«Настроения быстро меняются, — любил повторять Оскар. — В этом их главная прелесть».

Конечно, расслабленное настроение, в котором я оставил моего друга после чая, выпитого нами в «Савое» во вторник днем, полностью испарилось, когда мы с ним сели в поезд, отправлявшийся в Бродстэрс в четверг, в девять утра. Оскар устроился в углу вагона первого класса, закутавшись в пальто и подняв каракулевый воротник до самых ушей, и печально смотрел на мутные дождевые капли, которые одна за одной стекали друг за другом по грязному стеклу.

— Здесь неуютно, Роберт, — пробормотал Оскар. — Очень неуютно.

Я слишком поздно понял, в чем проблема. Оскар забыл захватить с собой сигареты. У меня их тоже не было, а поезд уже тронулся.

— На платформе в Тонбридже есть табачный киоск, — сказал я.

— Тонбридж! — Оскар вздохнул. — До него целый час езды. Это длиннее, чем «Распятие» Стейнера! И так же мучительно. Я очень устал.

По мере того как наш поезд медленно тащился по пригородам южного Лондона, Оскар все громче барабанил ногтями по металлической пепельнице, прикрепленной к двери вагона.

— Переключите мое внимание, Роберт! — потребовал он. — Отвлеките, расскажите о своем разводе.

— Мне нечего рассказывать, — ответил я.

— Но что-то должно быть!

— Фокстон, адвокат, замолчал. Я уже несколько недель не получал от него сообщений. От Марты тоже. И я не собираюсь дразнить собак. Боюсь, мне нечего вам рассказать.

Оскар снова вздохнул и прикрыл глаза. От Южного Кулсдона до Натфилда мы ехали погрузившись в молчание. В Годстоуне, где поезд сделал короткую остановку, я решил, что сумею разжиться сигаретами у молодого человека, которого заметил на платформе. Он был одет в гленгарри и накидку, его лицо скрывало облако дыма. Он только что закурил сигарету и держал в руке портсигар. Сначала мне показалось, что он собирается сесть в наше купе, но он увидел нас и двинулся дальше. Когда поезд отошел от станции, Оскар зашевелился, с трудом сдержал зевок и бросил на меня укоризненный взгляд.

— Как давно вы знаете Джона Грея? — спросил я.

— Какой странный вопрос, — сказал Оскар, медленно наклоняясь вперед. — Почему вы спросили?

— Без всякой причины, — ответил я, пожалев, что заговорил об этом прямо.

— Но у вас должна быть причина, Роберт, — раздраженно возразил мой друг.

— Никакой причины, — настаивал я. — Просто я хотел поддержать разговор.

— Если бы вы спросили о «Ричарде III» в постановке Генри Ирвинга, о погоде в Дувре или о влиянии отмены рабства на экономику Кубы, я бы вас понял, Роберт. Но вы интересуетесь, когда один джентльмен познакомился с другим, значит, «проводите расследование». Так почему вы меня спросили?

— Это не важно, — я замахал руками в надежде, что мне удастся показать, что мой вопрос был пустяковым.

— Не вызывает сомнений, что ответ на ваш вопрос значения не имеет, — заявил Оскар, который переместился на самый краешек сиденья и наклонился ко мне. — Важен вопрос. Вы задали его в своей обычной манере — прямо, без экивоков и совершенно неожиданно — по той простой причине, что он вас занимает. Вы ждали момента, чтобы спросить меня об этом. Думаю, вы обратились с ним ко мне потому, что он интересует Эйдана Фрейзера, не так ли? Я прав?

Я промолчал. Мне не хотелось лгать своему другу.

Оскар снова принялся барабанить пальцами по металлической пепельнице.

— Инспектор Фрейзер ведет себя довольно странно, — негромко сказал Оскар. — Он красив, умен, дружит с Конаном Дойлом. Мы с ним должны были бы легко сойтись, но…

— Что? — спросил я.

— Совершенно очевидно, что ему не нравятся люди, с которыми я имею дело. Фрейзер им не доверяет.

Я начал было протестовать.

— Нет, Роберт, это правда. За исключением Артура и вас — и, возможно, принца Уэльского, премьер-министра и поэта-лауреата, а также, с некоторыми оговорками, мистера Ирвинга и мисс Эллен Терри — инспектор Фрейзер испытывает сильнейшую неприязнь к окружению Оскара Уайльда. Он мне так и сказал. Разве вы не присутствовали, когда он пытался убедить меня не продолжать расследование? Он считает моих друзей «врагами». Я полагаю, Фрейзер презирает Джона Грея из-за того, что подозревает его в том, что он музыкален.

— А это преступление?

— Судя по всему, с 1885 года в соответствии с Поправкой к Уголовному праву.

Я рассмеялся.

— Почему вы смеетесь? — спросил Оскар.

— Разве это не шутка?

— Увы, нет.

Я был озадачен. Наступило долгое молчание.

— Я понятия не имел, что Джон Грей музыкален, — наконец заговорил я. — На каком инструменте он играет?

— Он не играет на музыкальных инструментах.

— И, конечно, он не композитор?

— Верно.

— Значит, он дирижер?

Оскар улыбнулся, продемонстрировав мне свои неровные зубы.

— Ах, Роберт. Мы говорим о разных вещах. Очевидно, вы слишком много времени провели во Франции. Вы не знакомы с английским сленгом полусвета. Когда говорят, что мужчина «музыкален», это имеет совсем другое значение. Таким образом хотят намекнуть, что в вопросах телесных нужд он может быть приверженцем греческой любви.

— Ах вот оно как, — пробормотал я и покраснел.

Снова наступило молчание.

Не думаю, что в 1890 году знали слово «гомосексуалист». Если и знали, то мне об этом ничего не известно. В наши дни на любой вечеринке вы можете услышать словечки «гомик» или «педик», которыми регулярно перекидываются без малейшего смущения, но в викторианскую эпоху подобные темы вслух не обсуждали — и никто от этого не страдал. Сейчас о том, что Оскар и его друг, лорд Альфред Дуглас, стали называть «любовью, которая не осмеливается громко произнести свое имя», можно услышать в любое время и в любом месте, но тогда действовали иные правила. Пятьдесят лет назад светский человек, вне всякого сомнения, был знаком с таким понятием, как сексуальные отклонения, но открыто о них не говорили.

— Так он музыкален? — спросил я после небольшой паузы.

Оскар рассмеялся.

— Джон Грей? Да. И бедного мальчика это тревожит. Он пытается «лечиться» — холодные ванны, влажные обтирания, спит на дереве, беспрестанно молится. Я ему много раз говорил, что последнее — ошибка. Всемогущий любит грешников, но не переносит зануд. Однако Джон Грей не хочет быть отверженным. Он мечтает стать «чистым» перед тем, как его примут.

— «Примут»? — осторожно повторил я, потому что мне вдруг стало не по себе, а вдруг я столкнулся еще с одним незнакомым эвфемизмом. — Кто его примет?

— Католическая церковь. Джон Грей вот уже несколько месяцев проходит обучение. Он надеется, что его примут через две недели — четырнадцатого февраля. При данных обстоятельствах эта дата приобретает зловещий смысл.

— И как давно вы с ним знакомы? — Я почувствовал, что сейчас можно спокойно задать этот вопрос.

— Не слишком давно. Я бы хотел узнать его лучше. Мы познакомились в «Кингс-Роуд», на встрече поэтов. Он один выглядел романтично. Джон Грей подошел ко мне и представился.

— Он вас искал?

— Да, и на меня снизошло благословение Божье, ведь он красив, вы согласны? Даже вы и Фрейзер не можете этого не видеть. Он сказал мне, что добился приглашения на встречу с единственной целью — увидеть меня. Он сказал, что «одержим мною». И произнес эти слова с удивительным очарованием. Я был польщен. А кто бы почувствовал себя иначе на моем месте?

— И когда это произошло?

— Через несколько дней после убийства Билли Вуда. Я не понимаю, как вы или Фрейзер можете связывать Джона Грея с этим делом.

— А я и не пытаюсь, — запротестовал я, — ни на мгновение, но…

— Но что?

Я втянул в себя побольше воздуха.

— Я не совсем понимаю, как молодой человек, которого вы едва знаете и которого встретили случайно, появившийся неизвестно откуда, внезапно начал фигурировать во всех ключевых моментах драмы… Вот и все.

— «Ключевых моментах»? — резко переспросил Оскар. — Каких еще «ключевых моментах»?

— Когда на вас напали на площади Сохо, когда голову Билли Вуда доставили в ваш дом…

— Роберт! Роберт! Роберт! — Оскар принялся медленно раскачиваться на сиденье, не спуская с меня мрачного взгляда. — Думайте, что говорите! Когда голову Билли Вуда доставили в мой дом, вы там тоже присутствовали! А также Фрейзер и мисс Сазерленд, а еще Констанция и Конан Дойл! Вы хотите сказать, что Конан Дойл является одним из подозреваемых?

— Нет, Оскар, конечно, нет, но я должен сказать, что убийца Билли Вуда знает о вашем интересе к данному расследованию, и ему известно, где вы живете. Голову несчастного юноши доставили к вашей входной двери.

— Ее привезли в мой клуб, Роберт, а список тех, кто знает о моем интересе к делу об убийстве Билли Вуда и членстве в клубе «Албемарль», получится очень длинным. Следует начать с несчастной миссис Вуд и негодяя О’Доннела, включить в него Беллотти и его веселую банду, Фрейзера, а через него половину столичной полиции — и в первую очередь тех офицеров, которые расследуют «отвратительную историю на Кливленд-стрит», как ее называет сам Фрейзер. Даже миссис О’Киф известно, что я состою в клубе «Албемарль». Вы ведь помните, она приходила ко мне туда. Вы включили ее в список?

Я был побежден, меня смел поток слов Оскара. Я взглянул в окно. Дождь начал утихать.

— Скоро мы прибудем в Эшфорд, — сказал я. — Там мы пересядем на другой поезд.

Оскар опять взорвался.

— Что случилось с Тонбриджем?! — пожаловался он. — Мне было обещано, что мы купим в Тонбридже сигареты!

Я видел, что он не знает, ворчать или смеяться. Оскар закашлялся, приступ сухого кашля никак не прекращался. Он наклонился вперед и показал, чтобы я постучал его по спине. Теперь он смеялся, кашлял и чихал, и говорил одновременно.

— И, вообще, Роберт, не следует считать, что человек, пославший голову, и есть убийца. — Он показал, что мне следует стукнуть его сильнее. — Голову мне отправили, чтобы что-то сказать, — прохрипел мой друг, — вот только, что? — Кашель никак не проходил. — Пониже, — простонал Оскар. — Стукните пониже.

Он сполз на самый краешек сиденья, наклонившись вперед и опустив голову между коленями. Я стоял над ним, опираясь коленом на соседнее сиденье, и продолжал ритмично стучать сжатым кулаком по его спине, когда поезд дернулся и остановился. Мы прибыли в Эшфорд. Внезапно дверь вагона распахнулась, вбежал здоровенный дежурный вокзала, схватил меня за плечо и отшвырнул в сторону.

— Прочь! — прорычал он и, повернувшись к Оскару, спросил: — С вами все в порядке, сэр? — Я видел, как он засунул руку в карман за свистком.

Оскар поднял голову. Легкие его прочистились, и он улыбнулся дежурному.

— Я в порядке, благодарю. Уверяю вас, полиция здесь не требуется. Этот джентльмен мой друг. Он мне помогал.

— Что? — вскричал служащий вокзала. — Он колотил вас изо всех сил.

— Нет, уверяю вас, у меня был приступ кашля, — сказал Оскар и потянулся к карману. — Внешность бывает обманчива. — Он нашел монету и вручил ее своему спасителю. — Благодарю вас, — добавил он, — благодарю за добрые намерения.

Верзила ощутил тяжесть монеты и пробормотал:

— Спасибо, сэр. — Он бросил на меня презрительный взгляд, всем своим видом показывая, что плюнул бы мне в лицо, если бы не присутствующий рядом джентльмен.

Я взглянул на него и только теперь заметил, что ему сильно за шестьдесят, лицо прорезали глубокие морщины, из-под форменной фуражки торчат седые волосы. Оскар медленно поднялся и позволил вокзальному служащему помочь ему сойти на платформу.

— Вам что-нибудь нужно, сэр? Носильщик?

— Сигарета, — с улыбкой ответил Оскар, — если у вас найдется.

Служащий вытащил сигарету из-за правого уха и протянул Оскару, который тут же достал другую монету и вложил ему в ладонь. А я осторожно, соблюдая дистанцию, спустился вслед за ними на платформу.

— Нам нужен поезд на Бродстэрс, — сказал я.

— Третья платформа, — сказал железнодорожник, — через двадцать минут.

Оскар вручил ему третье и последнее свидетельство своей благодарности.

— Роберт, у вас есть спички? — спросил Оскар, когда верзила отступил на шаг, коснулся рукой фуражки, салютуя Оскару, и бросил на меня последний уничижительный взгляд.

Я еще не до конца пришел в себя, сердце колотилось в груди, в голове пульсировала боль, но я вытащил из кармана коробок спичек. Мои руки слегка дрожали, однако Оскар, казалось, ничего не замечал.

— Вы разделите сигарету со мной? Мы можем затягиваться по очереди?

— Нет, это ваша добыча, — ответил я.

Я зажег спичку и поднял ее так, чтобы мои ладони прикрыли огонек от ветра. Мы все еще находились на платформе, возле вагона, в котором приехали. Оскар стоял спиной к поезду, но, когда раздался свисток, и поезд покатил назад, в сторону Фолкстоуна, я через плечо Оскара увидел соседнее с нами купе. На угловом месте сидел молодой человек в гленгарри и накидке. На этот раз его голову не окружало облако дыма, я смог его разглядеть и узнал Джона Грея.

Поезд с грохотом отъезжал от платформы. Оскар с закрытыми глазами затянулся, и на его губах застыло выражение полного удовлетворения. Когда поезд ушел, он открыл глаза и улыбнулся мне. Я не знал, как лучше выразить свою мысль.

— Это очень странно, Оскар… — начал я.

— Да, — сказал он.

— Вы знаете, кого я сейчас видел?

— Да. Это совпадение, как вы считаете?

— Не знаю, но…

— Скоро узнаем. Она нас заметила и сейчас торопится к нам.

Я повернулся и увидел, что к нам быстро приближается то бегом, то шагом высокая молодая женщина в длинном черном пальто. Под шляпкой у нее была вуаль, но как только она подошла к нам, я увидел страх в ее глазах и слезы отчаяния на щеках.

— Миссис Вуд, — сказал Оскар, бросив сигарету на землю и взяв ее руки в свои, — мы ехали на встречу с вами, а получилось, что вы ищете нас.

— О, мистер Уайльд, — воскликнула она, — они его забрали! Эдварда арестовали, мистер Уайльд. Ему предъявят обвинение, его повесят.

— А он ваш муж? — спросил Оскар.

— Он мой муж… — прошептала она, потеряла сознание и упала на руки Оскара.