Я стоял и смотрел на грязную темную поверхность реки Миссисипи. Гладь воды стягивала радужная пленка нефти. Она горбилась, вздымалась и перекатывалась, словно перистальтика, длинная коричневая кишка, работающая непрестанно. Я был рядом со сфинктером, чем и объяснялся особый запах.

В ночи вверх по течению медленно двигалась вереница барж, их силуэты вычерчивались на фоне противоположного берега, заваленного некоей блестящей черной массой. Я представил, как они врезаются в усыпанный огнями мост, по которому катят машины, как высокие серебряные мачты гнутся и рассекают бетон, дорога крошится, падая в воду, опрокидываются легковушки и грузовики и крошечные поврежденные тела. К сожалению, у меня нет власти над баржами.

Эта река совсем не похожа на Темзу – холодную серую вену, что вьется через холодный серый город, – на берегах которой я провел большую часть жизни, в которую я слил через канализацию немало прочно завязанных, слегка испачканных пакетов. По сравнению со здешним мутным, пенистым потоком Темза просто стерильна.

Интересно, что происходит с трупом в Миссисипи. Скорей всего, если к нему привязать пустую пластиковую бутылку, он останется на плаву, а через пару недель его можно будет выловить на том же месте. Судя по количеству проплывавших мимо бутылок, разноцветных неудобоваримых отбросов, не один я такой любопытный.

Как только я зашел на борт самолета в Лондоне и почувствовал себя в безопасности, поднявшись в воздух, тотчас бросился просматривать газеты, которые купил в неожиданном приступе голода к новостям, происходящем в мире, куда я возвратился. Если не считать меня, то в нем все столь же скучно и монотонно, как и раньше: скандалы в королевской семье, личная жизнь политиков – злобные выдумки нахально-невежественных журналистов, преподнесенные как неоспоримые факты и проглоченные праздным читателем. Одна из статей на первой странице была о похищении моего тела, сбоку надпись: БИЧ ГОМОСЕКСУАЛИЗМА В – БЕЗОПАСНОСТИ ЛИ ВАШИ ДЕТИ?

Я внимательно прочел эту безвкусную писанину и в отчаянии переметнулся на журналы, предоставляемые авиакомпанией. Рекламы, рассчитанные на корпоративных тунеядцев, призывали меня сделать монограмму на портфель, усовершенствовать пауэрбук, выгравировать на часах инициалы. Среди этих несносных предложений я наконец откопал статью по туризму. Она расхваливала жаркие пороки Нового Орлеана, джаз, яства и иные прелести. Мое внимание привлекла надпись под картинкой с кроваво-красным напитком в бокале на длинной ножке, который был украшен вишенкой, долькой апельсина и ярко-зеленой гофрированной гармошкой из бумаги. В Новом Орлеане больше четырех тысяч баров и ночных клубов...

В Лондоне в два раза меньше. Но, конечно же, американский город несравним по размерам с нашей столицей...

Я пробежал глазами всю статью. Население Нового Орлеана едва превышает семьсот тысяч. Лондон приютил семь миллионов озябших душ. Совершив нетрудный расчет, я озарился недоверчивой улыбкой. На каждую тысячу лондонцев приходится по пабу. Эта цифра меня всегда радовала. Но в Новом Орлеане заведение имеется на сто семьдесят пять человек.

Когда колеса самолета коснулись земли Атланты, я твердо знал, куда держать путь. Проходя таможню по американскому паспорту, я волновался за свой акцент, но напрасно: там даже не требовалось смотреть персоналу в глаза, не то что говорить с ним. Получив нужную печать в паспорте, я сразу же зашел в будку обменника и перевел все Сэмовы фунты стерлингов обратно в доллары США. Судя по всему, фунт – сильная валюта, потому что я получил толстую пачку шершавых зеленых банкнот.

Подземный поезд довез меня от аэропорта до автобусной остановки, где я обнаружил, что моих денег хватило бы не на один билет до Нового Орлеана. Я покинул Атланту на рассвете и следующие пятнадцать часов провел, дремля и время от времени просыпаясь, чтобы взглянуть на зеленую сельскую местность, на болота вдали, на длинный ряд зловонных фабрик и нефтеочистительных заводов, которым не было конца, на кошмар почерневших дымовых труб с рыжим пламенем на фоне жуткого багрового неба.

Наконец автобус прибыл в Новый Орлеан, я взял такси и попросил водителя отвезти меня в самый дешевый клоповник поблизости, коим оказался отель с баром-рестораном "Хаммингберд" на авеню Сент-Чарльз. Я проглотил чизбургер и две порции американского райски ледяного пива (сравним ли озноб самой смерти с дрожью от поистине холодного пива?), затем поднялся по узкой лестнице в квадратную комнатушку и проспал целые сутки.

Ранним вечером я рассчитался с отелем и смело шагнул во Французский квартал, подобно миллиону экономных туристов. ("Сент-Чарльз у канала переходит в Ройял", – сказала мне регистратор отеля, и ее слова показались экзотическим заклинанием, полным тайн и обещаний.)

Я в сердце покорил Миссисипи, стоя на пирсе. Я не испытывал страха ни перед ней, ни перед городом, через который она проносится. Я и раньше видел кишки и сфинктеры, я знаю, как с ними обращаться. Затем я пошел выпить.

* * *

Джей сидел в гостиной, трясясь, как паук на паутине при сильном ветре. Приближался вечер, Тран ушел час назад. Когда они проснулись, им было нечего сказать друг другу: оба были смущены и страдали от приема различных наркотиков. В таком состоянии не до физического контакта.

Однако, едва проводив Трана через двор и заперев за ним ворота, Джей подвергся натиску желаний и страстей пережитых суток. Одурманенный, он вернулся в дом, взял с полки книгу по медицине и пролистал ее, затем отложил обратно. Несколько минут он просто сидел, ощущая, как дрожит собственный скелет, пульсируют белки глаз и колотится сердце. Ему нужен был еще один юноша, и немедленно. Тяга к убийству никогда не возвращалась так скоро. Встреча с Траном выбила Джея из колеи, возвратила коротким замыканием в ту же петлю.

Он поднялся, пошел в спальню, выдвинул верхний ящик комода. Там хранились изображения всех его мальчиков, коллекция полароидных снимков. Хорошие кадры: у Джея есть чувство композиции, глаз наметан на правильный выбор позы и угла зрения. Вот юноша с едва вскрытой грудью и животом, через поверхностный порез в форме игрека проступает бледный слой жира, но органов не видно. Вот крупный план лица того же мальчика, божественно безмятежного. А вот двое в ванне, друг на друге, словно во взаимных объятиях; контраст черной и белой кожи, сводимой начтет только в области окровавленных голов. Но этого недостаточно. Фотографии не в силах ему помочь.

Джей расстегнул рубашку и скинул ее на пол, спустил штаны и сделал два шага, освободившись от них. Медленно поворачиваясь в центре спальни, поймал свое отражение в высоком зеркале на подвижной раме. Лицо было бесстрастным, пенис набухал.

Джей вышел наружу через заднюю дверь, прошел вдоль стены дома в сад. Влажные статуи и засохшие заросли словно кивали ему. Хотелось как можно быстрей добраться до рабского барака. Обнаженный и трепещущий, он с трудом открыл дверь и бросился внутрь.

Там стоял сладкий запах гнили, насыщенный, отвратный, сильней, чем вчера, из-за свежего трупа. Словно незримый палец, мягкий и толстый, залез Джею в горло. Вместо того чтобы закрыть рот, он глубоко вдохнул и пустил палец внутрь. Джей почувствовал, как легкие наполняет благоухание разлагающейся плоти, как оно уже течет по кровеносным сосудам. Он опустил челюсть, чтобы эфемерная субстанция легла на язык, словно в акте причастия.

Все окна были закрашены черным – снаружи и внутри. Когда Джей щелкнул включателем у двери, длинный ряд подвесных лампочек в сто двадцать ватт затопил комнату неумолимым белым светом. Ему нравилось, когда здесь ярко. Ему нравилось, когда все блестит.

Барак состоял из одного помещения, протяженного и узкого. Справа лежала высокая груда черных мусорных пакетов, сквозь которые выпирали странные формы, местами надутые газами. Слева, прямо в двери, был глубокий холодильник, такой большой, что мог бы вместить человека.

Вдоль черной стены шли полки с аккуратно расставленными предметами, с них часто протирали пыль. Несколько полированных черепов с высушенными розами в отверстиях для глаз. Мумифицированная грудная клетка, хрупкая, как старый коробчатый воздушный змей. Пара рук с тонкими пальцами, покоящаяся на дне трехлитровой банки для маринадов, законсервированная в пшеничной водке. (Джей собирался пустить эту водку на приготовление вишневого ликера, рецепт которого передавался в семье матери из поколения в поколение, но временно использовал под другие цели.)

Слева от полок стоял металлический хирургический стол с кожаными ремнями для рук, а в дальнем углу комнаты находился пятидесятигаллонный бак с соляной кислотой. Когда молодой Лизандр Бирн позвонил в отдел заказов компании "Бирн металз энд кемикалз" и приказал доставить этот бак к себе домой во Французский квартал, никто не стал задавать лишних вопросов. На оставшейся части левой стены разместился огромный неподвижный холодильник, купленный по дешевке у разорившегося ресторана. Его было трудней доставить. Джей позволил грузчикам внести его на задний двор и поставить на тележку, сославшись на то, что не подготовил для него места. Позже он с трудом переместил его в сарай, едва не надорвав спину.

На стенках холодильника сконденсировалась влага. Джей протер стекло рукой, и сквозь полоску стало видно бледное содержимое. Он коснулся поверхности губами, смочив их ледяной свежестью. Затем схватил обе ручки и широко распахнул дверцы.

Молодому человеку внутри было около двадцати пяти – высокий и стройный, с длинными изящными ногами и гладкой кожей без единого волоска, какую обожал Джей. При жизни его мальчики были цвета темного шоколада с медово-золотистым налетом – результат сна нагими на карибских пляжах все лето напролет. Этот рассказал Джею, как шатался без дела на островах, катался на попутках, питался рыбой, фруктами и травкой. Его ткани впитали достаточно теплоты, чтобы надолго сохранить жизненный цвет.

Однако мертвец больше недели был без головы, висел вверх тормашками на стальном крюке, пронзившем сухожилия обеих лодыжек. Кровь вытекала из шеи на сковороду, специально поставленную Джеем, кожа постепенно приобретала пепельную бледность и слегка помятый вид. Он выглядел так, словно слишком долго пролежал в холодной ванной. Пенис с мошонкой превратились в багрово-черные ошметки плоти, затерявшиеся в кровавой чащобе жестких волос. Связанные за запястья руки подняты вдоль туловища, веревки шли к крюку для равномерного распределения веса.

Джей разрезал живот и вынул внутренности сразу же, как его убил. Если этого не сделать, тело распухнет и взорвется в считанные часы. Он вынул и сердце с легкими. Перед тем как подвесить труп, Джей промывал пустые полости из шланга, поэтому они становились гладкими и обескровленными. Ведь кровь быстро портится и издает насыщенный острый смрад. Джей узнал это еще в шестнадцать, когда порезал большой палец и сохранил кровь в пузырьке, чтобы нюхать, как она разлагается.

Он надавил пальцами на грудь мертвеца, оставив вмятины на холодной поверхности, затем нежно погладил края огромной раны, любуясь слоями кожи, плоти, кости. Джей облизнул кончики своих пальцев, покрытых леденящей влагой. Пенис запульсировал. Голова словно переполнилась трупными мухами, колючей проволокой, кипящим шлаком.

Джей запрокинул голову и закричал в потолок. От стен и бетонного пола отразилось эхо. Он не понимал, вопит ли от боли или от радости, но рев вернулся в него обратно, войдя через каждое отверстие, наполнив неведомой силой.

Затем Джей пал на колени и поместил голову в живот подвешенного трупа. Впился зубами в мясо, которое по степени плотности превратилось в жесткий пудинг. Он отдирал куски кожи и плоти с края раны, глотал их целиком. По подбородку текла слюна, перемешиваясь с остатками сока, сохранившегося в холодной ткани. Джей прошел ладонью по позвоночнику, меж ягодиц, скользнул пальцем в заднее отверстие, увидел его с другой стороны полости. В какой-то момент он кончил, и сперма стекала по бедрам почти незамеченной – маленькое жертвоприношение этой невероятной усыпальнице.

Несколько минут Джей стоял на коленях на твердой поверхности, восстанавливая дыхание; щека прижалась к левой грудной мышце трупа, рука обхватила плавный изгиб его плеча. Из холодильника исходил сладостно-холодный воздух, затягивая его в мечту смерти. Когда Джей наконец смог подняться, он чувствовал себя рожденным заново.

Он покинул рабский барак и вернулся в дом помыться и одеться. Намыливаясь, Джей ощущал, как исчезают разные вещества: следы бурной ночи с Тра-ном, сукровица трупа, собственный высохший пот с привкусом наркотиков. Выйдя из-под душа, Джей оказался одновременно спокойным и ужасно возбужденным. Оба состояния были покрыты налетом страха, который всегда шел с ними рука об руку, как кислотному путешествию сопутствует стрихниновый конец. Антракт в сарае снял напряжение, вернул шаткое равновесие.

Однако он не мог отказаться от ночной вылазки.

ЕСЛИ БЫ ТЫ ЖИЛ ЗДЕСЬ, ТО БЫЛ БЫ МЕРТВ.

Я увидел эту фразу, аккуратно выведенную черным маркером, на светло-розовой стене. Я не мог понять, что она могла бы значить, но принял ее за дурной знак. Меня еще не качало от выпитого, но все к тому шло. Французский квартал оказался не таким грешным местом, как я ожидал. Я представлял серые закоулки Сохо, скрытые секс-шопы и пип-шоу через глазок в стене, изворотливых клиентов, снующих в темные двери. Однако секс во Французском квартале был выставлен напоказ, чтобы приносить радость и прибыль. На витринах Бурбон-стрит лежали цветные пластиковые пенисы и ароматизированные смазки, резиновые любовники и кожаные ремни. Стрип-бары выставляли на улицу зазывал, чтобы расхваливать мерзкий набор пороков. Секс – или по крайней мере оказание суррогатных услуг – казался основой туристической достопримечательностью.

Дальше по Бурбон-стрит огни становились тусклей, музыка громче и искусственней, людей меньше и преимущественно мужского пола. Напитки в барах стоили дороже, чем в заведениях для туристов, но я уже приближался к высшей степени опьянения, которую мог себе позволить. Следующие несколько часов я буду выветривать из себя алкоголь, кружась в потоке хмеля, но не давая унести себя течению. Одурманенность разума – не единственное наслаждение, которое я искал в тот вечер.

Я перемещался из одного бара в другой, втягивая пиво и атмосферу, замеряя душевный настрой разных сборищ. В некоторых местах народ был молодым, шумным и задорным. В иных преобладали пожилые мужчины, с жадностью высматривающие людей до тридцати пяти. Кое-где хватало и того, и другого люда, и именно там я оставался дольше всего. Никто не смог бы счесть меня за странного типа, я вписывался туда словно завсегдатай. Никому не показалось бы, что я слишком молод или слишком стар, чересчур модный или чересчур праведный. Никто не поставил бы Барбару Стрейзанд в проигрывателе-автомате.

Со мной заговорили несколько мужчин. Я болтал, позволял угощать себя напитками, в конце концов прощался с ними, живыми и нетронутыми. Некоторые не нравились мне физически, а притягательность плоти – основной момент. Другие казались чрезмерно умными, трезвыми, слишком хорошо владели собой.

Я всегда искал в знакомых долю неуверенности, не то чтобы очевидную жажду смерти, но нечто вроде апатии к жизни. Последние годы создано много описаний стереотипа убийцы, ряд списков и схем, призванных воссоздать характер закоренелого душегуба. А как насчет типажа идеальной жертвы? Они ведь существуют так же, как и мы, и неумолимо движутся к своей гибели.

Да, конечно, бывают жертвы, которые просто оказались в неподходящем месте в неподходящее время. Но есть и беспризорники, которые бесхитростно бродят по миру, предлагая себя любому.

Я хочу сказать, что идеальные жертвы больше похожи друг на друга, чем те, кто забирает у них жизнь. Опытному убийце необходимо быть яркой личностью, даже если под вспышкой и блеском скрыт лишь непроходимый вакуум. Но даже на пороге смерти жертва более бестелесна, чем субстанция.

Не обращая внимания, по каким улицам блуждал, я оказался в месте под названием "Рука славы". Я где-то читал, что рука славы – магический талисман, сделанный из мумифицированной руки убийцы. В том опьяненном состоянии это показалось мне хорошим знаком.

Я заказал себе выпивку, чтобы не терять обороты, водку с тоником, которую можно потягивать медленнее, чем пиво. Нашелся столик с хорошим видом на весь бар. Заведение было оживленным, но не набитым до отказа. Я избегал больших сборищ, потому что там всегда кто-нибудь окажется рядом, когда хочешь уйти незамеченным.

Бар напоминал грот – уютный и мистический. Потолок украшала решетка, с которой свисали пластмассовые гроздья мелкого винограда. Главное освещение шло от желто-зеленой рекламной таблички какого-то пойла. Из проигрывателя-автомата звучали эстрадные исполнители, отсутствовал ненавистный телевизор, который светится и мигает в большинстве американских забегаловок. В углу стояла белая мраморная статуя, словно часовой, с пустыми глазами, как призрак.

Я окинул взглядом народ. Юные панки, ребята в коже и цепях, парочки элегантных мужчин и одиночки в поиске партнера. Интересно, похож ли я на последних, хотя вряд ли. Я слишком спокоен, слишком замкнут. Ни к кому не подсаживаюсь. У меня так всегда. Мои собеседники сами подходят, усмотрев во мне то, что им нужно.

Я чувствовал себя глупо в джемпере и громоздких штанах, а добротное английское пальто снял. В воздухе веяло холодом, точнее, влажными испарениями, которые окутывали углы и поднимались из стоков. Но я только что приехал из Лондона, где ноябрьская влага словно злобными руками скользит за жесткий ворот, берет за глотку, покрытую мурашками. Там ноябрьские ветра пронзают глубже, чем скальпель, который я украл.

Впервые после того как я до смерти убаюкал себя в Пейнсвике, мне было уютно, я был практически доволен. Ко мне в любой момент мог подойти милый парнишка, созревший для расставания с жизнью. Я нашел бы местечко, чтобы заняться с ним сексом снова и снова. Мне так этого хотелось, что было все равно, что случится дальше. Если меня поймают, я попрошу убить меня, я ни за что не вернусь в тюрьму. Если бы меня отказались умертвить, я бы силой воли ушел в другой мир и на этот раз остался бы там.

Я закрыл глаза и почувствовал приятное головокружение. Когда я открыл их вновь, то увидел его. – Простите за беспокойство. Голос был мягкий, но звучал отрывисто. Я пробился сквозь туман нахлынувших грез, как зубчатый нож через марлю. Справившись с ослепительным блеском бара и искажением чужих очков, я узрел любовь всей моей жизни.

Конечно, тогда я этого еще не знал. Передо мной просто стоял высокий, довольно стройный блондин в дорогой черной одежде. В каждой руке по бутылке охлажденного пива. "Дикси" – сорт, который я как Раз пил.

– Я увидел, что вы сидите один. Вы, кажется, никого здесь не знаете. Вот и подумал предложить вам выпить холодненького.

Не просто выпить, а выпить холодненького. Этот человек знал толк. Сколько времени я провел в камере, не в силах утолить жажды из крана с прохладной водой, мечтая об истинно холодной!

– С удовольствием, – сказал я. – Спасибо большое. Присаживайтесь.

Он улыбнулся, скользнув на стул напротив, и я заметил две особенности его лица. Во-первых, оно было красивым: длинный тонкий нос заканчивался изящным кончиком, гладко выбритый подбородок, чувственные губы с изгибом, который мог становиться сардоническим или жестоким. Во-вторых, его глаза были холодней горной воды: холод исходил из самой глубины, таинственно светился мятно-зеленым цветом, как кристально-прозрачный лед. Улыбка ничуть их не меняла.

Если б я не был так пьян, то сразу бы понял, кто он. Но тогда я лишь улыбнулся в ответ, сожалея, что рано или поздно придется расстаться с этой ледяной красотой, потому что он, очевидно, не соответствовал образу идеальной жертвы.

– Мне нравится ваш акцент. Откуда вы?

– Из Лондона, – ответил я.

Самый безопасный вариант – англичанин из Лондона представляет для американца наименьший интерес.

– Из Лондона, – повторил он, кивнув, как тут принято реагировать на полученную информацию. – Скучаете по дому?

– Отнюдь нет.

– Что же привело вас в Новый Орлеан?

– Климат.

– Моральный или метеорологический?

– Оба.

Мы на секунду замолчали, обмениваясь непринужденными улыбками, измеряя друг друга взглядом. Он был не мой тип, и я подозревал, что и сам ему не подхожу. Тем не менее мне не хотелось, чтобы он уходил, он же, видимо, никуда не спешил. – Как вас зовут? – наконец спросил он. Раньше, в моей прошлой жизни, я давал юношам настоящее имя. Никогда не возникало необходимости лгать. Сегодня я пользовался именем Артур, поскольку подходившие ко мне мужчины интереса не представляли. Однако этому я сказал правду: "Эндрю". – А я Джей.

Он потянулся через стол, чтобы пожать мне руку. Кисть оказалась холодной, сухой и вялой. Когда я жму руку потенциальному партнеру, то всегда скольжу мимо ладони и охватываю на мгновение запястье, оценивая его реакцию на столь интимное властное прикосновение. Теперь же я с удивлением заметил, что Джей проделал то же самое со мной. Мы оба отдернули руки и уставились друг на друга. Тишину прервал опять он: – Взять вам еще выпить?

Я даже не заметил, как опустошил бутылку. Подняв ее на свет, я убедился, что она пуста. Водка с тоником тоже закончилась.

– Нет, спасибо, – ответил я. Мне хотелось выпить, но я не до конца понимал, что происходит, и знал, что через десять минут стану пьянее, чем сейчас.

– Ну а я, пожалуй, возьму еще пива. Я отойду на минутку, Эндрю?

Прежде чем отойти, он дождался одобрительного кивка, Я смотрел, как он пробирается сквозь толпу – изворотливый, как сиамская кошка. Интересно, чего хочет от меня такой элегантный, стройно сложенный, подозрительно вежливый мужчина? Бар к тому времени был набит до отказа, и я вскоре потерял его из виду.

Через десять минут он не вернулся. Я ерзал на стуле, гадая, не решил ли он от меня улизнуть. При этом мне было крайне нужно в туалет. В тюрьме мой мочевой пузырь сузился, потому что ради избавления от скуки там считалось нормальным нацелиться на ночной горшок и произвести из себя пару капель мочи. Я боялся, что Джей вернется и подумает, что я ушел. К тому моменту я был весьма заинтригован, хотя не могу объяснить почему.

Зов природы взял свое. Когда я наконец встал из-за стола, не в силах более терпеть, пришлось схватиться за спинку стула, дабы не упасть. Бар наклонился под опасным углом. Держись, сказал я себе. Ты алкоголик и англичанин. Ты справишься.

Я словно стоял за штурвалом во время бури, но все же вывел корабль к мужскому туалету. К великой милости, это была маленькая комнатка с запирающейся изнутри дверью. После Сэма я не выдержал бы еще один ряд грязных раковин, еще одну линию тусклых кабинок. Я отлил, а уходя, посмотрел на себя в зеркало. Взъерошенные волосы торчат заостренными пучками, очки перекошены, в глазах легкое безумие: типичный турист-англичанин, вылезший напиться.

Джей прислонился к стене снаружи туалета. Он выглядел столь же окосевшим, как чувствовал себя я.

– Я шел облегчиться, – сообщил он мне, – но по пути в уборную выпил три текилы.

– Почему три?

– Ты трижды лишил меня присутствия духа. – Он искоса посмотрел на меня. – Первый раз – когда я тебя увидел. Второй – когда ты пожал мне руку. И третий – когда я обернулся на наш стол и увидел, что тебя там нет.

Я попытался схватить его за плечо. Моя рука зависла между нами, а затем приземлилась на грудь, в вырез рубашки, где ткань уступает место плоти. Джей притянул меня к себе. Я качнулся и упал на него. Он был немного выше, и мое лицо вмялось в шею, губы распростерлись прямо на горле. Мы стали целоваться так страстно, как я не целовался ни с кем за всю мою жизнь – ни с живым, ни с мертвым.

Пальцы запутались в его волосах, дергая так сильно, что, должно быть, причиняли немалую боль. Его язык ощупывал острые края моих зубов, грозя погрузиться прямо в глотку и удушить. От Джея исходил вкус крови и ярости. В его поцелуях сквозило неспешное наслаждение болью. Мне знакомы эти привкусы, они есть в моем собственном рту, это сущностный аромат моей жизни.

Я не знал, кто такой Джей, пока нет, но на инстинктивном, биологическом уровне я признал его. Я понял, что этот человек очень опасен. Я также был Уверен, что необходимо постичь его настолько глубоко, насколько он мне позволит.

Я терся о Джея словно с намерением вмолотить его в стену. Когда нашел в себе силы остановиться, TO отпрянул и посмотрел ему в лицо. Попытка что-либо прочесть в его глазах напомнила поиск монеты в мутной воде залива. Мне казалось, в них есть нечто, в самой глубине, но видел я лишь собственное отражение.

– Во что мы втягиваем друг друга? – прошептал я.

– В приключение, – сказал Джей и холодно улыбнулся.

Потом он мне признался, что в тот момент все еще полагал, что убьет меня.

Больше вопросов не возникло, и мы, естественно, ушли оттуда вместе. Выходя из "Руки славы", я не знал, славить мне это место или проклинать. Мы направились по какой-то улочке, кидая друг на друга тайные взгляды, якобы случайно сталкиваясь плечами и касаясь руками. Улицы были узкими и тихими, над мощеными тротуарами нависали изящные кованые балконы, вдоль стояли викторианские коттеджи и дома со ставнями и плоским фасадом. Там встречались таинственные ворота и темные ходы, сквозь которые можно было разглядеть зеленый сад с бьющим фонтаном по центру.

Джей показал на высокое серое здание в углу:

– В том доме живут привидения.

– Чьи?

– Замученных рабов.

Между нами легла тишина, он ждал от меня не просьбы рассказать историю этих привидений, он ждал моего мнения по поводу издевательств над людьми.

– Любопытно, – произнес я, не высказав ничего определенного.

Мне вдруг опять стало интересно, чего он от меня хочет и что мне нужно от него. Мы собираемся трахаться? Я так давно занимался сексом с живым человеком, что и не вспомню, как это делается. Думал ли я убить его на чужой территории, без оружия и средств избавиться от трупа? Мне понравилась эта мысль, но вряд ли она осуществится. Я посмотрел на Джея в профиль. Передо мной отнюдь не податливый сопляк для резни. Это иной тип человека.

Джей остановился и отпер стальные врата с флеро-нами, выкованными в форме ананасов. Мы прошли через заросший двор в белый домик. Связка ключей, последовательность цифр, вбитых в электронную клавиатуру, – и мы внутри. Я на мгновение вспомнил свою квартиру в Брикстоне, последнее место, где я жил до ареста, там на двери была замысловатая система замков и засовов.

Я ужасно боялся, что кто-нибудь зайдет, пока меня нет дома, и обнаружит труп. То не был страх перед наказанием, он резко заканчивался при вторжении непрошеного гостя. Это был страх обличения, сдернутого прикрытия с моего тайного мира, страх выставления напоказ уязвимого нутра. Именно так я себя и чувствовал, когда за мной пришли: слепая боль горести, какую ощущает раздавленная улитка в саду. Ее спиралевидный дом превратился в мелкие осколки, сопливому пятну мяса остается высыхать под жестоким солнцем.

Джей провел меня внутрь дома. Гостиная была дивом из парчи и позолоты. Мне понравилось, как там пахло: сладкий ладан с вуалью пыли по краям и едва УЛОВИМОЙ плесенью в трещинах.

Мы вошли на кухню. Пол и посуда в серванте были безупречно чистыми. У стены стоял столик из трубчатого металла и белого гладкого материала с золотыми вкраплениями. На нем солонка, перечница, склянка с соусом "Табаско" и штопор. Я сел на один из двух стульев, дополнявших кухонный гарнитур.

– Хочешь выпить? – спросил Джей.

– Э-э... попозже.

Комната все еще плыла перед глазами, а мне нужно быть начеку, что бы ни случилось.

Он налил себе немного коньяку из дорогой бутылки, отпил сразу половину и подошел ко мне, держа в ладони бокал, суженный кверху, большой шар из тонкого хрупкого хрусталя. Коньяк на дне был цвета расплавленной меди. Джей поднес его мне понюхать:

– Просто попробуй.

– Почему бы и нет.

Я взял у него бокала сделал маленький глоток, задержал во рту, проглотил. Язык благословило нежное дымное жжение.

– Прелесть, – проговорил я, взглянув в его странные глаза.

– Согласен.

Опираясь о спинку моего стула, Джей склонился надо мной и одарил поцелуем. На губах остался привкус коньяка, согретый и насыщенный слюной. Джей схватил мою руку, и я почувствовал, как нечто холодное скользнуло вокруг запястья. Щелкнул металлический браслет.

Я прервал поцелуй и посмотрел вниз. Джей приковал меня к стулу. Отчасти я не мог поверить, что мою свободу снова ограничили. С другой стороны, ничуть не удивился поступку Джея.

Я поднял глаза и улыбнулся.

На его лице мелькнуло сомнение и тотчас пропало. Он глотнул коньяку, смочил языком пальцы и провел ими по моему подбородку. Он остановился на сонной артерии.

– Значит, ты любишь играть в игры, Джей? – спросил я. – Ладно. Мне тоже нравится игра.

Свободной рукой я погладил его плечо, затем затылок, накрутил на палец волосы и притянул его лицо к себе. Губы Джея застыли, когда я поцеловал их. Язык лежал во рту недвижно, словно онемел. Я помнил о белоснежных зубах с острыми кончиками. Отпустив волосы, я поцеловал Джея под челюстью, спустился ртом к гладкой впадине ключицы.

– Поиграй со мной, – прошептал я. – Я весь твой. Я нащупал левой рукой штопор, неуклюже взял его, проверил пальцем острый конец. Тело Джея было напряжено во всех местах, что касались меня. Я закинул вверх ноги и обхватил его ими так, чтобы руки Джея плотно прижимались к бокам. Он слишком изумился, чтобы сразу высвободиться. Стул отклонился назад и ударился о стол. Я прижал кончик штопора к пульсирующей вене на горле, прямо к тому месту, к которому он недавно прижимал свои смоченные в коньяке пальцы.

– Давай же, – прошипел я ему в ухо. – Давай поиграем в твою игру. Какой твой следующий ход?

Он попытался вытащить руку из-под моего колена, и я надавил штопором сильнее. На коже появилась красная капля, у меня учащенно забилось сердце. Алое поверх безупречной стали всегда вызывает у меня подобную реакцию. Джей замер.

– Чего ты хочешь?

Чего я хочу? С острым штопором у горла моя любовь не должна задавать тупых вопросов.

– А ты как думаешь? Забирай свои побрякушки – они мне не подходят!

– Побрякушки?

Я издал раздраженный стон и сделал так, чтобы наручники загремели о металлический каркас стула.

– А-а... эти.

Мои ноги до сих пор сковывали его руки, штопор лежал на яремной вене, а этот человек еще что-то обдумывал.

– Бьюсь об заклад, я смогу вырваться и выбежать из комнаты, пока ты не нанес смертельного удара. Что будешь делать потом?

– Поволоку за собой стул и прикончу тебя в углу.

– А что, если я скажу тебе, что у меня вон в том ящике пистолет?

Он дернул подбородком в сторону. Я не оторвал штопора, который начинал мне казаться смехотворным оружием. Ноги устали от неудобного положения, и я чувствовал себя пьянее, чем когда-либо.

– Я решу, что ты врешь, Джей. Ты не стрелок.

– Предлагаю пари. Ты готов поставить на это свою жизнь?

– Я поставил бы ее и на меньшее.

Мы уставились друг на друга, кипя от адреналина, горя от вожделения, в страхе шевельнуться. Я понял, что он наслаждается моментом так же, как и я.

– Хорошо, – наконец сказал Джей. – Отпусти меня. Я принесу ключ.

Я разжал ноги и медленно отнял от его горла штопор. У меня не было выбора, я не мог оставаться в столь ненадежном наклоненном положении ни минуты более. Передние ножки стула ударились об пол, и я заметил, как дрожат мышцы на бедрах.

Джей осторожно попятился, но не к ящику с пистолетом, а к холодильнику. Он задержался у сверкающего шкафа, пронзая меня холодным ясным взором. В такие моменты в глаза бросаются малейшие детали, и я заметил, что на дверце нет ни магнитов, ни наклеек с записками, ни фотографий... никаких безделушек. Как большинство поверхностей на кухне, она словно была недавно вымыта хлоркой.

Джей открыл холодильник и достал сверток в полиэтиленовом пакете. Положил его на стол и начал разворачивать, делая вид, что его ничуть не беспокоит штопор, который я не выпускаю из свободной руки. Он знал, что снова привлек мой интерес.

Не успел он снять обертку, как я угадал содержимое пакета. Я сам хранил и выбрасывал подобные свертки. Я знаю форму и вес человеческой головы, характерный размер, в какой яйцеобразный шар она превращается, обернутая в полиэтилен, ткань или газету. Мерзлые лица теряют свою выразительность. Черты грубеют и съеживаются. Иногда, развернув, одно не отличишь от другого. У этого были длинные темные волосы и туманный серый мрамор вместо глаз. Нос и левая щека лежали на одной плоскости, видимо, так они застыли на дне холодильника. Рот приоткрыт, между верхними и нижними зубами осталась Щель в дюйм. А внутри – тьма.

Джей достал из кармана ключик, показал мне, а затем кинул в ледяной черный рот. Я едва сдержался от смеха. Так это твоя грандиозная проверка?

Я взялся за покрытые инеем волосы и придвинул голову к себе. Засунув большой и указательный палец в узкое отверстие между зубами, я стал щупать полость в поиске ключа. Ногти царапали шершавую поверхность языка. Будто я водил ими по затхлому брикету мороженого. Что-то липло к пальцам: слюна, кровь, кристаллизованные эпителиальные клетки. Прикосновение зубов к костяшкам вызывает у меня неприятные ощущения. Я общался и с менее свежими останками, но всегда старался избегать подобного хранения. Мне нравится, когда труп остывает и бледнеет при комнатной температуре, а не подвергается шоку глубокого обморожения. Однако в такой момент показывать неприязнь глупо.

Ключ запал к самому основанию языка. Пытаясь достать его, я только загнал его глубоко в горло. Меня начинало раздражать это копание. Я был почти уверен, что смог бы убить Джея даже с прикованной рукой, так зачем мне что-то доказывать? Однако я не хотел убивать Джея.

Я поднял голову за волосы и сильно встряхнул. Потом слегка ударил обрубком шеи о стол. Оторванная от туловища голова тяжелее, чем можно подумать, но если волос достаточно, ее можно запросто поднять одной рукой. Ключ выпал из разодранного пищевода, Я плюхнул голову обратно, двумя пальцами подцепил ключ (теми же, которые засовывал в мерзлый рот) и открыл чертовы наручники.

Потом встал и повернулся к нему лицом. Джей был удивлен.

– Кто ты? – спросил он.

Я коснулся алой бусины на его горле, поднес ее ко рту и первый раз за долгое время попробовал кровь.

– Я твой ночной кошмар. Ты думал, с ночными кошмарами покончено?

Он молча покачал головой.

– Никогда не забывай о своих страхах, – сказал я ему. – Они дадут о себе знать, когда тебя поймают. Чего ты боишься больше всего, Джей?

– Одиночества, – без колебаний ответил он безжизненным голосом.

– Ты сейчас одинок? Кивок.

– Представь себе камеру с четырьмя стенами. На потолке карта вымышленной страны, которую ты знаешь наизусть. Если долго пялиться на стены, они могут приближаться и отдаляться от тебя. Нет крови, не с кем поговорить, нет ничего, кроме хрипа твоего дыхания и вони от горшка с твоей мочой. – Мой голос начинал дрожать. – Никто не заходит, и ты не выходишь, тебе не на что смотреть, но любой может наблюдать за тобой. Страшно?

– Да.

– Тогда никогда не забывай об этом страхе. Будь острожен. Они могут убить тебя, Джей. На твоей ро-Дине не церемонятся с убийцами, верно? Возможно, это очень гуманно. Да, несомненно. Какая милостивая страна. Если меня снова поймают, Джей, позаботься, чтобы меня убили, а не засадили обратно!

– Эндрю. – Джей положил руки мне на плечи, большие пальцы гладили шею. Прикосновение почему-то успокоило меня. – Я не знаю историю твоей жизни, но сейчас ты на свободе. Никто не собирается тебя убивать. Останься у меня. – Его глаза сияли. – Поиграй со мной.

– Да. – Я скользнул руками вокруг его стройной талии, прижался к нему. – Думаю, это я могу.

Мы обнимались в ярком свете кухни. Когда стали целоваться, это уже было не неряшливое переплетение языков, как в клубе, а несмелое, чуткое открытие друг друга заново. Однако Джей вскоре остановился и потащил меня к двери:

– Идем. Я покажу тебе мой рабский барак. Я никогда не смаковал гниль. Держал ее в руках – да; покорял – да. Но никогда не упивался ею. Никогда до того дня.

Джей стоял рядом и улыбался, а я раздирал обезглавленное тело, которое он выложил передо мной. Сжимая затвердевшие плечи, я насиловал труп. Я хлестал бескровную плоть ножами, отвертками, ножницами, всем, что Джей совал мне в руку. Когда осталось лишь пятно на старых кирпичах, я катался в этих обрывках.

Джей присоединился ко мне и вылизал меня начисто.

Я ощутил легкое отвращение, когда он языком прочесал волосы на моем лобке, доставая из них остатки мертвой ткани. Но не было ничего, что я бы не выдержал, где любой в здравом рассудке должен сойти с ума. Ужас – знамя человечества, которое несут с гордостью, уверенно и зачастую фальшиво. Кто из вас вчитывается в мои похождения или им подобные, заботливо описанные во всех деталях, не прикрытые моральным негодованием? Кто из вас рискнул взглянуть на беднягу, который истекает кровью на обочине шоссе? Кто из вас замедлил шаг, чтоб лучше рассмотреть? Считается, что серийные убийцы таят в душе внутреннюю травму: некую смесь из надругательств, изнасилований, плохого обращения. Насколько я помню, со мной такого не было. Никто ко мне не лез, никто не бил, единственным трупом, что я видел в детстве, была совершенно неинтересная тетка. Я вышел из утробы без нравственных норм, и с тех пор никто не смог мне их навязать. Мое заключение было долгим сном, адом, который нужно пережить, но не наказанием, потому что я не сделал ничего плохого. Я жил, ощущая себя представителем иного рода, не человеческого. Монстр, мутант, ницшеанский сверхчеловек – какая между ними разница? У меня не было базы для сравнения. Теперь я встретил собрата, и мне захотелось узнать о нем все.

А он порылся в шкафу, вытащил бутылку водки, с жадностью высосал часть и силой влил в меня остальное. Стекло и этикетка покрылись красными отпечатками. Когда я пил, горлышко тряслось и стучало о зубы. Я не боялся Джея, когда он хотел убить меня. Сейчас, когда я понадобился ему живым, близость между нами накалилась до ужаса.

Мы пили, пока не свалились в клочья, оставшиеся от трупа. Нас разбудил солнечный свет, мы встали, болезненные и зловонные, шатаясь, вернулись в дом, припали друг к другу под теплым душем. Чистые, точно младенцы, мы забрались в постель и проспали весь День, смущаясь и одновременно радуясь, что рядом Дышащее тело.