже приходила вам в голову?

— Да, — сказала Грейс после некоторого раздумья. — Примерно шесть месяцев назад, в тот день, когда отец повел меня осматривать новый небоскреб, Зингер-билдинг. Он объяснял мне, как работает канализация и производится перекачка воды. Рассказал, как глубоко копали рабочие, чтобы достичь грунтовых вод. Когда я поняла, откуда появляется вода, меня затошнило. В течение нескольких дней я не могла мыться.

Фрейд заметил, что название небоскреба — Singer — означает «певец». Пение птицы во сне Грейс…

— Продолжайте.

— Не знаю, что еще вам сказать. Ничего в голову не приходит.

Фрейд понял, что сознание Грейс сопротивляется, а это означало, что они приблизились к чему-то очень важному для определения природы ее невроза.

— Не могло ли что-нибудь из событий вчерашнего дня напомнить вам о каком-то событии с участием вашего отца? Сон часто продолжает работу подсознания, начатую днем.

Лицо Грейс омрачилось.

— Вчера утром, в церкви… Я коснулась руки отца и вспомнила тот день в «Зингере». Мы вышли на балкон на последнем этаже. Отец взял меня за руку, чтобы у меня не закружилась голова и я смогла спокойно полюбоваться видом.

Фрейд расплетал нити, из которого был соткан сон Грейс. Появление отца на балконе выдавало ее желание вернуть пережитый ими момент близости в башне «Зингер». Несомненно налицо эдипов комплекс: Грейс желала союза с отцом. Клетка — полый, открытый, несмотря на прутья, предмет — символ женской сексуальности. Грейс держала ее в руках, как щит. Птица символизировала мужское начало. Смешение обоих знаков говорит о противоречии, которое необходимо выяснить.

— В этом сне ваша мать уже умерла?

— Да. Только отец может прийти, чтобы спасти меня. То, что он не смог спасти меня, поразило меня гораздо больше, чем падение в огонь.

Гипотезы множились. Вода, являясь источником жизни, символизирует мать. История о рытье земли до грунтовых вод могла напомнить Грейс о смерти матери. Мысль об отравленной воде выдавала отрицательное отношение к материнскому присутствию в эдиповом конфликте. Ясно, что это присутствие мешало Грейс «объединиться» с отцом так, как она хотела.

Во сне отец приходил ей на помощь, но она прыгала в пустоту. Прыжок сам по себе является фантазмом о родах. Возможно, послание подсознания говорило о том, что она подавляла в себе запретное влечение к отцу, чтобы ребенок не стал плодом инцеста. Однако все это были только наброски, гипотезы, их нужно было подкрепить доказательствами, перекроить, найти новые знаки.

— Вам было страшно, когда вы падали? — задал Фрейд очередной вопрос.

— Не очень. Я крепко сжимала в руках Юдифь, и страх проходил.

— Юдифь — это?..

— Моя кукла. Я до сих пор с ней не расстаюсь. А вот клетки с птицей у меня никогда не было. Однажды я попросила купить мне птичку, но отец запретил держать животных в неволе. Он сказал, что когда я вырасту, то смогу делать со своими деньгами все, что захочу, но пока должна слушаться его. Я тогда обиделась. Но ведь это воспоминание не имеет никакого отношения к моему сну?

— Напротив. Деньги — это сексуальный символ. Предложение делать с вашими деньгами все, что вы захотите, отсылает вас к периоду взрослой сексуальности. Очень важно то, что такая возможность вас напугала.

— Еще один символ, — произнесла Грейс с тревогой. — Почему их столько во снах?

— Для эффективности. У сознания очень мало времени, чтобы воспроизвести во сне сложные представления. Символ — очень мощный заменитель, передающий в виде образов целый ряд идей. Сон — это сплав разрозненных элементов, насыщенное смыслами произведение, похожее на детскую сказку… — Фрейд понял, что заговорил профессорским тоном, и улыбнулся: — Кажется, я только что прорепетировал свою лекцию.

— Вы гордитесь вашими открытиями, — заметила Грейс.

— Это правда. В тот день, когда в Вене, в кафе «Бельвю», я написал первую интерпретацию сна, то подумал, что когда-нибудь там будет висеть табличка с надписью: «В этом доме 24 июля 1895 года доктор Фрейд открыл тайну снов».

— Теперь это уже не тайна…

— И замечательно. Очень трудно подвергать анализу сон без помощи того, кто его видел. Анализ — это то, что делают вдвоем. Кстати, расскажите мне ваш второй сон.

— Какой сон?

— Тот, который стал вас беспокоить совсем недавно.

— Я не помню никакого другого сна…

— Вы сказали, что вас терзали кошмары. Потом упомянули о сне, который мучил вас сначала. Может быть, теперь, понимая, как далеко может увести нас техника психоанализа, вы согласитесь рассказать и о втором сне? Почему он так вас пугает?

Пальцы левой руки Грейс теребили бахрому кушетки.

Тот, чьи губы сомкнуты…

— Сны, увиденные в одну и ту же ночь, вызваны одной и той же мыслью, — объяснил Фрейд. — Интерпретация второго сна поможет нам понять первый.

— У меня болит голова, — сказала Грейс.

Ее сопротивление искало подкрепления, рыло траншеи, возводило баррикады. Молодая женщина посмотрела на Фрейда и, не найдя спасительного выхода в его бесстрастных глазах, вновь опустила голову на кушетку и сомкнула веки, словно пытаясь сосредоточиться.

— Мадемуазель Корда?

Дыхание молодой женщины стало более глубоким и отрывистым, и Фрейд понял: тень вернулась.

Грейс не шевелилась, Фрейд решил проверить свою догадку. Он взял со стола стакан воды, протянул его молодой женщине:

— Грейс, вам, наверное, теперь хочется пить…

— Я не Грейс, зарубите себе это на носу! — произнес низкий голос, который Фрейд и ожидал услышать.

Молодая женщина широко открыла глаза и села, испытующе глядя на Фрейда.

— Я не знаю, как вас называть, — сказал Фрейд.

— Зовите меня Юдифь.

Она вложила в эти слова такую силу, словно это было заклинание.

— Юдифь? Так зовут куклу Грейс.

— Скоро вы поймете, что я вовсе не похожа на куклу.

Она взяла стакан и выпила воду быстрыми глотками. Фрейд заметил, что она была левшой, а Грейс брала предметы правой рукой.

— Вы снова прервали сеанс, — заметил Фрейд.

— Грейс не расскажет вам об этом сне, — заявила молодая женщина, ставя стакан на стол.

Она встала, смотря на Фрейда одновременно угрожающе и высокомерно.

— Она должна рассказать его не мне, а себе самой, — сказал Фрейд, следуя плану битвы, который он наметил. — Грейс необходимо понять, что произошло в тот год, который последовал за смертью ее матери. Только так она сможет побороть панику, подтачивающую ее изнутри. Если она будет терять сознание при каждой встрече с источником тревоги, ее страдания только возрастут.

Юдифь, застыв как статуя, внимательно слушала его.

— Ваш отец открыл ей что-то прямо перед смертью, — продолжал Фрейд. — Это пробудило в ней старую психическую травму, о которой вы уже знали. Скрывая от нее правду, вы лишь усилили боль, которую она испытала, придя в сознание.

Взгляд Юдифь как будто смягчился. Может быть, ее удастся убедить? — подумал Фрейд.

— Я понимаю, вы взяли на себя главенствующую роль, чтобы защитить ее, — снова заговорил он. — Но ваше поведение, наоборот, подвергло ее опасности. Теперь Грейс находится в самой гуще криминального расследования. Если вы оставите ее в неведении, она рискует…

Фрейд умолк, увидев, что молодая женщина, пристально глядя на него, сделала шаг вперед. Неужели она собирается повторить вчерашнюю попытку обольщения? Встревоженный психоаналитик не успел встать, а молодая женщина, приблизившись вплотную, схватила его за шею и принялась душить.

Фрейд начал вырываться, попытался оттолкнуть ее. Юдифь потеряла равновесие и, падая, увлекла его за собой. Фрейд лежал на спине, молодая женщина всем своим весом навалилась ему на грудь и продолжала душить.

— Прекратите! — удалось произнести ему. — Вы задушите меня!

— Только так и можно почувствовать самое большое удовольствие, — проговорила она, задыхаясь.

Бессознательное в действии. Желание и ненависть соединяются в нем с примитивной дикостью. Фрейд схватил Юдифь за руки, чтобы ослабить хватку, но у него ничего не вышло. Чувствуя, что начинает задыхаться, Фрейд с усилием перевернулся и сумел сбросить молодую женщину на пол. Юдифь ударилась головой о ножку комода.

Но и оглушенная, она продолжала сжимать шею Фрейда. С огромным трудом он оторвал ее от себя и поднялся на ноги; лицо его покраснело, все тело болело.

Он отошел от молодой женщины, не спуская с нее глаз. Юдифь свернулась клубком, потом тоже поднялась на ноги. Они смотрели друг на друга, как боксеры в перерыве между раундами. Фрейд однажды участвовал в драке. Двадцать лет назад, на берлинском вокзале, ему достало мужества свести счеты с пассажиром, который осыпал его антисемитскими оскорблениями. Но он был не готов к отчаянной схватке с пациенткой.

Он вглядывался в лицо Юдифь, ища выход из положения. Но глаза ее были блестящими и непроницаемыми. Стеклянные глаза куклы. Юдифь — кукла, подумал он. Яростно охраняющая тайну. Но характер ее сформировался в детстве Грейс. Она так и не повзрослела. Она подчиняется авторитету старших…

— Довольно! — произнес Фрейд резким тоном. — Поиграли, и хватит!

Жестокое выражение исчезло с лица Юдифь. Ее руки повисли вдоль тела.

Кукла хочет, чтобы ее ласкали.

— Вот уже много лет вы боретесь за Грейс, — сказал Фрейд. — Вы больше не можете справляться в одиночку.

Он медленно подошел к молодой женщине. Та не шевелилась.

— Время передать эстафету.

Фрейд уверенно протянул к ней руки. Вместо ответа она повалилась вперед, как тряпичная кукла. Фрейд подхватил ее и почувствовал, как безвольно тело молодой женщины в его объятиях. Запах ее духов вновь опьянил его. Собрав все свои силы, Фрейд поднял ее и осторожно положил на кушетку и сел рядом, потрясенный ее покорностью не меньше, чем нападением.

Через минуту девушка открыла глаза. Это были растерянные глаза Грейс. Ее взгляд скользнул по лицу Фрейда, потом по собственному телу.

— Мое платье измято… Ребра болят… — Она подняла взгляд на Фрейда: — Сколько меня не было?

— Всего несколько минут, — ответил Фрейд.

— Что она сделала? — быстро спросила Грейс. — Что она со мной сделала?

— Она была в панике.

Верный своему желанию говорить правду, Фрейд подробно рассказал Грейс о том, что произошло. Она в ужасе смотрела на него.

— Во мне есть эта жестокость? — еле слышно спросила она.

— Во всех нас есть жестокость, — проговорил Фрейд. — Жизнь — это попытка обуздать ее.

Грейс судорожно сжала его руку:

— Но эта… Юдифь не сдерживается. Она пыталась вас задушить. Доктор, что, если… Моего отца..

Ее голос задрожал, и Фрейду показалось, что он увидел, как вспыхнули золотые прожилки в ее глазах.

А что, если это она его убила?

 

15

— Странгуляция! — воскликнул Карл Юнг. — И вы говорите, ей известно о сексуальном значении этого действия?

Фрейд кивнул.

Они сидели в охотничьем зале «Астории». Фрейд заметил, что на всех картинах были изображены охотники, преследующие животных. Удивительно подходящий антураж для рассказа о жестокости, который он только что закончил.

— Это было сильнейшее проявление классического комплекса кастрации, — сказал он. — Грейс упрекает отца за то, что он произвел ее на свет, лишив при этом пениса. Она идентифицирует меня с ним и душит, чтобы тоже кастрировать.

— Я встречался с подобным у одной пациентки, — заметил Юнг. — Во время первой брачной ночи она, потеряв девственность, исступленно стиснула руками шею мужа… — Юнг провел пальцем по болезненному следу на шее учителя и прибавил: — Я почти завидую…

— Уверяю вас, сеанс был далеко не веселым, — сказал Фрейд. — Грейс старается усвоить все, что я рассказал ей за два дня. Поставьте себя на ее место. Во-первых, у нее есть двойник. Во-вторых, этот двойник то и дело полностью завладевает ею. В-третьих, он крайне жесток…

— А самое главное, — сказал Юнг, не дав Фрейду закончить, — ее случай оказался гораздо более сложным и интересным, чем можно было ожидать от американской пациентки!

Фрейда шокировала бесчувственность Юнга, но он тут же вспомнил, что и сам мечтал о том же — заняться лечением необычного заболевания, чтобы доказать успешность своего метода.

— Она потеряла мать, — продолжал Юнг. — И раздвоилась, словно гидра, замещая «отрезанную» голову, символизирующую ее родительницу…

Фрейду не хотелось пускаться вслед за Юнгом в теоретические изыскания. Столкновение с мягкой, растерянной Грейс и безудержно агрессивной Юдифью потрясли его больше, чем он ожидал, и признавать этого он не хотел.

— Главное, — сказал он, — чтобы Грейс согласилась продолжать лечение. Но она все больше боится Юдифи. Она даже подозревает, что Юдифь убила ее отца…

— Не так уж глупо, — заметил Юнг.

— Это не мое дело, — сурово произнес Фрейд. — Моя задача — вытащить наружу эдипов комплекс Грейс. У нее налицо какая-то сексуальная травма. После смерти матери она, несомненно, захотела символически занять ее место рядом с отцом, но процесс замещения встретил серьезное психологическое препятствие.

Юнг фыркнул и пожал плечами.

— У вас, кажется, другое мнение? — спросил Фрейд с легким раздражением.

— А что, если Юдифь просто вами манипулировала? — сказал Юнг. — Вдруг ее неуместные появления — ловушка, чтобы отвлечь внимание? Быть может, она боится только того, что вы обнаружите — Августа Корда убила она.

— Прекратите, — с досадой сказал Фрейд. — К чему все это?

— Вы должны одержать верх над этой обольстительницей. Нужно, чтобы она вас боялась, а для этого необходимо получить информацию, единственной обладательницей которой она считает себя.

— Пока у меня только один серьезный след — сон, который она мне рассказала, — вздохнул Фрейд.

— О небоскребе Зингера?

— Да.

— Почему бы нам его не посетить? — предложил Юнг. — Идя по следу Грейс и ее отца, мы, возможно, найдем какую-нибудь информацию, которая поможет интерпретировать сон. Вы ведь уже с успехом проводили подобные расследования.

— Не можем же мы просто так туда заявиться, — сказал Фрейд, разводя руками.

— Я попрошу Анну Лендис найти нам гида.

— Вы снова виделись? — Фрейд был неприятно удивлен.

Он совершенно забыл о молодой женщине. Хоть и заметил, что Юнг сделался более покладистым, и должен был догадаться, что психологически тот находится в фазе приручения.

— По моему совету, — сообщил Юнг, — ее муж уехал лечиться в мормонскую общину, где будет совершенно лишен алкоголя. Анна скучает и развлекается, показывая мне город, который знает как свои пять пальцев.

— Вас она теперь тоже неплохо знает…

— Наша встреча сделала ее счастливой. Да и меня тоже, — признался Юнг, не замечая иронии Фрейда. — С первой ночи мы почувствовали себя глиняными фигурками, слепленными друг для друга каким-то неутомимым богом-ремесленником.

— Несомненно, Дионисом, — усмехнулся Фрейд.

— Не смейтесь. Иногда мне кажется, что я совершенно забываю о Карле Юнге, родившемся 26 июля 1875 года в местечке Кессвиль в Швейцарии, и становлюсь другим человеком, который ищет священный источник..

— Вы расскажете мне об этом?

— Разумеется. Вы и сами видите, как люди лихорадочно и беззаботно стремятся к сильным ощущениям, словно играют в саду в прятки с ребенком. Наши иссушенные души потрескались от солнечного жара, как земля, слишком долго лишенная влаги. Иногда она…

— Умоляю, остановитесь, — прервал его Фрейд. — Я хотел бы избежать рассказа in extenso о ваших любовных забавах!

— Знаете, — сказал обиженный Юнг, — именно из-за того, что мы избегаем обсуждения главного, собрания нашего Общества психоанализа стали такими скучными.

Фрейд испепелил его взглядом.

— И мне не так повезло, как вам, — добавил Юнг. — Я не провожу все послеобеденное время с самой красивой сиротой на Манхэттене.

Удар попал в цель.

— Зовите вашу Анну, — вздохнул Фрейд. — Когда она найдет нам гида, пройдемся по Бродвею. По дороге у вас будет время, чтобы объяснить мне, вследствие какого бессознательного импульса вы увлеклись женщиной, которую зовут так же, как одну из моих дочерей…

— Сто восемьдесят семь метров в высоту. Выше, чем пирамида Хеопса. Выше, чем Мемориал Вашингтона. Выше, чем шпили Кёльнского собора!

— Выше, чем Эйфелева башня?

— Нет, доктор Фрейд, но Эйфелева басня бесполезна. Она красива, но не движет вперед прогресс.

Близнецы Джон и Брайен Флагг, племянники архитектора Эрнста Флагга, по проекту которого был построен небоскреб Зингера, и друзья Анны Лендис, оказались приятными молодыми людьми. Они беспрестанно улыбались «великим венским докторам мозга», как назвал накануне Фрейда и Юнга иллюстрированный журнал «Харперс базар».

Младший, Брайен Флагг, шепелявил.

Маленькая группа шла пешком от самой гостиницы и теперь оказалась в нескольких сотнях метров от небоскреба. Отсюда Фрейд и Юнг уже могли восхититься его сорока семью величественными этажами.

— Ну вот и башня Певца, — сказал Юнг, взглянув на Фрейда.

Джон и Брайен переглянулись. Джон набрался смелости и решил поправить доктора.

— «Зингер» — это название компании, — сказал он.

— Свейные масынки, знаете? — добавил Брайен.

— Разумеется, но мой коллега имел в виду другое, — ответил Фрейд.

Братья Флагг непонимающе пожали плечами, но переспрашивать не стали. Подойдя к подножию небоскреба, все одновременно подняли глаза. Башня стремительно взмывала над соседними зданиями, накрытыми ее тенью, и исчезала в головокружительной выси: купол и шпиль были скрыты облаками.

— Фасад выполнен во французском стиле, — восторженно объяснял Джон. — Наш дядя учился в парижской Школе искусств!

Фрейд поморщился. Он пока не составил своего мнения об этом здании. Небоскреб Зингера сильно отличался от окружающих зданий. Он казался одиноким, безразличным к чужому мнению. Красивый — да, но неприятный.

— А вы сто думаете, доктор? — спросил Брайен.

— Я нахожу его… немного изолированным, — ответил Фрейд.

— Небоскребы и не долзны стоять слиском близко друг к другу, — назидательно произнес Брайен.

— Иначе люди на улицах не увидят солнца, — добавил Джон. — Муниципальный совет собирается выдвинуть закон об этом на голосование.

Они вошли в роскошный, просторный вестибюль. Лабиринт квадратных колонн с бронзовыми украшениями, над ними — множество стеклянных куполов, сквозь которые лился ослепительный свет, стены и пол из разноцветного мрамора. Юнг присвистнул и с восхищением произнес:

— Настоящий гимн швейному искусству…

В центре холла за мраморным столом сидел охранник, огромный как Будда, и Фрейду показалось, что он дал обет никогда не подниматься со стула.

— Это мы вам звонили, — сказал охраннику Джон. — Мы поднимемся на смотровой балкон.

Коридор, по которому спокойно прошел бы полк солдат, привел их к трем большим лифтам. Двери центрального лифта раздвинулись, и появился лакей в красной ливрее.

— На какой этаж? — спросил он.

— Сороковой, пожалуйста, — ответил Джон.

Лифт начал подниматься так быстро, что Фрейд почувствовал возрастающее давление на барабанные перепонки. К счастью, кабина вскоре плавно замедлила ход и остановилась. Лакей подмигнул:

— Только без глупостей там, наверху…

Группа вышла из лифта. Фрейд с любопытством спросил Джона:

— Что он имел в виду?

— Он намекал на то, что за последние месяцы несколько человек прыгнули со смотровой площадки вниз. Небоскреб уже прозвали «Пиком самоубийц».

— Этого боялись и в день открытия, — подхватил Брайен. — Но дядя сказал, сто нельзя из-за глупости нескольких теловек лисать сястья всех остальных.

Джон толкнул тяжелую металлическую дверь в конце коридора. Все прищурились от яркого света. Перед ними расстилалась панорама Манхэттена. Город напоминал огромную стройку. На Уолл-стрит недостроенные здания росли как грибы после дождя. Десятки парусных, паровых, колесных кораблей рассекали зеленую, ровную как зеркало, гладь реки Гудзон.

— Великолепный вид для самоубийцы, — заметил Юнг.

— Согласен, — проговорил Фрейд задумчиво.

— Не думайте об этом, — недовольно сказал Джон. — Есть тысячи других способов покончить жизнь самоубийством. Небоскребы созданы не для этого.

— Представьте лутте новейсые технологии, позволивсые создать такой вид, — сказал Брайен.

— Чтобы построить Зингер-билдинг, — сообщил Джон, — наш дядя выкопал самый глубокий в мире котлован под фундамент.

— А почва Манхэттена это позволяет? — спросил Юнг.

— Остров состоит из гранита, твердого и прочного. Это гарантирует устойчивость постройки. Но рыть надо глубоко. Дядя применил кессоны при закладке фундамента. Это революционное изобретение не позволяет воде проникать в подвалы.

— Под башней проходит горизонт грунтовых вод? — осведомился Фрейд.

— Да, на небольшой глубине, — кивнул Джон.

— Туда можно спуститься?

— Нет, насколько нам известно.

— А в канализацию?

Братья Флагг изумленно переглянулись, и Джон ответил:

— Канализация проложена внутри стен. Но можно попасть в насосный зал.

— В насосный зал?

— Мощности муниципальных насосов не хватает, чтобы поднимать воду на верхние этажи. Поэтому у небоскреба есть собственная насосная система, забирающая воду из канализации.

— Скажите, а в день открытия посетителей пускали в насосный зал? — спросил Фрейд.

— Да, он был открыт для всех желающих.

— Я бы хотел взглянуть.

Джон и Брайен решили больше ничему не удивляться. Они спустились вниз, в подвалы. Братья Флагг провели гостей сквозь несколько залов с огромными трубами. Бетонные стены сочились влагой, кое-где виднелся зеленоватый мох, Юнг указал на тараканов, прятавшихся в трещине. Фрейду казалось, что в любую минуту его может раздавить громада из камня и стали. Здесь было сыро как в парижских катакомбах, куда он спускался в молодости. Там хранилось более пяти миллионов выбеленных временем скелетов.

Миновав не меньше десяти дверей, они попали в помещение, напоминавшее большой круглый колодец. Три огромных резервуара, обвешанные электрическими аппаратами и термометрами, с воротцами и лесенками, занимали большую часть пространства. Яркое освещение безжалостно подчеркивало крайнее уродство этого зала, особенно по сравнению с убранством остальных помещений небоскреба.

— Вот насосы, — показал Джон.

Его слова сопровождались металлическим эхом. Фрейд осмотрел помещение и не увидел ничего, что могло бы поразить воображение Грейс. Юнг обследовал углы, но пока обнаружил лишь представителей других видов насекомых.

— Вы слышите?! — вдруг громко спросил он, обращаясь к Фрейду.

— Что?

— Стук! Вон там…

Юнг указывал на один из резервуаров. Фрейд прислушался, но услышал только гудение машин.

— А вы, — спросил Юнг у братьев Флагг, словно Фрейд был глухим, — вы слышите?

— Нет, — ответил Джон.

— Стук, стук, — сказал Юнг. — Как заслонка.

— Наверное, мысь, — предположил Брайен.

— Или же, — вдохновенно предположил Юнг, — следствие нервного напряжения, которое охватывает нас, потому что мы не можем справиться со сложной психоаналитической задачей.

Джон и Брайен непонимающе смотрели на него.

— Феномен каталитической экстериоризации, — объяснил Юнг.

Фрейд закатил глаза.

С самой первой встречи, четыре года назад, Юнг раздражал его своим увлечением всякой парапсихологией. Молодой швейцарец хвастался, что с детства предпочитал спиритизм и телепатию играм в прятки. Фрейд сказал, что считает все это чушью, а Юнг ответил, что его тошнит от материализма. Начался спор, их голоса становились все громче, и вдруг, в разгар дискуссии, они услышали глухой стук, доносившийся как будто с одной из полок книжного шкафа. Юнг тут же заявил, что это сверхъестественное явление — результат того, что их дискуссия стала чересчур эмоциональной. Ерунда, ответил Фрейд. Тогда обиженный Юнг заявил, что если их расхождение во мнениях усилится, то раздастся еще один звук. Через секунду они услышали звон разбитой посуды.

Фрейд счел этот забавный случай манипуляцией, которая лишний раз убедила его в том, что у Юнга явно не все дома.

— Сосредоточьтесь, и вы тоже услышите стук, — настойчиво произнес Юнг, возвращая Фрейда к реальности.

— Никакого стука нет, — упрямо произнес Фрейд.

— Или… — Глаза Юнга загорелись. — Или это не экстериоризация, а телепатическая связь. Живой организм посылает мне знак из резервуара.

— Знаете что? — Фрейд начал терять терпение. — Мы сейчас это проверим.

— Не нервничайте, коллега, — сказал Юнг.

— Можно ли заглянуть внутрь? — обратился Фрейд к братьям Флагг.

Брайен удивился, но, желая угодить гостям, несколько раз повернул колесо на боковой стенке резервуара. Наверху со скрипом начала отодвигаться крышка. Брайен поворачивал колесо, скрежет усиливался, и наружу вырвалось облачко пара.

Фрейд начал взбираться по лестнице, укрепленной на стенке резервуара.

— Проверим, есть ли там кому стучать, — произнес он саркастически, — а то, может быть, вы слышите голоса, как Жанна д'Арк, которая пыталась в подростковом возрасте определиться с сексуальной ориентацией.

Поднявшись на предпоследнюю перекладину, Фрейд заглянул внутрь резервуара.

Он сразу заметил блок, вокруг которого была намотана веревка. К концу веревки крепилось нечто вроде ремня, уходящего в мутную воду.

Фрейд наклонился ниже. Над ремнем на красноватой поверхности воды плавал какой-то шар. Он был соединен с погруженной в воду желтоватой и рыхлой массой. Наконец Фрейд различил с одной стороны шара черное отверстие, из которого торчали небольшие предметы, на вид твердые и с четкими очертаниями.

Зубы.

Едкий пар заполнил легкие, вызвав тошноту. Фрейд подавил крик и на дрожащих ногах быстро спустился вниз. Юнг бросился к нему, чтобы поддержать. Опираясь на руку коллеги, Фрейд с трудом переводил дыхание.

Он понял, что это была за желтоватая масса. Он не раз видел нечто подобное в университете — на рисунках, которые комментировал их преподаватель судебной медицины.

— Что это с вами? Что там такое? — спросил Юнг.

— Утопленник, — ответил Фрейд.

Охваченный ужасом, которого он никогда не испытывал прежде, Фрейд обернулся к братьям Флагг:

— В резервуаре труп. Он там уже несколько недель…

— Надо вызвать полицию, — нервно сказал старший Флагг.

Фрейд мрачно кивнул. Гнев постепенно вытеснял растерянность. Какая-то злая сила бросала ему вызов, пыталась вывести из равновесия, заставить почувствовать полную беспомощность.

Он должен научиться ей противостоять.

 

16

Судьба — особа ироничная. Часто люди, чье появление сначала кажется несвоевременным, дают вам тот самый толчок, который необходим, чтобы двигаться вперед.

Для Рейнолдса Кана таким человеком стал Зигмунд Фрейд. Найдя тело человека, которого агенты «Пинкертона» искали две недели, Кан оправдал доверие, оказанное комиссаром Салливеном.

— Давай зови этих красавцев, — сказал он Ренцо.

Фрейд и Юнг не заставили себя ждать. Они буквально ворвались в кабинет, глаза у обоих были налиты кровью. Сначала Кан решил, что они находятся под воздействием шока: почтенные европейские ученые, очевидно, не привыкли иметь дело с трупами. Но Фрейд объяснил, что они просто в бешенстве.

— Ваши коллеги заставили нас ждать больше двух часов, — возмущался он.

— Мы официальные гости одного из самых уважаемых университетов вашей страны, — добавил Юнг, поправляя очки, — и не могли даже предположить, что с нами будут обращаться как с преступниками!

— Мне очень жаль, — сказал Кан, пожимая руки докторам, — но у меня не было ни одной свободной минуты. А я должен выслушать вас.

Он широко раздвинул шторы, чтобы яркий свет разогнал тучи, сгущавшиеся в кабинете. Фрейд и Юнг, по-прежнему возбужденные, но уже не так враждебно настроенные, стали оглядываться по сторонам.

Фрейд внимательно осмотрел коллекцию огнестрельного оружия за стеклом, шкаф, забитый книгами по криминологии, фотографии с места преступления: изрешеченный пулями труп в темном переулке; обезглавленное тело в персидском кресле; светловолосая женщина со вспоротым животом на бильярдном столе.

— Тут как в музее, — сказал Фрейд.

— В музее зла, — добавил Кан.

— Ужасное зрелище, — заметил Юнг.

— Знаете, почему вид отрезанных конечностей или разрубленных на куски тел так глубоко нас потрясает? — спросил Фрейд.

— Опять комплекс кастрации? — предположил Юнг.

— Именно.

Кан нахмурился. На фотографиях в его кабинете, слава богу, не было сцен кастрации, да и следов прочих комплексов там тоже не было.

— А это что такое? — спросил Фрейд, указывая на серию фотографий, прикрепленных кнопками к деревянной доске. Это были портреты крупным планом, каждый сопровождался пометкой: «Фальсификатор», «Убийца», «Насильник»…

— Mug shots — новая мания моих инспекторов, — ответил Кан. — Они фотографируют преступников, чтобы выявить особенности каждого типа. Серия вот этих снимков должна подтвердить предположение, что у всех фальшивомонетчиков есть что-то общее во внешности…

— Так вот что называют научной полицией? — насмешливо заметил Фрейд. — Напоминает френологию. Лет двадцать назад эта теория о том, что людей можно классифицировать по форме их черепа, произвела фурор в Европе.

— К сожалению, по лицу, что в профиль, что анфас, характер так просто не прочтешь, — примирительно сказал Кан, думая при этом, что шишковатый череп доктора Фрейда идеально соответствует типу «эксцентричный ученый». — Но способ опознать любого человека все-таки существует — по отпечаткам пальцев, открытым китайцами тысячу лет назад. Я хочу добиться, чтобы этот метод использовали в полиции как единственно верный.

— Неужели это правда, что не бывает людей с одинаковыми отпечатками? — спросил Юнг.

— Они отличаются даже у близнецов. Мы уже собрали тысячи дактилокарт. Альфонс Бертильон, гениальный изобретатель судебной антропометрии, облегчил нам задачу, придумав, как снимать отпечатки пальцев с гладких поверхностей.

— Как часто в наши дни звучит слово «гений», — сказал Фрейд с горечью. — Пока мы вас ждали, я слышал, как один из ваших людей говорил о гениальной скаковой лошади.

Кан невозмутимо постучал указательным пальцем по доске с фотографиями преступников:

— Я скажу вам, почему позволил моим упрямцам возиться со всей этой классификацией. Они собирают сотни фотографий и анкет с антропометрическими данными, чтобы доказать правильность своей теории. И я могу использовать их досье, чтобы вывести на чистую воду того, кто прячется под чужим именем, или чтобы опознать труп. Тот, что вы нашли, например. — Инспектор серьезно посмотрел на докторов и убедился, что произвел на них впечатление. — Собранная нами информация позволила мне установить личность погибшего, хотя это было не просто. Тело находилось в воде несколько недель. Одежда распалась, на руках не осталось плоти. Черты лица изуродованы, зубы повреждены. Но шея оставалась над водой, и на ней сохранилась цветная татуировка в виде орла, такого же, как на гербе Нью-Йорка. Мой сотрудник просмотрел наши досье и нашел такую же татуировку в деле одного бывшего военного.

Фрейд посмотрел на Ренцо, который скромно кивнул. Инспектор между тем продолжал:

— Он служил в одиннадцатом кавалерийском полку, который в 1881 году принял капитуляцию Ситтинга Булла, вождя индейцев сиу. Момент был символический: конец войны с индейцами и объединение американских территорий. Все солдаты полка сделали себе такие татуировки в память об этом событии. Я получил их военные досье и сравнил антропометрические данные. Так я нашел имя нашей жертвы…

— Наверняка солдат, подходивших под описание утопленника, было немало, — сказал Фрейд.

— Но только один из них недавно пропал! — Кан положил дело с фотографией перед докторами. — Бернард Эмери, пятидесяти лет. Лейтенант кавалерии, преподававший историю в Йельском университете.

Фрейд всмотрелся в фотографию.

— Так странно видеть его лицо, — произнес он, помолчав.

— А теперь вы мне должны кое-что объяснить, — попросил Кан. — Как два иностранца, впервые попавшие в Нью-Йорк, всего за несколько часов нашли человека, которого две недели искала целая бригада сыщиков?

— Мы искали совсем другое, — ответил Фрейд.

— Что же?

— Улики, которые могли бы помочь нам истолковать сон.

— Какой еще сон? — с недовольством произнес Кан.

Снам он не придавал ни малейшего значения. Они состояли из бессмысленных образов и существовали лишь в воспоминаниях того, кто их видел. Реальность в них искажалась, и ничто не поддавалось проверке.

— Сон моей пациентки, Грейс Корда, — ответил Фрейд.

— И как же ее сон привел вас к трупу?

— Грейс страдает гидрофобией.

— Чем?

— Боязнью текущей воды. Проводя сеанс психоанализа, я понял, что этот страх появился полгода назад, когда она вместе с отцом осматривала небоскреб Зингера. Вчера она видела кошмарный сон, в котором повторялись элементы этого события. Чтобы понять больше, мы тоже решили посетить небоскреб.

— То есть вы натолкнулись на Эмери случайно, — заключил Кан.

— Случайностей не существует, — заметил Юнг. — Это была цепь событий, связанных неизвестным нам пока образом.

Фрейд покачал головой и что-то пробурчал себе в бороду. Он явно не разделял мнения коллеги.

— Это вы мне потом объясните, — Кан резко оборвал Юнга. — А сейчас скажите — что побудило вас открыть резервуар?

— Мы услышали доносившийся оттуда стук, — ответил Юнг. — Словно мертвец хотел привлечь наше внимание.

Фрейд громко вздохнул.

— Доктор, у вас просто острый слух, — пояснил Кан. — В отверстии для поступления воды застрял металлический предмет, и об него стучала пряжка ремня Эмери.

— Какой предмет? — спросил Фрейд, тайно радуясь тому, что Юнга вернули на землю.

Кан показал свою находку.

Это была маленькая медная пластина с выгравированным на ней рисунком: треугольник, внутри которого был изображен дракон, а над каждой из сторон — змея и надпись «Ignorantia».

— Это, — сказал Кан, — оставил в резервуаре убийца. Зачем — пока не ясно.

— Рисунок имеет нечто общее со способом убийства, — произнес Юнг, разглядывая пластину.

— Что же? — осведомился Кан.

— Дракон в треугольнике, обращенном вершиной вниз. Во многих эзотерических практиках, в частности в алхимии, это изображение символизирует воду.

— Но ведь алхимия — это какая-то древняя ерунда?

— Алхимики — это братство, которое целую тысячу лет утверждало, что может любой металл превратить в золото. За этой ерундой стояла целая философия.

Фрейд наклонился, чтобы рассмотреть изображение.

— Эта гравюра сделана при помощи неочищенной азотной кислоты, — заключил он. — Острым предметом и азотной кислотой.

— Aqua fortis, изобретенная алхимиками, — подтвердил Юнг. — А солнце, змеи, дракон — их излюбленные символы.

Кан протянул ученым листки, найденные в макете Августа Корда:

— Это та же символика?

Юнг, рассмотрев их один за другим, кивнул:

— Да. Первый рисунок, кстати, совершенно идентичен гравюре.

— Это эскиз, — заметил Фрейд. — Один из этапов работы гравера.

— Утонувший дракон на гравюре может обозначать жертву, — предположил Юнг. — Если это так, тогда на двух других рисунках запечатлены другие убийства…

— Я нашел рисунки в кабинете Августа Корда, — сообщил Кан. — Возможно, его убили за то, что он о них узнал.

— Убийца оставил гравюру именно для того, чтобы ее нашли, — возразил Фрейд. — Поведение, типичное для глубокого невротика.

Кан решил, что развивать эту тему бессмысленно. Пришло время подводить итоги.

— Эмери, — сказал он, — был другом Корда. И есть вероятность, что оба убийства связаны между собой. Судя по всему, убийца готовит еще один удар. Я должен понять смысл этих рисунков. И еще я должен знать, что вам рассказала Грейс Корда.

— Мне снова придется отказать вам. Я не полицейский, — твердо произнес Фрейд. — Я и так рассказал вам слишком много о своей пациентке.

— Если вы не станете сотрудничать со следствием, — сухо заявил Кан, — я помещу Грейс под арест за отказ давать показания. И вы не сможете продолжить работу.

— Это неслыханный шантаж. — Фрейд был по-прежнему спокоен.

Кан, чувствовавший, что в нем закипает гнев, пристально посмотрел на психоаналитика:

— А если бы Эмери был жив? Неужели вы не предупредили бы его о грядущей участи?

Инспектор открыл дело и показал Фрейду отчет о вскрытии, подписанный судебно-медицинским экспертом Лоуренсом Прайсом.

— Эмери был еще жив, когда он каким-то тяжелым предметом сломал ему по одному ребру с каждой стороны. Потом привязал жертву ремнем внутри резервуара. Над водой оставались только голова и шея Эмери. Он мог дышать и пить воду, пока не потерял последние силы. Так он провел много дней. Его кожа гнила, мышцы раздувались, постепенное разложение тела сводило его с ума. Он кричал целыми часами, но тщетно. Потом он обессилел и опустил голову в воду.

— Словно крещение, — проговорил Юнг. — Крещение смертью.

Кану это замечание показалось неуместным, но он продолжил:

— Эмери расцарапал себе кожу ногтями, чтобы окрасить воду своей кровью. Должно быть, он надеялся, что кто-нибудь догадается проверить содержимое резервуара. — Инспектор закрыл дело. — Исчез еще один человек, который был близко знаком с Корда. Быть может, он умирает сейчас в страшных мучениях. И вы отказываетесь поделиться со мной информацией, жизненно важной для него и, возможно, для других?

Фрейд неторопливо вынул из кармана коробку с сигарами и начал раскуривать одну, в то время как Кан пристально смотрел на него.

— После каждого сеанса я буду размышлять над тем, что я могу рассказать вам, не подвергая опасности мою пациентку, — наконец произнес он.

— Ну, хоть что-то, — вздохнул Кан.

— Я уже сейчас могу вам вкратце описать ее заболевания, — продолжил Фрейд. — Грейс страдает раздвоением личности. В периоды амнезии ее психику контролирует «двойник», молодая женщина по имени Юдифь.

— Доктор, если вы шутите…

— Я серьезен, как никогда.

— И что вы намерены делать с этим «двойником»?

— Искать в прошлом момент его возникновения. Работа психоаналитика состоит в том, чтобы выявить детскую травму, из-за которой личность Грейс разделилась.

— И все? — расстроился Кан.

— Да, — ответил Фрейд. — Простите, что разочаровал вас. Я согласен играть, но только теми картами, что мне сдают.

— Не могли бы вы побольше рассказать нам об этом деле? — спросил Юнг.

— Корда и Эмери были членами некоего Клуба архитекторов, — объяснил инспектор. — Полагаю, что убийца преследовал их именно из-за принадлежности к Клубу. Подобные организации используют различные символы, древние гербы. Наверное, между гравюрой и Клубом есть какая-то связь.

— Это опять возвращает нас к алхимикам, — заметил Юнг. — Они считали себя архитекторами Вселенной. Ваш клуб мог служить прикрытием для Клуба алхимиков.

— Вот почему мне так интересно ваше мнение, — произнес Кан.

— Меня интригуют эти строки, полные поистине вагнеровского пафоса. — Юнг, указал на третий листок. — Ваши Предательства навлекли мою Кару. Моя Свадьба станет Апофеозом…

— Как вы думаете, что это значит?

— Пока не знаю, но уверен, что мы сможем пролить на это свет. А вообще, чем непонятнее, тем лучше.

— Почему это?

— Чем более странным кажется поведение преступника, тем больше у нас зацепок, чтобы воссоздать его видение мира. Как говорил один мой коллега, больше всего невротик хочет, чтобы его болезнь стала всеобщим достоянием, тогда он сможет от нее избавиться.

— Таков и наш преступник? — спросил Кан.

— Несомненно. Одна пациентка рассказала мне, что убила лучшую подругу, чтобы выйти замуж за ее супруга. Ее жизнь превратилась в кошмар. Ей казалось, что все, кого она встречала на улице, догадываются о совершенном ею преступлении, даже собаки и лошади. Она хотела лишь одного — чтобы ее разоблачили и дали шанс заслужить прощение.

— Ну тут я с вами не соглашусь. — Кан был категоричен. — Я могу назвать десяток убийц, которые безо всяких угрызений совести умерли в своей постели, в окружении семьи и с улыбкой на устах.

— Это только видимость, — возразил Юнг. — Убийца удовлетворяет желание, пожирающее его личность изнутри и возрастающее с каждым новым преступлением.

— А появляется оно, как правило, после полученной в детстве травмы, — добавил Фрейд. — Даже в античных мифах мы встречаем подтверждения этому. Дионис был убит в колыбели, воскрешен Зевсом, но в результате травмы стал самым страшным из убийц.

— Похоже, зря я так редко использую греческие мифы в своих расследованиях, — заметил Кан с иронией.

— Суд Цюриха того же мнения. Они постоянно прибегают к моим услугам, — совершенно серьезно сказал Юнг. — Даже здесь, в Америке, гарвардский профессор Мюнстерберг использовал мои ассоциативные тесты на процессе по делу об убийстве губернатора Айдахо.

Кан следил за выступлениями Мюнстерберга и считал, что вмешательство профессора только запутало дело.

— Я оставляю вам рисунки, — сказал он, чтобы избежать ненужных споров. — И хотел бы завтра услышать, что вы о них скажете.

Фрейд продолжал сидеть.

— Если мы будем помогать вам, то и вы должны нам помочь, — произнес он ровным голосом.

— Чего вы хотите?

— Допросить Джона Менсона.

Кан вздрогнул:

— Это невозможно.

Фрейд молча смотрел на него.

— Есть правила, которые я не могу нарушать, — твердо произнес Кан. — Допрос подозреваемых — наша прерогатива.

— Я должен понять, при каких условиях у мисс Корда начинается амнезия, — объяснил Фрейд. — Разговор с Менсоном в кабинете ее отца — последнее, что она помнит в день убийства.

— Корда сказал секретарю, что ему угрожают, — сказал Кан. — Он хотел поговорить об этом с дочерью.

— Вы уверены, что Менсон сказал вам правду?

— В показаниях человека, которого подозревают в убийстве, никогда нельзя быть уверенным.

— Но можно научно доказать, лжет он или нет.

— Как?

— Благодаря методу ассоциаций моего коллеги Юнга. Тому самому, что так нравится цюрихскому суду. — Польщенный Юнг поправил очки. — А если Менсон все-таки виновен, то тест, составленный моим коллегой, поможет выявить его мотивы. Вы встречались с его матерью, не так ли?

— С Мэри Коннелл? Да, а что?

— Глубинные мотивы поведения молодого человека, как правило, зависят от его отношений с матерью. Чем она занимается?

— Готовит суп для бедных. В молодости была кухаркой. Кстати, она работала и в доме Августа Корда.

— Интересно… — Фрейд помолчал. — У нее есть особые приметы?

— В тот момент, когда я ее увидел, — ответил Кан, — с ней случилось нечто вроде эпилептического припадка, но я уверен, что она притворялась.

— Ее поведение казалось неестественным?

— Да.

— Это происходило при свидетелях?

— Да, а что?

— У нее был истерический припадок. Это не эпилепсия, а выражение очень глубокого психологического конфликта. Очевидно, последствие столкновений с сыном.

— Хотелось бы вам верить.

— Так вы позволите поговорить с Менсоном?

Кан прикусил губу. Если Салливен узнает, что главный инспектор разрешил иностранцам встретиться с подозреваемым номер один…

Но ведь они помогли ему. И помощь пришла, когда он меньше всего ожидал.

— Даю вам полчаса, — наконец ответил Кан.

Фрейд поднял указательный палец:

— И последнее. Мы останемся с арестованным наедине. Иначе чистота эксперимента будет нарушена.

Кан ответил:

— Ладно. Но вы должны добиться результатов. Это и в ваших интересах…

 

17

Он всегда знал, что не доживет до тридцати лет.

В Манхэттене есть тысяча способов преждевременно покинуть этот мир. Поймать шальную пулю в Файв-Пойнтс, сложить голову во время резни или принять слишком большую дозу опиума в курильне Чайнатауна. Нельзя сбрасывать со счетов и пневмонию, туберкулез, тиф и несчастные случаи на стройке. Со времени окончания испано-американской войны 1898 года гибель на поле боя стала редкостью, зато теперь можно было погибнуть в автокатастрофе.

Был еще один вариант, о котором Джон Менсон страстно мечтал: умереть во цвете лет в борьбе за рабочее дело от пули полицейских или солдат. Он представлял себе этот славный итог жизни, разъезжая по профсоюзным митингам во всех уголках страны и жадно читая Фурье в поездах. И он никак не ожидал, что государство решит казнить его на эшафоте за убийство, которого он не совершал.

Молодой человек видел только один выход — убедить как можно больше людей в своей невиновности. Если они ему поверят, то его не казнят. Поэтому он не упустит шанс, беседуя с двумя психиатрами, которых инспектор впустил в камеру с таким кислым выражением лица, словно это были присяжные.

— Я невиновен, — сказал Джон Фрейду и Юнгу после того, как обменялся с ними приветствиями. — Я — жертва ошибки правосудия.

Фрейд указал на пурпурное пятно на скуле Менсона:

— Кто вас ударил?

— Инспектор Кан, — ответил Менсон.

— За что?

— Я сказал ему, что он сукин сын, и этого оказалось достаточно, чтобы он на меня набросился. Что вы хотите узнать?

— Мы хотим, чтобы вы прошли тест, — сказал Юнг.

— Тест?

— Это не сложно. Я буду называть слова, всего около сотни, а вы должны как можно быстрее говорить в ответ первое, что придет вам в голову.

— Если вы невиновны, — заметил Фрейд, — тест даст этому психологическое подтверждение.

— Вы в своем уме? Да меня так еще вернее засудят!

— В вашей стране этот тест не имеет никакого юридического значения, — объяснил Юнг. — И если он докажет вашу невиновность, то это будет доказательством только для нас.

Фрейд добавил:

— Жизнь научила меня тому, что иногда людей приходится убеждать одного за другим, так же, как пахарь проводит борозды, — но выросшую на них правду увидят все.

Менсон удивленно посмотрел на него. Психиатр говорил как раз о той единственной надежде, которая у него оставалась.

— Что я должен делать?

Юнг объяснил, что будет называть слова и фиксировать его реакцию. Но он скрыл, что намерен добавить в стандартный список слова, намекающие на убийство Корда, например «шпага», и другие, которые могут пробудить в нем чувство вины, например «грех» и «мщение».

— Ну начинайте же, — нетерпеливо сказал Менсон.

— Одну секунду.

Юнг достал хронометр, который дал им Кан, и положил на стол, чтобы следить за временем, которое понадобится Менсону на ответ. Молчание, длящееся более восьми секунд, выдает особое волнение испытуемого. Ответы с задержкой составляют одну цепочку и позволяют определить границы области, вызывающей эмоциональную перегрузку.

— «Голова», — начал Юнг.

— Нога, — ответил Менсон.

Юнг щелкнул хронометром: шесть десятых секунды.

— «Зеленое».

— Халат.

— «Оружие».

— Революция.

— «Преступление».

— Правосудие.

— «Шпага».

— Дуэль.

Семь десятых секунды. Юнг назвал уже несколько десятков слов, и вдруг услышал неожиданный ответ.

— «Рождение».

— Ничего не приходит в голову, — произнес Менсон дрожащим голосом.

— «Сестра».

— Зачем тут это слово?

Оба раза молодой человек медлил более двух секунд.

А еще через некоторое время Юнг опять получил неожиданный ответ.

— «Грех».

Три секунды.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил наконец Менсон. — Что это значит?

Фрейд констатировал истерическое отношение к религии. Некоторые слова явно вызывали у секретаря бурю эмоций, вынуждая давать более развернутый ответ.

— «Отец».

— Отец? — переспросил Менсон. — Э-э… Никто.

Юнг назвал еще несколько слов и предложил сделать перерыв. Он отвел Фрейда в сторону и прошептал по-немецки:

— На первый взгляд он не выказывает никаких характерных эмоций при словах, напоминающих об обстоятельствах убийства или о самом убийстве.

— При этом его ответы выявляют анормальный семейный комплекс, — заметил Фрейд. — Реагируя на такие понятия, как «рождение», «сестра» или «отец», он говорит дольше, чем нужно по условиям опыта, предлагает несколько вариантов или повторяет слово, которое услышал. Эта тема для него личная и тяжелая…

— Чтобы уточнить диагноз, перехожу ко второй части теста, — сказал Юнг.

Фрейд посмотрел на часы:

— Нет, постойте. У нас не хватит времени на дополнительные вопросы.

— Что вы предлагаете?

Фрейд повернулся к Менсону:

— Оставим пока тест и перейдем к более личным вопросам, которые в основном касаются Грейс Корда.

Менсон стиснул стакан с водой, который ему принесли. Он хотел поставить его на стол, чуть не опрокинул и пробормотал что-то вроде «Втройне идиот…».

Фрейд внимательно посмотрел на его исказившееся лицо:

— Отвечайте коротко, но четко: что случилось в тот день, когда вы последний раз видели Грейс?

— Меня позвал господин Корда, — сказал Менсон. — Грейс была с ним. Господин Корда сказал дочери, что он в опасности. Попросил сообщать ему о любом подозрительном происшествии.

— Как отреагировала мисс Корда?

— Она сказала… что попробует ему помочь. Господин Корда не захотел вдаваться в подробности. Потом я оставил их одних.

Фрейд стал искать новый подход. Он заметил толстую книгу, стоявшую на единственной полке в камере. Он взял ее в руки и посмотрел на обложку. Это была Библия.

— Это ваша книга?

— Мне разрешили взять ее с собой, — ответил Менсон. — Она досталась мне от отца. Единственное, что осталось после него.

— Вы позволите взглянуть?

Менсон кивнул. Фрейд полистал Библию, открыл титульный лист и снова заговорил:

— Из ваших ответов ясно, что вы политически ангажированны. В один ассоциативный ряд вы поместили преступление и правосудие, упомянули о революции.

— Я — социалист, — сказал Менсон. — Как Христос.

— Зачем тогда наниматься личным секретарем к богатейшему предпринимателю?

— Мне нужно зарабатывать на жизнь. У меня есть мать.

— А каких политических взглядов придерживался Август Корда?

— Он говорил, что стоит над политикой.

— Не то что вы.

— Социалисты спасут Америку. Один мой друг, русский, четыре года назад участвовал в восстании в Санкт-Петербурге. Он убедил меня, что мы можем одержать победу.

— Мятежники, о которых вы говорите, были расстреляны, — заметил Фрейд. — Вы не считаете свою миссию самоубийственной?

— Здесь рабочие уже добились успеха. В Теллурайде, в Криппл-Крике. Нам не хватает только лидера.

Юнг постучал по циферблату своих часов. Оставалось всего пять минут, и ему казалось, что его коллега топчется на месте.

Фрейд, никак не отреагировав на жест Юнга, склонился над Менсоном:

— Я знаю, почему вы убежали в то утро.

— Я уже сто раз объяснял полиции. Потому что…

— Вы убежали, — прервал его Фрейд, — потому что у вас был мотив убить Августа Корда.

Менсон саркастически улыбнулся:

— И какую же причину вы выдумали?

— Вы — его сын.

Улыбка застыла на лице молодого человека.

— Мой отец — Патрик Менсон, — сказал он. — Я его не знал, он плотник… То есть рыболов на острове Нантакет.

— Вашего отца-рыболова не существует в природе, — возразил Фрейд. — У меня есть мать, сказали вы, когда я спросил, почему вы стали работать у Корда. Ответ был верный: вы выбрали это место из-за вашей матери. Вернее, из-за ее прошлого. В молодости она работала кухаркой в богатых домах. В том числе и у Августа Корда…

— Неправда!

— Мы проверили.

— Это еще ничего не значит…

— Это значит, — сказал Фрейд, — что Август Корда соблазнил вашу мать. Вскоре она забеременела. Август к тому времени уже был вдовцом, но он заставил ее уволиться. Мэри вернулась в Файв-Пойнтс и, чтобы спасти репутацию, выдумала связь с воображаемым рыбаком, который ее бросил. Вот почему вы носите чужое имя.

Менсон умоляюще посмотрел на Юнга, словно надеясь на помощь с его стороны.

— Несколько месяцев назад, — продолжил Фрейд, — находясь в том возрасте, когда человек пытается соперничать со своим родителем, вы захотели найти Патрика Менсона из Нантакета. Мэри сказала вам правду, и вы решили познакомиться с миллионером, который обрек вашу мать на нищету и припадки, являющиеся следствием душевной травмы от сознания того, что ее бросили…

Менсон, совершенно выбитый из колеи, раскачивался из стороны в сторону.

— Вы устроились к Августу Корда, — снова заговорил Фрейд. — Сначала вы его ненавидели. А потом он начал испытывать к вам дружеские чувства и вскоре стал доверять… Вас тронула его открытость, и вы сорвали маску. Вы сказали ему, что вы — его сын! — Фрейд сильно сжал руку Менсона. — Корда повел себя достойно — он решил признать вас. Он позвал вас к себе в кабинет и объявил Грейс, что у нее есть сводный брат!

На лице Менсона появилось выражение, которое, вероятно, бывает у побежденного монарха, узнавшего, что личная стража бежала.

— Как вела себя Грейс? — Фрейд сурово взглянул на него.

— Она упала в обморок, — ответил Менсон. — Осела на пол, как тряпичная кукла. Господин Корда попросил меня отнести ее в спальню. Там он пытался привести ее в чувство. Тогда я последний раз видел его живым. Странно, что Грейс совершенно об этом забыла. Вчера она не вспомнила, что я — ее брат.

Фрейд изумился:

— Вы виделись вчера с Грейс?

— Инспектор Кан приводил ее сюда. Устроил нам очную ставку. Он надеялся, что, увидев меня, Грейс скажет, что я — убийца…

Фрейд понял, что Кан проигнорировал его совет. Менсон выпрямился на стуле:

— Неужели Грейс вспомнила?

— Нет. Это вы меня направили на верную дорогу. Мне некогда объяснять вам каким образом.

— И вы считаете, что я его убил? Чтобы отомстить за мать, так?

— Вы, конечно, желали этого, — прямо ответил Фрейд. — Это называется эдипов комплекс. Но люди редко воплощают фантазмы в реальность. А вы к тому же нуждались в Корда. Он был подтверждением того, что вы — человек высокого происхождения.

— Его недавняя оговорка о профессии Патрика Менсона многозначительна, — добавил Юнг, теперь внимательно следивший за ходом мысли Фрейда.

— Да, — подтвердил Фрейд. — Он вообразил, что его отец был плотником, потому что его мать зовут Марией, а сам он идентифицирует себя с Христом и, подобно Ему, собирается выполнить на Земле некую миссию.

Менсон не слушал их, он был очень взволнован.

— Что вы скажете полиции? Дадите им мотив, который они ищут, так? — спрашивал он в панике. — Вы заманили меня в ловушку!

— Наш разговор, — твердо сказал Фрейд, — преследовал исключительно научные цели.

Время истекло. Послышался скрип, дверь отворилась, и вошел охранник.

— Окажите мне, пожалуйста, одну услугу, — обратился Менсон к Фрейду. Глаза его лихорадочно блестели.

— Я не думаю, что…

— Это очень важно. Прошу вас!

Фрейд подошел к Менсону, и молодой человек что-то прошептал ему на ухо. Фрейд ничего не ответил и вслед за Юнгом вышел из камеры. В коридоре их встретил Кан и пригласил к себе в кабинет.

— Ну что, он признался? — спросил инспектор с иронией.

— Да, в двух вещах, — ответил Фрейд. — Во-первых, вы устроили ему очную ставку с Грейс Корда…

— И совершенно безрезультатно, — признал Кан.

— А во-вторых, вы грубо с ним обращались.

— Вы хотите, чтобы я пожалел, что разрешил вам его допросить? — сухо спросил инспектор.

Фрейд пристально на него посмотрел:

— Когда вы были ребенком, вашу мать били или издевались над ней?

Кан застыл:

— Какое это имеет отношение…

— В чем причина вашей агрессии в ответ на оскорбление, сделанное Менсоном в адрес вашей матери? Враждебное отношение к психологии типично для тех, кто хочет спрятать, а следовательно, защитить женскую, то есть материнскую, часть своей личности.

— Мою мать убили, когда мне было двенадцать лет, — произнес Кан ледяным голосом.

Фрейд потрясенно замолчал.

— Скажите мне лучше, что вы нашли, — попросил Кан.

— Наши тесты показали, что у Менсона нет тех психологических реакций, которые должны были обнаружиться у убийцы Августа Корда.

Кан посмотрел на психоаналитика с сомнением и двинулся дальше по коридору.

— Я приобщу ваши заключения к делу, — сообщил он.

— Завидую вашим отпечаткам пальцев, инспектор. — Фрейд посмотрел ему вслед. — Жаль, что нельзя завести картотеку отпечатков души…

 

18

Спускаясь в метро, Фрейд боялся, что с ним случится припадок сидеродромофобии, панического страха перед поездами, которым он страдал уже двадцать лет.

Но ничего не произошло. Возможно, потому что вокруг было много людей. Был час пик, и толпа брала вагоны приступом. «Бедекер» сообщал, что ежедневно этим видом транспорта пользуется полмиллиона человек, что, очевидно, соответствовало действительности: прижатый к стене вагона Фрейд едва дышал. Когда поезд миновал несколько станций, Юнгу удалось отыскать два свободных места.

— Вы мне должны кое-что объяснить, — сказал он Фрейду.

— Что именно?

— Не заставляйте себя упрашивать. У меня складывается неприятное ощущение, что я — ваш доктор Ватсон. Как вы догадались, что Менсон — сын Корда?

— Это была только гипотеза.

— Вот и объясните мне, откуда она взялась.

— Вы слышали о Джованни Морелли? — спросил Фрейд.

— Об историке и искусствоведе?

— Он больше известен как эксперт по установлению подлинности картин. Читая его книги, я понял, как важны выводы, сделанные на основе анализа второстепенных деталей. Характерная форма уха или ногтя позволяет Морелли объявить полотно Вермеера, а то и Рафаэля либо настоящим, либо поддельным. Точно так же некоторые мелочи привели меня к мысли о том, что наш психологический портрет Менсона ошибочен.

— А что это за мелочи? — спросил Юнг.

Поезд остановился, Фрейд посмотрел на схему, чтобы понять, сколько станций им еще остается проехать, и ответил:

— Деталью, направившей меня на верную дорогу, оказалась Библия.

— Что же в ней было особенным?

— Листы внутри были сшиты в неправильном порядке. Эта переделанная Библия неожиданно начиналась с середины Второй книги Царств, с десятого стиха одиннадцатой главы.

— Рассеянность переплетчика?

— Вы помните, о чем говорится во Второй книге Царств?

Юнг был вынужден признаться, что ему необходимо освежить память.

— В одиннадцатой главе рассказывается история царя Давида и Вирсавии. Давид вступает в связь с Вирсавией, супругой Урии, уехавшего на войну. Вирсавия оказывается беременной. Давид призывает Урию из похода, чтобы тот провел одну ночь со своей женой: царь надеется, что после этого никто не станет сомневаться, что Вирсавия беременна от мужа. Однако Урия отказывается войти в свой дом и быть с женой в то время, когда его соплеменники сражаются. Тогда Давид отсылает Урию обратно на войну с письмом к Иоаву, своему военачальнику. В письме царь приказывает Иоаву поставить Урию в такое место, где будет самое страшное сражение, и отступить от него, чтобы тот погиб. Урия погиб, а когда закончилось время траура, Вирсавия официально стала женой Давида и родила ему сына.

— Потрясающе. Но какая тут связь с Менсоном?

— Слушайте дальше. Уловка Давида не понравилась Богу, и Он наказал его смертью ребенка. Потом у Давида родился второй сын, Соломон, который «любим Богом». Теперь вернемся к Библии Менсона. На первой странице кто-то написал посвящение: «Моему сыну, любимому Богом».

— И почему вы решили, что это написал Август?

— Джон сказал, что Библия досталась ему от отца. Однако надпись сделана совсем недавно — чернила были свежими. Учитывая это, порядок, в котором собрана Библия Менсона, приобретает особое значение. Я предположил, что Август признался сыну в том, что он, подобно Давиду, совершил когда-то прелюбодеяние, и Джон умер — символически, конечно, — лишившись своего настоящего имени. А найдя отца, родился вновь, что доказывает, что он, Джон, любим Богом…

— Интересный способ успокоить нечистую совесть.

— Мы в стране пуритан. Корда, живший под влиянием священной книги, был вынужден сублимировать чувство вины…

Фрейду хотелось закурить, но, не решаясь сделать это в метро, он ограничился тем, что достал сигару и принялся вертеть в пальцах.

— Конечно, — продолжал он, — я не смог бы прийти к такому выводу, если бы целый ряд деталей не подтолкнул меня в верном направлении. Сначала у Грейс случился припадок амнезии во время встречи с Менсоном, она снова пережила шок, связанный с ее ранним детством. А потом ваш тест указал мне след отцовского комплекса Менсона.

— Но ведь, услышав слово «отец», он сказал: «Никто». И мы читали в газетах, что он никогда не видел своего отца.

— Менсон сказал: «Nobody». Это слово означает не только «никто». Так говорят и о человеке незначительном, о том, кто «меньше чем ничего». Презрение к отцу не мешало Менсону демонстрировать спокойную гордость, усиленную своеобразным проявлением революционного мессианства. Такая манера держаться присуща скорее молодому представителю привилегированной буржуазии, чем сыну рыбака, и свидетельствует о его убежденности в том, что он другого происхождения.

— Он всегда чувствовал, что его настоящий отец — кто-то другой…

— Имя, которое дала ему мать, играет здесь не последнюю роль: Менсон, Мен-сон, Man-son.

— Сын человеческий, — перевел Юнг. — Элементарно…

— Итак, у Менсона два отца. Первый — пролетарий, второй — миллиардер, что означает для американца благородное происхождение. Менсон усваивает мировоззрение своей среды, но хочет служить рабочему делу как человек «королевской крови», он хочет быть лидером. Таким образом, он соотносит себя с классическим мифом о герое-искупителе, который родился в знатном семействе, но воспитан родителями из простой среды. Он отождествляет себя с героем, который в конце концов всегда находит своего настоящего отца. Наш друг Отто Ранк доказал, что этот архетип присутствует во всех культурах. Впервые его воплощает собой Саргон Аккадский, великий правитель Вавилона. Затем появляются Эдип, Парис, Персей, Геракл, Гильгамеш и Ромул.

— А с Моисеем все наоборот, — заметил Юнг. — Он рождается в бедной еврейской семье, а воспитывается в семье фараона.

— Эту инверсию мы попытаемся разобрать в другой раз, а, сейчас, коллега, вернемся к нашей пациентке. Мы можем объяснить ее обморок. Она узнает, что Менсон — ее сводный брат, а это значит, что ее отец обладал еще какой-то женщиной, помимо ее матери, с которой она себя идентифицирует. Она представляет себе ситуацию, во время которой свершилась эта сексуальная измена. Грейс впадает в панику, и Юдифь, чтобы защитить ее, берет ситуацию под контроль… — Фрейд прервался, услышав скрежет тормозов. — Пойдемте, мы выходим.

— Но ведь это еще не наша станция! — удивился Юнг.

— Мы прибыли в Лоуэр Ист-Сайд, — сказал Фрейд, прокладывая себе дорогу к выходу. — Менсон попросил меня нанести визит его матери.

— Я думал, что она живет в подозрительном квартале!

— А я думал, что вы любите подозрительные знакомства…

Несколько минут спустя они оказались на свежем воздухе. Словно лодка Харона, пересекающая Стикс, поезд метро пересек Манхэттен и доставил психоаналитиков в Файв-Пойнтс.

В помещении было жарко и накурено. Фрейд и Юнг стояли около выхода, дожидаясь, когда Мэри Коннелл закончит обслуживать посетителей.

Мнимая эпилептичка, за которой они наблюдали, совершенно не напоминала великих истеричек, чьи уловки и приемы Фрейд изучал под руководством Жана Мартена Шарко в парижской больнице Сальпетриер.

Мэри Коннелл была похожа скорее на одну из тех решительных матерей, которых они видели на нижней палубе лайнера «Джордж Вашингтон» — держа в каждой руке по ребенку, они ногой отбивали ритм, желая хоть как-то участвовать в бешеных танцах иммигрантов.

Маленькая, кругленькая, с удивительно приветливым лицом, она, улыбаясь, раздавала миски с густым супом сиротам и старикам, выстроившимся в длинную очередь.

Среди бездомных — homeless, как их тут называли, — которые ели за общим столом, Фрейд заметил еще не старого человека в лохмотьях и услышал, как тот бормочет что-то себе под нос на идише. Его внешность потрясла Фрейда. В первую минуту он решил, что это связано с его собственной боязнью нищеты, а может быть, с тем, что незнакомец — еврей. Но тут же понял, что дело в другом: они с этим нищим поразительно походили друг на друга. Один и тот же рост, худоба и седеющая борода. Тот же высокий лоб и пронзительный взгляд.

Фрейд вспомнил, что двадцать лет назад собирался эмигрировать в Соединенные Штаты, если не добьется успеха в Вене.

Мечта, уже давно разбившаяся, привела этого бродягу в Америку.

А Фрейда толкование снов и грез от Америки отвлекло.

Мэри Коннелл наконец закончила работу. Фрейд подошел к ней и сообщил, что совсем недавно видел ее сына.

Лицо кухарки просияло, когда он добавил, что не верит в его виновность. Мэри Коннелл предложила психоаналитикам супа, и они согласились. Фрейд постарался привести Мэри в наилучшее расположение духа, прежде чем перейти к вопросам.

Джон действительно приходился сыном Августу Корда. Мэри покинула дом Корда по причинам, которые отказалась объяснить, и только потом узнала, что она беременна. Она инстинктивно (и совершенно здраво, считал Фрейд) выдумала для сына мифического отца, помогая мальчику выстроить свою личность.

Наконец Фрейд подобрался к интересующему его вопросу: впечатление, которое тайные отношения Августа с Мэри могли произвести на его пациентку.

— Работая кухаркой в доме Корда, вы должны были часто видеть Грейс, единственную дочь Августа…

— Я всегда для нее из кожи вон лезла, — сказала Мэри, заметно смущаясь. — Ей было всего пять лет, и она росла без матери.

— Она тоже к вам привязалась?

— Сначала очень сильно. Вечно рылась в моих платьях. А потом случилась одна история…

— Какая?

— Грейс пожаловалась отцу, что я ее ударила…

— Как отреагировал Август?

Мэри молчала.

— Он поверил ей, не так ли? — спросил Фрейд. — И вы ушли, не споря. Несмотря на то, что его обвинения были несправедливы!

— У меня в голове не укладывалось то, что произошло…

— Но почему вы, обнаружив, что беременны, не вернулись к Корда, чтобы поставить его в известность о последствиях его поведения?

— Мне не на что было надеяться, — сказала Мэри с тронувшим Фрейда смирением. — Он любил по-настоящему только одну женщину.

— Супругу, которую он потерял?

— Нет. Свою мать, Люсию. Он все время о ней рассказывал… Однажды даже сказал, что построит в память о ней собор.

Фрейд вспомнил слова Германа о том, что Август делал все только для дочери. Сходство Грейс и Люсии, несомненно, воздействовало на подсознание Августа. В отношениях с дочерью он неосознанно следовал стремлениям, зародившимся тогда, когда он был еще во чреве матери.

А вот упоминание о соборе удивило Фрейда. Эта идея казалась более естественной для ирландки Мэри, чем для Корда.

— Вы уверены, что он говорил именно о соборе?

Мэри сдвинула брови, напрягая память:

— Да, вы правы. Он говорил, что построит для нее храм. — Она налила еще миску супа для какого-то нищего, и ее взгляд затуманился воспоминаниями. — Храм, который будет прекраснее всего на свете.

На обратной дороге Фрейд пролистал свежий номер «Нью-Йорк геральд», который купил на улице. О деле Корда ни строчки, статью о неспособности Австро-Венгерской империи обуздать южных славян он начал читать и бросил, и тут наткнулся на страницу комиксов. Яркие картинки привлекли его внимание.

Герой истории, маленький мальчик по имени Немо, засыпал в своей кровати и оказывался в Slumberland — Стране снов. В этом феерическом мире Немо и его товарищи забрались в дирижабль. Они полетели над Манхэттеном, но гондола задела верхушку небоскреба, и мальчики упали в пустоту. На последней картинке Немо проснулся и обнаружил, что он свалился с кровати.

Фрейд почувствовал симпатию к ребенку, потерявшемуся в огромном опасном мире.

— Рисунки с алхимическими символами — самый верный путь к раскрытию психологии убийцы, — сказал Юнг, отрывая Фрейда от чтения. — Предлагаю зайти к моему другу, который поможет нам их истолковать. Адам Гупнин — доктор истории религий.

— Никогда о нем не слышал, — сказал Фрейд.

— Он возглавлял кафедру в Киевском университете, а десять лет назад был вынужден эмигрировать, — сообщил Юнг.

— Еще одна жертва украинских погромов?

— Резню он пережил, а вот обвинения в колдовстве — нет. Армия святош в конце концов его одолела. Зато теперь у него есть возможность работать в Колумбийском университете, где самые богатые фонды эзотерической литературы.

— Как вы познакомились с этим оригиналом?

— Подростком он лечился в санатории в наших горах. Он обладал даром медиума, и у нас появилась привычка вместе вертеть столы.

Фрейд нахмурился. Он мог и сам догадаться, что друзья Юнга все похожи на самого Юнга.

— Кроме того, — прибавил Юнг, — если убийца алхимик, то Гупнин, возможно, его знает. Он просто помешан на том, чем занимается.

— Тогда его надо внести в список людей, подозреваемых в убийстве, — заметил Фрейд.

Юнг улыбнулся:

— Если бы я не проводил с вами большую часть времени, вы и меня бы внесли в этот список…

 

19

Кан долго не мог заснуть и все думал о том, что Фрейд сказал о его отношении к матери.

Ему казалось, что он снова чувствует запах сена. Ему двенадцать лет и он прогуливает школу.

Зарывшись в сено, он читал детектив «Убийца и Провидец». Это был даже не детектив, а подробная история расследования, облеченная в литературную форму. Автор утверждал, что для поимки преступника необходимы упорство и внимание к деталям.

Когда поздно вечером он вернулся домой, его встретила мертвая тишина. Мать неподвижно лежала на кровати. Мальчик остолбенел. Он с ужасом смотрел в ее мертвые глаза, в которых застыла мольба.

Ему рассказали, что на нее напали, когда она возвращалась из деревни. Разносчик, проезжавший мимо на велосипеде, нашел ее тело под деревом. Ее задушили кожаным шнуром. Сумка и туфли исчезли.

Шериф утверждал, что знает, кто виновен: за последние месяцы какой-то бродяга уже совершил два преступления по соседству. Обе жертвы были задушены и ограблены.

Расследование провели наспех. Никакого упорства, никакого внимания к деталям. Кан понял, что шериф рассчитывал только на удачу.

Кан до сих пор чувствовал запах мокрой травы на рассвете.

Он пошел на место преступления. Попытался понять, что произошло. На обочине он нашел волосы. На дороге заметил следы шин и отпечатки грязных сапог. Они вели в лес.

Там, в двухстах метрах от того места, где был обнаружен труп, он нашел платок матери.

Сегодня он смог бы снять отпечатки пальцев.

Выследить убийцу.

Он до сих пор помнил запах чернил и бумаги.

В школьной тетради он красивым почерком записал свои гипотезы. Его мать была убита в уединенном месте, там, где он нашел платок, а затем тело перенесли к обочине дороги. То есть преступник сделал все, чтобы подозрения полиции пали на бродягу.

Он прогулял школу. Он пришел к шерифу и отдал ему тетрадь.

Убийцу матери так и не нашли.

И каждую ночь Кан вспоминал взгляд, которым она, наверное, смотрела на убийцу, — взгляд, полный мольбы и отчаяния.

Он стал полицейским, чтобы забыть этот взгляд, глядя в другие глаза.

Ненавидящие глаза убийц.

Покорные глаза жертв.

Глаза их близких, полные безутешного горя.

— Черт подери, — сказал Ренцо, входя вслед за Каном в просторный лифт небоскреба Метрополитен-лайф-тауэр, — что ты молчишь как рыба?

— Я паршиво себя чувствую, — ответил инспектор.

— Ты всегда паршиво себя чувствуешь.

Пока они поднимались, двери лифта открывались и закрывались по меньшей мере десять раз. Работающие в небоскребе девушки входили и выходили, улыбаясь, а затем опуская глаза.

Девушки улыбаются, подумал Кан, потому что они сбежали с завода, из трущоб или из гетто. Они добились этого American way of life, при котором получают меньше десяти долларов в неделю. Они приехали из разных стран, но одеты все одинаково: юбка до щиколоток, белая блузка и ботиночки. Их отличают только мелочи — брошка, браслет, оттенок губной помады или прическа. И если присмотреться, иногда возникает еле уловимое ощущение, что под благопристойной внешностью таится душа, покрытая синяками.

На тридцать третьем, директорском, этаже Кан и Ренцо попросили проводить их к вице-президенту Теннеру, временно исполняющему обязанности руководителя компании. Секретарша провела их вдоль лишенного перегородок пространства, где рядами тянулись десятки одинаковых деревянных столов.

— Скажи мне одну вещь, — снова спросил Ренцо. — Почему такой человек, как ты, живет холостяком? Ты видел, сколько хорошеньких женщин без обручальных колец в одном только этом здании Манхэттена?

— Ты думаешь, если бы я был женат, то имел бы больше успеха у хорошеньких женщин без обручальных колец?

— Я серьезно. Это из-за твоей матери?

— Ты что, тоже занялся психоанализом? — сказал Кан без тени улыбки.

Секретарша открыла перед ними дверь в просторный, богато обставленный кабинет, где сидела женщина лет сорока, одетая точно так же, как и все остальные служащие.

— Мы хотели бы встретиться с вице-президентом, — заявил Кан.

— Это я. Меня зовут Кэролайн Теннер.

Кан постарался скрыть удивление, упрекая себя за то, что не собрал предварительно больше информации. Вице-президент подошла, чтобы пожать им руки, и чуть не раздавила Кану пальцы.

— Простите, что заставила вас ждать, — сказала она, адресуя им дежурную улыбку. — Моя должность далеко не синекура.

— Создается впечатление, что вы платите зарплату доброй трети наемных работников Манхэттена, — заметил Кан.

— И это только начало, — с гордостью ответила Кэролайн Теннер. — Вы знаете, что согласно опросам основатель нашей компании Джон Роджерс Хегеман назван вторым самым полезным человеком Америки? Сразу после Эдисона.

Кан посмотрел на нее, пряча улыбку. Кэролайн Теннер, несомненно, считала себя «самой полезной женщиной Америки».

— Сударыня, я пришел не для того, чтобы делать вам комплименты, — сказал он. — Я собираю информацию о президенте Уилкинсе. По просьбе начальника полиции мы возобновили дело о его исчезновении. И у нас есть веские основания считать, что оно связано с исчезновением Бернарда Эмери, которого вчера нашли мертвым.

Кэролайн Теннер застыла:

— Вы хотите сказать, что президента могли убить?

— У нас появилась новая информация. Поэтому мы хотим, чтобы вы снова рассказали нам о том, что случилось вечером двадцатого августа, и о том, что делал в тот день господин Уилкинс.

— Около девяти часов вечера я зашла к нему, и он велел мне идти домой, — сообщила Кэролайн Теннер. — Он и сам не собирался задерживаться.

— Он никого не ждал?

— Нет.

— Вид у него был обеспокоенный?

— Наоборот, он пребывал в хорошем расположении духа, так как незадолго до этого получил отличный отчет о нашей работе за квартал.

— А потом?

— В одиннадцать его жена позвонила мне, потому что он не вернулся домой. Я связалась с охранником, который сказал, что Джеймс ушел в десять часов. С тех пор его никто не видел.

— Это не так, — возразил Кан. — Портье видел, как он шел пешком по Мэдисон-авеню. Обычно на углу Двадцать седьмой улицы он покупал газету у продавца «Геральд» и воздушную кукурузу для детей у входа в метро. Но в тот вечер он этого не делал.

— Значит, его похитили у самого здания?

— Похитили? Маловероятно. В это время на улице еще слишком много прохожих, — ответил Кан.

— А как же тогда объяснить его исчезновение?

— Мы думаем, что господин Уилкинс так и не вышел в тот вечер из небоскреба.

— Но как это возможно?

— Охранник и портье видели, как мимо них прошел человек в его плаще и шляпе Уилкинса. Но человек этот шел быстрее, чем всегда, и не попрощался с ними. Они лишь мельком видели его лицо.

— И еще одна деталь, — подхватил Ренцо. — Вы каждый день проходите через турникет в холле?

— Конечно.

— Механизм учитывает каждый вход и выход — для статистики. В полночь охранник проверяет количество проходов за день и записывает в тетрадь. Обычно это четное число. Но двадцать первого августа число оказалось нечетным. Хотя в полночь здание считалось уже пустым.

— Из чего следует, — заключил Кан, — что днем кто-то вошел и больше не вышел.

— Вы полагаете, — предположила Кэролайн Теннер, — что из здания вышел кто-то, кого приняли за Уилкинса?

— Именно так, — ответил Кан, кивая.

— Свидетели не могли ошибиться?

— Был случай, — сказал Кан, — когда один свидетель сообщил мне, что видел на месте преступления мужчину с собакой, а второй поклялся, что это была женщина с ребенком. Первый считал, что между выстрелом и бегством подозреваемого прошло десять секунд, а второй полагал, что две минуты. Первый слышал завывания, а второй — звуки флейты…

— Служащие видели кого-то, кто был похож на господина Уилкинса и кивнул им, — подвел итог Ренцо. — И сделали вывод, что видели именно его.

— Нам необходимо обыскать пять этажей, которые занимает ваша компания, — сказал Кан. — Причем немедленно, так как Джеймс Уилкинс может быть еще жив.

Вице-президент развела руками:

— Но как… Я же не могу в одну секунду остановить работу служащих!

Неизвестно, что больше взволновало Кэролайн Теннер — то, что в каком-нибудь шкафу найдут труп, или то, что президента спасут и ей придется спуститься вниз по иерархической лестнице.

— Ваши служащие, несомненно, станут работать гораздо продуктивнее, когда это дело будет закрыто, — заявил Кан.

— Вы явно ничего не понимаете в продуктивности, — заметила Кэролайн Теннер.

— Кстати, — невозмутимо спросил Кан, — в тот вечер вы точно ушли в девять часов?

— Да, я ведь уже говорила.

— Почему так поздно?

— У меня была встреча, которая затянулась.

— С кем?

— С Августом Корда. Президент попросил закончить дело о страховании проекта небоскреба на Уолл-стрит, которым владел господин Корда. Колоссальное предприятие.

— Значит, господин Корда ушел чуть раньше вас?

— Да.

Кан посмотрел в окно кабинета и увидел Утюг, возвышавшийся на другой стороне Медисон-сквер. Он задержал взгляд на последнем этаже, где работали братья Корда, — и в его голове возникла безумная мысль.

Август Корда был в насосном зале Зингер-билдинга, где нашли труп Эмери. Корда был и в Метрополитен-тауэр как раз перед исчезновением Уилкинса.

А что, если это Корда покинул небоскреб, надев плащ Уилкинса?

Но Кан отогнал эту нелепую идею.

Расследование — это цепь подозрений, которые требуют проверки. Приходится заходить в множество гаваней, пока найдешь нужный порт.

 

20

В это же самое время два человека прогуливались среди белых колонн библиотеки Колумбийского университета, ожидая ее открытия. Один наслаждался океанским бризом, продувавшим по утрам Вест-Сайд. Другой, всю ночь не смыкавший глаз, горел желанием поведать спутнику о том, почему ему так и не пришлось уснуть.

Юнг дрожащим голосом сообщил Фрейду, что страсть к Анне Лендис привела его к духовному открытию.

— На вторую ночь я почувствовал, как во мне рождается Тристан, изнемогающий от любви к Изольде. И индеец Шивантопель, проделавший путь длиной в десять тысяч лун, чтобы найти свою сестру.

— Вы мне уже об этом рассказывали, — напомнил коллеге Фрейд.

— Я говорил о физической страсти. А теперь мне впервые открылся смысл когда-то прочитанных, но до конца не понятых легенд, полных таких великих чувств!

— Я знал, что вы подвержены искушениям плоти, но не предполагал, что дело дойдет до мистических откровений, — холодно произнес Фрейд.

— Говорю же, что плоть — не главное! — повысил голос Юнг. — Главное то, что оргиастическая энергия, текущая по моим жилам, привела меня к наслаждению, которое испытывали мои предки, и открыла мне путь к неизведанному духовному континенту. Короче, как говорят американцы, я хочу сообщить вам, что наконец-то встретил свою судьбу!

— Для меня судьба — это всего лишь анатомия, — веско произнес Фрейд. И прищурился.

Он заметил Анну, в белом платье, с зонтиком, легко и стремительно поднимавшуюся по ступеням.

— Что она здесь делает? — пробормотал Фрейд.

Юнг улыбнулся:

— Она очень хотела прийти. Наше расследование кажется ей чрезвычайно занимательным.

— Афишировать вашу связь — плохая идея, — недовольно сказал Фрейд. — Нам ни к чему дурная реклама.

Юнг поспешил навстречу Анне. Недовольство учителя не вызвало у него никаких угрызений совести.

Ночью, в промежутках между любовными схватками в мансарде Лендисов (на китайском шелке, красном луизианском дереве или каррарском мраморе), он нашел этическое оправдание своему поведению. Он объяснил Анне, что с десяти лет чувствовал, что в нем обитают две совершенно разные личности. Одна, сознательная, последовательная, ответственная, делала то, чего от нее ждали; другая — все подвергала сомнению, подчинялась интуиции и была непокорной и мечтательной.

Первая личность завела детей и добилась профессиональных результатов. Вторая осталась одиноким ребенком, олицетворяющим тайный внутренний мир Юнга, освещаемый мечтами и смутным осознанием превосходства души над материей.

Анна пришла в восторг и призналась, что ей также свойственна двойственность характера. Ее вторая натура также была полна страстей, чуждалась пуританства, свойственного ее родным и близким. Она была одинока, ее никто не понимал. Особенно муж.

Анна и Юнг обменялись сияющими взглядами, но волшебство момента нарушил раздраженный голос Фрейда, уже стоявшего у дверей:

— Ну так что, вы идете? Библиотека открыта!

Рассмеявшись, влюбленные поспешили за ним следом.

«Медиум» Адам Гупнин походил на артиста в роли непонятого гения: бугристая голова, всклокоченные волосы, тонкие черты лица, напряженное и мрачное выражение которого наводило на мысль, что он либо в трауре, либо страдает запором.

Поздоровавшись, он водрузил на нос очки и принялся изучать принесенные Юнгом рисунки и гравюру.

— Замечательные изображения, — сказал он через некоторое время. — Но мне всегда грустно видеть, что алхимию, это утонченное искусство, используют в таких черных целях… — Уныло посмотрев на гостей, он добавил: — Следуйте за мной.

Фрейд уже сожалел, что дал себя уговорить и согласился на эту встречу. К счастью, Гупнин вскоре доказал, что весьма гостеприимен, несмотря на внешнюю угрюмость. Он усадил Юнга, Анну и Фрейда за стол в уютном читальном зале и предложил им горячего шоколада. Затем удалился и вскоре вернулся, толкая перед собой тележку с книгами.

Порывшись в них, он разложил на столе около двадцати старинных объемистых томов.

— У вас тут настоящие раритеты, — заметил Юнг.

— Коллекция далеко не полна. — Гупнин уселся в кресло. — Но у меня есть «Лексикон алхимии» тысяча шестьсот двенадцатого года, «Мифогерметический словарь» тысяча семьсот восемьдесят седьмого года, «Устроение алхимии» Томаса Нортона и «Трактат об истинной естественной философии металлов» Дениса Захария. — Он открыл богато иллюстрированный том и показал его гостям. — Есть у меня, разумеется, и книги Базиля Валентина, Николя Фламмеля, волшебника Парацельса. Но все это и близко нельзя сравнить с моей киевской библиотекой, которой я уже никогда не увижу.

— А что такое алхимия? — спросила Анна.

— Изумительная наука, — ответил Гупнин.

— Ну, это не совсем наука, — возразил Фрейд.

Словно не услышав этих слов, Гупнин продолжал:

— Алхимики вслед за Аристотелем утверждают, что материя состоит из четырех элементов — воды, огня, земли и воздуха. А цель природы — преобразовать любое вещество в чистое золото. Если ничто не будет мешать естественному процессу созревания, то все минералы рано или поздно станут золотом.

— Зачем же тогда алхимики, если природа сама делает всю работу? — с недоумением сказала Анна.

Гупнин грустно посмотрел на нее, словно она произнесла чудовищную глупость:

— Алхимики, ускоряя процесс, пытаются сделать естественную метаморфозу материи очевидной для всех. Современная наука придерживается того же мнения, что и вы. Она не понимает духовного значения экспериментов. Алхимик, составляющий свои смеси, участвует в метафорическом процессе. Шахта — это матка, металл — эмбрион, а искомое золото — lapis invisibilitatis, камень невидимости — эликсир жизни. Алхимик — герой, одолевающий этапы познания мудрости. Он преследует тут же цель, что и Ницше, — стремится высвободить энергию своего «я».

Юнг, прервав его, мечтательно произнес:

— Меня всегда влекли духовные горизонты…

Фрейд, которому эти разговоры казались пустой тратой времени, прямо спросил Гупнина:

— Вы знали Августа Корда?

— Он часто ко мне заходил, — ответил тот.

— Он был алхимиком?

— Он был великолепным специалистом и меценатом. Часть книг я приобрел благодаря его пожертвованиям.

— Какая, по вашему мнению, связь между его страстью к развитию Манхэттена и интересом к алхимии?

— Я поставил бы вопрос иначе. Будь я алхимиком и получи я власть над Манхэттеном, что соответствовало бы моим амбициям больше, чем возведение огромных металлических конструкций?.. Каждую стальную балку Корда превращал в источник мощи и богатства. Его здания ценятся дороже золота. Создавать архитектуру острова стало для него некой мистической формой творчества.

— Вернемся к нашей гравюре, — предложил Юнг. — Чего хотел убийца, сопровождая преступления изображениями этих символов?

— Что ж, чтобы было проще, предлагаю разбирать элементы один за другим.

— Начнем с детали, которая присутствует на каждом рисунке: дракон внутри треугольника, — сказал Юнг.

— Для алхимика дракон — это символ зла, врага, — пояснил Гупнин. — Появляясь перед героем, он часто символизирует последнее препятствие. И битва происходит внутри какой-нибудь грандиозной и удивительной архитектурной конструкции.

Он взял со стола книгу и открыл на заложенной странице.

— Послушайте, какие слова Зосимы Панополитанского приводятся в сочинении «Summa Perfectionis». «Построй монолитный белый храм, не имеющий ни начала, ни конца, пусть внутри его бьет фонтан чистой воды и сияет ослепительный солнечный свет. Возьми меч. Дракон спрятался у входа. Победи его, убей, отруби ему конечности и входи внутрь». Дракон это также и Антихрист. Посмотрите на эту страницу. — Гупнин указал на гравюру, четкостью линий напоминавшую работы Дюрера. — Здесь дракон — это дьявол, который явился Иисусу в пустыне. В этом случае дракон символизирует «внутреннего» врага, которого надо победить в себе.

— Если предположить, что Бернард Эмери был «драконом», с которым боролся автор рисунков, — осмелилась сказать Анна, — тогда можно утверждать, что его связывало с убийцей нечто глубоко личное.

— Хорошо подмечено, — одобрительно сказал Юнг, и Анна слегка покраснела.

Юнг повернулся к Гупнину:

— Я решил, что гравюра с символом воды означает утопление «дракона» Эмери. Но с какой целью? Зачем заранее изображать преступление в символической форме?

— Алхимики всегда сопровождают действие его изображением, — объяснил Гупнин. — Сама их жизнь символична, и каждый ее этап изображается в виде иероглифа. Следовательно, для алхимика, борющегося с врагом, изображение битвы очень важно. Эта традиция восходит к египетской Книге мертвых. Чтобы победить демона Апепа, который появлялся как раз в виде дракона, жрецы бога солнца Ра лепили фигурки демона из воска или рисовали его. Когда они плевали на рисунок, рвали его или сжигали, демон исчезал. — Гупнин указал на медную пластинку, найденную рядом с трупом Эмери. — Это могло помочь убийце победить врага, поскольку низводило его до уровня фигурки, с которой легко расправиться. — Он положил рисунки в ряд и провел пальцем невидимую линию, соединявшую драконов. — Столкновение с каждым из этих монстров — этап борьбы. Эти рисунки составляют единую цепь. На первом змея с плавниками — это вода. Крылатые змеи и перечеркнутый треугольник — воздух. Саламандры — земля.

— Здесь не хватает огня, — быстро сказала Анна.

— Верно, — согласился Гупнин. — Но я еще не прокомментировал изображения змей. Алхимики считают змей священным оружием. Змеи символизируют смертный приговор. А также фаллос, сперму. — Он показал гостям новую иллюстрацию: — Живущая в пещерах змея сбрасывает кожу в лоне матери-земли и переживает метаморфозу, чтобы возродиться. Убийца заявляет, что жертва, которую он приносит, позволит ему каким-то образом возродиться. Он подчеркивает это, изображая себя в виде сияющего солнца.

— Если бы речь шла о сне, я увидел бы в солнце символ отца, — заметил Фрейд.

— В алхимии, — сказал Гупнин, — солнце олицетворяет «я», сияющее безграничной жизненной силой. Это также панацея.

— Что такое панацея? — спросила Анна.

— Универсальное лекарство, — ответил Юнг. — Лучшее средство от любой физической боли.

— Вот что говорит о нем Николя Фламмель, — добавил Гупнин, открывая еще одну книгу. — «Его компоненты восстанавливают здоровье неизлечимо больных и даруют молодость старикам. Мужчины возвращаются к возрасту, следующему за половой зрелостью, седые волосы становятся черными, чувства приобретают былую остроту, восстанавливается сексуальная мощь. Жизнь продлевается до очень зрелого возраста…»

— Все совпадает, — подхватил Юнг. — Солнце воплощает сверхразвитое эго автора гравюры. Исходящий от солнца луч является фаллосом, при помощи которого он подвергает метаморфозам элементы и порождает Вселенную.

— Я абсолютно уверен, — сказал Гупнин, — что убийство дракона имеет для преступника сексуальное значение. — Он отодвинулся от Анны и понизил голос, словно то, что он собирался сказать, могло ее оскорбить. — Этимологически слово «алхимия» происходит от арабского Al, что значит «Бог», и греческого kemia, что значит «плавление металла». Получается «слияние с Богом», что в более примитивной трактовке олицетворяет половой акт. В сочинении «Rosarium Philosopharum» XIV века сердцем алхимии называется половой акт. Химическая свадьба, одна из форм мистического слияния, является целью процесса.

— Моя Свадьба станет Апофеозом, — прошептал Фрейд.

Последние разъяснения Гупнина привели его в восторг. Как он всегда и утверждал, любое желание, даже желание убить, было связано с сексуальным началом. Алхимический след, совпадающий с его теориями, интересовал его теперь гораздо больше, чем он хотел бы признать.

— Мы еще не говорили о надписях Ignorantia, Fanatitia, Ambitio, — снова подала голос Анна.

— Алхимики изобличают три порока, — ответил Гупнин. — И эти пороки связаны с тремя преступлениями.

— Это число вписывается и в традицию, связанную с убийцами, — заметил Фрейд, — Они часто действуют втроем: горгоны; убийцы, подосланные Макбетом; государство, церковь и толпа, убившие Христа.

— Трое убийц… Ну да, конечно, как же я раньше этого не заметил? — удивился Гупнин. Он в волнении вскочил на ноги. — Три гравюры ясно намекают на легенду о храме Соломона! Его строитель, Хирам, был убит тремя вероломными архитекторами. Которые олицетворяли все те же пороки — невежество, фанатизм и честолюбие.

— Хирам, конечно! — воскликнул Юнг.

— Соломона я знаю, а Хирама — нет, — сказала Анна.

— Царь Соломон, — объяснил Гупнин, — поручил построить храм в Иерусалиме лучшему архитектору того времени — Хираму, выходцу из Тира. Объединив все знания человечества, тот создал совершенное здание. Он учел ошибки, допущенные строителями Вавилонской башни.

— Создатели всех самых больших строений в мире, от пирамид до соборов, испытали на себе влияние Хирама, — добавил Юнг. — Франкмасоны положили его историю в основу церемонии посвящения в степень мастера. Алхимики также его почитали.

— Однако никто так и не доказал, что его храм действительно существовал, — заметил Фрейд, пытаясь умерить пыл коллеги.

— Но мы напали на правильный след! — воскликнул Юнг. — Наш убийца идентифицирует себя с Хирамом! С Хирамом, находящимся в процессе перевоплощения!

— А это значит, — подхватил Фрейд, — что он воспринимает Эмери и Корда как предателей…

В этот момент в читальный зал вошел служащий библиотеки и что-то сказал Гупнину. Тот обернулся к Юнгу:

— Дорогие друзья, вас ждет экипаж. Инспектор Рейнолдс Кан хочет вас видеть.

Фрейд и Юнг переглянулись.

Юнг поблагодарил Гупнина:

— Спасибо за помощь!

— Не за что. Счастлив был познакомиться с вашим коллегой и другом. — Гупнин кивнул и впервые улыбнулся Фрейду.

— Я тоже! — воскликнула Анна. — Доктор Фрейд, я так рада, что познакомилась с вами!

Юнг заметил, как Анна посмотрела на Фрейда, и хотя тот был старше Юнга на девятнадцать лет, его захлестнула волна ревности.

— Возможно, благодаря вам полиция поймает убийцу, — обратился он к Гупнину.

— Сомневаюсь, — равнодушно ответил тот.

— Почему же? — полюбопытствовала Анна.

— Он слишком уверенно приводит свой план в действие и руководствуется высокими целями. Таких людей трудно остановить.

— Вы пророчите, как Кассандра! — улыбнулся Юнг.

— Если мне не изменяет память, — сказал Фрейд, — Кассандра никогда не ошибалась.

 

21

Десять полицейских осматривали помещения Метрополитен-тауэр с двадцать восьмого по тридцать третий этаж, Кан и Ренцо обследовали резервуары в подвале. Но они не нашли ничего подозрительного. Потом они поднялись в холл, и Кан принялся изучать план небоскреба. Задача казалась ему невыполнимой. Двести тринадцать квадратных метров — площадь каждого этажа — следовало умножить на пятьдесят. Никакие скоростные лифты не помогут им обыскать небоскреб за один день.

Первый этаж. Кан посмотрел на изумрудно-зеленый свод потолка, скользнул взглядом по скульптурной отделке стен, напоминающей интерьеры готических соборов. Роскошь говорила об амбициях страхового общества «Метрополитен». Обстановка демонстрировала его превосходство над конкурентами.

И провоцировала убийцу.

На этом роскошном основании архитектор Лебрен выстроил суживающуюся кверху башню. Почти все этажи были отведены под офисы. Наверху, на всех четырех фасадах, были установлены часы с огромными циферблатами, украшенными коронами и цветами в стиле эпохи Возрождения. Еще выше, под куполом, висел колокол, а над ним сиял маяк, похожий на большой красный рубин, освещавший Манхэттен с наступлением темноты.

Кан вспомнил, что во время последних президентских выборов луч маяка, обращенный на север, должен был возвестить о победе республиканца Тафта, а обращенный на юг — о победе демократа Брайена. В тот вечер ньюйоркцы очень быстро узнали о том, что президентом избран Тафт.

Часы, колокол и маяк постоянно развлекали жителей города, то сообщая им то какую-то информацию, то играя музыку. Невозможно было представить, что в недрах этого небоскреба таилась какая-то страшная тайна.

Кто-то окликнул Кана. Он обернулся и увидел администратора, который подзывал инспектора к телефону.

Несколько минут спустя Кан кисло сообщил Ренцо:

— Джон Рождерс Хегеман позвонил лично Макклиллену и попросил прекратить обыск. Он считает, что мы вредим имиджу компании, а руки у него длинные. Мэр приказал покинуть башню не позже чем через два часа. Вывод: если тело Уилкинса здесь, найти его надо немедленно.

— А наши два врача? — сказал Ренцо. — Я знаю, методы Фрейда и Юнга вас раздражают, но они доказали, что могут быть полезными.

— Я уже послал за ними, — признался Кан. — Правда, они европейцы — если от них ничего не требуется, они тут как тут, но стоит ли на них рассчитывать, когда они действительно нужны?

Через полчаса легкий экипаж доставил Фрейда и Юнга к Метрополитен-тауэр.

— Джеймс Уилкинс — еще один пропавший друг Корда, — объяснил им Кан. — Возможно, его прячут где-то здесь. Мы должны обыскать все здание, а времени у нас очень мало. Узнали вы что-нибудь, что могло бы нам помочь?

Юнг быстро изложил то, что рассказал им Гупнин.

— Каждый рисунок, — подвел он итог, — символизирует месть человека, принимающего себя за библейского Хирама. Сюжет на медной пластинке, найденной в резервуаре, изображает способ убийства Эмери.

— Где же, судя по остальным рисункам, — спросил Кан, — убийца мог совершить свое второе преступление?

— Судьба Джеймса Уилкинса, — сказал Юнг, — изображена либо на рисунке с крылатыми змеями, либо на рисунке с саламандрами. В первом случае логично предположить, что его принесли в жертву в воздухе.

— Например, на вершине этого небоскреба, — предположил Фрейд.

— Верхняя часть здания устроена очень сложно, — заметил Кан. — Там есть маяк, колокол, четыре огромных часовых механизма.

— Орудие убийства — крылатые змеи, — продолжил свою мысль Юнг. — Проще говоря, птицы. Это подходит, если мы считаем, что убийство произошло где-то высоко.

— Я вижу еще один след, — сказал Фрейд. — Во многих легендах, например в легенде о Фениксе, птица символизирует время. А ход времени сравнивают с полетом птицы.

— Ну и где этот след? — спросил Кан. — Напоминаю, времени у нас в обрез!

— Вы сами сказали, что наверху башни четыре часовых механизма…

— Значит, вы думаете, что наш убийца совершил преступление рядом с этими символами времени?

— Это просто гипотеза, — ответил Фрейд. — Но полагаю, вам следует тщательно осмотреть эти жуткие ходики с кукушкой в псевдоготическом стиле.

Помня о том, как находка трупа Эмери потрясла Фрейда и Юнга, Кан не попросил их сопровождать его на верхние этажи Метрополитен-тауэр. Вместе с Ренцо и срочно вызванным часовщиком он сел в лифт и поднялся на сороковой этаж.

Часовщик Вайсман, светловолосый немец, раз в неделю осматривал механизмы четырех часов. Сначала он повел их к северным часам, к которым поднималась витая лесенка. Гигантские размеры внутреннего устройства часов поражали воображение. Кан присвистнул от восхищения, увидев вблизи циферблат диаметром восемь метров и массивные зубчатые колеса.

— Что, впечатляет? А представьте, сколько усилий понадобилось, чтобы их установить, — сказал Вайсман. — Одна минутная стрелка — это полтонны свинца. А снаружи все покрыто такахойским мрамором. — Он улыбнулся, продемонстрировав нехватку половины зубов. — И все это для того, чтобы круглосуточно сообщать время тем, кто ждет, чтобы хоть что-нибудь произошло. А ничего никогда не происходит…

Кан заинтересовался отверстиями, просверленными в циферблате на равном расстоянии друг от друга. Он подошел к ним, и сквозь них ему открылся головокружительный вид на Манхэттен. Но ничего подозрительного инспектор не обнаружил. С тем же успехом они обследовали восточные, южные и западные часы.

Когда они проходили перед циферблатом северных часов, все вокруг задрожало и раздался оглушительный звон.

— Полдень, — перекрикивая звон, сообщил часовщик. — Закройте уши.

Пробило двенадцать ударов, Кан последний раз взглянул на часы и, смирившись с неудачей, направился к лестнице.

— Пора забыть о психоанализе и вернуться к логике, — сказал он Ренцо.

Но вдруг его взгляд упал на маленькую металлическую дверь, наполовину скрытую опорой.

— А это что за комната? — спросил он, останавливаясь.

— Подсобка, — объяснил часовщик. — Мы там инструменты храним.

— Как часто вы туда заходите?

— Только когда что-то ломается. Вот уже месяца четыре ничего не случалось. У меня есть ключи. Хотите войти?

В этот самый момент они услышали какие-то глухие мерные звуки с той стороны двери, словно кто-то внутри забивал гвоздь в стену.

Кан достал кольт из кобуры, взвел курок. Сделал знак Ренцо последовать его примеру.

— Откройте дверь и отойдите, — сказал он Вайсману.

Часовщик медленно повернул ключ в замочной скважине.

— Это, должно быть, крысы, — заметил он. — Помещение пустое.

— Подождите! — закричал Кан.

Часовщик не послушал его и вошел в комнату. Но тотчас же с воплем выбежал обратно, прижав руку к горлу. Рука его была в крови.

— Отойдите же, черт побери! — крикнул Кан.

Из подсобного помещения по-прежнему доносился размеренный глухой стук.

Кан поручил часовщика заботам Ренцо, прижался к стене и, держа револьвер в вытянутой руке, заглянул внутрь. В нос сразу же ударил резкий запах, кислый, гнилостный, напоминающий смесь запахов уксуса, прокисшего молока и рвоты.

Ничего не было видно, и ему пришлось войти в комнату. Что-то зашевелилось у него над головой, и он выстрелил. Пуля разбила окно.

Кан промахнулся. Птица с ярким радужным оперением, как слепая, металась по всей комнате и натыкалась на стены, ища выход. Кан с размаха ударил ее кольтом. Оглушенная птица, теряя перья, тяжело ударилась об пол.

Кан заметил вторую птицу. Она неподвижно лежала на полу рядом с ворохом одежды. Инспектор увидел следы крови. Открыв единственный в комнате шкаф, он обнаружил внутри аккуратно сложенные инструменты. Шкаф был отодвинут от стены примерно на тридцать сантиметров. Кан обошел его и с трудом сдержал крик.

В каменной стене было окно. К его раме за растянутые в стороны руки и ноги был привязан голый человек. Тело и шея вздулись, но разложение не могло скрыть многочисленных ран на груди, покрытых запекшейся кровью. Лицо было невозможно узнать.

Задыхаясь от смрада, сдерживая рвотные позывы, Кан попятился и что-то задел ногой. На полу лежала медная пластинка. Он тотчас узнал второй рисунок с крылатыми змеями.

Кан вышел на лестницу и сказал Ренцо, который поддерживал нетвердо стоящего на ногах часовщика:

— Надо вызвать судебно-медицинского эксперта и сделать первое вскрытие на месте.

Ренцо кивнул. Пошатывающийся Вайсман смотрел на них блуждающим взглядом. Говорить он не мог: одной рукой он указывал на свое горло, другой прижимал к нему окровавленный платок. Кан отвел его руку в сторону и осмотрел рану. Кожа вокруг нее опухла и посинела.

— Что со мной? — проговорил часовщик.

Вдруг он задрожал всем телом и с глухим стуком повалился на пол.

Кан велел Ренцо бежать вниз и привести полицейских, обыскивавших нижние этажи. А сам взвалил тяжелое тело Вайсмана на плечи и начал спускаться к лифту.

Кан укорял себя за то, что позволил часовщику первому войти в подсобное помещение. И за то, что недооценил преступника, который, убив свою жертву, оставил после себя столь коварную ловушку.

Спустя час Фрейд и Юнг стояли в коридоре «Нью-Йорк хоспител» на Шестьдесят восьмой улице и ждали вестей о состоянии здоровья часовщика. Рядом с ними тянулась очередь к кабинету, где делали прививку от брюшного тифа. Пациенты передавали друг другу слухи о том, что некая Мэри Меллон, или Тифозная Мэри, сбежала из больницы, где ее держали на карантине. Городу угрожала эпидемия.

Фрейд и Юнг по просьбе Кана оказали часовщику первую помощь в холле небоскреба и отвезли его в больницу. По-видимому, в кровь Вайсмана попал какой-то неизвестный яд.

Перед тем как уехать в комиссариат по вызову Салливена, Кан успел лишь в двух словах рассказать психоаналитикам о том, как были найдены труп Джеймса Уилкинса и вторая медная пластинка.

Психоаналитики обсуждали мучительную смерть Уилкинса. Они были в гневе и недоумении — и пытались найти хоть какое-то объяснение тому, что случилось.

— Убийца навязчиво демонстрирует свой невроз, — сказал Фрейд, — оставляя после себя улики. Но все-таки, что бы там ни говорил ваш друг Гупнин, это вызывает недоумение.

— Помимо мистического, у преступника, несомненно, есть какой-то практический мотив, — заметил Юнг. — Например, он хочет запугать членов Клуба архитекторов. Эти алхимические каракули понятны только им, значит, им они и адресованы.

Фрейд посторонился и пропустил санитаров, несших на носилках человека в бинтах.

— Я, как и вы, считаю, — ответил он Юнгу, — что преступник отягощен безмерным чувством непонятной для него самого вины. Каждый раз, совершая преступление, он может привязать это чувство вины к конкретному факту, и ему становится легче. То есть убийства являются для него большим утешением.

— Чувство вины появляется до совершения проступка? А проступок оправдывает чувство вины? — спросил Юнг, уточняя мысль Фрейда.

— Совершенно верно… — Фрейд кивнул. — Вспомните Гамлета или Эдипа, возьмите «Преступление и наказание»… Преступное действие всегда вызывается мазохистской потребностью в наказании и искуплении. И кстати, преступник не обязательно должен быть безнравственен или лишен моральных ценностей… Наоборот, нередко совесть мучает его гораздо сильнее, чем обычного человека.

— Значит, нужно понять, каким был изначальный проступок, который убийца заглаживает, совершая преступления.

— Вероятно, он нарушил чрезвычайно строгое табу. Это объясняет грандиозность обрамления каждого преступления. Если дом — это символ «я» человека вообще, то небоскреб символизирует «я» сверхчеловека. Выбор здания указывает на величину вины, лежащей на его совести.

— Странно, — проговорил Юнг.

— Что?

— Август Корда, кажется, страдал обратной формой такой паранойи. Он ведь построил эти здания, воплотил свою личность в громадах небоскребов.

— Вайсман выкарабкается, — произнес голос позади них.

В желтоватом освещении коридора фигура Кана показалась Фрейду еще более внушительной, чем обычно. Рядом с инспектором стоял Ренцо.

— Мы пришли передать врачам информацию о яде, который убил Уилкинса, — сказал Кан. — Наш судебно-медицинский эксперт определил, что это такое, во время вскрытия. Это токсичный алкалоид, действующий на сердце и нервную систему, он убивает очень медленно. Уилкинс умирал по крайней мере шестьдесят часов. Он постепенно задыхался, его распухающее горло пропускало все меньше и меньше воздуха.

— Какой негодяй! — возмутился Юнг.

— На рубашке Уилкинса нашли также крошки хлеба. И пятна от вина. Словно его кто-то кормил.

— Сие есть Тело Мое, сие есть Кровь Моя, — проговорил Фрейд.

Юнг подпрыгнул на месте:

— Вы намекаете на мое сравнение убийства Эмери с крещением?

— Убийство Уилкинса кажется карикатурой на христианский ритуал причастия, — сказал Фрейд.

— Вы нашли какие-нибудь новые улики, что-то новое об убийце? — спросил Юнг.

— Отпечатки пальцев вокруг трупа, — сказал Ренцо. — И черные волосы на полу, среди светлых волос, принадлежавших жертве.

— Длина, цвет и состояние волос могут многое рассказать о личности преступника, — пояснил Кан. — Кроме того, у Уилкинса под ногтями обнаружили кровь — видимо, он оцарапал своего палача. Эта кровь четвертой группы, а у жертвы — первой.

— А у Менсона? — спросил Фрейд.

— Не четвертая, — ответил Кан. — И все эти улики чрезвычайно важны, потому что пропал еще один человек.

— Кто же?

— Уильям Мур, судовладелец, который должен был отплыть в Европу на «Лузитании».

— Он исчез с корабля? — спросил Юнг.

— Он на него и не садился, — сказал Кан. — Перед самым отплытием капитан получил телеграмму о том, что Мур отменяет поездку. А его семья была уверена, что он на борту.

— Инспектор, вы уверены, что это исчезновение связано с остальными? — спросил Фрейд.

— Мур работал с Корда над проектом оснащения небоскребов средствами противовоздушной обороны на тот случай, если Манхэттен атакуют аэропланы. Кроме того, Мур — родственник Джеймса Уилкинса.

— Но наш алхимик собирался уничтожить только троих врагов — трех «драконов», а не четырех, — с недоумением сказал Юнг.

— Это похищение может означать, — заметил Фрейд, — что убийство Корда, рядом с телом которого не нашли гравюры, не относится к этой серии.

Кан перевел напряженный взгляд с Фрейда на Юнга.

— Мур исчез четыре дня назад, — сообщил он. — Убийство Уилкинса подтверждает, что наш убийца не любит торопиться. Значит, надежда еще есть. Ренцо отведет вас в комиссариат, чтобы вы могли ознакомиться с делом об этом похищении.

— Мне нужно быть у Грейс Корда. — Фрейд взглянул на часы.

— Я могу проводить в комиссариат господина Юнга, — предложил Ренцо и спросил инспектора: — А ты что будешь делать?

— Займусь отравленными птицами, — ответил тот. — Найти таких экзотических созданий в Манхэттене и остаться незамеченным непросто…

 

22

Фрейд уже совершал ошибки, которые могли оказаться роковыми для его карьеры.

Когда ему было тридцать восемь лет, он пришел в восторг от терапевтических свойств кокаина. Наркотик позволял ему работать целыми днями без сна. Фрейд решил, что это универсальное средство, способное утолять голод и жажду, лечить меланхолию и депрессию.

Но вскоре у одного из его пациентов сформировалась кокаиновая зависимость. Тогда Фрейд был вынужден переменить мнение и признать, что кока не только вызывает привыкание, но и отравляет организм человека, разрушая его слизистые оболочки. Это признание запоздало: трактат Фрейда о применении кокаина уже дал его противникам обильную пищу для пересудов.

А в 1895 году Фрейд ассистировал своему другу Вильгельму Флиессу во время операции на носу у их пациентки Эммы Экштейн. Он скомпрометировал себя, поставив молодой женщине диагноз «носовой невроз» и объяснив его возникновение одной из форм эротомании. Женщина едва не умерла в результате хирургического вмешательства.

Но даже тогда у Фрейда никогда не возникало ощущения, что он не может, просто не способен нащупать правильный путь рассуждений. Сейчас же, как только он смыкал веки, ему казалось, что мертвый Бернард Эмери смотрит на него налитыми кровью глазами или Юдифь сжимает ему шею ледяными пальцами. Занятый своими мыслями, он пропустил нужную станцию метро, ему пришлось выйти на улицу и снова пересечь Центральный парк, чтобы добраться до дома Корда на Семьдесят второй улице.

Поэтому случилось неминуемое: впервые в жизни он опоздал на сеанс.

Грейс, однако, встретила его в приподнятом настроении.

— Я очень ждала вас! — весело сказала она, протягивая ему металлическую позолоченную коробочку с маленькими пастилками бежевого цвета. — Это японские конфеты из бамбука. Говорят, очень помогают пищеварению…

— Спасибо, — произнес удивленный Фрейд, беря пастилку.

— Стэнли Холл сказал, что вы плохо переносите местную кухню. Я из-за этого очень переживаю.

— А выглядите вы гораздо лучше.

Грейс кивнула, внимательно глядя на Фрейда.

— После прошлого сеанса я испытала противоречивые чувства, — сообщила она. — И наконец поняла, как полезно свободно высказывать свои мысли, как вы и предлагаете. У меня внутри словно находилась закрытая коробка, а вы одним движением — щелк! — приподняли ее крышку.

— Вы достаточно умны, чтобы лечение пошло вам на пользу, — заметил Фрейд.

— Я чувствую себя очищенной и успокоенной, — заявила Грейс. — Я даже смогла взять верх над этой Юдифью. Мне больше не кажется, что она смотрит на меня из каждого зеркала. Кашель и мигрень тоже прошли. И все благодаря вам!

Менее опытный психоаналитик нашел бы такую благодарность естественной, однако Фрейд заподозрил неладное.

Грейс сидела на диване и небрежно оправляла складки платья. Зачесанные наверх волосы открывали лоб и подчеркивали выразительность ее глаз. Она придвинула кресло Фрейда к дивану и томно сосала конфету. Все это явно свидетельствовало, что произошел эротический перенос.

Такое уже происходило с другими пациентками, в частности с теми, у которых корни невроза уходили в нехватку любви. Перенося свое либидо на психоаналитика, они говорили, что испытывают облегчение, иногда даже отрицая наличие у них болезни. В подобных случаях следовало, во-первых, не поддаваться обольщению, во-вторых, не прерывать лечения и, наконец, в-третьих — и это было труднее всего, — отказывать пациентке в ее любовных устремлениях.

Если перенос происходил, Фрейд всегда старался использовать в дальнейшем лечении его дополнительные преимущества. Он доказывал пациентке, что она всего лишь вспоминает свои детские переживания и чувства, которые она испытывает, нельзя считать настоящей любовью. В то же время он объяснял, что это чувство необходимо для успеха лечения. И действительно, нежность, которую пациентка испытывала к Фрейду, делала ее восприимчивой к предложенному им лечению.

Любое выздоровление, утверждал он, проходит через стадию любви, главное на ней не застрять.

— Эта Юдифь… — снова заговорила Грейс. — Вначале мысль о ее присутствии внутри меня была мне невыносима. Сейчас я меньше этого боюсь и даже хочу с ней познакомиться. Понять, кто она, чего хочет… Вы ведь поможете мне?

— Для этого надо всего лишь дать свободу своим мыслям.

Грейс села. Она выглядела немного растерянной.

— Когда я играю на сцене, — сказала она, помолчав, — когда перевоплощаюсь в своего персонажа и становлюсь кем-то другим, у меня часто возникает ощущение, что отношения между мной и моим телом меняются. Я становлюсь смелее, подвижнее, сильнее. А вы именно такой описывали Юдифь… — Она пристально посмотрела на Фрейда: — Откуда она во мне? Как я могу быть двумя личностями сразу?

— Вы — не две личности, — терпеливо пояснил Фрейд. — В одном и том же мозгу не может проистекать двух процессов сознательной активности.

— Но она же занимает мое место, когда я теряю сознание! Мне кажется, что я — доктор Джекил, о котором мне рассказывала мисс Дэймон перед сном.

— Она вам рассказывала такие истории в детстве?

— Да. В ее сказках героями всегда являлись преступники, убийцы, вампиры, кровавые завоеватели. Мисс Дэймон говорила, что я должна знать о том, что в жизни есть такие люди. Она считала сказки своего рода прививкой… — Грейс улыбнулась. — Часто, рассказывая очередную историю, она давала себе страшные прозвища: мисс Хайд, мисс Дракула, мисс Демон…

— Она тоже создавала себе двойников, — пояснил Фрейд. — Как и вы. Как все мы. Теперь вы понимаете, что Юдифь только кажется вам чужеродной. Это иллюзия. Она воплощает ту часть вашей психики, которую вы подавили.

— Как это получилось?

— Из-за травмы, которую вы получили в детстве. Она и вы — это один и тот же человек. Надо просто опять вернуть Юдифь в вас, так, как вправляют вывихнутое плечо. И для этого вам нужно с ней общаться.

— Но как? Я не могу ни увидеть ее, ни услышать.

— Она может. Представьте себе ваше сознание в виде освещенного центра комнаты. Вы смотрите на эту комнату через глазок в двери. Но глазок позволяет вам видеть только ее освещенную часть. Бессознательное — это темная часть. Юдифь находится внутри комнаты. Она видит освещенную часть и перемещается по темной. То есть она знает все, что с вами происходит.

— А почему она скрывает это от меня?

— Она скрывает то, что считает вредным для вас. Когда вы кашляете, это значит, что она прячет психологическую причину этого ощущения, потому что узнать истину вам будет гораздо больнее. Но, чтобы выздороветь, вы должны узнать правду.

— Как же это сделать, если она не хочет, чтобы я знала?

— Мы сами найдем то, что она скрывает.

— А есть ли свидетели у детской травмы, которую я получила? — спросила Грейс.

— Не обязательно. В большинстве случаев травма оказывается не реальной, а вымышленной, нафантазированной. Ее вам нанесли в вашем воображении. И там мы ее и настигнем.

— Как?

— С этой травмой борется Юдифь, вот мы и попытаемся определить, в какой момент ваше второе я возникло как психологическая сущность.

— Но я не знаю, когда..

— Юдифь — имя вашей куклы. Когда она у вас появилась?

— Мне кажется, я вам уже рассказывала.

— Нет.

— Я вас уверяю, что…

Фрейд покачал головой. Выражение «уже рассказывала» очень многозначительно. Бесполезно убеждать Грейс в том, что она ошиблась. Она, несомненно, хотела поговорить с ним о происхождении куклы, но не стала, встретив бессознательное сопротивление.

— В таком случае, освежите мою память, — попросил он.

— Моя мать подарила мне Юдифь на мое пятилетие. В тот же год мама умерла.

— Какое ваше самое первое воспоминание о Юдифь?

Размышляя, Грейс машинально принялась тереть левым запястьем о подлокотник дивана.

— Я помню, — наконец сказала она, — что Юдифь была со мной ночью, когда я проснулась в темноте. Я испугалась и обняла ее. Я позвала маму. Она все не приходила, и я сама пошла к ней в комнату. Я ждала, стоя под дверью, потом вышел отец и снова уложил меня спать. Я забыла, что мама умерла!

— Вы еще просыпались среди ночи и отправлялись искать мать?

Грейс, которая только что сложила руки на коленях, снова стала яростно чесать запястье о подлокотник.

— Да. Это случалось много раз. Я доходила до дверей спальни и звала ее. Потом выходил отец и укладывал меня спать.

Зуд в запястье появлялся каждый раз, когда Грейс вспоминала о ночных бдениях.

— В том сне, который вы не захотели мне рассказать в прошлый раз, вы тоже искали мать?

— Я не понимаю, о чем вы…

Грейс замолчала: включилось внутреннее сопротивление. Фрейд подумал, что следует действовать осмотрительнее. Неправильное ведение сеанса могло привести к необратимым последствиям. Вспомнив старую пословицу «Лев делает лишь один бросок», он сказал:

— Вернемся к вашей самой первой амнезии, которая случилась в шесть лет. Что произошло прямо перед этим?

— Я думала об этом после прошлого сеанса. После обеда я все время проводила с нашей кухаркой, она учила меня печь пироги. В тот раз я сбежала через черный ход. Отец нашел меня среди зрителей бродячего цирка.

— А эта кухарка, — Фрейд внутренне ликовал от того, что напал наконец на след, — по-прежнему у вас работает?

— Нет. Она ушла вскоре после того происшествия.

— Как ее звали?

— Не помню… Отец уволил ее, и я о ней больше не слышала.

Выпадение из памяти Грейс имени Мэри Коннелл стало для Фрейда определяющим моментом, так же как и присутствие этой женщины в момент первого психологического бегства девочки. Стало совершенно ясно: причиной травмы Грейс могла стать любовная связь между Августом и его прежней кухаркой.

Вероятно, сон, о котором она в прошлый раз отказывалась ему говорить, связан с тем, что девочка узнала об этих отношениях…

— Сон, который вы забыли мне рассказать, — сказал Фрейд, — начинается с того, что вы одна лежите ночью в своей постели.

— Нет…

— Вы просыпаетесь. Юдифь лежит рядом с вами, вы обнимаете ее. Вы встаете…

— Я не помню…

— Вы не должны бояться правды!

Фрейд стал говорить чуть громче, пользуясь моментом психологического превосходства, позволявшим совершить перенос.

Грейс несколько раз облизнула губы и заговорила:

— Я в постели, совсем маленькая, на мне много одеял, мне слишком жарко. Вдруг я чувствую, что в комнате кто-то есть. Кто-то приближается. На меня смотрят чьи-то пронзительные глаза. Это не может быть мой отец, потому что он спит. — Она судорожно сглотнула, преодолевая очевидное напряжение. — Я хочу спрятаться, обнимаю Юдифь. Потом я слышу, как закрывается дверь. Я не знаю… осталась ли фигура в комнате. Мне страшно, я громко кричу… — Грейс умолкла и спокойно добавила: — Тут я проснулась.

— Почему вы не хотели мне это рассказывать?

— Этот сон не такой, как другие, — ответила Грейс. — Он такой настоящий, такой реальный. Такой ужасный…

— Вы сможете его вынести, если немного отстранитесь.

Слушая молодую женщину, Фрейд выдвинул гипотезу относительно истинной сцены, которая стала причиной травмы Грейс.

Он исходил из того принципа, что сон наполняли инверсии, возникшие на основе воспоминаний, вытесненных в подсознание.

Глаза, пристально смотревшие на Грейс, — это ее собственные глаза, которые на что-то смотрели. Ее слишком тепло укрытое тело — свидетельство того, что она увидела обнаженное тело. Ее крик — это крик, который она услышала. Фраза «Это не может быть мой отец» говорит о том, что это был именно ее отец.

Она проснулась однажды ночью. С куклой в руках она подошла к спальне своих родителей.

Дверь не закрывалась, а открывалась или была приоткрытой.

В щель Грейс увидела, как ее отец занимался любовью с Мэри Коннелл.

И эта сцена предопределила отношение Грейс к сексу. Классический пример чистейшего невроза.

Фрейд изложил ей свою гипотезу и Грейс тут же воскликнула:

— Нет! — Фрейд понял, что в горло у нее пересохло. — Мой отец меня никогда… — Она умолкла.

— Не обманывал?.. — произнес Фрейд с вопросительной интонацией.

Грейс хранила молчание.

— Почему вы уволили ту кухарку?

— Я не виновата в том, что она ушла!

— Ее звали Мэри Коннелл, не так ли?

— Да. — Грейс кивнула. — Не знаю, почему ее имя вылетело у меня из головы.

— Потому что вы увидели, как ваш отец занимается любовью с Мэри, и испытали жгучую ревность.

Грейс смущенно покачала головой.

— Я встречался с Мэри Коннелл, — сообщил Фрейд. — Она говорит, что вы обвинили ее в том, что она вас избивала. Теперь мы понимаем причину вашего поведения. И мы знаем, почему Юдифь появилась в тот момент, когда вы находились вместе с этой женщиной на кухне.

Фрейд объяснил Грейс, как после смерти матери она решила, что заняла ее место. Поведение Августа подкрепляло ее фантазм: он все время находился рядом с дочерью, появлялся с ней на официальных церемониях. Впоследствии она вытеснила воспоминание об измене отца в подсознательное, для того чтобы продолжать его любить.

Она предоставила Юдифь право ревновать вместо себя, вновь и вновь терзаться тайными мстительными чувствами.

— Когда Мэри ушла, — заключил Фрейд, — отец достался вам. Но вы чувствовали себя виноватой. Раскаяние требует жертв. Каждую ночь вы опять видели себя в постели и ощущали чье-то присутствие: вам чудились движущаяся фигура, пронзительный взгляд.

— Я застала их однажды вечером, — произнесла Грейс сдавленным голосом. — Мне показалось, что он ее насилует.

Фрейд вздохнул с облегчением: она в первый раз призналась, что придуманная им сцена произошла в действительности.

— Возможно, так оно и было, — заметил он. — Хозяева, которые спят с прислугой… Кьеркегор, Леонардо да Винчи и Ибсен — дети подобных союзов: все они дети служанок, забеременевших и уволенных. Унижение, пережитое матерью, запечатлелось в их бессознательном и вызывало у них постоянную меланхолию. То же самое случилось с Джоном Менсоном.

— Я вспоминаю… — продолжила Грейс, — отец не хотел, чтобы я просыпалась по ночам. Каждый вечер он давал мне стакан с настоем апельсинового цвета, чтобы я лучше спала…

Еще одна причина водобоязни.

— Боже мой! — Грейс всплеснула руками. — Джон — мой брат! — Она широко открыла глаза. — Я слышу голос отца накануне его смерти! Невероятно!.. Воспоминания всплывают… Он говорит, что боится за свою жизнь. Я едва его слушаю. Не могу думать ни о чем, кроме того, что у меня есть сводный брат. Я только что узнала о его существовании…

Фрейд знал, что сознательно вынудил свою пациентку пойти по этому пути.

Его гипотеза о первоначальной сцене подтвердилась. Когда вытесненные воспоминания становятся сознательными, исчезают барьеры, вызвавшие амнезию.

— Отец ужасно выглядел, — продолжала Грейс. — Я испугалась.

— За него?

— Да, и он сам тоже меня напугал. Он легко выходил из себя, если встречал сопротивление.

— Помните ли вы, что произошло, когда вы от него ушли?

— Нет… — Она неожиданно схватила Фрейда за руку: — Не покидайте меня. Не бросайте меня…

На глазах у нее выступили слезы.

Фрейд попытался выяснить, вспомнила ли Грейс другие вытесненные в подсознательное события, но она больше ничего не смогла или не захотела вспомнить. Он начал сомневаться в успехе сеанса. Его интерпретация сна оказалась неполной, и Грейс слишком легко с ним согласилась. Воспоминания вернулись к ней вместе с возбуждением, а не со смутной тревогой, какая обычно сопровождает выявление глубокой травмы.

И главное — почему не вмешалась Юдифь? Разве не решила она препятствовать психоанализу второго сна? Очевидно, решил Фрейд, его объяснения ее не взволновали. А это означало, что он еще далек от цели. Видимо, он не встревожил Юдифь, скорее всего, даже успокоил.

Но роль Юдифь становилась яснее. Грейс в фантазмах превратилась в восторженную супругу своего отца, а Юдифь хранила в себе разрушительное чувство ревности, испытывая, очевидно, отчетливое желание убить отца, который и сам способен на насилие.

И снова Фрейд поймал себя на мысли, что Юдифь могла перейти к действиям…

— Мой брат не мог убить моего отца, — сказала Грейс. — Кто же совершил преступление? Почему она мне этого не говорит?

Фрейд беспомощно молчал.

— Я хочу спросить ее, — заявила Грейс. Выразительно посмотрев на Фрейда, она добавила: — Пойдемте!

Фрейд поколебался, затем последовал за молодой женщиной. В каком-то оцепенении он шел за Грейс по лестницам до ее комнаты.

Обстановка в спальне показалась Фрейду суровой. Лишь запах апельсинов слегка ее оживлял.

Грейс подошла к белоснежной кровати, где развивались ее мрачные неврозы, и взяла с подушки фарфоровую куклу с голубыми глазами и белокурыми волосами — настоящими кудрявыми волосами.

— Ну, — произнесла Грейс, — скажи нам, что ты знаешь!

Фрейд посмотрел на Юдифь.

Кукла относится к тем же предметам, что и тотемы — священные предметы или живые существа примитивных обществ, которые он изучал на примере австралийских аборигенов. Животное, вещь, растение или явление природы могли воплощать символического отца и духа-хранителя племени. И с каждым тотемом были связаны особые табу.

Кукла Юдифь играла похожую роль. Бдительный страж «внутренней семьи» Грейс, она воплощала и защиту, и свод запретов. Как и тотем, кукла скрывала тайну своего происхождения столько лет подряд, что узнать ее было почти невозможно.

Фрейд пристально рассматривал Юдифь, словно ждал от нее ответа на вопрос Грейс.

Осознав всю нелепость своего поведения, он смущенно опустил глаза. Вдруг он увидел свои руки и закричал от ужаса.

Они были покрыты кровью.

 

23

На Манхэттене было много птиц.

Кан уже видел лебедей, треугольным клином летавших над Центральным парком, попугаев в шикарных квартирах на Пятой авеню, соколов-сапсанов, камнем падающих между двумя зданиями, чтобы схватить когтями голубя. Но он не знал, что рядом с Таймс-сквер можно найти дроздов, чаек и даже райских птиц.

На рынке было полно самых разных птиц, но первые продавцы, к которым обратился Кан, признались, что понятия не имеют, кто это сидит у него в клетке. Прыгающая, размахивающая когтистыми лапами птица с кроваво-красными глазами произвела на всех неприятное впечатление. Правда, один торговец все-таки захотел ее купить. Он был уверен, что ярко-бирюзовое оперение понравится дамам из высшего света.

Перья экзотических птиц шли в основном на украшение женских шляпок, и Кан решил изменить направление поисков и опросить торговцев перьями. Два птичника дали ему адрес некоего Конклина, специалиста по тропическим птицам, который заказывал товар на трех континентах и торговал на складе у доков.

Кан выжал из «форда» максимальную скорость, сорок пять миль в час, и помчался по Седьмой авеню в направлении Уолл-стрит.

— Конклин — убийца!

— Конклин, закрывай свою лавочку!

Примерно пятьдесят женщин разного возраста осаждали склад-магазин Марта Конклина, потрясая плакатами и афишами.

Кан с клеткой в руке вышел из машины и попытался протиснуться сквозь толпу. Его остановили, чтобы сообщить, что демонстрация организована ассоциацией «Друзья Одюбона». Ее члены, друзья знаменитого орнитолога Одюбона, выступали против охоты на редких птиц ради их перьев. Десятки видов птиц уже пали жертвами моды и исчезли с лица земли.

Кан достал свое удостоверение и с его помощью убедил дам расступиться, но одна маленькая брюнетка встала у него на пути и негодующе ткнула пальцем в агонизирующую птицу, которую он нес:

— Полиция должна арестовывать убийц, а не помогать им!

Женщины окружили Кана, который уверил их в том, что как раз разыскивает палача несчастного создания и нисколько не пытается помешать их протесту. Ему удалось добраться до двери. Высокий мужчина, увидев его удостоверение, быстро впустил его внутрь. Забаррикадировавшись снова, он повернулся к Кану и раздраженно сказал:

— Я вызвал полицию два часа назад!

Конклин был очень похож на грифа — быть может, из-за лысого черепа, длинной шеи и черного редингота, а может, из-за того, что жил в окружении птиц.

— Одни дамочки пищат, а другие хотят перья себе на шляпки! — Он потряс перед лицом Кана каталогом Национальной компании костюмов и шляп, продающей товары по почте. Каждая вторая женщина на рисунках была в шляпке с перьями.

— Я здесь не из-за них. — Кан показал на обитателя клетки.

Торговец наклонился, чтобы взглянуть на птицу, и тут же испуганно отступил:

— Уберите ее отсюда!

— Она не вырвется, — заверил Кан. — Но я вижу, что не ошибся. Вы знаете, что это за тварь.

Конклин пристально посмотрел на полицейского.

— Тот, кто ее покупал, отлично знал, что делает! Я не виноват, если вышла маленькая неприятность! — заявил он.

— Пока у вашей фирмы не вышла большая неприятность с таможней, — сказал Кан, — расскажите, как вы достали эту птицу.

— Называется она хохлатый питоху, — сообщил Конклин. — Ее привезли из Новой Гвинеи. Я получил их полдюжины в большой клетке. Великолепные перья, длинные, пушистые… Я дорого за них заплатил. А потом имел несчастье рассмотреть одну из них поближе.

— Что же случилось?

— Мерзкая тварь клюнула меня в палец. Я пососал ранку. Палец вспыхнул огнем. Нёбо у меня онемело, а палец распух.

— Из-за того, что вас клюнула птица?

— Из-за ее перьев. Они покрыты каким-то ядовитым веществом. Врач сказал, что если бы я не наглотался хинина, то отправился бы на тот свет. Никогда раньше не слышал о ядовитых птицах. Наверно, единственный вид в мире.

— А что вы сделали потом?

— Я рассказал эту историю многим. Неделю спустя пришел какой-то человек и предложил мне избавиться от тварей. Он работал в Музее естествознания, хотел сделать чучела и выставить на обозрение публики.

— Вы ему поверили?

— Он платил наличными. — Конклин пожал плечами. — И я ему объяснил, что птицы опасны. Я их больше видеть не мог. Вот уж действительно птицы несчастья…

— Он назвал вам свое имя?

— Нет.

Кан достал из бумажника газетную вырезку, развернул и показал Конклину фотографию Джона Менсона:

— Этот?

— Нет. У того было странное лицо.

— Опишите мне его, я набросаю портрет карандашом.

— Ну, если хотите…

Конклин дал инспектору листок бумаги, и тот попытался нарисовать портрет. Кан занимался этим в начале своей карьеры, делал рисованные плакаты с портретами преступников для охотников за вознаграждениями. Через несколько минут у него получилось смутно знакомое лицо, напоминающее мышиную мордочку. Когда Кан стер огрехи хлебным мякишем, рисунок стал более четким, и инспектор понял, кого нарисовал.

— Похож? — Он посмотрел на Конклина.

— Да, но он был не такой уродливый, — ответил тот.

Лицо, которое Кан сначала никак не мог вспомнить, принадлежало Рою Блэйку. Детективу из агентства «Пинкертон». Который должен был охранять Августа Корда.

Значит, Блэйк купил птиц, убивших Джеймса Уилкинса.

Кан позвонил Ренцо из магазина и попросил найти адрес детектива. Спустя полчаса он уже входил в небольшое некрасивое здание на Сороковой улице, прямо в центре Гринвич-Виллидж. Консьержка сказала, что Рой Блэйк ушел ранним утром, с двумя чемоданами.

Трехкомнатная квартира оказалась аккуратной, но безликой. Единственным предметом роскоши был диван с шелковыми подушками. Намеком на небрежность — фланелевые кальсоны под кроватью. Свидетельством личной жизни — фотография молодой женщины с младенцем на руках.

На письменном столе Кан нашел стопки документов: заметки, деловую переписку, бумаги из агентства «Пинкертон», копии уголовных дел и множество фотографий.

Кипы бумаг обнаружились и в среднем ящике стола: донесения по наружному наблюдению, доклады в агентство, различные счета и квитанции. Внимание Кана привлекли несколько отчетов о коммерческих операциях на бланках Банковской трастовой компании. Во главе этой финансовой организации стоял Джон Пирпонт Морган (его имя было в списке Клуба архитекторов).

К удивлению Кана, последняя выплата состоялась два дня назад. Тогда, когда Корда уже умер.

Зазвонил телефон. Кан поколебался несколько секунд, потом прижал полу пиджака ко рту, поднял трубку и сказал:

— Блэйк.

— Отличная попытка, босс, — ответил Ренцо. — Он сбежал?

— Да.

— Я в доме Августа Корда. Подъезжайте, покажу вам нечто интересное.

Ренцо расхаживал по комнате Корда и вертел в руках различные предметы.

— Снова покопавшись в деле, — сказал он, — я попытался понять, как кто-то смог войти в дом в ночь убийства. Я рассматривал план, который для нас начертили, и вдруг заметил что-то странное. Взгляните. — Кан посмотрел на лист, лежавший на письменном столе. — Длина коридора, пересекающего все крыло, составляет пятьдесят футов. Эта комната той же ширины, что и весь дом, а именно тридцать футов. Пятьдесят на тридцать — тысяча пятьсот квадратных футов.

— Верно.

— Хорошо, а теперь посмотрите кадастр «Перриса».

Ренцо развернул толстую книгу в четвертую долю листа. Уже много десятилетий фирма «Перрис» публиковала самый точный кадастр Манхэттена, где были перечислены все здания, дом за домом, с цветными обозначениями, и с тщательностью, вселявшей спокойствие в страховщиков.

— Здесь указано, что частный дом номер тысяча триста три по Коламбус-авеню занимает тысячу семьсот пятьдесят футов земли. Откуда еще двести пятьдесят квадратных футов?

— Дом словно бы больше снаружи, чем изнутри, — проговорил Кан. — Ты проверил наши измерения?

— Да, все верно.

— А толщину стен посчитал?

— Я отвожу на это максимум сто квадратных футов. То есть сто пятьдесят квадратных футов при сравнении двух планов пропали.

— Это необъяснимо, — сказал Кан. Его глаза загорелись, и он прибавил: — Если, конечно, не существует тайного пространства между стенами.

— Да, босс. Пространства, не обозначенного на планах. Которое я теперь и ищу.

— Тайный ход, — предположил Кан. — Ведущий сюда. Которым убийца может войти и выйти незамеченным.

Он тоже лихорадочно осмотрел комнату, простучал стены, вынул книги из книжного шкафа. Однако его усилия не увенчались успехом, и Кан попытался вспомнить, какой была комната, когда он увидел ее впервые сразу после убийства.

— Статуэтка! Святой Иероним со львом! — воскликнул он. — Где она стояла?

— В этой нише. — Ренцо указал на альков. — Тут на постаменте еще виден след от нее.

— Убийца ударил ею Грейс, когда молодая женщина вошла в комнату. Он держал ее в руке в тот самый момент, когда собирался бежать.

Кан ощупал стенки ниши, верхний край, постамент, на котором стояла статуэтка. Почувствовав, что постамент поддается, он попытался привести его в движение. Когда Кан с усилием нажал на него, колонна, в которой находилась ниша, дрогнула и начала поворачиваться вокруг своей оси. За ней показалось темное отверстие, в глубь которого уходил ряд ступеней.

— Вот сюда убийца и ушел, — констатировал Кан.

— И мы по-прежнему не знаем, кто это был, — заметил Ренцо.

Они на ощупь спустились по винтовой лестнице. Двумя этажами ниже она упиралась в маленькую деревянную дверь. Они открыли ее и очутились в подвале.

— Очень хитро, — сказал Ренцо. — Отсюда можно выйти во внутренний двор, а затем — на улицу.

Только поднимаясь по лестнице обратно, Кан заметил что-то блестящее на краю ступеньки.

Он наклонился, потрогал холодный твердый острый предмет и сказал:

— Мне кажется, я нашел орудие преступления.

Шпага была старинная — изящная, короткая, меньше метра длиной, с тщательно отделанной рукоятью. Обоюдоострое лезвие было еще в крови.

— Не думаю, что мы найдем отпечатки пальцев, — сказал Ренцо, осматривая шпагу.

— Но продавец оружия сможет рассказать нам о ее происхождении, — заметил Кан.

Вернувшись в комнату, он снова взял в руки кадастр.

— Кто же сделал этот ход? Дому лет десять, наверное, еще можно отыскать архитектора. — Найдя нужную строку, он хмыкнул: — Ну, конечно! Дэниел Бернэм. Член Клуба и архитектор, построивший Утюг, генеральный штаб «Корда бразерс инкорпорейшн».

Кан отложил кадастр, и нашел на полке справочник «Кто есть кто в Америке», экземпляр которого имелся у каждого мало-мальски значительного человека.

— «Бернэм, Дэниел», — прочел он. — Родился в Чикаго, где впоследствии руководил строительством объектов для Всемирной выставки 1893 года. Его компаньон Джон Рут изобрел кессонный фундамент, который позволил им построить Монтаук, первый в истории небоскреб. Затем в 1882 году построил масонский храм, остававшийся самым высоким зданием мира добрый десяток лет… — Кан хлопнул себя по лбу: — Черт подери, Бернэм, Чикаго, 1893 год, у нас кое-что есть!

— Что?

— Способ надавить на одного из членов Клуба… — Палец Кана заскользил по странице. — Ди. Эйч. Бернэм энд компани на углу Седьмой улицы и Бродвея. Скорее туда. Репортер от нас ускользнул, я не хочу потерять и архитектора.

 

24

Даже вернувшись в гостиницу, Фрейд не мог забыть крови на своих руках, привидевшейся ему в комнате Грейс. Он знал, что галлюцинация — не что иное, как воспоминание, «прикинувшееся» сверхъестественным явлением. Вид куклы пробудил в нем сильные угрызения совести. Какие же? Он торопился скорее встретиться с Юнгом, чтобы перестать думать об этом.

Его коллега только что вернулся и гневно распекал нагловатого лакея за то, что не мог дозвониться Анне Лендис.

— Ваша хваленая система связи вообще не работает! — раздраженно воскликнул Юнг.

— Осмелюсь заметить, сударь, — невозмутимо ответил лакей, — что ньюйоркцы с успехом обмениваются миллиардом телефонных звонков в год…

— Почему же тогда я не могу соединиться?

— Просто потому, что ваша подруга не снимает трубку, — сказал лакей. — Не желаете послушать музыку? На другом конце линии включается фонограф. Три цента за сонату, семь за оперу…

— Спасибо, нет!..

Лакей повернулся на каблуках и вышел из комнаты.

— Я немного нервничаю, — сказал Юнг, посмотрев на Фрейда. — Я не нашел ни малейшей зацепки на Уильяма Мура в комиссариате.

— А я вымотан сеансом, — признался Фрейд, садясь в кресло и доставая сигару.

— Хоть немного продвинулись вперед?

— Я восстановил первоначальные события…

Фрейд рассказал о своем главном открытии: Грейс видела, как ее отец занимался любовью с Мэри Коннелл. Воссоздание этой сцены помогло вернуть воспоминания о том, как Грейс в последний раз видела отца.

— Так вы дошли до конца! — с воодушевлением произнес Юнг.

— Нет. — Фрейд покачал головой. — Появление Юдифь вызвано не только ревностью к отцу, но и другими причинами. Остальные ее провалы памяти так и не восстановлены… Работа далека от завершения, хотя Грейс и сообщила несколько новых фактов. Например, призналась, что ее отец иногда бывал жесток.

— Жесток? — повторил Юнг. — Я нашел несколько намеков на это в деле Корда. И у меня родилась одна более чем странная гипотеза…

— Какая?

— Вот послушайте. Человек, о жизни которого мы все больше узнаем, был свободной, агрессивной личностью, и несомненно обладал манией величия. Помимо газетных вырезок, в деле есть чрезвычайно любопытные комментарии близких Корда. Детали говорят сами за себя.

— Я весь внимание.

— Георгий Корда, отец Августа, был румыном, из Буковины. Люсия, мать, уроженка Сицилии.

— Как же они встретились? — спросил Фрейд.

— На трансатлантическом лайнере, как раз перед Гражданской войной, — ответил Юнг. — Каменщик Георгий сначала работал в угольных шахтах Пенсильвании, потом в сталеплавильных мастерских. Несколько лет он вел нищенское существование, а к концу 1860-х годов стал золотоискателем в Голубых горах Орегона. Золотоискатель! Слушайте внимательно, поскольку мои выводы могут показаться вам странными.

— Я от вас другого и не ждал, — заметил Фрейд.

— Вскоре ему улыбнулась удача, — продолжал Юнг. — Георгий получил концессию, и они с Люсией смогли завести двоих детей. Вместе с другими пионерами Дикого Запада, они, используя китайских рабочих, построили целый город.

— Вот откуда у Августа страсть к урбанизму…

— Этот город произвел сильное впечатление на Августа Корда, но царившие там коррупция и жестокость вызывали у него отвращение. Когда он был ребенком, город не раз подвергался нападениям бандитов. Последнее нападение закончилось трагедией. Семья укрылась в местной церкви, но это их не спасло. Георгий был убит на глазах жены и детей. Люсия бежала с Германом и Августом через холмы. Август рассказывал, что видел, как горел их город.

— Он спасся из ада…

— К счастью, Георгий Корда вложил свое золото в покупку земель на Манхэттене. Люсия с сыновьями начали новую жизнь в достатке.

— То есть она могла полностью посвятить себя детям.

— И она хотела, чтобы они добились успеха. Август вспоминал, что, если его брат Герман приносил из школы плохую оценку, Люсия до поздней ночи заставляла его учить уроки, стоя посреди маленькой комнатушки. Август, более способный к учебе, подобным наказаниям не подвергался и тайком помогал Герману сделать домашние задания. С того времени братьев объединило чувство сообщничества. Потом, очень быстро, произошла вторая трагедия. В сорок лет их мать поразила душевная болезнь, отягченная проблемами с позвоночником, которая на долгие месяцы уложила ее в постель. Эта таинственная болезнь убила ее менее чем за год.

— Сифилис, — поставил диагноз Фрейд. — Третья стадия болезни, сопровождаемая локомоторной атаксией, деформировавшей ее позвоночник. Весьма редкое заболевание у женщин.

— Вы не хуже меня знаете, насколько сильное впечатление производят симптомы этой болезни, — согласился Юнг. — Герману в ту пору было шестнадцать лет, Августу — четырнадцать. Младший брат рос мечтателем, с развитым воображением. В день смерти матери он придумал проект, о котором рассказал брату: построить, как отец, новый город на Манхэттене, но город идеальный, более долговечный, чем все, до тех пор существовавшие. Для этого нужно было изучать не только архитектуру, но и историю, философию, религию — все, что должно было послужить интеллектуальным фундаментом проекта.

— Как в алхимии…

— Принципы алхимии придавали особый смысл даже истории жизни их отца, ведь Георгий сначала был каменщиком, потом сталеваром, а затем золотоискателем. Но вернемся к матери. Там, в Голубых горах, ее на глазах сыновей могли избить и даже изнасиловать. Возможно, тогда она и заразилась болезнью, которая ее убила? А теперь перехожу к своей гипотезе.

— Я боюсь услышать то, что вы скажете, — заметил Фрейд.

— А что, если Август, видевший убийство отца и другие ужасы, мог найти облегчение, лишь совершая действия, свидетелем которых когда-то стал? — предположил Юнг.

Фрейд задумчиво кивнул.

— Жизнь Августа, — продолжал Юнг, — полна жестокой фрустрации, подавленного желания отомстить. Осознав это, я словно увидел, как падают выстроенные друг за другом костяшки домино. Травмировавшая его сцена произошла в церкви, значит, у него могло возникнуть невротическое отношение к религии. Что мы и наблюдаем у убийцы.

— Корда действительно считал себя создателем храма, — согласился Фрейд. — И мы пришли к выводу, что преступник идентифицирует себя с Хирамом. Но этого мало, чтобы убедить меня, что Август обладал преступными наклонностями. Или…

Он стал обдумывать предположения Юнга, и потрясающие умозаключения рождались в его голове.

— Возможно, я абсолютно неправ, — сказал он наконец, — и Грейс стала жертвой не эдипова комплекса, а реального насилия со стороны отца…

— Вы говорите о сексуальном насилии? — спросил Юнг. — Но ведь вы отказались от вашей теории обольщения…

— …утверждавшей, что истерический невроз является следствием перенесенного в детстве насилия. Я отказался от нее потому, что в большинстве случаев невозможно добыть доказательства! Что не мешает ей иногда соответствовать реальности! Инцест не стал бы таким абсолютным запретом во всех человеческих культурах, если бы он не подкреплялся мощным, способным к конкретизации желанием. Я не могу отвергать факты!

— Что делает вам честь, — сказал Юнг.

— Ах, вы, конечно, довольны, — иронически произнес Фрейд, — потому что в глубине души ненавидите эдипов комплекс! Я вас уверяю, он отвечает вам той же монетой.

Юнг смущенно улыбнулся.

— Но не будем горячиться, — подвел итог Фрейд. — Эта новая теория мне кажется рискованной, и я не буду ее развивать, пока не увижу Грейс.

Он подумал о том, что в его выводах, возможно, была некая двусмысленность. Не таилось ли в его колебаниях, появившихся при мысли об инцесте, желание хотя бы мысленно защитить Грейс от такой жестокости?

— Однако вы разделяете мое мнение о том, что прошлое Корда психологически близко прошлому убийцы? — настойчиво спросил Юнг.

— Убийца увлекается алхимией, и в детстве он пережил некие ужасные события… — Фрейд кивнул: — Да, вы на правильном пути.

— Отлично, — сказал Юнг, беря пиджак.

— Вы уходите?

— Я должен увидеться с Анной. Она не подходит к телефону, а я хочу услышать от нее ответ на один вопрос.

— Какой?

— Я предложил ей бросить все и приехать ко мне в Европу…

— А ваша семья? — Фрейд от удивления чуть не выронил сигару.

— Мы найдем способ все уладить… Но я должен быстро склонить Анну к решению. Ее муж завтра возвращается из путешествия.

— Вы сошли с ума!

— Почему?

— Вы делаете все что вам заблагорассудится, не думая о последствиях!

Фрейд был вне себя. Он сурово смотрел на Юнга, на лице которого появилось упрямое выражение ребенка, решившего ответить на выговор новой глупостью. Подумать только, совсем недавно он считал его своим «любимым сыном»!

— Закончим этот разговор в другой раз, — заключил Фрейд. И вышел первым, не ожидая ответа.

 

25

В мастерской Дэниела Бернэма кипела работа. Помощники подносили огромные рулоны бумаги, разворачивали их перед архитекторами, самозабвенно создававшими чертежи при помощи линейки и циркуля. Висевшие на стенах планы, фотографии недавно законченных зданий, чертежи круглых башен и домов, упрятанных под мосты, свидетельствовали о неистовом желании строить, производившем сенсацию на Манхэттене.

Бернэм, человек с густой рыжей шевелюрой и обвислыми усами, принял двоих полицейских в кабинете, свет в который падал сквозь стеклянный потолок. Одна из стен также оказалась стеклянной, что позволяло Бернэму наблюдать за работой своей команды.

— Только я смогу уделить вам не очень много времени, — предупредил Бернэм полицейских. — Через час я уезжаю в Чикаго.

— Только от вас зависит, насколько долгой будет наша беседа, — сказал Кан.

Бернэм пригладил усы:

— Августа Корда будет трудно заменить, и это все, что я могу сказать о его смерти. В наше время не много найдется таких же смельчаков.

— Избавьте нас от штампов.

Кану показалось, что он шокировал архитектора, но инспектору было на это наплевать. Чтобы одержать верх, нужно было сразу нанести несколько ударов.

— Вы проектировали дом Августа Корда на Коламбус-авеню?

— Пять лет назад.

— В этом доме есть тайные помещения, не указанные в кадастровом плане. Вы, как и любой другой гражданин, по закону обязаны предоставить полиции всю информацию, которая может помочь в расследовании убийства.

— Это была идея Корда, — сообщил Бернэм. — Он попросил сделать тайный ход из его комнаты в подвал.

— Почему вы не сообщили об этом полиции, ведь в этом заключался ваш гражданский долг?

— Пресса сообщила, что убийца арестован, и никто мне не задал ни одного вопроса. Я не понимаю, зачем обнародовать информацию, которая может с невыгодной стороны осветить мою деятельность.

— И заставить людей искать подобные же ходы в остальных сооружениях, построенных по вашим проектам?

— Мне нечего сказать об этом, — сухо сказал Бернэм.

— Как вы познакомились с Корда? — спросил Кан.

— С ним мечтали работать все архитекторы страны. Когда мы с Августом впервые встретились, он сказал: «Не довольствуйтесь скромными планами. Не это разгоняет кровь в жилах мужчины». Его совет показался мне великолепным.

— Вы, так же как и он, являетесь членом Клуба архитекторов?

В спокойном и надменном лице Бернэма что-то дрогнуло.

— У вас неверная информация. Никогда не слышал о таком Клубе. Я очень мало общаюсь с другими архитекторами.

Некоторые полицейские хвастаются, что могут распознать ложь по незначительным деталям: нервный тик, трясущиеся руки. Кан был не так наивен: хорошие лгуны часто прекрасно владеют собой, и тело их не выдает.

— Если вы скроете правду, — твердо произнес инспектор, — я вас отдам под суд за то, что вы вовремя не сообщили о наличии тайного хода, которым воспользовался убийца.

— Но я не мог предположить, что им воспользуется убийца! — с досадой сказал Бернэм. Он рассердился, и Кан увидел долгожданную лазейку.

— Вы ведь были главным архитектором Всемирной выставки в Чикаго? — спросил он.

— Да, это так.

— Насколько мне известно, на следующий год, как я знаю, вы были свидетелем во время процесса над Генри Говардом Холмсом, доктором, который сдавал комнаты посетителям выставки, а затем убивал их, пока они спали.

— Я действительно делал архитектурную экспертизу дома, который принадлежал этому сумасшедшему.

— То есть вы знаете, что Холмса прозвали «нашим Джеком Потрошителем», а упомянутый дом окрестили «Замком ужасов». Можете вы напомнить, из-за чего появилось такое название?

Бернэм смущенно опустил голову:

— В доме было множество тайных ходов, позволявших Холмсу травить гостей газом, выходящим из труб, спрятанных в их комнатах, а затем сжигать в печи, построенной в подвале…

— Этот убийца — способный архитектор, — сказал Кан, прерывая Бернэма. — Он предусмотрел раздвижные двери, потолки с люками и лестницами, спрятанные в фальшивом полу скользкие пандусы, по которым трупы соскальзывали в подвал! Истинный предшественник вашего гения. Дело Холмса подсказало вам идею устраивать подобные ходы в ваших сооружениях?

— Вы обвиняете меня в злом умысле?..

— Вы знали, что ход в доме Корда позволил убийце войти внутрь. Раз вы не сообщили нам эту информацию, значит, вам нужно было скрыть от нас что-то еще. Этого достаточно, чтобы вас арестовать.

У Бернэма от изумления округлились глаза.

— Мои сооружения построены по классическим канонам, унаследованным от Греции, Рима и Египта. Тайные ходы — это архитектурная традиция, восходящая к самым ранним цивилизациям, интерес к которым я надеюсь возродить в Америке. Но надо быть настоящим безумцем, чтобы надеяться, что полицейский поймет это!

— Ренцо, надень на него наручники, — приказал Кан.

— Вы с ума сошли?

Бернэм бросил обеспокоенный взгляд на своих сотрудников, наблюдавших за сценой сквозь стеклянную стену.

Ренцо подошел к нему с наручниками в руках.

— Подождите… — сказал Бернэм. — Пожалуйста…

— Клуб архитекторов… — начал Кан. — Почему эта организация окружена стеной молчания?

Бернэм ослабил узел галстука. На его лице выступил пот.

— Ладно, — произнес он наконец. — Я вам расскажу.

Он отошел подальше от Ренцо, словно для того, чтобы быть уверенным, что наручники уже не угрожают его запястьям.

— Клуб архитекторов, — проговорил он, — это не преступное сообщество. Это братство людей, верящих в утопию.

— В чем она заключается?

— В попытках превратить некоторые американские города в лаборатории будущего. Чикаго — один из таких городов. Сейчас я заканчиваю план развития его центра. Другой такой город — на Манхэттене. В этом нет ничего аморального, как раз наоборот.

— Что вам понадобилось в этом Клубе?

— Рассказывать вам о моем интеллектуальном росте будет долго. Родители воспитали меня в традициях Церкви Нового Иерусалима, возникшей на основе идей шведа Сведенборга. Они убедили меня в том, что моя роль в этом мире состоит в возвышении человеческого духа.

— Посредством архитектуры?

— Это одно из основных направлений духовности. Как Имхотеп, разработавший принципы строительства пирамид, я использую в своих проектах мистические параметры, такие как золотое сечение или астрологическая и полярная направленность. Благодаря этому мои сооружения становятся символами священной нерукотворной истины.

— Что значит нерукотворной? — с раздражением спросил Кан.

— Такой, что создана, но не руками человека. Для христиан, например, таким символом является Туринская плащаница… Я вижу, вы улыбаетесь, но тайны архитектуры пережили много насмешек. Вы знаете, что пирамиды сделаны из агломерированного камня, который создается в результате химического процесса, открытого, согласно официальной науке, всего тридцать лет назад?

— В Клубе совершаются алхимические обряды?

— Алхимия — одна из наук, которую мы тщательно изучаем.

— Убийца Джеймса Уилкинса и Бернарда Эмери рядом с телом каждой жертвы оставил пластинку с символами, — заметил Кан. — Корда хранил у себя эскизы к этим гравюрам.

Инспектор следил за реакцией Бернэма, который заметно напрягся.

— Убийца занимался алхимией, — продолжал Кан. — Из этого можно заключить, что он был тесно связан с Клубом или даже являлся его членом.

— Это совершенно невозможно! — твердо произнес Бернэм.

— Как вступить в Клуб? — осведомился Кан.

— За вас должно проголосовать большинство его членов. Правила приема очень строгие и не допускают исключений. Так, Герман Корда, второстепенный архитектор, не был принят, несмотря на то что его брат — основатель Клуба. Кроме того, число членов клуба ограничено.

— Их двенадцать, так? Как апостолов Христа?

— Корда не принимал себя за Мессию! Двенадцать — это количество проспектов в Манхэттене. Количество улиц, сто пятьдесят шесть, также тринадцать раз раскладывается на двенадцать. Проложившие их голландские франкмасоны позаимствовали эти священные числа у древних алхимиков.

Кан достал список членов Клуба, протянул его архитектору:

— Вы подтверждаете тот факт, что означенные лица являются членами вашей организации?

Бернэм отказался посмотреть в список.

— Члены клуба — не апостолы, и Иуды среди них нет. Я имен не назову, — заявил он.

— Кто из вас имел основания отождествлять себя с легендарным Хирамом? — спросил Кан, испытующе глядя на архитектора.

Выражение глаз Бернэма стало для инспектора подтверждением того, что он попал в цель.

— Хирам, — сказал Кан, — был предан своими товарищами. Кто из вас мог считать себя преданным убитыми членами Клуба?

— Я ничего об этом не знаю…

— Случались ли среди членов Клуба конфликты?

— Бывали разногласия. Многие из нас укоряли Августа Корда за то, что он слишком торопится. Идея застроить Манхэттен небоскребами утратила популярность. Газеты критикуют «поглощение Нью-Йорка тьмой»; фотографии улиц, утонувших в тени гигантских зданий, вызвали скандал.

— Какова была позиция Корда?

— Он утверждал, что перед тем, как победить, нужно пройти фазу непонимания. Я создал проекты зданий в форме пирамиды, чтобы позволить солнцу заливать улицы. Но Корда считал, что проект, который мы рассчитывали вскоре представить публике, настолько поразит воображение ньюйоркцев, что больше у нас никогда не будет проблем.

— И что же это за проект?

— Революционный небоскреб на Уолл-стрит. Первая из четырех опор, которые мы решили построить в Манхэттене.

— Исчезнувшие члены Клуба одобряли этот проект?

— Уилкинс, Эмери и Мур относились скорее к умеренному меньшинству. И не только в том, что касалось именно этого проекта, — они всегда призывали к осмотрительности. Они предложили поставить вопрос на голосование. Однако накануне голосования исчез Уилкинс. И голосование отложили.

— Могло ли оно грозить Корда поражением?

— Мы — индивидуалисты. Результаты голосования предугадать невозможно.

— Кто знал о существовании секретного хода в доме Корда?

— Он сам и строители, но они были проверенными людьми.

— Вы говорили о тайном ходе Рою Блэйку?

— Кому?

— Детективу из агентства «Пинкертон», нанятому для защиты Корда после двух первых исчезновений.

— Я никогда о нем не слышал, — сказал Бернэм.

— Поскольку он продолжал получать чеки после смерти Августа Корда, я решил, что Клуб по-прежнему пользуется его услугами. Кстати, видимо, именно Рой Блэйк купил птиц, которые использовались для убийства Уилкинса.

Услышанное явно взволновало Бернэма. Усы архитектора взмокли от пота.

— Возможно, Корда сам дал тому, кто должен был его охранять, ключ от секретного входа в свою комнату, — предположил он.

Кан задал еще несколько вопросов — и понял, что больше от Бернэма ничего не добьется.

— Мы уходим, — сказал он.

Бернэм с облегчением откинулся на спинку кресла.

— Да, — добавил Кан, — Чикаго подождет. Я не разрешаю вам уезжать из Нью-Йорка, пока дело не закончится.

Ошеломленный Бернэм хотел возразить, но Кан и Ренцо уже вышли из его кабинета.

Через двадцать минут они входили в комиссариат на Мелберри-стрит. Собравшиеся в холле подчиненные Кана выглядели озадаченными и растерянными.

— В чем дело? — спросил инспектор.

Один из дольше всех проработавших сотрудников решился принять на себя гнев босса и сообщить плохую новость:

— Джон Менсон сбежал.

— Что?!

— Он ранил лезвием от бритвы Джонсона, который принес ему еду. Вырвал у него оружие и взял в заложники. Потащил к выходу на Сорок третью улицу. Сообщник ждал Менсона в машине, на которой они и уехали, бросив Джонсона.

— Вы их не преследовали?!

— Преследовали, но они обманули нас — в Чайнатауне въехали на рынок. Там полно народу, они бросили машину и растворились в толпе.

— Дерьмо! — с гневом сказал Кан. — Где он взял это чертово лезвие?

— Оно было спрятано в переплете Библии.

— Я сам ее проверял, перед тем как отдать ему…

— Значит, кто-то передал ему лезвие позже.

Кипя от злости, Кан посмотрел в лицо каждому из своих подчиненных, потом повернулся к Ренцо:

— Кроме охранников, у Менсона были только трое: Фрейд, Юнг и Грейс Корда. — Он снова выругался и добавил: — Приведите их всех!

 

26

— Cream of the crop, tip of the top, — сказала Анна Лендис, обращая внимание Юнга на то, что ресторан, в который она его вела, не был рядовым заведением.

Как только они увиделись, Юнг засыпал ее вопросами, но она ничего не отвечала, лишь говорила, что не обедала и не может беседовать на голодный желудок.

И они прошли пешком вниз по Шестой авеню к ресторану «Делмонико». Обнаружив, что свободных мест нет, несмотря на достаточно ранний для обеда час, Анна повела Юнга в заведение «У Марселя», которое очень любила. Юнг удивился тому, что Анна не боится афишировать их связь, но молодая женщина, видимо, ни во что не ставила своего супруга.

Учитывая тему будущего разговора, это стремление к провокации показалась ему добрым знаком.

Юнг кивнул на группу женщин в широких шляпах с тонкими кружевами и в платьях с белыми корсажами и шелковыми жабо:

— Час прогулки дам из высшего общества?

— Вы ошибаетесь, — сказала Анна.

— Почему?

— Это проститутки.

— И так одеты?..

— Из-за иммиграции в этом деле сложилась нешуточная конкуренция, наряды становятся все более роскошными.

Юнг улыбнулся:

— Сто раз обещал Фрейду не забывать об одной вещи и никогда не устану ее повторять.

— Какую?

— Он всегда говорит: «Ищите секс!»

— На улицах Нью-Йорка это несложно, — заметила Анна.

Юнг был вынужден признать, что его либидо никогда не трепетало столь отчаянно, как на этих улицах, застроенных фаллическими монстрами из камня и стали. Может быть, подумал он, не столько жажда славы и денег, сколько сексуальное желание стало двигателем урбанистических метаморфоз?

Они пришли в заведение «У Марселя» и сели за столик в зале, освещенном зажженными свечами. Со смехом, по-французски они заказали хорошее вино, лангустинов и гратен. Между Юнгом и Анной вновь возникло притяжение, и, чтобы придать разговору еще более благоприятное направление, Юнг заговорил о своей будущей книге «Психологические типы».

— Я придумал специальные термины, чтобы мой подход к теме стал яснее, — объяснил он. — Возьмем в качестве примера меня и Фрейда. Я называю Фрейда экстравертом, поскольку он развернут к ближнему. А я — интроверт, развернутый к себе самому. Эти группы отличаются друг от друга многими особенностями. Я движим иррациональными силами — интуицией и ощущениями, а Фрейдом руководят мысль и чувство, силы рациональные. То есть мы воплощаем два противоположных типа.

Воспользовавшись карандашом и салфеткой, Юнг нарисовал круг, с одной стороны которого написал букву «Ф», а с другой — букву «Ю».

— Между Фрейдом и мной, — он провел пальцем по границе круга, — существует еще двадцать семь промежуточных типов. И любое человеческое существо относится к одному из них.

— А я думала, что в вас прячутся две личности, — произнесла Анна лукаво. И добавила, понизив голос: — Как в дочери Августа Корда.

— Возможно, у меня так называемый комплекс гидры, — признал Юнг. — Не исключено, что эта патология присуща всем. Во всех нас есть нечто сумрачное, какая-то двойственность, которую мы можем обнаружить, если будем абсолютно честны перед собой. Каждый должен отдавать себе отчет в том, что наше сознание раздвоено, и побороть врага внутри себя.

— Даже вы?

— Даже я. К счастью, мои личности редко вступают в конфликт. Первая, о существовании которой я узнал в десять лет, имеет невинные черты маленького мальчика, увлеченного математикой.

— А вторая?

— Это старый аристократ конца восемнадцатого столетия, в пышных одеждах и башмаках с пряжками.

Анна засмеялась. Отставив бокал с бордо, Юнг наклонился к молодой женщине:

— Мне хочется вас поцеловать.

— Которая из ваших личностей изъявляет столь смелое желание? — спросила Анна. — Маленький мальчик или старик?

— Мужчина…

— В таком случае, я предпочитаю уйти.

— Потому что нас кто-нибудь может увидеть?

Анна в нерешительности сделала глоток вина.

— За чрезмерной стыдливостью женщины часто скрывается желание привлечь к себе внимание, — сказал Юнг шутливо.

— Это не стыдливость. Скорее ваш психологический тип решительно не подходит моему.

— Между психологическими типами нет несовместимости, — поспешно сказал Юнг.

— Тогда ваша теория несовершенна. Не волнуйтесь, я вас понимаю. Я — иностранка, оригинальная, свободная, непредсказуемая. Ваша Эмма — домашняя, глубокая, постоянная, надежная. Каждая из нас удовлетворяет требованиям одной из ваших личностей. В глубине души вы — многоженец.

Застигнутый врасплох Юнг был вынужден признаться себе в том, что никогда не рассматривал ситуацию под этим углом.

— Я — американка, — прибавила Анна. — И никогда не смогу жить с человеком, которому нравится другая женщина!

— Ваше поведение определяется не вашей национальностью, а обществом, — парировал Юнг.

— Как это понимать?

— Либеральный капитализм диктует вам нормы сексуальной морали. Он взращивает в вас убогие добродетели среднего класса, стремление к скромной и правильной жизни, к которой побуждает и поиск выгоды…

— Наша демократия, — твердо сказала Анна, — проповедует брак по любви. Поэтому мы ценим супружескую верность. Я совершила ошибку, вступив с вами в связь, вот и все…

— Но эта ошибка доказывает, что ваша верность — иллюзия! Та самая иллюзия, которая заставляет ваших соотечественников утверждать, что любые отношения вне брака являются блудом!

— Я не сожалею о том, что мы пережили! Я просто говорю, что это не то, чего я хочу в глубине души.

— Общество, — с горячностью произнес Юнг, — это корсет, ограничивающий ваши желания.

— Сразу видно, что вы никогда не носили корсет!

Юнг понял, что проигрывает сражение. Выбора у него не оставалось, ему нужно было дестабилизировать Анну и попытаться соблюсти приличия.

— Я рассказывал вам об Отто Гроссе, моем старом коллеге и пациенте?

— Нет, но, кажется, хотите рассказать.

— У него были удивительные идеи о любовных отношениях. Он создал «Монте Верита», анархическую коммуну, проповедующую сексуальную эмансипацию. Аморальность для него — обязательное условие освобождения от общественных оков. Кстати, его супруга Фрида — первая встреченная мною женщина, которая призналась в том, что свободно выбирает себе сексуальных партнеров.

— Смелости ей не занимать, — признала заинтригованная Анна.

— Такие женщины тем ценнее, что встречаются очень редко.

Юнг с воодушевлением продолжил рассказ, умолчав, правда, о том, что Гросс был лунатиком и наркоманом. Что он надевал одновременно несколько пар белья, одну на другую. Что он нерегулярно ел, употребляя в пищу только овощи, приготовленные на пару, и только тогда, когда не занимался приведением своей квартиры в полный беспорядок.

Он заметил, что Анна жадно его слушает. Его слова пьянили ее так же, как вино.

— Потрясающая эта «Монте Верита», — засмеялась молодая женщина. — А эта до коммуна сих пор существует?

— Я вас туда отвезу еще до Нового года, — ответил Юнг.

Анна засмеялась. Юнг понял, что пришло время наступать, пользуясь образовавшимся преимуществом, и сам почувствовал опьянение. До недавнего времени он соблюдал обет воздержания от алкоголя, принятый всеми врачами клиники Бургхёльцли. Поэтому даже небольшое количество вина могло вывести его из равновесия.

Юнг хотел небрежно взять бокал и сделать глоток, но рука его дрогнула, и он пролил половину на скатерть. Он смущенно и неловко попытался промокнуть вино салфеткой. Ему казалось, что перед ним пятно крови, расползающееся по савану.

Юнг резко поднялся и убежал в туалет; едва он вошел туда, как его стошнило.

Когда он вернулся, то увидел, что глаза Анны вновь посуровели. Момент был упущен.

— Я не поеду с вами в Европу, — сказала она наконец. — Надеюсь, вы не сердитесь на меня?

— Я просто сожалею, что вы не остановили свой выбор на Фрейде, — ответил Юнг с сарказмом.

— Почему же?

— Вы с ним достигли бы полного взаимопонимания. Он разделяет вашу навязчивую идею о том, что либидо нужно направлять на такие возвышенные цели, как семья.

— Вы становитесь злым, — заметила Анна.

— Я больше не голоден, — сказал Юнг.

Его досада сменилась безразличием. Отказ Анны уже не вызывал у него страданий. Но лужица вина изменила направление его мыслей и заставила испытать муки совести. Фрейд, конечно, обижался на него за то, что он не остался с ним. Уголовному расследованию он уделял лишь поверхностное внимание, и скоро в каком-нибудь небоскребе обнаружится еще один труп…

— Карл! — громко сказала Анна, и он спохватился, что прослушал то, что она говорила.

— Что вы сказали?

— Что вы нам дорого обойдетесь…

Анна объяснила Юнгу, что в ресторане «У Марселя» штрафуют клиентов, которые имели несчастье не доесть блюда до конца.

Юнг мысленно поблагодарил Анну за то, что она сменила тему их тягостной беседы.

— В Америке, — сказал он, — коммерсанты соперничают, придумывая новые способы ценообразования. Словно удовольствие клиента состоит не в самой покупке, а в способе тратить деньги. Возьмите эти магазины, где все стоит меньше десяти центов.

— Пяти- и десятицентовые лавочки Вулворта?

— Да, «Вулворт», предприятие, которое строит еще один рекордно высокий небоскреб… — Юнг вдруг всплеснул руками: — Черт, стройка Вулворта! Третий подготовительный рисунок алхимика, с саламандрами, припоминаете?

— Символ земли, — проговорила Анна.

— Третий дракон… Трудно похоронить человека в законченном небоскребе, но что может быть удобнее, чем строящийся небоскреб, для того, чтобы избавиться от трупа?

— Неглупо, — признала Анна.

Юнг думал теперь только о том, что нужно позвонить Кану. Что, если Уильям Мур покоится в фундаменте Вулворт-билдинг? Юнг злился на себя за то, что потерял столько времени, ухаживая за женщиной, которая только что доказала свою психологическую несовместимость с ним.

Он сделал энергичный жест, подзывая официанта, и произнес по-французски:

— Счет, пожалуйста.

 

27

Едва Фрейд улегся на кушетку, как его охватил сильный жар. Дыхание замедлилось, тело отяжелело. Но задремать он не смог. Его захлестнул поток воспоминаний, вызванный разговором с Юнгом.

Воспоминаний о событиях более чем двадцатилетней давности.

Воспоминаний о мертвых телах детей.

Целых пять месяцев, начиная с октября 1885 года, Фрейд учился у Шарко и присутствовал на вскрытиях, которые проводил Поль Бруардель в парижском морге. Этот судебно-медицинский эксперт специализировался на случаях насилия и убийств несовершеннолетних. Бруардель занимался исследованием трупов, существование которых полиция часто предпочитала не замечать, — он извлекал их из небытия, ставя об этом в известность своих коллег.

Десятки детей из бедных семей, в основном девочки, ежегодно страдали от преступного деспотизма отца, власти школьного учителя, священника или хозяина. Их стыдливо называли «жертвами покушений на невинность».

Фрейд закрыл рукой глаза от режущего света; перед его внутренним взором мелькали образы истерзанных тел. Как считал Бруардель, раны на них появлялись вовсе не от падений или ударов кулаком. Это были следы от ремня или цепей. От ожогов. От применения азотной кислоты. Следы разнообразных половых извращений.

Но тяжелее всего было смотреть в застывшие глаза маленьких невинных жертв. Именно они вынудили Фрейда тщательно изучать рассказы пациентов, с которыми грубо обращались в детстве. А эти рассказы, в свою очередь, заставили его создать теорию обольщения, о которой несколько часов назад он говорил с Юнгом. Согласно этой теории, неврозы возникали вследствие психологических травм, связанных с сексуальным насилием.

Потом он вывел теорию эдипова комплекса, основанного на фантазмах, а не на реальности, — теорию более обобщенную, поскольку она касалась не только тех, с кем плохо обращались в детстве, а всех детей в принципе.

Чтобы достигнуть универсальности (и славы, которая ее сопровождает), Фрейд пожертвовал частностями. Он даже попытался доказать, что воспоминания о насилии в некоторых случаях являются проявлениями эдипова комплекса. Чтобы расширить значение своей теории, он задвинул замученных детей в дальний уголок своей памяти.

Действуя примерно так же, как разгневанные родители, которые запирают своего ребенка в темный подвал…

И как часто это бывало после погружения в черный колодец подсознания, волевой характер Фрейда неожиданно одарил его всплеском энергии.

Он открыл глаза.

Ощущение жара исчезло.

Усталость тоже.

Он выпрямился.

Нужно вернуться к Грейс Корда, чтобы вместе двигаться вперед, распутывая ее прошлое и настоящее.

Фрейд не мог больше сидеть на месте.

Служанка впустила его в дом Корда. Едва войдя в холл, он столкнулся с Грейс. Молодая женщина собиралась уходить. На ней были маленькая шляпа, черный мужской костюм и слегка вышитая блузка. Грейс смущенно посмотрела на Фрейда, словно его визит ее взволновал.

— Почему вы пришли, доктор Фрейд? — спросила она.

— Я хочу как можно быстрее возобновить лечение.

— Я не могу… Не сейчас…

Ее голос звучал неестественно, как-то удивительно ровно.

— Что случилось?

Грейс колебалась.

— Поговорите со мной, — настойчиво сказал Фрейд. — Вы выглядите встревоженной.

— Я нужна своему брату.

— Вы идете к нему в тюрьму?

— Нет. Он сбежал. Позвонил мне по телефону.

— И что он сказал?

— Что невиновен и хочет это доказать.

— Но это безумие. — Намереваясь остановить Грейс, Фрейд крепко схватил ее за руку. — Это слишком опасно.

— Он мой брат. Вы сами мне об этом сказали.

Фрейд почувствовал нарастающую тревогу. Он боялся за Грейс, и этот страх тревожил его больше, чем все, что он видел и слышал во время прошедших сеансов.

— Джон сказал, что он в опасности, — продолжила Грейс. — Ему нужна моя помощь.

Идея, пришедшая в голову Фрейда, показалась ему естественной и спасительной.

— Я пойду вместо вас, — сказал он.

— Вы выдадите его полиции?

— Нет. Клянусь.

Грейс недоверчиво посмотрела на него:

— Разве вы не должны…

— Я — ваш врач, — Фрейд прервал ее. — Боюсь, что после встречи с Джоном у вас случится рецидив. В вас может проснуться Юдифь, чтобы помешать общению с братом.

— Я ее больше не боюсь.

— Вы в этом уверены?

Грейс замешкалась с ответом.

— Где вы должны с ним встретиться? — спросил Фрейд.

— В холле строящегося небоскреба компании «Вулворт», — ответила Грейс.

— Почему там?

— Он там прячется.

— Почему в небоскребе? Разве он…

— Я ничего не знаю, — перебила его Грейс. — Он только попросил меня прийти как можно быстрее.

Фрейд понял по ее голосу, что если он хочет помешать ей встретиться с Менсоном, то действовать нужно незамедлительно.

— Возможно, это ловушка, — сказал он. — Будет разумнее, если туда пойду я. А если это действительно Джон Менсон, он согласится поговорить со мной.

Фрейд спустился в метро на углу Бродвея и поехал в направлении Уолл-стрит. Он был готов кусать себе локти из-за данного Грейс обещания не звонить в полицию.

Он не мог нарушить его, не подорвав ее доверия к сеансам психоанализа.

Но это могло дорого ему обойтись.

Он добрался до Бродвей-авеню, номер «233», — и Вулворт-билдинг вырос перед его глазами. Пока это был только головокружительно высокий стальной скелет, на который трудно было наложить мысленную картину, чтобы увидеть законченное здание, утонченным готическим силуэтом которого он восхищался в кабинете Августа Корда.

Обойдя заграждение, Фрейд оказался на земляной площадке, нависающей над котлованом, тянувшимся к подножию здания. Работа шла полным ходом. Стройка кишела рабочими, каждый из которых был чем-то занят.

Фрейд вспомнил афоризм Эмерсона: «Красота — это воплощенная эффективность». Эмерсон наверняка имел в виду именно это: сотни работников с хирургической точностью действуют своими инструментами, создавая шедевр.

Фрейд спустился по пологому склону в котлован, направляясь к достроенной части здания. Внизу тоже кипела работа. Маленькие серые лошадки тянули тележки, нагруженные балками. Людей, теснящихся, словно матросы на марсе корабля, в подвесной корзине, поднимал вверх канат гигантского подъемного крана.

— Прошу вас! — услышал Фрейд позади себя.

Он обернулся и увидел металлический прибор внушительных размеров. Стоявший рядом человек кричал Фрейду:

— Пожалуйста, выйдите же наконец из кадра!

Поскольку озадаченный Фрейд не шевелился, человек прибавил:

— Сударь, я — Эдвин Портер, режиссер компании «Эдисон». Я снимаю кинофильм о строительстве небоскреба. Это — камера, и вы — в кадре. Вы не могли бы отойти?

— Извините! — Фрейд посторонился.

Портер принялся быстро вращать ручку камеры, направленной на висящих в воздухе рабочих.

Фрейд решил обойти здание, ища вход на первый этаж.

Неожиданно он нос к носу столкнулся с рабочим, вооруженным электродрелью.

— Куда вы идете? — спросил рабочий, оглядывая Фрейда с головы до ног.

У него были смуглая кожа, резкие черты лица, черные прямые волосы и орлиный нос. Перед Фрейдом стоял индеец.

— Вы не могли бы показать, где вход? — спросил Фрейд.

Индеец вытянул руку и указательным пальцем показал на каменную арку в двадцати метрах от них, потом обернулся к Фрейду и, пристально на него глядя, сказал:

— Не советую вам туда подниматься.

— Почему же?

— Белые люди всегда хотят подняться все выше и выше, но, достигнув вершины, понимают, что у них кружится голова. У нас, могавков, голова не кружится. Нас поэтому и берут сюда работать. — Он насмешливо улыбнулся. — Белый человек должен смотреть на небоскреб снизу. Наверху он начинает видеть свою смерть.

Произнеся это пророчество, индеец подмигнул Фрейду.

— Я это учту, — ответил тот и направился к арке.

У входа он в нерешительности остановился, и в этот момент раздался окрик:

— Осторожно!

Прямо на Фрейда надвигалась балка, и он был вынужден нагнуться, чтобы избежать столкновения. Проходя мимо, рабочие, несшие балку, громко ругались.

Это заставило его наконец войти в единственную часть небоскреба, где уже были начаты отделочные работы. Помещение оказалось безлюдным. Этот участок стройки казался заброшенным. Фрейд поднял глаза вверх: сводчатый потолок находился на головокружительной высоте. Он стоял там, где будет холл небоскреба Вулворт-билдинг.

Фрейд сделал несколько шагов, огибая многочисленные колонны, и никого не увидел. Он уже поворачивал назад, когда заметил в темном углу чернокожего мужчину в надвинутой на глаза кепке. Нижнюю часть его лица закрывал шейный платок; со стороны казалось, что он изучает отделку стены.

Как это я не заметил его? — подумал Фрейд.

Заподозрив неладное, он поспешил к выходу, но тут чернокожий мужчина обернулся к нему.

В правой руке он держал пистолет.

— Повернитесь ко мне спиной и поднимите руки! — крикнул он.

Ошеломленный Фрейд подчинился. Вскоре он почувствовал, как к его затылку приставили дуло.

— Вперед, — произнес мужчина приглушенным платком голосом. — К грузоподъемнику.

Фрейд подошел к маленькой деревянной платформе.

— Залезайте!

Платформа оказалась чем-то вроде лифта, подвешенного под строительными лесами. Когда они забрались на нее, чернокожий мужчина повернул рукоятку, приводящую в действие блоки механизма. Дуло пистолета упиралось теперь в спину Фрейда.

— Чего вы хотите?

— Молчите!

Голос раздраженный. Значит, человек не уверен в том, что он делает.

— Кто вы? — решительно спросил Фрейд.

Револьвер уткнулся ему в ребра.

— Последнее предупреждение!

Он делает это не по своей воле, подумал Фрейд. Он слышал как канаты терлись о блоки; платформа медленно поднималась вверх вдоль скелетообразных этажей Вулворт-билдинг.

Фрейд видел, как вращается край рукоятки. С каждым оборотом она становилась все более черной и грязной. Его осенило. Позади него конечно же стоял Менсон, вымазавший лицо и руки сажей или углем.

Его решение стать на время чернокожим напомнило Фрейду загримированных белых актеров, изображавших ниггеров в спектаклях «minstrels shows».

Blackfaces, принижая образ жертвы, помогали рабовладельцам подавлять угрызения совести. Менсон, несомненно, отождествлял себя с теми, кто являлся целью насмешек.

Раб переживает смерть личности. Его лишили имени, уничтожив, таким образом, его предыдущую жизнь. Менсон точно так же не унаследовал имени своего отца…

Грузоподъемный механизм заскрежетал, и платформа остановилась у деревянных мостков, небрежно брошенных на леса.

— Сходите с платформы и идите вперед!

Фрейд подчинился. Мостки нависали над стройкой на многометровой высоте. Намерения молодого человека были очевидны. Он решил сбросить Фрейда вниз.

Ученый затылком чувствовал горячее дыхание Менсона.

Фрейд сосредоточился. Имя. Имя определяет позицию, предоставляет личности определенное место в мировом порядке.

— Теперь прыгайте! — произнес голос у него за спиной.

Фрейд увидел тридцатиметровую бездну в нескольких шагах от себя, и его пробрала дрожь. Далеко внизу, в котловане, работали строители. А если закричать? Это, без сомнения, только ускорит его конец.

Пустота надвигалась.

Я сейчас умру. Дело моей жизни останется незавершенным.

Фрейд резко обернулся к Менсону.

Выражение лица молодого человека под слоем краски понять было невозможно. Палец лег на гашетку. Сейчас прозвучит выстрел.

— Ты — Джон Корда! — выкрикнул Фрейд.

Рука Менсона дрогнула. Взгляд его затуманился.

— Ты — сын Августа Корда, — сказал Фрейд.

Его слова, казалось, достигли цели, но встретили затем жесткое сопротивление. Разум Менсона словно подчинен еще более могущественным словам. Он словно загипнотизирован.

— А теперь просыпайся, Корда! — громко произнес Фрейд.

Дулом пистолета Менсон продолжал подталкивать Фрейда к пропасти. Движения молодого человека замедлились, но недостаточно, чтобы Фрейд уверовал в спасение. Пробуждение от гипноза требовало времени…

Фрейд потерял голову. До последнего шага оставалось несколько сантиметров.

— Подождите! — крикнул он.

Раздался выстрел.

Фрейд едва не сорвался в пустоту. Но стрелял не Менсон. Стреляли изнутри здания, из-за строительных лесов.

— Остановитесь, или я убью вас! — раздался голос Кана.

Пуля не задела Менсона, он обернулся и выстрелил в ответ. Бросив взгляд на грузоподъемник и, видимо, решив, что бегство таким путем будет слишком медленным, он перекинул ноги через металлический барьер и спустился вниз, скользя по стальной колонне.

Фрейд увидел появившегося на платформе Рейнолдса Кана. За ним шел рабочий-могавк. А позади — Карл Юнг.

— Это Менсон! — выдохнул Фрейд.

Кан кивнул и бросился в погоню за молодым человеком.

Юнг подошел к находившемуся на грани нервного припадка Фрейду, который упал в его объятия.

— Я вам говорил, что не нужно подниматься, — произнес остановившийся рядом с ними индеец.

Фрейд задыхался.

— Как вы меня нашли? — выговорил он, пока Юнг помогал ему сесть.

— Я почувствовал, что наш третий пропавший похоронен под небоскребом компании «Вулворт», и Кан привел меня сюда. На стройке мы нашли этого господина. — Юнг показал на могавка. — Его орлиные глаза заметили увозивший вас грузоподъемник. Мы сели на другой и догнали вас.

— Менсон… — проговорил Фрейд. — Менсон был в измененном состоянии сознания.

— В измененном или нет, — проговорил Юнг, — но Кан нам больше не позволит ему и слова сказать…

Кан мчался по строительным лесам, преследуя Менсона. Инспектору уже удалось приблизиться к молодому человеку, когда тот, находясь еще в нескольких метрах от земли, спрыгнул вниз, перекувырнулся, вскочил и пропал за колонной.

Инспектор спрыгнул вслед за ним. Он тяжело упал и издал стон. Когда Кан поднялся, Менсон уже исчез. Хромая и морщась от боли, Кан направился на улицу, где его ждал автомобиль. Ренцо стоял рядом с «фордом» и лихорадочно размахивал руками:

— Там!

Кан обернулся и увидел, как в ста метрах от них Менсон прыгает в ярко-красную машину, которая тут же сорвалась с места.

— Такси! — сказал Ренцо, когда Кан подошел. — Его ждало такси!

— Они едут к Бруклинскому мосту, — бросил Кан, садясь в «форд».

Ренцо вскочил на водительское место, и автомобиль немедленно тронулся с места.

Кан узнал быстро удалявшуюся от них машину. Это был «даррак», скоростной автомобиль, импортировавшийся из Франции одной-единственной фирмой нью-йоркских такси. Догнать его будет трудно.

— Надо поймать их до съезда с моста! — крикнул Кан.

Попав в Бруклин, беглец мог затеряться в десятках непронумерованных улиц, тем более что наступающая темнота облегчила бы ему эту задачу.

Ренцо утопил в пол педаль газа. Они мчались вдоль тротуаров Медисон-стрит. Впереди виднелись бежевые кирпичи самого длинного в мире моста, все остальные были вдвое меньше.

— Да у них за рулем псих! — закричал Ренцо.

«Даррак» въехал на мост, обойдя по пандусу две машины и промчавшись вдоль рельсов, в тот самый момент, когда поезд обгонял трамвай, рассыпавший снопы золотых искр.

Ренцо тоже направил «форд» к пандусу, чтобы попасть на мост. Из-за скачков машины и тряски Кан нечетко видел происходящее.

— Мы догоняем! — снова крикнул Ренцо.

Стрелка указателя скорости билась об ограничитель. Водитель «даррака» тоже рисковал, как мог, чтобы уйти от погони прежде, чем они доедут до центральных опор моста.

На пешеходных дорожках, расположенных в нескольких метрах над проезжей частью, прохожие перевешивались через перила, чтобы посмотреть на две машины, мчащиеся по черной готической дуге, этому шедевру инженерной мысли, чтобы вылететь на полной скорости на дальнюю половину моста.

Ренцо резко вывернул руль вправо и сумел избежать столкновения с тележкой, запряженной лошадью, которую загораживал грузовик.

Дорога оказалась свободной, и Ренцо помчался прямо на «даррак». Кан вытянул шею, но не сумел рассмотреть водителя, надвинувшего кепку на глаза. Зато он увидел руку с пистолетом, нацеленным на них.

— Ренцо, осторожно!

Кан выхватил кольт из кобуры, но, прежде чем он успел им воспользоваться, пуля разбила лобовое стекло «форда». «Даррак» резко затормозил и прижал «форд» к парапету.

Инспектор сумел выстрелить в такси и не услышал звука столкновения, поскольку Ренцо закричал, изо всех сил нажимая на тормоза. «Форд» понесло вбок, и автомобиль на всей скорости врезался в парапет.

Вылетая из машины, Кан едва успел ухватиться за оконную стойку и избежал падения в реку с сорокаметровой высоты. Превозмогая боль, инспектор поднялся на ноги и открыл дверцу машины. Тяжело опустившись на переднее сиденье, он посмотрел на Ренцо, лицо которого исказилось от боли. Он показал Кану на свои ноги, зажатые искореженным железом.

— Беги за ним, — простонал он. — Я сам.

Кан вылез из машины и огляделся. Красное такси тоже застыло неподвижно, врезавшись в противоположный парапет. Преодолевая боль в щиколотке, Кан медленно направился к «дарраку». Подойдя к такси, он открыл дверцу и увидел безжизненную фигуру на пассажирском сиденье.

Это был Джон Менсон, с лицом, вымазанным сажей. На правом виске у него виднелось красное пятно. И это не было результатом аварии. Просто он получил пулю в голову.

Кан отошел от машины и посмотрел вперед. Он заметил фигуру, бегущую к причалу Фултон-Ферри на другом конце моста. Это был водитель «даррака», высокий худой человек в кепке. Кан бросился за ним.

Человек вдруг перебежал на другую сторону дороги. Несмотря на все усилия, Кану не удавалось приблизиться к беглецу. Инспектор стиснул зубы и в этот момент заметил группу подростков, наблюдавших за происходящим с пешеходной дорожки. Жестами Кан призвал их на помощь. Подростки перелезли через металлические перила и добрались до толстых стальных брусьев, соединявших пешеходные дорожки с дорогой, по которым спустились вниз.

Заметил ли водитель «даррака», что у него появились новые преследователи? Словно поняв всю тщетность своих усилий, он уже не бежал, а шел неверным шагом вдоль парапета, отделявшего его от реки.

Инспектор был в тридцати метрах от беглеца, когда увидел, что тот залез на парапет и спустился туда, где уже никакие барьеры не отделяли его от пропасти.

Прямо под ними по реке проходил паром.

— Не делай глупостей! — крикнул он.

Незнакомец не обернулся. Он сделал шаг вперед, его нога соскользнула со стальной кромки, но вместо того, чтобы ухватиться за перила, он вытянул руки вперед и прыгнул.

Затаив дыхание, Кан перегнулся через парапет и посмотрел в пустоту; он наблюдал, как уменьшалось вытянувшееся в струнку тело. Над водой клубился густой туман, и Кан не заметил того места, где незнакомец упал в реку. Узнать, утонул тот или выплыл, было невозможно.

Подростки подошли к Кану. Они наклонились, чтобы посмотреть на бурлящую после прохода парома воду.

— Он покончил жизнь самоубийством, — сказал один из подростков.

— А я не уверен в том, что он того… — откликнулся другой.

Сто тридцать три фута, подумал Кан, надеясь увидеть выныривающего из воды человека. После такого прыжка можно выжить. Владелец одного из салунов прославился своим рассказом о том, как он прыгнул с моста, нырнул, а затем спокойно переплыл реку.

Чтобы не сомневаться в смертельном исходе, надо прыгать с одной из башен, между которыми находится центральный пролет моста.

Кан молча повернул обратно и пошел к «дарраку», ставшему гробом для Менсона, и к «форду», в котором все томился раненый Ренцо.

Между сложными переплетениями стальных тросов мерцала красными огнями Уолл-стрит. Внезапно на десятках этажей вспыхнуло электричество, возникла плотная стена света. На секунду Кану показалось, что он находится среди гигантских театральных декораций. Вот только мертвец, с мокрым от пота лбом, в рубашке, покрытой пятнами красных чернил, не выйдет поприветствовать публику.

 

28

Едва покинув стройку, Фрейд и Юнг стали искать на Медисон-сквер магазинчик с телефоном. Фрейд позвонил Грейс Корда. Ответила служанка. Она сказала, что Грейс исчезла. К ней пришли полицейские, но в комнате ее не оказалось.

Разочарованный и встревоженный, Фрейд вышел вслед за Юнгом на улицу. Мимо, к мосту, с оглушительным звоном колоколов неслись пожарные машины.

Что-то случилось.

Они подождали еще несколько минут, и увидели Кана, который вышел из машины и направился к ним.

— Менсона убил водитель такси, — заключил он, рассказав им о своей неудачной погоне. — Тот, похоже, очень не хотел, чтобы он заговорил.

— Менсоном кто-то манипулировал, — сказал Фрейд. — Он напал на меня, повинуясь чьим-то приказам.

— Но почему он повиновался этим приказам?

— Потому что был загипнотизирован. Это единственное объяснение его странного поведения.

— Кто может быть гипнотизером? — спросил Кан. — Врач?

— Гипнозом может овладеть и любитель, — ответил Юнг. — Проницательный читатель Франца Мессмера, например.

— Только этого не хватало. — Кан строго посмотрел на Фрейда: — Кстати, что вы делали в строящемся небоскребе?

— Грейс призналась, что ей позвонил Джон Менсон и попросил прийти. Я испугался за нее и пошел на встречу вместо нее.

Кан щелкнул пальцами:

— Так я и думал: Грейс и Менсон были сообщниками. Она помогла ему убежать, а потом и сама скрылась.

— Возможно, ею вновь овладела Юдифь, — серьезно сказал Фрейд.

— Чего я не понимаю, — продолжал Кан, — так это почему ее волновала судьба отцовского секретаря.

Фрейд, испытывая глубокое замешательство, посмотрел на инспектора:

— Я забыл кое о чем упомянуть…

В нескольких словах он рассказал Кану о родстве Менсона и Грейс, а также о том, как Грейс узнала об этом родстве.

— Мне очень жаль, — добавил Фрейд. — Соблюдение врачебной тайны мне самому кажется здесь несколько неуместным.

— Вы серьезно навредили нашему делу, — рассердился Кан. — Если бы вы сообщили мне, что Грейс — сестра Менсона, я не позволил бы им видеться наедине.

— Я говорил, что не нужно этого делать!..

— Возможно, Менсон до сих пор был бы жив, — прервал его инспектор. — Ренцо не попал бы в больницу. И мы не потеряли бы след Грейс.

— Если бы вы не пытались арестовать мою пациентку, не посоветовавшись со мной, она бы не убежала, — возразил Фрейд, начиная злиться. — Что же касается Менсона, вы не обязаны были в него стрелять.

— Он убил бы вас!

— Я уже почти справился с ним!

Юнг никогда не видел Фрейда таким взволнованным и решил, что коллега нервничает из-за того, что никогда прежде не испытывал таких угрызений совести. Юнг поднял руку, чтобы привлечь внимание обоих мужчин:

— Напоминаю, что Уильям Мур, живой или мертвый, быть может, находится здесь, в небоскребе.

Кан холодно посмотрел на психоаналитиков:

— С вами я разберусь потом. — И удалился.

Юнг попытался убедить Фрейда вернуться в отель:

— Вы пережили шок. Вам нужно отдохнуть.

— Сейчас не время.

— В жизни любого героя наступает момент, когда он должен остановиться и перевязать раны… — Юнг был настойчив. — Даже воин Гильгамеш был вынужден научиться давать «отдых своему сердцу».

Он увлек Фрейда за собой.

Почему Менсон назначил Грейс свидание именно здесь? — думал Фрейд, машинально следуя за Юнгом.

Он поднял глаза к недостроенному этажу небоскреба, с которого едва не упал, и все понял.

Ему было приказано сначала убить ее.

Бледный свет луны омывал огромный каркас строящегося небоскреба. Кан приказал десяти полицейским осмотреть стройку, взяв себе в помощники десять рабочих. Нужно было найти Уильяма Мура.

При свете керосиновых ламп они обыскали каждый уголок. К трем часам ночи они еще ничего не нашли. Пока подчиненные пили горячий кофе, чтобы согреться, Кан продолжал обследовать холл — величественное пространство, задуманное архитектором как медленное начало торжественной симфонии из камня, которой должен стать Вулворт-билдинг.

Внимание Кана привлек провод. Он тянулся по полу вдоль стены, затем исчезал в полу рядом с мраморной плитой. Кан позвал начальника стройки, который лишь развел руками. Провод оказался телефонным кабелем. А телефонную сеть собирались проводить только по окончании стройки.

Кан пошел вдоль видимой части кабеля и обнаружил, что тот, в нескольких сотнях метров от здания, подсоединен к телефонному столбу на Бродвее.

Вызвав возмущение начальника стройки, инспектор заявил, что плиту нужно немедленно поднять. Мрамор стоил дорого, на этой плите по окончании строительства холла планировали установить бюст Франка Вулворта. Кан предложил начальнику пожаловаться в департамент полиции. Он был готов, если понадобится, копать до стальных кессонов, находящихся в глубине твердых скальных пород.

После неимоверных усилий всех членов команды плиту удалось сдвинуть с места. Внизу обнаружился деревянный ящик длиной шесть футов и шириной три. Его подняли наверх при помощи веревок. Кан отослал рабочих прочь и только после этого велел полицейским вскрыть ящик.

Инспектор уже знал, что они там найдут. Поэтому без удивления узнал последнюю жертву «алхимика» — Уильяма Артура Мура, сорока трех лет, почтенного члена Клуба архитекторов.

Удивление пришло потом, когда Кан понял, что телефонный аппарат стоит рядом с головой Мура. И когда инспектор обнаружил, что Мур еще дышит. Кан склонился над судовладельцем и увидел, что губы его слабо шевелятся.

— Кто? — спросил полицейский. — Кто вас похоронил здесь?

Реакция Мура была едва уловимой. Казалось, у него нет больше сил даже на то, чтобы открывать рот.

Но он все-таки прошептал, так тихо, что услышать его смог лишь Кан, склонившийся к его лицу:

— Август Корда.

Потом Мур закрыл глаза. Его лицо посинело.

— Шеф, — сказал один из полицейских, — его надо отвезти в больницу.

Кан рассеянно кивнул. Он почти ничего не почувствовал, когда заметил на дне гроба медную гравюру, изображавшую мучения жертвы.

Признание Мура перевернуло ход расследования преступления с той же силой, с какой три года назад землетрясение разрушило Сан-Франциско.

В больнице Мура осмотрел русский врач, специалист, имеющий опыт оказания помощи людям, пострадавшим от голода. Он сказал: чтобы не убить Мура, в его организме нужно постепенно восполнять объем жидкости. И поэтому допросить его Кан сможет лишь спустя много дней. Еще несколько часов, добавил доктор, — и пациент умер бы от жажды или асфиксии.

Кан задавал себе множество вопросов. Что за люди, а их явно было несколько, опустили вниз ящик прямо перед укладкой плиты? Ему доложили, что двое рабочих, устанавливавших плиту, уволились несколько дней назад и никто о них ничего не слышал.

В комиссариате осмотрели телефонный аппарат. К счастью, с телефонной трубки сумели снять отпечатки пальцев. Затем аппарат осмотрел инженер из лаборатории Белла.

— Это модель, работающая на автономной батарейке, — сказал инженер. — Достаточно точно повторяющая один из наших первых образцов, телефон Белла 1882 года.

— Какие у нее особенности?

— Аппарат представляет собой устройство, являющееся одновременно передатчиком и приемником и не снабженное прерывателем.

— Что это значит?

— Человек на другом конце провода слышал все, что делал Мур, и тот не мог ему помешать.

Убийца хотел слышать мольбы, оскорбления, предсмертные хрипы Мура. Радовался, что может не отвечать на жалобы погибающей жертвы. Эта совпадало с тем, что Кан знал о характере преступника.

— Вы можете определить, где находится передатчик?

— Сигнал должен проходить через один из наших коммутаторов, но его источник мы найти не можем, — ответил инженер.

— Жаль, это помогло бы нам выследить негодяя.

— У нас еще нет контролирующего устройства, чтобы регистрировать происхождение сигнала, — добавил инженер. Он слегка улыбнулся и добавил: — Я дам вам знать, когда получу патент.

 

29

Сидя в гостиничном номере, Фрейд безумно переживал из-за Грейс. Он снова позвонил ей домой. Никаких новостей. Герман Корда попросил полицию объявить племянницу в розыск.

Фрейд мог лишь одобрить его действия. Грейс находилась в опасности. Водитель, убивший ее сводного брата, мог преследовать ее. Фрейд с нетерпением ждал новостей от Кана, чтобы решить, как действовать дальше.

И тут раздался телефонный звонок.

Фрейд снял трубку, надеясь услышать голос инспектора. Он ошибся. Голос был женским, громким, низким.

— Это Юдифь.

На другом конце провода слышался настоящий гвалт — Фрейд различал голоса, звонки, музыку, словно молодая женщина находилась на ярмарке.

— Где вы? — быстро спросил он.

— Вы нашли моего брата?

— Да… — ответил он после секундной паузы. — Но с ним кое-что случилось.

— Что?

— Трагедия… Его убил какой-то незнакомец на Бруклинском мосту.

Раздался треск, и Фрейду слышались только посторонние звуки, как будто Юдифь убрала телефонную трубку от лица.

— Грейс доверяла вам, доктор Фрейд, — сказала она наконец. — А я знала, что вы ее предадите.

— Я ее не предавал. Нам надо увидеться, это очень важно.

— Я не вернусь. Я должна бежать.

— Почему? Кто хочет вам зла?

— Во всем виноваты вы… — проговорила Юдифь.

Фрейд не успел ничего ответить. Он услышал щелчок. Его собеседница повесила трубку.

В этот момент Юнг вихрем влетел в его номер со словами:

— Кан нашел Уильяма Мура. Он жив!

Когда Фрейд узнал о мучениях Мура, помимо тревоги, вызванной звонком Юдифь, он испытал глубокую печаль.

Мура заживо похоронили в современном Нью-Йорке, как Антигону в древних Фивах.

Его снова охватил Unheimlich — странная тревога, впервые появившаяся после того, как в резервуаре было найдено тело Бернарда Эмери.

Фрейд догадался, что, погружая жертву в состояние летаргии, убийца удовлетворял свое желание вернуться в материнское лоно.

— Значит, алхимик Хирам действительно совершил три убийства, как и сообщали гравюры! — с возбуждением произнес Юнг, когда они ехали в такси в комиссариат. — Три жестоких преступления, подчиненные одному принципу: медленная смерть.

— Возможно, чтобы придать своим действиям церемониальную неторопливость литургии, — предположил Фрейд.

— Да. Первое убийство было крещением. Второе — причастием. Что же касается Мура… его убийство олицетворяло распятие, сопровождаемое погребением. Слушая его мольбы по телефону, убийца, быть может, вспоминал слова Христа, сказанные на кресте: Господи, почему Ты покинул меня…

— Каждое из убийств — издевательство над христианством, — вставил Фрейд.

— …и параллельное подтверждение принципов алхимии, — закончил мысль Юнг. — Преобразование свинца в золото — медленный процесс.

Выздоровление тоже требует времени, подумал Фрейд. И Грейс не выздоровела.

Она по-прежнему уязвима. Заключенная в Юдифь, Грейс безрезультатно требует от нее правды. И конечно, укоряет Фрейда за то, что он ничего не сделал, чтобы ее спасти.

Всего несколько фраз, похожих на выстрелы, понадобилось Кану, чтобы объяснить психоаналитикам, что Август Корда — это убийца, которого они искали.

— Нет больше никакого сомнения в том, что он устранил своих противников из Клуба архитекторов. Тех, кто мешал удовлетворению его амбиций.

— Но кто убил его самого? — спросил Юнг.

— Оставшиеся в живых члены Клуба, обнаружившие его преступления. Они решили положить конец его криминальному безумию. Наняли Блэйка, чтобы тот убил Корда, воспользовавшись его доверием.

— Значит, они все виновны? — с удивлением сказал Юнг.

— Да. В том, что самостоятельно свершили справедливое возмездие, — сказал Кан.

— Стало быть, у вас достаточно доказательств, чтобы обвинить Корда? — спросил Фрейд.

— У меня есть свидетельство Мура. Я знаю, что Август Корда был алхимиком и у него был мотив. Жертвы исчезли в районе Утюга, его штаб-квартиры. Корда находился рядом с Уилкинсом перед самой смертью последнего, рядом нашли черные волосы. Согласно заявлению судебно-медицинского эксперта, у Августа Корда четвертая группа крови, а под ногтями Уилкинса обнаружили следы крови именно этой группы… И наконец… — Кан поморщился, словно аргумент, который он собирался привести, не очень ему нравился. — Психологический тип Августа Корда соответствует криминальному типу. Из всех подозреваемых Август Корда единственный мог идентифицировать себя с Хирамом, который должен построить храм Соломона и которого предали затем вероломные архитекторы… — Инспектор пристально посмотрел на психоаналитиков и добавил: — Вы, кажется, совсем не удивляетесь моим выводам.

— Сегодня утром мы выдвинули ту же гипотезу, — сказал Фрейд, оттесняя Юнга на второй план.

— Изучив досье Корда, я заключил, что он принадлежал к типу потенциального психопата, — торопливо стал объяснять Юнг. — На его глазах убили отца. Его мать умерла при травмирующих обстоятельствах. Он пережил эмоциональный стресс, который мог сделать его способным на крайнюю жестокость.

— Раньше я думал, что он удовлетворяет потребность в насилии работой, — прибавил Фрейд. — Считал, что он, подобно артисту, дает в творчестве выход своим побуждениям…

— Но они в конце концов овладели им, — констатировал Кан. — Во всяком случае, так я напишу в рапорте.

— О бегстве Грейс вы тоже расскажете? — спросил Фрейд. — Надо сделать все для того, чтобы ее найти. Мне только что звонила Юдифь и не сказала, где находится. Она чувствует опасность.

— Возможно, она сама и есть опасность, — заметил Кан. — Она заманила вас в ловушку в строящемся небоскребе Вулворт-билдинг. Она была достаточно близка к своему отцу, чтобы стать его сообщницей.

— Она также пыталась задушить доктора Фрейда во время одного из сеансов психоанализа, — сообщил Юнг.

Фрейд бросил на коллегу убийственный взгляд.

— Действительно? — спросил Кан.

— Юдифь чувствовала глубокую антипатию к своему отцу. Результаты психоанализа показывают, что она не могла быть его сообщницей.

— Ваш психоанализ не помешал ей сбежать, — раздраженно проговорил Кан.

Фрейд сдержался, чтобы не возобновлять бессмысленный спор, который они уже вели несколько часов назад.

— Что сейчас творится в голове Грейс? — требовательно спросил Кан.

— Она подчинена своему двойнику, — ответил Фрейд. — Это называется психологическим бегством.

— Сколько времени это может длиться?

— Столько, сколько захочет Юдифь. Она чувствует, что вынуждена стремительно сдавать позиции. Знает, что я уже почти догадался, что на самом деле случилось с Грейс в детстве. Прошлые припадки продолжались не больше суток, но, учитывая создавшиеся обстоятельства, теперешний кризис может затянуться. Грейс может даже начать новую жизнь в другом месте и под другим именем.

— Что нам делать, если мы найдем Юдифь?

— Я должен буду вызвать у нее психологический шок, который позволит вернуть Грейс и продолжить лечение. Но вы, инспектор, должны пообещать мне одну вещь.

— Какую?

— Если мы найдем Грейс, не обращайтесь с ней как с преступницей.

Фрейд говорил так решительно, что Кан с недоумением посмотрел на него.

— Я тоже никогда не понимал его отношения к женщинам, — иронически заметил Юнг.

Фрейд без намека на улыбку повернулся к ним спиной…

В заключение своего доклада о смерти троих членов Клуба архитекторов и попытке убийства четвертого Кан упомянул, что преступник, Август Корда, возможно, был уничтожен оставшимися в живых членами общества. Будущие показания Мура окончательно превратят предположения в уверенность.

— Я нахожу все это очень впечатляющим. — Салливен выдержал паузу. — Блестящее упражнение стиля.

Упражнение стиля?

— Конечно, — сказал Кан, предвидя худшее, — я предпочел бы поймать живого убийцу. Но теперь мы сможем навести порядок в этом Клубе, из-за которого в городе произошел такой скандал.

— Без сомнения. — Салливен кивнул. — Но только это будете не вы. Мэр попросил меня отстранить вас от расследования.

Кан застыл от изумления.

— Макклиллен? — проговорил он. — По какой причине?

— Вы позволили убежать Менсону, это грубейшая ошибка.

— Вы шутите?

Один взгляд подтвердил самые худшие опасения инспектора: его начальник был как нельзя более серьезен.

— Макклиллен тоже член Клуба, — сказал Кан. — У меня есть подтверждающие это документы.

Салливен даже не посмотрел на листок, который ему протягивал Кан.

— Этот проклятый Клуб меня не интересует, — заявил он. — Дело закрыто.

— Без показаний Мура?!

— Мур не хочет давать показаний.

— Да у него сейчас сил нет даже на то, чтобы сказать подобную вещь!

— Я считал вас умнее, — сухо заметил Салливен. — Никто не хочет, чтобы Август Корда превратился в объект всеобщего осуждения. Поэтому мы опускаем занавес.

— Дело не закончено. — Кан был вне себя. — Мы не нашли человека, который убил Августа Корда. И Грейс Корда исчезла.

— Мэр поручил отыскать ее «Пинкертону». — Салливен повысил голос. — А у вас есть час, чтобы передать агентству всю информацию по делу.

Кан уже взял себя в руки и проглотил обиду. После такого удара ему уже не подняться. Его мечты о повышении в один миг стали историей Древнего мира.

Салливен улыбнулся ему с притворным сочувствием и указал на дверь.

Фрейд тоже не смог сдержать возмущения, когда Кан сообщил, что Клубу архитекторов удалось сорвать окончательную стадию расследования. Как могут столь высокопоставленные, столь дальновидные люди выказывать такое презрение к правосудию?! Видимо, у них была возможность создавать свою правду и навязывать ее другим.

Это поведение полностью противоречило тем идеалам, которые Фрейд ежедневно защищал в своем собственном клубе — Обществе психоанализа, которое он основал в Вене в 1905 году.

— Без официального мандата, — сказал инспектор, — будет трудно, а то и невозможно завершить расследование.

Фрейд решительно заявил:

— Надо убедить Клуб архитекторов. Мы должны встретиться с этими людьми.

Кан покачал головой:

— Они никогда не согласятся нас принять.

— А что, если вынудить их? — предложил Фрейд. — Позвоните Дэниелю Бернэму и Адольфу Оксу, скажите им, что вы собираетесь предать гласности информацию об их организации и оккультной деятельности…

— Они не предадут свой Клуб. Подумайте: Джон Пирпонт Морган также фигурирует в списке. А Морган — самый могущественный человек Америки. Он чихнет — и уничтожит им карьеру. Да и остатки моей тоже.

— Наоборот, — возразил Фрейд, — отсутствие инициативы может положить конец вашему продвижению по служебной лестнице. Если бы я не встречал трудности лицом к лицу, то никогда не поднял бы психоанализ на ту высоту, на которой он сейчас находится. Вы должны научиться идти до конца.

Инспектор снова покачал головой.

— Мощное чувство вины, как показывают ваши столкновения с начальством, порождают в вас антинарциссические и саморазрушительные тенденции. Но эти импульсы основаны на недоразумении, — настойчиво произнес Фрейд.

— А в чем я чувствую себя виноватым? — с удивлением сказал Кан.

— Вы ничего не могли сделать для того, чтобы спасти вашу мать. Вы были просто ребенком.

— Конечно, я в этом не виноват, — быстро сказал Кан.

— Но ваше подсознательное придерживается противоположного мнения.

Кан, не шевелясь, не проронив ни единого слова, посмотрел на Фрейда так, словно впитывал его слова как губка.

— А сейчас, — произнес Фрейд с нажимом, — вы, наоборот, можете кое-что сделать.

Молчание.

— Предположим, решение есть, — наконец согласился Кан.

— Какое?

— Теодор Рузвельт.

Фрейд и Юнг посмотрели на Кана с недоумением.

— Рузвельт был комиссаром полиции Нью-Йорка с 1895 года по 1897-й, — объяснил Кан. — В течение двух лет он пытался оздоровить полицию. При нем я стал главным инспектором. С тех пор он остается для меня примером и вдохновителем. В 1901 году он стал вице-президентом, а после убийства МакКинли — президентом на восемь лет.

— Он был на похоронах Корда, — сказал Фрейд.

— Согласно списку, Рузвельт является членом Клуба. До сегодняшнего дня я не хотел разыгрывать эту карту, но я знаю его лично. Только он обладает достаточным авторитетом, чтобы навязать свою точку зрения такому человеку, как Морган.

— А он согласится вас принять?

— Рузвельт — мировая знаменитость, — ответил Кан. — Он удостоен Нобелевской премии мира и наверняка острее остальных членов Клуба реагирует на общественное мнение. Он сильно переживал даже тогда, когда газеты обвинили его в убийстве сотен диких животных во время сафари в Африке. А то, что мы можем сообщить прессе, для его репутации гораздо опаснее.

— Вам понадобятся свидетели, — произнес Фрейд, едва Кан закончил. — Мы пойдем с вами.

— Вы готовы к такому риску? — изумился Кан. — Я предупреждаю, что Клуб постарается вас запугать.

— Чем? — удивился Фрейд.

— Для начала тем, что отменит ваши лекции в Университете Кларка и отправит вас обратно в Европу на ближайшем трансатлантическом лайнере.

Снова наступила тишина.

— Ради Грейс я должен узнать правду, — выдержав паузу, ответил Фрейд. — Иначе она никогда не выздоровеет.

 

30

Они знали друг друга более двадцати лет.

Когда Адольф Окс приехал в Нью-Йорк из Чаттануги, штат Теннесси, он вступил в Большую масонскую ложу Манхэттена, членами которой были несколько самых влиятельных людей города.

Ложа помогла Оксу организовать сеть. Но к началу девяностых годов он все еще не мог занять видный пост в крупной газете. Финансовые рынки, как и мир политики, казались ему хронически нестабильными. Чтобы обеспечить блестящее будущее, удовлетворения амбиций было недостаточно.

Предложение другого масона, Августа Корда, все изменило. Корда создаст клуб, который не будет ограничиваться поддержкой интересов своих членов и проповедями об абстрактной этике. Те, кто вступит в клуб, не станут следовать масонским правилам, а будут подчиняться другим, гораздо более суровым и неизмеримо более плодотворным принципам.

Цель Корда была одновременно новаторской и универсальной, пророческой и конкретной. Он хотел к тому же создать — ни много ни мало — город будущего, опираясь на эзотерические знания, дошедшие из глубин веков.

«Построив пирамиды, египтяне подарили человечеству идею всемогущего бога, — говорил Корда. — Построив Манхэттен, мы создадим идею всемогущего человека».

Его усилия, как и усилия его партнеров, будут вознаграждены одной из форм вечной жизни. Фараоны были погребены в центре пирамид. Прах членов клуба будет храниться на вершине небоскребов. Другими словами, прямо в небе.

Их смерть станет вознесением.

Без угроз, без мошенничества, используя лишь свою неиссякаемую энергию, Корда убедил присоединиться к своему проекту исключительных людей. Когда начался процесс инициации, ни один из них не захотел повернуть назад. Результаты соответствовали их ожиданиям. Корда не солгал: знания, которыми он с ними поделился, таили в себе могущество. Окс был живым тому доказательством: начав с нуля, он занял главное место в американской прессе.

Другие шли тем же победоносным путем, с каждым годом приумножая свои богатства. Они совершенно уверились в том, что объединившая их безумная мечта реальна. Статистика доказывала, что Нью-Йорк становится самым могущественным городом в мире.

Однако блестящий успех людей, составлявших Клуб архитекторов, не привлек общественного внимания к тому, что они связаны некими узами. Они контролировали достаточно большую часть прессы, непосредственно, как Окс, и косвенно, как Морган. Никто не подозревал об их плане и о его размахе.

Пока убийца не начал над ними насмехаться.

Окс снова обвел глазами собравшихся. Помимо Мариона Уолдорфа, присутствовали Макклиллен, Бернэм, Вильсон и Морган. Всем своим видом эти мужчины в черных костюмах выражали одно и то же чувство: беспокойство. Уолдорф попытался рассеять его. Он встал и с сияющей улыбкой объявил:

— В этот грустный час я счастлив сообщить, что мы получили планы из Испании!..

Магнату недвижимости, масса тела которого увеличивалась пропорционально размерам его состояния, не терпелось сообщить всем хорошую новость, поэтому он ускорил, скомкал ритуал, предшествовавший открытию собрания. Клятва, чтение формул и перечисление тайных металлов заняли всего несколько секунд.

В этой торопливости Адольф Окс увидел проявление панического страха, еще более явного, чем тот, что испытывали остальные члены Клуба. Он отогнал от себя эту мысль. В дверь вошли двое слуг и поставили перед собравшимися два больших подноса, на каждом из которых возвышалось нечто, накрытое покрывалом. Послышался гул голосов.

Окса пробрала дрожь.

Он не почувствовал разочарования, когда Уолдорф снял одно покрывало.

Они увидели макет такого небоскреба, какого никогда еще не было. Он был в три раза выше, чем самая большая существующая в мире конструкция, для сравнения рядом с ним стояла уменьшенная копия Метрополитен-лайф-тауэр, сделанная в том же масштабе. Здание имело форму удлиненного конуса, усложненного вертикальными помещениями, параболическими и гиперболическими арками, что создавало ощущение потрясающей гармонии. Строение казалось органическим, текучим, архитектура его выглядела абсолютно новаторской.

— Форма центрального здания — совершенно особая, — объяснил архитектор Бернэм. — Это изогнутая линия, прорисованная веревкой, свободно свисающей с двух закрепленных точек, но линия эта перевернута. Ее наклон был изучен для того, чтобы здание устояло перед силой притяжения. Она держит его не только в пространстве, но и во времени. Это символ вечности.

Взгляд Окса застыл. Строение вдруг показалось ему неосуществимой, безумной мечтой.

Неужели они действительно способны такое построить?

Уолдорф сдернул второе покрывало, и они увидели макет небоскреба изнутри. Окс заметил лабиринты этажей и пузырьков, соединенных между собой воздушными столбами и стеклянными лифтами. Череда холлов, гостиных, апартаментов, музеев. Места для торговли, отдыха, занятий наукой, отправления религиозных культов. Целый мир — великолепная иллюстрация к мечте Августа Корда.

Послышались восхищенные возгласы.

— Это начало нового Возрождения, — прошептал Окс.

— Этот небоскреб будет первой из четырех опор, которые сделают Манхэттен нашим Храмом, — подытожил Бернэм.

— Они сделают наши души бессмертными, — добавил Вильсон, который казался специальным эмиссаром Небес каждый раз, когда высказывал какое-нибудь мнение.

Последовала мечтательная пауза. Вильсон нарушил ее:

— Этот каталонец — настоящий гений. Как его зовут, кстати?

— Гауди, — ответил Бернэм. — Антонио Гауди.

Какая необыкновенная удача, подумал Окс, что мы нашли в Европе этого человека, воплощающего наши идеи в жизнь с неслыханным блеском, достойным Имхотепа и Леонардо.

В своем последнем великолепном озарении Корда нанял этого архитектора, сторонника утонченного искусства, корни которого уходили в античную Грецию, в Китай эпохи династии Минь, в Индию времен молодого Будды, в Средние века эпохи соборов — и в алхимию.

Владелец «Таймс» посмотрел на своих товарищей, и какая-то тревога прогнала его восторженное настроение. Собравшиеся вновь показались ему слишком уверенными в себе. Слишком тесно связанными. Слишком доверчивыми.

А вдруг именно этого и добивается тот, кто на них охотится? А вдруг он хочет просто объединить их перед лицом несчастий, убедиться в том, что они продолжают поддерживать проект, претворение которого в жизнь могло пострадать из-за их распрей?

Ведь жертвы, Эмери, Уилкинс и Мур, выступали против постройки небоскреба Гауди.

А после убийства Корда кто-то должен возглавить Клуб.

Если рассматривать проблему с этой точки зрения, ситуация становится ужасной. Потому что если убийца преследует такую цель, то источник их бед действительно находится среди них…

Презентация закончилась, сменившись менее официальной беседой.

Окс ударил кулаком по столу, и все остальные члены Клуба обернулись к нему.

— Что это с вами, Окс? — спросил Марион Уолдорф с напускным равнодушием.

— Мне кажется, что мы тщательно избегаем темы, которая всех нас занимает. Пора вскрыть нарыв.

— Мы ждали вашего доклада, — пояснил Вильсон. — Вы всегда осведомлены лучше всех.

— Уильям Мур должен был стать четвертой жертвой, — сказал Окс. — Кстати, то, что он еще жив, чудо.

— Главное — понять, когда же всему этому наступит конец, — заметил Уолдорф.

— Убийца знает каждого из нас лично, — продолжил Окс. — Мы стали его мишенями… — Он обвел присутствующих глазами. — Надо найти выход из положения, — заключил он. — Или разъехаться в разные углы света, потому что это единственный способ сохранить себе жизнь.

— Детективы «Пинкертона» все еще ничего не нашли, так? — спросил Бернэм.

— Да, — ответил Окс. — Рой Блэйк не нашел ни одного доказательства причастности к делу Джона Менсона.

— А полиция?

— Я должен был остановить расследование инспектора Кана, — сообщил Макклиллен. — Он собирался предать огласке факт нашего существования.

— Как он нашел Уильяма Мура? — осведомился Вильсон.

— Он шел по алхимическому следу, — сказал Бернэм. — По следу гравюр, оставленных рядом с телами наших друзей.

— Вот именно, — произнес Окс. — Мы наследники традиций алхимии.

Уолдорф посмотрел на Вильсона, который взглянул на Моргана, глядевшего в пространство.

— Значит, преступник может находиться среди нас! — констатировал Окс.

Сделав это взрывоопасное заявление, он почувствовал странное облегчение. На лицах некоторых собравшихся появилось выражение паники.

— Кто? — закричал Уолдорф. — Который из нас?!

Он поднял со стула свои сто двадцать килограммов; лоб его усеивали крупные капли пота.

— А кто следующая жертва? Вы, Вильсон? Окс? Бернэм?

Все заерзали на стульях.

— Жертв больше не будет! — произнес чей-то громкий голос.

Встал сосед Уолдорфа, не уступающий ему массой тела. Немедленно воцарилась тишина.

Об авторитете и харизме Джи. Пи. Моргана ходили легенды.

Когда два года назад обрушилась биржа, национальная экономика едва не последовала вслед за ней. Пока маклеры десятками кончали жизнь самоубийством, Морган, не обращая внимания на окружавшую его атмосферу обреченности, на целую ночь заперся с президентами основных трестов на корабле. Он успокоил взбудораженные умы, получил иностранные займы и в одиночку спас страну от краха и хаоса.

— Ваша растерянность понятна, — прибавил он. — Но впадать в панику бессмысленно. Теперь мы находимся в безопасности.

— Почему вы в этом так уверены? — спросил Уолдорф.

Морган посмотрел на присутствующих по очереди, словно адвокат, разглядывающий присяжных:

— Я не могу пока вам все открыть. Но вы должны мне доверять.

— Что это за секреты? — возмутился Бернэм. — Наше братство основано на полном доверии…

— Еще слишком опасно, — твердо произнес Морган.

— Но вы только что сказали, что мы в безопасности! — с возмущением сказал Вильсон, ударив кулаком по столу.

— Морган…

Окс вместе с остальными обернулся и увидел сурового сутулого человека. Человека, опоздавшего на сегодняшнее собрание. Теодора Рузвельта.

— Я только что узнал правду, — твердо произнес он, глядя Моргану в глаза.

— Какую правду? — недовольно спросил финансист.

— Я должен представить вам тех, кто ее обнаружил, — прибавил Рузвельт. — В противном случае они расскажут эту правду в другом месте.

— Вы с ума сошли! — повысил голос Морган.

— Нет, — ответил Рузвельт. — За этой дверью инспектор Кан и два психоаналитика. Мы должны выслушать их.

— В чем дело? — спросил Окс.

Морган обернулся к остальным членам Клуба. Впервые в жизни он выглядел смущенным.

 

31

Взгляд Фрейда скользнул по люстрам Тиффани, вазам Фаберже, гобеленам, картинам Рафаэля и Тернера, украшавшим гостиную Мариона Уолдорфа. Обстановка казалась слишком роскошной, чтобы существовать в реальности. Редкие европейские аристократы могли собрать такие богатства в одном помещении.

Спокойная красота предметов контрастировала с нервозностью великих людей, сидевших в гостиной. Казалось, их испугало то, что он появился рядом с Каном и Юнгом.

Несмотря на то, что они были могущественны.

Или именно потому, что они были могущественны.

Всю жизнь они, чтобы избежать враждебности и зависти бедняков, обезличивали свои желания. Укрывались в тени секретов и заговоров. Их либидо было окутано тайной.

Поэтому необходимость выйти на свет, открыться каким-то людям с ничтожными доходами, о которых неделю назад они и не слышали, заставила лицо каждого из них застыть в характерной для невротиков неподвижности.

Покончив с представлениями, Рузвельт заговорил, поглаживая густые усы:

— Цели нашего общества требуют чрезвычайной конфиденциальности. Мы согласились встретиться с вами только потому, что вы уже многое о нас знаете. Даже слишком многое.

Фрейд заметил глубокое разочарование во взгляде Бернэма, словно то, что об их братстве стало известно посторонним, разрушило его детскую мечту.

— Мы благодарим вас за то, что вы спасли жизнь Уильяму Муру, члену нашего общества, — продолжил Рузвельт. Он обернулся к Кану: — Инспектор, вы пришли ко мне, чтобы поговорить о докладе, который подали вашему начальству. Прошу вас ознакомить моих друзей с его содержанием.

— Начальник полиции поручил мне расследование убийства Августа Корда, — сказал Кан. — Теперь, когда работа близится к завершению, меня отстраняют от дела якобы в целях защиты членов вашего братства.

— А к каким выводам вы пришли? — спросил Рузвельт.

— После первых успехов ваш руководитель Август Корда захотел построить четыре монументальных небоскреба в четырех концах Манхэттена. Многие из вас пытались этому помешать, сочтя проект опасным. — Кан посмотрел на каждого из присутствующих. — Среди тех, кто возражал против возведения первой опоры, были Эмери, Уилкинс и Мур. — Инспектор понизил голос, вынуждая окружающих напрягать слух: это был старый трюк, к которому он часто прибегал на допросах. — Всех троих пытали в небоскребах. Бернарда Эмери — в Зингер-билдинг. Джеймса Уилкинса — в Метрополитен-тауэр. Уильяма Мура, единственного выжившего, — в Вулворт-билдинг. — Он окинул присутствующих выразительным взглядом. — Улики, найденные на месте преступлений, подтолкнули меня к мысли, что к этим убийствам был причастен Август Корда. Эту гипотезу подтвердили два психолога. Их умозаключения позволили нам найти тела погибших и спасти Уильяма Мура… — Кан сделал паузу и подвел итог: — Мы полагаем, что вы пришли к тому же выводу относительно преступной натуры Августа Корда. Вы решили свершить правосудие сами и наняли агента из «Пинкертона», чтобы убить Корда.

Члены клуба замерли. Многие из них начали искать глазами Моргана, явно надеясь на его вмешательство.

В конце концов финансист, скрипнув креслом, поднялся.

— Никто не принимал коллективного решения остановить убийственное безумие Августа Корда, — произнес он громко. — Я занимался этим делом один…

Фрейд почувствовал, что и он сам, и Юнг с Каном жадно прислушиваются к словам Моргана, харизма которого была несомненна. Кроме того, внушительный нос финансиста словно заявлял всему миру, что этот человек сумеет учуять вокруг и хорошее, и плохое.

— Август Корда — человек, которым я восхищался больше всех на свете, — продолжал Морган. — Но отчеты агента не оставляли никаких сомнений в том, что он виновен в исчезновениях.

— Отчеты Роя Блэйка? — спросил Кан.

— Да. Двадцать четвертого августа, после исчезновения Уилкинса, он сказал мне, что Корда — это и есть преступник, которого мы ищем.

— Виделись ли вы с Корда перед тем, как его убить? — быстро спросил Кан.

— Перестаньте обвинять меня в том, чего я не делал! — возмутился Морган. — Да, я действительно с ним разговаривал. Август поклялся, что невиновен, и сказал, что сам идет по следу убийцы. Он попросил у меня двадцать четыре часа для того, чтобы собрать доказательства. В тот день я заставил Блэйка следить за ним. Утром Корда поехал на машине к Муру, чтобы проводить его в порт Нью-Йорка. Когда я узнал, что Мур так и не сел на корабль, я сделал вывод, что Корда использовал это время для завершения своего кровавого дела.

— Почему вы не поставили в известность полицию? — сухо спросил Кан.

— Август переубедил бы любого из вас. Его могущество и дар убеждения ставили его вне вашей досягаемости. У меня на руках оказались все карты, настала пора действовать… И в ту же ночь я организовал его похищение. Но когда Блэйк поднялся в спальню Корда по потайной лестнице, он обнаружил Августа уже мертвым.

Фрейд и Юнг изумленно переглянулись.

— Кто же тогда его убил? — спросил Кан.

— Его дочь Грейс.

У Фрейда защемило сердце, ответить он не смог.

— Блэйк это видел? — спросил Кан.

— Она стояла, склонившись над телом отца, когда он вошел.

— А почему она его убила? — спросил Юнг.

— Вы проанализируете ее психологию лучше, чем я, — не без иронии заметил Морган. — Я считаю, что она была его сообщницей, а потом поссорилась с ним…

Кан поискал глазами глаза Рузвельта, но тот отводил взгляд.

— Вам придется признать, что члены Клуба непричастны к этому делу, — сказал Морган после паузы. — Если кто и должен ответить за свои поступки, то это я, только я.

Фрейд и Кан мгновенно понял то, что осталось недосказанным. Это значит, что вы ничего не сможете сделать, поскольку я неприкасаемый и никто не осмелится обвинить великого Джи. Пи. Моргана.

— Блэйк купил для Корда ядовитых птиц, которых тот затем использовал для того, чтобы мучить Джеймса Уилкинса, — заметил Кан.

— Он не знал, зачем они нужны Корда, — сказал Морган.

— Почему Корда оставлял алхимические гравюры рядом с трупами?

— Это слишком сложно для вас. Скажу только, что Август страдал мегаломанией, это и подвигло его использовать алхимию для осуществления своих безумных планов.

Фрейд почувствовал горечь во рту; он встал, вызывающе обвел присутствующих взглядом:

— Я категорически протестую против вашей версии событий, господин Морган. — Фрейд старательно произносил слова, чтобы акцент не помешал ему быть правильно понятым. — Грейс Корда бессознательно ненавидела отца. Эта ненависть, конечно, свидетельствует в пользу вашей теории. Но я глубоко убежден, что она не способна на такое насилие. Результаты моего анализа приводят к этому выводу. — Фрейд решительно сжал кулаки. — Напротив, только Грейс может помочь нам прояснить то, что осталось темным в этом деле. Я должен найти ее, чтобы закончить лечение и вернуть ей память. Только так мы узнаем всю правду.

Морган бросил на психоаналитика ироничный взгляд:

— Мы совершенно не желаем зла вашей Грейс. Ее отец манипулировал ею. Но совершенно недопустимо, чтобы она заявила о присутствии Блэйка на месте преступления и втянула нас в это дело. — Финансист подошел к Фрейду, чтобы тот почувствовал свое ничтожество. — Если Грейс Корда заговорит, наша цель будет скомпрометирована. Мы служим делу, гораздо более важному, чем наши жизни. Этим мы не можем рисковать. — Он отчетливо произносил каждое слово, как судья, читающий приговор. — Мы уже дорого заплатили за безумие Августа Корда. Правосудие свершилось: какой-то неизвестный трибунал приговорил его к смерти. Больше мы платить не намерены.

— Тот, кто смеется над правдой, платит всегда, — сказал Фрейд.

— У нас разные правды, вот и все, — возразил Морган и посмотрел на Кана: — А вам, инспектор, я запрещаю искать Грейс Корда. Мы сами найдем ее и вылечим. Она забудет об ужасах, в которые ее впутал отец.

— Вы меня не запугаете. Ни ценой выздоровления, ни даже ценой жизни моей пациентки!

— Сядьте, доктор! — приказал финансист.

— Ваша авторитарность свидетельствует о вашем бессилии. — Фрейд был непреклонен. — Я не боюсь вас.

Морган некоторое время молчал, пораженный тем, что кто-то осмеливается противостоять ему.

— Мне не хотелось бы, чтобы до этого дошло, — наконец сказал он, — но если вы будете упорствовать, то подвергнете близких большому риску. Вашу супругу Марту и шестерых детей — Матильду, Жана-Мартина, Оливье, Эрнста, Софи и Анну.

Фрейд побледнел как полотно.

Морган резко повернулся к Кану:

— У вас еще нет детей, инспектор, и уже нет матери. Но у вас есть отец…

Кан рывком вскочил на ноги, взгляд его был полон бешенства.

— Вас надо вывалять в смоле и перьях и выкинуть прочь из города, — проговорил он, подходя к финансисту вплотную.

Морган побагровел, схватил инспектора за горло и прижал к стене. Кан, защищаясь, повалил его на пол и принялся осыпать ударами кулаков.

— Прекратите! — вскричал Рузвельт.

Вильсон и Уолдорф бросились на Кана, чтобы остановить его. Вильсон заломил инспектору руку за спину, но тому удалось высвободиться и нанести удар в челюсть Моргану. В конце концов Вильсону удалось обхватить Кана сзади руками и прижать к великолепному гобелену на стене.

Юнг попытался вмешаться, но его крепко схватил Уолдорф и держал до тех пор, пока психоаналитик не успокоился.

Джи. Пи. Морган с трудом поднялся. На его левой скуле виднелся синяк, разбитые губы сочились кровью.

Парализованный вспышкой такой агрессии, Фрейд не шевелился.

«Первый человек, который бросил в лицо противнику оскорбление, а не камень, — основатель цивилизации», — написал он однажды. Видимо, цивилизацию до сих пор отделяло от варварства всего лишь расстояние, которое пролетает брошенный камень.

Выходя из особняка Уолдорфа, Фрейд предложил Кану, который чувствовал себя довольно плохо, опираться на его руку.

— Когда все закончится, вам надо пройти курс психоанализа, — сказал он инспектору.

— А я решил пройти курс бокса, — с возмущением произнес Юнг. — Мне жаль, что я не смог помочь вам поколотить его.

Фрейд посмотрел на Юнга осуждающе.

— Сохранять хладнокровие в любых обстоятельствах, — заметил он, — побеждать внутренние страсти, стремясь к более высокой цели, — это великий психологический подвиг, на который способно человеческое существо.

Пытаясь успокоиться, они молча направились к «форду».

— Эти набобы напоминают мне дикобразов Шопенгауэра, — надеясь смягчить свой упрек, добавил Фрейд. — Они прижимаются друг к другу, забывая про свои колючки, но, почувствовав боль от уколов, тут же разбегаются в разные стороны.

— Тем не менее они остаются самыми могущественными дикобразами страны, — заметил Кан с горечью. — Теперь моя карьера погибла навсегда.

— Нам остается только одно, — сказал Фрейд.

— Что? — спросил Юнг.

— Найти Грейс Корда раньше них.

 

32

Манхэттен с обычным шумом и страстью готовился к ночи и, не скупясь, увеличивал почасовое потребление ваттов, амперов, вольтов и калорий. Фрейд, замкнувшись в молчании, предавался унынию в комнате Юнга.

— Придется признать очевидное, — сказал Юнг. — У нас нет и намека на след Грейс. Она могла убежать куда угодно…

Зазвонил телефон, Фрейд снял трубку. Из Вустера звонил Ференци. Голос его звучал восторженно, что совершенно не вязалось с настроением его учителя.

— Вы знаете, что Уильям Джемс уже приехал?

— Джемс будет там? — переспросил Фрейд.

— Ему не терпится вас послушать. Ваше выступление готово?

— Да, за исключением некоторых деталей…

— Вы не могли бы прислать мне текст?

— Нет… оно у меня в голове.

На другом конце провода наступила тишина.

— Но до отъезда всего четыре дня! — растерянно произнес Ференци.

— Я был занят, — сказал Фрейд.

Занят до такой степени, что понятия не имел, о чем будет говорить в своем выступлении.

— Опять это дело об убийстве? — Ференци был раздосадован. — Учитель, я не понимаю. Мы приехали, чтобы завоевать Америку. На карту поставлено будущее психоанализа, и нам вы гораздо нужнее, чем полиции Нью-Йорка.

— Это еще неизвестно, — возразил Фрейд.

— А Юнг? — спросил Ференци раздраженно. — Он все еще влюблен в эту свою танцовщицу или уже наконец образумился?

— Она не танцовщица. И мы о ней уже давно не говорили.

Юнг немедленно отреагировал на то, что услышал:

— В Анне открылся настоящий талант к па-де-де. Она помирилась со своим мужем.

Его огорченный вид разозлил Фрейда, и без того раздраженного упреками Ференци.

— И это вас заботит?! Грейс Корда находится в смертельной опасности, а ваши нейроны продолжают порхать, словно мотыльки, вокруг весьма тусклой лампочки.

— Вы тоже околдованы женщиной, — возмутился Юнг. — Признайте правду хоть раз в жизни, черт подери!

— Какую правду?

— Вы влюблены в Грейс!

— Просто бессознательная реакция врача-психоаналитика на личность пациента, которая исчезнет, как только лечение будет закончено.

— Посмотрим!

— Я сам займусь этим, говорю вам.

В трубке раздался треск, и Фрейд положил ее рядом с аппаратом.

— Это не бессознательная реакция, — возразил Юнг, — а болезненное, непреодолимое влечение. Эта женщина находится под влиянием своих отчасти преступных наклонностей. Удивляюсь, что вы, человек, так хорошо знающий Библию, не вспомнили дополнительного значения имени Юдифь. Это молодая и красивая вдова, которая обольщает царя Олоферна с единственной целью — обезглавить его во время сна.

— Довольно! — отрезал выведенный из себя Фрейд. — Я выйду подышать.

Видя, что Юнг берет пиджак, Фрейд жестом остановил коллегу:

— Один. Я иду один.

— Зигмунд, да будет вам, — примирительно сказал Юнг. — Не уходите так!

Фрейд вышел, хлопнув дверью.

— Ваша самонадеянность не поможет нам распутать это дело! — крикнул Юнг уже в пустоту.

— Да что там у вас происходит?! — послышался из телефонной трубки гневный голос Ференци.

Юнг взял трубку:

— Я надеюсь, что это не то, что я думаю.

Когда Юдифь звонила, Фрейд слышал в трубке гул толпы, похожий на шум праздника. Он решил подняться вверх по Бродвею, прекрасно понимая, что шансы найти молодую женщину среди многочисленных прохожих ничтожны. Но это все равно было лучше, чем сидеть без дела в гостинице.

Он начал пристально разглядывать всех молодых женщин, которые, издалека или вблизи, напоминали Грейс, и так увлекся своим занятием, что одна из них бросила на него возмущенный взгляд. Фрейд упорно продолжал свои поиски — накладывал одно лицо на другое, но безрезультатно.

Погруженный в размышления, он не заметил, как через час вошел в полосу музыки и огней на площади Таймс-сквер. Повсюду пестрели разноцветные объявления, надписи из электрических букв — танцующих, кувыркающихся, бегущих зигзагом. Такси и экипажи, нетрезвые музыканты и женщины в соблазнительных нарядах наполняли улицы, несмотря на поздний час. Множество рабочих ремонтировали тротуары, некоторые из них распевали за работой модные песенки.

Фрейд шел мимо кинотеатров, названия которых складывались из горящих электрических лампочек. Пройдя барочные колонны театра «Лицей», предлагавшего публике пьесу в трех актах «Арсен Люпен», он увидел напечатанную большими буквами афишу:

БЕГУЩИЕ КАРТИНКИ. ПОТРЯСАЮЩАЯ, ИСКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ ПРОГРАММА.

«ДА ЗДРАВСТВУЕТ ХОЛОСТЯЦКАЯ ЖИЗНЬ!»

МАКСА ЛИНДЕРА.

БЕН ТЮРПИН В «МИСТЕРЕ ФЛИПЕ»!

Фрейд никогда не видел кинофильмов. А главное, два дня назад Юдифь предлагала ему пойти вместе в кино.

Пока он раздумывал, к нему подошла девочка-подросток; на ней была сиреневая шляпка с фиалками, прибавлявшая ей лет.

— Сударь, вы не могли бы пригласить меня на этот сеанс?

Ее горящие глаза тоже напомнили Фрейду Юдифь.

— Пожалуйста, — умоляющим тоном произнесла девочка. — Одну меня не пропустят!

Он кивнул и в сопровождении девочки отправился к окошку кассы.

Зал был полон, в воздухе сгущались клубы дыма. Они нашли два места в первом ряду, прямо перед экраном — большой белой простыней, прикрепленной к стене. Как только они уселись, свет погас.

Программа сеанса началась с нескольких драматических короткометражек. Фильм «Почему госпожа Джонс развелась» показывал бизнесмена в различных компрометирующих ситуациях. Фильм Гриффита «Точка зрения краснокожего» повествовал о судьбе индейцев киова, сражающихся за свои земли, — режиссер основывался на явно позаимствованной у Руссо идее о добром дикаре.

Но публика оживилась по-настоящему лишь при виде первых кадров картины «Мистер Флип» со звездой Беном Тюрпином в главной роли. Его персонаж страдал хроническим конвергентным косоглазием. В фильме Тюрпин изображал закоренелого ловеласа.

Юная соседка Фрейда так хохотала, что, сама того не заметив, положила руку ему на колено.

Фрейд нахмурился и убрал ее руку. Его поразила одна вещь. Комик не подавлял ни одно из своих желаний, не подчинялся ни одному из правил поведения, принятых в обществе. Он ломал мебель, дрался ногами, восстанавливая против себя всех. Он воплощал подсознательное в чистом виде.

В отличие от психоанализа, кинематограф, казалось, возник для того, чтобы побуждать людей не укрощать свои побуждения, а культивировать их.

Сеанс продолжился кинохроникой. На этот раз Фрейда ожидал неприятный сюрприз — кадры о строительстве небоскреба Вулворт-билдинг. Фрейд увидел на экране место, где Менсон пытался его убить, и ему захотелось уйти. Он хотел было встать, чтобы выйти, но соседка удержала его за руку:

— Не пропустите, это мое самое любимое!

Она говорила о фильме, посвященном спектаклю «Борьба с огнем», главному аттракциону парка «Дримленд» в Кони-Айленд. В фильме показывали гостиницу, охваченную бушующим огнем. Десятки пожарных разворачивали раздвижную лестницу, заливали водой огонь, ловили самых удачливых клиентов гостиницы в спасательные сети. Остальные, попавшие в огненную ловушку, устремлялись на крышу.

Фрейд почувствовал озарение, похожее на то, которое помогало ему разгадывать смысл снов. Он вскочил и бросился к выходу.

— Одевайтесь, мы должны идти!

Юнг, только что вставший с постели, смотрел на Фрейда мутными глазами:

— Куда?

— В Кони-Айленд. Она там.

— Кто, Грейс?

— Юдифь. В прошлом году она исчезала после обеда и отсутствовала всю ночь. Я думаю, что она, скорее всего, возвращалась в одно и то же место, туда, где не привлекала к себе внимания. Сначала я решил, что место это должно быть пустынным. Но сейчас, на Бродвее, я сообразил, что в Нью-Йорке лучше всего прятаться в толпе. И чтобы стать неузнаваемой, Юдифь смешивалась с нехарактерным для нее окружением.

— Кони-Айленд?

— Именно так. Я пошел в кино и увидел кинохронику…

Фрейд рассказал Юнгу о кадрах пожара, о женщинах, которые прыгали с крыши, спасаясь от огня.

— Я тут же связал это со сном, о котором говорила Грейс. Сны часто воссоздают сильные зрительные впечатления.

— Она видела ту же кинохронику, что и вы?

— Скорее всего, она была на месте событий, в «Дримленде»! Гул, который я слышал, когда Юдифь мне звонила, напоминал именно обстановку на ярмарке. Еще одно доказательство: после приступа амнезии Грейс очутилась дома, и единственным напоминанием о ее бегстве оказался билет на новую линию метро. Потом я увидел на плане, что эта линия пересекает Бруклин и последняя станция на ней — «Кони-Айленд»!

— Это след, — согласился Юнг.

— В фильме показывали посетителей парка аттракционов — рабочих, служащих, простолюдинов. Это место не для Грейс. А Юдифь может найти там сильные эмоции, которые так нравятся ей. Там она растворяется в толпе, и никто не пытается узнать, кто она такая!

— Да, но ехать в Кони-Айленд ночью бесполезно, — заметил Юнг. — Лучше предупредить Кана.

— Ну так идемте!

Как только Фрейд шагнул к двери, Юнг сказал:

— Ваш недавний неожиданный уход…

— Я понимаю ваше беспокойство, — спокойно произнес Фрейд, останавливаясь. — Меня привлекает в Грейс… ее психика, вот и все.

— Вы страдаете от того, что часть этой психики всегда будет ускользать от вас? — спросил Юнг.

— Женщина — это великая тайна, — произнес Фрейд, уклоняясь от ответа. — Все мои попытки понять женщин заканчивались неудачей…

Последняя летняя гроза разразилась незадолго до полуночи. Попавшему под ливень Фрейду показалось, что хаос Манхэттена растворяется в серых неясных красках, под стать его мыслям.

Такси отвезло психоаналитиков на Мелберри-стрит. Они прошли прямо в кабинет Кана, где и нашли инспектора; выглядел он мрачно. Ренцо, несмотря на закованную в гипс ногу, пытался развеселить шефа. Выслушав Фрейда, Кан вскочил со стула:

— В «Дримленде» есть телефонный узел под открытым небом. Это может объяснить шум на другом конце провода…

— Кто подтвердит, что она по-прежнему там? — спросил Ренцо.

— Возвращаться домой ей больше незачем, — уверенно сказал Фрейд. — В «Дримленде» можно жить, инспектор?

— На Сёрф-авеню есть гостиницы. Притоны в основном.

— Этим ее не испугаешь. Юдифь — девица распутная.

— Одинокая женщина в Кони-Айленд — это иголка в стоге сена, — вздохнул Кан. — Чтобы прочесать остров, нужно пятьдесят человек. У меня их нет. Герман Корда поручил агентству «Пинкертон» организовать облаву. И я вообще-то обязан сообщить вашу информацию детективам агентства.

— Им платит Клуб архитекторов, — вмешался в разговор Юнг.

— Что вы от меня хотите? Приказ Салливена запрещает мне обращаться к охранной службе парка. Мы можем связаться с гостиницами, но как узнать, под каким именем Грейс зарегистрировалась?

— Не под своим, — заметил Фрейд. — Она для этого слишком хитра.

— Отлично, мы не знаем даже ее имени… — иронически произнес Кан. И вдруг громко прибавил: — Черт, у меня есть идея! — Он посмотрел на Фрейда с воодушевлением. — Салливен не хочет, чтобы я искал Грейс Корда. Но мы ведь собираемся ловить социально опасную, неуравновешенную особу по имени Юдифь, а это совершенно другое дело.

— Вы действительно думаете, что мы сможем одурачить Салливена? — Ренцо покачал головой. — Представьте себе положение, в котором мы окажемся, когда он сообразит, что…

— Хуже, чем сейчас, не будет, — сказал Кан. — И потом, я только выполняю свой долг.

— Как вы собираетесь действовать? — осведомился Фрейд.

— У меня здесь осталось несколько верных людей. Я отправлю их на причал для паромов и на станцию метро «Кони-Айленд» с описанием Юдифи. — Кан повернулся к Ренцо: — Позвони в «Брайтон-Бич» и другие гостиницы острова. Завтра пятница, мы сядем на шестичасовой паром — тот, который отходит раньше, чем открывается метро.

— Мы едем с вами, — заявил Фрейд, не советуясь с Юнгом. — Если мы найдем ее, нужно будет подобрать правильные слова.

— Ну, это, как всегда, на ваш страх и риск, — заметил Кан.

Он посмотрел на Фрейда долгим взглядом, словно тоже начинал догадываться об истинной причине таинственной привязанности Фрейда к дочери Августа Корда.

 

33

Кони-Айленд — это перевернутый мир, где грусть сменяется весельем, уродство вызывает желание, жадность считается добродетелью, а презрение не помеха любви, где призрачное существо становится молодой соблазнительной женщиной.

Кони-Айленд был Зазеркальем, обратной стороной общества.

Кони-Айленд был театром, гораздо более внушительным, чем те манхэттенские подмостки, где играла Грейс. Эмигранты из Ирландии и России, Италии и Китая играли здесь увлекательную, нескончаемую пьесу. Остров казался лабиринтом самых невероятных декораций. Две аллеи, Сёрф-авеню и Бауэри, соединяли между собой три основные сцены: Стипл-чейз, Луна-парк и «Дримленд». Каждая из них предлагала посетителю фантастические путешествия в разные эпохи, страны и цивилизации.

В безымянном лесу, среди актеров и зрителей, она могла укрыться от полиции. От доктора Фрейда. От своего чудовищного наследства. Здесь, под ее защитой, Грейс никогда ничего не узнает.

Она провела ночь в номере гостиницы, выстроенной в форме слона, возвышавшегося у подступов к Луна-парку. Она проснулась рано и зашла в бар «Натан», как только он открылся. «Натан» был самым знаменитым заведением на острове, частью легенды о Кони-Айленде. Он прославился сэндвичем с сосиской, так называемым хот-догом. Говорили, что в «Натане» продавали сорок тысяч хот-догов в день. Два года назад, чтобы привлечь покупателей, хозяин бара одел десятерых бездомных в белые халаты, выдал им стетоскопы и поставил за прилавок с надписью: «Если врачи едят наши хот-доги, значит, они вкусные». Что обеспечило наплыв клиентов.

Юдифь обнаружила, что это место очень удобно для того, чтобы заводить знакомства. У нее быстро появились соседи. Трое мужчин из простонародья заинтересовались красивой, элегантно одетой незнакомкой с белыми тонкими руками и черными надушенными волосами.

Обратил на нее внимание и рыжеволосый тип, который, как только она вошла, принялся украдкой за ней наблюдать.

В парках всегда полно пошлых субъектов такого рода. И очень мало изысканных мужчин, которые, как и ее отец, презирали гротескную, хвастливую архитектуру таких мест, обилие представлений и огни фейерверков. Август Корда строил Манхэттен для образованных людей. Район Кони-Айленд предназначался для созданий примитивных. Он являлся противоположностью идеи Прогресса, не допускавшей ни слабостей, ни пороков.

Юдифь понимала, что посетители парка хотят убежать от отчаяния повседневной жизни. Они жаждут испытать нечто неизведанное, преисполниться эмоциями. Удивлением, ощущением скорости, весельем.

Насладиться сексом, выплеснуть агрессию.

Ничего из того, что радовало ее здесь, не существовало на Манхэттене.

В Кони-Айленде она спала внутри слона, гуляла по спинам слонов Джипа и Джуди в Стипл-чейзе. Она вопила вместе с толпой, когда администрация парка на глазах у шестидесяти тысяч зрителей убила электрическим током взбесившуюся слониху, повинную в смерти троих рабочих.

Здесь, в Луна-парке, она плавала в самом большом бассейне. Поднималась на крутящуюся конструкцию «Щекотунчика», устроенного так, что пассажиры выпадали из своих кресел. Каталась на деревянных лошадках, едущих по рельсам.

Но больше всего времени она проводила в Лилипутии. Триста карликов, приехавших с разных концов света, населяли этот миниатюрный экспериментальный город. Она подружилась с маленькими гостеприимными человечками, у которых был свой парламент, свой цирк и даже конюшня с карликовыми лошадьми. Чтобы подчеркнуть их размеры, рядом с ними постоянно находились два великана. Ей было знакомо жестокое отношение к собственному телу, которым отличались эти безобразные существа.

— Угостить тебя пивом?

Рыжий парень сел на освободившееся рядом с ней место возле стойки бара. Он оказался моложе, чем она думала. Слишком молод. Маленький хулиган из Файв-Пойнтс.

— Я ухожу, — сказала Юдифь.

— А можно пригласить тебя потанцевать?

— Куда?

— В «Дримленд», под навес в форме ракушки.

— Танцевать что?

— Да что хочешь: кекуок, фокстрот, теркитрот. «Его танцуют все. Танцуют что? Танцуют теркитрот…»

Напевая, он поднялся и сделал несколько танцевальных движений.

— А ты гибкий, — сказала Юдифь, облизывая губы.

Глаза рыжего парня загорелись, как фонарики для иллюминации. Она уже собиралась прибрать его к рукам, как вдруг увидела, что в «Натан» входят трое мужчин. Юдифь сразу догадалась, кто они, поскольку часто встречалась с их коллегами. Внимательные глаза осмотрели первый зал, задерживаясь на лице каждой посетительницы в шляпке.

Они искали ее.

— Пошли, парк скоро откроется! — Юдифь бросила монетку на стойку и схватила под руку своего удивленного поклонника, который, спотыкаясь, последовал за ней. Подталкивая его к боковой двери, Юдифь уткнулась лицом в его шею, как делают влюбленные женщины.

На улице они смешались с толпой, которая с каждой минутой становилась все плотнее. Юдифь посмотрела назад: детективов не было видно.

— Пошли, — сказала она молодому человеку.

Она увлекла его на Сёрф-авеню. Мальчишка-газетчик, стоя на тротуаре, размахивал свежим номером «Геральд» и выкрикивал новости:

— Неожиданный поворот в деле Корда! Его убийца бросился в Гудзон! Полиция ищет исчезнувшую девушку!

Юдифь вздрогнула, увидев на первой странице фотографию разыскиваемой. Это была она. Вернее, Грейс.

Юдифь сжала кулаки.

— Что с тобой творится? — спросил рыжий парень.

Она приблизила губы к его уху:

— Здесь есть люди, которые желают мне зла.

Он посмотрел в ее глаза, зеленые, как поля его родной Ирландии. Потом улыбнулся, отвернул полу пиджака и продемонстрировал рукоятку ножа, торчавшую из внутреннего кармана:

— Я — твой мужчина, красавица моя.

В густом тумане, поднимавшимся над Гудзоном прохладным утром, медленно, озаренные неярким светом, проступали парки. Стоя на палубе парома, приближавшегося к берегу, Фрейд и Юнг сначала решили, что перед ними мираж. Кони-Айленд казался нагромождением самых необычных форм и силуэтов — ракушек, колес, спиралей, восьмерок, крутых спусков, американских горок, бросающих вызов силе притяжения. Огромная башня, верхняя часть которой была построена в мавританском стиле, центральная — в венецианском, а нижняя — в индийском, возвышалась над одним из парков. Она напоминала пошлые декорации к венским опереттам.

Теперь психоаналитики и Кан не сомневались, что Грейс находится именно там. Инспектор показал ее фотографию служащим парома, и один из них подтвердил, что видел ее накануне: он запомнил необыкновенную красоту Грейс.

На палубе теснились люди, хотевшие попасть в парки сразу же после открытия. Сидевший на скамье мальчик читал своей сестре вслух роман Жюля Верна «Путешествие с Земли на Луну». У поручней целовались двое влюбленных. Другая парочка запускала друг другу руки под расстегнутую одежду. Вероятно, насыщенное символами путешествие по воде побуждало молодежь бросать вызов царящему в обществе пуританству.

— Я думаю, — сказал Фрейд, обращаясь к Юнгу, — уж не приезжает ли Юдифь в Кони-Айленд за приключениями инкогнито?

К ним незаметно присоединился Кан:

— Судно кишит агентами «Пинкертона». — Он украдкой показал на стоящих невдалеке двух мужчин в котелках.

— Как это возможно? — спросил Фрейд. — Один из ваших людей нас выдал?

— Я думаю, что они, скорее всего, следят за нами.

— Опять они…

Паром приближался к берегу. Вдалеке на пляже уже были видны отдыхающие в купальных костюмах.

— Надо действовать быстрее, чем они, — заключил Кан, — поскольку их в десять раз больше.

Толстенький бородатый человечек в цилиндре встретил их на набережной.

— Господа, — представил его Кан, — это Стенфорд Марэ.

Фрейд и Юнг поздоровались с новым знакомым.

— Господин Марэ — один из создателей аттракционов «Дримленда». Он проведет нас по паркам.

— Это настоящие лабиринты, — уточнил Марэ.

— Причем полные народа! — добавил Юнг, рассматривая обтекавшую их толпу.

— На одной аллее «Дримленда» иногда насчитывается более тридцати тысяч посетителей, — с гордостью сообщил Марэ. — Еще надо прибавить служащих — двадцать тысяч на все парки…

— Это настоящий успех, — подчеркнул Юнг.

— Мой отец приехал из Венгрии, — продолжил Марэ. — Он говорил, что лишь скрипка может помочь мне в Америке. Он и не подозревал о том, что здесь, чтобы развлечь публику, нужны гораздо более эффектные вещи.

— А где показывают аттракцион с пожаром? — спросил Фрейд, не желая терять времени.

— В «Дримленде», в самом новом и большом парке. Но это представление дают ближе к вечеру.

— А какое самое интересное зрелище сейчас? Там и надо искать Юдифь.

— Следуйте за господином Марэ, — посоветовал Кан. — Я останусь здесь и буду следить за входом.

Отойдя от окошечек кассы, Фрейд и Юнг увидели странное здание ярко-желтого цвета, округлая форма которого напоминала яйцо.

— Что это такое? — спросил Юнг.

— Это больница парка, — ответил Марэ. — Знаменитый инкубатор доктора Кортни для недоношенных детей. Это самый сложный из всех существующих аппаратов такого типа. Посетителей пускают внутрь. Может быть, ваша подруга там?

Фрейд покачал головой. Юдифь и близко не подойдет к месту, где находятся новорожденные. Грейс призналась ему, что сохранила тяжелые воспоминания о детстве и не хочет заводить детей.

— Продолжим прогулку, — предложил он.

Они принялись прокладывать себе дорогу сквозь толпу под непрерывный шум: крики, взрывы, свист и выстрелы. Фотограф громко приглашал посетителей позировать перед его аппаратом. Проповедник, грозя кулаком, заклинал публику не поддаваться плотским искушениям.

Едва войдя в парк, Фрейд ощутил самые разные запахи — жареных сосисок, воздушной кукурузы, пива, табака, пачулей. Он всегда обладал тонким обонянием. Из всех пяти чувств оно было самым важным для памяти, а следовательно, и для бессознательного, и для сексуальности. Фрейд считал, что недостаточно чуткое, по сравнению с приматами, обоняние стало причиной великого человеческого невроза, что сказалось на сексуальных отношениях.

Плывущие по парку агрессивные ароматы призывали к близости. Они давали Юдифь то, чего она искала: ощущение бегства, забвения своей личности, наслаждение от того, что ее запах растворяется в запахах, исходящих от других людей.

У окруженного зеваками здания, напоминавшего греческий храм, Марэ замедлил шаг.

— Это новый хит, — заявил он. — Внутри можно увидеть спектакль с механическими эффектами, воспроизводящий извержение вулкана Везувий…

— Только и всего? — Юнг пожал плечами.

— …а также гибель Помпеи и ее обитателей под потоками лавы и пеплом… Да, конкуренция между парками вынуждает нас изощряться.

Юнг заметил, что Фрейд остановился у входа в следующий аттракцион. Это была огромная скульптура из папье-маше в виде двух бедер и женского полового органа, который и представлял собой вход внутрь…

— Мы словно за тысячу лье от пуританской Америки! — Юнг был поражен.

Марэ объяснил, что эту скульптуру разрешили потому, что спектакль, предлагаемый зрителям внутри, называется «Сотворение мира» и является комедией по мотивам Книги Бытия. Потом он смущенно провел их к менее шокирующему входу в другое здание. «Ворота в ад» венчала красная рогатая голова дьявола. Сюда тоже стояла длинная очередь.

— Входной билет дает вам право на поездку на корабле к водовороту, ведущему прямо в пещеры Аида, — сообщил Марэ. — Но можно войти бесплатно и насладиться ужасом пассажиров, попавших в водоворот. Может быть, это соблазнило вашу подругу?

— Юдифь — в аду?

Фрейд снова покачал головой. Юдифь, несомненно, избегает метафор, напоминающих о материнском чреве, будь то пещеры Аида или лава Помпеи.

Нет, ее яростное неприятие психоанализа показывало, что она искала забвения в других сферах. Она предпочитала затеряться вдали от себя, а не погрузиться вглубь себя.

— Продолжим, — сказал Фрейд.

Они прошли мимо следующих аттракционов: «Землетрясение в Чикаго» и «Битва подводных лодок».

— Посмотрите-ка сюда!

Юнг показывал Фрейду на стальную эстраду, где добровольцы, в основном молодые женщины, получали легкие электрические разряды. Чтобы избежать удара током, нужно было съехать с горки и спрятаться в отверстиях, где девушек поджидали актеры, переодетые кошками. В награду участники получали аплодисменты зрителей.

— Погружение в толпу позволяет отдаваться своим мазохистским устремлениям, — прокомментировал Юнг. — Такие аттракционы взывают к первобытным инстинктам толпы, которая не зависит от составляющих ее индивидуальностей.

Фрейд ничего на это не ответил. Он считал, что Юдифь приходит сюда не для того, чтобы ее унижали. Она бежит от самой себя. Как забыть о себе? Как отречься от своего нарциссизма? Ответ очевиден: надо влюбиться. И спрятаться под купол чужого нарциссизма.

Надо найти такое место, где Юдифь может играть во влюбленность.

— На самом деле, — продолжал тем временем Юнг, — в этой стране мечты собраны все ужасы наших кошмарных снов: монстры, несчастные случаи, войны, природные катастрофы.

— Юнг, мы будем теоретизировать позже! — произнес Фрейд с раздражением. И обернулся к Марэ: — Как вы считаете, какие места в этом парке предпочитают влюбленные?

— Танцпол, — ответил Марэ. — На самом большом понтоне. Еще можно целоваться на большом колесе. — Он указал на огромное разноцветное колесо, возвышавшееся над парком в нескольких сотнях метров от них, и добавил: — Самое романтичное место, я думаю!

— Я пройдусь в ту сторону, — сказал Фрейд. — Разделимся, чтобы увеличить наши шансы.

На самом деле он хотел побыть в одиночестве, так как Юнг действовал ему на нервы.

— Хорошо, — согласился Юнг. — А мы обойдем танцпол.

Фрейд ушел. Он чувствовал, что Юдифь где-то здесь. Пребывая в каком-то странном опьянении, он понял, что среди всех ощущаемых им запахов сильнее всего выделялся аромат из прошлого — духи Грейс, которая, находясь в образе Юдифь, бросилась в его объятия.

Толпа рассеялась. Аттракционы, мимо которых Фрейд теперь шел, казались менее популярными, чем предыдущие. Когда он поравнялся со скромной постройкой из соснового дерева, его внимание привлек плакат с надписью:

БОЛЬШАЯ ГАЛЕРЕЯ ЗЕРКАЛ —

ВСЕГО 10 ЦЕНТОВ!

Приписка внизу заинтриговала Фрейда еще больше. Под словами «Лабиринт зеркал» красными буквами было начертано: «Оставь похожесть, всяк сюда входящий».

Неуклюжая попытка перефразировать Данте. Но удивительным образом созвучная тому, что волновало Юдифь.

Фрейд решительно направился к окошечку, в котором сидела переодетая мексиканкой служащая, и протянул ей десять центов. Потом поднялся по лестнице к входу в галерею. За стеклянной дверью его ждал коридор с множеством ниш. Висевшее на стене в одном из углублений вогнутое зеркало превратило Фрейда в баварского крестьянина, а выпуклое — в Дон Кихота в очках.

Гротескное изменение пропорций собственной фигуры вызвало у Фрейда и раздражение, и приятное воспоминание о стадии зеркала, когда он еще ребенком, глядя на свое отражение, понял, что обладает отдельным телом, отличающимся от тела его матери.

В конце коридора Фрейд толкнул дверь и обнаружил лабиринт из наклонно расположенных зеркал, развешенных по стенам петляющих туннелей. Он тут же заметил бесчисленные отражения какой-то фигуры — не своей, а высокого рыжего молодого человека.

Когда Фрейд шагнул вперед, чтобы рассмотреть парня, тот исчез.

Фрейд ускорил шаг и очутился перед разветвлением коридора. Он выбрал путь налево — ведь Юдифь левша.

Миновав около полудюжины поворотов в лабиринте, он услышал чье-то прерывистое дыхание.

Красная молния пронеслась перед его глазами. Платье. Фрейд бросился за ним, натолкнулся на зеркало, обернулся и увидел отражение парня; тот схватил его за пояс, развернул спиной к себе и приставил к горлу нож.

— Я держу его, — произнес он со злорадством. — Что с ним сделать?

Фрейд стал искать глазами того, к кому он обращался. Однако видел в отражениях лишь всклокоченные волосы, темный и суровый взгляд. Больше ничего. Юдифь мелькнула и исчезла.

— Его можно убить, — произнес низкий и хриплый женский голос. Голос альтер эго Грейс.

— Вам незачем это делать, — сказал Фрейд.

— И почему же это, доктор?

— Я пришел, чтобы помочь вам. Вас преследуют сыщики. Вы должны покинуть парк.

Юдифь неожиданно появилась в зеркале, висящем прямо перед Фрейдом.

— И где же они? — спросила она, уперев руки в бедра.

Ее жесты казались театральными. Бесчисленные отражения помогли ей вновь почувствовать себя актрисой. Захватчицей.

— Здесь, в этом лабиринте. Поверьте мне.

Фрейд попытался обернуться, чтобы увидеть ее, но почувствовал, что лезвие ножа стало сильнее давить на его горло.

— Ну, так я покончу с ним? — нетерпеливо спросил рыжий.

Фрейд вздрогнул, увидев появившуюся перед ним Юдифь — настоящую, осязаемую, распространяющую одной ей присущий запах. Это была точно она, а не одно из отражений.

— Сыщики… — задумчиво сказала она. — Что они хотят?

— Они хотят помешать вам, чтобы вы не рассказали правду об отце и преступлениях, которые он совершил.

— С ними я разговаривать не буду.

Она сделала шаг назад и раздвоилась в зеркалах.

— Разговаривать надо с Грейс, — сказал Фрейд. — Ей необходима правда. Она хочет понять, что с ней произошло…

— Она не знает, чем рискует, — возразила Юдифь. — Она не знает, как сильно будет страдать.

— Вы думаете сейчас, томясь внутри вас, она не страдает?

Юдифь исчезла. Фрейд видел теперь лишь собственный профиль.

— Я должен вам открыть нечто очень важное, что изменит все, — сказал он. — Пожалуйста, пойдемте со мной.

— Пускай в ход нож, — велела Юдифь рыжему сообщнику.

«Жажда насилия», — подумал Фрейд, еще не видя, как стоящий позади него молодой человек заносит руку, чтобы ударить его. Резко согнув локоть, Фрейд ударил рыжего парня в солнечное сплетение. У того перехватило дыхание, он схватился за живот.

Фрейд сделал шаг вперед, заметил Юдифь и бросился к ней. Он думал, что уже поймал ее, но ударился о холодную поверхность нового зеркала.

— Заканчивай с ним! — крикнула Юдифь сообщнику.

Фрейд безуспешно искал ее глазами. Рыжий парень вновь занес огромный кулак, и психоаналитик приготовился к худшему.

— Так, приятель, ну-ка прекращай свои номера!

Человек в котелке — Фрейд узнал сыщика с парома — целился из пистолета в одно из отражений рыжего молодого человека.

Тот впал в бешенство и бросился с ножом на детектива. Прозвучали два выстрела. Два зеркала разлетелись вдребезги — пули попали в отражения. Рыжий сбил сыщика с ног.

Фрейд искал глазами Юдифь. На секунду ему показалось, что ее ранили. Присев на корточки, Юдифь пристально рассматривала себя в валявшихся на полу осколках зеркала. Раздробленное изображение, казалось, внушало ей ужас.

Фрейд подумал, что она сейчас переживает ощущения, противоположные тем, когда ребенок осознает истинные пропорции своего тела. В кусочках зеркала Юдифь видела человека, потерявшего форму, чувствовала, что находится во власти своей невыносимой судьбы.

Двое мужчин продолжали драться, катаясь по полу. Фрейд кинулся к Юдифь:

— Пойдемте со мной! — Он решительно поднял ее на ноги. Своим неподвижным взглядом Юдифь напоминала сломанную куклу. — Идемте!

Наконец она взяла Фрейда за руку. И они побежали, лихорадочно ища выход.

На улице они смешались с толпой посетителей.

— В той стороне должен быть выход из парка! — крикнул Фрейд.

Юдифь посмотрела в указанном направлении и не сдвинулась с места. У решетки стояли два сыщика. Через секунду их взгляды обязательно привлечет красное платье. Фрейд потянул девушку в противоположном направлении.

Она подчинилась. Агрессия, выплеснувшаяся наружу в лабиринте, ослабила ее волю. Нужно было воспользоваться этим и немедленно возобновить лечение. Быть может, он никогда больше не увидит ее в таком податливом состоянии.

Психоанализ надо провести прямо здесь, в парке. Но где?

Фрейд заметил справа большое колесо и сказал:

— Пойдемте.

Он увлек ее к кассе. Девушка покорно последовала за ним. Они зашли в кабинку в тот момент, когда колесо остановилось, и уселись на желтые кожаные сиденья.

Гигантский мотор заурчал. Кабинка, легко подрагивая, стала медленно подниматься вверх. Юдифь смотрела на небо — казалось, это ее успокаивало.

Искусственное и шумное волшебство «Дримленда» оставалось внизу и становилось все менее и менее навязчивым.

Момент настал.

— А теперь послушайте меня! — произнес Фрейд настойчивым тоном.

— Ну и что же вы мне откроете? — холодно спросила Юдифь.

— Все очень просто. Если Грейс по-прежнему не будет знать, что с ней произошло, она умрет.

Юдифь фальшиво рассмеялась, но это не остановило Фрейда.

— Травма, которая раздробила ваше сознание, продолжает подтачивать ее изнутри. Вы считаете себя ее ангелом-хранителем, выступаете в роли обезболивающего средства каждый раз, когда страдания становятся нестерпимыми. Но внутри своего подсознательного раненый ребенок продолжает мучиться. Все сильнее и сильнее. Вскоре она уже не вынесет этого груза и попытается покончить жизнь самоубийством. Вашу жизнь…

Юдифь вцепилась в поручни.

Колесо остановилось, чтобы принять новых пассажиров и продолжить движение. Они неторопливо удалялись от запахов, шума и рокотания мотора.

— Боль, испытанная в детстве, не уходит вместе с ним, — снова заговорил Фрейд. — Ребенок, выросший в нищете, хранит ее печать всю жизнь. Ребенок, перенесший то, что перенесли вы, должен пережить период траура. Поэтому ему необходимо знать, что с ним произошло: это единственный способ отторгнуть случившееся.

— Грейс нужно оставаться в неведении, — упрямо сказала Юдифь. — Она никогда не узнает…

Колесо поднимало их к небу, и Фрейд должен был «достать» со дна души молодой женщины все лучшее, что там было: ее естественное стремление к правде.

— Тот сон, который видела Грейс, — продолжал он, — эта шевелящаяся, скользящая в темноте фигура с пронзительным, направленным на нее взглядом. Это ведь не сон, не так ли? Это было едва закамуфлированное воспоминание, вновь прожитое как галлюцинация…

— У вас воображение бьет через край, доктор Фрейд!

— Мы используем воображение, когда не знаем, что заставляет нас страдать. Грейс страдает постоянно, потому что каждый раз, когда она видит эти образы, вы скрываете от нее их смысл. Вы заставляете ее думать, что это кошмарный сон. Вы обманываете ее! Но ее боль — это не иллюзия. Вы не можете лгать ее телу, оно — реально. Оно требует, чтобы о нем позаботились.

Дыхание Юдифь участилось. Она вытянула руки перед собой, словно хотела дотянуться до какого-то существа или ощутить некую невидимую силу.

— Юдифь?

— Я вижу его, да, я вижу его!

Ее голос стал жалобным и высоким. Высокомерный взгляд — умоляющим. Тело сжалось, словно уменьшилось.

Это была уже не Юдифь. Более мягкие жесты принадлежали Грейс, а взгляд — маленькой напуганной девочке.

— Вот он. Я боюсь! Я боюсь его!

— Кого вы боитесь? — прошептал Фрейд.

Кабинка поднялась в самую верхнюю точку, дернулась и застыла в полной неподвижности. На этой высоте дул сильный ветер, шевеля черные как смоль волосы молодой женщины; она продолжала кричать детским, все более пронзительным голосом:

— Нет, прекратите! Прекратите!

Неожиданно она стала задыхаться и яростно заметалась, словно пыталась помешать кому-то задушить ее.

Фрейд встряхнул ее за плечи, расстегнул верхние пуговицы корсажа, чтобы молодая женщина могла вздохнуть полной грудью.

— Грейс! Грейс! Возвращайтесь! Все закончено! Опасности больше нет!

Он понял: Грейс, под руководством Юдифь, переживала травму, с которой все началось. Юдифь передала ей эстафету.

Через несколько долгих минут она встрепенулась, как будто приходя в себя.

— Я видела его! — дрожа всем телом, произнесла она своим обычным, взрослым голосом.

— Что вы видели?

— Он вошел в спальню. Я проснулась, когда он подошел ко мне. И Юдифь заняла мое место.

— Как это заняла ваше место?

— Мне всего шесть лет. Я не могу это пережить.

— Пережить что?

Грейс сделала паузу, словно прислушиваясь к своему внутреннему голосу. С ней говорила Юдифь.

— Когда я спала, Юдифь все видела. Однажды она не выдержала и все рассказала мисс!

— Мисс Дэймон?

— Она заботилась обо мне. Она защищала меня. Она избавила меня от этого.

— От чего?

— От младенца.

— Вы забеременели?

— Да.

— Когда?

— В двенадцать лет.

Голос Грейс был спокойным, ровным, словно она не до конца понимала, что говорит.

— Мисс Дэймон дала мне настойку, чтобы все прошло.

Грейс откинулась на спинку сиденья и начала совершать головой круговые движения. Фрейд заметил, что потухший взгляд молодой женщины блуждает по лазури неба. Кабинка стала спускаться вниз.

— Все эти годы Юдифь скрывала от меня правду. Но она не могла держать в себе всю эту боль.

Грейс закрыла глаза, словно прислушиваясь, потом открыла их.

На лице ее появилось выражение ужаса.

Фрейд понял: Грейс узнала своего насильника.

В ее груди медленно зародился, а затем вырвался наружу крик:

— Не-е-е-е-ет!

Грейс резко поднялась на ноги и хотела выйти из кабинки. Фрейд бросился к ней, усадил и пристегнул ремнем безопасности, хотя она вырывалась, словно тигрица. Платок соскользнул с ее шеи и полетел между балками к зубчатой передаче. Раздался новый крик. Пассажиры из других кабинок повернулись к ним, думая, что что-то случилось.

Они были уже в двадцати метрах от земли.

Фрейд сел рядом с Грейс и прижал ее голову к своей груди.

— Это был мой отец, — сказала молодая женщина, приникая к нему.

— Он умер, — проговорил Фрейд. — Все кончено.

Грейс потеряла сознание. Он сжимал ее в своих объятиях.

Кабинка опустилась к земле. Кто-то быстро открыл дверцу, вокруг кабинки собралась группа людей. Какой-то человек вошел в кабинку и попытался разомкнуть руки Фрейда. Потерявший чувство реальности психоаналитик начал сопротивляться.

— Доктор, это я!

Фрейд поднял глаза и узнал Кана.

— Ей нужна медицинская помощь, — добавил инспектор.

Фрейд посмотрел на безжизненное лицо Грейс и разжал свои объятия. Он вдруг почувствовал признательность — не к полицейскому, а просто к жизни. Грейс была жива.

— Пойдемте со мной.

Юнг протягивал ему руку. Фрейд схватился за нее и вышел из кабинки под любопытными взглядами зевак.

Полдюжины детективов окружили кабинку. Среди них виднелась долговязая фигура Германа Корда.

— Я беру на себя заботу о ней, — сказал дядя Грейс, посмотрев на Кана.

— Только после допроса, — возразил инспектор.

— В связи с чем?

— Соучастие в убийстве.

— Что это значит? — заявил Герман. — Вы бредите?

Он раздвинул зевак, чтобы подойти к Грейс ближе.

Кан достал револьвер и направил его на Германа.

— Я увожу ее в комиссариат, — процедил он сквозь зубы.

— Вы об этом пожалеете! — сказал со злостью Герман.

Сквозь толпу к ним приближалась машина. Кан, увлекая за собой Грейс, направился к автомобилю, Герман шел за ними.

В этот момент Фрейд заметил человека в маске Авраама Линкольна, который быстро приближался, расталкивая всех плечами.

Время словно замедлило свой ход.

Человек в маске достал из кармана белый платок. Между складками ткани появилось дуло.

— Осторожно! — закричал Фрейд.

Кан обернулся. И резко бросился на землю, увлекая за собой Грейс. Раздался выстрел. Пуля попала в корпус машины. Кан, лежа, прицелился и выстрелил. Раненый незнакомец вскрикнул и побежал прочь.

Фрейд хотел кинуться к Грейс, но Юнг удержал его:

— Не мешайте инспектору!

Кан усадил в машину Грейс, даже не заметившую, что ей угрожала опасность. Затем обошел автомобиль и обменялся несколькими словами с полицейским, сидевшим за рулем. И автомобиль уехал, разгоняя клаксоном возбужденную толпу.

Детективы вместе с Германом Корда бросились за стрелявшим. Видя, что его догоняют, человек в маске вырвал зажженный факел у глотателя огня и бросил на соломенную крышу киоска с мороженым. Крыша немедленно загорелась, образовалось плотное облако дыма. Но беглецу это не помогло оторваться от преследователей: опрокинутый порывом ветра щит упал перед ним и преградил дорогу.

— Бросайте оружие! — закричал догонявший его сыщик.

Загнанный в угол человек в маске поднял вверх пистолет, давая понять, что готов сдаться, но тут раздался выстрел. Человек в маске рухнул на землю. Сыщик обернулся и встретил взгляд безумных глаз Германа. Из дула его револьвера еще вился дымок.

— Что вы наделали?

— Он хотел убить мою племянницу! — ответил Герман.

Сыщик наклонился к лежащему на земле человеку и снял с него маску.

— Это один из наших, — произнес он с изумлением.

— Рой Блэйк! — сказал догнавший их Кан. — Он теряет кровь… — Кан обернулся к одному из своих подчиненных и приказал: — Врача!

— Если бы этот урод не вмешался, я бы его взял, — сказал инспектор, показывая на Германа, на лице которого теперь появилось жалкое выражение.

Кан внимательно посмотрел на Германа Корда.

— Уведите его в участок, — сказал он другому полицейскому.

— Как? — возмутился Герман. — Это неслыханно!

Полицейский бесцеремонно взял его за локоть:

— Следуйте за мной.

Фрейд, который следил за происходящим, хотел подойти в Кану, как вдруг над толпой взметнулся крик:

— «Дримленд» горит!

Фрейд и Юнг обернулись. Купол шапито тоже пылал. Изнутри цирка слышался трубный рев слонов. Люди стали разбегаться во все стороны.

— Пойдемте туда, где меньше всего народа, — с волнением сказал Юнг. — Толпа еще опаснее огня.

Парализованный всеобщей паникой, Фрейд стоял неподвижно. Из охваченного пламенем цирка вырвался обезумевший слон и бросился в толпу. Раздался оглушительный звон колоколов, Фрейд и Юнг увидели, как бегут с поливальными шлангами пожарные-карлики из Лилипутии.

— Пойдемте! — повторил Юнг.

Фрейд последовал наконец за своим коллегой, который торопил его, увлекая вперед.

Когда они вышли на Сёрф-авеню, где было относительно спокойно, Юнг повернулся к старшему товарищу:

— Что вам сказала Грейс?

— Она была жертвой сексуального насилия со стороны Августа.

— Вы в этом уверены?

— Она пережила это событие еще раз на моих глазах. Грейс даже сказала, что у нее есть свидетельница, мисс Дэймон. Она сумела ее защитить…

Юнг застыл от ужаса.

— Следовательно, — проговорил он, — этот инцест и является изначальным преступлением, которое повлекло за собой все остальные…

— Теперь это уже неважно, — вздохнул Фрейд.

Его сердце билось так сильно, что он боялся, как бы с ним не случился инфаркт. Он переживал из-за страданий этой молодой женщины, к которой — он должен был это признать — очень привязался.

И еще он сердился на себя. Он ошибся в выводах. Возможно, по его вине состояние пациентки ухудшилось. Сведя детскую травму к сексуальной фантазии, он подтолкнул Юдифь к безумным поступкам.

Грейс едва не поплатилась жизнью за его заблуждения.

Фрейд с ужасом понимал, что дело, которому он отдал столько сил, может превратить его в убийцу поневоле…

 

34

В отделении «Скорой помощи» «Дримленда», в двух шагах от инкубатора доктора Кортни, Кан нетерпеливо ждал, когда Рой Блэйк придет в сознание.

Врачи не могли сказать ничего обнадеживающего. Блэйк, с ожогами лица и двумя огнестрельными ранениями — в руку и в живот, находился между жизнью и смертью. Сразу после осмотра врачи усыпили его эфиром и попытались прооперировать. Пожар вызвал повреждения в электросети, и, чтобы хирург мог работать, ассистент направлял свет на операционный стол при помощи зеркала.

Когда врач вскрыл брюшную полость, он констатировал, что желудок серьезно пострадал, но пулю так и не нашел. Пришлось ждать, пока починят электричество, чтобы с помощью рентгеновских лучей обнаружить пулю. Когда это стало возможным, хирург заметил, что пуля находится рядом с позвоночным столбом. Он не мог ее извлечь: это было слишком опасно для раненого.

— В этих условиях, — сообщил он Кану, — инфекция может распространиться по всему пути следования пули и попасть в систему кровообращения. У него мало шансов.

— Он придет в сознание? — спросил Кан.

— Не знаю.

— Это необходимо, — сказал Кан настойчиво. — Я должен с ним поговорить.

— Сейчас это просто невозможно. А если он придет в себя, ему лучше будет избегать сильных эмоций. — Врач внимательно посмотрел на Кана. — А теперь извините меня, с этим пожаром дел по горло.

Врач ушел. Кан сел возле кровати, решив не отходить от раненого ни на шаг.

Через час в парке, полностью освобожденном от посетителей, опять стало тихо. С пожаром, видимо, удалось справиться.

Примерно в два часа пополудни Блэйк открыл глаза и попросил воды. Кан тут же подал ему стакан. Утолив жажду, детектив всмотрелся в Кана, и его взгляд оживился, когда он узнал инспектора.

— Я говорил, что еще понадоблюсь тебе… — Блэйк чувствовал, что силы покидают его. — Со мной все кончено, не так ли? — прибавил он.

— Пулю, которая тебя убьет, еще не отлили, — ответил Кан.

Блэйк покачал головой. Черты его лица заострились.

— Подумай лучше, как бы тебе не попасть в тюрьму, — продолжал Кан. — Скажи — кто тебя нанял убить Грейс Корда? Клуб архитекторов?

— Ты меня будешь терзать или дашь спокойно сдохнуть?

— Если ты предоставишь мне улики, я тебя прикрою.

— Ты не сможешь меня защитить, — сказал Блэйк.

— Сейчас ты должен верить мне, у тебя просто нет выхода.

— Я не о себе. У меня есть девчонка. Семь лет.

— Я позабочусь о твоей дочке, — пообещал Кан.

— Я не поставил бы на тебя все, что у меня есть. Мне в рулетку никогда не везло.

Кан поборол волнение, поправил подушку под головой Блэйка и снова дал ему воды.

— Я упрощу твою задачу, — сказал он. — Я буду рассказывать, а ты заполнишь пробелы. Когда ты работал на Августа Корда, ты купил птиц, которые убили Уилкинса.

— Корда просил меня достать ему этих птиц. Но я не знал, зачем они ему.

— Куда ты их принес?

— В его кабинет в Утюге.

Лицо Блэйка медленно серело.

— Ты говорил об этом Моргану?

— Да. Он пришел ко мне, потому что перестал доверять Августу Корда. Попросил следить за ним.

— Ты видел, как Уильям Мур садился к нему в машину перед отъездом в Европу?

— Видел.

— Ты следил за ними?

— Корда от меня оторвался.

— Это Морган попросил тебя проникнуть к Корда ночью?

— Да. Я должен был усыпить его хлороформом, а потом спустить по тайной лестнице в машину, которая ждала внизу. Когда я вошел в комнату, Корда уже лежал весь в крови. Я хотел уйти, но тут у меня за спиной появилась его дочка. Я потерял голову и оглушил ее первым попавшимся предметом.

— Она его убила?

— Все может быть. На улице я продолжил слежку. Я боялся, что Грейс повесит преступление на меня. Поэтому я помог тебе поймать Менсона. Потом я узнал, что она потеряла память, что, как ты понимаешь, сняло большой груз с моей души.

— А что сказал Морган, когда обо всем узнал?

— Он велел мне исчезнуть. Девушка меня видела.

— Так почему же ты не исчез, черт тебя побери?

— Вы начали находить трупы… Девушка много чего рассказала этому проклятому доктору. Рано или поздно она вспомнила бы про меня. Узнав, что сыщики из агентства «Пинкертон» ищут ее в «Дримленде», я решил, что это мой последний шанс посчитаться с ней.

У Блэйка началась икота, Кан снова дал ему воды.

Что-то не сходилось — цель детектива не оправдывала столь большой риск.

— Я никак не пойму, как ты упустил Корда, который выкрал Мура, — сказал Кан. — Не очень-то похоже на лучшего детектива Манхэттена.

— Корда оторвался, — повторил Блэйк.

— Или… — Кан вздрогнул. — Или ты не видел, как Мур садился в машину Корда.

Блэйк молчал.

— Кто-то попросил тебя сказать это Моргану, чтобы подкрепить его подозрения!

— Нет.

— И этот кто-то, явно внушающий тебе ужас, приказал убить Корда, что шло вразрез с указаниями Моргана!

— Нет!

Несмотря на отсутствие сил, Блэйк почти выкрикнул свой ответ. Кан понял, что детективом владеет животный страх.

Дрожа, Блэйк сделал нечеловеческое усилие и проговорил:

— У тебя вся цепь рассуждений ошибочна, Кан. Членов Клуба убил не Август Корда.

— Кто же тогда? Кто? Я найду его. Я покончу с ним. Я клянусь тебе, я за тебя отомщу…

— И в «Дримленде» я целился не в Грейс, — добавил Блэйк.

Его голова упала на подушки. Он потерял сознание.

Черт!

Вошла медсестра.

— Приведите его в себя! — умоляющим тоном произнес Кан.

Медсестра склонилась над Блэйком и через секунду выпрямилась:

— Он умер.

Кан коснулся пальцами век детектива и опустил их.

Блэйк пробудил в нем жалость — чувство, которое Кан испытывал первый раз в жизни. И видимо, в последний.

— Ну что? — спросил Ренцо, когда Кан появился на Мелберри-стрит. — Вытянул что-нибудь из Блэйка?

— Перед тем как отправиться в лучший мир, — ответил Кан, — он сказал, что Августа Корда, возможно, зарезала Грейс. Что сам он в целился не в нее. И что Корда не убивал членов Клуба архитекторов. Однако убедил меня Блэйк только в том, что он смертельно боялся того, кто отдавал ему приказы.

— По крайней мере, одно их этих утверждений Грейс подтвердила, — сказал Ренцо. — Она призналась в убийстве отца.

— Где она?

Ренцо показал на одну из дверей:

— Там, с Фрейдом. Доктор уверяет, что только он может предотвратить новый припадок у Грейс. И непохоже, чтобы он шутил.

Кан из тайной комнаты посмотрел на Фрейда и Грейс сквозь стекло, прозрачное с одной стороны. Молодая женщина сидела, положив руки на стол и прикрыв глаза. Психоаналитик смотрел ей в глаза и что-то быстро говорил. Время от времени Грейс качала головой.

Кан открыл дверь и вошел в комнату. Фрейд резко обернулся, он казался смущенным.

— Я во всем призналась, инспектор, — сказала Грейс. — Это я… Я убила своего отца.

— Боюсь, что мадемуазель Корда говорит неправду, — тут же сказал Фрейд.

— Доктор испытывает сочувствие ко мне, — проговорила Грейс. — Он не хочет, чтобы меня посадили в тюрьму.

Кан пристально посмотрел на Фрейда, который беспомощно развел руки.

— Я хотел, чтобы она подумала перед тем, как говорить глупости, — заметил он.

— Почему вы его убили? — спросил Кан, переводя взгляд на Грейс.

— Он насиловал меня в детстве…

— Почему вы об этом не говорили раньше?

— Я этого не знала. Во мне жил еще один человек, который помнил обо всем вместо меня.

— Жил? Что же с ним случилось?

Фрейд кашлянул, привлекая внимание инспектора.

— Восстановив свои воспоминания, Грейс от них дистанцировалась, — пояснил он. — И Юдифь стала ей не нужна.

— То есть Грейс вспомнила все?

— Да.

— Как вы убили отца? — спросил Кан. — Каким оружием?

— Я купила старую шпагу, — сказала Грейс. — Ну, Юдифь купила ее у торговца оружием.

— А почему вы совершили этот поступок именно в тот вечер?

— Не знаю. Когда отец сказал, что у меня есть незаконнорожденный брат, я превратилась в Юдифь. Ночью она взяла шпагу, спрятанную в шкафу… — Голос Грейс задрожал, но она нашла в себе силы продолжить: — Он почувствовал мое присутствие в тот момент, когда я собралась ударить, и открыл глаза. Не думаю, что он успел понять, что означал мой жест. Потом вдруг неизвестно откуда появился этот детектив…

— Не согласитесь ли вы изложить ваше признание в письменной форме? — спросил Кан.

— Конечно.

Кан принес лист бумаги и письменные принадлежности. Грейс взяла бумагу и тут же принялась писать.

Кан сделал Фрейду знак, приглашая его выйти вместе с ним из комнаты. В коридоре психоаналитик заговорил первым:

— Поскольку Грейс вспомнила о случившихся фактах, она получила возможность и лгать, рассказывая о них.

— Но вы подтверждаете наличие реального мотива, не так ли? То, что отец Грейс ее насиловал?

— Я не хочу высказываться на этот счет.

— Я застал вас за попыткой влиять на свидетеля, — сухо заметил Кан. — Так скажите же мне правду. Вы ни разу не рассматривали возможность инцеста во время наших предыдущих бесед?

— Я вам все объясню, — сказал Фрейд. — Пятнадцать лет назад я произвел сенсацию, заявив, что истерический невроз является результатом сексуального насилия в детстве. Моя «Seduktiontheorie» привела в восторг психиатров, потому что в ней расстройство любого типа считалось следствием одной первоначальной травмы! Мой кабинет заполнился пациентами, совращенными отцом, матерью, братом или слугой…

— Короче говоря, вы превратились в полицейского, — сказал Кан.

— Борющегося со лжесвидетельствами, — прибавил Фрейд. — Многие откровения оказались фантазиями. Мои подсчеты потеряли связь с реальностью, количество жертв приближалось к количеству случаев невроза. И тут я открыл эдипов комплекс.

— Ну наконец-то и я, быть может, пойму, что это такое…

— Большинство травм оказались сексуальными фантазиями. Пациенты придумывали то, чего они не пережили. Новая теория сделалась более общей. К несчастью, Грейс Корда запутала меня и я двинулся в неверном направлении.

— Следовательно, эта молодая женщина была жертвой инцеста, — заключил Кан. — Разве ее желание отомстить нельзя рассматривать как достаточный повод для убийства отца?

— Обычно пациенты могут подавить свои желания и не переходят к действиям, — сказал Фрейд. — Но в случае с Юдифь… я должен признать, что она необыкновенно развила свою волю. — Казалось, каждая произносимая фраза стоила ему немало мучений. — Она была способна убить. Но это слишком простое объяснение! Мы еще не открыли всей правды. Почему Блэйк стрелял в Грейс в «Дримленде»? Кто был шофером такси, который застрелил Менсона?

Кан смотрел на Фрейда с сочувствием.

— Я задаю себе те же вопросы, что и вы, — сказал он. — Но у Грейс нет никакой причины лгать. Она виновна.

— Значит, вы ее арестуете? И заставите пережить судебный процесс? Посадите в тюрьму? Она этого не перенесет. Ее личность вновь раздвоится, и она никогда не выздоровеет.

Ничего не отвечая, Кан открыл дверь и пригласил Фрейда последовать за собой.

В этот момент Грейс отложила ручку.

— Моя жизнь — это результат двух самых страшных преступлений, какие только можно вообразить. — Молодая женщина посмотрела на вошедших мужчин. Выражение ее лица было непроницаемым. — Того преступления, которое мой отец совершил надо мной, и того преступления, что я совершила над своим отцом…

Напряженное состояние Грейс потрясло Фрейда. Какие же психологические муки она переживает, если столь низко сгибается под ударами судьбы?

Кан взял листок бумаги и обернулся к психоаналитику:

— Доктор, вы можете засвидетельствовать, что Юдифь исчезла?

— Я свидетельствую.

— И что у Грейс Корда больше нет преступных намерений?

— Я это подтверждаю.

— Тогда, — сказал Кан, складывая бумагу и кладя ее в карман, — я сохраню этот документ в материалах следствия. Вы свободны.

Грейс покраснела до корней волос:

— Вы не верите моим признаниям?

— Ваш поступок был правомерен, — просто сказал Кан. — Правосудие вас оправдает, но заставит страдать. Лучше вас от них избавить. Все считают убийцей Августа вашего сводного брата. Я думаю, он не будет возражать…

— Я хочу процесса, — сказала Грейс. — Я хочу объявить о том, что сделал со мной мой отец.

На этот раз Кан ударил кулаком по столу и твердо сказал:

— Хватит ходить вокруг да около. Самые могущественные люди Нью-Йорка не хотят, чтобы правда об Августе Корда вышла на свет. Они сделают все, чтобы заставить вас замолчать. Они объявят вас недееспособной и всю жизнь будут держать под замком.

— Вы боитесь, инспектор? — спросила Грейс, с вызовом глядя на него. — Я — нет.

— Напрасно. Вы останетесь в живых, только если завтра газеты напечатают, что к вам вернулась память и вы подтверждаете, что убийцей вашего отца является Джон Менсон.

Грейс промолчала — она не изменила своего мнения, но аргументов ей не хватало.

— Доктор Фрейд, — Кан был непреклонней, — я прошу вас проводить мадемуазель Корда домой. Я вызову машину. Мы будем охранять вашу комнату до тех пор, пока не уверимся, что ваша жизнь вне опасности.

Фрейд отвел инспектора в сторону.

— Зачем вы заставили ее написать признание, если хотели освободить?

— Это наши гарантии в борьбе против Клуба. Пока у нас есть этот клочок бумаги, на котором она своей рукой написала, что ее отец насильник и преступник, они ничего не смогут с нами поделать.

— Спасибо, — сказал Фрейд.

— Не благодарите меня. Вы правы: мы еще не знаем правды. Корда, быть может, не убивал, и опасность нависла не только над Грейс. Мы с вами тоже находимся под ударом.

 

35

— Вы знаете историю Беатриче Ченчи? — спросил Фрейд у Грейс, когда они ехали к ней домой.

— Нет, — ответила молодая женщина. Она не размыкала губ в течение всей поездки.

— Это одна из героинь итальянского Возрождения. Героиня особого рода. Она была изнасилована отцом, римским аристократом, и отомстила, убив его. При помощи своих братьев.

— Моя история, — кивнула Грейс.

— Да, но Ченчи, даже под пыткой, не призналась в совершенном преступлении…

— А я отвечаю за свои поступки.

— Вы как-то обвинили меня в порочности, — сказал Фрейд после паузы. — А теперь сами выбрали порочную стратегию — заявили о чем-то чудовищном, чтобы спрятать то, что создает еще более серьезную проблему.

Грейс, проигнорировав его замечание, снова замкнулась в себе.

Она быстро поднялась по ступеням дома номер «1303» по Коламбус-авеню, продолжая избегать взгляда Фрейда. Их сопровождали двое полицейских.

— Где мой дядя? — спросила Грейс у служанки, которая открыла ей дверь.

— Сегодня вечером он не придет, — сообщила служанка.

— Почему же?

— Его арестовали, — объяснил Фрейд и вкратце рассказал Грейс о перестрелке в «Дримленде».

Ему показалось, что молодую женщину огорчили его слова.

— Он пытался защитить меня, — сказала она. — Я хочу с ним поговорить.

Грейс подошла к телефону и под неодобрительными взглядами полицейских набрала номер комиссариата. В конце концов ей позволили поговорить с дядей. Повесив трубку, Грейс повернулась к нему:

— Доброго вечера, доктор.

Фрейд отметил, что тон ее стал еще сдержаннее, чем раньше.

— Берегите себя, мисс Корда.

Грейс сообщила полицейским, что теперь она хочет уединиться у себя в комнате. Фрейд посмотрел на ее защитников: высокие, крепкие, вооруженные… но понимают ли они всю важность возложенной на них миссии?

Не получив ответа на этот вопрос, Фрейд покорился обстоятельствам и вышел на улицу.

Уже стемнело. Спускаясь по лестнице, он заметил Эйлин Дэймон, торопливо подходящую к дому. Ее плечи укутывала черная шаль.

— Я узнала, что Грейс вернулась, — сказала она, увидев Фрейда. — Она жива и здорова?

— Да.

— Спасибо, — произнесла мисс Дэймон сердечным тоном. — Спасибо.

Она горячо пожала Фрейду руку.

— День оказался не из легких, — проговорил растроганный Фрейд.

— Поблагодарите от моего имени также инспектора Кана.

Несмотря на возраст, ее пожатие было крепким и энергичным. Почти мужским. В тот момент, когда она хотела отпустить его руку, Фрейд инстинктивно сжал ее ладонь.

— Что вы делаете? — с удивлением произнесла мисс Дэймон.

— Грейс вспомнила, — сказал Фрейд.

Взволнованная дама высвободила свою руку:

— Что вы имеете в виду?

— Она вспомнила то, что вы от нее скрывали.

— Говорите яснее…

— Все это время вы знали, что Август Корда был недостойным отцом, насиловавшим Грейс в детстве. Почему вы до сих пор молчали? Почему не донесли на него?

Подбородок мисс Дэймон задрожал; она отвела взгляд:

— Легко сейчас говорить…

Она начала подниматься по лестнице к входной двери. Фрейд попросил мисс Дэймон задержаться. Все нити его рассуждений вдруг сплелись в один большой клубок.

— Вы были уверены в том, что вам никто не поверит, — продолжил он. — Вас выгнали бы, как Мэри Коннелл, и не осталось бы никого, чтобы защитить Грейс. Тогда вы решили остаться и каждую ночь нести стражу у ее дверей.

— Все это уже в прошлом, доктор Фрейд. В мучительном прошлом. Которое никто не хочет вспоминать.

Мисс Дэймон поднялась на последнюю ступеньку и взялась за ручку двери.

— Грейс страдала амнезией, — снова заговорил Фрейд. — Вы охраняли ее также и от ее тайны. Вы видели, что Грейс не справляется со своей травмой, но не могли решиться напомнить ей о том, что она пережила. Вы попытались помочь ей выдумками, вы рассказывали ей истории. История о докторе Джекиле, например, учила ее противостоять присутствию чужого, дьявольского существа внутри нее самой.

При этих словах старая дама испуганно остановилась:

— Так мне удалось как-то ограничить время, на которое она теряла контроль над собой.

— Это так, но вы не удержали двойника Грейс в своей власти. Она хотела отомстить. Она совершила убийство.

— Неправда! — возмутилась мисс Дэймон. — Как вы можете так говорить?

— Несколько часов назад Грейс написала признание, что убила своего отца, — сказал Фрейд.

— И вы ей верите? — произнесла мисс Дэймон дрожащим голосом.

— У меня нет причин ей не верить.

— Но она лжет! Она ничего не делала!

— Почему же она призналась?

— Не она его убила, говорю я вам!

— Может быть, она призналась, чтобы защитить кого-то другого? — тихо спросил Фрейд.

— Это я, — сказала старая дама сокрушенным тоном. — Это я убила…

Кровь, казалось, отлила от ее щек.

— Я должна все рассказать инспектору, — добавила она.

Фрейд закрыл глаза. Признание взволновало его тем больше, что получил он его, действуя как настоящий полицейский. В то же время сообщение о невиновности Грейс принесло ему чувство облегчения.

— Вы ничего не скажете, — проговорил он наконец.

— Грейс не должна расплачиваться за меня.

— Признанию Грейс не дадут хода. Инспектор Кан решил не придавать значения ее заявлениям. Я осуждаю ваш поступок, но вы не должны делать признание из-за меня.

Убийство отца. Так его совершила не дочь, а эта женщина с седыми волосами, укравшая свое преступление у Эдипа.

— Почти десять лет я хотела, чтобы господин Корда ответил за то, что он сделал, — сказала мисс Дэймон после паузы.

— Но почему вы сделали это именно сейчас? — спросил Фрейд. — После стольких лет? Тогда, когда Грейс уже находилась в безопасности?

— Я солгала, что не видела Грейс накануне… того дня, когда я сделала это, — ответила мисс Дэймон. — Я столкнулась с ней, когда она выходила из дому. Она была не в себе.

— Она стала Юдифью.

— Я удержала ее. Она говорила со мной сурово и сказала, что во всем виноват ее отец. Что он опять сделал с ней что-то ужасное.

— Он сообщил Грейс о том, что у нее есть брат.

— Она ничего мне не объяснила. Но я поняла, что, пока он жив, Грейс никогда не обретет покоя. Я ужасно рассердилась на себя за то, что оставила ее одну и не защитила. И решила действовать. — Мисс Дэймон посмотрела на Фрейда; в глазах ее зажегся огонек безумия. — Увидев его мертвым у своих ног, я не почувствовала никаких угрызений совести. Наоборот, я ощутила себя очистившейся. Это единственное, в чем я сама считаю себя виноватой.

— Вы действовали по принципу «око за око, зуб за зуб», — сказал Фрейд. — Вы забыли о законах цивилизации.

— Я своими руками сделала этому ребенку аборт. Что еще я должна объяснять…

Фрейд решил не тревожить ее более.

— Раны Грейс будут зарубцовываться долго, — сказал он. — Вы будете ей нужны, чтобы помочь заново выстроить ее жизнь. Но теперь она с трудом сможет выносить ваше присутствие.

— Она не простит меня, — кивнула мисс Дэймон.

— Для того чтобы простить, нужно понять. А убийство отца — то, что труднее всего понять.

Мисс Дэймон молчала.

— Мне очень жаль, — сказал Фрейд, — но я не нахожу более слов утешения…

Он ушел, не оборачиваясь.

Мрачный свет фонарей не рассеивал черноты, заполнившей его мысли.

Грейс. Она мучилась, сопротивлялась. И устояла.

Она продолжала любить своего отца, несмотря на насилие, которому он ее подверг.

Теперь Фрейд был уверен, что именно Грейс не позволила Юдифь поступить с Августом более решительно. Амнезия помогла ей преодолеть страдания.

Любовь, главная составляющая эдипова комплекса, победила все. Он вспомнил слова Гамлета, адресованные Офелии: «Не верь, что солнце ясно, что звезды — рой огней, что правда лгать не властна, но верь любви моей!».

Эта любовь, безумная во всех смыслах слова, казалась Фрейду единственной иллюзией, которую он никогда не сумеет разоблачить.

Перед подобными трагедиями его наука предпочитала пасовать.

 

36

Сидящий за столом Кан взял бутылку шотландского виски, наполнил стакан и осушил его одним глотком до дна.

Из окна своего кабинета он видел, как работают «Белые крылья» — так назывались уборщики, которые под руководством полковника Джорджа Уоринга избавили город от смрада.

Своим вкладом в общественную гигиену полковник спас больше человеческих жизней, чем все больницы города. Во всяком случае, гораздо больше, чем Кан, который в только что закрытом деле насчитал целую гору трупов и только двоих спасшихся — торговца оружием и преступницу.

Он налил себе второй стакан. Дверь отворилась, и вошел Ренцо, который уже удивительно ловко передвигался на костылях.

— У меня новости насчет отпечатков, снятых с телефона, который был в гробу в Вулворт-билдинг, — сказал он.

— Это не Мур?

— Мур и кто-то еще. Но не Корда.

Кан резко встал:

— Это подтверждает показания Блэйка. Виновен тот, чье имя он не решился назвать в свой последний час. Водитель такси, который, несомненно, выжил после падения с Бруклинского моста.

Кан по-прежнему отказывался верить в силу алхимии, но начал считать, что человек, по следу которого они шли, боролся с ними каким-то сверхъестественным оружием.

— О шпаге никакой информации, — сказал Ренцо. — Ни в одном магазине Манхэттена ее не продавали.

Кан покончил с виски, подошел к двери и открыл ее.

— Ты куда? — поинтересовался Ренцо.

— Допросить Германа Корда, — обернувшись, ответил Кан. — Я его достаточно продержал.

— Я им сам займусь, — раздался голос за его спиной.

Кан обернулся и увидел Томаса Салливена.

— Кстати, много времени это не займет, — добавил начальник полиции. — Он действовал в рамках необходимой обороны.

— Нужно это проверить, — заметил Кан.

— Вас это уже не касается. Вы арестованы.

Кан посмотрел на Салливена с изумлением:

— Вы шутите?

— Я не люблю, когда мои приказы не выполняются. Вы будете находиться под стражей до тех пор, пока ваше дело не будет расследовано.

Салливен сделал знак своим подчиненным, и они немедленно окружили ошеломленного Кана.

Ресторан «Уолдорф-Астория» носил прозвище «Зал для игры в мяч», поскольку был накрыт стеклянным куполом, оплетенным металлическими ветвями в стиле модерн, пропускающими лучи света.

Фрейд предложил Юнгу сесть рядом с одной из дорических колонн.

— Грейс продолжает бесконечно удивлять… Это поразительно — признаться в убийстве, совершенном ее гувернанткой! — потрясенно сказал Юнг, когда Фрейд закончил рассказ о последних событиях.

— Грейс вспомнила, что застала ее около тела отца, и использовала весь свой актерский талант, чтобы защитить… — Фрейд закурил. — Мои подозрения должны были пасть на Эйлин Дэймон гораздо раньше. В церкви Святой Троицы она цитировала леди Макбет. Как та переложила ответственность за убийство короля Дункана на слуг, так и мисс Дэймон обвинила себя в том, что обагрила кровью лицо секретаря Августа Корда.

Фрейд заметил, что Юнг то и дело посматривает на столик в глубине зала. Он незаметно обернулся и увидел Анну и Джеймса Лендис; они снова были вместе, как в тот день, когда Фрейд впервые их увидел.

— Он вернулся, — с горечью произнес Юнг. — Лечение у мормонов отучило его сосать бурбон за завтраком. Он, кажется, даже восстановил свое ослабленное либидо…

— Поэтому Анна не хочет даже взглянуть на вас? — Фрейда позабавила возникшая ситуация.

— В основном потому, что я немного ее отчитал.

— То есть?

— Я сказал ей, что она изменяет мужу не из-за того, что больше его не любит, а из-за того, что недостаточно любит саму себя и хочет любить себя больше. Я назвал ее стареющей самовлюбленной женщиной.

— Не очень тактично, — заметил Фрейд.

— А еще я сказал Анне, что чрезмерная ревность ее мужа объясняется не всеобъемлющей любовью, а неосознанным влечением к окружающим ее мужчинам.

— Эту идею вы позаимствовали у меня…

— И я признал это заимствование, показав ей, как с помощью серии отрицаний — нет, я не люблю этого мужчину, я его ненавижу, нет, это не я его люблю, это моя жена — Джеймс подавлял свой латентный гомосексуализм.

— Представляю, как это ее шокировало.

— Она почти не дрогнула, — с сожалением произнес Юнг. — Жительница Нью-Йорка, современная женщина, волчица в человеческой овчарне! И вот доказательство: она приходит с ним обедать в мою гостиницу…

Фрейд уже его не слушал. Он смотрел на высокого худого человека примерно пятидесяти лет, который говорил на повышенных тонах с соседями по столику, жестикулируя руками в перчатках.

— Мне наплевать на Нобелевскую премию, как на мою восемнадцатую салфетку! — заявил он. И элегантно бросил салфетку в ведерко со льдом.

Стопка других таких же салфеток лежала рядом с его тарелкой. Незнакомец взял одну из них и на глазах своих товарищей, видимо привыкших к его выходкам, принялся вытирать свои столовые приборы, и без того безукоризненно чистые.

— Микробиофобия, — проговорил Фрейд, обращая внимание Юнга на человека в перчатках. — Патологическая боязнь микробов.

Юнг тоже посмотрел на него:

— Интересный персонаж.

— Это Никола Тесла, — сказал Фрейд. — Создатель первого электродвигателя переменного тока, противник Эдисона. Один из самых великих изобретателей в мире…

Юнг заинтригованно взглянул на Фрейда:

— Вы и привели меня сюда, чтобы встретиться с ним?

— Именно так. Тесла входит в пресловутый список членов Клуба архитекторов, но он не присутствовал во время нашей встречи. Может быть, у него разногласия с собратьями…

Управляющий гостиницы, приветствовавший именитых гостей, подошел к столику, за которым сидели Фрейд и Юнг, и заметил, что они наблюдают за странным ученым.

— Я надеюсь, поведение господина Тесла вас не беспокоит, — тихо проговорил он. — Это один из наших лучших клиентов.

— Я читал, что он знаменит своим бескорыстием и щедростью, — заметил Фрейд.

— Да, он, например, в присутствии Джорджа Вестингауза разорвал контракт, согласно которому должен был получать три доллара за каждый мегаватт, выработанный его аппаратами, — подтвердил управляющий. — Сами понимаете, этот контракт сделал бы его одним из самых богатых людей в мире…

Тесла в этот момент внимательно смотрел на тарелку с крабовыми пирожками, которую официант только что поставил перед ним.

— Господин Тесла обязательно подсчитывает кубический объем содержимого тарелки, прежде чем его съесть, — продолжал управляющий шепотом. — Он одержим цифрами, кратными трем.

— Вот откуда восемнадцать салфеток, — сказал Фрейд.

Закончив подсчеты, Тесла повернулся к одному из своих соседей, который что-то сказал ему, и ответил со смехом:

— Вот пусть Гульельмо Маркони и делает! Он использует всего семнадцать моих патентов на изобретения…

Его сотрапезники громко засмеялись.

— Маркони только что получил Нобелевскую премию за вклад в развитие беспроволочной телеграфии, — объяснил управляющий. — Господин Тесла утверждает, что он опередил Маркони на много лет!

— А кто с ним обедает? — негромко спросил Юнг.

— Его сосед слева — Уильям К. Вандербильт, обладатель самого большого состояния Америки. А справа — Роберт Ундервуд Джонсон, поэт.

— Прекрасные знакомства, — заметил Фрейд. — А не был ли он дружен с Августом Корда, которого недавно убили?

— Я часто принимал их здесь, — ответил управляющий. — У них было множество общих проектов.

— Например?

— Корда был одним из тех, кто финансировал объект, который Тесла построил на Лонг-Айленде. Стройка с дальним прицелом, о ней говорят вот уже несколько лет.

— Небоскреб?

— Нет, башня для всемирной коммуникации. Господин Тесла хочет посылать сигналы, которые можно будет ловить по всему земному шару. Радиоволны, сообщения, изображения, фильмы и бог знает что еще.

В этот момент в зал бодрой походкой вошел пожилой человек с копной белых волос, направился к Тесла и весело его поприветствовал.

Фрейд подскочил на стуле:

— Но это же…

— Марк Твен, — кивнул управляющий. — Еще один друг господина Тесла. Но вы, наверное, проголодались, не буду мешать вам.

Управляющий удалился, сделав метрдотелю знак подойти. Прислушавшись, Фрейд разобрал, что Твен приглашает Тесла встретиться вечером в каком-то игровом клубе.

— В клубах полно женщин в мехах, — ответил Тесла, — а у меня аллергия на мех. Приходите лучше ко мне в лабораторию. Я вам гарантирую незабываемое бесплатное зрелище.

— В Нью-Йорке все больше недорогих зрелищ, — улыбнулся Твен. — Человек с миллионом долларов может получить от них такое же удовольствие, как и богач!

Сотрапезники Тесла засмеялись, услышав новую остроту.

— Хорошо сказано! — воскликнул Вандербильт, хлопнув Твена по плечу.

— Это еще не причина вести себя так фамильярно, — метко осадил его писатель.

Раздался новый взрыв хохота. Только Тесла оставался серьезным и начал жаловаться поэту Джонсону на то, что какие-то геометрические галлюцинации мешают ему ясно видеть окружающее.

— Несомненно, беседа с этим человеком была бы чрезвычайно интересна, — сказал Юнг.

— Не будем же и дальше лишать себя такой возможности.

Фрейд достал из кармана ручку и написал несколько слов на листке бумаги, вырванном из записной книжки. Затем попросил официанта передать записку Тесла.

— Что вы написали? — спросил Юнг.

— Что мне не ясны причины смерти Августа Корда и я хотел бы поговорить с ним об этом.

Они принялись наблюдать за Тесла, который попросил официанта прочитать ему записку вслух. Потом он повернулся к психоаналитикам и поприветствовал их коротким кивком, не выразив особого удивления. Так же спокойно он вынул из кармана записную книжку и быстро написал ответ.

Получив записку, Фрейд расправил ее на столе, чтобы легче было разобрать мелкий почерк.

Дорогой доктор Фрейд, приглашаю вас сегодня вечером к себе в лабораторию, дом номер «46» на Хьюстон-стрит. Оружие оставьте при входе. Я страдаю паранойей с тех пор, как инопланетяне пригрозили убить меня, если я продолжу свои опыты с молнией. Также прошу вас не приходить в компании женщины в сережках. У меня от них начинаются неприятные боли в желудке. С уважением, Никола Тесла.

— Еще один гений, страдающий неврозами, — констатировал Фрейд.

— Как жаль, что нам осталось пробыть в Америке всего несколько недель, — вздохнул Юнг.

Час спустя они звонили в дверь дома номер «46» по Хьюстон-стрит. Слуга пригласил их пройти по длинному коридору, ведущему в большой зал со сводчатым потолком — лабораторию Никола Тесла.

Прикрепленные к стенам флуоресцентные трубки освещали помещение, похожее на пещеру и заставленное машинами самых странных форм. Фантастическая обстановка напоминала подвалы средневековых алхимиков, заполненные хитроумными инструментами и дымящимися перегонными аппаратами.

Поднявшись на возвышение перед дюжиной устроившихся на диванах поклонников, среди которых был и почтенный Марк Твен, Тесла гордо демонстрировал лампу без нити накаливания.

— Никола, твой свет для нашей темноты значит то же, что мой юмор для нашей литературы, — сказал Твен. — Покажи нам свое представление!

Пока раздавались восторженные восклицания, один молодой человек предложил Фрейду и Юнгу сесть рядом с ним, сообщив, что пишет диссертацию об открытиях изобретателя.

Тесла стоял посреди возвышения, подняв вверх руку. Неожиданно он щелкнул пальцами, и на его раскрытой ладони появился ярко-красный огненный шар. Повинуясь Тесла, шар, не обжигая его, переместился, касаясь его одежды, волос, на колени, а затем исчез в деревянной коробке.

Закончив фокус, Тесла нажал на невидимый выключатель, погасив сразу все освещение, так что зал погрузился в темноту.

— А теперь, друзья мои, да будет день! — объявил изобретатель.

Через три секунды помещение осветил лучистый свет. Все увидели, что исходил он прямо из тела Тесла, забравшегося на стальную серую платформу, ограниченную двумя круглыми щитами.

Студент указал Фрейду на счетчик напряжения, прикрепленный к стене позади Тесла:

— Два миллиона вольт проходят сквозь его тело.

Тесла стоял совершенно неподвижно. Электрическое сияние, состоящее из несметного числа искр, окружало его фигуру.

— Когда частоты высоки, переменный ток большого напряжения плывет по поверхности кожи, — объяснил студент. — Тем не менее я не советую вам повторять этот эксперимент у себя дома.

Мы присутствуем на сеансе своего рода магии, подумал Фрейд. Метаморфоза тела дарит Тесла настоящую ауру. Ведь именно это искал убийца при помощи своих алхимических ритуалов!

Закончив выступление, Тесла спрыгнул с платформы, зажег свет и поклонился присутствующим, которые устроили ему овацию. Потом он указал на Твена:

— Если бы моя лаборатория на Пятой авеню не сгорела, мой дорогой Марк, я показал бы вам гораздо более удивительные вещи!

Фрейд спросил студента, остаются ли у Тесла покровители среди известных ученых Америки.

— Их столько же, сколько и врагов, — ответил молодой человек. — Тесла вызывает страшную зависть. Надо сказать, что он предвосхитил чуть ли не все научные открытия. У него более ста патентов на изобретения.

— А это правда, что он изобрел радио? — спросил Юнг.

— А также массу электродинамических двигателей, счетчиков скорости, рентгеновских аппаратов, самолетов, громоотводов, автоматов и пультов управления! Но это еще мелочи. Те его изобретения, которые скоро появятся, преобразят мир.

— Каким же образом?

— Он рассчитывает использовать грозу, подключаться к заряженным тучам и создавать так статическую волну, которая породит неограниченную энергию. Еще он хочет использовать недра земли как проводник, чтобы поставлять бесплатную электроэнергию всей планете. И это еще не все… — Студент умолк, перевел дух и продолжил: — В будущем он намеревается создать ракеты, которые будут летать за счет солнечной энергии, и электрические подводные лодки. И выучить еще четыре иностранных языка, чтобы знать тринадцать.

— Универсальный талант, такой же, как у Леонардо да Винчи, — заметил Фрейд. — Исчезающий вид…

Студент просиял. Тесла оставил Твена, с которым вел шумную беседу в другом конце комнаты, и приближался к ним.

— Кстати о Леонардо, — сказал изобретатель, подойдя. — Я недавно наткнулся на пикантный отрывок в его «Записках».

У него удивительно тонкий слух, подумал Фрейд. Качество, свойственное многим гениям.

Тесла продолжал:

— Леонардо описывает мужской половой орган и утверждает, что он обладает собственным интеллектом, поскольку действует по своему усмотрению, приходя в движение без разрешения хозяина и даже без его ведома. Часто мужчина спит, а член бодрствует, или мужчина бодрствует, а член спит…

— Леонардо считает, что у этого существа ум совсем другого свойства, нежели у мужчины, и мужчина зря это существо прячет, — в тон ему сказал Фрейд. — По мнению Леонардо, мужчина должен был бы украшать свой половой орган и торжественно, как служитель культа, выставлять на всеобщее обозрение…

— Как служитель культа… — Тесла засмеялся. — Отлично сказано!

Смех изобретателя звучал нежно, почти по-женски. Но Тесла быстро снова стал серьезным.

— Другие органы тоже функционируют независимо от воли человека, — прибавил Фрейд. — Сердце, желудок, печень, желчный пузырь, селезенка, яички, почки, мочевой пузырь.

— А сегодня к ним можно прибавить и мой переменный ток, — сказал Тесла. — Он вырабатывает свет, и сам Господь Бог ничего не может поделать с этим. — Он улыбнулся, обнажив безукоризненно белые зубы. — Надеюсь, я не слишком шокировал вас своими замечаниями о Винчи. Я заговорил о мужском половом органе только потому, что знаком с вашими работами, господа психоаналитики. Мне кажется, вы сталкиваетесь с таким же педантизмом и такой же глупостью в вашей области, как я — в своей. Чем я могу вам помочь?

Фрейд с трудом оторвал взгляд от удивительно длинных больших пальцев Тесла.

— Профессор Тесла, — сказал он, — с тех пор, как мы приехали в Нью-Йорк, мы очень много работали над… скажем так, над психическими расстройствами Августа Корда и его дочери Грейс.

— А… Корда! — На лице Тесла появилось почтительное выражение. — Один из немногих встреченных мною финансистов, которому знакомо чувство благодарности. Он щедро поддержал строительство моей башни, которая позволит в будущем передавать информацию жителям Нью-Йорка, а затем и всего мира.

— Вы ведь действительно один из двенадцати членов его Клуба архитекторов? — спросил Фрейд.

— Нас должно было стать тринадцать, — ответил Тесла с таинственным видом. — Двенадцать — в начале, по числу проспектов Нью-Йорка. Но Корда решил, что двенадцать проспектов очерчивают тринадцать кварталов, и стал искать тринадцатого посвященного.

— Это не случайно, — заметил Юнг. — Число «тринадцать» составляют тройка и единица. Это намек на то, что алхимики прибавляют к христианской Троице дополнительную сущность — сатанинскую силу, антипод Христа. Тринадцать — число, которое уравновешивает Добро и Зло.

— Мне знакома эта занимательная арифметика, — сказал Тесла. — Но я не любитель разнообразных братств. Я вышел из Клуба сразу же после смерти Августа. Морган и все остальные меня не интересуют. Корда один все понимал.

— Как вы с ним познакомились? — спросил Фрейд.

— Корда узнал о моем проекте, заключающемся в передаче в стратосферу тока высокого напряжения для того, чтобы создать световой зонт над Манхэттеном. Он связался со мной. Он хотел сделать из своего города маяк цивилизации.

Фрейд вспомнил, что Герман Корда говорил ему об этом проекте. Оказывается, подумал Юнг, этот проект возник в мозгу вот этого человека, который, судя по некоторым аспектам его поведения, явился сюда прямиком из Бургхёльцли.

— Уже сейчас ночной Манхэттен стал самой яркой точкой земного шара, единственной, которую видно с Марса, — с воодушевлением рассказывал Тесла. — Кстати, я провел опыты и доказал, что марсиане в течение некоторого времени пытаются наладить связь с Нью-Йорком.

— Марсиане?

— Существование марсиан — доказанный факт.

Фрейд, растерявшись, попытался вернуть беседу к интересующей его теме:

— Смерть Корда, наверное, стала ужасным ударом для вас…

— Да, тем более что я работаю над идеей, которая ему бы понравилась.

— Что это за идея? — поинтересовался Юнг.

— Аппарат, способный легко разрушать строения, мешающие плану городской перестройки.

— Замена динамита?

— Речь идет об электромеханическом осцилляторе-вибраторе, который подключается к металлическому каркасу здания и создает резонанс, передающийся от одной детали к другой и расшатывающий всю конструкцию. Я испытал его на доме, который занимал в «Маленькой Италии». Вибрация распространилась на весь квартал. Я вызвал землетрясение… Люди высыпали на улицы, и я был вынужден выключить аппарат, чтобы избежать народного бунта.

Тесла показал гостям коробку величиной с кирпич. Юнг вытаращил глаза:

— Это невозможно… — Он покачал головой. — Такой маленький аппарат не может воздействовать на объекты таких больших размеров.

— Хотите, продемонстрирую? Он в рабочем состоянии. Я могу за несколько минут разрушить Бруклинский мост при помощи трех лошадиных сил и этого вибратора. Я могу прикрепить свой аппарат к небоскребу компании «Метрополитен» и превратить его в гору камней. Сначала осыплется каменная облицовка, затем обрушится огромный стальной скелет.

— Впечатляет.

— Корда также попросил меня защитить его небоскребы от возможных врагов, — продолжал Тесла. — Я обдумываю, как окружить их магнитным ореолом, защищающим от снарядов. Но теперь, возможно, ничего из этого уже не осуществится. Корда мертв, а я изнемогаю под тяжестью долгов.

— Вы восхищаетесь Корда, — сказал Фрейд, — значит, вы не считаете, что он виноват в смерти остальных членов Клуба?

Тесла пристально посмотрел на Фрейда:

— Убитые и в подметки не годились Корда. Зачем ему их убивать?

— Они мешали ему диктовать свои условия в Клубе. А он отличался фанатической приверженностью своей миссии.

— И поэтому лишал людей жизни? Ни на секунду не поверю. Хотите знать мое мнение? Больше всего на свете члены Клуба боятся узнать правду об этом деле.

Фрейд бросил взгляд на Юнга. Тесла подтверждал то, на что намекал Кан: Август Корда невиновен.

— Кстати, — сказал Тесла, — я известил их, что больше не хочу с ними работать. Наградой мне стала неприязнь Моргана, который отказывается финансировать мои новые проекты. Это нормально. Мужланы всегда топчут ногами революционные идеи.

Фрейд улыбнулся. Его тоже отвергали, когда он находил «истоки Нила», то есть решение проблемы, над которой до него билось множество людей.

— Нам нужны такие люди, как Корда, а не мелкие пташки, претендующие на звание его компаньонов, — заключил Тесла. — Настоящее, увы, принадлежит дуракам. Будущее, на которое я работаю, принадлежит нам. Почему вы так интересуетесь смертью Корда?

— Меня волнует безопасность его дочери, — ответил Фрейд.

Тесла многозначительно поднял руку.

— Грейс защищена, пока вокруг нее свет дня, — сказал он. — Для нее, как и для остальных, главную опасность представляет темнота. В ночи Добро и Зло имеют одно лицо. Нельзя отличить врага от друга. Поэтому я изобретаю лампы. — Он склонился к Фрейду и с таинственным видом продолжил: — Однажды мне явилась белая голубка, которую я любил кормить, и объявила о своей скорой смерти. Ее глаза испускали лучи более яркие, чем те, что я когда-либо мог создать при помощи своих приборов. Тогда я понял, что правда — в свете. — Изобретатель выпрямился, перевел пронзительный взгляд с Фрейда на Юнга и, снова посмотрев на Фрейда, прибавил: — Вот почему у меня всегда в карманах зерна, которыми я кормлю голубей… Что ж, я оставляю вас, доктор Фрейд, друзья давно меня ждут. Господа, примите выражение моих самых искренних чувств.

Тесла элегантно поклонился и, не поворачиваясь к ним спиной, удалился.

Фрейд и Юнг вышли из дома на темную улицу и направились к своей гостинице.

— У него фиксация на матери, усугубленная эдиповым комплексом, — сказал Фрейд после паузы.

— Правда?

— Явившаяся ему белая голубка — символ кормления грудью. Лучи, исходящие из глаз птицы, олицетворяют струйки молока, которые он продолжает жаждать.

— Поэтому он не женат? — предположил Юнг.

— Это естественно. Он окружает себя слугами, держащими белые салфетки: они заменяют ему мать. Но он отвергает грудь других женщин, поэтому не выносит вида сережек, которые напоминают ему соски.

— Его бред кажется мне последовательным, — сказал Юнг с улыбкой.

— Он даже хочет сам уподобиться матери, которой ему так не хватает, — продолжил Фрейд. — Поэтому он кормит голубей, ненасытных птиц, численность которых постоянно увеличивается. Для них он неустанно рождает новые идеи.

— Тем лучше для науки, — заметил Юнг.

— Если он не будет лечиться, то закончит свою жизнь, питаясь одним молоком, — заключил Фрейд. — Но главное в этой встрече то, что этот прозорливый человек уверен в невиновности Августа.

— Он страдает навязчивым неврозом, вы же сами только что это сказали.

— Он невротик, это верно, но в то же время — провидец.

Фрейд содрогнулся, вспомнив слова Тесла. В ночи Добро и Зло имеют одно лицо. Нельзя отличить врага от друга.

— Проводите меня до Коламбус-авеню, — попросил он Юнга.

— Вы хотите увидеть Грейс? Но она спит!

— У меня плохое предчувствие.

— Я счастлив, что вы начинаете в них верить, — сказал Юнг.

— В кого?

— В предчувствия.

 

37

Подходя к дому Корда, Фрейд понял не только то, что его предчувствие обоснованно, но и то, что они пришли слишком поздно. Полицейский «форд-Т» стоял у тротуара, дверь в дом была широко распахнута. В холле они столкнулись с Эйлин Дэймон.

— Грейс исчезла! — произнесла она с отчаянием.

Фрейд, перепрыгивая через ступени, устремился вверх по лестнице, следом за ним побежал Юнг.

На втором этаже они обнаружили распростертых на полу полицейских. Они были без сознания. Рядом стояли тарелки с остатками еды и валялись опрокинутые пустые стаканы.

Фрейд опустился на колени и проверил у полицейских пульс, затем вошел в спальню. Там, рядом с другим полицейским, перед пустой неубранной кроватью стоял Герман.

— Я чувствовал, что катастрофа приближается! — вскричал он, увидев Фрейда.

— Что произошло?

— Если бы меня не задержали в полиции, я смог бы это предотвратить!.. — Герман указал на полицейского: — Инспектор Томпсон меня сопровождал, но зло уже свершилось! Когда мы пришли, охрана была отравлена, а комната — пуста!

— Охрана усыплена, — уточнил Фрейд. — Кто-то подмешал снотворное им в ужин. Какой-нибудь барбитал… веронал, например.

— Что-что? — спросил упомянутый Томпсон.

— Неважно, — сказал Фрейд. — Грейс могли усыпить при помощи того же вещества, а затем выкрасть.

Томпсон посмотрел на него с подозрением.

— А что вы здесь делаете?

— Я — врач. Мадемуазель Корда — моя пациентка.

— В таком случае я хотел бы задать вам несколько вопросов.

— Я уже сотрудничаю с инспектором Каном, — сообщил Фрейд.

Томпсон пожал плечами:

— Кан арестован.

Растерянный Фрейд обменялся тревожным взглядом с Юнгом.

— Доктор Фрейд тут совершенно ни при чем, — пришел к нему на помощь Герман. — Попробуйте лучше мне объяснить — как похититель проник в дом? И если Грейс спала, как они ее унесли?

— Господин Корда, я займусь этим делом, — произнес со вздохом Томпсон.

— Я хочу получить ответ сейчас!

— Прошу вас, не мешайте мне работать. — Томпсон был непреклонен.

Не обращая больше внимания на Фрейда, он начал давать указания своим людям, стоявшим в стороне.

Взбешенный Герман вышел из комнаты.

И почти сразу вслед за этим раздался голос мисс Дэймон:

— Грейс поплатилась за мое преступление…

Старая дама стояла на пороге.

Фрейд не успел вмешаться, и Томпсон поспешно спросил:

— Что вы говорите? Какое преступление?

— Августа Корда убила я, — ответила старая дама.

— Так, не надо заводить старую песню, — отрезал полицейский. — Вы не могли совершить это преступление.

— Орудие преступления принадлежит мне!

— Да что вы выдумываете!

— Это шпага с гардой в виде корзинки, ножны у меня дома. Шпага сделана в Шотландии, она принадлежала моим предкам!

Фрейд бросил на мисс Дэймон взгляд, полный сочувствия. Жажда искупления оказалась сильнее всех других чувств.

— Уведите ее в участок, — приказал Томпсон одному из полицейских. — Мы выслушаем ее показания позже.

Когда полицейские покинули комнату, Фрейд подошел к кукле Юдифь. Что-то привлекло его внимание: игрушка лежала на медной пластинке размером с карту Таро.

— Взгляните сюда, — сказал он приблизившемуся Юнгу. — Еще одна гравюра.

Юнг осмотрел пластинку:

— Так это не Корда оставлял их после себя?

— В любом случае, кто-то продолжает его дело.

Множество деталей отличало эту гравюру от трех предыдущих. В центре треугольника был изображен костер.

— Четвертый элемент, — сказал Юнг. — Огонь.

Внутри костра виднелись три расчлененные мужские фигуры. Место солнца занимал круг, в котором находились переплетенные тела мужчины и женщины; на голове у обоих были короны. Круг был образован двумя змеями, кусающими друг друга за хвост.

— Это химическая свадьба, — пробормотал Юнг.

— Объяснитесь, — нетерпеливо произнес Фрейд.

— Тесно обнявшаяся пара, занявшая место солнца. Взгляните на короны, это король и королева. Это гравюра, завершающая серию. На ней изображено завершение алхимического опыта: слияние мужского и женского начал.

— Моя Свадьба станет Апофеозом, — проговорил Фрейд. — Сексуальная церемония, как мы и предполагали?

— Совершенно верно. Священный союз, мистическая свадьба. И Грейс Корда олицетворяет в ней женское начало… — Юнг умолк, но через мгновение лихорадочно продолжил: — Трех убийств оказалось недостаточно. Как я вам говорил, «четыре» — это священная цифра алхимиков. Четыре элемента. Четыре измерения. Четыре добродетели: правда, милосердие, справедливость и мир.

— Делайте скорее вывод, я вас умоляю, — в нетерпении вскричал Фрейд.

— Достигнутая квадратура порождает пятую сущность. Сообщник Корда посредством последнего убийства хочет осуществить слияние воды, земли, воздуха и огня. Так он создаст золото, вечную молодость.

Фрейд посмотрел на Юнга с возмущением.

— Я говорю о его видении мира, — объяснил тот поспешно. — Да, это алхимические идеи, но он так считает. Этот фанатик верит во всемогущество своих мыслей.

— Маловероятно, что он ее уже убил, — сказал Фрейд. — Сначала он должен заставить ее участвовать в ритуале. — Он вздрогнул, но быстро взял себя в руки. — Куда он мог ее увезти?

— В мистическое место, способное увеличить символический потенциал ритуала, — предположил Юнг.

— Место, где никого нет и где он может чувствовать себя спокойно, — прибавил Фрейд.

— В небоскреб, как он обычно делает, — предположил Юнг.

Фрейд буквально подскочил на месте.

— В Утюг! — вскричал он. — Как говорит Кан, все похищения произошли в тесном соседстве с этим зданием. Это географический центр деятельности убийцы.

Юнг подумал и согласился:

— Утюг — это также центральная точка «мистического» Манхэттена. У его подножия, на полпути между Гудзоном и Ист-Ривером, пересекаются две основные артерии Нью-Йорка: Пятая авеню и Бродвей. Треугольная форма здания напоминает о Святой Троице. Название говорит о железе. О железе, которое алхимики мечтают трансформировать в золото… И архитектор Утюга — Дэниел Бернэм.

— Черт подери, Бернэм! — воскликнул Фрейд. — Это он построил тайную лестницу в частном доме Корда. В Утюге, быть может, тоже есть достопримечательности такого рода — возможно, даже целые комнаты, спрятанные от посторонних взглядов!

Психоаналитики почувствовали воодушевление. Однако их энтузиазм поубавился, когда они сообразили, что если они правы, то Грейс Корда спрятана в здании, площадь помещений которого составляет двадцать тысяч квадратных метров.

— Не будем терять времени. — Фрейд был настроен решительно.

— Может быть, предупредить полицию? — с беспокойством спросил Юнг.

— Кан арестован, — ответил Фрейд, — и я боюсь, как бы они и меня не арестовали. После «Дримленда» для властей Нью-Йорка мы стали персонами нон грата.

Он решительно направился к двери.

— Так куда же мы идем? — воскликнул Юнг.

— Догадайтесь сами.

Треугольное совершенство небоскреба показалось им теперь угрожающим. В свете заходящего солнца фасад Утюга напоминал раскаленное докрасна лезвие ножа.

Сидя в баре «У Джо», на углу Мэдисон-сквер, Фрейд и Юнг следили за входом в небоскреб. Их окутывало плотное облако голубоватого табачного дыма. Перегородка защищала их от любопытных ушей и глаз, а сами они могли наблюдать за входом в здание сквозь круглые окна, из-за которых у них создавалось впечатление, что они находятся в аквариуме.

Пока в Утюг никто не заходил, кроме служащего в униформе — должно быть, охранник пришел сменить своего коллегу, поскольку несколько минут спустя из здания вышел человек в точно такой же форме.

Выкурив до половины третью за вечер сигару, Фрейд решительно встал:

— Идемте!

— Но что мы будем делать? — спросил Юнг.

— Что вы делаете, когда у пациента начинается истерика во время сеанса? — ответил вопросом на вопрос Фрейд.

— Я импровизирую.

— Именно. Даже если вы не знаете, как справиться с нервным припадком, не может быть и речи о том, чтобы убежать из кабинета! Мы тоже не можем бросить Грейс.

Юнг нервно протер очки.

— Вы отвлечете и задержите охранника, — предположил Фрейд. — Я поднимусь в кабинет Корда. Если секретная комната существует, вход в нее должен находиться там.

— У вас даже ключей нет, — заметил Юнг.

— Мы заставим охранника отдать нам свою связку!

Юнг посмотрел на Фрейда с некоторым сочувствием. На его седую бороду, тщедушное, худое тело, на его узкие, поникшие плечи. На круги под глазами и морщины. Почему он думает, что в его возрасте можно изображать героя?

— Я боюсь за вас, — произнес он после паузы. — Вы уже и так достаточно рисковали собой.

— Очень хорошо, оставайтесь, — сказал Фрейд. — С самого начала нашего путешествия вы постоянно давали мне понять, что наши дороги скоро разойдутся.

Юнг едва не задохнулся от возмущения. Вот как отблагодарил его человек, которому он два дня назад спас жизнь!

— Фрейд, с вашей стороны нечестно поднимать эту тему в подобный момент!

— Юнг, если вы со мной не идете, считайте, что вы навсегда исключены из Общества психоанализа!

Фрейд застегнул пиджак и направился к лестнице. Юнг тихо выругался и последовал за ним.

Охранник, стоявший за конторкой, недружелюбно на них посмотрел:

— В здании никого нет.

Его голос эхом прокатился по пустому вестибюлю.

Фрейд отвел взгляд от двери лифта, в кабину которого ему не терпелось войти, и произнес деловым тоном:

— Господин Герман Корда просил меня срочно принести ему документы.

— Я на этот счет не получал никаких указаний, — ответил охранник.

— Он сообщил об этом вашему коллеге, который забыл вас проинформировать.

— Мы никогда ничего не забываем, сударь. Мне очень жаль, но вам придется прийти в рабочие часы.

Юнг кашлянул и с суровым видом сказал:

— Посмотрите внимательно, он, наверное, оставил записку в ящике стола.

Охранник, явно нехотя, открыл ящик стола. Юнг склонился, якобы для того, чтобы тоже посмотреть, и ловко уронил книгу записей, лежавшую на конторке.

— Господа, да что это такое! — с возмущением произнес охранник. И нагнулся, чтобы поднять книгу.

В этот момент Юнг обогнул стол и зажал голову охранника под мышкой. Фрейд с восхищением наблюдал за действиями своего коллеги, парализовавшего охранника, несмотря на его крики и сопротивление.

— Чего вы ждете?! — выдохнул Юнг, начинавший слабеть. — Возьмите у меня в кармане платок! Завязывайте ему рот!

Фрейд поспешно достал платок Юнга и попытался затянуть на голове охранника морской узел, которому его научили в Афинах. Потом достал свой платок и стянул им руки охранника у него за спиной.

— Действуйте! — сказал Юнг. — Возьмите у него ключи!

Фрейд отстегнул большую связку ключей, висевшую на поясе у охранника.

В этот момент охранник рванулся, но Юнг удержал его, сдавив шею. Охранник перестал вырываться и без чувств опустился на пол.

— Надо его где-нибудь запереть, — предложил Фрейд.

Он огляделся и заметил дверь туалета за лифтом. Юнг пошел за ним, волоча охранника за воротник. Фрейд открыл туалет, и Юнг затащил охранника внутрь. Тот медленно приходил в себя.

— Здесь есть замочная скважина, — сказал Юнг, закрывая дверь.

Фрейд дрожащими руками перебрал полдюжины ключей, пока не нашел подходящий.

Из-за двери послышался стон охранника. Он все еще не мог избавиться от повязки.

Юнг, казалось, неожиданно осознал то, что сделал.

— Господи, мы что, с ума сошли? Мы же грубейшим образом нарушили закон!

— Подумаем об этом позже, — с нетерпением произнес Фрейд. — Надо найти Грейс.

— Но охранник может освободиться и позвать полицию.

— Значит, оставайтесь здесь и следите за ним.

Юнг увидел, как Фрейд хладнокровно направляется к лифту. На этот раз он почувствовал восхищение.

— Дорогой друг! — окликнул он Фрейда.

— Что? — обернувшись, спросил тот не очень уверенно.

— Берегите себя.

На двадцатом этаже приемную «Корда бразерс инкорпорейшн» заливал лунный свет, столь же нежный, сколь и тревожный.

Фрейд направился в кабинет Августа Корда, в темноте нащупывая стену. Saxa loquuntur — камни говорят, как утверждают специалисты по Древнему миру.

Несколько лет назад Фрейд посетил место раскопок, где археолог Генрих Шлиман нашел сокровища царя Приама. В течение двадцати лет Шлиман делал на первый взгляд незначительные находки: остатки стен, обломки колоннады, таблички с наполовину стершимися надписями. С большим трудом расшифровав надписи, он наконец понял, что обнаружил Трою, и осознал значение своего открытия.

Фрейд также нуждался в том, чтобы камни заговорили. Но двадцати лет на разгадывание секретов у него не было.

Осознание того, что ситуация не терпит промедления, леденило ему душу.

Он вошел в ту комнату, где находился макет. Освещенный луной Манхэттен в миниатюре заставил его вздрогнуть. Теперь Фрейд знал, какие преступления этот макет позволил спланировать.

Он коснулся рукой деревянного постамента и ощутил вибрацию. Откуда она шла? Фрейд осмотрел постамент, возвышавшийся над полом примерно на метр, встал на колени и прижал ухо к полу. Вибрация усилилась.

Фрейд прошел в соседний кабинет, чтобы взять какой-нибудь металлический предмет, и нашел серебряный нож для разрезания бумаги. Он вернулся к макету, снова опустился на колени и попытался втиснуть нож между двумя планками паркета. Затем опять прижал ухо к полу.

Металл проводит звук, это он узнал еще в детстве.

Он услышал крик, долгий и пронзительный.

Фрейд начал вонзать нож в стыки между другими планками паркета, чтобы понять, откуда идет звук. В конце концов он вернулся к возвышению. Здесь крик слышался отчетливее всего.

Постепенно он превратился в стон, а затем затих.

Фрейд мог поклясться, что кричала Грейс.

Крик шел из помещения, расположенного этажом ниже.

Выбежав из приемной Августа Корда, он бросился к лифту. Девятнадцатый этаж занимали кабинеты издателя Франка А. Манси. Фрейд пробежал по загроможденным стопками журналов помещениям и не нашел ничего необычного.

В одном из центральных кабинетов что-то все-таки привлекло его внимание.

Потолок.

Он был ниже, чем на двадцатом этаже.

Фрейду показалось, что он находится прямо под возвышением, на котором стоял макет Манхэттена.

Здесь было тайное помещение, скрытое между девятнадцатым и двадцатым этажом. Где, он был уверен, держали в плену Грейс. Но как туда попасть?

Фрейд направился к выходу, как вдруг электричество погасло и комната погрузилась в темноту. На ощупь он принялся искать лампу, нашел ее, нажал на выключатель. Безрезультатно.

Послышался какой-то шум, он вздрогнул:

— Юнг?

Ответа не последовало. Фрейд споткнулся в темноте и с трудом удержался на ногах.

Вдруг ему в голову пришла такая неожиданная мысль, что он едва опять не упал.

В ночи Добро и Зло имеют одно лицо.

Зло овладело Грейс именно ночью.

А если собственные ощущения обманули молодую женщину?

А если это был не Август?.. А если кто-то другой выдал себя за ее отца, воспользовавшись темнотой?

Фрейд снова услышал шум, на этот раз за спиной, но обернуться не успел.

Мелькнула чья-то тень. Жестокий удар обрушился на голову Фрейда, и он тут же упал на пол как подкошенный.

 

38

Он увидел ее, как только открыл глаза.

Грейс Корда в золотой диадеме лежала на чем-то, напоминающем алтарь из известняка. Лицо ее было мертвенно-бледным, глаза закрыты, дыхание размеренное. Она больше не стонала.

Ее тело было накрыто белой простыней, плечи и раскинутые крестом руки оставались обнаженными. Фрейд с ужасом заметил, что ее запястья были прикованы к камню наручниками.

Попытавшись встать, чтобы помочь молодой женщине, Фрейд понял, что он и сам лишен свободы передвижения. Он был привязан к стулу, руки его были прикручены к перекладинам спинки. Во рту у него был кляп. Острая боль время от времени пронзала позвоночник Фрейда. Голова и челюсть тоже болели.

Он поискал глазами своего палача.

И увидел лишь нечто белое.

Комната, в которой они находились, была без окон, с низким потолком, покрытым зеркальными металлическими листами. Белизну стен подчеркивал свет флуоресцентных трубок, таких же, как в кабинете Тесла. Лишь расположенные на полках пробирки, колбы, серебряные сосуды, щипцы и другие инструменты оживляли этот строгий интерьер.

На одной из стен неожиданно появилась длинная тень. Фрейд почувствовал что за спиной у него кто-то стоит. Он попытался обернуться, но веревки были слишком прочны.

Холодная рука вынула кляп у него изо рта.

— Грейс! — тут же закричал Фрейд. — Очнитесь! Грейс!

Вместо ответа он услышал негромкий смех. Герман Корда обошел стул и встал перед Фрейдом.

Такого выражения на худом лице Германа Фрейд не видел никогда. Это был не восторженный Герман, который восхвалял небоскребы, не тусклый и бесцветный человек, которого он знал раньше. Перед Фрейдом стоял решительный мужчина, двигавшийся быстро и выглядевший загадочно, чья бесстрастность таила в себе нечто чудовищное.

Старший Корда молча направился к Грейс, тронул указательным пальцем белую простыню, закрывавшую ее грудь, слегка подул на ее лоб, сдувая черную прядь волос. Тайная чувственность его жестов возмутила Фрейда.

Он выразил свое бешенство криком.

— Можете вопить сколько угодно, — спокойно сказал Герман. — Здесь вас никто не услышит.

Едва Кан решил, что не будет больше стучать кулаками в стены, как услышал позвякивание ключей надзирателя. Дверь камеры отворилась.

— Я могу выйти? — спросил он у надзирателя и в этот момент заметил за его спиной Ренцо на костылях.

— Десять минут. — Надзиратель пропустил Ренцо и закрыл дверь.

Ренцо тут же подошел к Кану:

— Я получил анализ отпечатков пальцев, снятых с телефона, который был в гробу рядом с Муром.

— И что?

— Это отпечатки Германа Корда.

— Ты уверен?

— Я сам изумлен.

— У Германа есть алиби только на время убийства брата, — сказал Кан после паузы. — Остальных трех членов Клуба он мог убить. Но мне непонятен мотив.

— Месть, — предположил Ренцо. — Я только что позвонил Дэниелу Бернэму и спросил, кто голосовал против кандидатуры Германа как тринадцатого члена Клуба…

— И что?

— Голосование было тайным, но три члена открыто проявили свое несогласие: Уилкинс, Эмери, Мур.

— Возможно, Герман был сообщником Августа, — быстро проговорил Кан, — а может быть, он им манипулировал, выдавал себя за брата и организовал все так, чтобы улики указывали на него… — Он прислонился к стене и стал размышлять вслух: — Блэйк признался, что пришел в «Дримленд» не для того, чтобы убить Грейс. Значит, он целился в Германа. Он хотел рассчитаться с истинным преступником…

— Странно. — Ренцо, казалось, был удивлен. — Герман похож на чиновника, он кажется таким обыкновенным. Даже безобидным.

— Именно поэтому он нас и переиграл. Черт подери, надо выписывать ордер на арест!

— Салливен отказал, — сообщил Ренцо. — Он заявил, что не верит в надежность отпечатков пальцев. И не будет снова открывать дело.

— Герман и его держит за горло, — сказал Кан. — Он велел ему меня арестовать. Мне необходимо выйти отсюда. Но как?

— Вот так.

Ренцо быстро надорвал гипс сверху, что вызвало у него гримасу боли. Потом размотал бинт и достал спрятанные под гипсом инструменты — отвертку, разводной ключ и щипцы.

— Что ты собираешься делать? — спросил Кан.

— Тут есть слабые места, о которых мы уже тысячу раз докладывали. — Ренцо показал на массивную металлическую плиту, привинченную к полу. — Под ней ход к сточным трубам.

Удивленный Кан смотрел то на инструменты, то на плиту.

— И вот еще что, — прибавил Ренцо, заталкивая инструменты под кровать. — Один из охранников Утюга подал жалобу. Он утверждает, что на него напали иностранцы по имени Фрейд и Юнг.

Ренцо соединил края гипса и стянул его бинтом.

Дверь отворилась.

— Пора, — сказал надзиратель.

Ренцо пожелал Кану удачи.

— Это уж точно, — сказал тот, кивая.

У него было всего два козыря. Первый: Герман думает, что перехитрил их, и от этого, возможно, стал менее осторожным. Второй: как говорят психоаналитики, он совершенный невротик. Другими словами, настоящий сумасшедший.

У Кана оставалось незначительное преимущество в виде здравого ума.

— Вы больше не кричите?

Герман Корда посмотрел на Фрейда, бессильно опустившего голову. На его лице появилась жестокая улыбка, и он прибавил:

— Действительно, зачем надрываться, если иногда достаточно произнести несколько тщательно отобранных слов. Особенно с Грейс, которая обладает очень чутким слухом. Мне нужно было всего лишь прошептать ей пару фраз по телефону. Я решил ее судьбу и создал себе алиби, такое же прочное, как стены моей камеры.

Ошеломленный Фрейд увидел, что Грейс открыла глаза и моргнула. Она несколько раз повернула голову слева направо, словно автомат, потом закрыла глаза и снова заснула.

— Вы ее загипнотизировали! — вскричал Фрейд.

Герман Корда расхохотался:

— Подумать только, вы не сумели противостоять методу, который первым начали использовать!

Он подошел к полкам, взял несколько инструментов и разложил их в ряд на столе из светлого дерева, стоявшем неподалеку от алтаря.

— Гипноз — алхимическая наука, — сказал он. — Господин психоаналитик, вы всерьез думаете, что это изобрели вы? Бессознательное? Смысл снов? Смешно…

Герман взял ключ, лежавший на столе, и начал открывать наручники, сковывавшие руки Грейс. Затем подставил два перламутровых кубка под запястья молодой женщины и снова заговорил:

— Посвященные давно уже знают, что гипноз создает расщепление сознания и позволяет обходить амнестические барьеры. Вы используете его, чтобы исследовать подсознательное ваших пациентов. А мне кажется, что вы упускаете самое интересное: возможность ими манипулировать.

— Моя этика подобное поведение исключает, — сказал Фрейд. — Приказать Менсону убить меня — это вы называете манипулировать подсознательным?

— Менсон оказался негодяем, он поставил меня в трудное положение на Бруклинском мосту. Я был вынужден прыгнуть в ледяную воду. Вот Грейс действительно поддается гипнозу, потому что с детства находится под гипнозом. Я вложил в ее подсознательное кодовые слова, и, когда я их произношу, она немедленно погружается в чудесный мир гипнотического сна.

— И по телефону вы попросили ее прийти в Утюг, — прошептал Фрейд.

— Да, усыпив полицейских, — подтвердил Герман. — Ей оставалось лишь воспользоваться секретным ходом и пройти в эту комнату, о существовании которой рассказал ей отец.

Эффективность метода не удивила Фрейда. Гипноз превращал эго в податливую субстанцию. Гипнотизер заставлял испытуемого сосредоточиться на своей личности и забыть обо всем остальном. Гипнотизер символически становился абсолютным повелителем своего пациента, превращался для него в целый мир.

— Должен сказать, что раньше мое мастерство было примитивным, — продолжил Герман. — Я добавлял немного эфира и соды в воду, которую пила Грейс, чтобы опыты проходили успешнее. Сегодня у меня есть веронал. Другими словами, я стал повелителем. Грейс только что повиновалась мне с послушанием, даже с любовью.

Фрейд сжал кулаки. Он понял, что хвастовство Германа, его психопатическая склонность к восхвалению своих способностей, делающая его похожим на студента, жаждущего попасть на экзамен, можно использовать в своих целях. Нужно действовать лестью.

— Вы правы, — сказал Фрейд, — от гипноза до любви недалеко. Гипнотизируя Грейс, вы заняли в ее разуме место идеального «я». И я это не оспариваю.

Герман посмотрел на него с удовлетворением:

— Да и вы сами, доктор Фрейд, не лишены таланта. Вы поняли главное: человек создан из мечты и крови. Если бы у вас был хороший учитель, вы могли бы прикоснуться к сущности нашего тысячелетнего знания. Жаль, что ваша жизнь сегодня обрывается. — Он широко улыбнулся застывшему Фрейду. — Внизу стоит новый охранник, вооруженный «люгером», имеющим скорострельность пятьдесят восемь выстрелов в минуту. Милый доктор Юнг? Он силен, но неопытен. Теперь он заперт в туалете.

Фрейд окаменел.

— Инспектора Кана, последнего Deus ex machina, который у вас остался, держат взаперти наши друзья из полиции. Сейчас он думает о том, насколько же он меня недооценил. Имейте в виду, что пробраться в наш маленький тайник невозможно. Только если взорвать стены…

Волна отвращения захлестнула Фрейда. Пот крупными каплями стекал с его лба.

— Короче говоря, мы одни, — подытожил Герман. — Она, вы и я. А скоро останусь только я. И тогда я приобрету такую мощь, что меня уже ничто не остановит.

— Зачем пытки, садизм? — недоумевал Фрейд. — Вы могли бы достигнуть вашей цели и без убийств.

— Переход к действиям был неизбежен. Эмери, Уилкинс и Мур не понимали величия Хирама. Они убедили брата помешать мне. Я должен был избавить мир от этой нечисти.

Герман пошел за новым инструментом. Фрейд воспользовался этим и принялся тереть запястья о спинку стула, надеясь развязать веревку, хотя, конечно, понимал, что скорее ему удастся ослабить волю Германа, победив его в психологическом поединке.

— Что вам сделала Грейс? — спросил Фрейд. — Она не имеет ничего общего с теми, кто вас предал.

— Вы очень наивны, доктор Фрейд, — улыбнулся Герман. — Я понимаю, почему вы с таким трудом получили кафедру профессора медицины.

Фрейд с досадой понял, что архитектор знает о нем гораздо больше, чем можно было предположить.

— Но вы были мне очень полезны, — произнес с усмешкой Герман. — Вначале я сомневался, что вы сумеете разбудить воспоминания Грейс. Но потом понял, что если вы это сделаете, то значительно поможете моему делу! Я предвидел подобное уже много лет назад и внушил Грейс, что ее ночной обидчик — ее отец. Я пользовался его одеколоном, подражал его походке, имитировал его голос…

Признание Германа подтвердило ужаснувшую Фрейда догадку.

Герман мог проникнуть в комнату Грейс. В темноте одурманенная наркотиками маленькая девочка приняла дядю за отца. Герман сделал все, чтобы в ее сознании закрепилось это заблуждение.

Невроз Грейс основывался на недоразумении. Ее мозг зафиксировал причастность к делу Августа, и ее бессознательное отреагировало соответственно. Ее навязчивый комплекс, связанный с отцом, опирался на ошибку в ощущениях.

Мисс Дэймон, также обманувшаяся, убила невиновного.

Фрейд заметил, что Герман накладывает резиновые жгуты на руки Грейс.

— Все это время я наделся на то, что вы добьетесь успеха, — продолжал Герман. — Вспомнив все, Грейс должна была обвинить брата и перенести подозрения на него. Но, конечно, я тоже не сидел сложа руки. Я уже нашел более верный способ убедить членов Клуба в том, что Август виновен…

— Но вы же не знали, что я найду труп Бернарда Эмери? — удивился Фрейд.

— Нет, — признал Герман. — Но этим вы также лишь ускорили ход вещей. — Он закончил затягивать жгуты и созерцал результаты своей работы. — Все это уже не имеет никакого значения. Сегодня я совершу трансмутацию. Красота и молодость Грейс потекут по моим жилам. Я стану наконец обладателем вечной жизни…

Фрейд вспомнил объяснения Гупнина о «панацее» алхимиков. Он отвел взгляд от лица Германа и посмотрел на перламутровые кубки и жгуты на руках Грейс.

— Рабочее помещение алхимика делится на две части, — объяснил Герман, проследив за взглядом психоаналитика. — Лабораторию, где с помощью тигелей и реторт проводятся опыты, и ораторию, где молят Бога о даровании просветления и приносят жертвы в виде священной пищи.

Герман показал на распростертое тело Грейс. Фрейд увидел, как в руке архитектора, рядом с обнаженным запястьем молодой женщины, сверкнуло лезвие ножа. Он все понял.

Герман собирался пролить кровь Грейс.

А затем выпить ее.

Фрейд заставил себя посмотреть на собственные колени, пытаясь абстрагироваться от ужаса происходящего. Нужно применить все свои знания, чтобы проникнуть в суть убийственной стратегии Германа.

Ритуал, который он собирался совершить, был вариантом упоминавшейся Юнгом мистической свадьбы и также имел сексуальную окраску. Герман полагал, что кровь обладала магическим могуществом и ассоциировалась с менструациями или потерей девственности.

Но был в обряде и первобытный, досексуальный смысл: церемония напоминала о тотемных празднествах некоторых древних племен. Герман собирался преисполниться жизненной энергии своей племянницы подобно каннибалам, съедавшим могущественного вождя деревни или вражеского племени.

Столь примитивный импульс, несомненно, исходил из самых истоков формирования его психического развития.

Из желания, которое все определило.

Из первоначального искушения.

Из той необычной страсти, которую Герман испытывал к своему брату, например. Тесное сообщничество, которое он хотел создать между собой и братом, нарушило появление Клуба. Любовь, вывернутая наизнанку, как перчатка, превратилась в ревность, а затем — в паранойю. «Я люблю тебя» превратилось в «Я тебя ненавижу», а потом в «Он преследует меня».

Но до желания обладать братом было еще одно, еще более раннее, более тайное желание.

Желание обладать матерью.

Грейс внешне походила на Люсию Корда. Ей было примерно столько же лет, сколько ее бабушке, когда та зачала Германа…

Выпив кровь Грейс, старший Герман хотел впитать в себя сущность матери, которая предпочла ему младшего сына.

Фрейд вспомнил, как один ребенок пожелал посадить свою мать в котел и сварить ее. «Тогда у меня будет тушеная мать, и я смогу ее съесть», — сказал он.

Преждевременная смерть Георгия Корда, искателя золота, оставила Германа в безраздельной власти травмированной матери, превратившейся в чересчур требовательную мачеху. Душевно выхолощенный, недооцененный, он взрастил в душе семена параноидальной зависти к младшему брату, который получил в наследство и волшебное могущество отца, и бесконечную любовь матери.

Месть Германа созрела согласно неумолимой логике подсознательного: став алхимиком, он занял место отца, а завладев Грейс, занял место матери.

Размышляя о том, как подступиться к этому отвратительному и одновременно необычному психологическому материалу, Фрейд заметил, что Герман насыпает в колбу белый порошок и размешивает его золотой ложечкой.

— Теперь, доктор Фрейд, я воздам должное вашим очаровательным «Дополнительным сведениям о действии коки», — сказал он, улыбаясь. — Чтобы вам церемония понравилась еще больше, я вас и вправду угощу несколькими граммами Cocanium muriaticum.

Герман подошел к Фрейду и поднес к его губам полную колбу.

— Вы, должно быть, спрашиваете себя, почему до сих пор живы… Только потому, что вам нужно время, чтобы полностью осознать ту замечательную роль, которую вы сыграли в моем триумфе.

Фрейд резко дернулся, но понял, что его усилия освободиться ни к чему не приводят. Герман расхохотался, затем свободной рукой достал длинный кинжал и провел лезвием по бороде своего пленника.

— Пейте, доктор!

Фрейд почувствовал, как сталь прижалась к его шее. Он выпил.

— Вы мне и после смерти послужите, — сказал Герман. — Когда полиция найдет вас окоченевшим, с пулей в виске, с наркотиком в крови, она решит, что великий врачеватель мозга потерял голову. Что он без памяти влюбился в свою пациентку — можете на меня рассчитывать, я дам все необходимые показания на этот счет — и, не вынеся отказа, в припадке безумия убил ее, а затем покончил жизнь самоубийством. Прелестная психоаналитическая сказка! Доктор Фрейд, судьба вашей науки по эту сторону Атлантического океана решена…

В грязной одежде, пропитанной зловонием, напоминавшем о мучительном путешествии по сточным трубам, задыхающийся Кан примчался к Утюгу. Он подошел к охраннику и показал свой жетон со словами:

— Полиция. Я должен подняться на верхние этажи.

Оглядев его с головы до ног, новый служащий покачал головой, взял «люгер», лежавший на столе, и направил оружие на Кана, который удивленно попятился.

Но насмешливая улыбка охранника неожиданно превратилась в болезненную гримасу. Оказавшийся у него за спиной человек быстрым и точным движением сжал ему шею. Охранник рухнул на пол, даже не успев оказать сопротивление. Карл Юнг усовершенствовал свою технику странгуляции.

— Мне понадобилось ужасно много времени, чтобы взломать замок в туалете пряжкой от ремня, — сказал он.

— Где Фрейд? — спросил Кан.

— Он на двадцатом этаже, и я опасаюсь худшего!

Не медля ни секунды, Кан устремился к лифту, но оказалось, что тот не работает.

— Лестница!

Они начали подниматься на двадцатый этаж пешком.

— Я узнал его руки, когда он меня душил, — сказал Юнг. — Это Герман Корда.

— У нас есть против него улики, — сообщил Кан, ускоряя шаг.

— Как и Август, Герман в детстве перенес травму, — проговорил Юнг, перепрыгивая сразу через две ступени. — Но, поскольку он является личностью, поддающейся влиянию, результат в его случае стал другим. Наш анализ был верным, мы просто перепутали человека…

— Сейчас это уже неважно, — заметил Кан, удивляясь, как Юнг в таких условиях умудряется еще и разглагольствовать.

— Из-за харизмы брата у него развился комплекс неполноценности, усугубленный всепожирающей завистью, — прибавил Юнг.

На двенадцатом этаже Кан, задыхаясь, остановился, чтобы отдохнуть несколько секунд и отдышаться.

— Да еще это полумистическое отношение к матери, — продолжал Юнг. — Как и Август, Герман лелеет гордую мечту воздвигнуть для Люсии храм. Но он делает его из плоти, из своей и чужой.

— Вы не хотите немного помолчать? — Кан с трудом переводил дух. — Вы меня утомляете больше, чем эта лестница.

И он снова побежал вверх. Юнг легко последовал за инспектором.

— Зимой в Альпах я постоянно поднимаюсь на горные вершины, — сказал он, слушая как пыхтит Кан. — Ваша лестница для меня — просто приятное развлечение.

На двадцатом этаже они принялись искать следы, которые мог оставить Фрейд. Кан нашел нож для разрезания бумаги, воткнутый в пол в комнате, где стоял макет.

Юнг стал осматривать пол вокруг макета. На возвышении, под креслом Августа, он увидел сдвинутую немного в сторону доску.

Юнг попытался переместить доску, и она пришла в движение.

Под ней находился металлический люк с рукояткой и зубчатыми, пронумерованными колесиками.

Кан потянул за рукоятку, но его усилия оказались тщетными.

— Это вход в комнату, запертую, как сейф, — произнес он усталым голосом. — Эту дверь надо взрывать.

— Ну так давайте взорвем!

— Пока мы соберем все оборудование, можно упустить время…

— Господи! — простонал Юнг. — Герман сейчас там убивает гения! Если мы не остановим Корда, грядущие поколения нам этого не простят!

Кан испепелил его взглядом. Как можно в такой ситуации думать о грядущих поколениях.

— Ну, что будем делать? — спросил Юнг. — Не стойте вы сложа руки!

— Болтаете вы без остановки, — с раздражением ответил Кан, — а когда надо принять конкретное решение…

— У меня есть мысль! — воскликнул Юнг.

Он коротко, но достаточно ясно изложил Кану свою идею. Выслушав Юнга, инспектор заявил:

— Ничего не получится.

Фрейд впал в транс.

Кокаин, который Герман заставил его выпить, начинал оказывать свое действие. Язык и нёбо онемели, появилась сонливость. Затем возникло уже знакомое ему удивительное чувство эйфории.

Неожиданно Фрейд ощутил головокружение, которого никогда не испытывал. Перед глазами его встала какая-то пелена, напоминавшая беспрерывно падающий снег. Вскоре к белым хлопьям прибавились черные полосы. Фрейд не чувствовал больше ни рук, ни ног.

Он пытался сохранять ясное восприятие окружающего. Перед ним стоял Герман в ослепительно белой тоге. Рядом с ним лежало что-то молочно-белое, светлое — обнаженное тело Грейс.

Пальцы убийцы касались ее живота, бедер, пупка.

Широко раскрытые блестящие глаза Грейс казались неподвижными. Герман приказал племяннице открыть рот. Она подчинилась, и он, приподняв ей голову, заставил ее выпить содержимое колбы.

— Ты готова? — спросил он.

Крик вырвался из горла Фрейда.

Струя крови брызнула из правого запястья Грейс, после того как Герман, сделав быстрый жест, надрезал ей артерию.

Грейс молчала, пока ее кровь лилась в кубок. Выпитое ею содержимое колбы, видимо, оказывало обезболивающее действие.

Фрейд решился на отчаянный шаг.

— Юдифь! — крикнул он, обращаясь к Грейс.

Герман снова расхохотался:

— Аплодисменты доктору Фрейду. Он сам уничтожил фурию Юдифь. Должен признать, что от вашего психоанализа одна сплошная польза.

Фрейд понял: нейтрализовав Юдифь, он сломил сопротивление, позволявшее Грейс не подчиняться гипнозу полностью. Исчезновение ангела-хранителя из бессознательного Грейс позволило ее дяде снова запустить механизм, заложенный в нее в детстве.

Фрейд в отчаянии смотрел, как Герман наложил повязку на запястье Грейс и, обойдя алтарь, взял ее левую руку.

— Ваша мать Люсия чувствовала себя виноватой в смерти вашего отца, — проговорил Фрейд немеющими губами. — Она пыталась искупить вину, сделав ставку на своего более развитого сына, на Августа. Она ошиблась. — Герман на секунду застыл, Фрейд продолжал: — Ставить одного ребенка на первое место в ущерб другому — это преступление, жертвой которого вы стали. По вине матери у вас зародился комплекс неполноценности. Она пробудила в вас желание взять реванш.

— И?.. — Герман застыл на месте.

— Вы должны забыть о ее поведении. Вы не можете позволить ей разрушить вашу жизнь.

Герман усмехнулся, взял полный кубок и перелил его содержимое в хрустальный бокал. Без колебаний он поднес бокал ко рту и осушил его до дна.

Фрейд почувствовал спазмы в желудке. Лишь благодаря кокаину он выдержал это зрелище.

— Она умирает, и я вбираю в себя поток ее жизни, — произнес Герман монотонным голосом. — Я становлюсь Мужчиной и Женщиной, Королем и Королевой, Телом и Кровью.

Внезапно сознание Фрейда прояснилось, и он понял, что эта церемония являлась последней имитацией христианских ритуалов, которые Герман связывал с совершенными им убийствами. Присваивая жизнь Грейс, он инсценировал Воскресение. В безумной надежде получить бессмертие.

Капля крови скатилась с губ Германа. Ужасное зрелище поразило воображение Фрейда.

Если нельзя убедить, нужно провоцировать.

— Ваши смертельные ритуалы — лишь пародия на алхимию, — быстро сказал Фрейд.

— Вы просто не признаете алхимиков, — возразил Герман. Он показал свой кубок Фрейду. — Смерть для алхимиков ничего не значит. Священно лишь их дело. Самые грандиозные человеческие свершения требуют абсолютного презрения к смерти. Сколько рабов погибло, пока строили гробницы Хеопса и Хефрена? Сколько крестьян умерло, когда возводили Шартрский собор? — Кинжалом он сделал надрез на левой руке Грейс. — Лишь такой ценой можно получить деньги и власть… — Герман перевязал левое запястье Грейс и добавил: — На земле нет хороших и плохих, есть лишь людская пирамида, и чем больше твое могущество, тем ближе ты к ее вершине.

Грейс слабо пошевелилась.

Она жива.

— Ваш брат не убивал… — Фрейд попытался снова развязать веревку, стягивающую его руки. — Он вас любил. Он посвятил вас в алхимию… Он хотел сделать вас тринадцатым членом Клуба архитекторов.

— Но он не сумел настоять на этом. Он отказался от роли второго Соломона. Он должен был поручить мне возведение опор Храма! Потом он нашел мои рисунки, осудил мой выбор и хотел даже донести в полицию! Я был вынужден приказать Блэйку убить его. — Герман перелил кровь из второго кубка в хрустальный бокал и выпил ее одним глотком, с презрением глядя на Фрейда. — Август не знал, что толпе необходим вожак — чтобы они не погрязли в вульгарных удовольствиях. Им нужен человек потрясающей мощи, который подчинит себе их разум. Такая харизма может появиться лишь в результате трансмутации…

Герман склонился над Грейс.

— Ты убила моего ребенка, давно, — ледяным тоном произнес он. — На этот раз я смогу защитить свое творение. Во мне зародится существо, которое поведет вперед человечество! — С каждым сказанным словом его голос звучал все громче и размереннее. — Я уже чувствую себя более сильным, более молодым, могущественным!

Если кровь Грейс прольется еще раз, подумал Фрейд, она точно умрет.

— Вы принимаете себя за сверхчеловека, — сказал он. — Но забрать жизнь вы не можете!

Герман устремил на Фрейда угрожающий взгляд:

— Я убью вас, доктор. Вам недолго осталось.

— Вы убиваете только чужими руками. Вам не хватило смелости самому убить брата.

Глаза Корда налились бешенством.

— Я вам сейчас покажу, на что я способен!

— Вы оставляли ваши жертвы умирать медленной смертью, потому что вы боялись их, — продолжал отчетливо говорить Фрейд. — Их жизненная сила вас пугала.

— Их агония была частью ритуала! — провозгласил Герман.

— У вас не хватит храбрости убить меня, — заявил Фрейд.

— Я вас убью, как Авраам жертвенную овцу. Недрогнувшей рукой.

— Так убейте же меня, Хирам!

Безумная ярость охватила Фрейда, который уже не контролировал себя. Герман поставил на стол бокал, схватил кинжал и направил его острие на психоаналитика:

— Вы кощунствуете!

Тело Грейс сотрясла судорога, это отвлекло Германа. Фрейд воспользовался тем, что он отвернулся, и снова начал ослаблять веревки. Они наконец поддались, и освободившийся Фрейд от неожиданности упал на пол.

— Идиот! — закричал Герман.

Он кинулся на Фрейда, схватил его за воротник, ударил головой о стену, разбив ему лоб. Фрейд, почти потеряв сознание, сполз по стене на пол.

Герман склонился над ним, тяжело дыша.

— Умоляю вас, — простонал Фрейд. — Пощадите Грейс.

— Вы так стараетесь ради нее… Вы любите ее, доктор, не так ли?

Герман застыл и задумался, словно проверяя свою интуицию.

— Вы любите ее, — заключил он.

Неровной походкой он двинулся к алтарю.

Фрейд уже ничего не чувствовал. Он потерял всякую надежду и хотел только одного — чтобы смерть избавила Грейс от мучений.

Герман рассек еще одну артерию на руке Грейс, однако движение его было уже менее точным. Кровь шла слабее, чем раньше, но ее было столько, что Фрейд понял — Грейс больше не очнется.

В порыве отчаяния он поднялся, бросился к алтарю и опрокинул наполовину наполненный кубок. Кровь пролилась на пол.

Герман был в ярости:

— Вы разлили священную кровь!

Он с размаху ударил Фрейда, и тот снова упал.

— Наш союз мог быть чистым, — проговорил архитектор. — Вы предпочли все испачкать. С вами все кончено, доктор.

Герман стиснул рукоять кинжала и поднес оружие к груди Фрейда.

Вдруг стены задрожали. Пол покачнулся, и они потеряли равновесие. Грейс свалилась с алтаря. Герман хотел удержать ее, поскользнулся и упал сам, выронив кинжал, который вонзился в пол.

Осыпаемый дождем пурпурных осколков, Фрейд схватил катившийся по полу моток бинтов и пополз к Грейс, чтобы наложить повязку на ее окровавленные руки.

Через несколько секунд Герман вскочил на ноги, и Фрейду показалось, что он собирается наброситься на него. Фрейд откатился в сторону, но Герман пока хотел только подобрать кинжал. Едва он им завладел, как новая волна еще более мощных толчков сотрясла всю комнату. Фрейд, словно соломенное чучело, отлетел к телу Грейс. Ему показалось, что потолок треснул.

И тут стены перестали дрожать.

Фрейд начал накладывать повязку на руку Грейс, но его остановил жуткий вопль.

Герман, с слипшимися от крови волосами, шатаясь, шел на него, держа в руке кинжал. Фрейд сильно прижал повязку к ране, надеясь, что положение его руки, благодаря мышечному рефлексу, не изменится post mortem и остановит кровотечение.

Перед тем как потерять сознание, он подумал, что землетрясению есть лишь одно возможное объяснение.

Электромеханический осциллятор-вибратор Тесла.

Эхо выстрела стало последним, что зафиксировал его отключающийся мозг.

Оттолкнув ногой застреленного им Германа, Кан с оружием в руке стоял посреди комнаты. Все в этом помещении превосходило его понимание. Алтарь из белого известняка. Разбросанные предметы, словно пришедшие из других времен. И кровь, покрывающая пол и стены.

Но самое необычайное зрелище представляли два тела, лежащие у алтаря.

Фрейд, как ребенок, свернулся клубком вокруг тела Грейс. Его руки сжимали запястья молодой женщины.

Кан склонился над Грейс и Фрейдом, нащупал пульс и вздохнул с таким облегчением, какого не испытывал за всю карьеру.

— Он жив? — произнес полный тревоги голос.

— Оба живы, — ответил Кан.

Дрожа всем телом, Карл Юнг положил на алтарь осциллятор, в удивительной эффективности которого он только что убедился. Он мысленно возблагодарил Небо за то, что нашел эксцентричного ученого в его мастерской, находившейся в двух шагах от Утюга, и за то, что тот согласился настроить аппарат на необходимую волну. Оружие истребления, созданное Николой Тесла, ценой неизбежных, но незначительных разрушений спасло две жизни.

— Вызывайте врачей, — сказал Кан слабым голосом.

— Он вас задел! — вскричал Юнг, заметив красное пятно на груди инспектора.

— Оцарапал кинжалом. Чепуха.

Юнг бросился к открытому в потолке люку.

Одна из детективных историй, которую Кан прочел в детстве, заканчивалась моралью: полицейский должен купаться в грязи и оставаться чистым, держать руки над огнем и не обжигаться. Автор приводил в качестве примера некоего Джеймса Макпарланда, который, чтобы внедриться в ирландскую мафиозную организацию «Молли Макквайр», перенес клеймение раскаленным железом без единого стона.

Теперь и Кан заклеймен. Преследуя Германа Корда, он слишком близко подошел к преступному безумию. Но выйти из переделки невиновным и невредимым не сумел.

Оглушенный, теряющий сознание Кан посмотрел на Фрейда и Грейс, лежащих друг возле друга.

В его сознании мелькнула мысль, что эти двое не подчиняются безжалостным законам, которые руководят всеми остальными. Не потому ли они еще дышат, хотя разум помешанного обрек их на смерть, верную и преждевременную?

Или они спаслись благодаря череде совпадений? Слепым хитросплетениям судьбы? Тому же самому случаю-игроку, который убил его мать? Чью высочайшую руку он не сумел остановить?

Он снова увидел белое платье, успокаивающую улыбку.

Слезы затуманили его взгляд.

Полицейское расследование, в результате которого была спасена жизнь невиновного, было не чем иным, как чудом.

В конце концов, только смерть обладает вечной молодостью, неограниченным могуществом, способностью успевать повсюду.

Ей одной не нужно ни в чем оправдываться.

 

39

Фрейд дрожал мелкой дрожью и ничего не мог с этим поделать: он отчаянно боялся поездов, и ему казалось, что поездка в Вустер тянется бесконечно долго.

Сидящий напротив Юнг листал «Нью-Йорк таймс».

— Мисс Дэймон избежала тюрьмы. — сообщил он.

— Ей снова никто не поверил… — Фрейд помолчал. — Что пишет «Таймс»?

— Тут говорится, что смерть Корда остается необъяснимой, — ответил Юнг, протягивая ему газету.

Фрейд нашел колонку, привлекшую внимание его коллеги.

БОЛЕЕ СТА НЕРАСКРЫТЫХ УБИЙСТВ В НЬЮ-ЙОРКЕ ЗА ПОСЛЕДНИЕ ПЯТЬ ЛЕТ.

Недавняя гибель таких почтенных граждан, как Бернард Эмери, Джеймс Уилкинс, братья Август и Герман Корда, снова демонстрирует неспособность представителей власти остановить даже самых дерзких убийц. Последние проявляют все больше изобретательности, чтобы ускользнуть от правосудия. Возможно, выходом из положения станет реформа нью-йоркской полиции, которую предлагает провести инспектор Рейнолдс Кан, назначенный вчера дивизионным комиссаром Бруклинского округа.

— Хоть кому-то это дело принесло пользу, — заметил Фрейд, возвращая газету Юнгу.

Огромное количество потраченных им сил ничего не дало психоанализу. Случай Грейс заставил Фрейда усомниться в верности теории об эдиповом комплексе, которую он хотел предложить вниманию американской публики. Что же касается исследования преступного безумия Германа Корда… Он сгорел бы со стыда, если бы ему пришлось кому-нибудь рассказывать об этом.

Встреча один на один с убийцей стала для него сеансом апокалипсического психоанализа. Работа вызывала у него тошноту, и он уже не надеялся убедить публику в правильности своих воззрений.

Чтобы забыть о своем унынии, Фрейд сосредоточился на почтовой открытке с изображением Манхэттена. Он решил написать письмо дочери Анне и напряженно смотрел на картинку.

Окончательное впечатление о городе у Фрейда сформировалось в тот момент, когда он его покидал.

Платоновский объект, найденный на небесах, с самого начала задуманный как абстрактная единица. Рассчитанный, как математическая сетка. Растущий согласно неумолимым рациональным законам, несмотря на кажущуюся беспорядочность своего развития.

А самым примечательным было то, что принципы его создателей не совпадают с принципами либерального капитализма, согласно которым устроено американское общество. Другие города росли горизонтально, следуя логике индивидуального приумножения. Манхэттен же развивался вертикально, подчиняясь своеволию нескольких сильных личностей.

Это придало ему особую ауру. Как египетские пирамиды и католические соборы, остров стал очагом энергии, неодолимо притягивающим к себе людей. Когда они уставали от работы ради пропитания, остров давал им новые силы. Он не издевался над эго, подавляя желания и порождая фрустрацию, он разжигал аппетит. И тем самым преследовал безумную мечту отдалить дряхлость и смерть.

С точки зрения психоанализа все это было чистым тщеславием и крайней степенью самовлюбленности. Метафора высоты, некогда служившая Богу, королю или науке, тешила теперь эго торжествующего индивидуума с честолюбием Прометея. Фаллические небоскребы утверждали его в стремлении к наслаждению. А Герман Корда разоблачил темную сторону этого стремления.

Манхэттен — обольститель, который насилует своих гостей, едва открыв им дверь.

— Фаллос Солнца! — Юнг нарушил молчание.

— Что? — спросил Фрейд, испуганный тем, что замечание собрата прозвучало как комментарий к его собственным мыслям.

— Последняя гравюра Германа Корда, — объяснил Юнг. — Солнце соединено с земным шаром тем, что может быть только фаллосом.

— И что?

— У меня было смутное ощущение, что где-то я уже видел это изображение. Но никак не мог вспомнить, где именно. А сейчас вспомнил. Это миф о Митре шестого века до нашей эры. Там упоминается некая трубка, соединяющая Солнце с землей, — половой отросток, движения которого вызывают ветер и другие метеорологические явления.

— К чему вы клоните?

— Герман Корда не мог знать об этом мифе! Я встретил упоминание о нем только один раз, в очень редкой рукописи, хранящейся в Королевской библиотеке в Берлине. Из этого я делаю вывод, что понятие о фаллосе Солнца является архаической составляющей, которую человеческий разум воспроизводит веками. Другими словами, индивидуум не создает этот образ, а наследует его!

— Ваши заключения кажутся не очень убедительными, — заметил Фрейд.

— И теперь я могу объяснить сон, который видел на пароходе. Дом, в котором происходило действие, не являлся просто пошлым представлением о себе самом. Это было универсальное видение человеческой истории, где каждый этаж соответствовал определенному этапу цивилизации. Этот сон позволяет предположить, что существует коллективное бессознательное, состоящее из архетипов, которое структурирует нас точно так же, как и наша отдельная частная жизнь!

Фрейд увидел себя в гробу, задыхающимся под черной тканью, и потерял сознание.

— Черт! — вскричал Юнг.

Он подхватил Фрейда и уложил его на диван, затем позвал официанта из вагона-ресторана и попросил принести мешочек со льдом.

Юнг сам приложил лед ко лбу своего старшего товарища.

Фрейд очнулся и сразу накинулся на него:

— Вы что, хотите моей смерти?

— Вовсе нет, я…

— Ваша теория прямо противоречит моему пониманию бессознательного!

— Я докажу, что эти идеи могут сосуществовать, — заявил Юнг. — Я не хотел вас задеть.

Фрейд враждебно на него посмотрел.

— Коллективного бессознательного не существует, доказательством этому может служить то, что у меня с вами нет совершенно ничего общего.

— Вы преувеличиваете, — возразил Юнг.

Взгляд Фрейда несколько смягчился.

— Однако вы спасли мне жизнь.

— Два раза, — уточнил Юнг. — И это вполне естественно. Вы меня открыли, нашли. Без вас я был бы целиной, непаханой землей. Я — ваша Америка, мой дорогой Фрейд.

Фрейду захотелось рассмеяться, но неожиданная дрожь волной прокатилась по его онемевшему телу.

— Вы отдаете себе отчет, сколько самовлюбленности в вашем комплименте?

— Я знал, что вы оцените, — улыбнулся Юнг, возвращаясь к своей газете.

Фрейд задержал взгляд на его руках, жилистых, как у всех жителей гор. Силу этих рук он оценил два дня назад в Утюге.

— Вы один из тех редких учеников, которых и уважаешь, и боишься.

Но, несмотря на теплое отношение к собрату, Фрейд страшился того, что общение с ним может вызвать у него новые обмороки, еще более серьезные, чем раньше.

Он мог бы отдать жизнь за Грейс Корда, но намерения умереть из-за Карла Юнга у него не было.

Незаметно отодвинув пурпурный занавес, Фрейд разглядывал аудиторию, перед которой ему предстояло вскоре выступать. Гул голосов нарастал, так что казалось, будто атмосфера в зале наэлектризовывалась. Элегантные костюмы, лица благородные и веселые. Интеллектуальные сливки молодого американского государства.

Несмотря на почтительные напоминания Ференци, Фрейд так и не написал текст своей лекции.

Ну и что? Тема ему знакома, ведь он столько лет над ней работал.

Поразмышляем. Психоанализ. Детские истории, адресованные взрослым.

Его противники называли его открытия сказками, и, видимо, были правы.

Ах, если бы он мог повернуть время вспять и оказаться в одиночестве в своем венском кабинете, рядом с коллекцией античных статуэток! Они ничего от него не требовали. Напротив, они каждый день разыгрывали для него интереснейшую пьесу.

В ней Эос, богиня утренней зари, под внимательным взглядом тысячелетнего Будды преследовала троянского принца. Бронзовый сфинкс, полуженщина-полулев, в который раз загадывал загадку Изиде и Осирису, детям Гора. Оловянные верблюды бросали вызов африканскому шаману с эбеновым телом. Стоящая на его письменном столе Афина, богиня мудрости и войны, с мечом в правой руке и головой Медузы на груди, руководила ими всеми.

Статуэтки из Греции и Рима, из Китая и Египта мирно вели безмолвную беседу. Каждое утро Фрейд, слушая их, вдохновлялся и восстанавливал силы.

Сегодня они снова были ему нужны.

Фрейд представил их перед собой. Беспорядочные мысли в его голове постепенно начали принимать четкие очертания.

— Доктор Фрейд?

Он вздрогнул. Стэнли Холл жестом приглашал его подняться на кафедру. Фрейд сделал ему знак, означавший, что ему нужна еще минута. Эдип рассказывал ему о своих комплексах, Ромул — о фиксации на сосках волчицы, Гильгамеш — о мечтах, самых древних в человеческой истории.

Холл повторил приглашение. На этот раз Фрейду ничего не оставалось, как пойти за ним к кафедре.

Его встретил гром аплодисментов. Фрейд смущенно улыбнулся, сощурился и быстро окинул публику взглядом. Ференци и Юнг — в первом ряду. Фрейд узнал сидевшего справа от них философа Уильяма Джемса, серого кардинала американской психологии.

Собрав волю в кулак, Фрейд откашлялся.

Он здесь для того, чтобы представить психоанализ. Историю детства, детскую историю.

Он решил рассказать им эту историю так просто, чтобы даже дети смогли ее понять.

— Дамы и господа, — начал он, — выступать с лекциями в Новом Свете — дело для меня новое и трудное! Полагаю, что обязан этой честью тому, что, следуя логике, хотя и не совсем добровольно, я представляю основы психоанализа. Именно поэтому я и хочу поговорить с вами о психоанализе…

Его голос, уверенный и громкий, распространился по залу.

Фрейд бросил взгляд на слушателей. Как птенцы, требующие пищи, они нетерпеливо ждали, чтобы он утолил их интеллектуальный голод.

И он спокойно продолжил:

— Для начала я расскажу вам о том, как возник и постепенно развивался новый метод исследования и лечения…

Когда спустя полтора часа он замолчал, слушатели в едином порыве вскочили и устроили ему долгую овацию, которую он принял смущенно, опустив глаза.

Юнг, впечатленный железной логикой умозаключений учителя, аплодировал вместе со всеми. Через сто лет текст этой лекции in extenso будет приведен в университетских учебниках. Никогда раньше Фрейд не представлял свою теорию столь ясно и убедительно, ни разу не запнувшись, не оговорившись. События последних десяти дней, казалось, никак не повлияли на него.

Он проявил достаточно ума, чтобы сослаться на американского автора, который упомянул о детской сексуальности на три года раньше него самого. Этого доказательства скромности хватило, чтобы расстроить планы большинства его критиков.

Коротко говоря, лекция увенчалась таким триумфом, что Юнг сразу понял — ему не затмить учителя.

Тем не менее наступила его очередь взять слово. Он выбрал более легкую тему: ассоциативные тесты, которые они с Фрейдом использовали во время допроса Менсона. Юнг подумал, что прагматичные американцы по достоинству оценят метод, способный вывести преступника на чистую воду.

Но он был вынужден смириться с мыслью, что Фрейд одержал решительную победу. В памяти публики он, Юнг, останется номером два, учеником, тенью.

Его захлестнула волна обиды. На секунду ему показалось, что он понимает темные страсти, подчинившие себе жизнь Германа Корда.

Он глубоко вздохнул по методу даосских монахов, систему упражнений которых он долго изучал, и поднялся на кафедру.

— Я верю в силу имени, — произнес он вместо приветствия. — Я имею в виду связь между именем человека и его характером, образом мыслей… Заметили ли вы, например, что доктор Фрейд, чья фамилия означает по-немецки радость, ратует за принцип удовольствия? А я, Карл Юнг, буду вечно молодым и заранее прошу у вас прощения за ошибки, которые объясняются моей неопытностью…

Публика одобрительным гулом встретила начало его речи.

Чувствуя приятное возбуждение, Юнг очертя голову ринулся в словесную битву за славу, хотя и знал, что она заранее проиграна.

…Едва Грейс смогла самостоятельно встать на ноги, она сразу отправилась на угол Сорок второй улицы и Седьмой авеню, где находился величественный театр «Нью-Амстердам», самый большой театр Нью-Йорка. Тот, в котором она всегда мечтала играть.

В этот утренний час там было безлюдно. В тишине богатые декорации сиреневых, зеленых и золотых оттенков, скульптуры животных, расставленные вдоль лестниц, ветви, опутавшие колонны в вестибюле, казались обломками ушедшего золотого века, музеем минувшей радости.

Грейс подошла к огромной сцене в форме яблока, поднялась по ступеням и очутилась на гладких подмостках.

Она взволнованно окинула взором красные кресла. И увидела, что у нее есть зритель, стоящий в центральном проходе.

Доктор Зигмунд Фрейд.

Она задрожала, закрыла глаза и услышала знакомый голос.

— Я пришел попрощаться с вами, — сказал Фрейд. — Я возвращаюсь в Европу.

Грейс с волнением узнала запах его сигары.

— Я счастлив, что вы чувствуете себя лучше, — прибавил он.

Она открыла глаза и сурово посмотрела на него:

— Я так сержусь на вас.

Ее слова хлестнули его, словно пощечина.

— Вы страдаете, — проговорил он. — Открыв вам правду, я открыл и ужасы, с нею связанные. В этом состоит парадокс успешного лечения, проведенного методом психоанализа.

Наступило молчание.

— Страдание уже переносимо, — наконец произнесла Грейс. — Это часть меня. Я научилась им управлять. Ведь это и было вашей целью, не так ли? Я сержусь на вас не за это.

— За что же тогда?

В глазах Грейс он увидел грусть оттого, что их отношения заканчиваются.

— Вы еще находитесь под впечатлением от переноса, — сказал он взволнованно. — Это пройдет со временем.

Она попыталась улыбнуться:

— Желаю вам удачного возвращения домой. Прощайте, доктор Фрейд.

— Прощайте, Грейс, — прошептал Фрейд.

Подумать только, и он еще говорил Изольде Брехайм, что не допускает никаких чувств, никакой привязанности к своим пациентам…

Грейс закрыла глаза и опять глубоко вздохнула. Когда она открыла их, Фрейда уже не было в зале.

Грейс посмотрела на ряды пустых кресел и прочла несколько строчек из стихотворения Уильяма Блейка; она начала шепотом, а закончила в полный голос. И поняла, что уже может предстать перед публикой.

Юдифь не покинула ее.

Она передала ей своей талант.

Фантастические истории закончились.

Начиналась реальная жизнь.

Здесь, на сцене.

 

40

Возвращение в Старый Свет оказалось более беспокойным, чем путешествие в Новый. Стихия, видимо, решила во что бы то ни стало погубить лайнер «Кайзер Вильгельм Великий», который раскачивался на волнах самым угрожающим образом. Ветер, дождь и водная пыль «захватили» палубы, вдоль которых натянули канаты, чтобы самые отчаянные путешественники могли сделать хотя бы несколько шагов на воздухе, но большинство пассажиров оставались в салонах, где можно было без риска для жизни слушать завывание бури.

После того как посреди обеда тарелка Юнга соскользнула со стола, а несколько секунд спустя его стошнило в эту же тарелку, когда он нагнулся, чтобы ее поднять, трое психоаналитиков решили посещать столовую как можно реже.

Суровый, задумчивый Фрейд не принимал и приглашений Юнга и Ференци, коротавших время за шахматной доской. Игра с ее бесконечными нападениями и защитами мучительно напоминала Фрейду сеанс психоанализа. К тому же зрелище того, как Ференци бросает своего короля, когда Юнг выигрывает, вызывало у Фрейда целый рой черных мыслей.

Он чувствовал себя опустошенным, потухшим, бесстрастным.

Когда ветер немного стих, он поднялся на верхнюю палубу, чтобы побороть свое смятение в одиночестве, неподвижно глядя на море и раскачиваясь вместе с судном, как фигура на носу корабля.

На пятый день небо прояснилось, и солнце нагрело палубу для пассажиров первого класса. Фрейд и Юнг воспользовались этим, чтобы занять два шезлонга и усесться лицом к морю. Из салона доносились рулады итальянского тенора, исполнявшего арии Верди; время от времени раздавались жидкие аплодисменты.

Юнг начал письмо жене. Казалось, он забыл и об Анне Лендис, и о Сабине Шпильрейн. С Фрейдом он тоже почти не разговаривал.

Создавалось впечатление, что все романы, в которые он бросался, пылая страстью, заканчивались полным охлаждением с его стороны. Через час он заснул над своим письмом.

А Фрейд смотрел на горизонт. Кроваво-красные волны лизали наполовину погруженное в море красное солнце. На него вдруг нахлынули воспоминания обо всем том насилии, с которым ему пришлось столкнуться в Америке.

Один за другим перед его внутренним взором вставали убитые. Те, которых он видел, те, которых он себе представлял. Он вспомнил зачарованный взгляд Грейс в тот момент, когда она пыталась прыгнуть в пустоту с колеса обозрения в «Дримленде».

Фрейд отгонял видения, но они возвращались, бросая вызов его разуму. Он беспомощно сложил оружие, и в голову ему пришла мысль, еще более страшная, чем видения.

Он был инструментом насилия. Герман Корда использовал результаты его психоанализа. А если другие последуют его примеру? Психоанализ — это ящик Пандоры, и открывать его первым — значит брать на себя ответственность. Стоит ли продолжать? Разве уверенность в том, что он обогащает человечество новыми знаниями, может оправдать пожирателя душ?

Небо приобрело пурпурный и фиолетовый оттенок. Порыв ветра пронесся по палубе, и Фрейд увидел, что из руки спящего Юнга выпал листок. Следующий порыв ветра мог унести его за борт, и Фрейд вскочил, чтобы поймать письмо. Он сделал это без труда и остался доволен тем, что его тело, несмотря на все испытания, сохранило подвижность. Он взглянул на письмо Юнга и, нисколько не смущаясь, пробежал глазами несколько строчек.

Как всегда, величие и простота моря требуют молчания. Ибо что может сказать человек, когда океан остается наедине со звездным небом? Каждый безмолвно смотрит вдаль, признавая свое бессилие, и прежние слова, прежние образы возникают в памяти. Море подобно музыке, оно несет в себе все грезы души.

В отличие от Юнга, Фрейд не собирался «признавать свое бессилие», но прочитанное нашло отклик в его душе. Море несет в себе все грезы души. Значит, психоанализ, бессознательное, объяснение смысла снов — всего лишь клочья пены в океане непостижимой Вселенной? Фрейд бросил последний взгляд на письмо.

Красота моря в том, что оно принуждает нас спускаться в глубины своей души, где мы встречаемся с самими собой. Мы еще обессилены испытаниями последних дней. Наше бессознательное работает, перебирая и приводя в порядок все, что всколыхнула в нас Америка.

Фрейд вздрогнул. Впервые он понял, что никогда больше не встретится с Грейс Корда. В безумном порыве он рванулся вперед и перегнулся через поручни. Лишь теперь, когда водная пыль полетела ему в лицо, он позволил печали овладеть им.

И тут он увидел ее.

Она шла к нему, в красном платье, волосы ее развевались на ветру, лицо сияло.

Ему было очень трудно представлять ее с тех пор, как в тайной комнате Корда он держал в объятиях ее обнаженное окровавленное тело. Быть может, он испытывал перед ней какой-то первобытный, детский стыд?

Это все уже не имело никакого значения.

Удивительная, волнующая, она приближалась к нему танцующим, легким шагом.

— Как вы оказались на пароходе? — произнес он с волнением.

— Мне нужно было вас увидеть, — ответила Грейс.

— Почему?

— Потому что вы спасли мне жизнь. И только вы знаете, кто я. А главное, потому что я должна вам кое-что сказать…

— Что?

— Вы ошиблись.

Фрейд озадаченно посмотрел на нее.

— Это был не перенос, — добавила Грейс. — Все значительно проще.

Легким, плавным движением, о котором он не забудет до конца своих дней, она, изящная, словно Градива, потянулась к нему. Фрейд почувствовал ее свежее, ласкающее дыхание и мягкие, душистые губы.

— Пойдемте, надо возвращаться! — произнес позади него чей-то голос.

Фрейд обернулся и увидел, что к нему приближается зевающий Юнг.

— Вы простудитесь, — продолжал настаивать Юнг.

— Куда она ушла? — спросил Фрейд, окидывая взглядом палубу.

— Кто она?

— Грейс Корда.

Юнг посмотрел на него с изумлением:

— А ведь вы сейчас в очках!..

Фрейд покраснел, заметил сочувствие во взгляде Юнга и грустно усмехнулся.

Только Юнг мог понять, что ему сейчас приходится переживать.

— Как-нибудь все-таки придется ликвидировать последствия вашего любовного невроза, — снова заговорил Юнг. — Если хотите, я вам помогу.

— Вы что, никогда не оставите меня в покое? — спросил Фрейд. — Вы хотя бы иногда надеваете какие-нибудь другие очки вместо очков психоаналитика?

— Не часто, — признал Юнг.

— Очень жаль.

— И это вы мне говорите!

Они понимающе переглянулись и, облокотившись на поручни, стали смотреть на горизонт.

— Постоим еще немного, — предложил Фрейд.

Вокруг расстилалось море, живительное, первобытное, буйное и ласковое, в котором наконец скрылось солнце.

Ссылки

[1] Интеллектуальная любовь ( лат. ).

[2] Последнее по очереди, но не последнее по значимости ( англ. ).

[3] Без комментариев ( англ. ).

[4] Обе цитаты из пьесы У. Шекспира «Макбет», перевод М. Лозинского.

[5] «Вино Мариани» — популярный в XIX в. в странах Европы и Америки винный напиток с содержанием кокаина. Создан французским химиком Анджело Мариани на основе вин бордо с добавлением экстракта листьев коки.

[6] Незнание, невежество ( лат. ).

[7] Фанатизм ( лат. ).

[8] Честолюбие ( лат. ).

[9] Полностью, без сокращений ( лат. ).

[10] Фотографии в профиль и анфас, с табличкой с именем ( англ. ).

[11] Американский образ жизни ( англ. ).

[12] «Сумма совершенств, или Учение о высоком искусстве облагораживания металлов» ( лат. ).

[13] Средневековый алхимический латинский трактат, полное название «Философский розарий, или Самый ценный дар Господа» ( лат. ).

[14] Сливки сливок, лучший из лучших ( англ. ).

[15] «Представление менестрелей» ( англ. ). Одна из ранних форм американского музыкального театра.

[16] Загримированные чернокожими ( англ. ).

[17] Жуткий, зловещий ( нем. ).

[18] У. Шекспир. «Гамлет». Перевод М. Лозинского.

[19] Бог из машины ( лат. ).

[20] Солянокислая соль кокаина ( лат. ).

[21] После смерти ( лат. ).

[22] Полностью, без сокращений ( лат. ).