Что было дальше? Как будто бы ничего особенного. Дождались поезда, сделали пересадку в Меншуткине, поехали на Зеленцово. О чем-то говорили… О чем? Не помню. Знаю одно: вишни были сочные, спелые и очень душистые. А мой спутник ел их медленно-медленно. Казалось, что каждая вишня приносит ему какую-то свою радость.

Вот и Зеленцово. Приехали! На платформе мы на минуту остановились.

Окольничий спрятал в сетку с продуктами свой кулек, в котором еще оставались вишни, и тут же бережно, подальше от кулька переложил томик академика Вернадского. А я свой пустой кулек смял и бросил в мусорную урну на платформе.

Обо всем этом в таких подробностях я не зря теперь вспоминаю.

Шли молча.

— О чем вы думаете, Сергей Васильевич? — спросил я своего спутника.

— Не могу примириться: две нечеткие буквы на перронном указателе нас запутали, и мы весь день проплутали невесть где.

— И эта случайность может погубить ваше будущее: — не утерпел я.

Мой спутник сделал вид, что не слышит, и продолжал:

— Я с мучением вглядывался в мусорную урну.

— Какую?

— Там, на платформе, вы еще бросили в нее свой пустой кулек. Какая она аляповатая, несуразная, да еще листья аканта отштампованы на ней. А сколько чугуна ушло на это милое создание! В Ленинграде… его безупречная стройная архитектура, серьезная и холодная Нева, настойчивый сумрак белых ночей — там все обязывает к строгости и к себе, и к делам.

— Конечно, на московском небе над нами просто луна, а на ленинградском небе Селена.

— Я думал о вас лучше… — с грустью сказал Окольничий.

— Простите, Сергей Васильевич, — примирительно сказал я, — ведь я просто развлекаюсь, играю словами, а думаю совсем о другом.

— О чем?

— О зайчике. О солнечном зайчике. В моей пустой квартире он по мне скучал, скучал и растаял.

— Опять развлекаетесь словами?

— На этот раз нет, — ответил я. — Мы пришли. Здесь, в этом домике, летом я снимаю комнату. А вот мое окошко.

— Прощайте! — улыбнулся напоследок Окольничий.

— Уверен, что Дмитрий Дмитриевич сразу же почувствует замысел вашей симфонии и поддержит вас, — сказал я, пожимая руку Сергею Васильевичу.

Глаза Окольничего чуть потеплели.

— Спасибо! Большое спасибо! Прощайте.

— Прощайте.

Я вошел в свою комнату. Распахнул окно. Рама задела ствол сосны. Теплый летний сумрак уже обволакивал его.

Выглянув из окна, я увидел, как медленно и задумчиво шел по просеке мой недавний спутник, а его две авоськи с продуктами, книгами и нотами качались и мотались в такт его шагам…

«Так, наверно, он и сам будет мотаться в жизни… А интересный человек, — подумал я. — И, наверно, я его больше не увижу. Жаль. Впрочем, — загадал я, — если он обернется, значит, мы еще увидимся».

Окольничий вдруг остановился. Он, видно, что-то вспомнил, задумался. Но не обернулся. Скрылся.

«Значит, не увидимся! Чепуха! Дачная чепуха. Пора спать!»