Грустный шовинист

Утром я спросил Натали, что она намерена делать. Девушка ответила, что пока не знает, и попросила время на раздумье. Я пообещал переехать к брату. Бен и Рейчел жили в тесноте, но продавленный диван и минимальное уважение устраивали меня больше, чем отдельная комната, некорректные вопросы и убийственная тишина за завтраком в родительском доме.

Думайте что хотите, но я был шокирован чопорностью и жеманством Натали. Из всех моих признаний ее больше всего потрясла не интрижка с Джо, а то, что я рассматривал ее святейшество как сексуальный объект. Разве не эта самая девушка принимала при мне душ, а потом якобы не замечала эрекцию? Или не она предложила стать отцом ее ребенка и присутствовать при родах? Неужели она считала, что я могу ежедневно смотреть на красивую обнаженную женщину и не испытывать желания? Я что, евнух, по ее мнению?

Однако к глубокому возмущению примешивалось подозрение, что я заслужил все то, что получил. Или не получил. Мужчина, объявляющий себя поборником женского равноправия, вряд ли вправе обижаться, что девушка, когда-то восхищавшаяся его идеалами, будет шокирована, узнав, что он тоже любит секс. Натали права, я действительно обманщик: годами рассуждал как Симона де Бовуар, в глубине души думая, как Бенни Хилл.

Но у Бенни Хилла были чувства; и у меня, его духовного наследника, тоже. От любви и безнадежной тоски я заболел, потерял аппетит и почти не разговаривал с братом и его женой. Моя апатия раздражала маленького Сэма, который стал лупить меня по голове надувным молотком. Я даже не пытался защититься, понимая, что маленький агрессор имеет право выразить свое мнение.

Несколько дней Бен смотрел, как я упиваюсь своим горем, а потом отвел в сторону, чтобы дать братский совет.

— Встряхнись, тюфяк гребаный!

И ни слова больше… Вот он, братский совет!

Телефон зазвонил поздно вечером, когда я укладывался спать на продавленном диване. Натали приглашала выпить какао и выяснить отношения. Моя видавшая виды “мини” осталась в гараже на Шепли-драйв, поэтому я взял велосипед, на котором Рейчел иногда ездит за покупками. Фар на нем не было, так что пришлось ехать по тротуару. А еще велосипед оказался дамским… Итак, на дамском велосипеде, без фар, по тротуару я ехал в дом номер тринадцать, где любимая должна была решить мою судьбу. Разве не отличная (хотя и весьма тяжеловесная) метафора для описания положения западных мужчин на закате двадцатого века?

С ног до головы одетая в черное, Натали открыла мне дверь и жестом велела подняться на второй этаж. В груди затеплилась идиотская надежда: а что, если она задумала суперпримирение с черными шелковыми чулками и черными подвязками? Потом мы вошли в комнату, единственным источником света в которой были свечи в “Храме Джины”, и я понял: секс-финал не запланирован.

Показав на кровать, девушка велела мне сесть, а сама осталась стоять спиной к пылающим свечам. Их неровный свет, отражаясь о голые стены, жуткими отблесками играл на ее лице.

— Я приняла решение.

_ Угу… — хмыкнул я и объявил себе ожидаемый приговор: — “Гай, ты мерзкий шовинист. Знать тебя не желаю!”

— Нет, — с поразительным спокойствием покачала головой Натали. — Я не могу изгнать тебя из своей жизни. Ближе вас с Эриком у меня никого нет.

Тронутый ее добротой, я хотел встать, но девушка, подняв пальчик, остановила меня. Для меня ее невинное движение было страшнее раздувающегося капюшона кобры.

— Не прикасайся! — предупредила она. — Это правило останется в силе, пока ты не докажешь, что достоин физической любви. Не исключено, что этот момент вообще никогда не наступит.

— У-у-у, затрахаться!

— А вот этого тем более не будет! — с нажимом сказала Натали. — Ни объятий, ни поцелуев, никаких авансов и заигрываний с твоей стороны! До того момента…

— …который, возможно, вообще никогда не наступит, — подсказал я. — Понятно. Только зачем все это? Зачем любить, если нельзя даже прикоснуться?

— Ну, если не понимаешь, объяснять бесполезно!

— Что ты придумала? — раздраженно воскликнул я. — Нечто вроде “Дуэли университетов”, только без крови?

Натали пожала плечами, явно не поддаваясь на провокацию.

— Ты причинил боль многим женщинам, Гай. Я не могу вернуть тебя в свое сердце, пока ты не согласишься выполнить определенные условия. Будешь слушать или нет?

Я окинул ее возмущенным взглядом. Хотелось броситься вон из этого дома и никогда не возвращаться. Но я даже пошевелиться не мог. Натали такая красивая! Если бы видели ее, вы бы поняли.

— Ладно, — сдатся я, — выкладывай.

— Устрою тебе несколько испытаний. Сумеешь их пройти — вернешься в мое сердце.

— Как брат?

— Нет, как любовник.

Наверное, на моем лице мелькнула радость, потому что девушка поспешно добавила:

— Не надейся, что придется мыть посуду или выносить мусор. Нет, говоря “испытания”, я имею в виду кое-что посложнее. А по хозяйству ты всегда хорошо помогал!

— Ладно, что уж там… — скромно потупился я, радуясь хоть какой-то похвале в свой адрес.

— Помощь по хозяйству — это мелочи, — продолжала Натали. — Хочу, чтобы ты сделал для меня нечто более значительное: попробовал изменить жизнь окружающих и, возможно, в процессе изменился сам.

— В доме престарелых работать не буду!

— А кто говорил о доме престарелых? — вскинулась она. — Не перебивай!

Пришлось извиниться.

— Первое и второе испытания будут проходить одновременно. Итак, в качестве первого напишешь для “Современницы” правдивую статью о себе.

— Ариадна ее никогда не напечатает!

— Не важно. Правда остается правдой вне зависимости от того, попадет она в печать или нет. Просто расскажи, какой ты на самом деле.

— И что я должен написать? Как танцую по спальне голышом, зарывшись лицом в твои трусики?

— А ты когда-нибудь танцевал?

— Нет!

— Правду, Гай!

— Да, — тяжело вздохнув, признался я.

— Хорошо, — девушка одарила меня слабой улыбкой, — вот об этом и напиши. Вспомни все свои обманы и лицемерие, подробно расскажи о проступках. Пусть доверявшие тебе женщины увидят, какое ничтожество Гай Локарт.

Я чуть не задыхался от волнения.

— Ариадне это не понравится!

— Отлично, о ней тоже расскажи! Что ты думаешь о своей шефине?

— Она тупая, похожая на лошадь сучка. Но у Ариадны есть и положительные качества.

— В смысле, что она тебе платит?

— Ну да, — неохотно признал я.

— Считаешь ее сексуально привлекательной?

— Какое! На нее же без слез не взглянешь…

— Хорошо, хорошо, — одобрительно закивала Натали. — Обязательно об этом упомяни, ей будет очень обидно!

— Не понимаю… Ты хочешь, чтобы я был шовинистом?

— Ты и так шовинист, Гай. Я хочу, чтобы ты был честным. Раскрой свою истинную сущность перед теми, кто в тебя верил. Покажи, какими ублюдками могут быть мужчины. Больше никакого притворства! Принимаешь мое задание?

— Нет, то есть да… Конечно!

— Второе испытание связано с Джозефиной, которая, кстати, звонит тебе ежедневно.

— Неужели?

— Она ведь тебе неинтересна, правда?

— Угу…

— В койку ты бы с ней пошел, а в кино — нет.

— Ну, это от фильма зависит. Все, что сложнее “Снежной Королевы”, для нее непостижимо.

— Ты очень неприятный человек, Гай!

— Пожалуй, — признал я.

— Джозефина снимается в порножурналах?

— Не совсем порно…

— Да ну? — Натали подошла к кровати и достала из-под одеяла свежий номер “Красных щечек”.

— Это не мой! — тут же забился я. — В первый раз вижу!

— Знаю, — успокоила свояченица, — сама его купила. Ну, покажи, какая из этих бедных необразованных девушек Джозефина?

Сильно смутившись, я начал переворачивать страницы, наконец остановившись на занимавшей целый разворот фотографии, на которой две одетые в пастушек модели пороли ковбоя. Абсолютно голый, за исключением белой шляпы и сапог, парень был скован прикрепленными к потолочным балкам цепями.

— При таком освещении сразу не определишь, — мрачно проговорил я, — но, по-моему, вот это она.

Натали нагнулась над глянцевой страницей, и я вдохнул сладковатый запах ее тела.

— Которая?

— Блондинка с револьвером в попе.

— И ты говоришь, что это не порнография?

— Нет, — настаивал я, — будь это порнография, у парня был бы настоящий ковбойский пенис, а у этого — весьма посредственный.

— Не меньше, чем у тебя, — обернувшись, возразила Натали.

— Спасибо, значит, я мистер Посредственность.

— Так или иначе, ужасно, когда девушка, которую ты знал, причем очень близко, вынуждена сниматься в порножурналах.

— Она не “вынуждена”, — парировал я. — Джозефину никто не вынуждал. Просто это ее единственный заработок.

— Думаю, ты найдешь ей работу поприличнее. Расскажи Джозефине о феминизме. Помоги устроиться в другое место.

— Черт! — выругался я. Натали опустила голову.

— Таковы условия. Соглашайся или уходи.

— Черт, черт побери!

— Отказываешься от второго испытания?

— Нет, принимаю!

— Отлично! Пока ты на испытательном сроке, можешь жить здесь. В обмен при необходимости я попрошу тебя сидеть с ребенком. Не беспокойся, у тебя будет время выполнить все пять заданий.

— Пять? Я думал, их всего два!

— Про оставшиеся три расскажу, когда будут выполнены два первых.

— Натали! — взмолился я. — Это же смешно…

Девушка настежь раскрыла дверь: все ясно, никаких слов не надо.

— Извини, вырвалось…

Закрыв дверь, она снова подошла ко мне.

— Изменить свою жизнь — задача нелегкая. Как ты поймешь, получилось у меня или нет?

— Не я, а ты сам это поймешь, — заверила меня девушка. — Придет время, и все станет ясно.

 

Сексуальный шовинист

Переночевав в доме Натали, утром я все на том же дамском велосипеде отправился к Бену собирать вещи. А после обеда сел изливать душу читательницам “Современницы”. Ариадна до сих пор ждала первые главы “Тайного шовининиста”, но я решил написать о том, что произошло со мной с того момента, как я получил премию памяти Эллен Куэрк.

Вышел не роман, а что-то вроде автобиографического очерка, я даже географические названия и имена действующих лиц решил не менять. Стоило забыть о том, что можно и нельзя “большому писателю”, мысли потекли как из крана, причем все до единого слова — правда. За два дня я написал тридцать страниц, рассказав примерно то же самое, что и вам. Получилось не слишком симпатично, зато откровенно.

Я показал очерк Натали. Она прочла его во время кормления и удовлетворенно кивнула.

— Отлично! Читательницам не понравится.

— Это конец моей журналистской карьеры.

— И ладно, больше времени останется на испытания.

Джозефина, глупенькая, радовалась, рассчитывая на романтический уик-энд. Договариваясь по телефону, я не стал сообщать, что буду рассказывать о феминизме и коренным образом менять ее жизнь.

Поймав такси, мы отправились в Хаммерсмит, чтобы я оставил вещи у нее в квартире. Джозефина жила на шумной, пропахшей выхлопными газами Шепедз-буш-роуд, над ремонтной мастерской телевизоров. Ее соседкой была девушка из Дублина по имени Мэри, которая училась на косметолога и одновременно проходила практику в салоне. Когда мы приехали, она в окружении неожиданно нагрянувших родственников (семерых, в том числе четверо маленьких детей) сидела в гостиной. Ирландцы хрипло смеялись и пили чай. О чем они говорили, я не слышал; предполагаю, беседа протекала следующим образом:

— Мэри, похоже, работенка у тебя непыльная, мать твою!

— Черт подери, Кон нор, выбирай выражения, старый пердун!

Захлопнув дверь Джозефининой спальни, я швырнул сумку на пол.

— Что за табор?

— Родственники Мэри из Ирландии, остановились у нас.

— Черт побери, Ирландия, наверное, вымерла! Все ее жители пьют чай в твоей гостиной!

Джо еще плотнее закрыла дверь, подошла ко мне и обняла за плечи.

— Гай, ну разве это важно? Здесь-то только мы с тобой!

Я осторожно выбрался из ее объятий.

— Джо, для начала я хочу кое-что тебе объяснить. Усадив ее на кровать, я рассказал про Натали, и с каждой секундой лицо девушки становилось все мрачнее и мрачнее. Пришлось признаться, что я люблю Нат, хотя Джо мне тоже очень нравится и заслуживает в жизни большего, чем сниматься с кольтом сорок пятого калибра в прямой кишке. Когда речь зашла о смерти моей жены, блондинка, считавшая сессию в “Красных щечках” вершиной фотоискусства, начала злиться. Боже, она ведь не знала, что Джина умерла: ни я, ни Террорист ей не сообщили. От таких вестей у нее даже язык начал заплетаться.

— Небось считаешь, это я виновата? Ну и пусть! Правда, я не стала бы винить тебя, если бы ты считал, что я виновата…

— Нет, — твердо сказал я, — ответственность за все случившееся лежит на мне, поэтому… именно поэтому прежних отношений между нами не будет.

— Угу, — кивнула Джозефина, гладя меня по коленке, — но ведь мы все равно можем заняться… ну, этим самым, правда?

— Нет, Джо.

— У-у-у, — протянула она, прижимаясь ко мне своей порнографической грудью, — правда?

— Нет, — повторил я, — Натали узнает.

— Не узнает! Она нас не видит!

— И что? Еще как узнает, можешь поверить мне, Джо! А даже если не узнает, я все равно буду ее любить.

— Ну во-о-от, — заканючила Джозефина. — Теперь ты говоришь, что она лучше меня…

— Ничего подобного! — заверил я, чисто по-братски чмокнув ее в щеку.

Джозефина дулась, как маленькая девочка.

— Ты все мои планы нарушил!

— Какие планы?

— Мы должны были покувыркаться, а потом я бы сделала горячий бутерброд с сыром!

— Ничего страшного.

— И чего-то еще… Я вроде сюрприз какой-то приготовила, только вот теперь все из головы вылетело!

— Не расстраивайся, еще вспомнишь! А сейчас… не хочешь сходить погулять?

— Куда?

— Куда угодно! — Тут меня осенило: — В Кенсинг-тон-Гардеиз! Точно, пойдем в Кенсингтон-Гарденз!

— Это вроде просто парк?

— Не просто, а очень красивый парк, пойдем!

— Там же одни деревья. Я по телику видела: чертова уйма деревьев!

(Прошу прощения, но Джо действительно говорила, как чертова Элиза Дулитл. У меня самого уши вяли!)

* * *

День выдался жаркий, и в Кенсингтон-Гарденз было полно народу: кто лежал на траве, кто играл в мяч, а кто просто прогуливался под ручку, как мы с Джозефиной. Невероятно: всю жизнь прожив в Лондоне, она ни разу не была ни в Кенсингтон-Гарденз, ни в Тауэре, ни в Букингемском дворце, ни в соборе Святого Павла.

Я показал ей статую Питера Пзна. Джозефина с сомнением на нее посмотрела и наморщила лоб.

— Похож на гомика! Никогда не думала, что Питер Пзн — гомик.

— Возможно, Барри бы с тобой согласился!

— А кто такой Барри?

Пока мы гуляли, я пытатся говорить с ней об этике “гламурной порнографии”. К примеру, сознает ли она, что большинство мужчин воспринимают ее как сексуальный объект?

— Да, конечно, — сказала Джозефина, — мужчины всю жизнь меня так воспринимают.

Я обрадовался: по крайней мере она знает, что такое “сексуальный объект”.

— А тебе не приходило в голову, что женщины рождаются совершенными существами?

— Я и есть совершенное существо, — улыбнулась Джозефина, кивая на свою высокую грудь.

— Да я не об этом… У тебя же не только тело, но и душа! А мужчины, которые дрочат на твои фотографии, о душе не думают…

— Прекрати!

— Что прекратить?

— Не употребляй такие слова! — упрекнула она.

— Какие? “Душа”?

— Нет, другое слово…

— “Дрочить”?

Она хлопнула меня по руке.

— Прекрати, Гай, не надо так со мной разговаривать!

— Но Террорист-то все время ругается!

— Он иначе просто не может, а ты совсем другое дело, ты для журнала пишешь! У тебя другой разговор должен быть!

— Ладно, согласен… Скажем по-другому: что ты чувствуешь, глядя на свои фотографии?

— Не знаю, смотря как я получилась, ну, хорошо меня сделали или нет.

— А-а… Думаешь, когда в попу втыкают револьвер, это хорошо?

— Перестань! — воскликнула она скорее обиженно, чем зло. — Пожалуйста, Гай, не говори со мной таким тоном!

— Прости… Я просто пытаюсь объяснить.

— Я леди и хочу, чтобы со мной обращались соответственно!

Оставалось только вздохнуть. Мы дошли до Круглого пруда. Из-за жары на поверхности воды плясали крошечные звездочки. Неожиданно поднявшийся ветерок разметал волосы Джо, сделав ее похожей на резную фигуру, украшающую норвежское судно.

Я нежно взял ее за руку.

— Знаешь, что в этом пруду пускал кораблики Шелли? Разве не здорово? Только представь: он мог стоять на этом самом месте…

— Не понимаю, о ком ты говоришь.

— О Шелли, он был выдающимся поэтом.

— Никогда про него не слышала, — грустно посмотрела на меня Джозефина. — Наверное, ты считаешь меня совсем тупой…

— Что ты, — заверил ее я — конечно, нет.

— Не-е, считаешь. По-твоему, я тупая. И ты прав, я действительно тупая.

— Джо, ум бывает разный.

— Угу, и у меня он тупой.

Мы поели в дурной пиццерии, где за пятерку можно было съесть столько разлагающегося салата, сколько душе угодно. Еда отвратительная, однако большего в тот момент я позволить себе не мог. Премиальные за самую паршивую статью года таяли как снег, а гонорара за колонку едва хватало Эрику на памперсы.

Но Джо не возражала, очевидно, ей просто нравилось быть со мной.

— К чему я веду, — начал я, отправляя в рот порцию слизкой пасты, — ты когда-нибудь пробовала найти другую работу? Что-нибудь кроме, ну, э-э…

— Модельного бизнеса? — предложила Джозефина.

— Ну да, — я чуть не задыхался от собственного лицемерия, — именно.

— Конечно, — попыталась съязвить девушка, — настроила кучу планов, даже собиралась окончить школу и поступить в универ…

— Серьезно, ты что-нибудь еще умеешь? В голубых глазах мелькнуло сомнение.

— Пробовалась официанткой и даже отработала несколько вечеров, но не выдержала.

— Почему?

— Нужно было запомнить все, что есть в меню. Одни французские названия. Например, какой-то “пиковый соус”, что это?

Я был готов признать поражение, затем догадался, что соус скорее всего пикантный.

— Потом я устроилась в бар. Начиналось неплохо, давали кучу чаевых, но я все запорола.

— Что запорола?

— Клиенты заказывали напитки, одновременно и все разные. Ну, ты представляешь… Так вот, я и половину запомнить не могла…

— Джо, а тебе хоть что-нибудь интересно? — вздохнул я. — Должно же быть…

Бледные щеки стали пунцовыми.

— Да, да! — возликовала Джозефина. — С самых ранних лет моей мечтой было стать актрисой и играть в голливудских фильмах.

— Правда? — воскликнул я с поддельным энтузиазмом.

— Угу… Погоди, я вспомнила свой сюрприз!.. Так вот, я уже актриса, в кино снялась!

У меня появилось дурное предчувствие.

— Случайно, не с Террористом вместе?

— Нет, — расхохоталась Джо, — он играть не умеет! Но ты послушай, когда вернемся, покажу свой фильм. У меня самая настоящая роль со словами. За нее пять сотен заплатили, наличными! И макияж, и освещение — все жутко профессионально!

— А название у этого фильма есть? — заранее опасаясь худшего, спросил я.

— Угу, — скромно потупилась блондинка, — он называется “Протарань мне киску”.

Вечером, когда Джо, толкаясь на кухне с дружелюбными ирландцами, варила кофе, я включил переносной телевизор, вставил в допотопный видеомагнитофон “Протарань мне киску” и лег па кровать оценивать драматическое мастерство девушки.

В первой сцене мы заставали Джо с сексапильной молодой брюнеткой в гостиной. Обе красотки были в полупрозрачном белье, и брюнетка с гнусавым американским акцентом без остановки бормотала: “Эй, да ты чудо, уверена, киска у тебя — чистый мед!” И так далее и тому подобное.

“Героиня” Джо молча разделась, легла на пол и развела ноги, а в следующей сцене брюнетка уже вовсю шуровала в ее святая святых. Неожиданно появилась решительного вида рыжая девица и начала таким же образом “осматривать” внутренности брюнетки. Под конец в сцене были задействованы шесть бесстыдниц, каждая из которых одновременно играла активную и пассивную роль. А в сердце этой кучи малы была прелестная Джо, разрабатывающая вагину светловолосой женщины средних лет, по виду похожей на школьную буфетчицу.

Унылое, наводящее тоску действо, хотя мой чертов пенис явно считал по-другому.

Джо принесла кофе и глянула на экран.

— Эту часть можно пропустить. Лучше посмотри там, где я играю.

— А разве здесь не играешь? — в ужасе спросил я, глядя на стонущую, извивающуюся в экстазе группу.

— Не-а, — Джозефина вырвала у меня пульт, — сейчас увидишь, где у меня слова!

Она перемотала фильм, протекавший примерно в том же ключе, до места, где ее героиня осталась в комнате один на один с полуголым индейцем, из травяной юбки которого в полной боевой готовности торчал пенис.

— Мумбо-юмбо, белая женщина! — взревел дикарь.

— Молчи! — велела киношная девушка, снимая трусики. — Лучше делом займись!

— Ну как? — гордо спросила Джо, остановив пленку. — Что скажешь?

— Это все твои слова?

— Да, — кивнула она, — понравилось?

— Конечно! Ты играла очень убедительно!

— Правда? — Счастливая Джозефина обняла себя за плечи. — Они хотели, чтобы я сказала: “Займись делом, ублюдок краснорожий”, но я уперлась: мол, не буду, даже если шесть сотен заплатите!

— Потому что леди так не говорят? — предположил я.

— Нет, это было бы некрасиво по отношению к индейцам!

Спал я на полу в комнате Джо, точнее, ворочался, слушая, как все население Ирландии строем идет сначала в ванную, потом обратно. А еще тяжелее было знать, что рядом лежит красивая молодая девушка, которой не терпится заняться со мной сексом. Но я не уступил. Возможно, помастурбировал, чтобы снять напряжение, но не уступил.

Объясняется мое воздержание скорее осторожностью, чем благородством. Если поддамся, Натали обязательно узнает, и вовсе не потому, что она, подобно Джине, обладает телепатией, а скорее просто бестолковая Джозефина проболтается.

Утром после завтрака я устроил девушке экспресс-курс по основам взаимоотношений между полами: выписав из словаря несколько простейших утверждений, попытался ей их растолковать. Мы сидели на кровати и вместе изучали мой список. Увы, блондинка оказалась страшно невнимательной.

— Еще раз, Джо, половая дискриминация — это убеждение, что один пол лучше и выше другого.

— Чё? Еще раз, не поняла!

— Половая дискриминация — это когда мужчины считают, что у женщин нет ни мозгов, ни души, а женщины думают так же о мужчинах.

— И?..

— Что значит “и”?

— Я не смогу найти другую работу! Ну че ты пристал, а?

— Джо, пожалуйста, перестань ерзать! Я с тобой разговариваю!

— Можешь говорить сколько хочешь: ничего не изменится!

— Хорошо, пусть так… Но хотя бы для проформы, если спросят про половую дискриминацию, что ты ответишь?

— Что мне надо в супермаркет. — А?

— Мне надо в супермаркет. В доме жрать нечего.

— И это твое определение половой дискриминации: “надо в супермаркет, потому что дома жрать нечего”?

— Да, а что? — хрипло рассмеялась блондинка.

Я оставил Джо кассету, на которую записал примеры из словаря с подробным объяснением. Получилось нечто вроде аудиокурса по основам половых отношений для начинающих. Попросив девушку хоть несколько раз прослушать кассету, я сел на поезд до Манчестера.

Вернувшись в Хейзл-Гроув, я хотел рассказать Натали о своих достижениях. Увы, она гладила белье на первом этаже и слушать отказалась. Пришлось подняться в спальню и подождать, пока она задернет шторы и зажжет свечи в “Храме Джины”. Затем мучительница придвинула поближе к “Храму” старое плетеное кресло своей матери и, как никогда похожая на Верховную жрицу, объявила:

— Ну, рассказывай.

Не упустив ни малейшей детали, я описал свою поездку к Джо.

— И, если честно, не могу представить, чем еще может заняться эта девушка. Ей ничего не интересно. Сама Джозефина говорит, что хочет быть актрисой. А что до взаимоотношений между полами, я лучше во время “часа вопросов” премьер-министра изнасилую, чем буду ее учить.

— Ладно, — без всякого выражения проговорила Натали.

— Что “ладно”? Мне изнасиловать премьер-министра?

— Нет, то, что не хочется, делать не нужно. Уф-ф, слава богу, даже дышать стало легче!

— Я по крайней мере пытался.

— Да, Гай, пытался, но неудачно. Думаю, недели на выезд тебе вполне хватит.

— На выезд? — неожиданным фальцетом переспросил я. — Зачем?

— Я устроила тебе испытание, и что ты? На четвертый же день опустил руки! Результат не слишком впечатляющий! …..

— Натали, будь справедлива! Пройти твое испытание абсолютно невозможно!

— Неправда. Трудно — да, но возможно. Я вздохнул: ну что тут скажешь?

— Людям помогать нелегко, — с бесконечным терпением произнесла Натали. — И любить их далеко не всегда просто. Но придется стараться: иначе мое расположение не вернешь.

Я отправился в гости к Чарльзу: судя по всему, он один мог меня выручить. Приятель жил в городке Сейл графства Чешир на втором этаже большого дома, первый этаж которого занимал его сварливый отец. Давно перестав изображать нормальные отношения, они с Чарльзом теперь каждый жили отдельной жизнью и пользовались отдельным входом.

Ну и порядки в этой семье! Сыну позволялось бесплатно проживать в доме, потому что отец ни за что не хотел оставаться один и потому что сын ни за что не хотел платить за аренду. При этом они друг друга на дух не выносили и общались при помощи сложной системы постукиваний и в чрезвычайных ситуациях — максимально сжатых фраз. Трудно сказать, чего в этом разрыве было больше: редкой мудрости или исключительной тупости.

Чарльз жил среди художественного беспорядка. На его этаже все безумно дорогое, но либо стоит не на своем месте, либо покрыто толстым слоем пыли. Сегодня он казался слегка раздраженным и не в своей тарелке. Такое, я и раньше замечал, неизменно происходило, когда наступал его черед принимать у себя клуб. В большинстве случаев Чарльз был нашим придворным клоуном: что бы ни стряслось, никогда не падап духом и нас тормошил. Но здесь, на своей территории, ему было труднее притворяться, что жизнь — большая шутка, наверное, потому что вокруг были обломки собственного одинокого, совершенно несмешного существования.

Тем не менее он принес мне кофе и убрал на пол стопку новых книг в бумажных обложках, чтобы я мог сесть. Пригубив кофе, я выложил оранжевый файл формата А4. Время от времени Чарльз беспокойно на него поглядывал, возможно, предполагая, что внутри скрывается его судьба.

— Переходи к делу, парень, — не вытерпел он. — Чем могу помочь?

Я рассказал, как Натали отреагировала на признание в любви, как потребовала выполнить целый ряд заданий, начиная с перевоспитания Джозефины.

— Боже мой! — мрачно пробормотал Чарльз, — Эта девка сумасшедшая!

— Знаю, но я все равно ее люблю.

— Нет, нет, так не пойдет! Парень, разве можно вешать на себя сумасшедшую? Она же до конца жизни будет то слона из-за пазухи требовать, то еще что-нибудь. А в первую брачную ночь заявит: “Обрати Папу Римского в буддизм, тогда покажу свои прелести, причем издалека!” Да кем она себя возомнила? Принцессой из сказки гребаных братьев Гримм? Пошли ее королевское высочество куда подальше вместе со всеми выкрутасами!

— Не могу, Чарльз, я ведь люблю ее! К тому же нельзя забывать об Эрике…

— Ну, совет ты получил, — вздохнул приятель, — остальное, как сказал бы любой циничный ублюдок, твое дело.

— Чарльз, мне не совет нужен, а помощь.

— Если ты о деньгах, то с наличностью у меня сейчас туго.

— Нет, речь не о деньгах, а о Джозефине. Она хочет стать актрисой, а ты режиссер.

Чарльз поежился.

— Позволь мне закончить! — попросил я. — Если бы ты устроил ее статисткой или дал хотя бы одну строчку, я бы показал Натали, что по крайней мере пытался. А для Джо это будет лучше, чем сниматься в “Задолбай меня до полусмерти”.

— Гай, похоже, ты недопонимаешь, — вкрадчиво начал Чарльз, — что телевидение работает по несколько иной схеме. У нас есть менеджеры по подбору актеров, так что компетенция не совсем моя.

Без лишних слов я достал из оранжевого файла номер “Красных щечек”, который купила Натали. Раскрыв на соответствующей странице, передал журнал Чарльзу. Ему тут же стало не до кофе, тяжелая челюсть отвисла; жмурясь от удовольствия, он рассматривал картинки.

— Джо в черной шляпе, — уточнил я.

— Боже милостивый! — наконец воскликнул он. — У нее сенсационная грудь! Не хуже, чем у чертовых Спасательниц Малибу… Совершенно потрясающая!

— Да, фигурка класс!

— И ты утверждаешь, что неоднократно сливался с такой девушкой в экстазе?

— Да не с такой, а с этой самой! С этой самой девушкой, Чарльз. Послушай, я хочу, чтобы она не просто сверкала титьками, а сказала хотя бы пару слов.

Понимаешь? Нужна крошечная, но ролька, иначе Натали скажет, что я перекидываю Джо из одного порнофильма в другой.

Поведение приятеля изменилось до неузнаваемости: теперь он из кожи вон лез, стараясь помочь.

— Конечно, конечно, идея ясна. В любом случае телекомпания “Гранада” титьки крупным планом и откровенный разврат не показывает. Лично я с удовольствием рассмотрел бы некоторых девиц из “Улицы Коронации” поближе, а ты? В любом случае, парень, скажи, как связаться с этой девушкой, и я сделаю, что могу.

Мы еще немного поболтали, я черкнул на листочке телефон и адрес Джозефины и дал Чарльзу. Затем хотел забрать “Красные щечки”, однако приятель буквально вырвал журнал из рук.

— М-м, а это лучше оставь! Естественно, для чисто ознакомительных целей, понимаешь?

Я понимал.

На следующее утро, когда Нат играла в саду с Эриком, а я чистил унитаз, зазвонил телефон. Я бросился вниз, надеясь, что это Чарльз, но вместо этого услышал голос пожилой представительницы среднего класса.

— Гай? Гай Локарт?

— Да, — отозвался я, не догадываясь, кто звонит.

— Это Ариадна.

— Ой… — Я набрал в легкие побольше воздуха.

— Что ты делаешь? — с бесконечной усталостью спросила она. — Вернее, чего добиваешься?

— А-а, — протянул я, — вы читали мою статью?

— Ерунда, гребаная ерунда! — воскликнула она, демонстрируя сдержанность и рассудительность впавшей в климакс инспекторши дорожного движения. — Что я тебе сделала? Чем заслужила, чтобы меня описывали… где же это? (Шелест страниц.) Вот… “скрипучий, как у лошади голос”… “толстая золотисто-коричневая корка на лице”… “ничего не знает о жизни, любви или приличном оргазме”. За что, Гай? За что?

— Других я тоже оскорбил… Вы еще легко отделались.

— Да неужели? По-моему, ты больше всех себя пожалел…

— Нет, я такое же ничтожество, как остальные, но по крайней мере я знаю об этом. Или, другими словами, в стране говнюков человек с туалетной бумагой — король.

— Ты что несешь? Да у тебя язык заплетается! Гай, ты наркотики принимаешь?

— Нет, но раз мы заговорили о лекарствах, как продвигается гормонозаместительная терапия? Есть надежда наконец-то превратиться в женщину?

Ариадна тяжело вздохнула.

— Думаю, разговор стоит перенести на более поздний срок, когда ты будешь отвечать за свои слова.

— Я отвечаю за свои слова! — в изнеможении заорал я. — Таков настоящий Гай Локарт — мерзкий, циничный ублюдок.

— Милый, после всех испытаний ты стараешься сорвать злость на других. Но меня не обманешь… Это же я, твоя Ариадна!

Нет ничего ужаснее, чем жечь за собой мосты, а потом слышать за спиной бодрую сирену пожарных машин.

— Ариадна, увольте меня! Я лгун и обманщик.

— Уволить? С какой радости я должна тебя увольнять?

— Потому что я ничтожество! Обманщик и воинственный шовинист.

— Даже если бы эта очевидная ложь была правдой, ты мой лучший писатель.

— Я шарлатан, Ариадна, я обманывал вас и ваших дегенераток читательниц.

— Уверена, ты поправишься. Не принимай так близко к сердцу, милый! Это же просто журнал, который продает рекламную площадь! Расслабься, Гай! Ты мой навсегда! Позвони через пару дней, когда придешь в себя…

Ариадна спокойно повесила трубку, оставив меня в полном смятении. Я-то ожидал собачины и обливания друг друга потоками черной желчи, на крайний случай даже две шпаргалки приготовил:

1) Ты старая кошелка, а задница, как вяленый помидор.

2) Когда кладешь ногу на ногу, твоя промежность скрипит, как несмазанная дверь.

Теперь из-за неожиданной учтивости начальницы оба оскорбления пропадут впустую. Не использовать же их для мамы, которая никогда не видела вяленых помидоров и не употребляет слово “промежность”.

Через девять дней позвонила взволнованная Джо: Чарльз предложил маленькую роль в новом драматическом сериале телекомпании “Гранада”. Отличная новость, я буквально пел от радости!

— Роль не особенно большая, — пояснила блондинка. — Но Чарльз говорит, она важна для моего артистического… как же его…

— Развития?

— Не-а, на “с” начинается.

— Становления?

— Угу, стоновления.

— И что именно делает твоя героиня?

— Ну, пока не знаю.

— Джо, он ведь не просил тебя раздеваться перед камерой?

— Говорю же тебе, не знаю. Сценарий такой толстый, я еще не нашла свою роль.

Не па шутку встревожившись, я потратил последние деньги на спасательную миссию в Лондон и встретился с Джо. Она так и сияла, окрыленная своим последним успехом. Девушка принесла сценарий, и мы просмотрели его, сидя в вокзальном буфете над двумя порциями сыроватых яиц, тепловатых бобов и анемичных, сто раз пережаренных чипсов.

В сериале описывались злоключения женщины — члена парламента, весьма неразборчивой в связях. Назывался он “Сексополитика”, а автором сценария был некто с мучительно знакомым именем Дадли Фингерман.

— Как зовут твою героиню?

— Синди, — гордо сказала девушка, — как куклу.

Пусть и не сразу, я все же шипел слова Джозефины. В длинном на двести страниц тексте сцена с ее участием занимала треть листочка. Наверное, неудивительно, что Синди была девицей легкого поведения. Она появлялась в загородном доме сексуальной “миссис Парламент” в качестве подарка надень рождения, который та сделала своему мужу Рэндольфу.

“Ночь. Спальня Рэндольфа.

Входит Рэндольф, веселый и хмельной, и начинает раздеваться. Глянув в зеркало, замечает лежащую па кровати Синди. Количество одежды на девушке минимальное.

Рэндольф: Боже милостивый! Откуда ты взялась? Синд и (похотливо облизывая губы): Молчи! Лучше делом займись!”

 

Семь шовинистов

Натали устроила мне еще одну аудиенцию у “Храма Джины”, только на этот раз величавую таинственность церемонии нарушал истошно орущий па ее руках Эрик.

— Итак, вот что получилось: Ариадна думает, у меня от горя помутился разум, а Джозефину покажут по телевизору, — подвел итог я.

О том, что на прелестной белокурой кокни будет “минимальное количество одежды”, я благоразумно умолчал. В конце концов, возможно, сериал так и не снимут или снимут, но к моменту его выхода на экран Натали отречется от феминистских идеалов. Точно так же вполне возможно, что к Рождеству мой пенис станет в три раза длиннее…

Я к тому, что случиться может всякое.

— Молодец! — милостиво кивнула Натали.

— Правда?

— Конечно, я очень довольна. Ты показал начальнице свое истинное лицо и нисколько не виноват, что она не желает его принять. А что касается Джозефины, думаю, вы оба имеете основание собой гордиться. Как продвигается ее знакомство с феминизмом?

— Ну, продвигается… В смысле, вперед продвигается.

— Отлично! Значит, нам с ней будет о чем поговорить, когда мы встретимся.

Я чуть с кровати не, упал.

— Что? Зачем? Когда вы с ней встречаетесь?

— Я же сказала: всему свое время.

— И все-таки в какой день?

— Узнаешь, когда будут пройдены третье и четвертое испытания.

С громким ревом Эрик наложил в памперс: наверное, это означает, что сын на моей стороне.

— Ладно, — вздохнул я. — Может, расскажешь про эти чертовы испытания?

— Конечно! Третье и четвертое будут проходить одновременно. В качестве третьего ты убедишь брата отказаться от насилия, а в четвертом превратишь своего друга Террориста в ярого поборника феминизма и заставишь расплакаться. Пусть покажет, что у него тоже есть чувства.

— Пустяковые испытания, правда? — насмешливо пробормотал я.

В спальне запахло Эриковой неожиданностью, и я поднялся.

— Подожди! — окликнула Натали. — Ты еще про пятое испытание не слышал.

— Не уверен, что хочу, — отозвался я.

— Справишься с третьим и четвертым — пятое пройдешь автоматически.

Почему-то мне стало не по себе.

— Ладно, выкладывай!

— Испытание такое: в назначенный день, когда я встречусь с Беном и Террористом, они должны будут держаться за руки.

— Боже, да она издевается! — усмехнулся Гордон. Остальные члены клуба согласились, включая Воана, который в споре всегда поддерживал сразу обе стороны, даже когда сторона была всего одна или никакого спора не было.

— Вынужден примкнуть к большинству, — объявил он мне и по-старушечьи зацокал языком. — Похоже, Натали веревки из тебя вьет, а ты влюбился настолько, что ничего не замечаешь.

— Пару недель назад я говорил ему то же самое, — мрачно буркнул Чарльз и, перехватив мой взгляд, спросил: — Говорил ведь? Говорил! Она тебя быдлом считает!

Я страшно разозлился на приятелей.

— Заткнись, Чарльз! Сам ты быдло!

— Нет, быдло это ты! — совершенно беззлобно парировал он.

— Нет, ты! — не уступал я. — И не простое быдло, а самодовольное.

— Это лучше, чем тупое!

— По-моему, тупым быдлом можно назвать вас обоих, — вмешался Гордон.

— А тебя — вмешивающимся! — осадил я.

— Совершенно согласен, — моментально среагировал Чарльз и, показав на выступающий живот Гордона, добавил: — И уж конечно, толстым быдлом!

Взбешенный нашим пререканием, Малькольм заколотил кулаками по земле.

— Прекратите! Прекратите! Прекратите!

Стоял жаркий июльский день. Внеочередное собрание созвал я, желая обсудить свое затруднительное положение. Мы сидели в саду за домом Boaна в деревеньке Пойнтон. Несмотря на отличную погоду, жене и детям гостеприимного хозяина в саду появляться запрещалось: а вдруг помешают интенсивному мыслительному процессу пятерых взрослых мужчин, называющих друг друга быдлом.

Почувствовав, что пришло время сделать перерыв, Воан прокричал в сторону дома:

— Флисс! Флисс! Как там насчет лимонада? Флисс (по-настоящему Фелисити) — это его жена, вечно недовольная, худосочная, с полупрозрачной кожей и копной жестких рыжих волос. Казалось, ей не нравится даже Воан, а наш клуб и подавно. Из-за крупных передних зубов я называл ее Лошадиная Флисс — за глаза, конечно, потому что шутка довольно плоская.

— Что? — крикнула Флисс, высунув в приоткрытую балконную дверь всклокоченную рыжую голову.

Изображая обезвоживание, Воан схватился за горло и высунул язык. Боже, да он вылитый Оливер Хард и!

— Лимонаду, милая! Умираем от жажды! Нахмурившись, Флисс исчезла в доме.

— Кстати, я передумал! — с улыбкой заявил Чарльз.

— Насчет чего? — одновременно спросили мы с Гордоном.

— Гай не быдло. Быдло это я — здоровое, выпендривающееся, тупое быдло!

Малькольм раздраженно заерзал.

— Пожалуйста, прекратите использовать это слово! Оно такое непотребное!

— Что ты сказал, Чарльз? — вкрадчиво спросил Воан.

— Что сожалею об использовании слова из пяти букв: Б-Ы-Д-Л-0 — весьма вульгарного обозначения крупного рогатого скота.

— Еще раз так скажете — уйду! Существуют же приличия! Наши заседания все больше напоминают пикники какого-то регби-клуба. — Очки Малькольма заблестели от возбуждения. Как могут очки выражать возбуждение? Не знаю, но очки нашего друга выражали. — Почему мы постоянно в грязи копаемся? Почему не обсуждаем постфеминизм?

— Покажите мне грязь! — потребовал балагур Чарльз. — Покажите, и я обмажу ею постфеминизм!

— Мы говорили о проблемах Гая, — напомнил Воан, обмахиваясь белой бейсболкой. — Они тебе неинтересны?

— Еще как интересны! — запротестовал коротышка. — А вульгарщину не нахожу ни интересной, ни поучительной.

— Вот такая ситуация, — после небольшой паузы Проговорил я. — Натали требует каким-то чудом примирить Террориста и Бена. Боюсь, без чуда тут не обойтись… У кого-нибудь есть предложения?

Молчание… Над безмятежными лужайками пронесся колокольный звон: в деревенской церкви венчались какие-то идиоты. В саду у соседей, барахтаясь в “лягушатнике”, истошно визжали дети.

— Флисс, Флисс, милая! — закричал Воан. — Ты, случайно, про нас не забыла?

— Что, предложений нет? — спросил я. — Бросаете на произвол судьбы? Ну, спасибо! Между прочим, я по вашей милости в такое положение попал!

— По нашей милости? — удивленно переспросил Гордон.

— Это же вы посоветовали рассказать Натали правду. Причем единодушно, черт побери! Если бы не вы, все было бы в порядке!

— М-м-м, — задумчиво прогудел книголюб Воан, — эмоции сегодня бьют через край. Из-за жары, наверное.

— У меня есть идея, — неожиданно заявил Гордон.

— Какая?

— Почему бы твоему брату и тому другому парню в конце месяца не поехать с нами в Девон?

— А что, это мысль! — задумчиво проговорил хозяин сада.

— Наверное, им места не хватит, — предположил я.

— Должно хватить, — возразил Воан, — домик рассчитан на восьмерых.

— Единственная проблема в том, что мне их туда не вытащить. Бен ненавидит Ланкастера и ни за что не согласится провести с ним выходные.

— Наври что-нибудь! — предложил Гордон.

— Правильно, — кивнул Чарльз, — привози брата в Девон, а про Террориста можно не рассказывать. Устроишь маленький сюрприз.

— Возражаю! — надулся Малькольм. — По-моему, идея ужасная.

— Почему?

— Приглашая посторонних, мы рискуем нарушить традиции нашей группы. Например, как насчет строгой конфиденциальности? Разве можно ожидать, что гости станут соблюдать определенную секретность или хотя бы осознают ее необходимость?

— Но, Мал, — возразил Воан, — за все время знакомства я не услышал о тебя ничего, что нельзя было бы повторить за пределами клуба.

— Надеюсь, — коротышка предостерегающе поднял палец, — это не означает, что ты злоупотребил моим доверием!

— Нет, конечно, нет! Я просто имел в виду… ну… Боже, что же я хотел сказать?

— Что никому ничего не рассказывал, потому что рассказывать нечего. Мал, кому интересны твои проблемы?

— Спасибо, Чарльз! — отозвался Малькольм. — Спасибо тебе огромное!

— В любом случае, — дипломатично вмешался Гордон, — на пару дней можно стать чуть осторожнее и держать личные проблемы при себе. По-моему, не слишком сложно! Мы же будем помогать Гаю, его брату и этому, как его, Артиллеристу!

— Террористу! — поправил я.

— Да ладно тебе, Мал! — воскликнул Воан. — Ради Гая-то можно постараться? К тому же чем больше народу будет в домике, тем дешевле он каждому из нас обойдется.

— Если мне не изменяет память, мы не за дешевизной гнались! — заявил Малькольм. — Хотелось почувствовать себя ищущими духовного очищения пилигримами, а не провинциалами, которые норовят и на курорт выбраться, и лишнего не заплатить… А я такие надежды — на эту поездку возлагал!

Он замолчал, явно ожидая от Чарльза насмешки вроде “Надежда умирает последней”, но, как ни странно, не дождался. Удивленный, Малькольм набрал в грудь побольше воздуха и продолжил:

— Совершенно искренне считаю, что клуб спас мне жизнь, когда я расходился с подругой.

— Разрыв получился долгим и болезненным, — напомнил Гордон.

— Да, точно подмечено, спасибо! — кивнул коротышка, не понимая, что над ним издеваются. — За два года я научился вам доверять, а чужаки, боюсь, все испортят.

С громким жужжанием к нему подлетела оса, и Малькольм молотил воздух руками, пока несчастное насекомое, почувствовав его запах, не предпочло убраться подобру-поздорову.

— Мал, твоя позиция ясна, — робко начал я, когда он успокоился, — но, может, все же попробуем? Ради меня?

В ответ на унылый взгляд приятеля я послал одну из самых обворожительных улыбок.

— Ну ладно, — нехотя согласился он, — только ради Гая и при условии: вы все признаете, что я несчастен.

Члены клуба охотно приняли предложение, официально засвидетельствовав несчастье Малькольма. Тут из дома вышла жена Воана с подносом в руках. На подносе бокалы, бисквитный рулет и большой кувшин с холодным лимонадом домашнего приготовления.

— Слава богу! — радостно захлопал в ладоши книголюб. — Давно пора!

Все остальные поморщились: давно пора пить лимонад — или по домам расходиться? Воану следует аккуратнее выбирать слова!

Схватив кувшин, Флисс вылила его содержимое мужу наголову.

— Вот именно! — прошипела она. — Тебе давно пора вырасти! Да и остальным тоже! — Швырнув поднос на траву, она рванула к двери. Падая, рулет задел Гордона по голове.

— Черт! — выругался он, потирая макушку. — Ты что, совсем жену распустил?!

Воан утирал с подбородка капли лимонада.

— Суди сам, — несчастным голосом произнес он, — на что, по-твоему, это похоже?

Террорист страшно обрадовался приглашению.

— Все так славно получается, просто тип-топ! Жена уезжает на фитнес-конвенцию, детей закину родителям, а сам смотаюсь с тобой на море, развратник эдакий!

У Бена было куда меньше энтузиазма. Его угнетало, что выходные придется провести в “компании извращенцев”. Извращенцами он стал считать нас, узнав, что мы иногда держимся за руки. Стоило обмолвиться, мол, просто хочу побыть с ним, чтобы сломать барьеры, воздвигнутые временем, родителями и нашим собственным невежеством, как брат тут же смягчился.

— Ладно, договоримся так: я поеду только ради тебя. Но если кто-нибудь станет гладить меня по яйцам!..

— Конечно, Бен, конечно!

Выехали мы в полдень последней пятницы июля на разбитом “мерседесе” Бена. Снятый Воаном дом притаился у скалистой бухты недалеко от деревеньки Ком-Мартин в Северном Девоншире. Большой, довольно ветхий, он выходил в запущенный сад. Узенькая, убегающая от калитки тропка была единственным способом добраться до каменистого пляжа.

Когда мы приехали, Малькольм, Чарльз и Воан сидели в саду и жарили на барбекю сосиски и гамбургеры. Увидев моих друзей, Бен тут же скорчил рожу, с какой обычно встречают агитаторов от консервативной партии и Свидетелей Иеговы.

Когда здоровались, брат кивнул и проворчал что-то невнятное.

— Кто-нибудь еще приехал? — глядя на дом, с тревогой спросил я.

— Гордон нас подвел, — объявил Воан, опуская длинную металлическую вилку.

— Шутишь?

— К сожалению, нет, — заявил Чарльз, — я должен был его забрать, но позвонила его жена: он не поедет, потому что порезал палец.

— Что за чушь! — не вытерпел я.

— И не говори! — раздраженно хмыкнул Воан. — Гордон постоянно нас подводит! Мы к этому почти привыкли, но если он думает, что из-за порезанного пальца не придется платить за домик, то сильно ошибается.

Прижавшись к калитке, Бен смотрел на море с таким видом, будто собирался в чем-то его обвинить.

— Террориста еще нет? — спросил я, пользуясь тем, что брат не слышит.

Друзья замотали головами.

— Может, не приедет? — с надеждой проговорил я. В доме было четыре спальни; одну заняли Воан с Чарльзом, вторую мы с Беном, а Малькольма поселили одного, чтобы не травмировать органы обоняния. Террористу, если появится, оставалась комната без вида на море в качестве штрафа за поздний приезд.

Увидев двуспальную кровать, Бен принялся ворчать как старый дед.

— Боже, в жизни с парнями не спал и сейчас не собираюсь!

— Но ведь я твой брат…

Он бы с удовольствием поспорил, но на моей стороне были неопровержимые доказательства.

— Не смей лезть на мою половину! — Бен со злостью швырнул на кровать дорожную сумку. — И газы выпускать не вздумай!

Потом мы сидели в саду, ели подгоревшие сосиски и пили бутылочное пиво, которое Воан благоразумно охладил. Свежий воздух и подходящая компания не исправили настроение Бена. Когда Чарльз сказал, что подбирает место для съемок нового сериала, мой брат объявил все телевидение “дерьмовым”.

— Да, знаю, — дружелюбно отозвался Чарльз, — мои программы особенно дерьмовые! А ты? Ты чем занимаешься?

— Да ну тебя!

— Ладно, Бен, расскажи про свою работу!

— Нет, им будет неинтересно!

— Почему же? — храбро возразил Малькольм. — Я, например, с удовольствием послушаю о твоей работе!

— И я, — милостиво сказал Воан.

С явным нежеланием брат начал рассказывать про звездочку подачи краски и компьютерное выравнивание упора, и мои друзья тут же поскучнели. Увы, Бен тоже заметил их реакцию.

— Вот видишь! — с горечью воскликнул он. — Никто не знает, чем я зарабатываю на жизнь, потому что никто, черт возьми, не слушает, когда я пытаюсь объяснить.

Атмосфера накалилась до предела, когда неожиданно скрипнула калитка и в сад влетел Террорист. На нем были бело-розовые шорты и слишком тесная футболка, из-под которой выпирало бледное пузо.

— Привет, засранцы! — радостно прокричал он.

— О боже! — душераздирающе застонал Бен. — Только его не хватало!

Сбитый с толку таким приветствием, Ланкастер топтался у забора, пока к нему не подошел Чарльз и не предложил показать комнату.

Они ушли в дом, а брат принялся мерить шагами давно не стриженную лужайку.

— Обманщик гребаный! — бросился он на меня. — Ты все знал, верно? Знал, что явится этот дрочила…

Опустив глаза, Воан с Малькольмом принялись разглядывать траву. Мол, ничего не видим, ничего не слышим… Вот трусы!

— Слушай, Бен, может, успокоишься?

Ничего не ответив, брат развернулся и бросился в дом.

Воан с Малькольмом тут же вскочили на ноги.

— Надеюсь, до кровопролития не дойдет! — проговорил коротышка.

— Я тоже, — буркнул я.

— А ты говорил брату о нашем правиле “Руки не распускать”?

— А что бы это изменило?

Через балконную дверь мы вошли в гостиную. Никого…Чарльз с Террористом были на кухне: наш клубный остряк заваривал чай, а Ланкастер, устроившись за шатким кухонным столом, сворачивал косячок.

— Чего тебе, уродец? — грубовато спросил он у меня.

— А где Бен?

— Только что уехал на своем “мерине”.

— Точно! — кивнул Чарльз. — Куда он направился?

— Черт его знает!

— Что знает черт? — насмешливо переспросил Террорист.

— Не смешно, — процедил я. — Бен из-за тебя уехал. Ланкастер, щедро смешивая марихуану с табаком, только плечами пожал.

— Парень, я тут ни при чем…

Следом за мной на кухню пришел Малькольм. Ни с того ни с сего Террорист понюхал воздух и сморщился:

— Фу-у, ну и вонь! Кто-то в штаны наложил!

Исчезновение Бена страшно меня расстроило. Вечер шел ни шатко ни валко. Воан предложил отложить духовное очищение до утра и провести первую ночь “в непринужденной дружественной обстановке”. С этой целью мы и собрались в пыльной, дурно обставленной гостиной. Надеясь как следует поразвлечься, Террорист привез ящик крепкого немецкого пива и несколько кассет с порнухой.

— Девочки с собаками, девочки с ослами, даже ослы с собаками есть… Наверное, смешно — обхохочешься!

И тут до него дошло: в доме нет ни видеомагнитофона, ни даже телевизора.

— О боже! — простонал он. — Только не говорите, что весь вечер придется смотреть на вас!

— Ну, можно устроить живые сценки, — предложил я. — Ты сыграешь осла, а я собаку.

Никто не рассмеялся. Даже Чарльз и тот вел себя непривычно тихо.

— Почему молчишь? — повернулся к нему я. — Что-то случилось?

— Если хочешь знать, я влюбился, — таинственно улыбнулся приятель.

— В кого?

— Помнишь красотку, которую ты ко мне послан?

— Джозефину?

— Да, — гордо кивнул Чарльз, — она моя любовница.

— Что? Ты правда спишь с Джо? — спросил я, совершенно забыв, что Террорист не в курсе последних изменений в жизни девушки.

— Хотела стать актрисой, — усмехнулся Чарльз, — теперь три раза в неделю занимается со мной актерским мастерством. Я совершенно преобразился, или, слегка перефразировав Блейка: “Кто узлом железных жил мое сердце напружил”.

— Что? — попугаем повторил Воан, утопивший свои антишовинистские принципы под несколькими саженями алкоголя. — Ты действительно занимался с ней сексом? Вводил пенис в ее влагалище и так до тех пор, пока вы оба не достигли оргазма?

Малькольм к пиву не притрагивался и своим убеждениям не изменил. Тема, которую мы обсуждали, превратила его рот в зазубренную линию, похожую на зигзаг молнии. Совсем как у Денниса-угрозы из комиксов “Бино”, в том выпуске, где отец хочет выпороть мальчишку тапкой.

— Эй, парень, мы с тобой тоже одну Джозеф и ну знаем! — подмигнул мне простодушный Террорист.

Боже, ну кто тянул меня за язык? Зачем я поинтересовался личной жизнью Чарльза? Хоть бы у других побольше мозгов оказалось! Увы…

— Слушай, разве это не та же девушка? — изумленно спросил Воан. — Мне казалось, та же…

У Ланкастера даже челюсть отвисла:

— Не может быть!

— Извини, старик, может, — великодушно пожалел его Чарльз.

— Черт побери! — задыхался от возмущения Террорист. — Неужели ты спал с моей телкой?

Приятель сконфуженно улыбнулся.

— Ушам своим не верю! — повернулся ко мне Ланкастер. — Этот хлыщ сидит здесь и нагло заявляет, что вступал с ней в интимные отношения!

— Мы думали, у тебя с ней все!

— Черта с два “все”! — взорвался Террорист. — Причиндалы-то при ней остались!

— Когда с ней спал я, ты же не возражал!

— Ты совсем другое дело! — горько заметил Ланкастер. — Тебе разрешили!

— Прости, — вмешался Чарльз, — но я к ней не лез, нас Гай познакомил.

— Спасибо, Чарльз, — поблагодарил я. — Спасибо огромное.

— Ушам своим не верю! — заглядывая мне в глаза, повторил Террорист. — Этот хлыщ улыбается, лакает мое пиво и нагло заявляет, что тыкался с Джозефиной! Слушай, — он повернулся к Чарльзу, — наверное, ты и с женой моей спал!

— Посмотрим правде в глаза: кто-то же должен!

— Ну, нахал! — брызгал слюной Ланкастер, с каждой секундой распаляясь еще сильнее, а потом неожиданно расхохотался.

С того самого момента Чарльз с Террористом стали не разлей вода.

Бен вернулся поздно. Я был рад его возвращению, хотя старался этого не показывать. Когда он ввалился в спальню, я читал “Живу, пока не умер ты” — знаменитый труд Сэмми Кумквата о том, как пережить тяжелую утрату. Книгу одолжил Воан, надеясь, что она поможет мне скорее оправиться после смерти Джины.

— Что читаешь? — спросил брат. Боже, да он набрался. Я показал обложку. Прищурившись, Бен прочитал название, потом бесцеремонно вырвал книгу у меня из рук и швырнул в раскрытое окно.

— Черт! — выругался я. — Она же чужая!

— Нельзя читать подобную дрянь! — с трудом скидывая обувь, воскликнул брат. — Иначе станешь таким же извращенцем, как остальные.

— Как остальные кто?

— Остальные члены вашего гребаного… гребаного клуба.

Слово “организация” он не употреблял принципиально, считая его слишком женоподобным.

Сидя на кровати, брат наклонился вперед, будто собираясь доверить мне страшную тайну.

— Мать твою, ты что, не заметил? Они же голубые!

— Ерунда…

— Никакая не ерунда! — настаивал он. — Небось все трое парикмахеры!

— Чушь полнейшая!

— Только не говори, что сам ничего не чувствуешь! Особенно тот высокий с манерой странно выражаться, да и вонючий коротышка тоже… Неужели не заметил, как на нас смотрят? Говорю тебе, парень, они нравятся друг другу, ты им явно нравишься, и у меня такое нехорошее предположение, что я им тоже нравлюсь…

Брат поплелся чистить зубы в тот момент, когда я собирался обвинить его в гомофобии. Через несколько минут из сладкой дремы меня вырвала резкая боль в попе. Обернувшись, я увидел ухмыляющегося Бена с зубной щеткой в руках.

— Это за то, что притащил Ланкастера! — злобно проговорил он.

— О не-е-ет! — простонал я, потирая задницу. — Только не щеткой!

— Да, милый, да! — процедил брат. — А что еще приятнее, щетка твоя.

Когда мне было двенадцать, а Бену соответственно четырнадцать, он дожидался, когда я усну, а потом втыкал мне в прямую кишку ручку зубной щетки. Происходило это постоянно — надо же было поставить младшего брата на место и показать, кто в доме главный.

Громко захохотав, Бен разделся и залез в постель.

— Боже, как я скучаю по старым проделкам, а по щетке особенно!

— Иногда ты ведешь себя как самый настоящий придурок, — заявил я, выключая прикроватную лампу.

Мы так и лежали в темноте, прислушиваясь к ритмичному дыханию моря.

— Наверное, завтра домой поеду, — объявил брат.

— Нет! — взмолился я. — Мне надо, чтобы ты остался.

Я поведал об испытаниях, которые устроила мне Натали, благоразумно умолчав, что им с Террористом нужно будет взяться за руки. Вряд ли брат к этому готов…

Бен слушал не перебивая и только потом сказал:

— Не думаешь, что эта красавица немного с приветом? А вот я уверен! Гай, у нее не все дома, лучше с ней не связываться!

— Я люблю ее! Столько лет любил…

— Ну, не знаю, — вздохнул он. — Иметь жену, красивую, умную, добрую, и смотреть на сторону…

— Да уж… но я любил Джину.

— И я тоже…

— В смысле, как друг?

— Нет, по-настоящему. Даже во сне ее видел!

— У тебя же есть Рейчел, — напомнил я после небольшой паузы.

— Да, знаю.

— Рейчел просто замечательная и такая милая…

— Да, да, я идиот, но тут уж ничего не поделаешь. Мне всегда казалось, что в Джине есть какой-то шик. Эта девушка была слишком хороша для тебя. Боже, как она мне нравилась!

— А поговорить с ней не пробовал? — бездумно спросил я.

— Ну, было пару раз…

— Что?!

— Дурень, я шучу! — захихикал он.

— То есть Джина тебе не нравилась?

— Нет, здесь все верно.

— Бен, не надо ерничать. Может, выставишь эту тему завтра на обсуждение?

— Ни за что! Дело касается только меня и никого другого.

— Мы ведь для того и собрались, чтобы быть честными и изливать друг другу души.

— Я могу быть честным с тобой, — зевнул Бен, — но с этими гомиками — никогда.

— Ладно… — уступил я, слегка ошеломленный его признанием. — Спокойной ночи.

Громко выпустив газы, брат заснул.

Утром, когда Бен в гордом одиночестве завтракал в саду, к нему подошел Террорист и вручил цилиндрической формы предмет в упаковочной бумаге. Увидев парочку в окно кухни, я тут же бросился к месту возможной драки.

— Черт побери, даже упаковку не сниму, — заявил брат. — Вдруг там бомба? От тебя чего угодно можно ждать!

Террорист покачал головой. На нем были те же шорты, что и вчера, но без футболки. Казалось, с прошлого вечера его грудь и живот стали еще больше, и неизвестно зачем Ланкастер сплел венок и надел на голову. Совсем как статуэтка римского императора с барахолки!

— Это не подлянка, а подарок, — заверил Террорист. — Открой.

— Ну, Бен, давай! — подбодрил я. Глотнув чай, брат передал сверток мне.

— Сам открой! — злорадно велел он.

Содрав упаковочную бумагу, которая клочьями упала на траву, я достал новехонький насос для велосипеда и передал Бену.

— Что за черт? — спросил он, тупо глядя на подарок.

— Это насос, — пояснил Террорист. — Взамен того, что я стащил у тебя в детстве, помнишь?

Раздраженно зацокав языком, Бен швырнул насос в другой конец сада.

Подняв отвергнутый подарок, Ланкастер попробовал покачать воздух: работает.

— Я думал, ты поэтому злишься. Ну, потому что я насос стащил, — продолжал Террорист, — вот и решил принести искупительную жертву. Как же это слово… ах да, символично!

Бен откусил кусочек тоста, но ничего не ответил, а Ланкастер поднял на меня усталые глаза, которые будто говорили: “Я по крайней мере попробовал”, и вернулся в дом. Я хотел заговорить с братом, когда с дальнего конца сада послышались голоса, и мы увидели Чарльза с Малькольмом. Оба мокрые и… абсолютно голые.

— Вода чудесная! — восторженно объявил коротышка и, покачивая яйцами, вместе с приятелем зашагал к дому.

Разинув рот, Бен смотрел на их бледные задницы; когда он повернулся ко мне, на его лице читался ужас.

— Видишь? Я же тебе говорил!

В одиннадцать часов открылось наше первое заседание. Погода стояла прекрасная, с моря дул прохладный ветерок. Мы хотели начать собрание, взявшись за руки, но Бен отказался.

— Ну же, давай! — проворчал я.

— Гай, оставь брата в покое, — милостиво велел Воан. — Он не обязан брать нас за руки.

Первым выступил я, рассказав об инциденте с насосом, и Террорист впервые узнал, почему мой брат держит на него зуб.

— Слушай, это несправедливо! — пожаловался Ланкастер, глядя на Бена, однако обращаясь сразу ко всем нам. — Я не принуждал Гая спать с Джо. Он сделал это сам, причем совершенно добровольно.

Мой брат смерил его испепеляющим взглядом.

— Но ведь ты признаешь, — осторожно начал Воан, — и, думаю, Бен тоже так считает, что создал ситуацию, при которой Гай да и любой другой мужчина просто не смог бы сказать “нет”?

— Ерунда! — покачал головой Террорист. — Можно подвести парня к киске, но трахаться не заставишь. — Он сложил руки и кивнул, будто выиграв спор в дискуссионном обществе Оксфордского университета.

— Слушайте, — раздраженно проговорил Чарльз, — давайте сменим тему! Насколько я помню, обсуждаемая киска принадлежит моей подружке.

— Я первым ее открыл, — заявил Террорист.

— А я вторым, — по-детски подняв руку, добавил я.

— Это что, соревнование? — укоризненно спросил Воан.

— Простите, — изумленно наморщил лоб Бен, — но тот здоровяк…

— Чарльз, зови меня Чарльз, — вежливо поклонился мой приятель.

— Чарльз, — эхом отозвался брат, — говоришь, у тебя есть подружка?

— Угу, дама, с которой в недалеком прошлом твой брат был довольно близко знаком, А что?

— Ничего, — соврал брат со страшно смущенным видом.

— Он думал, ты гей, Чарльз! — проговорил я. Бен треснул меня по плечу.

— Может, хватит мучить друг друга? — храбро предложил Террорист. — Если я обидел Бена или кого еще, простите, честное слово, не хотел.

Удовлетворенно кивнув, Воан повернулся к моему брату.

— Бен, как ты относишься к предложению Террориста?

— Ладно, согласен, — пожал плечами брат.

— Согласен, что в этой ситуации он повел себя по-взрослому?

— Да, пожалуй, — нехотя согласился Бен.

— Отлично, просто отлично! — захлопал в ладоши книголюб. — Мы идем верной дорогой!

Решив развить успех, он попросил Ланкастера вспомнить, с чего именно пошла их вражда с Беном. Террорист начал рассказ с того момента, как в одиннадцатилетнем возрасте получил от отца санки.

— Они были очень дорогие, наверное, целое состояние стоили. Помнишь, Бен?

Брат кивнул.

— Мы на паршивых деревяшках катались, а Ланкастеру богатенький папаша купил здоровенные хромированные сани.

— Скорее даже не сани, а салазки, — поправил Террорист, будто в слове “салазки” скрывался глубинный, доступный лишь толстым и избранным смысл. — Шел снег, и все ребята катались в лесу с гор. Недалеко от острова Дохлой собаки был один холм, с которого боялись съезжать даже самые отчаянные смельчаки…

— Верно, — кивнул Бен.

Глаза Воана так и сверкали — все ясно: психоанализ приближает его к чрезвычайно важному открытию.

— Так или иначе, Бен бросил мне вызов: скачусь я с того холма или слабо? Ая сказал: скачусь, но только вместе с ним.

— Ну да, — задумчиво улыбнулся брат, — пробовать не хотелось, однако и пасовать было страшно.

— Очевидно, в тот момент и началось наше с ним противостояние, — кивая на Бена, произнес Террорист.

— Пожалуйста, расскажи, как все случилось. — Воан подался вперед в предвкушении развязки.

— Мы начали движение с вершины и почти тут же налетели на пень. Бен выпал.

— Ты пытался его поймать?

— Да, но безрезультатно, — покачал головой Ланкастер. — Мы катились слишком быстро, но брат Гая так меня и не простил.

— Почему? — искренне удивился Воан. — На что он обиделся?

— Без понятия, — уклончиво хмыкнул Террорист.

— Ну, сейчас уже поздно останавливаться, признавайся! — нетерпеливо сжал кулаки новоиспеченный психоаналитик. — Что не понравилось Бену?

— Наверное, что он вылетел, а я удержался.

— Вот именно, удержался! Не вини себя в том, что был сильнее!

— Я не виню, — нахмурился Террорист.

— Он вовсе не сильнее! — возмутился Бен. — Я просто из саней выпал.

— Значит, не вини себя в том, что выпал! — повернувшись к моему брату, велел Воан.

Мы с Чарльзом и Малькольмом издевательски зааплодировали.

— Отлично сыграно, дружище, — ухмыльнулся Чарльз. — Очень убедительно! Роберт Редфорд бы тобой гордился.

В отличие от Бена с Террористом мы трое смотрели фильм “Обыкновенные люди” и сразу смекнули: Воан копирует сцену, которую так превозносят дерьмовые психотерапевты всего мира. Пойманный с поличным, Воан стал цвета благородного бургундского вина.

— Ладно, к черту, пошли купаться!

На этот раз догола разделись все. Недоверчивый Бен сначала ходил по мелководью в тесных черных плавках, которые — готов поклясться! — надевал каждое лето, с тех пор как ему исполнилось шестнадцать. В конце концов убедившись, что никто не намерен к нему приставать, он скинул плавки и нырнул в ледяную воду.

Когда все вдоволь наплескались, Террорист построил нас в ряд, желая выяснить, у кого самый длинный пенис. Будь с нами Гордон, он выиграл бы без всяких вопросов, а в его отсутствие победителем был избран Чарльз, второе место занял Бен, ну а третье поделили мы с Террористом. На последнем, как ни странно, расположился не Малькольм, а Воан. Смириться с таким позором оказалось ой как непросто!

— Это все холодная вода! — оправдывался книголюб, подбадривая свой конец рукой, чтобы хоть миллиметр лишний выиграть. — Обычно он намного длиннее.

Не утешила Воана ни победа в конкурсе на самый волосатый анус, ни боевое второе место в соревновании на самый сильный фонтан.

А вот брат, окрыленный вторым местом в конкурсе, который судил Террорист, наконец-то перестал шарахаться от моих друзей и расслабился. Удивительно, как важна для мужчины длина собственного пениса! Когда мы сели в круг и взялись за руки, Бен без колебаний схватил ладонь Ланкастера.

— Сосредоточимся на нашей энергии! — скомандовал Воан.

— Верно! — добавил Террорист. — Размер — дело десятое.

После этих слов все, включая Воана, покатились со смеху. Откуда ни возьмись, появилось холодное пиво, а с ним и неуемное желание общаться. Бен с Ланкастером хором исполнили песню Сэма Кука “Вместе в кандалах”, а мы подпевали, периодически вставляя нестройные “Ах” и “Ох”.

За веселой болтовней мы, беззаботные и голопопые, незаметно промотали весь день, то и дело подбадривая себя крепким пивом. Тут Малькольм и начал рыдать.

— Хочу кое-что сказать… — безутешно всхлипывал он.

— Этот, как его, хочет что-то сказать! — повторил Воан.

— Я не употребляю алкоголь и чувствую себя страшно одиноким. Мои проблемы никого не волнуют.

Услышав это, Бен с Террористом хохотали так, что животы заболели.

— Нет, смеяться нехорошо, — осадил их Чарльз. — Давайте лучше сыграем в “шире круп›. Думаю, Малькольму не помешает.

Мы все встали в круг, Малькольм — в центре. Зажмурившись, он перестал держать равновесие и начал падать, а мы с диким “И-и-и!” перекидывали его из одних рук в другие. А секунд через тридцать без всякого предупреждения Воан опустил руки, и коротышка рухнул на землю.

— Ой, ой! — хватался за спину извивающийся на гальке Малькольм. — Больно же!

— Воан, ты нарочно! — заявил я, пока другие хихикали.

Тот лишь кивнул, признавая свою вину.

— Немного не вовремя, правда? — пробормотал Чарльз, когда истошно хохочущий Террорист помогал Малькольму подняться.

— Не смог удержаться, — будничным тоном объявил Воан. — Его конец не длиннее, чем мой! Исключено! Мой длиннее!

Коротышка так расстроился, что, вернувшись в дом, сразу закрылся в своей спальне. После чая ко мне подошел Бен, предложив как-нибудь развлечь приунывшего приятеля.

— Тут неподалеку есть бар, давай его вытащим? Бедный парень не виноват, что родился голубым! Зачем ему страдать?

Пока Чарльз, Воан и Террорист сидели в саду и курили травку, Бен и я повели Малькольма в бар. “Капитан Бисквит” притаился неподалеку, в конце обсаженной живой изгородью аллеи. Когда мы приехали, уже смеркалось. Угрюмая, не слишком приветливая хозяйка подозрительно оглядела синие от татуировок плечи брата и усадила в углу темного зала. Малькольм решил излить нам душу.

— По-моему, клубу конец, — заявил он. — Нет! — возразил я.

— Еще как да. — Очки Малькольма снова заблестели от возбуждения. — Мир меняется: теоретически мы должны жить в постфеминистской эре, а на самом деле эта эра меганаплевательская! Сам не видишь? Даже Воан, и тот сбился с пути истинного.

— Да забудь об этом козле! — посоветовал Бен. — Воан просто завидует: ты такой низенький, а конец длиннее, чем у него.

Коротышка возбужденно закивал.

— В этом-то все дело. Воан был душой клуба, его совестью. По сути, он нас объединял и раньше никогда не тревожился из-за размеров своих половых органов. А если клуб его больше не волнует, то кого он вообще волнует?

— Тебя, Малькольм, — не в силах притвориться, что сам жутко интересуюсь делами клуба, подсказал я.

— Да, потому что только мне наш клуб по-настоящему и нужен. У всех остальных есть друзья, а у меня никого в целом свете!

Он опустил голову и начал всхлипывать. В баре было людно, и посетители стали оборачиваться. Мы с Беном искренне жалели Малькольма, но сидеть с ним за одним столиком было весьма неловко… Якобы для того чтобы забрать пустые стаканы, к нам подошла хозяйка.

— Он так всех гостей распугает! — прошипела она.

— Наш друг очень расстроен, — пояснил я.

— Он взрослый мужчина! Неужели не может держать себя в руках?

— Отвали, старая корова! — посоветовал дипломатичный Бен.

После такого обмена любезностями пришлось уносить ноги. Обратно мы шли в темноте, ежесекундно подбадривая Малькольма, и, когда вдали показались огоньки дома, почти убедили его, что, как и все живые люди, Воан несовершенен и имеет право ошибаться.

Мы постучали, но никто не ответил. Из широко раскрытых окон комнаты, в которой остановился Террорист, лился теплый золотистый свет, однако сам дом будто вымер.

— Спать они ведь точно не легли, — проговорил я. — Еще слишком рано!

В саду никого, задняя дверь и балкон заперты, на первом этаже темно. Мы начали кричать, и через несколько секунд в окне показалось лицо Террориста. Похоже, он нас еще не ждал.

— Эй, Малькольм, Воан хочет тебя видеть. Заходите в переднюю!

Удивленные и заинтригованные, мы вернулись к двери. Внезапно Бен предостерегающе закричал. Подняв голову к окнам Террориста, я увидел то, что заметил брат: две бледные, замершие на подоконнике задницы. Потом из правой что-то вылетело и упало на Малькольма.

Тот осторожно ощупал голову и истошно завизжал, поняв, что все волосы в свежем теплом дерьме.

Со второго этажа послышался дружный хохот, и между голыми задницами показалось лицо Ланкастера.

— Попал, попал! — истошно орал он.

Мы с Беном не могли не рассмеяться: не каждый день увидишь человека с дерьмом на голове! Чарльз, чья задница была слева, слез с окна и захихикал, глядя на перепачканного Малькольма, а Воан, обладатель сфинктера-победителя, остался сидеть на подоконнике. Заходясь смехом, он обернулся восхититься своей меткостью. Вопреки ожиданиям Малькольм не разревелся, а зарычал и стал гневно грозить обидчику кулаком. От такого зрелища Воан захохотал так, что, не удержав равновесия, соскользнул с подоконника и выпал из окна.

 

Мудрый шовинист

Малькольм оказался прав: нашему клубу пришел конец. Сам он не мог простить Воана за то, что тот насрал ему на голову, а Воан, при падении из окна сломавший руку, не мог забыть, что мы смеялись над ним больше, чем над Малькольмом.

Уик-энд в Девоне обернулся настоящей катастрофой. С одной стороны, у Бена наметился явный прогресс: он купался нагишом в компании малознакомых людей, держался с ними за руки и, что еще важнее, почти наладил отношения с Ланкастером. Увы, клуб распался до того, как мы успели поработать над его склонностью к насилию.

Что касается Террориста, он действительно плакал, вернее, рыдал, но только от смеха, когда увидел, как распластавшегося на земле Воана пинает человек с дерьмом на голове. А к признанию основных принципов феминизма он был не ближе, чем, скажем, комик Боб Хоуп или Папа Римский.

Испытание провалено. Если Натали узнает, мои дни в доме на Крауч-энд сочтены. Остается один-единственный выход — обмануть. Теоретически жульничество против моих правил, хотя на честности далеко не уедешь. А я желал эту женщину так, что десны чесались. Вам знакомо это ощущение? Если нет, то поздравляю, вы умеете держать себя в руках.

Поздно вечером в воскресенье Бен высадил меня на Шонли-драйв. В доме было тихо и темно, а на кухонном столе ждала записка:

“Воскресенье, 18.00.

Гай, надеюсь, выходные прошли хорошо. Мне нужно уехать, вернусь поздно. Эрик у твоих родителей. Натали”.

Мне стало не по себе. Ни о какой поездке Натали не предупреждала, и я начал беспокоиться, где она и, что важнее, с кем трахается. Заглянув в гараж, я расстроился еще сильнее, когда увидел, что “мини” исчезла. Вернувшись в дом, достал из холодильника пиво и стал ходить взад-вперед, как беспокойный отец, точнее, как беспокойный рогоносец.

Глупо, но я вышел из дома и стал прогуливаться у подъездной аллеи. Каждый раз, когда вспыхивали фары заворачивающей за угол машины, я надеялся увидеть “мини”. Но то были чужие машины, ехавшие к чужим домам, и я чувствовал себя тринадцатилетним парнем, который назначил свидание у кинотеатра, а девушка не пришла. В такой ситуации все без исключения особы женского пола кажутся на нес похожими.

Ближе к двум стало скучно, усталость постепенно брала свое. Вернувшись в дом, я вошел в спальню Натали и включил свет. От знакомого сладковатого запаха судорожно сжалось горло. Карты Таро, которые она унаследовала от матери, лежали на прикроватном столике. Открыв коробку, я высыпал их на одеяло и, перетасовав двадцать два козыря, спросил направлявшую мою руку силу, каковы шансы завоевать любовь Натали. Я нисколько не удивился, когда, перевернув карту, увидел черный скелет в короне, а под ним надпись — “Смерть”.

Утром я забрал Эрика у родителей, а Натали вернулась ближе к обеду со скрипичным футляром и букетом ярко-красных роз. Моим первым вопросом был: “Откуда цветы?”

Бросив скрипку и розы на диван, она взяла у меня ребенка.

— Роб подарил. Роб Митчелл, помнишь? Я вчера в “Веранде” играла. “Смотрители” были главным номером программы, и им срочно понадобился скрипач.

— Я слушал их последний альбом; похоже, им нужны гитарист, клавишник, ударник и, самое главное, гребаный певец.

— Чего ты так кипятишься? — гладя головку Эрика, спросила девушка.

— Угадай!

— Понятия не имею.

— Тебя всю ночь не было!

— А тебя все выходные! — засмеялась Натали. — И что?

— В чем дело, Натали?

— Извини, Гай, — в темных глазах загорелись опасные огоньки, — осмелюсь напомнить, что в этом доме ты просто гость, помогаешь смотреть за Эриком. Знать, где я, с кем и что делаю, в круг твоих обязанностей не входит.

Мне страшно захотелось отомстить.

— Парни из моего клуба считают, что твои испытания — сплошная ерунда и ты просто надо мной издеваешься.

Натали пронзила меня испепеляющим взглядом.

— А как считаешь ты, Гай?

— Считаю, что Джина была намного лучше и добрее тебя.

Карие глаза смягчились, и Натали бережно погладила детскую головку.

Остаток дня меня терзали мысли, не напрасно ли я теряю время на холодную, своенравную женщину. Но вечером Натали позвала смотреть, как принимает ванну, и, едва взглянув на нее, я тут же перестал сомневаться.

— Ты не рассказал, как провел выходные.

— Замечательно!

С нарочитой тщательностью, будто желая помучить, Натали намыливала правую ногу.

— Давай рассказывай!

— Разве мы испытания не перед “Храмом Джины” обсуждаем?

— Хватит формальностей, давай рассказывай!

— Все сложилось очень удачно. Террорист рыдал.

— Правда?

— Да, конечно! Разве это не здорово?

— Пока не знаю. А из-за чего рыдал?

— Ну, Бен поцеловал его, и… хм, Террорист растрогался до слез.

— Твой брат поцеловал Террориста?

— Да, а потом признал: насилием ничего не добьешься, и обещал больше не решать свои проблемы кулаками.

Для опытного лгуна получилось весьма неубедительно. Похоже, Натали тоже это почувствовала, потому что смотрела на меня с мрачным недоверием.

— Ясно… Значит, даже стараться не пришлось?

— Угу, — кивнул я. — Просто удивительно, кто бы мог поверить?

Карие глаза сурово заблестели.

— Я, например, не смогла бы. — Натали начала ополаскиваться. — А как насчет приобщения Ланкастера к идеалам феминизма?

— Хорошо, — я нервно сглотнул, — лучше и быть не могло.

— Так, попробую догадаться, — хмыкнула она. — Ланкастер признался, что его отношение к женщинам базируется на трех основных принципах: запугивание, подавление и подчинение. После разъяснительной работы он пообещал никогда больше не оскорблять слабый пол своими грязными, унизительными желаниями. Я права?

— Да, в общем, да. Все примерно так и было.

— Дай мне полотенце.

Я протянул мягчайшее белое полотенце.

— Гай, ты понимаешь: если я поймаю тебя на лжи, между нами будет все кончено?

Где же я это слышал?

— Эти слова из какого-то фильма, верно?

— Не испытывай судьбу! — Натали выбралась из ванны; гладкая кожа блестела так, что я отступил, подавленный мощной аурой этой девушки.

— И что теперь? — робко спросил я.

— Ты с друзьями приглашен на праздничный ужин, который состоится восемнадцатого августа. Знакомая дата?

— Боюсь, нет.

— Очень жаль! В этот день ты женился.

— О боже! — Я зажмурился, осыпая себя проклятиями..

— Да, боже… Со дня смерти Джины прошло несколько месяцев, а ты уже забыл!

— Ну, это несправедливо, я и при ее жизни забывал!

— У тебя появилась дежурная фраза.

— Интересно, какая?

— “Это несправедливо”. Что, любишь о справедливости рассуждать? Забавно слышать это от такого несправедливого человека, как ты!

Я украдкой глянул на ее грудь.

— Хватит на меня пялиться!

— Прости!

— Итак, повторяю, восемнадцатого августа в восемь вечера жду вас на последнем этаже стокпортского ресторана “Натбарн”. Приглашаются Джо, Бен и Террорист. Последние двое должны прийти, держась за руки. Во время обеда я и группа экспертов будем задавать вам вопросы. Так что готовься, Гай, второго шанса не будет.

Я передал приглашение на ужин Террористу, Бену и Джо. Как и в прошлый раз, Ланкастер очень обрадовался.

— Обязательно приду! На меня можешь рассчитывать. Наверное, будет весело! Попрошу жену объяснить, что к чему. Она вроде бы что-то знает о движении за освобождение женщин…

— О феминизме, это движение давно феминизмом называют!

— Какая разница! Главное — уважать девок и чтобы девки сами себя уважали, верно?

— Да, да, конечно, — с огромным облегчением вздохнул я, — ты совершенно прав.

Бен заявил, что восемнадцатого у него важный турнир по игре в дартс, но я стал умолять, и он пообещал найти какого-нибудь работягу, чтобы вместо него метал дротики в пробковый круг.

Джо теперь жила вместе с Чарльзом в Сейле. Пораженный безысходностью моей ситуации, приятель пообещал привезти девушку на ужин и заблаговременно провести краткий инструктаж об основах взаимоотношений между полами. Он повесил трубку, и лишь тогда до меня дошло: Чарльз сам в феминизме и отношениях между полами абсолютно не разбирается.

Восемнадцатого августа около семи вечера Бен, Джо, Чарльз и я встретились в стокпортском баре. Заведение находилось на Малой набережной, а называлось почему-то “Приют моториста”. Увидев Джо, мой брат разом поглупел и лишился дара речи. А ведь он пришел с явным предубеждением: эта проститутка увела меня у его драгоценной Джипы! Но стоило воочию увидеть очаровательную блондинку, гнев тут же сменился детским обожанием.

— У тебя куча татушек! — пришла в восторг чаровница.

Страшно польщенный, Бен густо покраснел.

— Да, да, да!

— Они, наверное, болят?

— Да, да, да!

Вживаясь в роль строгого и ревнивого гувернера, Чарльз прервал эту высокоинтеллектуальную беседу.

— Джо, что такое “сексуальное домогательство”? Девушка поставила стакан с соком на подставку и стала смотреть перед собой, вспоминая заученные наизусть строчки.

— Сексуальное домогательство обычно случается на рабочем месте и подразумевает деморализацию женщин при помощи регулярных сексуальных намеков и непристойных… непристойных…

— Жестов, — со вздохом подсказал Чарльз.

— Жестов, — послушно повторила Джо. — Домогательство может варьироваться от употребления в адрес коллеги таких слов, как “голубка” и “зайка”, до прямого сексуального нападения.

— Bay! — восторженно воскликнул я. — Отлично, Джо!

— Гай! — предостерегающе подняла руку блондинка. — Я не нуждаюсь в твоем покровительстве!

— Понял, — смутился я. — Извини…

— Покровителей иначе называют патронами, — как заведенная продолжала Джо. — Слово “патрон” произошло от латинского “patronus”. Его нередко путают с “patriarcha” или главой клана — основой слова “патриархат”, означающего устаревшую систему феллацентри-ческого господства.

Мы с Беном зааплодировали.

— Отлично, милая! — закурлыкал Чарльз. — Лишь одно малюсенькое замечание: нужно говорить “фалло-цетрический”.

— Да? А я как сказала?

— “Фелла”, а нужно “фалло”, как в слове “фаллос” или, проще говоря, член.

— Но ведь разницы нет? — уточнила Джо.

— Бен! — позвал я.

— Я отвергаю насилие! — усталым попугаем проговорил он.

— Что ты отвергаешь?

— Насилие, ну, сколько можно повторять?

Тут появился Террорист в строгом черном костюме. Наш с Беном наряд вышибала ночного клуба в лучшем случае бы назвал “нарядно-повседневным”. Увидев, как мы одеты, Ланкастер мертвенно побледнел.

— Черт подери, Локарт, ты же сказал: у нас праздничный ужин!

— Нуда, праздничный ужин в неформальной обстановке!

Взбесившись, он содрал бабочку и швырнул в меня.

— Чертов костюм пришлось напрокат взять! Случайно, не хочешь покрыть мои расходы?

— Ладно, ладно, согласен! — закивал я. — Давай, что ты пьешь?

С тяжелым сердцем я вел Бена, Террориста и Джо по лестнице в малый зал ресторана “Натбарн”. Чарльз остался в баре. В принципе он мог бы поехать домой, но по вполне понятным причинам боялся оставлять Джо с тремя мужчинами, тем более двое из них уже “таранили” ее киску.

На полпути я остановился, чтобы дать последние указания. Вслед за мной шла Джо, затем Бен и Ланкастер.

— Так, еще кое-что… Не спрашивайте почему, но нам нужно войти, держась за руки.

Бен немного поворчал, хотя было видно, что он не возражает и только рад возможности оказаться поближе к Джо. А Террористу всегда по фигу, чью руку держать, так что последнее задание Натали было выполнено без особых проблем.

Словно команда ратующих за гражданское единение волонтеров, мы протиснулись в дверь и оказались на пустом чердаке с голыми стенами. В открытое окно доносился шум центральной улицы Стокпорта. По разные стороны от него стояли длинные столы из положенных на козлы досок. Получалось, хозяйки ужина и гости будут сидеть лицом друг к другу, но все же на расстоянии.

За “хозяйским” столом сидели пятеро, в самом центре — Натали в белом свадебном платье с фатой. Его я раньше не видел, интересно, откуда оно взялось? Не желавшая вспоминать мужа, Роуз свое не сохранила, а Джина выходила замуж в кожаных брюках и ботинках “Доктор Мартене”.

Слева от Натали маячили подружки Дайаны Кири, две коротко стриженные девицы: одна спокойная и приятная, вторая — в очках, тонкогубая и дерганая. С правого края сидела сама мисс Кири; при ближайшем рассмотрении ее лицо оказалось похожим на совковую лопату.

А рядом со свояченицей, на почетном месте сидела та, кого я надеялся никогда больше не увидеть: моя извечная противница. Самодовольная ухмылка, жуткие усики над верхней губой — Анна Фермески собственной персоной. При виде ее все надежды и иллюзии рассеялись, потому что присутствие этой женщины было лучшим доказательством презрения Натали.

— Эй, тут что, маскарад? — захохотал Террорист, тыча пальцем в безмолвную невесту. Девицы молчали. — Да, точно, маскарад! А я толстяком вырядился! — Он взглянул на Анну Фермески, которая буравила его ненавидящим взглядом. — Ладно, ладно, не обижайся!

Пытаясь сгладить впечатление, я отпустил Джо и, шагнув к “судейскому” столу, протянул руку.

— Всем привет!

— Пожалуйста, никакого физического контакта! — Дайана подняла ладони, будто отталкивая меня назад. — Для гостей — отдельный стол.

Потрясенные до глубины души, мы заняли свои места и мрачно уставились на судей.

— Я Дайана, — милостиво представилась мисс Кири, — но лучше зовите меня просто “Ди”. Это Аманда (спокойная и приятная), а это — Фредди (дерганая в очках). Натали вы, конечно, знаете, а в качестве почетной гостьи здесь присутствует знаменитая писательница. Она отложила встречу с читателями и все-таки нашла для нас время… Поприветствуем неподражаемую Анну Фермески!

Подружки восторженно зааплодировали, а за ними и мы, “шовинисты”, подавленные перспективой неминуемой кастрации. Анна мрачно кивнула, отчего ее массивные челюсти заходили ходуном.

Как ни странно, в своем последнем шедевре она яростно критиковала женщин, уделяющих слишком много времени гигиене: мол, не стоит заглушать свой запах мылом и дезодорантами. Вслед за “О гордых и толстых сестрах” и “Сестры, смейтесь и не брейтесь” книга под названием “Зачем ты моешься, сестра?” стала последней в “сестринской” трилогии. Наверняка издатели Анны однажды выпустят все три шедевра в одном томе и посвятят “толстым, немытым и небритым”.

Террорист, которому по долгу службы нередко приходилось лицемерить, поднялся и стал представлять тех, кто сидел за нашим столом.

— Мы знаем, кто вы! — резко оборвала его Фермески.

Удивительно, но эта мелкая грубость вызвала взрыв хихиканья за соседним столом. Ситуация казалась угрожающей, и я чувствовал, это еще цветочки.

Официантки из располагавшегося этажом ниже ресторана подали ужин из трех блюд: чечевичной похлебки, запеканки из баклажанов и яблочного пирога то ли с ванильным мороженым, толи с птичьим пометом. Одна из девушек спросила, не нужно ли нам что-нибудь еще, и не знакомый с вегетарианской кухней Террорист поинтересовался:

— А настоящая еда будет?

У ресторана “Натбарн” не было лицензии на торговлю спиртным, и лопатолицая мисс Кири предоставила “органическое” вино за свой счет. Мы ели в неловкой тишине и, чтобы хоть немного снять напряжение, накачивались алкоголем. А вот подружки Натали веселились вовсю, хотя сама она, изредка кивая в ответ на вопросы, ничего не ела и хранила молчание.

Когда все насытились и официантки убрали со столов, заговорила Дайана Кири:

— Джон Ланкастер, пожалуйста, встаньте!

— О черт! — пробормотал Террорист. — Зачем? Я пьян!

— Мы просим вас подняться, — вежливо попросила Аман да.

Ланкастер неохотно послушался.

— Мы никого ни к чему не принуждаем, наша единственная цель — выяснить, действительно ли Гай справился с поставленными заданиями. Итак, Джон, пожалуйста, объясните своими словами, что такое феминизм.

— Ну, насколько я понимаю, — уверенно начал Ланкастер, — все сводится к уважению. — Он посмотрел на меня, и я ободряюще кивнул. — Главное — уважать женщин и чтобы женщины сами себя уважали.

Подружки удивленно переглянулись.

— Хорошо, — продолжала Дайана, — а как мужчина может проявить это уважение?

— По-всякому.

— Например?

Террорист сосредоточенно насупился.

— Ну, когда леди подходит к двери, мужчина должен ее открыть.

“Дай-Кири” покатились от смеха.

— О, простите… Не только перед леди. — От натуги на лбу Террориста проступили капельки пота. — Дверь нужно открывать перед любой женщиной, даже если она похожа на потаскуху.

Снова смех, на этот раз вместе с обреченным вздохом, который издал я.

— Понятно… — протянула Ди. — А вам не приходило в голову, что феминистка в состоянии открыть воображаемую дверь сама?

— Погоди! — воскликнул Террорист, поднимая пухлый указательный палец. — А что, если это старуха или инвалидка? Двери, особенно вращающиеся, могут быть очень опасны…

— Я думал, жена тебя научит, — сквозь зубы прошипел я.

— Она и учила! — перегнувшись через Бена, отозвался Ланкастер. — Правда! Мол, женское равноправие в том, что парень должен раскрывать дверь перед телкой, а не наоборот. А еще есть какие-то “поджигательницы бюстгальтеров”…

— А кто такие постфеминистки? — спросила делающая какие-то записи Фермески.

Террорист задумчиво почесал задницу.

— Наверное, феминистки, которые на гребаной почте работают.

Подружки умирали со смеху, даже мерзкая Фермески, и та улыбнулась.

— А как насчет слез? — поинтересовалась она. — Нам дали понять, что на заседании мужского клуба вы дали волю чувствам, которые обычно сдерживаете. Это праааа?

Стиснув зубы, Террорист заставил себя кивнуть. Судя по виду, еще немного — и он взорвется.

— Сейчас можете разрыдаться?

— Если придется лечь с тобой в койку, то да, — отозвался Террорист, и Бен захихикал. А вот мне, увы, было не до смеха. Я замер, представляя собственную казнь.

Вздохнув, Фермески кратко записала слова Ланкастера. Окажись Бог толстухой с усиками над верхней губой, в день Страшного суда моего приятеля поджарили бы на сковородке.

Затем Дайана попросила встать Бена.

— Отвали!

— Что, простите?

— Отвали!

— Вы отказываетесь подняться?

— Нет, просто говорю: отвали!

— Вас считают склонным к насилию грубияном…

— Отвали!

— Можете что-нибудь сказать в свое оправдание?

— Да отвали!

Теперь Террорист корчился от смеха, и по его щекам катились слезы. Славная, добрая Джо, почувствовав, как плохи дела, погладила меня по плечу.

— Бенджамин Джеймс Локарт, вы отвергаете насилие?

— Отвали!

— Можете сказать что-нибудь, кроме “Отвали”?

— Как насчет “Отвали, уродина”? — предложил Террорист.

Будто признавая свое поражение, Дайана села, а Бен, повернувшись ко мне, грустно улыбнулся: мол, не бойся, так будет лучше.

— Ну, что я говорила? — ликовала толстая Энн. — Локарт провалился! Опозорился… Думаю, продолжать не стоит!

— Нет, — покачала головой Аманда, — решение может быть вынесено только в конце испытания, верно, Натали?

Липовая невеста кивнула.

— Сейчас посмотрим небольшой спектакль, — объявила Дайана, — потом побеседуем с Джозефиной, а в заключение устроим предполагаемым шовинистам перекрестный допрос.

— Они самые настоящие шовинисты! — возмутилась Фермески. — У них даже лица шовинистские!

(Что говорят, когда десять тысяч Анн Фермески лежат на морском дне? Ответ: могло быть и хуже. Что говорят при виде Анны Фермески? Ответ: хуже быть не могло.)

— Дорогие гости! — начала Аманда, улыбаясь, как жена мэра в присутствии члена королевской семьи. — Для вас мы приготовили небольшой спектакль. Поприветствуем девушек из театральной труппы “Хитер бобер”, которые разыграют одноактную пьесу “Настоящая невеста” по мотивам сказки братьев Гримм…

Под оглушительные аплодисменты из-за “судейского” стола перед нами появились две актрисы: одна в костюме Золушки, другая — вылитый Питер Пэн.

— Давным-давно жила в лесу бедная молодая крестьянка, — взяв на себя роль рассказчика, читала с листа Аманда. — Она была умница и красавица, а в свободное время изучала особенности взаимоотношений между полами.

(Актриса в платье изобразила усердные занятия: листала воображаемую книгу и делала записи, а Бен с Ланкастером, забыв о вражде, хихикали, словно малые дети.)

— Однажды проезжал по лесу Прекрасный принц и увидел: на поляне сидит девушка и читает книгу. Завороженный ее красотой, он сказал: “Поедем во дворец, будешь моей невестой!”

(Актриса в костюме Питера Пзна опустилась на колени и умоляюще воздела к “Золушке” руки.)

— “Спасибо за приглашение, — сказала крестьянка, — но сейчас я занята: борюсь со своим эгоизмом”. А когда она научилась контролировать свои чувства, Прекрасному принцу было уже не до нее. Приезжая в лес, он несколько раз натыкался на девушку, однако делал вид, что не узнает. Затем пошли слухи, что он помолвлен с другой.

В день его свадьбы крестьянка надела подвенечное платье покойной бабушки и тайком пробралась во дворец: охрана в те времена была совсем не та, что нынче.

(Актриса в костюме Золушки села на место Натали, которая подошла к Прекрасному принцу.)

— Увидев гостью в подвенечном платье, принц попросил: “Подними фату, хочу увидеть твое лицо…”

Натали медленно откинула длинную белую фату, и я увидел: роскошные темные волосы коротко пострижены, на лице ни следа косметики. Она сделала себя максимально похожей на Джину. У меня дух захватило от такой жестокости. Настоящее святотатство! Глубоко потрясенный, я встал и двинулся к ней, а Аманда прочла последнюю строчку сценария:

— Взглянул королевич ей в лицо и воскликнул: “Вот это и есть моя настоящая невеста!”

Прежде чем ко мне вернулся дар речи, из груди Бена вырвался оглушительный звериный рык. Потеряв контроль над собой, он начал бить посуду и переворачивать столы. С огромным трудом нам с Террористом удалось его успокоить.

 

Мой любимый шовинист

Спать пришлось на продавленном диване Бена. После возмутительного поступка свояченицы и неадекватной реакции брата это казалось единственно правильным решением. И все-таки… Без Натали я был как в темноте, и каждый час разлуки причинял физическую боль.

Утром, пока Бен с Рейчел ездили за покупками, я сидел с Сэмом и маленькой Кейт Мэри, а в полдень отправился на Шепли-драйв. Естественно, у нас с Натали не могло быть никакого будущего, но почему-то хотелось услышать приговор из ее уст.

На подъездной аллее стоял зеленовато-голубой “порше”, из дренажной трубы лилась вода — наверняка Натали душ принимает. Стараясь не шуметь, я вошел в дом. На поручне перил висела незнакомая кожаная куртка. Дурное предчувствие понесло меня вверх по лестнице. В холле второго этажа валялась расстегнутая спортивная сумка, рядом — брошенная впопыхах одежда. Из ванной послышался мужской голос: наш гость что-то напевал. Я беззвучно скользнул в приоткрытую дверь.

Мужчина стоял ко мне спиной, и сквозь густую пелену пара я разглядел темно-рыжие волосы на бедрах, покатые плечи и расщелину обвисших ягодиц. Поставив на бортик ванной правую ногу, он промокал полотенцем, потом почувствовал мое присутствие и обернулся.

Роб Митчелл! Я тут же узнал его бороду, хотя фирменные очки он, естественно, снял. Вместо того чтобы испугаться или смутиться, как поступил бы любой нормальный человек, Митчелл обнажил крупные желтоватые зубы и протянул руку.

— О, привет! Ты, наверное, Гай?

— Что ты здесь делаешь?

— А по-твоему что?

Потрясенный, я взглянул на его гениталии и увидел, что у Митчелла на удивление маленький член. Боже, да по сравнению с ним бедный Воан — настоящий жеребец! Дополнял убогую картину большой красный прыщ, который выскочил у самой головки.

— Ой! — непроизвольно вырвалось у меня.

— Слушай, не надо вести себя по-детски, ладно?

— Кто ведет себя по-детски? Давай убирайся из моего дома!

На шум прибежала Натали в одном нижнем белье, держа на руках Эрика.

— Так, что здесь происходит?

— Это ты мне объясни! — загремел я.

Где-то вычитав, что нанесенные в первый год жизни травмы причиняют непоправимый ущерб, я попытался закрыть Эрику глаза, чтобы малыш не видел наготы Митчелла.

Обернувшись полотенцем, этот наглец протиснулся мимо нас на лестницу.

— Роб, Роб, ты куда? — закричала Натали. Ничуть не стесняясь, развратник стал собирать вещи.

— Ты не должен уходить! — причитала девушка. — Это мой дом!

— Черта с два! — рявкнул я. — Половина принадлежала Джине, а я ее законный наследник!

— Ну, мы еще посмотрим! — угрожающе процедила Натали. — Роб! Роб!

Схватив сумку, мерзавец спускался по лестнице.

— Избавь меня от ужасной сцены! — даже не обернувшись, попросил он. — Это ваше семейное дело!

После ухода Митчелла я сварил кофе, и мы с Натали уселись за кухонным столом буравить друг друга яростными взглядами. Увы, я понял, что смотреть на нее и одновременно думать не получится. Зато Натали могла переглядеть кого угодно.

— Ну что, славно покувыркались?

— Не твое дело!

Желудок болезненно сжался: неужели от нее пахнет Митчеллом?

— Ну почему с ним? — стараясь не сорваться на крик, вопрошал я. — Понятно, я тебе отвратителен; после вчерашнего ты мне тоже отвратительна. Но ради всего святого, что ты нашла в этом уродце?

— Во-первых, я не обязана перед тобой отчитываться, а во-вторых, он не уродец.

— Натали, его лицо похоже на женский лобок, особенно с этой ужасной треугольной бородкой.

— Гай, я не намерена это обсуждать, просто найди себе другое жилье, и все!

— С какой радости? Половина дома моя! Презрительно усмехнувшись, она скрестила руки на груди.

— Мне что, адвоката нанять? — взбешенный таким безразличием, орал я.

— Поступай как знаешь.

— Это же из фильма “Крамер против Крамера”! Да что с тобой такое, зачем цитировать чертовы мелодрамы, неужели своих слов подобрать не можешь?! Давай поговорим как нормальные люди!

Молчание.

— Натали, у нас ведь ребенок! У нас есть Эрик, а еще я люблю тебя, дуреха, неужели для тебя это ничего не значит?

Опустив глаза, девушка разглядывала свои пальцы. Захотелось реветь, но я сдержался. Все, хватит с меня унижений! Выплеснув остатки кофе в раковину, я бросился вон из дома.

Лишь потом до меня дошло: роман Натали с телекомментатором — очередное испытание, которое я с блеском провалил. Его целью было выяснить, считаю ли я эту девушку своей собственностью. Да, считаю! Она принадлежит мне и душой, и телом!

Теперь, когда свояченица выяснила правду, терять нечего.

Я взял старый мегафон, из которого до выхода на пенсию мой приличный либерал-демократический папа обращался к товарищам по профсоюзу. Много лет этот громкоговоритель взывал к совести жестоких полицейских, уговаривал продажных редакторов и журналистов, скорбел об участи безработных шахтеров. Но сегодня ему предстояло сослужить другую службу.

Я приехал в грязный и бедный район Манчестера, где находился клуб мерзкого хлыща Митчелла. Тоже мне клуб, обычный переоборудованный склад!.. Остановив “мини” на глухой улице, я достал из багажника мегафон.

До открытия “Веранды” оставалось пятнадцать минут, но к каменному крыльцу уже тянулась длинная очередь. Группа “Пью ордер” играла в том же стиле, что и “Нирвана”, так что на концерт собрались торчки со всей округи. Облокотившись на фонарный столб, я включил мегафон и обратился к собравшимся:

— Слушайте, слушайте сюда! Этот клуб принадлежит Робу Митчеллу! Роб Митчелл не рубит в музыке, он телекомментатор.

На мое счастье, большинство стоящих в очереди начали смеяться. Митчелл особой популярности не снискал, особенно среди пользующихся услугами его студии музыкантов, которые недоумевали: почему, несмотря на тысячи проданных дисков, они не получают гонорар?

— У Роба Митчелла очень маленький пенис, — к восторгу слушателей продолжал я, — а на головке прыщ, в два раз больше, чем сам пенис! Вчера вечером, несмотря на то что в Натсфорде его ждет очаровательная белокурая жена, Митчелл совал свой прыщавый член в мою подружку! Неужели вы хотите обогатить похотливого телеведущего с половой инфекцией?

Двери клуба распахнулись, и я увидел двух здоровенных черных вышибал. За их спинами прятался онемевший от удивления Митчелл.

— Повторяю, у Роба Митчелла крошечный пенис. Такой скорее трехлетнему мальчику или гамадрилу подойдет.

Посовещавшись с хозяином, ко мне двинулся один из вышибал, широкоплечий, с горящими затаенной злобой глазами.

— Пожалуйста, отойдите от здания клуба, — спокойным, довольно высоким голосом попросил он. Ясно: парень умирает от желания поработать кулаками.

— Роб Митчелл никогда не разбирался в музыке, не разбирается и не будет разбираться, — повторил я. — Роб Митчелл — телеведущий.

Не зная, на что решиться, вышибала толкнул меня посильнее, и очередь неодобрительно загудела.

— А теперь послушайте, — не унимался я, — Роб Митчелл не слишком талантливый телеведущий.

Получив какой-то сигнал, вышибала бросился обратно в здание, а я взывал к собравшимся еще несколько минут, пока у клуба не остановилась патрульная машина. Из нее выбрались два полицейских в форме и забрали мегафон. Один из них ростом под два метра, другой примерно с меня и бритый наголо.

К ним вышел осмелевший Митчелл. Ха, а вид у него расстроенный!

— Этот человек угрожал мне и приставал к посетителям, — бойко врал он. — Арестуйте его!

Полицейские спокойно выслушали обе стороны конфликта, затем высокий, повернувшись ко мне, спросил:

— Сэр, обещаете не досаждать посетителям этого заведения?

— Нет! — отозвался я.

— Ну, — вздохнул бритый, — тогда придется вас арестовать.

К этому времени “Веранда” уже открылась, и торчки потянулись к входу, начисто забыв обо мне и моем мегафоне. Глядя, как меня сажают в патрульную машину, Митчелл победоносно ухмыльнулся. Мы медленно поехали по улице, и я увидел, как он, удовлетворенно потирая руки, возвращается в клуб.

Но стоило завернуть за угол, как полицейские начали смеяться.

— У него правда маленький член? — спросил высокий.

— Микроскопический, — весело отозвался я.

— Так я и думал, — проговорил бритый. — По роже видно!

Остановившись, они вытащили из мегафона батарейки и вернули его мне.

— Мы вас не арестовываем, — объявил высокий, — только не делайте больше глупостей!

— Нет, — кивнул я. — В смысле, обещаю.

— Не надо нервничать, — посоветовал бритый, — будете расстраиваться из-за каждой мелочи — останетесь, как я, без волос.

— Верно, — поддакнул его коллега, — только жаль, с вашей подружкой так получилось…

— Спасибо, — поблагодарил я, открывая дверцу.

— Поосторожнее! — предупредил бритый, и они покатили прочь, оставив меня на тротуаре с мегафоном в руках.

Доброжелательность со стороны полицейских окончательно выбила из колеи: что это за мир, в котором самые близкие сознательно причиняют боль, а предполагаемые враги относятся по-человечески?

Рыдая, я забрел в гей-бар недалеко от станции Пиккадилли и набрался до помутнения рассудка. Смутно помню, как приятного вида усатый мужчина держал меня над раковиной, пока меня рвало пивом. Потом, сильно шатаясь, я побрел к станции с нетвердым намерением успеть на последний поезд домой. Не то чтобы не хотелось вести машину в нетрезвом состоянии, просто я не помнил, где ее оставил.

Поезд уже ушел. Пришлось выйти на улицу и ждать под дождем такси. И тут, проверив карманы, я обнаружил, что денег нет.

Я пошел пешком. Водители проезжавших мимо машин (все как на подбор с круглыми манчестерскими лицами) то и дело сигналили или опускали окна, чтобы прокричать неразборчивое ругательство. Можно подумать, ни разу пьяного с мегафоном не видели!

Один из наглецов оказался особенно приставучим: нарочно ехал медленно, свистел, кричал. Я даже глаз поднять не решался, чтобы пьяную апатию ненароком не приняли за агрессию. Хлопнула дверца, и я весь подобрался в ожидании беды, а когда схватили за руку, вырвался и, оглянувшись, увидел брата. Бен улыбался.

Неведомая сила потащила в сторону, но брат не дал упасть.

— Привет, дурень!

— Привет, привет, привет! — залопотал я. — Жутко рад тебя видеть! Видишь, на поезд опоздал.

— Неудивительно, — покачал головой Бен, усаживая меня в потрепанный “мерседес”. — Время-то два ночи! А мегафон зачем? — застегнув на мне ремень безопасности, спросил он, а потом схватил папину игрушку и закричал: — Теперь послушай: ты дурак, Гай, круглый дурак!

— Да уж, — кивнул я, — знаю.

— Мне Натали позвонила, — пояснил он, когда “мерседес” слился с потоком транспорта.

— Как она разговаривала?

— Обычно: как высокомерная заносчивая сучка. Заявила, что ты в Манчестере, у “Веранды” дурака валяешь. Я поехал туда, но тебя не было. Четыре часа на поиски потратил, идиот ты несчастный!

Пришлось рассказать об обращении к нации и двух полицейских, которые смеялись над взрослым мужчиной с детским членом. Бен хохотал как чумовой. Мы ехали по Ливенсхалму под магнитофонную запись Кейт Буш.

Понимая, что пьяным прощается любая ересь, я неожиданно заявил:

— Я люблю тебя, Бен!

— Ладно, ладно, отвали!

— Нет, парень, серьезно, — лепетал я.

— Я тоже серьезно, — грубо заржал брат. — Отвали, парень, мы с тобой не на шоу Опры.

Несмотря на поздний чае, на улицах было довольно людно. Остановившись на светофоре, мы услышали истошный крик и сначала думали, что какая-то девица перепила, но, вглядевшись в темноту, увидели бородатого мужчину, который тащил за волосы молодую девушку. У горла несчастной был нож, она звала на помощь, однако, завороженные происходящим, прохожие никак не реагировали. Злодей загнал жертву в проулок между магазинами, и оттуда полился жалобный плач.

— Черт, ты слышал? — испуганно спросил я.

Бен мрачно кивнул. Загорелся зеленый, и мы поехали дальше. Потом Бен неожиданно остановился и расстегнул ремень безопасности.

— Нет, так нельзя, — сказал брат скорее себе, чем мне.

— Бен, у него нож! — заорал я, но он открыл дверцу и выбрался из машины. Пока я возился со своим ремнем, брат перебежал через дорогу и скрылся в проулке. Под мерное урчание мотора и пение Кейт Буш я вылез из “мерседеса”. Громкие крики, затем женский плач. Из-за магазина выбежал мужчина и на огромной скорости понесся по улице. Это не мой брат… Это не Бен!

Моментально протрезвев, я пересек улицу, едва не угодив под такси.

Бен лежал на боку среди мусора, из вспоротого горла хлестала кровь. Он судорожно хрипел, будто пытаясь вспомнить нечто важное. Несчастная девушка как сквозь землю провалилась; навстречу мне она не попалась, а проулок между магазинами упирался в высокую кирпичную стену с запертой на замок дверью.

В отчаянии я зажал большую клинообразную рану рукой. Теперь, когда опасность миновала, осмелевшие прохожие стали предлагать помощь. Старый негр в бейсболке снял куртку и укрыл Бену ноги. Кто-то вызвал “скорую”, в проулке собрались вездесущие подростки.

Лицо брата стало цвета слоновой кости. Старик в бейсболке опустился рядом со мной на колени.

— Держи его, парень! Держи!

— А там будут… — прошелестел Бен.

— Тш-ш-ш!

— А там будут…

— Тш-ш-ш, тебе нельзя разговаривать!

(Там будут… машины? татуировки и мускулы? работа, о которой невозможно рассказать? Сэм Кук и скоростные автострады? зубные щетки? А любовь там будет?)

 

Тайный шовинист

Надо же, как получилось! В одну ночь меня, разумного надежного Гая с хорошими отметками и разрядом по велоспорту, чуть не арестовали за использование мегафона для оскорбления человека с миниатюрными гениталиями, а Бен, мой буйный, непутевый брат, записанный родителями в бесперспективные, отдал жизнь ради спасения женщины.

Он мог бы выжить, если бы “скорая” приехала не через тридцать пять минут, а быстрее. Фотографию Бена напечатали в “Вечернем Манхзттене” под заголовком: “Скорая” убила героя-спасителя”. В палату общин посыпались вопросы, но министр здравоохранения, оправдываясь, заявил: машин “скорой помощи” в настоящий момент больше, чем за всю историю национальной системы здравоохранения. А о том, что водителей на гребаные машины днем с огнем не сыщешь, благоразумно умолчал.

Я чувствовал себя обманщиком, рассказывая полиции, что брат погиб, спасая исчезнувшую девушку от исчезнувшего бандита. И все-таки этой версии безоговорочно поверили; наверное, как-то повлияли мои слезы и подавленное душевное состояние. Я помог составить фоторобот убийцы, и, когда мы закончили, половина манчестерской полиции искала громилу Блуто из комиксов с пучеглазым морячком Попаем.

Пришло время повзрослеть и отблагодарить Бена за поддержку, которую он оказал после смерти Джины. Ну или хотя бы отблагодарить его жену и детей, взяв на себя необходимые приготовления. Наверное, так было бы по-мужски.

Увы, друзья, я просто-напросто сдался. За пять месяцев потерял двух близких… Что это за мир такой и зачем в нем жить?! Вернувшись в дом свояченицы, я заполз в свою комнату, опустил шторы и отрешился от происходящего.

В самые тяжелые минуты бледная, как призрак, Натали держала меня за руку. Ледяного презрения как не бывало. Она пыталась говорить со мной, но я не хотел, да и не мог отвечать. Наверное, желая приободрить, она приносила Эрика. Увы, улыбка малыша напоминала Джину, а ежик темных волос — брата, и смотреть на него не было никаких сил.

А потом случилось нечто удивительное: подруги Натали — три сепаратистки, которым претило присутствие мужчины, изменили своим убеждениям. Пока Натали была рядом с Рейчел, они готовили, убирали, отвечали на телефонные звонки и смотрели за ребенком.

Целую неделю Дайана, Фредди и Аманда жили бок о бок с ненавистным самцом. А вот Анна Фермески даже не позвонила. Кто верит в чудеса, лучше Библию почитайте!

Дайана Кири готовила вкусные питательные блюда, которые я физически был не в состоянии оценить. Дважды, а то и трижды в день она с бесконечным тактом и терпением приносила еду, а потом уносила нетронутой. Иногда улыбалась, даже зная, что у меня есть пенис и что иногда он встает.

Наутро седьмого дня в комнату вошла Аманда и что-то добавила к “Храму Джины”.

— Что там? — спросил я, ожидая увидеть плакат с надписью “Все мужчины — насильники”.

— Фотография твоего брата, — улыбнулась она. Этот снимок я сделал в прошлом году, когда Бен, как обычно по выходным, колотил свой “мерседес” гаечным ключом. Перемазанный мазутом, он смотрел прямо в объектив и улыбался. Ни дать ни взять молодой Берт Рейнольдс, только грязный.

Чуть позже появилась Натали с известием: полиция расследует гибель Бена как убийство. Значит, его тело изымают в качестве улики, а похороны откладываются на неопределенный срок.

— Не переживай, что не помог Рейчел, — с обычной проницательностью проговорила свояченица. — Ей по-прежнему нужна твоя поддержка. И сейчас, и после похорон, так что шанс проявить себя еще появится.

Я кивнул, и она ущипнула меня за нос.

— Может, поешь? А то в скелет превратился: кожа да кости!

Натали принесла чечевичную похлебку, которую сварила Дайана, и стала кормить меня из ложечки. Я мог прекрасно поесть сам, но когда с тобой обращаются как с ребенком, гораздо приятнее.

— А где твои подруги? — спросил я, едва Натали вытерла мне подбородок.

— Ушли. Почувствовали, что самое страшное позади, и ушли.

— Как они это поняли?

— Ну, у женщин на это особое чутье.

— На что на “это”, и о каком чутье ты говоришь? Она не ответила.

— Пойду приготовлю ванну. Если хочешь, могу даже голову тебе вымыть!

Вопреки ожиданиям в мытье с Натали не оказалось никакой эротики. От горя и добровольного голодания я стал худым и слабым, как старик. Голова гудела, мышцы болели. Руки и ноги превратились в палки, а под мышками, судя по запаху, появилась плесень.

Бережно, словно фарфоровую статуэтку, Натали вытерла меня большим махровым полотенцем. На глаза снова навернулись слезы. Пока я рыдал, девушка сменила постельное белье. Несколько шагов к кровати и я тут же заснул.

— Ну, когда мне выезжать?

Разговор состоялся на следующий вечер, после того как я наконец нашел в себе силы встать, принять душ и одеться. Мы были в оранжерее, а твердо решивший бодрствовать Эрик лежал на одеяле, дрыгал ногами и сосал ухо плюшевого медведя. Сгущались сумерки. В саду среди густой травы проглядывали пламенеющие в последних лучах солнца лютики.

— О чем ты? — пристально посмотрела на меня Натали.

— Ну, как же… когда освободить комнату?

— А-а… Все изменилось, — объявила она, — теперь можешь остаться со мной.

— Но ведь я провалил все шесть испытаний.

— Шесть испытаний? Какое было шестым?

— Ты же испытывала меня, переспав с Митчеллом!

— Гай, я никогда с ним не спала.

— Я видел его в нашей ванной! И жуткую обвислую задницу, и веснушчатый пенис…

На ее лице мелькнуло изумление.

— В тот день он играл благотворительный футбольный матч и заехал принять душ.

— Ты с ним не спала?

— Нет, у меня даже мысли такой не было.

— Значит, завалив пять испытаний, я за компанию завалил шестое, которое и испытанием не было.

— Неплохо, правда? — смеясь, кивнула Натали. — Только все это сейчас не важно.

— А то, что я мерзкий шовинист?

— Тоже.

— Ну, спасибо… Вообще-то не все испытания провалены, — обиженно добавил я.

— Они ничего не значили, — сконфуженно улыбнулась Натали. — Это же просто шутка! Гай, неужели ты не понял?! Мы с подругами все придумали… Было очень весело! Ты такявно меня домогался, что мы решили проверить, на какие жертвы ради этого ты пойдешь.

— Теперь поняла? — подавленно спросил я.

— Да, прости…

— Нет, нет, что ты, получилось очень остроумно, — признал я. — Вы меня на коротком поводке держали!

— Да уж, остроумно и отвратительно, — с тенью сожаления проговорила свояченица. — Мы даже не надеялись, что у тебя получится, просто хотелось поставить на место мерзкого шовиниста! Даже собери ты миллион фунтов на борьбу с раком — все равно остался бы для нас невежественным хлыщом, который готов на все, только бы конец свой пристроить.

— Ну, не на все: с Анной Фермески целоваться бы точно не стал, — вздохнул я, понимая, как по-идиотски себя вел. — Но почему, почему ты так со мной поступила?

Встав с кресла, свояченица склонилась над Эриком, прижала большой палец к его ладошке, и малыш тут же за него ухватился.

— Ты предан Джину, — с болью в голосе проговорила она.

Наверное, вид у меня был очень обиженный, потому что, подняв малыша с одеяла, Натали посадила его мне на колени.

— Иди, — закурлыкала она, — иди к папочке!

Я осторожно подложил руку под головку мальчика.

— Где памперс? А если он обделается?

— Это пойдет тебе на пользу.

— До сих пор меня ненавидишь? Опустившись на колени, девушка взяла меня за руку.

— Эй… Сейчас, после всего что случилось, это уже не важно.

— Чудесно! Важно или не важно, но я по-прежнему мерзкий шовинист.

— Ты такой, как есть, и я тоже, и все остальные люди. Уверена, мы найдем какой-нибудь выход.

— Например?

Натали окинула меня своим фирменным пристальным взглядом.

— Что-нибудь придумаем… В качестве эксперимента можно забыть прошлое и начать все с начала.

— Что? — засмеялся я. — Как Адам и Ева?

— Нет! Адам и Ева понимали, что они мужчина и женщина, а мы и об этом не станем думать. Будем просто людьми.

— А что делают “просто люди”?

— Не знаю, — проговорила она, пожимая мне руку. — Давай выясним!