Толстый белобрюхий крот, учуявший из-под земли запах гнили, выполз из своей норы, пробежал несколько шагов и с удовольствием запустил зубы в заплетенную паутиной птичью шкурку. Он побирался на полянке уже давно: где-то здесь, далеко наверху, среди крон величественного Тайга, пахнущих влажной хвоей и липкими смоляными потеками, сплел свою прочную паутину паук-птицеяд. И хотя летающую живность он ловил в первую очередь для себя, в падающих вниз после всасывания питательных соков коконах еще хватало вкусных косточек, кожи и выступающих наружу мясистых лапок для неприхотливого подземного обитателя.

Еще перекусить на дармовщинку прибегали крупные рыжие муравьи — крот с удовольствием подъедал и их, и высовывающихся из земли червей. Вместе с насекомыми паутинный кокон превращался в долгое, обстоятельное и сытное пиршество, а посему, ощутив легкое сотрясение почвы, зверек испытал почти человеческое чувство досады, и даже не поторопился прятаться, надеясь, что приближающийся крупный зверь пройдет мимо.

Увы, шаги двигались точно в направлении поляны, да вдобавок ветер донес легкий аромат дегтя, дыма, омертвелой кожи и пота — запах человека. Запах весьма опасный и сулящий немалые переживания.

Разумеется, крот не знал, что его густой, шелковистый и ноский мех очень ценится красавицами республики Метс, что он вывозится далеко на юг, во все города, что стоят на берегах Внутреннего моря и побережье Лантического океана, что именно из него сшита мантия правителей великого королевства Д'Алви. Он просто решил поберечь шкуру и торопливо нырнул обратно в нору, оставив добычу безмозглым насекомым. Немного позже ощутили тяжелую поступь черви — и тоже затаились. Лишь шестилапые фуражиры обосновавшегося в ближнем орешнике муравейника невозмутимо продолжали отрывать себе куски мяса.

В конечном итоге правы оказались именно они: выбравшийся на поляну двуногий пересек ее, ни разу не взглянув по сторонам и не проявив ни малейшего интереса к происходящему возле белого паутинного кокона.

Еще совсем молодой юноша, одетый в замшевую куртку с полосками бахромы, в полотняную рубашку и замшевые же брюки, заправленные в высокие сапоги; с ножом, висящим на поясе под правой рукой, деревянным охотничьим луком, перекинутым через плечо и десятком стрел в туеске за спиной, путник более всего походил на охотника республики Метс. Но вот поведение его никак не соответствовало славе умелых метсианских разведчиков и следопытов. Он шел, не разбирая дороги и не глядя под ноги, громко хрустел сухими ветками, с шелестом продирался через кустарник, словно ломящийся на водопой баффер.

— Ты слишком тороплив, Риу… Ты не справишься, Риу… Ты даже не метc, Риу, — недовольно бурчал себе под нос паренек, ломая очередную ветку вместо того, чтобы проскользнуть под нее, или хотя бы отодвинуть.

Спустившись по склону встреченного оврага вниз, он напился из ручья, ополоснул лицо, выпрямился во весь рост, впервые за последние полдня не производя шум, а сам прислушиваясь к окружающему миру. И внезапно услышал шелест. Тихий, осторожный шелест, словно легкий ветерок коснулся ветвей кустарника. Вот только почему они зашелестели только слева? Что за странный ветер, который шевелит листву в одном месте, ничуть не колыхая ее в других? И откуда вообще взяться ветру на дне оврага?

Риу скинул с плеча лук, вытянул из туеска стрелу, вглядываясь в заросли, но неведомое живое существо более никак себя не выдало. Юноша выждал несколько мгновений, потом взял стрелу в зубы, перекинул лук обратно через плечо и принялся карабкаться вверх по склону, цепляясь за выступающие корни и тонкие ивовые стволы. Перевалив край, снова схватился за лук и снова прислушался. Смотреть в густых дебрях тайга чаще всего некуда — увидишь вокруг только стволы, да листву. Здесь нужно нюхать или слушать. Хорошо нюхать люди за всю историю своего существования так и не научились, а потому в лесу им оставалось полагаться только на слух.

Юноша услышал шорох слева и, почти одновременно — справа. Опять слева. Опять справа…

«Подкрадываются? — страх тихо, как пятнистая гадюка, заполз в душу. — Или это стая?»

Риу пригнулся, и кинулся наутек. Теперь он двигался быстро, но практически бесшумно — ноги ступали только на мягкий, пружинящий мох или толстую, слежавшуюся хвою, он не отодвигал или ломал торчащие поперек дороги ветви, а нырял под них или огибал стороной. При этом одна рука продолжала сжимать лук, а другая — оперение стрелы, готовая мгновенно наложить ее на тетиву.

Промчавшись так пару сотен шагов, и выбравшись из кустарника в сумеречный вековой лес, кроны которого настолько плотно перехватывали солнечный свет высоко над землей, что понизу не росло даже травы, Риу резко развернулся, и поднял лук. Кто бы ни был его преследователем, он не сможет двигаться незаметно с такой скоростью, да еще там, где нет укрытий.

И действительно: на расстоянии полета стрелы мелькнула, стелясь над самой землей, рыжая спина. Немного в стороне — еще одна, и еще.

Только теперь, впервые за день, Риу пожалел, что решился бросить дом. Хотя нет — после полученного оскорбления уйти он был просто обязан. Паренек жалел лишь о том, что сейчас он один. Словно в насмешку, желая проучить молодого охотника, тайг свел его — сильного, хорошо вооруженного, но одинокого, с лисьей стаей.

Лисы почти не изменились после Смерти — разве стали чуть крупнее размером, да увеличились немного пасть и голова. Зато они научились охотиться стаями. Некрупные, но очень ловкие, гибкие, быстрые зубастые зверьки могли загнать и разорвать в клочья добычу в десятки раз больше себя размером. Против них далеко не всегда помогали и ментальные способы защиты — поди, внедрись в сознание сразу всем!

Разумеется, на людей они почти никогда не нападали… Но одно дело — люди, и совсем другое — одинокий путник.

Риу вскинул лук, опустил, снова вскинул. Куда там! Низкая быстрая цель, которая лишь на краткий миг показывается в поле зрения, и тут же вновь скрывается за стволом или ныряет в ложбинку… Тут не справился бы и сам пер Линтин, что учил их в аббатстве. К тому же, у него всего десять стрел. В лисьих стаях охотников обычно примерно столько же, и промахиваться нельзя — останешься вовсе безоружным.

«Обойдут! — спохватился юноша. — Пара покажется впереди, несколько прыгнут сзади, пытаясь сбить с ног, укусить в шею. Еще пара вцепится в руки, в ладони, не давая сопротивляться. Меня опрокинут, и…»

Теперь рассказ учителя о нравах лис ему уже не казался таким интересным. Риу развернулся и снова кинулся бежать, надеясь, что стая выдохнется первой. Они же маленькие, у них должно быть куда меньше сил! Он снова мчался, не разбирая дороги, уже не боясь встречи с крупным хищником, а надеясь на нее. Он был согласен даже на лемутов! Уж эти-то порождения Нечистого обязательно отпугнут лис. А уж потом… Попасть стрелой в грудь Волосатого Ревуна куда проще, нежели ловить на прицел ловких бестий. А коли промахнешься — так хоть погибнешь по-человечески, а не окажешься распят хищниками, радостно виляющими хвостами, и сожран заживо.

Когда тенистый Тайг остался позади, Риу уже еле передвигал ноги, и дышал, как загнанный лорс. Увидев впереди залитую солнечным светом полянку, окруженную молодой кленовой порослью, он опять остановился, развернулся лицом к преследующей его стае — может, отстали?

Поначалу казалось, что никакого движения нет, но вдруг из-за выгнутого коричневого корня появилась острая мордашка с треугольными ушами — рыжими, с черными кончиками, и внимательно уставилась на него черными бусинками глаз.

Риу медленно оттянул тетиву, разжал пальцы — но в последний миг морда скрылась за корнем, и стрела промелькнула поверху, глубоко утонув в рыхлой хвое. А лиса, как ни в чем не бывало, выглянула снова. Юноша вытянул новую стрелу, наложил на тетиву, тщательно прицелился, выстрелил… Но острая морда опять вовремя скрылась, чтобы через миг снова уставиться на человека.

«Да ведь она меня отвлекает! — сообразил Риу. — Одна отвлекает, остальные подкрадываются…»

Он снова кинулся бежать, но сил хватило всего на несколько десятков шагов. Выбравшись на поляну, паренек смог придумать только одно — прижался спиной к густому шиповнику, лишая лис возможности вскочить ему на спину.

Стая вышла на поросшую высокой травой прогалину следом за Риу и полукругом уселась перед ним. Сидящим хищницам трава доходила до подбородка, а улегшиеся скрывались в ней целиком. Юноша торопливо вскинул лук, выстрелил — лиса, в которую он метил, подпрыгнула высоко в воздух, пропуская стрелу под собой, и вся стая одобрительно затявкала. Риу натянул лук снова — и опять выцеленная им рыжая тварь ловко и изящно взметнулась в воздух, уходя от верной смерти.

— Тяв! — буквально в шаге от него вспорхнула из травы огненная тень, после чего лисенок, шарахаясь из стороны в сторону, помчался к стае.

— Тяв! — выскочил из травы еще один.

«Да ведь они щенков на мне натаскивают! — в отчаянии понял Риу. — Учат незаметно подкрадываться. Уверены, что все равно никуда от них не денусь».

Он быстрым движением метнул еще одну стрелу — и опять лиса вовремя отскочила в сторону.

Потом хищницы принялись носиться одна за другой: подпрыгивать на месте, скакать из стороны в сторону, прыгать вперед и даже отскакивать назад. Это зрелище можно было бы счесть красивым, если бы удалось забыть, чем собирается сегодня обедать рыжая стая.

Временами то одна, то другая из лис принималась требовательно тявкать на человека, словно говоря: стреляй же! Сопротивляйся! Нам нужно учить малышей!

Кажется, лисы действительно охотились именно на людей. Не на зайцев, белок, бафферов или иную живность, а конкретно на двуногую дичь: вооруженную луками, ножами, умеющую ставить ловушки или обманывать зверей. И самое обидное — для того, чтобы охотиться на людей, лисы даже не стали обзаводиться разумом! Им вполне хватало ловкости и умения сбиваться в стаю.

Риу, скрипнув зубами, перекинул лук через плечо и выпрямился. Кажется, единственное, чем он может отомстить лисам за свою смерть — это перестать сопротивляться, не дать на своем примере обучать новых хищников. Он вспомнил про птичек со сломанными крыльями, зайцев с перекушенными лапами, что приносят своему выводку многие звери, обучая искусству убивать, и по спине поползли мурашки: а вдруг самое страшное для него еще впереди? Какие еще уроки требуются маленьким лисятам для будущей охоты на людей?

Однако стая не торопилась приступить к трапезе. Грациозные животные, внезапно забыв о человеке, дружно повернули головы в сторону кленовой рощицы, что начиналась сразу за поляной. Некоторые начали приподниматься на задние лапы, стремясь заглянуть подальше. Потом все вместе развернулись и кинулись бежать.

— Р-р-а-а! — вырвались из леса несколько людей, и Риу с облегчением вздохнул:

— Спасен!

Люди, пробежавшиеся вслед за лисами, загоняя тех в тайг, показались ему весьма странными: без одежды, мохнатые, как собаки. Но главное — это были люди. Юноша, с трудом приходя в себя после пережитого ужаса близкой смерти, двинулся вперед, собирая стрелы. А когда, выпрямившись, сунул их себе в туесок и огляделся, то встретился с десятком внимательных глаз. Люди осторожно, стараясь не спугнуть, обходили его, ловя каждое движение. И Риу понял, что его никто не собирался спасать. Лис просто отогнали от вкусной и сытной добычи, которую двуногие хищники намерены сожрать сами.

Они не спешили. Медленно, очень медленно окружали они Риу, с каждым мгновением делая его положение все более безнадежным. Спутанные волосы, косматые бороды. У этих, странно напоминавших людей существ не было ни копий, ни ножей, ни даже дубин, однако длинные когти, клыки, а главное, количество нападавших — охотились они целой стаей — почти не оставляли надежды на удачу. И все же, пока существовал хотя бы один, пусть и совсем призрачный шанс, Риу продолжал бороться. Стараясь двигаться как можно спокойнее — любое резкое движение сейчас означало смерть, — отступал он к краю поляны, туда, где вот-вот должно было сомкнуться живое кольцо.

Их было около пятнадцати: самый низкорослый — не меньше шести с половиной футов; никакой одежды, лишь кое-где островки редкой короткой шерсти.

«Такая от холода не спасет — должно быть, пришли с юга…» — в то время как Риу лихорадочно пытался найти выход, другая часть его сознания непроизвольно продолжала фиксировать то, что он видел.

Чужаки вряд ли хорошо знали Тайг, к тому же они явно были гораздо тяжелее Риу, и им будет нелегко его догнать — удалось бы только вырваться… Так, стрелы здесь бесполезны — не успеть… А что, если попробовать убрать вожака — юноша с самого начала выделил из массы его окружавших этого крупного матерого самца. Улучить момент, выхватить нож… Однако Риу опоздал: вожак, который также не сводил с него горящих глаз, оказался быстрее. Нестерпимая вонь, оскаленная, истекающая слюной пасть — последнее, что видел и чувствовал Риу, когда рука его скорее машинально, чем подчиняясь мысленному приказу, выхватила нож и по рукоятку всадила его в тело животного…

Когда Риу очнулся, уже стемнело. Правда, осознав это, юноша поспешил снова опустить веки, боясь себя выдать. Шевелиться пока тоже было небезопасно, поэтому Риу, не меняя позы — лежал он на спине, повернув голову влево, — попытался по возможности обследовать окружающее.

Первые впечатления показались достаточно обнадеживающими: во-первых, он не был связан, во-вторых, где-то совсем рядом справа весело потрескивал костер и пахло жареным мясом, но самое главное — судя по звукам, у костра находился всего один человек. Или… Риу ощутил мгновенный ужас. Нет-нет, в любом случае это не мог быть кто-то из тех, нападавших: они издавали резкую вонь, которую не перепутаешь ни с чем.

У костра, слава Господу, сидел человек, но вот кто он такой и опасен ли он, предстояло как раз выяснить. Что еще? Шум деревьев будто несколько приглушен. Какое-то укрытие?

Риу осторожно открыл глаза: так и есть — стена. Пещера? Нет, только не пещера — разве бывают пещеры посреди Тайга? Ведь это несомненно Тайг где-то за стенами укрытия шумел свою нескончаемую песнь.

— Хватит притворяться! — послышался в этот момент насмешливый голос.

Не удержавшись — старшие всегда ругали его за нетерпеливость, — Риу повернул голову. Незнакомец, сидевший у костра, рассмеялся. Тень падала таким образом, что разглядеть его лицо с того места, где лежал Риу, было невозможно, однако седые волосы сразу выдавали пожилого человека. И эти длинные, до плеч, волосы, прихваченные на лбу тесемкой, странно не сочетались с бодрым и энергичным — поразительно молодым — хотя и немного хрипловатым голосом незнакомца.

Делать было нечего: «разоблаченный» Риу перевернулся на бок, собираясь встать, но тут же непроизвольно вскрикнул и схватился за плечо.

— Что там у тебя? — Старик поднялся. — Покажи-ка… сядь… — Он говорил со странным резким акцентом, впрочем, Риу сейчас было не до того: боль, от которой он только что едва не потерял сознание, утихала медленно, и не хотелось пока ни думать, ни шевелиться.

С трудом овладев собой, молодой человек оттолкнулся здоровой рукой и сел. Незнакомец тем временем расстегнул на нем рубашку и начал уверенно ощупывать обнаженное плечо.

— A-а… вывих, — наконец удовлетворенно пробормотал он. — Потерпи, будет немного больно, — и с этими словами неожиданно дернул прямо за больную руку.

Риу показалось, будто бы в огонь кто-то невидимый подбросил горсть соли — во всяком случае, искры, которые засверкали у него перед глазами, выглядели совершенно как настоящие. Когда же костер снова стал вполне обычным костром, и юноша с облегчением осознал, что боль в руке также исчезла, его поджидал очередной сюрприз: старик на самом деле оказался никаким не стариком. Нет, сидевший возле него на корточках мужчина действительно был старше Риу — вокруг его глаз лучилось уже достаточно мелких морщинок, особенно сейчас, когда он улыбался, — но старше лет на пятнадцать, не больше. Похоже, ему недавно перевалило за тридцать. А его волосы — Риу никогда еще не видел таких волос — только напоминали седые: прядь белых, прядь каких-то светло-серых… И вот эти непривычно светлые волосы странно контрастировали с очень смуглым, обветренным на солнце лицом.

Увидев растерянность молодого человека, незнакомец улыбнулся еще шире:

— Ну как, тебе лучше?

Риу кивнул.

— А разговаривать умеешь?

Собиравшийся еще раз кивнуть юноша вовремя одумался:

— Да, — сказал он, но, вероятно, из-за того, что пришлось слишком долго молчать, ответ прозвучал как-то сипло. — Да, — откашлявшись, уже обычным своим голосом повторил Риу, продолжая исподлобья рассматривать незнакомца.

Этот человек — похоже, чужестранец — являлся полной противоположностью юноши: с голубыми или светло-серыми, широко расставленными глазами, с абсолютно бесцветными бровями и ресницами и довольно массивным носом, так не похожим на орлиные носы метсов, среди которых вырос Риу. Но самое удивительное — незнакомец, казалось, ни на миг не мог оставаться серьезным. Вот его глаза опять насмешливо сощурились, а короткая верхняя губа вздернулась и поползла вверх, обнажая ровные белые зубы. Он все время веселился, будто находился не в самом сердце Великого Тайга с его бесконечными, неведомыми опасностями, а у себя дома за надежными стенами.

— Меня зовут Ральф, — сообщил беспечный чужестранец; имя его прозвучало особенно гортанно и резко.

В ответ Риу назвал свое и снова выжидательно смолк. По правде говоря, его собеседник выглядел не таким уж и беспечным: на поясе у Ральфа висел солидных размеров кинжал, до блеска отполированная рукоятка которого и сильно потертые ножны наводили на мысль, что находился он здесь не только для украшения. Однако больше всего молодого человека поразило то, что помещался клинок, как и у самого Риу, с правой стороны. Это могло означать только одно: сидевший перед ним мужчина тоже был левшой.

— А ты, я смотрю, не очень-то разговорчивый, — опять словно чему-то обрадовался незнакомец. — Ну, надеюсь, ты хотя бы расскажешь, что с тобой случилось там, на поляне? Да, кстати, есть хочешь?

Об этом можно было не спрашивать: голодному Риу уже давно стоило немалого труда делать вид, что он якобы не замечает соблазнительного запаха, несущегося со стороны костра. Однако прежде чем заняться едой, молодой человек все же как следует огляделся и с удивлением обнаружил себя под корнями огромного дерева. Похоже, пронесшаяся когда-то буря не совладала с гигантом: дерево, правда, слегка накренилось, но корни продолжали цепляться за землю — лишь некоторые, не выдержав, лопнули и угрожающе вздыбились, образовав некое подобие пещеры. Скорей всего, раньше здесь располагалась чья-то нора, но то ли она стала тесна хозяину, то ли… Дальнейшие размышления Риу были прерваны видом дымящегося, румяного куска жаркого, который протянул ему чужестранец…

— Так все-таки с кем ты боролся? — тактично подождав, пока Риу утолит первый голод, снова спросил чужестранец.

Риу вспомнил окружившее его стадо, разъяренного вожака. По всему, тот должен был успеть всадить в него когти, вот только разве кто ему помешал… Невольно поискав на себе следы от когтей животного, молодой человек внимательно посмотрел на своего собеседника. На лице чужестранца играла все та же полуулыбка: попробуй-ка хоть что-нибудь по нему определить.

— Я не знаю, — кратко ответил Риу, снова принимаясь за мясо.

— Ты лежал без сознания, — напомнил Ральф, — рядом валялся э-э…

— Вожак, — с набитым ртом подсказал Риу и, прожевав, добавил: — Они похожи на людей… одичавших людей. Я таких еще не видел.

Странно, после Смерти, когда произошло множество самых разнообразных мутаций, ученые мужи Аббатств то и дело узнавали о появлении все новых и новых видов разумных животных, но вот чтобы кто рассказывал об одичавших людях… Однако мысли Риу тут же снова вернулись к происшествию на поляне. Ладно, с вожаком, положим, ясно: тот напоролся на нож. Но вот куда подевались остальные?

— Их было много — целое стадо, — неопределенно произнес Риу: он вроде бы не спрашивал, но вопрос в его словах все же подразумевался.

— Я видел только одного, — как показалось молодому человеку, с излишней поспешностью возразил Ральф; в глазах его по-прежнему искрились смешинки. — Раз ты убил вожака — остальные просто разбежались.

Все было логично, однако поспешность, с которой прозвучал ответ, и явное несоответствие между интонацией и выражением этих смеющихся глаз наводили на некоторые подозрения. Риу попытался припомнить физиономии — что ни говори, это были человеческие лица! — нападавших: такие вряд ли растеряются. Нет их, наверняка, что-то испугало. Или кто-то…

Риу не успел додумать — земля под ним словно вдруг вскипела. Что-то гибкое и упругое, сначала резко выстрелив вверх, молниеносно обвилось вокруг тела Ральфа и с чудовищной силой поволокло его вниз. Опешивший в первое мгновение, Риу рванулся на помощь, но тут случилось непредвиденное: четкое, годами тренировок доведенное до совершенства движение на этот раз сослужило плохую службу: рука, не нашедшая на поясе ножа, перестала подчиняться, а самого юношу охватило странное оцепенение.

Как во сне, когда не можешь ни крикнуть, ни сдвинуться с места, теряя драгоценное время, наблюдал он за отчаянными попытками Ральфа освободиться. Гигантский мохнатый червь уже давно затащил бы человека к себе в логово, если бы тот каким-то чудом не успел воткнуть ему в тело свой кинжал. Острие вошло лишь наполовину, и теперь Ральф словно вкручивал его, отвлекая и раздражая чудовище, пытавшееся избавиться от досадной, щекочущей занозы.

Будь у этого хищника побольше мозгов, он, конечно, догадался бы просто усилить хватку. Но червяк только слегка вздрагивал да слабо подергивался, позволяя человеку и дальше вворачивать клинок. И тем не менее Ральф был обречен: Риу видел, как тот постепенно слабеет, как замедляются, делаются все более вялыми его движения.

Молодой человек пришел в себя в тот момент, когда над поверхностью виднелась уже только голова Ральфа: выхватив из костра горящую головню, Риу что есть силы приложил ее к свившемуся кольцом мохнатому телу червя. У этой твари была поразительно толстая шкура, зато, похоже, существовал какой-то орган обоняния — о мутантах ведь никогда ничего не знаешь наверняка, — так что запах паленой шерсти подействовал на него явно раздражающе. К счастью, чудовище не сразу выпустило человека, Ральф успел ухватиться за торчавший над ним обрывок корня, и когда червь, наконец-таки расчувствовав боль, оставил жертву и бросился за спасением к себе в логово, чужестранец благополучно выбрался из ямы и устало повалился возле Риу.

Какое-то время ни тот, ни другой не шевелились, хотя, даже если бы еще и оставались силы, вряд ли разумно было среди ночи покидать какое-никакое укрытие. Посетивший их гость перепахал пещеру почти пополам, образовав подобие оврага глубиной примерно в четыре фута. Что же касалось самого происшествия, то, как ни странно, Риу даже не мог толком вспомнить ни размер нападавшего на них животного, ни сколько времени эта схватка продолжалась. Память сохранила лишь отдельные фрагменты.

За спиной слегка потрескивал догоравший костер, снизу же не доносилось ни малейшего шороха: подземный монстр с испугу то ли затаился, то ли сбежал. В любом случае его логово находилось достаточно далеко: кроме запаха свежевырытой земли и, конечно, уже почти не замечаемого запаха дыма, никаких других Риу пока не улавливал.

Юноша первым пришел в себя и теперь с горящей веткой в руке осторожно обследовал овраг. Удостоверившись, что, по крайней мере, в ближайшее время никакой особенной опасности им с Ральфом не угрожает, молодой человек вернулся к костру. Чужестранец сидел в той же позе, в какой его некоторое время назад оставил Риу: согнувшись, сцепив обе руки на животе и опустив голову. Растрепанные, свесившиеся со лба волосы полностью закрывали лицо.

— Ральф… — осторожно позвал Риу.

В ответ тот сделал успокаивающий жест рукой: видимо, в помощи чужестранец не нуждался. Это было удивительно — после того, что ему пришлось пережить. С другой стороны, Риу и не представлял, чем конкретно он мог помочь, поэтому оставалось только ждать.

— Порядок, — наконец с усилием произнес Ральф, медленно выпрямившись и движением головы откинув с лица волосы. — Живой. — Поразительно: он уже улыбался.

Тонкие губы Риу невольно растянулись в ответ. Ну, что еще такое должно произойти, что заставит этого человека стать серьезным? Потому и ямочки на его щеках превратились в глубокие морщины.

— Ты спас мне жизнь…

Эти слова прозвучали совсем просто и обыденно, но у Риу поползли по спине мурашки. Сколько раз мечтал он, что однажды кто-то, кто будет очень похож на этого Ральфа — такой же бесстрашный, такой же сильный, — обязательно скажет ему именно эти слова…

И вот сейчас, действительно услышав их, молодой человек почему-то не испытал никакого торжества — только стыд за те потерянные мгновения, когда рука бестолково шарила на поясе, пытаясь обнаружить несуществующий нож. Хотя шкура напавшего на них подземного обитателя оказалась чересчур толстой… Господи, кто бы это мог быть? За одни только сутки Риу встретил сразу двух — совершенно неизвестных ему — тварей. Нет, поистине Тайг был неиссякаем. Или это опять Нечистый? Лемуты всех мастей, верберы — гигантские мутировавшие потомки медведей гризли… да разве сочтешь всю ту нечисть, которую Он постоянно натравливал на людей…

— Если бы не ты…

— Я — человек, — перебил Риу и покраснел.

— Ты знаешь, я это заметил, — засмеялся Ральф.

— И тем не менее, все равно спасибо.

Удивительно, как быстро мог восстанавливать свои силы этот человек: он уже стоял, выпрямившись во весь свой высокий рост — чужестранец был гораздо выше Риу, — у края образовавшегося оврага и что-то высматривал — не то внизу, не то на той стороне, находившейся полностью в тени. Юноше очень захотелось расспросить его, кто он такой, откуда пришел, но тут вдруг Ральф перестал улыбаться…

Даже при том недостаточном освещении, что давал догоравший костер, было заметно, как посерело загорелое лицо чужестранца — про себя Риу пока продолжал называть его именно так, — как сомкнулись, казалось, вечно растянутые в улыбке губы. Дальше произошло невероятное: Ральф протянул вперед руку, и из нее вдруг вырвался свет, узким лучиком заскользивший по дну оврага.

Впрочем, этот неожиданный свет оказался слишком слабым для такого пространства, и Риу уже собирался сбегать к костру и поджечь хворостину, но, этого не понадобилось. Ральф, который, конечно, лучше знал, что ищет, первым заметил торчавший из-под земли кусок ремня и, легко спрыгнув вниз, скоро действительно откопал и всю сумку.

— У тебя есть веревка?

— Д-да. — Юноша растерянно огляделся: его рюкзак как ни в чем не бывало лежал у костра: видимо, Ральф подобрал его и принес сюда заодно с хозяином.

— Моя, похоже, там. — Чужестранец показал куда-то под землю.

— Но…

— Была еще одна. Держи, — коротко пояснил Ральф, подавая молодому человеку найденные вещи.

Риу не помнил, чтобы кому-либо был способен так безоговорочно подчиниться — именно из-за этого его знаменитого упрямства обычно и возникали неприятности, — но сейчас он себя не узнавал. Ральф говорил с таким странным, непривычным акцентом, что Риу не всегда разбирал слова, но, тем не менее, прекрасно понимал все, чего хотел от него чужестранец. И не только понимал — с готовностью исполнял.

Один конец веревки они вместе с Ральфом привязали к обрывку корня — второй спустили в темноту оврага. Тяжелый, плотный моток начал было стремительно разматываться, но вдруг замер…

«Застрял?»

Чужестранец резко дернул веревку на себя, затем отпустил, и она, натянувшаяся, подобно струне, опять задрожала у него под рукой…

Судя по тому, что удалось разглядеть, червь напал на них из отверстия, находившегося где-то слева, а снова углубился под землю — в самом центре оврага. И в это-то именно отверстие, похоже, и провалились вещи Ральфа. Конечно, Риу не представлял, чего именно лишился чужестранец, однако в любом случае лезть в темный, вертикально уходящий под землю туннель казалось равносильным самоубийству. Ральф полез: еще раз проверил, хорошо ли укреплена веревка, улыбнулся новому знакомому и, оттолкнувшись от края оврага, начал медленно спускаться.

Лаз был ненамного шире исчезнувшего в нем человека, измерить же глубину не представлялось никакой возможности: веревка длиной около тридцати футов размоталась не до конца — правда, она могла в очередной раз просто зацепиться за какой-нибудь корень, или туннель в этом месте сворачивал в сторону. Тогда, возможно, именно там и лежала упавшая сумка. Хотя, по правде говоря, Риу очень мало на это надеялся.

Трудно сказать, сколько времени прошло с тех пор, как чужестранец отправился в свой более чем рискованный путь: Риу понемногу спалил почти целую охапку веток. Снизу тянуло холодом, и, чтобы согреться, юноша то ненадолго отходил к костру, то спрыгивал вниз и исследовал дно оврага. Кстати, в один из таких спусков он подобрал кинжал чужестранца.

Несмотря на то, что Риу уже несколько раз ловил себя на мысли, а не приснилась ли ему вообще эта встреча с загадочным Ральфом — как, впрочем, и все, последовавшее за этим, — он почему-то упорно поджигал очередную ветку, возвращался к оврагу и, свесившись через край, напряженно ждал — до тех пор, пока наконец из темного отверстия не показалась голова сумасшедшего чужестранца. Было удивительно, каким образом он все-таки смог выбраться на поверхность: если бы не Риу, Ральф, наверное, так бы и остался лежать на дне оврага — совершенно окоченевший и без сумки…

— А, это ты, — прошептал он, наконец узнав молодого человека, склонившегося над ним с кружкой чего-то дымящегося, пахнущего незнакомо, но приятно.

— Выпей, — строго сказал Риу. Отсвет костра блеснул в его черных узких глазах. Молодой человек слегка приподнял голову абсолютно беспомощного Ральфа и заставил его отпить несколько глотков.

— Спасибо, — улыбнулся тот.

Непривычно, даже как-то дико было ему выступать в подобной роли. Ведь именно он затащил наверх полуживого чужестранца, растер его негнущиеся пальцы, уложил верзилу в спальный мешок, причем проделал все с такой сноровкой, будто бы только этим и занимался.

— Как ты оказался один в лесу?

Риу удивленно вскинул голову, хотел, по своему обыкновению, промолчать или огрызнуться, но неожиданно для себя ответил:

— Я от них ушел.

— От родителей?

— У меня нет родителей. — Риу отставил в сторону кружку с недопитым отваром. — Четырнадцать лет назад меня нашли в лодке, которую прибило к берегу. Мне было, наверное, года три, — пожал он плечами.

— Значит, сейчас тебе семнадцать, — зачем-то констатировал Ральф. Его блестящие, словно бы искрящиеся глаза были устремлены куда-то вглубь пещеры. — Ну, и чем же не угодили люди, тебя вырастившие? — поинтересовался он после некоторого молчания.

— Я им чужой.

— А-а, — протянул Ральф с такой интонацией, будто бы полученный им лаконичный ответ объяснял сразу все. И наверное, именно поэтому Риу захотелось продолжать.

— Они даже не доверили мне лорса, — с какой-то особенной обидой пожаловался он.

— Лорса? Это еще что такое? — не понял Ральф.

— Не что, а кто, — поправил Риу. И растерялся: ну, как мог он объяснить чужестранцу, кто такой лорс, если тот никогда их раньше не видел? — Ну-у, лорс — это… лорс. На них ездят верхом. У них такие огромные рога, — молодой человек поднял над головой руки с растопыренными пальцами, — очень хороший нюх… И они очень умные… — Тут Риу досадливо закусил нижнюю губу. — Лорса берут совсем маленьким…

— Ясно, — Ральф приподнялся на локте. — Ну, и почему же они, — он выделил последнее слово, — не доверили тебе этого самого… лорса?

— Они сказали, я ненадежный… ненадежный и нетерпеливый. Сказали, такой, как я, ни за что не сможет вырастить настоящего хорошего лорса.

— Собственный лорс — это для тебя так важно?

— Да без лорса ж нельзя! — то ли от отчаяния, то ли от возмущения на непонятливость чужестранца у Риу даже фонтаном брызнули слюни. — Без него не выехать и за ворота Аббатства! Он чует опасность и умеет драться… Если бы здесь был лорс — он бы предупредил, и червь не напал бы внезапно…

* * *

Это была катастрофа — реванш за более чем семнадцатилетнюю удачу. Никогда еще Ральф — «счастливчик-Ральф» — не получал таких сокрушительных ударов от своей покровительницы-судьбы. Только привычка побеждать — привычка, выработанная годами риска и неизменного успеха, — заставила его, превозмогая даже не усталость и уже не боль, а нечто гораздо большее, подняться вверх по канату из той бездонной норы, куда вслед за гигантским червем провалилась его сумка с передатчиком. Привычка не сдаваться — во что бы то ни стало. Лишь оказавшись на поверхности, Ральф наконец позволил себе отключиться, но мальчишка вытащил его из небытия, и теперь та же привычка почти помимо воли хозяина заставляла действовать дальше.

Оскорбленный, самолюбивый подросток, в запальчивости решивший, что прекрасно проживет и один, был совершенно ясен: несколько умело заданных вопросов — и хлынувшие лавиной эмоции распахнули сознание Риу. Вот оно. Продолжая слушать и говорить, Ральф начал осторожно считывать выплывавшие из памяти мальчика картины его жизни.

Это было не так-то легко — выделить из массы самых разнообразных, часто сугубо личных, воспоминаний объективные сведения, интересовавшие Ральфа в первую очередь. Общее представление об устройстве здешнего общества и уровне его развития складывалось постепенно и не сразу. Лишь благодаря многолетней практике, а также особому дару, которым Ральф обладал от рождения, удавалось отобрать, заметить, додумать — иногда по едва уловимым намекам — и, наконец, воссоединить разрозненные фрагменты таким образом, чтобы они образовали целое. Были здесь и такие, о существовании которых не подозревал и сам юноша. Другие наводили на мысль, что информация воспринята им чересчур субъективно, и приходилось трансформировать их в свете уже известного Ральфу. И все это в условиях, когда малейшая ошибка или просто неосторожность способна обратить на себя внимание, вызвать подозрение — и невидимые обычным глазом ворота вмиг захлопнутся…

— Скажи, а разве они тебя не искали? — аккуратно переключая внимание юноши с животных снова на людей, вслух спросил Ральф.

— Нет… то есть я хотел сказать, искали, но только сначала, а потом…

— Ты уходил несколько раз?

— Да, но я всегда возвращался…

«Назло им…» — прочитал Ральф.

— …но неделю назад я ушел навсегда…

— Ясно. — Ральф перевернулся на живот и уперся подбородком в скрещенные руки. — Знаешь, а я когда-то тоже ушел из дома. Только мне было пятнадцать… — То, что он через пару лет вернулся, чтобы учиться дальше, Ральф, занятый не словами, а мыслями своего собеседника добавить поленился.

Вообще, после ядерной катастрофы, произошедшей около пяти тысяч лет назад, и последовавшей за ней потерей контактов между отдельными группами уцелевших людей появились большие проблемы. Во-первых, у всех теперь был различный уровень развития, во-вторых, разнились представления о том, что следовало, а чего не следовало скрывать. Иногда доходило до смешного: совершенно безобидные открытия, широко известные всем до Смерти, как называли тот взрыв местные жители, сейчас, в двадцать пятом веке, в отдельных уголках планеты считались чем-то сокровенным и, как некоторые знания в глубокой древности, передавались только посвященным. Хотя это имело и свое объяснение: страх перед так называемым Нечистым и его слугами, которые, по мнению людей, стремились во что бы то ни стало повторить Смерть и уничтожить все живое, заставлял быть осторожным.

Вот и здесь сложилась какая-то дикая помесь средневековья, достижений ученых послеядерного периода и остатков былой цивилизации. Потомки канадских метисов — живших несколько обособленно и поэтому наименее пострадавших от взрыва, по сравнению с другими жителями Северо-Американского континента, — образовали некую общность. Говорить о наличии государства по тем сведениям, которые имелись у Ральфа, пока не представлялось возможным. Сами они, однако, называли свое объединение Республикой Метс. (Кстати, к востоку от этого сообщества находилось еще одно — Республика Атви.) Несмотря на явное преобладание народности метс, людей здесь объединял не столько этнический принцип, сколько религиозный. Так называемые Аббатства придерживались христианской традиции. Тем не менее, данная разновидность христианства включала в себя, помимо основного догмата, еще и элементы оккультизма и язычества, и в то же время способствовала всяческому развитию и распространению светской науки.

Вера в Святую Троицу удивительным образом сочеталась с занятиями телепатией, ясновидением, боевыми искусствами… И именно Аббатства обладали обширнейшей библиотекой, насчитывавшей тысячи и тысячи томов, содержимое которых в последние несколько лет по инициативе аббатов старательно переписывалось и рассылалось из одной библиотеки в другие. Не удивительно, что при таком положении вещей Риу был довольно прилично образован…

Но Ральфа сейчас заинтересовал не столько даже потрясающий прогресс, которого добились в Канде за последние годы, сколько личность одного знаменательного путешественника.

Иеро Дистин — если Ральф правильно прочитал в сознании мальчика — воспринимался Риу как фигура легендарная. Несколько лет назад он, по существу, возглавил борьбу людей против целых полчищ безобразных существ, называемых лемутами. Люди-Жабы, Люди-Крысы, Волосатые Ревуны и другие слуги Нечистого, натравливаемые колдунами Темного Братства, долгие годы терроризировали людей, и вот терпению последних пришел конец.

Все началось с того, что несколько лет назад Пер Иеро Дистин, священник-заклинатель второй степени, Страж Границы и киллмен (так в Республике Метс называют опытного и умелого воина) получил специальное задание. Мастера Темного Братства, которых удавалось долгое время сдерживать, к этому моменту перешли в открытое наступление. Обладая рядом секретов, владея телепатией и другими уникальными умениями, они, кроме того, еще прилагали все усилия, чтобы максимально затормозить развитие людей. Естественно, адепты Нечистого не стеснялись в выборе средств: подсылали лазутчиков, нападали на талантливых людей, перехватывали или уничтожали ценные находки времен до-Смерти, которые могли бы способствовать новым открытиям или были просто чем-то полезны.

И вот Совет Аббатств решил подготовить и нанести опережающий удар. С этой целью нескольким хорошо подготовленным Стражам Границ, в том числе и Иеро, было поручено попытаться проникнуть в Забытые Города на дальнем Юге. Предполагалось, что тайны минувших времен помогут защитить Канду от Нечистого. Никто, включая главу Совета и наставника Иеро, аббата Куласа Демеро, не сомневался: путешествие предстоит более, чем опасное. Однако даже в самых смелых фантазиях невозможно было предположить, что именно ожидало Пера Дистина.

Секретность, в которой проходила подготовка и, как надеялись, само путешествие, рассеялась уже в первые дни. Случайно Иеро столкнулся с одним из мастеров Темного Братства С'нергом. Ментальный поединок между священником и адептом Нечистого завершился в пользу Иеро: С'нерг был убит, но эта встреча оказалась для Пера Дистина роковой. С того момента за ним начало охотиться практически все кандианские адепты Нечистого.

Преследуемый лемутами всех мастей, адептами так называемых Голубого, Красного, Желтого и Зеленого Кругов, Иеро в сопровождении верного ему лорса Клоца и юного медведя Горма пробрался через Пайлуд — болото, которого сторонились сами слуги Нечистого, — Южные леса, Голубую (радиоактивную) пустыню, прошел через плен; но зато обрел множество новых друзей, настоящую любовь и с честью выполнил порученное задание. Придет день, и находка, сделанная Иеро, поможет людям нанести сокрушительный удар по силам Нечистого…

Была ли это лишь красиво сложенная сказка или достаточно правдоподобная история, которая со временем обросла немыслимыми подробностями, — трудно сказать. У каждого народа есть свои герои, и не удивительно, что их приключения и подвиги превращаются соотечественниками в легенду. Однако, в любом случае, мощь и агрессивность слуг Нечистого показались Ральфу явно преувеличенными: по его представлениям, ничего подобного — во всяком случае, на территории Канды — существовать не могло. Хотя…

— Они думали, я в Тайге пропаду! — вдохновленный признанием старшего, вызывающе продолжал Риу.

— А ведь и пропал бы, — после некоторой паузы заметил не сразу переключившийся на своего собеседника Ральф.

— Пропал бы, — печально согласился Риу, его настроение менялось ежеминутно. — Ну, и пропал бы, что с того! — вдруг снова загорелся он. — Думаешь, кто-то бы заплакал…

— М-да… — задумчиво произнес Ральф.

Теперь он неплохо знал сидящего перед ним юношу и был совершенно уверен, что наставники здорово поторопились, объявив Риу ненадежным и лишив его возможности вырастить себе друга и помощника. Мальчик, без сомнения, упрям, зато смел, упорен и почти по-звериному чуток и ловок. Кому-то он мог показаться и злым, однако Ральф, скорее, назвал бы его горячим. Не сдержан? Пожалуй: мог оскорбить или просто даже посмотреть так, что сверстники бросались на него с кулаками. И что поразительно: несмотря на все унижения, мальчишка оставался преданным этим самым метсам. Более того, в тайне от себя даже ими восхищался. Только гордость погнала его из дома без всякой поддержки и практически без оружия — единственный нож, который так и остался в теле вожака стаи, да лук со стрелами трудно было считать серьезным оружием — и теперь ни за что не позволяла вернуться. Но это еще не все…

— Послушай, а ты не хочешь попробовать вернуться и доказать? — попытался сыграть на самолюбии молодого человека Ральф.

— Доказать? — не понял тот.

— Именно. Доказать, как они ошибаются, что на самом деле ты…

— Нет! — перебил Риу.

Вот-вот, только этого и не хватало — Ральф покинул чужое сознание. Ситуация, в которую он угодил, усложнилась до невозможности. Мало того, что пропала практически вся аппаратура, он потерял связь с Центром и теперь нужно было преодолеть десятки, а то и сотни миль, чтобы добраться до запасного передатчика, так еще этот Риу. Домой он не пойдет — это ясно, — и не только из гордости, как сначала подумал Ральф, нет! «Загадочный чужестранец», видите ли, настолько поразил его жаждущее подвигов воображение, что мальчишка теперь готов на все, лишь бы «этот самый незнакомец» взял его с собой, — чего Ральф уж совсем никак не мог сделать. После того, что он узнал сегодня (чем черт не шутит: а вдруг в легенде о Иеро есть определенный смысл?), это, пожалуй, будет опаснее, чем оставить мальчика одного в лесу. Нет, надо во что бы то ни стало отправлять его домой.

— Но ведь и одному нельзя.

— А как же ты?

— Я… — Он никогда не замечал в себе особой склонности к воспитанию подростков, и этот разговор начинал постепенно его раздражать. Ральф здорово устал, ему хотелось спать, но почему-то он должен был… — Как ты, наверное, заметил, мне уже очень давно не семнадцать. К тому же… — Только что Ральф уже совершил одну ошибку, проговорившись о своем побеге из дома. Теперь же, видимо, оказавшись в слишком непривычной для себя ситуации, допустил и вторую: — Меня никогда никто не гнал…

Если бы Ральф, хотя бы отдаленно, мог себе представить, что последует за этой опрометчиво брошенной фразой, он бы сначала очень хорошо подумал: Риу, который до этой минуты буквально смотрел ему в рот, сначала будто онемел, затем, ни слова не говоря, вскочил и бросился вон из укрытия.

— Стой!

Однако вместо тщательно заделанного входа в «пещеру» уже темнело лишь отверстие, из которого ударило холодом и ночной сыростью.

Сбросив спальный мешок, Ральф устремился туда. По всей видимости, зрение у мальчишки было, как у кошки, потому что темнота была кромешная. На мгновение зажмурившись, Ральф затем снова открыл по-прежнему ничего не видящие глаза и, ориентируясь исключительно по слуху — крошечный фонарик, вмонтированный в кольцо, был тут совершенно бесполезен, — бросился за Риу. Где-то невдалеке раздался угрожающий рев, но Ральф его не слышал. Подгоняемый злобой на себя и на сбежавшего парня, а еще откуда ни возьмись появившимся азартом, мчался он, не разбирая дороги, совершенно забыв и об опасности, и о том, сможет ли вернуться назад. Ветки хлестали по лицу, Ральф то и дело спотыкался, но, похоже, фортуна — по крайней мере, на этот час — снова повернулась к своему любимцу, и он каким-то чудом удерживался на ногах. А вскоре впереди раздался характерный шум — это менее везучий Риу, наверное, оступился или споткнулся о корень, и скоро рука Ральфа уже подняла мальчишку за шиворот и, встряхнув для острастки, поставила на ноги.

Даже в самые тяжелые моменты своей неудавшейся жизни Риу не испытывал такого отчаяния, как в то время, когда Ральф тащил его обратно. Пальцы чужестранца клещами сжимали плечо, но юноша почти не чувствовал боли, потому что где-то в груди ныло и болело гораздо сильнее.

Ральф с такой силой втолкнул его в пещеру, что Риу отлетел на несколько шагов.

— Займись костром! — бросил чужестранец, начав немедленно закладывать вход.

«Как будто слуге…»

Тем не менее, Риу послушно склонился над почерневшими углями. В некоторых еще переливались, то замирая, то снова вспыхивая, оранжевые огоньки. Пригладив растрепанные волосы, молодой человек стянул их, чтоб не мешали, в хвост и принялся старательно раздувать огонь, временами посматривая в сторону Ральфа.

«Даже не оглянется…»

Ральфом же овладело бешенство: во-первых, он привык работать один, во-вторых, слишком хорошо помнил себя в семнадцать, и от одной мысли, что теперь хочешь не хочешь — придется нянчиться примерно с таким же (если не хуже!), все внутри вставало на дыбы. Пусть даже Риу как местный житель мог оказаться очень и очень полезным.

«Черт… — От злости Ральф неловко схватился за валун и чуть не опрокинул его на себя. Поскольку камень был, мало сказать, не из самых мелких, оставалось лишь догадываться, каким чудом его удалось сдвинуть мальчишке. — Шальной… да что за…»

Когда чужестранец, наконец, закончив работу, подошел к костру, он выглядел усталым и, что гораздо неприятнее, серьезным.

«Какое мне до этого дело…» — с досадой думал про себя Риу. Он демонстративно потирал руку в том месте, где ее недавно сжимали пальцы Ральфа, а сам все украдкой поглядывал на чужестранца, пытаясь найти на его лице хоть тень улыбки. Ральф очень скоро это заметил, и ему стало смешно.

— Тебя когда-нибудь лупили? — спросил он таким тоном, будто ничего не случилось.

«Еще не хватало…» — отвернулся Риу.

— Тогда слушай очень внимательно, — спокойно продолжал Ральф. — Пойдешь со мной. Но если попробуешь еще раз выкинуть что-то подобное, — он кивнул в сторону выхода, — сниму штаны и выдеру. А теперь — спать. Понял?

Ральфу просто необходимо было побыть одному и все обдумать. Он пока еще не смирился до конца с тем, что ему придется какое-то время путешествовать вместе с Риу, но сейчас эта проблема невольно отошла на второй план. Последствия потрясения, которое пришлось недавно пережить, постепенно проходили: Ральф становился самим собой, а значит, о личном приходилось забыть и заняться тем, что требовало внимания в первую очередь.

Прикинув, хватит ли хворосту до утра, Ральф придвинулся поближе к костру. Прежде всего надо было по-настоящему расслабиться, и огонь подходил для этого как нельзя лучше. Все-таки прав был человек, впервые произнесший выражение «языки пламени»: огонь действительно словно бы облизывал ветки. На мгновение исчезая, гибкие дрожащие «языки» тут же появлялись с другой стороны; снова и снова — пока дерево не становилось светящимся и прозрачным, постепенно таяло, темнело и наконец превращалось в золу.

«Довольно…» — Ральф опустил веки, но ставшее теперь зеленым пламя некоторое время еще продолжало изгибаться и дрожать перед глазами, уступив затем место воспоминаниям прошедшего дня.

Первым делом в памяти всплыла злополучная поляна — точно так же, как и в первый раз, когда Ральф увидел ее глазами Риу. Четкий ментальный крик о помощи, который Ральф уловил мили за две от места происшествия, тут же утонул в каком-то месиве — другого сравнения и не подберешь! — чего-то полуразумного. Диапазон, правда, был тот же — значит, исходило это от людей, но напоминало речь человека с поврежденным мозгом или говорящего на мало знакомом языке. Мысли казались словно бы слегка смазанными, не оформленными до конца. Машинально отметив это про себя — размышлять было некогда, — Ральф сразу же начал действовать.

Сознание Риу раскрылось быстро и легко — через несколько мгновений все, что видел парень, передалось и Ральфу; и как раз вовремя. Ни остановить, ни хотя бы замедлить стремительный бросок вожака было уже не в его силах, поэтому Ральф, который успел только ощутить, как свои собственные, ужас и отвращение Риу, сделал последнее, что оставалось: отдал резкий ментальный приказ выхватить нож. Затем хлестнул страхом по всему стаду… Сразу вслед за этим Риу потерял сознание, Ральф мог лишь предполагать, что произошло на самом деле. И вариантов было немало.

Человек, за которого он вступился, мог вообще не иметь на поясе оружия, или оно, например, находилось с другой стороны: Ральф был левшой, поэтому посланный им импульс, скорей всего, не соответствовал моменту. Один шанс из тысячи, что человек на поляне владел левой так же хорошо, как и правой… К сожалению, ничего определенного пока сказать было нельзя: его сознание отключилось мгновенно. Итак, неизвестный мог не успеть защититься, его могло придавить тушей убитого зверя (или человека, что представлялось более вероятным), наконец — Ральф на это очень надеялся — у внезапного подопечного мог просто случиться обморок.

Он опять чуть не опоздал: вокруг двух неподвижных тел уже крутились какие-то юркие, предприимчивые зверьки, напоминавшие белок, но гораздо крупнее. На мысль о белках навело сначала чисто внешнее сходство: рыжая шкурка и длинные пушистые хвосты. Однако оказалось, что и ментальный диапазон зверьков вполне соответствовал диапазону тех белок, которые водились у Ральфа на родине, потому как они мгновенно среагировали на мысленный приказ и поспешили скрыться. В общем, все было правильно: если в результате давнишней катастрофы «подросли» деревья, ничего удивительного, что по ним теперь прыгали более крупные белки. Не совсем приятно, правда, изменились их гастрономические пристрастия, но здесь уж, как говорится, ничего не попишешь.

Переворачивая уже основательно обкусанное тело вожака, Ральф с удовлетворением отметил торчавший между ребер нож — значит, все получилось. Молодой человек, к счастью, дышал: мертвый самец, как ни странно, сослужил напоследок неплохую службу, закрыв собой юношу — рыжие хищники предпочли сгрызть обнаженное тело дикаря, а не добираться до «добычи», обутой в сапоги и защищенной прочными замшевыми брюками и курткой.

Переживая во всех подробностях события вчерашнего дня, Ральф, однако, уже не ощущал того спокойствия и уверенности, которые присутствовали наяву. Наоборот, он был почти уверен, что это случайное происшествие напрямую связано с нападением, последовавшим несколькими часами позже. Только вот в чем заключалась эта самая связь, Ральф пока не понимал.

Подбросив в костер еще веток, сидевший у огня человек устало провел ладонями по лицу. Его знаменитая, уже не раз спасавшая из многих переделок интуиция просто «кричала» об опасности, не давала ни на минуту расслабиться, заставляя думать, думать, думать. Но Ральф уже настолько устал, что ему было почти все равно. Уютно потрескивал костер…

«Языки… языки пламени… пла-ме-ни… Сейчас бы закрыть глаза пламени камина… О чем это я… ах, да…»

Усилием воли он отогнал сон и вернулся к действительности. Каким образом червь с такой точностью определил их местонахождение? Предположим, он обладает какой-то особой сверхчувствительностью к вибрации. Вполне возможно. Тогда что не так? Да, Ральф не заметил его приближения…

Вот это уже было подозрительно: как бы ни отличался мысленный диапазон червя-мутанта от человеческого, опытный разведчик должен был ощутить хоть что-нибудь. Однако, сколько он ни старался, не мог вспомнить ничего, и это означало только одно: ментальное поле животного находилось под прикрытием кого-то или… Ральф даже проснулся. Ну, конечно: вот что значит быть не в себе. Мысленный призыв мальчика запросто мог услышать кто-то еще.

Затем этот кто-то засек самого Ральфа — в момент соединения с сознанием Риу он ненадолго раскрылся, чего вполне достаточно для того, чтобы составить представление о его ментальных способностях. Когда же Ральф, защищаясь, обрушил всю свою силу на безмозглое создание — которого после этого, к слову сказать, просто не должно было остаться в живых, — то выдал себя еще больше. Разве думал он в тот момент, что воздействует лишь на орудие, а вовсе не на того, в чьих руках оно находится…

Кстати, а в чьих? Неужели и впрямь это были слуги Нечистого? И если да, то собирались ли его убивать? Нет, скорее всего, просто хотели до конца уяснить, чего он стоит и, конечно, измотать, вывести из строя — чего блестяще добились. А сразу не пришли, потому что ночь: ну, зачем лишний раз рисковать, передвигаясь по ночному Тайгу? Все это значит — надо бежать, причем бежать как можно быстрее. Если только еще не поздно.

Ральф оглянулся на спящего Риу — не безопаснее ли оставить его здесь, не втягивать в свои дела? Ведь после того, что выяснилось сегодня, чужестранец сразу превращался в очень неудобного и даже опасного попутчика… Ральфу по-прежнему с трудом верилось в могущество кандианских слуг Нечистого, но он решил на всякий случай ничем не пренебрегать.

Главная проблема заключалась в том, что мальчик не умел закрывать свое сознание. После недолгого размышления Ральф подтянул к себе сумку, достал оттуда медальон, открыл его и, чтобы лучше видеть, придвинулся еще ближе к огню.

— Так, отключаем маяк… хорошо… Теперь полная блокировка… — бормотал Ральф вполголоса, быстро производя какие-то манипуляции внутри медальона.

— Все… — Он щелкнул крышкой. — Теперь только разбудить Риу, и…

От мысли, что через несколько минут придется выйти в ночной Тайг, Ральф невольно поежился. Он еще не забыл, как совсем недавно выскочил вслед за Риу. Но тогда все получилось внезапно, и Ральф был не совсем в себе — сейчас же предстояло сделать это осознанно. Сказать, что они с Риу подвергались опасности — значило не сказать ничего. Но если остаться в пещерке — они обречены тем более. Теперь уже Ральф в этом не сомневался: мысль о реальной угрозе разбудила его окончательно и вернула ему былую чуткость.

За ним следили. Следили аккуратно и издали, под защитой ментального барьера, и даже не пытались проникнуть в сознание, видимо, боясь вспугнуть. Но Ральф не был бы Ральфом, если бы не чувствовал, что этот барьер, во-первых, нагнетался специальным прибором: разницу между искусственной и естественной защитой разведчик ощущал столь же явственно, как между свежим ветром и спертым воздухом закрытого помещения.

Во-вторых, барьер мог удерживать мысли, но не эмоции: нетерпение, любопытство… страх просачивались, несмотря ни на что, воздействуя на каждую клеточку, может быть, и неразумного, но зато бдительного и чуткого тела.

Неизвестный наблюдатель — пока он был один — не рисковал вторгаться в мысли Ральфа, но как только подоспеет подмога: двое или трое таких же вот адептов, они, наверняка, попытаются взломать защиту Ральфа. А это уже и вовсе не входило в его планы. Нет, только бежать: насколько можно было судить, снаружи его сейчас никто не поджидал, поэтому шанс еще оставался.

Ральф снова повернулся к спящему Риу. Стоит только закрыть его сознание — и где-то там, в темноте, сразу произойдет смятение. Если же просто уйти, они, конечно, ничего не заметят, но тогда неизвестно, что будет с мальчиком? Вдруг разъяренные неудачей преследователи сгоряча выместят досаду на нем? С другой стороны, попадись они вместе, может быть гораздо хуже…

«Черт… хотя… пусть сначала поймают…» — в глазах Ральфа — впервые за последние несколько часов — снова появились озорные огоньки.

Еще раз взвесив все «за» и «против», он осторожно надел на шею Риу медальон и собирался уже тронуть спящего юношу за плечо, как вдруг отдернул руку…

* * *

Осторожные шаги в коридоре стихли, немного не дотянув до ее спальни. Как и вчера. Как и позавчера, поза-позавчера… как уже больше года…

Затем негромко хлопнула соседняя дверь. Амалия медленно выпустила затаенное было дыхание. Ей было и обидно, и в то же время вздохнула она с немалым облегчением.

Женщина и сама не понимала себя. Шестнадцать лет прожила она с человеком, который ей очень нравился, но которого она не любила. Хотя нет — любила, но как-то не так. Амалия знала, что значит любить «так». С мужем было хорошо, уютно, спокойно. Слишком спокойно. Впрочем, ей это нравилось, более того: она даже этим гордилась, правда, всегда мечтала о чем-то другом. «Другое» подразумевало серьезные изменения в жизни, которых Амалии не хотелось. Только мечтам разве прикажешь?

Мечты Амалии имели одну странную особенность: они обычно исполнялись… Когда пришло время, исполнилась и эта. Тогда в парке отцветали каштаны…

Спать совсем не хотелось. Откинув одеяло, женщина встала с постели и подошла к окну. Старый парк, с некоторого расстояния более напоминавший лес, уже буквально наступал на еще более старый замок. Весной, когда распускались и цвели каштаны, их ветви полностью заслоняли окна. Но разве поднимется у кого рука на живые деревья? Неизвестно, как их семена попали на этот возникший после катастрофы Остров. Неизвестно, каким образом им удалось, не изменившись, в точности сохранить облик своих прародителей, но раскидистые гиганты, которые шумели сейчас в старом фамильном парке, ничем не отличались от тех, что росли пять тысяч лет назад.

Каждую весну распускались крупные желто-коричневые почки, из которых тянулись тоненькие веточки. Стоя у окна, Амалия могла часами любоваться маленькими, похожими на опущенные вееры, листиками. Каждая веточка заканчивалась крохотным «деревцем» с мохнатым стебельком и «ветками-кулачками». Когда «деревце» вырастало в несколько раз, «кулачки» начинали распускаться и превращались в сотни белых цветков с желтыми пятнышками внутри; листья-вееры становились огромными, они поднимались и расправлялись, напоминая теперь, скорее, опахала. Но это было еще не все: спустя дня три желтые пятнышки на лепестках краснели, и полностью распустившиеся «елочки» цветов издали казались розовыми и пушистыми.

Говорят, когда цветут каштаны, можно загадывать желание…

Старый замок, который построили на месте еще более древнего, с виду тоже не отличался от своего предшественника: поселившиеся в нем уже несколько десятков веков назад люди заботились о сохранении его внешнего облика. Они, как и жившие по соседству предки Амалии, появились в этих местах сразу после Смерти, когда мир изрядно напоминал времена, названные древними «средними веками». С тех пор многое в этом мире изменилось, но что-то и осталось прежним.

Выросшая в нем Амалия не знала другого, правда, иногда задумывалась о том, каким он может стать, особенно в ранней юности, когда они еще беседовали на эту тему с отцом. Потом он почему-то стал раздражаться, едва только речь заходила о будущем.

Амалия оказалась послушной дочерью: она не хотела понапрасну беспокоить отца и перестала вникать в его дела. Они остались друзьями, но каждый раз, когда при ней к отцу приезжал незнакомый человек, женщина старалась не засиживаться, чтобы не мешать.

Однако на этот раз все было по-другому…

Амалия почти не ссорилась с мужем, но наступали моменты, когда ей хотелось остаться одной. Или поговорить с отцом. В тот день, раздосадованная упорным невниманием со стороны мужа, она вскочила в седло и, чуть тронув поводья, поскакала через парк, отделявший их поместье от владений отца.

Прекрасно знавшая свою хозяйку, Лора (так звали вороную кобылу Амалии) почти сразу перешла в галоп — каштаны по обеим сторонам широкой аллеи слились в сплошную зеленую стену. Когда впереди показались башни отцовского замка, женщина была уже почти благодарна мужу, оставившему бесполезные попытки вдохнуть огонь в то, чему вряд ли суждено было разгореться снова.

«Ему не интересно, точно так же, как и мне… тогда зачем я…»

Отпустив лошадь за несколько ярдов до того места, где когда-то был оборонительный ров — его засыпали лет триста назад, — Амалия пешком дошла до крепостной стены, надавила на неприметный камень и, на всякий случай оглянувшись, быстро проскочила в открывшийся проход.

Когда дверь снова задвинулась, в коридоре стало совсем темно, но Амалия даже не замедлила шаг — дорогу, знакомую с детства, она могла пройти и с закрытыми глазами.

В просторном зале с деревянным столом и длинными лавками горел камин. Его топили здесь всегда — даже летом, когда снаружи было тепло: каменный пол не согревался никогда. У самого камина стояли два кресла; сейчас оба они были повернуты к огню.

От досады Амалия начала кусать губы: отец был не один. Ну, почему именно в тот момент, когда он так ей нужен… Сейчас представит своего гостя, они немного поговорят о ничего не значащих вещах, о потом Амалия скажет, что торопится.

Сидевшие у камина поднялись. Некрасивый светловолосый мужчина, назвавшийся… — впрочем, таинственные гости отца никогда не называли своих настоящих имен, — поклонился, и все пошло… не так, как обычно…

Он говорил с сильным немецким акцентом (вероятно, вырос в немецкой общине), но совершенно без ошибок, и беспрестанно смеялся: словно все его приключения являли собой непрестанное веселье. Амалия уже несколько раз украдкой посмотрела на отца, и тот, понимая ее, с помощью известных только им двоим знаков разрешал побыть еще. А потом, уяснив, что она не собирается уходить, под каким-то предлогом удалился сам, и они остались вдвоем…

Глядя сейчас на освещенную луной аллею, Амалия вспоминала, как в тот вечер они, держа лошадь в поводу, медленно отошли от дома отца и как ненадолго свернули в глубь парка…

Она уже не помнила его лица — только губы и руки. И его смех — так, как он, кажется, не умел смеяться никто…