Летом 1784 года Станислав Понятовский совершил трехмесячное путешествие по германским государствам. Это не были ни туристская поездка ради удовольствия, ни обычный выезд магната «на воды», а самое настоящее официальное путешествие по важным государственным делам. Посылая племянника в Германию, король возложил на него три ответственных задания. Первое носило военно-представительский характер. Под Берлином как раз проходили ежегодные маневры прусской армии, на которые со всех концов Европы съезжались толпы обеспокоенных наблюдателей. Тридцатилетний генерал-лейтенант коронных войск, командующий пешей гвардией, должен был присутствовать при этих военных играх как особо заинтересованный польский наблюдатель. Второе задание – экономического характера – было куда труднее. Польско-прусские экономические отношения, в особенности безжалостные таможенные препоны Фридриха II, вот уже долгие годы являлись одной из главных болячек распадающейся Речи Посполитой. Молодой Понятовский давно занимался этими проблемами. Он произносил на сеймах умные речи о польской таможенной политике, был известен своими широко разветвленными сношениями с немецкими торговцами и банкирами, а во время предыдущего визита в Берлин вел себя так умело, что ему удалось выторговать некоторые уступки даже у чудовищно скупого Фридриха. И вот ныне он отправлялся для дальнейших переговоров по торгово-таможенным делам, а также для выяснения, нельзя ли оживить товарообмен между Польшей и немецкими государствами. Третья цель поездки была конкретная, связанная со злополучным делом Тизенгауза. Речь шла о получении у частных немецких финансистов кредита и технической помощи для восстановления разрушенных мануфактур в Городнице.

В своих воспоминаниях, которые, как известно, были написаны в последние годы жизни князя Станислава, путешествие в Германию описано чрезвычайно бегло. Восьмидесятилетний старец мало что помнил о своей служебной поездке, совершенной полвека назад. Он приводит только маршрут, записывает несколько броских анекдотов о Фридрихе II и (что весьма характерно) довольно подробно описывает ход неудачных переговоров по поводу кредитов для Городницы, что явно выглядит как попытка оправдаться перед историей. Зато в воспоминаниях совершенно нет чисто репортерского материала: непосредственных впечатлений и описаний обычаев и нравов увиденных мест. Короче говоря, нет того, что больше всего интересует современного читателя и придает вкус старинным описаниям путешествий.

К счастью, сохранилось еще одно свидетельство об этом путешествии, столь же авторитетное, как и воспоминания князя Станислава, но куда более непосредственное и подробное. Это написанный по-польски «Дорожный журнал», веденный в путешествии, мая 11-го дня 1784 года в немецкие земли предпринятом», который князь Станислав вел ежедневно, очевидно диктуя его секретарям на стоянках. Это обширная, почти в двести страниц рукопись, до сих пор не публиковавшаяся даже в отрывках, в целом довольно утомительна, а местами просто трудно одолима. Стиль у князя сухой, монотонный, а число и разнообразие его интересов просто поразительны. Читатель тонет в хаосе дотошных описаний мануфактур, рудников, технологических процессов, строевого прусского устава и тому подобных подробностей, собираемых, вероятно, для официального отчета королю и министрам. И только после процеживания всего этого отчетного балласта «Журнал» превращается в ясный и впечатляющий репортаж XVIII века, из которого можно многое узнать о тогдашней Германии, а также о самом авторе.

Выехал князь из Варшавы 11 мая. «Журнал» не приводит списка сопровождающих его лиц, но можно догадываться, что было их изрядно. Имелись даже музыканты, скрашивавшие своей игрой скуку долгого путешествия и художники, которые по указанию патрона запечатлевали на бумаге объекты, достойные увековечения. Только три лица из непосредственного окружения князя упоминаются в записках: его личный секретарь, варшавский врач доктор Люст, адъютант Геккель и ученый советник экспедиции, достопочтенный секретарь литовской казны Матеуш Нелюбович-Тукальский, известный ученый и близкий человек епископа Нарушевича и Тадеуша Чацкого.

Ехали по обычному маршруту всех направляющихся в Германию: через Блоне, Сохачев, Слупцы до Познани. Оттуда дорога вела уже прямо к силезской границе.

В Слупцах князь Станислав с большим интересом осматривает дом, в котором во время Северной войны несколько дней стоял первый покровитель рода Понятовских шведский король Карл XII. Шведский завоеватель был тогда в апогее своей воинской славы. Побежденный польский король Август II вынужден был выдать ему Иоганна Паткуля, ненавистного шведскому королю предводителя лифляндской ирреденты. В двух километрах от Слупцев Паткуля разодрали конями. Несколько последних ночей перед казнью несчастный лифляндец провел под одной крышей со своим царственным палачом, прикованный цепью к его руке. Для молодого Понятовского эта имевшая место восемьдесят лет назад мрачная история определенно носила трогательный привкус почти фамильного анекдота.

За неполных три дня путешественники добираются до Познани. От имени города королевского племянника встречает познанский помощник воеводы Юзеф Выбицкий. Будущий автор «Мазурки Домбровского», теперешнего гимна Польши, – старый знакомый князя. Познакомились они в Эдукационной комиссии, потом вместе боролись за кодекс Замойского и совместно составляли «план генерального оброка». На дело Тизенгауза они смотрят несколько по-разному, но это не портит их хороших отношений. Выбицкий предлагает гостям свои услуги в качестве проводника по Великопольше и Поморью. Местность эту он знает великолепно еще по тем временам, когда разъезжал там в качестве эмиссара Барской конфедерации.

Краткое пребывание в Познани проходит в занятиях. Князь обсуждает с Выбицким план поездки по Германии, встречается с офицерами местного гарнизона, с удовольствием выслушивает анекдоты о познанском воеводе князе Августе Сулковском, яром враге Понятовских, потом осматривает достопримечательности города.

Посещение собора дает нам возможность узнать о тогдашнем отношении к памятникам старины. Подробность эта наверняка заинтересует познанских историков искусства, поэтому я представляю слово самому князю. «В кафедральном соборе много надгробий, из коих самое интересное Болеслава Храброго, поставленное почти в середине собора. Но его недавно снесли, останки же короля, в небольшой гробик сложивши, немного выше перенесли. Теперь же сносят мрамор какого-то старого рыцаря и для короля переделывают».

Вечер князь Станислав посвящает культурным развлечениям. «Того же дня вечером был на комедии, что кончилась фейерверком и иллюминацией, только тот фейерверк чуть театр не спалил». Из последнего замечания видно, что вся поездка в Германию могла прискорбно кончиться еще до выезда из польской Познани.

Назавтра утром отправились в дальнейшую дорогу. Услужливый и всегда готовый предоставить любые сведения Выбицкий сопровождал князя почти до местечка Каргово на силезско-бранденбургской границе.

После пересечения границы «Журнал» начинает распухать от подробностей. Принц Речи Посполитой ведет себя в чужой стране как матерый заграничный репортер. Его интересует все. Скрупулезно записывает он разновидности почв и степень их «унавоженности», заработки земледельцев и жалованье учителей, количество и доходность предприятий. Из Франкфурта-на-Одере он наведывается в близлежащий Кунерсдорф, чтобы побывать на знаменитом поле сражения Семилетней войны. При этом он проявляет основательные познания и эрудицию в военном деле. Картина сражения, разыгравшегося двадцать пять лет назад, воспроизводится в «Журнале» с такой подробной обстоятельностью, как в штабной сводке. Потом он осматривает могилу немецкого поэта Эвальда Клейста, павшего в этой битве. Клейст был масоном, и «вольные каменщики» поставили ему пышное надгробие с надписью «Аu Militaire, Philosophe et Poete». Воспроизводя для нас описание этого памятника, князь Станислав замечает с тонкой иронией, что «в этот день пало еще много столь же доблестных офицеров, но они не были ни франкмасонами, ни поэтами».

Путешествие из Франкфурта в Берлин длится невыносимо долго из-за плохих дорог. Педантичный глава экспедиции с раздражением записывает: «Начиная от силезской границы милю мы проезжали за час и три четверти с лишним».

В Берлине все общество останавливается в доме, прозываемом «L'Hotel de Russie», в пригороде Нейштадт. Князь Станислав не проявляет никаких признаков усталости от путешествия. «В тот день я нанес в Берлине до тридцати визитов, все ради знакомства с городом, и столько же кто-нибудь другой от моего имени нанесет».

Назавтра, 18 мая, глава чрезвычайной польской миссии генерал-лейтенант Понятовский начинает свой подробный и тщательный «большой репортаж».

Можно было ожидать, что приезжий из приниженной и слабой Польши, прибывший в столицу соседнего государства, с тем чтобы выпросить кредиты и таможенные послабления, окажется в Берлине в положении затурканного провинциала, что он будет поражен благосостоянием, всеобщей вышколенностью и динамикой небывалого подъема. Ничего подобного. Для польского магната тех времен прусская столица все еще является городом ограниченных нуворишей. Давно миновали времена, когда пятнадцатилетний князь, впервые покинув границы Польши, издавал восхищенные возгласы при виде каждой заграничной новинки. Теперь у него уже незаурядный опыт. Он уже знаком с Англией, Францией и Италией. Кроме того, он прибывает прямо от великолепного, искрящегося весельем варшавского двора, который это верно – живет не по средствам, но по блистательности фасада и интеллектуальному блеску может смело соперничать даже с Версалем. И не удивительно, что почти во всех берлинских наблюдениях князя Станислава слышится нотка превосходства и даже легкого презрения. Если уж говорить по-настоящему, так ничто ему в Берлине не нравится. Тяжелая и безвкусная архитектура. Королевский замок отделан уродливо и небрежно. Театральная жизнь ни к черту. Артисты жалкие. Двор скромный и невидный. Король, елико можно, дерет шкуру со своих подданных. Солдаты плохо держат равнение, проходя парадным шагом…

Несмотря на все эти придирки, молодой Понятовский отлично понимает, что все виденное в Берлине должно привлечь самое пристальное внимание поляка. Он лихорадочно снует по городу, все время держа широко раскрытыми глаза и уши. И что только уловит – сейчас же в «Журнал». В Берлине он не впервые, и у него тут множество знакомых почти во всех кругах общества. Дневная программа его чрезвычайно разнообразна. Вот он ранним утром, «в зеленый костюм облаченный, на довольно отменном скакуне, взятом у конюшего Флято», наблюдает, как губернатор Мелендорф проводит учение берлинского гарнизона. Генерал-лейтенант коронных войск признает, что у прусских солдат «есть то, что зовется большой выучкой». Однако он критикует их слишком медленные движения и не без удовольствия замечает, что «шаг их в шеренге не так уж и хорош». С учения он едет в чудесные берлинские сады, чтобы побывать у известных садоводов Бюхера, Крауса и другого Бюхера – Бюхера-хромого. Потом осматривает скульптуры в мастерской резчика Ястара, «который как сам мало приятен, так и творения его в том творцу своему подобны».

Затем последовал продолжительный визит на фабрику «порцеляны». Берлинский фарфор «много несовершейен касаемо формы и вкуса. Зато раскраска без всякой выпуклости, а позолота красивее, чем на саксонском». Этого мало; Понятовский подробно интересуется, из какой местности фабриканты привозят каолин, а из какой кварц. Больше всего его интригует то, что берлинцы «умеют ставить такие печи, кои всегда уверенность дают, что огонь будет равномерный».

После столь загруженного дня – обед у себя в отеле, в кругу ученых. Присутствуют профессор Белинский и ботаник Гледич. Разговор о лесных вредителях как результате уничтожения птиц. После обеда визит к королевской невестке, жене герцога Фердинанда, поминки общего приятеля, покойного генерала Кокцеи. Вечером ужин у генерала графа Хорьха, где князь слегка ухаживает за младшей представительницей королевской семьи – женой Фридриха Брауншвейгского.

На следующий день он наблюдает за учениями других полков, посещает другие фабрики, беседует с другими учеными, посещает магазины и книжные лавки. После обеда наносит визит прусской королеве, которая дает ему «партикулярную» аудиенцию.

20 мая начинаются ежегодные маневры. Открываются они смотром нескольких полков, который устраивает на площади перед дворцом сам король. Князь наблюдает за смотром из дома книготорговца Николаи. Фридрих II «сидел на сивом коне, а все чужестранные генералы подле него пешком бегали. Приказал он нескольким взводам выстрелить холостыми и зарядить. Говорил с разными солдатами». Потом князя представляют королю. «Беседуя с испанским послом Лас Касас, король изложил ему открытие некого итальянца, что от сук получал щенят впрыскиванием, без допуска к ним кобеля. Отсюда пошла шутка о супружестве на новый манер, через инъекцию».

Начиная с этого дня предобеденные часы князь Станислав проводит на маневрах. Один день он наблюдает за «маневром, представляющим атаку первой линии с подтягиванием второй». В другой раз – «ретираду в шахматном порядке с устроением флангов и вылазкой кавалерии». Обедает он у короля. По вечерам слушает концерты музыканта Пинто и певцов Бонатини и Кончалини.

В один из этих дней он имел продолжительную беседу с королем, вероятно, по поводу злополучных пошлин и продолжающейся блокады Гданьска. «Фридрих II принял меня в малой галерее, прилегающей к круглой замковой башне. В этой галерее вот уже двадцать семь лет находится географический атлас, открытый на одной и той же карте Польши. Мысль об уничтожении этого несчастного государства постоянно занимала его. Рядом с галереей была его спальня со спартанским ложем, на котором он спал прикрывшись шляпой». К сожалению, «Журнал» не приводит содержания беседы с прусским монархом. Более конфиденциальные материалы, вероятно, пересылались в Варшаву дипломатической почтой. Мы узнаем только, что у Фридриха II было большое чувство юмора, проявляющееся чаще всего в ехидных шутках по адресу других царствующих особ. Польский гость меланхолически замечает, что «этот эпиграмматически-сатирический стиль мог позволить себе только человек, большой ум которого находил себе поддержку в отменно вымуштрованной трехсоттысячной армии».

Помимо этой официальной программы, князя Станислава занимает в Берлине множество других дел. Он подолгу беседует со своими банкирами Жераром и Мишле. Осматривает коллекцию древностей. Интересуется разведением шелковичного червя, так как уже разводит его у себя в Корсуни. Минералог Геральд по его просьбе исследует пробы кобальта и польской меди. Механик Рихард демонстрирует ему свою «машину для подземной корреспонденции», которая, впрочем, не вызывает у князя доверия, поскольку «похоже, что действует с помощью веревки, под землей протянутой». Знакомится с изделиями почти всех берлинских фабрик. Посетив красильню хлопчатобумажных тканей Симона, прикидывает, «нельзя ли в Польше сделать подобное с такой же пользой». При посещении берлинской фабрики зеркал узнает о довольно своеобразных методах, которыми Гогенцоллерны развивают промышленность. Фабрику эту несколько лет назад построил король. Но когда она оказалась убыточной, приказал директору взять ее в собственность, вернув королю затраченный капитал. «К счастью, оному директору наследство в Голландии досталось, каковое его и выручило».

Наносит князь Станислав визиты и многим берлинским знаменитостям, как-то главному идеологу европейского масонства Моисею Мендельсону, «человеку весьма учтивому и приятному». Масонские связи князя не ограничиваются только этим визитом. В другой раз он посещает берлинскую ложу франкмасонов, «которая располагает довольно милым садом». Обстоятельный автор «Журнала» не упускает случая записать, что «на содержание всего этого каждый из франкмасонов платит в месяц четырнадцать серебряных грошей».

Интересуется он и артистической жизнью Берлина, посещает мастерские художников и скульпторов, но не находит там ничего примечательного. Бывает у певца Кончалини, встречается с берлинской актрисой «по прозванию Ланге». Охотно посещает театральные представления. В Берлине в то время было целых три театра. Два из них – французский и итальянский – имеют репрезентативный характер. Третий – немецкий – помещается в жутком балагане на окраине, ибо «король к нему не благоволит и в другом месте играть не позволяет». В «Журнале» мы находим описание одного из представительных театров вместе с его любопытной бытовой спецификой. «Был я на театре. Снаружи впечатление очень хорошее. Внутренняя же диспозиция не имеет того достоинства по той причине, что столбы, разграждающие ложи, смотреть мешают. Когда в этом театре маскарад бывает, то мещане веселятся только в самом театре, в партер и первые ложи, где дворяне помещаются, им проходить нельзя, что очень строго блюдется. Дворянам же вольно к ним выходить, только на это смотрят косо». Автор «Журнала» объясняет, почему мещане не очень довольны, видя у себя благородных господ. Как-то на одном из маскарадов, когда еще существовала полная свобода в выборе масок и костюмов, племянник короля Фридрих Брауншвейгский, большой любитель всяких проделок, затесался в среду мещан в костюме торговца сластями и угостил их пирожными с примесью сильно действующих прочищающих средств, так что веселое празднество довольно быстро закончилось. Шутка эта так рассердила короля, что он запретил всяческие переодевания, и теперь на маскарадах можно носить только одинаковые черные домино.

Интерес к развлечениям у князя не ограничивается театром. «Был я в саду графов Рейсе, который имеет несколько красивых аллей, ныне там аустерии строятся… В тех местах есть много простолюдинок, кои по воскресеньям одеваются в особливо яркие наряды… Был в доме наслаждений… где немного веселья увидел. Только табак курили».

После официального окончания военных маневров польский наблюдатель наносит прощальный визит королевской семье и готовится покинуть Берлин.

Покончив с официальной миссией, князь Станислав, оставив за собой комнаты в отеле, предпринимает целый ряд поездок по окрестностям Берлина. В Шарлоттенбурге он осматривает коллекцию древностей кардинала де Полиньяка, в Шпандау – самую большую прусскую фабрику военного снаряжения, «в коей делают стволы, палаши, клинки, кирасы».

Посещение Потсдама, летней столицы Пруссии, занимает у него несколько дней.

Посещает он дворец Фридриха II. Интересуется системой центрального отопления и пускается в длинные разговоры с солдатами королевской гвардии.

При посещении дворцовых садов он точно подсчитывает, какие размеры у «теплиц для фруктов», и записывает время поспевания различных сортов слив. В Сан-Суси он на минуту впадает в артистическое раздумье перед фигурой Антиноя (которую мне Антонием назвали»), после чего изрекает с пониманием дела, что «в некоторых частях, как-то ногах, теле, голове, очень хороша».

Много внимания уделяет князь знаменитому кладбищу королевских собак у старого дворца в Сан-Суси. «Король столь в этом чувстве к собакам далеко зашел, что когда в 1772 году сука по имени Алкмена, которая жила у него семь лет, перед его возвращением из Силезии сдохла и была похоронена, то приказал ее вырыть и принести в свою круглую угловую библиотеку в старом Сан-Суси, там ее положить и там же держал ее четыре дня. Несколько раз видели, как он слезы отирал. А схоронить ее приказал в склепе только тогда, когда смрад был столь сильный, что уже выдержать было неможно».

Чрезвычайно выразительный анекдот о чувствительном сердце Фридриха. Главным образом потому, что время его совпадает со временем первого раздела Польши.

29 мая в жизни князя Станислава происходит важное событие. В этот день в шесть часов утра в отель прибывает эстафета из Варшавы, извещающая о смерти великого литовского подскарбия Бжостовского и о назначении на этот высокий пост князя.

Свое назначение новый министр отметил в кругу близких. В этот день у него обедает Филипп Нерий Олизар, литовский подчаший, который остановился в Берлине, возвращаясь из путешествия по Англии и Франции. Во время обеда является с поздравительным визитом камергер Агасфер Генрик Лендорфф, шляхтич из Вармии, ближайший сосед и приятель епископа Красицкого. Разговор за столом идет об устройстве Немецкого банка и системе государственных монополий. Свежеиспеченный подскарбий решительно высказывается против монополий, считая их пагубными для граждан.

31 мая наступает последнее прощание с Берлином. Князь Станислав со своей свитой выезжает в Рейнсберг, чтобы засвидетельствовать почтение постоянно проживающему там брату Фридриха II – Генриху Прусскому. Это тот самый старый, уже впавший в детство принц Генрих, который после раздела Польши домогался, чтобы Екатерина II выдала ему письменное свидетельство, что это он, а не кто-либо иной был истинным автором идеи раздела.

Но в XVIII веке подобные мелочи не влияют на светские отношения между высокопоставленными особами. Польский инфант с большим одобрением отзывается о кратком пребывании в Рейнсберге. Живет и столуется он во дворце принца. Хозяин катает его на «боте» по озеру. Вечером в честь гостей устраивается представление оперы «Ревнивый любовник», в котором «больше любители и домашние слуги как комедианты роли представляли и хорошо играли».

Из Рейнсберга путешественники отправляются в Магдебург, Брауншвейг, Ганновер. В каждом крупном пункте они останавливаются, чтобы осмотреть повозки и сменить лошадей. Военные гарнизоны выставляют перед местопребыванием польского министра почетный караул. Князь Станислав знакомится с новыми людьми и с местными достопримечательностями.

15 июня польские путешественники добираются до горы Гарц, важнейшего рудного района центральной Германии. Здесь добывают серебро, железо, медь и свинец. В Клаустале князю представляется майор барон фон Реден, берггауптман, то есть управляющий всеми королевскими рудниками. Вероятно, это тот самый Реден, который в 1781 году провел несколько месяцев в Польшей представил прусскому королю подробный рапорт о состоянии польского рудного дела. Редену приказано сопровождать князя на территории Гарца и давать ему объяснения по всем вопросам, касающимся горной промышленности. Князь Станислав ревностно пользуется этим. Он посещает разработки серебра и меди, гуты и «плавильни», спускается под землю, «в шахты под названием Каролина и Доротея». Пытается усвоить сложный «учет прибылей, которые король получает с держателей акций». Последнее не очень ему удается. «Королевские доходы управители в величайшем секрете держат, дабы акционеры о них не дознались. А когда который недовольство выкажет, то такое ему покажут, что до толку не дойдет».

Из Клаусталя князь направляет экипажи прямо на Остероде в Саксонии, сам же отправляется верхом прямым путем через горы. Сопровождает его Реден («человек весьма ученый и учтивый»). Во время этой поездки беседуют они об очень важных делах. Князь думает о том, как ему наладить свои чудесные шахты на Сандомирщине, заброшенные со шведских войн, и старается для этой цели заполучить иностранных специалистов. Реден, великолепно разбирающийся в польском рудном деле, видимо считает, что игра стоит свеч, поскольку предлагает князю в главные инженеры своего шурина. Но речь идет не только о сандомирских рудниках. Князь обсуждает с берггауптманом более широкие проекты, в масштабе всей страны, – он собирается создать не совсем ясный «союз рудников», кто знает, уж не международный ли синдикат?

Несмотря на столь важные и захватывающие занятия, князь Станислав не отказывается и от интересных развлечений.

В Клаустале он принимает участие в торжественном состязании в стрельбе, являющемся местной традицией, и очень радуется результатам. «Пострелял и я, и дважды повезло – неплохо попал. Из штуцера без опоры на 350 шагов». В Дессау наносит визит филантропической академии и беседует с учащейся молодежью. Уделяет много внимания и обществу людей ученых, добропорядочных и состоятельных, «кои основали книготорговлю для поддержки авторов, пишущих под титулом „Buchhandlund der Gelehrten“, и по подписке печатают такие труды, на издание коих книгоиздатель либо вовсе бы не решился, либо старался бы содрать с автора шкуру…»

В Эйленбурге князь интересуется женскими туалетами. «Видал тут наряд некой женщины из стеклянного жемчуга с голубиное яйцо. У других же, по местной моде, маленькие меховые манжетки, как рыбьи жабры».

В Галле у натуралиста профессора Форстера рассматривает «гравюру на меди быка с мыса Доброй Надежды, с зубром схожего, в коем роде животных профессор утверждал, что, кроме Польши, обретаются в Молдавии и зовутся там „цимбер“. Говорил также, что еще в конце прошлого века обретался в литовских лесах род зверя, туром называемого, и одну пойманную того рода корову матери нынешнего прусского короля привезли».

В Дюрренберге князь посещает «прославленную в мире фабрику-солеварню». Соль отсюда идет во всю Саксонию. «Курфюрст получает на соли доходу до 500 000 талеров. На фабрику он смотрит прежде всего как на доходное предприятие и хочет, чтобы соль покупателю доставляемая была елико можно дешевле. Иной раз той плохо просушенной соли убывает до половины бочки. И когда подданные, принужденные брать ту соль, жалуются, то является инквизиция и назначает штраф, но только в пользу короля, так что никто и не жалуется».

В Лейпциге князь останавливается на несколько дней. Все это время он посвящает вопросам культуры. Встречается с художниками и скульпторами, ходит по антикварным лавкам. Посещает и польский институт Яблоновского, секретарь которого Клодий издает «Журнал поэзии и изящных искусств». В итальянской опере смотрит «Севильского цирюльника», в котором выступила актриса «довольно приятная, по имени мадемуазель Сопорити». Преподающий в Лейпциге профессор Леске, сын новодворского пастора, сердечно принимает покровителя диссидентов и показывает ему свой кабинет натуральной истории. Художник Эйзер показывает ему академию, где тридцать молодых людей учатся рисованию. Кроме того, князь несколько раз посещает дом резчика Баузе, дабы с удовольствием слушать игру на гармонии его «весьма прелестной дочери». Из достопримечательностей, не связанных с искусством, князя больше всего интересует школа для глухонемых, возглавляемая профессором Генике. «Выговор этих людей весьма несовершенен, но по лицу видно, сколь радости и перемены вызывает в них обретение ими чувств утраченных… Те, коих Генике берет, пребывают в совершенной глупости и, когда он начинает с ними операции свои, не могут никак уразуметь машины, которую он употребляет для правильного устройства рта для выговора. А поелику секрет его от самых азов зависит, то никто хлеб у него отбить не может. Ныне учит он сына, который мог бы его сменить в обучении».

Перед тем как покинуть Лейпциг, князь взял большую сумму у своих банкиров Края и Фрея и приобрел несколько ценных произведений искусства: у художника Эйзера – «большую картину Ван Дейка, чудесного Рембрандта и еще несколько других картин и много редких рисунков», у гравера Баузе, отца прелестной мастерицы играть на гармонии, – ценный рисунок Рейнольдса.

В дальнейшем путешествии по Саксонии князь Станислав остановился на однодневный привал в Эльстерверде. В охотничьем замке, окруженном со всех сторон лесами, гостей чествуют обедом хозяева резиденции: дядя царствующего курфюрста герцог Карл Саксонский со своей супругой, по происхождению полькой. Этот краткий визит, которому в «Журнале» уделяется всего несколько скупых строк, можно смело считать самым драматическим эпизодом всего путешествия. В уже стареющей, разочарованной герцогской чете из Эльстерверда нетрудно узнать героев громкого исторического романа минувшей эпохи. Рослый угрюмый человек, с гордостью демонстрирующий гостю экземпляры своего зверинца, – это Карл, герцог Курляндский, сын умершего польского короля Августа III Саксонского, некогда выдвигаемый Барской конфедерацией на трон Речи Посполитой. Сорокалетняя герцогиня, старающаяся быть учтивой с Понятовским, – это честолюбивая Францишка Красинская, которая вышла замуж за саксонского принца, чтобы стать со временем польской королевой. В небольшом охотничьем замке Эльстерверд встретились Польша саксонская и Польша Станиславская. Легко себе представить атмосферу этой встречи. Для политических банкротов из Эльстерверда один вид молодого Телка должен был провоцировать вспышку каких угодно чувств.

Вряд ли есть что забавнее чтения старых записок. Уже на следующей странице «Журнала» эльстервердский эпизод находит поразительное историческое завершение. По приезде в Дрезден князь Станислав заносит в «Журнал» следующее: «Побывал у мадам Габленц (гофмейстерина двора), которая показала мне дочь курфюрста, с матерью схожую». Как легко догадаться, речь идет о недавно родившейся дочери курфюрста Фридриха-Августа IV, инфанте Марии-Непомуцене-Августе. Автор «Журнала» искренне бы рассмеялся, если бы ему тогда сказали, что эта маленькая герцогиня отомстит Понятовским за все неудачи своего двоюродного деда Карла из Эльстерверда. Спустя семь лет варшавский сейм, названный Революционным, или Великим, сделал эту маленькую курфюрстину наследницей польского престола – назло Понятовским и в первую очередь самому автору «Журнала»

Описание пребывания князя Станислава в Дрездене занимает в «Журнале» много места. Столица Саксонии еще живет воспоминаниями о существовавшей несколько десятилетий личной унии с Польшей. Польского князя принимают тут с особым почетом. Курфюрст ежедневно приглашает его к обеду. Театры дают в его честь торжественные представления. Со всех сторон устремляются к Понятовскому люди, с благодарностью вспоминающие Польшу. Директор Дрезденской академии художник Джанбатиста Казакова, брат которого, Джиакомо, нашел такой сердечный прием при варшавском дворе, не отступает от польского гостя ни на шаг и засыпает его сведениями об артистической жизни Дрездена. По фазаньему заповеднику князя водит управляющий Франц, который служил некогда в Белостоке у дяди покойного гетмана Клеменса Браницкого…

Являются к князю и представители польской колонии в Дрездене. Наносит визит князю человек трагической судьбы – Петр Потоцкий, некогда маршал Барской конфедерации. «Был он в московском плену, оттуда освободился, когда все смуты в стране утихли, приказал написать на дверях дома, который он снял: „Silent arma“, теперь же, как говорят, занимается алхимией». Приходят и другие люди. Не все визиты носят бескорыстный характер. Автор «Журнала» отнюдь этого не скрывает: «Был у меня человек, молодой, поляк родом, по имени Новацкий. Учится художеству. Мало проблесков являет. По-польски совсем не умеет. Показал мне свои работы. Взял у него несколько рисунков, дабы поощрить его и дать ему вспомоществование».

Во время пребывания в Дрездене князь Станислав посещает и близлежащую крепость Кенигштейн. Толщина стен этой фортеции должным образом оценена владельцем огромного состояния на Украине, который находит ее «отменной для сохранения картин и драгоценностей». Пользуясь случаем, он запечатлевает для нас мало известную деталь, очень характерную для нравов той поры: «Находится там еще под арестом секретарь министра графа Брюля, по имени Минцель. Он выдал секрет прусскому королю, потому-то король столь неожиданно и быстро вошел в Саксонию. И голову бы ему отрубили, кабы защитник его не доказал, что измену эту он учинил, не имея годами платы».

Из Дрездена польская делегация направляется в саксонский промышленный район Гернгут. Здесь он должен уладить с финансистами одну из самых важных миссий, порученных в Варшаве, – заполучить кредиты для тизенгаузовских мануфактур. Но с первого взгляда видно, что князь Станислав не расположен к этому делу. Всю затею Тизенгауза он расценивает как бессмысленную блажь, открыто подтрунивает над опальным фаворитом, который «истратил миллионы на домища о шести этажах да на город с высокими стенами, в коем фабрикам и фабрикантам помещаться». Он считает, что еще хорошо, что «из всей этой блажи одни стены получились», и отнюдь не скрывает, что гернгутская миссия задумана вопреки его воле, что едет он туда по приказу короля. При таком настроении главы делегации трудная финансово-экономическая миссия и не могла закончиться успешно. И в самом деле, она потерпела полное фиаско. Правда, потом князь оправдывался тем, что пускался во все переговоры, что нашел людей подходящих и достойных уважения, но они сказали, что «еще не располагают достаточными данными, чтобы взяться за столь серьезное предприятие. И пришлось все дело отложить».

Известие об отказе в кредитах пришло в Польшу в августе 1784 года. Спустя несколько месяцев бывший надворный литовский подскарбий скончался. Известие из саксонского города Гернгут было, надо думать, последним гвоздем в крышку гроба этого несчастного человека.

Королевский племянник, обычно такой обстоятельный и исполнительный, отнесся к делу с кредитами для Тизенгауза с вероломным легкомыслием. Доказательством этому было хотя бы то, что об этом улаженном – а вернее, так и неулаженном – деле мы узнаем только из написанных много лет спустя воспоминаний. Зато в «Журнале» он обходит эту тему полным молчанием. Из «Журнала» можно сделать вывод, что единственным предметом княжеской заинтересованности во время его пребывания в Гернгуте было находящееся в этом городе общество братьев и сестер евангелического единства. Под этим названием скрывалась известная секта моравских братьев, которые после изгнания из Чехии и Моравии поселились в Гернгуте и организовали тут целый комбинат образцовых промышленных предприятий. Все время пребывания в Гернгуте князь поддерживает с членами секты оживленные отношения, посещает их мастерские, вникает в самые мелкие детали их религиозных и моральных правил. Обычно сухой, холодный стиль «Журнала» приобретает какое-то особое тепло, когда князь касается моравских братьев. Связанные с Гернгутом симпатии и антипатии князя, очевидно, объясняются чисто психологическими причинами. В деле Тизенгауза у него вызывают неприязнь черты характера бывшего фаворита, столь чуждые его собственной натуре. В гернгутских сектантах он находит свои собственные черты: суровую нравственность, систематичность и хозяйственную предприимчивость. Читая в «Журнале» восторги по поводу моравских братьев, отлично понимаешь, почему этот самый необычный из Понятовских не имел признания у польской шляхты.

Похоронив дело Тизенгауза, княжеская миссия покидает черствый Гернгут и отправляется обратно на родину, только уже кружным, очень далеким путем: через Прагу, Мюнхен и Вену.

Если нераспорядительность князя Станислава в Гернгуте могла в какой-то мере лишить его симпатий читателя, то деятельность его на обратном пути должна эту симпатию воскресить. Почти месячное путешествие через Силезию, Чехию, Баварию и Австрию подчинено основному экономическому заданию найти новые рынки сбыта для оживления польского экспорта. Военный наблюдатель и коллекционер раритетов на наших глазах преображается в предприимчивого торгового агента. Энергия королевского племянника в этой новой области поистине изумляет. Его добросовестность в собирании материалов, разносторонность наблюдений, молниеносность в заключениях могут служить недосягаемым образцом для наших сегодняшних внешнеторговых представителей за границей.

В Силезии, изобилующей ткацкими фабриками, князь интересуется прежде всего тем, как открыть местные рынки для польского льняного сырья, Конъюнктура явно благоприятствует этому замыслу, потому что «в прошлом годе, когда был большой льна недостаток по причине неурожая оного, доставили большую партию из Риги, только он столь жесткий оказался, что часть его с убытком в дело обратили, а часть доселе лежит». Тогда князь Станислав договаривается с силезскими предпринимателями, что он при посредничестве гродненских комиссионеров, «с Вроцлавом торгующих», пришлет на имя вроцлавского торговца Исайи Шейера образцы разных сортов жмудинского льна. Но экспорт одного льна – это лишь начало больших экономических планов нового подскарбия. От купцов из Еленей Гуры он вытягивает сведения о положении на международном текстильном рынке. В «Журнале» появляется запись о том, что торговцы «опасаются, что увеличение промысла и народа в Америке изрядного урону торговле их края не причинило, понеже отсюда изрядная часть товаров идет в те края. Но сие произойти не может, доколе пропитание в Америке не будет дешевле, чем ныне». В Арнау пьяный торговец Франц Иер, «который подвыпил на именинах главного настоятеля францисканцев», проговаривается польскому гостю о точной сумме доходов, которые он имеет от экспорта полотна в Чехию.

Сообразительный князь делает из этого выводы на будущее. Поскольку в Польше «пропитание дешевое, льна и рабочей силы всегда хватает, мануфактуры также имеются», самое время выбросить польские полотна на мировой рынок. И он тут же приводит в «Журнале» смелый план польского экспорта во Францию и Испанию, а там и в Америку и Африку «через руки купцов французских и гишпанских».

Но автор «Журнала» является реалистом и не позволяет фантазии увлечь себя. На силезских складах и мануфактурах он внимательно изучил партию полотна, предназначенного на экспорт. Он знает, что экспортный товар должен овечать определенным стандартам. А «познания эти составляют науку торговых фабрикантов, каковой доселе в Польше еще нет, и без заграничной дирекции основ ее даже заложить нельзя…» Поэтому князь Станислав долгое время проводит у торговца Тепфера в Вальденбурге над «описанием фабрик города Гамбурга, коих там имеется разное множество», и после этого приходит к выводу, что именно в Гамбурге надо искать специалистов по текстильному делу для польских фабрик.

В Свиднице энергичный торговый агент вновь на короткое время преображается во внимательного военного наблюдателя. «Из дома в Свиднице, в коем насупротив гауптвахты стоял, видел на улице большое зеленое канапе, для офицера поставленное, кое магистрат для удобства их приказал соорудить. Видел и офицера, который, сменившись с караула, командовал, не взяв трости в руки, и с трубкой в зубах. Сие есть степень небрежности сиречь филозофии в не столь важных служебных делах, что может иметь пагубные последствия и повлечь за собой небрежение и в больших делах у людей, наделенных не столь острым рассудком… К сему, надо быть, склоняет их чрезмерное о себе мнение».

После переезда силезско-чешской границы лен и полотно уступают место стеклу и зеркалам. Князь добросовестно посещает чешские стекольные заводы, фабрики зеркал, собирает сведения, образцы и вновь строит планы относительно польского экспорта.

Это вопрос величайшего значения не только для страны, но и для самого князя как частного предпринимателя. Ведь у него же есть стекольный завод и фабрика зеркал в Тараще на Украине. К сожалению, польская стекольная промышленность не имеет пока что «хорошего сбыта». Для налаживания торговли опять-таки необходимы иностранные специалисты – торговцы и управляющие заводами. «Купцами поначалу можно иметь греков, кои бы начали эту торговлю через Стамбул. А имея дорогу, хорошо проложенную, можно бы попытаться, сделав стекло по формам тех стран, что покупают в Марселе, Кадиксе и Лиссабоне…

Купцов бы поместить в населенной стране, где бы они могли себе подобрать достаточно шлифовальщиков и откуда было бы хорошее сообщение с Аккерманом и Херсомом…»

Но собирать нужную торговую информацию на чешских стекольных заводах не так легко, как на текстильных фабриках Силезии. Чешские фабриканты ревниво стерегут свои секреты, и предприимчивому князю немногим удается здесь поживиться. Поэтому он тут же набрасывает в «Журнале» подробный план действий польской экономической разведки. «…Надо бы послать для того подобранного человека к какому-нибудь купцу, переписку со здешними имеющему, якобы для справок. И чтобы тот выведал, как вся торговля ведется, и образцы всяких стекол и куда их посылают собрал бы; цены бы оных записал, не забыв о пошлинах здешних и заграничных, все это частью бы с собой взял, частью бы в Польшу отослал, потом, получив письмо от здешних купцов к стеклоделам, поехал бы на заводы на баварской границе, дабы поглядеть на материалы, способы и экономику, как весь этот интерес ведется…»

Наряду с этими столь существенными вопросами князь-подскарбий разрешает по дороге множество менее важных дел. В курортном городке Альтвассере он милостиво принимает визиты поляков, «на водах там пребывающих». В Костельце интересуется, почему там мужики пьют больше пива, чем водки, а так же записывает дневной заработок наемного работника в сенокос. Рисовальщикам своим князь приказывает срисовать «самый большой бельевой каток в Силезии» и фигуры полонеза, увиденные случайно в чешской корчме. В крепости Кенигсграц он обсуждает с местным строительным инспектором майором Клейндорфом проект фортеции в Станиславове, «которая стоила бы миллион рейнских золотых». От некоего Шарпентье получает секретную информацию о том, что «в Чехии в окрестностях Иоахимштадта есть кобальт, равный саксонскому». С «англичанином Болсвилом из Йоркшира» ведет переговоры относительно английских коней для кавалерии и особой породы гончих, которых мог бы поставлять экспортер из Гулля. В Нюрнберге покупает бандуру, «сделанную монахом Малером в году 1415». В лечебнице Тренчинские Теплицы князю наносит визит находящийся там на лечении генерал коронной артиллерии Брюль, сын известного польско-саксонского министра. Является и дрезденский художник Крафт, «который сказал, что приехал бы в Варшаву и там бы тридцать, а то и сорок портретов мог бы написать». Князь гарантирует ему число портретов и устанавливает цену – шесть луидоров за штуку. Приехать он советует в сеймовый сезон 1786 года Для поощрения художника князь заказывает ему сразу «две головы паче на манер картин, нежели портретов исполненных: дочери резчика Баузе из Лейпцига, а другую – актрисы Бауман».

В тех же Тренчинских Теплицах осматривает известные на всю Европу ванны, но купаться в них особенно не советует, «поелику в одной воде дозволяют многим особам купаться, а через это и здоровый хворым стать может. Посему надобно приказывать хорошенько вычистить и воду выпустить».

В Праге князь-подскарбнй встречается с родственниками. Сразу же по приезде он наносит визит жене покойного дяди, генерала австрийской службы, урожденной Кинской. Назавтра принимает у себя ее сына, князя Юзефа.

Экономный «Журнал» дает об этой встрече краткую информацию, из которой явствует одно, что оба кузена в обществе коменданта Праги генерала Оливье Воллиса посетили пражскую фабрику мундиров. При всей бедности этой информации встреча двух Понятовских заставляет усиленно работать воображение.

Оба красивые и стройные, как эллинские боги, но, несмотря на внешнее сходство, они отличны во всех отношениях. Тридцатилетний князь Станислав, чье состояние исчисляется миллионами, министр и генерал, возможный престолонаследник, – тип западноевропейского интеллектуалиста, человек с необычайным чувством собственного достоинства, трудолюбивый, упорядоченный, неуклонно стремящийся к поставленной цели; по призванию общественный деятель, философ, моралист. А князь Юзеф Понятовский, которому всего лишь двадцать один год, командир эскадрона императорской армии, сладострастный и довольно распущенный гуляка-улан, prince charmant, избалованный женщинами, чувствующий себя хорошо только в казарме и в будуаре, в то время еще мечтающий о карьере австрийского генерала.

Как протекала эта родственная встреча, мы не знаем. Может быть, князь-гюдскарбий отчитывал младшего брата за его неумеренный образ жизни и шальной поступок, который тот совершил месяц назад на летних маневрах, переплыв на коне в полном обмундировании Эльбу. Может быть, князь Юзеф изнывал от скуки, слушая, как его добропорядочный кузен восторгается предприимчивостью прусских фабрикантов, изготовляющих мундиры, а обрезки кожи, не пригодные для набоек, переделывают на пуговицы. Но вообще-то эти мелочи для читателя не имеют особого значения.

Гораздо интереснее то, что поляки, находящиеся в это время в Праге и наблюдавшие двух королевских племянников, не имели никаких сомнений относительно того, кого из двух Понятовских история сохранит для потомков, а кому суждено забвение, И все они ошиблись. История иногда любит в последнюю минуту менять свои намерения.

Последний интересный эпизод путешествия связан с пребыванием княжеской миссии в Мюнхене, столице Баварии. Героем его был уже упомянутый секретарь литовской казны, ученый-филолог Матеуш Нелюбович-Тукальский. Этот почтенный ученый сопровождает князя Станислава при посещении мюнхенского музея, «каковой пребывает в большом беспорядке из-за обвинения хранителя оного в злоупотреблениях». Благодаря отлично знающему русскую литературу Нелюбовичу князь обнаруживает в перевернутом вверх дном музее золотую вазу, поднесенную в XVII веке городом Смоленском королю Зигмунту III. Дирекция музея сообщает об этом открытии баварскому курфюрсту, который после долгой внутренней борьбы решает презентовать драгоценную древность польскому королю. Жертва эта была для скуповатого баварца нелегкой, поскольку курьер с вазой догнал князя Станислава только в Вене.

Что касается пребывания в Вене, то внимания заслуживают лишь три пункта программы. До обеда князь находится на длительной аудиенции у императора Иосифа II. После обеда едет на «hetz», сиречь «травлю собаками диких зверей». («Красивее всего травили медведя. Двух добрых собак львица убила совсем зазря. Похоже, что нет резона брать больших львов собаками.) Вечер он проводит в ломе старого имперского канцлера князя Кауница.

Дорогу от Вены до польской границы княжеская миссия проделывает в ускоренном темпе. Время подгоняет. Через два месяца начнется сессия сейма в Гродно. Великого литовского подскарбия ждет дома множество важных дел.

«Журнал» обрывается вдруг на 25 августа 1784 года. Последняя репортерская заметка князя Станислава звучит довольно экзотично: «Выезжая из Брно, видел по дороге какого-то арапа с несколькими гусарами, якобы предводителя каких-то пиратов…»