Год ворона, книга первая

Бояринов Максим

Аннотация: Прошлое никогда не уходит. Оно возвращается снова и снова. Когда мимолетным видением, а когда «грибом» ядерного взрыва на горизонте. В 1987 году в результате перестроечного бардака на одном из стратегических аэродромов на территории Украины закопана неучтенная атомная бомба, которую считают потерянной. Наше время. Бывший штурман стратегической авиации проговаривается про «неучтенку» не тому собеседнику… Информация немедленно распространяется в мире плаща и кинжала. «Ничью» бомбу для своих целей хотят использовать спецслужбы, политики и террористы… На пути у врагов становятся опальный украинский офицер и молодой агент ЦРУ, считающий себя героем романов Тома Клэнси.

 

 

Необходимое авторское предисловие

Хотя в основу романа положены отдельные реально происходившие события, все описанные персоналии, организации и события являются авторским вымыслом. Любые совпадения имен и названий случайны, и не могут служить основанием для привлечения автора к какому-бы то ни было виду ответственности. Негативные оценки деятельности отдельных представителей силовых структур и войсковых формирований России, Украины и США являются плодом авторской фантазии.

Главного управления частей особого назначения, а равно самих частей и отдельного батальона «Ворон» в составе Вооруженных сил России не существует.

Я постарался рассказать фантастическую историю «а что, если…»

Что и как получилось, вам судить, уважаемые читатели.

Моя большая благодарность всем, кто помогал, помогает и еще поможет в работе. И отдельно — А. Трубникову за доступ к его рабочим записям, которые послужили решающим стимулом к написанию этого романа.

 

Пролог. Братство бомбы

Одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год стал последним «советским».

Горбачевская перестройка успешно преодолела стадию популистской болтовни о «новом мышлении» и начинала практически демонстрировать истинность мудрых слов: «Можно бороться за правое дело грязными руками. Но нельзя бороться за правое дело кривыми руками, растущими из задницы». Партия уже разрешила кооперативы и частные совместные предприятия, но еще не ввела талоны на сахар, водку и сигареты. Слово «приватизация» пока ни о чем не говорило советским людям. Матиас Руст посадил свою «Сессну» на Красной площади, сломав не одну многозвездную карьеру, включая министра обороны СССР и командующего ПВО. Но еще стояла Берлинская стена, а советские войска дислоцировались в Восточной Европе и Афганистане.

Из тюрем было выпущено сто сорок диссидентов, Союз писателей возвратил в свои ряды исключенного Пастернака. КГБ перестал глушить западные «радиоволны». Партийные органы сняли ограниченную подписку на газеты и журналы. Общество «Память» провело в Москве первые митинги. Во всех слоях общества царила эйфория свободы, которую не омрачило даже грозовое облачко кровавых событий Нагорного Карабаха, предвещающее бурю «парада суверенитетов».

Этим летом никто из живущих — включая аналитиков из самых мощных разведок, и политологов с мировым именем — даже в страшном сне не мог бы себе представить, что не пройдет и пяти лет, как государство, раскинувшееся на пятую часть суши, потрясет череда экономических и политических кризисов. Что каждый желающий сможет открыть свое дело, а иностранную валюту станут продавать в обменных пунктах. Что сам Советский Союз перестанет существовать.

Пока же репертуар музыки, разрешенной для дискотек, утверждался через ЦК ВЛКСМ. Действовала шестая статья Конституции о «руководящей роли партии». Приводились в исполнение смертные приговоры, в том числе и за измену Родине. За просмотр фильма «Греческая смоковница» или продажу ста долларов можно было попасть в тюрьму. Утеря партбилета порождала сюжет, достойный фильма ужасов, а по военным гарнизонам раскидывали агентурные сети офицеры особых отделов всемогущего КГБ. В небо поднималась самая мощная в истории цивилизации ракета-носитель «Энергия». Несли боевое дежурство стратегические бомбардировщики с ядерными зарядами на борту.

Именно в этом году, когда отлаженный механизм советской империи еще крутился вполне исправно, но уже начал давать незаметные стороннему глазу сбои, случилось то, что не могло бы произойти ни при каких обстоятельствах ни до, ни, пожалуй, и после…

* * *

Огромный серебристый самолет шел на снижение, завывая четырьмя турбовинтовыми двигателями. С дальнего конца взлетно-посадочной полосы казалось, что он завис над серой бетонной лентой.

Непонятно из каких соображений стратегический бомбардировщик Ту-95 получил по классификации НАТО имя «Bear» — «Медведь». Больше всего эта элегантная боевая машина, самый быстрый в мире турбовинтовой самолет, ставший символом Холодной войны, напоминал механическую птицу. Или же, если смотреть снизу, из-под крыла, то гигантскую рыбу, всплывшую из неведомых глубин океана.

Тонкий фюзеляж, выдающийся вперед «бивень» топливоприемника и скошенные к хвосту широкие крылья создавали впечатление одновременно солидности и неторопливой надежности, скорости и стремительного порыва в небо.

Единственным, что, пожалуй, могло навести неведомого классификатора на мысли о «русском медведе», являлась боевая мощь этого самолета. Последняя модификация, Ту-95МС, несла шестнадцать крылатых ракет Х-55. Среди летчиков Дальней авиации гуляла шутка: «Один самолет уничтожит Британию, как географическое понятие», но это было не совсем так. Шестнадцать двухсоткилотонных зарядов не могли разрушить целиком огромные острова, однако превратить большую часть их поверхности в радиоактивную пустыню, пожалуй, что запросто…

Самолет приземлился немного неуклюже, в два касания, подняв небольшое облачко пыли. Но соприкоснувшись с землей, пробежал совсем немного и остановился на удивление быстро.

Начальник дежурной смены командно-диспетчерского пункта аэродрома «Руса» раскрыл соответствующий журнал и записал: «В 17.50 вне плана совершил посадку борт 262, следующий по маршруту «Оленья» — «Руса-2». По устной заявке командира направлен на площадку дезактивации». Шариковая ручка чуть подтекала, поэтому офицер писал осторожно, стараясь не наделать помарок.

Аэродром «Оленья» с которого прибыл «двести шестьдесят второй», находился на севере Кольского полуострова. Именно с него в район Новой Земли стартовали бомбардировщики, которые проводили испытания «специзделий». Данная информация проходила под грифом «совершенно секретно», но каждый, кто нес службу на командно-диспетчерском пункте, знал, что только что приземлившийся самолет возвратился после сброса атомной бомбы…

Рванувший в прошлом году Чернобыль, расположенный менее чем в трехстах километрах от Русы, заставил в корне переосмыслить отношение к правилам радиационной безопасности, на легкие нарушения которой раньше смотрели сквозь пальцы. Поэтому-то решение командира провести дезактивацию до того, как самолет займет свое обычное место, никого не удивило. В свете недавних событий и тенденций, так сказать.

Начальник смены отдал приказ, и через несколько минут к «Медведю» по рулежной дорожке уже мчался тягач. Задача у него была несложной — отбуксировать бомбардировщик в дальний конец летного поля, где с утра с ним начнет работать взвод химической защиты.

В принципе, дезактивацию, а проще говоря, мытье самолета с мылом и порошком, надлежало сделать сегодня. Но в строгом соответствии с политикой перестройки, гласности и нового мышления, единственная исправная передвижная авторазливочная станция АРС-15М по приказу начальника политотдела с раннего утра трудилась на полях соседствующего колхоза.

Тягач, фыркая солярным выхлопом, оттащил «Борт 262» на специально оборудованную площадку, огороженную с трех сторон высокими земляными насыпями. Техники, похожие в комбинезонах ОЗК на пришельцев из космоса, быстро подставили трап, подключили к самолету все полагающиеся по регламенту кабели и шланги. И, не дожидаясь, пока летчики покинут кабину, поспешно ретировались, поскольку до окончания дезактивации какое-либо другое техническое обслуживание строго воспрещалось. Впрочем, никому бы и в голову не пришло возиться с бомбардировщиком, который несколько часов назад побывал в полусотне километров от эпицентра ядерного взрыва. ОЗК, если верить начхиму, штука надежная, но к чему это проверять на себе?

После того как рев тягача утих за земляным валом, в боку фюзеляжа с легким шипением открылся люк. Из самолета выглянул невысокий крепко сбитый мужчина лет тридцати пяти — сорока, в летном комбинезоне, с торчащим на голове упрямым ежиком коротко стриженных, с легкой рыжинкой волос. Летчик быстро сбежал по трапу. Ступив на бетон площадки, он что-то крикнул, повернувшись в сторону кабины, и нырнул под брюхо самолета.

Будто повинуясь неразборчивой команде, серебристый корпус задрожал. Нарушив идеальную целостность титанического подбрюшья, по нему чиркнула тонкая щель, словно шнур приложили. Бомболюк начал медленно открываться. К тому времени, когда створки разошлись наполовину, внизу у самолета стояли уже три летчика. Задрав головы вверх, они, затаив дыхание ждали, когда взорам откроется содержимое боевого отсека .

— Ммммать! — выпалил тот, что спустился первым, как только сумел разглядеть то, что находится внутри. Не став дожидаться полного раскрытия, он подбежал к трапу и заорал:

— Костя! Закрывай, нахер, обратно! Серега! Связь с КДП! Пусть машину высылают! Чем скорее, тем лучше!

Створки, дернувшись на месте, медленно поехали вверх, закрылись.

Из самолета выскочил четвертый летчик. Заполошно оглянувшись, он буквально скатился по трапу, и воскликнул:

— Ну, что будем делать, командир? Ведь ЧП!

— Догадайся, — резко ответил мужчина, нахлобучивая на голову фуражку с синим авиационным околышем, которую до этого мял в руках. — Сухари, блин, сушить, товарищ оператор вооружения!

Командир приложил ладонь ребром, привычным движением уточнив соосносность кокарды, и тоскливо произнес, глядя в сторону выезда со спецплощадки:

— Сейчас УАЗка придет, я до командира базы смотаюсь. А ты, пока особый отдел не набежал, открой створки, и еще раз все осмотри. Внимательно осмотри, Коля!

— Открывать, закрывать… — тоскливо протянул оператор вооружения. — А со спецгрузом что делать будем? — Уточнил он, косясь в сторону хвоста, где поблескивал колпак кабины стрелка.

Скрипнув зубами, командир ответил:

— Выкинь, блин. Прям на полосу, — и, заметив безмерное удивление в глазах подчиненного, добавил: — Не тронь, пусть дрыхнет. Сам не буди. Проснется — грамм двести массандры залей, и пусть дальше валяется, пока не разберемся с залетом. Я скоро.

Не прошло и пары минут, как к «стратегу» подкатил автомобиль. Командир забрался внутрь, громко хлопнув дверью. УАЗ лихо развернулся вокруг высоченной стойки шасси и рванул в сторону выездных ворот, оставив остальной экипаж у самолета. Выражения лиц у летчиков строго соответствовали вульгарному понятию «охреневшие»…

* * *

Пятикилометровая дорога вдоль которой располагались технические службы, стараниями замполитов больше походила на увешанную рекламой улицу в каком-нибудь буржуазном Нью-Йорке. Только здешние плакаты и стенды не соблазняли развратной роскошью, а несли нерушимому блоку коммунистов и беспартийных мудрые изречения как классиков марксизма-ленинизма, так и ныне здравствующих вождей.

Правда, вожди в последнее время менялись в темпе перчаток у забывчивой барышни, и замполитам не хватало ни сил, ни времени на окучивание огромной территории. Так что, помимо свежего портрета Горбачева и аршинного транспаранта «Решения январского 1987 года пленума ЦК КПСС — в жизнь!» в глубине подальше от начальственных глаз можно было встретить выцветшие портреты Леонида Ильича Брежнева. И даже цитаты за авторством министра обороны Соколова, смещенного этой весной стараниями того же самого Руста.

Однако командир борта 262 Емельянов не замечал бесчисленные плакаты. А если и озадачивался судьбой опального министра, то исключительно в разрезе собственных возможных неприятностей, среди которых снятие с должности представлялось чуть ли не выигрышным лотерейным билетом.

В левом командирском кресле «тушки» майор летал третий год. За это время, да и на протяжении всей предыдущей службы бедовый «стратег» побывал в несчитанном количестве переделок, до сих пор неизменно выходя сухим из воды. Но на сей раз он иллюзиями себя не тешил. В нынешней ситуации его и экипаж могло спасти только чудо. А в чудеса Емельянов верил, и верил свято. Особенно в хорошо организованные и тщательно подготовленные. И если бы сейчас у него на пути вдруг встретился снятый еще в 1953 году плакат: «Техника во главе с людьми, овладевшими техникой, может и должна дать чудеса», то майор повторял бы его, как мантру…

Командира тыловой базы, человека, отвечающего на аэродроме за все, что не поднимается в воздух, он разыскал на дальнем складе горюче-смазочных материалов, расположенном в нескольких километрах от летного поля. Высокий широкоплечий полковник в изрядно запыленном кителе ходил вдоль железнодорожных цистерн и виртуозно костерил двух прапорщиков и десяток солдат, которые, по его мнению, недостаточно быстро орудовали вентилями и заглушками.

— День добрый, Петрович, — обменявшись рукопожатием, дипломатично поинтересовался Емельянов, смиряя запал и желание сразу вывалить на голову собеседника всю историю. — как дела в общем и в частностях?

— Какие тут нахер, дела! — рявкнул в ответ полковник. — Горбачев со своим ускорением задолбал на корню! Чтоб вы так летали, как нам горючку подвозят! Середина месяца, а на балансе висят тридцать тысяч тонн! Все емкости под завязку! А они гонят и гонят, по три эшелона в месяц! Куда мне его девать?! А девать надо! Заикнешься, что хватит, мол, ерундой страдать, и слать не больше, чем для полетов необходимо! Моргнуть не успеешь, в «тормоза перестройки» загудишь. И поскачет звезда по кочкам, замполиты проработками задолбают. В общем, сам видишь — проявляем «новое мышление» в полный рост. Земля впитывать не успевает! Летали бы вы не на керосине, а на бензине, как «кукурузники», — с нынешним хозрасчетом вся округа на меня бы работала!

Только теперь майор разглядел, что керосин из открытых кранов, словно в школьной задачке про бассейн, весело стекает в траншею, исчезающую за колючкой в глубоком овраге.

— Ну да и хрен с ним, из земли вышло, в землю и уйдет, — с неожиданным спокойствием подытожил командир базы.

— В Красноталовке уже приспособились из колодцев керосин добывать, — поддержал «светскую» беседу Емельянов, — они в низинке, так что за сутки тридцать сэмэ набирается…

— Ты, Саня, мозги мне не пудри, — оборвал майора резкий, как обрыв, полковник, — Пришел — говори, с чем. Кота за яйца тянуть не надо. Вы сесть не успели, а ты ко мне уже примчался. С чего вдруг? Есть подозрение у меня, что тебе что-то очень нужно…

— Прав, как всегда, Петрович! Опыт водкой не зальешь, — не стал увиливать Емельянов и продолжил, очень тихо, чтобы не дай бог не услышали ничьи сторонние уши. — Короче, у меня на борту неучтенка.

Полковник скосился на суетящихся прапоров и показал взглядом на поросший травой закуток, расположенный в двух десятках метров от ближайших ушей.

— И какая же у тебя после «Оленьей» на борту может быть неучтенка? — Так же тихо вопросил Петрович, как только они удалились от подчиненных на безопасное расстояние. — Не поселок оленеводов, в самом деле, а полигон. Темнишь, сосед…

— Та самая, про какую ты подумал, — отлично зная, что командира базы можно одолеть лишь в лобовой атаке, без обиняков врезал майор.

— Охренел? Первое апреля давно прошло.

— Какой тут, к зеленям, апрель! Сам бы не поверил, если бы не со мной. В общем, полный звиздец…

— Ты не причитай, мля, рассказывай…

Пилот вздохнул, собираясь с мыслями, да и с силами, откровенно говоря. Больно уж вопрос был темный и неприятный.

— Ну в общем, история такая. Три дня назад мы из Вьетнама пришли, с боевого дежурства. Как обычно, сели в Моздоке, там и заночевали. Спозаранку — от винта и домой на Русу. Высоту набрали, легли на курс. Только-только автопилот включили и немного расслабились, как вдруг приказ: без посадки и дозаправки чесать на Кольский по литерному режиму. «Литерный» — это когда нам трассу ПВО-шники с диспетчерами вне графика расчищают. Так правительство летает. Или когда задача особой важности…

— Да знаю я! Не первый год с вами, оболтусами, вожусь. Дальше что? — полковник, с раннего утра проторчавший на складах, новостей не знал, и был заинтригован не на шутку.

— Дальше, как в кино. Разворачиваемся на север, чешем на «Оленью», садимся. Там, кроме местных, на спецстоянке наш «Двести тридцатый». Говорю с Яриком, выясняю. Левый крайний у них зачихал, моздокский начальник КДП запрос на замену получил, и нас, вместо «Двести тридцатого», на сброс зарядил. Обиделся, гад, что я его бабу трахнул. Вот и подкузьмил… Да та прошмандовка разве что под салабонами не лежала, её употребить сам бог велел!

— Так, хорош резину тянуть, — невежливо попросил командир базы. — Отвлекаешься! «На сброс…» это… то самое?

— Да я не отвлекаюсь, — буркнул майор. — То самое, да. Я и раньше в сбросах участвовал, которые три штуки в год по квоте . Дело нехитрое, ракеты вынимают, в барабан контейнер той же формы засовывают. Считай, что учебный пуск, только тикать нужно быстрее, чтобы под излучение не попасть… Если бы не этот моздокский мудак, то были бы дома в плановое время и горя не знали. Ну, в общем, в «Оленьей» еще о прибытии доложить не успели, как видим — метётся гражданский. На «Волге» с московскими номерами. Весь из себя такой деловой, и говорит, двадцать килотонн, надводный подрыв, экспериментальный. Нас от самолета, как положено, отгоняют. Местные извлекают боезапас, потом под брюхо шайка ихних технарей бежит. Брезент натянули и вперед. Полчаса прошло — прям по взлетке еще одна «Волга», черная, с армейскими номерами из одних нулей. Из нее генерал вылетает, да шустро так, как в жопу клюнутый. Просветы золотые сверкают, шинель развевается, лампасы мелькают — глазам больно. Налетел генерал на главного у этих ядерных технарей. И тут такой мат пошел, что наш прапорюга складской — чистый поэт Есенин в сравнении. Мы, конечно, ушки на макушке. Впитываем. Оказалось, эти гражданские, что первыми подскочили — из Минсредмаша , а генерал из РВСН. А оно ж ведь, кому мир во всем мире и разоружение, а кому тьма египетская. Горбач мораторий на испытания объявил, ракетчики с учеными в глубокой заднице оказались. Одни не могут контрольные подрывы производить, у других вообще вся наука остановилась. Ну и кроме науки, не забудем, каждый взрыв — разные разности, премии и прочие поощрения. Язова свои же обложили как барсука, вот он через Политбюро продавил временную отмену моратория. Тут все, у кого испытания зависли, в «Оленью» и рванули. Минсредмашевцы первыми подсуетились со своей бомбой.

— Ох и нихера себе замес! Немирным атомом швыряться наперегонки, кто первым успеет… Новое мышление, мать их… — крякнул Петрович. — И что дальше?

— Дальше вообще пурга в Сахаре. Пока у нас суть да дело, генерал помчался в штаб, вернулся со взводом охраны и телефонограммой. Гражданских чуть ли не прикладами от самолета отгоняли. Вояки начали свою бомбу вешать. Ветер в нашу сторону дул, краем уха услышал что какое-то «устройство с зарядом сверхдлительного хранения». Минсредмашевцы кинулись своего министра теребить через вертушку. Пока туда-сюда, к нам командир авиаполка. С личным распоряжением начальника Дальней Авиации — взлетать только с военной бомбой. Свой генерал страшнее чужого генсека, так что мы резину не тянули. Вояки дуру прицепили, мы сразу взлет запросили и в воздух. На высоте чуть отдышались и в зону выброса пошли. Вошли, доложились, получили добро. Бомболюк открыли, кнопку вдавили. Как только лампочка показала сброс, как положено, — на вираж со снижением и бегом из опасной зоны. Как выровнялись, чую по реакции самолета — лишний груз на борту остался. Через десять минут от наземного поста доклад — «нераскрытие парашюта». Не знаю, как получилось, но они решили, что изделие «пшикнуло» и ушло в океан.

— А там сколько? — спросил Петрович. Чего именно он не уточнил, но летчик понял и так.

— Две с половиной тысячи метров глубина.

— Ясно, давай дальше.

— Я запросил разрешение сразу домой идти, без подскока с дозаправкой.

— И у вас что, так спокойно все пошло после того, как сброс был, но без подрыва? — полковник, за много лет познавший всю неисчерпаемость военного бардака, вполне верил в рассказ, но в этом месте засомневался. Перестройка-перестройкой, мораторий-мораторием, но меры безопасности еще никто не отменял.

— А с нас какой спрос? — искренне удивился Емельянов. — Мы бомбу скинули, а там хоть не рассветай. Это у технарей погоны полетят. Комиссии без разницы, где и когда показания приборов снимать. В Русе или в «Оленьей». У нас теплее даже. Да к тому же я из генеральской ругани понял, что ракетчикам как раз и выгоден был неудачный подрыв. Тогда они госзаказ на смену боеприпасов попробуют у министра пробить… Я при посадке дезактивацию запросил, чтобы всякий сторонний народ от нас как черт от ладана… Пробежались по ВПП, глянули в бомбовый отсек. А там этот прожектор перестройки торчит.

— Прожектор? — не понял командир.

— Ну да… изделие. Не утопло оно. Сброса не получилось.

— А приборы как же?!

— Ну вот так вышло… По показаниям сброс, а она вот, как и подвесили…

— Ты что, — перейдя на громкий и выразительный шепот оборвал его полковник, до которого наконец-то дошел смысл сказанного майором. — Со снаряженным специзделием на борту пришел и со мной тут лясы точишь?! Совсем без мозгов, масть твою в плешь?! В особый отдел беги, пока не поздно! Ты почему еще в воздухе не доложил?!

— Я же не дурней тебя, Петрович, — так же, трагическим шепотом, возопил Емельянов, — Так бы и сделал. Только у меня неучтенок на борту оказалась не одна, а две штуки. И вторая пострашнее первой.

— Так гражданские и свою хреновину куда-то подвесили? — не понял полковник.

— Да нет, — отмахнулся майор, — Нинка-буфетчица в Моздоке на борт напросилась. Ее к нам как раз переводят в летную столовую. Вот «на оленях» и решила добираться. Ты же баб знаешь, Петрович. Им что бомбер, что транспортник. А нам и веселее. Тут в воздухе приказ, и понеслась эта самая по кочкам. Ссадить по пути, сам понимаешь, не получилось.

— Так что, когда бомбу вешали, девка на борту была? — у полковника отвисла челюсть. — А особисты что же, не проверили самолет?…

— Не поверишь, но да. Мы Нинку в хвостовой кабине под кошму уложили, приказали мышкой сидеть и не дрожать. В общем, такая вот история, — закончил майор.

— Твою ж судьбу… — потрясенно пробормотал командир. — Берии на них нет.

Служить при создателе ядерного оружия и Дальней авиации Петровичу не довелось по возрасту, но ничего более подчеркивающего степень нынешнего раздрая и бардака ему не придумалось.

— Да в той неразберихе слона можно было в самолет запихнуть, они ж там чуть не дрались, средмашевцы с ракетчиками, кому свой груз вешать, — пилот развел руками, дескать, точно, нет товарища Берии, да и товарища Сталина.

— Ну так от меня ты чего хочешь? — набычился полковник, хмуро и подозрительно глядя на Емельянова. Теперь в глазах Петровича ясно читалось ожидание больших неприятностей.

— Теперь, как ни признавайся, все едино — посторонний на режимном объекте при выполнении боевой задачи. Отоспятся на всем экипаже по полной. Это же срок, однозначно.

— И что? Я-то здесь при чем?

— Помнишь, как мы в позапрошлом году неучтенные фугасы, что после учений остались, в лесное озеро ссыпали? По твоей просьбе? — требовательно спросил летчик. — Вижу, помнишь. Так вот, я сейчас, как медведь рогатиной к сосне припертый. А за мной — еще пятеро экипажа моего. Выхода, товарищ полковник, у меня нет. Если возьмут, то размотают по всем «подвигам». Молчать не буду. Так что сядем, как говорится, усе.

— Ну? — мрачно поинтересовался полковник после долгой и сумрачной паузы.

— …баранки гну, — ответил Емельянов чуть посмелее, чувствуя, что нужная мысль уже проникла в разум собеседника. — Выручай.

— А ты знаешь, Саня, что ты последняя сука? — осведомился Петрович с тоскливой, безнадежной ненавистью.

— Не я сука. Жизнь в Дальней авиации собачья.

— Объективный контроль сняли?

— Конечно. По ленточке все в порядке, бомбы на борту нет.

— Устройство подрыва демонтировать сможете? Чтобы мне тут Хиросима с Нагасакой не вышли?

— Без вопросов! Мой оператор спецподготовку проходил! — обрадовано зачастил Емельянов. Положа руку на сердце, он сомневался, что полковника удастся уговорить даже угрозой шантажа. И, предваряя следующий вопрос, майор добавил, — стукачей в экипаже нет. Не первый раз бабу на борт берем. Восемнадцать часов на дежурстве — от скуки сдохнуть можно. Проколов не было.

— Значит так, — уже практически призадумался Петрович. — Вы на дезактивации? Там в капонире приныкан гидроподъемник. Как стемнеет, опускайте свой прожектор, разоружайте, и везите свою… хрень… в конец поля. К кленовой роще. Там, ближе к опушке, вырыта яма. В нее клад свой аккуратненько спустите.

— На тросах?

— На полотенцах, мля! — злобно огрызнулся полковник. — Опустите — присыпьте землей на полметра. Сверху досок и разного мусора каких-нибудь набросайте. Остальное — не ваше дело. Эх… не сдюжите, спалитесь…

— Сдюжим! — как можно убедительнее заверил пилот. — Ты же наш «объект» знаешь, вокруг поля, сплошные перелески и отсыпные капониры. Вечером ни летунов, ни технарей, только бойцы — караульные, так они же тебе и подчинены… Как стемнеет, на дальней стоянке можно хоть танк гонять.

— Ну… давай… пробуй, — через силу, выдавливая каждое слово, ответил полковник.

— Так я машину твою заберу? — чуть дыша, из опаски спугнуть удачу, спросил Емельянов. — Чтобы скорее обернуться.

— Забирай, — вздохнул Петрович. — Водилу отошли сюда, ко мне. Как закончите, выезжайте через дальние ворота. Там мои дембеля. Молчать будут, хоть десяток баб вывози.

— А особисты?

— Везучий ты, товарищ майор! — осклабился полковник, потирая вспотевший висок. — Ихний Лукашин сегодня звездочку обмывает. Справляют всем отделом. С обеда у себя на подворье засели, зуб даю, как свиньи уже. Отдельная территория, хоть баб греби, хоть спиртягу жри — никто не заметит. Это нам с тобой «усиление борьбы с пьянством и алкоголизмом», а им до задницы.

— Так я пойду?

— Погодь. Еще одно. Когда после… развезешь своих по домам, сам возвратись той же дорогой сюда. На все, про все у тебя времени пока мы последнюю цистерну не сольем. Не в обрез, но и не волокить. И смотри, майор, насчет болтовни… У таких дел срока давности не бывает.

Емельянов шуганул бойца-водителя от баранки и сам погнал по ухабистому асфальту УАЗик в безбашенной летной манере: «Даю газу, ручку на себя, а он не взлетает!»

* * *

Дождавшись сумерек, опустившихся на летное поле, экипаж приступил к делу.

Тихо матеря сквозь зубы техников, ядерный щит Родины, Раису Максимовну с Михал Сергичем и прочие достигнутые консенсусы, летчики опустили треклятое специзделие на тележку для перевозки авиадвигателей, и откатили на пару сотен метров к роще, где еще с обеда была вырыта глубокая, метра три, яма. Рывшие ее бойцы то ли проштрафились, то ли «дембельский аккорд» отбывали, да в общем и неважно. Главное, что яма оказалась где следовало. Не прошло и получаса, как бомба легла на дно. Ее закидали хворостом, присыпали землей и от души потоптались сверху. Благо, три саперные лопаты на спецплощадке нашлись.

Ритуально постоять, скорбя об уделе «хрени» и вытирая вспотевшие лбы, не довелось. Емельянов, порыкивая сквозь зубы, затолкал в УАЗик всех пятерых — второго пилота, бортинженера, оператора вооружений, радиста и стрелка-наблюдателя. В корму, на откидное сиденье самолично упаковал Нинку, толком в себя, так и не пришедшую. Глядя на сонную худенькую замарашку, вряд ли кто мог бы поверить, что бесшабашная буфетчица двадцати лет от роду провела в воздухе больше времени, чем иной пилот. Про ее тягу к приключениям, тотальную безотказность и совершенно невероятную любвеобильность ходили легенды.

Пока майор Емельянов развозил экипаж по местам внеслужебной дислокации — кого на квартиру, кого в общежитие, к яме на краю летного поля с выключенными фарами подъехал самосвал. И вывалил в разверстую земляную пасть полторы сотни пришедших в полную негодность аккумуляторов. Бойцы-арестанты, выдернутые с гарнизонной гауптвахты, под неусыпным наблюдением мордатого сержанта окончательно засыпали яму и привели территорию в первозданное состояние. Перекопанную, рыхлую землю утрамбовали ногами, сверху уложили ленты дерна, натащили со всей рощи сухих веток и прочего лесного мусора.

За устройство свалки в неположенном месте полковник рисковал получить серьезный нагоняй. Но избавляться от опасных свинцовых отходов, минуя чудовищный ворох официальной отчетности, приходилось не раз и не два, поэтому конспирация была отработана до совершенства. Кроме того, именно категорическая предосудительность действа, как ни странно, работала на пользу плана, поскольку никому и в голову не пришло, что просто большим нарушением можно замаскировать Очень Большое.

Поздним вечером, уже после того, как на голубом экране отшутили на грани фола «Одесские джентльмены», домой к Петровичу заявился майор Емельянов. Не один. С канистрой спирта. Офицеры долго пили в молчании, алкоголь не развеял хмурые мысли, но, по крайней мере, ослабил похоронный настрой. Ну а после, для закрепления результата, майор с полковником оккупировали дежурную машину и укатили в ночь, к девчонкам на узел связи.

Прочие же члены экипажа собрались в общежитии военного городка в комнате самых молодых — радиста и стрелка-наблюдателя. До самого рассвета под скудную закуску они пили «массандру» — пятидесятипроцентный раствор воды и спирта, что используется в авиационных системах охлаждения. События дня и вечера старались не вспоминать. Трепались на отвлеченные темы, а с середины пьянки — сообща ржали над быстро напившимся штурманом Витей Сербиным, что как обычно после первых ста грамм понес какую-то чепуху…

Утро было промозглым и удивительно хмурым, прям как у классика советской литературы. Словно не август на дворе, а поздняя осень. Кое-как выстояв на общем построении, экипаж «Борта 262», героически борясь со сном и тяжелым похмельем, сумел еще и высидеть на обязательных занятиях, конспектируя материалы последней партконференции. Затем, дождавшись окончания дезактивации, командир и второй пилот проследили, как тягач перегоняет самолет на стоянку, после чего расползлись по домам.

Жизнь гарнизона продолжала идти по давным-давно заведенному порядку. Прошло несколько дней, и над засыпанной ямой начала пробиваться свежая трава. Ни Емельянов, ни командир базы, ни остальные члены экипажа не вспоминали о произошедшем ни единым словом. Слабым звеном в этом «заговоре молчания» была, пожалуй что, буфетчица Нинка. Однако, просидев чуть ли не весь полет в хвостовой кабине стрелка и щедро дегустируя «массандру», она толком и не помнила, что происходило от взлета в Моздоке и до посадки в Русе. Поэтому, даже если бы и захотела, ничего рассказать не сумела…

Прошли месяцы, затем годы. В иное время ситуация, скорее всего, повлекла бы обширное расследование, но СССР уже вступил в пору великих катаклизмов. Хаос и безответственность и коммерция начинали захлестывать все государственные структуры. Ответственные лица списали ядерный заряд как затонувший на глубине в два с половиной километра и предпочли не ворошить проблему дальше, чтобы не умножать суету и заботы. Со временем исчез сам Союз, пришел в запустение аэродром, персонажи истории разъехались кто куда, надежно храня тайну.

Казалось, что специзделие РВСН СССР забыто и похоронено навсегда…

 

1. Псовая охота

Спутник наблюдения NASA скользил в ночном небе Земли на высоте почти шестисот километров. Или трехсот шестидесяти миль, как было удобнее считать многим из тех, кто кропотливо собирал и обрабатывал информацию, поставляемую аппаратом.

Как засмотрится мне нынче, как задышится? Воздух крут перед грозой, крут да вязок Что споется мне сегодня, что услышится? Птицы вещие поют, да все из сказок…

Владимир Высоцкий любил и умел выпевать согласные. На фоне мириадов мерцающих звезд и едва угадывающихся очертаний черно-синих материков хрипло-надрывные раскаты его невероятных «р-р-р-р» и «л-л-л-л» обращались в бередящий душу сюрреалистический message. Казалось, что, пронзая эфир и материализуясь в сверхсовременных каналах связи, пульсирует сама неупокоенная душа великого русского барда.

— Отфильтруй канал, — перекрывая песню, зазвучал в наушниках оператора усталый голос начальника смены. — Что это там у тебя за варварские звуки, Дик? Куришь травку под шаманскую музыку?

— Хм. А я думал, что это вы так… шутите, ведь поют не по-английски, — в голосе оператора Ричарда сквозило неподдельное удивление. — Впрочем, сейчас проверим…

После того, как оператор поколдовал над клавиатурой, голос в наушниках стал ощутимо тише, но до конца не исчез. Оператор тихо выругался и полез в глубокие настройки.

Начальник смены — сотрудник ЦРУ и выпускник Гарварда, демонстративно презиравший сквернословие, хотел сделать замечание, но не стал — чернокожий лейтенант — оператор служил в Министерстве обороны и не подчинялся ему по службе.

— Опусти пониже, — так и не дождавшись полной очистки канала, отдал начальник новое распоряжение. — По плану сегодня мы должны сделать контрольный осмотр бывшего военного аэродрома в России. Вот погляди: его название и координаты я вывел на экран.

Оператор поморщился и удержал уже повисший на языке ехидный вопрос — какое ему дело до того, чем когда-то была некая точка на карте. А так же не менее ехидный комментарий относительно того, что называть довольно непростую последовательность операций по управлению спутником простым «опусти» есть профанация процесса. Но сдержался. Опустить так опустить…

— Руса? — прочитав надпись, высветившуюся в окне чата, ворчливо переспросил оператор. — Нет проблем. Только это не Россия, а Украина.

— Да по мне хоть Верхняя Вольта, лишь бы без ракет.

— Согласен, сэр, — оператор чуть нахмурился, вспоминая. — Я знаю это место. Но там давно все заброшено и лет пять как в руинах, смотреть не на что.

«Перестраховщики… Впрочем, мое дело маленькое» — добавил он про себя. Отношения между двумя специалистами было несколько… натянутым. Один стремился демонстративно показать высокий профессионализм и бдительность, словно русские, как в старые добрые времена, вот-вот уже готовились тайно везти ракеты на Кубу. Другой всячески избегал лишних телодвижений и каждый раз, заступая на смену, больше всего желал, чтобы до самого ее конца ничего не случилось.

Оператор, управляя установленным на спутнике оборудованием, повозил курсором по экрану и щелкнул кнопкой мыши. Изображение земной поверхности начало стремительно приближаться. В хитросплетениях графики угадывались характерные очертания полуострова Крым, а также черные кляксы водохранилищ, соединенные ломаной линией Днепра.

Несмотря на то, что оператор был плотью от плоти мира Google Maps и автомобильных навигаторов, он находил завораживающей, почти сверхъестественной возможность взирать на мир с божественной высоты.

Большое светлое пятно на мониторах разбилось на скопище огней, поверх которого информационная система высветила надпись «Kiev». Оператор вновь поморщился, это услужливое разъяснение показалось каким-то мелким, пришедшим из компьютерной игры. Как будто специалисты не знали очертания и отличительные особенности всех крупных городов мира…

Камера ушла вниз и влево от «Kiev`а», еще увеличила фокус, и перед глазами наблюдателей возникли очертания летного поля, похожего скорее на много полей, объединенных в большой прямоугольник с неровными сторонами.

Аэродром был военный. На это указывали даже не многочисленные П-образные земляные капониры и отсутствие хоть какого-то следа здания аэровокзала. Дело было в ином — гражданских аэродромов с единственной трехкилометровой взлетно-посадочной полосой не бывает. Все мощные хабы подобного масштаба имеют не меньше двух полос.

Оператор оказался прав, объект не функционировал. Действующие аэродромы освещаются круглые сутки, а здесь на территории летного поля не было даже захудалого фонаря. Просканировав поле в инфракрасном диапазоне и не найдя ничего, заслуживающего упоминания в рапорте, начальник смены решил осмотреть прилепившийся к аэродрому военный городок.

Здесь жизни оказалось побольше, вскоре на мониторах начали появляться желтые прямоугольники и небольшие движущиеся точки тепловых объектов. Это указывало на отапливаемые здания и присутствие живых существ.

По оперативному залу прокатилась волна оживления — один из тепловых объектов программа распознавания идентифицировала как «стаю волков». Оператор сразу представил, как выложит в своем твиттере спутниковое фото с подписью «волки разгуливают по городам России». И, прикидывая, сколько соберет лайков на «Фейсбуке», стал настраивать максимальное приближение.

Но тревога оказалась ложной. После небольшой перепалки между начальником смены и дежурным программистом выяснилось, что в систему по ошибке загружен модуль, предназначенный для северных лесов. Экран мигнул и надпись изменилась на «группа бродячих собак, размер «си»».

— Проще говоря, стая, — грустно прокомментировал оператор.

— Интересно, какой размер по их шкале больше: «би» или «ди»? — риторически буркнул начальник смены.

Дежурный программист, блюдя корпоративную честь, хотел было вступиться за неизвестных разработчиков и предложить коллегам воспользоваться специально приложенной для подобных умников справочной системой, но в этот самый момент назревающую перепалку оборвали возбужденные голоса.

Подобное случалось на дежурствах не то, чтобы часто, но и не сказать чтобы редко. Небесное око регулярно фиксировало сцены, невидимые другим, живущим внизу и ограниченных обычным человеческим зрением. Иногда эти зарисовки из жизни были забавными, а иногда совсем наоборот…

Там, внизу, в семи часовых поясах от штата Вирджиния, «группа бродячих собак размера «си»», сбившись плотной кучей, преследовала медленно идущего человека. Оператор повозился с четкостью и стабилизацией картинки. Стая распалась на отдельные силуэты, похожие сверху на карликовых тупомордых акул.

Преследуемый собаками двигался по улице непредсказуемыми рывками, спотыкаясь и теряя равновесие чуть не на каждом шагу. То ли находился под воздействием наркотиков, то ли пьян, а может быть просто очень стар. Хотя последнее, конечно, сомнительно. У собак определенно был шанс, и парни из главного зала оперативного центра начали азартно делать ставки. Со стороны их действия могли бы показаться кощунственными, но привычка к постоянному и обезличенному наблюдению за чужой жизнью неизбежно сглаживала многие нормы и правила. Вскоре все, кто наблюдал за происходящим, были полностью поглощены жестокой драмой. Которая, похоже, подходила к развязке — собаки уже охватили жертву полукругом и приближались к идущему.

«Держись, Джонни Доу , не вздумай упасть!»… «Кто у них вожак? Почему не бросается?» — раздавались со всех сторон азартные восклицания. И неожиданно они сменились возмущенно-разочарованными воплями. Улица, едва освещенная тусклыми подмигивающими фонарями, вдруг покрылась мозаикой артефактов — цветных квадратиков, которые в двадцать первом веке пришли на смену привычным телевизионным помехам. Через несколько мгновений весь экран целиком укрыло моргающее лоскутное одеяло.

Оператор чертыхнулся, попробовал восстановить канал, не смог, и подал команду на спутник о перезагрузке операционной системы. Экран на пару секунд погас, после чего на нем появился логотип «Майкрософт», встреченный дружными проклятиями. С тех пор, как Министерство обороны США отказалось от систем управления на базе разработок Хьюллет-Паккард, подписало контракт с Биллом Гейтсом и стало закупать оборудование, которое работало под управлением специальных версий «Windows», сбои и частые перезагрузки стали обычным делом…

Когда восстановилось изображение, спутник уже покинул зону наблюдения, а график наблюдения требовал оценить следующий объект. Офицеры, в глазах которых происходящее было не более чем разновидностью телешоу для взрослых, быстро позабыли о событиях, невольными свидетелями которых стали, и возвратились к своим делам.

Но это было не телешоу. И на полутемных улицах городка, существующего не виртуальном мире, а в реальности, не прозвучал возглас режиссера «Стоп, снято!».

* * *

Обреченный человек не замечал преследующих собак. Он держался за бок и глухо постанывал. Через каждые два-три шага бедняга останавливался передохнуть и продолжал медленно брести в темноте по разбитому асфальту вдоль угрюмых панельных пятиэтажек с редкими желтыми прямоугольниками окон. Переходы с каждым разом становились все короче, а остановки на отдых все продолжительнее. В конце концов, не дойдя двух шагов до единственного на всю длинную улицу работающего фонаря, он осел на землю, завалился и остался лежать, не делая попыток подняться на ноги.

Осмелевшая свора стала смыкать кольцо, неспешно и неотвратимо. Вожак приготовился тихо рыкнуть, подавая команду к общей атаке и первым броситься вперед, как вдруг из боковой улицы донеслось ворчание автомобильного двигателя.

Звук был негромким, но его оказалось вполне достаточно, чтобы одичавшая стая вновь обратилась в уличную свору. Собаки, воровато оглядываясь и поджимая хвосты, отбежали в темноту. Совсем они не ушли, надеясь, что неожиданная помеха куда-нибудь пропадет, но отступили как можно дальше.

Из боковой улицы под фонарь осторожно выкатилась «Тойота-Королла» с погашенными фарами и габаритными огнями. Машина проехала вперед и, все так же не включая освещения, остановилась метрах в двадцати от лежащего. Передние двери раскрылись, в прохладу летней ночи почти одновременно выскочили двое.

— Где он? — оглядываясь по сторонам, спросил пассажир, плотный мужчина лет сорока пяти с хитроватым, очень подвижным лицом.

— Вот там, под столбом, — чуть плаксиво и с хорошо различимым акцентом ответил водитель, ушастый молодой человек, почти мальчишка, в светлой рубашке с короткими рукавами и тонком битловском галстуке на резинке, какие носят проповедники — евангелисты.

Плотный оглянулся по сторонам, увидел тело и ринулся вперед. К тому времени, пока Ушастый его догнал, хитрован уже опустился на колено и сосредоточенно пытался нащупать шейный пульс лежавшего.

— Не дышит, — после долгой паузы заключил Плотный. — Груз двести. Проще говоря, труп, — пояснил он своему спутнику.

— Oh, my gosh! — немного помолчав, видимо, осмысливая услышанное, откликнулся ушастый. В его голосе звучал неподдельный ужас.

Плотный поднялся на ноги, достал из кармана носовой платок и брезгливо обтер пальцы.

— Ну, что теперь будем делать, господин начальник? — ядовито спросил он.

— Его нужно срочно доставить в больницу, мистер Котельников! — потерянно отозвался «евангелист». Его голос дрожал и срывался на каждом слове.

Плотный набычился.

— Чтобы там сделали анализ крови и нашли в ней твою химию? А потом в милиции поинтересовались, где и с кем он пил весь вечер? — все так же ехидно уточнил он. — Вот уж хрен! Лучше уж сразу идти и делать явку с повинной, тогда хоть отягчающих не навесят.

Ушастый, кажется, даже всхлипнул.

В общем так, мистер Алан, — подытожил Плотный. — Пока нас никто не увидел, нужно отсюда тикать. Видишь вон тот кирпичный домик? — он показал на чернеющие в стороне развалины небольшой газораспределительной подстанции. — Давай-ка тело туда оттащим. Найдут его вряд ли раньше утра. Пока разберутся, не меньше суток пройдет. Здесь бомжей по пьянке лапти сплетает больше, чем детей за год рождается…

Не дожидаясь ответа, Плотный взялся за одну ногу покойника и кивнул спутнику на другую. Ушастый, позабыв уточнить, какое отношение ко всему происходящему имеет плетение лаптей, со страхом и нескрываемой брезгливостью вцепился в штанину. Они поволокли тело к чернеющему прямоугольнику, как муравьи зерно, мешая друг другу, но вполне целеустремленно. Управились достаточно быстро. Когда же, завершив дело, вернулись под фонарь, оказалось, что у машины объявилось новое действующее лицо.

Со стороны центральной площади городка от столба к столбу противолодочным зигзагом, громко ругаясь и спотыкаясь на колдобинах, двигался высокий широкоплечий парень. Траектория его движений была столь же криволинейной, как у предыдущего обитателя этих недобрых мест, но вот причина оказалась совсем иной. Прохожий был не то пьян в дым, не то, по новой моде, укурен или обколот. Правда, в отличие от своего предшественника, он отнюдь не производил впечатления умирающего.

Плотный дернул Ушастого за рукав, оба замерли на границе светлого пятна, которое тусклый фонарь отбрасывал на бугристый асфальт.

— Это Витек, контролер с базара, — прошептал Плотный. — Пусть пройдет, он как нажрется — буйный. Не видит нихрена, но вломить может посильнее, чем пятеро трезвых.

Пьяный, продолжая упорно продвигаться к неведомой цели, наткнулся на стоящую поперек улицы машину. Остановленный неожиданным препятствием, он долго и недоумевающе смотрел на странный предмет, неведомо как оказавшийся у него на пути. Затем вдруг быстро принял грамотную стойку и почти без размаха нанес один за другим два поразительно точных и быстрых для его нынешнего состояния удара: левой в боковое окно, правой в крыло.

Противоударное стекло «Тойоты» выдержало неожиданное испытание, но корпусу пришлось тяжелее. Экономные японцы давно перестали штамповать «избыточно» крепкие детали, и на крыле появилась глубокая вмятина. «Витек с базара» громко, энергично и очень выразительно выругался, потряс кулаками. Каким чудом он не переломал пальцы, осталось неизвестным.

— Моя машина! — трагически застонал Ушастый и попытался шагнуть вперед. Плотный остановил его порыв одним движением руки, как шлагбаум опустил.

— Тихо, господин начальник! — прорычал он. — Видишь, какой лось? Если сейчас с ним завяжемся, то будет драка, шуму не оберешься, народ сбежится. — Что такое «лос»?

— Ну, этот, как его… Moose, по-вашему.

Сравнение буйного парня с лесным гигантом произвело на ушастого должное впечатление. Он засопел, окинул критическим взглядом фигуру вандала, стиснул зубы от обиды и бессилия и остался стоять на месте.

Парень еще постоял, тупо уставившись на изувеченную машину, затем, что-то неразборчиво ворча, продолжил движение, время от времени вновь встряхивая разбитой рукой.

После того, как шатающаяся тень растворилась в ночных тенях, Ушастый наконец подбежал к машине и начал охать, ощупывая крыло. Плотный прервал пароксизм страданий и чуть не пинками затолкал его в салон.

Изнутри, с мягких кресел, под чуть слышное урчание мотора и мигание лампочек приборной панели, улица за окном казалась декорацией телеспектакля, где роль экрана выполняло лобовое стекло. Ушастый опасливо скосился на своего напарника, решительным движением включил габариты и фары, нажал на газ. Плотный, уже не требуя светомаскировки, включил радио. Салон заполнили гитарные аккорды и хрипло-надрывный голос.

Душу сбитую да стертую утратами Душу сбитую перекатами Если до крови лоскут истончал…

Ушастый, скривившись, протянул руку, чтобы переключить программу, но Плотный его остановил.

— Подожди. Хорошая песня. Закончится, тогда и ставь что хочешь.

Машина покрутилась по коротким улицам и покинула городок.

Залатаю золотыми я заплатами Чтобы чаще Господь замечал…

Минула пара часов, ночь подходила к концу. В далекой Вирджинии американские офицеры, напрочь позабыв о прерванном развлечении, готовились к сдаче дежурства. В Русе, на втором этаже добротного частного дома спал Плотный, не видя снов. Пострадавшая «Тойота», соблюдая дозволенный скоростной режим, мчалась по трассе в сторону Киева. Из салона звучал уже не страстный бардовский манифест, а нахрапистый белый рэп.

Собаки, все это время терпеливо ждавшие у забора, начали осторожно приближаться к неподвижному телу, небрежно брошенному в кустах рядом с подстанцией.

 

2. Его звали Алан

Киевский «Биг Бен» — цифровые часы на башенке отремонтированного Дома Профсоюзов — показывали семь ноль пять утра. Ярко-красная «Тойота» со свежей вмятиной на правом крыле съехала вниз по брусчатке Владимирского спуска, пересекла Почтовую площадь, прошла по улице гетмана Сагайдачного, вечно забитой припаркованными машинами и, не доехав до Киево-Могилянской академии, завернула направо.

Боковой проезд выводил в лабиринт тихих улиц с односторонним движением. Подол, низинная часть старого Киева, район сам по себе несуетливый. Кварталы, расположенные в треугольнике меж Контрактовой площадью, Набережно-Крещатицкой и Верхним Валом, застроены невысокими домами и по столичным меркам практически безлюдны. Постороннему сложно обнаружить здесь нужный дом. Вывесок почти нет, так что трудно понять, где обосновался нужный офис, чьи хозяева предпочитают здешнюю респектабельную неброскость базарной престижности шумных и показушных центральных улиц. Или жилой особняк, стоимость которого ненамного уступает московским ценам.

«Тойота» затормозила в трех метрах от крыльца двухэтажного дома. На фоне скверно оштукатуренной грязно-серой стены светлым прямоугольником выделялась аккуратная дверь с табличкой на английском и украинском языках: «Неправительственная организация. Американская лига социальных исследований».

Чем занимаются тихие американцы за дверью из белого пластика, скрывавшего двухдюймовый бронированный лист, на Подоле знали даже бомжи. Резидентура Центрального разведывательного управления США имела полулегальный статус и особо не конспирировалась. Однако попасть дальше тесной прихожей мог далеко не каждый, даже если он являлся счастливым обладателем синей паспортины с вытесненным на обложке белоголовым орланом…

Улица была неширокой, места для нормальной парковки здесь не хватало, поэтому Алан втиснулся между двумя огромными каштанами и закатил правые колеса на тротуар, что в Вирджинии обошлось бы ему в сорок долларов штрафа. Он поставил машину на стояночный тормоз, заблокировал ключом «Малтилока» коробку передач и, прихватив сумку, выбрался из машины.

Парковаться во внутреннем дворе ему как сотруднику регионального представительства пока что не полагалось. «Ключевое слово пока!» — подумал Алан, стискивая в кармане диктофон-флешку с бесценной фонограммой. Именно эта запись в самом скором времени должна была обеспечить ему лучшие парковочные места не только в этой захолустной стране, но и дома, в самом Ленгли!

Пока же… Алан покосился на изуродованное крыло, в который уже раз скривился, как от зубной боли, и, обреченно вздохнув, активировал автосигнализацию. Убедившись, что машина попадает в зону камеры наружного наблюдения, он поднялся на крыльцо и надавил хромированную кнопку звонка. Внутри загудело, стукнуло. Дверь медленно отворилась.

Вдохнув полной грудью прохладный отфильтрованный воздух (Америка, Америка!), Алан вставил в щель карту пропуска и, дождавшись подтверждающего кивка охранника за пуленепробиваемым стеклом, свернул к лестнице. По ней спустился в подвал, где за тяжелой металлической дверью размещались технические службы, архивы и складские помещения. Поприветствовав отставного сержанта «морских котиков», что заведовал здешним хозяйством, гость выложил на стойку прихваченный из машины черный полиэтиленовый пакет.

Сержант протянул в ответ чистый бланк. Пока Алан вписывал печатными буквами в разграфленные квадратики данные, обозначенные как «место», «время» и «особые условия», охранник натянул резиновые перчатки, раскрыл пакет и вытащил из него тяжелые кожаные ботинки на толстой рифленой подошве. Сверив номера, нанесенные сбоку на рант, он осторожно отправил ботинки обратно в пакет, а затем снял и бросил туда же свои перчатки. В завершение процедуры хозяйственник взял заполненный формуляр, сунул его в сканер, распечатал наклейку, налепил на пакет и отнес в глубину хранилища. Обратно он возвратился с коробкой, в которой лежали совершенно новые ботинки точно такого же цвета и размера.

Странная на первый взгляд церемония обмена обуви проводилась для всех, кто посещал военные городки и служила одновременно двум целям. Разовое использование снижало риск от возможных радиационных и химических загрязнений, а налепленная на них пыль и грязь подвергалась анализу в лабораториях ЦРУ, что позволяло без особых затрат получать море ценной информации о состоянии контролируемых объектов. Щепотка обычной пыли зачастую может рассказать больше иного лазутчика.

Алан покинул склад и перешел к следующему этапу обязательной программы посещения центрального офиса, на этот раз сугубо личному — посетил уборную. Жители Украины, по его мнению, не придавали ни малейшего значения вопросам элементарной гигиены. Алан работал в двухстах километрах от Киева, и ему казалось, что каждый километр от столицы относит по шкале времени на год назад. В районных центрах примитивными выгребными ямами пользовались не только рабочие и менеджеры, но даже многие региональные чиновники, что уж говорить о поселках, в которых приходилось проводить большую часть времени. Поэтому сияющие белизной кафельные стены, мягкие бумажные полотенца, выдраенные до блеска хромированные краны, безупречные зеркала и благоухающие ароматизаторы, как ничто другое, напоминали об Америке. «- Я смотрела все ваши фильмы. — Я ходила во все ваши туалеты!» …

Рабочий кабинет для приезжающих регионалов был тесной комнатой, всю обстановку которой составлял письменный стол и три кресла. Алан включил систему электронной защиты, выложил на стол ноутбук и подключился ко внутренней сети офиса.

С рабочего стола на работника смотрела фотография в простой рамке. Алану улыбался Том Клэнси, снятый на фоне книжных стеллажей, где можно было различить разноцветные корешки его романов, коробки с фильмами и играми. Человек, придумавший Джека Райна, был для Алана путеводной звездой, а улыбка писателя даже в самые тяжелые времена помогала прийти в хорошее расположение духа. Алан вздохнул, представил себе, каким станет лицо шефа после того, как скромный агент принесет сногсшибательные сведения, добытые с огромным риском в результате сложной оперативной комбинации, достойной стать сюжетом очередной книги Т.К. И углубился в работу.

Шеф прибывал в десять, а по распорядку резидентуры воскресенье было рабочим днем.

 

3. Как отвратительно в России по утрам!

Как же мне плохо… И на душе, и в душе, и вообще везде, где только можно.

Где-то играет музыка, то ли у соседей с широко открытым окном, то ли на улице. Дурацкая песенная строчка с занудным постоянством повторяется вновь и вновь, сверлит мозг разболтанной дрелью. Один в один как молитвы, что недавно показывали в передаче про буддистов. Только те бормотания пусть и нудные, зато в тяжкий похмельный сон не лезут. Без мыла, зато с ржавым сверлом. Вот ведь глупость же! Что по утрам отвратительно — каждый знает, кого не спроси. И вытья этого не надо совсем!

Ах, лето красное, забавы и прогулки… Как упоительны в России вечера!..

Надрывается голосишко, умножает мои страдания.

И вообще, с какого перепуга «В России»? Я же на Украине живу, самой обыкновенной. Или мы втихаря ночью пограничные столбы перенесли? Смешно, ага. С бодуна и не такое приглючиться может.

Так, надо прекращать мозг напрягать. А то извилины ворочаются, черепную коробку расшатывают. Голова, соответственно, не болит даже, а раскалывается. К горлу подползает тошнота. С трудом сглатываю пересохшей глоткой. Фу, блин, во рту ощущение, будто целый караван верблюдов прошагал. Они же ведь, суки плюшевые, не только плеваться мастаки, но и гадить…

И глаза не открываются. Опухли и закисли, слизь склеила веки. Пакость какая… Кое-как протираю. Пока боролся со слепотой, слух обострился. Или организм просыпаться начал? На самом деле, неизвестный гундосит совсем не то, что моя тушка расслышала:

Любовь, шампанское, закаты, переулки…

И снова про упоительные вечера. То ли песня на второй круг пошла, то ли припев такой… циклический.

Вечера, ага, и ночи тоже. Упоительны, лучше никак не скажешь… Кое-как, стараясь не дергать больной головой, поворачиваюсь на звук. Ага, вот и источник. Не соседи, не окно, это все мой транзистор со встроенными часами, что временно исполняет обязанности будильника, расхреначенного кем-то из корешей-собутыльников. Из хрипатого динамика голосит «Белый Орел». Битый молью, погрызанный крысами и воняющий нафталином.

Ох… Сам дурак, зачем последнее слово подумал? От слова «нафталин» в нос бьет знакомым с детства запахом. Тошнота, заблудившись в пустом желудке, вырывается на свободу мерзкой икотой, пробегает по глотке противной кислой волной.

Желудок трясет. Блевать нечем, даже желчь не идет. Ладно, прорвемся, хоть и не трубы. Если нельзя превозмочь хворобу, надо хотя бы устранить источник зловредного шума. Героически тянусь к возмутителю спокойствия. Он стоит на казарменной тумбочке с полуоторванной дверцей. На одной петле дверца висит, все никак не оторвется полностью… Починить бы, но снова точно забуду.

Пока дотянулся — столкнул по дороге переполненную бычками кофейную банку. ««Нескафе» — ведущий производитель пепельниц!». Фу ты нахер, какая чушь в голову лезет, нет бы что полезное…

Полезное! Точно, ведь под радейкой, что надрывается про «упоительные вечера», двадцатка последняя лежит. Вчера, еще до отключки, заначил двадцать гривен на опохмел. Рука ощупывает всю поверхность тумбочки, но находит лишь пивную пробку. Забыв об осточертевшем «Белом Курице», проверяю еще раз. Пусто.

Что сказать — уроды. Кто-то из вчерашних гостей спионерил, падло такое…

Так, теперь не вздыхать, себя не жалеть, давешних гостей суками не называть. Сам в дом пустил. Пытаюсь напрячь мозг. Болт. Моя «думалка» и в такой день насухую, без привычной дозы, не работает, а уж после вчерашнего и вовсе ушла в глухой отказ. Вероятность вспомнить все — ноль целых хрен десятых.

Вот только есть такое слово «Надо!». Денег не будет — ста грамм не будет. Так что, хоть яловая, а телись, вспоминай. А точнее, отвечай на три простых, но очень важных вопроса. Кто виноват, что делать и куды бечь? Не иначе как с будуна великие русские умы эти вопросы придумали. Под напором столь убедительных аргументов серое вещество начинает оживать. Со скрипом, конечно, но то херня — смажем.

Начнем с самого легкого. Кто-кто вчера в теремочке сидел, с хозяином нажрался и в нетях растворился? Если память ни с кем не изменила, то одним из фигурантов был Петро, который с сахарного завода. А кроме него еще и тот плешивый хмырь из колбасного цеха. Вот же гадство! Имя, хоть ты стреляй, не помню. А вот что хмырь приперся в дебильной кепке — это пожалуйста. Не, тот вряд ли, меня бы побоялся. А вот Петро да, тот мог и прибрать наличку. Чтобы не валялась. Вот же хохол хозяйственный. Не отдаст и не признается. В бою — прикроет грудью и не моргнет. А так, ты его хоть ножом тычь, хоть ногами бей — будет честными глазами смотреть, и визжать, как резаный. Прикидывая, что бы еще спереть. Плавали, знаем.

Хотя, вроде же я вчера один домой возвращался? Или не вчера? Какая, в попу, разница… Заначки нет, а под запись ни одна сволочь в округе не нальет. А это значит, что короткий диверсионный бросок «квартира — магазин — квартира» провалился, еще не начавшись. И как бы херово не было, надо вставать и тащиться по друзьям-знакомым, пытаясь найти того, кто побудет немного добрым доктором-похметологом, и, мать его за ногу, меня похмелит… Или, на худой конец, одолжит хоть пятерку на литрушку «черного» «Славутича»

Стоп, машина, полный назад! Сегодня же, снова мать его за ногу, воскресенье! А это в корне меняет дело! Рабочий же день!

Казалось бы, куда уж хуже? А вот, оказывается, есть куда, да еще солидно так, с запасом. Стоять мне сегодня на, прости господи, «рабочем месте», как… не знаю даже, как кому. Бдить, не пущать, пресекать, не давать беспорядки нарушать, и все это с благостным видом, как бы плохо не было. А ведь будет, еще хуже будет!

Но если на рабочем месте возникнут проблемы с утренним аперитивом, то можно смело меня увольнять за полнейшую профнепригодность. Хуже гопника с разбитой рожей буду в глазах мировой общественности! Проблем не может быть, потому что не может быть никогда!

Одним махом отбрасываю одеяло. И под жалобный стон кряхтящих под потертой оббивкой пружин пытаюсь встать. Налитая свинцом голова норовит перевесить обратно в сторону подушки. Но, как говорится, нет таких крепостей, что не взяли бы большевики! Сажусь, хоть и не особо уверенно. Снова пытаюсь протереть глаза. Эх, оптику надо спиртом протирать, а не кулаками! Но, за неимением горничной…

Четкость изображения наладилась. Зато засвербило в боку, который всю ночь давила какая-то хреновина. Чешусь, оглядываясь по сторонам. Так. В комнате я один, зря на Петруху гнал. Не было его тут вчера — иначе бы у окна под подоконником дрых на своем излюбленном месте. Чудак человек — как нажрется, тянет его спать залечь на куске ковра с разлохмаченными краями. С другой стороны — все не на голом полу.

Подавив очередной приступ тошноты, обвожу хозяйским взором царские хоромы. Табуретка цела. Надо же, и Петрухи не было, и без драки обошлись. Бутылочная батарея в углу — без изменений. Плохо это! Значит, хлебали мы не магазинное пойло, а то, которое Петро из «Ласточки» приволок. Его нынешняя туда посудомойкой устроилась. Вот и сливает все недопитое в пластиковую канистрочку…

Одно хорошо — теперь хоть понятно, почему я не помню ничего и почему сижу дурак-дураком. От Валькиного «коктейля Молотова» некоторые сутками не встают. Убойнейшая штука получается.

Снова все перед глазами расплывается, и опять я навожу резкость, фокусируясь на бутылках. Давно пора собраться с силами и сдать все стекло. По двадцать копеек за штуку если считать… Блин, да я буду богат и финансово независим! Да и места уже нету — скоро дверь в комнату закрываться перестанет. Забавно, рубли отменили, а копейки остались…

Мысли о хозяйственных делах тут же перекидываются на окно, которое я сам же и высадил по «синему делу» с неделю уж как. Картонку надо нормальным стеклом менять. Что света нет, ну и бог с ним, а вот ближе к зиме, хоть и не мамонт, точно вымерзну.

Со стекольщиком на базаре уговор давно уже есть, на халяву вырежет. Но точный размер нужен. Ему два раза работать неохота, да и мне таскать туда-сюда как-то грустно. А померить нечем. Не спичечным же коробком… У Вити-штурмана, что сосед по площадке, дочка вроде еще в школе учится. Линейка, думаю, найдется. Который раз спросить забываю.

Цепляя по дороге бутылки, пробираюсь в санузел. Время водных процедур, мать их. Воду дадут хорошо если через пару часов. Бачок и сливное ведро, как обычно, пусты. Херня. Врагу не сдается наш гордый «Варяг»! Санузел у меня совмещенный, поэтому ходить далеко не надо — до ванны рукой подать. Заглядываю. Есть все же в мире справедливость и доброта! Почти полная. Видно, автопилот не подвел, успел набрать. Мастерство и опыт не пропьешь!

Упираюсь руками в край и решительно опускаю гудящую голову в воду. Бля, что же она такая холодная-то?! То есть поначалу-то она кажется обжигающе горячей, как в кипяток нырнул. Тут главное первые пару мгновений перетерпеть. А дальше легче, вроде как приятный компрессик положил. Эх, стать бы рыбой и вот так всю жизнь в живой воде плавать. В детстве котом мечтал стать, чтобы видеть в темноте и везде лазить, а сейчас вот — рыбой…

Частично прихожу в себя. И двадцати секунд хватило. Вот что значит радикальный подход! Отфыркиваюсь, вытираю подолом футболки лицо. Просветленная оптика — великое дело!

Но не везде. Тихо матерюсь сквозь зубы.

Местные домоправители собрали в переходящую, как вымпел ударника соцтруда, «отселенческую» квартиру все самое негодное, хлам с окрестных домов. Да и с прошлыми жильцами не особо везло. Так что живу как в Сталинграде, разбито все, что может быть разбито. А что не может — тоже. Унитаз, бачок, раковина… Решетка на вентиляции — и та. Хотя там гипс, ему много не надо. В ванне выщерблена половина эмали. Даже у зеркала, что перекосилось над умывальником, отбито два угла. И само оно какое-то… Как те воздушные шарики из анекдота — не радует!

Гляжу на себя в исцарапанную и мутную поверхность. После нырка не только мозги на место встали. Прическа и та пришла в относительный порядок. Правда, волосы отросли и лезут на уши. Блин, и стригся-то не так давно. Месяца не прошло. А рожа заросла как у моджахеда. Еще пару дней, и можно смело записываться в дервиши. Если они белобрысыми бывают.

Пытаться сбрить это намордное безобразие древним, как дерьмо мамонта, «Харьковом» не вариант. С другой стороны, чтобы скоблиться безопаской, нужно минимум одно новое лезвие и горячей воды побольше, а то морда начнет облезать, как у шелудивого. Но ничего из списка у меня нет. И руки дрожат. Мелко, но противно.

Кстати о птичках, то есть о руках. Правая начинает ощутимо саднить. То есть болела-то она, похоже, и раньше, но сейчас я ее разработал, и боль из тупой и постоянной стала дерганой, колющей. Да уж — под костяшками чернеет сплошной синяк. А это уже серьезно и плохо. Если я кого-то так приложил, и до сих пор менты дверь не ломают, значит, что где-то в городке имеется не обнаруженный или еще не опознанный труп. Убитый тяжелым тупым предметом. То есть мной.

Хотя, конечно, перед кем я понты кидаю, как персидскую княжну в набежавшую волну?… Чтобы убить человека голыми руками, нужна совсем другая форма.

Снова смотрю на свое отражение в мутном надколотом зеркале и понимаю — нет, убить точно не мог. Правильный бой с бухлом не дружит. А вот я как раз дружу, самозабвенно, так сказать.

В общем, не стоит дергаться раньше времени. Будем переживать проблемы по мере их поступления, а не загодя. Вечером в «Ласточку» наведаюсь, все и узнаю. Товарищи по-любому расскажут. Такая информация по городку разнесется мгновенно. Он у нас маленький…

Бросаю прощальный взгляд на свою хмуро-помятую физиономию, и под несмолкающие фальшивые стенания общипанного «Орла» иду одеваться.

И ведь к этому птицу народ, оказывается, ходит. Запись-то концертная, с длинными проигрышами, заунывным подпеванием зала, с бесконечными «бис!» и прочими аплодисментами. Минут десять точно тянется, и заканчиваться все никак не собирается. Я уже штаны нашел, а она все нудит и нудит. И мерзко же как. Гестаповцы оценили бы. Как это… вербальное средство дознавания, во!

Закрываю дверь в квартиру, благо открывать ее не требуется, это я обычно вечером забываю. За спиной хлопает скрипучая дверь подъезда. Зябко ежусь. Интересно, вот отчего так сложилось, что в здешних краях по утрам так сыро даже летом? И холодно, как осенью. Хотя, нет, понятия «холодно» нет. Бывает свежо, очень свежо, и так свежо, что ну его на хер. Нынче вторая стадия. Или это меня с бодуна трясет?

Впрочем, и от уличного «очень свежо» есть польза. Прохлада, будто огуречный рассол, глушит набат в голове и морскую болезнь в желудке. Жрать, правда, начинает хотеться, но и это с моей работой дело поправимое.

Выруливаю со двора на улицу и громко матерюсь. Долбаная песня, походу, будет преследовать до конца дня — теперь она исторгается из форточки на первом этаже.

Балы, красавицы, лакеи, юнкера И вальсы Шуберта, и хруст французской булки Любовь, шампанское, закаты, переулки Как упоительны в России вечера!

Скрипя зубами от бессильного отвращения и борясь с желанием запулить в окно кирпич, бреду дальше, чуть пошатываясь в такт музыке. «Как упоительны…» Хер там, «Как отвратительны!»

Ненавижу всех. И все. А особенно, то, что вокруг. И ровные ряды пятиэтажек по правой стороне улицы, и разнокалиберные хатки частного сектора по левой. Ненавижу оставшиеся за спиной ворота КПП бывшего военного аэродрома… Даже сереющий вдали бюст знаменитого космонавта, которого угораздило родиться в этой дыре, и то ненавижу. Хотя, он точно последний, кто виноват в моем паршивом настроении и самочувствии…

Через месяц дети получат первые двойки. И будет ровно год, как я здесь обретаюсь. Яду мне, яду! Грамм сто, а лучше двести! Иначе до рабочего места не дойду, сдохну по дороге. И буду валяться под бюстом. Изображая памятник космонавтам, не выдержавшим испытание центрифугой. Не дождетесь! От дома до работы пять минут. Даже моим нынешним нетвердым шагом раненого во все четыре ноги африканского буйвола.

Народу на улице мало, считай и нет никого. Но из встречных и обгоняющих здороваются почти все. В городке, даже если считать окрестные деревеньки, от силы семь-восемь тысяч человеко-единиц. Естественно, что все друг друга знают.

На полпути, рядом с заброшенной газораспределительной станцией, что местами разобрана хозяйственным населением до фундамента, чуть не спотыкаюсь. Там совершенно по-куриному квохчут соседские тетки, сбившись в плотное кольцо. И больно уж скверные вещи говорят:

— Вот тут я его и нашла! — дает интервью толстая бабища, жена сторожа из котельной. — Шла утром вчера, смотрю, из дыры ботинки торчат! А вокруг собаки грызню устроили. Ну я ближе подходить поопасалась — еще покусают, они же дурные! Стою, думаю, куда бежать. А тут Володькин племяш на «Ладе» своей на работу ехал. Я к нему. Он из машины лопатку достал, чтобы собак разогнать, а они и сами разбежались. Потом скорую по сотовому набрал. Я дожидаться не стала, надо оно мне? В свидетели запишут, по ментовке затаскают. Суды, прокуроры!..

Я и так иду не быстро, а теперь и вовсе едва перебираю ногами. Благо в нынешнем состоянии и стараться особо не надо, все как в настоящем театре — сугубо естественно.

— Явдоха на базаре говорила, что он еще ночью помер… — добавляет подробностей самая осведомленная из теток: мамаша мэрского шофера Гришки. Тетеньке бы в фильмах ужасов ведьм играть — на гриме жуткая экономия…

— Ох ты ж, госпедя! — делано хватается за сердце одна из клуш, судя по говору — не городская. Здесь-то местные почти все по-русски говорят. Даже суржик особо не в ходу. — А хто то був, наш чи заброда?

Я, если честно, тоже не прочь узнать — кого это по утру собаки доедали. Кошусь на разбитую руку. Не мой ли клиент? Да не может такого быть! Хотя, конечно, может… человек животная странная, от царапины ржавым гвоздем, случается, помирает. Все может быть, подробностей бы! Не, нафиг, останавливаться — все равно что плакат вешать «Он помогал партизанам!», фу ты блин, «Главный подозреваемый!»

Поэтому гордо возвращаюсь на свой маршрут и ковыляю дальше. Я не торопливый, а на работе и так все расскажут. Впрочем, в трупе среди развалин нет ничего особенного. В городке полно таких, как я, отселенцев, да и просто бомжей и наркоманов. Так что здесь чуть не каждый день кто-нибудь мрет. Специфика ареала обитания, во как.

Город, а скорее, разросшийся поселок городского типа, куда меня приземлил стремительный домкрат резко оборвавшейся карьеры — на самом деле бывший военный городок. Раньше тут дислоцировались «стратеги»- авиаторы, если старожилам верить — аж пятнадцать войсковых частей. Но военных, после обретения незалежности сократили по самое небалуйся и разогнали. Так что теперь из производства в городке остался только потихоньку загибающийся сахарный завод, колбасный цех, да склады на бывшем аэродроме.

Именно там, за тремя рядами «колючки», увешанной грозными табличками «Стой, проход запрещен, запретная зона» и прочими «Стой, стрелять буду! Стою! Стреляю!», под охраной часовых, якобы стерегущих остатки недокраденного армейского барахла, представители «малого и среднего бизнеса» заняты этим самым бизнесом по-русински. То бишь фасуют китайский «контарабас» и разливают паленую водку. Я там проработал почти три месяца. Менеджером по лизингу и маркетингу. Наклеивал на пачки контрабандных сигарет и бутылки тут же разлитой водки, левые акцизные марки.

Работа была не пыльная, но тоскливая. Во-первых, ходить на склады приходилось пешком, а это как здрасьте — четыре кэмэ в одну сторону. Спортивно, конечно, но все же… Во-вторых, платили паршиво. Хватало или выпить, или закусить, но не на оба удовольствия сразу. Так что к концу первого месяца я отощал как медведь-шатун.

Поэтому, когда местный «бизнес-авторитет», по совместительству лидер организованной партийной группировки и главный руль на городском базаре Гена-Примус, приметил мою рожу в очередной драке под «Ласточкой» и предложил работу «по специальности», я ни секунды не ломался. Потому что должность базарного контролера, товарищи, это не только ценный мех в виде неплохой и стабильной зарплаты, но еще и ежедневные триста грамм диетического, легкоусвояемого самогона…

 

4. Недолгий триумф

Секретарша Люси не поддержала разговор о погоде. Да и вообще отреагировала на Алана, как на пустое место. Бумаги, правда, взяла. Пока она прошивала листы с докладом автоматическим степлером и набивала все положенные печати, Алан, расположившись у бесплатного автомата, выпил подряд целых две чашки ароматного «Нескафе» без кофеина.

Выбросив в урну пустой стаканчик, он обвел рецепшн взглядом Джека Райана, приносящего президентскую присягу. Все записи расшифрованы, нужные рисунки и фотографии вставлены в итоговый документ, который выведен на печать. Теперь эти несколько десятков листов лягут на стол резидента не обезличенной оперативной информацией, но полновесным официальным докладом. За его, агента А. Дж. Берковича, личной подписью!

И уж на этот раз шеф никак не сможет приписать себе чужую работу. Потому что этот доклад был настоящей бомбой. Алан ни на секунду не сомневался, что, даже с учетом разницы во времени директор, да что там директор, сам Президент ознакомятся с содержимым тонкой зеленой папки не позднее чем послезавтра!

Время! Повинуясь небрежному кивку секретарши, он открыл дверь и шагнул на мягкий пушистый ковролин.

Резидент был похож на добродушного мультипликационного медвежонка Пуха, который достиг пенсионного возраста. Однако Алан на его счет не обольщался. Аскинс, бывший заместитель директора, отправленный в почетную ссылку, железной рукой управлял своим заштатным украинским хозяйством и был опаснее гремучей змеи.

Алан всегда робел, переступая порог этого кабинета. Поэтому, следуя совету своего вирджинского психотерапевта, прежде чем подойти к столу и сесть на гостевое полкуресло, он представил себе, что с шефом будет сейчас разговаривать не он, Алан Беркович, а сам Джек Райан…

— Ну что там у тебя? — уныло поинтересовался шеф, водя по столу допотопной проводной мышью…

— Есть интересные новости, — Алан изо всех сил старался выдержать роль «хладнокровного агента», выложил на стол папку.

Но под немигающим взглядом всесильного резидента голос предательски дрогнул. Шеф, проницательный как доктор Хаус, это сразу почувствовал…

— Не тяни осла за хвост, парень. Выкладывай все, что знаешь, и побыстрее. У меня через полчаса важная встреча.

— Согласно утвержденному вами плану, я проводил расширение агентурной базы на подконтрольном объекте, — из последних сил стараясь придерживаться сухого официального языка, с готовностью зачастил Алан. — В результате, мной была получена информация высшей категории важности, представляющая приоритетный стратегический интерес…

— Ну, это уж не тебе решать насчет категорий, сынок, — проворчал шеф, и требовательно пошевелил короткими пальцами. Алан вложил в руку Аскинса доклад. Начальство пробежало глазами титульный лист, хмыкнуло, внимательно ознакомилось с аннотацией. На этом месте Аскинс немного нахмурился и быстро перелистал вводную часть, Алан затаил дыхание. Шеф поджал губы и продолжил чтение. Теперь он походил не столько на пенсионного Винни Пуха, сколько на дядюшку Скруджа.

— Где фонограмма? — неожиданно и резко спросил шеф, не добравшись и до середины доклада.

Алан передал флешку.

Из колонок донеслось приглушенное «бреньк» дверного звонка. Диктофон не записывал «пустоту», так что стук замка и скрип петель раздались сразу же, без паузы.

— Привет, Витя! — громыхнул в компьютерных динамиках нагловато-жизнерадостный голос. — Знакомься, это Алан. Он из Штатов. Решил тут у нас бизнес замутить, типа колбасный завод открыть. Инвесторов, сам знаешь, после кризиса, как мух на варенье набежало. А я у него вроде как региональный представитель…

Шеф поморщился и нажал «паузу».

— Кто это такой?

— Мой агент, Сергей Котельников, — Алан перегнулся через стол и пальцем указал на фото в докладе. — Бывший офицер кей-джи-би, передан мне предшественником. Главный источник по объекту «Руса».

Шеф кивнул и снова запустил запись.

— Привет, Серега! — голос хозяина выражал одно лишь радушие. Он был определенно рад нежданным гостям. — Ладно, мужики, чего на пороге стоять, давайте, проходите.

Последующие четверть часа были заполнены шелестом пакетов, звоном бутылок и хлопотливыми репликами: «А где рюмки стоят?», «В серванте возьми, только сполосни, они пыльные».

— Кто хозяин квартиры? — спросил шеф, глядя поверх и в сторону от Алана. Алану это весьма не понравилось. В словах и жестах шефа было что-то… неправильное. Человек, у которого на столе оказался просто термоядерный материал, должен вести себя как-то по другому. Аскинс же говорил и действовал так, будто ему принесли чашу, полную яда.

— Виктор Сербин. Он заведует складом у субподрядчиков концерна «Калибертон». Тех, что занимаются уничтожением стратегических бомбардировщиков в Русе. Их режут на металл…

От разъясняющего комментария шеф поморщился, словно проглотил испорченный гамбургер.

— Зачем он тебе понадобился?

— По словам Котельникова, нам нужен человек, который бы мог давать информацию изнутри «Калибертона».

Шеф скривился еще больше, и Алан с ужасом понял, насколько слабо и беспомощно прозвучало объяснение. Аскинс шевельнул пухлыми губами, но ничего не сказал, вернувшись к докладу. Сверяясь с расшифровкой, он пропустил часть фонограммы, где застолье набирало обороты. Остановился лишь там, где подвыпивший Сербин начал отчаянно ностальгировать и вещать с пылом греческого оратора. Судя по тону и беглой речи, это было ему не в новинку.

— Мы как украинцами стали, и полгода не прошло, как весь ядерный боеприпас вывезли в Россию. А ведь те самолеты, кроме как ядерное оружие носить, ни для чего не пригодны! И стал наш стратегический аэродром новой свободной Украине бесполезной обузой. Стратеги летать перестали, а транспорты с заправщиками сдали в аренду каким-то частникам. После этого и вовсе пошел беспредел. Ни власти, ни порядка… Комдив с кавказцами снюхался, продавал все, что мог, направо и налево, про своих офицеров забывать начал, вообще голову потерял. Аэродром совсем в упадок пришел. А что сегодня? Россия самолеты восстановила и летает вовсю. Офицеры, что на уговоры не поддались и присягу Украине не приняли, служат, летают… Многие уже полковники. А мы что? Аэродром разобрали по кирпичику, самолеты порезали…

Шеф слушал, подперев голову рукой. По всему было видно, что он получал от пьяных рассуждений Сербина огромное наслаждение. За время работы в бывших военных городках Алан успел наслушаться подобных историй, потому настроение начальства не разделял. И нетерпеливо ерзал на стуле в ожидании, когда дело дойдет до главного, ради чего он, сломя голову, примчался в Киев.

После очередной байки в застолье возникла пауза.

— Вот что, мужики, сидим-то мы, конечно, хорошо, но тут такое дело, — Сербин заметно нервничал. — Может, в «Полете» продолжим? Угощаю! Время к девяти, скоро дочка домой вернется. Ты же, Серега, знаешь, она у меня не переносит, когда дома с друзьями сижу.

— Как знаешь, Витя, — судя по голосу, Котельников был чем-то сильно разочарован. — Нам, татарам, все равно, что отступать — бежать, что наступать-бежать. В «Полет», так в «Полет».

Лакуна в фонограмме составила около тридцати минут. За это время компания переместилась в сохранившийся еще со старых времен военторговский ресторан и продолжила прерванное застолье. Выпили они, судя по всему, немало. Даже у Котельникова речь потеряла связность, а осоловевший Сербин, и подавно, еле ворочал языком. Теперь в пустом толковище можно было разобрать лишь отдельные фразы, так или иначе повторяющие все то, что Сербин рассказывал еще дома: «Не государство, а смех один… от армии ничего уже не осталось… грабят аэродром, почем зря, и дела нет никому… бомбардировщики все порезали»…

— И этого тихого алкоголика вы собрались завербовать? — съехидничал шеф. — Безусловно, источник ценный…

— Я сначала тоже так подумал, — пожал плечами Алан. — Но вербовка имела второстепенное значение. В сущности, это моя работа, просеивать мусор в поисках редких ценностей. Главное — дальше. После того, как мой агент Котельников надолго ушел в туалет, объект кардинально изменил поведение и начал делиться со мной совершенно другой информацией. Это в конце доклада…

— Слу…шай, Алан? Или как там тебя? — Сербин уже едва ворочал языком. — Такая история — не поверишь. Тебе одному, как брату! Еще при Горбаче было, гореть ему в аду, суке! Мы тогда летали над Тихим океаном, возвращались из Вьетнама в Моздок. Ну, это рядом с Орджоникидзе, который сейчас Владикавказ, чтоб тебе понятнее было. После заправки должны были на Русу идти. К месту постоянного базирования. А тут уже в воздухе получаем приказ…

Сербин продолжал бубнить на одной ноте, то и дело запинаясь и повторяя слова, словно он сам был магнитофоном, озвучивающим старую пленку. Шеф превратился в слух.

— Как только я понял, о чем идет речь, — дождавшись очередной лакуны в записи, сказал Алан, — немедленно отослал агента, а в рюмку объекту вылил специальный препарат. «Коктейль правды» КС-127.

Шеф отмахнулся от комментария, как от мухи.

Связности в речи Сербина не прибавилось — ускорился темп, и участились фразы, которые он, уже не обращая внимания на собеседника, выпаливал одну за другой почти без пауз, пока не завершил весь рассказ.

— Вот и выкатили мы на гидроподъемнике, отвезли в кленовую рощу, и спрятали в яму, под аккумуляторы… И клятву дали молчать до смерти… Весь экипаж… Емельяныч, крутой командир… С тех пор никому ни полслова… Но тебе, Алик, блин, как своему… Первый раз за двадцать пять лет… А Серега-радист в Детройт махнул, во дела, мы ж вас тогда всерьез забомбить могли. Ты не из Детройта? Нет? Ну, хрен с ним. Все, наливай, мир, дружба…

Дослушав запись, шеф углубился в доклад. Алан не догадался распечатать для себя второй экземпляр и чувствовал себя неуютно. Теперь ему постоянно приходилось напрягать память, чтобы вспомнить свои комментарии к расшифровке фонограммы. Он все же попытался вставить пару фраз, но шеф снова махнул рукой, заставляя его молчать.

Четверть часа прошли в полной тишине, которая изредка нарушалось обиженным сопением Алана и шелестом страниц.

Покончив с докладом, шеф поднял глаза и внимательно посмотрел на Алана. Тот просиял.

Но первый вопрос оказался совершенно не тем, какого ожидал Алан:

— Значит, он умер в ту же ночь?

— Да, — ответил Алан. — Выпил слишком много.

— Беркович, — профессорским тоном произнес шеф. При этом Алану показалось, что Аскинс сдерживается, чтобы не наброситься на него с кулаками. — Ты же обучался на специальных курсах в Лэнгли. Целых шесть месяцев. Посмотри на фотографию этого человека: у него характерные мешки под глазами. Это свидетельство больной печени. В таком случае применение КС-127 разрешается только после предварительной оценки медицинских карт объекта, иначе его можно легко угробить. Что собственно, ты с блеском осуществил…

Алан почувствовал, что краснеет.

— Но ведь срочность, — попытался он неуклюже оправдаться. — А если утечка информации?

— Какая, к черту, срочность! Даже если поверить в весь этот бред, то с тех событий прошло уже четверть века. И этот человек, точнее, эти люди все это время молчали, как устрицы. Ты ведь до сих пор не понял, что он выдал тебе информацию только потому, что ты американец. Для подсознания и разваленной психики этот факт сработал как ключ. Прогляди свои конспекты по медикаментозному допросу. Если ты их, конечно, вел. Нужно было просто привезти этого русского в Киев, на явочную квартиру, где с ним бы поработали профессионалы.

«Ищи дурака, — подумал Алан. — Информация в любом случае получена и пошла в работу. Только сейчас, когда она подана официальным рапортом, ее авторство принадлежит не резиденту в Украине, а агенту А. Дж. Берковичу. Именно это тебя и злит, старый павиан».

— Я склонен считать, что мой доклад заслуживает самого серьезного внимания, — с обидой произнес он вслух.

— Агент Беркович, — нахмурился шеф, — если вы не сочтете за труд ознакомиться с архивами нашей резидентуры, то поймете, что у русских и украинцев рассказы о государственных тайнах, которые, якобы, им известны, давно уже превратились в разновидность фольклора. Это очень изобретательные люди с отлично развитой фантазией, которые знают, что иногда за такую вот историю им могут заплатить деньги. Одних лишь материалов, которые мы собрали в этом году, твоему любимому Тому Клэнси хватило бы на сотню романов.

«При чем тут Клэнси? — совсем разобидевшись, думал Алан, — и откуда вообще ему известно, что он у меня любимый писатель»?

— И вообще, что вы сделали за это время, как региональный оперативник, прежде чем прибыть ко мне на доклад? Как вы собираетесь проверить то, что наболтал этот спившийся майор? Вы уточнили, где росли деревья двадцать лет назад? Вы определили состав экипажа? Вы обозначили круг лиц, которые могли быть посвящены в эту тайну?

Под градом неудобных вопросов Алан едва не растерялся, но вспомнил, как в аналогичной ситуации держался Джек Райан, и взял себя в руки.

— Именно этим я и занимался, сэр. Но информация представляет такую важность, что действовать пришлось предельно осторожно, а по инструкции я должен немедленно докладывать обо всем, что касается атомной, химической и бактериологической угрозы, — сухо ответил Алан — поэтому в первую очередь счел необходимым подготовить первичный отчет…

— Мог бы сбросить зашифрованную электронную почту, а сам бы в это время занялся делом, — не обращая ни малейшего внимания на его мимику, проворчал шеф. — Ладно, как бы то ни было, а проверить эти сказки дядюшки Римуса все равно придется. Возвращайся к себе и ожидай звонка…

 

5. Могила для контролера

Есть в мире справедливость, есть! Если бы не было, то я бы по дороге концы отдал. А так, нет, дошел! Вот он, наконец! Самое для меня сегодня желанное место! Не сказать, что любимое, конечно… Родной Зареченский колхозный… Точнее, если верить вывеске над воротами, то «Торговый центр «Руса»».

За воротами уже кипит привычная утренняя суета с раскладыванием товара и непременной руганью «бизнесменов», не поделивших места. Морду никому вроде не бьют, и хорошо. Значит, наведаемся в одно место…

Для всех, у кого каждый прожитый день венчается усугублением литра, а то и двух, крылатое выражение «трубы горят» — это не фигура речи, а точнейшая характеристика состояния. Только так и можно описать мучения души и тела, что наступают через час-полтора после подъема. То есть, если сейчас, без промедления, не принять соответствующие меры, еще хуже будет. Но сегодня, похоже, черная полоса кончается полосой белой! Есть! Слава всем, кто сидит на облаке, есть!

Явдоха, «Радио Сарафан FM» и недипломированный врач-похметолог уже на своем законном месте, с заветными снадобьями наготове. Место не только законное, но и крайне козырное: у самого входа, справа от ворот. Сколько у нее получается выручки за смену, мне и представить трудно. Мимо ни один страждущий не проходит, все оскоромливаются. Я не исключение.

В грязный «гранчак», без слов сунутый бабкой в страждущую ладонь, начинает литься густая ароматная жидкость. Вот же пердунья старая! В колумбарии прогулы ставят, а она со своими тараканами расставаться не спешит. Не устраивают ее, видите ли, новомодные веяния в лице одноразового пластика! Только проверенная временем классика. Так что, потчует она всех из личных старорежимных стаканов. Емкость в руке тяжелеет. Я с трудом удерживаю его трясущейся рукой.

Нос с утра еще не включился и запахи не отслеживает, со вкусовыми рецепторами та же беда. Поэтому два первых глотка проскальзывают легко, как безобидная минералка, а не вонючий первач… Животворная жидкость, обжигая глотку и пищевод, скатывается в желудок. Обруч, что надежно давил на голову, тут же исчезает. По рукам и ногам волной прокатывается тепло. Эх, зря сегодня не Пасха, так и хочется заорать, что, мол воскрес! Да и я не еврей…

…Ще не вмерла Украина, если мы гуляем так!..

Везет мне на музыку сегодня, мать ее. Из базарных динамиков на всю округу вопит евролицо державы — неугомонный трансвестит Верка Сердючка. Ох, не договариваете вы, товарищ эстрадный исполнитель! С одной стороны, конечно, не вмерла. Но с другой, были мы все, как говорится, на волоске…

Долго грустить не получается. Алкоголь оказал целительное воздействие. Взглядом человека, достигшего врат нирваны, окидываю торговые ряды. Они теперь напоминают не провинциальный филиал ада, а вполне себе пасторальную картину. За прилавками токуют улыбчивые и радушные продавцы, а меж ними, будто пчелы от цветка к цветку, снуют деловитые покупатели…

Чувствую, как кто-то мягко, но настойчиво пытается отобрать у меня опустевшую емкость. Недоуменно опускаю глаза. Фу, блин, вот это приход поймал! Надо же Явдохе стакан вернуть.

На самом-то деле, эту народную алкоцелительницу, внешним обликом напоминающую Сову из мультика про Медведя со Свином, зовут, конечно же, не Явдоха. Но вот прицепилось как-то, и все. Ее настоящего имени толком никто и не знает. Большей части поселковых и практически всем нам, должникам-отселенцам, недавно прибывшим в Русу на постоянное, а для очень многих и последнее место жительства, она известна именно как Явдоха. И, как говорил один мой хорошо знакомый полковник: «Не ипёт!». Бабка всегда является на базар одной из первых. Занимает свое место и до полудня восседает на раскладном брезентовом стульчике. По бокам у нее две огромные мечты оккупанта. С этими неподъемными сумками справляется сама, притаскивая без чьей-то помощи. К обеду Явдоха обычно успешно расторговывается и пропадает.

Бабулька очень и очень непростая. Только на моей памяти, а работаю я тут всего полгода, она успешно отбила пару десятков рейдерских атак и прочих недружественных поглощений. Выжить пытались не только конкурирующие сверстницы и семейство местной цыганвы, но и высшие чины, по местным меркам, заоблачного милицейского райотдела. И все бесполезно.

Помимо собственно самогона, у Явдохи в сумках еще и товары, составляющие основу большинства местных благосостояний — паленая водка и левые сигареты. Так что, вместо арендной платы, по устаканившейся давным-давно традиции, получаю от народной целительницы две пачки «ЛМ».

Смяв фольгу, швыряю ее в грязь. Мусорных бачков тут не предусмотрено в принципе. Вытягиваю сигарету, чиркаю зажигалкой… Нашлась в кармане, и, как ни странно, даже почти полная. Несколько глубоких затяжек окончательно приводят организм в чувство и в норму. Вот теперь можно и приступать к выполнению прямых служебных обязанностей!

Льются песни, льются вина, И стучат, стучат, стучат бокалы в такт. Будэ жити Украина, если мы гуляем так!

Этот подзабытый шлягер снова набрал популярности в позапрошлом году. Россия достроила газопроводы в обход Украины, миллиардный долг заморозила, и новые поставки начала делать исключительно по предоплате и по новой цене. Зима была веселая! Половина киевлян коммунистам свечки готова была ставить за то, что в новых районах печки не на газу, а на электричестве. Только тем и спасались. А шустрый Андрей Данилко оперативно добавил к древней песне пару строчек про газ. Говорят, на римейке чуть ли не мильён заработал. Еще бы, песня едва новым гимном Украины не стала…

Пока Неля, крашенная под блондинку каланча: «Чай-кофе-капучино!», разбалтывает для меня растворимый «Якобс» в пластиковом стаканчике, я смотрю по сторонам. Как раз началось самое рабочее время. Запоздавшие продавцы занимают места за свежевыкрашенными прилавками. Слева — деревенские с картошкой, зеленью и овощами. Напротив — местные поселковые. У последних ассортимент разнообразнее, от магазинных продуктов и шмоток до сантехники.

Здоровенный амбал из Яблоневки, тот, что по вечерам меняет у рабочих с колбасного за водку ворованную свинину, предпринимает наглую попытку занять позицию на земле, рядом с прилавками. Натолкнувшись на мой внимательный взгляд, молча подхватывает свои баулы и топает в сторону стекляшки под вывеской «Мясо. Птица». Знает, сучонок, что с кем-кем, а с ним я церемониться не буду. Напинаю под зад, еще и все печенки отобью. Вот и молодец, что свалил. В павильончике пусть о цене за место с Арсланом договаривается. Арслан там царь, бог и воинский начальник, а не я. Моя сфера влияния — уличные прилавки.

Допиваю подостывший кофе, бросаю смятый стаканчик в услужливо протянутый мусорный пакет. В особое отделение кошелька ложится десятка от Нели, и я выдвигаюсь в сторону недлинных, крытых древним шифером рядов, где уже начал понемногу раскручиваться маховик утренней торговли.

Чтобы собрать арендную плату со всех торгашей, кто занял место за прилавком и рядом, на земле, и сдать директору кассу, у меня обычно уходит не более получаса. А потом присматривай себе за порядком, поплевывая в потолок. В общем, работа — не бей лежачего.

Пока без спешки обхожу подведомственную территорию, как меня только не называют! И Виктором, и Витьком, и Витюнчиком, прости господи! Некоторые даже Виктор Сергеичем кличут. И откуда отчество знают, сволочи, если я сам его не ко всякому вечеру вспомнить могу?

Мне протягивает пятерку старушка, пытающаяся торговать книгами. Библиотеку распродает. Жена бывшего комполка, что взлетал с местного аэродрома, грозя далеким Штатам. Прохожу мимо. Знаю, что торговля у нее никакая, а пятерка — буханка хлеба… Вот все-таки человек старой закалки, каждый раз денежку пытается дать. А я каждый раз «не замечаю». Традиция уже, однако! Начальство поначалу косилось, да и сейчас временами неодобрительные рожи корчит. Но мирится, поскольку на карман себе лишнего не кладу.

К завершению обхода кошелек набивается разнокалиберными бумажками, а в желудке поверх кофе болтается поднесенный от чистого сердца беляш. Отхожу в сторонку и, прислонившись к стене, пересчитываю выручку, параллельно сортируя купюры. Наши власти — те еще затейники! Выпустили каждой бумажки по два вида, а десяток, если мне не впарили фальшак, и вовсе, оказывается, три! Туши свет, товарищи! Как прикажете ориентироваться в этом нумизматическом беспределе, буйстве цветов и красок тем, у кого плохое зрение? Хотя нет, нумизматика — это, кажется, монеты… Но все равно тяжко. А если выпил человек? Хотя, пальцы свежей краской не мажутся, да и отшлепанных на цветном принтере тоже не оказалось.

Все, теперь по-быстрому сдаем наличку и расслабляемся. Можно будет присесть на лавочку в глубине базара, рядом с Серегой, что банчит травкой, и до самого обеда балдеть. После первых же драк меня в городке стали почему-то считать бывшим десантником и связываться не рискуют. Поэтому, чтобы пресечь в зародыше большинство конфликтов, достаточно поднять голову. Даже щуриться грозно, и то не надо.

Снова начинает ныть разбитая рука. Точно! Я же про задачу «нумер раз» позабыл со всеми этими опохмелками. Сегодня надо выведать у Явдохи подробности, кто и как ночью лапти отбросил. Только осторожно, старушенция хитрая и умная. Она точно все знает, вплоть до того, какие труселя были на покойном. Но это уже потом. Ибо, как говорится, бизнес превыше всего! На ходу зацепив жменю семечек из мешка у ближайшей тетки, иду к обитой цинком двери, рядом с которой синеет прикрученная к стене солидная табличка с серебристой надписью «Администрация».

За дверью сидит Люся. Она приходит как бы не раньше Явдохи. «Бывшая правая рука комэска», как любит она себя называть — бессменный директор рынка и депутат поселкового совета. Принимает выручку, тщательно пересчитывая несколько раз стопку мятых купюр.

Стопка перекочевывает в огромный сейф с гравированной надписью «1895». Сейф этот базарные хозяева украли с сахарного завода еще до моего прихода. Представляю, как матерились мужики, когда тащили гробину! Скрипит, закрываясь, дореволюционная дверь. Хрустит замок. Люся отворачивается от сейфа и начинает стучать по клавиатуре. «Социализм есть учет!» У нас, конечно, дикий капитализм, но деньги все равно считать надо.

Дурацких вопросов в стиле дешевой пародии на «папашу Мюллера», как любит Гена-Примус, типа: «Точно все? Может, пара гривен где по карманам завалялась?» — Люся не задает. Она умнее хозяина. За полгода меня проверила много раз, и знает, что не копейничаю.

Покончив с бухгалтерией, гражданка начальница откидывается на спинку удобного кожаного кресла.

— Виктор! — командный голос, что поставлен в те легендарные времена, когда Люся возглавляла местный «Военторг», не предполагает малейший возможности возразить. — Сегодня из райцентра, из морга, привезут трех покойников. Они за нашим поселком числятся. Мэр лично просил, чтобы мы оказали помощь в захоронении. Сам знаешь, не маленький, что у городской администрации лимитов и на живых в обрез. Так что, находишь напарника и к четырем часам на кладбище, чтобы как штык!

Вот только насчет лимитов, Любовь Ивановна, это вы очень зря! Оно, конечно, не мое собачье дело, но особняк нашего мэра растет как на дрожжах. Бывший страховой агент, всенародно избранный в позапрошлом году на столь ответственный пост, решил выстроить себе «фазенду» в четыре этажа. Так что с лимитами у него все отлично. Совести нет, это да. Вот же сука такая, решил на покойниках сэкономить.

Хотя, чего это я? Доискался уже правды… Надо, что ли, больше всех? Нет, не надо!

— И чё мне будет за сверхурочные? — интересуюсь как бывалый шабашник. Хотя шабашник-ловчила из меня, честно сказать, что из дерьма пуля…

Люба вздыхает:

— Справишься до конца рабочего дня, зайдешь ко мне, получишь две по ноль семь. И не паленки с аэродрома, а настоящей. Сегодня не вернешься — жду утром. Пока тебя не будет, за порядком Арслан присмотрит. Вопросы?

Вопрос у меня есть. Точнее даже не вопрос, а предложение. Рационализаторское.

— Водку вперед! — говорю, стараясь, чтобы голос налился суровым металлом.

С металлом выходит плохо. Люба ухмыляется.

— Ну да. Тебе сейчас дать два пузыря, а потом собирай по частям. Нет уж. Как говорится: утром могилы — вечером водка. Можно и наоборот, но могилы все равно вперед.

— А с напарниками мне чем рассчитываться прикажешь, натурой?

При упоминании о натуре Любовь Иванна вскидывает глаза, в которых проглядывает червовый интерес. Баба в самом соку, почему бы и нет? Буду здесь жить как Потемкин при императрице Екатерине… Однако начальница тут же берет себя в руки.

— Одну авансом, вторую после работы, — отрезает она. Вот уж, у кого металл так металл…

Спорить и торговаться далее бесполезно. Принимаю аванс. Ты смотри, «Хортица»! Взбалтываю емкость и с удовольствием наблюдаю змейку из маленьких пузырьков — точно не палево! Засовываю бутылку в карман спортивных штанов. Смотрится похабно, но больше некуда — не в кульке же нести.

С гордо поднятой головой покидаю кабинет суровой директорши. Потусуюсь до обеда здесь на базаре, шаурмой у Додика закушу, а часикам трем двину к «Ласточке». Там алкашня постоянно трется. Кто на шабашку надеется, кто на халявное бухло. Вот там одного или двух и мобилизую на саперные работы. Не контролерское это дело, бомжам могилы копать!

 

6. Практика заговора

Новое здание штаб-квартиры ЦРУ было единственным небоскребом в окрестностях, так что с пятьдесят шестого этажа, который целиком занимал директор со своим бюрократическим аппаратом, небольшой, но густой лес за окном казался мягким покрывалом, небрежно наброшенным на пологие холмы. Чуть дальше, по ту сторону реки Потомак, до самого горизонта виднелись бесчисленные коттеджи с поблескивающими в утреннем солнце овалами и прямоугольниками непременных бассейнов. Солнце поднималось над землей, тихонько подкрадывалась полуденная жара, и автоматика в зале совещаний включила климат-контроль.

За круглым конференц-столом сидели двое. Ближе к окну, откинувшись на спинку массивного кресла, утвердился человек лет пятидесяти с грузноватым корпусом и добрым открытым взглядом. Мягкие кошачьи движения в сочетании с обширной комплекцией делали его неуловимо похожим на Джона Траволту. Собеседником «Джона» был невысокий, добродушный, чуть суетливый итало-американец с редкими зачесанными назад волосами. Он также походил на кинозвезду, только не на Траволту, а скорее на Денни де Вито. На самом деле, разумеется, ни тот, ни другой, не были актерами. «Траволта», хозяин кабинета, являлся директором ЦРУ, а его гость «де Вито» — советником Президента США по национальной безопасности.

Человеку, несведущему в американской паутине государственной власти, сложно оценить в полной мере суть должности советника президента. Это очень яркое проявление гибкости звездно-полосатой системы правления, где демократическая ширма выборных (или утвержденных выборными органами) должностей в случае необходимости способна за считанные часы трансформироваться в жесточайшую властную вертикаль, вплоть до прямой диктатуры. Советник назначается непосредственно президентом. Его кабинет находится в западном крыле Белого дома, неподалеку от овального офиса шефа, а полномочия определяются исключительно волей главы государства.

Официально его задача — «подавать советы по вопросам, касающимся национальной безопасности», на деле же, он руководит отдельным секретариатом, на который замкнуты все силовые структуры. Главы всесильных министерств и ведомств могут попасть на прием к президенту лишь после того, как на это дал согласие его советник. Также большинство текущих документов готовит аппарат советника, президент их только подписывает…

А вот директор ЦРУ — давно уже не та всесильная и политически значимая фигура, какой он был во времена Холодной войны. Подчиненный директору Национальной разведки США, которая, в свою очередь, замыкает на себя шестнадцать разных разведывательных организаций, он не имеет прав на прямой доклад в Белый дом. Потому утренний визит в штаб-квартиру ЦРУ советника президента, к тому же обставленный с максимальной секретностью, был в сложившейся системе далеко не ординарным событием.

— Насколько можно верить этой пьяной болтовне? — с мягкой, добродушной улыбкой осведомился советник.

— Мой аналитик утверждает, что все сказанное является правдой с высокой степенью вероятности, — хорошо поставленным голосом отозвался директор. — Действительно в августе восемьдесят седьмого русские производили соответствующие испытания и, по неуточненным данным, потеряли какой-то специальный заряд. Этот Сербин был штурманом самолета, который осуществлял сброс. Также некоторые технические подробности, которые штурман упомянул, свидетельствуют о том, что он видел бомбу вблизи. В обычной ситуации этого не могло произойти. Советы были помешаны на секретности, и экипаж не мог увидеть объект.

— Возможен ли повторный допрос этого… Сербина? — деловито уточнил советник, тщательно выговаривая русскую фамилию.

— К сожалению, нет. Он скоропостижно скончался. Агент, молодой идиот, передозировал соответствующие медикаменты, — директор чуть развел ладонями, выражая этим скупым жестом одновременно и печаль относительно гибели ценного информатора, и сожаление от того, что в его ведомстве нашелся столь непрофессиональный сотрудник.

— Кто еще владеет этой информацией? — тон советника был резковат, но собеседник предпочел этого не заметить.

— Фактически — еще шесть летчиков, которые принимали непосредственное участие, и те офицеры, которые их покрывали. Теоретически — случайные свидетели, а также родственники и друзья, с которыми они могли поделиться. Мы работаем над уточнением.

— При достаточно широком круге посвященных эта история до сих пор не всплыла, иначе тот пьяница не умер бы… э-э-э… своей смертью, — предположил советник и поинтересовался с ощутимой ноткой недоверия. — Как такое могло произойти?

— Не знаю, — честно сказал директор и сразу поправился. — Пока не знаю. Сербин обмолвился, что их радист эмигрировал в Канаду или Америку. Мы проверили — действительно, одному из тех, кто был в составе этого экипажа, в свое время оформлялась виза. Уже ищут. Если он до сих пор жив, то в течение суток будет найден.

— Кому еще известно об этом… в вашем ведомстве?

Директор ждал этого вопроса и даже немного удивился, что он прозвучал так поздно, поэтому ответ последовал незамедлительно.

— Агенту, который сделал запись. Резиденту в Украине. Мне. Эксперту-аналитику. Полевому агенту, которому поручена проверка данных.

— Кто этот Алан Беркович? — так же быстро спросил советник. — Судя по докладу, он полный кретин. Вы можете объяснить, как этот клоун вообще попал на оперативную работу?

— Это было еще до вашего прихода в Белый дом, сэр, — пожал плечами директор. — У парня феноменальное происхождение. Его полное имя Алан Дж. Беркович, где «Дж.» обозначает не Джон или Джеймс, а Джефферсон. Он квартерон . Его дед по отцу — чернокожий, известный баптистский проповедник. Отец, стало быть, мулат. Мать — дочь раввина из Новой Англии и нелегальной мигрантки из Коста-Рики. Если бы среди предков этого юноши отыскался еще и какой-нибудь индеец, то он бы стал идеальной фигурой для политической рекламы.

Советник промолчал, но чуть качнул головой в знак понимания.

— Парень немного… не в себе, — продолжил директор. — С пеленок одержим «великой американской мечтой». После окончания колледжа ушел в армию, стал морским пехотинцем, служил в Ираке, а затем год охранял посольство в Йоханнесбурге. Когда вернулся в Штаты, штурмом взял высшее образование — получил правительственный грант и закончил, только не смейтесь, сэр, Гарвардскую школу права , несмотря на то, что едва переползал с курса на курс. И все это с IQ, которому не позавидовал бы и Форрест Гамп. Первое его заявление с просьбой принять в ЦРУ «для того, чтобы быть на переднем крае борьбы со Злом» наш департамент по персоналу распространил во внутренней сети в рубрике «курьезы месяца». Там «Зло» было написано с большой буквы.

— Отказали? — краешками губ улыбнулся советник.

— Конечно. Нам и своих идиотов хватает. Но парень оказался на удивление упрям. Размахивая отказным письмом, Беркович обратился к конгрессмену от своего штата с просьбой о помощи и ухитрился взять приз за хоул-ин-уан . Воистину, дуракам всегда везет. Конгрессмен, как назло, входил, да и по сей день входит в состав комитета, от которого зависит финансирование наших специальных операций. Этот государственный муж здраво рассудил, что поддержка еврейских общин и афроамериканских церквей на следующих выборах не повредит. Как раз решался вопрос о выделении ста пятидесяти миллионов на создание новой спутниковой сети наблюдения, так что выбора у нас просто не было. Единственное что я мог сделать — затолкать его в самое спокойное место, где он со своим бойскаутским задором не сможет нанести никакого вреда…

— И ради того, чтобы ознакомить меня с рапортом этого «политического бойскаута», ты выдернул меня с утра из постели? Бомба, якобы закопанная где-то под Киевом? Да он точно насмотрелся фильмов… — советник улыбался, но в глубине его глаз притаились льдинки.

— Два часа назад я думал точно так же, сэр. Но после того, как аналитики провели стандартную проверку, доклад сразу же получил «оранжевый статус», а я максимально ограничил доступ ко всей информации, и позвонил вам по закрытому номеру.

— Это было правильное решение. В случае, если информация подтвердится, насколько вероятна ее утечка?

— Вероятность утечки практически нулевая. Киевскую резидентуру возглавляет Чед Аскинс. Он прислал доклад в обход официальных каналов, анализ проводил преданный лично мне человек. Аскинс считает, что это правда, а уж ему можно верить. Это последний из динозавров, которые разваливали еще Советский Союз…

— Чед с медными яйцами? Старый лузер и герой Малого зиппергейта?

— У кого нет тайных страстишек, сэр? Одни коллекционируют бейсбольные биты, другие — юных сотрудниц. Вторых намного больше, чем первых…

— Дурнопахнущая вышла тогда история, — поморщился советник.

— «Афроамериканской Барби» не давали спать лавры Моники Левински. Наутро она упаковала бутылку с пальчиками Чеда в пакет для вещественных доказательств, потом отправилась в больницу и сделала все анализы… А уж откуда взялся в вине подавляющий волю препарат — никого уже не интересовало.

Советник ухмыльнулся.

— В жизни не поверю, что какая-то девчонка сломала карьеру старого бультерьера. Провинциальных куриц, которых набирают в приемные, не пользует только голубой и ленивый…

— Вы правы, сэр! До того Чед не раз выходил сухим из воды. Но тогда он дал промашку, не ознакомившись с досье своей пассии. «Барби» оказалась троюродной племянницей бывшей Госсекретарши. У чернокожих родственные связи работают не хуже, чем у евреев, и, простите, сэр, итальянцев. Тетушка нажала на все мыслимые рычаги, и дело почти дошло до суда. Восемьсот тысяч долларов — все пенсионные накопления, дом и машина достались шустрой жертве, а мы вынуждены были спрятать Аскинса в этой дыре.

— И как он сейчас?

— Обходит молоденьких американок за пять миль. Впрочем, и молоденьких аборигенок тоже. Практиканток не берет. Держит в приемной страшную, как смерть, секретаршу, с которой изредка спит. Готов землю есть, лишь бы вернуться в Штаты и свести счеты с кланом, к которому принадлежит его главная обидчица.

— Стало быть, это наш человек, — задумчиво вымолвил советник. — Пусть в таком случае остается на месте и лично контролирует все, что там происходит.

Указание прозвучало как недвусмысленный приказ, но если это и покоробило директора, то на его лице это никак не отразилось.

— А что делать с Берковичем, сэр? — уточнил директор.

Из-под маски добродушного итальянского комика на одно лишь мгновение выглянула морда безжалостной и хладнокровной рептилии.

— Meneh, meneh, tekel, upharsin , — ответила рептилия.

Затем советник президента моргнул, и на его лицо вновь вернулась привычная маска доброго весельчака де Вито.

Директор понимающе усмехнулся и, на удивление близко к тексту, процитировал ветхозаветного пророка Даниила:

— «Вот и значение слов: мене — исчислил Бог царство твое и положил конец ему; Текел — ты взвешен на весах и найден очень легким; Перес — разделено царство твое и дано Мидянам и Персам».

Директор и советник понимающе и доброжелательно улыбались друг другу, как старые добрые знакомые, понимающие все с полуслова.

— В Киев полетит Опоссум, мой лучший оперативный агент, — сказал директор. — Он оценит обстановку на месте и примет все необходимые меры по… локализации.

— Действуйте, господа, — советник президента поднялся с места, давая понять, что разговор окончен. — После обеда у меня партия в гольф с сам-знаешь-кем, — он указал оттопыренным большим пальцем себе за плечо и, судя по почтительности жеста, речь шла отнюдь не о президенте. — Там и будут решать, следует ли разыгрывать этот джокер, если да, то как именно это сделать.

Директор ЦРУ проводил высокого гостя до самого лифта, вернулся к себе, и долго стоял у окна, уставившись вдаль.

Прижавшись лбом к чуть теплому стеклу он закрыл глаза. Ему было… нет, не страшно. Скорее очень не по себе. Как игроку, который неожиданно оказался с неплохим набором карт на руках, но при этом заложил всего себя, включая бессмертную душу. Но в этой игре, полем для которой служила вся поверхность Земли, сражались отнюдь не силы Добра и Зла…

Со стороны правящая элита США кажется монолитной и единой. Однако это не так, потому что уже много десятилетий внутренняя и внешняя политика Америки куется в жестоком противоборстве двух могущественных кланов. Кланы время от времени меняют названия, но по сути своей олицетворяют две силы — «оружейников» и «менял».

И те, и другие сформировались между двадцатыми и пятидесятыми годами двадцатого века, когда Сухой закон произвел революцию в теневых финансах собственно Штатов, а наступившая затем Вторая Мировая позволила Америке стать мировым индустриальным лидером, в том числе и в производстве вооружений.

«Оружейники» традиционно главенствовали в сфере военно — промышленного комплекса, энергоресурсов и транспорта. Начав с нефтедобычи, прокладки железных дорог и сталелитейной промышленности, представители этой группировки взяли под контроль практически всю индустрию производства и обслуживания современных вооружений, а также гражданский транспорт и отчасти всю инфраструктуру жизнеобеспечения США.

«Менялы» простерли длань над финансами, шоу-бизнесом, прочей индустрией развлечений (включая наркоторговлю), а позднее добавили в список технологии и цифровые коммуникации.

История «менял» отлично проиллюстрирована подъемом семейства Кеннеди, которые во времена Сухого закона прибрали к рукам производство незаконно ввозимого в США спиртного. Мафия, воспетая Марио Пьюзо: содержатели притонов, публичных домов и подпольных тотализаторов (традиционно в основном выходцы из Италии), были не более чем уличными дилерами на службе у ирландских семейных кланов. Слившись со «старыми деньгами» Уолл-стрит, эта семья возвысилась настолько, что смогла посадить своего человека в Овальный кабинет. Но ненадолго…

Кеннеди проиграли очередной раунд финансово-политической борьбы, и «менялы» временно отошли на второй план. Лишь в девяностые годы «менялы» через новый «дом Клинтонов» вернули часть утерянных позиций, усилившись за счет сверхдоходов компьютерной индустрии. Через компьютеры и коммуникации они проникали в спецслужбы, а также в производство современных вооружений.

Обе силы представляют собой не монолиты, а сложные, порой внутренне противоречивые конгломераты. Взаимоотношения между «менялами» и «оружейниками» очень запутаны и многообразны, отдельные группировки враждуют и заключают временные союзы. Однако в целом два гиганта последовательно выступают как агрессивные антагонисты.

Вся большая внутренняя политика в США есть по сути жестокое, непрекращающееся соперничество за ключевые государственные посты между «оружейниками» и «менялами».

В силу природы основных капиталов внешнеполитическим курсом «менял» традиционно является «мир и торговля», а «оружейников» — «война и экспансия». Не случайно все мирные соглашения заключаются, условно говоря, «при Кеннеди», а все «миротворческие» операции осуществляются «при Бушах».

Сила, «продавившая» своего президента, имеет возможность активно лоббировать «свои» отрасли и зачастую берет под контроль спецслужбы. Однако абсолютной власти еще ни разу не удавалось достичь никому.

Любые выборы являются продуктом сложных политических компромиссов. Пост вице-президента резервируется за текущей оппозицией, а должность госсекретаря за победившим кланом. Министерские портфели, спецслужбы и места в органах законодательной власти при этом могут распределяться самым непредсказуемым образом. При этом сам характер противоборства существенно изменялся от эпохи к эпохе.

По мере того, как исчерпывался потенциал рывка, совершенного Штатами после падения их главного мирового соперника, СССР, вновь обострялась скрытая битва за влияние, власть и капиталы. Иракский кризис и последовавшие за ним «войны в заливе» дали в девяностых огромное преимущество «оружейникам». Но во второй половине нулевых «менялы» нанесли по своим противникам жестокий контрудар. Используя финансовые рычаги и новый вид СМИ — современные средства коммуникаций, они искусственно раздули и усилили и без того начинавшийся экономический кризис. Это обеспечило сокращение производств и военных бюджетов, а также резко снизило популярность находившихся у власти оппонентов. «Оружейники» проиграли очередные выборы, после чего остались без оборонных заказов и развития ВПК.

Столь жесткие, хотя и успешные действия «менял» в глазах противоборствующих сторон вышли за рамки конвенционно допустимых в этой скрытой бесконечной войне. Проигравшие промышленники сочли, что их противники перешли незримую черту и, в свою очередь стали готовить достойный ответ. Который теперь не связывали никакие неписаные нормы…

Не имея возможности соперничать с «менялами» на финансовом поле боя, теряя прямой доступ к государственному бюджету и сдавая один за другим ключевые государственные посты, «оружейники» готовились использовать свой традиционный козырь — открытую силу. Нужен был только удобный и убедительный прецедент. Который, благодаря молодому кретину и старому лузеру, похоже, наконец-то нашелся…

Директор ЦРУ, бывший начальник службы безопасности оружейного и нефтесервисного концерна «Калибертон» очень хорошо представлял себе, каким ценным активом в бескомпромиссной битве титанов может стать (а скорее всего и станет) забытый атомный заряд исчезнувшей страны. Особенно если взорвать его правильными руками и в подходящий момент.

Спровоцировать акт «ядерного терроризма»? Это было опасно, рискованно, неоднозначно. Однако только решительные, сверхагрессивные действия могли заставить отступить набравших небывалую силу и мощь «менял». Поэтому директор в целом не сомневался, какое решение будет принято лидерами его группировки.

Но в эти мгновения он почти желал, чтобы, несмотря на все перспективы и возможности, «сам-знаешь-кто» с коллегами приняли решение не будить давно похороненных демонов…

 

7. Ритуальные услуги

На кладбище мы приходим к указанному Люсей времени. Мы — это я и два подобранных под «Ласточкой» могильщика-волонтера. Солнце клонится к земле, спеша удалиться на заслуженный отдых. Высокие пирамидальные тополя отбрасывают длинные тени на дорожки. Те, прямо как муравьиные тропы, петляют меж холмиков неухоженных, а то и вовсе заброшенных могил. Лет пятнадцать назад памятники частенько снимали, и, разделав, сдавали на металл, так что кто лежит во многих могилах уже не узнать даже при очень большом желании.

У заколоченной сторожки с выбитыми рамами нас встречает замдиректора комунхоза, в чьем ведении находятся городские погребальные дела. Сутулый мужик, похожий на питекантропа длинными и очень беспокойными руками, заросшими дурным волосом чуть ли не до ногтей, неприятный, в общем, тип. «Питекантроп» оценивающе окидывает взглядом мою похоронную команду, затем командует сторожу принести три лопаты.

— Четыре надо! — каркает один из моих лишенцев, неожиданно проявляя глубокие познания в земляных работах. — Совковую добавь, чем осыпь выгребать будем?

Мы с замдиректора переглядываемся. Киваю. Действительно, так проще будет. Штыковой нарезал, повыбрасывал, а совковой собрал. Мужик тяжело вздохнул и добавил совковую…

Вручив инвентарь, замдиректора вытирает пот со лба, матюкнув дурацкое лето, что все никак не успокоится и жарит, падла, и жарит. Сообразив, что нас его трудности не беспокоят ни в малейшей мере, мужик плюет на этикет, и осторожно пытается договориться об отдельных могилах. Впрочем, оказывается он человеком понятливым и быстро въезжает, что без дополнительных вливаний или каких других стимуляций, мы не то, что три ямы вместо одной не выроем, но и лишний раз не махнем лопатой.

Питекантроп тяжко вздыхает, махнув волосатой лапищей, и ведёт нас к полуразрушенному забору, за которым виднеется буряковое поле, на котором кое-где торчит бурьян. Оказавшись на нужном месте, плюет под ноги, чуть не угодив себе на грязный ботинок.

— Здесь, — тыкает пальцем.

Я рявкаю на своих временных подчиненных. Ветераны, израненные в печень на алкогольных фронтах, с хмурыми рожами начинают подрезать дерн, обозначая контур будущей братской могилы.

Работают ханурики бодро, и на удивление споро. Понятное дело, землекопство для алконавта — привычный заработок. Большого ума не надо, а перспектива позвенеть стекляшкой к концу трудового дня придает старания. Главное — бдить за ними.

Понаблюдав за процессом с полминуты, питекантроп зарывается в карманы. После недолгих поисков извлекает очень грязный мобильник, и не менее грязный клочок бумаги с циферками. То и дело сверяясь с записью, осторожно тыкая мозолистым пальцем, набирает номер. Дозвонившись со второго раза, долго ругается с неведомым Мыколой, который, если я правильно понял, отвечает за отправку нашего груза.

Напоследок обматерив собеседника, замдиректора в который уже раз харкает и объявляет, что труповозка вроде как скоро выйдет и будет «здеся и тута» через пару часов. После чего, снова вытерев пот, грозится, что если завалим работу, то пожалуется самой Любови Ивановне, и направляется к выходу.

Я, погрозив кулаком ханыгам, чтобы не бездельничали, увязываюсь следом. Воды набрать. Ну и заодно расспросить — для кого это мы жопы рвем в такую жару? Убедившись, что дополнительный пузырь вымогать я не собираюсь, мужик расслабляется. Слово за слово вытаскиваю из него подробности.

Оказывается, что закапывать предстоит двоих моих товарищей по несчастью — таких же отселенцев, потерявших столичные квартиры за долги или по «синему делу». И, до кучи, чтобы жизнь малиной не казалась, офицера — отставника. Ветеран, обкушавшись в кабаке пшеничного соку до синих звезд, помер по дороге домой. Родственники тело забирать не стали. В администрации даже не почесались уточнять, есть ли такие вообще. Поэтому бедного мужика поселковым властям и отфутболили…

Значит, это и есть тот труп, который собаки нашли. И он явно не моего производства… На душе тут же легчает.

Стараясь не уронить авторитет своей строгой, но справедливой начальницы, заверяю местное руководство, что пусть оно не переживает, всё будет путём. Питекантроп топает дальше по своим коммунальным делам, а я, распрощавшись с ним, двигаю к большой куче мусора. Нужна хоть какая-нибудь баклажка, воду набрать, пусть даже старая пластиковая бутыль, здесь таких много. Землекопное дело — потогонятельное, даже если не столько сам копаешь, сколько раздаешь указания и целительные пендели. А по такой жаре — и вовсе кирдык. Не в пакете же воду нести?

Подойдя поближе, громко матерюсь. В основании кучи — памятник из серого гранита. Кладбищенским хламом его, похоже, завалил бульдозерист, когда чистил главный проезд. Из-под ошметков венков, сухой травы и драных пакетов, проглядывает обелиск, с закрепленным наверху пропеллером.

Кое-как очищаю плиту, поотбрасывав мусор ногами. Смахиваю ладонью землю, читаю надпись. Здесь похоронены шесть летчиков. Экипаж Ту-95. «Стратег» взорвался в воздухе при возвращении с боевого дежурства. Выходит, ребята погибли при выполнении боевой задачи. Хоронили, значит, со всеми воинскими почестями. Оркестр, салютная группа, три залпа в воздух, школьники, наверное, в почетном карауле стояли…

Только все это через двадцать лет после распада Союза оказалось и нахер никому не надо. И ребята погибшие, и долг перед Родиной, и вообще. Завалили херней всякой, разве что не обгадили…

Становится очень паршиво. Я тоскливо ругаюсь и, как могу, расчищаю памятник. Отхожу, не оглядываясь. Не то, чтобы стыдно… Просто до крайности паскудно на душе. Тут на глаза попадается подходящая баклажка из-под «Живчика», прямо как меня и ждала. Нормальная раньше «цветная водичка» в последнее время совсем опаскудилась, зато бутылка удобная, двухлитровая…

Набрав воды из поржавевшего крана у сторожки, не спеша топаю к своим работничкам. Все-таки насчет «споро» я, конечно, поторопился. Из алкашни, что согласилась на шабашку, землекопы, как из меня канадский лесоруб, но дело у них продвигается. Почва тут легкая, песчаная, без камней.

Когда к нам подкатывает «таблетка» — санитарный УАЗ-469, чуть ли не малярной кисточкой выкрашенный в серый цвет с кривоватыми красными крестами на битых бортах, мы уже минут двадцать валяемся на траве, подставив морды вечернему солнцу. Благо, оно уже передумало дурковать. Рядом темнеет внушительная яма, а выброшенная на кучу земля начинает подсыхать…

Пока мы зеваем и протираем глаза, из «таблетки» выбираются Пат и Паташон — щупленький водила и отожраный на спирте и витаминках санитар. Не обращая на нас ни малейшего внимания, они распахивают задние двери и выволакивают, уронив на примятую траву, три длинных пакета из толстого прозрачного полиэтилена.

— Кто тут главный хер в мире животных? — закончив выгрузку, решает нас заметить санитар.

— Ну? — отвечаю я, подойдя поближе.

— В получении распишись. — он протягивает раскрытый журнал, на сгибе которого лежит шариковая ручка с обгрызенным колпачком.

— Незабудко, Сербин, Вакула, — зачем-то читаю я вслух, перед тем как поставить свою закорючку. Фамилии ни о чем не говорят, а рассматривать лица покойников в поисках собутыльников или давних знакомых как-то не хочется.

Санитар забирает у меня журнал, сует подмышку. Труповозка, стреляя движком, укатывает в большой мир. А мы остаемся здесь…

— Ну что, орлы сизеносые! — стараясь придать голосу хоть немного жизнерадостности, обращаюсь к похоронной команде, — кладем на дно, пять минут лопатами помашем, и, как говорится на заслуженный отдых…

Орлы, отобразив на испитых харях сложную гамму чувств, подходят к телу, что оказалось ближе всего к могиле. Когда мы беремся за края пакета, над нами взлетает туча мух. И когда только слететься успели?

Тянем-потянем…

— Стойте, стойте! Ну пожалуйста! — раздается со стороны центральной аллеи тонкий испуганный голосок.

Алкаши как по команде разжимают руки. Пакет падает их стороной на землю, а я ощутимо клюю носом, лишь потом догадавшись выпустить свой край. Совсем ты, Витек, мозги пропил, хуже черепахи соображаешь…

По дорожке, цепляясь за сорняки, протянувшие стебли, будто растяжки, бежит зареванная девчонка. Подскочив к пакетам, она заглядывает в едва различимые лица, скрытые мутным полиэтиленом и, отшатнувшись в сторону, начинает реветь навзрыд…

— Э, ты чего? — касаюсь ее плеча.

— Папа… — с трудом выдавливает она, сквозь душащие слезы, — Вчера в кафе с друзьями ушел… Не вернулся! Я и искала, звонила… Никто ничего, ни видел, не знает… А сегодня… — она шмыгнула носом, — А сегодня мне в милиции сказали, что его утром подобрали… и в район отвезли… Я, я… в морг позвонила, там говорят — приезжайте, забирайте… Я туда, а они его увезли уже… А вы, вы, его уже чуть не похоронили…

Девчонка снова плачет…

Землекопы-шабашники стоят, ожидая команды вышестоящего руководства. То есть меня.

Ситуация, блин, хуже не придумаешь. Получается, вот это захлебывающееся слезами дите — дочь покойного армейца. И чего же ты, на полчаса позже не пришла-то, гребаный по голове?! Если сейчас родственники и знакомые начнут подтягиваться, мы и до утра не разгребемся! А за трупы я уже расписался… Не закопаем всех троих сегодня — крайним буду я. Нет, самого не закопают, загребутся пыль глотать. Но по головке Любовь Ивановна, которая Люся, точно не погладит за это.

Старательно корчу самое скорбно-сочувствующее лицо, на какое способен, и развожу руками:

— Ну а мы что сделать можем? Ты нас тоже пойми. Наше дело маленькое. Сказали — хороните, мы и хороним. Тут оставим — так по ушам получим, что мало не покажется.

Нет, как-то плохо получается… Не те слова, неправильные…

— Давай так, — пробую по-иному. Девчушка уже не плачет, а лишь смотрит на меня огромными глазами, — Ты сейчас реветь прекращаешь, бежишь к взрослым и им говоришь, чтобы они шли к мэру и получали разрешение на… — на всякий случай, сглатываю «эксгумацию», — на перезахоронение.

Девчонка замирает в нерешительности. Пользуясь моментом, киваю алкашам. Те понятливо ухватывают ближайший пакет.

— Не надо! — плакса подпрыгивает и визжит таким ультразвуком, что мои работнички испуганно отдергивают руки, будто их ощутимо долбануло током.

— Ну что еще? — меня вся эта ситуация начинает раздражать все сильнее и сильнее, — Я же тебе русским языком все объяснил. Мамку зови, или кого из родичей.

— Мама умерла, — ветеранская дочка поджимает губы и шмыгает носом, впрочем, судя по всему, реветь она больше не собирается. — И родных у меня тут нет никого. А из знакомых папиных никто трубку не брал.

— Ну а этот, совет ветеранов Вооруженных сил, или как их там? Они чего?

Девочка вновь поднимает на меня заплаканные глаза. Я понимаю, что ляпнул несусветную дурость. В этом городе властям и на живых глубоко плевать, а уж ветераны…

— Вы его что, вот так вот, вместе с этими? — Она внимательно смотрит на пакеты, переводит взгляд на яму. Знаю я такой взгляд, когда цепляются за мелкие детали, чтобы на большее не смотреть и не думать о нем. Сам… впрочем, чего уж там сейчас вспоминать.

— Есть другие варианты? — деловито спрашиваю я.

Дочка покойника морщит лоб, и, набравшись решимости, просит:

— Пожалуйста, похороните папу в отдельной могиле!

Занятнее всего то, что просьба звучит приказом. Вот же блин, радость какая! Это еще пару часов минимум корячится. Оглядываюсь на свою верную алкопехоту. На их лицах читаю свои же мысли. Мужики энтузиазмом не горят от слова «да ну нахер!». Однако, в просьбе можно нашшупать и наш интерес…

— Тут, солнышко ты наше, ненаглядное, какая ситуация. Мы за работу аванс уже получили. За что получили — уже сделали. Так что, как сама понимаешь, без доплаты сверхурочных ну никак!

Вроде и не хочу, а слова заученные сами собой выходят, словно я всю жизнь бригадой могильщиков заправлял, и тон соответствующий. Язык помимо сознания работает. Сперва девочка не соображает, чего я от нее хочу, и смотрит круглыми глазами. Затем, осознав, обречено кивает, и достает из кармашка по-модному рваных джинс тощий кошелек.

— У меня только сорок гривен. Хватит?

Взгляд девчонки вновь наполняется слезами. А я прикидываю. Сороковник — это две поллитровых казенки с закусью. Или два литра самогона. Вместе с тем, что ждет в кабинете у Люси и «коктейлем Молотова», что обещал принести Петро, встреченный в «Ласточке», поминки выйдут приличные. Я степенно киваю принимаю из дрожащей руки сложенные в несколько раз мятые купюры. Осталось самое сложное — решить вопрос с «хороняками» из похоронной команды. Каламбур вышел забавный. «Хороняки» на местном суржике — хронические алкоголики.

Но тут прилетела птица обломинго.

— Не, Вить, мы так не договаривались… — занудил первый, — Сил нету никаких. Мы ж с утра ни ели, не пили. Мы яму забросаем, ты нам выдай пузырь, да мы пойдем.

— Руки до мяса стер! — вторил ему боевой товарищ, — спина не разгибается…

Я пытаюсь задействовать самый убойный аргумент, предложив полтора пузыря.

Лень оказывается у алкашей сильнее пьяной жажды, и они упорно стоят на своем, будто партизаны.

Деньги у девчонки я уже взял, и отказываться от обещания не собираюсь. Значит, придется собственноручно отвечать за поспешность… Да и ветеранскую дочку жалко. Не шалашовка ведь, дочь военного, как-никак.

— Ты, короче, погуляй часок, — твердо говорю я снова накуксившейся девчонке, — а лучше сопли подбери и сходи к Явдохе, знаешь, где живет?

Девочка молча кивает.

Отсчитываю ей двадцатку.

— Придешь, скажешь, Витя с базара прислал. Попросишь литр, дашь денег. Не забудь — Явдоха, Витя, литр. Обратно пойдешь, захвати стаканчиков разовых, и бутылку газировки купи какой-нибудь. Только не «Живчика»! — Уточняю на всякий случай, — пока будешь ходить, как раз закончу. Тут отца и помянем.

Девочка, сделав над собой видимое усилие, подбирает сопли и убегает.

— А вы чего сидите? — рявкаю я на зевавших в сторонке мужиков. Совместными усилиями, опускаем в яму два пакета, наскоро забрасываем землей. Забастовщики получают расчет натурой и усталые, но довольные скрываются меж холмиков и крестов…

К моменту возвращения посыльной жара спадает окончательно. Да и я как раз заканчиваю копать. Могила вышла неглубокая, мне по грудь, и не особо широкая. Но какая получилась. Думаю всяко лучше, чем вечная компания двух алкашей. Выбрасываю лопату на бруствер и вскарабкиваюсь наверх, умудрившись особо край не обрушить.

— Ну что, прощаться будешь?

Девчонка ставит на землю пакет и с ужасом смотрит на черное гудящее облако над полиэтиленом. Мотает головой, даже отступив на шаг. Что ж, и такой взгляд я тоже знаю — когда смотришь, видишь, а все равно не веришь. Что вот это и есть твой близкий человек. То есть им было…

Справляюсь сам. Подтянув тело к краю могилы, осторожно, боком спихиваю. Хорошо, что покойный офицер не стал напоследок пакостить и дисциплинированно шлепнулся на спину. Не пришлось лезть в яму и ворочать тело… Под участившиеся всхлипы оттираю ладони от земли и снова берусь за лопату.

 

8. Сумма страхов

В эту жаркую августовскую ночь городок Кэнтон, штат Миссисипи, отсыпался перед началом рабочей недели. Несколько лет назад концерн «Ниссан» построил здесь новый автомобильный конвейер для сборки американских «Инфинити», после чего сонный столичный пригород быстро превратился в крупный индустриальный центр.

В коттеджах, чей размер и стоимость по введенным японцами корпоративным правилам строго соответствовали положению в компании их хозяев, спали топ-менеджеры, управленцы среднего звена, инженеры, операторы, рабочие, их жены и дети. Мирный сон ударников самурайского труда неусыпно охраняла полиция графства.

Полиции на улицах было много, и на то имелись серьезные основания. С началом летних каникул в город со всей страны съезжались студенты из колледжей и университетов (благо, доходы работников компании позволяли давать детям приличное образование). Поэтому окружной шериф, справедливо ожидая всплеска продаж наркотиков, выгнал на ночное дежурство едва ли не всех помощников. Не осталась в стороне и полиция штата, которой в преддверии выборов было приказано в пику ФБР выдать на-гора убедительные результаты эффективной борьбы с наркомафией…

Детектив Джереми Моравски припарковал свой «Форд» в тихом месте на пересечении Вест-Стрит и Добсон-авеню. Именно здесь, если верить информатору, в дни наплыва молодежи работал Буллет — неуловимый оптовик, специализирующийся на дорогом колумбийском кокаине.

Наркодилеры действовали хитро — они заранее прятали товар в надежных местах и, получив деньги, указывали покупателям координаты тайников-закладок. Поймать наркоторговцев было сложно, обосновать их вину при такой торговле — невероятно трудно. Для того, чтобы арестовать преступника, а затем предоставить существенные доказательства в суде, необходимо было дождаться факта передачи денег, при помощи направленного микрофона записать разговор, взять покупателей в момент, когда они заберут товар, отпрессовать задержанных в отделении и, получив от них в обмен на прокурорский иммунитет нужные показания, надежно закрывать дилера. Работа крайне сложная и требующая филигранной аккуратности, но игра стоила свеч — за одну горячую ночь порой распродавалось несколько килограммов дури, так что арест одного такого оптовика попадал на первые страницы газет, принося политикам незаслуженную славу, а Моравски — уважение коллег и прочное положение в сложной полицейской иерархии. Откинув спинку пассажирского кресла, детектив полулежал в глубине салона, стараясь не выдать свое присутствие малейшим шевелением.

Утро начинало понемногу теснить уходящую ночь, когда на Добсон-авеню выехали два черных «Сабурбана». Внедорожники-минивены, облюбованные всевозможными спецслужбами, проехали мимо и остановились напротив ничем не примечательного коттеджа, который, судя по газону размером в половину носового платка, принадлежал служащему автомобильного завода с невысоким рангом. Все двери одновременно открылись, и наружу посыпались люди в черных обтягивающих костюмах с короткими автоматами — точь-в-точь, как в очередной части «Splinter Cell», которую сын последнюю неделю сутками гонял на своей игровой приставке.

Как они вычислили, что припаркованная на ночь машина с затемненными стеклами не пуста, оставалось только догадываться. Не успел Моравски поднести ко рту микрофон, чтобы продиктовать диспетчеру номера «Сабурбанов» и выяснить, кто это пытается отобрать у него работу, как к «Форду» подлетел человек, в отличие от бойцов, одетый в скромный серый костюм. Держа правую руку у бедра, левой он негромко, но требовательно постучал по боковому стеклу и сделал знак, чтобы детектив его опустил:

— Министерство внутренней безопасности. Оперативно-координационный центр. Отдел активных операций. Специальный агент Смит. Пожалуйста, покиньте улицу, мы проводим здесь специальную операцию. Если вы этого не сделаете, нам придется разбудить вашего начальника.

Моравский скривился, словно проглотил тухлую креветку. Ребят из МВБ дружно не любили все американские правоохранительные органы.

Министерство внутренней безопасности было создано через месяц после событий 11 сентября 2001 г. Объединив под своим крылом множество разрозненных служб, оно ворочало астрономическим бюджетом и обладало чрезвычайными полномочиями. Но при этом изначально было, и по сию пору оставалось бюрократическим монстром, несуразным и малоэффективным.

Департамент по борьбе с наркотиками штата Миссисипи сталкивался с агентами МВБ далеко не в первый раз — безопасники были неизменно заносчивы, плевали с высокой колокольни даже на ФБР и, не моргнув глазом, мочились в чужой бассейн. Поэтому говорить и тем более спорить со Смитом было решительно не о чем. Моравский сплюнул под ноги спецагенту, поднял спинку и включил зажигание. Тщательно подготовленная операция оказалась безнадежно провалена, и теперь удобный случай придется ждать до следующих каникул.

Дождавшись, пока «Форд» исчезнет за поворотом, спецгруппа окружила дом и приготовилась к штурму. Один из «людей в черном» осторожно заглянул в окно небольшой гостиной.

Человек с непроизносимой польской фамилией, за которым приехали «Сабурбаны», занимал скромный пост начальника склада электроники сборочного конвейера «Инфинити». Сейчас он одетый спал на диване перед работающим телевизором. К дивану был пододвинут низкий стеклянный столик, на поверхности которого в мельтешении отсветов от экрана можно было разглядеть разноцветную россыпь таблеток, опрокинутый тубус чипсов и полупустую бутылку виски.

Алкоголь и снотворное уже давно стали лучшими друзьями и едва ли не единственным средством от мрачного, тягостного бодрствования одинокими ночами. Но даже виски не в силах изгнать сны, в которых раз за разом возвращалось прошлое…

Человеку, лежащему на диване, снится все тот же, до боли знакомый сон. Он в одиночной камере. Некто в пенсне, кителе со стоячим воротником и с непонятными знаками на петлицах направляет на него лампу, бьющую как прожектор, и кричит, требуя сознаться во всем…

Вслед за кошмаром приходят воспоминания. Ночное летное поле, пустое и безмолвное. Черная громада самолета, нависающая над головой крышкой исполинского гроба. Медленно открывающиеся створки бомболюка, под который трое подкатывают гидроподъемник с поднятыми под самое брюхо лапами захвата. Эти трое — штурман Витя Сербин, бортинженер Николай и он, радист Сергей — молодой лейтенант, месяц назад выпустившийся из военного училища. Командир и второй пилот залегли наверху капонира, ведут наблюдение. Костя, оператор вооружений, сидит в кабине и управляет подвесным оборудованием.

Створки раскрыты, в чреве самолета белеет девятиметровая сигара. Это не крылатая ракета, а контейнер, в котором упрятан страшный, вызывающий дрожь в поджилках груз…

Пока штурман с бортинженером, поднявшись на железной стремянке, вполголоса матерясь, колдуют над «специзделием», Сергей думает, как все будет. Командир сказал, что здесь не двести килотонн, как в ракете Х-55, а всего лишь двадцать. Но кому от этого легче, если еще на первом курсе им объяснили — все находящееся в эпицентре взрыва распадается на атомы за ничтожно малые доли секунды. Липкий запредельный ужас сковывает движения.

Мгновенная смерть страшна. Но еще страшнее картина ареста, за которым непременно последует дознание, суд и казнь. Сергей уверен, что их поймают. Руса — не просто закрытый, но сверхрежимный объект. Любой, кто покупает в райцентре на автостанции билет до военного городка, сразу же попадает на карандаш вездесущим органам, что уж говорить о тех, кто летает на стратегических самолетах…

Оператору, который знает, как деактивировать бомбу, приходится бегать туда-сюда. Он скатывается со стремянки и выдыхает:

— Есть! Теперь сто пудов не бахнет…

Сигара, крепко прихваченная веревками, медленно опускается вниз.

— Помоги! — хрипит Витя Сербин. Обычно штурман в экипаже — белая кость, но Витя, недалекий и странноватый мужик, втихаря увлекающийся фотографией и нестойкий на алкоголь, в эскадрилье не пользуется уважением, а потому наравне с Сергеем выполняет черную работу.

Оператор опять поднимается в кабину, закрывает люк, возвращается. Машет рукой в сторону капониров. Командир и второй пилот покидают посты наблюдения.

Вшестером, опасливо придерживая контейнер, они катят его сперва по краю рулежки, потом по скошенной траве туда, где чернеют спасительные деревья. Катить тяжело, липкий пот заливает глаза, но страх придает сил.

Дальнейшие действия напоминают похороны. На дне глубокой и длинной ямы мокрая грязь с проблесками воды. Сергей ничего не чувствует и ни о чем не думает. Он словно робот механически выполняет все распоряжения командира… Контейнер, удерживаемый тросами, плавно ложится на дно ямы, по брюхо зарывается в пульпу.

Как они возвращаются к самолету, он не помнит. Емельянов подгоняет УАЗку, грузит назад пьяно мычащую Нинку. Платье у девчонки расстегнуто, белья на ней нет. В лунном свете хорошо видны большая грудь и крепкие ягодицы. Но страх настолько овладевает Сергеем, что вид соблазнительного женского тела вызывает лишь изжогу.

Они покидают аэродром. Проходит день, неделя месяц. Страх понемногу уходит, но часть его остается где-то в глубине души. Как вскоре выясняется — навсегда.

Время идет, Сергей выписывает «Аргументы и факты» и «Огонек». Гласность снимает печати запретов, теперь он «знает все» про НКВД и ГУЛАГ… Полтора года Сергей живет, каждую секунду ожидая ареста. Наконец, по скорой, попадает в больницу. Выписывается с диагнозом «язва желудка» и с отстранением от полетов. Причина болезни — «постоянное нервное напряжение», так говорят врачи. Через полгода, комиссованный по здоровью, он возвращается домой в Кировоград.

До начала девяностых Сергей работал старшим электриком на заводе дозирующих автоматов. Потом по вызову уехал в Канаду — женившийся на еврейке брат смог быстро эмигрировать сам, и вытянул к себе родственника. Вскоре Сергей с видом на жительство и разовым пособием уже стоял за детройтским конвейером, монтируя двигатели на «Крайслеры».

Страх, немного разогнанный сытой американской жизнью, вскоре вернулся. Сны становились все реальнее, и бывший радист по-прежнему вздрагивал от каждого стука в дверь. Разжившись по случаю поддельным паспортом, он порвал связь с братом и уехал в Кэнтон, где как раз шел массовый набор на новую сборочную линию. Там, выписывая коробки с реле, процессорными блоками и ДВД-плейерами, Сергей вел неприметное, почти растительное существование.

По воскресеньям он выбирался подальше от любопытных глаз в Джексон и брал на вечер недорогую латиноамериканскую проститутку. Сбросив накопившийся стресс, возвращался домой, смотрел сериалы и принимал снотворное или виски. А все чаще — и то, и другое.

Когда его выдернули из-под одеяла чьи-то сильные руки, Сергей не сразу понял, что все происходит наяву. Реальность показалась продолжением ночного кошмара, усугубленного вечерней выпивкой. Грязная комната, в которой не убирали уже самое меньшее пару недель оказалась полна вооруженных людей, а его кантовали, как безвольную куклу.

Затем он испытал в некотором роде облегчение. Ведь не зря говорят, что ожидание беды может оказаться куда мучительнее ее самой. Все, чего летчик страшился долгие годы, наконец-то случилось, и бояться больше было нечего.

Не оказав ни малейшего сопротивления, Сергей дал вывести себя во двор и посадить в черный фургон с глухо затонированными окнами. Он безропотно стерпел надетый на голову мешок и, едва ощутив легкий укол в бедро, провалился в ровный глубокий сон, какого уже давно не приносили таблетки. «Люди в черном» увозили очень счастливого и умиротворенного человека.

Впрочем, скорое будущее обещало оказаться куда менее радужным…

По законам США Центральному разведывательному управлению строго запрещено осуществлять какие бы то ни было активные действия на территории своей страны. Но в государстве адвокатов обход закона в большинстве случаев представляет собой техническую, решаемую проблему.

В данном случае решением стало некое ранчо с собственной взлетной полосой, расположенное в Вирджинии, подальше от сторонних глаз. Через цепочку подставных владельцев объект был куплен Министерством внутренних дел, а затем «По просьбе заместителя директора ЦРУ» — предоставлен коллегам-разведчикам «для учебных целей». Подобная форма была неафишируемой, но вполне распространенной и обычной для всяческих полуофициальных и совсем неофициальных действий.

При этом ранчо использовалось в целях вполне боевых — для тайных встреч, содержания и допросов выловленных через голову ФБР шпионов, а также для бесследного «исчезновения» нежелательных лиц.

Для исполнения последней задачи в подвале большого двухэтажного гаража был обустроен сверхсовременный крематорий с противодымными фильтрами, который позволял разлагать пепел жертв до степени полного нераспознавания ДНК.

Кроме того, на объекте имелась и современная типография, оснащенная комплексом программирования любых аккаунтов и пластиковых карт. С помощью этой системы любому «пропавшему» человеку можно было в считанные минуты сделать «виртуальную биографию», чтобы продолжить его информационное существование, окончательно запутав и похоронив все следы. При необходимости, исчезнувший еще несколько месяцев мог вести вполне активное существование, совершая покупки с помощью кредитных карт, используя телефонные «симки», отмечаясь и оставляя фотографии в социальных сетях…

За Министерством внутренних дел числилась и оперативная группа ЦРУ, «временно прикомандированная для обмена опытом», которую возглавлял спецагент, известный под псевдонимом «Опоссум». Это был тот самый «Смит», который говорил с детективом Джереми Моравски и руководил захватом бывшего радиста.

Опоссум вышел во двор и с удовольствием вдохнул сыроватый деревенский воздух. Если внутри ранчо походило на гибрид лаборатории, исследовательского комплекса и высокотехнологичной тюрьмы, то снаружи оно ничем не отличалось от сотен подобных объектов. Поэтому если не думать о том, что скрывалось за прочными стенами и дверями, вполне можно было представить себя обычным американцем в провинциальной глуши, наедине со звездным небом и прохладным ветерком.

Агент еще раз глубоко вдохнул и пожалел, что месяц назад бросил курить. Старая привычка требовала увенчать трудный день и хорошо проделанную службу парой крепких затяжек. Но в его возрасте и с его образом жизни пришлось выбирать — табак или здоровые легкие. Опоссум был профессионалом, который к тому же искренне любил свою работу, поэтому его выбор был очевиден.

Но курить все равно хотелось.

Он вытер платком пот со лба, который не смог осушить даже прохладный ветер. Расправил закатанные рукава рубашки, достал из кармана телефон и набрал номер, который не значился даже во внутреннем справочнике администрации Белого Дома.

— Он выдал все, что знал, сэр, — Опоссум начал разговор со всем почтением, но не тратя время на вступления и прочие бессмысленные ритуалы, строго по делу. — Показания соответствуют… донесению… с очень высокой точностью. Если это была не массовая галлюцинация, то факт можно считать установленным.

— Что же, неплохо, — директор ЦРУ говорил так же коротко, без околичностей. — Остальные?

— Установочные данные в обработке. К вечеру будет полный расклад.

Прослушать этот разговор было практически невозможно, но собеседники все равно избегали имен и точных фактов. Впрочем, Опоссуму не нужно было уточнять, о ком идет речь.

— Хорошо. Я уже отдал распоряжение, соответствующие расходные суммы будут переведены. У тебя будут все полномочия и возможности, при необходимости — поддержка любой из наших служб в любой стране. Но запомни главное, ключевое слово здесь — «тихо». Поэтому те объекты, с которыми… доверительная беседа окажется невозможной, также должны исчезнуть, быстро и легендированно.

— Я понял, сэр. А что теперь делать с… этим? Похоже, его психика не выдержала, теперь это материал для психиатрической диссертации.

— В таком виде его оставлять нельзя. Предпримите меры по… экстрадиции.

— Понял, сэр.

Опоссум отключился, спрятал телефон в карман и возвратился в бункер.

Медикаментозный допрос представляет собой не столь универсальное и надежное средство, как принято описывать в детективах. Собственно говоря, пресловутой «сыворотки правды» в том виде, как показывают в кино, вообще не существует. Нет и не может быть препарата, который заставляет человека говорить только правду. На самом деле такие медикаменты призваны лишь ослабить самоконтроль, снять внутренние запреты, вызвав у допрашиваемого абсолютное доверие и желание исповедаться.

Психотропные средства вкупе с традиционными методиками допроса хороши по отношению к человеку со здоровой психикой и сильной мотивацией на скрытие какой-то конкретной информации. Достаточно пробиться через внутреннюю защиту, и объект выложит все как на духу. Но в данном случае допрашиваемый проявлял все признаки шизофрении, усугубленной алкоголизмом. Сведения, которые от него требовалось получить, оказались скрыты в лабиринтах памяти, захоронены под многолетними слоями комплексов и страхов. Так что и сам допрашиваемый был порой не в состоянии отличить, где правда, а где фантазия. Поэтому пришлось прибегнуть к старому доброму «психофизическому» воздействию, в котором новейшие достижения фармакологии были только подспорьем…

У радиста не оставалось ни единого шанса, теперь он был не властен над своей судьбой, попав в отлаженный механизм форсированного дознания. Он сидел, привязанный к креслу, блаженно улыбался и пускал слюни. В его сознании, разбитом на множество осколков, все происходящее было не страшной пыткой, а исповедью.

Палачи оказались лучшими товарищами, суровыми, но благожелательными. Они не мучили его, а помогали пройти трудной тропой очищения, искренне желая избавить нового друга от непосильного груза вины. Летчик ждал, когда они снова начнут спрашивать, готовый припомнить любую мелочь, счастливый, что он может избавиться от собственных демонов и помочь этим замечательным, понимающим людям. Очередного укола он не почувствовал, лишь сознание померкло, будто во всем мире разом выключили свет…

— Как только пропадет пульс, немедленно «в долгий путь», — указал Опоссум одному из трех своих ассистентов в сторону оцинкованной двери, за которой располагался «военно-полевой крематорий».

— Подготовьте все документы для суда, — приказал он второму. И в этом случае опять же не пришлось объяснять очевидное.

Американская Фемида обычно слепа по отношению к гастарбайтерам. Нелегальные мигранты, на которых не распространяется закон о минимальной почасовой оплате труда, нужны Америке как любой богатой демократической стране. Без них рыночная экономика просто не сможет нормально функционировать — граждане США предпочитают жить на пособия по безработице, но не мыть посуду в дешевых закусочных и чистить засорившиеся клозеты в афро-американских кварталах. Однако в случае необходимости карающий меч демократии действует с быстротой молнии.

К вечеру департамент по персоналу кэнтонского отделения «Нисан моторз инкопорейтед» получил письмо из иммиграционного агентства Министерства внутренней безопасности. К письму прилагалось постановление суда о том, что нелегальный иммигрант из Албании, скрывавшийся под именем Кшиштоф Стрембджинский, был обнаружен офицерами агентства в результате плановой проверки, задержан и выслан из страны.

Вакансия Стрембджинского была заполнена в течение шести часов. Освободившуюся должность занял двадцатилетний выпускник колледжа, в ожидании повышения подрабатывающий грузчиком на складе элементов ходовой части, а на его место, в свою очередь, заступил чернокожий житель Джексона, чья заявка оказалась первой в базе данных. На основании постановления суда лизинговый контракт со Стрембджинским был разорван, и через три дня в занимаемый им коттедж вселились новые хозяева — вновь назначенный инженер из департамента контроля качества с женой.

Механизм, укрытый от сторонних глаз, уже начал неумолимое движение, методично перемалывая судьбы многих людей во имя достижения четкой и практичной цели. И трусливый радист, и спившийся штурман, умерший от передоза «сыворотки правды» были в этом потоке даже не щепками, а пылинками, неразличимыми взгляду…

 

9. Поминальные сны

Пока я, отхлебывая из явдохиной «пляшанки», переваливал обратно в могильную яму пару кубов земли, тени от тополей растворились в сухой траве, и над кладбищем начали сгущаться сумерки. Все время, пока шла работа, девчонка ждала в стороне, тщательно глядя в сторону и закрываясь рукавом. Иногда доносились приглушенные всхлипы. По уму, конечно, надо было подойти и попробовать успокоить… Но лучше я холмик попытаюсь в меру возможностей выровнять, пока еще хоть что-то видно, чем буду нести стандартное положенное вранье.

Еще ладно, если бы я чувствовал хоть малейшее сострадание… Но к облепленному мухами пакету, который был тем, что осталось от ее папки, я ничего, кроме брезгливости не испытываю. Хотя, что еще может вызывать обгрызенный бродячими собаками труп совершенно незнакомого человека? В общем, работаю и не отвлекаюсь. Почти закончил… Все, шабаш!

Тихо подходит девчонка. Шмыгнув в который раз носом, кладет на холмик тощенький букет полевых цветов. С верхушки скатывается несколько камешков…

— Спасибо вам, Виктор…

В первое мгновение даже не понимаю, что это она ко мне обращается, больно уж тон… неживой. Так с покойными прощаются. Ну в общем-то так и есть. Кошусь на девчонку, пытаясь сообразить, где же все-таки её видел. А видел точно, и не один раз. Наш Зажопинск — городок маленький. Через полгода можно смело здороваться с каждым, даже если в упор не помнишь. Один хрен, знакомы каким-то боком…

— Да не за что. Пошли, что ли? Хул… нечего тут в темноте делать.

Девчонка кивает и идет рядом. Глаза у нее блестят, как плошки с водой, однако не плачет. Вот и умница. Истерика мне после земляных работ и до принятия вовнутрь народных антидепрессантов нужна, как ежу кальсоны. Да и делать-то нам действительно, здесь нечего. После захода солнца за искореженной невысокой оградой кладбища всякая хрень творится. Алкашня с наркоманами — это мелочи, досадные, но привычные. И похлеще бывает. В «Ласточке» мужики трепались, как с месяц назад пацана хоронили — в пьяной драке на нож несколько раз наткнулся. Какие-то уроды в ту же ночь могилу разрыли. Ценного ничего не нашли, так сперли, придурки, белые тапочки…

У выхода, глупо таращась на тусклый фонарь, нас поджидает хмурый сторож. Принимает четыре лопаты, которые я с грохотом сваливаю с плеча. Заметив горлышко, торчащее из кармана, делано вздыхает. В бутылке остается еще пару глотков, но я взглядом посылаю его… далеко, в общем, посылаю. Ты хоть обсоболезнуйся, да только обломишься. Пока я горбатился и мозоли набивал, ты, мудак, яйца чесал! Даже не подошел узнать, как процесс движется. Так что — лесом!

Задача, поставленная вышестоящим командованием, выполнена. Стало быть, до самого утра я, как тот Вини-Пух, совершенно свободен. А следовательно, пора подумать о досуге и культурной программе на вечер. Петро вроде бы собирался подвалить со своей ненаглядной посудомойкой. Очень кстати! Друг мой хохол, как он это любит, в темпе вальса нажрется и отрубится. А уж мы-то с его пассией времени зря терять не будем. К обоюдному удовольствию — бабу мне после сегодняшнего ужастика хочется жутко, аж под ложечкой ноет.

Надо бы, конечно, возвратиться на базар и забрать второй положенный мне пузырь, но тут нужно мыслить стратегически. Как говорится, на шаг вперед. На сегодня нам бухла вроде бы достаточно набирается. А завтра утром Любина «Хортица» придется мне очень кстати. И на опохмел, и вообще. Понедельник — он день тяжелый… Так что пойду я сейчас прямо домой.

Оставив материально ответственного наемника коммунхоза с шанцевым инструментом, выходим за ограду. По аллее, ведущей от кладбища к дороге, двигаемся к поселку.

— Ну что, — на первом же перекрестке оборачиваюсь к девчонке, плетущейся сбоку, — будем прощаться?

Она отвечает непонимающим взглядом, будто мой вопрос не только застает врасплох, но еще и крайне дурацкий. Да и хрен с тобой. Пожимаю плечами и мы, бок-о-бок, движемся дальше. По дороге с облаками, блин, и обратно…

ДОСы — то есть, в переводе с армейского на человеческий — дома офицерского состава, вдоль которых мы топаем, вполне годятся для съемок военных фильмов. О блокадном Ленинграде, к примеру. Фасады — словно вчера бомбили, почти из каждой форточки торчит жестяная труба буржуйки. Газ за массовую неуплату отключили еще прошлым летом, а отапливаться электричеством по карману разве что местной элите: колхозным воротилам да бандитским топ-менеджерам. Так что — печная труба как примета времени…

Вот и мой дом. Девчонка, и не подумав прощаться, сворачивает вместе со мной. Не понял, она что, в гости напрашивается? Радость-то какая. Вот уж чего мне сегодня категорически не нужно! Сурово нахмурившись, прямо через чахлый газон шагаю к подъезду. Девчонка, за ногу ее, да об стену, не отстает. Правда, по пожухлой траве не пошла — обежала по дорожке. Перегнав меня, шмыгает в обшарпанную подъездную дверь и тупотит по гулкой бетонной лестнице.

— Здравствуй, деточка! — звучит сверху старушечий голос. Соседка этажом выше, которая вечно жалуется на мои вечерние посиделки. Стало быть, эту пигалицу знает…

— Здрасьте, баба Нина! — пищит моя работодательница.

— Горе-то какое! — начинает причитать бабка. — Витюша хорошим был человеком, царствие ему небесное…

Бабкины фальшивые жалобы прерывает девчачий рев. И тут я понимаю, что дебил. Ну конечно, где еще я мог видеть эту девчонку!? Это же, блин, та самая старшеклассница и есть. Соседка, у которой я все никак линейку попросить не собрался. Вот, значит, как… Ее отец, которого мы только что похоронили — тот самый Витек Сербин — в прошлом боевой летун, что иногда на рюмку чая забредал?

Печень у тезки была точно ни к черту, развозило его, как пионера. После второй начинал трепаться о полетах, дежурствах. После третьей и до отруба — о бомберах с крылатыми ракетами с прикрученными ядрёными боеголовками. Нудел он многословно и скучно…

Ну конечно, он это и был! И расписывался я у санитаров за Сербина! Эх, жизнь, за ногу ее да об пень… Мать у них года три назад умерла. Получается, соседка теперь — круглая сирота. Как ее, Людмила, вроде бы? А я перед девчонкой выеживался, да еще и денег стряс, как последняя сука! Захотелось провалиться сквозь землю…

Бегу вслед, перепрыгивая через две-три ступеньки. Она стоит перед дверью, всхлипывает и никак не может попасть ключом в щель замка.

— Тебя ведь Люда зовут? — спрашиваю, уставившись на выпирающие из-под черной застиранной футболки острые лопатки. Обычно ведь с рюкзачком ходит…

Девчонка резко останавливается на середине пролета, поворачивается. Лицо опухшее, в пятнах…

— Не Люда, а Мила!

Да ну хоть Фёкла, если для нее так важно! Характер, блин… С трудом выдавливаю слова:

— Слушай, ты извини меня, что я так вот это… Что… Деньги с тебя взял… Короче, с зарплаты помогу, чем смогу. Ну и так, вообще, если что, обращайся. Соседи ведь…

— Спасибо! А я подумала, что вы такой же, как все эти… А вы что, меня совсем не узнали?

Поняла в чем дело… Покаянно киваю, виновато развожу руки. Ну что скажешь, если действительно не узнал. Последние мозги пропил, блин.

Судя по растерянному лицу, соседка не знает, то ли радоваться ей, то ли обижаться. Лицо у нее снова кривится, уголки губ идут вниз. Похоже, вот-вот снова зарыдает.

Так, пока реветь снова не начала, надо разговор поддержать.

— Ты, получается, совсем одна осталась? Что дальше делать думаешь? Родня хоть есть?

— Тетка в России, в Брянске, — девчонка закрывает лицо узкими ладошками и все-таки захлебывается слезами, в который уже раз за этот день.

Поддержал, блин, разговор, отвлек, понимаешь…

Чтобы хоть как-то успокоить, осторожно беру ее за худенькие плечи, шепчу тупую банальщину, типа: ну хватит, не плачь, все хорошо будет… Шепчу, и понимаю, что несу херню. Не будет ни лучше, ни хорошо. И чем дальше, тем хуже будет…

К счастью, Мила быстро берет себя в руки.

— Виктор, — шепчет она, то и дело всхлипывая, — у меня здесь нет никого. Мне страшно! Может, у меня посидим, папу помянем? Там коньяк остался, я ужин приготовлю…

Последние слова приходится чуть ли не по губам читать. Ох и не вовремя все это, скоро Петро подвалит. Но и девчонку в таком состоянии бросать тоже нельзя. Тем более, что коньяк… Киваю, и мы временно расстаемся. Она к себе, я к себе.

Хорошо, что успели до того, как воду отключат. Быстро смываю кладбищенскую грязь пополам с рабочим потом, захлопываю дверь и звоню соседке. Из щелей уже тянется головокружительный аромат вареной картошки…

Двухкомнатная квартира Сербиных, в отличие от моей берлоги-однушки, имеет вполне жилой вид. Пока топчусь в коридоре, прикидывая, куда бы поставить грязные кроссовки, ненароком заглядываю в ближайшую комнату. Приличная мебель, годов восьмидесятых еще. Симпатичные, не особо и выгоревшие обои. На серванте рядком непременные слоники, на тумбочках вышитые салфетки. На стенах с десяток фотографий. Сосед в фуражке и при погонах, самолеты, групповые снимки и прочая военная херь…

Озлившись сам на себя, стаскиваю обувь, аккуратно ставлю у стены и шлепаю на кухню. Хорошо хоть, носки чистые нашлись, а то и раскрытое настежь окно не спасло бы… Как-то неуютно мне в этом доме… Не соответствуем мы друг другу, вот как. Но картошка и, опять же, коньяк…

Мы поминаем Витю уже часа полтора, а может и больше. Часов на кухне нет, а когда стемнело, фиг ты определишь точное время… Тарелка передо мной пустеет уже раз третий. Давно так не ел вкусно! Картошка с тушенкой после тяжелого дня проваливается в меня с такой скоростью, будто внутри бездонный колодец.

Остаток Явдохиной бормотухи приговорен, да и большая, ноль-семь, бутылка дрянного коньяка «Ужгород» скоро покажет дно. Ну, кому дрянного, а после того «мохито», которое притаскивает Петро со своей слабой на передок подругой — просто «Вдова Клико».

На алкоголь в основном, конечно, я налегаю, но под хорошую еду мягко пошло, в голову почти не бьет. Девчонка, сидящая напротив, крохотными глоточками мурыжит от силы, третью рюмку. Хотя, жара и переживания свое грязное дело делают — ее заметно развозит.

— Тебе лет сколько? — в перерывах между тарелками спрашиваю для поддержания разговора.

— Шестнадцать… — выдавливает она. — Через два месяца…

— Ну вот, видишь как оно получается… — продолжаю нести всякую хрень, лишь бы самому не молчать, и ей не дать времени задуматься. — Давай, еще раз за отца твоего, земля ему пухом…

Не чокаемся. Мила, подцепив вилкой кусочек картошины, собравшись с духом, пытается выпить залпом, но не может одолеть и половины. И хорошо, что не можешь. Надо оно тебе, девочка?… Я опрокидываю в себя полстакана, и вот тут-то «Ужиный город» наконец бьет по мозгам. Комната начинает понемногу качаться из стороны в сторону. Из всех углов наплывает сиреневый туман. Все, писец котенку, больше ссать не будет…

Мы, кажется, еще несколько раз опрокидываем рюмки. Снова закусываем. Что-то рассказываю. О чем — не знаю. Язык работает отдельно от головы, а та давно уже объявила незалежность от тела. Потом, кажись, иду в туалет. То есть что собираюсь — точно, однако непослушные ноги зачем-то несут не в санузел, а в комнату. Там почему-то Мила. Сидит на диване, обхватив обтянутые джинсами острые коленки. Плачет.

Кого она мне так напоминает, а? Бывшую жену? Нет, скорее ту лярву, которая окончательно угробила мою и без того невзлетную жизнь? Вот некстати вспомнил… А из головы теперь не выкинешь, — все равно, что не думать о белой обезьяне.

Нахлынули дела прошлогодние, даже как будто трезвее стало… Лярву я в тот вечер подцепил в баре. После развода и размена квартиры мне досталась гостинка неподалеку от обшарпанной кафешки с дешевой разливной водкой. Хорошее было место — недорогое и людное. И девок туда набегало как мух на варенье. Из той породы, про которых Жванецкий еще говорил: «Сто грам налил, на автобусе прокатил — твоя!». В общем, пока еще деньги в заначке были, всегда находилось, кого снять на вечер с ночью.

Как ее звали, я то ли не спросил, то ли с пьяных глаз не запомнил. Лярва, она лярва и есть. Страшненькая, глазастенькая, мосластая. Ребра торчат, голова немыта. Что даст без ломаний, было написано на узком на лбу горящими буквами. Поделился пивом, соврал, что дома есть шампанское. Дальше все обычным порядком в шесть этапов. Чай-кофе-потанцуем… Пиво-водка-полежим. Главное, гондоны не забывать, чтобы седьмым незапланированным этапом не оказался культпоход в кожвендиспансер.

Первые пять «ступеней наслаждения» мы прошли с Лярвой в темпе разогнавшегося поезда и уже вовсю проходили шестой (да так что мой битый диван ходуном ходил), когда начался вдруг хипиш. Дальше вспоминаю кусками.

Пашет телевизор — на экране порнуха. Поэтому сразу и непонятно, откуда доносятся стоны — то ли из хрипатого динамика, то ли из-под меня, где трепыхается костлявое тело. Мерно скрипит кровать, задевая тумбочку. Позванивают бутылки. Дело стремительно приближается к завершению, когда, прорываясь сквозь сдвоенные стоны и звяканье, доносится хрип дверного звонка. Что за хрень? Свои в такое время не ходят. А если и ходят, то зря. Не до них. Продолжаю трудиться.

Лярву, похоже, вштырило не по-детски. Она уже не стонет, а орет, впиваясь мне в спину всеми десятью ногтями. Ускоряюсь. Звонок все не умолкает. В дверь колотят. Под последний аккорд и совсем уже неприличные вопли трещит раскуроченный косяк, и тут же комнату наполняет куча народу. Все почти в форме. Менты. Они что, толпой за дверью ждали, когда я кончу?

Наручники, вспышка фотоаппарата, понятые, протокол. Лярву, которая с головой закуталась в простыню, все с какого-то перепугу зовут «потерпевшей». Как из-под земли появившийся доктор в новомодной зеленой робе деловито, словно опись имущества производит, откидывает простынку, раздвигает ей ноги и громко диктует протокол первичного осмотра. «Факт полового акта», «наличие микротравм», еще какая-то медицинская херня. Кривоносый хмырь-криминалист сурово елозит кисточкой по недопитой бутылке «Джин-тоника».

Картина Репина «Приплыли». Или, как говаривал парикмахер непонятного пола: «Звезда в шоке…» В смысле, не понимаю, что происходит, от слова «вообще».

— Штаны одень, мудила! — в ответ на мой вопрос брезгливо цедит сквозь зубы молодой старлей в мятой форме. Он звонит по номеру, что надиктовала сучка, и голосом завуча вызывает ее родителей. Я понемногу въезжаю в ситуацию. Какие родители, нахер?! Старлей, да ты на эту проблядь посмотри! Ее уже лет пять окружная дорога кормит! Доктору через плечо глянь, там же кулак со свистом! Четырнадцать?! Да ты гонишь…

— Оксаночка! — это испуганно верещит, объявившаяся чуть ли не сразу после звонка мамаша, по виду — такая же плечевая что и «потерпевшая». И машет перед понятыми свидетельством о рождении. Ох я и попал…

— Витя! Витя! — Надрывается подо мной девичий голос, и снова скрипят старые пружины. Чудится… Или нет? Воспоминания вылитым за шиворот кипятком обжигают, перемешиваясь с реальностью так плотно, что я не могу понять, что происходит сейчас, а что происходило тогда. И не подсовывает ли мне память прошлое, выдавая за настоящее?

Кто кричит? Мила? «Потерпевшая» блядь — Оксана, она же Лярва? А может, бывшая жена? Та попервоначалу, пока были бабки и квартира напротив Госбанка, зажигала в постели так, что шлюха со стажем нервно курит в сторонке… Пытаюсь разглядеть лицо, но оно размыто, словно на смазанной фотографии…

Так до конца и не поняв, где я и с кем, проваливаюсь в липкий тяжелый сон.

 

10. Удар по фейрвею

Полуостров Флорида, славный мягким климатом и удобными пляжами, является для населения Восточного побережья США примерно тем же, чем некогда был Крым для русских и украинцев — «домашней» курортной зоной.

Представители среднего класса проводят здесь отпуска, люди богатые покупают коттеджи, а кубинская мафия контролирует торговлю популярным в этих зажиточных местах кокаином. И подобно тому, как Крым в советские времена имел невообразимое количество военных аэродромов, по числу полей для гольфа Флорида с большим отрывом опережает любое место на Земле, включая и самые богатые европейские страны.

Всего в мире насчитывается около сорока тысяч игровых полей. Больше пятнадцати тысяч — в США, две тысячи в Западной Европе и около четырехсот в России. Хотя со стороны поле для гольфа кажется всего лишь хорошо подстриженным газоном, на самом деле это высокотехнологичный, сложный и дорогостоящий комплекс. Простое поле на девять лунок занимает около трех гектаров земли, одно лишь его проектирование обходится не менее чем в сто-сто пятьдесят тысяч долларов. Стандартное поле на восемнадцать лунок требует не менее ста гектаров. Его содержание, даже без учета стоимости земли, обходится в два-три миллиона ежегодно. Для того, чтобы построенное поле «отстоялось» и вошло в полноценный режим, требуется по меньшей мере двадцать пять лет.

Гольф-клуб «Голден Паттер» раскинулся на двести сорок гектаров, из которых сто сорок отошло непосредственно к полю, а девяносто пять под взлетно-посадочную полосу «домашнего» аэродрома. Остальное пространство занял роскошный гостиничный комплекс, рассчитанный на тридцать человек. Здешнее поле достигло возраста восемьдесят шесть лет и представляло собой настоящий шедевр ландшафтного дизайна.

Однако этот предельно фешенебельный гольф-клуб не был отмечен ни в одном туристическом справочнике и каталоге. На сайте международной ассоциации, где были перечислены чуть ли не детские песочницы, которых касалась клюшка гольфиста, о нем не говорилось ни слова. А на единственной дороге, ведущей сюда через лес, не имелось ни одного указателя.

Безупречно зеленое поле с травой нескольких оттенков, ровное, без сорняков и проплешин, похожее на ковер, в этот день принимало всего двух игроков. У края взлетной полосы стояло два самолета, и отнюдь не «Бичкрафты», которые мог при желании позволить себе приобрести любой фермер или менеджер среднего звена даже после Большого Кризиса. Нет, сюда прилетели реактивные машины бизнес-класса, из тех, что предпочитают богатые промышленники и адвокаты, кинозвезды, а также правительственные чиновники высокого ранга.

Виктор Морган, советник президента по вопросам национальной безопасности, будучи вырванным из привычной атмосферы коридоров административной власти и кабинетов с удобными креслами, потерял большую часть солидности. Теперь его сходство с кинокомиком де Вито усилилось до карикатурного неприличия.

Советник начал осваивать игру миллионеров совсем недавно, и клюшка у него в руках смотрелась каминной кочергой. Его партнер, вице-президент США, напротив, являлся типичным, чуть не до карикатурности, представителем WASP — белых англо-саксов протестантов. Он словно сошел с рекламного плаката сигарет «Мальборо», был высок, подтянут и сдержанно улыбчив. Брюки цвета индиго и кремово-пастельная рубашка-поло сидели на поджаром тренированном теле так, будто он в них родился, а небрежно заброшенный на плечо вуд — клюшка с большой головкой для сложных ударов — ясно говорил о том, что ее владелец свой первый удар по мячу сделал намного раньше, чем научился читать и писать.

Несмотря на жару, оба игрока были в длинных свободных брюках. Хотя после того, как на одном крупном турнире игрок умер от теплового удара, шорты, наконец, узаконили, в «Голден Паттер» они были не в ходу. Единственным отступлением от строгих классических правил оставались одинаковые серые бейсболки с эмблемами клуба на длинных козырьках. Но это являлось не проявлением демократичности, а данью необходимости. Козырьки усложняли работу спутникам наблюдения — новые компьютерные программы позволяли восстанавливать разговор по одним лишь движениям губ.

Игроки, отправив вперед служителей на гольф-карах, медленно брели по безупречно подстриженному, изумрудно-зеленому фэрвею в направлении к лунке, над которой возвышался флажок с цифрой пять. Убедившись, что ближайшим к ним человеком является одинокий гринкипер, приводящий в порядок раф метрах в пятидесяти, у самого края поля, они вернулись к прерванной беседе.

— У меня впечатление, Виктор, что ты пересказываешь какой-то фантастический технотриллер, — шаря взглядом по траве в поисках мяча, негромко произнес вице-президент. — Дивот , под котором обнаружено золото Майя… Словно, промахнувшись по мячу, открываешь клад. Насколько вероятно, что вся эта история — правда?

— Уже в самолете я получил заключение экспертов-психологов по фонограмме и результатам допроса. Они утверждают, что русские летчики не солгали. К тому же вся информация из обоих рассказов, которую можно было проверить по базе ЦРУ и АНБ, подтверждается. Такой внеплановый сброс действительно был. И действительно бомба не взорвалась. Считается безвозвратно потерянной в океане.

— Когда мы получим окончательное подтверждение?

— Через несколько дней. Не так уж много у нас в распоряжении специалистов этого профиля.

«Тем более таких, которыми можно было бы потом пожертвовать без особых сожалений», — добавил про себя советник. — В общем, полную картину ожидаем к уик-энду, — закончил он.

Вице-президент обнаружил свой мяч в ловушке — искусственной ямке, заполненной ярко-желтым песком, недовольно поморщился и точным ударом отправил его на грин — зону вокруг лунки, где трава была высотой не более пяти миллиметров.

— Если все подтвердится, как долго нам удастся удерживать информацию под замком?

— Что знают двое, знает и свинья, — советник наконец-то высмотрел в траве мяч, и теперь двигался к нему, чтобы прочитать номер. — С каждым днем число вовлеченных в операцию будет расти, этого не избежать. Я могу дать гарантию на срок не больше месяца.

— Члены русского экипажа? — неопределенно поинтересовался вице-президент.

— С ними в самом ближайшем времени будет проведена соответствующая работа. Как раз с этой стороны нам ничего не угрожает. Они молчали много лет, думаю, промолчат и еще несколько дней. Большего не требуется.

Понимающая улыбка скользнула по губам вице-президента и сразу пропала, как рябь на воде под порывом ветерка.

— Не доставит ли сложностей… — вице президент на мгновение задумался, подбирая нужные слова. — Возможная судьба всех членов экипажа?

Морган едва воздержался от усмешки, прекрасно поняв смысл оговорки.

— Командир авиабазы умер от рака, инженер также на том свете — цирроз печени от беспробудного пьянства. Смерть штурмана стала следствием недостаточного профессионализма случайного исполнителя, но, в целом выглядит естественно, — демонстрируя отличную память перечислил советник. — Радист давно живет… жил у нас в Миссисипи под чужим именем. Бывший командир экипажа сейчас топ-менеджер в частной украинской авиакомпании, а оператор работает там же простым летчиком. Второй пилот уехал в Россию и служит в Энгельсе, ныне он полковник, летает на «Блекджеке» . Таким образом, половина экипажа уже нейтрализована.

— Любопытно, Виктор, любопытно. Однако, этот второй пилот…

— Знаете… Джон… — в их кругу было принято называть друг друга по имени, но советник президента был выходцем из низов, играл в высшей политической лиге относительно недавно и фамильярное обращение в отношении второго человека в государстве давалось ему с трудом. — С русским полковником в Энгельсе получается интересный расклад. По этой авиабазе уже несколько месяцев работают исламисты. У них весьма смелые и радикальные планы, которые отлично ложатся в шаблон наших общих задач. Согласно моему распоряжению, ЦРУ несколько месяцев назад передало им в поддержку несколько местных законсервированных агентов. Возможно, в скором времени на базе случится нечто…

Советник неопределенно пошевелил пальцами. Вице-президент внешне остался невозмутим, но в его глазах мелькнула искорка понимания и согласия.

— Таким образом, — продолжил Виктор, — может возникнуть целый веер стратегических возможностей. Это событие очень хорошо ляжет в канву «безжалостного и всепроникающего мирового терроризма».

— С которым Америка неустанно сражается по всему миру на благо процветания и прогресса, — кивнул вице-президент, выбирая клюшку для очередного удара.

— Именно в этом и заключался первоначальный план. Резонансная катастрофа или террористический акт. Паника президента, несанкционированная операция за рубежом, шквал возмущения, инициирование импичмента или добровольная отставка. Однако информация об этой потерянной бомбе позволяет осуществить более сложную, но крайне эффективную операцию. Впрочем, механизм подготовки в Энгельсе запущен, и его отмена вызовет ненужные трения с нашими… радикальными партнерами. Пусть все идет как задумано. С одним лишь небольшим изменением — в катастрофе должен погибнуть полковник из того экипажа.

Вице-президент прищурился. Выражение на загорелом лице теперь точь-в-точь напоминало суровый прищур «Ковбоя Мальборо».

— Ты считаешь, с учетом новых обстоятельств это имеет смысл? Катастрофу такого уровня будут расследовать очень тщательно. Если всплывет массовая гибель летчиков, летавших когда-то вместе… Это может поставить крест на последующих наших действиях и помешать основному плану. До выборов осталось не так уж и много времени.

— Не думаю. Экипаж в том составе работал меньше четырех лет и это было более двадцати лет назад. Даже если особо въедливый аналитик или, что вероятнее, компьютерная программа просчитает совпадение — те, кто отвечает за расследование, не обратят на него внимание. Там, где взорвался тротиловый заряд, не ищут стреляные гильзы.

Вице-президент впервые за всю игру поглядел на партнера изучающим внимательным взглядом, в котором не было и тени насмешки. Так, вероятно, охотник-аристократ смотрит на беспородного пса, которому неожиданно для всех удалось взять след, опередив чистокровных ищеек. И спросил:

— А потом?

— А потом, пока еще на слуху будет гибель русского самолета, неподалеку от Киева произойдет ядерный взрыв…

— Это было бы весьма… эффектно. Однако ты уверен, что бомба способна еще взорваться? Насколько мне известно, без периодического техобслуживания любая боеголовка очень быстро становится просто перегретым куском плутония.

— По предварительным данным, тогда испытывался заряд сверхдлительного хранения. Шансы на то, что бомба боеспособна, очень велики. Впрочем, в ближайшее время мы об этом узнаем совершенно точно. Сразу же после… локализации экипажа, в Киев прибудет полевой агент управления специальных операций. Он произведет предварительную оценку, после чего информация о спрятанной бомбе «случайно» попадет к исламистам.

— Что же дальше? После акта ядерного терроризма? — слова совпали с приготовлениями к замаху, будто вице-президент ударом и полетом мяча хотел приглушить остроту вопроса и откровенность формулировки.

— Дальше ЦРУ «обнаружит» секретную базу исламистов и доложит об этом мне. Я, в свою очередь, проинформирую президента, присовокупив к докладу собственные соображения о том, что бомба у них может быть не одна, а потому следующий взрыв вполне может произойти на территории США, Мексики или Канады. Президент санкционирует «точечную» антитеррористическую операцию в одной из дружественных нам арабских стран Ближнего Востока… или Турции, где находится база террористов. Возможно даже с применением «ответного ядерного удара».

— Да, полагаю, это неизбежно, — согласился вице-президент, и его клюшка с глухим стуком отправила мяч в очередной полет. — Здесь не нужно быть провидцем, чтобы просчитать ход событий. Наш защитник конституции наложит в штаны так, что начнет раздавать приказы в стиле «уничтожьте их всех»… Однако следует быть готовым к тому, что выдержка ему не изменит.

— Маловероятно, — поморщился советник, прекрасно знающий своего шефа.

— Но возможно, — непреклонным тоном заметил вице-президент.

— На этот случай… у меня в распоряжении имеется несколько номерных бланков с его подписью, куда достаточно впечатать любой приказ. Командующий группировкой в Персидском заливе — преданный нам человек, и у него в арсенале есть тактический ядерный боеприпас.

— Слишком грубо, Виктор! — вновь поморщился вице-президент, определенно имея в виду не «преданного нам человека».

— В крайнем случае я всегда смогу сказать, что «выполнял невысказанный приказ»…

— Резонно, — кивнул вице-президент, куда более благосклонно.

В Белом Доме была совершенно нормальной практика, когда глава государства отдает распоряжения в форме общих пожеланий или намеков. В случае, если результат оказывался негативным, вина возлагалась на исполнителя, поэтому такие интриги требовали смелости и выдержки. Но в многоходовой комбинации, которую предлагал хитрый итальянский проныра, президенту никак не удастся свалить вину на других. Использовать в операциях такого политического значения Моргана, этого выскочку-макаронника вице-президенту до крайности не хотелось, но так уж сложилось, что именно советник обладал одновременно и влиянием на директора ЦРУ, и прямым выходом на прикормленных террористов, и соответствующими неформальными знакомствами с военными в Персидском заливе. Вице-президент и его коллеги могли бы выстроить иную цепочку исполнителей, но это требовало времени. А времени, если разыгрывать неожиданную карту всерьез, как раз и не было.

— Месяц — это очень мало, — задумчиво протянул вице-президент, имея в виду указанный советником срок примерного сохранения тайны. — Начало августа, конгрессмены только разъехались на каникулы, и пока они не сползутся обратно в Вашингтон, мы не сможем провести ни один законопроект…

— Если информация будет должным образом озвучена на совещании в Овальном кабинете, то Плаксивый ковбой скорее всего сам додумается до того, чтобы отозвать конгрессменов с каникул и пробить немедленное усиление нашего средневосточного военного контингента. А если не догадается, то в круг моих обязанностей и входит давать советы Президенту по вопросам национальной безопасности…

— После такого провала президент закончит в лучшем случае отставкой, а тот, кто займет его место, разрубит завязанный узел военной силой… или оливковой ветвью, по обстоятельствам, — задумчиво протянул вице-президент, а советник дипломатично промолчал относительно того, что в случае импичмента или добровольной отставки место Плаксивого ковбоя займет именно его собеседник.

— На что ты претендуешь после отставки своего шефа? — четко и прямо спросил Джон, без обходных маневров и намеков. Виктор с большим трудом сохранил выражение вежливой заинтересованности, не выдав обуревавших его эмоций. Такой вопрос, конечно, еще ничего не гарантировал, но свидетельствовал о том, что идеи советника будут самым внимательным образом рассмотрены на встречах, которые последуют за этой гольф-партией…

— На твое место… Джон. Либо на выбор — один из министерских портфелей, — с кажущимся безразличием высказался он и добавил после короткой пауз: — на мой выбор, сэр…

Вице-президент задумался. Точнее, прошел немного по зеленому полю неспешным шагом, небрежно помахивая клюшкой.

— Хорошо, думаю, мы можем целиком положиться на тебя, — наконец вымолвил вице-президент, и советник отметил это многообещающее «мы». А человек в кремово-пастельной рубашке снова надолго замолчал с таким видом, словно все сказанное его совершенно не касалось. Когда же вновь заговорил, то его речь напоминала скорее размышления вслух.

— Ситуация меняется с каждым днем. Основные тенденции весьма неблагоприятны. Экономика так и не вышла на докризисный уровень. Наши противники один за другим проводят законы об урезании военных ассигнований. Вооруженные силы сокращаются, уже зашла речь о том, чтобы вывести из состава ВМФ еще один авианосец и отозвать из Залива наш контингент. Результаты выборов непредсказуемы. Поэтому… украинская находка может оказаться именно тем спусковым крючком, которого нам так не хватало.

Советник президента неудачно стукнул по мячу, и на ровном газоне появилось пятно дивота. Мяч отпрыгнул на несколько ярдов и замер.

— Что же, Виктор, начинай действовать, — лицо вице-президента стало каменным. — Он махнул рукой водителю гольф-кара, подзывая его, чтобы заменить клюшку, так как для завершающего удара с грина требовался плоский паттер. Сам же зашагал к лунке, чтобы вытащить из нее флажок. — На уик-энде я соберу нескольких… коллег… и мы утвердим окончательный план действий.

Вице-президент взглянул прямо на солнце, чуть прищурившись, и негромко произнес:

— Похоже, после некоторого прозябания нам представился шанс одним ударом уничтожить обоих врагов, внешнего и внутреннего… Или по крайней мере указать им на приличествующее место.

Семенивший сбоку от партнера советник кивнул. Под «внутренним врагом» вице-президент, ставленник энерготрейдеров, подразумевал «менял» — клан новоанглийской аристократии. В свое время, отстреляв в лучших традициях вендетты семейство Кеннеди, техасские нефтепромышленники вернули своей группе утерянные было позиции. Но с приходом в Белый Дом «шайки Клинтона» ситуация снова стала неоднозначной и переменчивой, словно погода в Кентукки и Арканзасе…

Внешним же врагом, о котором говорил «Ковбой Мальборо» безусловно, были пять звезд на красном фоне и расправляющий крылья двуглавый российский орел.

Наблюдая за тем, как вице-президент уверенно закатывает в лунку мяч, помощник обреченно вздохнул и начал перебирать подвезенные клюшки. К счастью, они играли не восемнадцать, а только девять лунок, и до завершения этой аристократической тягомотины оставалось всего три флажка.

— Виктор, — негромко сказал вице-президент, и хотя его тон, казалось, не изменился, советник ощутил легкий озноб вдоль позвоночника. — Periculum in mora , к тому времени, когда мы начнем действия, не должно остаться никого, кто мог бы стать… помехой, — вице-президент улыбнулся тонкими бледными губами. — Мы рассчитываем на тебя.

 

11. Непропитое мастерство

Из сна меня выбрасывает внутренним толчком будто выключателем щелкнули. Странно, давно такого не было, очень давно. Обычно приходится тащиться из забытья, как из тягучего болота. Открываю глаза, гляжу в потолок. Надо мной не привычная лампочка в заляпанном побелкой патроне, а самая настоящая люстра. Даже почти все пластинки на месте. За окном ночь. Шторы не задернуты, и в окно бьет подмигивающий свет. Уличный фонарь! Откуда он здесь взялся, если окна моей халупы выходят в вечно черный, как жопа негра, двор… Значит я не дома. Принюхиваюсь. Точно куда-то занесло. Пахнет свежестью и чистотой, а не застоявшейся вонью курева и перегара.

Нюх работает, голова не болит. Я в состоянии, которое отлично знакомо люду, бухающему от заката до рассвета. На сухом языке врачей-наркологов называемом «классическое пограничное». Алкоголь уже почти выветрился, а похмелье еще не накатило. То есть, можно сказать, что в норме…

Осматриваюсь. Я в незнакомой комнате, на диване, укрыт тонким одеялом в хрустящем — хрустящем, черт возьми! — пододеяльнике. Из одежды — только часы. Интересно, однако, ведь чаще всего засыпаю одетым. Ну, или хотя бы не настолько раздетым. Если, конечно…

Мой спортивный костюм знаменитой китайско-турецкой фирмы «Абибас», как и все, что было под ним, валяется на полу. Судя по радиусу разлета вещей, стягивал я их с себя в дикой спешке. Вряд ли вчера тренировался, как в прежние армейские деньки, «отбиваться» под горящую спичку, поэтому надо вспоминать, что заставило суетиться, словно духа на сон-тренаже. Пытаюсь напрячь извилины. Они отчаянно скрипят, словно несмазаная лебедка, вытягивая из колодца памяти смутные картины минувшего дня.

Вчера вроде бы кого-то хоронили. Потом, как водится, поминали. Сначала точно на кладбище — водку и запах свежей земли вспоминаю отчетливо. Дальше не помню… Не! Вру сам себе! Вспомнил. Закапывали двух «хороняк» — отселенцев плюс моего соседа. Точно, Витю-штурмана! Потом с его дочкой с кладбища вместе шли, за столом сидели… Что было дальше — хоть убей не помню. Пленка порвалась на том кадре, как мы перемещаемся из кухни в комнату. Точно, эту самую… Версия произошедшего, как говорится, на лице, но чет мне она не нравится. Очень не нравится. Можно сказать категорически…

Хотя, если я прав, то где же, ети его вбок, девчонка?! Рядом не наблюдается, и это обнадеживает — видать, все-таки привиделось с коньяку, чертовщина из прошлого в голову набилась.

Сажусь, опускаю ноги на пол. Всё стараюсь делать медленно, не спеша, чтобы не подкатило похмелье. Дверь в комнату настежь, и с моего дивана просматривается коридор. Одна из дверей, то ли ванной, то ли туалета приоткрыта. Из-за нее доносятся нехорошие звуки. Возня, сдавленные стоны… Словно там кому-то зажали рот и по полной уестествляют… Мать твою за ногу, я что, по пьяни в чужую хату кого-то из своих дружков запустил?! Какое там похмелье — меня сбрасывает с дивана, будто мощной пружиной. В череп впивается с десяток огромных ржавых гвоздей, но это где-то на задворках сознания, будто за ширмой.

Три шага, и я в коридоре. Резко дергаю хлипкую дверь, по глазам бьет ярким светом. Прищуриваюсь. Ванная. Какой-то амбал в трениках и пропотевшей футболке держит одной рукой извивающуюся девчонку, а второй пытается набросить ей на горло петлю. Люда, то есть Мила, замотана скотчем по рукам и ногам. Рот тоже заклеен. Веревка, которую амбал на нее тулит, идет к водопроводной трубе под потолком. Мужик сопит от натуги, но девчонка, выпучив от страха глаза, отчаянно крутит головой, и у него нихрена не выходит.

С полсекунды трачу впустую — пытаюсь прикинуть, каким окриком можно отвлечь урода. Дело это простое только на первый взгляд. «Стоять!», «Что вы делаете?!» и «Как пройти в библиотеку?» подходят к совершенно разным случаям. Пока жую сопли, Мила перестает сопротивляться, и глаза у нее закатываются. Похоже, он ее все-таки придушил. Вот тут-то хмель окончательно слетает. Приходит четкое понимание — это все взаправду, очень по-настоящему.

Нахер слова, пока соображу — девчонка загнется. С размаху бью потного между ног. Вышло не очень технично, но зато от души, прямо «из России с любовью», как говаривал тренер. Амбал, оборачиваясь, начинает с тихим шипением складываться пополам. Когда его макушка с небольшой плешью опускается на уровень моей груди, со всей рабоче-крестьянской ненавистью обрушиваю на его затылок сложенные замком руки. Удар по голове тоже до нужной кондиции клиента не доводит. Загривок у этого подзаплывшего качка без перехода становится головой, и попадание по жировой прослойке лишь откидывает, а не вырубает.

У потного определенно неплохой опыт драк. Ну и я его больше разозлил, чем напугал. Обстановку он оценил быстро, несмотря на два прошедших удара, и оклемался почти что сразу. Или это я совсем обессилел, не сумев отправить в нокаут «с двоячка». Девчонка забыта, и амбал, разворачиваясь, почти не глядя лупит меня по голове. Навскидку, блин. Тут бы красиво пропустить удар мимо, но в ванной тесно, пространства нет, так что успеваю только развернуться чуть боком, «утопить» голову в плечи и сцепить зубы. Кулак размером в боксерскую перчатку попадает в подставленное плечо. Нихера ж себе, Тайсон, пельменями накачанный! Меня сносит с порога ванной к противоположной стене коридора. Больно прикладываюсь спиной. Какие же обои прохладные…

Пока растормаживаюсь, амбал вылетает из ванной и вновь замахивается, широко, по-колхозному. Вот только опыт не пропьешь, хоть и постараться можно. Мой неплохо встряхнутый организм, так и не забывший годы тренировок и боев, начинает действовать сам. Амбал дурак, ему бы не бить, а навалиться всем весом. Кулачище противника будто застывает в воздухе… Локтями отталкиваюсь от стены. Правая нога выстреливает противнику под дых. Был бы я хотя бы в кроссовках, не говоря уже про ботинки, прямой в пах закончил сражение моей безоговорочной победой. Но босую ногу тормозят мешковатые джинсы противника.

Хотя могло быть и хуже. Противник сам буквально «наделся» на удар и снова переломился, его «перчатка» разогнала воздух впустую. Не останавливаясь на достигнутом, продолжаю развивать успех. Левый боковой в ухо. Коленом в склонившееся лицо. Амбала отшвыривает на спину. Смешно всплеснув руками, он с грохотом обрушивается на пол. Упав, переворачивается и, вместо того, чтобы продолжать честный бой за неправое дело, как был, на четвереньках… выскакивает из квартиры. Незапертая дверь гулко шарашит по стене. Все-таки до чего ж силен, бычара!

Мотнув головой, кидаюсь в погоню.

Выскочив на лестничную площадку, громко матерюсь. Босиком по бетону — самое то в догонялки играть, да и ногу прошивает болью — бил необутой, а яйца у амбала, похоже, реально медные… Пока ковыляю, он уже вылетает из подъезда. Хлопает дверь. Слышен рев заведшегося автомобиля. Снова матерюсь и бегу на кухню, к окну. Внизу мелькает расплывчатый силуэт. Победа по очкам, противник покинул зал…

Ковыляю обратно, черт, больно-то как! Стреляет от пальцев стопы едва ли не до колена.

Из ванны снова доносится девичье мычание, но я первым делом на кухню. Вытягиваю наощупь — где тут выключатель совсем не помню — ящик стола, роюсь, сгребаю длинный кухонный нож, возвращаюсь.

Девчонка забилась в угол. Сжалась в комочек, сидит на полу. Смотрит на меня взглядом овцы на бойне. При виде кухонника ее глаза становятся по пять копеек. Чтобы не получить свежий труп с разрывом сердца улыбаюсь, как получается. Получается судя по реакции, не ахти, лицо до сих пор сводит от избытка адреналина…

Мысленно махнув рукой на самочувствие перепуганной пациентки, аккуратно разрезаю скотч. Сперва на ногах, потом дохожу до рук. Прижав палец к губам, чтобы не вздумала орать, медленно отлепляю толстую коричневую ленту. Мы не в боевике, где положено срывать одним движением, чтобы сразу крику было, как в рекламах про эпиляцию. Правильно — не спеша, по чуть-чуть. Липучка явно не канцелярская, такую обычно для промышленной упаковки применяют. К примеру, на аэродромных складах…

Девчонка, по-прежнему скорчившаяся, не отрываясь смотрит на меня. Взгляд при этом у нее какой-то странный. Не в глаза или сквозь меня, а почему-то на ту область, что аккурат ниже пупка. Блииин! До меня окончательно доходит, в каком я виде… Я же как лежал, в одних часах, так и ринулся в бой.

Сдавленно матерюсь и, покраснев чуть не до пяток, кидаюсь в комнату, где молниеносно, будто спичка уже начала догорать, сгребаю разбросанное шмотье.

Одевшись, возвращаюсь, по пути закрываю входную дверь. Отмечаю, что замок не выбит, значит открыли изнутри, добровольно. Мила стоит над умывальником, уставившись в зеркало чистит зубы. Почему зубы? Зачем зубы? Непонятно. Но чистит очень старательно, даже слишком. Как бы до десен не разодрала. Одета точь-в-точь как вчера: рваные джинсы, сиреневая футболка. Из-под сползшей футболки вылезает бретелька лифчика. И нафиг он ей? При ее комплекции — как рыбе зонтик.

— Ты этого, — киваю в сторону входной двери, — знаешь?

Девчонка мотает головой. Ручка щетки торчит изо рта уродским чупа-чупсом. Капельки пасты застывают на стекле белыми крошками.

— Понятно… — приваливаюсь к косяку, — А как он тогда сюда попал?

Мила вытаскивает щетку изо рта, споласкивает под струйкой из крана, со второй попытки ставит предмет личной гигиены в стаканчик у зеркала. Руки у нее ощутимо дрожат. Поворачивается ко мне. Уголок рта выпачкан пастой.

— Ну после того, как мы… как я… ну в общем, как ты заснул, я оделась и посуду мыть на кухню пошла. Позвонили в дверь. Спрашиваю «Кто?», говорят, что соседи снизу, что я их залила… Дверь открываю, а этот сразу меня в ванную поволок…

Машинально отмечаю «после того, как как мы», «оделась», и переход на «ты». А самое главное — «как ты заснул», а не, скажем, «пошел спать». Вот ведь попал ты, Виктор Сергеевич, обеими ногами в маргарин! Точнее как второй снаряд в одну и ту же воронку. Или как бледнолицый брат, два раза наступивший на те же грабли.

И это уже, друг мой Витя, не просто пипец, а пипец полный, окончательный и бесповоротный. Ведь если повторно привлекут за совращение, то даже учитывая местные, достаточно демократичные тарифы статей УК, откупиться от срока встанет в такую сумму, что таких халабуд как моя квартирка, нужно будет пару десятков продать…

Хотя до обвинения мне, судя по ситуации, как до Китая раком. В первую очередь потому, что его должны предъявить. Кроме Милы сделать это некому, а она вроде как не рвется звонить сто два и строчить на меня заяву. Ладно, мандражировать и грызть себя потом буду. В зале суда. Если он состоится. А сейчас самое время кой-чего уточнить. В рамках, так сказать, оперативного дознания.

— Веревка из твоего хозяйства? — спрашиваю, глядя на петлю, болтающуюся под потолком.

— Нет, — машет головой. — У нас на балконе для белья планки специальные. Папа сделал… — Губа у девчонки начинает дрожать.

Мля, мне вот для полного счастья только слез с истерикой не хватало!

— Скотч тоже не ваш?

— Может где и был, но я не видела никогда.

— Ясно… — протягиваю задумчиво. Внимательно смотрю на Милу. — Ты можешь сказать, что вся эта херь значит?

Девчонка пожимает плечами, хлопает непонимающе глазами.

— Ну я даже не знаю… Может, про папу узнали, хотели ограбить.

Трясу головой:

— Нихрена это, дорогая моя, не грабитель!

Блин, зря я ее своей дорогой назвал! Уши девчонки вспыхнули. Мда уж, факт совращения, хоть и по обоюдному, похоже, согласию, к ворожке не ходи, состоялся. Правда, нужно еще выяснить, кто кого совратил. Но это потом. Продолжаю.

— На ограбление не тянет. Любой местный уркач тебя или ножом бы пырнул, или просто в ванной закрыл… — Проглатываю так и норовящее выскользнуть «при этом не забыв изнасиловать». Учитывая нынешние обстоятельства, лучше этого не касаться, тема очень уж скользкая. — Ну вот, закрыл бы тебя в ванной и спокойно хату обнёс. А тут такие сложности. Нахрена, спрашивается?

— И что? — Мила, похоже, так и не поняла, к чему я веду.

— А то, что самоубийство он хотел инсценировать. Типа, мол, ты от нервного потрясения выпила коньяку, — бросаю короткий взгляд на кухню. Следов наших поминок нет, но в мусорном ведре обязательно нашлась бы пустая бутылка. А то и косяк недокуренный. — Или травы дунула со всей рабоче-крестьянской ненавистью. И завесилась.

До девчонки доходит, и она начинает мелко подрагивать, уже всем телом. Глаза уже по пять рублей стали, куда там копейкам. Нормальные отходняки после шока, средство лечения — стандартное. На секунду оставляю одну, метнувшись на кухню за емкостью. Кое-как вливаю в Милу полстакана воды. Зубы цокают по стеклу…

Сделав пару судорожных глотков, девчонка немного успокаивается и садится на край ванны.

— Зачем? Ну зачем?…

Не уточняю. И так понятно, что ей охота до зарезу узнать, за что же её, такую хорошую и невинную, то есть тьфу ты, невиновную, собрались на трубу прицепить, чтобы ногами подрыгала…

— Да черт его знает, — пожимаю плечами, морщусь, задев вывернутый с мясом дверной навес. — Грабителю такие сложности и в дупу не тарахтели. Лишний головняк и геморрой. Но вот если представить, что это был не грабитель, а исполнитель…

— Исполнитель?

Блин, девочка, ты в каком танке сидела, за ногу тебя, да об стену?! Задавливаю ненужную совершенно злость и разъясняю:

— Это значит, что он сюда пришел не грабить, а специально чтобы тебя убить. За деньги там, по приказу или еще зачем.

Конечно, с одной стороны не стоит так рубить сплеча и нагонять еще больше страху… Но с другой я хочу, чтобы она сейчас не рванула черт-те куда, а сидела дома, тихо, как мышь, пока я обмозгую все случившееся. Хотя, с другой стороны, как раз сейчас, запуганная до полусмерти, она и может окончательно слететь с катушек. Впрочем, что сказано, то сказано.

Мила таращит на меня карие чайные блюдца:

— А зачем меня убивать?

— Мне-то откуда знать? Может, за наследство, может, месть или еще что. На квартиру вашу никто из родни не метил?

Девчонка отмахивается:

— Да нет же! У нас всех родственников — я же говорила, тетка под Брянском где-то. И она старенькая уже.

Так. Значит родственные связи отпадают Но вот что смерть Сербина и нападение между собой крепко связаны, зуб даю! Я же бывший розыскник, а не хвост собачий. В чем же дело? Шпионаж в пользу танзанийской разведки?

— Этот тебя про что-нибудь спрашивал? Про документы, карты какие или вообще?

— Нет, нет. Он, как я дверь открыла, ни слова не сказал. Сопел только и ругался…

У меня, конечно, в мозгах живет та еще профессиональная деформация личности, и на происходящее я смотрю с колокольни бывшей своей конторы. А с той колокольни, «откуда люди кажутся такими мааленькими, как миши, нет, пардон, крисы», все происходящее четко квалифицируется как классическое экстренное пресечение утечки информации. И нифига не ДСП -шной, а гораздо более секретной и опасной. Смерть, а скорее всего, гибель Сербина, проваленная ликвидация его дочери, такие события я по долгу, ети ее мать, бывшей службы просто обязан был увязывать в одну цепь с целью отработки версии. Вот и отработаем, за неимением лучшего.

— Слушай, Лю… э… Мила. Такой вот вопрос к тебе.

Девчонка отрывает взгляд от изучения висящего напротив нее полотенца:

— Да…

— С отцом перед тем, как он… ну короче, что необычное происходило? Может не необычное, а такое, что не каждый день случалось?

Мила морщит лоб, старательно вспоминая:

— Да нет, вроде бы. Все как обычно было… Хотя…

Пауза затягивается, но я не тороплю. Не хватало еще сбить с мысли.

— У меня по четвергам курсы компьютерные в райцентре, — с заметной гордостью произносит пигалица. — Домой поздно возвращаюсь. Отец когда пропал, — шмыгает носом, — как раз четверг был. Я в девять вернулась, его не было уже. А на столе посуда грязная. Тарелки, вилки. На троих, получается. В общем, гости были, но не его друзья, это точно. Водка дорогая очень. И не допили. А наши такую даже на праздники не берут, а то, что берут, вытряхивают до капли. И пакеты из «Великой Кышени» были.

Ага. Уже теплее. Супермаркета в Русе вообще нет, никакого. Ближайший этой сети — в райцентре. Занятно, блин. Пришли, значит, к дяде Вите гости залетные, попили водки, закусили колбаской… А под утро его мертвым нашли. На улице.

Хотя ничего особо и криминального, на первый взгляд, в этом нет. К примеру, друзья-однополчане по старой дружбе заглянули проездом, посидели-уехали, после чего радушный хозяин решил догнаться и отправился в наливайку. А по дороге домой загнулся. Паленка, сэр… Самое простое, а стало быть, самое вероятное объяснение. Как говорил ребе Оккамер, размахивая мойкой : «Изя, таки не усложняйте сибе и людям жисть!»… И все бы хорошо, если бы не этот то ли ночной, то ли утренний амбал.

Собственно не он сам по себе, мелкой бандоты у нас, что крыс на помойке, а веревка. Белая и совсем не пушистая. Которую ночной гость прихватил с собой, чтобы повесить девчонку… Не ограбить, не изнасиловать, не прибить ненароком, чтобы не мешала. А целенаправленно убить.

Нет, можно, конечно, провести базовые оперативные мероприятия: прогуляться по ночным точкам, поспрашивать обслугу, побывал ли там Сербин, а если да, то когда и с кем. Поселок маленький, все здесь друг друга знают. Вот только мне весь этот цирк с конями и даром не сдался. В Русе такой как я, пришлый, без связей или группы огнестрельного сочувствия за спиной — никто. Звать которого — никак. Встать на пути у местных бандито-гангстерито, у которых, если верить прошлогодним сводкам наркоконтроля, в таких, как этот, райцентрах собственный замкнутый цикл производства и сбыта — проще сразу повеситься. Как раз и петля имеется. Вон, болтается, сука…

Но все-таки интересно, чем же эти тихие как мыши Сербины так окружающим-то поднасвинячили, да еще всей своей неполной семьей?…

— Витя, слушай, — слова Милы, похоже, уставшей от моего молчаливого сопения, путают мысли. — Значит правду говорят, что ты десантник? И в Югославии воевал?

Честно скажу, от такого вопроса я впадаю в ступор. Какой, нахрен, десант?! Какая, нахрен, Югославия?!

— С чего взяла?

— Ну ты, — мнется Мила, — с этим дрался, прям как в кино! Наши парни по-другому совсем… И про тебя говорили… — она смущенно замолкает.

Второй раз за сверхраннее утро краснею. Вот это картина была, когда я голяком ногами махал. Даже не маслом, а гуашью по штукатурке… Сталлоне с зависти подох бы.

— Это я в детстве фильмы с Джеки Чаном любил. Вот и нахватался. А десантник из меня паршивый. Бутылки об лоб не бью, кирпичи головой не ломаю… И вообще я в нее пью и кушаю…

Дурацкая шутка все же немного разряжает ситуацию. До смеха, конечно, далеко. Но хоть заулыбалась. И тут же, прогнав бесследно улыбку, спрашивает:

— Так что же мне теперь делать?

Тоже мне, бином Ньютона. На этот философский вопрос у меня даже ответ есть. Правда, не полный. Всё никак не могу решить, что делать «ей», или что делать «нам». Но первый шаг несложен.

— Спать ложись, что еще сделаешь? Часов до восьми. Второй раз не сунутся, не дураки. Милицию вызывать смысла нет. Ночью они приедут только если мэра убьют, или там, агрофирменного директора. А если и приедут, мы им что, веревку покажем со скотчем? Засмеют. (А когда отсмеются, то непременно зададутся вопросом, не имел ли место факт сексуально-полового сношения гражданина Верещагина, ранее привлекавшегося по очень интересной статье, с несовершеннолетней гражданкой Сербиной?)

— А утром что?

Вот же настырная какая, блин. Всё тебе разжуй и в рот… положи. А что я положу, ну то есть, расскажу, если и сам не знаю? Ладно, будем решать проблемы по мере их поступления. Ну и озвучивать, соответственно…

— Утром тебе надо будет валить отсюда как можно дальше и как можно быстрее. Одна тут пропадешь.

Про то, что пропадет она в смысле прямом, а не переносном, я уточнять не стал. И что ей ни одна собака ни из милиции, ни из прокуратуры не поможет. Про наше гребаное СБУ я вообще молчу. Не стоит девчонке сон портить.

— Куда я свалю, Витя? — Мила смотрит на меня жалобными глазами, — у меня денег ни копейки…

Радость-то какая, обосраться и не жить! Хотя, ради того, чтобы нас с ней разделяло с полтысячи кэмэ, я готов не то что последнюю рубашку, но и почку продать!

— На дорогу тебе наскребу. До зарплаты стрельну у ребят. Ну и если какие побрякушки есть, тоже бери. Лишними не будут. К цыганам не подходи, всё в ломбарде сдашь. Там тебе без паспорта всю цену не дадут, но хоть относительно честно. Кстати, о паспорте. Документы все свои собери. И не забудь, когда уходить будем.

Мила уходит, роется в серванте, возвращается, протягивает мне пачку:

— Эти?

Свидетельство о рождении. Свидетельство о смерти матери. Школьные ведомости с оценками. Какой-то нотариально заверенный «дозвил». Красивый диплом об окончании компьютерных курсов.

— Оно. А паспорт отца здесь, или…

— Здесь. Он дома документы держал, с собой носил только удостоверение офицера запаса.

— Его тоже возьми. Мало ли как повернется…

Пачка документов исчезает в маленьком рюкзачке.

— Все! Сейчас — марш в комнату и дрыхнуть. Я у дверей покемарю, посторожу на всякий пожарный.

Измотанная пережитым девчонка больше вопросов не задает, спорить не пытается. Кивает и молча бочком выскакивает из ванной. Щелкает изнутри ее комнаты шпингалет. И правильно. Защита символическая, но всё лучше, чем дверь нараспашку. Дрыхнуть точно не будет, но пусть хоть сидит тихо. Хотя после таких приключений, бывает, как раз мгновенно падают в сон.

Приволакиваю из зала вытертое и продавленное кресло, ставлю напротив выхода из квартиры. Подпираю на всякий случай дверную ручку шваброй, если замок и вынесут, с ходу все равно не откроют. Ухмыляюсь, вспомнив соответствующую шутку про десяток замков. Нахожу на полу ванной брошенный нож. На кухне, под раковиной обнаруживаю обрезок трубы-дюймовки. Импровизация, конечно, но чем богаты… Стрелять вряд ли будут — шум им не нужен. А чтобы от ножей с битами отмахаться, мне такого арсенала за глаза. Обучен мало-мало.

Милу я обманул. В том, что отмудоханный уркаган, отрапортовав о неудаче, вернется с подкреплением, я практически не сомневался. Просто придут они позже и точно не утром, так что время отдохнуть и подумать есть. А еще я был абсолютно и совершенно уверен в другом. В том, что моя вроде бы немного устоявшаяся жизнь в который раз с грохотом свалилась в обрыв.

Общественность Русы, считавшая меня десантником, ошибалась. Нет, с десяток прыгов у меня в книжке записаны, ибо положено по квалификационной сетке. Но в биографии не было ни Югославии, ни Приднестровья. Да и стрельбы с поножовщиной практически не случалось… Слухи были правы в одном. Я действительно был офицером, и действительно получил неплохую подготовку. В том числе и с приставкой «спец». В организации, которая меня в прошлом году вышвырнула за дверь.

Сажусь в кресло, на всякий случай упираюсь ногами в дверь. Если гости и придут, у меня всяко часа полтора перекемарить будет. С дремой приходят воспоминания…

Ночь после ареста прошла в «обезьяннике» райотдела. А с утра, после короткого разговора с опером, я оказался в Лукьяновском СИЗО. Где быстро выяснил, что человек с моей статьей «Совершение развратных действий относительно лица, не достигшего шестнадцатилетнего возраста», если он, конечно, не пассивный гомик, должен не только уметь щедро раздавать звездюлины направо и налево, но и очень чутко спать.

Правда, после того, как соседи убедились, что я просыпаюсь на каждый шорох, малость успокоились. А когда самый шустрый вдруг сам себе проткнул печень заточкой, меня, от греха подальше, перевели в другую камеру, где сидели коммерсы и первоходки. Повезло, конечно. Редко кому удается так легко отмахаться от толпы, да и сон вполуха изматывает. Ну да хоть в чем-то должно же было подфартить.

А через неделю тюремного бытия выяснилось, в чем была суть вопроса, и откуда взялась дева, которая по волшебству обернулась несовершеннолетней жертвой насилия. Рядовая ментовская подстава. Я, после того, как оказался не у дел, малость дал слабину и подсел на стакан… Слабость, да. Но у кого не рушилась в одночасье жизнь, пусть не бросается каменюками. А пьющие одинокие квартировладельцы — доходный бизнес. Принцип тут простой, рыночный. Не хочешь сидеть — плати. Нечем платить? Получай срок в зубы и повышай раскрываемость родному и горячо любимому МВД. Но лучше — продай квартиру.

Договор купли-продажи своей гостинки, что досталась после развода, я подписывал в комнате для допросов, куда, прикрывшись ксивой адвоката, явился толстый, как свинья, нотариус с бегающими глазками и руками, оставляющими жирные пятна…

После визита нотариуса мать малолетней сучки, получив свою долю, забрала заявление, а прокурор закрыл дело «в связи с недостаточностью улик». Потом я пропивал мебель, дожидаясь новых хозяев. В том же алкогольном чаду был отвезен сюда, в Русу. Котельников — директор риэлторской фирмы «Добродея», через которую проходил творческий обмен моего жилья, самолично разместил в конуру, освободившуюся ввиду недавней смерти очередного отселенца. Они тут дохли как мухи…

Помощи ждать было не от кого. Контора обо мне «позаботилась», вышвырнув из рядов, и тут же забыла.

В таком состоянии — ни сна, ни яви — пребываю довольно долго. А затем жажда опохмела буквально вздергивает на ноги и начинает гонять по квартире в поисках чего бы выпить. Но пить нечего, кроме воды из-под крана. Но я все равно ищу, тоскливо и безнадежно, как нищий обшаривает карман в поисках забытой монетки. Ищу до рассвета, когда первый солнечный луч скользит в окно, прыгает по стеклу желтым пятнышком. Утро подступает.

Пора действовать.

 

12. Шпионские страсти

Звонок из резидентуры застал Алана, когда он заканчивал завтрак.

«Макдональдсы» Украины, конечно, не шли ни в какое сравнение с американскими, однако являлись единственным местом, где можно было получить качественную пищу — отличные гамбургеры, вкусную колу и, главное, кофе без кофеина, о котором в других заведениях и не слыхивали. Что поделать, нецивилизованная страна…

Голос Люси был холоден, как январский атлантический ветер:

— Шеф требует тебя. Немедленно! И поторопись, он просто вне себя!

Официально-ледяное обращение секретарши Аскинса, верной, как собака, и страшной, как сама смерть, мог обозначать лишь одно — агент Беркович все-таки вытащил свой счастливый билет, и теперь все сотрудники центральной резидентуры ему завидуют черной завистью…

Ну вот, началось, подумал уже без пяти минут специальный агент Беркович, не в силах сдержать широчайшую улыбку. Шеф вызывает срочно, значит, он бесится. Да и пусть бесится! Все это наверняка из-за того, что Алана срочно отзывают в Америку, на прием к самому директору. Не могут не вызвать! В ушах у Берковича торжественными фанфарами зазвучал американский гимн в исполнении Мормонского Табернакального хора.

And where is that band who so vauntingly swore That the havoc of war and the battle’s confusion A home and a country should leave us no more? Their blood has washed out their foul footsteps’ pollution. [22]

Садясь за руль многострадальной Тойоты, которую, за неимением времени, он так и не отогнал на техстанцию, Алан прокручивал в памяти события минувшего дня.

После прошлого разноса, по мнению Алана, незаслуженного и совершенно несправедливого, шеф приказал возвратиться к себе и ожидать звонка. Офис регионального представительства «Международной лиги», сотрудником которой он числился официально, находился в административной столице графства или, как здесь это называли, «в райцентре». Там же Лига арендовала ему жилые апартаменты. Формально, конечно, следовало выполнить приказ шефа и сидеть в неудобном кабинете, не имеющем даже кондиционера, играя на «XBox» в последнюю «Rainbow Six» и ожидая новых распоряжений. Однако сидеть сложа руки Алан не собирался.

Нельзя было ни в коем случае позволить недоброжелателям, тайным и явным, вырвать из рук победу. Чтобы не оказаться снова под градом неудобных вопросов, Беркович решил, проявляя максимальную осторожность, самостоятельно исправить ошибку, на которую ему указал несправедливо придирчивый резидент. А главной своей ошибкой Алан считал то, что не пресек все каналы потенциальной утечки столь важной и существенной информации.

Эти каналы следовало в первую очередь точно определить, для чего Беркович решил воспользоваться своей агентурной сетью, раскинутой в Русе. Наскоро приняв душ и проглотив разогретый в СВЧ завтрак, он позвонил Котельникову.

Энергичный экс-майор КГБ, работающий под крышей агента по торговле недвижимостью, собственно, и являлся всей его русинской сетью. Из досье, оставленного предшественником, Алан знал, что майор плотно сотрудничает с украинской мафией. Вполне возможно, что Котельников представлял в Русе еще чьи-то интересы, может быть, даже иных разведок. Однако пока они не представляли прямой и явной угрозы национальной безопасности США, начальство закрывало на все глаза. Да и выбора у Алана, честно говоря, не было — за несколько месяцев ему не удалось завербовать никого, кто бы давал хоть какую-то существенную информацию.

Котельников ответил сразу. Он был дома, у себя в Русе, предложил встретиться в своем риэлтерском офисе, который размещался в здании мэрии. После подобных переговоров непременно следовал, в зависимости от времени суток, обед или ужин в ВИП-зале местного ресторана. Часть акций ресторана принадлежала Котельникову, а потому для Алана, как для руководителя по разведывательной линии, там были ощутимые скидки.

Да и вообще, если быть честным перед самим собой — экс-майор для Алана был человеком незаменимым. Каждые две недели он предоставлял Берковичу важную информацию, на основе которой Алан, как того требовала должностная инструкция, готовил ежемесячный отчет. Эти сведения касались в основном многочисленных нарушений, происходивших в процессе уничтожения самолетов, а помимо этого не попавших в прессу событий на оставшихся в районе немногочисленных военных базах. Обходились эти сведения довольно дорого, так что порой Алану не хватало выделенного на агентуру бюджета и приходилось доплачивать из собственного кармана. Но что не сделаешь для исполнения своего гражданского долга!

Котельников перезвонил по дороге и предложил сразу же встретиться в ресторане. Беркович не возражал. Кухня там, конечно же не шла ни в какое сравнение не то что с МакДональдс, но даже и Pizza Hut — гамбургеры были слишком жирными, а картофель жарили почти без масла, но это было лучше, чем сидеть в обшарпанном кабинете с двумя старыми креслами и грязным письменным столом.

Оказалось, что Котельников тоже не терял времени зря. Во время той злосчастной пирушки, когда Сербин пустился в свои пьяные откровения, он отсутствовал, и, к огромному счастью Алана, о бомбе ничего не узнал. Поэтому речь пошла о том «как бы исключить утечку информации о незапланированных потерях во время проведения полевой операции».

Именно Котельников первым и высказал мысль о том, что единственная родственница Сербина, пятнадцатилетняя дочь, может настоять на расследовании обстоятельств смерти отца, и тогда Беркович, как сотрудник ЦРУ, окажется под угрозой раскрытия…

Алану ничего не оставалось, как выдать своему агенту письменное распоряжение на «локализацию источника возможной утечки», присовокупив к нему довольно ощутимую сумму наличными, которая, по заверениям Котельникова, вся целиком и полностью будет истрачена на оплату услуг «профессионального исполнителя».

Это было вчера вечером. Утром Котельников перезвонил и лаконично сообщил, что, несмотря на некоторые незапланированные заминки, дело движется к завершению. Алан не стал вникать в суть «незапланированных заминок», потому что буквально с минуты на минуту ждал подвижек в собственной судьбе. И они незамедлительно последовали — его, агента Берковича, ждал вызов директора…

Едва Алан появился в дверях, шеф привстал, уперев в стол волосатые кулаки и взревел, как разъяренный бизон:

— Что там у вас происходит, Беркович?! Мне доложили, что сегодня утром произошла какая-то совершенно безумная попытка покушения, связанная с убитым тобой Сербиным! Что это значит?

— В соответствии с инструкцией я дал команду одному из моих агентов осуществить местную локализацию, — гордо вскинув голову, ответил Алан. — Как раз, с минуты на минуту, ожидаю доклада…

— От кого, ослиная голова?! — шеф взревел так, что звуконепроницаемые, акустически защищенные стеклопакеты на окнах заходили ходуном. — От меня ждешь доклада? Ну, так разрешите доложить, сэр, что этой ночью какие-то кретины вломились в квартиру к дочери Сербина и попытались ее убрать. Убрали бы, бог с ним, но она оказалась дома не одна, а с бойфрендом. Твой так называемый агент, а на деле, нанятый в соседнем поселке мелкий уголовник, был избит и сбежал. Скрылся! Так что девушка не только до сих пор жива, но еще и смертельно напугана, а число объектов локализации увеличилось ровно вдвое!

Сарказм в голосе обычно невозмутимого резидента добил Алана больше, чем крик. Кричали на него всегда и везде — родители дома, учителя в школе, командиры в армии и инструктора учебного центра в Лэнгли. Но обращения «сэр» от непосредственного начальника он удостоился впервые.

Мечты о скорой поездке домой и повышении таяли на глазах, как мираж в пустыне. Словом, дело принимало неожиданный и скверный оборот, как и положено в хорошем боевике, когда в самый неподходящий момент происходит нечто фатальное. Беркович украдкой провел по штанинам разом взмокшими ладонями и попытался набраться мужества в привычном вопросе — а как бы поступил в таком случае Джек Райан? Но на ум пришло только одно — Райан скорее всего, просто не допустил бы подобной ошибки. И уж точно не оказался бы в пределах досягаемости начальства, пока не узнал о результатах спецоперации.

Теперь допущенные ошибки предстали перед Берковичем как на ладони, щедро приправленные пониманием того, что сделать «правильно» не представляло труда, нужно было только не спешить.

— Я могу все исправить! — твердо произнес Алан, собравшись с духом.

Шеф обреченно вздохнул.

— Можешь. Куда ты теперь денешься, гений разведки. Твой доклад ушел в Лэнгли и сразу же получил высший приоритет, — начальство чуть сбавило тон, по-прежнему свирепо буравя агента взглядом.

Гимн, растворенный в криках шефа, снова заиграл в душе Алана.

— Я сделаю все, что от меня зависит сэр! — произнес он, вложив в голос всю страсть, на которую только был способен.

— Нисколько не сомневаюсь, — с невыносимым ядом в словах вымолвил шеф. — К счастью, в твоих силах не так уж и много, так что больших бед ты натворить не сможешь. Значит так. Сейчас же ты пулей полетишь в Русу и установишь за обоими, за девушкой и бойфрендом, круглосуточное наружное наблюдение. Привлекай к этому всю свою агентуру. Обо всем немедленно докладывать мне лично. И ни при каких обстоятельствах не предпринимать активных действий! Ты меня понял?

Ясно, сглотнув, подумал про себя Алан. Стало быть, весь это спектакль с криками и оскорблениями был разыгран только лишь для того, чтобы принизить его, Берковича, роль во всем этом деле. Теперь он был на все сто процентов убежден, что шеф предпринимает титанические усилия, чтобы перетащить одеяло на себя. Однако следовало максимально воспользоваться преимуществами создавшейся ситуации.

— Местные агенты ненадежны. Мне понадобится штат оперативников, — поджав губы, сухо ответил он.

Шеф посмотрел на него так, как смотрят на детей и безнадежно больных.

— Штат я, пожалуй, действительно расширю. И потребую провести самую тщательную проверку. Вы должны за два дня без малейшей огласки убедиться, что то, о чем рассказал этот бедолага-майор, существует на самом деле. Как только организуешь наблюдение, напишешь и подашь на утверждение предварительный план. Этому, надеюсь, на курсах учили?

Алан кивнул.

— Я, в отличие от тебя, Беркович, не могу себе позволить такую роскошь — нестись сломя голову к своему руководству с конкретными предложениями, не убедившись, что это не плод воспаленного воображения спившегося русского летчика. Все, свободен.

Не дожидаясь, пока Алан покинет кабинет, шеф ткнул кнопку селектора.

— Григ? Сколько можно возиться со своей оптикой, когда вы наконец займетесь хоть каким-нибудь полезным делом? Выдайте мне данные по всем экипажам стратегических бомбардировщиков в Русе за вторую половину восьмидесятых.

Закрывая за собой внешнюю дверь входного тамбура, Алан услышал, как шеф говорит по внутреннему селектору: «Люси! Немедленно свяжите меня с директором».

Из разговора Алан уяснил главным образом одно — очередной карьерный скачок нового Джека Райана, судя по всему, уже не за горами. По дороге к выходу он остановился у зеркала, оглядел себя с головы до пят и поправил галстук. Если ему в подчинение дают особых агентов, стало быть, шеф, несмотря на свои мелочные придирки, отнесся к докладу более чем серьезно.

Теперь главное — снова не оступиться. Продумывать каждый шаг, не совершать опрометчивых действий и не дать ни малейшего повода принизить собственную роль в этом деле.

Потому что дело здесь не только и не столько в его, Алана Дж. Берковича персональных амбициях. Речь идет не больше и не меньше, как об угрозе национальной безопасности Соединенных Штатов Америки!

 

13. Игры патриотов

Сверхзвуковой ракетоносец сто двадцать первого тяжелого бомбардировочного авиационного полка Ту-160 выполнял плановую пятидесятикилометровую «коробочку». Полет по аэродромному кругу, проводившийся по предписанию завода-изготовителя, по сравнению с боевыми дежурствами и участившимися за последние годы учениями был несложным. Он напоминал утренний выгул собаки — рутинную и не требующую особого внимания процедуру, поэтому экипаж, четыре высококлассных летчика, почти не ощущал характерного полетного напряжения.

Второй пилот завершал выход на предпосадочную прямую, после чего управление самолетом должен взять на себя командир корабля. Готовясь начать посадку, полковник Юрий Дорошенко, привычно обегая глазами шкалы приборов, вдруг припомнил домурыженный, наконец, с третьего захода, американский технотриллер, где регулярно и на все лады склонялось эффектное слово «стелс».

Главным героем этой голливудской истории, по новой военной моде, которую в мире задавала Америка, был не человек-супермен, а самолет Б-2. А если быть до конца точным — Нортроп B-2 «Спирит». По воле сценаристов и режиссера, сей неуязвимый летательный аппарат невидимкой проскальзывал в стан врага (которым у политкорректных создателей была уже не Россия, и даже не Китай, а абстрактные «международные террористы, захватившие власть в некой средневосточной стране») и, нанося удары «сверхточным оружием», в очередной раз спасал мир.

«Стелс» — ухмыльнулся про себя Дорошенко, машинально проводя циклический обзор приборной панели, — больше-то этому хваленому американскому самолету и похвастаться нечем. Особо если сравнивать с нашим «Тушкой», по-ихнему «Блекджеком». У нашего максимальная дальность почти в два раза — 17 400 километров против их 10 400. А это означает, что, взлетев из Энгельса, моя птичка может даже без дозаправки спокойно добраться не то что до любой точки на территории Северной Америки — до самого Южного полюса. А скорость? И смех и грех — разница почти втрое. «Блекджек» — сверхзвуковой, развивает 2200 километров в час, а Б-2 всего 764, меньше, чем гражданский «Боинг». Но не это главное.

Быть может, когда система радиолокационной невидимости только разрабатывалась компанией «Нортроп-Грумман», она действительно была современна и эффективна. Но теперь «самолет-невидимку» может вычислить даже устаревший радар, с помощью новых компьютерных алгоритмов, отслеживающих возмущения воздуха за летящим Б-2. А новое поколение локакторов просто видит «стелс» чуть хуже, нежели обычный самолет. Потому на смену хвастливому прозвищу «невидимка», в последнее время все чаще и чаще американские «технические источники» используют более скромное определение «малозаметный»…

До начала снижения оставалось совсем немного. Дорошенко отбросил сторонние мысли и попытался сосредоточиться. Но заход на посадку на ВПП аэродрома постоянного базирования был процедурой настолько рутинной, что, глядя на необъятно-широкую даже с высоты нескольких тысяч метров Волгу и уходящую в горизонт степь, разбитую на пестрые квадраты полей, он мог думать о своем. На смену впечатлениям о просмотренном фильме предчувствием неясной угрозы неожиданно нахлынули тяжкие воспоминания.

В ту злосчастную ночь он, капитан Дорошенко, залег на верхушке защитного капонира и молил всех ему известных богов, чтобы впереди, со стороны аэродромных служб, не появился вдруг никто посторонний, а сзади, где располагалась стоянка, оператор вооружения не сделал роковую ошибку. Отпустило, и то не до конца, лишь когда серебристая сигара с начинкой, страшной до нереальности, исчезла под толстым слоем земли и хвороста.

Позже ему несколько раз приходилось присутствовать на похоронах, и каждый раз, когда гроб опускали в разверстое чрево могилы, в руках начиналась дрожь, словно он опять сжимал в руках тот самый трос…

Однако после того, как миновала вторая неделя, всем членам экипажа борта два-семь-два, включая и их туповатого штурмана, фотографа, ети его мать, любителя, Витю Сербина, стало ясно, что эта невероятная проделка каким-то непостижимым образом сошла с рук.

Все вроде было как всегда — они продолжали нести боевое дежурство, тревожа англичан в северных морях и американцев над Тихим океаном, но теперь… экипаж перестал быть единым целым. Общая жуткая тайна, дурацким волшебным кольцом из нудной книжки, которую несколько лет назад его, уже подполковника, заставил прочитать сынуля, медленно разъедала души, исподволь взращивая придавленный страх и взаимное недоверие.

Вскоре их «братство бомбы» распалось. Сергей, радист, комиссовался по состоянию здоровья и пропал из виду. Командир Саня Емельянов, верхним чутьем учуяв, куда загонят военную авиацию горбачевские новомышленные перемены, списался из бомберов на непрестижные тогда транспортники Ил-76. Он, Дорошенко, все еще цеплялся за свое правое кресло пилота Авиации дальнего действия, надеясь получить должность командира и, как неизбежное следствие, майорские погоны. Приказ о назначении должен был быть подписан в конце августа 1991 года…

События на русинской авиабазе, едва не поставившие жирный крест на его летной, а стало быть, и командной карьере, были одновременно трагическими и комичными. Командир их дивизии, генерал Уфимцев, принял горбачевский «Закон о кооперации» как руководство к действию, и в течение нескольких месяцев преобразовал подчиненные ему военные самолеты в частное доходное предприятие.

В разгар августовского путча генерал, как человек ответственный и серьезный, лично сопровождал борт, идущий с Дальнего Востока с грузом японских контрабандных автомобилей в Смоленск. Где, как выяснилось, его уже ждали офицеры из КГБ.

Чем руководствовались внуки Дзержинского, собираясь взять с поличным легендарного генерала, история умолчала. По одним слухам, желая прогнуться перед ГКЧП, организовали образцово-показательный арест, по другим — собирались наказать делового партнера, задолжавшего немалую сумму. Так или иначе, предупрежденно-вооруженный верными соратниками Уфимцев, проявив гибкость и толерантность, на которую оказался позже не способен в том же городе польский президент(ныне покойный), объявил аварийную ситуацию и, под разочарованные стоны засады, повернул самолет на Русу, где он был царь, бог и воинский начальник…

Однако при посадке оказалось, что мстительная рука Москвы через особые отделы, может достать его и на территории Украины. Уфимцев провел бессонную ночь в тяжких думах и принял непростое решение. Утром двадцать второго августа одна тысяча девятьсот девяносто первого года он вышел к личному составу как пламенный патриот независимой Украины. Многие тогда повелись на его страстные речи и приняли присягу. Часть самолетов улетело в Россию, часть осталась, потому что генерал вызвал из соседней танковой дивизии несколько бронетранспортеров и перекрыл взлетную полосу.

Именно тогда Дорошенко понял, что у него есть реальный шанс стать генералом. Он оказался одним из немногих, кто не поддался на посулы и не побоялся выйти из строя, отказываясь присягнуть Украине. И, как выяснилось, не ошибся. Новой демократической державе, лишенной ядерного оружия, содержание собственной стратегической авиации, где одна только Руса обходилась СССР в три бюджета Черноморского флота, было не по карману. Поэтому на протяжении полутора десятков лет, пока Россия из последних сил сохраняла свои ударные силы, Украина резала самолеты. А бывшая элита вооруженных сил, летчики дальней авиации, как того и следовало ожидать, очень скоро стали лишними людьми. И не один Витя Сербин тому примером…

Оказавшись в Энгельсе, ставшем центральной российской базой стратегической авиации, Дорошенко почти сразу получил должность командира Ту-95 и майорское звание и подал документы на обучение, чтобы перейти на Ту-160. Больше не встречаясь с членами «братства бомбы» он отправил эти воспоминания в самый дальний угол памяти и целиком отдался карьере. Которая наконец-то довела его до заветных генеральских погон.

Вслушиваясь в переговоры с диспетчерским центром, заместитель командира самого элитного авиаполка Вооруженных сил России думал о том, что это, вероятно, его последний полет в нынешней должности. Выписка из приказа о назначении заместителем командира дивизии не сегодня-завтра должна была прийти с фельдъегерской почтой из Москвы, следом за ней ожидался и указ Президента.

Дело было решенное, генеральский мундир, пошитый еще на прошлой неделе, ждал своего часа. По заведенной традиции, следовало прибыть на совещание в штаб в полковничьих погонах. Командир дивизии должен был при этом ритуально спросить: «Дорошенко, почему нарушаете форму одежды?» На что следовало ответить «Виноват, товарищ командир!», немедленно покинуть зал и как можно скорее вернуться с лампасами и вышитыми золотом звездами…

Но все это будет там, на земле. В небе, как в бане — нет ни рядовых, ни генералов, а есть только пилоты, которые должны думать прежде всего о том, что происходит здесь и сейчас.

Полковник взялся за ручку управления и уж было собрался подать команду на начало снижения, как вдруг машину сотрясло от сильного удара. Конвульсивная дрожь прошлась по всему корпусу, металл застонал, коротко и страшно, совсем как живое существо, получившее стремительный и смертельный удар. Индикаторы разом полыхнули угрожающими цветами. В «Туполеве» после модернизации было установлено более ста компьютеров, и сейчас все они разом слали сообщения о многочисленных неисправностях и разрушениях.

Но это длилось считанные секунды, которых экипажу хватило лишь на то, чтобы осознать угрозу, но было недостаточно для того, чтобы хоть что-нибудь предпринять. Огненный вал прокатился от кормы к носу бомбардировщика, испепеляя все внутри, раскидывая на десятки метров опаленные куски корпуса.

Последнее, что успел увидеть командир в разваливающемся от взрыва самолете, был пресловутый тоннель, в конце которого виднелся не «волшебный свет», а быстро формирующийся ядерный гриб. Но и эта иллюзия, порожденная гибнущим мозгом, продлилась от силы пару мгновений. Избыточное давление превратило его внутренности в кровавое месиво, так что умер Дорошенко еще до того, как запоздавшая система аварийного катапультирования выбросила экипаж из разваливающегося в воздухе самолета меньше чем в двух десятках метров от земли.

Холмик на могиле Виктора Сербина за ночь чуть осыпался и просел. Мусор из секретного крематория ЦРУ вместе с пеплом, оставшимся от радиста Сергеева, был собран и высыпан в близлежащее озерцо. Вице-президент США заканчивал ужин в закрытом фешенебельном клубе, временно отрешившись от забот и тревог. Советник Президента США по вопросам национальной безопасности Виктор Морган засиделся с документами в своем кабинете. Алан Беркович терзал игровую приставку, проводя образцово-показательную антитеррористическую операцию в лучших традициях бестселлеров любимого автора. Бывший капитан госохраны Верещагин, проснувшись, рыскал по квартире бывшего штурмана Дальней Авиации в поисках спиртного для опохмела. Спецагент Опоссум под чужим именем заказывал билет на рейс из аэропорта имени Кеннеди до Стамбула, откуда собирался вылететь в Урумчи.

Мертвым было уже все равно. А живые и те, кто был обречен на смерть неумолимым ходом событий, еще не ведали своего будущего. Не знали, что роковое стечение обстоятельств уже связало их судьбы в незримый ядерный узел…

 

14. Гумберт-Гумберт и ментовоз

Мы — я и Мила, стоим на краю центральной русинской площади напротив сквера с геройским бюстом. За гранитной спиной земляка-космонавта виднеется грязно-желтое одноэтажное здание с припаркованным бобиком-ментовозом. Площадь большая, вылитый стадион. По причине понедельника совершенно безлюдная. В дальнем конце «майдана» скучают, ожидая пассажиров, маршрутки, обшарпанные и замызганные, как и все здесь. На одном из этих стальных коней нам предстоит покинуть ставшую крайне негостеприимной Русу. От греха, так сказать, подальше.

Но перед стартом требуется выполнить обязательную программу. Она, правда, была достаточно скудной и состояла всего из пары пунктов, но пунктов весьма важных и равнозначных.

Во-первых, срочно требуется найти какого-нибудь бухла на опохмел.

Во-вторых, разжиться деньгами на проезд. Маршрутка не электричка, от контроля не побегаешь.

Трубы продолжают гореть, потому успокоение бодуна идет за нумером раз. Впрочем, решение этой проблемы сложностей как раз и не обещает. За стоянкой «бусиков» (так в этих краях называют микроавтобусы), виднеется до боли знакомый транспарант над базарными воротами. А за ними, в директорском кабинете, меня еще со вчерашнего вечера ждет законный флакон. До кучи, у Любы можно попробовать выцыганить гривен триста — четыреста в счет зарплаты…

Что делать после того, как мы покатим из городка, я, как ни старался, так и не придумал. Ну то, как говорится, война — херня, главное — маневры! Уверен только лишь в двух вещах. Первое — надо уносить ноги вслед за девчонкой, пока не приговорили с ней за компанию. Второе — к властям хода нет.

Хмуро смотрю на «маленькое желтое здание» поселковой ментовки. Заяви туда Мила о нападении, и все! Начнут выспрашивать подробности, неминуемо потащат на медэкспертизу. Сразу же всплывет «факт совращения», в наличии которого я уже почти и не сомневаюсь. Менты, они, как известно, ищут преступников, кактот алкаш из анекдота ключи — не в луже, куда уронил, а под фонарем, потому что светлее. Неизвестный ворюга для них — плод воображения и нежелательный головняк. А Виктор Верещагин, проведший ночь в квартире потерпевшей, вон сидит, перегаром дышит. И нахрена, спрашивается, казенный бензин жечь, когда вот он преступник — бери под белы рученьки, тыкай мордою в пол, и пиши протоколы?

Тут уж не надо быть ни Вангой, ни Глобой, ни Нострадамусом, чтобы прикинуть дальнейший ход. Окажусь в наручниках в райСИЗО, где после короткого и очень доброжелательного допроса сознаюсь. В чем? Да во всем! И как государственный переворот готовил, и как тоннель от Бомбея до Лондона рыл, с целью транспортировки наркотиков. И что церковь тоже я развалил. В тринадцатом веке. Это вам не Киев, где хоть какой-то порядок и права человека. Это провинция. Здесь в камерах калечат и убивают. А после, если выживу, поеду на зону. И все. Девчонка останется одна. Правда, очень ненадолго…

Хотя, невзирая на все подозрения, вопрос о том, что же у нас ночью было и было ли вообще, я до сих пор не прояснил окончательно. Момент, когда можно было спросить прямо, я благополучно прозевал, а теперь, как ни старался, не мог его сформулировать относительно внятно.

Не спрашивать же: «Трахались мы с тобой?» у пятнадцатилетней девчонки, вчера похоронившей отца, и в ту же ночь чуть было не повешенной в собственной квартире! Да лучше голову об стену разбить. Стыдоба, блин, полнейшая. «Слушай, а у нас ночью было что?» С одной стороны вроде как и лучше, но с другой, что девчонка про меня подумает? Защитничек херов, непросыхающий ветеран Югославии. Допился до того, что с кем спал не помнит…

Сама же Мила за все время никаких подсказок мне не дала. Всю дорогу от квартиры ни словом ни жестом о прошлой ночи не напомнила. Даже наоборот, чуть сторонилась. Когда в дверях подъезда я резко остановился, чтобы оглядеться, всем телом налетела на мою спину, шарахнулась и потом держалась метрах в полутора. Ну да, испуганно-вопросительные взгляды бросала. И что? В нынешней ситуации, это можно понимать как угодно. Вот и сейчас стоит на «пионерском» расстоянии и смотрит, как на фокусника. Ждет, чтобы я ей диетического кроля из шляпы достал и от неприятностей уберег.

Киваю, давай, мол, за мной. Еще раз оглянувшись, шагаю по растрескавшейся асфальтовой дорожке, что в обход площади ведет от космонавта к рынку. Мила сперва семенит в арьергарде, изображая эсминец в боевом охранении, а потом, набравшись храбрости, чуть обгоняет и идет впереди. Попеременно мелькают под футболкой острые подростковые лопатки. Господи, дите-то какое…

Все, промедление смерти подобно! Я уже и не помню, когда за последние месяцы дотягивал без утренней дозы до десяти утра, не говоря уже о полпервого.

Почти у самой калитки, ведущей к зданию базарной администрации сталкиваемся с кругломордым жлобом, покидающим территорию рынка. Надо же, какая встреча! Котельников, директор риэлторской фирмы, что привез меня в Русу. И что у нас забыл-то вдруг — базар выходной?

Жлоб пилит с таким видом, будто выполняет личное распоряжение президента. И не какого-то там президента Украины, а самого президента всесильной агрофирмы «Руса-инвест», которой принадлежат здесь все что растет, хрюкает и мычит. Заметив нас, а точнее, идущую впереди девчонку, он резко меняет курс и атакует нас, как «Тирпиц» PQ-17. Этого еще не хватало! Лесной пожар с минуты на минуту доконает мой страждущий организм, а тут…

— Людочка! — радостно вопит на всю улицу жлоб. — А я тебя по всему городу бегаю, ищу! Узнал про отца. Соболезную! Всем сердцем. Какие его годы были. Хотел спросить, может помочь чем?

Ищет, значит, хряк толстожопый. По всему, блин, городу. Ну-ну. Свежо питание, да серется с трудом…

— Здравствуйте, дядя Сережа, — стрекочет Мила.

Остановившись, как бы невзначай она пропускает меня вперед. Очень правильно поступила, то ли умная, то ли случайно получилось, но все равно правильно. Вроде как незнакомы мы с ней вовсе. Совсем-совсем. Втискиваюсь боком в приоткрытую калитку, отметив боковым зрением очень недобрый взгляд, которым меня окинул директор «Добродеи».

Оставив девчонку отшивать назойливого жлоба, захожу в администрацию. Любка сидит в кресле в той же позе, что и вчера. И по мобильнику разговаривает с тем же видом, словно никуда и не отлучалась из кабинета. Увидев меня, наспех обрывает разговор и смотрит испытывающим, и, как показалось, даже немного сочувственным взглядом.

— Виктор, что ты натворил?

— Да ничего я не творил, — отмахиваюсь от вопроса. — Любовь Иванна, должок за тобой. Жмуров закопал, как обговаривали, и на кладбище, и в мэрии подтвердят. Так что, давай бутылку.

— Ты уже за расчетом? Так быстро? — переспрашивает Люба, словно и не расслышав меня, — Понимаешь, тут такое дело… Мне Гена звонил только что. Приказал немедленно тебя увольнять.

В предвкушении алкоголя мой организм утратил возможность быстро соображать, поэтому, смысл прозвучавшего до меня не доходит.

— Ну так что? Дашь или нет? — не заметив двусмысленности вопроса, спрашиваю, нервно постукивая пальцами по столу.

— Дам, конечно. От тебя никуда не денешься…

Люба, думая о чем-то своем, тяжело вздыхает и, прокрутившись в кресле, достает из сейфа бутылку «Хортицы». Затем, порывшись среди дореволюционных полок, выкладывает на стол исписанный лист бумаги и начинает что-то черкать обломанной ручкой.

К чему какие-то бумаги?! Сейчас стакан нужен! Перехватив мой взгляд, что не хуже радара шарит по стеллажам, начальница, отлично знакомая с повадками своих подчиненных, снова вздыхает. На этот раз еще тяжелее. И, выдвинув мерзко заскрипевший ящик стола, достает немытый «гранчак».

Выдергиваю зубами дозатор, плескаю, и одним махом остаканиваюсь.

Проходит, наверное, с полминуты, пока мой взгляд кое-как фокусируется на придавленном бутылкой листке. Резкость наведена, читаю. Заявление на имя директора ООО «Васко» от некоего Верещагина Вы-Сы. Об увольнении с должности контролёра рынка по собственному желанию. Мною написанное и мною же подписанное. Только дата проставлена другим почерком. Которую Люба сейчас и добавила…

Пристально гляжу на директоршу. Она ерзает в кресле.

— Не понял…

— Что тут непонятного?! — ощутимо нервничает Люба. Одна моя половина бесится от несправедливости происходящего, а вот другая… Другая холодно и расчетливо фиксирует, что неправильно она нервничает как-то, нехорошо. Не могу сказать точно, в чем дело, но что-то здесь не то. Внутренне подбираюсь.

— Ты же сам, когда тебя на работу брали, два заявления писал, — возвещает тем временем базарная командирша. — Одно на прием, второе на увольнение. Так принято у нас. Ты же знаешь. А я человек подневольный, пойми правильно. Гена команду дал, я дату проставила…

— Так получается, что я больше тут не работаю? — бессмысленность вопроса на поверхности, но задаю его по инерции. Все же, до конца еще не включился.

— Получается так, — разводит руками Люба. Затем, снова катнувшись к сейфу, достает из огнеупорных бухгалтерских недр бланк расходного ордера. Заполняет. Сверху кладет несколько купюр, которые достает из собственного расшитого бисером портмоне. Сдвигает ко мне, словно выигрыш в карты. — Все, что могу для тебя сделать. Тут зарплата за месяц, и еще за две недели, как по КЗОТу положено.

Ну да, по КЗОТУ… Который хозяину Гене-Примусу что Новый завет для Свидетелей Иеговы… Поди свои кровные отдала.

— А из-за чего, не знаешь? — спрашиваю, ставя на ордере подпись. Вряд ли ей слили всю информацию, но даже маленький кусочек может оказаться очень полезным.

— Понятия не имею, — грустно протягивает Люба, вот ей-богу, с самой искренней грустью. — Клянусь, Виктор, мне это все как снег на голову буквально! Я вообще думала, если пить меньше станешь, в заместители тебя определить. Ко мне. — Добавляет она после небольшой паузы.

Взгляд «правой руки комэска» приобретает заметное мечтательное выражение, и скользит по моей фигуре, задерживаясь чуть ниже пояса. Мдя… А потемкинские деревни были так близко…

Я молча и сосредоточенно завинчиваю бутылку, засовываю ее в карман штанов. Извлеченный дозатор небрежно кидаю в стену, откуда он рикошетит точнехонько в мусорное ведро, и гордо покидаю кабинет. Врезать бы дверью на прощание, но смысла нет. Люба-то ни в чем не виновата.

После принятого лекарства голова работает как надо. Факты, что с похмела казались разрозненными и совершенно бессмысленными, начинают укладываться в достаточно стройную цепь. Даже скорее в четкую картину. И картина эта мне категорически не нравится. Потому как злорадный взгляд Котельникова, брошенный в спину, значит лишь одно — бывший чекист знал о моем будущем увольнении. И Милу он, значит, остановил не случайно. Мммать твою!..

Вылетаю на улицу. Вовремя.

Котельникова не видно. Но напротив того места, где я оставил их с Милой стоит, переместившись от ментовского офиса, патрульный УАЗик. И не просто стоит, а пытается завестись, приняв на борт нового пассажира. Если совсем уж точно — то пассажирку. Сквозь стекло вижу девчонку. Бобик чихает двигателем, но упорно не заводится.

Ах вы ж падлы, суки гребаные! И это последняя четкая яростная мысль, которую я додумываю. Дальше на рефлексах. Дергаю за ручку незаблокированной дверцы машины, из нее выпадает милицейский сержант. Написано же, не прислоняться! С размаху бью ногой в толстый бок и корчусь от боли — это напоминает о себе ночная драка с амбалом. Такими темпами скоро костыли понадобятся! Впрочем, сержант охает, закатывает глаза и вставать не собирается, всем видом показывая, что ему хватило.

— Аааа! — кричит над самым ухом Мила. А я вижу направленный мне в лицо ствол пистолета. ПМ — вещь на вид не страшная. Даже довольно симпатичная. До поры. Солнце светит в спину, и видны даже нарезы в стволе.

Снова верещит девчонка, ствол уходит чуть в сторону… А мне больше и не надо! Вбрасываю себя одним рывком в машину. Правой — руку с пистолетом на контроль. И со всей дури обрушиваю початую бутылку, на кепку второму. Ребро неподдельной «Хортицы» вступает в соприкосновение с хлипеньким милицейским сукном. Побеждает гордость отечественного алкопрома — второй мент откидывается на кресло. Потеряв вслед за совестью и сознание. А бутылка цела-целехонька, есть бог на свете, зуб даю!

Вылетаю из машины, беру за шкирку выпавшего сержанта, затаскиваю в салон. Предупреждаю, чтоб не дурил. Тот, глядя на недвижную тушку боевого товарища, сопротивляться и не пытается.

Залезаю к Миле на заднюю сидушку. Продолжаю действовать на навыках и рефлексах. Но теперь уже не спортивных, а оперских. Поднимаю с пола выпавший пистолет. Обшариваю ментовские карманы. Выкладываю между собой и Милой всю добычу. Как в том фильме — ксивы, бабки, два ствола. Пока что не дымящихся… К ним, до кучи, ключи от бобика.

Теперь можно и оглядеться. Обе личности мне знакомы. Поселковые ППС-ники на базаре бывают часто, а там мимо меня не пройдешь. Так что, дорогие мои Василь и Серега, будем с вами общаться как со старыми приятелями.

— Кто девчонку приказал взять? — спрашиваю, ткнув сержанта в затылок бутылочным горлышком. Тот вздрагивает, приняв его за ствол.

— Так хто? — отвечает нехотя, — Котьельныков подзвоныв.

— Не начальник ваш? Точно?

— Та ни! Котьол! Вин же нас так постийно пиднаймаэ, мы дивок типа як заарештовуем и йому до хаты веземо. От и зараз мене набрав, сказав щоб оцю забралы…

Похоже что мент не врет. Да и про Котельникова я подобное слышал, городишко-то маленький. Что он малолеток к себе до хаты затаскивает и пользует. Девки потом, естественно, молчат — в Русе с её провинциально-сельскими нравами для малолетки прослыть изнасилованной все равно что носить плакат «У меня СПИД!». Менты разбираться не будут, зато окружающие станут шарахаться, как от чумы… А «дядя Сережа», как говорили, кому денег потом дает, кого просто обедом накормит… Вот и молчат девчонки, как рыба об лед…

Ни хрена опять я не понимаю, чего Котельников, или кто там за ним стоит, от Милки хочет на самом деле. Но это уже потом. Проблемы решаем по мере их актуальности. А сейчас самая актуальная — два побитых мента. Но она, на мой взгляд, вполне разрешима.

— Ну шо, хлопцы! — говорю голосом сурового старшины. — Ксивы ваши со шпалерами я с собой заберу. — Да не ссыте, не навсегда. Будете вести себя разумно, завтра позвоню, скажу где их спрятал. Шум подымете — из органов вылетите. На базаре место контролера освободилось, так что один уж точно без работы не будет… Как поняли, братья, прием…

— Та ясно, Витю! — отвечает, очнувшись Василь. Он, хоть и за рулем, но старший среди двоих. — Шо ж ты не казав, шо дивка твоя? Мы б домовылысь! А то зразу спецназом махать, як у своей Югославии…

Ага, договорились бы вы со мной, как же… Ну да ладно, главное решено, а дальше уж как кривая вывезет.

— В общем, вы пока сидите тише воды, ниже травы. Ничего не видели, ничего не слышали. Если все будет нормально, завтра позвоню, скажу, где майно забрать. Уяснили?

— Та отож!

— Телефон свой мобильный черкни. Только без глупостей! — протягиваю Василю вместо бумаги двухгривенную купюру и ручку, обнаруженную в заднем кармане спинки. Тот неудобно пристраивает деньгу на ладони и, сопя, рисует цифирь.

В обнаруженную в том же кармане грязную холщовую торбу укладываю трофеи, а вслед за ними и «Хортицу»- чудодейницу. Выскальзываю из машины. Оглядываюсь. Наш скоротечный боеконтакт прошел без внимания окружающих — от десятка тусующихся на остановке ментовоз закрывают маршрутки.

Котельникова нет в поле зрения. Слинял, вызвав ментов… Мила так и сидит в машине, сжавшись от ужаса. Блин, привыкать пора! Попала в колесо — пищи, но бежи! Хватаю ее за локоть, и выдергиваю из бобика.

— Уходим, бегом марш!

«Бегом марш» у меня получается не особо, но мышцы разогреваются, и боль отступает. Мы проскакиваем между заборами, врезаемся в густую стену кустарников, и, проломившись сквозь колючие ветки, скатываемся на дно неглубокого овражка.

Места эти мне знакомы. Тихие места, спокойные. Аэродром готовили к войне не понарошку, а потому здесь вокруг — сплошные заброшенные военные сооружения. Пулеметные точки без пулеметов, кабельные колодцы и прочая железобетонная хрень, которой нашпигованы подходы к бывшему стратегическому объекту. Даже если хлопцы не сдержат слова и настучат, пусть попробуют найти! Тут черт ногу сломит! В просвете между листьями сереет полукруглая верхушка НУПа — необслуживаемого усилительного пункта связи. Идем туда.

Внутри достаточно ожидаемый мусорный завал. Стараясь не наступить на гвоздь или битую бутылку, осторожно заходим. Расчищаю место в паре метров у входа, под нависшей бетонной плитой. Первой загоняю Милу, следом залезаю сам. Подгребаю ворох листьев, закрывая проход. Ну все. Мы в домике. Нас не видно, а если песни орать не будем, то и не слышно. У нас же подход к НУПу — как на ладони.

Мила начинает стучать зубами. Не от холода, внутри бетонной коробки на удивление тепло, все же забортная жара делает свое дело. Похоже, что от шока начала отходить. Вообще на удивление правильная девчонка. У машины не тормозила, в обморок не падала, исправно бежала по команде. И в отходняк упала, только когда мы унесли ноги.

Ну пусть пока в чувство приходит, а Чапай будет думу думать…

Если похищение Милы силами двух тупых ППС-ников, да к тому же по наводке штатного городского педофила, было продолжением ночной попытки ее убить, то я ничего не понимаю в колбасных обрезках. Если Котельников просто хотел заполучить девчонку, то зачем амбал ее вешал? Если он хотел ее убить, или, как вариант, получил заказ, то нафига дергать ментов? Свистнул бы того же амбала, и все дела… Что-то здесь не клеится, братцы, как говорил один знакомый токсикоман…

Так что опрос потерпевшей мне придется продолжить. Без пристрастия, но с упором на неприятные детали и, возможно, интимные подробности. Вот как бы еще между делом и уточнить, чем мы с ней занимались (или не занимались) прошедшей ночью…

Поворачиваюсь к девчонке, скручиваю горлышко «Хортице», хлебаю сам, жестом предлагаю ей. Мила мотает головой так, будто я предложил ей что-то уж совсем аморальное. Ну нет-так нет, будешь, значит, отвечать насухую.

— А теперь вспоминай. Еще раз, и без пробелов, — голос мой звучит резко, по-учительски строго. На результат.

— Что вспоминать?! — в ужасе шепчет Мила, пытаясь вжаться в плиту.

— Что странного последнее время с отцом происходило? Видишь что творится? На нас всю Русу, считай, натравили. Меня, вон, с работы под зад коленом поперли, а тебя на ментовской тачке увезти куда-то пытались! — сгущаю краски для того, чтобы прониклась мрачностью ситуации и получше растормозилась. Методика…

Девчонка молчит. Но лоб нахмурила — вспоминает.

Я не тороплю, прокручиваю варианты. Точнее, первую рабочую версию а-ля шпионский роман — с обрубанием информационных концов. Блин, понять бы, что такое смертоубийственное мог знать отставной майор? Вспоминаю, что в последнее время он работал на базе, где за американские деньги резали на металл бывшие советские самолеты. Те самые стратегические бомбардировщики, которыми можно было кирдык этой вашей Америке обещать. Но ведь не директором он там был, а кладовщиком на инструментальном складе. Диски к болгаркам пересчитывал. В здешней иерархии — в самом низу штатного расписания. Ни влияния, ни доступа к чему-то особо ценному. Да и чего там на базе теперь секретного, если порезкой сами амеры занимаются, а все секреты Союза проданы давным-давно, еще в девяностых?

Мог, конечно, покойный майор оказаться свидетелем какой-то паскудной комбинации местных авторитетов. Но это никак не повод его вместе с дочерью убирать. Точнее, его-то могли в расход пустить как два пальца, а вот девчонку серьезные люди не тронули бы — не из жалости, а просто смысла нет. Да и не боятся местные воротилы типа бывшего моего хозяина Гены-Примуса ничего и никого. Кроме, разве что, столичного УБОПа, у тех расценки, как у швейцарских адвокатов…

Херня, короче говоря, полнейшая. Ситуация дурацкая до ужаса. Хотя бродит у меня в мозгах некая бесформенная мысль, не желая категорически оформляться в форменную и очень даже официальную…

— Мил…

— А-а-а?

Тянет слова, зрачки расширены. Но уже не дрожит.

— Помнишь, ты говорила, что в последний вечер у отца гости были? Может, из-за этого?…

— Точно! — вскидывается девчонка. И продолжает быстрым шепотом, — как я сразу не поняла? Один из них и был дядя Сережа, Котельников. Ну, которого мы у базара… Он как раз такие продукты приносит! И окурки от его сигарет!

А вот с этого момента, пожалуйста, поподробнее. Потому что если Котельников с еще с позапрошлого вечера Витю Сербина отпаивал-отпевал, а потом пропал наглухо, нарисовавшись только после неудачного покушения, то его небритые уши в этом деле торчат похуже, чем яйца у плохого танцора… В смысле есть у него в этом деле свой интерес. И интерес этот похоже, не завязан на Милу. Милка для него что? Соска на ночь, расходный материал. Не стал бы он для того, чтобы ее уестествить, закручивать такую сложную комбинацию… Может быть, конечно, просто нелепое стечение обстоятельств. Но на случайность мы происходящее всегда успеем списать, а пока нужно прокручивать версии злого умысла. Эх, пообщаться бы с «дядей Сережей» по всему перечню назревших вопросов. Желательно, привязанным к стулу. И с паяльником в нужном месте. А лучше — двумя! Но это не раньше ночи. До которой нужно еще дожить…

— Ладно. Ты умница, что вспомнила. Котельников у вас часто бывал?

— Раз в месяц примерно, — девчонку передергивает от брезгливости. — Папу он спаивал, а ему нельзя ведь! Маму как похоронили, ему врач сказал, что печень не выдержит, если так и дальше пить будет. А как я его удержу…

На последних словах Мила всхлипывает. Вот же парадокс какой. Папашка — бухарь подзаборный, а дочка его любит всё равно. Ну да, помню, Витя как-то ко мне напросился, годовщину жены отметить. Четвертую или пятую. Рак желудка. Посидели мы тогда чудно. Милка тогда отца через площадку на себе тащила. Потому что я сам в отрубе валялся, рожу об стол квадратил.

— С Котельниковым я понял. Встречу — хозяйство распинаю.

Да, немного черного юмора не повредит. Мила чуть слышно прыскает в ладонь.

— Но я тут что думаю. Извини, что такие вопросы задаю, но чтобы уцелеть и тебя вытащить, мне бы разобраться сперва надо в том, что вокруг нас творится. Отец тебе на случай своей смерти никаких распоряжений не оставлял? Типа, мол, похороните под «Прощание славянки» и с воинским салютом?

Девчонка трясет головой.

— Нет, ничего такого не говорил…

Под плитой темно, и лица девчонки я не вижу. Но что она плачет, и так понятно. Да что ж такое, второй день непрерывных слез, и откуда только берутся! Ловлю ее узкую горячую ладошку. Тише, Милочка, не плачь, а то будешь там, где мяч…

Сам же напрягаю извилины, чтобы понять, какой у этого Гумберта-Гумберта Мценского уезда, помимо противоестественных педофильских желаний, мог быть в этом деле скрытый мотив? Ну, давайте пофантазируем и представим, что Сербин вдруг проболтался о чем-то таком, что домой уже не дошел. Судя по рассказу Милы, Котельников у них дома был не один, а еще с кем-то. Вот, похоже и нашелся неизвестный член этого похабно-смердящего уравнения. Перечень вопросов к Котельникову пополняется новым пунктом: личность третьего собутыльника, имя, фамилия, контактный телефон, наличие судимостей и место постоянного проживания…

Что еще? Еще есть такое соображение. Сербин, хоть и был алкашом, но дураком быть никак не мог. И раз уж по уши влез в дерьмо, то мог и о вечном задуматься. Как же найти зацепку?… Точнее где ее следует поискать? Ну это как раз не бином Ньютона…

— В общем, так, Люда…

— Не Люда, а Мила! — выдергивает ладошку девчонка, — меня так мама называла.

Да хоть Блюма Вульфовна Трахтенберг! Задолбала своими мухами…

— Ладно, Мила! В общем, план такой. Раз уже замаскировались, значит, сидим тут тихонечко до темноты. Потом я на пять минут заскочу домой, кое-что из вещей заберу. Ближе к ночи пешкарусом доберемся до Красноталовки, там поймаем попутку, и дуем в Киев. В большом городе задолбаются нас искать. Ну а дальше — по обстоятельствам.

Девчонка внимательно смотрит на меня. Взгляд испуганный.

— Ты меня не бросишь?

Выдыхаю сквозь зубы.

— Херни не неси, да?

Главного ей не говорю. Из Русы сбежать хоть сейчас несложно. Но вот что потом делать, если прямо здесь и сейчас не разобраться? Можно, конечно, начать с Котельникова. Но этот риэлтер-педофил — хитрый трус. После моей разборки с ментами он или сбежал, или обложился охраной. То есть в моих обстоятельствах недостижим. Так что остается одно — тщательно пройтись по оставленной нами квартире.

Не может такого быть, чтобы покойный штурманец ничего не припрятал. Потому что не может быть никогда!

 

15. ЧП для майора

Пашкин Роман Александрович, майор ФСБ, заместитель начальника отдела ДВКР 6950 Гвардейской авиационной базы первого разряда в городе Энгельс, вчера загулял, и загулял бессовестно. Но бог с ней, с совестью, которую Роман Алекандрович, по его собственным словам, еще в детсаду на яблоко поменял. В этом загуле усматривался целый список серьезнейших нарушений, где «злоупотребление крепкими спиртными напитками» и «аморальное поведение» оказались на скромном последнем месте. Возглавляли же этот гипотетический список такие серьезные вещи как «превышение полномочий в корыстных целях с признаками коррупции», «подача недостоверных сведений о своей агентурной деятельности» и «склонение к интимной близости с использованием подчиненного или зависимого положения потерпевшей». К счастью для Пашкина, список существовал только в его собственной голове.

Объективно, при внимательном изучении всех перечисленных пунктов, майора можно было понять. При углубленной проверке фактов, пожалуй, что и простить. Ну а с учетом той цели, которую преследовал в своих действиях немолодой уже контрразведчик, и приняв во внимание высочайший уровень подготовки мероприятия, еще и по-белому позавидовать…

Вольнонаемная секретутка двадцати одного года от роду, с мордашкой Одри Хепберн, фигурой Мерилин Монро и ошеломительным четвертым размером, что недавно устроилась в строевую часть, и которую майор два месяца напролет без перерыва на обед заманивал в постель, наконец-то сдалась и провела с ним ночь.

По такому случаю Михалыч, хозяин бывшего пансионата для ветеранов труда, ныне приватизированного, перестроенного и переименованного в «загородный клуб «Адмиралъ»», которого Пашкин не раз и не два отмазывал от налоговой, устроил лучший номер с рум-сервисом, клятвенно пообещав «молодоженам» полнейшую конфиденциальность и покой.

Новой пассии через старые и опять же коррупционные связи в гарнизонной поликлинике был организован железобетонный больничный, (не выходной же в самом деле тратить на это дело), а суровое начальство получило в недавно вставленные зубы отчасти правдивую версию о «вербовочном мероприятии». Перед самым убытием бойцы в отделе были заинструктированы до икоты. Среди ночи их разбуди нежданным звонком хоть от начотдела, хоть от самого директора ФСБ, твердо сказали бы, что «товарищ майор в местной командировке. Где, и когда вернется — знать не можем, по инструкции не положено. Конец связи, товарищ генерал от инфантерии!»

В общем, подготовкой мероприятия можно было по праву гордиться. Кто, как говорится, видел лучше — у того глаза лопнули. А вот сама «вербовка» прошла так, что хоть обратно в Грозный просись…

Истомившись и завозжелавшись в процессе долгого ухаживания майор ожидал многого, благо голливудское личико и рвущийся из блузки размер обещали множество увлекательных приключений. Приключения действительно воспоследовали, но не совсем те, на которые рассчитывал Пашкин.

Как выяснилось сразу же после ужина, доблестная сотрудница строевого отдела, которой по фольклорной традиции сам бог велел инициативно и качественно ублажать вышестоящее руководство, слово «отдаваться» воспринимает до предела буквально. В том смысле, что пока взмыленный Пашкин из последних сил пыхтел и старался, надеясь выдавить из распластавшейся на шелковых простынях «служащей российской армии» хоть малейший ответный стон, «вольняшка» лежала пластом и вела себя китайской надувной куклой. Хорошо хоть просто смотрела в потолок, а не лузгала семечки. Иначе бы перед майором вполне мог замаячить призрак импотенции в связи с глубокой и неизлечимой психологической травмой. И ведь, зараза такая, на этапе офисного ухаживания вела себя вполне адекватно! Напропалую кокетничала, терлась всеми частями тела, а один раз чуть было сама не залезла на него прямо на рабочем столе.

Такое с ним, честно признаться, случилось впервые. Отчаявшись раскочегарить это грудастое бревно, Пашкин, чтобы хоть как — то заглушить саднящее мужское самолюбие, наскоро закончив «личную жизнь», просто вынужден был влить в себя ноль пять очень хорошей, но водки. Надо же было загладить неприятный осадок после провала столь тщательно подготовленного, и, говоря по совести, недешево вставшего вечера.

Отработав, а точнее отлежав на спине обязательную программу, партнерша тут же отвернулась и засопела, Пашкин шлифанул выпитую «белую» обнаруженным в баре вискарем, закусил надкушенным саботажницей шоколадом и почти до утра смотрел телевизор, переключая спутниковые каналы.

Заснул он перед самым рассветом. Хотя и проспал часа четыре, почти что до десяти, показалось, что едва упал ухом на скомканную подушку, как под ней загнусавил, наяривая «Ламбаду», засунутый с вечера телефон.

Хочешь возненавидеть какую-то музыку — поставь ее на будильник. Или на экстренный вызов. Чуть было не уронив скользкий мобильник, Пашкин, с трудом разлепив глаза, посмотрел на высветившийся номер. И тихо выругался сквозь зубы. На этот звонок можно было не отвечать, вызов делала автоматическая система оповещения. А вот реагировать на него майор был обязан — сигнал «Мороз» обозначал общий сбор…

Внеплановый выходной, не успев начаться, уже закончился. Впрочем, подумал Пашкин, был в этом вызове и положительный момент. Отличный повод испариться, не выслушивая традиционный утренний бабский треп: «А ты меня любишь? А давай поженимся. А как детей назовем?», на который девица, по оценке майора, невзирая на полную и окончательную фригидность, была более чем способна.

Несостоявшаяся любовница, разметав роскошные сиськи, мирно сопела на противоположном конце кровати. Но теперь она майора не волновала…

Запивая минеральной водой ударную порцию «алка-зельцера», Пашкин начал лихорадочно одеваться, собирая по комнате разбросанную одежду, прикидывая, где ключи от машины, которую майор, конспирации ради, загнал по приезду в гараж. И размышляя над тем, что может означать общий сбор, объявленный в рабочее время. Учебные тревоги в российской армии со времен князя Рюрика объявляются исключительно по ночам. Или в особо садистских случаях, ранним утром…

Девушка проснулась от шума, но виду не подала. Только когда за Пашкиным хлопнула дверь, пощупала на тумбочке в поисках денег, оставленных на такси и, не найдя, процедила:

— Кааазел!

Вокруг штаба — двухэтажного здания, выкрашенного серой краской, кое-где обвалившейся вместе со штукатуркой до кирпичей царило необычное оживление. Одна за другой прибывали разнокалиберные машины, с трудом разъезжаясь на тесной площадке. Из них выскакивали офицеры и прапорщики, все, как один с видом крайней озабоченности, и споро забегали внутрь. Через окно, выходящее на пост дежурного, было видно, что новоприбывшие докладываются помдежу, а тот старательно фиксирует время прибытия в журнал. По всем признакам выходило — тревога никак не учебная.

Пашкин, уже заранее готовый к неприятностям, припарковался, где смог, и ускоренным шагом, больше похожим на бег, направился к штабу. Очень было похоже на август 2008-го года. Когда вот так вот, из утренней похмельной дремоты полыхнула недолгая, но все же кровавая война. На которой в Пашкина, отвыкшего было ненадолго от кавказского гостеприимства, снова стреляли. К счастью, не попав…

Вход в особый отдел располагался в торце штаба. У крыльца стоял их штатный УАЗик. По кисло-озабоченному виду всезнающего водителя майор сразу понял, что ЧП на базе серьезное. Помрачнее, чем хищение со склада РАВ ящика гранат и даже беглого срочника с «калашом» и полным боекомплектом…

— Ту-160 взорвался, — пробормотал водитель. — В воздухе.

— Ну ни хера ж себе… — только и сказал Пашкин, озадачено хмыкнув.

Полевая форма у него была в кабинете. Через пять минут Пашкин, наскоро озадаченный разрывающимся меж телефонов начальством общим распоряжением «двигать к месту падения», грузился в УАЗик, сжимая в руках полевую «Моторолу» со скрэмблером.

Рация, мигнув зеленым диодом, включилась. И сразу же свистнула. Пашкин нажал на тангенту и бросил в микрофон:

— Пашкин на связи!

— Всем выдвигаться к месту падения! — загундосил искаженный шифратором и до кучи еще и динамиком голос, — Никифоров — к коменданту. Организовать оцепление. И чтобы без сбоев там! Луценко — опечатать и изъять оперативный контроль с пункта управления полетами. Опросить дежурную смену. Всю! Снять пояснения по горячим следам. Потом — к техникам. Они все остаются в расположении части под строгим контролем. Загнать в кубрик какой, и пусть там сидят. Пашкин — с аварийно-спасательной группой. Осмотр места падения, поиск черного ящика. Андреев — в оперативный резерв. Выполнять!

Майор кивнул с прижатой к уху рацией и двинул водителя локтем в ребро: «Трогай!».

Пункт назначения Пашкин узнал лишь когда УАЗик проскочил ворота. Самолет рухнул рядом с деревней, километрах в тридцати от города. С мигалкой добрались до места минут за двадцать. Все это время Пашкин висел на связи, так что к прибытию примерную картину произошедшего он уже представлял.

Обычный плановый облет. Проверяли замененный недавно двигатель. Драгоценный моторесурс берегли, поэтому в летном задании значилась только «коробочка» на средних высотах вокруг аэродрома.

Прошло тридцать семь минут после взлета, и в эфире вдруг раздался голос командира «Экипаж!..». Тут же связь с бортом была потеряна. Через считанные секунды «стратег» исчез с экранов радиолокаторов. Оперативный дежурный вышел на связь с полицейскими в двух ближайших от места исчезновения и возможного падения населенных пунктах — небольших поселков Советское и Степное. Из последнего сообщили, что диспетчер станции подземного хранения газа сообщил о взрыве «над самой головой», после чего «что-то огромное» рухнуло на соседнее поле. Что именно — диспетчер не разглядел. Пролетело быстро, а само место падения им закрывает лесопосадка.

Пашкин не любил новомодных навигаторов. Развернув на коленях «верстовку», он наскоро прикинул точку падения и тут же совершенно незаслуженно обматерил водителя за то, что он сразу туда не поехал. Впрочем, тот ездил с майором давно, и нисколько не обиделся. К тому же, Пашкин мгновенно забыл про взрыв ругани и начал «штурманить» бестолкового, как ему казалось, бойца, периодически отвлекаясь на звонки. А те, по мере распространения информации, шли из все более высоких сфер.

Вскоре УАЗик прибыл к месту падения. Приказав остановиться чуть в стороне, Пашкин выглянул наружу. Убедившись, что до него в окружающей всеобщей суматохе никому нет дела, майор спрыгнул в траву.

На самом краю огромного поля, вернее — куска степи, виднелось огромное черное пятно, в центре которого все еще полыхало пламя, облизывая остатки изломанной, перекореженной конструкции. Опознать в ней стратегический бомбардировщик удавалось лишь огромным усилием фантазии.

Со стороны ближайших строений к месту падения бежали люди и пробирались по вспашке машины. Перекрывая доступ к месту падения, из тентованного «Урала» прыгали солдаты во главе с отчаянно и безнадежно матерящимся капитаном, тут же пытаясь выстроить оцепление. Получалось оно жидковатым и не слишком эффективным, но все же большей части незваных зевак дорогу закрыло.

Ближе к огню стояли две пожарные машины и полицейский «луноход» из дежурной обслуги газохранилища. Рядом кружил пожилой старшина с переговорным устройством, что-то кому-то громко и нецензурно втолковывая на повышенных тонах.

По обгоревшей земле среди искореженных обломков метался разнообразнейший народ. С фотоаппаратами, рулетками и какими-то неизвестными майору приборами. Одна из пожарных машин начала выбрасывать пену на догорающий фюзеляж, но тут же тушение было прекращено словно из-под земли выскочившими людьми в штатском, судя по повадкам — областными ФСБ-шниками. «Смежники» наверняка опасались за следы, что будут непременно залиты до полной непригодности для каких-либо исследований. Пожар, впрочем, все-таки продолжили гасить после энергичного вмешательства долговязого «тушилы»- полковника, разогнавшего наследников «железного Феликса».

Но самое страшное ожидало не в эпицентре падения — за периметром обугленного пятна полоскались на ветру четыре непогашенных парашютных купола. Возле одного из них, того, что лежал чуть наособицу, ближе к вертолету, суетились спасатели.

Железо потерпит, главное — люди! Коротко выругавшись, Пашкин вернулся в машину и по широкой дуге, чтобы не втоптать что-нибудь важное в землю, объехал место падения, стараясь подобраться поближе к парашютам, что хлопали будто паруса у клипера, растерявшего такелаж…

Подъехав как можно ближе к первому куполу, Пашкин вылетел из машины, подбежал поближе. И бессильно выругался. К парашюту, что рвало ветром был привязан сломанный манекен — так показалось вначале. Лишь присмотревшись, майор понял, что это тело. Обгорелое и истерзанное.

Прошедший десяток «горячих» командировок, он попытался забраться под гермошлем и прощупать на шее пульс. Пальцы встретили холод. Пашкин машинально поглядел на часы, засекая точное время для рапорта.

Пока он возился, машин и людей у места падения заметно прибавилось. Прямо по полю, грузно переваливаясь, к погибшему самолету подползала черная «тридцать первая» Волга. Следом за ней буксовал дорогущий джип, забрызганный грязью до крыши.

Вскоре за оцепление подтянулись «Скорая», истошно завывающая сиреной, и несколько машин с символикой МВД и МЧС на бортах. Народу становилось все больше. Бестолковых срочников в оцеплении сменили плечистые ОМОНовцы в «сферах» и с АКСУ наперевес.

Пашкин смешался с толпой военных и со стороны наблюдал за происходящим. Подъехавший шеф, отчаянно размахивая руками, объяснял что-то невзрачному человеку с хмурым лицом. В человеке майор признал крупного чина из областного управления ФСБ, полковника Хоронько.

Замыкая парад областных руководителей, на дороге замаячил черный «шестисотый» в сопровождении двух «Гелендвагенов» с охраной. «Губера принесло!» — зашуршали вокруг шепотки.

Губернатор с парой семенящих за ним помощников подошел к группе начальников. Все тут же обернулись к нему и после небольшой и со стороны малозаметной борьбы за право первого доклада, стали поочередно излагать свои мысли и наблюдения, то и дело сбрасывая вызовы беспрерывно звонящих мобильников.

Прервав последний доклад, «крестный отец области», громко, стараясь то ли для набежавших корреспондентов, то ли для московского руководства, которое будет пересматривать видеоматериалы, заявил:

— Я уверен, и моя эта уверенность основана на определенных фактах, что это не авария и не следствие халатности или какого другого «человеческого фактора», а самая настоящая диверсия, или же террористический акт! Я лично возьму на контроль!..

Неприметный человечек, что до этого стоял около съемочной группы, осторожно дернул оператора за рукав и что-то прошептал тому на ухо. Камера немедленно опустилась, оператор с хмурым видом извлек и передал неприметному отснятую карту.

Через некоторое время политические демарши сошли на нет, и на месте катастрофы начала работу областная следственная бригада. Московских авиационных экспертов ожидали часа через полтора. Вскоре обнаружился черный ящик, и для простого гарнизонного особиста здесь не осталось дела. Скорее наоборот, с ними всеми начнут работу столичные следаки… Рация ожила. Личному составу отдела было приказано возвращаться по своим местам.

Майор тоскливо выдохнул. К смертям, некрасивым, порою страшным он по роду службы привык. Но гибель огромной грозной машины и управлявших ею людей, пока что необъяснимая, была чем-то совсем иным…

В ушах до сих пор стояли слова губернатора. Калинкин — политический выдвиженец и небольшого ума человек, но воздух сотрясать даже он просто так не будет. Если уж заикнулся про теракт, то значит, ему какие-то бумажки холуи еще в пути показали. Посмотреть бы на те бумажки да пошуровать в губернских компьютерах по горячим следам…

Возбуждение от поездки прошло, и теперь ему больше всего хотелось спать и есть. Желательно и того и другого побольше. Но отдыхать, похоже, придется еще очень нескоро.

 

16 Засада в «Марьиной роще»

Спать в Русе ложатся так же, как и встают. В смысле, рано и по солнышку. Поэтому после заката в городке достаточно безлюдно. Так что можно перемещаться, оставаясь незамеченным. Особенно, если знаешь, как это делается.

Наш дом — типовой панельный ДОС. Стандартная пятиэтажная коробка модели «Стройбат ТМ», которых в свое время настроили от Бреста до Владивостока немногим меньше, чем гражданских хрущевок. То есть конструкция известная и изученная. Фонарь, что светит в окно сербинской спальни, бросает на асфальт пятно света, по краям густеет уютная темнота, под покровом которой можно просочиться во двор.

Наш подъезд пятый, но я ныряю в самый дальний от него, первый. Если я все правильно просчитал, то засаду на входе скорее всего поставят, но вот контролировать все подходы к квартире у вражин не хватит ни ума, ни людей.

Стараясь не шуметь, взбегаю на чердачную площадку. Дверь давно уже без замка. Русинские жители любят бухать на крыше, наблюдая закат, так что замки здесь вешать — дело безнадежное изначально. Выглядываю. Вон, тары сколько, но, к счастью, наверху ни души…

Эх, и я бы сейчас грамм сто для храбрости дернул. А потом еще столько, и полстолько, и четверть столько. До полного, как говорится, благорастворения. Но дело есть дело, и желание не переходит грань, где кроме мыслей о пузыре ничего другого не остается. Нервы и адреналин пока что пережигают алкоголизм, ну а там, как отработаю, видно будет…

Выбираюсь на плоскую крышу без малейшего намека на ограду. Залегаю на чуть липком, еще горячем от солнца рубероиде и оглядываюсь, стараясь сильно не маячить головой. Дом стоит на небольшом возвышении, городок и окрестности отсюда как на ладони.

Первым делом осматриваю район около «линии Маннергейма», где осталась Мила. Никакой подозрительной активности вокруг НУПа не наблюдается. Вот и славно.

Избитые оборотни в погонах отогнали ментовский бобик к своей двухэтажной норе. Там он и стоит, печально таращась кругляшами фар. Стало быть, менты слово сдержали, и не в работе. На ближних подходах к дому тоже не видно ни подозрительных машин, ни незнакомых людей. Получается, если комитет по встрече и приготовлен, то хлеб-соль вручить собираются не на входе, а в одной из двух наших квартир. Или на лестнице.

Безнадежно пачкая футболку, переползаю на другой конец крыши. По пути искренне жалею, что живу не в девятиэтажке, где можно было бы пробежаться, пусть даже и на четвереньках, по чердаку, распугивая голубей и кошек, а не изображать из себя беременного удава…

Убедившись, что внимательных наблюдателей поблизости не проявилось, всем сердцем надеясь, что крыша подо мной не решит внезапно раскрошиться, осторожно перегибаюсь через край.

Ржавая пожарная лестница проходит мимо балкона Сербиных на расстоянии вытянутой руки. Я и вытягиваю. Ухватившись за перекладину, пробую пошатать. Вроде бы крепеж из стены вылетать не собирается. Лежа на животе, разворачиваюсь, свесив ноги в пустоту. Ступня нащупывает опору. Есть! Теперь вторую ногу…

Только уцепившись руками за ржавый металл понимаю, что все это время не дышал — перед глазами пошли оранжевые круги. Пару раз делаю глубокий вдох, чувствуя, как мокреют ладони. Никогда высоту не любил. Да уж, не быть тебе, Виктор Сергеевич, альпинистом. Даже промышленным, как старый приятель Макс…

Но кто говорил, что будет легко? Зажимаю страхи в кулак и двигаюсь дальше вниз. Добравшись до нужного балкона, осторожно втискиваюсь в глухой простенок. Фух. Справился. Вытерев потные руки о грязную футболку, прислушиваюсь.

Тут же выясняются две вещи. И одна из них — очень хорошая. Во-первых я не ошибся, и засада в квартире покойного штурмана есть. Во-вторых, те, что сидят на кухне у Сербиных — полнейшие кретины. Устроились за столом, курят, языками лениво чешут. Еще бы свет включили, и хоть завтра вручай премию Дарвина. Которую, как известно, присуждают за самую нелепую и глупую смерть…

Пациенты, судя по говору, не менты и не залетные головорезы, а уроженцы окрестных сел.

— Скильки мы тут ще будемо сракы видсижуваты? Темно вже! Може ця мала и не прийде.

Ага, стало быть, ждут они не меня, а девчонку. Странно…

— Та отож… — поддерживает нытье сосед. — Ще спасыби скажи, що той жовжих який був з нею, напывся, та спав. Хлопци казалы, що вин з десантуры, та й у сербив воював. Був бы тверезый, отрымалы бы повну сраку головняку, як Мыкола. Каже, що вин голый його так одметелыв, що куды там тим «Беркутам»…

— Та отож. Тверезого мы б його, мабуть, взагали бы не кончылы…

Не понял. Про кого это они говорят? Кого кончили? «З десантуры» и «воювавший», во всем городке я один. Местные всё больше в Десне служили. Ну да ладно, скоро узнаем…

Балкон у Вити завален всяким хламом. Стараясь не нашуметь, провожу инвентаризацию. В руку попадает обрезок трубы. Хорошая, труба, чугуниевая . Самое то для вдумчивой драки. Лишь бы стрелять не начали. Оружие, скорее всего, у них есть, но, судя по расслабону, ребята ждут маленькую беззащитную девочку, а не злого меня с подручным оружием.

Вообще странно все это. За всем бардаком явно стоит кто-то упертый и при деньгах, потому что без купюры, поселковые и с места не встанут, не говоря о ментах. А вот исполнители которых этот гений злодейства привлекает один другого дурнее. Дефицит кадров или времени? Загадка…

Тихонько толкаю балконную дверь. Она открывается с легким скрипом. Незаперто. Интересно, это нынешние гости решили вентиляцию улучшить или Витя воров не боялся? Впрочем, без разницы.

Осторожно, с пятки на носок, по-над стенкой, стараясь не скрипеть старыми деревянными полами… Хотя, засаде не до меня. Селюки по-прежнему жалуются на судьбу, сетуя по поводу бессмысленности ожидания.

— Добрый вечер!

По-голливудски как-то вышло, не удержался. Там актеры сначала красиво говорят, а лишь потом бьют. Но я поклонник корейской кинематографической школы, потому все делаю параллельно.

Первый, широкоплечий бугай в майке-алкоголичке — прямо близнец ночного гостя-амбала — после удара трубой валится башкой под умывальник, опрокинув мусорное ведро. Второй, вместо того, чтобы схватиться за наган, лежащий на обеденном столе, глупо таращится, после чего глупо произносит:

— Га?

Это единственное, что ему удается. Рука, которой он пытается закрыться от удара, оглушительно хрустит. Второй удар — по макушке. Третий — тычком в подбородок. Откормленная салом и самогоном туша падает, ломая табуретку. В падении солдат деревенской мафии умудряется зацепиться своими граблями за штору. Штора падает, укрывая поверженного врага погребальным несвежим саваном.

Быстро проверяю поле битвы. Первый жив, без сознания. Ноги второго мелко подрагивают. Но дрожь — смертная. Причем, похоже, я здесь ни при чем, как ни удивительно. Ну, почти ни при чем. Очень уж неудачно упал парнишка — головой да об угол, череп сломал. Были бы мозги — точно вытекли. А нехер в гости без спросу среди ночи ходить.

Так территорию я зачистил. Судя по общему уровню организации засады, надеюсь, к этим придуркам и проверяющий никакой не явится. Теперь — то, ради чего я сюда пришел.

Первым делом суюсь в маленькую кладовку, где, по словам Милы, у них хранится фонарик. Копеечный «китаец», как ни странно, работает. Нашелся он, правда, не на «второй, третьей полке», а прямо на полу, где в живописном беспорядке был вывален весь хранившийся в квартире инструмент.

Вся квартира после нашего ухода бездумно и неряшливо перерыта. Это не обыск, а примитивный варварский погром. Его явно проводили не худо-бедно опытные правоохранители, а свежеупокоенные сельские гоблины, искренне считающие, что нечто спрятанное проще всего найти, если перевернуть все верх дном. Вот оно, тлетворное действие тупых криминальных сериалов… Снова думаю, что задачи вероятного противника совершенно не увязываются с классом исполнителей.

Два клоуна квартиру перевернули и ничего не нашли. Но не стоит ровнять бабуинов с человеком. То есть, со мной. Наскоро проверяю стандартные места закладок. Ни в банках с крупой, ни в унитазном бачке нет ничего, кроме штатного содержимого. Под шкафами и кроватями тоже. Ковры сорвали и без меня. Впрочем, я и не надеялся на скорый успех.

Наш метод — включать голову! Внимательно осматриваю кладовку. Вроде бы ничего подозрительного. Опять же, вряд ли бы Сербин, надеясь, что пронесет маскировал свою прелесть по принципу листа в лесу. Это вам не Англия, плохо лежащее может собутыльник спереть. Нет, не то…

Кладовка изнутри обшита вагонкой. Вариант? А почему бы и нет, в самом деле? Найдя среди инструментов покойного летчика сапожный нож, поддеваю кончиком деревянный плинтус. А идет-то подозрительно легко! Подорвав со всех гвоздей, ставлю в сторону. Туда же перекочевывают рейки.

Есть? Есть! В самом углу притаились два свертка вощеной бумаги. Один побольше, второй поменьше. Осторожно разматываю. В первом — древняя магнитофонная кассета, в том, который побольше — три столь же старые фотокатушки. Вот значит как.

Снова запершись в ванной, осторожно вытягиваю шпулю, и рассматриваю на свету несколько кадров. Пленка слайдовая, цветная. Снимали явно в воздухе. На квадратике можно разобрать очертания здоровенного, явно военного самолета на фоне облаков. В самолетах я не разбираюсь, но опознавательные знаки — белые звезды в круге, перекрытом узким прямоугольником. ВВС США. Ох ты ж епть! Разворачиваю пленку до конца. Дела давно минувших дней. Эхо войны, блин.

Всё тот же американец в разных ракурсах. Насчет авиации времен Холодной Войны мои знания близки к отрицательным, но то, что это бомбардировщик — сомнений нет. В свое время за один факт использования на борту фотоаппарата Витя мог загреметь года на три минимум. Но сейчас?…

Остальные две пленки еще больше запутывают дело. Отснятые на них особенности несения службы стратегической авиации в наше время не только не представляют никакой опасности для их обладателя, но могут при правильном подходе принести немалые доходы и скандальную известность.

Стало быть, если и была у штурмана какая-то тайна, спрятана она в магнитофонной кассете. Кассету бы прослушать… Но не сейчас — не на чем и некогда. Ладно, программа-минимум всяко выполнена. Теперь надо уточнить, что имели ввиду эти гоблины, говоря о «спавшем десантнике».

Стараясь не шуметь, пересекаю площадку, и на цыпочках пробираюсь в собственную квартиру. Дверь не заперта — лишь прикрыта. Не включая свет, пробираюсь в комнату. Луч фонаря упирается в диван. Падлы…

На диване лицом вниз лежит человек. Заросший затылок, покатые плечи, ботинки с тракторным протектором. Лица не видно, но я его узнаю и так. Петро. Мертвый — две опаленные дыры на спине. На полу валяется простреленная подушка. Под глушитель сымпровизировали… Из-под кровати выползает, теряясь между облупившимися досками пола, лужа крови. Почти засохшая.

Понятно. Мой дверной замок открывается ногтем. Приятеля, пришедшего в гости под хорошим градусом и заснувшего на моей постели, гоблины вполне закономерно приняли за меня и порешили. Уроды хуторские! Впрочем, особо не злюсь. Один убийца уже на том свете, а второй только что лишился последнего шанса прийти в сознание. Ну и в счет, открытый на имя «дяди Сережи», еще один пункт добавился…

Возвращаюсь в квартиру Сербиных. Ворочаю труп, вкладываю в теплую еще руку предварительно взведенный наган, подтягиваю второго… Выстрел получился негромким, а соседи к шуму привыкшие. С одной стороны, револьвер самому бы пригодился, но мало ли что на этом ветеране висит?

Мысль о том, чтобы поджечь обе хаты и упрятать в огне все следы, отметаю как глупую и недостойную. Недостойную — потому что непременно пострадают соседи, никак не виноватые в наших делах. Да и Милке, после того как закончится этот цирк, нужно же будет где-то жить.

Ну а глупость поджога состоит в том, что он мне, собственно, и не нужен. Потому что с завтрашнего дня на мою защиту встанет горой серьезная и могущественная контора. Организация, настолько всесильная, что сможет сбить с моего следа не то что какую-то деревенскую ОПГ, но и хваленое ЦРУ, не говоря уже о МИ-6 и Моссаде. И организация эта — районная прокуратура…

Почему так? Все просто. На тройное убийство с огнестрелом после обнаружения трупов из райцентра приедет следственная бригада. Прокурорский следак, даже зеленый стажер, осмотрев побоище, тут же выдвинет две рабочие версии. Первая — два бандита убивают некоего русинского жителя, находящегося в гостях. После чего, возвратившись, хозяин (по слухам бывший спецназовец и участник боевых действий) с целью личной мести убивает бандитов и уходит в бега. Эта версия чревата: а) тремя висяками по особо тяжким преступлениям, б) подачей в розыск лица, которое, опять же, войдет в квартальную отчетность отнюдь не в графу «раскрытия».

Вторая версия будет звучать как «нанесение смертельных огнестрельных ран вследствие алкогольного опьянения и неосторожного обращения с оружием с последующим падением с высоты собственного роста и получением травм, несовместимых с жизнью». При этом в липовом протоколе опознания будет указан не Петро, земля ему пухом, а ответственный квартиросъемщик Верещагин Виктор Сергеевич.

Внимание, вопрос! Какую из двух представленных версий поддержит дежурный заместитель районного прокурора? А теперь слушаем правильный ответ. Однозначно вторую. Где преступления никакого не было, а бытовой «убой» раскрыт доблестными сыщиками в течение суток по горячим следам! Аплодисменты, премии, звездочки на погоны…

Вскоре тонкая папка с протоколами, написанными жутчайшим суржиком, неразборчивым почерком и с таким количеством грамматических ошибок, что, читая его, застрелилась бы даже училка из интерната для имбецилов, ляжет на архивную полку и затеряется в стопке себе подобных. Отчет прокуратуры пополнится тремя палками за раскрытие, а тело отомщенного Петрухи ляжет в могилу по соседству с холмиком Вити Сербина. И искать меня продолжат разве что в том почти что невероятном случае, если неведомый организатор и вдохновитель перебитой мною «засады в Марьиной роще» решит устроить личное опознание…

Ну а Петра власти искать уж точно не будут. Родни у него, как у меня, здесь нет. На работе всем пофиг, у боевой подруги заявление о пропаже в ментовке не примут даже за деньги. Да и дело по здешним местам житейское. Мог утонуть по пьяни, мог просто завербоваться и куда-то тихо свалить, чтобы не проставляться. По-любому всем до лампады…

Так что с завтрашнего дня я — официальный покойник. Кредит, конечно, по моему паспорту вряд ли выдадут, там служба безопасности по базам документ пробивает, но зато и в розыск не поставят, что для моего положения не в пример актуальнее…

Нахожу в пожитках Вити древний «сидор» — армейский вещмешок, набиваю его теплыми милкиными вещами. Увязываю поверх одеяло. Как говорится, зима близко…

Так, что теперь? А теперь надо валить.

Девчонка сидит в НУПе, точно там, где ее оставил. В дальнем углу, на куче листьев. Чтобы не пугать её, первым делом щелкаю фонариком, подсвечивая свое лицо. Стараюсь, чтобы луч упал сбоку. А то ведь при освещении снизу получается жуткая харя…

— Ты!.. — шепчет девчонка.

— А ты боялась! — хмыкаю я.

Бетон остыл, и в бункере довольно прохладно. Мила благодарно кивает, натягивая прихваченную мной куртку. Ловлю себя на том, что не ищу алкоголя… Но и рассказывать, что случилось в квартире, я не хочу. Не хватало еще девчонку добить такими новостями. Но Мила начинает первой:

— Ну что там?

— Да ничего особенного, — пожимаю плечами, — у тебя на примете нигде магнитофона нету? Такого, чтобы кассеты проигрывал?

— Откуда? — удивляется Мила. — Отцовский давно сгорел.

— Тогда вопрос за номером два. Отец фотографией увлекался?

Мила кивает:

— У него аппарат дорогущий был, «Практика», кажется. Еще увеличитель и разное оборудование. Только как мама умерла, он продал все…

Получается, все фотохудожества — и вправду, скорее всего, дело рук товарища летуна. Версия о похищенных пленках и мстительном хозяине с тихим шелестом отправляется в мусорную корзину.

— Ты нашел что-то? — продолжает допытываться девчонка.

— Пленку нашел. — говорю я, — но она кассетная, прослушать сейчас не сможем, нужен старый кассетник. Ищут нас с тобой. Так что отложим мы это дело до тех пор, пока не доберемся до Киева…

 

17. Медведь и дракон

Китайские товары на любой кошелек и любого качества начинают свой путь в Европу из Урумчи. Город, который называют «Северными воротами» по меркам Поднебесной невелик — в нем живет миллиона полтора человек. Но экономический рост страны ощущается здесь намного сильнее, чем в чиновничьем Пекине или в европеизированном Шанхае.

Годовой грузооборот двух железнодорожных станций и аэропорта измеряется в миллиардах долларов. В черте города и в окрестностях расположено невообразимое число рынков, лавочек и складов. Здесь можно купить все, что душе угодно — от футболок «no name» и «настоящих айфонов последнего поколения», что изготовляются трудолюбивым дедушкой Ли в сарае с земляным полом и мерцающей двадцативатной лампочкой, до первоклассной фабричной продукции, чье качество ничем не отличается от европейского.

Этот мощный поток товаров приносит огромные барыши сотням концернов, тысячам экспортно-импортных фирм и десяткам тысяч мелких посредников, приезжающих сюда в основном, из стран бывшего СССР. С начала двадцать первого века русский медведь и китайский дракон, посрамив западных политических предсказанцев, не вцепились друг в друга в смертельной схватке, а вели мирное торговое сосуществование…

Местное население делает все, чтобы приезжие оставляли в их гостеприимном городе как можно больше привезенных с собою денег. Армию чужаков готова встретить целая инфраструктура, начиная от тридцатиэтажных офисных свечек и дорогих отелей с эскортницами модельной внешности, и заканчивая лоточной торговлей и дешевыми уличными проститутками.

Урумчи — город изначально уйгурский, за последние годы был оккупирован пришлыми китайцами — неприхотливыми, трудолюбивыми и, главное, невероятно плодовитыми. Теперь предприимчивые дети Поднебесной превосходили аборигенов численностью раз в пять. Они захватили в «Северных воротах» практически весь серьезный бизнес, вплоть до криминального, так что коренное древнее племя вынуждено было пробавляться по большей части уличной стряпней, мелким рэкетом да «разводкой лаоваев». В китайском языке нет разницы между словами «иностранец» и «лох»…

Идущий вдоль бесконечных торговых рядов в уйгурском квартале украинский летчик в изрядно помятой форменной белой рубашке с нашивками на коротких рукавах был явлением здесь привычным и ажиотажа не вызывал. Как писал великий Конфуций: «Рыба ищет где глубже, а украинский лаовай — где дешевле». И еще добавлял мудрец: «Когда родился хохол-цзы, то уйгур-цзы заплакал»…

Чад, стоящий на запруженных улицах, наглухо забивал ноздри. Бортоператор транспортного Ил-76, Константин Васильев, выбросил в урну жирные листы оберточной бумаги и, утирая пот со лба, отошел от лотка, где торговали очень вкусными и на удивление дешевыми лагманами.

Все время, пока он ел, сын хозяина-повара, молодой высокий уйгур с традиционным кинжалом на поясе на сносном русском пытался предложить свои услуги в качестве посредника широкого профиля. Убедившись, что летчик не имеет ни малейшего желания ни выкупить партию ноутбуков или приобрести «настоящий Роллекс» за сто юаней, ни стать счастливым обладателем дозы «чистейшего» героина, парень попытался заинтересовать Константина девочками.

Уйгурки, высокие, с черными, как смоль, волосами и миндалевидными раскосыми глазами, в качестве «жриц любви» у летчиков котировались гораздо выше, чем монголки и китаянки, и Васильев был не прочь развлечься, благо вылет завтра, и свободного времени осталось изрядно. Летчик поинтересовался насчет цены и удивленно крякнул. Уйгурский бизнесмен не мелочился, и сходу предложил шестьсот юаней за час.

Константин не первый раз был в Урумчи и отлично знал расценки. За четыре или пять сотен юаней можно взять в отеле искусную девочку на всю ночь. Если жаль шести сотен — можно заглянуть в «массажный салон» или «парикмахерскую», под которые в Китае маскируют бюджетные бордели. Здесь в пятьдесят-сто юаней обойдется легальная часть услуг, стрижка. Доплатишь две или три сотни сверху — и парикмахерша, проводив клиента в заднюю комнатку, скинет халатик. Индивидуалки, что гуляют на улицах, предлагают себя всего за двести-триста юаней, но это без места. С такой еще придется тратить время и деньги на поиски подходящей койки. Не к стене же её прислонять…

Летуны помоложе ухитрялись кадрить студенток «за просто так», благо даже крошечные зарплаты украинских пилотов здесь, в Китае считались вполне приличным доходом. Порой было достаточно получить свое, сводив «избранницу» в одно из недорогих кафе. Но Константин уже вышел из того возраста, чтобы на него западали юные китаянки. Да и хотелось выспаться перед полетом.

Грузовые рейсы частных авиакомпаний бывшего СССР имели свои неписаные законы, узнай о которых европейские или американские пилоты, волосы у буржуинов встали бы дыбом. Дело в том, что работодатели то ли из повсеместного жлобства, то ли из инстинктивной нелюбви к налогам, выплачивали своим летчикам символические оклады. Но при этом закрывали глаза на то, что экипажи брали на борт дополнительный неучтенный груз, а выручку за доставку левака делили между собой. Так трансформировался в условиях постсоветской рыночной экономики старый добрый социалистический принцип: «Если вы делаете вид, что платите, то мы делаем вид, что работаем».

Но авиационные перевозки приносили всем, кто был связан с этим бизнесом, баснословные доходы, поэтому такое положение дел устраивало и работников, и работодателей. Даже несмотря на то, что подобный род деятельности на языке аналитиков именовался как «экономически запрограммированные катастрофы», что, собственно и доказывала мрачная статистика воздушных происшествий.

От вечного «давай-давай», постоянных перегрузов и скверного технического обслуживания потрепанные, еще советские самолеты периодически выходили из строя в самый неподходящий момент, а пилоты и инженеры очень быстро проникались каким-то безысходным бытовым фатализмом. Чему способствовало и то, что во время многоэтапных перелетов они постоянно находились в состоянии хронического стресса и усталости. Васильеву этот фатализм позволял худо — бедно жить, храня в глубине души мрачную тайну.

Из Урумчи самолет Константина летел в Бишкек с грузом поддельных кроссовок, оттуда в Стамбул, где предстояло принять на борт груз сантехники. Из Стамбула в Конго, так как сантехника предназначалась для строящегося в Браззавиле отеля, а оттуда уже на регламент в Гостомель.

Из Русы Васильев уехал давно и вспоминать о ней не любил. Он слишком долго надеялся на то, что жизнь хоть как-то наладится и упорно не писал рапорт на увольнение. Не хватило духу и уехать в Россию — пусть плохая, но хоть как-то налаженная украинская жизнь казалась синицей в руке. Лишь после того, как «Борт 262» списали и разрезали на куски, а полк начисто сократили, Константин нашел в себе силы уйти в «коммерсанты» и вот уже несколько лет летал в составе сменного экипажа старенького грузовика Ил-76, принадлежащего украинской частной авиакомпании.

Происшествие в августе восемьдесят седьмого он, будучи человеком замкнутым, постарался забыть. Точнее, спрятал в самом дальнем уголке памяти и завалил коробками с разным хламом, вроде выпускного вечера и первого в жизни пьяного секса. Чтобы, неровен час, не вспомнить в подробностях…

Хотя подробности время от времени возвращались. Вот и сейчас чадная уйгурская улица вдруг отошла куда-то на задний план, и перед глазами бывшего оператора вооружения встала титановая сигара бомбового контейнера с открытым лючком панели. Из которой он, щуря глаза в темноте и боясь даже вздохнуть, вывинчивает блок управления…

В экипажах, допущенных к испытательным сбросам ядерных специзделий, оператор вооружения получает особую подготовку. Если, как в тот проклятый раз, снаряженное изделие останется на борту, по инструкции самолет должен уйти на безлюдный новоземельский аэродром, а оператор выполнить последовательность действий, предотвращающих срабатывание и подрыв.

Бомбу, которую в суматохе им подвесили в тот раз, Васильев раньше не видел. Из сбивчивого предполетного инструктажа узнал лишь, что это какой-то экспериментальный заряд, который лет пять провел в «автономной консервации», да изучил карту расположения управляющих органов и демонтируемых в случае нештатной ситуации блоков…

Ночью в Русе, закончив свою работу, он, дождавшись, когда контейнер покроется слоем хвороста и земли, тут же и прикопал извлеченный блок. Не с собой же его забирать, в самом деле.

Будучи знаком с техническими деталями, он знал и понимал больше, чем остальные, а переживал, наверное, сильнее всех. Потому и старался не общаться с остальными членами «братства бомбы», которые понемногу оставляли наш бренный мир. Инженер Николай давно спился и умер от цирроза. О судьбе радиста Сергея он ничего не знал. Командир Емельянов стал большой шишкой, вторым лицом в богатой компании и чурался менее удачливых друзей. Витя Сербин тихо спивался в Русе, где штурман так и остался, получив «под дембель» квартиру. Если занесет в Русу, ведь не отбояришься, с досадой подумал Константин. Пить придется всякую гадость. И в сотый раз слушать убогие байки.

Отвязавшись, наконец, от назойливого лагманного «бизнесмена», нагруженный пакетами и коробками, Васильев двинулся по улице в поисках такси, чтобы вернуться в недорогую гостиницу. Однако затронутая уйгуром струна под названием «девоцьку хоцес?» продолжала тихо звенеть. «Отоспаться и потом можно», подумал летчик и, поймав, машину, отправился в район Сийюй. Там располагались два русских ресторана «Шанхайский квартал», и «Надежда», вокруг которых буйным цветом цвели заведения подешевле — молодежные дискотеки, массажные салоны и пресловутые «парикмахерские».

Задумавшись, Константин не видел, что таксист осторожно сделал снимок клиента на мобильный и тут же куда-то его передал. Через некоторое время телефон у таксиста вновь зазвонил. Таксист поговорив, оживился, вытащил из бардачка небольшой яркий буклет и передал его пассажиру.

— Девоцки. Карош! — прищелкнул китаец языком.

Константин взял буклет. На первой странице был изображен фасад трехэтажного здания с неизменными гирляндами бумажных фонариков и драконами. На входе улыбающаяся хозяйка, холеная китаянка-матрона в национальной одежде. Ниже адрес и телефон на китайском, английском и русском. Под разворотом несколько цветных фотографий. Полутемные массажные кабинеты. Удобные спальни с соблазнительными кроватями. Бассейн и танцующие девушки в почти незаметных купальниках. Короче, реклама публичного дома.

Обычное дело, подумал Константин. Новое заведение через таксистов набирает себе клиентуру.

— Сколько? — спросил он бомбилу.

Тот, не оборачиваясь, показал три растопыренных пальца. Триста юаней. Немного для места такого класса. Если, конечно, буклет не врет, и таксист не крутит. Нет уж, лаоваев здесь нет…

— Сколько тебе? — если не уточнить сумму комиссионных, она по прибытию может «приятно» удивить.

Пять пальцев, пятьдесят юаней сверх оплаты проезда. Итого триста пятьдесят. Что же, неплохой вариант, даже если не за ночь, а за пару часов. Константин кивнул и водитель крутанул баранку, перестраиваясь в левый ряд.

Они миновали большой массив девятиэтажек, неотличимых на вид от советских общежитий, даже кульки и сумки вывешены за окна, и углубились в улицы победнее. Стало понятно откуда низкие цены — уж больно непрестижный район. О безопасности Васильев особо не беспокоился. Плотность населения здесь такая, что у любого разбоя всегда найдется не меньше сотни свидетелей, а хозяева развлекательных заведений трясутся за репутацию почище, чем монашки за свою девственность.

Бордель выглядел точно так же, как и на фото. Невысокое здание, национальный антураж и даже матрона у входа. Видать, бомбила сюда и звонил незадолго до приезда, вот и встречают, как космонавта. Даже слуга, лысый и маленький, подскочил, чтобы дверь открыть.

Таксист открыл багажник и что-то сказал слуге. Тот с готовностью подхватил и поволок вслед за Константином покупки. На входе матрона всучила теплый стаканчик с премерзкой водкой. Константин расправился с халявой одним глотком.

Внутри все как обычно: длинный коридор, несколько комнат с распахнутыми дверями — свободные койко-места на выбор. Привередничать Васильев не стал, зашел в первую. Вещи разложил, умылся с дороги, ответил согласием на осторожный стук в дверь.

В комнату гуськом вошли три китаянки в одинаковых черных платьицах, по здешнему укладу выстроились вдоль стены, улыбаясь, поклонились и пролепетали что-то приветственное. Выглядели девочки как близняшки. Не молодые, однако и не старые. Не красивые, но и не откровенно страшные. Встретишь такую на улице — вовек не запомнишь. Ткнул пальцем в среднюю. Две крайних безропотно потопали к выходу. Китаянка подошла к Константину и, опустившись на колени, стала деловито расстегивать ему брюки…

Заваливая проститутку на белоснежные простыни, летчик не мог видеть, как таксист загоняет машину в гараж и, скрутив номера, возвращается, чтобы помочь слуге и «матроне» снять с фасада все украшения…

Дождавшись, когда клиент выплеснется, насладившись вволю ее упругим и гибким телом, проститутка осторожно провела рукой под матрасом, вытянула шприц-тюбик и вонзила иглу в расслабленное бедро мужчины. Тот, кто ее послал, особо отметил — все должно быть сделано без малейшего шума.

Освободившись от дряблой плоти, она перекатила безвольное тело клиента на спину. Не утруждаясь условностями, девушка как была, голышом, выскользнула из комнаты.

Почти сразу в спальню вошло трое хмурых мужчин-азиатов. Один из них держал лейку и тонкий шланг, другой — три поллитровых бутылки водки. Через мгновение за ними ступил четвертый, вполне европейского вида, с небольшим чемоданчиков в левой руке. Бегло взглянув на кровать, он жестом остановил троицу и усмехнулся. Уйгуры были людьми серьезными, а в Британской энциклопедии написано, что смертельная доза водки составляет одна тысяча двести граммов…

Опоссум подошел вплотную к кровати и всмотрелся в расширенные зрачки Васильева. Летчик дышал, но был обездвижен. Зрачки его расширились так, что перекрыли почти что всю роговицу. Агент удовлетворенно кивнул и коротко махнул ладонью в сторону двери. Три азиата все поняли правильно и, оставив «орудия труда» у кровати, подобострастно кланяясь, покинули спальню. Нужда в их услугах временно откладывалась. Судьба Васильева была определена и оплачена, но вначале требовалось узнать, не проболтался ли он кому-либо о потерянной бомбе.

Опоссум положил чемоданчик на кровать и открыл его. Внутри сверкнуло стекло ряда больших ампул, нескольких шприцев и еще каких-то непонятных инструментов.

Этот квартал находился на самой окраине города и был одним из немногих, которые еще контролировала уйгурская мафия. «Бордель», в который привезли Васильева, был местом встречи и развлечений главарей окрестных триад. Полиция сюда не заглядывала, а местные жители знали: все, что происходит в «маленьком доме», никого, кроме Хозяина не касается. Если что и увидел, нужно тут же забыть. Поэтому, когда через несколько дней вздувшийся труп украинского летчика всплыл на поверхность одного из водохранилищ, никому и в голову не пришло связать его смерть с исполнителем. Тем паче, с заказчиком.

Узнав, что в крови и желудке покойника обнаружено фантастическое количество алкоголя, а смерть наступила от удушья в воде, полиция потеряла интерес к происшествию. Подобное здесь не редкость.

Самолет, на котором Константин прилетел в Урумчи, не дождавшись возвращения бортоператора, давно покинул воздушное пространство Китая. Украинского консула, который сидел на другом конце страны, в Шанхае, совершенно не интересовали дела «каких-то заробитчан». Родным сообщили о смерти, но денег на то, чтобы доставить тело с другого конца Земли, у них не было.

Директор ЦРУ, а вслед за ним и советник президента, получили короткое сообщение, что Опоссум отсек еще одну нить, способную привести посторонних к «русинскому сюрпризу».

 

18. Артефакт Холодной войны

Как ни хотелось спать, но мы с Милой покинули НУП и остаток ночи потратили на марш-бросок. Трофейные стволы и ксивы я припрятал под бетонной плитой. Ментовские деньги, правда, оставил себе. За аморальный ущерб.

Бесконечные рощи, лесополосы… Мила перебирает ногами на удивление резво, а вот меня тормозит усугубляющееся похмелье, так что идем почти что вровень. С каждым переходом становится все хуже — сказываются недосып, напряг и отсутствие нормальной алкогольной дозаправки. С собой было всего ничего, сиротские слезки, так что стратегический запас приходилось беречь. Больше всего хочется прилечь прямо под каким-нибудь деревцем, напихать тряпок под куртку, чтобы почки не застудить, да и провалиться в беспробудный сон. Но нельзя… Так что мы идем и идем, а я все больше зверею.

Рассвет встречаем километрах в семи от города, как раз в запланированной точке. Маршрут выбирался не случайно. Наша цель — старая дорога, проложенная неизвестно когда и неизвестно кем, скорее всего, военными для своих милитарических нужд. Маршрутки и автобусы здесь не ходят, частники боятся угробить подвеску. Зато частенько мотаются дальнобои с леваком на борту. Гайцов-то здесь отроду не видали. А нам такой транспорт — самое то.

Раздвинув ветки, оглядываюсь по сторонам и выхожу из кустов на дорогу. Следом, пыхтя и ойкая, выбирается Мила. Кое-как чистимся от репьев, нахватанных по оврагам. Вытаскиваю из кармана бутылку. На дне плещется пара глотков. Как выяснилось, полтора. Пустая бутылка летит в ближайший тополь, но вместо того, чтобы разлететься, с глухим стуком отскакивает в бурьян. Немного попускает, надолго ли?…

— Витя, — вдруг хмурится напарница, — ты со вчера ел хоть что-то?

— Самой не смешно? Мы же со вчерашнего утра как подстреленные носимся.

— И это получается, что ты вот так вот, с утра и натощак все время пьешь?!

Да уж, похоже, что отцу эта вот пигалица и шагу спокойно не давала. А может на мне отыгрывается? Неудобный разговор, к счастью, прерывается. Урча движком, неторопливо катится в нашу сторону битый жизнью лесовоз.

Через пару минут мы сидим в кабине. Я вовсю травлю бородатые анекдоты и не менее древние байки, не забывая радоваться нежданной удаче. Лесовоз направляется в нужные нам Старолесы, где его должны загрузить дубовыми бревнами, явно спиленными с нарушением 246-й статьи Уголовного Кодекса… Впрочем, об этом я не говорю и даже намека не даю, что понимаю.

Из Старолес водила везет браконьерские бревна на какую-то левую пилораму в промзоне Киева. Что нас устраивает целиком и полностью! Погони я не ожидаю, но чем черт не шутит. А никакая, даже самая хитрая и продуманная облава не в состоянии оцепить весь район. Есть все шансы затеряться с концами.

* * *

Киев встречает жарой, толкучкой и суетой летних базаров. За время «русинского сидения» я изрядно растерял ритм городского жителя и постоянно натыкаюсь на прохожих. Да и вообще, чувствую себя, мягко говоря, несколько неуютно. Зато Миле замелькавшие по сторонам многоэтажки сто пудов оказались в жилу. Девчонка таращится из окна маршрутки на рекламные щиты, витрины, явно оценивающе изучает прикид городских девчонок. То и дело мечтательно вздыхает.

— А мы куда едем? — в который раз дергает меня рукав.

— Куда надо, туда и едем, — отвечаю я. Сделав паузу для солидности, даю толику информации: — В центр едем. Нам деньги нужны. Прибарахлиться надо немножко, да и кассетник найти хоть какой, пленку прослушать.

Мила кивает, и, как ни странно, больше с вопросами не лезет. И хорошо. Мой план, конечно, не выглядит нереальным, но в его осуществимости я немного сомневаюсь. На всякий случай, наверное.

Доезжаем на метро до центральной площади. После нескольких заварушек последних лет пафосный и грозный «Майдан» давно превратился в политическую ярмарку — неплохо организованную, крайне коммерциализированную и постоянно действующую. Периодически шумящую так, что даже до наших глухих уголков доходит.

Вся площадь, включая и часть улицы, когда-то проезжей, заставлена палаточными городками. От пестроты режет глаза. Партии, фронты, национальные коалиции и общественные движения… Призывы не только на русском, украинском, татарском и венгерском, но даже и на иврите.

«Банду-геть!», «Нет оранжевой чуме!» — и прочее в таком духе. Здесь же рядом два магазина, которые торгуют всеми необходимыми плакатами и значками. Коммунистическая символика там соседствует с тризубами «УНА-УНСО», а эмблема «Партии секс-меньшинств» — с разнообразными свастиками.

Что происходит сейчас в украинской политике, представляю себе очень смутно. То ли очередной президент, получив в толстую жопу пинок импичмента, пытается восстановиться в должности через Печерский районный суд, то ли депутаты в который раз разогнанной Верховной Рады требуют через Страсбургский суд по правам человека возмещения морального ущерба и недополученной прибыли.

На паре палаток висят плакаты с расценками за участие во внутренней политике государства: «Митинг — 150 гривен (со своим флагом — 200), Хождение с нагрудным плакатом — 20 грн/час, с полным транспарантом (ширина не менее 1,5 м. — 50 грн/час.), голодовка — 500 гривен в сутки плюс бесплатное усиленное питание. Приезжим предоставляются койко-места.» Да уж, было бы время, можно неплохо подшабашить, особо на голодовке с питанием… Тем более, что «усиленное» наверняка подразумевает и наливание. И ведь пришлось бы идти, когда отнятые у ментов деньги закончатся. Но, благодаря увлечению Вити Сербина план у меня другой!

Мы сворачиваем в широкий, предназначенный для туристов проход к улицам, поднимающимся на холмы, где золотятся купола Софии и Михайловского Златоверхого монастыря. Оставляю Милу в маленькой кафешке, упрятанной в глубине старого сквера напротив областного управления МВД, даю ей пару мятых купюр, кофе похлебать хватит. Сам спускаюсь по параллельной улице почти до Европейской площади. Вот я и на месте. Помпезная вывеска «Информационное агентство УНИАН», высечена на гранитном фасаде…

Но я лишь кошусь на нее и иду дальше. К скромной стеклянной двери соседнего офиса. Рядом с которой закреплена чуть заметная табличка с надписью «Рейтарз».

Секретарша оценивающе пробегает по моей фигуре, явственно морщась от затрапезного вида нежданного гостя, но к директору отводит резво. Глава украинского отделения всемирно известного агентства тоже времени не затягивает. Не зря свой хлебушек с икоркой ест! Буржуй мгновенно оценивает уровень материала. Глупых вопросов о его происхождении и о том, кто я такой, тоже не звучит. Не проходит и получаса, как он перебирает на столе фотографии, отпечатанные на принтере. Пока раскладывается пасьянс, получше разглядываю на одном из снимков запомнившуюся мне стройную брюнетку лет двадцати пяти, одетую лишь в лётную фуражку. Девица сидит за штурвалом, закинув длинные ноги на приборную панель, пьяно улыбается в объектив. Интересно, куда Витя залез, чтобы поймать такой ракурс?

Негативы, доставшиеся в наследство от Сербина, на деле оказались не так просты, как можно было судить по первому кадру. Внимательно изучив их я, если честно, начисто охренел. Нет, что служивый народ любой страны в отсутствие начальства подзабивает болт на требования устава, открытием для бывшего кадрового офицера не стало. Но вот что экипажи стратегических бомбардировщиков АДД СССР и USA AIR FORCE во время боевых дежурств, оказывается, жили своей, особой жизнью, это… не то, что подкосило, скорее удивило безмерно. В воздухе Холодной Войны было на удивление тесно, и ребята довольно плотно общались.

Они ходили параллельными курсами, вовсю фотографировали друг друга, и, порой выделывали такое, что отснятое можно смело предлагать «Плейбою». На нескольких снимках достаточно четко виднелись обнаженные прелести боевых подруг, расплющенные о стекла вражьих иллюминаторов. А уж интимных частей тела потенциальных противников и вовсе было с избытком — похоже, супостат не упускал случая показать советским коллегам все, что думал относительно победной поступи мирового коммунизма. Впрочем, наши летуны не отставали, тоже развлекаясь во весь рост.

Ну а десяток особо веселых снимков, неизвестно каким чудом сделанных в тесноте кабины, можно было смело продавать даже не в «Плейбой», а сразу в «Хастлер», или какому другому журналу подобного направления. Но их требовалось еще разыскать, а «Рейтарз», вот он…

Еще через двадцать минут, которые уходят на проверку местным фотографом подлинности пленки, негативы исчезают в офисном сейфе, а я покидаю агентство. Не удержавшись, в дверях еще раз ощупываю карман. Очень уж приятен толстый канцелярский конверт с изображением лондонского Биг-Бена. И несколькими тысячами евро внутри.

На душе немного неспокойно, как ни крути, продал чью-то память, труд человека, который к тому же немало рисковал — фотоаппарат на режимном объекте в время несения боевого дежурства с ядреными бомбами на борту, это, знаете ли… Но в целом — самочувствие терпимое, не на выпивку, в конце концов, деньги, а на спасение двух не самых плохих людей.

Покинув гостеприимные стены, заруливаю в ближайший обменник, расположенный в супермаркете. Прошу добродушного старичка поменять мою пару соток, мол «паспорт дома забыл, путевки нужно выкупить срочно» — благо турагентств тут немеряно. Ненадолго задерживаюсь у прилавков и выскакиваю на улицу.

Раскаленное лето с размаху бьет по затылку, но я быстро прячусь в прохладное нутро первого же попавшегося такси. Подкатив к скверу, прошу водителя посигналить. Тот, опасливо косясь на парадное крыльцо экс-резиденции киевского генерал-губернатора, облепленное людьми в синей форме и без, все же пару раз коротко гудит. Скучающая над бокалом с апельсиновым соком Мила поднимает глаза. Опускаю стекло и призывно машу.

Дождавшись, пока девчонка угнездит свои мослы рядом со мной на заднем сиденье, вручаю ей бутылочку «Колы». Сам дергаю колечко на банке «Будвайзера», делаю долгий глоток и командую:

— Шеф, давай к Шулявке.

— Это мы куда? — спрашивает Мила. Она уже выхлебала свою «Колу» и ищет, куда бы пристроить пустую тару.

— Экипироваться, — отвечаю я. Забираю многострадальную бутылку и засовываю в карман на спинке переднего кресла. Ловлю в зеркале косой взгляд водителя. Да ты хоть обсмотрись! Говорю Миле, тихо, чтобы только она слышала:

— Нужно, как нынче говорят, кардинально сменить имидж. Так что, тебе сверхзадача на ближайшие полчаса. Подбирай или выдумавай такой себе внешний вид, чтобы и лучшая подруга не признала.

Девчонка кивает и откидывается на спинку сиденья. Остаток пути она молчит, иногда шевеля губами. Походу, осмысливает перспективы.

Машина сворачивает с проспекта и ныряет под мост. Нас окружает пестрота торговых палаток. Продавцы, правда, выглядят пооднообразнее. Оттенков физиономий много, но почти все представляют собой вариации на тему черного. Здесь, под эстакадой узловой авторазвязки, располагается неоднократно горевшая «Африка-Шулявка». Самый большой в городе секонд-хендовый базар. Ну а название откуда — достаточно вокруг посмотреть. Филиал Нигерии, блин.

— Здесь? — уточняет таксист.

— Ага! — киваю я. — Сейчас, шеф, пять минут, и экипаж освободим.

Таксист кивает в ответ, и, отбивая пальцами на руле в ритм попсе, доносящейся из колонок, смотрит вдаль, делая вид, что не косится в зеркало. Грохнуть его, что ли?

Гоню от себя нехорошие мысли и ныряю в море уличной торговли. У негров пару тысяч обменять можно запросто безо всякого паспорта. Вручаю девчонке увесистую стопку гривен. В довесок наскоро провожу инструктаж. Как себя вести, где ждать, и что бананами продавцов лучше не дразнить. Они обижаются.

При виде такого количества денег глаза у Милки округляются до неестественной величины, но девчонка быстро берет себя в руки. Судя по прищуру, план действий готов…

Проследив, как девчонка скрывается в нескончаемом лабиринте прилавков, приодеваюсь и сам. Маскарад мне особо не нужен. Поэтому, джинсы, реглан и политкорректный блайзер со стилизованным под иероглиф признанием в любви к городу Ново-Йоркску…

Прощай, Америка, йоу! Где не был никогда, йоу, браза!

Вместо растоптанных кроссовок, из-за которых до сих пор немного прихрамываю, беру себе тяжелые треккинговые ботинки. В таких и по бездорожью бегать удобнее, и рантованной подошвой засветить (особо вспоминая драку с амбалом в Русе) — самое то. Следом беру дешевенький рюкзак. Такой, чтобы не жалко выкинуть было. Мне-то он нужен на сегодняшний день, не дольше. Если, конечно, то, что треба, найти смогу. Смог! Подготовка завершается серией перебежек по ближайшим ларькам с вывеской «мобильная связь».

Теперь пачка гигиенических салфеток и визит в ближайший общественный сортир, где я «моюсь», а то в приличном обществе не показаться — несет от меня, как от… даже не знаю, собственно. Как от лошади, наверное. Или кабана. Ну вот, можно и переодеться. Старое рванье в пакет и мусорный бак, полпачки жвачки в пасть, вместо чистки зубов и чтобы хоть чуть-чуть отбить застарелый перегар. Все, можно сказать, переродился.

Милка, негодяйская ее жо… задница, опаздывает на тринадцать минут. Я начинаю волноваться, прикидывая, где и как теперь разыскивать заблукавшую девицу, при этом, не скатившись в карательный рейд супротив «баклажанов». И вдруг до меня доходит, что существо, которое уже пару минут мелькает перед глазами, и есть моя русинская напарница.

Приказ исполнен буквально. Узнать ее можно было только по не изменившейся моторике движений. Бесформенные штаны в «городском камуфляже», какие-то сверх-продвинутые кроссовки на толстенной платформе и с длиннющими шнурками, поверх всего этого — синяя футболка чуть не до колен, с отвратительными рожами. А еще стала понятна причина опоздания. Русые волосы Милы изрядно потеряли в длине, став радикально черного цвета и заплетясь в косички-дредды.

Да уж, с поставленной задачей Мила справилась отлично! В нынешнем ее виде опознать в этой то ли рэперше, то ли еще какой анимешнице, бывшую провинциальную замухрышку практически невозможно. Подростковые мослы скрылись за мешковатой одеждой, а с новой прической веснушки и чуть оттопыренные уши стали смотреться очень стильно и… мать твою, сексуально…

«Было!» — обреченно понимаю я, в очередной раз тщетно стараясь припомнить подробности той злополучной ночи. Шоппинг отнимает остатки сил. Мы устраиваем праздник живота прямо на базаре, расположившись у киоска с псевдокавказской жратвой. Трубы у меня уже не горят, а мерзко тлеют, распространяя по организму мерзопакостную вонь. Однако дел еще дохерищща и я, кое-как собрав остатки воли, отказываюсь от ста грамм под корейскую морковку. В преддверии дальнейших дел полезнее будет ограничиться банкой пива. Правда, вредные привычки одолевают, и в себя я заливаю ноль пять Балтики-девятки, в которой спирт с кукурузной патокой смешали прямо на производстве…

Голод отступает, и я снова приступаю к инструктажу. С очень своевременной темой «применение средств мобильной связи для лиц, находящихся в розыске.»

— Синий, — объясняю я Миле, сидя на парапете и доедая второй шаурмень, — для разговоров с внешним миром. Держи поближе, и, если что, сразу выбрасывай. Лучше в речку. Ну или в канализацию, там запеленговать еще сложнее будет. А этот, красный, прячь поглубже. Это исключительно со мной связываться. Ну или для каких совсем экстренных случаев. Денег на счету немного, но если в Париж не звонить, то хватит.

— А если в Нью-Йорк? — неожиданно уточняет девчонка, ехидно улыбаясь.

— Какой Нью-Йорк? — не въезжаю я в ситуацию.

— Который ты любишь!

Мила указывает на блайзер и смеется. Вот же коза, подловила. Ну, на заборе тоже всякое написано…

— Я люблю Родину, коньяк и темное пиво! — прекращаю я шутки. — Нигде ничего не записывай. Мой номер выучи наизусть. И после звонка сразу стирай. Понятно?

От спецслужб, которые имеют доступ к базам мобильных операторов, вся эта шпионская хрень, конечно же, не поможет. А вот против экстренного потрошения левыми налетчиками — действует эффективно. Да и где они, те спецслужбы, кому мы нафиг нужны? Разве что свежепроданные сербинские пленки все же запечатлели нечто особо секретное. Например, первичные половые признаки какого-нибудь нынешнего Председателя Комитета начальников штабов…

Но девчонка слушает очень внимательно, с видом восьмиклассницы перед строгим физруком. Кажется, что еще немного, и начнет записывать. Хотя конспектировать больше нечего. Расчет окончен, все свободны. Вообще она на удивление быстро оклемалась, хотя столько всего навернулось за последние дни. Смерть отца, амбал с веревкой, да и все последующее. Вон, даже шутит… Хотя скорее всего это, научно говоря, защитная реакция. Вытеснила все горе и дурные воспоминания подальше и делает вид, что все путем. Перед самой собой в первую очередь делает. Но рано или поздно это прорвется… Ну да ладно, главное, чтобы не прямо сейчас, а там видно будет.

Теперь надо подумать, неспешно и вдумчиво, о каком-нибудь тихом месте. Перебравшись с базара в торговый комплекс, выросший на месте бывшего военного завода «Большевик», забуриваемся в кафе. Попутно покупаю газету с объявлениями. Чтобы нас поменьше дергали официантки, не любящие сидящих за пустым столом посетителей, заказываем всякой фигни. Мила вяло ковыряется в фруктовом салате, а я, чинно попивая кофе с изрядной дозой таки коньяку, при помощи газеты и собственного синего телефона приступаю к поиску временного пристанища.

Первые четыре варианта, предложенные риэлторами, отправляю лесом. Вместе с самими наглыми шустриками. А вот пятая квартира нам, на первый взгляд, подходит…

Тут же договариваемся на просмотр, рассчитываемся, бежим на улицу за такси. По дороге заскакиваю в интернет-клуб, оттарабаниваю на оставленный ментом номер СМС-ку с описанием схрона в НУПе с ксивами и стволами. Сержанты данное мне слово сдержали, а обещания следует выполнять.

Двушка в спальном районе, в десяти минутах пешего хода от метро. Район пролетарский. В девятиэтажке нет ни камер наблюдения, ни консьержек. Оккупированных бабушками лавочек во дворе тоже не обнаруживаю. Да, выглядит так же неплохо, как и звучит. Квартира не убитая. Новая сантехника, электроплита, холодильник с микроволновкой… Цена, конечно, малость кусается, да и не малость — тоже. Но дешевле вряд ли найдем.

Ну а дальше дело техники. Подпись на договоре, плата за три месяца вперед, и довольная дама-агент покидает квартиру, напоследок многозначительно окинув взглядом Милу и с небольшим сарказмом в голосе пожелав нам «приятного отдыха». Наткнулась, наверное, в моем паспорте на штамп о разводе, и додумала логическую цепочку дальше. Ну и хрен на нее. Я, по легенде «командировочный». Имею право на отдых. А все риэлторы, они такие риэлторы…

Закрываю дверь. Теперь самое время заняться Витиной пленкой.

В рюкзаке давно ждет кассетный плеер — древний китаец с невыговариваемым названием «Akaiwa». Вставляю свежие батарейки, втыкаю наушники, нажимаю «Play».

Запись короткая, минут на десять. Голос трезвый, виноватый, определенно принадлежит покойному штурману. Говорит Сербин сбивчиво, но более-менее складно. Или читает по бумажке, в большом волнении, или наговаривает то, что не раз продумывал. Прослушав, снимаю наушники, вытираю мокрый лоб. Вроде и не жарко, но меня бросает в горячий пот. Перематываю пленку. Внимательно слушаю запись еще раз, ловя каждое слово, произнесенное дрожащим голосом покойного летчика. Мила сидит, как на иголках, и это понятно. Молчит, понимает, что сейчас меня дергать и спрашивать не надо.

Хочу прокрутить в третий раз, но останавливаюсь, осознав, что это меня уже клинит от нежелания признать суровую правду жизни. Рассказ покойного Сербина, очень логичный и внятный, полностью объясняет происходящее. Все, ну почти все, становится на свои места. Но, господи боже ж мой, как же хочется влить в себя ноль семь одним махом от такого понимания. И главное — от перспектив.

После долгого колебания передаю плеер Миле. Не стоит ей этого знать… с одной стороны. А с другой — у нее, пигалицы малой, похоже, эйфория пошла, от того, как благополучно все пока разрешается. Эйфорию эту надо сбить и вообще показать, как глубоко мы влипли. Конечно, от такого знания она может обратиться в зашуганную мышь, но пусть лучше так. Проще уберечь будет. Ее и себя.

Девчонка слушает. По мере новых подробностей выражение лица у нее меняется. Интерес, затем удивление, а на последних минутах — нескрываемый ужас.

Запись кончается. Мила стягивает наушники и опасливо косится на «китайца», будто ожидая от него взрыва.

— И это все на самом деле?

— Похоже на то. Иначе с чего бы нас так кошмарить?

— И что теперь?

Неопределенно пожимаю плечами. Если бы я сам знал, что теперь…

 

19. Лицензия на теракт

Вертолет «Робинсон R44» гражданской модификации — четырехместная машина бизнес-класса поднялся с летного поля международного аэропорта Шарджа и, перелетев через невысокую горную гряду Хаджир, начал широкий разворот над столицей эмирата Фуджейра.

Советник президента США по вопросам национальной безопасности Виктор Морган разглядывал сквозь большое лобовое стекло белый треугольник городка, что раскинулся на берегу Оманского залива. Он с ностальгией вспоминал те безмятежные времена, когда он мог позволить себе прилетать сюда как простой турист. Фуджейра была местом, в котором, как нигде, можно ощутить вкус жизни.

Самый молодой эмират ОАЭ не так известен как Дубай или Абу-Даби. В нем нет ни намывных островов, ни «шестизвездных» отелей, ни дворцов-магазинов. Здесь не проводятся оружейные выставки и парады роскошных автомобилей. Но, несмотря на это, люди знающие и понимающие считают Фуджейру едва ли не самым уютным местом во всей Аравии.

В городке и его окрестностях немноголюдно и тихо. Чистоте на улицах может позавидовать даже Сингапур, где центральные улицы моют с шампунем, а законы по продаже спиртного самые мягкие среди всех эмиратов — в магазинах можно свободно купить не только пиво и вино, но и крепкие напитки. Отели и рестораны готовы удовлетворить самый капризный вкус, а их персонал — исполнить любое экзотическое желание уважаемого клиента. При этом гарантируется конфиденциальность, которая не снилась даже самодовольным швейцарцам. Прекрасное место для того, чтобы с комфортом встретиться с нужными людьми подальше от сторонних глаз…

Обогнув городские строения, вертолет приземлился у самой береговой черты на посадочной площадке отеля «Хилтон». Не дожидаясь полной остановки лопастей, советник президента спрыгнул на асфальт и, придерживая рукой широкополую «колониальную» шляпу, сразу же сел в подскочивший «Рейндж ровер». Машина вышла на дорогу, идущую в сторону Кар-Факкана, и рванула вперед вдоль беспрерывного ряда вилл и коттеджей.

Проехав около километра, вседорожник свернул в проезд между высокими глухими заборами, над которыми виднелись лишь верхушки плоских восточных крыш. Невзирая на отсутствие каких-либо указателей, этот переулок был отлично известен многим. Здесь находился ливанский ресторан, один из лучших во всей округе, так что в появлении в этом районе чужой машины не было ничего необычного.

Однако пассажир «Рейндж ровера» не собирался отдавать должное одной из самых изысканных в мире кухонь. Миновав призывно распахнутые ворота со скромной вывеской на арабском, черная машина завернула в совсем уж узкий проезд и скрылась в проеме почти незаметной арки, ведущей в глубину по-восточному роскошного сада.

Упрятанный меж пальмами и деревьями особняк колониальной архитектуры был собственностью правящего дома Фуджейры. Он принадлежал племяннику старшей жены шейха Хамада Мохаммеда аль-Шарджи, правителя эмирата. Главным предназначением этого уединенного и комфортабельного коттеджа была организация неофициальных встреч представителей арабского и западного мира, политиков и террористов, правоохранителей и международных преступников.

Фуджейра, в отличие от с соседей, не имеет собственной нефти и содержится за счет выплат федерального правительства ОАЭ, кроме того, часть денег, необходимых шейху для того, чтобы его подданные жили безбедно, поступает из Саудовской Аравии. Находясь в полной зависимости от благодетелей, дом Аль-Шарджи платит им, исполняя роль геополитической буферной зоны.

Для спецслужб всего мира не секрет, что через аэропорт Фуджейры и морской порт, оборудованный под погрузку контейнеровозов, проходят нелегальные поставки оружия экстремистским группировкам почти всего арабского мира. В самом же эмирате часто находят убежище исламисты-боевики, находящиеся в международном розыске. Политики и высокие чиновники стран североатлантического альянса имеют возможность общаться с самыми одиозными фундаменталистами, одно лишь упоминание о контакте с которыми может похоронить самую успешную предвыборную кампанию. Поговаривали, что именно в этом особняке Джордж Буш старший тайно встречался с «террористом номер один» Усамой Бен Ладеном…

Согласно сообщению, пришедшему на смартфон, человек, ради которого советник президента проделал утомительный путь, уже находился на месте. Чтобы не попасть под объективы бесчисленных спутников наблюдения, Морган покинул машину лишь тогда, когда она заехала под большой полотняный навес. У входа в просторный холл советника ждал управляющий.

Встречающий склонился в уважительном поклоне:

— Устам ожидает вас, господин. Через несколько минут он спустится вниз.

Человек, на тайную встречу с которым прибыл советник, был членом королевской семьи Саудов. Его имя ни о чем не говорило ни журналистам-международникам, ни уж, тем более, широкой общественности. Однако, политики по обе стороны Атлантического океана, связанные с тайной нефтяной дипломатией, отлично знали о том, какое влияние он имеет в сложном для понимания европейцев мире ислама.

В ожидании встречи Морган огляделся по сторонам. Воздух здесь пах хвойным лесом — он пропускался через сложную систему климат-контроля, а стена, обращенная к морю, была сделана из тонированного стекла с легким фотохромным эффектом. Обращенная к морю сторона дома стояла на возвышении, и за стеклом, будто на картине, просматривалась водная гладь с бесконечной — от горизонта до горизонта — цепочкой идущих вдоль берега танкеров и контейнеровозов.

Тот, кого называли Устам, был пожилым человеком с изборожденным морщинами лицом бедуина. Руки его неспешно перебирали простые четки на шелковой нити, а в глазах мелькали искорки живого и деятельного ума.

Отдав должное лучшей в мире «арабике», приготовленной в джезвах на песке и приправленной, по средневосточному обычаю, кардамоном, собеседники, устроившись в креслах напротив окна, перешли к делу.

— Его Величество подтверждает, что мы готовы в любое время осуществить трансферт для закупки пяти F-111 и обучения своих пилотов, — здесь Устам и американец могли говорить с предельной откровенностью, поэтому араб называл вещи своими именами. — Гарантом оплаты выступит «Джордан Агиль банк», как известно, именно он является оператором наших фьючерсных контрактов. В свою очередь, мы хотели бы получить подтверждение того, что все предварительные договоренности остаются в силе.

— Мы рады узнать об этом решении. Президент идет вам навстречу и готов внести на рассмотрение законопроект по экспортным квотам. Если, конечно, мы получим то, о чем просили…

Приобретение Саудами тактических бомбардировщиков дальнего радиуса действия имело не только оборонное, но и политическое значение. Имея эскадрилью сверхсовременных самолетов, Саудовская Аравия в глазах соседей приобретала статус чуть ли не ядерной державы. За это, помимо денег, правящий дом гарантировал американскому правительству «особый режим лояльности». Что, по большому счету было лишь сотрясением воздуха — лояльность Саудовской Аравии гарантировали отнюдь не щедрые (хоть и не безвозмездные) дары, а размещенная неподалеку мобильная плавучая авианесущая база…

Советник президента отлично знал, что за такую поставку Ар-Рияд согласится и на более серьезную политическую уступку — даже на увеличение экспортных квот ОПЕК. Но знать об этом президенту было совсем не обязательно. То, за чем он прилетел в Фуджейру, было намного важнее, чем интересы прорвавшихся к власти «менял»…

— Значит, Его величество может направлять официальный запрос?

— Совершенно верно.

Устам кивнул и чуть заметно махнул рукой, подзывая управляющего, который ожидал в дальнем конце продолжающей холл галереи.

— Сейчас я вынужден вас оставить. Обеденный намаз я обязан провести вместе с шейхом, в дворцовой мечети. Человек, о встрече с которым вы просили, находится в полном вашем распоряжении.

Морган молча склонил голову, показывая, что готов к встрече.

— Позовите его, — по-арабски произнес «бедуин», поднимаясь в кресле.

Слуга-пакистанец чуть не на цыпочках вышел на внешний балкон второго этажа где, спиной к нему и лицом к морю, не обращая внимания на сорокоградусную жару, сидел на простом деревянном табурете человек.

— Господин! — издали, стараясь перешептать свист ветра и шум небольшого прибоя, осторожно позвал слуга. — Вас просят пройти вовнутрь.

Человек, быстро, но в то же время с некоторой плавностью, словно стальная пружина, поднялся с табурета, одновременно развернувшись в сторону зовущего. Слуга спрятал глаза и затрусил по лестнице вниз.

Если бы на месте советника президента был кто-то знакомый с Чечней не только по передовицам Таймс и оперативным планам Объединенного комитета начальников штабов Вооруженных сил США, он бы поразился, насколько мужчина, легкой кошачьей походкой спустившийся вниз по мраморной лестнице, похож на молодого Джохара Дудаева.

Человек, известный советнику как Джамаль, остановился в шаге от стола и, на безупречном английском, который не посрамил бы выпускника Оксфорда, произнес:

— How do You do?

Советник, несмотря на годы проведенные на госслужбе, так и не избавившийся от характерного калабрийского акцента, хмуро кивнул и указал на кресло с противоположной стороны невысокого обеденного стола. Морган дождался, пока официанты, расставив блюда и пожелав господам приятного аппетита, оставят собеседников. После чего он, отправив для виду в рот пару вилок салата, поднял на собеседника свои карие, доставшиеся по наследству от деда, обманчиво добрые глаза и резко, с хрипотцой, произнес:

— Что же, репортажи о катастрофе на русской авиабазе сегодня возглавляют «топы» всех мировых СМИ, от телевизионных каналов до интернет-блогов. Я даже не спрашиваю, как вам это удалось…

Похожий на Джохара Дудаева человек проявил себя не слишком учтивым собеседником. Ни малейшим движением не отреагировав на слова Моргана, он неспешно отдавал должное острым сочным кусочкам люля-кебаба.

Советник помолчал и добавил.

— Оставшаяся сумма переведена на ваш счет. Каймановы острова…

— Я знаю, — спокойно произнес Джамаль, вытерев усы кусочком лаваша. Он быстро покончил с едой и откинулся в кресле, явственно дав понять, что теперь готов к предстоящему разговору.

Разговор предстоял жесткий, решительный и крайне рискованный, поэтому внутренняя рептилия, которую советник президента обычно скрывал, полностью завладела его лицом.

— Насколько велика вероятность утечки информации?

Джамаль усмехнулся.

— Непосредственных исполнителей уже нет в живых. А те, кто их убивал, покинули пределы России и укрыты в надежных местах.

Две стороны одной медали — спецслужбы и террористы — всячески стараются не употреблять то слово, которое указывает на их главный вид деятельности. Первые говорят «локализовать», «зачистить», в крайнем случае «устранить» или «ликвидировать». Вторые предпочитают пафосное «казнить» или же «привести приговор в исполнение». На то, что Джамаль в отличие от других называет вещи своими именами и всегда говорит «убить», советник обратил внимание еще при первом знакомстве. Тогда «человек похожий на Джохара Дудаева», бывший офицер по спецоперациям у Саддама Хуссейна, был узником секретного концлагеря в предместьях Багдада, а Виктор Морган — секретарем сенатской комиссии по «мирному урегулированию в Ираке»…

— Версия о теракте была озвучена местным губернатором, — продолжил Джамаль. — Но по сведениям от моей агентуры официальной версией станет случайная техническая неисправность. Спецслужбы ограничатся формальными мерами и не будут глубоко копать это дело. Не исключено, что отдельные идеалисты попробуют вести расследование на свой страх и риск, но с ними будет кому работать. И это мне непонятно. Конечно, вероятнее всего, русские захотят скрыть, что кто-то сумел проникнуть на строго охраняемый объект и организовать диверсию. И все же… Бывали случаи, когда случайные аварии пытались выдавать за операйи террористов. Но я первый раз вижу, чтобы теракт столь тщательно маскировался под обычную катастрофу…

В словах Джамаля звучал невысказанный вопрос, но советник и не подумал бы на него отвечать. Мотивы русских действительно были очевидны — никому не хочется признавать такие провалы. И в данном случае их действия играли строго на пользу замыслу «оружейников». Перед самыми выборами русского президента «свободная пресса» начнет публиковать сообщения о том, что нынешний правитель России и его ближайшее окружение обманули граждан собственной страны. Скрыли от ничего не подозревающих обывателей, что самый дорогой в мире самолет, гордость их армии, был уничтожен никому не известной чеченской боевой группировкой. Такой информационный повод стоил намного больше выплаченных Джамалю сорока миллионов…

— Однако, насколько я понимаю, вы настояли на личной встрече отнюдь не для этого разговора… — в словах Джамаля больше не было вопросительных интонаций. Как обычно, стремясь перехватить инициативу в беседе, он побуждал собеседника к продолжению.

— Совершенно верно, — усмехнулся советник. — Ради рутинного подведения итогов не было смысла так рисковать. Речь идет о следующем задании. Прежде всего — изучите это! — Он достал из внутреннего кармана спортивной куртки и передал Джамалю тонкий электронный планшет. — Тот включил гаджет и углубился в открывшийся на экране текст.

Завершив чтение, он поднял глаза на советника, и коротко спросил:

— Бомбу уже нашли?

— Место установлено, но специалисты еще не прибыли, — ответил Морган, невольно нахмурив брови. — Все развивается слишком быстро, мы еще не провели локализацию всех потенциальных каналов утечки…

— В чем будет заключаться моя задача?

— После того, как полевой спецагент ЦРУ убедится в наличии бомбы, потребуется локализовать самого агента, а также местного резидента. После чего бомбу необходимо извлечь, освидетельствовать и, если из нее можно будет выдавить хоть «шипучку» , то доставить вот в этот район. И задействовать здесь… — Советник перегнулся через стол и ткнул пальцем в планшет. Текст на экране сменила карта. — Это возможно?

Джамаль поднес к губам высокий стакан с водой, и сделал несколько размеренных глотков.

— Каждый год, проведенный в подлунном мире, все более убеждает меня в том, что невозможного не существует. Это могут подтвердить многие мои клиенты. Однако в вашем деле имеется много «но». Например, я могу отказаться, не объясняя причин.

Советник президента отложил вилку и промокнул полные губы тонкой льняной салфеткой.

— К сожалению, дав предварительное согласие приехать сюда и ознакомившись с текстом доклада, вы исключили для себя такую возможность, — голос советника был тих и выражал безукоризненную вежливость. Но под бархатом явственно звякнула сталь. — Нет, безусловно, отказаться от операции вы можете. Но тогда вы вряд ли покинете пределы этой усадьбы.

— Вы уверены?

Вопрос Джамаля прозвучал очень просто, но тот, кто хоть немного знал человека, похожего на Джохара Дудаева (а хорошо его не знал никто, кроме может быть, казненного иракского диктатора), окажись он на месте советника президента, непременно бы надолго задумался. Не над тем, как ему лучше ответить, а о том, какие распоряжения он упустил в последней редакции завещания.

Однако советник президента обстоятельно и всесторонне подготовился к сегодняшней встрече, поэтому думал очень недолго.

— Никто не сомневается в ваших способностях. Но покровители на сей раз вам не помогут. Потому что на другую чашу весов положен такой куш, ради которого они, не поморщившись, пожертвуют даже самым результативным террорис… свободным оперативником за последние десятилетие. К тому же сто миллионов чистых, неотслеживаемых долларов наличными, по сути, за простой теракт…

— Простой теракт? — вскинул брови Джамаль. — Особенно, если учесть его последствия…

— Последствия не ваша забота, — советник президента не терпел, когда его перебивают, и ответил чуть более жестко, чем планировал, — вы получаете аванс, доставляете… хм… устройство к месту назначения, обеспечиваете его подрыв и получаете остальную сумму. Прочее вас не коснется.

— Прочее, так или иначе, коснется всех, живущих на земле, включая австралийских аборигенов и пингвинов в Антарктиде. Но дело не в этом. Я берусь за этот контракт.

Советник уже приготовился к словесному поединку и потому неожиданное согласие Джамаля несколько выбило его из ритма беседы. Политик пару мгновений собирался с мыслями и только после спросил:

— Вам понадобятся эксперты для проверки и подготовки ко взрыву?

— Нет! — все так же лаконично ответил Джамаль. — У меня есть нужные люди. Но сумма контракта должна быть увеличена в полтора раза. Сто пятьдесят миллионов, девяносто — аванс.

Это уже был деловой разговор. Советник президента, выдержав достойную паузу, утвердительно кивнул.

— Отправляйтесь в Женеву. Вот ключ, на нем название банка. Предъявите ключ смотрителю главного хранилища, и он откроет вам камеру. Там находится пятьдесят миллионов — наличными в евро и долларах, а также в государственных облигациях и дорожных чеках на предъявителя. Еще сорок будут перечислены на указанный вами счет в течение суток.

— С кем я буду держать связь?

Взгляд у советника президента стал жестким и колючим. Теперь он разговаривал не с опасным и неуправляемым международным террористом, а с нанятым работником, которому нужно было указать на место и растолковать правила игры.

— Вам платят такие деньги именно потому, что мы никак, ни прямо, ни косвенно, не можем задействовать административный ресурс. Эта операция не только не может быть правительственной. Она даже в малости не должна выглядеть как правительственная. Поэтому для вас разработана легенда, которой вы будете придерживаться в случае провала. Она объяснит СМИ, а стало быть и мировой общественности, как эти сведения попали к вам и почему вы ими воспользовались именно так, а не иначе. Если же все пойдет как задумано, вы должны будете вытолкнуть вперед пару ничего не значащих людей, на которых в конечном итоге и будет списано все содеянное, а сами растворитесь в тумане. Больше мы с вами никогда не увидимся.

— Американцы хорошие инженеры и финансисты, но плохие солдаты, — с внешним безразличием, почти без раздумий отозвался террорист. — И уж совсем бездарные генералы. Толковый оперативник в первую очередь обращает внимание не на то, что запланировано, а на то, что пойдет не так. С учетом того, в каких странах придется действовать, фактор неожиданности играет едва ли не ведущую роль. Поэтому я должен иметь аварийный контакт на крайний случай… При этом в обе стороны. Не исключено, что вы захотите в срочном порядке поставить меня в известность о чем-то крайне важном и неотложном.

Советник президента поморщился, но кивнул. Он набросал фломастером на листе бумаги короткую строчку и показал лист собеседнику.

— Вот адрес электронной почты, запомните, он несложный. Если у вас возникнут проблемы — пошлите письмо, любое, хоть открытку с пейзажем, и в ответном послании вам укажут контакт. Но если вызов окажется ложным, вы не получите оставшуюся сумму. Устраивает?

— Справедливо, — медленно кивнул Джамаль. — Теперь что касается обратной связи… И у меня будет еще несколько вопросов.

Теперь уже он взял фломастер и начал набрасывать на листе какие-то символы. Собеседники склонились над столом. Их разговор продлился еще без малого два часа, после чего все исписанные листы были аккуратно сожжены в большой пепельнице, услужливо поданной управляющим. После окончания беседы отдыхавший в одном из бунгало «Хилтона» пилот вертолета получил команду готовиться к взлету.

Вскоре винтокрылая машина с высокопоставленным пассажиром взмыла в воздух. Однако «Робинсон» не стал возвращаться в Шарджу, а взял курс на Дубай, где советника ожидал «Гольфстрим», принадлежащих знакомому адвокату из Филадельфии. Теперь Моргану предстояла встреча с тем, кто, по его замыслу должен будет побрить брадобрея…

 

20. Эстафетная палочка

Магнитофонная исповедь Вити Сербина при трезвом рассуждении оказалась чемоданом без ручки, при этом набитом совсекретными документами. То есть, выкинуть нельзя ни при каких обстоятельствах, а утащить с собой — невозможно. Выход один — как можно скорее передать пленку «куда следует», а после сидеть, как мышь под веником, в ожидании, когда хорошие парни найдут бомбу и разгонят плохих парней. Может, даже меня наградят… Нет уж, нахер всяческие награды, тут бы живым остаться…

Мысль «куда следует» плавно перетекла в вопрос «А кому следует?». К счастью для многострадальных мозгов, тут мой выбор оказался совсем невелик.

Нужный мне человек, скорее всего, находится на работе. Чтобы свести риск до минимума, оставляю Милку на обживании и не ленюсь пересечь полгорода, чтобы отзвониться с телефона-автомата на пригородном вокзале. Камер вокруг не видно, но береженого бог бережет, и говорить придется покороче. Лишь бы взял трубку именно тот, кто мне нужен…

— Слушаю! — знакомый голос звучит неожиданно.

— Узнаешь? — спрашиваю без лишних церемоний и стараясь вложить в произнесенное слово максимум своих характерных интонаций.

— Допустим… — ответ несколько двусмысленен, но в голосе ловлю не только удивление, но и неподдельную радость. Этого более чем достаточно.

— Через час двадцать ровно. Там где крайний раз пиво пили. Ждать не буду. Очень нужно.

Бросаю трубку, не дождавшись ответа. Появится, никуда не денется. Или это я так себя утешаю… Втиснувшись в толпу, ныряю в подземный переход. Времени, чтобы успеть к точке рандеву, у обоих в обрез.

Мы вместе учились в Одесской академии Сухопутных войск, были в одном отделении. На младших курсах спали на соседних койках в кубрике, а потом, на последних, жили в одной комнате общаги. После выпуска разбежались на пять лет.

Снова встретились в Ялте, на закрытом чемпионате по «охранным видам спорта», где он представлял спецподразделение по борьбе с терроризмом и, как и я, входил в команды по рукопашному бою, стрельбе и экстремальному вождению.

Ребята из нашего антитеррора по общему зачету обскакали россиян, казахов и белорусов (соревнования были международно-постсоветские, там встречались люди из бывшей «девятки», знавшие друг друга еще с брежневских времен), и наступали нам на пятки. Все решал последний горный заезд, в котором лидировали мы вдвоем… Трасса была жестокой даже для Крыма. На приличный транспорт командование, как всегда, пожлобилось, и мы использовали даже не раллийные, а обычные серийные «Жигули», приобретенные в Симферополе за копейки. Я «пятерку», а Серега — «семерку».

В общем, рассказывать особо не о чем, но в тот день похудел я на серпантинах килограмма на три, не меньше. Пришел к финишу первым, с отрывом всего лишь на три секунды, обеспечив команде победу, а себе двухнедельный внеплановый отпуск в санатории «Ливадия», рядом со знаменитым дворцом.

Капитан Бондаренко, тоже не обиженный своим начальством, оказался соседом по этажу. Два капитана выпили море водки, пощипали перышки охочим до приключений курортницам и разъехались по домам с твердым намерением более не прерывать общение.

А крайний раз, о котором я говорил, квасили мы в сквере напротив Дарницкого вокзала. Тогда я после увольнения нашел, наконец, работу. Грузчиком. Уже бухал по-македонски, на ходу и с двух рук, и находился в последней стадии развода, который, под непрекращающиеся скандалы, плавно перетекал в раздел имущества.

В тот день, пытаясь открыть дрожащими руками бутылку пива, я изливал душу Сереге — последнему человеку из прошлой жизни, которого мог назвать другом. Серега терпеливо кивал, но при этом незаметно и часто поглядывал на часы…

Оказавшись на нужном месте, захожу в тыл монументу, вокруг которого и разбит сквер. Делая вид, что выпасаю кого-то из скачущих вокруг деревянных домиков ребятишек, осторожно выглядываю из-за огромной ивы. Бондаренко на месте. Сидит на лавочке, небрежно закинув ногу за ногу, и положив руки на спинку. Однако, чуть сжатые и напряженные плечи ясно говорят о волнении.

Подхожу из-за спины и присаживаюсь на другом конце скамейки. Сидим с минуту, делая вид, что другу друга не знаем. Вытаскиваю сигарету, сдвигаюсь поближе, интересуюсь насчет огонька. Серега щелкает тяжелым позолоченным «Зиппо» и, чуть шевеля губами произносит:

— Здоровеньки булы!

— И тебе не хворать! Один?

Вопрос вроде бы идиотский. Если капитана страхуют, то хрен он признается. Но если спросить неожиданно, есть вероятность, что клиент лажанется и спалится…

Бондаренко убирает зажигалку, бросив на меня обиженный взгляд. Ну да, заподозрил в нехорошем… Знаем мы вас! Сам из таких! Впрочем, если он врет, то за время, что мы не пересекались, он стал профессиональным актером.

— Ты откуда? — спрашивает он.

— Оттуда.

— Гляжу, начал в себя приходить?

— Жизнь заставила.

— А как у тебя сейчас с этим делом? — он характерным жестом щелкает по нижней челюсти.

— Нормально. До «белки» больше не допиваюсь.

— Уже лучше. Где сейчас?

— На белом свете.

— Темнишь, Витя, — Бондаренко произносит без обиды, просто констатируя факт. — Говори, зачем звал.

— Значит так. Минут пять ты слушаешь не перебивая, даже если сочтешь, что крыша моя съехала в бессрочный неоплаченный отпуск окончательно. После задаешь вопросы. Дальше — по обстоятельствам.

Сначала даю прослушать через наушник витину исповедь, перегнанную в телефон. Потом четко, без лирики, с фактами и фамилиями рассказываю обо всех событиях, начиная с прошлого воскресенья.

По мере рассказа глаза у Сереги сужаются все больше, пока не превращаются в щелочки, которым позавидует любой китаец. Заканчиваю (умолчав, правда, о проданных фотопленках и нашей нынешней дислокации). Серега долго молчит. Анализирует достоверность и внутреннюю логику. Затем, еле слышно произносит:

— А к своим почему не пошел?

— Сам знаешь, в нашей конторе с две тысячи четвертого года американский Госдеп шурует, как в своем офисе. Узнав, наперегонки кинутся докладывать по команде. А там оно хрен знает каким боком и повернется. Сербина, поди не адвентисты седьмого дня уконтрапупили…

— Резонно, — цедит Бондаренко. — Да и ситуация, конечно, ближе к нашему профилю. А почему заметался?

— Они свидетелей убирают. А я вот, с одной стороны, не радуюсь от того, что кто-то сейчас строит планы вокруг килотонн, зарытых чуть не под Киевом. Живу я в этой стране, знаешь ли. Ну а с другой, как-то не хочу, чтобы меня из живых мертвецов перевели в мертвые. Зомби тоже умеет играть в баскетбол.

— Серьезно, — кивает Серега. Похоже, он уже принял какое-то решение. — Только твою проблему в лоб, пожалуй, не решить.

— Советоваться пойдешь?

— Вроде того.

— А не боишься?

— Да не очень. Один хрен не мой уровень, чтобы такие решения принимать. Моего шефа полгода назад ушли, а на его место поставили полковничка, который только что выпустился из Вест-Пойнта. Он там проходил переподготовку по программе «НАТО без границ», у кого же нам учиться борьбе с терроризмом, как не у амеров? Ходит, мурло со щетиной, и экзаменует оперов на знание державной мовы и янкесовских инструкций, которыми только в сортирах и подтираться. Так что теперь трудно сказать: если я к нему приду с таким вот заявлением, в каком Белом Доме этот рапорт раньше ляжет на стол — у нас, на Банковой , или на Пенсильвания-авеню. Мы, конечно, профессионалы, а не политики, но последствия таких вот сюрпризов оценивать обязаны. Дай неделю, чтобы определиться.

— Три дня, не больше, — твердо отвечаю я. — Оставь «мыло», получишь письмо, ответишь отправителю. Текст любой. Слово «сложности» — значит, все в порядке, готовим встречу. Слово «план» — значит, за мной охота. Если через три дня не выходишь на связь, жду еще сорок восемь часов, дальше действую по обстоятельствам.

— Копию записи отдашь?

— Только в официальной обстановке. При свидетелях и под протокол.

Бондаренко кивает, вытаскивает из борсетки пачку листов для заметок и фломастер. Черкает коротенькую строчку и передает мне. Внимательно смотрю на адрес, тыкаю в середину листа почти докуренной сигаретой. По желтому квадратику расползается черное пятно с тонкой огненной каемкой, съедает цифры и символы…

— Ты уж прости, что я тебя тогда не вытащил, — мрачно говорит Серега, заполняя неожиданно тяжелую паузу. — Когда все закрутилось, я как раз умотал в Тверь на соревнования, потом в Варшаву на переподготовку. Приехал — а от тебя уже ни слуху. Трепались, что умер в психушке. Я почти поверил. С тобой ведь, честно говоря, к тому времени общаться было практически невозможно. По нашим каналам пытался поинтересоваться, но меня предупредили, что с тобой все кончено. Кого-то ты в конторе и выше очень сильно достал. Да, кстати… У меня ведь твои бабки остались. Я тогда машину по доверенности переоформил и продал, чтобы за долги не отобрали, а выручку на счет положил. По дороге заскочил в банк…

— Деньги!? — видно очень я тогда пьяным был, раз не помню такого момента.

— Ну да — удивленно отвечает Бондаренко. — Я вообще думал, что ты для этого меня и вызвал. Восемь штук за твою «Паджеру». Ты ведь ее, когда чудить начал, изрядно помял, больше не давали. — Он протягивает конверт. — Догадываюсь, что в сложившихся обстоятельствах лишними они тебе не будут.

Я не рассыпаюсь в благодарностях. Молча киваю. Пожимаем друг другу руки, и Серега шагает через сквер к парковочной площадке, где его, как выяснилось, ожидает скромная «Infiniti QX56»…

Сижу, думаю. Откровенно говоря, мне (то есть нам с Милой) пока сказочно везет. Для беглецов, за которыми не стоит кто-то большой и сильный, главное — деньги. Деньги — это кров, еда, возможность отдохнуть, даже просто умыться и сохранить человеческий облик. И деньги у нас теперь есть, достаточно много. Но надо признать — не моими заслугами, а чистым везением. Не окажись покойный отец Милы фотографом-порнографом… Будь у моего товарища чуть поменьше совести…

Ох как тяжко бы нам сейчас пришлось.

Везение. Признаться, это нервирует меня больше всего. Как говорил товарищ Ломоносов, если где-то что-то прибавится, то где-то и убавиться должно. Нам подфартило дважды, а везуха — она категория вполне физическая и исчерпываемая. Но раз уж так вышло, и эстафетная палочка, переданная в надежные руки, понеслась к незримому финишу, то сам бог, как говорится, велел потратить эти несколько дней на улаживание дел бытовых и, что гораздо важнее, личных…

 

21. Долг чести

Александр Николаевич Емельянов, бывший командир стратегического бомбардировщика Ту-95, а ныне — полковник запаса, совладелец и первый заместитель генерального директора транспортной авиакомпании, на свои пятьдесят семь лет совершенно не выглядел. Сам он считал, что здоровье и подтянутую фигуру удержал исключительно благодаря основному принципу, который регулярно повторялся для друзей и знакомых: «Из дому следует выходить только в двух случаях: чтобы заработать и чтоб потратить!». Сейчас отставной летчик находился в пути от одного к другому.

Под ногами стелилась каменная лестница, ведущая от офиса, расположенного в здании-высотке «Минтранса», до проспекта, где стояла его машина. Близилось время обеда, а в последнее время Александр Николаевич предпочитал перекусывать в японским ресторанчике, проезжая пару километров от офиса.

К концу восьмидесятых Емельянов дослужился до командира эскадрильи и метил на должность заместителя командира полка. Но за год до августовского путча он, терпеливо снося насмешки элитных «стратегов», неожиданно для всех, перевелся в полк военно-транспортной авиации. Дальновидность комэска сослуживцы оценили далеко не сразу. А когда наконец поняли, насколько Емельянов был прав, поезд уже ушел. Пока обреченные на неминуемое сокращение пилоты и штурманы Ту девяносто пятых, презрительно фыркали, называя транспортников «коммерсантами», экс-бомбер по два-три раза в неделю под видом учебных полетов гонял свой Ил-76 по всему СНГ, еще не разделенному завесой границ и таможен.

Перевозя челноков от Бреста до Владика, и от Фрунзе до Мурмана, он зарабатывал такие деньги, по сравнению с которыми оклады летчиков, еще несущих боевое дежурство, не вызывали даже и смеха. Деньги позволили ему купить на полгода должность заместителя командира полка и уйти на пенсию с полковничьими погонами.

После того, как «дикий бизнес» пошел на убыль, он разумно распорядился заработанным, и сейчас владел пятой частью компании, которая имела в распоряжении два десятка грузовых самолетов. Частично арендованных у Министерства обороны, частично выкупленных. А бывшие сослуживцы, давно растеряв прошлую спесь, гоняли выработавшие все мыслимые ресурсы машины по торговым перекресткам планеты за копейки…

Разглядывая бесконечный автомобильный поток, Емельянов вспомнил о скором завершении отделочных работ в новом доме на берегу Днепра, и ухмыльнулся. Не пройдет и месяца, как он будет жить в лесу, на территории приватизированного пионерского лагеря. И при этом его резиденция будет находиться в пригороде Киева, расположенном в противоположной стороне от Русы.

О событиях 1987 года Емельянов почти забыл. Так человек, далекий от уголовного мира и живущий в ладах с законом, обычно забывает о нелепом, случайно полученном сроке. Плохие мысли мешают зарабатывать деньги, и полковник выбросил из головы воспоминания более чем четвертьвековой давности, как выбрасывают неудачный брак, как забывают о родственнике, оказавшемся подонком и подлецом.

Остались в душе разве что похороны Петровича, единственного из всех, с кем он хоть как-то сумел сдружиться. Через год после тех судьбоносных событий врачи нашли у полковника рак желудка. Смертельный недуг скрывался в теле Петровича еще до того, как «борт 2-6-2» приземлился в Русе, обнаружен был через год после происшествия. Последние полгода мучался бывший командир базы страшно. В гробу лежал иссохшийся, но, как Емельянову показалось, умиротворенный. Боялся тогда бывший командир корабля, что его товарищ в последние месяцы не выдержал и кому-нибудь исповедался. Но время шло и ничего не происходило, стало быть, полковник в самом что ни на есть прямом смысле унес тайну в могилу…

У самого Емельянова в разгар «первоначального накопления» была мысль продать секрет кому-нибудь, кто сможет выложить сумму побольше. Но ушлый коммерческий авиатор много летал по миру и общался с очень разными людьми. Он быстро понял, что в том мире, где интересен его секрет, будет выглядеть словно домохозяйка, которая пытается продать под супермаркетом тонну левого героина. В лучшем случае — отберут «законные хозяева», в худшем грохнут на месте. Не виделось перспектив и у попытки продажи за рубеж. Едва их компания начала активно работать с Западом, как он быстро разобрался, что для новых «друзей» — тех же американцев, немцев и прочих — русские (то есть все выходцы из СССР) по-прежнему остаются разновидностью говорящих медведей. Не было сомнений, что эти «покупатели» выжмут его на манер лимона и сдадут исключительно чтобы не платить по счету. Ну а террористы, сунься он к ним, скорее всего, убьют, получив всю существенную информацию. Очень уж его секрет взрывоопасен…

Чтобы выложить на прилавок такой товар, заработать на нем, а при этом и уцелеть, нужно было иметь соответствующие связи и статус. Стать депутатом, министром или его заместителем. На худой конец — олигархом с разветвленным международным бизнесом. Либо в дело должен вмешаться совершенно невероятный случай. Но подходящий случай так и не представился, а специально Емельянов его не искал. Он был реалистом. И отлично понимал, что приди он в СБУ, то украинские «госбезопасники» вряд ли расщедрились бы даже на медаль, не говоря уже про какие-то финансовые средства. Восточный сосед в то время тоже не выглядел особо платежеспособным.

Вспомнилась вдруг новость о бомбардировщике, упавшем где-то под Энгельсом. Он собирался позвонить Юре Дорошенко, спросить, что да как? Бывший второй пилот вроде бы где-то там служит. Глядишь, в генералы выбьется перед пенсией и инфарктом. Емельянов коротко хмыкнул. Ладно, Юре перезвоним после обеда, впереди времени много…

Спустившись к дороге, бывший летчик обнаружил, что правое заднее колесо его неброской, но мощной «Ауди» спущено почти целиком. Вполголоса обматерил дорожников и гвоздь, что, несомненно, стал причиной прокола. Емельянов открыл багажник, достал баллонный ключ, домкрат и запаску. На заднее сиденье бросил ненавистный в жару, но обязательный по статусу пиджак, и, присев на корточки, начал прилаживать «лапу» откручивать болты.

Почти забитое в дальний угол памяти воспоминание о «проделке» неожиданно снова всплыло на поверхность. «Сознался бы тогда, уже давно бы отсидел и вышел, — с досадой подумал полковник, — а потом бы книгу написал, может быть, и кино по моему сценарию сняли». Мысль была не его, чужая, занесенная то ли из прочитанной книги, то ли из какого-то фильма. И бесследно пропала, стоило только сосредоточиться на непослушном прикипевшем болте.

— Чего случилось, уважаемый? — сверху неожиданно раздался голос, и кто-то хлопнул бизнесмена по плечу, — может помочь чего?

Емельянов поднял взгляд. Перед ним стоял широкоплечий мужик в солнцезащитных очках, не скрывавших самую настоящую рязанскую морду. В левой руке у него болтались ключи с брелоком автосигнализации.

«Тоже водитель», — успокоенно подумал полковник.

— Да нет, спасибо! — кивнул он доброжелателю, — обычный прокол. Колесо поменяю и на монтаж покачу.

— Мое дело — предложить, сам понимаешь, — пожал плечами добровольный помощник и отошел в сторону.

Полковник закончил возню с колесом, закрыл багажник, и, обойдя «Ауди», открыл дверцу. В этот момент сердце, сбившись с ритма, вдруг бешено застучало. В голове зашумело, а перед глазами закружился хоровод всех цветов радуги. Емельянов не устоял на месте, его чуть повело назад, на проезжую часть…

Водителю БМВ не хватило какой-то доли секунды, чтобы успеть отреагировать на упавшего человека. Он запоздало бросил машину влево, но все же бампером подцепил тело, не успевшее коснуться земли. Автомобиль разворотил Емельянову грудную клетку. Протащив мертвое тело несколько метров по асфальту он, наконец, остановился.

Мужик с рязанской, (на самом деле питтсбургской) мордой легким, незаметным со стороны движением уронил миниатюрный шприц-тюбик сквозь решетку канализационного стока. Ровным спокойным шагом Опоссум двинулся дальше, сразу затерявшись среди прохожих.

На месте дорожно-транспортного происшествия быстро начала собираться толпа. Минут через десять подъехали машины ГАИ, а за ними и скорая.

Для следователя происшествие было очевидным. Заверения водителя БМВ, что пострадавший сам свалился под колеса его машины, никто, в том числе и суд, не принял всерьез. Видеорегистратор же толком ничего не зарегистрировал. Судебно-медицинская экспертиза констатировала смерть вследствие многочисленных повреждений черепа и грудной клетки. То, что Емельянов перестал дышать за полсекунды до столкновения от инъекции специального медикамента, предназначенного для имитации естественной смерти, так никто и не узнал.

Неприкаянная душа командира отправилась туда, где ее уже поджидали остальные члены злосчастного экипажа. С его гибелью все, кто той давней августовской ночью участвовал в погребении атомного заряда, покинули бренный мир.

 

22. Особое мнение

— Товарищ подполковник, это Пашкин. К вам сейчас можно зайти?

— Что-то срочное?

— В общем, да. Есть инициативные версии по происшествию…

Даже через мембрану допотопной трубки внутренней связи ощущалось, как лицо шефа, и без того не голливудское, при слове «инициативные» собирается в недовольно-раздраженный кукиш, каким только детей пугать…

— Жду! — подполковник швырнул ни в чем неповинную трубку на рычаги.

Текст пояснительной записки, результат нескольких дней интенсивного умственного труда, уместился на один лист. Пашкин поелозил мышью в районе кнопки «Печать», но в последний момент передумал. «Для начала просто озвучим», подумал майор, выключая комп и вставая из-за стола.

В день катастрофы на вечернем совещании шеф объявил, что расследованием причин будут заниматься «варяги», которым следует оказывать всяческую посильную помощь. Сам же доблестный отдел ДВКР 6950-й авиабазы, в полном составе, от боевого начальника и до бойца-посыльного должен заниматься обычными делами, дабы своим самоотверженным трудом продемонстрировать, пресечь и не допустить…

— Короче, сидите тихо и молитесь, чтобы причины взрыва имели технический, а не злодейский характер, — тихо сказал напоследок умудренный жизнью начальник, начинавший службу еще при Андропове. — Если выяснится, что мы все дружно прозевали теракт на обслуживаемом объекте, то в скором времени ездить нам всем придется не на машинах, а на оленях, имея в объектах наблюдения песцов и белых медведей…

По едва уловимым интонациям в голосе беззубого (в прямом, но отнюдь не переносном смысле), подполковника майор понял, что региональное управление сделает все, чтобы не дать хода версии про теракт. Старый хрен своими вставными челюстями при необходимости мог перекусывать арматуру, но при этом чутко улавливал музыку верхних сфер…

Уже после содержательной беседы Пашкин встретил в коридоре бывшую пассию. Припомнив обстоятельства расставания, покраснел, сунул руку в карман, огляделся по сторонам и сунул в разрез блузки пару кредиток, тихо пояснив: «За такси!». «Вольняшка» вспыхнула от такого хамского обращения, но деньги припрятала. Хотела что-то сказать, не успела. Майор, нахмурившись, удалялся семенящей походкой вождя мирового пролетариата. Мысли его были очень далеки от неудавшегося разврата…

Возвращаясь домой, Пашкин напряженно думал. Цену своему серому веществу он знал. «Наверху» его считают сильным аналитиком и, время от времени, подкидывают материалы посерьезнее, чем коррупция в службе горюче-смазочных материалов. Впрочем, майор знал и о том, что это начальственное мнение ничего не изменит в его судьбе. Любовь к бабам и упорная склонность к служебным романам, вкупе с упрямством и неуживчивостью, будучи отображенными в личном деле, надежно притормозили на нынешней ступени карьерной лестницы.

Но невзирая ни на какие приказы, из головы упрямо не уходила картина с места аварии. Мертвые изувеченные тела стояли, точнее, лежали перед глазами. Тот, кто приложил руку к гибели летчиков, должен сидеть в тюрьме. А еще лучше «покончить с собой» после того, как под видеозапись расскажет про все, что знает…

Привычно отрабатывая приоритеты рабочих версий, первым делом майор попробовал связать катастрофу «стратега» и мутную личность младшего лейтенанта Сидорченко, которого следовало рассматривать как возможный объект вражьей вербовки. Ту-160 и сам по себе всегда был интересен «невероятным союзникам». А сейчас, когда пусть со скрипом, шатко и валко, но все же пошла модернизация, новые системы и виды вооружения — «Блэкджек» стал интересней разным супостатам вдвойне. Если не втройне. Вражеская резидентура вокруг «стратега» так и вьется. Младлей, конечно, птица не великого полета, но нагадить может изрядно, если чья-нибудь умелая рука полет этого стратосферного дятла направит.

Как там у барда нашего в песне пелось:

« В общем, так подручный Джона был находкой для шпиона. Так случиться может с каждым, если пьян и мягкотел!»

Вообще-то младлей Сидорченко из батальона аэродромного обслуживания подходил на роль вражеского агента, как ваххабит на должность детсадовского воспитателя. Он закончил какое-то ПТУ, заслуженно числясь раздолбаем и алкоголиком. На срочной, которую Сидорченко служил в СКВО, где-то при складах, он чуть было не отправился прямиком в дисбат. Что именно там случилось, Пашкин особо не копал, и причиной тому стала отнюдь не нехватка времени. Просто дядя младлея и был тем самым непосредственным начальником Пашкина. В свое время, потрясая у майорова носа небольшим, но жилистым кулаком, он в категорической форме потребовал «Племянника не работать! Убогому и так хватит…»

Вряд ли дядя был с племяшом в сговоре, тем паче в доле, не тот масштаб у людей. Скорее всего, ему плешь проела мать младлея, по совместительству — сестра подполковника. С настойчивыми просьбами «не дать злым дяденькам обидеть маленького мальчика!». Видел Пашкин ту даму…

Так что, если бы не заступничество, давным-давно ушел бы в Москву запрос на спецпроверку с фотографиями и отпечатками пальцев. Но Пашкин тогда уступил, о чем сейчас жалел в такой степени, что языком математики невыразима, зато вот русским народным языком выражается очень даже исчерпывающе. Сильно жалел, в общем.

На следующий день майор, наскоро завершив всю территориальную обязаловку, зашел в кабинет, плюхнулся в кресло и включил «геликаптёр». Так Пашкин называл свой устаревший компьютер с громко рычащим кулером. Пока «геликаптёр», хрипя и подывая, загружался, майор соорудил чашку крепкого чаю с лимоном и здоровенный, в пол-батона, бутерброд. Благо, все ингредиенты хранились в маленьком холодильничке, замаскированном под отделение шкафа. Рокочущее чудо майора умело не очень много, но знало столько, что всему гарнизону на три пожизненных хватит…

Нет, вряд ли, пробежавшись по файлам, подвел он итог предварительным размышлениям. Именно те обстоятельства, которые облегчали потенциальную вербовку младлея Сидорченко, делали его слишком малопригодным и даже опасным для по-настоящему серьезного дела. Например, диверсии государственного масштаба. Конечно, проверить разгильдяя под микроскопом необходимо, но искать по-настоящему глубоко следует в ином месте. Обжигаясь чаем, майор вгрызся в бутерброд, одновременно безжалостно эксплуатируя архив «геликаптёра», собственную память и телефон.

Хитрыми аналитическими программами майор Пашкин не пользовался. Не умел, да и не было их у него. Но вот по части перемалывания самой, казалось бы, несостыкующейся информации и выстраивания крайне неочевидных цепочек он мог за пояс засунуть любого столичного сыскаря.

Можно микроскопом забивать гвозди. Можно заставить охотиться на сусликов волкодава, а тигра — ловить мышей. Но думать аналитику никто запретить не сможет… Без малого полутора килограммов мозгового вещества, что скрывались под коротко стриженными, чуть тронутыми легким налетом седины майорскими волосами, хватало на все текущие задачи. И на бестолковых бойцов порыкивать, и территорию обходить, и канцелярщину отрабатывать для «варягов». Одновременно с этим сопоставляя малейшие зацепки с оперативной информацией за последние пару месяцев. Обычно правильные решения и планы не появляются случайно, а соскальзывают с кончика пера после пары суток упорной мозговой пахоты. Однако и внезапного озарения никто не отменял.

Не прошло и сорока минут, как на поверхность всплыл крайне интересный момент, заставивший майора забыть про вторую кружку чая, уныло остывшую сбоку от системного блока.

В тени всем известного дебошира Сидорченко «притаился» серый мыш Семенов. Старлей, тоже из БАО. Не замечен, не участвовал, не привлекался, не состоял. Однако несколько месяцев назад в разговоре с одним «другом друзей», которых у Пашкина было немерено, всплыл один любопытный эпизод.

Вроде бы как горячо любимая теща Семенова, школьный библиотекарь, год, а может быть, два назад стала владелицей трехэтажного коттеджа. С чего вдруг — непонятно. Наверное, ключи с документами в школьном коридоре нашла. Новость была давней, в свое время не отработанной по причине служебной мелкости фигуранта. Но Пашкин привык накапливать любую, даже, казалось бы, совсем ненужную информацию, которая рано или поздно ложилась в пустую клеточку, позволяя собрать любую, даже самую морочную мозаику.

Мысленно потирая руки в предвкушении интересного, майор достучался до ТЭЧ , где служил Семенов. В ответ на просьбу о предоставлении помянутого красавца под особистовы очи для интимного разговору было отвечено, что Семенов с утра не появился на службе. Дома, как выяснилось, он тоже отсутствовал. А на звонки по мобильному коварный старлей отвечал чужим механическим голосом «Абонент находится вне зоны действия сети!».

— Бабушка приехала! — в сердцах выдохнул Пашкин. — Мать его за ногу и за щеку! — это был момент истины чистейшей воды. Конечно, с одной стороны, парня могли банально похитить и подставить, чтобы надежно отвести подозрение от истинного исполнителя. А возможно, все это была лишь цепочка случайностей. Но все равно — в цепкие руки майора попала реальная нить. Теперь главное аккуратно потянуть и распутать клубок до конца, не оставшись с оборванным концом. Причем сделать это следовало крайне быстро, поскольку в очень скором времени по тем же следам наверняка пойдет огромная и злющая свора всевозможных следователей.

В тот момент возникло у него ощущение, будто по ушам слегка провели веником — долбанул адреналин, подогретый охотничьим азартом. Чуть дрожащими от возбуждения пальцами Пашкин начал набирать номер на «вертушке» внутренней АТС.

И на третьей цифре остановился. Куда лезешь, Пашкин? В ТЭЧ со вчерашнего вечера работает комиссия московских технических экспертов. У них под боком столичные следаки. Так что беспокоиться и жопу рвать незачем, не пройдет и часа, как к ним в отдел позвонит, а скорее, зайдет кто-нибудь из «варягов» и вежливо, но твердо попросит личное дело пропавшего разгильдяя. Если уже не заходил…

Еще с час Пашкин перебирал свои виртуальные закрома, проверяя на скрытую вшивость всех, кто в течение суток до катастрофы имел прямой доступ к упавшему самолету. Включая и самих летчиков, а хрен его знает…

Через час, не выдержав, сходил в канцелярию самолично. Выписывая малозначительный документ, потрепался с бойцом о скорбных делах текущих. Рассказал про «варягов», спросил, были они у шефа? Оказалось, с утра москвичи к шефу не заходили, в архиве личных дел не заказывали.

На послеобеденном совещании выяснилась и причина столь небрежного отношения к делу. Оказалось, техники что-то там такое нарыли, что, по мнению «авторитетных экспертов», полностью объяснило произошедшее. Мол, они там конечно будут все перепроверять и компьютерно моделировать, но «версию теракта или вредительства можно практически исключить».

Созерцая радостные улыбки коллег — как-никак гора с плеч, нет здесь ничьей контрразведывательной вины — Пашкин в ответ тоже лыбился, мол, знай наших, но пассаран! Однако внутри оставался хмур. Не нравились ему две вещи. Первое. Слишком уж быстрое, исходя из масштабности происшедшего, свертывание следственных действий. Это когда же у нас в конторе так легко прекращали охоту на ведьм? Второе. Не верил Пашкин в техническую причину. Компьютеры ненадежны, а люди еще ненадежнее. У любого ЧП обязательно есть должность, звание, имя, фамилия, отчество. Всегда есть непосредственно виновный, пусть не диверсант, а разгильдяй…

Наутро нашли Семенова. С проломанным черепом и в канаве. Через два часа взяли и наркомана, который подстерег пьяного в жопу старлея, выходящего из кабака. Расслабился технарь после смены, получил железкой по голове…

Второй подозреваемый растворился в тумане, но запретить Пашкину работать можно было только если этого самого Пашкина заковать в наручники и посадить в одиночку. С мягкими стенами, обшитыми войлоком. В любом другом случае запретителя ждал облом.

Для очистки совести майор все же проверил версию тещи с коттеджем. Как выяснилось, свой золотой ключик мама старлейской вдовы заполучила, поучаствовав в какой-то мутной финансовой пирамиде. Пирамида благополучно развалилась, а вот теща удачно соскочила едва ли не в последний день, вытащив все честно нажитое спекулятивными операциями. Сомнительно, да. Но формально подкопаться не к чему — законом не запрещено отдавать деньги проходимцам и, при удаче, даже зарабатывать на этом. А с точки зрения вербовочных действий схема легендирования доходов слишком уж сложная. Похоже, правы были столичные технари и «варяги» — трагическая случайность…

Скорее уже для очистки совести Пашкин, завершая явно бесперспективный мозговой штурм, начал прокручивать послужные списки и связи погибших летчиков. И вот тут начали всплывать по-настоящему интересные вещи.

Биография командира Дорошенко оригинальностью не отличалась. Перед развалом Союза служил в Русе, на стратеге Ту-95, вторым пилотом. В девяносто первом принимать украинскую присягу категорически отказался, уехал в Россию. Два года отлетел командиром на Ту-95. Потом переобучение на Ту-160. Второй пилот, командир… Служил без залетов, дослужился до заместителя командира полка. И уже был подписан приказ на заместителя командира дивизии. И тут — на тебе. Только парашют ветром дергает… За все время был в составе пяти экипажей. Не такой уж и длинный список…

Фамилия «Васильев» вывела на короткую заметку об украинском летчике пропавшем без вести несколько дней назад в китайском городе Урумчи. Емельянов оказался героем некролога в одной из киевских газет — трагически погиб в ДТП. А про Сербина на форуме авиаторов коротко отписали, что мол, умер прямо на улице, отравившись паленой водкой.

Все они — Дорошенко, Емельянов, Сербин и Васильев служили вместе на Ту-95, бортовой номер двести шестьдесят два много лет назад, а вот на тот свет дружно отправились в последние две недели…

Пашкин пробил оставшихся летчиков этого экипажа. Один скончался уже давно, другой эмигрировал. Мысль о том, что недавняя катастрофа как-то связана с совместной службой этого странного экипажа, казалась безумной. Но по какой-то причине упорно не желала уходить из мозгов. Чтобы попробовать нащупать след последнего, кто мог теоретически статься в живых — бортового радиста, нужно было сделать запрос в СВР. Который должен завизировать шеф.

Именно для этого Пашкин и решился побеспокоить начальство. Шеф был сволочью, но ни разу не дураком. Свой интерес в этом деле мог увидеть, «надо же, старик, и все раскрыл», а мог и, не желая выносить сор из избы, на корню пресечь любую инициативу. Тут уж как карта ляжет, но кто не рискует, тот не трахает «Мисс Саратов»…

Подполковник слушал внимательно и не перебивал, что было хорошо. Но и вопросов по завершении доклада не задал. А вот это уже было не просто скверно, а очень скверно.

— Ну так что, — осторожно спросил Пашкин, выдержав надлежащую паузу. — Мне распечатывать запрос в СВР?

— Лучше сразу на имя Президента, — чуть помолчав двинул челюстью непосредственный начальник. — Результат будет тот же, только поувольняют скорее. Ну меня-то, может, и нет, а вот тебя — точно… На гражданке тоже люди нужны. Вон товарищ рассказывал, что у них в охранной фирме острый дефицит кадров. Автостоянки ночью некому сторожить.

— Но совпадение очень уж подозрительное, — еще раз попытал судьбу Пашкин. — Четыре летчика практически за неделю. В каждом случае обстоятельства более чем сомнительны. Да и дело с катастрофой слишком резко свернули… — майор осторожно выговаривал слово за словом, словно кидал в воду крошки, желая привлечь и, в то же время, не спугнуть крупную рыбину.

— Слушай, Роман Александрыч! — рассудительно сказал шеф. — Ну ты сам-то хоть каплю веришь, что стратегический бомбардировщик могли взорвать ради того, чтобы избавиться от члена экипажа, который вместе летал двадцать лет назад? Да его бы грохнули трубой по башке, как того же Семенова… Таких совпадений и в книжках не бывает.

— В жизни случаются вещи, которые писателям с их фантазией и не снились, — ответил Пашкин уже порезче. — Могло быть какое-то совмещение интересов. Да что угодно. С этим экипажем что-то не так. Может сделаем запрос без связи с катастрофой, а так, в порядке плановых проверок?

— А вот хер тебе, — беззлобно ответил шеф. Рыба плеснула хвостом и ушла в глубину. — Мне из области довели мнение, что в это дело лучше не лезть. Даже с железными уликами. Так что сам не буду и тебе не советую. А полезешь через голову, уж прости, первый и закопаю… Даже если это и был теракт, то игра пошла не на нашем уровне. Скрыли — значит имеются и на то причины. Тут может дело оказаться даже не в погонах… — Шеф сложил пальцы «пистолетом» и молчаливо изобразил выстрел. — Сечешь, товарищ майор?

— Секу, — хмуро под нос буркнул Пашкин. — Разрешите идти?

— Ох не играйся с огнем, Роман! — тихо, но с отчетливой угрозой произнес ему в спину шеф.

Поработав с полчаса над текучкой, точнее, изобразив напряженную работу, майор отвалился от стола. Откинулся на спинку кресла, оттолкнулся легонько ногой, докатившись до шкафа. Вот где скрыта прелесть своего кабинета! Хочешь — на стуле катайся, хочешь — после пьянки отсыпайся, хочешь — дро… самоудовлетворяйся вприсядку. Пашкин вернулся к рабочему месту, уставившись в монитор, где на заставке отрывался от взлетно-посадочной полосы лобастый И-16… Сердце и так подколачивало, будто на девятый этаж с мешком цемента забежал. Нащупанный краешек мрачной тайны не давал покоя, засел в голове, как заноза.

Майор залил старую заварку кипятком. Выждал несколько минут, плеснул в кружку чуть подкрашенной водички. Он прихлебывал «чай», обжигая губы. Что-то случилось в этой самой Русе. В этом самом одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году. Что-то случилось, но осталось между летчиками, ни полусловом не уйдя на сторону. А вот теперь ушло. И тот, кому это «что-то» проникло в уши, взвился на дыбы. Да так взвился, что покойники пошли косяком. Причем достаточно грамотно исполненные покойники. Шумно, но в целом грамотно. При этом искать концы, по крайней мере в Энгельсе, запрещено каким-то очень высоким повелением.

Не исключено, конечно, что тему закрыли наглухо, потому что вопрос решают на самом верху. Не исключено, но и не сто процентов. Реалии нынешних коридоров власти умеют много гитик. Достаточно «одной таблэтки» — человечка в региональном управлении ФСБ, предателя, который сформирует у власть держащих «политически целесообразное мнение», и последствия могут оказаться непредсказуемыми. Точнее — такими, какие запланировал невидимый, но вполне вероятный кукловод.

Можно, конечно, и язык в жопу засунуть, сохранив невысокий, но тепленький свой насест, мол «кому положено, те пусть и разбираются». Можно вылезти наверх через головы отцов-командиров и оказаться перестраховщиком — дураком. Однако, это все оправдания, ибо если есть хотя бы один единственный процент того, что Пашкин первым докопался до истины, какой бы мутной и непонятной она сейчас ни была, то нужно стучать во все возможные двери. Оправдания ищет тот, кто не хочет делать. Кто хочет — ищет возможности…

Вот хрен вам на всю рожу, господа карьеристы! Уже ощущая себя в лучшем случае капитаном, майор Пашкин потянул к себе служебный телефонный справочник, и раскрыл его на странице, озаглавленной «Саратовская обладминистрация»…

 

23. Джек Райан и агент Кларк

Встречу с прикомандированным оперативником Беркович, по настоянию шефа, назначил в подземном торгово-развлекательном центре. Почему Аткинс настаивал, чтобы их не видели вместе в уютной безопасной резидентуре, Алан так и не понял. Да впрочем, это было неважно. В суете огромной галереи, тянущейся под одной из центральных главных городских улиц чуть ли не на целую милю, можно было устроить совместное заседание Аль-Каиды и Организации освобождения Палестины, и никто бы этого не заметил.

Бродя вдоль витрин в ожидании условленного времени, Алан думал о том, что вот теперь он, уже точно совсем как Джек Райан. У того для исполнения невыполнимых миссий всегда под рукой был супероперативник Джон Кларк со своей международной антитеррористической группой «Радуга Шесть». Конечно, один подчиненный агент — это не целая контора, но все начинается с малого!

Весь вчерашний вечер и сегодняшний день Беркович провел в разъездах, решая разнообразные вопросы — пытался выяснить, куда делась дочь украинского летчика, не проговорился ли ликвидированный людьми Котельникова сосед, оказавшийся, по словам агента, тем самым вандалом, который изуродовал ночью крыло «Тойоты», не оставил ли Сербин каких-нибудь компрометирующих документов. Вся деятельность, собственно, сводилась к ежедневным встречам с Котельниковым и посещением его ресторана, но это, по крайней мере, позволяло держать руку на пульсе, в ожидании, когда прибудет основная ударная сила.

Руки и ноги Алана ныли от многочасового сидения за рулем но, ожидая встречи с легендарным Опоссумом, он не обращал внимания на усталость. Точнее, это Берковичу казалось, что он не обращает…

— Какая жалость, во всей Украине нет ни одного магазина «Маркс энд Спенсер», — раздался сзади ровный приглушенный голос. — Во всяком случае, я не нашел.

Алан вздрогнул, выброшенный из подкравшейся полудремы, и повернулся. Перед ним стоял коренастый широкоплечий мужчина с плотно сбитой фигурой боксера и невыразительным лицом. Несомненно, это и был тот самый человек, фотографию которого показала ему с монитора Люси.

— Зато говорят, здесь неподалеку есть салон по продаже «Майбах» и «Крайслеров», — от неожиданности Беркович едва смог припомнить дурацкий отзыв.

Они пожали друг другу руки, ладонь у пришельца оказалась широкая, сухая и в меру крепкая.

Алан не знал, как начать разговор. На языке у него вертелось: «Как долетели?», «Где устроились?», но пока Беркович напрягал мозги, пытаясь придумать вопрос более соответствующий ситуации, Опоссум взял инициативу на себя.

— Может быть, пройдем туда, где можно спокойно поговорить?

— Не желаете ли чего-нибудь выпить? — схватившись за предложение, как утопающий за спасательный круг, тоном доброго босса предложил Алан.

Опоссум все так же невозмутимо кивнул.

Они покинули лабиринт торговых кварталов и спустились по эскалатору в большой круглый зал, расположенный метрах в двадцати от поверхности земли. Там находилась сеть фаст-фудов с общими столиками, а за винтовой лестницей был устроен большой полутемный бар. Они заказали напитки, Алан — апельсиновый фреш, а Опоссум водку со льдом.

Уединились в дальнем углу на низком диванчике. Беркович, как того и требовала инструкция, занял место спиной к стене, напротив входа. Опоссум же проявил себя, как дилетант. Недовольно скривившись на табличку «No smoking», он окинул цепким взглядом зал, эскалатор и винтовую лестницу, но сел к выходу боком. Алан хотел было сделать ему замечание, но решил на первых порах не злоупотреблять своей властью.

Опоссум поднял высокий стакан в символическом тосте. Чокаться, похоже, он и не собирался. Алан, потянувшийся было фрешем, кивнул и отдернул руку.

— Зовите меня Айвен.

— Тогда для вас я Алан. Алан Джи Беркович.

— Не удивляйтесь, Алан, — Опоссум говорил негромко, довольно быстро, но очень четко выговаривая слова, почти без всяких эмоций. — Я не нарушил местную традицию. Просто у русских не принято чокаться безалкогольными напитками, не чокаются они и… на поминках. Теперь, пожалуйста, введите меня в курс дела.

Алан, всеми силами стараясь выглядеть солидно — то есть не размахивать руками и не склоняться конспирации ради через стол, шепча на ухо собеседнику — начал рассказывать обо всем, что произошло, начиная с того самого злополучного дня, когда умер Сербин.

Вечер вступал в права, и бар начал понемногу заполняться. Но все прибывающие посетители старались занять места подальше — постоянные нервические наклоны Берковича со стороны очень походили на поцелуи, и собеседников принимали за геев. Несмотря на то, что ценности западной демократии все глубже проникали во все слои украинского общества, в Киеве до сих пор брезгливо относились к представителям сексуальных меньшинств. Соседний столик заняли было парень и девушка, но Опоссум, продолжая слушать Берковича, слащаво улыбнулся и, незаметно для Алана, провел по его рукаву кончиками пальцев. Со стороны это выглядело как нежное поглаживание, и парочку как ветром сдуло…

Внимательно выслушав Берковича, Айвен чуть заметно поморщился и покачал головой.

— Вы поторопились, — вымолвил он все так же ровно и спокойно, с тенью легкой, почти отеческой укоризны. По крайней мере так показалось Берковичу. — Прежде чем организовывать устранение, следовало провести в домах квалифицированный обыск и форсированный допрос.

— Время работало против нас, и я принял решение не рисковать.

На самом деле, Алан был в ужасе от произошедшего. Убийство свидетеля организовали без его санкции по распоряжению Котельникова местные бандиты, у которых в этом деле были какие-то свои интересы, связанные с махинациями с недвижимостью и страховками. Ничего не оставалось, как ссылаться на непреодолимые обстоятельства, надеясь, что это выглядит не слишком беспомощно.

— Как бы то ни было, вы сильно усложнили задачу. Вот что, Алан, у меня есть дела здесь, в Киеве, поэтому сейчас мы расстанемся и встретимся в этом же баре, время я уточню. Отправимся… на местность, вы введете меня в курс дела и покажете район вероятного нахождения объекта, чтобы я мог спланировать следующие шаги.

Беркович важно кивнул, намекая этим жестом, что он в курсе всех дел и ничуть не удивлен новыми для него планами.

— Где вы остановились? — все же решился он задать начальнический вопрос.

— Это не имеет значения, — вежливо, но вполне однозначно отрезал Опоссум.

Алан обиженно засопел. Ничего, подумал он, в Русе мы эту вольницу быстро ликвидируем. Там-то я дам понять, кто к кому прикомандирован.

Перед тем как попрощаться, вопреки предыдущей мысли и намерениям показать, кто здесь начальник, Беркович решил немного польстить собеседнику.

— Вы говорите по-русски совсем без акцента и выглядите как настоящий русский…

— Вообще-то я и есть русский, — ответил Опоссум, сведя на нет тщательно продуманный Аланом комплимент.

Приезжий агент не стал уточнять, что его отец, выходец из питтсбургской русской диаспоры, где с начала двадцатого века хранили традиции исторической родины, воевал во Вьетнаме. В числе прочего — распылял над джунглями печально знаменитый «Оранж». Дефолиант, от которого четырнадцать процентов территории страны превратились в выжженную пустыню, а три миллиона местных жителей, в основном женщин, стариков и детей, погибли или стали генетическими уродами.

Самолет отца был сбит зенитной ракетой комплекса С-75, которую направил расчет, состоящий из русских «советников». Катапультировавшимся летчикам не рекомендовалось сдаваться в плен живьем, в случае, когда их «принимали» пострадавшие от «Оранжа», летчиков ждала воистину ужасная смерть — разъяренные вьетнамцы были особо изощрены в пытках. Будь прокляты косоглазые, хотя, глядя на фотографии пораженных детей, их можно было понять. Но, конечно, нельзя простить.

Позже, уже работая на ЦРУ, Айвен Рудин — сын бесследно сгинувшего отца — получил доступ к секретным архивам, которые в 1989 году были переданы американцам по приказу Горбачева. К одному из отчетов советских наблюдателей были приложены фотографии казни пленных пилотов, среди которых оказался и числившийся пропавшим без вести лейтенант Алексис Рудин. Казни очень долгой и страшной. Именно после этого Айвен превратился в безжалостного Опоссума, которого командование ценило прежде всего за полное пренебрежение к человеческим жизням.

Опоссум получил точные и недвусмысленные инструкции относительно этого нелепого мальчишки, по недоразумению именующегося «оперативником». А потому смотрел на Берковича, как на говорящую куклу — нельзя позволять возникнуть эмоциональной связи с приговоренным объектом, это мешает работе.

— Меня беспокоят оставшиеся члены экипажа, — перед тем, как попрощаться, настойчиво, почти требовательно произнес Беркович.

На сей раз Рудин чуть заметно усмехнулся.

— Не беспокойтесь, Алан! О них уже позаботились…

 

24. Звонок другу

Мила встает раньше меня, о чем сообщает густой кофейный аромат, который во мгновение ока поднимает из постели и влечет на кухню. Окончательно просыпаюсь, лишь приложившись со всей дури к дверному косяку. Девчонка смеется. Оказывается, пока я беззастенчиво давил на массу, она успела выскочить к близлежащему магазинчику и приготовить завтрак. Хозяйственная девка. Ей бы повзрослеть годков на пять… И внушить, что прежде, чем куда-то нос высунуть, надо спросить разрешения.

Девчонка в своем вчерашнем наряде, и меня снова начинает глодать воспоминания о той ночи. Вернее, даже не воспоминания, а мысли. Было или не было?…

Покончив с мойкой посуды и ее вытиранием, Мила садится напротив меня. Явно ждет от трезвого и отдохнувшего умных мыслей, ценных указаний и прочих откровений. Впрочем, разочаровывать девчонку я не собираюсь.

— Значит так! — изрекаю тоном, не допускающим возражений. — Сейчас строимся на подоконнике…

Мила непонимающе смотрит.

— Шучу! — очень серьезным тоном произношу я. — А если серьезно, то слушай меня сюда…

Даю ценные указания в стиле профессионального выживальщика.

Для начала — закупка, затарка, она же — новомодный «шоппинг». Нам сидеть здесь не один день, поэтому запастись нужно основательно.

Здоровенный сарай-гипермаркет в пятнадцати минутах ходьбы. Это если туда. Обратно бредем не меньше получаса. Мила вошла во вкус… Пачка денег, взятая с собой, изрядно худеет, но если верить девчонке, у нас теперь есть все необходимое. В принципе, готов согласиться — минимум пару недель в осаде мы протянем. Назначения половины покупок вообще не понимаю, похоже, пока я ставил рекорды по литрболу, в индустрии питания и вообще потребления произошла очередная революция.

Ставлю многочисленные пакеты в коридоре.

— Разгребайся, а я до вечера исчезну. Звони если что. Если не что, тоже звони. Цвета телефонов помнишь?

— Ага! — отвечает из недр закупленного «нефорша». — Пока приготовлю чего-нибудь…

На всякий случай быстро экзаменую насчет сотовых и их цветового распределения, выхожу на дорогу, ловлю таксиста-частника и еду на авторынок. С двумя целями. Убить время, естественно, и обзавестись колесами. Транспорт такая штука, что всегда пригодится.

Долго брожу, задалбывая продавцов. Но все же нахожу, что мне надо, и через два часа становлюсь счастливым обладателем темно-красного «Опеля-Астра». У этой машины два огромных преимущества. Во-первых, Опель совершенно не бросается в глаза, и уж тем более не вызывает завистливых взглядов. Не зря же по гаишной статистике — одна из самых неугоняемых машин. Второе преимущество — сугубо техническое. Астра, если верить ребятам из отдела боевой подготовки моей бывшей конторы, это единственная машина с механикой, у которой при «полицейском развороте» не выбивает рычаг переключения передач. Хрен его знает, что нас ждет в будущем. И возможность гонок исключать никак нельзя.

Сразу после улаживания формальностей, которые представляют собой расписку «сумму в качестве предоплаты 100 % за автомобиль марка — номер кузова — регистрационный номер получил. Владелец имярек не возражает против пользования автомобилем до момента переоформления генеральной доверенности», загоняю «немца» на полное ТО. Стопроцентной гарантии от дорожных поломок это не дает, но чувствую себя намного спокойнее…

Денежная пачка опять худеет. Утешаюсь тем, что все это нужды первоочередные и неотложные, дальше можно будет экономить.

По дороге домой, уже на колесах, кручусь по переулкам, проверяясь на момент слежки. Если нас и пасут, то скорее всего на таком уровне, что обнаружить не смогу. От радиомаячка или жучка где-нибудь под карнизом не убережемся, но и элементарные меры применять стоит. Вне зависимости от лени.

Вроде бы никого. На всякий случай, все же, выезжаю за город и мотаюсь по окрестностям. Могут ведь и машины менять. У серьезной конторы это запросто. Возвращаюсь. Чтобы полностью удостовериться в отсутствии наблюдателей, полчаса сижу в Опеле, не выходя и не опуская стекол. И снова никого и ничего подозрительного.

Вызываю лифт, а сам неторопливо поднимаюсь по лестнице. «Студентов, прогуливающих пары с пивом» или «бомжей, зашедших погреться» тоже нет. Хорошо…

Запах еды слышен уже на площадке. Желудок начинает колотиться о ребра, спеша к соблазнам. Два длинных, один короткий. Слышу быстрые шаги. Дверь открывается. Милы не видно. Умница девочка, все как говорил! На цепочку закрылась и из прямой видимости ушла. Цепочка, конечно, случись что, выдержит недолго, но иногда и двадцать секунд решают многое.

— Свои!

— Свои дома сидят! — моя хозяюшка справляется с замками и распахивает дверь.

Нет, не умница. Умницы не разгуливают по квартире в одной короткой футболке перед чужим мужиком…

Обхожусь без нравоучений, проскальзывая на кухню.

— А руки?!

Бедный Витя Сербин… Я бы с таким контролем не то что пить начал, но и к «Моменту» пристрастился. Захожу в ванную, мою руки, вытираю свежеповешенным полотенцем. Хмыкаю. Времени Мила не теряет.

На кухне меня сбивают с ног запахи. На холодильнике громоздится стопка кулинарных книг. Взгляд скользит по пестрым козырькам, натыкается на «100 рецептов крепких алкогольных напитков». Не удержавшись, снова хмыкаю. Мила обижено сопит и лезет в холодильник.

Рядом с тарелками появляется запотевшая бутылка голубой текилы.

— Вот, купила тебе, — вроде как оправдывается, — пишут, что от нее голова утром не болит. Даже если выпить много… Стоит, правда, дорого.

Беру бутылку, мельком просматриваю этикетку. Возвращаю и почти без сожаления произношу:

— Обратно поставь. Я же вроде как за рулем теперь.

Чего больше в глазах у Милы, радости или удивления, разобраться не успеваю. Девчонка кидается обратно к холодильнику, прячет бутылку. Пусть там и лежит. Счастливое дите, думает, что я встал на путь исправления от вредных привычек. Не рассказывать же, что по опыту работы в подпольном разливочном цеху от подкрашенной гадости, которую она купила, голова болит гораздо сильнее, чем от казенки…

Впрочем, насчет бухла Мила отчасти права, я действительно становлюсь трезвенником. Принудительно, поскольку в нашем положении выживание зависит от трезвой головы, соответственно, между стаканом и смертью дорожка самая короткая. Выпить хочется просто зверски, но жить хочется еще больше. Мрачно бычусь, надеясь, что больное выражение физиономии сойдет за думы о сложностях жизни.

* * *

Три дня проходят по стандартной схеме. Едим, спим в разных комнатах, бездумно таращимся в телевизор, что то и дело сбивается на местные новости по поводу Майдана. Веселье там пошло на очередной виток. Из-за чего вся буза я, если честно, так и не понимаю. Мила пытается разъяснить, но, увидев бессмысленность, обзывает меня «застрявшим в политическом анабиозе» и машет рукой. Не до того. Утром и вечером катаюсь проверять связь по компьютерным клубам. Хорошо, что их в Киеве много, можно не повторяться. Однако в «левый» ящик кроме вездесущего спама ничего не приходит. И ведь фильтр не поставить, так можно и полезное письмо прозевать.

В принципе, как раз в задержке ничего опасного нет. Даже наоборот. Встретились мы в субботу вечером, в воскресенье Серега мог думать, прикидывать. Возможно, с кем-то встречался неофициально, перед тем как дать делу законный ход. Машину госбезопасности он мог запустить только в понедельник, не раньше. А машина та — она тяжелая на подъем. Пока «входящие» исполнителям распишут, пока те, перестраховываясь сто раз, исполнят докладные записки, даже с пометкой «срочно» как раз дня три и пройдет. И тут уж непременно потребуют меня-хорошего на ковер…

На четвертый день начинаю понемногу мандражировать. Настолько, что едва не сваливаюсь снова в водочное снятие стресса. Едва ли не за уши себя от холодильника с паленой «текилой» оттаскивал. Если дело затянулось, мог же Серега, гад такой, хотя бы коротко отписать, сиди, мол, мой пьющий отставной друг, тише воды ниже травы, и не отсвечивай до сигнала три зеленых свистка… Чувствуя мое состояние, Мила ходит, как пришибленная, молчит сумрачной тенью.

На исходе сорок восемь резервных часов. Теперь уверенность в том, что, обратившись к приятелю, я по национальной традиции наступил второй раз на грабли — почти стопроцентная.

Первый раз это было два года назад когда я, молодой и перспективный капитан, одержимый служебным рвением, густо замешанном на честном патриотизме, одним махом лишил себя должности, семьи, жилья и будущего…

В прошлой жизни я не работал ни контролером, ни наклеивателем фальшака на фальшак. Да и пил разве что в выходные, как раньше в каком-то из советских кодексов писалось — «в умеренных количествах по значимому культурному поводу». А служил в Управлении государственной охраны. УГО, а по-украински — УДО. Его часто путают с хозрасчетной службой МВД, но мы не «коммерсанты». Мы — наследники «девятки» КГБ, как бы это пафосно не звучало. И в наши обязанности входит, согласно соответствующему Закону Украины статья тринадцать, абзац четыре: проводить гласные и негласные оперативные мероприятия с целью предотвращения покушений на должностных лиц, членов и объекты, в отношении которых осуществляется госохрана, выявления и пресечения таких посягательств… Именно там, где проводят «негласные мероприятия», я и служил — в глухо засекреченном оперативно-следственном отделе.

На шестом году службы я возглавлял отдельную группу из девяти опытных сыскарей, собранных по регионам в основном из отделов по борьбе с организованной преступностью. Тогда как раз бушевала затянувшаяся мода на все американское, поэтому группу назвали «Отделение перспективных исследований». В разговорах же внутри конторы все, не исключая и высокое, часто меняющееся начальство, называли нас, как у братьев Стругацких «группой свободного поиска».

Правда мы мало походили на толерастических геройцев из гламурной фильмы Феди Бондарчука. Хмурые мужики с мордами успешных уголовных авторитетов и опытом резидентов разведки, занимались (снова см. статья тринадцать, но уже абзац три) «обнаружением и предотвращением заговоров и покушений, направленных против охраняемых лиц».

Работы «по профилю», правда, было совсем немного. Точнее не было вовсе. К «самоубийствам» министров, которыми сопровождалась каждая смена власти, следственное управление Генеральной прокуратуры не подпускало нас на пушечный выстрел: правящая верхушка предпочитала сводить счеты в узком кругу. Подозрительные инфаркты, странные автокатастрофы и случайные выстрелы на охоте тоже нас не касались. Ну а потенциальная целевая группа — фанатики, психи, террористические группировки и профессиональные киллеры, по специфике Украины, не были озабочены покушениями на слуг народа, им хватало работы и в большом бизнесе.

В общем, за все время существования службы не было зарегистрировано ни одной подготовки к покушению, поэтому нашему отделу только и оставалось, что «ходить туда, не знаю куда, искать то, не знаю что». То есть шерстить экстремистские группировки да, пользуясь своими почти неограниченными полномочиями, проводить оперативные разработки преступных организаций на предмет подготовки покушений и терактов. Ну и еще, время от времени, отлавливать по ходу дела упырей без погон и оборотней в погонах, и сдавать материалы в дружественные ведомства. По бартеру. Им раскрытие — нам коньяк.

Жизнь била ключом. Премии — официальные и в конверте, радовали карман. Я рвался на должность замначальника отдела, видел во сне майорские погоны и рыл землю, будто матерый кабан. Срок выслуги-то уже подходил…

Тогда и стартовала цепь событий, приведшая в Русу.

В один совсем не прекрасный день, разбираясь с ежемесячным анализом региональных сводок по линии МВД, я наткнулся на интересные сведения.

В одном из богом забытых районов Галичины, славным разве что массовым экспортом гастарбайтеров в Западную Европу и кадрового резерва массовок вечно бурлящего, словно деревенский сортир с дрожжами, Майдана, вдруг активизировалась чеченская диаспора. Да так рьяно, что аж завидно.

Если верить отчету, не верить которому поводов не было, то с полгода назад все торговые точки и лесозаготовительные фирмочки, с которых существовал этот край, перешли под контроль всяческих Бидонов Отстоевых и Камазов Отходовых. Ознакомительная поездка подтвердила сухие строки отчета. Разнообразнейшие «лица кавказской национальности» чувствовали себя хозяевами жизни и района. Ходили, не пряча оружия, вернее, выставляя напоказ. По «древнему и красивому» обычаю первобытных людей ловили на улицах девчонок. Для оказания сексуальных услуг, так сказать… Ко всем прочим радостям уголовной философии детей гор, в районе тут же зафиксировали всплеск наркомании.

В конце концов, после нескольких запросов, не обошедшихся без легкой драки и перепрыгивания через голову командования, мне на стол легла тощая папка ОРД. Оперативно-розыскное дело открывалось заявлением отца пятнадцатилетней девочки, изнасилованной то ли пятью, то ли шестью «носорогами». Отец — артиллерист, подполковник запаса, после увольнения вернувшийся в родной городок, человеком оказался неглупым. Заявление подавал не дома, а в Киеве. И не в «долгий ящик», висящий в бюро пропусков на улице профессора Богомольца, а прямо в экспедицию на Владимирской .

Ветеран был штабной и законы знал. Менты покривились, но заявление вынужденно приняли. И даже изобразили видимость отработки. Но на том дело и закончилось.

Получив официальный предлог, я решил отработать заяву силами своих волкодавов. Но после звонка в управление, с целью выяснения окончательной судьбы заявления, обнаружились интересные подробности. Подполковник его забрал, сам же вместе со всей семьей поспешно уехал в Россию. Само собой, что прокуратура отказала в возбуждении уголовного дела «за отсутствием состава преступления», баба с возу — кобыла в курсе дела.

Запугали артиллериста нехило, так что супостатов нужно было учить. И проучить. Дело казалось простым и быстрым. Мы-то, в отличие от крепко повязанных с криминалом ментов, могли подготовить материалы и дать им ход по своей линии. После чего в дело вступал центральный аппарат СБУ, прикрываемый, как правило, ребятами из столичного «Беркута». Соответственно, вырисовывался отличный повод потренировать личный состав. Да и продемонстрировать, какие мы полезные и умные — никогда не лишне.

Основной источник творящихся пакостей обнаружили сразу. Носороги дислоцировались (не проживали, а именно дислоцировались) на территории расформированной еще в девяностые части. Территорию эту не так давно выкупила фирма, реальные хозяева которой терялись в цепочке подставных «бабочек». Пришлось поработать наружкой.

Трое суток скрытого наблюдения показали, что за колючкой укрыт не склад левого барахла или подпольный ликеро-водочный цех (привет тебе, славный поселок Руса!), а действующая база по подготовке боевиков. Притом не только горных, но и наших, местных. Компания там подобралась знатная и претендующая на своеобразный интернационал. Недобитки из УНСО. «Белый Легион» из братской Белоруссии. Даже несколько придурков из российского «Славянского Союза» водилось в том зоопарке…

Для надежности был взят «язык». Вдумчиво и с расстановкой снятые показания записали на видео. «Гость» признался, что попал на землю Украины через Грузию. Туда же и направлялись очередные «выпускники». И явно не для того, чтобы пасти баранов на границе Чечни и Осетии…

Вертя в мыслях дырку для ордена и, опять же, мысленно примеряя майорские погоны, я помчался в Киев. Сдал захваченного боевика в СБУ-шный изолятор, и поспешил к непосредственному начальству, на бегу причесав дело и зарегистрировав в канцелярии видеокассету допроса. Ну да, видеокассету.

Украинская Фемида в лице Уголовно-процессуального кодекса, его дополнений и пояснительных писем Верховного Суда запись на цифровых носителях в качестве доказательств не признает. Чтобы ее использовать, требуется либо предварительно одобренное судом прослушивание с опечатанной аппаратурой, либо особая экспертиза стоимостью в автомобиль и записью в очередь на два года вперед. Потому, если обратили внимание, все крутые опера и опытные адвокаты непременно с собой таскают устаревшие пленочные диктофоны. Была и у нас для этих целей боевая старушка «Sony» формата Video 8. Которая и легла на стол заместителю начальника управления, полковнику, недавно переведенному к нам из центрального аппарата МВД.

Через неделю, обозлившись от ожидания и сделав хотя закономерный, но ошибочный вывод, что меня решили оттереть, дабы самолично получить причитавшиеся плюшки, я прорвался в кабинет, разогнав пинками стаю секретарш и адъютантов.

И стали всплывать подробности происходящего. Вонючие такие, гнилые подробности…

Оказалось, что дела как такового нет. Кассета, как «признания, сделанные под давлением» уничтожена «ради моего же блага». А незаконно задержанный мирный гражданин Йемена, пребывающий на Украине совершенно легально, с извинениями отпущен на свободу. Во избежание, так сказать, дипломатического скандала и международных обвинений Украины в недостаточной демократичности.

Как выяснилось, орать на замначальника управы прямо у него в кабинете очень глупо. И даже если ты уверен на все сто, что полкану заткнули пасть толстой пачкой денег оборзевшие вайнахи, не следует это высказывать в присутствии подчиненных. Еще большей глупостью оказалась угроза подать в генпрокуратуру заявление о коррупции. И полным идиотизмом стало приведение этой угрозы в исполнение. Я-то наивно думал, что подготовка бандитов не может быть санкционирована с самых верхов. Оказалось — может.

Нет, меня не расстреляли из пяти автоматов, как легендарного комиссара Катани, и даже не «исчезли усекновением головы», как скандального журналиста Гонгадзе. Поступили гораздо изящнее. Генеральная прокуратура строго по закону отфутболила заявление о совершенном преступлении в мою контору «для проведения оперативной проверки». А дальше материал развалился в три дня за «неподтвержденностью изложенных фактов».

Меня, опять же строго по закону, временно отстранили от должности на время проверки. Правда, по ее завершении забыли восстановить. Вскоре в коридорах от меня шарахались, как от чумного. А через месяц, когда Верховная наша Рада с целью «более эффективного использования бюджетных средств, оптимизации структуры правоохранительных органов и улучшения деятельности государственной охраны» сократила на треть наш отдел, меня вывели за штат.

Просидев пару месяцев на одном лишь окладе «за звание», без должностных и ведомственных добавок, да и без ставшего привычным конверта, я психанул и написал рапорт. Особо не беспокоился, спецы из нашей конторы нарасхват у коммерсантов. Однако, как быстро выяснилось, спрос на меня как на узкопрофильного специалиста в Украине равен нулю.

Такого просто не могло быть, однако ж — получилось. Конечно, не существовало никаких «черных списков», куда меня включили бы. Но… Любая контора, которая могла меня взять или собиралась взять на службу, быстро узнавала, что делать этого категорически не стоит, поскольку я нацист, садист, людоед, казнокрад и вообще враг прогрессивного человечества. С рекомендациями, которые исходили из самых верхов, спорить никому не хотелось. Оставалось уйти в откровенный криминал, но я бы скорее удавился. Есть понятия, через которые не переступают, что бы не случилось.

Когда жизнь начинает рушиться уже не по кирпичику, а целыми стенами и этажами, достаточно дать первую слабину. Дальше само пойдет. Я не удержался, слишком привык, что за мной всегда сильная государева рука. Рюмка, другая… Сначала просто, чтобы снять напряжение, потом, чтобы уснуть. После уже просто так, чтобы не смотреть на поганый мир трезвым взглядом. Не вспоминать, что потерял и не задаваться одним и тем же вопросом — может, все-таки следовало поступить по-другому?…

И все окончательно покатилось под окос.

От воспоминаний про первые грабли отвлекает Мила. Несет какую-то ерунду насчет того, что «ну вот, еще немного, и все наконец закончится, наверху разберутся, может медаль дадут…». Никак не могу понять, что на нее нашло и чего она вдруг меня утешает. А затем понимаю, что не меня — себя она успокаивает. И тут девочку наконец прорывает.

Все, что копилось у нее на душе за минувшие дни, выплескивается разом на мою, пусть уже не такую больную, но и не очень здоровую голову. Это не истерика и не рыдания, скорее тихое-тихое подвывание с безумной тоской и обреченностью в глазах. В таком состоянии и за окно шагают, и бельевую веревку намыливают…

Не знаю, что делать… всякое в моей жизни случалось, а такого вот — никогда не бывало. В конце концов просто обнимаю ее и долго глажу по голове, как котенка, пока слезы пропитывают футболку у меня на груди. Наконец Мила засыпает, сразу и накрепко. Тихонько, осторожно укрываю ее пледом.

Мне пора.

Честно дождавшись истечения сорок восьмого часа, еду на Петровку. Там расположена куча маркетов, книжный и вещевой рынок, а потому всегда огромное количество людей. У входа-выхода метро, как и положено батарея таксофонов.

— Доброе утро! — набрав номер и услышав «алло» произношу, стараясь говорить не своим голосом. С Аленой мы знакомы давно, может меня узнать. — Будьте добры, Сергея позовите…

— А вы кто? — далекий женский голос с трудом пробивается сквозь сдавленный усталый плач. Да что ж такое, как сговорились эти бабы. Только через пару мгновений до меня все доходит.

Твою ж мать…

— Вы разве не знаете? — Алена, не дожидаясь ответа, бросается в рассказ, будто многократное его повторение может принести облегчение. — Сережа погиб. Он в воскресенье на работе до ночи был. А в понедельник взял отгул и поехал с ребятами в Новоукраинку, на подводную охоту. Пропал, так и не нашли. Там же ямы кругом. Ил, протоки… Мы поминаем сегодня. Если вы его друг — приезжайте. Тут все собрались…

Неуклюже уточняю адрес, обещаю быть «минут через сорок». Промахиваюсь трубкой мимо рычага, попадаю лишь со второго раза. Бреду сквозь столичную толпу, не разбирая дороги и сталкиваясь с матерящимися прохожими. Чувствую, как за мной крадется, неслышно переставляя лапы, здоровенный, размером с маршрутку, зверь.

Полный Песец.

 

25. Эльдорадо

Самолет VIP-класса снизился до полутора тысяч метров и двинулся по широкому прямоугольнику, ожидая, когда освободят взлетно-посадочную полосу. Виктор Морган откинулся на мягкую бежевую спинку кресла и прикрыл глаза тяжелыми веками.

С высоты птичьего полета три авианосца, дрейфующие неподалеку от плавучей базы «Эльдорадо», смотрелись акулами рядом с кашалотом, а корабли сопровождения авианосной ударной группы казались и вовсе мелкой салакой. Единственный пассажир чартерного «Гольфстрима», не отрываясь, глядел в иллюминатор на плавбазу и вспоминал все, что ему было известно об этом удивительном творении человеческих рук.

Это был даже не корабль, а искусственный остров, который не имел собственного двигателя и передвигался с помощью четырех специально предназначенных для этого буксиров. Его двухкилометровое «тело», сверху похожее на гигантскую сколопендру, состояло из отдельных секций, имеющих надводную и подводную части, соединенных между собой колоннами.

Такая конструкция позволяла почти полностью компенсировать волновые колебания даже при сильном шторме. Поэтому плавбаза принимала самолеты практически в любую непогоду и, к тому же, оказалась избавлена от традиционного риска обычных судов — возможности переломиться на особо крутой и высокой волне.

«Эльдорадо» сошла с самой крупной верфи Восточного побережья в Норфолке и была первой из шести подобных баз, заказанных Пентагоном. Две последующих — «Атлантида» и «Валгалла» — предназначались для Атлантического, а три проекта третьей очереди — «Шамбала», «Авалон» и «Эдем» — для Тихоокеанского флота. В течение десяти лет по расчетам стратегов эти плавучие острова, названные в честь мифических земель, должны были усилить военное присутствие США «до полного доминирования в регионе».

Размещенные в нейтральных водах, они, в отличие от авианосцев, могли обеспечивать взлет не только самолетов палубной авиации, но и больших транспортных бортов. Военные группировки, опирающиеся на эти универсальные океанские аэродромы, более не зависели от того, предоставят ли им союзники лагеря для дислокации и аэродромы подскока. Плавбазы позволяли воплотить в жизнь мечту американских стратегов, оформленную еще в 80-х годах — возможность за считанные часы превратить в поле боя любую точку мира.

Увы, на фоне развернутого «менялами» сокращения военного бюджета судьба остальных баз оказалась весьма туманной. В свое время «оружейники» успели протолкнуть проект, пока у власти был их президент. Теперь новые хозяева Белого Дома намеревались вывести из состава флота даже несколько авианосцев. Так что морские титаны рисковали закончиться на первом и последнем представителе своего класса.

Бортовой ядерный реактор, питающий всю конструкцию, обеспечивает временную энергетическую автономность до пяти лет. Общая площадь палубных и трюмных хранилищ составляет 250 000 квадратных метров. Суммарная емкость бортовых танков 40 000 метрических тонн горючего — что по масштабом сопоставимо с размером армейского нефтехранилища. Палубные ангары вмещают 250 самолетов и вертолетов, а жилые отсеки дают возможность размещать на борту экспедиционную бригаду морской пехоты, в состав которой входят около 3700 солдат, 58 танков «Абрамс», 80 боевых разведывательных машин «Бредли», а кроме того, тактические ракетные комплексы и средства противовоздушной обороны.

Плавбаза с постоянным составом, размещенные на ней морпехи и авиакрылья, а также ударная авианосная группа подчинены единому оперативному командованию, которое, кроме всего прочего, имеет в своем распоряжении несколько сот крылатых ракет «Томагавк», оснащенных системами высокоточного наведения. Такие ракеты могут нести ядерную боеголовку мощностью до пятидесяти килотонн. Пассажир также знал, что в дополнение к традиционному вооружению арсенал плавучей базы содержит под надежнейшей охраной двенадцать боеголовок W-80 мощностью 200 килотонн…

В голове у советника вдруг всплыли бессмертные строчки:

У сумрачных скал он тень повстречал: «О тень, всем надеждам преграда, Поведай ты мне, в какой стороне Смогу я найти Эльдорадо?» Ищи за несметным сонмом планет. Ни в чем я тебе не преграда. Спускайся скорей в долину теней, И там ты найдешь Эльдорадо! [34]

Отгоняя странные мысли, в салон вошла стюардесса и, расплываясь в улыбке, сообщила, что им наконец-то дали добро на посадку, но так как самолет приземляется над водой, необходимо соблюсти обязательные меры безопасности. Не дожидаясь согласия сановного пассажира, она принялась хлопотать вокруг, пристегивая его к мягкому кожаному креслу.

«Хороша», — оглядев девушку с макушки до каблучков и вдыхая аромат духов, подумал советник. — На обратном пути посмотрим, кто кого будет пристегивать, а кто кого расстегивать. Это не Вашингтон, где опасно даже «Плейбой» смотреть…

Посадки и взлеты на плавбазе проходили с частотой и регулярностью крупного гражданского аэропорта. На палубе постоянно ощущалась нехватка свободного места, поэтому сразу же после приземления самолет отбуксировали к лифту и опустили на два яруса вниз.

После того, как раздвинулись решетчатые ворота, приземистый электротягач, питавшийся от шины, проложенной по середине коридора, оттранспортировал самолет в закрытый отсек, по размерам не уступавший обычному аэродромному ангару. Командир воздушного судна получил разрешение открыть люк только после того, как технический персонал покинул помещение, а вход в него закрыли раздвижные ворота.

Советника встречал у трапа сам здешний царь и бог — командующий оперативной группой, двухметровый генерал в рубашке с короткими рукавами и форменной пилотке. Командующий старательно подражал своему кумиру — Дугласу Макартуру, поэтому стоял, сжимая в зубах незажженую кукурузную трубку и картинно сверкал зеркальными солнцезащитными очками «Поляроид», которые носил, несмотря на искусственное освещение в отсеках.

Невысокий советник почти утонул в волосатых лапищах старого приятеля, а наблюдавший за встречей техник-сержант, ухмыльнувшись, подумал, что эта встреча напоминает объятия орангутанга с пингвином.

— Мэтью, тебя нужно снимать для вербовочных плакатов, тогда число желающих пойти на службу увеличится раза в три, — умилился советник.

— А что, Виктор, в стране снова, как во времена Вьетнамской войны, не хватает добровольцев? — отозвался командующий.

— Пока что такой проблемы нет, но кто знает, что будет дальше? В следующий раз я прихвачу с собой съемочную группу из «Парамаунт» и двух-трех старлеток, сделаем рекламный ролик за счет бюджета Министерства обороны!

— Со старлетками и здесь нет проблем, дружище, — в голосе генерала проявились нотки мужской хвастливости, сдобренные щепоткой скабрезности. — У меня в подчинении полевой госпиталь, причем кандидатуры сестер и врачей женского пола утверждаю я лично. Так что сам понимаешь… Кстати, если захочется экзотики, как в старые добрые времена, то не забывай, что мы находимся в центре Оманского залива. Мне стоит лишь бровью пошевелить, как в Дубай вылетит на «специальную операцию» дежурный вертолет.

Советник в ответ тяжело вздохнул с видом неподдельной скорби. Печаль была вполне искренней, Морган не чуждался экзотических развлечений.

— К сожалению, Мэтью, я прибыл по другим делам. Извини, что не предупредил заранее, дело серьезное и не требует отлагательств. Есть разговор.

— Нет проблем, дружище! Только вначале давай-ка спустимся ко мне в нору, на ленч.

Генерал поднес к губам переговорное устройство, отдал несколько коротких распоряжений, касающихся заправки «Гольфстрима» и, положив руку на плечо старого приятеля, зашагал с ним в обнимку по направлению к служебному лифту.

«Нора» командующего располагалась ниже уровня моря, в одном из поплавков, поддерживающих титаническую конструкцию. Подводный офис состоял из приемной, кабинета и столовой, выполнявшей по совместительству роль конференц-зала.

В зале, где уже был накрыт «скромный ленч» (по самым осторожным прикидкам советника президента, обошедшийся налогоплательщикам не меньше чем в тысячу долларов), часть внешней стены была сделана из сверхпрочного стекла, так что, сидящие за столом могли наблюдать за плавающими рыбами, что Это делало помещение точь-в-точь похожим на ретрофутуристические декорации из фильмов про Джеймса Бонда. Помощнику стало несколько неуютно от осознания того, что над их головами плещутся миллионы тонн океанской воды, но чтобы не обидеть хозяина, он не подал и виду…

Дополняла картину гордо продемонстрированная хозяином спальня-будуар в стиле Людовика Четырнадцатого, с огромной кроватью под балдахином. Надо полагать, именно здесь проходил собеседование женский персонал «Эльдорадо».

Свежевыловленных лобстеров подавал стюард — афроамериканец с нашивками сержанта ВМФ.

— Что вообще происходит, Виктор? — перешел к делу генерал, при помощи специальных клещей ловко расправляясь с огромным морским раком, которого, по его заверению, поймали лишь час назад. — Боевая готовность штабов повышена, увольнения сокращены, офицеры по воспитательной работе, а вместе с ними агенты МВБ, черт бы их побрал, в третий раз под микроскопом просматривают личные дела, выявляя неблагонадежных и выходцев со Среднего Востока. Вы что там, все-таки задумали долбануть Иран?

— В мире неспокойно, приятель, — отвечал, косясь на стены, советник, одновременно смакуя шампанское «Дом Периньон». — Есть информация о готовящихся терактах.

— «Талибан», «Хезболла»? ООП? — ухмыльнулся генерал. — Эти байки ты своим приятелям из ЦРУ рассказывай, только не мне. Может, еще про Бен Ладена вспомним?

Командующий отрицательно покачал головой и сделал круговой жест указательным пальцем, показывая на потолок. Советник понимающе кивнул и перевел разговор на воспоминания о последней войне в Ираке, во время которой, собственно, и познакомились молодой полковник и скромный клерк из сенатской комиссии.

Не сговариваясь, они поспешили закончить «короткий» перекус и, к облегчению Моргана, поднялись на скоростном лифте, который мог бы являться предметом законной гордости любого фешенебельного отеля. Здесь, на одной из общедоступных палуб, конечно, их разговор тоже могли прослушать. Но это было бы куда сложнее — слишком много мест, где могли уединиться для беседы старые компаньоны.

— Ты почти прав, Мэтью, — советник без предисловий продолжил прерванный разговор. — Дело тут не в наших пугалах для СМИ. Ребятам в ЦРУ удалось узнать, что некие… некая террористическая группа исламистов готовит теракт, по сравнению с которым события одиннадцатого сентября могут показаться разбитым из рогатки окном. Только, к счастью, на сей раз он направлен не на нас, а на Россию, Украину и Беларусь. В подробности пока посвящать тебя не могу, скажу лишь одно. Принято решение закрыть полученную информацию от русских, дождаться результатов и поставить чистоплюя, который окопался в Овальном кабинете, перед необходимостью решительных действий.

— Значит, Россия? — негромко уточнил генерал, раскуривая трубку. Новость он принял в точном соответствии с положением — со сдержанным спокойствием.

— Совершенно верно. Теракт будет иметь такие масштабы, что Россия на время окажется полностью деморализованной.

Генерал понимающе кивнул. Темные очки скрывали глаза и не давали собеседнику понять, что он при этом думает.

— Когда?

— Совсем скоро, — сказал советник. После некоторой паузы и едва заметного колебания он добавил. — Через неделю-другую.

— Теперь понятно — вымолвил генерал, пуская длинную струю дыма. — Стало быть, если это произойдет, мы займемся, наконец, «активным миротворчеством», или, как сами русские говорят, «принуждением к миру»?

Морган ухмыльнулся.

— База террористов находится в Курдистане. Отсюда две с половиной тысячи километров. Скорее всего, ты получишь приказ на проведение масштабной антитеррористической операции…

— Вот это другое дело, дружище! Лучшая новость за последние несколько лет. Слушай, если ты не спешишь, то вечером я прикажу дать спектакль нашему гарнизонному варьете. Сам понимаешь, та, в которую ткнешь пальцем — твоя до утра…

— Это, к сожалению не все, Мэтью, — наступала самая неприятная и скользкая часть разговора, поэтому Морган мысленно выдохнул и мысленно же перекрестился. — В деле есть один нюанс. Результатом рейда должно быть классическое SNAFU

— Нужен громкий провал? — ворчливо уточнил Метью. — В таком случае я отправлю не своих ребят, базирующихся на базе, а морпехов из Тикрита.

— Да хоть роту почетного караула, лишь бы были потери! Сразу же после доклада о том, что рейд закончился неудачей, ты дашь команду на пуск «Томагавка» с тактическим ядерным зарядом. Риск удачной операции, конечно, имеется, но это твои проблемы…

На самом деле Морган ни капли не рисковал. Ему было известно, что база курдских террористов был защищена двумя русскими зенитными комплексами, способными отбить и более серьезное нападение. Об этом он знал совершенно точно, так как лично контролировал их поставку Джамалю.

Генерал помолчал, с видом задумчивой рассеянности попыхивая трубкой. Теперь он действительно был почти неотличим от «Неукротимого Дуга».

— Понимаю. После такого удара наш Плаксивый Ковбой потеряет контроль над ситуацией и подаст в отставку, либо будет подвергнут импичменту… Стало быть, хотите, чтобы у меня были руки по локоть в крови? — спросил в пустоту генерал, глядя мимо собеседника. — А знаешь… есть вариант попроще. Ты, Виктор, прибудешь сюда незадолго до событий и лично, от имени президента отдаешь мне распоряжение. Таким образом не нужно будет морочить голову и подставлять мою задницу.

— В этом не будет необходимости, Мэтью. Я, как советник, могу отдавать распоряжения от имени Президента на именном бланке. Если… точнее, после того, как я это сделаю, у тебя будет приказ самого Верховного.

— А если вы, по своим масонским привычкам, «под давлением общественности» отдадите меня под суд?

Помощник хмыкнул и посмотрел на генерала снизу вверх. В его взгляде сквозило уважение пополам с угрозой.

— Если согласишься, и все получится, ты станешь вице-президентом и членом совета директоров «Калибертон». В этом тебе предоставят любые гарантии, вплоть до подписанного контракта, вступающего в силу при определенных условиях.

— А если я откажусь?

— Через час после моего возвращения в Вашингтон будет подписан приказ о твоем переводе в один из штабов. Ты переедешь в Пентагон, где у тебя под началом окажется кабинет размером восемь на десять футов и старая чернокожая секретарша. А каждому третьему встречному в коридоре ты, бригадный генерал, будешь отдавать честь и говорить «сэр».

— Это если я не подниму шум… публичный, с помощью своих знакомых и прессы, — усмехнулся генерал, но в его словах не слышалось искренней злости. Скорее спортивный интерес. Пока политик и военный не столько обменивались угрозами, сколько прощупывали возможную выгоду и собственную страховку на случай недобросовестности «партнера». Поэтому помощник сделал вид, что не услышал, и продолжил речь.

— Если согласишься и исполнишь то что требуется, но ситуация выйдет из-под контроля, дело до суда не дойдет. Ты исчезнешь. Федеральная программа защиты свидетелей, паспорт любой страны и тридцать миллионов неотслеживаемым трансфертом на указанном тобой счету.

— Слушай меня внимательно, дружище, — генерал докурил трубку и мощным щелчком отправил ее за борт. В этом простом жесте отразилась вся буря эмоций, что обуревала внешне невозмутимого командующего плавбазой. — Ты со своими нынешними шефами, наверное, решил, что мы, армейцы, совсем тупые? Твои гнилые ФБРовцы, с их «программами защиты свидетелей», которых убивают, как кроликов в загоне, мне нужны, как рыбке зонтик. За три дня до начала операции на номерном счету в Белизе, который я укажу, должно лежать сто миллионов — и только попробуйте заблокировать счет или отследить мои деньги! Одновременно с приказом на применение ядерного оружия у меня на руках должен находиться оригинал помилования, подписанный лично Президентом, с открытой датой. Иначе я и пальцем не пошевельну.

Советник сморщился, словно его заставили раскусить недозрелый лайм. Требования генерала проходили по самой верхней планке, но все же оставались в пределах разумного. И, что немаловажно, выполнимого. Однако Морган не мог единолично гарантировать удовлетворение столь высоких запросов, требовалось хотя бы формальное одобрение коллег.

— Дай команду своим, чтобы готовили мой самолет к вылету. Ответ получишь через день-два.

Дежурный офицер наблюдал с верхнего яруса палубной надстройки за тем, как его шеф и какая-то большая шишка из правительства прощаются. Далеко не так тепло, как встретились, но все же вполне дружелюбно. «Босс опять по бабам рванет в Дубай или Фуджейру» — беззлобно подумал дежурный. Сексуальная ненасытность командующего, о которой, несмотря на новомодные веяния относительно «харрасмента» ходили легенды, была предметом особой гордости всего личного состава подчиненной ему группировки.

 

26. Спасение утопающих

Из прострации меня выводит писк сигналов точного времени, что доносится от ларька, торгующего музыкальными дисками. «Радио-Маяк», ежечасный пятиминутный блок новостей. Три часа дня. Оказывается, двигаясь как робот, я свернул сторону книжного рынка и теперь плетусь вдоль бесчисленных раскладок, среди негустой по буднему дню и рабочему времени толпы. Бейсболку я оставил в машине, и тяжелое августовское солнце нещадно жарит макушку, давит на психику. Точнее на те ошметки, что от нее остались.

Соображается все еще туговато, но понемногу наступает хоть какое-то просветление. Которое, впрочем, приносит новые страхи — теперь в каждом встречном мерещатся враги. Кто же за мной следит? Не «следят ли», а именно «кто следит?». Вот те два студента, что стоят у большого лотка с компьютерной литературой и вертят головами по сторонам? Или устроившийся в тени забора хлопец-инвалид, который при виде любого мужчины бормочет, вроде как себе под нос: «Порнушка, порнушка…»? А может меня пасет вон та библиотечного вида девица в очках, которая бросила из-за своих диоптрий вполне кокетливый взгляд? Нет, это, скорее всего, быдловатый лавочник в остроносых туфлях. Одной рукой крутит на пальце брелок сигнализации с эмблемой «БМВ» и автомобильными ключами, в другой держит стопку дисков, наиновейшие пиратские «экранки». Проходя мимо, он окидывает меня таким взглядом, будто я ему минимум штуку баксов должен. Да ну, глупость какая. Если бы зацепили у телефонов, то там бы и взяли. А паранойя имеет простое объяснение — хочется выпить, как никогда. Черт возьми, какой уже день я трезвенник поневоле? Узник абстиненции…

Как говорится, нахер-мазох. Зайду куда-нибудь, соточку жахну. Успокоиться надо и мозги прочистить. А то ведь все, аллес. Край, капут. Уходить огородами и к Котовскому. Во рту разливается знакомый привкус похмельной желчи. Выпить! Ухнуть сто грамм обжигающе холодной водки, а там видно будет…

Позже я понял, что от неминуемого запоя меня тогда спасла простая случайность. Сверни я от метро не направо, а налево, то неминуемо попал бы на вещевой базар, напротив которого в зоне прямой видимости располагалось с десяток разнокалиберных наливаек-ганделыков. Я бы непременно зашел в первый попавшийся бар, чтобы «немного успокоить нервы», при этом утешая себя заведомо лживой мыслью, что сто грамм мне — как слону дробинка. Но даже тому самому слону было понятно, что стоит опрокинуть первый стопарь — и мое ближайшее будущее (по крайней мере, на пятнадцать суток вперед), можно предсказать с точностью до камеры предварительного заключения ближайшего райотдела.

А так, не обнаружив в пределах досягаемости вожделенной подпитки, сидящий во мне алкоголик с недовольным ворчанием прячется где-то в глубине, уступая место оперативнику. Справившись с первым, самым опасным позывом, облегченно вздыхаю. Еще раз, но уже без паники оглядываюсь и медленно бреду вдоль книжных раскладок, машинально разглядываю обложки продающихся книг и осмысливаю ситуацию.

Полный Песец помалу отстает, но его ехидное дыхание еще ощущается за спиной.

Рассуждения мои прозрачны, как слеза ребенка. Чтобы связать гибель Сереги с переданной ему информацией, не нужно быть аналитиком с Уолл-Стрит. Сегодня — пятница. В минувшую субботу вечером Бондаренко узнал от меня об откровениях Сербина, витиной смерти и охоте на Милу. В понедельник, вероятно, так и не появившись на работе, он взял отгул и уехал нырять под Киев…

Пытаюсь восстановить ход событий. В воскресенье офицер антитеррора имеет неофициальную беседу с кем-то из своего начальства. В тот же день сведения доходят до уровня принятия решений, и скорее всего ему предлагают продолжить работу дальше, в неофициальном ключе. Дальше чуть сложнее, однако тоже понятно. Информация проходит молниеносно, потому что Сергея убирают буквально в течение суток. Устранить человека быстро и чисто вообще непросто, тем более если это офицер такой службы. Так что решение принималось… даже не могу сообразить, какие это высоты.

Причем его убили сразу же, без допроса. Иначе уже в понедельник в мой ящик упало бы письмо с указанием места и времени встречи. Любой профи понимает, что при граничном времени выхода на связь лучше не тянуть, заставляя абонента нервничать. А там меня бы взяли под белы рученьки и, уточнив где найти Милу, отправили на корм рыбам вслед за другом Серегой. Вариант, что капитан на допросе утаил источник информации не рассматриваю даже теоретически. При современной технике активных дознаний стойких молчунов не бывает. Есть лишь неопытные следователи или просроченная химия.

И вот это удивляет больше всего — почему меня не приняли сразу?

Ответ только один — стало быть, ни я, ни Мила им не нужны изначально. Опять же — почему? Да потому что за то время, пока я сидел и ждал у моря погоды, место, указанное Сербиным, скорее всего проверили, и бомбу изъяли. Или изымут в ближайшие дни. А без ядрен-батона мы с Милой всего лишь параноики с богатым воображением, никому не опасные и совершенно безвредные.

Стоп! Тут нестыковочка, гражданин прокурор. Я же и не называл Сереге точного места. И убрал его из переписанной сербинской фонограммы. «На аэродроме» — это все равно что сказать «где-то в окрестностях Русы». На территории по краю множество рощ, огромное число оврагов и ям, вырытых при постройке защитных сооружений. Сами сооружения — капониры, полузаглубленные и подземные бункеры. Помимо этого — куча обособленных строений, в массе своей заброшеных. Земля нашпигована кабелями, всякими мусорными ямами с металлом. Над бомбой — надежный экран из свинцовых аккумуляторов плюс постчернобыльский точечный фон, что без знания места делает поиск с помощью металлоискателя и дозиметра совершенно бессмысленным.

Неужели не возникло у этих товарищей ни малейшего желания пройти по цепочке и выяснить точные координаты, где спрятана неучтенка? Или они про место знали и без Сереги? Или же там все пошло наперекосяк, и Бондаренко погиб, не рассказав всего, что он знал и не наведя на мой след? Вот это больше похоже на правду, вполне могли накосячить. Можно даже предположить, что Серега похищен или сбежал. Однако, поминки… Значит, попал под удар, но всего про нас рассказать не успел или не смог.

В моей ситуации нужно предполагать худшее. Следовательно, нужно исходить из того, что наши имена стали известны неким врагам — раз, что нас активно ищут — два, и это не доморощенные русинские компрадоры, а западные или какие-то другие спецслужбы — три.

По результатам анализа выводы, мягко говоря, не радужные. Все мои наивные планы, рассчитанные на чуть ли не открытый канал в правительство, с грохотом и треском ломаются. Точнее, лупят с размаху по лбу черенком любимых граблей.

Ищут? Естественно! Найдут? Вопрос времени. Если тут же не исчезну из города, а идеально и из страны. Тоскливо. Даже не тоскливо, а как-то очень паскудно на душе. Снова захотелось про все забыть. Плюнуть и растереть.

Умом понимаю, что это естественная реакция психики, которая к тому же раскачана отсутствием привычного допинга. Но разум чувствам в этой ситуации не товарищ…

Нафига мне все надо?! Я не нанимался разгребать чужое дерьмо! И мне оно нахер не надо! Понятно?! И лучший сейчас для меня вариант — не возвращаться к Миле. Хата вперед проплачена, денег ей оставил. Пусть за папашку своего героического все это дерьмо сама и расхлебывает. А я тут человек левый и, как говорится, не абизьян. Тем более, если я ее той ночью таки того, так даже если все обойдется и всплывет, то срок, как неплатежеспособный подозреваемый, на этот раз отгребу стопудово.

Выполняя команду «Кругом, шагом — марш!», возвращаюсь к машине. Тыцкаю в брелок сигнализации, хлопаю дверью. Обеими руками хватаюсь за руль, упираюсь подбородком… За рулем всегда лучше думается. Точнее, как раз, не-думается. Привычные действия занимают внимание, на время запирают скверные мысли. Покидаю Петровку, еду в сторону Московского моста. Не доезжая до Днепра сворачиваю направо — новый мост перекинутый через Рыбальский залив, быстро выводит на Подол.

Включаю радио. Не успеваю убрать палец с кнопки, как в салоне начинает гнусавить голос проповедника-евангелиста, вещающего по-украински с характерным акцентом канадской «дияспоры»: «Все, що записано в святому писанні, — це істина, тому що це — слово Боже…»…

По оперативным разработкам я хорошо помню, что все «американские» представительства этих сектантов на Украине представляют собой хорошо прикрытые центры транзитного наркодиллинга, и брезгливо переключаю канал.

«Зараз, коли вся наша держава фактично завершила підготовку до вступу у ЕС та до НАТО, а Збройні Сили скорочені майже до обсягів армії Великої Британії…» — диктор, читающий новости, торжественно фальшивым интонациями напоминает дикторов советских времен, только вместо слова «коммунизма» — «демократия», а вместо «СССР» — «ЕС». Дальше…

«Російській тоталітаризм не хоче рахуватися з інтересами української держави. Газопровід, що побудовано в обхід України, через Бєларусь, не повинен був здаватися в експлатацію…» — вещает какой-то «щирый та свидомый» депутат Верховной Рады. Ругаюсь вслух так, что у едущей борт о борт дамочки на дорогом «Ниссане» уши, наверное, сворачиваются в трубочку. Слава богу, на следующей волне звучит музыка…

«Родина. Еду я на Родину…» — кричит-надрывается Юрий Шевчук. Мудак, конечно, по жизни «музыкант Юра», но песня у него неплохая. Душевная. Прибавляю звук, понемногу начинаю подпевать…

Песня медленно топит лед, смывая шелуху последних лет. Аккорды возвращают к тому, почти забытому капитану Верещагину, что чуть было не растворился навсегда в жизненных неурядицах и алкогольном дурмане. Переезжая по метромосту через Днепр, выключаю кондиционер и опускаю боковые стекла. В салон врывается воздух большой реки, вытесняя жалкие остатки ненужной сейчас тоски.

Глядя на новостройки, на укрытые зеленью склоны Днепра, на сияющие купола церквей, на девушек, красивее которых нет нигде на свете, я немного отвлекаюсь от тяжелого груза, лежащего на сердце. И про жизнь свою несуразную не думаю, и про бомбу эту проклятущую.

«Осень мне напомнила опять о самом главном. Что же будет с Родиной и с нами?»- спрашивает Шевчук, и я, как ни стараюсь, не могу для себя найти ответ на этот, вроде бы, простой вопрос.

Медленно начинает закипать злость. А почему я должен бояться собственной тени в своей стране? Почему здесь распоряжаются эти уроды? Они считают, что все купили, все держат под контролем?

Вспомнилась Руса, где бывшие дома офицерского состава разваливаются один за другим, где полковник торгует маслом на базаре, вдова командира части, чтобы сводить концы с концами, вяжет и продает носки, а боевой летчик Витя Сербин заведует, точнее, заведовал складом, где хранятся куски грозных самолетов, порезанных за американские деньги.

Хер вам на всю рожу, суки! Не знаю, что у меня внутри переворачивается, но и страх, и колебания пропадают. Им на смену приходит нормальный рабочий мандраж, при котором мозги у меня начинают шуршать, как у профессионального покериста. Кофейку бы только глотнуть… Кофейку, Витя! Без коньяка!

Кручусь по переулкам, медленно пробираясь к Сырцу, где много тихих кофеен. Сворачиваю в узкую улочку. Паркуюсь в тени раскидистого каштана. До захода еще далеко, и солнце вполне может раскалить машину до состояния духовки. Выбираюсь из Опеля. Точно! Интернет-кафе на месте. Память не подводит. Интернет здесь толстый, камер наблюдения нет, а кофе варят с понятием.

Под первую чашку просто смотрю новости на экране и рассуждаю.

Куда податься? С СБУ, похоже все ясно. Есть еще правда Генеральная прокуратура и прочие высокие надзорные органы. Да только тут вам не Америка с ее бюджетом на охрану свидетелей, и даже не российский сериал «Государственная защита». Кассету они возьмут и обязательно в дело пустят. Но прятать и охранять нас никто не станет.

Однако есть еще и мудрость веков. Попсовый кумир стратегов и аналитиков, незабвенный Сунь Цзы учил: хочешь победить — делай вещи прямо противоположные тем, которые от тебя ждет противник. Они меня по каким-то причинам не хотят или не могут найти? Значит, нужно самому объявиться. Боятся утечки информации про бомбу, зачищают плотнее некуда — значит эта информация должна непременно попасть в СМИ. Причем не к одному «честному корреспонденту», которого легко запугать, купить или просто грохнуть, а сразу нескольким ведущим всемирным телеканалам. Да так, чтобы наперегонки неслись в студии, потому что секунды решают — кто первым выдаст сенсацию в эфир. «Демократического» журналиста, который знает, что у него есть конкурент, а сенсация все равно будет обнародована, остановить практически нереально. Даже если речь идет об угрозе жизни людей, каждый теракт тому подтверждение.

Но, как говорится в анекдоте, «Есть, Петька, нюанс…» Соваться в тот же «Рейтерз» с пустыми руками нельзя. Витина кассета для них — невеликое доказательство — мало ли чего там алкаш в магнитофон набурчал.

Так что стоит прислушаться к словам товарища Жеглова — «Фокс, вот главный свидетель». В смысле, бомба, которая скорее всего еще находится там, где она пролежала последние двадцать с хвостиком лет.

Можно, конечно, бесконечно просчитывать варианты и прикидывать кто, что и как, но скорее и надежнее — аккуратно вернуться в Русу и заняться знакомым делом — земляными работами. Благо Витя-покойник, штурман, как-никак место точнехонько указал, со всеми привязками и надежным ориентирами. Судя по описанию в Википедии, контейнер с бомбой, замаскированный под ракету Х-50, больше восьми метров в длину. Все, что я смогу сделать — прокопать узкий шурф, чтобы убедиться в наличии, но и этого будет уже достаточно.

Вот как оно получается — Витю пришлось закопать, а дуру, которая его в могилу свела, наоборот, возвращать в мир, как Дракулу какого-то. Кстати про упырей. Заодно и «дядю Сережу» Котельникова надо бы вежливо опросить на предмет того, кто ему дал приказ девчонку зачистить. Ухватить падлу за бейцалы да сжать немного…

Но это завтра. Конечно, надо бы сорваться прямо сейчас, только лопату в ближайшем хозмаге прикупить. Но, как говаривал мой знакомый из прежней жизни, поспешность — дочь шайтана. У меня, да и у Милы нет никого, кроме меня самого. А значит, каждый шаг должен быть выверен, потому что ошибиться можно, но как саперу — только один раз.

Для начала следует хотя бы в общих чертах определиться, кто же все-таки против нас так лихо играет. Любая местная контора не больше чем исполнитель, приказы отдает кто-то повыше. И тут моими союзниками вольно или невольно очень даже могут стать остальные летуны из Витиного экипажа. Так что первым делом придется искать участников происшествия.

В случае удачи сразу несколько зайцев накроются картечным залпом. Ядерные разгильдяи получат предупреждение о грозящей им опасности, а я — дополнительную информацию и надежных, что важно, живых свидетелей. Таких, что, скорее всего, даже без предварительной обработки подтвердят мои слова в любой инстанции. Ну а если даже не удастся пойти на диалог, то встревоженный человек обязательно начнет суетиться, привлекая к себе внимание и оттягивая часть сил противника. Некрасиво, конечно, но что поделаешь. Чем большую огласку получает дело, тем больше вероятность у нас с девчонкой вылезти из этой задницы целыми-невредимыми…

Вопрос — где и кого искать?

В посмертной исповеди Сербин, очерчивая круг посвященных, упомянул, помимо летунов экипажа еще двоих. Злополучную шалашовку, из-за которой они и влетели ногами в маргарин, а также прикрывшего весь гешефт командира базы.

С него-то я и решаю начать.

В компах я не силен, но поисковиками пользоваться умею. В том числе, и внутрифорумными. Правда, быстро не вышло. Форум, где чаще всего встречались и общались летчики Союза, нахожу после долгого перебора. Много левых и бесполезных ресурсов, да и не знаток я вопроса. Но постепенно продираюсь через сетевой мусор и нахожу искомое. Впрочем, пользы с этого все равно нет — полковник, оказывается, уже давно умер.

Отметаю. Женщину и не ищу. Она была не в курсе происходящего, да и вряд ли найти смогу. Хотя, если судить по словам Сербина, должны её помнить многие… Но для этого нужно искать летчиков, которые могли бы с ней встречаться, входить к ним в доверие, потому что о таких вещах первому встречному не рассказывают, да и второму-третьему тоже… Нет времени.

По ходу дела натыкаюсь на сообщение о катастрофе в Энгельсе. На всякий случай изучаю биографию погибших, благо подходят. И сразу тихо охреневаю. Командир разбившегося Ту-160 летал в одном экипаже с Сербиным на должности второго пилота…

Голова потихоньку входит в полноценный рабочий режим, как в старые добрые времена. Никакого эмоционального всплеска в душе, никакой паники, только констатация того, что «игрокам» не слабо грохнуть стратегический бомбардировщик, заметая следы и убирая свидетелей. Случайность катастрофы отметаю сразу, в моем положении все совпадения должны толковаться строго в направлении злобных происков.

Похоже, меня начинают опережать.

Пробегаю по региональным происшествиям ушедшей недели. Все-таки удивительно, как много можно узнать из сети, если примерно представлять, что и где искать. Где-то в Китае пропал без вести украинский летчик. Фамилия совпадает с одной из тех, что Витя перечислял… Так, а командир сербинской «тушки» живет в Киеве. Вроде бы еще живой. Теряю с полчаса, но никаких координат не нахожу. Шифруетесь, товарищ Емельянов! Ничего, найдем! Нахожу через несколько минут. В криминальной хронике. Емельянова на днях сбила машина, глупая случайная смерть.

Все. Концы обрублены.

Матерюсь сквозь зубы, борясь с желанием расколотить ни в чем не виноватый системник. Чищу историю запросов, киваю мальчишке оператору, вырубай, мол. На мониторе появляется надпись «Оплатите, пожалуйста!», забираю сдачу и выхожу на улицу.

Долго стою, прикуривая сигареты одну от другой. Сминаю опустевшую пачку, швыряю в ближайшую урну.

На стоянке меня ждет все тот же Полный Песец. Ишь, как невидимым хвостом машет. И щурится, скотина, презрительно, со всем на то основанием. Но уже не так нагло.

Это мне относительно легко было найти несколько следов уже постфактум, зная, где примерно копать. А «те» начинали с нуля, но в считанные дни определили местонахождение нужных людей и сработали четко, быстро. Это не под силу ни одиночке, ни даже группе, если эта самая группа не имеет выходов на закрытые информационные сети, обширную сеть осведомителей и на очень большие деньги. При таком размахе событий на пути у нас стоит не какая-то левая шайка политиканов, не террористы и даже не чья-нибудь служба безопасности.

Значит государственная спецслужба. Причем одна из ведущих на шарике, что отнюдь не воздушный, а земной. Лично у меня, гражданин прокурор, нет даже и тени сомнений. Цели такой организации — всегда политические. Сейчас они методично, быстро зачищают всех, кто знает о спрятанной в Русе бомбе. Полагаю, не для того, чтобы сделать сюрприз на день рождения королеве Елизавете или, к примеру, на Четвертое июля Конгрессу. В крайнем разе торжественно объявив мировой общественности о столь интересной находке по случаю Пейсаха или Хануки.

Нет. Тотальную ликвидацию всех вольных и невольных свидетелей будут проводить лишь в одном случае — если бомбу собираются по возможности применить. Или спрятать, чтобы потом применить. Или передать тем, кто ее применит. Вариантов здесь много, и каждый из серии «белые начинают и выигрывают». Где из черных сегодня на доске остались лишь я да Мила.

Что это значит для нас? Только одно, о чем я и так уже думал ранее. Если останемся одни — умрем. Серега каким-то неведомым путем уберег нас, купил сколько-то времени, но оно стремительно заканчивается, судя по тому, как быстро уходят из жизни все причастные.

Тут в одиночку не пошустришь. Тут уж, как говорится, клин — клином. Уцелеть от преследования одной спецслужбы проще всего, примкнув к другой. Враг моего врага — мой друг, как говорили римляне. Так что вырисовывается прямой резон рвануть через кордон, к русским чекистам. Но и здесь есть нюанс. Прямо таки на поверхности болтается, сволочь. Что, если это именно их работа?

Какой-то сумбур в голове… Но в общем, как говорил крестный папа кузькиной матери , товарищ Хрущев: «Наши цели ясны, задачи определены, за работу, товарищи!».

Выруливаю на проспект в сторону нашего временного убежища.

Возвращаюсь домой совершенно разбитым. Пройдя, не разуваясь, на кухню, открываю холодильник. Мрачно гляжу на бутылки. С силой хлопаю дверцей. С холодильника падает несколько книг.

Мила, видя мое состояние, с расспросами не лезет. Но перед глазами маячит. Краем глаза отмечаю, что надела штаны. То ли поняла бесплодность попыток моего соблазнения, то ли решила сегодня не рисковать. Наконец, не выдержав, подходит поближе, осторожно касается плеча, будто котенок лапкой.

— Витя, а у нас все плохо?

— А? — дергаюсь в её сторону.

— У нас всё плохо? — повторяет девчонка.

— Не то, чтобы очень, — осторожно говорю я. Сейчас, до полного счастья, только истерики не хватает… — Ничего, прорвемся. Честное пионерское.

— А ты пионером успел стать?

— Конечно! — гордо выпячиваю грудь. — Даже галстук носил.

— Ты, и в галстуке… — Мила хихикает.

— А то! Это не шубу в трусы заправлять!

Шутка тупая и не очень уместная, но смеемся вдвоем. Ладно, не все потеряно. И вообще, нет таких крепостей, что не взяли бы большевики. Раньше смерти хоронить себя не будем…

 

27. Капкан на майора

Телефонный разговор был коротким. Правда, с самим губернатором переговорить Пашкину не удалось. Но поняв, кто звонит и о чем пойдет речь, помощник сказал: «Приезжайте в любое время, шеф примет, я закажу пропуск. И чем раньше, тем лучше».

Покинуть отдел получилось вроде бы незаметно. Служба «молчи-молчи» имела свои преимущества. Никому бы и в голову не пришло поинтересоваться, почему замначотдела, переодевшись в гражданку, покидает расположение штаба, не дожидаясь окончания рабочего дня и на личном автомобиле. Куда идем мы с Пятачком — большой, большой секрет…

Темно-серая «Daewoo Nexia», уже полностью выплаченная банку и даже слегка подмятая в незначительном ДТП, обладала тремя крайне полезными качествами — доступной ценой, неплохим движком и общей неприметностью. Выезжая за территорию военного городка, Пашкин внимательно оглядел прилежащие улицы. Это только в шпионских боевиках стоит только переговорить по телефону с нужным человеком, как тебя сразу же начинают пасти не меньше семи машин.

Семи не семи, но «девятка» с трещиной на лобовом стекле, припаркованная под тротуаром и тронувшаяся с места сразу же после того, как он вырулил на дорогу, майору не понравилась чрезвычайно. У опытного водителя всегда отлично развито «дорожное чувство локтя». У офицера контрразведки оно подкреплено еще и профессиональными навыками. Потому майор Пашкин, не проехав и сотни метров, четко ощутил, что его ведут…

Первой мыслью было — значит все-таки шеф, больше некому. Он племяша отмазывал, он и слил. Пашкин тихо матернулся, хлопнув по рулю. Мелькнула шальная мысль. Вернуться, зайти в кабинет к подполковнику и шарахнуть его из пистолета. Или, по крайней мере, задержать и вызвать «варягов» — типа слово и дело государево, вяжите супостата! Но не вариант. Варяги — явно засланные казачки, так что при таком раскладе в камеру поволокут не вражину, а самого Пашкина. И к утру его обнаружат полностью раскаявшимся, остывшим и висящим на резинке от трусов, привязанной к плинтусу. Нет уж, сказал «а», надо говорить «бэ». И если губер соглашается его выслушать, то стало быть путь один, под светлы очи областного боярина, в тишину и безопасность надежно охраняемых покоев.

К тому же слежка, это ведь, с другой стороны, даже хорошо. Сразу себя ребята проявили, не стали затягивать. А стало быть, покатаемся…

Рвать с места, по-голливудски визжа и оставляя на асфальте черные следы от покрышек, майор не стал. Он продолжал катиться в общем, не сказать чтобы и плотном потоке, время от времени поглядывая в зеркала на «девятку». Поравнявшись с узким проулком, подрезал «Рено» в правом ряду и резко ушел направо. Поколесил по дворам, нырнул под арку между двумя пятиэтажками, снова выскочил на дорогу. Но оторваться не удалось. Враг, совершенно не смутившись фактом обнаружения, повторял все эволюции Пашкина и держался на хвосте цепко, словно ведомый на хвосте у Кожедуба.

Не прячутся. Стало быть, будут брать! Знать бы, кто — свои или же террористы? Но это пока что второй вопрос… Сперва оторваться. Любой ценой!

Выскочив на относительно прямой участок улицы Степной, Пашкин прибавил газу. Майор отлично знал Энгельс. Да что там, собственно, знать, не мегаполис поди. Так что долго по городу крутиться не выйдет. Да и смысл? Если взяли серьезно, то не выпустят. Из боковой улицы выскочила сиреневая «шоха» и, выйдя в левый ряд, начала пристраиваться сбоку, на пару с цепкой «девяткой», забирая его «деушку» в полукоробочку.

Нужно прорываться к мосту. Над Волгой не остановят, а за Волгой — Саратов. На первом же КПП сунуть ксиву ментам и в их машине добираться в администрацию. Не подействует ксива — имеется пистолет. Пашкин, на мгновение оторвав от руля правую руку, коснулся ПМа в оперативке. Шестнадцать патронов это, конечно, очень мало. Но лучше, чем ничего. И есть, опять же, резерв.

Майор покосился на бардачок и хмыкнул. Там у него, под ворохом карт, лежал небольшой кусочек памяти о Кавказе. В рубчатой оболочке и с проволочным кольцом. Ладно, не будем раньше времени о грустном. Кругом, все-таки, не горы и леса, а вполне себе равнина. Нам бы только через мост проскочить…

Свернув с Ленина на Лесозаводскую, он, не обращая внимания на возмущенные гудки, вжал педаль в пол и начал, перестраиваясь из ряда в ряд, «делать слалом». Справа грязноватой каплей мелькнуло озеро, обозначенное на карте как Банное, но известное в народе под несколько измененным именем. Преследователи отстали. Пашкин сбросил газ и поерзал, устраиваясь поудобнее. Осталось проехать несколько километров до моста, его преодолеть, и все, он в Саратове. Ну а там уже проще будет.

Несмотря на вечернее время, дорога оказалась свободной. Разве что на выезде из Энгельса не поделили полосу два «джигита» на заниженных «Приорах». И теперь прыгали друг перед другом, словно два петуха в красных мокасинах. Ну, то им Аллах судья. После Кавказа майор вполне закономерно недолюбливал «носорогов». Постреляют друг друга, планета чище будет…

Машину остановили при въезде на мост. Продавец полосатых палок, выскочивший навстречу, и перегородивший дорогу, столь яростно и упорно размахивал своим магическим жезлом, что майору даже и полегчало. Ну вот, сейчас пацаны его за какое-то нарушение загопстопят, после чего, будучи временно прикомандированы к контрразведке, проводят к дому губера в качестве персонального эскорта.

В любом случае, проигнорировать столь навязчивое приглашение не получится. Оперативную радиосвязь вроде бы никто еще не отменял, так что есть шанс влететь на другом берегу в дружелюбные объятия комитета по торжественной встрече: поперек дороги — шлагбаум, на асфальте — расстелена пара «скорпионов». Шлагбаум, ладно, снесешь. А потом колесо пропорют металлические штыри. И поедешь ты, уважаемый, на ободах. Потому что штыри, мало того, что от ленты отрываются, так у них еще внутри, на манер шприца, отверстие. Сквозь которое воздух из колеса вылетит с радостным свистом… А там из кювета выскочит два десятка ребятишек. С автоматами и злобными рожами. Вытащат из салона и, прежде, чем он ксиву достанет, отмудохают со всей пролетарской ненавистью… Такие перспективы майор сношал и в рот, и в нос!

Оставался, конечно, лучик надежды, что у гаишника просто план горит, вот и пытается остановить за превышение скорости. Пашкин снова затейливо выругался, включил правый поворот и ударил по тормозам. Гаишник несолидно протрусил вокруг машины и постучал по стеклу. Выходи, мол, сова — медведь пришел! Майор состроил озабоченное лицо и взмахнул, было, своим краснокожим и крайне солидным удостоверением. Но за спиной толстопузого прапорщика, по лицу которого пот прямо-таки струился, выросли, будто из воздуха соткались, два парня. Глядя на них, и ежу сразу бы стало понятно, что превышение скорости тут ни при чем…

Пашкин кристально осознал две элементарные вещи. Что он мудак, наивно надеявшийся уйти от преследования в городе, соединенным с остальным миром тремя дорогами и одним мостом. И что он, похоже, приехал. И пора вылезать…

Крепкие парни, лет двадцать пят-тридцать. Гораздо шире не такого уж и мелкого майора в плечах. Уверенные взгляды. Черные комбинезоны без знаков различия. Совершенно славянской внешности… Хотя это нифига не показатель по нынешним временам! Ваххабиты бойцов вербуют везде. Даже среди мирных чукчей, блин. Но все же по взглядам — государевы люди. Что уже легче, хоть перед смертью пытать не будут.

Привычный замечать любые мелочи, Пашкин отметил у одного на тыльной стороне ладони татуировку с изображением летящего ворона на фоне розы ветров, в окружении лаврового венка. С такой эмблемой Пашкин еще не встречался. Ни у нас, ни у соседей, ни у европейских товарищей. Нечто подобное было вроде на Украине, но ту часть расформировали несколько лет назад. У криминала с муслимами тоже ничего похожего нету. Или просто не вспомнилось? Хреново, если не вспомнилось. Стало быть, дело принимает крайне неопределенный, а значит, и наиболее опасный оборот.

— Товарищ майор! Выходите из машины, и пройдите, пожалуйста, с нами! — ровно, очень вежливо, и чуть ли не улыбаясь, произнес один из парней, чуть наклонившись к Пашкину. — Оружие лучше оставьте, — дополнил говорящий, заметив косой взгляд майора на бардачок. — У вас там граната, надо полагать?

— Нет! — поднял глаза на очень уж проницательного собеседника майор, — красная, блин, кнопка! И МОН-100 .

— Сразу видно понимающего человека. Но лучше не стоит. Думаю, вам и вашего табельного хватит. Вы же, простите на поганом слове, Роман Александрович, не шахид какой-нибудь? Или решите на старости лет в мученики податься? Никто не оценит, честное слово. Вы лучше вылезайте, а то ведь время не резиновое.

Удостоверения никто предъявлять и не думал. Стояли и смотрели, выжидая, когда, наконец, майор перестанет выеживаться. Обильно потел гаишник, жевал губами. Интересно, а этому что, ксиву в рожу сунули или денег заплатили?

Майор звенел ключами, пыхтел и бурчал себе под нос что-то неразборчивое, умеренно-сердитое, всем видом показывая, как он занят и как не вовремя его остановили. А в голове тем временем хладнокровно щелкали шестеренки, подбивая возможные варианты:

По газам, и задним ходом? Чтобы напороться на автоматную очередь по колесам от сидящих в кустах засадников или заботливо расстеленную колючую ленту, которую скорее всего уже раскатали. И хорошо еще, если по колесам. Могут ведь и на поражение влупить. Хотя нет. Ты им, майор, живым нужен. Не зря же бензину столько пожгли. Или на рывок? Вылезти, с локтя пробить ближнему, уйти за толстопузого. Им прикрыться… Минимум четыре-пять раз выстрелить он успеет. Ну да. Не те ребята, чтобы от них можно было так просто выскочить. Да и пистолет изымать не собираются. По рожам видно, что только дернись, скрутят ласты, отобьют почки, еще и в задницу засандалят какую-нибудь мутную гадость из грязного шприца. Не, товарищ майор. Без вариантов. Разве что «каскад погнать», побутафорить под дурачка…

— Я, вообще-то, к губернатору по срочному вызову! Меня ждут на прием! Не появлюсь — будут искать! И вообще, по какому праву вы меня остановили? — вместе с попыткой взять неизвестных на горло, Пашкин попробовал еще и прокачать на вазомоторику. Но ключевое слово «губернатор», от которого непременно дрогнули бы брови любого саратовского силовика, отскочило от «черных» парней, брошенным в стену теннисным мячиком.

— К губернатору обязательно, — кивнул боец. — Только, Роман Александрович, это теперь неважно. Остановили вас, кстати, не мы, а представитель ГИБДД, — гаишник судорожно кивнул. — А по какой необходимости, вам будет доведено позднее. Да, и будьте любезны, ваш мобильный телефон, — и протянул руку.

Пашкин с удивлением посмотрел на раскрытую ладонь. Пальцы чистые, ага, мозоли специфические. Ну что стрелять им много доводится, и так понятно было…

— Это еще зачем?

Боец улыбнулся. Широко и открыто.

— Понимаете, товарищ майор, мы же с вами не пешком добираться будем. А там навигационные приборы всякие, сами понимать должны. Вы же с авиаторами служите бок о бок. Залетим в Сирию ненароком. Оно нам надо?

— Залетим? — непонимающе протянул майор. — Шутите?

— Так точно, залетим, — неожиданно серьезным голосом произнес боец. — Товарищ майор, я все понимаю, но хватит уже комедию ломать. Прошу вас пройти на посадку. Вертолет ждет. А насчет Сирии я действительно пошутил.

Пашкин посмотрел в ту сторону, куда парень дернул подбородком. На штрафной площадке позади КПП медленно раскручивал лопасти обшарпанный вертолет с гражданским триколором и облезлой местами надписью вдоль борта «Экспедиционный».

«Ми-2Р, польского производства, разведывательный», определил наметанным взглядом Пашкин.

Случись это в фильме, майор, наверное, каким-нибудь особо хитрым способом победил бы все же врагов или умчался из засады по мосту навстречу заходящему солнцу. Но, к сожалению, все происходило наяву, и Пашкин понимал — в таком раскладе бесполезно и убегать, и ломиться напролом. Врагов — а он уже не сомневался, что столкнулся с настоящими врагами — было больше, они оказались отлично вооружены и занимали более выгодную позицию. Оставалось подчиниться, положившись на удачу и собственную внимательность. Вдруг да подвернется нужный момент…

Пашкин фыркнул и начал нарочито замедленно вылезать. Но парни и не думали подгонять или хватать за воротник и выволакивать силой. Рядом судорожно сглатывал гаишник, отчетливо и очень мерзко воняющий потом. Не обоссался бы. Майор сунул потному и нервно дергающемуся стражу дорожного порядка ключи от машины и, старательно изображая невозмутимость, зашагал к «вертушке». По пути Пашкин незаметно и отчаянно надеялся, что воздушное путешествие не завершится где-нибудь под водой огромного Саратовского водохранилища. Следом за майором, одобрительно похлопав по плечу ошарашенного гаишного прапора, шагали загадочные бойцы.

 

28. Тени прошлого

День тратится на вдумчивую и тщательную подготовку к разведрейду на Русу. Точнее — на аэродром. А еще точнее, к тому месту, где, если верить магнитофонной исповеди Вити Сербина, лежит и ждет своего часа самая что ни на есть настоящая атомная бомба.

С утра просматривая новости, нахожу нехорошее упоминание о событиях в Энгельсе. Тамошний губер, что громко разорялся насчет наличия фактов о диверсии, не далее как сегодня утром снят с должности. В связи с переходом на другую работу. В переводе с газетного официоза на реально-оперативный эта чехарда показывает, что те, кто за всем этим стоит, смогли снять с поста даже губернатора, который говорил не то, что следовало. А снять российского губера можно исключительно из Кремля. Это в свою очередь означает, что я был прав, и сдаваться российским спецслужбам тоже нельзя.

Всюду клин. Некуда бежать, не у кого скрываться. И значит, ничего мне не остается, как примерять на себя шкуру Рэмбы и идти спасать мир самостоятельно. Ударить, так сказать, полной гласностью по проискам ядерного терроризма!

Финт с живыми свидетелями не прошел, следовательно, придется откапывать бомбу, молясь, чтобы у противника пока не дошли до нее руки. Блин, я ведь даже не представляю, какая она, сколько весит, можно ли ее вообще выкопать одной тягловой силой…

План у меня прост, как стрелковая карточка командира пехотного отделения. Пункт А: найти указанное место и убедиться в наличии бомбы. Пункт Б: заглянуть на огонек к директору риэлторской лавочки «Добродея» господину Котельникову и вдумчиво побеседовать с ним на тему того, кто и при каких обстоятельствах поручил ему устранение Милы, а потом и меня. Пункт В: дальше — по обстоятельствам.

Выезжать буду к вечеру, чтобы к Русе добраться, когда стемнеет. Так что у меня есть целый день на экипировку. Занятие не только полезное, но и ностальгически приятное…

Еду на проспект Дружбы народов. Там, занимая целиком весь первый этаж длинной хрущевки, располагается магазин «Охота и рыбалка», где, если память не подводит, имеется неплохой выбор всякого военно-охотничьего шмота и сопутствующих товаров.

Долго копаюсь в развешенных по всему залу камуфляжах, останавливаюсь на бундесверовском флектарне. Для лета может и жарковат, но зато прочный. Есть и еще один плюс, не столь очевидный. Местные ультрас до беспамятства обожают именно эту расцветку, соответственно, у меня появляется лишний шанс проскочить мимо тех же ППСников, которые со «героями майданов» предпочитают не связываться.

Еще дольше копаюсь в рюкзаках. Презрительно фыркаю на целый стенд псевдонемецких «Дётеров». Красота мне до одного места, надежность и удобство — вот залог успеха. Беру честный русский «Скарабей 28» от ленинградцев. Рюкзак изначально велосипедный, поэтому — изогнут на манер черепашьего панциря. Но зато — куча утяжек, что поясных, что грудных, да и дополнительная защита спины тоже пригодится.

Взять бы бронежилет, но нету. Вернее, есть, однако после событий последних лет их продают только по предъявлению ксивы мента или сотрудника охранного предприятия. И то далеко не всякой. Эх, сюда бы с Серегой забуриться да собраться на хорошую рыбалку, как в старые времена. Только вот сходил капитан к начальству, с моей подачи…

Хмуро обхожу витрину с брониками по широкой дуге, успокаивая себя мыслями, что против автоматной пули нужны не инкассаторские «Панцири», которые, дай бог, если «макаровскую» пулю остановят, а милицейский «Мираж». Который мне не продадут в принципе. Да и скакать в нем, мягко говоря, грустно. А бегать в ближайшем будущем, жопой чую, придется немало.

Уходя от соблазна примерить «кирасу», натыкаюсь на стенд с ПНВ, они же ноктовизоры. Сразу и не въезжаю, что вот эти миниатюрные штуковинки и есть приборы ночного видения. Да уж, не сравнить с нашими табельными, да и отвык я от буржуйской аппаратуры. Наши весят кил пять-шесть и вполне способны заменить дубину, если владелец вдруг решится пойти врукопашную. А тут — триста грамм и отсутствие необходимости в десятке запасных батарей. Беру.

С навигатором муки выбора обходят стороной. На службе у меня был «Гармин». Нахожу точно такой же. Старого собаку новым фокусам не выучишь. И лучше я не получу штук двадцать совершенно не нужных функций, чем буду тыкаться в экран, пытаясь разобраться в мешанине значков.

Продолжив обзаводиться электроникой, беру до кучи неплохой дозиметр «Терру». Одна из ее модификаций была у нас штатной, так что в овладении никаких проблем встать не должно. Рискуя окончательно превратиться в придурка перед глазами продвинутых продавцов, обзавожусь миноискателем. Если верить записи, то сверху над бомбой — толстенный слой из аккумуляторов. Мимо пройти будет сложно, даже с моим минимальным набором знаний из старательно забытого курса «инженерки», прослушанного и прокопанного в Академии. Вот окопы нас там рыть учили неплохо…

Армейский шопоголизм пострашнее, чем женский. Начав тратиться, остановиться трудно. Отложив умные штуки к отобранному, прошу открыть витрину с ножами.

Продавец отдела — крепкий парень в майке, раскрашенной под тельняшку и голубом берете с косичкой, сплетенной из кожаных ремешков. На косичке болтается винтовочная пуля. Суровый воин ходит вокруг, поигрывая наляпистыми татуировками на перекаченных бицепсах, кидает на меня взгляд с изрядной долей презрения.

Продавец не скрывает разочарования. Мысли его читаются без труда. Увидев миноискатель с дозиметром, паренек меня принял за сталкернувшегося придурка, который решил в Чернобыле покопаться, вот и ржёт втихую. Или за какого-нибудь «черного копателя», который, начитавшись книжек про попаданцев, по местам боев прошвырнуться собрался. Что ж, чем дальше от действительности, тем лучше. Но богатый клиент потянулся не к модным ножам выживания и прочим жабоколам и «крысам», а примеривается к неброским, дешевым моделям «маде ин Шведен» . Стало быть, в его понимании я — просто «лох…»

С трудом удерживаюсь от вопроса, не в Николаевской ли бригаде паренёк срочку служил. Там, где крайние лет шесть-семь с парашютом прыгают только офицеры. И то не всегда. Нет, не буду. Пущай вьюнош и дальше героя битв из себя корчит. А то запомнит еще ненароком.

Для понимающего человека в моей ситуации именно такие ножи — самое то. И резиновая рукоять в ладони лежит, как влитая, и сталь неплохая. И, хоть нет ярко выраженной гарды, но небольшой упор позволит вбить в тушку клинок на всю длину, при этом не рискуя порезаться. Да и ножики эти сами по себе очень универсальны. Как говорится, Иван Иванович в годы войны своим ножом резал сало, хлеб, солдат и офицеров противника… Ну а про то, что ножей этих — многие тысячи по миру гуляют, и что бумаг на них ни один нормальный мент не потребует, про это и вовсе упоминать не стоит. Но ряженый клоун обойдется и без подробностей. Отбираю парочку, кидаю на дно рюкзака.

Улыбаюсь и примеряюсь к лопаткам. Оптимальнее, взять бы, конечно, хорошую и толковую штыковую, типа той, что я копал могилу для Сербина, но тут ассортимент не тот. Это мне в строймаг надо…

Ух ты, какие люди! У стенки витрины, почти скрытая страхолюдными складными струментами гондурасского спецназа, лежит древняя советская МПЛ. Та самая, которую частенько обзывают малой саперной. Ну и пусть обзывают, мне-то что? Разворошив кучу, достаю.

Приятный сюрприз. Лопатка-то реально времен войны. Металл, соответственно, качественный, не то дерьмо, которое клеймилось «тремя ёлочками». Чехол, правда, дохленький, из тоненького брезента. Но, с другой стороны, мне с ней под обстрелом не ползать. А «Коминтерн», то есть лопатки производства соответствующего завода в сороковых-пятдесятых годах, он и в Африке «Коминтерн» — пистолетную пулю на излете остановят и размажут. Лопатка, на первый взгляд, складского хранения. Но одна боковина неплохо заточена…

Прохожу к кассе и отсчитываю нужную сумму. Получилось изрядно. Опять траты… Но что тут сделаешь?

Бросаю набитый рюкзак на заднее сиденье машины, рядом кладу длинный чехол с металлоискателем и лопатку. Не спеша выруливаю на дорогу. Ну что, остался завершающий шаг, и можно смело заявлять о некоторой готовности личного состава к предстоящей боевой задаче. Почему готовность некоторая? А потому что полная бывает только на бумаге.

Осталось, собственно, главное. Не по объему, не по актуальности. По сложности доступа.

Интернетовские сторонники «легалайза», то бишь снятия запрета на ношение боевых стволов, любят рассуждать о том, что мол «купить пистолет — раз плюнуть». А вот те хрен, золотая рыбка! Рынок нелегального боевого оружия — не компьютерная игра.

Арм-дилинг даже по сравнению с наркодилингом — бизнес серьезный и очень жесткий. В том числе и для покупателя. Эффективный менеджер или одаренный студент-ботаник думают, что стоит лишь выйти на улицу вечером и прогуляться в неспокойном районе, как из каждой подворотни будет доноситься вкрадчивый шепоток:«Молодой человек, АКМ недорого не желаете?». Нет, стволами торгуют исключительно со своими, проверенными людьми и человеку, далекому от уголовного мира, здесь ловить нечего. Если и продадут, то скорее всего для того, чтобы как-то подставить.

Но я представитель не мирной профессии, оперативные материалы в свое время перелопатил, а потому знаю явки и пароли. Основной сбыт «левого» оружия в Киеве идет через знаменитый «блошиный» Сенной рынок. Сам не видел, врать не стану, но знающие люди рассказывали, что там как-то продали советскую противотанковую пушку. Действующую, чуть ли не в полной комплектации и с двойным боекомплектом. То ли от КиУРа осталась, то ли из Зеленой Брамы приволокли. Эхо войны, блин!

Но на Сенной лучше не соваться. Место центровое, всем заинтересованным инстанциям и параллельным властям оно известно отлично. Соответственно, топтунов — как на Первомай у Мавзолея. И с моим счастьем нарваться на кого-то из знакомых или «правильно ориентированных на инструктаже у куратора» — как два пальца об асфальт. Поэтому придется ехать туда, куда я ехать очень уж не хочу. В то место, где на каждом углу меня поджидают мрачные тени прошлого…

* * *

Одна тысяча девятьсот восемьдесят шестой. Первое мая. За год и три месяца до того, как шестеро гребаных летунов заховали в Русе свою ядреную неучтенку. Демонстрация. Обычные, ничуть не встревоженные лица. Все знают, что в Чернобыле какая-то серьезная авария на реакторе, но мало кому известно, чем это чревато для Киева.

Я, сопливый младшеклассник в отутюженной школьной форме, белой рубашке и пионерском галстуке вместе с матерью и отцом стою на левом крыле правительственной трибуны. Внизу мимо нас гомонящей безликой рекой течет праздничная толпа.

Мать позавчера возвратилась из Припяти, где она как инструктор облоно участвовала в эвакуации школьников, а в семье серьезных вещей от меня не скрывали. Мне десятилетку, который клеил модели танков и истребителей, до дыр зачитывал «Книгу будущих командиров» и постигал азы правильного падения в армейской секции самбо, отец как взрослому объяснил языком военного доклада, что происходит на самом деле, и даже показал на карте примерную форму смертельного радиоактивного облака…

Первый секретарь Украины, Владимир Васильевич Щербицкий, чтобы не допустить неуправляемой паники, принял решение всё же провести демонстрацию. Рядом с ним на трибуне жена, дети и внуки. Отец и Щербицкий время от времени обмениваются мрачными взглядами единомышленников.

Отцу идет генеральская форма. Он строг и подтянут. В византийском хитросплетении советской правящей системы Сергей Андреевич Верещагин занимал незаметный, но важный пост. Числился заместителем начальника какого-то хитрого управления штаба округа. Однако «по партийной линии» работал в аппарате ЦК и кабинет имел в здании на улице тогдашней Орджоникидзе, нынешней Банковой, где вольготно расположился центральный комитет Украины. Насколько я понимаю теперь, он был «направленцем» командующего округом в республиканских партийных органах.

Отца уважал Щербицкий, что позволяло военному и партийному руководству решать очень много разнообразных задач, не прибегая к посредничеству Москвы. Но это было уже потом…

В восемьдесят девятом похоронили мать. Диагноз — лейкемия, облучилась в Припяти, когда вывозила детей. Отец разом постарел лет на десять. Теперь когда по телевизору показывают скандирующие толпы с плакатами «Хай живе КПРС на Чорнобильскiй АЕС!», по лицу его проходит судорога неутихающей боли. С мирным атомом у нас свои счеты.

Об отставке Щербицкого узнаем тоже по телевизору. Отец почти не бывает дома, он курирует вывоз из Украины в Россию ядерных боеприпасов. Двухкомнатную квартиру на улице Октябрьской революции, но кабинета в ЦК у отца теперь нет. Он готовит документы на увольнение.

Семнадцатого февраля девяностого года Щербицкий и еще несколько человек (в число которых был включен и отец), должны были давать показания в Верховной Раде по «преступным действиям во время чернобыльской катастрофы». Шестнадцатого умер Щербицкий. Восемнадцатого застрелился отец.

Это было воскресенье, и до двух часов дня я был в зале, на тренировке. Мы готовились к соревнованиям, выкладывались по полной, возвращался я чуть живой, так что не сразу и понял, почему дверь нараспашку, а квартира полна совершенно чужих людей. Опомнися только после того как меня вытащили из комнаты, где я увидел тело, упавшее грудью на большой письменный стол, лужу крови на каких-то бумагах, и зажатый в руке ТТ.

Отец оставил стандартную, ничего не объясняющую записку «В смерти прошу никого не винить», дата, подпись. Этого оказалось достаточно, чтобы не возбуждать никакого дела. Интернета тогда еще не было, и на фоне смерти и похорон Щербицкого, его самоубийство прошло для всех незамеченным.

Похоронами занимался дядя Леша, мой тренер, подполковник, командир отдельного разведбата. Он помог оформить все документы по квартире и опекунству на тетку, единственную оставшуюся родственницу.

Тетя Лера угасла после того, как мне стукнуло восемнадцать, оставив единственным владельцем трехкомнатной квартиры, стоимость которой к моменту моего «окончательного падения» выражалась в сумме с шестью нулями. И не в гривнах, а в долларах. В общем, по выпуску из Одессы и зачислению в штат УГО я представлял собой примерно то, что в гламурных журналах называют «перспективный жених».

Вспоминаю, как вспыхнули глаза моей бывшей супруги, когда я, еще ухаживая за ней, открыл дверь ключом и пропустил вперед. Безумный секс, что был между нами в ту ночь, я счел настоящей любовью. Однако после того, как я был вышвырнут со службы и от отчаяния упал на стакан, выяснилось, что «я ее никогда не удовлетворял».

Продажу квартиры бывшая провела по разводу молниеносно. По документам за нее заплатили копейки, и суд признал мою долю в разделе имущества «законной и справедливой». Впрочем, тогда все прошло для меня, как в тумане. Единственное чего мне хотелось — это бухать подальше от чьих-то глаз. После — однушка в гостинке, ночь с Лярвой, камера, конура в Русе, рынок, кладбище, Мила, бомба, гибель Сереги…

* * *

Бывшая моя квартира, с которой было связано столько воспоминаний, давно уже принадлежала другим. Но в ней, точнее, на чердаке нашего дома спрятано то, за чем я сюда пришел.

Оставив машину на платной парковке недалеко от метро, поднимаюсь по улице и сворачиваю во двор. Конечно, за минувшие десять лет почти все хозяева поменялись, но многие меня помнят. Например, Мария Иосифовна, милая старушка, мама какого-то мелкого олигарха, выгуливает на клумбе толстого веселого мопса.

— Ой, Витенька, здравствуй! Как дела? Говорили, что ты после развода совсем…

— Здравствуйте, Марьось… Да нормально. В завязке вроде, работу ищу. К новым владельцам хочу зайти, мне копия договора нужна. Я свою потерял, а для перепрописки требуют…

Несу чушь, но старушка благодаря любящему сыну живет в развитом коммунизме, и в юридические мелочи не вникает. Обещая непременно заглянуть «завтра или на той неделе», исчезаю за открывшейся дверью.

Запор на чердачной двери так и не поменяли, проникаю вовнутрь без проблем. Зря, что ли, в свое время пыхтел, прилаживая хитрый болт, потяни за который — засов и сдвинется.

Внутри сухо, пахнет плесенью и мышами. В старших классах моей настольной книгой был «справочник кладоискателя», потому тайник устроен не за стрехой, куда только ленивый не лазит, а в нише за одним из торчащих на самом виду кирпичей. Там по мере взросления поочередно укрывались рогатки, сигареты, презервативы. Позже всякие левые документы и деньги на черный день. К разводу, единственным предметом, оставшемся в тайнике, был ПСМ отца.

Вороненая сталь, серые щечки рукоятки, маленькая серебряная накладка: «Майору Верещагину за проявленное мужество при исполнении интернационального долга. Заместитель Министра обороны СССР С.Л. Соколов». Две коробки патронов.

Пистолет самозарядный малокалиберный, предназначавшийся для вооружения «высшего командного состава Советской армии, оперативных групп КГБ и МВД СССР» был таким же престижным атрибутом военной номенклатуры как генеральские лампасы и черная «Волга». Но отец относился к нему как к игрушке, хранил как память, даже последний в жизни выстрел сделав из личного ТТ.

После смерти отца обыск в доме не делали. Просто забрали все награды и документы. Про наградной, в нарастающем угаре неразберихи, даже и не спросили. ПСМ отец держал в тщательно замаскированном сейфе, но разве можно что-то укрыть от мальчишки? На следующий день после похорон я, опасаясь, что власти опомнятся, перепрятал ствол на чердак. Как отцовскую память и оружие, которое когда-нибудь может и пригодиться. Вот и пригодилось, ядрить твою мать…

Впрочем, хватит ностальгировать. В припасенном блокноте набрасываю заявление в милицию о добровольной сдаче случайно найденного оружия. Проставляю номер ствола, дату, время. Лишний раз рассекать по городу, особенно в моей ситуации — тогда уж проще сразу прийти в опорный пункт милиции с заранее написанным чистосердечным признанием.

Выхожу из подъезда, не оборачиваясь. Мягко хлопает за спиной управляемая доводчиком дверь. Все. Вряд ли сюда вернусь. Оглядываюсь. Мария Иосифовна уже ушла. Возится в песочнице малышня, да копаются в телефонах две молоденькие мамаши. И всё это — бомбой? «Хер вам!» шепчу.

Гайцы меня остановят вряд ли, но в жизни бывает всякое. Надеваю одноразовые перчатки, купленные еще когда ходили с Милой в супермаркет. Аккуратно подрываю обшивку на спинке переднего пассажирского кресла. Осторожно засовываю в щель ПСМ. Ну и отлично. Со стороны не видно. Специально выбирал освежитель салона поядовитее. Чтобы даже самая опытная СРСка зачихала…

Последний номер программы — небольшой магазинчик на первом этаже жилого дома в спальном районе, где торгуют всякими охранными прибамбасами. Здесь приобретаю детектор поля. Он же антитрекер, он же детектор жучков. Небольшая плоская коробочка определяет буквально все, от спрятанных веб-камер и микрофонов до gsm — сигнализаторов и радиомаячков. Квартиру нужно проверять хотя бы раз в сутки, да и в «экспедиции» такая игрушка не помешает…

Еду домой, привычно кидая заячьи петли. Никого и ничего. Ну что, перекемарить чутка и стартовать?

 

29 VIP-рейс для майора

Старенький геологоразведочный вертолет с облупившейся краской и следами ржавчины на бортах оказался на редкость шустрым. Едва захлопнулся люк, как двигатель громко застрекотал, словно хорошо отлаженные часы, и он взмыл в серое приволжское небо. Пашкин вжался в продавленное кресло из вытертого дерматина. При этом, следуя вошедшей в кровь привычке, не забывал внимательно поглядывать по сторонам с безразличной ухмылкой.

Рыбье тело вертушки сотрясалось в мелкой дрожи. Над головой рокотал двигатель. О том, чтобы порасспрашивать группу по торжественной встрече, не могло быть и речи. «Черные» разместились в пассажирском отсеке наособицу и тут же натянули на головы шлемофоны. Кричать через проход — выглядело бы минимум глупо, да и средства связи ему никто не предложил. Кстати, о связи! Пашкин осторожно двинул рукой в сторону нагрудного кармана, где лежал запасной мобильник, отключенный до поры. Один из «соседей» мигом отследил движение и с улыбкой помотал головой, дескать, не шали, товарищ майор. Майор внял и больше шалить не думал.

Больше разглядывать было нечего. Внутренности старого «Мишки» никакого интереса не представляли, да и за мутным стеклом иллюминатора понемногу темнело. Пашкин, измотанный по совокупности всеми сегодняшними событиями сам не заметил, как вырубился. Конечно, обстановка не способствовала, но усталость взяла свое. Подголовник мягкий, двигатель ГТД-350 ритмично почихивает, аж две няньки на тебя внимательно смотрят, чтобы дитятко, не дай бог, игрушечку не сломало. Чего бы и не покемарить, пока время есть? Хотели бы грохнуть — прям в кювет положили бы…

— Роман Александрович! Подъем!

Пашкин дернулся, очумело глянул на часы. Надо же, и десяти минут не прошло, а развезло на сон, будто салабона в первом суточном наряде… Пока он дремал, машина приземлилась.

С легким рокотом отодвинулась дверь, в отсек хлынул прохладный, чуть пряный воздух. Дожидаться особого приглашения майор не стал. На слегка подрагивающих ногах выбрался из вертолета. Над головой, понемногу замедляясь, тихо шуршали лопасти. Огляделся. Присвистнул. Недалеко улетели.

Пейзаж был хорошо знаком. Вокруг — поля. Под ногами бетон армейской взлетки. Вдоль взлетной полосы замерли черные образцово-показательные вертушки. Память заботливо подсказала: Соколовый, аэродром базирования бывшего 131-го учебного вертолётного полка, недавно переформированного в Учебную авиационную группу. ВПП за индивидуальным нумером 09 дробь 27, длина две тысячи, ширина восемьдесят метров, покрытие — бетон.

Хорошо это или плохо? Скорее второе. Хоть и тоже авиационная часть, но обслуживается другим управлением ДВКР, которое окормляет военные учебные заведения. Стало быть, совсем чужая парафия. Место тихое, гауптвахта у них, если не изменяет память, своя. Можно запереть пленного «для выяснения», можно допросить вдали от чужих ушей и глаз…

Глаз особиста, привычный к регистрации любого аэродромного непорядка, быстро выцепил главную несообразность. Метрах в пятидесяти от вертолета стояло два гостя, очень даже нетипичных для здешних мест. Поближе — обычный Як-40. Правда, без каких-либо, помимо обязательной маркировки, опознавательных знаков, вроде эмблемы эксплуатанта. За ним, дальше — иностранный красавец бизнес-класса, смелостью обводов напоминающий футуристический концепт-кар «Инфинити» последней модели.

Если появление «Яши» на территории летной школы можно было хоть как-нибудь объяснить, то знакомый Пашкину по рекламным проспектам Piaggio Avanti P180 однозначно смотрелся павлином в вороньей стае. Помимо весьма нехилых летных характеристик и фотографий царских хором салона, в том же проспекте была проставлена цена крылатого чуда. Семь миллионов и, само собой, не рублей.

«И какая же, позвольте спросить, организация прислала сие авто?»… подумал он цитатой из «Утомленных солнцем». Вспомнил и ответ: «Областная филармония». И как потом вдумчиво метелили коллеги-особисты товарища Котова на задней сидушке… Авансом, за второй фильм…

Мысли-скакуны помчали майора извилистыми дорожками непредсказуемых ассоциаций. То ли его на этом «Аванти» к олигарху какому-то на ковер повезут, то ли сам неведомый хозяин итальянского чуда пожаловал для беседы с простым зам начальника контрразведки энгельской авиабазы. А может, выжил кто из чеченских «крестников» — которых он еще в ноль четвертом, находясь в составе спецгруппы, забрасывал гранатами прямо в схроне? Выжил, амирский перстень с черным камнем на грязный палец нацепил и ради красивой мести одолжил самолет у катарского шейха. Бред, но и такое бывало.

Или бывшая, которая уехала в Эмираты, чтоб ей счастья в личной жизни, стала у того же шейха двадцать седьмой женой и решила в очередной раз выяснить отношения. В полном, как говорится объеме. С его лихой майорской биографией наука, как говорится, умеет много гитик…

Пашкина тронули за рукав, вежливо, но без капли почтения:

— Товарищ майор, нас ждут!

Майор кивнул, независимо вскинул голову и гордо зашагал в направлении призывно откинутого итальянского трапа, мол, все снесу и все приму, ссылку, каторгу, тюрьму… Разговорчивый «черный», если таковым можно было назвать человека, обронившего за все время несколько фраз, шел сбоку. Второй, что так ни слова не вымолвил, двигался позади.

— Пришли, Роман Александрович…

Пашкин остановился напротив Яка и непонимающе глянул на ступеньки, ведущие в самолетное брюхо.

— Не на том? — обида в голосе майора была очень похожа на настоящую. Слаб человек, сильны в нем инертность мышления и тяга к роскоши…

— Не те у нас звезды на погонах, — улыбнулся боец. — Да и, если честно, Як-то в определенном смысле и понадежнее.

— Эх, не прокатил я свою тушку по-буржуйски! — горько вздохнул Пашкин.

— Тут сиденья тоже мягкие. — подмигнул «разговорчивый», — а за стюардессу я побуду. Вы, Роман Александрович, что предпочитаете, водку или спирт?

— Чачу домбайскую! — категорично заявил майор и потопал вверх по ступенькам.

В салоне, сразу же за «предбанником», переминаясь с ноги на ногу, стоял тощенький отутюженный старлей с общевойсковыми эмблемами и в очочках с толстыми стеклами. Под мышкой у него была зажата пухлая папка для документов, с какими обычно шмыгают по коридорам штабисты.

— Здравия желаю, товарищ майор! — поприветствовал очкарик Пашкина.

«Говорун», как мысленно окрестил первого бойца Пашкин, неожиданно протянул руку:

— Капитан Иванов. Можно Костя!

Примеру капитана последовал и молчавший до того второй, обозванный как «Рыб»:

— Старший лейтенант Петров. Сергей.

Пашкин ухмыльнулся, кивнув в сторону штабного:

— Ну а это Сидоров, я так понимаю? Близнецы, что ли?

— Никак нет, товарищ полковник, однофамильцы! — хохотнул капитан Костя, — Это у нас — Знай…, то есть старший лейтенант Муравьев, офицер строевого отдела.

Старлей серьезно кивнул, поправил очочки. На долю секунды за толстыми стеклами мелькнули его глаза. И от этого быстро-острого, словно удар шилом в печень, взгляда, Пашкину захотелось поежиться. Плавали, знаем. У нас в ВКР таких «офицеров строевого отдела» тоже хватает, подумал он. В две шеренги на подоконнике построит, после чего, очочков своих не снимая, вежливо, с извинениями, папочкой глотку и перепилит. Хрен с ним, пусть уж будет Муравьев, лишь бы не Апостол…

«Штабной» поправил оптику и тут же снова стал собой прежним.

— Товарищи офицеры! — произнес он скучным и донельзя официальным голосом. — Во исполнение полученных инструкций предлагаю проследовать в салон, чтобы проследовать куда следует. — Капитан «Иванов-можно-Костя» оказался не только говоруном, но и весельчаком. Зайдя старлею за спину, скорчил смешную гримасу. — Но прежде, чем это сделать, — не обращая ни малейшего внимания на маневры капитана, продолжил старший лейтенант, — нужно исполнить небольшую формальность.

С лица Константина улыбка слетела, будто и не было ее. Капитан и «Рыб» Петров тоже как-то непроизвольно подтянулись. Пашкин, державший из последних сил форс, вытащил руки из карманов и засопел. Ибо «небольшой формальностью» такой вот Муравьев-не-Апостол запросто мог назвать что угодно — от присвоения звания Героя России, до объявления приказа о приведении в исполнение приговора. Далеко не оправдательного, и не попадающего под мораторий на исполнение смертной казни…

— Сначала вы, товарищ капитан, — обратился штабной к Косте. Тот дернул носом и кивнул.

— В общем так, Роман Александрович, — сказал он, серьезно глядя на Пашкина. — Кота за хвост, уши и яйца тягать не будем. Мы тут, так сказать, посланы командованием нашей части. Есть у нас, понимаешь, в штате вакантная должность…

Капитан сделал паузу, то ли переводя дыхание, то ли ожидая какой-либо реакции. Но Пашкин вступать в разговор не спешил, выжидательно глядя на собеседника. Поняв, что пауза затягивается, тот продолжил.

— Вот только рассказать о том, что за часть, я не могу. Вернее, конечно, могу. Но, как говорится, лишь после того, как подпишешь обязательство о неразглашении. И полетишь с нами. На сей раз — уже добровольно. Подробности — на месте, по прибытию. Ничего, что на ты?

— Лететь далеко? — каркнул майор, и тут же мысленно выругал сам себя. От волнения свело горло, и ответ прозвучал так, будто ему страшно.

— Часа два-три, навскидку.

— Так что, бумагу прям здесь подписывать? — второй ответ вышел получше. Сухо, но без позорного карканья в голосе.

— Ага, — кивнул капитан. — Для этого, в общем-то, Муравьев и приехал.

Штабист тут же сделал шаг вперед.

Пашкин сделал вид, что задумался. Хотел спросить: «А если не подпишу»? но передумал. Да и что тут думать-то, по большому счету? Дальше Энгельса не сошлют, меньше замначотдела должности не дадут. Потому что для его возраста, выслуги и звания «дальше» и «меньше» просто не существует.

— Нет, конечно, никто тебя не неволит! — словно прочитав мысли Пашкина, несколько нервно произнес капитан. — Вон там, — он дернул головой в сторону выхода, — КПП. Отсюда за пятихатку любой проезжий, вплоть до дежурной машины до Саратова добросит за полчаса. Машину свою заберешь у гайцов, им дано такое распоряжение. К губеру уже сегодня не попадешь. Товарищ Калинкин полчаса как в сауне заседает. Но помощник тебя примет и бумаги твои возьмет. Калинкин тут же вылезет с разоблачениями на центровые телеканалы, и ссылаться будет на «информацию из ФСБ». После такого гешефта, сам понимаешь, уволят тебя, майор, в двадцать четыре часа по служебному несоответствию и без выходного пособия. А возьмет ли к себе губер хотя бы на дачу в охранники — баальшой вопрос. Под ним кресло шатается, как в открытом море при семи баллах по шкале Бофорта. Ну да что там говорить. Ты не девка, уламывать не собираюсь. Выбор за тобой.

— Расписку прочитать разрешается? — угрюмо спросил майор.

— Конечно! — ответил Костя. — В его голосе звучало явное облегчение.

Муравьев тут же заученно распахнул папку на нужном документе, предъявив лист, на две трети заполненный текстом.

Пашкин повернулся так, чтобы на бумагу свет падал поудобнее. Вчитался. Ну что же, никаких особых откровений. Стандартный шизоидный стиль профессионального параноика, коим является любой кадровик в погонах, от писаря строевого отдела до начальника Главного управления кадров… Хранить… не передавать… пресекать… информировать…

Нечто подобное он предположил практически сразу, как наиболее вероятную версию происходящего. Даже из того, что он увидел, было, к ворожке не ходи, ясно, что ему предлагают НАСТОЯЩУЮ СЛУЖБУ. Променять которую на аэродромное прозябание или очень даже реалистический прогноз капитана мог лишь последний кретин. Кем-кем, а кретином Пашкин себя никогда не считал. О том же, что служба явно будет веселой, говорило уже многое — внешний вид «вербовщиков», их поведение… Да и задействованный вертолет с Яком — вовсе не хухры-мухры!

Майор поднял глаза. Кивнул. Капитан, не дожидаясь озвучивания просьбы, тут же подал чернильную ручку. Видно, приготовил ее заранее и все это время сжимал в руке, потому что металлический корпус оказался теплым. На краткую долю секунды майору, человеку начитанному, показалась, будто ручка заправлена жидкостью характерного красного цвета. Однако на кривой из-за легкого, куда без него, мандража подписи чернила были самыми обыкновенными. Фиолетовыми, как раньше у первоклассников…

Муравьев переложил подписку чистым листом и осторожно закрыл папку. «Рыб» Петров неожиданно улыбнулся совсем по-гагарински, мягко и открыто. Капитан Костя пригласительным жестом указал вглубь салона и почему-то не по-русски сказал:

— Прошу пана до литака!

После чего гаркнул в сторону приоткрытой двери кабины:

— Все, вылетаем!!!

Салон при беглом обзоре оказался вполне приличным, хотя левым одиночным рядом кресел разительно напоминал трамвай. Но хоть не свисали обрывки проводов, как в Тадже, и не катались в проходе пустые бутылки, как это было, когда они конвоировали от Дагестана до Москвы с трудом отловленного командира арабских наемников…

Трап-аппарель пополз вверх. Загудели, прогреваясь, движки.

Майор, сообразно привычке занимать самые удобные места, прошел в нос. Плюхнулся на сиденье, и вправду оказавшееся мягким. Товарищи офицеры расположились поблизости. Тому, что «покупатели» хоть для проформы не поинтересовались, а дают ли им добро на взлет, Пашкин даже не удивился. В Зазеркалье, Алиса, свои законы!

Расселись в первых рядах, поближе к так и незапертой кабине. Второй пилот выскочил на минуту, задраил кормовой люк и, даже не поинтересовавшись пассажирами, скрылся обратно.

Заполучив подпись, «покупатели» поддерживать беседу не спешили, глядели в окна. Муравьев вообще засопел, плотно прижав в груди заветную папку. Майор, впрочем, тоже не стремился залезть на броневичок и трепаться, трепаться. Лучше подремать, пока снова не засунули куда-нибудь, ради разнообразия, к примеру, в подводную лодку.

Во время выруливания в иллюминаторах промелькнул все так же стоящий с открытым люком «Аванти». За каким дьяволом приземлялся в Соколовом этот навороченный «итальянец», Пашкин так никогда и не узнал. Сперва не до того было, потом стало неинтересно. Может на секретные переговоры какого-то деятеля привозил, может аварийную посадку совершил. Не все ли равно, в самом-то деле? По просторам России-матушки и не такое еще летает…

«Як» рванул вперед с резвостью истребителя и, оторвавшись от бетона, начал, чуть ли не вертикально, как показалось Пашкину, набирать высоту. Набрал, выровнялся, зашелестел уютно турбинами.

— И что, сугубо из-за меня одного такой аппарат гоняли? — спросил Пашкин, решив, что если с формальностями покончено, то самое время начать светскую беседу. — Он же керосину за полет сжирает столько, что моему отделу на годовой лимит выписывают.

Майор хотел поправиться и сказать «выписывали», но в последний момент придержал язык. В русском языке времена у глаголов — как Восток, дело тонкое.

— Предполагаю, что у нас с лихвой отработаете, товарищ майор, — наконец-то голос прорезался у «Рыба». То есть, пардон муа за плохой филиппинский, старшего лейтенанта Петрова. Голос у старлея оказался тускл и безжизненен. Такие Пашкин частенько слыхивал на войне. Словно человек не спал трое суток, отмахиваясь малой пехотной лопаткой от наседающих гадов. И устал до того, что ему сейчас пофигу все.

— Ну, тогда, как работа появится, разбудить не забудьте! — заявил майор, поерзал в кресле, усаживаясь поудобнее. И, перед тем, как закрыть глаза, решив понаглеть, добавил. — А еще, военнопленных по конвенции кормить спросонья положено!

Хотел еще поинтересоваться, почему его так картинно вынули из машины прямо в пути. Не самый ведь простой вариант. Для захвата нужно было знать, по меньшей мере, когда и куда он едет. Но любопытничать не стал. «Покупатели» — ребята вроде не вредные, однако вопросы посерьезнее решать придется по-любому не с ними, а с направившим их хозяином…

Пашкин, не сказать, чтобы очень привычный к перелетам, все же сумел выспаться и в неудобном кресле Яка. Проснулся от болтанки. Самолет заложил вираж со снижением, явно заходя на посадку. За иллюминатором чернота с редкими проблесками огоньков сменилась пожарищем огней, разлитых под крылом. Никак, Москва, что ли? А ты, майор, чего хотел? У нас все на Москву завязано. Не во Владивосток же тебя везти, в самом деле? Но город остался правее…

— Чет я не понял!!! — рявкнул над ухом Костя. — Мы что, не у нас садимся?

Из кабины высунулась лопоухая голова.

— Приказ из штаба, товарищ капитан! — озабоченно доложил второй пилот. — Борт требуют срочно приземлить на вторую точку, там какой-то легкий форс-мажор. А вас дождется машина. Из вашей же части. Так что еще и по Москве покатаетесь.

Голова исчезла, и через несколько секунд самолет ухнул вниз.

— Не судьба пока что отужинать, Роман Саныч! — развел руками капитан Костя. Смена маршрута, похоже, для него была делом привычным. — А насчет домбайской чачи, которую давеча поминали, так за этим дело не станет…

Лопоухий второй пилот и неведомый командир, несмотря на то, что сидели за штурвалами вполне мирного Яка, явно были людьми с военным опытом. И не просто с военным, а боевым. Сели без плавного выруливания и медленного снижения, а резко, тут же тормозя. В ноги толкнуло изрядно. Такой стиль посадки вырабатывается у тех, кто привык учитывать вероятность получения в борт очереди из ДШК…

Самолет, полавировав по рулежкам, остановился. Второй пилот отдраил кормовой люк и опустил аппарель. Пассажиры ступили на теплый еще бетон. Похоже, что аплодировать по приземлению, благодарить экипаж да и вообще прощаться здесь было не принято.

Пашкин толком не успел оглядеться, как к самому краю стоянки подлетел, ревя двигателем, тентованный «Урал», и из кузова на асфальт посыпались крепкие парни. Все в черной форме без знаков различия, точно такой же, как и у «покупателей». Поголовно с оружием. Новомодные АК — «сотой» серии, два «Печенега», мелькнуло несколько чехлов для снайперских винтовок. Да уж, совсем не рота охраны из Энгельса.

Бойцы тут же начали принимать рюкзаки из кузова, после пришла очередь здоровенных сумок. Что было внутри — неизвестно, но в самолет каждую таскали аж вчетвером. Мимо майора и сопровождающих парни протопали как мимо пустого места.

Последними из «Урала» выбрались два бойца вовсе уж устрашающей комплекции, про каких говорится, что легче перепрыгнуть, чем обойти. Меж ними болтался человек в наручниках и с мешком на голове. Почувствовав под ногами надежную опору, он вдруг начал громко орать, путая чеченские слова и русские ругательства, обещая посадить в самый глубокий зиндан и отрезать всем уши, головы и прочие части тела. Впрочем, долго поорать не получилось. Один из конвоиров без замаха врезал по мешку кулаком. Остаток пути по взлетке и по трапу пленный преодолел молча и не дергаясь. Висел себе…

Майор понимающе хмыкнул и отвернулся. Сопровождающие тоже промолчали. Хотя, что тут говорить? Двигают ребята на операцию. То ли по захвату, то ли по обмену, а может быть и для «показательно-устрашающего мероприятия». Правда, куда они лететь собрались — это вопрос. Но, как говорится, в каждой избушке — свои игрушки.

Разгрузившись, «Урал» чихнул дымом и столь же резво укатил. Со стороны летного поля к «Яку» подполз зеленый топливозаправщик. Техник, в нарушение всех инструкций, протянул шланг к самолету и начал заправку с людьми на борту. Порядочки!

Протопал по трапу невидимый до того командир. Молча, хмуро зыркнул на пассажиров, отошел в сторону и с нескрываемым удовольствием стал орошать траву. Облегчившись, летун подошел к ТЗ, переговорил с технарями и стал гулять под самолетом, периодически пиная ногой литую резину шасси. Судя по всему, в здешних палестинах о летных нормах даже и не догадывались. Пашкин представил, какой бы поднялся на его базе вселенский вой, если бы экипаж попробовали гонять туда-сюда, словно вокзальных таксистов…

Залив самолет под пробки, топливозаправщик заурчал и уехал. Через несколько минут самолет загудел двигателем и покатился в сторону ВПП. Лихой «афганский» взлет «свечкой в небо» со стороны смотрелся еще эффектнее, чем из салона.

Проводив взглядом самолет, уходящий куда-то на восток, капитан Костя махнул рукой:

— Пройдемся? Тут метров двести.

Ожидавший их автомобиль был предпоследней ГАЗовской моделью. Гордостью, можно сказать, всего Нижнего Новгорода и окрестностей, включая вовсе неизвестные науке-географии поселки. Детище российского автопрома выглядело типичнейшим американским «сараем», обводами смутно напоминая то ли новый «Крайслер», не то древнюю «Шевроле — Люмину». На первый взгляд, «Антилопа ГАЗ» ничем не отличалась от прочих сестер, сошедших с конвейера. Но майор тут же распознал затемненные пуленепробиваемые стекла и выглядывающие из-под скромных пластиковых колпаков титановые диски. Не было ни малейшего сомнения, что и двигатель под капотом — вовсе не стандартная «двушка», а что-то гораздо более серьезное. От «Рено» или «Дженерал моторс». Следовало также и ожидать, что тонкий металл дверей и крыльев скрывал броневые плиты.

Пашкин глубокомысленно хмыкнул и решительно взялся за ручку, на корню пресекая потуги на вежливость, которые попытался изобразить Муравьев, чуть не уронивший свою папку. Вполне ожидаемо дверь оказалась довольно тяжелой. Майор нырнул в теплоту прогретого салона. Внутренности у машины были из натуральной кожи.

Одновременно хлопнули и остальные двери. Старлей Петров занял «штурманское» место рядом с водителем. Слева сел Муравьев, чуть не уронивший очки, а справа Пашкина подпер капитан Костя. Предположения майора насчет не самого простого двигателя подтвердились на все сто. Машина рванула вперед с лихостью «Порша».

Вихрем промчались сквозь заблаговременно раскрытые ворота, попетляли по полю. В минуту выскочили на трассу, где водитель, то ли по собственной лихости, то ли ради «форсу бандитского», ну а может, уловив невысказанное желание капитана показать их «фирму» во всей красе, завалил стрелку спидометра так, что всех повжимало в сиденья.

Судя по обрывочным фразам сопровождающих, им предстояло ехать в противоположный конец Москвы. А это даже при самом лучшем раскладе не меньше, чем два часа. Так что можно еще раз перекемарить…

Не успел Пашкин глаза закрыть, как в нагрудном кармане у капитана некормленым медведём взвыл мобильник.

— Слушаю, товарищ командир! Так точно, согласился! Никак нет, яйца в дверь не пихали, мы же не звери из дознания, он все сам! Служу Советскому Союзу! О местонахождении не докладываю, вам и так на экране видно…

Короткий разговор, полный ерничанья и черного юмора явно касался майора, поэтому Пашкин позволил себе вопросительный взгляд в зеркало заднего вида.

— Все нормально, Роман Александрович, — развернулся к нему капитан, пряча телефон, — у командования совещание кончилось, вот он нашими делами интересуется. Не сбежал ли вдруг товарищ майор сквозь снега и метели. — И неожиданно процитировал. — Вот почему старый лозунг «техника решает все», являющийся отражением уже пройденного периода, когда у нас был голод в области техники, должен быть теперь заменен новым лозунгом, лозунгом о том, что «кадры решают все». В этом теперь главное.

В устах капитана точная цитата из речи Сталина в 1935 году прозвучала на удивление современно. Но начитанного Пашкина удивить такой эрудицией было трудно. Стало быть, кадры у вас решают? Ну-ну…

— Надо было сказать, что сбежал! — усмехнулся Пашкин. И тут же почувствовал, как напрягся сбоку Петров.

— Не наш метод! — отмахнулся капитан. — Да и я бы тогда мимо подарка пролетел! Мне же командир, если с тобой сторгуемся, обещал «Морского Льва» выбить у довольствующего органа!

— В Москве-реке карасей отстреливать будешь? — не удержавшись, провокационно съехидничал Пашкин, в надежде спровоцировать капитана на «непроизвольную выдачу существенной информации».

— Где прикажут, там и буду! — полушутливо отрезал Сергей. — Хоть в Москве-реке карасей, хоть в Амазонке пираний. — Хотел что-то еще сказать, но, опомнившись, прикусил язык и весело рассмеялся. — Ловок ты, товарищ майор. Не ошиблись, что тебя предложили… Ладно, так мы и до утра до дому не доберемся. Зафиров, пропуск на стекло, мигалку на крышу, маяки включить, и по центральной!

— Первый торпедный — «Пли!», — прокомментировал приказ водитель, и, не сбавляя скорости, проделал все перечисленные манипуляции.

Холодный ветер, проскочив через приоткрытую форточку, больно стегнул по лицу. Мерзко замяукала сирена. Через несколько минут автомобиль пронесся мимо приветственного щита городской черты и вылетел на среднюю «мажорную» полосу. В окне мелькнул указатель «МКАД — 20 км».

Трасса оказалась практически пустой, но все же пяток безумно дорогих «Хаммеров» со всякими «Лексусами» с дороги они согнали. Мелочь, а приятно…

Уже на въезде в столицу капитан осадил разошедшегося водителя.

— Ну все, хорош. Побаловали, да й будя!

Зафиров послушно вырубил «светомузыку» и сбросил скорость до приемлемых в городе шестидесяти пяти. После гонки майору показалось, что они ползут будто улитки. Машина влилась в поток простых смертных, и вскоре они выехали на берег Москва-реки. На противоположной стороне мелькали стены и башни Кремля. Но майор видел их вполглаза. Спать хотелось немилосердно, и Пашкин вновь задремал.

Снилась ему несостоявшаяся пассия-секретутка, в пилотке и полковничьем кителе, под которым не было ничего… Пассия принимала эротические позы и матерно ругалась голосом шефа.

В очередной раз проснулся майор от того, что Зафиров резко затормозил. «Экипаж машины боевой» привычно схватился за ручки над дверями. Пашкин спросонок ручку не ухватил — пришлось вцепляться в переднее кресло.

Машина свернула с трассы на щебеночный проселок, не отмеченный какими-либо дорожными знаками. Ну что же, классический подъезд к армейскому или какому-нибудь подобному спецобъекту. Стало быть, скоро финиш.

Автомобиль подкатил к полинялому шлагбауму с подчеркнуто мирной табличкой «Зареченское охотхозяйство. Посторонним въезд запрещен». Они здесь явно были не посторонними. Толстенный деревянный брус стремительно и совершенно бесшумно взлетел ввысь, освобождая дорогу.

Теперь это уже была «сталинского» качества бетонка, а вокруг них простирался добротный сосняк, из тех, которыми привыкли огораживать всякие хитроумные места еще со времен Вячеслава Рудольфовича Менжинского. Не успел майор вдохнуть полной грудью чистого, пропитанного запахом хвои воздуха, как перед глазами раскрылась хорошо знакомая картина пригородного элитного спецгородка, где дачи высокопоставленных чиновников и олигархов районного масштаба перемешаны с санаториями и усилены самыми разнообразными «запретными зонами», «тренировочными базами» и «учебными центрами» очень непростых ведомств.

Миновав маленькое, но очень живописное озерцо с лилиями и аккуратным песчаным пляжем, автомобиль углубился даже не в улицы, а в подлинные среднеазиатские дувалы с бесконечными глухими заборами с колючкой наверху, отгораживающими гектарные «фазенды».

Нужный участок оказался третьим по счету. Машина свернула в ворота, что открылись столь же бесшумно и оперативно, как давешний шлагбаум. Пашкин огляделся. Они оказались на территории обычной войсковой части со всеми неизменными атрибутами: штабом, плацем с трибуной и флагштоком, двухэтажными жилыми корпусами.

К одному такому корпусу, стоящему немного на отшибе, они и подъехали.

— К машине, товарищи офицеры! — в обычной полушутливой манере скомандовал капитан, и первым выбрался из салона. Не успел Пашкин вылезти из машины, как штабист Муравьев снова взял инициативу в свои руки.

— Пойдемте, товарищ майор, будем вас на ночлег устраивать. Командир не дождался, спать пошел. Так что мы вас пока в гостинице разместим и велим ужин сообразить. А в восемь утра посыльный проводит в штаб. Там все формальности и уладим.

Пашкин толком не помнил, как добрался до кровати. Отметил лишь, что «нумер» чистый, с недавним евроремонтом, простыни свежие, а на стене схема действий при объявлении тревоги. От ужина отказался, разделся и рухнул на упругий матрац.

Ох и денек. Не то кино без немцев, не то, наоборот, цирк с конями… Напоследок в голове совершенно не к месту возникла фраза: «Иван Арнольдович, покорнейше прошу пива Шарикову не предлагать!»

 

30. Сердца трех

К Русе подъезжаю с противоположной от Киева стороны, мало ли что. К счастью, вокруг аэродрома все тихо. Огромное летное поле тихо дремлет, не опасаясь таких, как я, нежданных гостей.

Опель оставляю скучать метрах в трехстах от аэродромного ограждения, в тихом кармане. Пусть постоит, отдохнет с дороги. Мне отлеживаться некуда — еще несколько часов, и небо начнет светлеть, а такое счастье и нафиг не надо. Для того, чтобы выкопать узкий шурф, понадобится часа два-три, не меньше… Запихиваю лопатку под «спину» рюкзака, сверху прищелкиваю миноискатель. Дозиметр в один карман, пистолет в другой. Оба ножа еще со старта в набедренных карманах штанов. Чехол с навигатором вешаю на шею.

Луна, луна. Цветы, цветы… В смысле, луна почти полная. Висит над головой, щурится. Мол, творческих тебе успехов, мой полуночный товарищ… Щурюсь в ответ, но цепляю на лоб ноктовизор. Случаи, сами знаете, бывают разные…

Стараясь не пересекать открытые пространства, обегаю летное поле чуть не по периметру, отмеченному заплывшими ямками на месте некогда вырванных с мясом столбов. Сердце бьется чуть сильнее, чем следовало бы после такого легкого кросса. Но и я, пардоньте, уже не тот спортивный подтянутый капитан с чистыми легкими и здоровой печенью… Хорошо, что организм уже малость подчистился от алкоголя, а то тут я бы и сдох.

Минут за двадцать пять добираюсь, наконец, до нужной рощи. Клены разрослись чуть ли не в целый лес — лет десять-пятнадцать их никто здесь не вырубает. Впрочем, оно кому благо, а кому — головняк. Если бы не упоминание «строго на север от крайнего ангара», то блукать мне без привязки до самого утра, возя по траве индуктором металлоискателя и обнаруживая всяческий хлам. Включаю навигатор на максимальном масштабе. Вот он, я, вот он, крайний ангар. Так… А если провести прямую, то примерно в том квадрате. Ставлю метку и двигаюсь в направлении, которое подсказывает умный прибор.

Когда цифры на экране намекают, что до точки осталось двадцать метров, прячу его в карман. Район поисков определен, дальше нужно глазками и без шума… Прислушиваюсь. Вроде бы тишина. Пробираюсь сквозь заросли, лавируя меж стволов и уклоняясь от веток, так и норовящих с размаху хлестануть по лицу. Шагов через десять замечаю, что впереди светлеет. Поляна?

В месте, где было закопано с полсотни аккумуляторов, так и должно быть. «Здесь птицы не поют, деревья не растут…», поскольку свинец для здоровья не полезен, и флора с фауной это чуют. Стало быть, мы на верном пути, товарищи! Но верный путь — это не значит быстрый и безопасный. Осторожно ложусь на землю и ползу, изображая индейского воина по имени Чингачгук Гросс Шланге. Луна, наблюдающая за моими действиями с высоты небесных сфер, оценивает героические усилия и ухмыляется.

Так и есть, поляна! И место то самое, которое мне и нужно. В этом нет ни малейших сомнений. Потому что посреди травяного ковра чернеет провал траншеи, рядом с которым громоздится террикон из кучи выпотрошенных автомобильных аккумуляторов. Похоже, пипец, приехали, опередили вас, герр гауптман…

Первым порывом хочу вскочить и обматерить всех и вся. Вторым — долго и обреченно завыть на Луну. Но плутовка, словно прочитав мои мысли, шустро прикрывается черной тучей. Поляна погружается в вязкую темноту. Включаю ноктовизор. Окружающая чернота становится зеленоватой и теперь можно разобрать подробности.

Ага, не так уж все и плохо, товарищи присяжные заседатели! Куча вынутой земли, края траншеи и террикон железных аккумуляторных останков уже осыпались и давно поросли травой. Так что, зуб даю, что это не работа моих конкурентов. Давно прошли те времена, когда свинец из аккумуляторов был нежелательным и бесполезным мусором. А металлоискатель здесь имеется не только у меня.

Сердце, едва не ухнувшее в район пяток, возвращается на законное место и бьется ровно и деловито. Осталось лишь выяснить, не копался ли кто на дне ямы совсем недавно… Еще раз внимательно оглядываю поляну в поисках свежих автомобильных следов и комков выброшенной земли. Ни первых, ни вторых не имеется. Теперь осталось спуститься вниз, пошарить на дне металлоискателем, поглядывая на экранчик дозиметра, после чего начать вдумчивые археологические раскопки.

Это я прикидываю уже в движении — продолжаю играть в пластунскую роту на маневрах и ползу в направлении террикона. Лопатка, напоминая о себе, цепляется за ветки. От мыслей о процессе изъятия у меня, как и у любого киевлянина, выросшего на чернобыльских страхах, неприятно ноет в паху. Но тут уж ничего не поделать, попала собака в колесо, пищи, но бежи!

Укрывшись в ложбинке, прежде чем спуститься в яму, достаю из кармана «Терру». Хрен его знает, товарищ майор, может внизу там фонит хуже, чем в припятском саркофаге, а яйца по-любому мне еще пригодятся. Что бы там себе не думали неведомые вражины.

Мысли о яйцах переключают на главный вопрос философии — так было что-то с Милой в ту злополучную ночь ли нет? Ну ничего, вот вернусь героем, сама расскажет, сама покажет… Мечты о бессмертной душе и довольно-таки соблазнительном (если чуть откормить, конечно), теле моей спутницы неожиданно приобретают весьма и весьма конкретный характер. Так что я, размечтавшись, не сразу и понимаю, что из-за деревьев доносятся тихие голоса.

Слов не разобрать, говорят на грани слышимости. К тому же и за деревьями. Но, судя по всему, движутся сюда, на поляну. Здравствуй, Жора, Новый год! Похоже, не разминулся я с конкурентами! Ну, стало быть, и к лучшему. Как говорится в пафосных триллерах: «Все решится здесь и сейчас!». Заодно к специзделию и языком-другим разживусь… Осторожно перекатываюсь в другую ложбинку, поудобнее, прячу дозиметр, занимаю позицию.

Гости выходят на край поляны. Двое. Говорят почти шепотом, один чуть громче, повизгивая, второй совсем глухо. Слов не разобрать. В смысле разобрать оно можно, только понять — хрена лысого. Потому что говорят по-английски. Минус тут, конечно, есть, неясно о чем щебечут, но дело то поправимое, разберем по жестам и интонациям, обучены, слава богу. А плюс — жирный и однозначный, раз не на нашей мове лопочут, значит точно, они, родимые. В смысле, неродимые, но желанные…

Луна выползает снова, приходится выключить ноктовизор. В неверном свете ночной подельницы рассматриваю парочку, благо они отклеились наконец от деревьев и дискутируют посредине поляны. Первый — ростом чуть выше Милки и такой же шклявый. Глист в скафандре, блин. Суетливый, дерганый и ушастый. Второй выше и здоровее. Пошире меня будет. Движения скупые, чутка замедленные. Опасный дядя!

Продолжая беседу, люби друзи огибают с противоположной от меня стороны террикон, останавливаются над самым краем ямы. Ушастый, похоже, что-то приказывает собеседнику. Слышу отдельные слова, но в общую картину не складываются. И этот чижик у них старший? Опасный в ответ кивает. Как-то нарочито, что подозрительно. И о чем-то тихо просит Ушастого. Тот недовольно ворчит, делает пару шагов и наклоняется над ямой. Опасный подшагивает ему за спину. Он поворачивается ко мне в профиль — теперь у него в руке «предмет, визуально схожий с пистолетом». На конце визуально схожего предмета — длинный цилиндрик. Визуально схожий с глушителем.

Опасный медленно поднимает ствол, и зрительный зал окончательно утверждается в мысли, что сейчас здесь начнут убивать…

* * *

Алан Беркович с детства боялся темноты. Даже в собственной спальне ему всегда оставляли включенным ночник. Что уж говорить о заброшенном летном поле и этой жуткой роще, где луна только сгущала тени? Стараясь хоть как-то справиться с замешательством, он всю дорогу от машины до места изводил спутника разговорами о всевозможной ерунде. Под покровом ночи Опоссум растерял большую часть подчеркнутой субординации, отвечал односложно, а некоторые вопросы и реплики вообще позволял себе игнорировать. Но Алан не одергивал зарвавшегося оперативника. В двух шагах от заслуженных наград и скорого повышения он мог себе позволить определенную душевную щедрость. Именно так бы на его месте поступил бы Джек Райан…

— Все-таки, Айвен, я не понимаю, к чему такая спешка, — в который раз поинтересовался он у Опоссума. — Неужели мы не могли дождаться утра?

— Это приказ из Ленгли, — спокойно, сдерживая раздражение, отвечал спутник. — Приказ, который передан вам через меня. Немедленное взятие образцов грунта и доставка его в посольство. Директор считает это задачей первостепенной важности, мистер Беркович.

— Ну, это понятно, — произнес Алан, для которого обращение «мистер Беркович» было не менее лестно, чем «ваша светлость». — Открою секрет. Вероятно, после повышения мою группу усилят еще тремя-четырьмя оперативниками кроме вас, Айвен. Ладно, давайте будем делать дело, и поскорее выбираться из этой чертовой дыры.

— Тогда, не могли бы вы лично указать мне то место, откуда именно взять образец? — в голосе Айвена ощущалась явная издевка, но Алан не придал ей значения. Ему было до ужаса интересно заглянуть в яму, а руки чесались настолько, что он готов был докопаться до бомбы безо всякого инструмента.

Алан подошел к краю ямы и наклонился над ней, чтобы в свете Луны разглядеть, что творится на дне. Его подчиненный при этом даже попытки не сделал, чтобы сдвинуться с места. Ну ничего, бездельник, не пройдет и недели, как я с тобой разберусь, подумал Беркович…

* * *

Опоссум настолько устал от бесконечного нытья Алана и постоянного «мне», «моя», «мое», что с радостью бы прикончил недомерка еще в машине. Путем отворачивания головы. Медленного и постепенного, чтобы успел глубоко прочувствовать степень своей нелепости. Или посадкой на кол, как тогда, в Ливане. Но это было непрофессионально, а потому недопустимо. Да и к тому же почему бы не дать парню выговориться? Напоследок. Как только они пришли на аэродром, мальчишка явно занервничал, будто что-то почуял. На два метра слышно, как у него, словно у загнанного зайца, сердце колотится.

Тут уж ничего личного, мистер Беркович. Приказ есть приказ, а приказы Опоссум привык выполнять по возможности дословно и точно. Фраза, произнесенная директором по каналу закрытой связи, слово в слово звучала так: «Убедись в том, что предмет на месте, после чего реши вопрос с мальчишкой, а затем и Аскинсом». При этом руководитель ЦРУ не уточнил, в какой последовательности исполнять его предписание, а потому, сообразуясь с реальной ситуацией, Опоссум планировал вначале убрать дурачка — «агента», затем не спеша и вдумчиво порыться на дне еще вчера обнаруженной ямы, и лишь потом устроить перформанс в стиле любимого им русского писателя Акунина.

В одном из его детективных романов убийство знаменитого генерала из политических соображений было замаскировано под «смерть на бабе». Такая кончина сделает Аскинса, уже запятнанного «зиппергейтом», окончательным лузером в глазах окружающих, а ее обстоятельства будут оберегаться от журналистов получше любой государственной тайны. Но это заботы дня завтрашнего. Сегодня же предстояло завершить то, что было тщательно подготовлено на протяжении двух предыдущих дней.

Айвен прибыл на аэродром утром, в сопровождении Берковича. Представился новым менеджером «Калибертона», желающим ознакомиться с «производством» на месте. Украинский подрядчик недружелюбно поскрипел, но в цех запустил, после чего быстро выяснилась причина холодного приема. Из десяти порезанных самолетов местные официально смогли отчитаться за цветной металл лишь по девяти. Судьба пропавших нескольких тонн титана терялась в лабиринтах подставных оффшорных компаний, так что у украинских коллег были определенные основания для беспокойства. Однако Опоссум получил все необходимые консультации и знал, как себя вести.

Успокоив местного директора тем, что его совершенно не интересует судьба металла, а исключительно состояние доставленного из Америки оборудования, он за несколько часов облазил все склады и цеха, и когда утомленные сопровождающие сбежали наконец на обед, заложил в стопку металлических листов, еще недавно бывших крыльями и обшивкой грозных «Медведей» портативный, но мощный термозаряд, принесенный в кейсе. В состав металла, из которого делали самолеты, в большом количестве входит магний. В сплаве с алюминием — страшная горючая смесь.

Теперь достаточно нажать на кнопку радиодетонатора, и чернеющий вдалеке второй по счету ангар вспыхнет исполинской зажигательной бомбой с пламенем в несколько тысяч градусов. В котором и предстоит «сгореть» бедолаге-сотруднику негосударственной организации «Американская лига социальных исследований» Алану Джефферсону Берковичу, чей портрет вскоре появится в «черном холле» штаб-квартиры ЦРУ, где стены увешаны фотографиями сотрудников, погибших при исполнении.

А чтобы ни у кого не возникло вопросов, какого Ктулху Беркович среди ночи оказался на складе, Опоссум так, чтобы его «случайно услышали» местные, несколько раз тихо произнес по-русски, обращаясь к невидимому, а на самом деле и не существующему собеседнику: «Факт недостачи на первый взгляд подтверждается. Но мы собираемся еще раз посетить склад негласно, ближайшей ночью. Будьте готовы открыть нам нужные помещения». Информация о том, что слишком въедливый мальчишка ночью пробрался на склад, а местные, чтобы упрятать свои махинации, совершили поджог, станет рабочей версией для обоих следствий. Официального, которое проведут местные власти, и негласного под эгидой ЦРУ. Версия станет объяснением произошедших событий, а дело будет закрыто за недостаточностью улик.

Опоссум, изучая документы, обратил внимание на то, что в пожаре погибнут последние части того самого самолета, который доставил в Русу злополучную бомбу. Что же, все возвращается на круги своя…

Ну что же, теперь, наконец, к делу. Опоссум долго размышлял над тем, где исполнить Берковича и куда укрыть тело. Привычка тщательно изучать место будущей операции — важнейшая составляющая оперативного профессионализма. Позапрошлую ночь Опоссум провел на летном поле и знал, что с наступлением темноты внешне безлюдный разоренный аэродром живет своей, достаточно напряженной жизнью. В капониры, где Советы прятали от взрывов бомб и снарядов свои самолеты, несколько раз за ночь ныряют машины, в которых сидят парочки, ищущие уединения. В цех подпольных бутлегеров возят спирт, а обратно — поддельную текилу и виски. По всей территории шныряют, как их здесь называют, «сталкеры» — охотники за ценным металлом и брошенным оборудованием. Русинский аэродром побогаче любой «зоны» будет, для многих — настоящий Клондайк…

Делая вид, что слушает монотонные, как мормонская проповедь, вопросы своего спутника, Опоссум внимательно огляделся по сторонам, кожей впитывая малейшее шевеление. Тихо. Можно работать. Решение положить мальчишку в яму, на дне которой спрятана бомба, было лишь на первый взгляд непродуманным. Если верить предварительным данным — длина контейнера около тридцати футов, так что места внизу будет достаточно. Тело не придется никуда относить, что резко уменьшает шансы на случайных свидетелей. Ну и в крайнем случае, если его найдут, то никому не придет в голову копать глубже, что на несколько дней станет дополнительным обеспечением безопасности…

Привычное ощущение оперативной кобуры под мышкой настраивало на рабочий лад. Главное, не забыть обыскать. Потом. У подобных идиотов всегда что-то вываливается из карманов. То расческа, то бумажник. А то и документы, удостоверяющие личность мелкого вонючего квартерона.

Странное дело, подумал Опоссум. Всего на четверть ниггер, а воняет, как от стаи нигерийцев. Или тут еще добавляется еврейская составляющая? В Питтсбурге, где он вырос, русские эмигранты добрососедски уживались с англосаксами, при этом, все они дружно ненавидели негров, латиносов и евреев…

Луна вышла из-за тучи и осветила поляну неживым, будто украденным у солнца, светом. У Опоссума была давняя привычка перед самым началом операции рассуждать на отвлеченные темы, это помогало резко сконцентрироваться в нужный момент. Как можно любить ночь и ненавидеть Луну? Но ворованный свет полезен — не надо пользоваться фонарем. Хоть тяжелый, надежный «Магалайт» и лежит в рюкзаке, лучше обойтись без него…

* * *

Я, конечно, не старший лейтенант Таманцев по прозвищу Скорохват, описанный Богомоловым. И наказывать за то, что не взял живыми диверсантов, меня не будут. Но смерть одного из этих в мои планы не входит. Если среди товарищей согласья нет, то один про другого может много интересного рассказать. А такого внимательного и благодарного слушателя, как я, им еще поискать.

Отцовский ПСМ без глушителя и не взведен. Лязг затвора разнесется по всей поляне, а взводить медленно и печально — нет времени. Зато есть два ножа. Достаю левый. Метание — пошлость и понты для всяческих «выживальщиков» и диванных боевиков. Убить одетого человека таким образом практически невозможно. Но убивать я и не рассчитываю. Отвлечь, не более.

Примериваюсь.

Свист растревоженного воздуха, хлопок выстрела, два синхронных вскрика.

— What are you doing, Ivan? — верещит, кувыркнувшись в сторону, Ушастый.

— Fuuuck! — глухо рычит Стрелок.

А я молчу. Потому что уже бегу. Пять шагов — это меньше секунды. Стрелок и сообразить ничего не успевает, как я с разгону сбиваю его с ног. Падаем. Я сверху. Бью головой в лицо, что кажется сплошным зеленым пятном. Мля! Забытый ноктовизор врезается врагу куда-то чуть выше лба, но и мне достается от проклятого прибора, по физиономии течет кровь. Но противник вырубаться и не собирается. Жилистый, скотина! Тянет руки, что-то рычит. На одной ноте, неразборчиво, но злобно. Не успеваю сгруппироваться, как в ухо прилетает удар. Звезды вспыхивают перед глазами. Стрелок вскакивает, отбрасывая меня, как щенка. Пытается принять какую-то хитрую стойку. Где его ствол?!

Левой рукой сбрасываю расхреначенный ноктовизор. Обратным движением выдергиваю из «Скарабея» лопатку. Прямо как есть, в чехле. Вот уж где тонкий брезент пригодится! Перекидываю в правую руку и очень нехорошо улыбаюсь. Ну что, сука, рискнешь?!

Вражина точно не герой фильмов про Шао-Линь, не рискует. Скалится в ответ и вытаскивает нож. В лунном свете лезвие — как на витрине. Ка-Бар, что ли? Не ожидал такого, не ожидал… На вид ведь — сурьезный мущщина, а таскает точеный лом, хороший разве только пиаром. Ну что же, должно было и мне когда-нибудь повезти, его «кынжаль» против моей лопаты, что голая китайская жопа супротив сурового сибирского ежика…

Тем не менее, кидается на меня вражина серьезно и грамотно, ножом особо не машет, работает не на эффект, а на поражение. Не мудрствуя, действую по простой и надежной схеме: отступаю на пол-шага. Удар американской железки проходит в пяти сантиметрах от корпуса. А вот любовно заточенная лопасть моей МПЛки попадает точно по руке. Мерзкий хруст отзывается в сердце всплеском нескрываемой радости — кость сломана, зуб даю. Не свой, вражий, конечно… Упиваюсь триумфом — любимое пырялово Корпуса Морской Пехоты США выпадает из руки противника и летит куда-то под ноги. Враг запоздало взвывает. И прыгает на меня всем корпусом, да так споро, будто не ему только что руку изувечили.

Весу в нем поболее, с ног надеется сбить. Это в его положении самое грамотное решение. Но не в моем случае — все-таки такие травмы даром не проходят, и двигается он теперь заметно медленнее. Снова отшагиваю и провожу отработанный контрудар. На этот раз мой «Коминтерн» врубается ему в плечо. Но инерцию никто не отменял, а разница в весе решает многое. Трижды раненый супостат врезается всей тушкой. Падаем оба, а лопатка-выручалочка улетает в кусты.

Враг наваливается. Неловко, но сильно бьет левой, дважды подряд. Первый раз промахивается, второй попадает. Закрываюсь от следующего удара, свободной рукой выдергиваю финку из набедренного кармана. Бью. Замахиваться неудобно, но для ножа много силы не надо, клинок входит по рукоять. Раз, другой, тут уж не до жиру, больше дырок — меньше бед! На руку плещет горячим. Третий удар приходится то ли в почку, то ли в селезенку. Враг хрипит, изо рта течет кровь. Тело выгибается дугой, обмякнув, падает на меня, будто надеясь задушить.

Ну что, в финальном поединке, как говорится, в бою против рыцаря плаща и кинжала представитель команды русинского базара одержал убедительную победу. И очко проигравшего переходит в зрительный зал! Правда, досталась победа недешево — силы почти на исходе. Сваливаю обмякшее тело, кое-как встаю на четвереньки. Трясу звенящей головой — неплохо зарядил все же, паскудник.

Чтобы снять мандраж, представляю себе, как выгляжу со стороны — ободранный, трясущийся и весь в крови. Давлю нервный смех, больше схожий с дурацким хихиканьем. «Дрищет, дрищет на погосте краснорожий вурдалак!». Так, шевелиться уже могу, адреналиновая дрожь из рук частично ушла. Самое время законтролить товарища — человек, как показывает богатый опыт всемирной истории войн, тварь иногда феноменально живучая…

Подползаю. Свежеубиенный не дергается. Как упал, так и лежит. Ресницы застыли, стало быть, не притворяется. Да и как тут притворишься, с открытыми стекленеющими глазами… Но хрен их, командосов, знает, на дворе двадцать первый век, может, у них специальные линзы в глазах… Одной рукой упираю финку ему в кадык, другой щупаю пульс на шее. Вот теперь, товарищи дорогие, можно чуть-чуть расслабиться. Этот котенок больше ссать точно не будет…

А где, кстати, второй!? Ага, вон в стороне подскуливает. Сдергиваю с себя футболку, вытираю лицо. Наскоро охлопываю тело. Интересностей — множество. Но с ними потом разберемся. Откладываю в сторону. Успеется еще рассмотреть, кого уконтрапупил. Нож, который я метал, в теле не обнаружен. Возможно, неглубоко вошел и вывалился, но, скорее всего, вообще стукнул цель рукояткой. Мы не в кино, бывает. Главную задачу он выполнил, обеспечил мне пять жизненно важных секунд… Зато нахожу пистолет. Он валяется в паре метрах от тела прежнего хозяина.

Ну что же, теперь можно перейти и ко второй части Марлезонского балета. Бреду к хнычущему терпиле… Ноги слегка дрожат, но это нормально — тело начинает понимать, что на пару волосков разминулось со смертью.

* * *

Алан склонился над ямой, но в неверном свете луны смог разглядеть на дне лишь черную кучу хвороста, и то с большим трудом. Он обернулся к подчиненному, чтобы попросить фонарик, и увидел… черное дуло наведенного пистолета. Ничего не поняв, Беркович удивленно воскликнул: «Что ты делаешь, Айвен?» Но тут же, не успел он закончить фразу, в ответ раздался матерный рык агента, а плечо обожгло, будто кипятком плеснули.

Алан и сам не понял, как упал на траву. В бок и лицо тут же впились острые щепки. На то, что происходило дальше, он регистрировал, словно из-под толстого слоя воды. Вот из-за мусорного холма вылетает мутная тень. Айвен и тень начинают суматошно скакать, то сталкиваясь, то чем-то тыча один в другого. Наконец оба падают на землю, но продолжают бороться. Боль в плече нарастает и переходит в пульсирующее дерганье. Алан поворачивает голову. По рубашке расплывается липкое пятно, черное в лунном свете. Беркович зажимает плечо целой рукой и начинает негромко стонать. Наворачиваются слезы, но нужно терпеть. Сейчас Айвен поднимется и скажет, что делать. Айвен обязательно поднимется, ведь спецагент Джон Кларк непременно выходит победителем из любой схватки. Почему так кружится голова?…

Один из лежащих медленно становится на четвереньки, стаскивает футболку, обшаривает второго, поднимается на ноги и, шатаясь, словно медведь, движется в сторону Алана. Господь Вездесущий, спаси меня и помилуй! Это не Айвен!!!

* * *

Ушастый мелок и взъерошен. Сидит на краю ямы, зажимая плечо. Зыркает на меня и подвывает. Чтобы пролюбить такую ситуацию и не качнуть свежего клиента, надо быть полным дебилом. Поэтому времени зря не теряю. Для начала дадим ему оперативный псевдоним. Ну… пусть будет «Жужик»…

Жужик явно в шоке, психика слабая, угрозы вгонят в ступор однозначно, и пользы не будет. Блин, рожу бы вытереть, я же голый по пояс и весь в грязи, наверное, ему вурдалаком кажусь! Херня, прорвемся. Методичка по экспресс-допросу рекомендует использовать штампы и прочие мемы «образа врага». Они на подобный типаж, как ни странно, действуют лучше всего. Нет, кричать: «Превед, медвед!», воздевая к небу окровавленные руки и облизываясь, я не буду. Клиент у нас, похоже, из янкесов (откуда в Русе возьмутся англичане и прочие факающие иностранцы), соответственно и подход должен быть особым. Первым вспоминаю Клинта Иствуда и ору на скорчившегося подранка в стиле классического вестерна:

— Ты кто такой, мать твою? Признавайся, иначе вышибу тебе мозги!

И, пущего эффекту для, тыкаю трофейным пистолетом ему в лицо. От глушителя остро пахнет сгоревшим порохом, а это всегда впечатляет…

Жужик, походу, неплохо знаком с голливудской киноклассикой. Он дергается всем телом и поднимает на меня перепуганные глаза. Лишь бы не обгадился…

— Я-я, А-алан Б-бберкович! — отвечает парнишка, чуть заикаясь. По-русски шпрехает. Это категорически упрощает дело.

— На кого работаешь, ну?!

— А-американская Лига социальных исследований! — выпаливает Жужик.

— ЦРУ, значит, — припоминаю список полулегальных резидентур Киева, — … понятно. А это кто? — спрашиваю, указывая на труп глушителем.

— Мой полевой агент, Айвен, — Алан Свет Беркович шмыгает носом точь-в-точь, как Мила Сербина. И наивно добавляет: — Он жив?

— Не очень, — хмыкаю я, невольно скалясь в злой усмешке. Все-таки чертовски хорошо чувствовать себя живым…

Мальчишка не профессионал от слова «вообще». Ошалел от страха и боли. Морщит рожу, на которой засыхает кровь… Отвечает на вопросы механически, не задумываясь.

— Этот твой Айвен тебя за что? — продолжаю импровизированный допрос.

— Я, я не знаю! — мальчишке явно хочется расплакаться, но пока держится. Точно, блин, Милкин собрат. — Может, у него крыша поехала?

Ну да, с ума сошел. И глушак прикрутил в помрачении рассудка?

Резко меняю интонацию и направление вопросов, используя надежный прием «имитация владения информацией с целью дезориентации допрашиваемого». Проще говоря, беру на пушку.

— То, что мы ищем, еще находится здесь? По законам Украины вы обязаны отвечать, или ваше молчание будет являться признанием вашей вины!

Эта откровенная чушь действует на клиента посильнее, чем «Фауст» Гете.

— Так, так значит вам все известно!? — Беркович отшатывается от меня, как от гремучей змеи. — И вы, вы за мной следили?! Да, еще здесь… Мы хотели все проверить и завтра ночью откопать… Но я не сделал ничего плохого, меня нельзя отдавать под суд…

Похоже, что я угадал с подбором ключа, и Жужик принял меня за местного контрразведчика. Так что с этого момента моя заросшая и грязная харя — олицетворение Службы Безопасности Украины. Ну ниче, не самое мерзкое лицо в этой конторе…

Мысленно себе аплодирую. А ведь я, как ни странно, молодец. За считанные минуты заполучил отличный источник информации, и одновременно — ценного свидетеля… Не успеваю до конца осознать собственную крутость, как «ценный свидетель» мешком оседает на траву. Коршуном кидаюсь к хлипкому цэрэушнику. Проверяю шейный пульс.

Живой. Сознание потерял. Интересные же у них кадры водятся…

Заливаю рану перекисью, накладываю тампон и наскоро поверху перетягиваю эластичным бинтом. Достаю из рюкзака рулон армированного скотча и, стараясь не слишком шуметь, скручиваю пленнику руки и ноги. Отрезав кусок, залепляю рот. Носом вроде бы дышит, кровь не сочится. Так что, раньше срока не помрет. Отволакиваю в кусты.

А теперь пора вплотную заняться коллегой Жужика. Он сказал, Айвен? Ну Айвен, так Айвен, мне один хрен. Для начало нужно найти ему надежное место для последнего пристанища. Здесь под боком, вроде как, пожарный водоем должен быть. Взваливаю тело на плечо и, пошатываясь, бреду через чащу. Есть! Метрах в пяти маслянисто поблескивает вода. Озерцо с поросшими кустарником краями. Изначально здесь был котлован, откуда брали землю для насыпей вокруг аэродрома. А потом ямы залили водой. Глубина должна быть приличной. Подходящий груз находится мгновенно — несколько шлакоблоков валяются прямо под ногами.

Стягиваю с покойника штаны и куртку. Их я потом тщательно изучу. Под мелкоскопом. Есть подозрение, что заначек там — как у матерого контрабандиста. Из кармана выпадает хреновинка, похожая на пульт от автосигнализации. Пожимаю плечами и тоже кидаю в рюкзак. Она громко ударяется обо что-то внутри. Да и хрен с ней, не развалится.

Дальше — по методичке. Не нашей, а той, которую когда-то у очередных «волевцев» отобрали. Вытаскиваю у покойника шнурки из ботинок, отбросив сами ботинки в кусты — всплывут еще… Приматываю «утяжелители». Для полной гарантии втыкаю финку в живот. Надрез делаю небольшим, сантиметров в двадцать. Противно, конечно, но сейчас жарко. Вдруг в пруду караси водятся, которые могут шнурки перегрызть? Нет, мы пойдем другим путем! Нам не нужен всплывший труп!

Собравшись с силами, поднимаю резко потяжелевшего «Айвена», будто жутко неудобную штангу, и толкаю его подальше от берега. Очень подальше не получается, все-таки покойный тяжелее меня, да еще с грузилами. Но уж как вышло. «Полевой агент» громко плюхается, и, пуская пузыри, уходит на дно. Хорошо уходит, не оставив за собой никаких демаскирующих признаков, а то лезь за ними, вылавливай… Это вам за «утонувшего» Серегу Бондаренко, гады!

Следом отправляется нож, которым я зарезал «варяжского гостя». Где-то его Ка-Бар все еще валяется. Ладно, поищу.

Бегом возвращаюсь на поляну. Наскоро обследую землю. Есть! Заодно с понтовым ножом подбираю окровавленную футболку и многострадальный ноктовизор. Сворачиваю все в ком, добавляю в середину кусок кирпича, обматываю скотчем и туда же, в воду.

К моему окончательному возвращению Беркович относительно приходит в себя. Спеленатый, как младенец, он и ведет себя соответственно. Мычит новорожденным телком и хлопает глазами. Сейчас обгадится и заревет…

Обхлопываю карманы пленного, вытаскиваю мобильник. Долго мучаюсь с тугой крышкой, подумывая об отправке следом за ножами, но всё же преодолеваю сопротивление. Аккумулятор отдельно, телефон отдельно. И — в карман, где уже лежит разобранный мобильник «Айвена».

Наклоняюсь над Жужиком. Тот пытается отстраниться, но со связанными конечностями выходит плохо.

— Ну что, слушай сюда, Алан Беркович…

Пленник сжимается в ожидании удара.

— Я тебя сейчас развяжу, и ты пойдешь со мной. Будешь делать, что я говорю, тогда оставлю жить. Ты меня понял, Алан Беркович?

Слышу утвердительное мычание. Жужик так страстно хочет быть правильно понятым, что киваем всем, чем только может. Ухмыляюсь и достаю перочинник, чтобы разрезать скотч. Отлеплять долго.

Э, уважаемый, а вот новый обморок нам не нужен! Матерюсь сквозь зубы, разрезаю ленту на ногах Жужика и достаточно сильно щелкаю потерявшего сознание от испуга пленника по носу. Тот дергается, пялится ошалевшими глазами, так и не поверив, что убивать его никто не собирается.

Ставлю Жужика на ноги и указываю направление, где оставил машину.

— Нам туда.

Пока мы продвигаемся, укрываясь за деревьями, спящий вроде бы аэродром оживает. Гремит рельсовый набат, а над ангарами взметаются языки пламени. Что же там произошло, уж не нас ли услышали? Да нет, не похоже, скорее всего, пожар. Могла загореться емкость со спиртом на «ликеро-водочном» производстве. При тамошней технике безопасности — дело нехитрое…

Похоже, так и есть, пожар, плавно переходящий во что-то более аварийное. Когда мы почти добираемся до машины, за спиной гремит несколько взрывов подряд. Ну нихера ж себе! Похоже, что рвутся боеприпасы, и достаточно большого калибра. Пламя на склады перекинулось, а там снаряды были припрятаны? Помня цель приезда сюда, я ни капельки не удивлен.

В кармане, где скучает «Опель-Астра» — никого и ничего. Осмотревшись из кустов, скидываю штаны, на которых, к Явдохе не ходи, обязательно найдутся капельки крови. Переодеваюсь во второй комплект, командую Берковичу сесть на переднее сиденье и ничего не трогать. Тот трясет головой, и, кое-как открывает связанными руками дверцу. И правильно. У нищих слуг нет…

Снятые штаны закидываю подальше в кусты. По уму, лучше бы избавиться более надежным способом, но поджигать — значит, привлекать к себе внимание, а тащить с собой в надежде выкинуть где-нибудь подальше — рискованно, можно наскочить на ментов. А на грязную тряпку мало кто обратит внимание. Особенно, когда рвутся боеприпасы или что там в ангарах жахает.

Не включая огней завожу машину и тихонько выезжаю на пустынную еще трассу.

Дорога, по которой мы возвращаемся в столицу, мягко говоря, не хай-вей. Каждый раз, когда нас встряхивает на очередной колдобине, Беркович стонет. Не проходит и получаса, как меня это окончательно достает. Нет, «язык» не плещет мозгами на оббивку салона, как в «Криминальном чтиве». Нахожу в бардачке «лист» обожаемого американцами «Тайленола». Парацетамол, он и в Африке парацетамол, но при виде патентованного медикамента глаза Жужика округляются от счастья и обожания. Еще немного, и завиляет хвостом. Тьфу, блин! Надежда и опора демократии! Хотя, какая страна, такой и теракт…

Притормозив, развязываю ему руки и отлепляю скотч со рта. Тут же, протягиваю две таблетки и бутылку минералки. Самовнушение в сочетании с простеньким лекарством работает отлично, и мой попутчик, откинувшись на спинку сиденья, начинает посапывать. Что-то бормочет во сне. Прислушиваюсь к неразборчивым словам. Мало ли, может и ляпнет чего полезного…

Не успеваю вернуться на дорогу, как из-за поворота вылетают, слепя фарами, многочисленные грузовики. С перепугу решаю, что это нас перехватывают, и резко бросаю машину на обочину, чтобы развернуться и попытаться оторваться. Но колонна пролетает мимо, не обратив на нас ни малейшего внимания. Пожарные машины, на трейлерах два минных тральщика и прочая саперная техника, грузовики с солдатами… Идут в сторону Русы. С опозданием доходит, что мы натолкнулись на подразделения МЧС, движущиеся навстречу взрывам.

За последние несколько лет по Украине взорвались три огромных склада боеприпасов, естественно, вызвав столь огромный резонанс среди общества, что власти вынуждены относиться к подобным происшествиям очень серьезно.

Второстепенная дорога выбрана МЧС-никами не случайно. Такая вот неплохо организованная орда на оживленной трассе, да в совокупности со взрывами — отличный повод для паники. Помню, были случаи, когда напуганное телевидением и газетами население сел и городов, соседствующих с крупными военными объектами, чуть ли не поголовно срывалось с места и покидало дома, услышав хлопки неурочных фейерверков…

К огромному нашему везению, в Киеве никаких чрезвычайных мер не принимали и на КПП нет усиления — обычный сонный дежурный. Определитель жучков, включенный еще на старте, весело подмигивает зелеными индикаторами. Стало быть, ни в шмотье, ни в амуниции Айвена и Берковича маячков, которые помогут нас отследить, не имеется. Можно ехать прямо домой.

Пять часов утра. Горизонт начинает сереть…

 

31. Правило мертвой руки

Над Чесапикским заливом вставало солнце. Виктор Морган сидел в кресле на балконе второго этажа собственного дома и наблюдал за тем, как на противоположном берегу озера Оджлтон осторожно бредет, охотясь, серая цапля. В свое время озеро было соединено с заливом искусственным каналом и превращено в отличную гавань для частных яхт, особенно чудесную сейчас, в пору раннего утреннего безлюдья. Советник президента чувствовал умиротворение и спокойствие, редкие для человека его темперамента и занятий.

Настоящее его имя было не Виктор, а Витторио. Он вырос в пригороде Балтимора, в итальянской семье Морано.

С легкой руки двух знаменитых италоамериканцев: писателя Марио Пьюзо и режиссера Френсиса Форда Копполы, в общественное сознание въелись два устойчивых мифа. Первый, что все американцы итальянского происхождения — сицилийцы, и второй, что все сицилийцы — члены мафии. На самом деле, это не так. Подавляющее большинство граждан Америки с мелодичными фамилиями, заканчивающимися на «о», не имеют ничего общего с преступными организациями, контролирующими незаконную деятельность в основном в Чикаго и Нью-Йорке, а среди эмигрантов из Италии доминируют апулийцы и калабрийцы.

Родители Морано были простыми добропорядочными американцами. Отец — механик в большом гараже, мать — кассир супермаркета. В жизни их семьи не было ничего примечательного, если, конечно, не считать событий, произошедших во время Второй мировой войны.

Дед, уроженец Калабрии, приехал в Америку в тридцатых годах прошлого столетия, но после десяти лет жизни в США оказался в числе репрессированных итальянцев. В феврале 1942 года Франклин Рузвельт подписал «Чрезвычайный указ 9066», которым санкционировал создание концлагерей для интернирования многих тысяч немецких, итальянских и японских иммигрантов. Альваро Морано переселили на территорию индейской резервации, в наспех сколоченный деревянный барак. Со слов деда Витторио представлял себе лагерь: бесконечные ряды длинных приземистых строений, двойной забор из колючей проволоки и вышки с часовыми. Там не было ни водопровода, ни кухонь, а в тех, кто пытался вырваться на свободу, охранники стреляли без предупреждения.

Но, как ни странно, покойный дед вспоминал об этих событиях с ностальгией — там он познакомился с бабушкой, и там же, чуть меньше года спустя, в грязном переполненном лазарете, родился отец…

Документ, в котором от имени правительства США приносились извинения за интернирование, вызванное «расовыми предрассудками, военной истерией и ошибками политического руководства», Рональд Рейган подписал только в 1988 году, и эпопея американского ГУЛАГА, так и не дождавшись своего Солженицына, канула в лету. Америка не любит вспоминать эту страницу своей истории. Действительно, трудно объяснить простому налогоплательщику, почему в насквозь демократической стране, где неукоснительно соблюдаются права человека, всенародно избранный президент Рузвельт приказал держать за колючей проволокой сотни тысяч честных американских граждан, единственной виной которых было то, что они оказались выходцами из держав, с которыми США находились в состоянии войны.

Какая карьера могла ожидать в «стране равных возможностей» бедного парня, потомка «без пяти минут коллаборационистов», к тому же не англосакса и католика? Но Витторио был амбициозен и отличался необыкновенным упорством. Закончив колледж с отличием, он взял ссуду у балтиморской калабрийской общины и поступил в престижный университет, чтобы получить специальность юриста.

После выпуска ему пришлось несколько долгих и мучительных лет работать государственным защитником в одном из судов Нью-Йорка. Но однажды молодого, бедного, но грамотного и, что особо важно, очень напористого адвоката заметил помощник окружного прокурора, недавно выдвинувший свою кандидатуру на выборах в сенат от штата Мериленд.

Будущий сенатор ни разу не пожалел о выборе. Витторио оказался настоящей находкой. Казалось, что он успевает находиться одновременно во всех «горячих» местах и совсем не спит. Поэтому одним из первых распоряжений вновь избранного слуги народа стало назначение Виктора Моргана (так с согласия благодетеля и родителей изменил он свое имя и фамилию) на скромный пост секретаря одного из постоянных комитетов. Правда, с предоставлением хоть и крошечного, но отдельного кабинета в вашингтонском офисе и доступом к секретной документации.

Основу своего состояния, уже подбирающегося к заветному миллиарду, Виктор заложил во время штурма Багдада. Тогда он входил в состав сенатской комиссии, которая работала с обращениями американских граждан, касающихся военных действий в Ираке. Его жизнь изменилась в то самый день, когда на стол легла тонкая папка с официальными и неофициальными письмами ученых-историков, которые призывали американское правительство обеспечить охрану музеев Багдада.

К письмам, для демонстрации того, что проблема очень важна, были приложены длинные перечни раритетов. Алебастровая Урукская ваза, созданная пять тысяч лет назад. Статуэтка «Белая дама», считающаяся древнейшим скульптурным изображением, возраст которой насчитывает примерно пять с половиной тысяч лет. Коллекция золотых украшений из гробниц ассирийских цариц в Нимруде. Глиняные таблички с самым древним в истории эпосом о Гильгамеше. Странные медные цилиндры, датированные третьим тысячелетием до нашей эры, в которых ученые лишь недавно признали аналог химических батарей. Виктор Морган и понятия не имел, что культура отсталой арабской страны намного старше Древнего Египта…

Решающим оказалось послание музейных работников, ученых и коллекционеров, призывающее Пентагон «сделать все возможное для сохранения этого мирового достояния», к которому прилагались подробные схемы расположения экспонатов в музейных залах и полные каталоги запасников…

Это был шанс, который предоставляется лишь раз в жизни. Морган превратил в наличные свои небольшие сбережения, заложил дом, одолжился у всех, кого можно было. А затем уговорил шефа, чтобы тот отпустил его в Ирак с группой сенатских наблюдателей. Там Виктор быстро нашел общий язык с полковником американской армии по имени Метью, очень любившим деньги. За день до штурма Багдада Виктор взял у военного «в аренду» взвод солдат и десяток грузовиков.

Найти в городе нужного человека, который бы взбудоражил оголодавших людей и направил громить музеи, оказалось совсем нетрудно. Озверевшая толпа врывалась в здания, круша все на своем пути. Вслед за толпой шли солдаты из «группы Моргана»…

В дни штурма Иракской столицы, как бы эффектно все это ни выглядело в репортажах CNN, в действительности царила полная неразбериха. У Моргана оказалось много конкурентов, но у них не было его организованности и точных списков — где и как искать самое ценное.

Вакханалия планомерного грабежа музеев, древних мечетей, запасников и малоизвестных хранилищ длилась несколько недель. Сказочное везение и умение быстро импровизировать на ходу позволили Виктору «спасти» немало ценнейших экспонатов. Все эти древние редкости были бесценны исключительно для ученых, мыслящих абстрактными категориями наподобие мировой культуры, достояния нации и так далее. А вот с точки зрения приземленных материалистов у всех этих сокровищ была вполне осязаемая стоимость. Имелись и клиенты, готовые заплатить, не торгуясь и не афишируя приобретения.

По завершению «цивилизаторской операции» оставалось лишь арендовать через друзей полковника Метью транспортный самолет и посадить его на авиабазе национальной гвардии штата Мериленд. Это не составило проблем для человека с пачкой долларов в одной руке и удостоверением члена сенатской комиссии в другой.

Через два года большая часть вывезенных ценностей осела в частных коллекциях, превратившись в числа на банковских счетах Моргана и разнообразные ценные бумаги. Полковник, получив свою долю, бодро зашагал по карьерной лестнице, став со временем бригадным генералом и командующим оперативной группой в Персидском заливе. А Виктор Морган, уже не государственный служащий, а преуспевающий адвокат, переселился в собственный пентхаус в центре Балтимора, купил загородное поместье и стал владельцем острова на Кайманах.

Американская Фемида проявила к неожиданному богатству бывшего скромного правительственного клерка поразительную слепоту, особенно после того, как «Белая дама» пополнила тайный музей одного из самых влиятельных конгрессменов. Ни ФБР, ни налоговая служба более не задавали ненужных вопросов относительно происхождения капиталов Моргана. Теперь можно было всерьез подумать и о политической карьере.

И на этот раз Моргану повезло. Во время последних выборов у республиканской партии обнаружился небольшой перерасход бюджета предвыборной кампании — им понадобилось относительно немного, каких-то сто миллионов долларов, но деньги нужны были «еще вчера». Бывший благодетель-сенатор обратился за помощью к своему протеже, Виктор Моган, в отличие от других, не выдвинув условий и без малейших колебаний, перевел нужную сумму буквально за один день.

«Плаксивый ковбой» оказался человеком на удивление благодарным. Во время благодарственной аудиенции со «спасителем выборов» Морган сумел произвести на президента нужное впечатление, и вскоре занял кабинет советника по национальной безопасности. Табличка над его новой дверью была билетом в одну из центральных лож мирового политического театра.

Еще в Ираке Виктор Морган почувствовал настоящий запах войны — запах пороха, крови и огромных денег. Теперь же его взглядам открывались невиданные горизонты, а стены Белого дома источали пленительный аромат огромной Власти… На пути к которой лежала потерянная и позабытая всеми бомба, а также несколько тысяч никчемных жизней…

Планшет, лежащий у левой руки советника, беззвучно замигал экраном. Входящий звонок, строго конфиденциальный. Морган поморщился при мысли о том, что высокие технологии есть проклятие нынешней поры. Как хорошо было во времена телеграфа и телефонных аппаратов с коммутаторами… Тем не менее, вызов требовал ответа, тем более, что звонил директор ЦРУ через интернет-канал закрытой связи. Морган подключил наушник и ткнул в соответствующую иконку.

— В Русе пожар, Опоссум и Беркович исчезли, — директор был предельно краток и предельно откровенен, на самой грани допустимого, несмотря на сложную многоступенчатую защиту разговора.

— Это… нехорошо.

— К сожалению, это не все плохие новости.

— Говори.

— Киевский координатор занервничал.

— И что?

— Он… — директор замялся. — Он испугался.

Советник пошевелил губами, беззвучно проговаривая грязное ругательство на родном итальянском. Морган уже примерно представлял, что последует дальше.

— «Киевлянин» боится и требует гарантий. Он… — директор снова сделал паузу, ему явно было не по себе от такого прокола. — Он шантажирует… нас.

Морган услышал и оценил заминку, сделанную собеседником перед этим «нас». Директор или по-настоящему занервничал, или намекал, что в случае чего готов выйти из игры.

— Чего он хочет? — уточнил Морган.

— Разговора. С тобой.

— Его координаты, — отрывисто бросил советник. Теперь было уже не до хождений вокруг да около и выяснения того, чего может требовать мелкий участник заговора, а чего не может.

— Посылаю.

Обменявшись еще несколькими полуритуальными фразами, советник и директор закончили разговор.

Морган отправил вызов быстро, будто опасался, что каждая секунда промедления лишает его доли решимости. Аскинс ответил почти сразу, он явно ждал звонка. И с ходу взял быка за рога.

— Виктор Морган?

Резидент не спрашивал, а скорее уточнял.

— Да.

— Насколько я понимаю, началась плановая зачистка?

Морган оскалился в злобной гримасе. Начало беседы наводило на неприятные мысли относительно покладистости и договороспособности оппонента.

— Чед, успокойся, ты превратно толкуешь происходящее, — в отличие от Аскинса, советник старательно изобразил понимающую доброжелательность, радуясь, что отключена видеосвязь. В этот момент выражение лица Моргана совершенно не соответствовало медоточивому голосу.

— Я все толкую правильно, — Аскинс определенно не собирался идти на мировую или, по крайней мере, снижать градус накала. — Вы начали сужать круг посвященных до абсолютного минимума, но я в любом случае за его чертой не окажусь!

— Разумеется, ты слишком ценен для нас и слишком важен для совместных планов, — согласился Морган. — Но, как я уже сказал, ты ошибаешься. Мы сами озабочены исчезновением означенных персон.

Теперь советник решил перехватить инициативу, резко перейдя на требовательный, командный тон:

— И, черт побери, не забывай, что ты говоришь по сети, пусть и закрытой! Чед, меньше имен и фактов! Для будущего директора ЦРУ такая беспечность непростительна…

Пока язык Виктора говорил правильные, нужные вещи, смешивая приказы и обещания, мозг лихорадочно осмысливал услышанное. Пожар в Русе и исчезновение Берковича были предусмотрены и ожидаемы, на то был и послан туда Опоссум. Но вот пропажа самого Опоссума никоим образом не укладывалась в план. Возможно, что-то пошло не так, например, не успел сбежать от пожара… Но нельзя исключать и того, что опытный агент почувствовал, угадал шестым чувством масштабы и ставки операции. После чего вполне разумно решил, что со временем очередь зачистки дойдет и до него, так что пора выйти из игры. Сделал необходимую работу, а после исчез, ушел на дно, надеясь, что никто его не найдет.

Почему не сбежал сразу? Чтобы не ломать продуманную схему действий и не вынуждать организаторов все перекраивать на ходу. В таком деле чем меньше о тебе думают, тем лучше, а для агента, решившего нелегально уйти на покой и замести за собой все следы — важен каждый день.

Вполне логично. Неприятно, однако пока терпимо. Но теперь надо как-то успокоить запаниковавшего Аскинса, который, в общем, сделал правильные выводы. Успокоить. И как можно быстрее нейтрализовать. Морган не служил в армии, но в своих иракских приключениях убедился на практике — если человек пошел вразнос и сорвался, то он, как плохо склеенная ваза, уже не станет прежним и может окончательно расколоться в любой момент.

Но, как оказалось, у Аскинса было свое понимание того, как следует обеспечить его душевное спокойствие.

— Виктор, ты слышал про «правило мертвой руки»? — неожиданно мягко, почти задушевно вопросил киевский резидент.

Мгновение советник пытался понять, о чем говорит далекий оппонент, а затем почувствовал, как холодок скользнул вдоль позвоночника.

— Чед, надеюсь, ты не сделал того, что я думаю… — Морган выдержал паузу, подталкивая Аскинса к конкретике.

— Именно! — теперь в голосе резидента слышалось откровенное злорадство. — Я знаю кухню, если помнишь, я сам побыл заместителем директора ЦРУ. Вы начали убирать всех, кто знает о том бомбардировщике и заряде, скоро доберетесь и до меня!

— Придержи язык, болтун! — уже не сдерживаясь, рявкнул Морган.

— И поэтому я застраховался, — продолжил Аскинс, не обращая внимания на окрик советника. — Фонограмма с признанием Сербина, пакет документов и мои пояснения спрятаны в укромном месте. Человек, что ее хранит, никак со мной не связан, вам его не найти. И если я вдруг куда-то исчезну, то не пройдет и суток, как все это появится на ЮТубе…

Морган сжал планшет с такой силой, что едва не переломил аппарат. Стекло экрана едва слышно хрустнуло, но создание сумрачного гения Стива Джобса с буддийской стойкостью выдержало испытание.

— Поэтому повторю — сужайте круг, как хотите, но я останусь среди неприкасаемых! — закончил Аскинс.

Морган несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, стараясь вернуть самоконтроль.

— Чед, я понимаю твое состояние, но ты ошибаешься, — произнес он, наконец. — Давай возьмем тайм-аут, чтобы ты успокоился, а после все обсудим, лучше лично.

— Я совершенно спокоен, — ядовито ответил резидент. — Особенно теперь, когда ты в курсе моей страховки.

— Ты совершаешь большую ошибку, — Морган решил, что тень угрозы будет не лишней. Вряд ли Аскинс одумается, но вдруг… — Ты угрожаешь тем, кто тебя и так ценит, вместо того, чтобы сотрудничать.

— Плевать, — лаконично ответил резидент и отключился.

Завершив разговор, советник положил телефон на столик и глубоко задумался. Минут через пять он взял планшет, осторожно и медленно, словно аппарат обжигал пальцы. В голове у Моргана эхом отдавались его собственные слова, сказанные совсем недавно Джамалю, и ответ террориста.

Поэтому я должен иметь аварийный контакт на крайний случай… Причем в обе стороны. Не исключено, что вы захотите в срочном порядке поставить меня в известность о чем-то крайне важном и неотложном.

И кто бы мог подумать, что связь действительно понадобится, причем так скоро?…

Стиснув зубы, Морган решительно, словно отгоняя призрак сомнений, открыл электронную почту и набросал текст короткого сообщения. Палец Виктора завис над иконкой, советник закрыл глаза и, пробормотав короткую молитву на родном языке, коснулся экрана. Дождавшись уведомления, что послание благополучно ушло адресату, Морган положил планшет и потер гудящие виски. Теперь оставалось только ждать. И надеяться, что он не ошибся в Джамале.

Налив себе стаканчик виски, советник мимолетно подумал о несчастном идиоте — Берковиче, благодаря которому заварилась вся эта каша. Но о мертвых — либо ничего, либо в некрологе…

 

32. Смерть шпиона

До квартиры добрались без приключений. По уму, тащить гражданина Берковича в нашу берлогу не стоило. Но отпустить его — то же самое, что выйти на Крещатик с плакатом «Вот он я! Хватайте!» А убивать парня просто так, по принципу «шоб не було!», рука не поднялась.

Окна квартиры не светятся, но Мила не спит. Не успеваем выбраться из лифта, как начинают щелкать многочисленные замки. Дверь открывается. Девчонка стоит на пороге все в том же лолитском прикиде. С кухни на площадку тянет многообещающими запахами. Если бы не стонущий под боком Беркович и не общая задолбанность организма, отвыкшего от суточных, считай, марш-бросков, можно было подумать, что никуда я и не уезжал. Так, выходил во двор пива бутылочку всадить.

— Ой, а это кто? — спрашивает Мила, запустив нас в прихожую.

— Трофей, — хмуро отвечаю я. — Вырван из клыков кровожадных акул империализма. Американец, если что. Зовут Алан, поживет пока у нас. Под домашним арестом.

— Американец? — переспрашивает девчонка, в глазах которой загорается непонятный мне огонек. — Тощенький какой!

Проталкиваю Алана вперед, закрываю дверь.

— Он, кстати, ранен немножко…

Мила снова ойкает и бросается за аптечкой. Точнее, за малым медицинским набором, который мы собрали попутно с обновками.

Разуваюсь сам, стягиваю обувь с Жужика. Шпион, не мигая, пялится в зеркало, висящее в коридоре и под моими толчками задирает ноги. Сначала правую, затем левую. Разув, заталкиваю героя в свою комнату, сажаю на диван.

— Без глупостей, это специальный апартамент, здесь все под контролем!

Жужик в полном ступоре и неожиданностей особых не жду. Но мало ли, вдруг его переклинит, и пленный рыцарь плаща и кинжала решит вдруг вынести стекло табуретом и поорать в окно, призывая на помощь Капитана Америку и прочих бэтменов-спайдерменов?

Мила прибегает с аптечкой и бестолково кружит по комнате. С трудом отогнав ее ко входу, стаскиваю с Жужика рубашку и начинаю обрабатывать наспех перевязанную рану. Беркович тощ, как жертва голодомора, словно и не из страны победившего фаст-фуда приехал.

Не обращая внимания на вопли Алана, отрываю успевший уже присохнуть бинт, заливаю перекисью. Беркович, услышав шипение, округляет в испуге глаза, но ничего страшного не происходит. Для страховки плескаю хлоргексидином. По уму лучше бы, конечно, зашить, но необходимого инвентаря нет, поэтому обойдемся и так. Вот если бы проникающее, с огнестрельным переломом, то да. А так пуля прошла по касательной. Следом обильно смазываю левомеколем. Кое-как пристраиваю тампон и с помощью Милы сооружаю повязку.

Дождавшись конца медицинских процедур, боец вырубается в сидячем положении. Аккуратно, чтобы не разбудить, укладываю. Парень немного возится и начинает сопеть. Повоевал я, блин! Похоже, еще одно дите на мою многострадальную голову…

Захожу в ванную, наскоро плескаю холодной воды в лицо. Спать бы завалиться, но нужно ковать железо не отходя от кассы.

— Мила!

— Да? — тут же суется в дверь девчонка. На языке у нее явно крутится не одна тысяча вопросов. Нет ни времени, ни желания заниматься пересказом ночных событий.

— Кофе свари. Мне тут еще кой-чего сделать надо.

Девчонка кидается на кухню. Беру рюкзак и оккупирую комнату Милы. Устраиваюсь так, чтобы просматривался диван, на котором дрыхнет Беркович, стелю коврик и высыпаю трофеи.

Начинаю, как водится, с оружия. Мой малыш-ПСМ, уютно расположившись в кармане, греет душу по-прежнему, но огневая мощь никогда не бывает лишней. Пистолет, из которого этот Айвен едва не порешил Жужика, оказывается неожиданно редкой штучкой. Это не Вальтер «Полицай Пистоле Криминаль» с которым щеголяет в кино Джеймс Бонд, и не вульгарный китайский ТТ, какой предпочитают киллеры средней руки. Передо мной лежит настоящая легенда советских спецслужб. «Пистолет бесшумный» или ПБ, почему-то считается просто «Макаровым с глушаком», но это совсем не так. От знаменитого ПМа здесь только магазин и ударно-спусковой механизм, все остальное конструктор Дерягин делал «с нуля», создавая надежное оружие для армейской разведки и КГБ. Просто так, на том же Сенном подобную машинку не купишь. Эксклюзив, можно сказать… Айвен, оказывается, не только профи, но и эстет. Был.

Я бы, конечно, предпочел «Смит-Вессон М59» c глушителем. Они стоят на вооружении ВВС США, не столь надежны, как наши, но работают тише и ощутимо компактнее. Однако, дареному журавлю в клюв не смотрят и синицей по лапам не бьют. Немаловажно и то, что ПБ воспринимает стандартный пистолетный патрон 9Х18, не требуя какой-то экзотики.

Беру в руки ПБ, отщелкиваю магазин, передергиваю затвор. Выстрелить наймит капитализма успел всего раз, так что в магазине семь патронов. В карманах еще две полных коробки. Стало быть, отцовский наградной ПСМ переводится из «основного» в «резервный»…

Загоняю доснаряженный магазин. Взводить не стоит — перестрелка в течение ближайших часов нам светит сугубо теоретически.

Свинчиваю глушитель и прячу новую игрушку в рюкзак. Теперь можно переходить от приятного к полезному. Начинаю с мобильных телефонов — скромной «Нокии» покойничка и расфуфыренного «Айфона», найденного и отобранного у дрыхнущего подранка. Храпит, сученыш, аж уши заворачиваются.

Покопаться бы в сим-картах, там определенно есть куча ценных номеров — вряд ли ребята утруждали себя запоминанием пары сотен контактов. Но вставлять симки и включать телефон — опасное и глупое занятие. У оператора мобильной связи сразу же появится информация о том, где и когда активизирован номер. Соответственно, для безопасной и вдумчивой работы потребуется специальный считыватель. Который еще нужно купить.

Осмотр прочих трофеев окончательно убеждает, что я обезвредил крупного хищника. Из внутренних карманов и швов появляется куча барахла, одно лишь перечисление которого вполне тянет на добротный шпионский роман. Откладываю всё, что может пригодиться в дальнейшем, а прочее, вместе с остатками одежды, заматываю в узел и упаковываю в пакет, чтобы при первой же возможности утопить или закопать понадежнее.

Из всего обнаруженного, кроме пистолета и телефонов, самым интересным оказывается небольшая пластмассовая аптечка, что хранилась у агента в поясной сумке. Там, помимо стандартной чепухи, призванной не дать разгуляться нервам и обосраться, а также священного для всех амеров «Тайленола», лежит несколько шприц-тюбиков с хорошо известной мне маркировкой.

Данной последовательностью цветных штрихов принято обозначать то, что профанами зовется «эликсир правды». КС-127 и КС-130, швейцарское патентованное средство для медикаментозного допроса. Мы таким когда-то пользовались.

Эта находка в корне меняет всю намеченную стратегию. Теперь, потрошение Жужика играет новыми красками. Паяльник в анус, это надежно и быстро, но потом клиента почему-то бывает сложно не то что перевербовать, просто расположить к себе. А в нашем клиническом случае это попросту означает, что Берковича после экстренного потрошения, невзирая ни на какой гуманизм, пришлось бы пускать в расход. В общем, пусть Жужик молится на аптечку своего несостоявшегося убийцы…

Так, лирику долой, теперь к делу. Вспоминаю методичку по использованию КС. Противопоказания к больной печени? Беркович этим явно не страдает. Алкоголь наш америкос, скорее всего, употребляет только на их день Благодарения, да и то не крепче пива или сидра. Сто процентов не курит. Оттого чуть здоровеньким и не помер.

Появляется Мила с подносом. На подносе — кружка, кофейник, сахарница. Ишь ты, сервис…

— Ага, спасибо!

Я, почти не глядя, хватаю кружку и делаю первый глоток. Горячо, но в пределах нормы. Как говорил один мой хороший товарищ: «Кофе должен быть крепким и черным. Как у марроканского невольника!». И откуда только у прапора-ППСника могли такие ассоциации возникнуть?

— Ой, а это что такое?

Мила восхищенно смотрит на первоклассный набор световодов, лазерную систему дистанционной прослушки и универсальный постановщик помех.

— Развлекуха для взрослых дядек! — уже отвечая, понимаю, что девчонка имела в виду совсем не шпионские штучки, а жужиковский «Айфон»… У каждого Лаврушки свои игрушки…

Разрешаю девчонке взять в руки и со всех сторон осмотреть «великую американскую мечту», сам в это время перебазируюсь со всем хламом к Берковичу. После чего отбираю «Айфон» и, натянув суровую маску, изрекаю:

— Значит так, слушай меня сюда. Сейчас я буду с пленным работать. Ты уходишь в зал, закрываешь поплотнее дверь и смотришь телевизор, пока отбой не скомандую. Ферштейн?

По округлившимся глазам Милы понимаю, что она себе успела надумать кучу всяческих страхов. Потому добавляю:

— Не боись, пытать не буду. Просто вдруг он ляпнет чего такого, что тебе знать не обязательно.

Девчонка испуганно кивает несколько раз и закрывается в комнате.

Алан дрыхнет без задних ног. Проверяю его карманы. По сравнению с предыдущими находками — скучная мелочевка. Все, пора. Нас утро встречает рассветом, еще пара часов, и я буду спать стоя. Челюсть и так выворачивает зевотой, а в глаза будто песка сыпанули.

Допиваю остывший кофе. Легонько треплю за плечо клиента. Тот недовольно бурчит, определенно будучи не в настроении просыпаться. Силком поднимаю, сажаю. Беркович что-то бубнит. Внимания не обращаю. Сильно щелкаю по уху и, как только Алан открывает глаза, вгоняю иглу шприц-тюбика в предплечье здоровой руки.

Не проходит минуты, как взгляд Берковича теряет осмысленность и приобретает отсутствующее выражение. Губы шпиона расплываются в дурацкой улыбке, а из уголка рта тянется тонкая струйка слюны. Почти полная потеря самоконтроля, эйфория и благость ко всему миру — в наличии. Можно начинать…

Включаю видеозапись на телефоне и спрашиваю, стараясь не интонировать.

— Имя, фамилия, должность…

— Алан Беркович, региональный представитель ЦРУ, личный номер…, номер карточки социального страхования… — хорошо отвечает, уверенно.

Вхождение прошло нормально. Облегченно вздыхаю. Ну что, понеслась звезда по кочкам?

Через час с небольшим Алан умиротворенно сопит на кровати, а я сижу в кресле и тихо охреневаю. В основном, с самого себя. Потому что бестолковый рассказ, выдавленный из мальчишки под эликсиром правды, под фундамент разрушает выстроенную мной картину всемирного масонского заговора.

Оказывается, смерть Вити Сербина и оба бандитских визита в его квартиру были организованы вот этим вот мирно сопящим мальчишкой. Лопоухим чмошником, помешанным на Джеке Райане, которого он поминал через слово. И это все! Никаким ЦРУ, АНБ, ни тем более, ФБР, мы с Милой и нахер не нужны были! И до того момента, как я сунулся к Сереге, нас с девчонкой никто не искал. Достаточно было затаиться на недельку-другую — и все, здравствуй, новая безалкогольная жизнь!

В общем утопил я старого друга. Во всех смыслах слова. И не только его утопил, но и себя подставил. Тронул камешек, и пошла лавина. Мало того, притащил прямо к Миле убийцу ее отца…

Подозрительно смотрю на розетку. Прислушиваюсь. Нет, телевизор что-то бубнит и довольно громко. Да и Мила вряд ли подслушивает. А то ведь, неровен час, бухнет в кофе мальчишке крысиного яду. Или еще каких глупостей наделает.

Разъяснилось и с Айвеном. Оказывается, я помножил на ноль не какого-то отставного морпеха или сраного рейнджера, взятого Берковичем в качестве грубой физической силы. Нифига подобного! Убитый оказался элитным оперативником ЦРУ. Да уж…

Снова начинает слегка потряхивать — недосып накладывается на понимание того, как мне повезло. По уму, шансов на победу не было — завязавший пару дней алкаш против агента… Однако везение — дама с норовом и собственными симпатиями. Не пришлось бы только как-нибудь потом за такую симпатию расплачиваться. Сегодня мне подфартило, завтра — кому-нибудь другому. Впрочем, гнусные мысли — долой. Коли везение прет, будем хватать за хвост, пока не сбежало.

Что же общей обстановки вокруг неучтенного специзделия, то приговоренный начальством к смерти «региональный представитель» Беркович знал мало, понимал еще меньше. Все происходящее для себя объяснял происками начальства.

Тем не менее, его бестолковый рассказ, совокупно с исповедью Сербина, неплохо описал ту выгребную яму, в которой мы оказались. Точнее дополнил ее более точными промерами глубины, ширины и качества заполняющей субстанции. Темпы и жестокость зачистки всего этого «братства бомбы» могли свидетельствовать только лишь об одном — амеры подарок из прошлого планируют извлекать и задействовать в своих планах. Как? И думать нет смысла, не имея исходных данных. О том, что я жив, им известно через Серегу. Стало быть, будут искать, пока не найдут.

Что все это меняет в моих вчерашних планах? Да ничего, по большому счету. Разве что Берковича нужно как-то завербовать. Это уже не Витин пьяный магнитофонный базар, это живой свидетель с паспортом гражданина США… Вот этим, пожалуй, с утра и займусь…

Смотрю на часы. Без пяти семь. Мой организм неожиданно машет рукой на необходимость сна, и я даже не зеваю. Ничего, откат еще поймает. Ближе к полудню-обеду…

Иду на кухню, ставлю чайник на плиту. С туркой заморачиваться нет ни сил, ни желания. Буду хлебать залитый кипятком кофе, делая вид, что так и надо. С горячей кружкой в руках бреду к двери в зал. Стучусь.

Мила распахивает дверь рывком, будто меня и дожидалась. Хотя она с таким вниманием обшаривает взглядом, явно в поисках крови или прочих признаков интенсивного допроса, что, скорее всего, действительно, ждала. Лишь бы не прислушивалась.

От телевизора доносятся позывные утренних новостей. Сажусь на спинку дивана. Присаживаться по-человечески опасаюсь. Спать-то вроде бы не хочется, но, стоит только прислониться, как тут же вырублюсь. А этого пока делать не стоит.

Мелькает заставка, и на экране появляются знакомые пейзажи. Оказывается, «пожар на военной базе» уже попал в блок новостей. К приезду репортеров аэродром уже был оцеплен теми самыми солдатами, которых мы с Аланом встретили по дороге в Киев. Естественно, никакой информации СМИшники получить не смогли. Поэтому по всем каналам крутили одни лишь интервью с бекающими и мекающими чиновниками, а также военными, изо всех сил пытающимися говорить на державной мове, но постоянно сбивающимися на русский язык. Интервью щедро разбавлены архивными материалами по взрывам в Кременчуге, Цвитохе и Ново-Богдановке. Изредка поминали Бровары и грохнувшуюся там в пятиэтажку ракету…

Мила, сидящая рядом, то и дело косится в мою сторону, силясь по выражению лица догадаться, каким образом мы с американцем причастны к этим событиям. Но я старательно прячу лицо в кружке. Да и по моей зевающей роже хрен бы что определил даже лучший физиономист ЦРУ.

По версии милиции, причина пожара — несоблюдение правил техники безопасности в подпольном разливочном цеху. Ну и пробитая по неустановленным причинам цистерна, спирт из которой затек на территорию хранилища боеприпасов и вызвал возгорание, с последующей детонацией…

Услышав про это, с трудом удерживаюсь от улыбки. Значит, жужиковское начальство, скорее всего, решит, что тот устранен, а Оппосум то ли зазевался и погиб на пожаре, либо по-каким-то причинам, известным ему одному, решил исчезнуть. И это вполне резонно, такая вот «нелепая смерть» — идеальный для агента-чистильщика вариант перейти на нелегальное положение. А это, в свою очередь, означало, что ни покойного Айвена, ни моего полуживого Жужика никто искать не будет.

Решив было возрадоваться, возвращаю себя на землю. Искать не будут их. А вот информацию про бомбу всяко в шредер не засунут. Значит, план набега на Русу по-прежнему в силе. Только очередность задач, похоже, следует изменить. Вначале отловить и выпотрошить Котельникова, который вполне может вывести на истинного «заказчика» всех наших проблем, а потом уж, как на аэродроме поулягутся пожарные страсти, доставать бомбу.

Как именно — сориентируюсь на месте. Бульдозер угоню или суку чекистскую в раскоп спихну. Пусть с мирным атомом разбирается с лопатой наперевес.

Становится ясным «кто», «как» и «почему». Но главный вопрос «что же задумали звездно-полосатые миротворцы», ответа пока нет. Впрочем, они, скорее всего, еще ничего и не задумали.

Со скрипом открывается дверь. Мила оборачивается на звук и только ойкает. На пороге стоит приведение. «Краше в гроб кладут», — успеваю подумать я, прежде чем явившееся нам создание в выпущенной рубашке, торчащими во все стороны волосами и опухшим лицом, на котором отпечатались швы от наволочки, хлопая ресницами и щурясь от яркого света, почти бесшумно перемещается на середину комнаты. Судя по внешнему виду, отходняки у Берковича в полном разгаре. Ну чисто упырь из сказок.

— Вить, а что это с ним? — спрашивает Мила, поджимая под себя ноги и отползая поближе ко мне.

— Забей, — отвечаю. — От обезболки отходит.

Беркович стоит, уткнувшись взглядом в экран.

Симпатичная журналистка в мини-юбке и макси-декольте ведет репортаж из холла американского посольства. Пресс-атташе со скорбной рожей несет дежурную чушь на фоне стоящих в окружении венков портретов, перечеркнутых траурной лентой. Удивляет такая оперативность. Точнее отлично укладывается в мою версию…

— Так это же он! — вскрикивает Мила, переводя взгляд с экрана на опухшую физиономию Алана.

— Ага, он самый, — с готовностью подтверждаю я.

«При этом, — частит журналистка, озабоченно глядя в объектив, — в бункере сгорели все находящиеся там рабочие! А вместе с ними погибли и два гражданина США, — глаза у журналистки испуганно округляются, будто за гибель своих граждан Америка уже пообещала подогнать по Днепру весь свой шестой флот с авианосными группами и отработать по Киеву «томагавками», — представитель консалтинговой компании Алан Беркович, и консультант по вопросам разоружения Айвен Смит, проявили истинный героизм, пытаясь спасти попавших в смертельную ловушку людей. Как утверждают пожарные, температура внутри подземелья достигала тысячи пятисот градусов. Бункер стал братской могилой и одновременно крематорием для всех жертв коррупции и теневой экономики…»

Картинка меняется. Показывают красную «Тойоту» с комментарием, что эта самая машина, обнаруженная у стен сгоревшего цеха, является непреложным доказательством гибели двух американцев. «Японка» засыпана пеплом, на переднем крыле — здоровенная вмятина. Никогда бы не подумал, что на такой машине могут ездить аж два цэрэушника.

До Жужика наконец-то доходит, о чем и о ком идет речь. Окончательно его добивает зрелище «Тойоты». У Берковича подкашиваются ноги, он хватается за спинку кресла. Губы дрожат, а на глаза, похоже, сейчас навернутся слезы. Ну вот, теперь у меня имеется надежная основа для предстоящей вербовки.

Изображаю радушную улыбку и произношу:

— Добро пожаловать на тот свет!

* * *

Беркович, узрев свой лик, обрамленный трауром, чуть не сошел с ума в прямом смысле этих слов. На это еще наслоились остаточный эффект от «эликсира правды», ноющее плечо и глупая шутка. Жужик видел мое фото, был уверен, что меня застрелили, и спросонья решил, что на самом деле оказался «на том конце тоннеля». Но молодая психика, сформировавшаяся на мультфильмах про Тома и Джерри, комиксах и прочих ужастиках, справилась. Вот если бы он читал в своем колледже Достоевского и Толстого с фонариком и под одеялом, то после таких вот душевных потрясений, зуб даю, не миновать парню «палаты номер шесть»!

Ближе к вечеру, когда Беркович полностью отошел от допросного зелья, а я с третьей попытки всё же сумел проснуться, началась полномасштабная вербовка с использованием достижений народных методик.

По старой русской традиции, занесенной в быт гнилой интеллигенцией, пьянствуем на кухне. Мила, чуть пригубив псевдокактусовой паленки, выпорхнула из-за стола и шурует возле плиты, время от времени возвращаясь с очередной свежеприготовленной закусью.

Психотерапевтический сеанс был не прихотью моего изголодавшегося по алкоголю подсознания, а суровой необходимостью.

— Ну давай, Алан! Чиаз! — рюмка далеко не первая, и на тосты я уже не размениваюсь.

— Чиаз! — обреченно отвечает Беркович и, расплескивая содержимое, тянется через стол.

Два покойника чокаются и выпивают. Дожевываю остатки отбивной, встряхиваю практически пустую бутылку текилы под названием «Текила» и снова наливаю.

— Ты — труп! Алик, ты понимаешь, что ты сейчас — вонючий и мерзкий труп! — продолжаю я обработку, — хотя нет, не вонючий. Ты поджаренный и с корочкой труп! — парень явственно зеленеет и с подозрением глядит осоловевшими глазами на тарелку.

— Не косись, не косись! Мила у нас отличная хозяйка и человечину не готовит! — подмигиваю девчонке, уже готовой отоварить Жужика сковородкой по тупой башке. А следом и самого себя, чтобы херню не нёс.

— Так вот, Алик, я к чему веду! — доверительно склоняюсь к Берковичу. — Ведь и я тоже труп для твоего начальства! Только ты сгорел, а меня пристрелили! Вот Мила, она еще не труп! Но стоит нашим врагам напасть на её след, и ее кости тоже растащат койоты!

Понимаю, что сбился на полнейшую ерунду, но Беркович, похоже, не улавливает тонкостей бреда, воспринимая весь ужас своего бытия в комплексе. Жужик, извернувшись на табуретке, пялится на девчонку. Та же, делая вид, что занята и не слышит, стремительно краснеет.

— Милли, — выдавливает Алан, успевший переиначить ее имя на свой лад, — Но это ужасно, мы же боремся за демократию…

— Это точно, за нее, родимую. Американец, как известно, за демократию готов угробить сколько угодно народу. Ты уже в этом убедился.

— Но я же делал все, как учили, — собутыльник с трудом ворочает языком. — А они меня решили убрать с дороги, как… как мусор…

— Ты влез в очень опасное дело, парень! — оказывается, под Клинта Иствуда косить не так уж и сложно. Сложнее не заржать в голос после очередного «перла». — Твои боссы, если найдут бомбу, не будут кричать в новостях о наследии СССР…

— СиЭнЭн… — вяло бормочет Жужик.

— И БиБиСи до кучи, — отмахиваюсь я и продолжаю, — Они ее перепрячут и используют для своих темных и грязных делишек! Видишь, они уже начали зачищать регион! А мы с тобой и попали в список «объектов зачистки».

— Что это значит, Виктор? — задает глупейший вопрос малохольный поклонник Джека Райана.

— Это значит, что они ее где-нибудь взорвут.

— Оу, щиит! — переходит на родимые ругательства американец. — Что же делать, Виктор? И почему они так со мной?

Признаться, больше всего мне сейчас хочется недоуменно почесать репу и развести руками. Не в ответ Жужику, а скорее констатируя упадок нравов и профессионализма у мирового буржуинства. Мне было как-то естественно наблюдать, как потихоньку снижается планка мастерства разной спецуры после падения СССР. И у нас, и в России — что-то я сам видел, об ином слышал от не склонных к пустой болтовне людей. Но то, что процесс этот — как улица с двусторонним движением — как-то не думал. А теперь вот сидит передо мной этакий оболтус, кока-колой выпоенный, на фаст-фуде взрощенный, на своего Райана молящийся. И, кажется, сейчас совершенно искренне заплачет от того, что его, сиротинушку, не бочкой варенья и корзиной печенья отоварили, а чуть не убили злые супостаты — это же нечестно! В книгах так не бывает!

И ведь Жужик уже отправил на тот свет бедолагу Сербина, но придурковатым дитем быть не перестал ни на мизинец. В общем-то это хорошо, меньше проблем с допросом, который все больше походит на застолье с винным зелием. И все равно — диковато как-то.

— Тебя предали, Алан Беркович! — кричу я почти в голос, но все-таки осторожно, памятуя о соседях. — Предали! И тот, кто это сделал, гораздо выше твоего шефа-резидента и даже самого директора!

— Оу, билять… — проявляя знание тонкостей русского языка, с нечеловеческой тоской воет Беркович, обхватывает ладонями голову и начинает опасно раскачиваться на табуретке. Впрочем, мойка в этой квартире без выступающих углов, поэтому башку вряд ли проломит, даже если звезданется.

— У тебя есть два варианта, Алан! Или сбежать в Сибирь и до конца жизни обитать в тайге, — при слове «Сибирь» моего собеседника передергивает, надо было еще GULAG помянуть… — Или же помочь мне и моей организации принять меры, чтобы остановить твоих бывших коллег!

Услышав про «организацию», удивленная Мила пытается что-то вякнуть, но, напоровшись на мой взгляд, поспешно затыкается. И слава богу, нехай лучше думает, что в Русе я старательно внедрялся, а не стремительно спивался…

— Смотри, Алан, — продолжаю я. — Ты же, можно сказать, второй раз родился. А что это значит?

Беркович смотрит с таким видом, будто ожидает ответа на вопрос о смысле жизни.

— А это значит, что тебе дали второй шанс! Считай, что вся жизнь до этого была лишь черновиком, а сегодня у тебя появляется шанс переписать ее начисто, недотепа!

Алан пораженно пялится, застыв с вилкой в руке. Осторожно отбираю вилку, кладу на стол.

— Виктор, а твоя организация может обеспечить мою безопасность? — задает Жужик неожиданный вопрос.

— Враги везде, Беркович, — внушительно отвечаю. — В такой обстановке верить нельзя никому, даже себе. Мне можно.

В цитату Жужик не врубается, но кивает.

— Да, я отлично понимаю, что никаких гарантий в столь сложной обстановке давать не следует! — он трясет указательным пальцем и с неожиданно пафосным видом заканчивает, — вот если бы ты пообещал мне все и сразу, я бы тебе не поверил! — и пьяно хихикает.

Я молчу.

Текила «Текила» закончилась. Стою перед трудным выбором. Или ложиться спать, или отправлять несовершеннолетнего гонца женского полу в ближайший ларек за новым пузырем. Долго колеблюсь, но выбираю первый вариант. К явному облегчению Милы, которое она и не пытается скрыть.

Заканчиваем посиделки крепким чаем. Налив напоследок еще по кружке, перебираемся под телевизор.

Главная тема новостей — по-прежнему Руса. К концу дня появились версии о поджоге подрядчиками для сокрытия недостачи и о разборках преступных группировок. Командирским произволом, сразу же перед блоком спортивных новостей, приказываю вырубать ящик и готовиться ко сну.

Преодолев соблазн остаться в одной комнате с Милой, разрабатываю новую диспозицию. Вернее, закрепляю сложившуюся еще с утра. Пигалица в зале, Беркович на кровати, в комнате. Себя же, проклиная ту дурацкую шабашку на кладбище, которая довела до жизни такой, размещаю на раскладном кресле-кровати, перегородив выход из комнаты Жужика. Американец, несмотря на явное согласие на сотрудничество, пока что имел статус военнопленного, а стало быть, вполне мог среди ночи что-нибудь нафантазировать и учудить. Вскоре в квартире наступает тишина, которую изредка прерывает тревожное бормотание — бесстрашный агент ЦРУ зовет во сне маму.

Убедившись что команда «отбой!» в расположении выполнена всем личным составом, выбираюсь на кухню покурить. Возвращаясь назад, заглядываю в туалет и, выходя оттуда, нос к носу сталкиваюсь с Милой.

Оказывается, позавчера при покупке шмоток девчонка не ограничилась одним неформальским нарядом. Сейчас на ней узкая серебристая шелковая, едва прикрывающая бедра ночнушка, под которой топорщатся вполне ощутимые грудки. Под ночнушкой нет ничего — если бы плоский животик и начинающуюся под ним ложбинку обтягивало даже самое тонкое белье, не заметить его никак не вышло бы. Я, стесняясь своих семейных трусов, вжимаюсь спиной в дверь, девчонка, тоже застигнутая врасплох, застывает на месте.

Первой приходит в себя гребаная (уж не знаю, в прямом или переносном смысле) нимфетка. Скользнув по мне теплым атласом и обдав горячим запахом чистого девичьего тела, скрывается за дверью гостиной, бросив на меня какой-то странный — то ли испуганный, то ли обиженный взгляд.

— Спокойной ночи!

— Спокойной… — машинально отвечаю, возвращаясь на кухню для внепланового перекура…

Здесь, наверное, самое время было бы задаться сакраментальным и уже вполне традиционным вопросом — так было между нами что-то или не было? Но я слишком устал, так что курю просто и без единой сторонней мысли. Хотя нет, одна мысль все-таки имеет место быть — вот она, жизнь. Потерянная бомба, инфантильный ЦРУшник, полная путаница и бардак со всех сторон. И нам надо как-то извернуться, но выжить. И по ходу пиесы получается, что на балансе и содержании уже не две персоны, а три…

* * *

К позору своему безбожно просыпаю — на часах уже без чего-то одиннадцать. Натянув джинсы и футболку — хватит и вчерашних конфузов — выбираюсь в коридор и, стараясь не привлекать внимания, шмыгаю за дверь туалета.

Уже в ванной, соскребая модную щетину, прислушиваюсь сквозь шум воды к происходящему в квартире. Моя инвалидская команда ведет себя так, словно сегодня обычное субботнее утро. Беркович встал сразу же вслед за мной и теперь сопит у телевизора. Любителю дефективных романов повезло — рана не опасная и быстро обработанная. Даже воспаления нет. Мила хлопочет на кухне. Ну, просто семейная идиллия! Стало быть, верят они мне, как Рембо-какому-нибудь, или актеру Пореченкову из смешного сериала «Агент национальной безопасности». А верят, между прочим, зря!

Потому что их надежа и опора, их каменная стена, фыркающая под душем и терзающая десны жесткой щетиной зубной щетки, на самом-то деле просто испуганный отселенец-алкаш, выброшенный на обочину жизни именно за то, что пытался принимать самостоятельные решения как офицер и патриот своей многострадальной державы…

Полная версия романа вскоре будет доступна в магазине «Литмаркет». Уже сейчас открыта предпродажа — можно, заплатив вдвое меньше, получить полный окончательный вариант сразу же после его публикации.

Если вам понравилась рассказанная история и вы желаете узнать «чем дело закончилось» — поддержите автора.

Ссылки

[1] На Ту-95 нет прямого доступа из кабины пилотов в бомбоотсек.

[2] В романе по «Московскому договору» 1963 г. между США, СССР и Великобританией была оговорена квота на три воздушных ядерных взрыва в год при ограничении мощности, места и высоты подрыва.

[3] Министерство среднего машиностроения. В числе прочего, обеспечивало разработку и производство ядерных боезарядов.

[4] Джонни Доу — на американском правоохранительном сленге так называют неопознанный труп мужчины

[5] Цитата из сериала «Дикие пальмы», где знаменитая актриса, заскочив в бутик, попросила разрешения воспользоваться туалетом

[6] «Мiцне» от пивоваренной компании «Славутич». Отличается выдержанной в черном цвете этикеткой, высокой крепостью и относительной дешевизной. Дабы не быть обвиненным в рекламе автор предупреждает — гадость редкая…

[7] Фамилиями американских президентов в первой половине 20 века было модно называть детей у чернокожих. Квартерон — человек имеющий на четверть африканскую кровь. Использование термина характерно для «расистского юга».

[8] Юридический факультет Гарвардского университета является наиболее престижной и элитной школой юриспруденции в США.

[9] Hole-in-one — в гольфе попадание в лунку с первого удара. Вероятность у «среднего» игрока оценивается как 1 к 46 000. Часто на соревнованиях за хоул-ин-уан устанавливают специальные (и немаленькие) призы

[10] Слова, начертанные на стене таинственной рукой во время пира вавилонского царя Валтасара незадолго до падения Вавилона. Обычно употребляются в предзнаменование смерти

[11]  Bullet(англ.) — пуля

[12]  Вдова Клико — всемирно известная французская компания — производитель шампанских вин

[13]  Паттер — клюшка, предназначенная для завершающего удара

[14]  Фервей — участок с травой средней длины, занимающий большую часть игрового поля, гринкипер — служитель, ухаживающий за газоном, раф — участок с высокой травой

[15]  Дивот — кусок дерна, выбитый при ударе

[16]  Наименование по классификации НАТО стратегического бомбардировщика ТУ-160

[17]  Герб Китайской Народной Республики.

[18] Промедление опасно (лат.), из «Истории» Тита Ливия.

[19] ДСП — уровень доступа к документам «для служебного пользования»

[20]  Мойка — сленговое название опасной бритвы

[21]  Один из старейших церковных хоров мира. Пользуется огромной популярностью и часто «озвучивает» официальные мероприятия в США. Название получил по имени мормонского молитвенного дома Табернакль в штате Юта, где он базируется.

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

[23]  Популярная компьютерная игра по произведениям Тома Кленси

[24]  ДВКР — Департамент военной контрразведки

[25]  В поселке «Десна» расположен учебный центр Сухопутных войск Вооруженных сил Украины (В/Ч А 0665), его выпускники не отличаются особой подготовкой

[26] Здесь необходимо пояснить, что речь идет не о трубе из чугуна в прямом смысле. На сленге военных и спецов прикладного боя все металлические предметы для махания в драке делятся на две категории: «люминиевые» и «чугуниевые». Никаких стальных, железных, титановых и «из нержавейки» не существует. Этот сленг нисходит к старому, еще советскому армейскому анекдоту «Все будут грузить люминий, а ты, тиллигент, будешь грузить чугуний» (за формулировку спасибо писателю Виктору Гвору)

[27]  246 статья УК Украины «Незаконная порубка леса».

[28]  Авиация дальнего действия

[29]  Описанное не является авторским вымыслом, и такое случалось, «информация из первых рук». Не нужно видеть здесь клевету на доблестную советскую авиацию. Люди есть люди, а военные всегда развлекались от души, летчики не были исключением

[30] «Шипучка» — на сленге специалистов по ядерному оружию — ядерный заряд, по каким-то причинам взорвавшийся с невысокой мощностью, на порядки ниже расчетной. Характеризуется невысокой степенью поражения, но повышенной радиационной «загрязненностью» места взрыва.

[31] В Киеве на улице Банковой расположено здание Администрации Президента Украины, на Пенсильвания-авеню в Вашингтоне находится Белый дом

[32] Технико-эксплуатационная часть — занимается обслуживанием и текущим ремонтом самолетов

[33] Экспедиция — в крупных государственных учреждениях отдельная служба, занимающаяся обработкой корреспонденции. Выносится за пропускной пункт, так что «зная систему» можно подать официальный документ с гарантией, что он будет зарегистрирован и получит законный ход. На улице Богомольца в Киеве находится резиденция Министра Внутренних дел. На Владимирской — центральное здание СБУ

[34] Эдгар По «Эльдорадо»(1849), перевод No В.Васильева

[35] Situation Normal All Fucked Up — Ситуация нормальная, всё накрылось. Жаргонное обозначение провала операции, аналогично нашему: «Все в порядке, падаю!»

[36] «Кузькина мать» — прозвище самой мощной в мире водородной бомбы(56 мегатонн), которую взорвали на Новой Земле в 1961 г. Такому названию обязана фразе Н.С. Хрушева, которую он произнес в разговоре с Ричардом Никсоном в 1959 г. В нашем распоряжении имеются средства, которые будут иметь для вас тяжёлые последствия. Мы вам покажем кузькину мать!

[37] МОН-100 — Советская противопехотная осколочная управляемая мина направленного поражения

[38] Думаю, все поняли, какого производителя предпочитает В.С. Верещагин. Но, денег за рекламу не платили, так что, пусть буржуины остаются безымянными. Хоть и ножи у них хорошие.

[39] 39 КиУР — Киевский укрепрайон, комплекс оборонительных сооружений в Киевской области, сооруженный в период с 1929 по 1941 год.

[40] Зеленая Брама — лесной массив в Кировоградской области Украины. Место ожесточённых боёв в августе 1941 года

[41]  СРС — Служебно-розыскная собака

Содержание