– Время смерти, говоришь? Молодой полицейский сержант из Темз-Вэлли был коротеньким и толстым. Это впечатление усиливала его прическа – волосы, подстриженные бобриком. Беседа проходила в полицейской столовой Оксфордского дивизиона, штаб-квартира которого располагалась поблизости от Хедингтона. Сержант поглощал яичницу с колбасой, картофелем и фасолью, рискуя получить смертельную дозу холестерина. Он задумчиво жевал, отправляя в рот один кусок колбасы за другим. Джини попыталась сосредоточиться на разговоре. Легенда о том, что она готовит материал о современных методах полицейской деятельности, казалась ей самой вполне правдоподобной. Сержант довольно охотно отвечал на все ее вопросы, однако и обстановка полицейской столовки, и сам полицейский почему-то заставляли Джини усомниться в реальности происходящего.

– Вчера утром, часов в шесть, – продолжал жующий собеседник. – Прикинули мы тут и решили, что он был сбит одним из первых пригородных поездов. Скажем точнее, когда получим результаты вскрытия. Можешь позвонить попозже, спросишь следователя. Он сейчас в морге.

Сержант был флегматичен, и его медленный глостерский выговор только подчеркивал это. Круглые голубые глаза несколько секунд внимательно рассматривали Джини, но потом он вновь занялся яичницей, тщательно подтирая хлебным мякишем разлившийся по тарелке желток. Его челюсти ни на секунду не прекращали работы.

– Наверное, опознать труп оказалось не таким уж легким делом? – предположила Джини.

Сержант равнодушно пожал плечами.

– Удостоверение личности было при нем. А его «рейндж-ровер» стоял у моста. Ключи от машины – в кармане. На пальце – перстень с печаткой. Знаешь, такая вычурная штучка. У его отца – точно такая же.

– А тело опознал отец?

– То, что от него осталось. Н-да, неприятная штука.

– Могу себе представить. Это было самоубийство?

– Медэксперт скажет.

Сержант захрустел последним ломтиком картошки-фри. Еще раз посмотрев на Джини, он тяжело вздохнул.

– В общем, так: на том месте, где мы его нашли, рельсы прямые, как стрела. Приближающийся поезд за полтора километра увидишь, а то и больше. Не каждому взбредет в голову притащиться на машине черт знает куда, лишь бы полежать на рельсах. – Он ненадолго задумался. – Правда, он был под мухой. От останков несло, как из винной бочки. В других условиях его бы точно стоило сцапать за то, что он сел за руль в таком виде. У него из кармана пальто торчала пустая фляжка из-под виски, да еще одна бутылка из-под скотча валялась в машине. Накануне вечером он крепко отужинал в колледже. На славу откушал: вина, портвейна, всего такого прочего. В общем, нахрюкался будь здоров…

– Накануне вечером? В колледже? А это, случаем, было не в колледже Крайст-Черч?

– Точно. – Раскрыв записную книжку, полицейский перевернул несколько страниц. – Я лично проверял, где он успел побывать незадолго до смерти. Для меня все это проверить – раз плюнуть. Его наставник услышал о случившемся по местному радио. Сам же нам и позвонил.

– Наставник?

– Бывший, конечно. Есть тут такой доктор Энтони Ноулз.

Круглое лицо сержанта стало суровым. Судя по всему, ни ему, ни Ноулзу этот разговор особого удовольствия не доставил.

– Я об этом Ноулзе слышала…

– Кто ж о нем не слышал! – Оглянувшись через плечо, он понизил голос. – Не прошло и двадцати минут, как я поговорил с ним, а его дружок – главный констебль – уже тут как тут. Звонит мне и говорит: с этим делом не тяни, нечего тут канитель разводить… Ты только в своей писанине на меня не ссылайся.

– Не буду.

– Такие вот дела. Им все сделай так, чтобы комар носу не подточил, а я, значит, помалкивай. Не дай Бог, чего лишнего ляпнешь.

Джини пришлось призадуматься. Кто-то из действующих лиц явно лгал, запутывая следы. Возможно, Макмаллен в самом деле нашел смерть на железнодорожных путях рано утром в пятницу, но уж чего он никак не мог сделать, так это поужинать с кем-то накануне вечером в колледже Крайст-Черч. Той ночью Макмаллен разговаривал с нею и Паскалем. Примерно в четверть десятого он высадил их из машины в Оксфорде, а сам тут же вернулся в свое логово с видом на поместье Хоторна. Значит, Ноулз соврал полиции. Подозрительно звучало и заявление Ноулза о том, что он услышал о несчастном случае по местному радио. Она сама постоянно слушала здешнюю радиостанцию в машине, которую взяла в Оксфорде напрокат. На этой волне не было ничего, кроме рок-музыки, от которой через пять минут начинало гудеть в голове. Вряд ли подобные передачи были во вкусе Ноулза.

Джини устало отбросила с лица прядь волос. Она чувствовала, что сейчас не в состоянии ни придумать, ни сделать чего-либо путного. В ее ушах постоянно звучал голос Паскаля. Боль расставания превращалась в боль физическую. Джини явственно ощущала ее – эту боль. «Вот тут болит», – могла бы пожаловаться она кому-то большому, доброму и сочувствующему, прижав ладонь к сердцу.

– Эй, дорогуша, может, чашечку кофе выпьешь? – участливо наклонился к ней сержант. – Что-то ты совсем паршиво выглядишь.

– Нет, спасибо. Я в порядке. – Она тоже подалась вперед. – Вы лучше скажите, что случилось после того, как Макмаллен поужинал в колледже в четверг вечером.

– Если верить доктору Ноулзу, засиделись они с Макмалленом допоздна, а потом пошли в его профессорские апартаменты. Открыли там бутылочку портвейна урожая 1912 года или еще какой-то бурды, ну и посидели за ней еще чуть-чуть. Короче говоря, Ноулз рухнул в постель где-то часа в три утра. Просыпается в одиннадцать, а Макмаллена и след простыл. Что скажешь, а? Красиво жить не запретишь. Мне бы в университет на преподавательскую работу. Уж я бы там развернулся…

– Значит, он ожидал в то утро увидеть Макмаллена в колледже?

– Ну, ясное дело. У этого Макмаллена, видать, в семье что-то сикось-накось пошло, вот он и застрял у Ноулза в гостях.

– Да будет вам! Прямо в колледже? И надолго? Послюнив палец, сержант перевернул в своем блокноте еще несколько страниц.

– На четыре дня. Его поселили в одной из гостевых комнат колледжа. На той же лестничной площадке, где и квартира доктора Ноулза. Приехал Макмаллен в прошлый понедельник и должен был уехать в пятницу вечером. Собирался вроде направиться к своим родителям. Они живут в Шропшире, на самой границе с Уэльсом. Но он не иначе как задумал что-то. Его старики получили от него в пятницу утром письмо. Отец показывал мне это послание. Макмаллен писал, что у него силы на исходе.

– По какой причине?

– Общая депрессия. Ни работы, ни любимой женщины. Ну и так далее в этом же духе, – пожал плечами сержант.

Джини задумчиво наморщила лоб. Получалось, что Ноулз и в самом деле лгал полиции. Налицо была попытка дать самоубийству вполне правдоподобное объяснение. Но с какой стати Макмаллену стремиться во что бы то ни стало наложить на себя руки именно теперь? Возможно ли, чтобы тот решительный человек, с которым она и Паскаль разговаривали в четверг вечером, через какие-нибудь десять часов свел счеты с жизнью? В это нельзя было поверить – даже на секунду. Слишком уж непохоже на него. Она почувствовала, как от внезапно нахлынувшего возбуждения пошла кругом голова. Несомненно, она была права. С этой смертью что-то нечисто. И если следствие приняло версию о том, что Макмаллен жил в колледже Крайст-Черч на положении гостя, то полиции, судя по всему, ничего не известно о неприметном коттедже в лесу. Джини вновь доверительно наклонилась к собеседнику.

– Значит, Макмаллен оставил все свои вещички в колледже?

– Не так уж много у него оказалось этих вещичек, – в очередной раз пожал сержант плечами. – Один-единственный чемодан со сменой белья.

– А у вас есть список вещей, найденных при нем? Интересно, знаете ли, как это вам удается по кусочкам воссоздать личность убитого. Это может пригодиться для статьи…

– Список-то? Есть, конечно. Как ему не быть, – горько вздохнул сержант. – Списки эти. Волокита бумажная. Дерьмо канцелярское, пардон за выражение… Конца-краю не видать. Раньше приходилось катать протоколы в трех экземплярах. Хорошо хоть теперь все это добро хранится в компьютере. Наверное, я смогу вытащить для тебя распечатку. Почему бы, собственно, и нет? Если хочешь, пойдем в контору следователя.

В офисе сержант, плюхнувшись всем телом на вращающийся стул, зарылся в кипе бумаг и в конце концов выудил из нее нужную распечатку. Он небрежно протянул ее Джини.

– Статья-то твоя, говоришь, о чем? – вопросительно посмотрел полицейский на нее снизу вверх. – О современных методах работы полиции, так, что ли?

– Так.

– И сдалось же тебе это дело… Это же текучка, дорогуша. Рутина. А ведь мы могли бы подыскать тебе хорошенькое, тепленькое убийство. – Он расплылся в улыбке. – Или наркотики. Наркотики в Оксфорде сейчас в ходу. Только на той неделе…

– Нет-нет, – быстро прервала его Джини. – Мой редактор как раз и хочет, чтобы дело было самым что ни есть обыденным. В этом-то и заключается весь смысл – чтобы читатели вникли в суть ежедневной полицейской работы. Так что рассказывайте. Вот тут у меня есть карта. Не могли бы вы показать, где именно он погиб?

Она подала ему карту. Это был подробный план, изданный специально для любителей пеших прогулок. В масштабе один дюйм – одна миля. Пробежав за пару секунд взглядом по сетке координат, сержант уверенно ткнул толстым пальцем в квадрат к юго-востоку от города. Судя по топографическим знакам, это была довольно пустынная местность: несколько деревень среди лесов и полей. По пустоши вилась какая-то незначительная, судя по всему, заброшенная дорога. На том месте, где она пересекалась с железнодорожной веткой, в полном уединении значился мост.

– Вот, – произнес полицейский, – видишь этот мост? На несколько миль окрест – ни одной живой души. Здесь он и лежал.

Ни слова не сказав, Джини сложила карту. Не станешь же говорить ему, что местность вокруг моста не так уж пустынна, как может показаться. Это было близко, очень близко от того места, где они с Паскалем побывали два дня назад.

Выйдя из полицейского управления, она села в свою взятую напрокат машину и принялась более внимательно изучать карту, силясь запомнить характерные особенности рельефа местности. От старания лоб ее покрылся морщинами. Ага, вот церковь и кладбище, откуда они с Паскалем вели наблюдение. Противоположный край долины окаймлен лесом. Тут-то и прячется хижина, ставшая для Макмаллена опорным пунктом. Вот он – крохотный квадратик, обозначающий этот коттедж. А вот и дорога, по которой ехал Макмаллен.

У коттеджа дорога не обрывалась – она вела дальше. Это продолжение они не смогли различить в темноте, но на карте оно было отчетливо видно. Проходящая мимо коттеджа дорожка, попетляв по лесу, через пять километров смыкалась с другим нешироким шоссе. Эта развилка находилась в каких-нибудь пятидесяти метрах от того моста, где нашел смерть Макмаллен.

Что и говорить, рукой подать, причем не только до моста. Она завела машину, но тронулась в путь не сразу, напоследок еще раз взглянув на план. На карте можно было четко различить границы поместья Джона Хоторна. Для того, чтобы свести счеты с жизнью, Макмаллен словно специально выбрал место менее чем в километре от высокой каменной стены, которой обнесены владения Хоторна. Весьма красноречивый жест, в особенности если учесть, что речь идет о самоубийце, который при жизни не упускал случая, чтобы указать на Хоторна перстом обвинителя.

Джини посмотрела на часы: уже почти два пополудни. Времени оставалось в обрез. До наступления сумерек предстояло еще позвонить Энтони Ноулзу, доехать до железнодорожной линии, а уже потом отправиться к одинокому коттеджу в лесу.

Она поехала кратчайшим путем, который вывел ее к телефонной будке. Набрала номер колледжа Крайст-Черч. Вежливый консьерж уведомил ее, что доктора Ноулза нет на месте. Сегодня утром изволил отбыть в Рим на научную конференцию, а потому будет отсутствовать в течение трех дней. «О нет, – выразил сожаление вежливый голос в трубке, – нам не разрешают давать заграничные телефонные номера».

Повесив трубку, Джини прижалась пылающим лбом к прохладному стеклу двери. Перед глазами мелькали проносящиеся мимо машины. Опять заморосил дождь. Лишь два дня назад они с Паскалем, приехав в Оксфорд, шли этим путем, убивая время перед встречей в кафе «Пэрэдайз». Вот тут, на углу, Паскаль, взяв ее под руку, ободряюще посмотрел ей в лицо. Боль становилась нестерпимой. Она поднималась изнутри, сжимая сердце железными клещами. Где-то в сумочке валялась бумажка, на которой записан телефон дома в Сент-Джонс-Вуде. Взяв эту записку, Джини дрожащими пальцами сняла трубку.

К середине дня Паскаль полностью завершил настройку аппаратуры. Две камеры, оснащенные телескопическими объективами, возвышались на треногах. Одна из них была нацелена на ступеньки входа в виллу Хоторна, другая – на окна задней части здания. Всю мебель в комнате он предусмотрительно отодвинул к задней стене, чтобы иметь полную свободу маневра, даже в темноте. В дополнение ко всему приготовил еще четыре фотоаппарата: два – с черно-белой пленкой, два – с цветной. При случае можно будет мгновенно подхватить любой из них.

Кропотливая возня с аппаратурой на какое-то время позволила ему забыть о щемящей боли, однако едва все было приведено в готовность, боль вернулась. В одиночестве сидел он в этой нелепой, страшной комнате, выкуривая сигарету за сигаретой. Зачем он сказал, зачем сделал все это? Паскаль закрыл лицо руками. Прилив досады и бессильной ярости захлестнул Паскаля, и он с предельной жестокостью сказал себе: «А ведь я идиот».

Впрочем, до известной степени Паскаль был в состоянии дать себе отчет в собственных поступках. Ему так не хотелось отпускать Джини одну, что он был готов практически на все, лишь бы остановить ее. Он был убежден: если поставить ее перед суровым выбором, то она не посмеет уехать. Когда Паскаль понял, что ее невозможно остановить, даже пригрозив полным разрывом, было поздно: неумолимый водоворот боли и ярости, непонимания и подозрительности уже затянул его. Стоит ли теперь обманывать самого себя? Ревность к Хоторну тоже сыграла свою роль – точно так же, как и неуверенность в том, что же все-таки произошло между этим чертовым послом и Джини накануне вечером. Мысли, как сумасшедшие, прыгали от одного невероятного предположения к другому. Нет, она его не любит… А вдруг она что-то скрывает?.. Нет, вряд ли… Зарычав, как раненый зверь, Паскаль вскочил на ноги и принялся метаться по комнате, где ему предстояло провести эту ночь.

«Все из-за моей чертовой гордости», – наконец решил он. Да, его вина состояла в том, что он только и делал, что тешил свое больное самолюбие, был туп, груб, упрям и вспыльчив. А чего добился? Швырнул Джини ключ. Подумать только – швырнул! Не подал, а именно бросил к ногам, чтобы продемонстрировать свое идиотское презрение к любимой женщине. А чего стоил тон, которым он разговаривал с ней? Холодный, отстраненный, мерзкий… Уж что-что, а этот тон ему за годы супружеской жизни удалось довести до совершенства. И все это он умудрился натворить именно в тот момент, когда ему только и хотелось, что крепко обнять ее и не отпускать… Так стоит ли удивляться тому, что она ушла? Тихо, спокойно вышла за дверь и теперь бродит где-то по Оксфорду. Одна. И теперь у него даже нет возможности узнать, как она, что с ней… А ведь знал же, отлично знал, что она горда и упряма не меньше его. Значит, не позвонит, не даст о себе знать…

«Идиот, – сказал он себе еще раз. – Идиот! Идиот! Идиот!» В отчаянии Паскаль огляделся вокруг, но повсюду взгляд натыкался только на розовую парчу. Оставаться здесь было выше его сил. Хлопнув дверью, он выскочил наружу, но уже у ворот вспомнил, что у него нет ни мотоцикла, ни машины, ни каких-либо иных средств передвижения. А что, если Джини сейчас в беде? Что, если именно сейчас ей нужна его помощь? Ворвавшись обратно в дом, он лихорадочно набрал номер ближайшей фирмы, сдающей автомобили напрокат, и опять стремглав вылетел на улицу. Черт возьми! Забыл поставить телефон на автоответчик. Пришлось снова вприпрыжку нестись в эту злосчастную комнату. При виде телефона его осенило. Схватив трубку, Паскаль принялся лихорадочно набирать один номер за другим. Сотрудники полицейского отделения в Темз-Вэлли тут же изъявили готовность помочь. Вот только сержант, который вел дело, как назло, ушел на обед, и никто не мог сказать, куда он запропастился. Телефон сержанта хранил гробовое молчание. Тогда Паскаль предпринял попытку дозвониться до колледжа Крайст-Черч. Узнав, что доктор Ноулз в отъезде, он несколько приободрился. Значит, не исключено, что Джини бросила свою затею и уже уехала из Оксфорда. Может, все-таки заглянет сюда вечером, когда вернется. Оставив консьержу невнятное послание для Джини, Паскаль поставил телефон на автоответчик. Затем он отправился прямиком в компанию по прокату автомобилей, где взял напрокат самую быструю машину, какая только у них нашлась, – двухдверную с форсированным двигателем. Этот рыдван не понравился ему с первого взгляда. Выехав из гаража, Паскаль помчался обратно к снятому для наблюдения за виллой дому, резко переключая передачи и нарушая правила дорожного движения – все подряд. Однако уже подъезжая к знакомому тупику, он передумал и, проехав чуть дальше, развернулся в неположенном месте под аккомпанемент возмущенных автомобильных гудков. Взревел мотор, и началась гонка в обратном направлении. Наконец, взвизгнув тормозами, машина остановилась у желтой полосы, означающей запрет на парковку. Для Паскаля сейчас это не имело значения. Он выскочил из машины и бодро зашагал по направлению к Риджент-парку. Быстро миновав резиденцию американского посла, которая осталась справа, он свернул налево, на пешеходную дорожку, которая вела непосредственно в парк между голыми платанами, мимо зданий Лондонского зоопарка. Паскаль остановился, словно наткнувшись на стеклянную стену. Перед ним расстилались несколько акров деревьев и травы. Сзади, из вольеров зоопарка, раздался долгий, пронзительный вопль. Должно быть, какой-то зверь или птица. Это был крик из заточения, крик голода и одиночества. Прозвучав один раз, он больше не повторился. Паскаль пошел дальше.

Во второй раз он остановился, оказавшись на задворках резиденции посла. Из-за деревьев виднелась крыша здания, чуть поодаль – сверкающий купол минарета. Небо было абсолютно чистым, ярко-синим. Таким, что на него было больно смотреть. «Любимая моя», – подумал Паскаль, борясь с приступом боли – вполне конкретной и отчетливо ощущаемой. Сердечная боль не была для него абстрактным символом или поэтической метафорой. Боль действительно гнездилась в сердце. Сердце ныло, не переставая.

Резко повернувшись, Паскаль пошел, почти побежал обратно к машине. Подлетев на превышавшей все ограничения скорости к дому, где его терпеливо дожидалась аппаратура, он косо запарковал машину. Эти действия были опасны прежде всего тем, что могли привлечь к нему излишнее внимание. Ну и пусть. Паскалю теперь было все равно. Он действовал, не соображая даже, зачем ему вдруг понадобилось в спешке убегать из этого дома Интересно, звонила ли Джини? Часы показывали без пятнадцати два. Маленькая красная лампочка на автоответчике не мигала. Значит, звонков не было. Паскаль ощутил полную беспомощность. Поднявшись наверх, он тупо уставился на арсенал своих фотокамер. Их вид не принес облегчения.

– Господи Боже! – произнес Паскаль вслух, неожиданно для самого себя треснув кулаком в стену. Сбежав вниз по лестнице, к телефону, он набрал номер квартиры Джини в Айлингтоне, причем схватил трубку именно в ту секунду, когда Джини в Оксфорде набирала его номер. И пока она слушала прерывистые гудки, он вел разговор с ее автоответчиком.

– Милая, – умолял он. – Позвони мне. Ну, пожалуйста, позвони. В ту же секунду, как только вернешься.

Грохнув трубку на место, Паскаль попытался собраться с мыслями. Может быть, вернувшись в Лондон, она первым делом поедет в Хэмпстед, в коттедж, чтобы собрать там свои вещи. Он словно наяву увидел, как она входит в этот укромный домик, открывая дверь тем самым ключом, который он бросил к ее ногам. Не в силах сдержать стон, Паскаль снова набрал номер дома в Хэмпстеде, чтобы и там оставить на автоответчике то же самое послание-мольбу. Повесив трубку, он задумался и пришел к выводу, что все только что сказанное им ни к черту не годится. Пришлось снова позвонить по обоим номерам, чтобы несколько развить мысль.

На сей раз получилось чуть лучше:

– Джини, я люблю тебя. Люблю всем сердцем, родная моя. Позвони мне в ту же секунду, как только придешь домой.

Телефонная трубка легла на место, но Паскаль снова собрался снять ее, чтобы набрать те же номера уже в третий раз, – поскольку вдруг понял, что забыл извиниться перед Джини, – сказать, как сожалеет о содеянном. Он уже протянул руку, но, словно обжегшись, отдернул ее, потому что в эту секунду телефон зазвонил.

Опомнившись, Паскаль схватил трубку. Они одновременно произнесли имена друг друга. Два слова – «Джини» и «Паскаль» – слились в одно.

Именно в этот момент в тупик медленно вплыла черная машина с тонированными стеклами. Паскаль мог видеть, как она, притормозив перед готической виллой, описала круг и исчезла.

– В самом деле? – допытывалась Джини. – Господи, как я люблю тебя, Паскаль. Я просто ослепла и оглохла от любви к тебе. Ничего не соображаю от счастья. И еще плачу, сама не знаю почему. Расплакалась, когда услышала, что твой телефон занят. Прости меня, Паскаль. Прости, ради Бога. Ты так прав. И все, что ты сказал обо мне, – сущая правда…

Прижимая к уху телефонную трубку, Паскаль блаженно улыбался.

– И ты меня прости. Милая моя. Любимая. Ты мне так нужна здесь, рядом! Приезжай домой!

– Первый беспересадочный поезд отходит в полпятого и прибывает на Пэддингтон примерно без двадцати шесть. Там я поймаю такси и уже к шести буду рядом с тобой. Клянусь тебе.

– А пораньше нельзя?

– На другом ехать нет смысла, Паскаль. Тот, что отправляется в полпятого, идет экспрессом. К тому же я тут поговорила с полицией. В этом деле есть что-то подозрительное. Я хочу хотя бы взглянуть на то место, где он погиб, если только он действительно погиб…

– Если?! – резко переспросил Паскаль.

– По телефону всего не объяснишь. Но главное то, что полицию намеренно ввели в заблуждение. Послушай, Паскаль, я мигом проскочу туда и обратно, прямиком на вокзал. Обещаю тебе, что ни за что не опоздаю на этот поезд.

У Паскаля уже готов был сорваться с языка новый поток доводов и увещеваний. Но, упершись взглядом в стену, он заставил себя сдержаться. Ему стоило почти нечеловеческих усилий произнести одно:

– Обещай мне, родная, что будешь осторожной. Они говорили, пока у Джини не кончились монеты.

Она рассказала о своей беседе с сержантом, а также зачитала список предметов, найденных при покойном, и опись его вещей. Паскаль успел все записать. Джини начала лихорадочно рыться в сумочке. Мелочи для телефона-автомата больше не было.

– Мне пора, любимый, – сказала она напоследок. – Монеты кончаются. К тому же скоро стемнеет. Увидимся в шесть. Потерпи чуть-чуть. Каких-нибудь три часа с капелькой.

– Три часа с огромной каплей, Джини, почти бесконечной…

Джини шла по обычной оксфордской улице, но ей казалось, что она витает в эмпиреях. Над головой ее висело райское серое небо, а на голову капал холодный райский дождь. Задрав голову, она с наслаждением подставила лицо этим благословенным струям.

Тем временем в Лондоне Паскаль поглядывал то на пустой тупик, то на небо, продолжавшее лить ослепительный свет. Он сварил себе кофе и выкурил еще несколько сигарет, прислушиваясь одновременно к тишине и торжественной музыке, радостно звучавшей в его душе.

Позже, когда ему удалось немного успокоиться, его взгляд упал на список, который продиктовала Джини: бумажник, кредитки, ключи, деньги, сигареты, зажигалка, часы, носовой платок, перстень с печаткой. Перечитав этот список, содержимое которого не столь уж отличалось от содержимого его собственных карманов, он почти сразу же увидел: если все перечисленные вещи действительно найдены вместе с трупом Макмаллена, то кое-что во всем этом не вписывается просто ни в какие рамки.

Место гибели Макмаллена вряд ли можно было назвать привлекательным. Джини дважды сбивалась с пути, а потому, когда она наконец добралась туда, уже начали сгущаться сумерки. Дрожа от холода, она немного постояла на мосту, под которым пробегали рельсы. Вокруг было пустынно. Со всех сторон к железной дороге подступала свежая пашня. Справа виднелась узкая грунтовая дорога, по которой можно было добраться до коттеджа Макмаллена. Накатанная колея тянулась метров восемьсот, а потом пропадала за темной стеной сосен и более старой буковой рощей, венчающей крутой холм.

Рельсы и в самом деле были прямыми, как стрела, – полицейский был точен в описании. Галдели грачи. Два черных ворона важно прогуливались по шпалам, исследуя мусор. До ближайшего человеческого жилья, если так можно было назвать заброшенную ферму, было километра три по дороге. «Милое уединенное местечко для самоубийства… Или убийства», – тоскливо подумала Джини.

Осторожно ступая, она спустилась по насыпи к рельсам. Когда-то здесь стояло ограждение. Но деревянные столбы давно подгнили и завалились, а поржавевшая колючая проволока свернулась кольцами в сухом малиннике и зарослях крапивы. Кое-где ветер все еще трепал обрывки пластиковой ленты, какой обычно обносят место происшествия. Вдоль железной дороги сплошной полосой тянулась помойка: ржавые консервные банки, полиэтиленовые мешки, погнутое велосипедное колесо. На бетонных шпалах застыли бурые пятна. Несколько секунд Джини смотрела на них, но потом, не выдержав, отвела глаза.

Внезапно рельсы затрепетали, наполнившись жизнью. Задрожал и воздух, разорванный оглушительным грохотом. Во мгле ярко, как молнии, вспыхнули огни. Поезд появился в считанные секунды, словно ниоткуда. Его стальное тело, извиваясь и громыхая, промчалось в трех метрах от нее, обдав пылью и запахом масла. Эта внезапность напугала ее. С криком она отшатнулась и, поскользнувшись, упала. Поезд уже умчался, когда Джини наконец решилась поднять голову. Воздух все еще вибрировал. Издалека, как плач привидения, донесся заунывный гудок. Сверху орали перепуганные грачи, поднявшиеся с дубов, росших поблизости.

Еще не вполне придя в себя, Джини с трудом поднялась на ноги. Кое-как взобравшись наверх по скользкой глине насыпи, она снова поднялась на мост с намерением повнимательнее рассмотреть дорогу, которая вела к коттеджу Макмаллена. Что, если попробовать прокатиться по ней немного? При достаточном умении и осторожности эта идея представлялась осуществимой. Отсюда до Оксфорда и вокзала – не более двадцати минут езды. Так что времени вполне достаточно. Правда, поглядев на угрюмую кромку леса на холме, Джини заколебалась. Сумерки сгустились еще сильнее. Не очень-то хотелось испытывать судьбу, отправляясь во тьме на разведку, да еще по незнакомой дороге. Однако нервы ее были еще не настолько слабы, чтобы отказаться от задуманного. Почему-то вспомнились события предыдущего вечера, Хоторн и его слова: «Не всякая ложь заслуживает веры».

Отряхнувшись, Джини быстро подошла к машине. Колеса осторожно нащупали колею грунтовки. Езда по ней оказалась вовсе не такой трудной и медленной, как казалось вначале. Она доехала почти до самой вершины холма. Когда до коттеджа оставалось всего метров шестьдесят, открылась лесная просека. Остаток пути казался непроходимым. Погасив фары и заглушив двигатель, Джини вылезла наружу.

Тишина была пугающей. Лишь скрип стволов и шелест ветвей нарушали ее. Тихо ступая, она несмело двинулась вперед по заросшей кустарником дорожке в этом царстве мрачного покоя.

Выйдя из-под покрова деревьев, Джини оказалась на задворках коттеджа Она остановилась, чтобы осмотреться и прислушаться. Ни огонька, ни звука. Дюйм за дюймом она прокралась по двору, вымощенному каменными плитами, к кухне-пристройке. Нащупав дверную ручку, Джини дернула, но дверь оказалась запертой. Окна, наглухо забранные досками, не позволяли увидеть, что творится внутри. Прижавшись к стене и оглядываясь на зловещие тени, она потихоньку дошла до крыльца.

Джини еще раз прислушалась. Безмолвие было абсолютным – даже ветер перестал шуметь в кронах деревьев. Подойдя к входной двери, она тихонько охнула от испуга и удивления. Незаперто! Стоило легонько толкнуть дверную створку, и она тут же распахнулась, беззвучно повернувшись на хорошо смазанных петлях. В комнате было темно – хоть глаз выколи.

Джини чертыхнулась про себя, досадуя, что не прихватила фонарика. Она стояла на пороге темной комнаты. Где-то вдалеке, за дорогой, скрипнул сук. В углу кто-то тихонько заскребся. Джини застыла от ужаса. Но звук не повторился. «Наверное, какой-нибудь зверек, – успокоила она себя. – Просто маленький зверек». Перешагнув порог, Джини прижалась спиной к стене и начала шарить ладонью в поисках выключателя.

Вспыхнувший свет сразу же придал ей уверенности. В комнате никого не было. За прошедшее время она ничуть не изменилась. Джини быстро посмотрела по сторонам: все та же разрозненная мебель, две книжки в мягкой обложке, бутылка из-под виски и стаканы, керосиновая печка.

И все же что-то было не так, что-то неуловимое вселяло тревогу. Действительно, отсутствовал рюкзак, но дело было не только в нем. Еще раз в недоумении повернув голову, Джини наконец догадалась: в комнате было натоплено. В тот раз, когда они были здесь с Паскалем, холод пробирал до костей. Не удержавшись от вскрика, вызванного неожиданным открытием, она быстро пересекла комнату и, потрогав печку, резко отпрянула. Металл все еще хранил тепло.

Оцепенев, с бешено бьющимся сердцем, Джини стояла посередине комнаты. Кто-то побывал здесь, причем совсем недавно. Замирая от страха, она вошла на кухню. Жестянки с ружейным маслом, о которой говорил Паскаль, тоже не было. Метнувшись обратно в гостиную, она подбежала к кипе газет и схватила номер, лежавший на самом верху.

Местная – «Оксфорд мейл» за пятницу. Вчерашняя! Джини непонимающе глядела на дату. Мертвецы не покупают газет. Каким же образом Макмаллен достал свежий номер и принес его сюда, если в шесть утра пятницы он уже лежал бездыханный на рельсах в пяти километрах отсюда?

Ее взгляд еще раз подозрительно ощупал каждый уголок загадочной комнаты. Бутылка скотча, две книжки, три грязных стакана, все еще теплая печка, ложь о том, где Макмаллен провел вечер накануне собственной гибели.

Так мертв он или все-таки жив?

От возбуждения пересохло во рту, по коже побежали мурашки.

Дом молчал. Заставив себя перебороть страх, Джини шагнула к двери, за которой скрывалась лестница, ведущая наверх, и отодвинула щеколду. Несколько секунд она стояла, дрожа и вглядываясь в черную дыру, куда вели ступеньки.

Каждый ее шаг сопровождался оглушительным скрипом. Шарившая в темноте рука не находила ни перил, ни выключателя. Наверху оказалась только одна комната. В крыше, прямо над головой, светилась прореха, сквозь которую был виден кусочек неба. Преодолев последнюю ступеньку, Джини привычно прижалась спиной к стене. Она подождала, пока глаза не привыкли к темноте.

Постепенно тени и пятна слабого света начали обретать более четкие очертания. Мебель здесь отсутствовала полностью. Под дырой в крыше было устроено нечто вроде топчана: на обрывке ковра лежал бесформенный спальный мешок. В какой-то момент мозг пронзила страшная догадка, от которой по спине пошел мороз: а вдруг внутри кто-то есть? Но, присмотревшись внимательнее, Джини поняла, что мешок пуст. Она внимательно рассматривала складки мягкого материала. Рядом не было ни подушки, ни чего-либо похожего на одежду. И все же какие-то предметы валялись под ногами.

Опустившись на колени, Джини попыталась определить их на ощупь. Жестяной подсвечник без свечи, спичечный коробок… Какой-то сверток. Она задумчиво вертела его в руках. Сверток оказался жестким и плоским – скорее всего конверт для пересылки ценных бумаг, которые нельзя сгибать. Размеры – примерно тридцать сантиметров на двадцать. Конверт был открыт. Ее пальцы чувствовали аккуратный надрез, сделанный, по всей видимости, острым ножом.

Джини поднесла находку поближе к единственному источнику скудного света – дыре, сквозь которую можно было видеть небо. На конверте было что-то написано, но что именно, разобрать ей не удалось. Девушку снова начала бить нервная дрожь. Она со страхом прислушивалась к гнетущей тишине. Между тем в конверте что-то было, и это что-то было жестким и гладким.

Джини еще раз ощупала половицы, даже залезла под спальный мешок, но ничего там не нашла. Сжав конверт одеревеневшими пальцами, она направилась к лестнице.

Внизу, при свете, дышалось спокойнее. Торопись, Джини, торопись… Она читала адрес на конверте – типичный шрифт компьютерного принтера: «Джеймсу Макмаллену через доктора Энтони Ноулза, колледж Крайст-Черч, Оксфорд». Марки не было, значит, скорее всего доставил посыльный.

Внутри оказались фотоснимки, прикрытые толстой белой бумагой. Увидев, что напечатано на самой бумаге, Джини не удержалась от возгласа удивления. В качестве отправителя значился отец Джона Хоторна. Послание было кратким. Столь же лаконично была выражена и основная мысль.

«Мистер Макмаллен, – гласила записка. – В последнее время вы выдвигаете весьма неразумные обвинения, касающиеся блондинок. Полагаю, что вам следует знать истину. Эти фотографии были сделаны на протяжении последних трех месяцев истекшего года. Снимки относятся к каждому третьему воскресенью каждого из этих месяцев. Всего хорошего, мистер Макмаллен. Позволю себе выразить уверенность, что вы никогда больше не побеспокоите эту семью».

Джини еще раз удивленно охнула, в замешательстве уставившись на текст. «Выходит, я заблуждалась, а Хоторн лгал», – подумала она. Джини никак не решалась взглянуть, что же скрыто под белой бумагой, но в конце концов все-таки сняла с фотографий бумажный покров. В душе ее шевелилось гадливое предчувствие, и она была готова увидеть все что угодно. Но только не это. Жизненный опыт Джини не включал знакомства с «крутой» порнографией. Увидев три снимка – за октябрь, ноябрь и декабрь, она беспомощно вскрикнула – в который уже раз за вечер – и уронила их на пол.

Наклонившись, она подняла снимки один за другим – месяц за месяцем. Все три были черно-белыми. На всех трех фигурировала женщина, затянутая в черный корсет, из которого почти целиком вываливались груди. На ней были черные перчатки, черные чулки и черные туфли на острых, как кинжалы, каблуках – излюбленная обувь особ, занимающихся весьма специфическим бизнесом. На каждом из снимков женщина стояла на коленях перед мужчиной. Все мужчины были разными, однако кое-что их все же объединяло: во-первых, молодой возраст – около двадцати лет или чуть за двадцать – и, во-вторых, белокурые волосы. Ни один из них не был известен Джини. У каждого руки были стянуты за спиной наручниками. На каждом была рабочая одежда: засаленные джинсы или комбинезон. Каждый отличался крепким телосложением, выдававшим привычку к ручному труду. У одного на лице явственно были видны царапины. «Ноябрьский» скинул рубашку, обнажив литые бицепсы, покрытые татуировкой. И у каждого из расстегнутой ширинки торчал возбужденный пенис.

На первой фотографии женщина держала мужской член в руке. На второй – во рту, причем глаза ее были сладострастно зажмурены. Третья фотография получилась наиболее омерзительной. Она запечатлела сцену, которую, насколько было известно Джини, некоторые называют «ответным выстрелом». Снимок был сделан через секунду после того, как мужчина испытал оргазм. Женщина запрокинула голову. Ее лицо, черные волосы и обнаженные груди были залиты спермой. Забрызганное лицо пылало от экстаза. Казалось, она смотрит на кого-то невидимого, возможно, того самого, кто и сделал все эти снимки. Взгляд ее излучал триумф и высшую степень наслаждения. И предназначался тому, кто предпочел остаться за кадром. Джини испугалась, что ее вот-вот стошнит. Поспешно схватив фотографии и письмо, она запихала их обратно в конверт. Закрыв глаза, она стояла, трясясь от отвращения. Техническое качество снимков было слишком высоким, чтобы можно было допустить возможность ошибки. На ее глазах произошло невероятное превращение. В мгновение ока изменилось все: и сценарий драмы, и пол главных действующих лиц. Наручники предназначались для мужчин! Не о блондинках шла речь, а о блондинах! Секс один раз в месяц, и каждый раз – новый партнер… Не Джон Хоторн избрал для себя это развлечение, а… его жена. На этих фотографиях была Лиз!

Джини почувствовала, что больше не может оставаться в этом доме. Немедленно бежать к машине, успеть на поезд, к Паскалю – как можно скорее! Она быстро подошла к стене и щелкнула выключателем. Она спешила, хотя времени до поезда было еще предостаточно.

Открыв входную дверь, она всмотрелась в лесную темень. Ветер усилился, над деревьями обломком серебряной монеты висела ущербная луна. Вокруг нее мерцала россыпь звезд. Низкие, крепко сбитые тучки быстро бежали по вечернему небу.

Окрестности озарялись слабым, неверным светом, создававшим обманчивое впечатление копошащейся вокруг жизни. Джини стояла на пороге, внезапно испугавшись теней, казавшихся живыми. В ее мозгу навязчиво крутилась мысль: «Макмаллен получил эти снимки, Макмаллен не погиб – он жив». Она сделала шаг вперед, но тут услышала какой-то звук. Это могло оказаться кем-то, но могло и ничем не быть. Странный тонкий шелест раздался вновь. Теперь у нее не было сомнения: здесь находится кто-то еще – вот тут, в темноте, сбоку от коттеджа. И звук этот был вызван прикосновением к стене того предмета, который тащил на себе этот невидимый человек.

Джини зажала себе рот, чтобы не завизжать. Она одеревенела от ужаса. Неужели она слышит чье-то дыхание? Кажется, в самом деле слышит. Очень медленно, стараясь не издать ни малейшего шума, Джини попятилась за дверь.

Она стояла, напряженно прислушиваясь к доносившимся снаружи звукам. Шорох сухих листьев, скрип ветки, безмолвие…

Должно быть, почудилось, решила Джини, и осторожно шагнула вперед. Она протянула руку к щелке приоткрытой двери, сквозь которую пробивался свет. Но вдруг снаружи кто-то завозился. По ее лицу словно пролетело легкое дуновение. Бледный осколок луны – последний источник света – исчез. Кто-то захлопнул дверь перед ее носом.

Теперь он запирал ее. Джини тихо застонала от ужаса, услышав, как лязгнул замок, в котором ключ повернулся сначала раз, потом – другой. Затем шаги удалились на задворки коттеджа. Она на ощупь отправилась на кухню, больно ударившись по пути о край стола Черный ход был заперт, но ключа в скважине изнутри не оказалось. Из-за заколоченных досками окон теперь явственно слышалось, как кто-то бродит по двору. Открылась, а потом захлопнулась дверь сарая. Шаги приблизились к черному ходу. Потом послышался другой звук – словно подтащили, а потом подняли что-то тяжелое.

Все еще зажимая себе рот рукой, Джини прильнула к двери, прислушиваясь к происходящему. Сквозь доски до ее слуха донеслось сиплое дыхание.

По ту сторону двери кто-то был. Он выжидал. Чего?