Ночью я спал плохо.

То и дело мои одеяла спадали с кровати. Когда холод, который взбирался по моим ногам, меня будил, я протягивал руку, чтобы узнать, где стена.

На рассвете окно, наконец, осветилось. Из темноты медленно, сначала ножками, проступил стол. Потолок стал квадратным.

Внезапно начался новый день. Ясный свет проник в комнату, как будто стекла были вымыты. Я увидел неподвижную мебель, пепел сгоревшей бумаги в камине и планки шторы вверху на окне.

Дом оставался немым несколько минут.

Потом хлопнула дверь; у Лекуанов зазвонил будильник; молочная машина зазвенела крышками своих бидонов.

Я поднялся, потому что моя постель была холодна, как когда я залеживаюсь по утрам.

Когда спишь между двумя белыми простынями, можно, встав с кровати, сразу изучать себя в зеркале. Я же, прежде чем взглянуть на себя утром, моюсь.

Снаружи солнце вызолотило последние этажи домов. Оно еще не резало глаза.

Воздух, который я вдыхал, освежал легкие, как мята.

Легкий ветерок, пахнущий сиренью, поднял полы моего пальто, которое стало похоже на солдатскую шинель.

Не было ни птиц, ни почек; и все же это была весна.

Хотелось движения. Обычно, выходя из дому, я направляюсь к улице Сены. Сегодня я выбрал своей целью фортификации.

Окна были открыты. Кофты, которые на них сушились, сминаемые ветерком, раскачивались, как жестяные вывески.

В приоткрытые двери лавок можно было видеть протертые полы, уже высохшие.

Как только дом в семь этажей закрывал солнце, я ускорял шаг.

Улицы становились все более грязными. Деревянные брусы, между которыми дети играли после школы, подпирали какие-то постройки. Сквозь разбитый асфальт тротуаров выглядывала земля. Почернелая известка фасадов походила на затканные тканью задники у фотографов.

Облако скрыло солнце. Теплая улица стала серой. Мухи перестали сверкать.

Я испытал печаль.

Только что я вышел в неведомое с иллюзией, что я бродяга, свободный и счастливый. Теперь облако все испортило.

Я повернул обратно.

После полудня, не зная, куда пойти, я слонялся вокруг отеля Канталь.

Как я себя ни уговаривал, как ни думал, что в случае если я встречу Бийара, нам будет не о чем говорить, я не мог удалиться из этого квартала.

Может быть, те, кто живут в бедности, без друзей, поймут это притяжение.

Бийар – это было так немного, и однако для меня это было – все.

На площади Сен-Мишель человек в «котелке» раздавал проспекты.

Мне он их всунул несколько.

Никто не нагружает себя этими бумажками. Нужно вынуть руку из кармана, взять проспект, смять, выбросить. Только и всего!

А мне их жалко, этих людей.

Я всегда беру то, что предлагают. Я знаю, что эти люди освободятся только тогда, когда раздадут несколько тысяч листов бумаги.

Люди, которые, вместо того, чтобы взять, с пренебрежением проходят мимо этих дающих рук, меня раздражают.

Три часа. Момент дня, который я больше всего ненавижу. Ни одно из маленьких событий повседневной жизни не приносит радости.

Чтобы прогнать скуку, я вернулся на улицу Жи-ле-Кер с намерением нанести визит Бийару.

Четыре раза я прошел перед дверью отеля, стесняясь поворачивать обратно. Смешно стесняться, когда на улице поворачиваешь обратно.

Я не вошел.

Я чувствовал, что Бийар примет меня плохо. В тот день, когда он попросил пятьдесят франков, я должен был дать их ему сразу. Конечно, он на меня в обиде, что я заставил его ждать.

Все же я оставался там, на углу улицы, сторожа отель.

Уже несколько минут я рассматривал окна домов, когда Бийар в компании с незнакомцем, появился на пороге двери.

Я хотел догнать его, но, поскольку он поймет, что я его поджидал в течение нескольких часов, я воздержался. Никогда он не захочет признать, что я только что появился.

Люди не верят в случай, особенно когда это единственное ваше объяснение.

На Бийаре было новое кашне. Волосы на затылке пострижены. Жесты, которые он делал при разговоре, мне показались чужими. Я заметил, что оно всегда так, когда наблюдаешь друга с незнакомцем, оставаясь сам невидимым.

Я спрятался за автомобилем. По моим ногам Бийар не смог бы меня опознать.

Мужчины шагали быстро, по середине мостовой.

И тут в голову мне вступила глупая и странная идея.

Я устремился в параллельную улицу и перешел на гимнастический шаг. Когда подобным образом я пробежал метров сто, по перпендикулярному проходу я вернулся на улицу, которую только что покинул.

Застыв в неподвижности перед лавкой, стал ждать.

Чтобы подавить прерывистость дыхания, я вдыхал носом. Носки свалились мне на ботинки.

Мужчины приближались. Слыша клацанье четырех подошв, можно было подумать о коне, марширующем по тротуару.

Через несколько секунд Бийар и его спутник будут здесь.

Я не посмел больше созерцать витрину магазина от страха, что мои глаза встретятся в стекле с глазами Бийара.

В одно из мгновений мне захотелось обернуться с рассеянным видом. Но я испугался, что этот вид не покажется искренним.

К тому же Бийар меня сам увидит. Улица была узкой. Он подумает, что я гуляю и заговорит со мною первым.

Это то, чего я хотел.

К несчастью, оба прошли мимо, не обратившись ко мне.

Уверенность в том, что я был увиден, помешала мне возобновить эту комедию.

Нет, мне действительно не везет. Никому я не интересен. Меня считают за безумца. А ведь я добр, я щедр.

Анри Бийар хам. Никогда не вернет он мне пятьдесят франков. Этот мир всегда так вас благодарит.

Я впал в грусть и ярость. Ощущение, что вся моя жизнь целиком пропала в одиночестве и бедности, усиливало отчаяние.

Еще не было четырех. Нужно было ждать, по меньшей мере, два часа перед тем, как идти в ресторан.

Прозрачные облачка бежали под другими облаками, черными. Улицы утрачивали утомительную послеполуденную атмосферу, благодаря, несомненно, вечерним газетам.

Я заметил, что эти газеты пробуждают прохожих, даже тех, кто их не покупает. Газета сделана для того, чтобы читать ее утром. Когда газета выходит вечером, ощущаешь, что к этому ее принуждает важная причина.

Бийар меня по-настоящему обидел. И все же я не мог уйти из его квартала.

Я быстро шел по улицам, где надеялся быть замеченным, медленно по тем, по которым проходил впервые.

Хромающая женщина заставила меня подумать о Нине. Невозможно, что она любит Бийара. Она слишком молода. В восемнадцать лет с сорокалетним иначе не сожительствуешь, без принуждения, по крайней мере.

Мало-помалу мысль сходить к Нине просочилась мне в мозг.

На это я испытывал отвагу. Когда я один с женщиной, застенчивость мне не мешает. У меня впечатление, что это меня делает симпатичным.

Да, я сумею поговорить с этой девушкой. Я наговорю ей плохого о Бийаре. Она меня поймет. Она его бросит. И кто знает? возможно, полюбит меня!

При виде белого шара отеля Канталь мне показалось, что я в прекрасном сне и заставляю себя не просыпаться.

Я вошел в отель, пытаясь убедить себя, что пришел сюда прямо из дома, что опоздал, и что, в конечном итоге, в моем визите ничего нет странного.

Я поднялся по лестнице неторопливо, чтобы не задыхаться. Руки, влажные от пота, издавали на перилах свист.

Служанка с волосами, обернутыми полотенцем, подметала темный коридор. Через открытое окно я увидел двор и зад дома с ледниками, подвешенными, как клетки для птиц.

Посреди последнего марша я остановился.

Если бы дверь открылась, я бы продолжил путь. У меня не было бы подозрительного вида неподвижных людей на лестничных площадках.

Я был взволнован. В ушах шумело, как когда слушаешь море в раковину. Рубашка намокла подмышками.

Преодолев последние марши, я постучал.

– Кто там?

– Батон… Батон…

– А! сейчас… подождите… я моюсь.

Стоя перед дверью, как служащий газовой компании, я ловил малейшие шумы, боясь, что услышу голос Бийара или того незнакомца.

В дыре замочной скважины был свет. Другой на моем бы месте подсмотрел. Я удержался. Но правда и то, что стыд меня прикончил бы на месте, если б меня застали вприсядку перед дверью.

Наконец, Нина появилась.

Умытая, влажные волосы на висках, склеенные, еще более черные брови, свежие губы без морщинок, она улыбалась. У нее были прекрасные зубы: десен было не видно.

– Входите, господин Батон.

– Я вас обеспокою.

– Нет.

Ей бы следовало сказать нет несколько раз.

Она шла передо мною, не смущаясь хромоты.

Когда остановилось, ее тело вновь стало вертикальным.

– Господин Бийар дома?

– Только что вышел.

– Какая досада.

– Так подождите его.

Я устроился на то же место, что вчера. Это одна из моих привычек. Я сажусь всегда на то место, которое выбрал в первый раз.

Комната больше не имела того вида чистоты, который в свете лампы ей придавал навощенный пол, зеркальный шкаф и камин черного мрамора.

Натертые деревянные детали отклеивались от мебели. Обои, казалось, высохли на солнце. Воздух пах зубной пастой. На занавесках были цветы, вышитые машинным способом. Колесики кровати исцарапали паркет.

– Не оборачивайтесь, господин Батон, я только закончу одеваться.

Слово одеваться вызвало во мне желание взять девушку за талию, несомненно, потому что заставило меня подумать о раздевании.

Я боялся, что придет Бийар. Что он скажет, найдя меня здесь в то время, как его любовница одевается! Он впадет в ревность.

Я слышал маленькие щелчки кнопок, хлопанье чистой рубашки, которую развернули и, время от времени, хруст сустава.

Глаза, из-за того, что косили на юную девушку, стали болеть.

Когда она закончила свой туалет, она пришла и села передо мной.

Без того, чтобы это было необходимым, я обернулся: то было инстинктивное движение.

Я увидел женские панталоны, штанины которых сходились в одну точку, и, на полу, отпечатки мокрых ног, всех пяти пальцев.

– Как вы поживаете, господин Батон?

– Неплохо… а вы?

Она не ответила. Не обращая на меня внимания, она подпиливала ногти.

Так как я решил, что, подпилив ногти, она проявит ко мне интерес, я считал пальцы, остававшиеся неухоженными.

Она отложила побелевшую пилку.

– Должно быть вам скучно, госпожа, когда Анри отсутствует?

– Да… довольно скучно.

Она опустила юбку, чтобы скрыть свою слишком короткую ногу.

– Наверное, с ним вы счастливы.

– Да.

Ответы Нины мне казались лишенными энтузиазма, я прошептал:

– Я понимаю вас.

Она внимательно на меня посмотрела. Ее руки перестали двигаться.

– Я понимаю вас, – повторил я, – вам с ним скучно.

– С кем?

– С Бийаром.

Наступило молчание. Она не шевелилась. Двигались только ее глаза, сразу два одновременно.

Теперь во мне возникла уверенность, что она не любит своего любовника. Она слишком смущается, когда я говорю о нем. Она его не защищает.

Я поднялся. В первую встречу лучше не форсировать ход событий.

Она меня проводила, она протянула руку мне с отвагой, не складывая локоть.

Поскольку мы были одни, я задержал ее руку в своей.

Я оказался на площадке. Она была в дверном проеме. Она смотрела мне на уши, чтобы узнать, не покраснел ли я.

– До свиданья, сударыня.

– До свиданья, сударь.

Мне осталась секунда, чтобы, прежде чем закроется дверь, назначить свидание.

– Завтра, в три, – пробормотал я.

Она не ответила.

Не глядя на ступеньки, легко, как фея, я сбежал вниз.