— Аврам! — окликнула Диана. — Выгляни в окно!

Над ее балконом порхали первые в этом году снежинки. Под дыханием легкого ветра они кружились, танцевали, ненадолго опускались в выемки в бетоне, чтобы в следующее мгновение снова устроить призрачную пляску. Белесый воздух казался плотным и тяжелым от снега, сквозь пелену нельзя было различить ни улиц внизу, ни неба наверху. Так легко было вообразить, что они остались вдвоем, отрезанные от остального человечества.

Вдвоем на острове. Воистину так. Они с Аврамом обитали на острове, отрезанном от привычного для нее мира.

Поначалу ей казалось, что их связывает только физическое влечение сродни голоду, который сам по себе утолится через несколько недель. Но время шло, а их чувства становились все сильнее, все серьезнее.

Возвращаясь с работы, Диана знала, что дома ее ждет Аврам. Они вдвоем приготовят и съедят ужин, поболтают, посмотрят новости. Потом он обычно немного работал над тезисами, покрывая страницу за страницей мелкими неразборчивыми каракулями, в то время как она приводила в порядок содержимое своего брифкейса. «Как, по-твоему, это звучит?..» Они постоянно обменивались идеями, находя удовольствие в этой своего рода разминке для мозгов. Диана постигала особенности семантики Витгенштейна, Аврам — перипетии тяжбы «Симплекса». Они часто спорили, отстаивая и анализируя свою точку зрения.

Естественно, они болтали и о приятелях, профессорах, коллегах. «Хотел бы я познакомиться с этим твоим Байроном», — говаривал Аврам. Или: «Твоя подруга Флер кажется мне ужасно смешной».

«Как-нибудь на днях…» — обычно бормотала Диана, сама не зная, происходит ли ее нерешительность от эгоистичного желания сохранить Аврама для себя одной или же от страха представить его на всеобщее обозрение.

Часто они играли в шахматы на сон грядущий. Затем чудесные интимные минуты — и крепкий сон.

И все это время они непрерывно болтали. Обо всех. О себе.

— Не люблю загадок, — повторял Аврам. Действительно, его откровенность подчас могла шокировать. Диане, обитавшей до сих пор в мире, где тайны являлись предметом торговли и даже оружием, нелегко давалась подобная непринужденность. Ведь ее профессиональной ролью было сохранение чужих, а не раскрытие своих тайн. Однако Авраму удавалось кирпичик за кирпичиком постепенно разбирать возведенные ею бастионы.

«Почему ты это сделала?» — то и дело спрашивал он. И еще чаще: «Что ты чувствуешь?» Со времен Лео это был первый мужчина, которому явно было интересно ее состояние, ее эмоции. И от него нельзя было отделаться ничего не значащими отговорками.

— Почему ты не скажешь ему, что он ведет себя как свинья? — спросил он об одном деятеле из «Симплекса», злоупотреблявшем сальностями под видом «народного юмора».

— Ведь он клиент.

— А что ты при этом чувствуешь?

— Мне хочется заорать и хлопнуть его по морде!

— Ну вот, а еще спрашиваешь, отчего у меня нет охоты работать в большой компании, — покачал головой Аврам. — К примеру, я не желаю терпеть подобные вещи.

— Но это же реальная жизнь, Аврам, от нее не уйдешь!

— Разве есть что-то действительно реальное на всей Уолл-стрит? И разве постоянно подавлять свои чувства — это значит жить реально?

— Послушай, кем ты себя возомнил? — обиделась она. — Моим психоаналитиком?

И все же неоспоримым преимуществом общения с Аврамом являлась именно неограниченная свобода. Он был единственным, перед кем она могла распахнуться полностью, не опасаясь, что ее страхи и ошибки станут кому-то известны. Да и кому мог бы ее выдать Аврам? Ведь он не знал никого из ее мира.

Диана часто завидовала католикам: исповедался — и получил отпущение грехов. Выложить то, что давит на сердце, признаться в грехах и быть прощенным — это ли не истинная благодать? И в Авраме она нашла нечто подобное. Правда, Диана не совершила никакого преступления — разве что пыталась все время выдавать себя за другого человека, но и это было крайне обременительно. Все время казаться Дианой Сильной, Дианой Неуязвимой. И это ей неплохо удавалось. Однажды ее в лицо назвали Железной Девой.

— Разве я такая уж хладнокровная? — спросила она Аврама после особенно изматывающего дня на службе.

— Я считаю, что ты наделена чрезвычайно острым холодным рассудком и горячим сердцем, — исчерпывающе отвечал Аврам. А потом, как всегда, поинтересовался: — Почему ты спросила, Диана? Ты правда считаешь себя хладнокровной?

— Да… нет, — пробормотала она. Ее не очень волновало, что окружающим она покажется размазней, однако все же предпочтительнее слыть Железной Девой. — Нет, я не хладнокровная.

Однажды ночью она рассказала ему историю своей любви к Лео и аборта и, к собственному немалому удивлению, не выдержала и расплакалась.

— Безумие! — прорыдала она, тщетно пытаясь «заткнуть фонтан». — Прошло столько лет, а я реву как дура!

Она ожидала от Аврама каких-нибудь стандартных фраз, что-то вроде по-юношески небрежного: «Лео тебя не стоил. Это же было так давно. У тебя еще будут дети». Или хотя бы просто: «Не надо плакать». А он вместо этого просто обнял ее и прижал к себе — казалось, так прошла целая вечность. Но вот наконец-то она смогла совладать с расстроенными чувствами:

— Спасибо.

— За что?

Аврам был одним из трех детей, выросших в образованной, но решительно (по американским стандартам) небогатой семье. Его отец, эмигрант из России и превосходный лингвист, вкладывал свою любовь к музыке в переводы стихов: с русского на иврит, с иврита на английский. И его отпрыск унаследовал способности к языкам.

Прежде чем поступить в университет, Аврам отслужил три обязательных года в армии, по большей части находясь на «территориях» — то есть в арабских деревнях, попавших под господство Израиля после Шестидневной войны.

— Мне все было там ненавистно, — рассказывал Аврам, — от солдатской формы до необходимости носить оружие. А больше всего ненавистна неопределенность положения: мы были ни на войне, ни в мире, ни у себя дома, ни за границей. Ты был вечно начеку, вечно полон подозрений, держа наготове свой «узи»: в любой момент можно было натолкнуться на вспышку недовольства. Ведь арабы относятся к нам как к оккупантам, да так оно и есть. Даже дети смотрели в нашу сторону со страхом и ненавистью. А ведь я сам тогда был еще совсем мальчишкой. Я пытался было завести дружбу с теми, кто помоложе. Арабские подростки вечно толклись вокруг караван-сарая, где мы торчали в свободное от дежурств время, и клянчили сигареты и кокаин. Выучив несколько слов по-арабски, я познакомился с двумя парнишками и немедленно получил выволочку от сержанта. Для него они были не больше чем пыль под ногами. Даже хуже — террористами. А по мне — это были просто мальчишки. Обычные мальчишки десяти — двенадцати лет.

В день вторжения в Лебенон в караван-сарае взорвали мину, и погибло двое солдат из казармы. Не прошло и часу, как в ответ был стерт с лица земли находившийся на подозрении арабский дом.

— Мы вытаскивали их всех из кроватей — женщин, детей — и выгоняли на улицу. Арестовали всех до одного мужчин. А потом разнесли на части весь дом: стена за стеной, камень за камнем. Ломали мебель, били посуду. Один из солдат даже помочился на коран. Это были не карательные меры — иначе как надругательством это не назовешь. И все время, пока длилась эта вакханалия, женщины не переставая выли. У арабских женщин какие-то особенно пронзительные, высокие голоса, их вопли вонзаются в уши, как кинжалы. Я был ненавистен себе за то, что присутствую при этом и даже принимаю участие. И никогда не забуду их плач… — перед рассветом солдаты заложили в доме взрывчатку и выскочили на улицу, ожидая взрыва. Все стояли за оцеплением, скованные ужасом. И вот, когда вспыхнуло пламя, я различил в толпе Юсуфа — одного из моих ребят. Ох, Диана, никогда в жизни я не видел такой откровенной ненависти! И у меня до сих пор звенит в ушах от воплей женщин.

— А что, семья Юсуфа тогда тоже пострадала?

— Не знаю. Да, наверное, и знать не хочу. Незадолго до взрыва из караван-сарая выбежал мальчишка, вроде бы похожий на него. Может быть, сержант был прав, и это было гнездо террористов. И кто знает — может, иногда те меры, что предприняли мы, действительно неизбежны. Однако именно в ту ночь я утратил невинность.

— В представлениях о террористах?

— В представлениях о себе. Кое-что мне стало совершенно ясно. Видимо, у каждого из нас есть темные уголки в душе. Но никогда, ни за что, ни за что, — с горячностью повторил он, — я не пожелал бы себе вновь очутиться в положении судьи, призванного определить правых и виноватых. В положении, когда ты сдергиваешь маску гуманизма и выпускаешь на свободу самые низменные инстинкты. Из меня не выйдет ни полицейский, ни солдат…

— Ты, случаем, не пацифист? — перебила Диана.

— Я долго ломал над этим голову, но так ничего и не решил, — вздохнул он. — Все, что мне ясно, — я не желаю ни думать, ни действовать как скотина. Понимаешь, жизнь слишком непродолжительна и драгоценна, чтобы растрачивать ее на такое. И все, о чем я прошу, — возможность жить в мире.

— Понимаю, — задумчиво отвечала Диана. И это было правдой.

Шесть ночей в неделю, когда Аврам был на дежурстве, он держал при себе портативный сигнализатор. Когда кто-то нуждался в его услугах, звучал зуммер, и полагалось перезвонить управляющему, чтобы узнать, кто его вызывает. Диана не сомневалась, что управляющий отлично знает, где Аврам проводит ночи. Наверное, уже вся обслуга в их доме шушукается у нее за спиной. Однако формальности соблюдались строго. Вызов ни разу не поступил прямо на ее телефон.

И хотя сама по себе работа была довольно занудной, Аврам развлекался, фантазируя по поводу клиентов. К примеру, в пентхаусе наверняка живет колумбийский наркоделец. Ну кто еще мог бы платить такие бешеные деньги за квартиру? Престарелая миссис Ветерби, номер 18S, устроила у себя настоящий содом, разводя канареек. Она то и дело зовет Аврама, чтобы изловить вырвавшихся из клетки птиц. Или номер 22J, фотомодель со сложной личной жизнью. Пару раз ей приходилось строить баррикаду у своих дверей, пока Аврам спроваживал слишком грозно настроенных воздыхателей.

— Красивая девушка, — пояснил он, — и темперамент бешеный.

— Да… ну, — пробормотала Диана, — насколько я понимаю, с ней труднее обсуждать Витгенштейна, чем со мной?

— Ни разу не пробовал! — засмеялся Аврам, забираясь в кровать.

Так проходили вечера в будни. По субботам они занимались покупками и домашними делами. А по воскресеньям куда-нибудь ходили. Обычно это был кинотеатр или концерт в Манхэттене (у Дианы имелось расписание концертов и лекций на весь сезон). Потом — легкий обед в китайском ресторане. Или чашка кофе в клубе еврейского землячества.

Диане не терпелось поесть с ним как следует, в ресторане, где столы покрыты белоснежными скатертями, а заказы принимает настоящий шеф-повар. Но даже несмотря на частые чаевые, Авраму не по карману была бы подобная трата, а он с самого начала настоял на том, что везде платит за себя сам. Вообще проблема денег здорово досаждала Диане. Она бы с удовольствием отвела Аврама к Барнею и купила ему несколько добротных рубашек и приличный костюм. Но даже если бы Аврам вдруг согласился — неизвестно, стало бы ей от этого легче. Перед ней так и маячила фотография из «Сансет-бульвар»: престарелая Глория Свенсон приобретает костюмчик для юного Уильяма Холдена. Ну и мерзость! Так они и оставались — на своем острове.

И вот теперь он босиком выскочил на балкон, с удивительным изяществом — Диана залюбовалась — наклонился и зачерпнул горсть свежего снега. Аврам выпрямился, стряхнул легкие снежинки с волос и заметил ее лицо за стеклом. Улыбнувшись, одними губами произнес три простых слова.

«И я тоже, — хотелось ей крикнуть от всего сердца. — Да, я тоже!» Но вместо этого она приоткрыла дверь и сказала:

— Иди же домой, Аврам. Еще простудишься!

На следующее утро в офисе к ней подошел Байрон и спросил, не хочет ли она воспользоваться двумя билетами в Метрополитен-Опера.

— «Турандот», — со значением добавил он. — Гала-премьера, превосходные места. — Он, оказывается, давно приобрел эти билеты, но в последние дни Джим сильно занемог, и Байрон счел своим долгом посидеть с ним дома.

— Так что если у тебя есть кто-то на примете…

— Ох, спасибо, Байрон, — отвечала она, взяв билеты.

Аврам, узнав об этом, пришел в восторг. Она заверила его, что билеты подарили и никаких денег не нужно.

— Надеюсь, у тебя найдется приличный костюм? — спросила она. — Это как раз такой случай.

— А как же, Диана, — отвечал он. — Все-таки я не дикарь.

Костюм у него и вправду нашелся. Небесно-голубой, двубортный, свободного покроя — как две капли воды похожий на те, в которые одеваются члены рабочих делегаций из Восточной Европы. Вырядился как на похороны, размышляла Диана. Интересно, что сталось с прославленными еврейскими портными?

— Я прилично выгляжу? — спросил он, одергивая полы пиджака. Диана проглотила застрявший в горле комок и сказала:

— Ты очень красивый, Аврам. — Что ж, по крайней мере это было правдой.

Они приехали пораньше, так что успели выпить по бокалу шампанского и вдоволь налюбоваться на фрески Шагала, прежде чем отправиться на свои места.

— Билеты в ложу, ни больше ни меньше, — ухмыльнулась Диана. — Просто грандиозно!

И тут выяснилось, что Байрон не предупредил Диану, что ложу им придется делить с соседями. Хуже того, соседями оказались Портер Рейнолдс Третий с супругой. Чванливый сынок чванливого папаши, он еще в прошлом году удостоился партнерства с хозяином их фирмы. О, он был одной из самых ярких личностей, составлявших созвездие «Слайтер Блэйни». Диана училась с его сестрой в начальной школе, дядя Портера как раз и пригласил ее работать в фирму.

— О, привет, Диана, — привстал он при ее появлении. — Ты ведь знакома с Сюзанной, верно?

Еще бы ей не знать. Супруга Портера была одной из заправил у «Морган Стейнли». Облаченные в вечерние туалеты, они выглядели невообразимо элегантно.

Диана кое-как представила им Аврама. Руки пожали, программки развернули, стулья придвинули. Аврам, опустившись в бархатное кресло, небрежно закинул ногу за ногу, обнажив полоску белоснежной волосатой кожи.

«Носки до икр!» — кричала про себя Диана. Ну отчего она не предупредила, что надо надеть носки до икр?

Холодные голубые глазки Портера не упустили ничего.

Но вот, к ее облегчению, в зале погас свет и поднялся занавес. На сцене началась драма ледяной принцессы.

* * *

В понедельник Диана столкнулась с Портером в коридоре.

— А он просто милашка, твой юный друг, — подмигнул он. — И где ты только его выкопала?

Диана почувствовала, что краснеет. Что ей ответить? Что познакомилась с Аврамом, когда он чинил ей туалет?

— Он живет в одном здании со мной, — сказала она. Это был честный, хотя и уклончивый ответ. По крайней мере он вполне удовлетворил бы суд присяжных.

— Почему ты не предупредил меня, что снимаешь одну ложу с Портерами? — набросилась она на Байрона, как только вернулась в офис.

— А разве это имеет какое-то значение? — невозмутимо парировал Байрон.

— Просто я не ожидала его там увидеть, вот и все. Скажи-ка, Байрон, а он ничего не сказал про… про моего спутника?

Байрон отрицательно покачал головой. Ясно, что лгал.

— Давай, валяй, Би! — Диана сердито ткнула его пальцем в грудь. — Я ведь знаю, он наверняка что-то сказал!

— Да какая тебе разница, говорил он что-то или нет? — неловко поежился Байрон. — Твоя личная жизнь касается только тебя. В конце концов, он не сказал ничего плохого.

— Позволь мне самой об этом судить. Просто повтори его слова, и все.

— Все, что он сказал… ну, ты ведь знаешь, как Портер любит пошутить… — Байрон вдруг хихикнул. — В общем, он сказал: «Узнай, кто шьет для него костюмы!»

Диана, уязвленная до глубины души, выскочила прочь.