В предыдущей главе мы рассмотрели действие некоторых единичных, отдельных механизмов, относящихся к разным уровням психического здоровья. Но реальный процесс развития всегда целостен, он движим не отдельно функционирующими механизмами, а их сложным сочетанием, затрагивает чаще не один, а сразу несколько уровней. В этой главе мы и попытаемся проследить общий ход возникновения и развития конкретного вида аномалий личности. В качестве такового нами выбран хронический алкоголизм. Выбор алкоголизма не случаен. С одной стороны, это крайне опасный по своим социальным последствиям и, к сожалению, весьма распространенный ныне вид аномального развития, психологический анализ которого представляет несомненный практический, прикладной интерес. С другой стороны, этот вид аномалий остается уникальной в научном плане моделью, изучая которую можно увидеть грани перехода от практически здорового состояния в глубокую психическую болезнь и деградацию, причем переход этот свершается в отличие от всех других психозов во многом по воле самого пьющего, что оправдывает древнее определение пьянства как "добровольного сумасшествия".

 

1. АЛКОГОЛЬ КАК СТИМУЛЯТОР ИЛЛЮЗОРНО-КОМПЕНСАТОРНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

Психологическую характеристику алкоголизма необходимо начать с зарождения самой потребности в алкоголе. Лишь в этом случае мы можем -получить представление о той "точке отсчета", с которой начинается сложный путь деформации личности. Потребность в алкоголе прямо не входит в число естественных жизненных потребностей, как, например, потребность в кислороде или в пище. Эта потребность, как и многие другие потребности человека, появляется потому, что общество, во-первых, производит данный продукт и, во-вторых, "производит" и "воспроизводит" обычаи, формы, привычки и предрассудки, связанные с его потреблением) Если воспользоваться приведенной во второй главе моделью, то понятно, что речь идет о той плоскости пространства личности, которая связана с культурой, со значениями, нормами, образцами поведения.

Алкоголь занимает (и это надо признать прямо) вполне определенное место в современном образе жизни, и, следовательно, до сих пор остаются верными слова В. Португалова, сказанные еще в 1890 г., о том, что существующая привычка к алкоголю "порождает и в последующих поколениях преемственное расположение и путем подражания, переимчивости передается... из поколения в поколение" 1.. Разумеется, эти привычки не присущи всем в одинаковой степени — существуют разные микросреды и соответственно разные микрокультурные традиции. В настоящее время опубликованы многочисленные работы, рассматривающие различные особенности микросреды и связанные с ними алкогольные обычаи. Достаточно общим, типичным можно признать мнение о том, что употребление алкогольных напитков в группе или сообществе людей есть производное культуры и что именно в свете культуры данного сообщества или группы оно может быть понято.

Однако личность человека не есть лишь сколок культуры, она не просто репродуцирует обычаи и традиции своей микросреды, но активно, деятельностно осваивает их, вырабатывает к ним свое смысловое отношение, обладает определенной внутренней свободой принять или отвергнуть их. Поэтому сам факт наличия алкогольных традиций, при всей их статистически доказанной пагубности, еще не есть исчерпывающая и единственная причина тяги к алкоголю, а лишь условие, предпосылка, хотя и очень важная, ее появления. Иными словами, от описания внешних детерминант, связанных с культурными значениями, необходимо перейти к анализу иных аспектов развития личности.

Рассмотрим сначала "чистый" эффект действия алкоголя, т.е. те изменения, которые привносятся в функционирование первого уровня психического здоровья — уровня психофизиологического реагирования. Психофизиологический эффект действия алкоголя не всегда однозначен и меняется в зависимости от возраста пьющего, общего состояния организма, особенностей конституции и нервной системы. В целом же, однако, наиболее общая схема заключается в том, что обычно возникает возбуждение, подъем, вызванный в основном борьбой организма с поступившим ядом, затем возможно расслабление, угнетение, сон. Что касается изменений продуктивности памяти, мышления, внимания под влиянием однократного приема алкоголя, то они тоже носят фазовый характер В исследовании А. Ю. Харевской, выполненном-под нашим руководством, были выделены три такие фазы для дозы 0,75 г этанола на 1 кг веса тела. Первая фаза состояла из кратковременных отрицательных изменений, тесно связанных с резким сдвигом функционального состояния организма (примерно 10-я минута от начала употребления). Во второй фазе отмечалась некоторая стабилизация результатов, и на фоне периода активизирующего, возбуждающего действия алкоголя происходили даже отдельные положительные сдвиги в решении простых интеллектуально-мнестических тестов (30—60-я минута). Затем наступала третья фаза— фаза относительно длительного и устойчивого нарушения умственной деятельности, что было связано с процессами торможения, приводящими к состоянию релаксации, сонливости, ощущению утомления (90— 120-я минута). При приеме меньшей дозы (0,5 г/кг) изменения носили более неопределенный, разнонаправленный характер. Исследование показало, что увеличение дозы способствует все более единообразным изменениям элементарных интеллектуально-мнестических процессов. Добавим также, что выраженное опьянение сопровождается нарушениями моторики, рассогласованностью движений, речевой расторможенностью 2..

Привлекательно ли для человека подобное психофизиологическое состояние, эта, по остроумному замечанию психолога М. П. Нилина, игра на аварийных системах организма? Можно лишь этим объяснить субъективную тягу к алкоголю? Очевидно, нет. Постепенно появляющаяся и могущая нарастать привлекательность алкогольного опьянения кроется, на наш взгляд, в той по большей части неосознанной, психологической мотивации обращения к вину, в тех желаниях и потребностях, которые человек пытается удовлетворить с его помощью .

Наиболее частым является здесь желание повеселиться, создать приподнятое настроение на свадьбе, дне рождения, встрече друзей, т. е. в случаях, в которых традиции винопития особенно прочны . Обычно праздника ждут, к нему заранее готовятся, определенным образом настраивают себя, принаряжаются, что само по себе создает ту атмосферу, которая и без вина делает человека возбужденным, приподнятым, радостным. Последующее принятие алкоголя, изменяя состояние организма и нервной системы, создает лишь необычный психофизиологический фон, на который мощно проецируются психологические ожидания, вся предшествующая психологическая подготовка к данному событию. Для самого же человека этот механизм остается неосознанным, скрытым, что и порождает общепринятое представление об особых свойствах алкоголя.

Силу психологической проекции можно усмотреть не только в употреблении алкоголя (как, впрочем, и некоторых других наркотических веществ). Сходные механизмы выявляются, в частности, в многочисленных опытах с плацебо. Обычно они состоят в следующем. Некоторой однородной группе больных дается якобы одно и то же лекарство; на самом деле одной части больных дается действительно медицинский препарат, а другой — плацебо, "пустышка", т. е. таблетка, порошок такого же вида и вкуса, как соответствующее лекарство, но приготовленные из нейтрального, индифферентного для организма вещества. Как правило, эффекты действия в той и другой группе больных оказываются сходными. Причем, что важно, сходство эффектов значительно увеличивается, если больные активно общаются друг с другом, делятся соответствующими "симптомами" и т.п. Вообще терапевтический эффект лекарств неотделим от самовнушения, от множества неосознаваемых тенденций. Так, труднодоступное и дорогостоящее лекарство действует всегда эффективнее, нежели общедоступное; одно и то же средство окажет разное действие в зависимости от того, кем оно будет прописано — авторитетным специалистом или рядовым врачом.

Приведенные соображения, однако, служат лишь косвенным доказательством нашей гипотезы о психологических механизмах действия алкоголя. Для того чтобы получить подтверждения более прямые, необходим был эксперимент, построенный, например, по следующему плану. В одном случае ввести в организм алкоголь, не предупреждая человека об этом, в другом — заранее сообщить о том, что будет введен именно алкоголь. Если эйфоризирующий эффект действительно присущ действию алкоголя, то в первом и во втором случае не только физиологическая, но и поведенческая, эмоциональная реакции должны совпадать или по крайней мере быть сходными, однопорядковыми. Если же важную специфическую роль играет проекция психологического ожидания на психофизиологический фон опьянения, то поведенческие реакции должны быть существенно различными.

Такой опыт удалось провести П. И. Сидорову 3.. Необходимость углубленной оценки состояния функции печени и почек с помощью инфракрасной термографии заставляла в ряде случаев прибегать к этаноловым нагрузкам (внутривенному введению 33°-ного алкоголя). При этом для проверки высказанной выше гипотезы в одних случаях испытуемые предупреждались о характере инъекции, а в других она подавалась как "функциональная нагрузка". При подобном "анонимном" введении алкоголя через некоторое время появлялись жалобы на легкое возбуждение, повышение тонуса, сменяемые последующей релаксацией и сонливостью. Тем самым демонстрировалось как бы прямое отражение соответствующих физиологических реакций, однако, что для нас принципиально важно, какого-либо отчетливого личностного, поведенческого компонента при этом не выявилось. Другая картина наблюдалась, когда заранее предупреждали о характере инъекции. В этом случае в тесной зависимости от "алкогольного анамнеза", привычек и стиля алкоголизации могли наблюдаться соответствующие эмоциональные реакции: оживление, шуточки, комментарии — словом, демонстрировалась достаточно типичная поведенческая и речевая картина опьянения.

Можно привести и другие данные, подтверждающие гипотезу о существовании психологической проекции. Так, анализ агрессивности пьяных, проведенный Д. Рохсеноу и Г. Малатом, показал, что она является не прямым результатом приема алкоголя, а следствием общепринятого представления о том, что после такого приема поведение, выходящее из обычных социальных установок, извинительно. Существуют сведения об особой роли проекции, касающиеся и иных форм наркомании. Если, например, человек выкурит сигареты с гашишем, не зная об их содержимом, то он может вовсе не почувствовать того, что обычно называют эйфорией, а лишь ряд измененных ощущений — нарушения восприятия пространства, объема, цвета и т. п. "Испытывается любопытство, видится забавность происходящего и одновременно — недоумение и ожидание, что произойдет нечто угрожающее, скорее здоровью, чем личности. Эти чувства, вероятно, во времени совпадают с соматовегетативными проявлениями интоксикации (тахикардией, подъемом кровяного давления)..." В то же время "у лиц, курящих гашиш впервые, но знающих об этом и ожидающих наркотического эффекта, картина опьянения иная. Она более красочна и эмоционально насыщена" 4.. Подобные наблюдения приводят иногда даже к крайнему мнению, что наркотики лишь повод для свободной игры воображения.

Таким образом, не алкоголь как таковой, не его взятое само по себе физиологическое действие, а прежде всего проекция психологического ожидания, актуальных потребностей и мотивов на психофизиологический фон опьянения создает ту внутреннюю субъективную картину, которую человек начинает приписывать действию алкогольного напитка. Именно в этом "опредмечивании" первоначально содержательно неоформленного состояния и заключается то зерно, из которого вырастает психологическая привлекательность алкоголя. Отсюда начинается крайне опасный по своим жизненным последствиям и кардинальный для генеза пьянства процесс — все большая децентрация, искажение восприятия: человек начинает видеть главный источник привлекающего его состояния только в алкоголе.

По тем же принципам (проекция психологической преддиспозиции, актуальных в данный момент потребностей и ожиданий на определенный психофизиологический фон опьянения) возникают представления и о других "незаменимых" свойствах и функциях алкогольных напитков. Так, алкоголь употребляют не только в связи с радостными, но и в связи с печальными событиями, например на поминках. Причем характерно, что в последнем случае, как бы ни было сильно опьянение, люди, для которых утрата действительно тяжела, грустят, а не смеются; эйфория захмелевшего на поминках оценивается как неуважение к покойному, и ссылки на опьянение не принимаются в расчет. Со временем диапазон субъективных причин употребления алкоголя становится все шире — пьют и "для храбрости", и "с обиды", и чтобы "поговорить по душам", и чтобы "расслабиться", и чтобы "взбодриться" и т. д.

Разумеется, данной гипотезой мы не хотим перечеркнуть роль собственно физиологического действия алкоголя. Алкоголь отчасти потому и приобрел такое место в человеческой культуре, что его действие создает столь удобный и в то же время быстро достигаемый фон для психологической проекции. Причем именно содержательная неопределенность, ненаполненность этого действия делает его универсальным средством достижения разных, подчас противоречивых по своим психологическим особенностям состояний. Из двух фаз опьянения — возбуждение и угнетение — может быть выбрана, акцентуирована любая, и если первая создаст нужный фон для приподнятых, радостных событий, то вторая послужит основой для эмоциональных переживаний грустного толка.

Ясно, что эта психологическая "пустота", ненаполненность действия алкоголя в строгом смысле относительна — алкоголь снижает точность восприятия, уменьшает объем перерабатываемой информации, искажает эмоциональные процессы и др. Речь идет о том, что сами по себе эти эффекты содержательно не определены, это пока довольно размытый, расплывчатый фон для дальнейших психологических проекций, хотя понятно, что именно подобные эффекты облегчают возникновение в сознании целого ряда типичных проявлений. П. Вютрих, например, связывает снижение способности к восприятию, уменьшение объема внимания с тем, что благодаря этому пьющему человеку легче редуцировать комплексность, сложность возникающих проблем, с которыми он сталкивается 5.. В упомянутом уже экспериментальном исследовании А. Ю. Харевской был отмечен факт явного снижения критичности под влиянием алкогольной нагрузки. Решая тестовые задачи, в особенности в период подъема возбуждения от принятого алкоголя, некоторые испытуемые были определенно уверены в том, что результаты их деятельности необыкновенно улучшаются ("я эти задачки как орешки щелкаю", "чувствую, что решаю все правильно", "думать стало гораздо легче" и т. п.), хотя объективно они допускали большее количество ошибок, чем до приема алкоголя. Все это, однако, повторяем, облегчает, провоцирует те или иные формы психологических проекций, но отнюдь не определяет прямо и однозначно всего их конкретного содержания и протекания.

Другой важный момент, который надо подчеркнуть в связи с нашей гипотезой, состоит в том, что субъективная картина не создается одномоментным актом проекции психологического ожидания, актуальных потребностей на фон алкогольного опьянения. Картина эта всегда деятельностно опосредствована, она создается в ходе особой деятельности пьющего человека, которую можно назвать иллюзорно-компенсаторной алкогольной деятельностью, направленной на создание и поддержание искомого эмоционального состояния, особого "алкогольного", т. е. иллюзорного, удовлетворения той или иной актуальной потребности. Поэтому, в частности, когда мы говорим о потребности в алкоголе, то не следует понимать это выражение буквально. С собственно психологической точки зрения речь идет не о потребности в алкоголе как таковом, а о потребности переживания состояния опьянения,— переживания, несущего достаточно сложный, деятельностно-опосредствованный характер.

Для того чтобы понять специфику этой деятельности, достаточно сравнить ее (в особенности у людей, уже больных алкоголизмом) с деятельностью здорового человека. Возьмем, например, столь важную для каждого потребность в удовлетворяющей его самооценке. Здоровый человек обычно старается ставить перед собой такие цели и задачи, достижение которых достаточно высоко оценят окружающие и он сам, что приведет к поддержанию и повышению его самооценки.

Иной способ организации деятельности, направленный на поддержание самооценки, самоуважения, у людей, злоупотребляющих алкоголем. В работе, выполненной под нашим руководством, К. Г. Сурнов, специально исследовавший этот вопрос, показал, что важнейшей особенностью алкогольного способа удовлетворения потребностей является подмена результатов реально осуществляемых действий субъективными переживаниями, приблизительно схожими с теми субъективными переживаниями, которые испытывает здоровый человек, в ходе предметной деятельности реально осуществивший намеченные действия. Иначе говоря, если для здорового человека цели и мотивы его деятельности лежат по преимуществу в области изменений объективного мира, то пьющий сосредоточивает главное внимание на субъективных эмоциональных переживаниях, обычно сопровождающих предметную деятельность и ее результаты. Достигает же он желательных эмоциональных переживаний с помощью алкоголя, т. е. посредством не реальной, а иллюзорно-компенсаторной деятельности.

Наконец, важно отметить, что искомые субъективные состояния обычно не достигаются пьющим человеком в одиночку. Иллюзорно-компенсаторная деятельность требует достаточно развернутого "разыгрывания" этих состояний, которое подразумевает компанию, собеседника, слушателя, зрителя — словом, специфическую обстановку совместной выпивки. Если "вычесть" эту обстановку, то не возникнет и ожидаемого переживания. Это доказывает, в частности, следующий эксперимент, проведенный психологами. Испытуемые-добровольцы, позитивно относящиеся к алкоголю, были приглашены в один из кабинетов психоневрологического диспансера для проведения опыта по изучению влияния алкоголя на психику. Они должны были после принятия определенной дозы рассказать о своих субъективных ощущениях. К некоторому удивлению испытуемых, алкоголь не вызвал ожидаемого ими состояния: в казенном медицинском помещении, под присмотром врача-экспериментатора ощущения были скорее тягостные, чем приподнятые. В самоотчете испытуемые говорили о физиологических коррелятах опьянения — чувстве жара, подташнивании и т. п. Чувство же облегчения испытуемые ощутили тогда, когда спало действие алкоголя.

Этот опыт в известном смысле даже более показателен, чем вышеприведенные наблюдения доктора П. И. Сидорова, и свидетельствует о том, что не только анонимное введение алкоголя лишает опьянение обычно приписываемых ему атрибутов. Иллюзорно-компенсаторное переживание разрушается и при нарушении определенной обстановки, антуража выпивки. Правда, этот параметр, как мы увидим ниже, значительно изменяется в том случае, если пьянство прогрессирует и переходит в болезнь, но по крайней мере в начальных стадиях его роль весьма велика. Клиницисты и патопсихологи знают, что пьянство в одиночку указывает либо на атипический характер течения, отягощенность сопутствующими психическими нарушениями, либо на крайнюю степень деградации. В обычных же случаях даже простое присутствие одного-двух трезвых людей нередко воспринимается как нарушение компании, участники которой стремятся либо напоить их, либо вовсе удалить из компании, чтобы восстановить прежние условия развертывания иллюзорно-компенсаторного действа. Поэтому корректнее говорить не о влиянии алкоголя на психические процессы, а о влиянии всего ритуала употребления алкоголя в той или иной компании.

Можно (с известной долей метафоричности, конечно) говорить о некоем "алкогольном театре". Каждая пьющая компания по сути есть такой театр со своим набором исполнителей и ролей. Особенность этого театра — нарочитость, подчеркнутость происходящего. Вот один утрированно мрачен, другой буйствует, третий нарочито весел. Если внимательно приглядеться и проанализировать поведение, то нередко обнаружится, что многие в этом спектакле как бы реализуют, изживают свои комплексы, обиды, что-то не сложившееся, не состоявшееся. Вот кто-то в роли непризнанного, а рядом — играющий роль его единственного поклонника: "Да, брат, ты — талант, ты им еще покажешь! Давай выпьем..." Именно вследствие этого алкогольные переживания мало назвать просто иллюзорными, они всегда содержат более или менее выраженную компенсаторную направленность, попытку прийти в конечном итоге к оправданию пьющего, к выводу, что он человек достойный. Этому обычно служит определенное построение "алкогольной роли", способ ее разыгрывания. Вот один из приемов. Часть первая — "очернительная": "Я никто, я подлец, я разорил семью, отравляю всем жизнь, я полное ничтожество..." Слушатели сочувствуют, растроганы таким раскаянием, появляются слезы. Затем кающийся неожиданно задает вопрос: "А кто в этом виноват?" И следует часть вторая — "обеляющая": "Жена, стерва, сгубила, на работе начальник сволочь, общество не обеспечило..." В результате этого действа пьющий выходит вполне "очищенным", примиренным с собой. Понятно, что это примирение и очищение временны, ирреальны. Но ведь, для того чтобы достичь подлинного очищения, надо в реальности проделать большую и сложную работу по преодолению конфликтов, претерпеть и трудности, и разочарования на пути к целям жизни. А здесь, в "алкогольном театре", индульгенцию можно получить за один вечер. Поэтому, как мы говорили, в пьяной компании не любят трезвого: он слишком наглядное олицетворение, напоминание о другом — реальном мире, он мешает разыгрываться иллюзорно-компенсаторному алкогольному действу. Если же вычесть из пьянства это иллюзорно-компенсаторное действо, то не останется главного, ради чего и собрались стремящиеся к выпивке люди.

Особо следует упомянуть о роли тех, кто непосредственно приобщает других к выпивке. Традиции ведь не живут сами по себе, их поддерживают, олицетворяют и предлагают конкретные люди. Как правило, в жизни почти любого больного алкоголизмом или еще "бытового пьяницы" можно усмотреть особое влияние таких "алкогольных наставников", которые показывают своим примером, а иногда просто непосредственно обучают новичка, как надо пить, в какой последовательности совершать те или иные конкретные действия, как наилучшим образом "ловить кайф" — искомое для пьющего состояние благодушия. Мы уже говорили в гл. II, что каждое психологическое образование сначала как бы разделено между двумя полюсами: ребенок и взрослый, ученик и учитель, воспитанник и воспитатель, и лишь затем оно интериоризируется и становится принадлежностью самого ребенка, ученика, воспитанника. С алкогольными переживаниями дело обстоит сходным образом.

Сказанное может быть отнесено по сути к любым наркоманиям. Как показал В. П. Чемиков в исследовании, выполненном под нашим с Н. И. Евсиковой руководством, эйфория сама по себе часто не является первоначальным мотивом, непосредственным побудителем и причиной наркотизации. Это состояние необходимо научиться достигать, пройдя через овладение техническими приемами и через создание образа желаемого результата, который задается извне , путем обучения новичка опытным наркоманом. Разумеется, этот задаваемый извне образ не является сугубо произвольным, отделенным от способа действия самого наркотика. Хорошо известно, что каждому виду наркотика приписывается по преимуществу и свой особый вид галлюцинаторных образов. Речь идет лишь о том, что это действие, сводимое по сути к изменению психофизиологических систем, специфическим искажениям ощущения и восприятия, само по себе не способно породить все те подчас чрезвычайно сложные и тонкие состояния сознания, которые возникают в наркотизации. Между изменениями психофизиологии и этими состояниями лежит развернутая иллюзорно-компенсаторная деятельность — деятельность иллюзорного переживания, имеющая свою технику, свои средства и цели. Даже такой мощный препарат, как ЛСД, по силе и яркости действия многократно превышающий все дотоле известные наркотики, не обеспечивает сам по себе нужного направления галлюцинаторных образов; на Западе существует специальная категория ЛСД-тренеров, ЛСД-терапевтов, которые пошагово руководят своими подопечными, принявшими препарат, и объясняют им смысл возникающих у них необычных состояний. Причем понятно, что сами эти состояния, будучи иллюзорными, отражают, точнее, конструируют и некий иллюзорный мир, отъединяя человека от мира реального, затмевая его собой.

Очень показательна в этом плане история английского ученого О. Хаксли, который, страдая смертельным недугом, прибег к наркотикам и вскоре стал ярым сторонником и пропагандистом точки зрения, согласно которой психоделические средства способны вызывать мистические состояния примирения со смертью и обретения смысла жизни. Однако, по свидетельству Р. Зенера, за неделю до смерти, когда Хаксли казалось, что он достиг под влиянием ЛСД состояния вневременного блаженства, пришло разочарование. Он понял, что это было грандиозным заблуждением, полным непониманием того, что происходит в действительности. Вывод, к которому пришел Хаксли в результате этого осознания, таков: "Мы не должны пытаться жить вне мира, данного нам, мы должны как-то научиться трансформировать и переделывать его. Мы должны отыскать способ нахождения реальности без волшебной палочки и магических заклинаний. Надо искать способ бытия в этом мире, а не стремиться стать самим бытием" 8..

Итак, возвращаясь к алкоголю, особое, часто сверхценное отношение пьющих людей к алкоголю не может быть понято лишь исходя из каких-либо особых, эйфоризирующих качеств этилового спирта, как то нередко представляется в психиатрической литературе, где психологическое пристрастие к вину, так называемая психическая зависимость, сводится к условно-рефлекторной связи между событием (выпивкой) и подкреплением (эйфорией). Человек ищет в вине значительно большего, чем состояние эйфории; принцип удовольствия слишком тривиален для объяснения столь распространенного и столь грозного по своим последствиям явления. Психологические причины здесь глубже: они кроются, во-первых, в тех возможностях (как уже говорилось, иллюзорных) удовлетворения желаний и разрешения конфликтов, которые дает состояние опьянения для длительно пьющего человека, научившегося разыгрывать, изживать в этом состоянии свои актуальные проблемы, и, во-вторых, в тех психологических и социальных условиях, которые толкают его на этот путь. Такой человек в состоянии опьянения может удовлетворить и свое честолюбие (похвальба пьяного), и обиду (пьяные слезы, угрозы и брань в адрес отсутствующего), и потребность в уважении (сакраментальное "ты меня уважаешь?"), и многое, многое другое. Вот почему, в частности, из крайности медицинского "психофармакологического" подхода, нередко напрямую соединяющего введение в организм этанола с появлением эйфории, нельзя впадать в другую, на этот раз "социологическую" крайность, также игнорирующую внутрипсихологические опосредствования, сводя причины выпивки исключительно к зависимости от пагубных традиций, а пьющего рассматривая как пассивного и слабовольного исполнителя этих, часто тягостных для него самого традиций, действующего по принципу: "не хочу пить, мне это не нравится, но что делать — обстоятельства (традиции, давление других) заставляют". И хотя подобные речи приходится часто слушать даже от явно выраженных пьяниц, не говоря уже о так называемых умеренно пьющих, далеко не всегда следует принимать их за чистую монету. С психологической точки зрения в подобных ответах проявляются нередко не столько мотивы выпивки, сколько ее мотивировка, приемлемое для окружающих и самого пьющего объяснение, оправдание, в котором он, пьющий, представляет себя как жертву неблагоприятных обстоятельств. Понятно, что в результате этого перекладывания ответственности сам пьющий получает возможность чувствовать себя вполне правым и чистым.

Между тем о непосредственном давлении традиций можно говорить лишь на самых первых стадиях. Когда же начинает формироваться и укрепляться иллюзорно-компенсаторная деятельность, нельзя уже не учитывать те психологические особенности и опосредствования, которые она способна привносить в мировоззрение и способы бытия человека: неизбежно возникающие в жизни противоречия и конфликты получают тогда возможность сниматься не реальной деятельностной активностью субъекта, а все большим уходом в иной, ирреальный план. Причем возможность свершения иллюзорно-компенсаторного действа, временного ухода в ирреальный план, начинает рассматриваться самим пьющим как благо, как важное средство поддержания равновесия с миром, что еще более укрепляет его привязанность к вину .

Один из героев повести В. Распутина "Последний срок" объясняет: "Жизнь теперь совсем другая, все, посчитай, переменилось, а они, эти изменения, у человека добавки потребовали. Мы сильно устаем, и не так, я скажу тебе, от работы, как черт знает от чего Я вот неделю прожил и уж кое-как ноги таскаю, мне тяжело. А выпил и будто в бане помылся, сто пудов с себя сбросил. Знаю, что виноват кругом на двадцать рядов: дома с бабой поругался, последние деньги спустил, на работе прогулов наделал, по деревне ходил попрошайничал — стыдно, глаз не поднять. А с другой стороны, легче... Идешь опять работать, грехи замаливать. День работаешь, второй, пятый, за троих упираешься и силы откуда-то берутся. Ну, вроде успокоилось, стыд помаленьку проходит, жить можно. Только не пей... А как не пить? День, второй, пускай даже неделю — оно еще можно. А если совсем, до самой смерти не выпить? Подумай только. Ничего впереди нету, сплошь одно и то же. Сколько веревок нас держит и на работе и дома, что не охнуть, столько ты должен был сделать и не сделал, все должен, должен, должен, и чем дальше, тем больше должен — пропади оно пропадом. А выпил — как на волю попал, освобожденье наступило, и ты уже ни холеры не должен, все сделал, что надо".

В этом монологе ярко проявились перечисленные выше качества алкогольного переживания: оправдание выпивки сложностью жизни, перенос конфликтов в ирреальный план, их иллюзорное разрешение ("выпил — как на волю попал... все сделал, что надо") и т. д. Люди с таким самосознанием, сами того не подозревая, находятся на очень опасном рубеже. Им-то кажется, что они установили некое равновесие между двумя мирами — реальным и ирреальным, что возможность временных переходов в мир второй помогает им сносить тяготы и напряжение мира первого. Обычно они настолько уверены в неизбежности и правоте своего образа жизни и мыслей, что смело пытаются навязать его другим, рассматривая как всеобщий, обязательный для всех. По сути дела эти люди начинают выступать в роли "алкогольных наставников", прививающих новичкам "идеологию" и способы, конкретную "технику" иллюзорно-компенсаторных переживаний. Обратим при этом внимание на одну важную деталь. Когда мы выше уже упоминали об "алкогольных наставниках", читатель мог вообразить себе неких особых, прожженных злодеев. На деле этого рода "наставничество" свершается повседневно и буднично. Герой повести В. Распутина — человек во многих отношениях хороший и добрый, но по сути своей является если не прямым "наставником", то по крайней мере активным пропагандистом алкогольного переживания. К пагубному наставничеству оказываются приобщенными и родитель, подносящий своему ребенку первую рюмку, и собрание милых гостей, демонстрирующих своим поведением сидящим за столом детям ритуал винопития. Прав С. Н. Шевердин, который пишет: "Представлять дело так, как будто бы подростков совращают и понуждают расстаться с трезвостью законченные "забулдыги", никчемные, не заслуживающие никакого уважения и признания "пьянчужки", люди, лишенные привлекательных и действительно ценных качеств,—это опасный самообман, который не поможет нам поставить верный диагноз изучаемого социального недуга и заведомо не позволит назначить правильный курс лечения" 9..

Иллюзорно-компенсаторная деятельность, отдаляя человека от задач реальности, от достижения в ней своего назначения и счастья, постепенно переносит центр внутренних устремлений в иной, ирреальный план, который все более обживается, обставляется все новыми атрибутами и становится наконец в смысловом отношении более важным, значимым и притягательным, нежели мир реальный.

Но этим отнюдь не исчерпывается пагуба алкоголя. До сих пор мы говорили о сугубо психологических моментах. Однако вспомним: любой наркотик, и алкоголь в том числе,— яд и его употребление может привести сначала к эпизодическим, обратимым перестройкам систем организма, а затем к их хронической и стойкой деформации. Последнее обстоятельство качественно меняет весь ход развития: к психологической зависимости прибавляется зависимость физиологическая, или, как ее иногда называют, физическая. В результате перестраивается первый уровень психического здоровья, изменяя условия протекания внутриличностных процессов не только в периоды самой наркотизации (алкоголизации), но и вне ее. Наступает собственно болезнь.

 

2. АЛКОГОЛИЗМ КАК БОЛЕЗНЬ

Алкоголизм как болезнь, как разновидность наркомании имеет ряд специфических признаков. Кратко познакомимся с основными из них, поскольку без этого трудно будет в дальнейшем понять, почему алкоголизм приводит к столь грубым нарушениям психики.

Систематическое потребление спиртных напитков вызывает постепенную перестройку организма. Спустя примерно 5—7 лет после начала систематического потребления появляется первый симптом болезни — "потеря контроля за количеством выпитого". На этой стадии человек уже не в состоянии "пить, как все", т. е. сознательно контролировать количество принимаемого алкоголя и тем самым не переступать определенного порога, за которым наступает реакция отравления или резко изменяется поведение. Но со временем даже малая доза вызывает непреодолимое желание новых и новых доз алкоголя, которое некоторые авторы сравнивают с чувством голода после приема инсулина или с возникновением зуда при крапивнице. Такое употребление алкоголя все чаще заканчивается состоянием тяжелого алкогольного наркоза, выйдя из которого больные сначала частично, а в поздних стадиях болезни и полностью (полная амнезия) не могут восстановить в памяти события недавней выпивки.

Вслед за "потерей контроля" появляются признаки абстинентного (похмельного) синдрома, или синдрома лишения, впервые подробно описанного видным отечественным психиатром С. Г. Жислиным. Явления абстиненции проявляются у больных хроническим алкоголизмом при падении уровня алкоголя в крови: в начальных стадиях— спустя 8—12 часов после выраженного опьянения (обычно наутро после алкогольного эксцесса); затем в ходе болезни это время сокращается, и в поздних стадиях явления абстиненции могут наступать через 1—3 часа после прерывания запоя.

Состояние абстиненции характеризуется тяжелыми физическими и неврологическими расстройствами: больные испытывают крайнюю слабость, выраженное дрожание (тремор) рук, сердцебиение, одышку. Все это сопровождается расстройством сна, подавленным настроением, раздражительностью. Надо заметить, что в отличие от неприятного состояния похмелья, которое испытывают и нормальные субъекты, состояние абстиненции у больных алкоголизмом носит затяжной и мучительный характер. Это и понятно. В норме наблюдается неспецифическая реакция здорового организма на отравление алкоголем. Болезнь же изменяет сам организм, который реагирует уже не столько на отравление, интоксикацию алкоголем, сколько, напротив, на прерывание этой интоксикации. Организм теперь уже нуждается в принятии алкоголя как-необходимого средства для восстановления нарушенной жизнедеятельности. Поэтому абстинентная симптоматика по мере удаления от приема алкоголя не затухает, как в норме, но продолжает нарастать и может держаться в развернутых стадиях болезни до 7—10 дней.

Мучительные для больных проявления абстиненции частично или полностью снимаются (купируются) только повторным принятием алкоголя. Причем дозы алкоголя, способные снять явления абстиненции, постоянно растут в ходе болезни. Однако повторное потребление алкоголя не только снимает явления абстиненции, но и снова рождает непреодолимое стремление к алкоголю. И нередко утреннее похмеление приводит к новому злоупотреблению, так что к вечеру, вследствие "потери контроля за количеством выпитого", больные вновь приходят в состояние глубокого опьянения. Такой характер употребления алкоголя становится сначала обычным для выходных дней (так называемое пьянство выходного дня), затем распространяется на последующие дни. В исходных стадиях болезни, когда состояние абстиненции возникает от все меньших доз алкоголя и через все более короткое время, появляются тяжелые и длительные запои. Если запои в предыдущих стадиях болезни (псевдозапои) могли прекратиться из-за тех или иных ситуационных моментов (например, из-за отсутствия денег), то запои в исходных стадиях болезни (истинные запои) почти не зависят от внешних обстоятельств и прекращаются главным образом из-за тяжелого соматического состояния и уже физической невозможности принятия спиртных напитков. В запойной стадии алкоголизма на фоне абстиненции возникают и наиболее опасные, психотические проявления болезни: белая горячка, острый алкогольный галлюциноз и др.

Кроме описанных основных симптомов болезненного пристрастия к алкоголю или "физической зависимости" от алкоголя существует и целый ряд других, например изменение толерантности (переносимости) к алкоголю. Сначала потребление алкоголя растет, достигая в развернутых стадиях болезни 1,5—2 литров водки в день, затем падает, и в поздних стадиях болезни больные могут пьянеть от 25—100 граммов водки. В ходе болезни изменяется также тип опьянения: быстро наступает оглушенное состояние с последующей частичной, а затем и полной амнезией.

Для того чтобы остановить болезнь, необходимо абсолютное воздержание от любых алкогольных напитков. Однако измененная реакция организма на действие алкоголя ("потеря контроля", абстинентный синдром и др.) не исчезает даже при длительном и полном воздержании. Как подчеркивают психиатры, "алкоголик однажды — алкоголик всегда". Известны факты, когда случайное употребление алкоголя спустя 7—15 лет от начала воздержания приводило к запоям, к рецидиву алкоголизма, причем иногда совершенно неожиданно для самого человека, казалось бы давно избавившегося от болезни и успевшего забыть о ней.

Хроническое отравление алкоголем приводит не только к появлению признаков органической потребности в алкоголе, но и к явлениям так называемой алкогольной (токсической) энцефалопатии. К ним в первую очередь относят интеллектуально-мнестическое снижение, колебания внимания, эмоциональную лабильность, истощаемость нервных и психических процессов. В начале болезни эти нарушения выступают в слабой форме и обнаруживаются только в специальном экспериментально-психологическом исследовании. Постепенно признаки энцефалопатии становятся все более отчетливыми, слагаясь иногда в исходной стадии болезни в картину выраженного слабоумия.

Таковы те психофизиологические, организмические условия, в которых протекают изменения личности. Рассмотрим теперь особенности нарушений на иных уровнях психического здоровья.

 

3. НАРУШЕНИЯ ИНДИВИДУАЛЬНО-ИСПОЛНИТЕЛЬСКОГО УРОВНЯ

В первом разделе главы мы описали возникновение и развитие особой иллюзорно-компенсаторной деятельности, мотивом которой становится алкоголь. На стадии алкоголизма она претерпевает дальнейшее развитие по сравнению с доболезненной стадией, что ведет в конце концов к кардинальной перестройке личности в целом.

Прежде всего происходят нарушения опосредствованности поведения, которые затрагивают в первую очередь структуру деятельности, направленной на удовлетворение потребности в алкоголе. Это тесно связано, с одной стороны, с резким усилением этой потребности в ходе болезни, с переходом ее в разряд влечений, т. е. потребности, отраженной в органической (интерацептивной) чувствительности, а с другой стороны — с действием токсической энцефалопатии, ведущей к примитивизации, конкретно-ситуационному характеру мышления. Общий ход нарушения можно наглядно проследить фактически на любом компоненте "алкогольной деятельности". Так, если в начале придумывается, чтобы избежать осуждения окружающих, множество разнообразных предлогов и оправданий для выпивки, то со временем они становятся все более однотипными, сводясь к оговоркам, которые "одни и те же во всем мире" (Р. Висс). Наконец, в поздних стадиях больные совсем перестают прибегать к каким-либо объяснениям и стремятся любыми способами к удовлетворению влечения без каких бы то ни было попыток оправдания.

Та же тенденция наблюдается и в изменениях другого вида действий, входящих в структуру деятельности по удовлетворению потребности в алкоголе,— действий по добыванию, средств на алкоголь. Со временем эти действия становятся все более неопосредствованными, примитивными и стереотипными: занять деньги под заведомо ложными предлогами, хотя обман раскроется завтра же и больной потеряет возможность дальнейшего кредита, продать за бесценок вещи и т. п. В этом отношении характерна сцена из пьесы А. Н. Островского "Волки и овцы": молодой человек при первом же знакомстве с богатой невестой, на которой его предполагают женить, просит у нее денег на водку, тем самым лишаясь ее расположения и соответственно всех видов на получение приданого. Нарушения опосредствованности прослеживаются и в способе удовлетворения потребности. Если раньше это удовлетворение подразумевало развернутый ритуал выпивки, то в ходе болезни, по мере возрастания потребности, атрибуты этого ритуала все более сворачиваются, редуцируются.

Тот факт, что "алкогольная деятельность" со всеми ее прогрессирующими нарушениями является у больных ведущей, главенствующей, делает более понятными и нарушения в способах реализации других, "неалкогольных" форм поведения. Прежде всего это касается деятельностей, требующих длительной и сложной организации. Само развертывание таких форм деятельности становится несовместимым с непреодолимой наркоманической потребностью в алкоголе. К этому необходимо прибавить и последствия токсической энцефалопатии — нарушения внимания, мышления, памяти, работоспособности . В результате остаются лишь те деятельности и соответственно те потребности, которые могут быть удовлетворены несложными, малоопосредствованными действиями .

Но и этим не ограничиваются нарушения индивидуально-исполнительского уровня психического здоровья. Иллюзорно-компенсаторный характер "алкогольной деятельности" со временем распространяется и на другие, "неалкогольные" деятельности, и чуть ли не любая из них начинает направляться не на реальное достижение тех или иных целей, а скорее на имитацию этих достижений с подключением соответствующих эмоциональных, чаще всего весьма лабильных, компонентов.

Поэтому больных алкоголизмом можно распознать по их способам исполнения деятельности даже в те периоды, когда они совершенно трезвы и заняты посторонним, далеким от выпивки делом.

К. Г. Сурнов описывает, например, рядовую для жизни психиатрической больницы, казалось бы, ничем не примечательную сценку, как больные алкоголизмом — взрослые и физически здоровые мужчины — расчищают на территории больницы дорожки от снега: вначале много смеха, шуток, энергических движений, однако вскоре энтузиазм гаснет, начинаются перекуры, пустые разговоры, небрежность, стремление сделать побыстрее, лишь бы как; появление же малейшей преграды (временно подъехала на место уборки машина) — повод, чтобы вовсе бросить работу. И хотя задание в целом оказывается невыполненным или выполненным явно плохо, тем не менее больные возвращаются в отделение довольные, вновь шумные, уверенные, что хорошо и славно поработали. Обычно, чтобы добиться -нужного результата, с больными надо посылать бойкую санитарку или медсестру, которая восполнит недостатки внутреннего самоконтроля больных внешним понуканием к работе. Нетрудно выявить сходные характеристики выполнения деятельности и в экспериментальной ситуации. Нам не раз приходилось отмечать, что в ходе психологического исследования едва ли не основной и во многом специфической именно для алкоголизма чертой решения самых разнообразных задач (познавательных, конструктивных и т. п.) является склонность к импульсивно-бездумным способам действия, выполнение по принципу "сойдет и так", отсутствие целенаправленного внутреннего контроля. Сами же больные обычно оценивают свои действия при этом как вполне удачные, соответствующие заданной инструкции и приведшие к должному результату, тогда как на деле в основе активности лежит не столько само достижение реального результата, сколько его внешняя имитация, похожесть на заданное, достигаемая часто любыми, в данный момент под руку-попавшимися (импульсивно-бездумными) способами.

Описанные психологические процессы лежат в основе формирования многих конкретных черт больных алкоголизмом. Возьмем, например, черту, наиболее часто упоминаемую в учебниках психиатрии,— слабоволие. После сказанного понятно, однако, что в строгом психологическом значении речь должна идти не о слабости воли, а о слабости мотивов, их кратковременности, истощаемости, а главное, отсутствии развитой системы опосредствующих их целей, что лишает поведение характера произвольности, вольности, свободного воления. Поэтому даже когда мотивы приобретают высокую интенсивность (а это случается в деятельности по удовлетворению потребности в алкоголе), то и тогда речь не может идти о собственно волевом поведении — оно становится компульсивным (насильственным), лишенным главного компонента свободной воли — опосредствованности, произвольности, сознательных усилий.

 

4. ИЗМЕНЕНИЯ ЛИЧНОСТНО-СМЫСЛОВОГО УРОВНЯ

Если на стадии бытового злоупотребления иллюзорно-компенсаторная деятельность оставляет место для деятельности реальной и некоторое время как бы мирно (на взгляд самого пьющего — вспомним монолог распутинского героя) сосуществует с ней, то с началом болезни для реальной деятельности места (да и времени) остается, во-первых, все меньше, а во-вторых, эта реальная деятельность меняет свою суть и функцию в жизни человека. Данные историй болезни свидетельствуют, например, что многие из больных были хорошими специалистами, гордились своей профессией, квалификацией. В ходе болезни трудовые мотивы утрачивают свою значимость; деятельность, побуждаемая этими мотивами, становится лишь вспомогательным действием по добыванию денег на алкоголь. Это происходит отнюдь не вдруг, а как неизбежное психологическое следствие развития иллюзорно-компенсаторной деятельности, требующей по мере ее расширения все больших материальных средств, все большего преодоления сопротивления окружающих. И именно по мере расширения этой деятельности, по мере усложнения условий ее осуществления больные все чаще начинают использовать работу только как источник денег на водку.

Такой ход подтверждается и динамикой отношения к работе: вначале больные всячески скрывают свое злоупотребление от сослуживцев, затем начинают появляться на работе в нетрезвом состоянии, выполнять свои обязанности все хуже, все более халатно, наконец после ряда предупреждений и выговоров их либо увольняют, либо переводят с понижением в должности, и все повторяется сначала.

Приведем в качестве иллюстрации выдержки из рассказа бывшего больного алкоголизмом 10. . "Первый прогул был, возможно, первой ступенью вниз, за которой последовала вторая, третья, десятая. К потребности выпить, которая росла неукротимо и требовала все больше и больше денег, прибавились муки похмелья... Проработав пять лет в конструкторском бюро, я написал заявление об увольнении. Новую жизнь хотелось начать на новом месте.

Смена места работы сама по себе ничего изменить не могла. Не меня сбивали "дружки", как считали дома, а я сам искал собутыльников.

...Через месяц, боясь "черной записи" в трудовой книжке, я вновь сменил место работы. В конструкторском бюро Министерства здравоохранения, куда я поступил на работу, никто не знал, что я лечился от алкоголизма, и первое время я тщательно старался скрыть, что пыо.

Месяца четыре я. продержался на "скромном режиме", а потом наступил запой... После повторного лечения я вышел с тяжелым ощущением неуверенности в себе. Я знал много случаев, когда после больницы люди вновь начинали пить... Второй раз я продержался три месяца. А потом все началось сначала: снова смена работы, снова попытки взять выпивку под контроль, снова прогулы, депрессия и трясущиеся по утрам руки.

...Окончательно я пришел в себя в психиатрической больнице имени Кащенко. Пролежав там около месяца, я вышел из больницы, получив еще одну порцию "страха" в виде антабуса. Работать в конструкторском я уже был не в силах, даже если бы меня где-нибудь приняли на работу, в чем я был совсем не уверен. Надежды на то, что я брошу пить, тоже не было. Вставал первоочередной вопрос, где же брать деньги на водку?

Линия наименьшего сопротивления подсказывала решение — идти работать туда, где можно бесплатно пить. Я попросился на работу проводником, сопровождающим вино в транспортную контору. Закономерностью было то, что вина, полагающегося нам на "бой", не хватало, так же как и зарплаты, чтобы покрыть недостачу. После трех таких рейсов карьера проводника кончилась.

Записи в трудовой книжке сменяли одна другую. Рос перечень профессий: токарь, грузчик, почтальон. Наконец, после еще двух пребываний в психиатрической больнице настало время, когда поиски любой, какой угодно работы не давали результата".

Таким образом, некогда ведущие мотивы поведения постепенно утрачивают в ходе болезни свои прежние функции. В то же время алкоголь (алкогольное переживание) как мотив расширяющейся наркоманической деятельности подчиняет себе остальные мотивы и становится в конце концов ведущим, определяющим личностную направленность. Здесь мы касаемся кардинального пункта изменений личности при алкоголизме: постепенного разрушения прежней, до болезни сложившейся мотивационно-смысловой иерархии и формирования взамен ее новой иерархии.

В реальной жизни процесс переформирования происходит в постоянной и подчас драматической борьбе побуждений. Так, в промежутках между периодами пьянства больные нередко стремятся "реабилитировать" себя перед семьей, сослуживцами, как бы вновь на время становятся хорошими семьянинами и добросовестными работниками. По мере углубления болезни эти побуждения становятся все менее стойкими, приводящими лишь к кратковременным вспышкам активности, тогда как "алкогольный" характер мотивацнонно-смысловой сферы приобретает все большую устойчивость и определенность. Разумеется, прежние ведущие мотивы (семья, работа и др.) не исчезают вовсе из сознания больных, но они теряют свою побудительную силу или, пользуясь терминологией А. Н. Леонтьева, из мотивов "реально действующих" становятся мотивами "только знаемыми". Семья, работа, уважение окружающих еще долго могут интересовать больных, порой они иногда в очень острой форме могут осознавать несовместимость своего поведения с прежними смысловыми установками и ценностями. Но к сожалению, это сознание довольно редко бывает полным, оно остается лишь "пониманием", могущим привести к временному раскаянию, но лишенному реально действующей силы. В ходе болезни алкогольная деятельность не просто "надстраивается" над прежней иерархией деятельностей и потребностей, но преобразует эту иерархию, преобразует сами мотивы и потребности личности. В итоге такого переформирования перед нами уже фактически новая личность с качественно новыми мотивами и потребностями, с новой их организацией.

Происходящие изменения мотивационно-смысловой сферы и обусловливают появление конкретных особенностей "алкогольной личности". Рассмотрим "механизм" этого процесса на примере моральной деградации, упоминание о которой присутствует практически во всех описаниях больных алкоголизмом.

Обычно выполнение отдельного действия в структуре развернутой деятельности осознается исполняющим это действие именно как вспомогательное средство, ступень к достижению конкретной цели. То же происходит и относительно рассматриваемой алкогольной деятельности. Каждый раз больной решает для себя ряд соподчиненных задач, в которых даны условия и известна цель (например, надо достать деньги при условии, что их не у кого занять). Человек должен сам отыскать способы решения такой задачи. Однако он имеет дело не просто с отвлеченной интеллектуальной задачей, не с абстрактно взятым "действенным полем" — в данном случае перед ним жизненная, смысловая, нравственная задача, и вслед за ее решением в уме (скажем, можно продать платье дочери) неизбежно должна встать дилемма: преступать или не преступать свои прежние моральные нормы.

Сказанное не означает, что больной всегда именно так осознает данную ситуацию, однако структура, схема подобных действий, по-видимому, такова . Это подтверждается и довольно строгой последовательностью в совершении действий (сначала утаивается часть зарплаты, затем продаются свои вещи, потом вещи жены, детей) и тем, что, находясь в "светлом" состоянии, больные предпочитают отмалчиваться или с крайней неохотой признаются в совершении именно этих действий. Точнее, действиями их можно назвать только в плане структуры рассматриваемой деятельности. С точки зрения характеристики личности — это поступки, т. е. действия, требующие соотнесения с моральными нормами. В этих поступках постепенно формируются черты личности, которые затем станут устойчивыми и как бы изначально принадлежащими больным хроническим алкоголизмом.

Речь идет, конечно, не о том, что единичные поступки могут привести к появлению тех или иных личностных особенностей. Однако в ходе болезни эти поступки перестают быть случайными и единичными, они становятся неизбежным, закономерным следствием логики развития самой жизни больных. Именно поэтому их следует рассматривать как ступени деградации.

Рассмотрим теперь логику изменений основных смысловых ориентации. До начала злоупотребления больные, по сведениям историй болезни, обладали нередко широким кругом смысловых связей с миром, проявляли алоцентрические, в том числе и коллективистские, ориентации. В ходе болезни, уже на первых ее этапах, все более формируется узкогруппоцентрическая, корпоративная ориентация. Механизмы этого формирования исходя из всего сказанного достаточно ясны. Возрастающую потребность перестают удовлетворять размеры потребляемых доз алкоголя. Оказавшись в обычной компании пьющих, они начинают торопить окружающих с очередным тостом, стремиться быстрее и больше, чем другие, выпить алкоголя. В психиатрической литературе эти проявления возрастающей потребности обозначаются как симптом "опережения круга". Но и "опережение круга" уже не может удовлетворить больных, и вскоре они находят или сами составляют себе "компанию", где их "понимают" и где они могут наконец удовлетворить свою потребность. Но это всего лишь одна линия образования "компании" — линия, так сказать, "снизу", идущая от поисков самого больного. Есть и другая важнейшая линия, о которой мы уже упоминали в первом разделе главы,— линия "сверху", когда уже образовавшаяся "алкогольная компания", "алкогольные наставники" принимают новичка в свою сферу, прививают ему навыки иллюзорно-компенсаторной алкогольной деятельности.

В сущности в этих "компаниях" и протекает формирование многих черт "алкогольной личности". Только здесь, и нигде более, больной начинает чувствовать себя в своей стихии, чувствовать общность, спаянную одной целью — выпивкой. Именно здесь происходит формирование многих понятий, особого мировоззрения, даже целого "кодекса чести" больного алкоголизмом .

Больные стремятся проводить в своих "компаниях" все больше времени. Вне "компании" им скучно, они раздражаются по пустякам, не знают, куда себя деть, чем заняться; зато в "компаниях" им становится хорошо, они оживляются, много говорят, смеются, шутят. Благодушие больного алкоголизмом носит при этом особый характер. Так в, казалось бы, шутливых высказываниях больного нередко сквозят нотки агрессивности, направленности против окружающих их людей, против тех, кто ведет иной, трезвый образ жизни. Недаром поэтому "алкогольный юмор" называют иногда в психиатрической литературе "мрачным юмором алкоголиков".

Надо отметить, что больные алкоголизмом вовсе не обладают реальным чувством юмора. По мере деградации они становятся все менее способными уловить скрытый смысл юмористического рисунка или текста. Зато смешное начинают усматривать в том, что с точки зрения нормального восприятия не является таковым. При этом основным предметом шуток неизменно остается выпивка и связанные с ней коллизии. Больные охотно, с удовольствием рассказывают о своих приключениях в вытрезвителе, кто с кем, когда, сколько, при каких обстоятельствах пил и т. п.

Не следует, однако, думать, что внутри "алкогольной компании" формируются подлинно группоцентрические отношения. Напомним, что существование "компании" обусловлено, скреплено в конечном итоге выпивкой, ее ритуалом, а не самим по себе общением и поддержкой дружеских отношений. Внешняя оживленность и теплота, объятия и поцелуи (столь легко, правда, переходящие в ссоры и жестокие драки) являются по сути лишь атрибутами все той же иллюзорно-компенсаторной деятельности — имитацией, нежели подлинной реальностью душевного общения. Со временем эти формы имитации становятся все более стереотипными, заезженными, алкогольное действо — все более свернутым, все менее опосредствованным, его участники — все более случайными и легко заменимыми .

Однако даже такая псевдогрупповая ориентация становится со временем пройденным этапом, а широкие возможности для удовлетворения потребности, которые дает "алкогольная компания",— все более тесными. Больной отдаляется от определенной "компании" и пьет с любыми подвернувшимися собутыльниками или один.

Основной ориентацией прочно становится сначала узкоэгоцентрическая, а затем и вовсе ситуационная. Происходит выпадение из собственно смыслового, по нашей классификации, поля в поле сугубо ситуационное. Иными словами, преобладающими, наполняющими смысловую сферу становятся ситуативные смыслы, появляющиеся по поводу либо непосредственно происходящих перед глазами конкретных событий, либо отдаленных (вперед или назад) на весьма незначительное время.

Приведенные соображения позволяют по-новому подойти к одному из самых распространенных и в то же время одному из самых туманных в психиатрии определений процесса деградации, а именно определению его как "снижения", "уплощения" личности. Интуитивно термины "снижение", "уплощение", как и многие другие термины клинического описания, кажутся понятными, правда, лишь при условии соотнесения их с конкретными образами больных. Однако их содержание, равно как и содержание большинства других подобных терминов, остается в психиатрии очень неопределенным. На наш взгляд, предложенная концепция позволяет относить термин "снижение" к смысловой, нравственно-ценностной плоскости развития личности.

Эта плоскость как бы вертикальна в рамках предложенной модели личности (см. гл. II), и, следовательно, переход, "сползание" от вышележащей к нижележащей ступени, в свете этой плоскости может быть рассмотрен как "снижение" личности или, особенно если речь идет о "придавленности" смысловой сферы к ситуационным смыслам, и вовсе как ее "уплощение", т. е. отсутствие выраженных "вертикальных" характеристик смыслового поля. Важно заметить, что при этом человек может быть весьма активен, деятелен, ставить перед собой задачи (пусть часто и несложные). Тем самым иные плоскости "пространства личности" могут быть жестко и не связаны с ее "уплощенностью". Но для того чтобы это констатировать, необходимо обратиться именно к смысловой сфере, к тому, как она соотносится с нравственно-ценностными ступенями развития личности.

Итак, в ходе болезни происходят глубокие изменения личности, всех ее основных параметров и составляющих. Это в свою очередь неизбежно приводит к появлению и закреплению в структуре личности определенных установок, способов восприятия действительности, смысловых смещений, клише, которые начинают определять все, в том числе и "неалкогольные", аспекты поведения, порождать их специфические для алкоголизма черты, отношения к себе и окружающему миру. В работе К. Г. Сурнова 12. было, в частности, выделено несколько таких клише, установок, определяющих смысловой, предметный и стилевой аспекты поведения. Перечислением некоторых из них мы и подведем итог анализу нарушений деятельности и смысловой сферы: установка на быстрое удовлетворение потребностей при малых затратах усилий; установка на пассивные способы защиты при встречах с трудностями; установка на избегание ответственности за совершаемые поступки; установка на малую опосредствованность деятельности; установка довольствоваться временным, не вполне адекватным потребности результатом деятельности.

 

5. ФОРМИРОВАНИЕ УСТАНОВКИ НА ТРЕЗВОСТЬ

Наиболее адекватным для задач исследования аномалий личности является аналитико-преобразующий подход (гл. III). Его реализацию можно вкратце свести к следующей последовательности. Первой исходной задачей является собственно психологическая квалификация процесса личностных изменений, выявление определенных внутренних механизмов, особенностей деформации различных уровней психического здоровья, перестройки мотивационно-потребностной и ценностно-смысловой сфер личности и т. п.

Результаты этого общепсихологического по своей сути этапа приводят к тому, что открывается возможность по-новому увидеть некоторые актуальные практические проблемы и предложить здесь свои, не пересекающиеся с психиатрическими, подходы и точки зрения. Рефлексия этих точек зрения, установление на основе данных проведенного анализа тех конкретных областей, задач, сфер применения, в отношении которых показаны собственно психологические подходы, и составляет содержание следующего — второго по счету — этапа работы психолога. Понятно, что в рамках этого этапа необходимо осознать, отрефлексировать и те сферы, в отношении которых вмешательство психолога заведомо малодейственно или способно переходить границы его компетентности. Если рассматривать научную практику как некоторое вмешательство, преобразование реальности, опосредствованное теоретическими гипотезами и моделями, то задача психолога на этом этапе — определить, к каким аспектам, феноменам психической реальности возможно адекватное применение созданных им теоретических представлений. И наконец, заключительный этап — это нахождение, разработка и апробация конкретных технических приемов, диагностических и психокоррекционных методов, с помощью которых можно было бы наиболее успешно провести намеченное преобразование реальности. Этот этап является одновременно и проверкой теоретических построений, выводов первых двух этапов, поскольку в случае его успешности, эффективности мы можем говорить о правильности этих построений, тогда как в случае неудачи — либо о недостаточно последовательном их применении, либо об их ошибочности и, следовательно, необходимости их смены.

Изложенные выше (разумеется, весьма сжато и конспективно) результаты общепсихологического этапа аналитико-преобразующего подхода также позволяют, на наш взгляд, перейти к указанию некоторых из тех проблем алкоголизма, где помощь психолога может оказаться полезной. Рассмотрим это на примере.

Обычные способы лечения сводятся к выработке непереносимости, отвращения к запаху и вкусу спиртного либо условно-рефлекторно, либо с помощью специальных препаратов. Традиционная психотерапия дополняет это беседами о вреде и пагубности алкоголя. Ни в одном из данных случаев особого вмешательства психологов не требуется — лечение вообще прерогатива медиков, а убедительных фактов о вреде алкоголя у любого врача-нарколога предостаточно. Однако из всего ранее изложенного ясно, что перечисленные пути терапии, несмотря на их необходимость и несомненную важность в общем курсе лечения, чаще всего минуют, не затрагивают глубинные, смысловые основы тяги к опьянению. Они направлены на подавление физических, физиологических компонентов влечения и на осуждение пьянства как порока, тогда как вся сложная, деятельностно-опосредствованная подоплека пьянства, привычные, выработанные годами установки и способы восприятия мира остаются практически незатронутыми.

Чего стоит, например, типичная для медицинской истории болезни запись: "Больной высказывает установку на трезвость", основанием для которой нередко является просто утвердительный ответ на вопрос врача:

"Собирается ли больной наконец бросить пить и следовать трезвому образу жизни?" Однако установка в строгом психологическом значении, являясь многоуровневым, в значительной части неосознаваемым образованием, не может быть "высказана". И если установки пьянства формировались в ходе достаточно длительного и сложного развития личности (в данном случае — развития аномального), то и установки трезвости должны возникнуть не вдруг, а лишь с опорой на развитие деятельности, но на этот раз, во-первых, деятельности не иллюзорно-компенсаторного типа, а ориентированной на реальность и, во-вторых, дающей возможность по-новому увидеть и удовлетворить те потребности, например в самоуважении, смене впечатлений и т. п., которые раньше привычно удовлетворялись с помощью алкоголя. И здесь мы вправе задать вопрос: является ли формирование такого рода деятельности или круга взаимосвязанных деятельностей, на основе которых возможно появление подлинной установки на трезвость, собственно медицинской, психиатрической задачей? Видимо, нет. Она близка к психолого-педагогическим задачам воспитания и коррекции личности. Правда, учитывая, что мы здесь имеем дело в основном со взрослыми людьми, с уже сложившейся аномальным образом структурой личности, лучше говорить о перевоспитании или, используя удачный термин В. Е. Рожнова, о перевоспитывающей корректировке личности.

Разработка как теории, так и практики такого перевоспитания немыслима вне компетенции профессионального психолога, хотя, разумеется, никто не будет отрицать при этом важности учета богатейшего опыта психиатрии, медицинской психотерапии, постоянных консультаций с лечащим врачом, своевременной фармакологической помощи и т. п. Меняется лишь соотношение ролей психиатра и психолога: если на первых стадиях, когда необходимо восстановить нарушенные болезнью функции, снять острые симптомы физической зависимости, привить отвращение к запаху и вкусу спиртного и т. п., психиатр, несомненно, является главной, ключевой фигурой, а психолог — по сути фоном, подспорьем, то на стадии перевоспитывающей корректировки отношение меняется — главным и ответственным становится психолог.

Заметим справедливости ради, что мысль о необходимости перевоспитания, душевного перерождения как важнейшего условия избавления от алкоголизма высказывалась давно. Столетие назад (в 1886 г.) замечательный психиатр С. С. Корсаков писал, что нельзя излечить лишь изоляцией от алкоголя, сколь бы длительной она ни была. Можно продержать пьяницу и год, и два, но когда он выйдет, то вновь будет пить, если только за это время не дать ему какого-либо "нового душевного содержания" 13.. Речь и идет сейчас о задаче привития этого нового душевного содержания и о том, что задача эта по преимуществу психолого-педагогическая.

Итак, определив сферу применения психологии, мы, казалось бы, можем переходить к отбору, конструированию, апробации конкретных инструментов вмешательства в эту сферу. Но первоначально проведенный анализ наводит нас на слишком обширную предметную область, и поэтому возникает дополнительная задача — более ясно очертить, локализовать направленность и границы нашего вмешательства в рамках именно данного прикладного исследования. Например, в качестве точки приложения может быть выбрано формирование смысловой установки на трезвость как одной из составляющих процесса корректировки личности. В свою очередь эта более прицельная локализация требует нового обращения к общепсихологическим рассуждениям и анализу, сосредоточенному на выбранной узкой области. В нашем случае суть этих рассуждений может быть вкратце сведена к следующему.

Как было показано в главе II, появлению новых мотивов, новых личностно значимых направленностей деятельности субъекта нередко предшествуют особого рода переходные потребностно-мотивационные состояния, возникающие вследствие тех или иных кризисных явлений личностного развития, разочарования в прежних мотивах и способах действия и т. п. В отличие от собственно потребностей, которым отвечают те или иные конкретные предметные содержания, о потребностных состояниях мы можем говорить лишь в плане достаточно широкого круга потенциальных, возможных, предполагаемых, но отнюдь не твердо закрепленных предметов. Следующая стадия движения — выбор конкретного предмета, мотивообразование. Наконец, последняя — побуждение через найденный мотив к деятельности, дальнейшая трансформация в ней потребностно-мотивационной сферы.

Исходя из подобного рода уже прицельно сформулированных для решения выбранной задачи общепсихологических принципов, мы можем наконец переходить к построению методики преобразования исследуемой реальности, в данном случае методики формирования установки на трезвость, рассчитанной на применение в наркологических отделениях психиатрических клиник.

Уже отмечалось, что "высказываемая" больными психиатрических стационаров установка на трезвость отнюдь не всегда основывается на подлинной потребности в трезвой жизни, чаще всего это не более чем вербальная, но отнюдь не смысловая установка. Тем не менее сам факт поступления, прихода человека в психиатрическую клинику говорит о том, что прежний образ жизни — пьянство — по каким-то причинам (пусть даже внешним, например требования семьи) и на какой-то срок (по крайней мере на срок пребывания в стационаре) стал для него хотя бы формально осуждаемым. С психологической точки зрения речь часто идет о достаточно диффузном и неопределенном мотивационно-потребностном состоянии с нередким несоответствием осознаваемых и неосознаваемых компонентов,— состоянии, которое в отличие от сформированной потребности не имеет очерченных мотивов, конкретных планов и способов реализации. Поэтому основная задача методики виделась в поэтапном переводе такого потребностного состояния в качественно иной психологический ранг — ранг полноценной потребности в трезвой жизни как опоры, основы для создания подлинной трезвеннической установки взамен имевшейся вербальной.

Эта задача реализовывалась в четыре этапа. (Конкретные приемы методики были разработаны и апробированы К. Г. Сурновым в исследовании, выполненном под нашим руководством.) Первый — мотивационный— этап ставил целью создание у больных высокой личностной, эмоциональной заинтересованности в предлагаемых психокоррекционных занятиях по данной методике. На втором — ориентировочном — вводились многочисленные мотивы (предметы) трезвеннической жизни, потенциально способные опредметить существующее потребностное состояние. На третьем — собственно установочном — на основе достижений ориентировочного этапа формировались личностно-приемлемые для данного пациента мотивы трезвеннической жизни, индивидуальная форма трезвеннической установки. Четвертый, последний этап, названный деятельностным, заключался в разработке для каждого пациента развернутых планов организации будущей трезвой жизни. Сквозной для реализации этих этапов была деятельность группового общения. Критериями отбора участников психокоррек-ционной группы служили высказанные пациентом намерения воздерживаться от употребления спиртных напитков после лечения (т. е. наличие хотя бы вербальной установки); отсутствие выраженной деградации или сопутствующих эндогенных психических заболеваний.

Не останавливаясь на специальных, имеющих лишь узкопрофессиональный интерес приемах, которые частично уже описаны ранее 14., скажем лишь, что применение методики оказалось весьма продуктивным в практическом плане. Смысловая установка на трезвость, диагносцируемая по ряду специальных критериев, была отмечена у 90 % больных экспериментальной группы, прошедших психокоррекционные занятия (против 30 % у больных контрольной группы, прошедших стандартное медикаментозное лечение).

Если рассматривать прикладные приемы психокоррекционной работы не как отдельно взятые и имеющие самостоятельное значение, а как часть намеченного выше аналитико-преобразующего метода, то успешность и эффективность проведенного преобразования реальности могут рассматриваться как подтверждение правильности тех выводов психологического анализа, на которых непосредственно базировались замысел и способы построения прикладной методики.

В заключение надо признать, что на сегодняшний день намечены лишь отдельные, часто недостаточно связанные фрагменты психокоррекционной работы в области алкоголизма, скажем формирование установки на трезвость, исследование взаимопонимания больных в группе и др. Глобальная же задача состоит в том, чтобы проанализировать все без исключения звенья реабилитационного процесса и найти в каждом из них те моменты, которые подлежат компетенции психолога и возможностям перевоспитывающей корректировки .

Иначе говоря, создать систему психологического обеспечения этого процесса, разработать ее теорию и принципы практической реализации.

 

6. СПЕЦИФИКА РАННЕГО АЛКОГОЛИЗМА

Выше мы анализировали типичную, наиболее распространенную форму хронического алкоголизма — ту, которая развивается у мужчин в достаточно зрелом возрасте. Между тем в последнее время особую тревогу вызывает наблюдающаяся во всем мире тенденция к "омоложению" этой страшной болезни вплоть до случаев возникновения ее основных симптомов в подростково-юношеском возрасте. Кратко рассмотрим психологическую специфику ранних форм алкоголизма.

Прежде всего почти во всех случаях подростково-юношеского алкоголизма мы встречаемся с неблагоприятной средой: неполная семья, пьяница-отец, безнадзорность и т. п. Это обстоятельство следует рассматривать как одно из существенных отличий генеза раннего алкоголизма от более поздних форм болезни, при которых неблагоприятная среда — отягощающая, но не обязательная предпосылка. Второе, что обращает внимание,— весьма нередкая церебральная недостаточность в анамнезе, могущая быть выраженной в довольно стертой форме и обусловленная травмами головы, неблагополучно протекавшей беременностью, отягощенными родами и т. д. Эти два обстоятельства составляют важнейшие специфические предпосылки юношеского алкоголизма: первое обусловливает содержание и раннее усвоение алкогольных обычаев, установок микросреды, второе — те особые, отягощенные по сравнению с нормой условия, в которых разворачиваются и формируются психические процессы.

Тем не менее раннее и дошкольное детство этих детей проходит таким образом, что не вызывает острых опасений у общественности или воспитателей дошкольных учреждений. В анамнезах часто отмечается, что дети в это время были подвижны, охотно общались со сверстниками. Их ведущая деятельность обычно соответствовала возрасту: предметно-манипулятивная — в раннем детстве и ролевая игра — в дошкольном возрасте. Иногда, правда, отмечалась повышенная истощаемость или возбудимость таких детей в игре. Насколько можно судить по анамнезам и расспросам, порой бывает несколько измененным по сравнению с нормой и характер игр: в них больше присутствуют мотивы наказания, элементы жестокости, что прежде всего можно отнести за счет влияния микросреды, поскольку в игре ребенок во многом моделирует свое окружение.

С семи лет эти дети вместе со всеми идут в школу. Необходимо отметить, что вследствие семейного неблагополучия их подготовка к школе оказывается нередко недостаточной по сравнению с нормой: они менее приспособлены к учебе и школьным требованиям поведения. Однако в целом у них, как и у других их сверстников, формируется взамен игры новая — ведущая для данного возраста — учебная деятельность. Именно с ней связаны в этом возрасте основные психологические новообразования, в тесной зависимости от ее хода формируются самооценка, самоуважение, тот или иной статус в классном коллективе.

Как уже отмечалось, многие из этих детей обладают часто невыраженной, стертой церебральной недостаточностью. Если такого рода дети попадают к психологу, то исследование обычно не обнаруживает у них явного снижения уровня обобщения или грубых нарушений памяти, могущих серьезно препятствовать успешной учебе. Их основные отличия от нормы обычно сводятся к тому, что они более утомляемы, более нетерпеливы, возбудимы и раздражительны, не способны к длительному сосредоточению внимания, к длительным психическим нагрузкам. Оказывается, однако, что им трудно учиться, что уже к младшему подростковому возрасту у них появляются трудности поведения, они могут становиться нарушителями спокойствия в классе, больше, чем другие, тянутся к уличным компаниям, имеют склонность рано приобщаться к алкоголю.

Было бы грубой методологической ошибкой называть связь между ослабленностью нервной системы и асоциальным поведением прямой, из нарушений нервной системы выводить асоциальную направленность и говорить, в частности, о прямом биологическом наследовании алкоголизма и асоциальности. Вместе с тем не привели бы к успеху и попытки игнорировать факт ослабления нервной системы, обусловленной теми или иными, в том числе и наследственными, причинами. Продуктивным, как мы пытались показать выше, является здесь анализ путей изменения личности на протяжении всего становления данного феномена со строгим разделением физиологических условий и собственно психологического процесса, протекающего в его рамках. Что касается наших пациентов, то здесь можно отметить по крайней мере следующие основные моменты.

По мере усложнения программы таким детям вследствие описанных нарушений работоспособности становится все труднее успевать в школе. Им оказывается не под силу быть внимательными все время школьного урока, поскольку возможности их в этом плане реально ограничиваются 15—25 минутами. Им мало доступны и те объемы информации, которые требуется усвоить за один урок. Все это приводит к тому, что вторая половина (а то и две трети) урока проходит мимо ребенка, он становится невнимательным, отвлекается, ответы его на вопросы звучат невпопад, что вызывает осуждение и раздражение учителей, насмешки и порицания сверстников, у которых формируется определенное к нему отношение. Такому ребенку не под силу справиться и дома без организующей помощи взрослого (а подобная помощь в неблагополучной семье, как правило, отсутствует) с объемом заданных уроков, ибо эти объемы не учитывают ограниченности его возможностей. Отсюда недовольство родителей, обвинения в лени, глупости, нередкие наказания.

В результате важнейшие потребности ребенка этого возраста, тесно связанные с его учебной деятельностью (потребность в одобрении взрослых, окружающих, родителей, сверстников, потребность в самоуважении), начинают ущемляться, фрустрироваться, постепенно создавая глубокий внутренний дискомфорт. Когда в ходе психологического исследования такого ребенка в возрасте 9—10 лет спрашиваешь, что бы он сделал, если бы был волшебником, то часто слышишь ответ: сделал бы так, чтобы учиться на отлично, получать одни пятерки и т. п. Более благополучные сверстники обычно отвечают по-иному: чтобы был гоночный велосипед, чтобы все были счастливы и т. п. Наши данные подтверждаются сведениями других авторов. Так, А. М. Прихожан и Н. Н. Толстых провели сравнительное исследование двух групп младших школьников. Первая группа — дети, воспитывающиеся в интернатах. Подавляющее большинство этих детей — из семей неблагополучных (алкоголизм родителей, асоциальное поведение). Вторая группа — дети из обычной школы, живущие в "нормальных" семьях. В обеих группах предлагалось на трех разноцветных лепестках "волшебного цветка" написать три самых заветных желания. Если в обычных школах большинство ответов отражали широкие мотивы ("хочу, чтобы у всех были мамы и они были здоровы", "хочу, чтобы птицы не погибали от холода и голода" и т. п.), то в ответах интернатских детей не было зафиксировано ни одного подобного ответа. Абсолютное большинство ответов было связано с учением, выполнением требований учителей 15..

Выходы из этого положения могут быть различными и, к сожалению, далеко не всегда благополучными: иногда такой ребенок становится на время забитым, подобострастным, тихим; иногда, напротив, стремится компенсировать недостатки учебы бравадой, дерзостью, выходками на уроке; иногда — ролью постоянного шута в классе; иногда, если позволяют физические силы,— драками и т. п.

Помимо этого весьма распространенного направления существуют и другие варианты предыстории раннего алкоголизма. Укажем здесь два из них. Во-первых, это дети с более выраженной резидуальной (остаточной) патологией, чем предыдущая группа, и дети-олигофрены (часто в легкой степени дебильности), которые вырастают в неблагополучных семьях и попадают в массовую школу. В массовой школе их истории в чем-то сходны с вышеописанными, с тем, однако, качественным отличием, что хроническое отставание в учебе вызвано не только повышенной утомляемостью, раздражительностью, нарушениями внимания и т. п., но и общим снижением интеллектуального уровня, сугубо конкретно-ситуационной структурой мышления, что ведет к принципиальной невозможности овладения уровнем и объемом общеобразовательной школы. Во-вторых, встречаются случаи раннего алкоголизма, когда не выявляется органической, пусть даже стертой, недостаточности и наследственной отягощенности. Однако все эти случаи, как правило, характеризуются выраженной так называемой педагогической запущенностью, ребенок остается без психологически грамотных воспитательных усилий.

В результате описываемые дети ("группы риска") оказываются психологически оторванными от школьного коллектива или занимающими в нем изолированное, отчужденное от большинства место. Эти дети. Как правило, оказываются не вовлеченными и во внешкольные организации, которые, к слову сказать, обычно ставят обязательным условием участия в них хорошие отметки, заведомо отсеивая тем самым "трудных" детей, т. е. тех, кому они больше всего нужны. К этому добавляется нередкое неблагополучие в семье, "пьяный быт", наглядное восприятие алкогольных обычаев. Важно отметить, что неблагополучное влияние семьи отнюдь не ограничивается привитием алкогольных установок. В семьях "трудных" детей в порядке вещей ссоры, конфликты, драки между родителями, применение тяжелых физических наказаний, в то время как в семьях благополучных школьников это единичные случаи. В исследовании Е. Н. Голубевой, проведенном под нашим руководством, было показано, что уже в раннем детстве и младшем школьном возрасте на операциональном уровне воспринимаются и усваиваются будущими "трудными" детьми разнообразные асоциальные формы поведения, например "выяснение отношений" как обязательная драка и т. п.

С этой преддиспозицией ребенок и подходит к подростковому кризису, к новому для него потребностному состоянию, которое подразумевает выбор новых мотивов, предметов деятельности. В качестве ведущих для подросткового возраста обычно указывают потребность в общении со сверстниками, потребность в общественно значимой деятельности, потребность познать самого себя как личность, почувствовать себя взрослым, стремление к самоутверждению и самовыражению. Сознание поглощено переходом из "мира вещей" в "мир идей", выработкой самостоятельных суждений об окружающем, своих принципов, своей позиции. Этим особенностям и должны соответствовать те новые предметы, которые будут выбраны в качестве мотивов деятельности.

Наблюдения показывают, что именно с подросткового возраста рассматриваемый контингент детей начинает злоупотреблять алкоголем. Причем в некоторых случаях буквально первые же опыты алкоголизации оценивались чрезвычайно высоко. Можно ли считать па этом основании, что алкоголь становится тем предметом, на котором замыкается переходное потребностное состояние трудного подростка?

На наш взгляд, было бы ошибкой думать, что подросток ввиду своего отягощенного психического развития выбирает в качестве предмета новых потребностей собственно алкоголь. Как правило, выбирается не алкоголь, а компания, группа, в которой уже, т. е. вторично, обязательным элементом общения, времяпрепровождения является выпивка. Эта компания, группа, которую в литературе называют по-разному — "уличной", "дворовой", "асоциальной" и т. п.,— может быть однородной по возрасту или, что чаще, разнородной, с двумя-тремя старшими заводилами. Чем же привлекают эти группы, почему из широкого спектра предметов, отвечающих потребностному состоянию подростка (часто неосознанным желаниям личностного общения, самоутверждения, взрослости и т. п.), выбирается именно этот?

Главным здесь является то, что в "уличной" микросреде подросток с рассмотренной выше предысторией находит референтную группу себе подобных. Именно в этих группах, и, к сожалению, ни в каком другом месте, будущие пациенты алкогольных отделений находят реальное поле самоутверждения, могут обрести наконец высокий статус, проникнуться самоуважением, чего они не в состоянии были сделать ни в школе, ни в своей семье, ни в какой-либо социально приемлемой внешкольной деятельности. Группа, особенно сначала, кажется новичку полной демократизма, теплоты, лишь позднее обнаруживаются ее жесткость, иерархия, обязательное подчинение лидерам, корпоративность и т. п. Употребление же алкоголя занимает здесь особое положение. Именно групповая выпивка нередко играет роль психологического рубежа, своеобразного посвящения в члены группы. Потребление спиртных напитков в свою очередь требует денег, которых у подростков, только начинающих самостоятельную жизнь, либо нет, либо очень мало, что толкает группу на первые выраженные асоциальные поступки.

С началом систематического употребления алкоголя подростков неизбежно возникают конфликты в учебном заведении, на работе, в семье. Однако, как правило, в историях больных ранним алкоголизмом это противодействие микросреды ограничивалось либо мерами репрессивного характера (выговоры, порицания, административное воздействие), либо их "пугали" последствиями алкоголизма, пагубными перспективами связи с "дурной компанией". Подобные меры, будучи негативными, не могли оградить подростка от "уличной" компании, поскольку не сочетались с психологически обоснованными позитивными решениями, с предложениями такого социально приемлемого стиля жизни, таких форм деятельности, в которых могли бы быть удовлетворены эмоциональные запросы и ожидания подростка, его потребность в личностном общении, ощущении собственной значимости, силы и т. п. "Уличная" же компания, пусть в извращенной форме, но давала им все это, и в подобной ситуации сопротивление, а тем более репрессии лишь увеличивали внутреннюю сплоченность компании, отрезая или во всяком случае крайне затрудняя путь возвращения ее членов к благополучному детству.

Несколько иными, нежели у взрослых, являются и пути формирования психологического содержания алкогольной деятельности. Во-первых, свойственные подростковому возрасту лабильность, возбудимость, быстрая "заражаемость" общим групповым настроением крайне ускоряют формирование искомых в опьянении эмоциональных состояний. Во-вторых, диапазон этих потребностных состояний значительно уже, чем у взрослых, фактически сводясь к одному — весело провести время в своей компании. В-третьих, если у взрослых притягательная сила алкогольной деятельности во многом, как мы видели, связана с возможностью "улаживания", разрешения конфликтов реальной жизни, переноса их в план ирреальный, то у подростков компенсаторная функция этой деятельности долгое время не является столь актуальной. Их ущемления в реальной жизни (неудачи в учебе, отвержения в классных коллективах и т. п.) компенсирует сама компания, членство в ней, а алкогольная деятельность является лишь атрибутом, одной из форм, хотя и чрезвычайно значимой, групповой активности.

Все увеличивающееся злоупотребление неизбежно приводит к значительным изменениям и нарушениям в еще неокрепшем организме подростка. Выше мы описали нарушения базового уровня психического здоровья, некоторые основные клинические симптомы алкоголизма у взрослых. Подростковая клиника имеет и в этом плане свою специфику. Во-первых, симптомы болезни возникают здесь значительно скорее. По данным П. И. Сидорова, например, у подростков 14—18 лет признаки алкоголизма могут появиться даже в течение 5—6 месяцев регулярного пьянства, тогда как у взрослых этот срок обычно 5—7 лет. Во-вторых, в отличие от относительно выраженной последовательности, смены одного симптома другим, при подростковом алкоголизме наблюдается их нередкое смешение, лавинообразное нарастание. В-третьих, здесь можно наблюдать описанный психиатрами своеобразный феномен "клиники до болезни", т. е. появление внешних признаков, симптомов алкоголизма до того, как наступает собственно болезнь. Этот феномен, на наш взгляд, тесно связан с общей психологией отрочества, с выраженной группо-центрической ориентацией, подражанием групповым нормам. В данном случае это подражание приводит к тому, что подростки могут, например, демонстрировать "симптом потери контроля за количеством выпитого", полное игнорирование меры, тогда как на деле это будет не подлинным симптомом болезни, а лишь следованием принятой в компании норме пить "до отключки", "пока не упадешь" и т. п. То же и относительно центрального для всей клиники алкоголизма абстинентного синдрома: подросток начинает наутро регулярно опохмеляться не потому, что испытывает такую необходимость, а потому, что так "принято", так делают "все". Тем самым складывается "алкогольная личность до болезни" (А. Л. Нелидов), точнее, ее внешние атрибуты, отношение к алкоголю, способам его употребления. Здесь мы еще раз убеждаемся, что всякое психологическое образование вначале существует как бы разделенным между двумя полюсами — субъектом, его усваивающим, и неким воспитующим, несущим в себе образ, бытие этого образования началом. Лишь после того как эти два полюса замыкаются в единое смысловое поле, начинается подлинное усвоение, интериоризация данного психологического образования. Причем вначале усвоению подлежат внешние атрибуты, навыки, операции и действия. Вслед за тем присваиваются и лежащие за ними смысловые отношения, приобретающие затем инерцию и переходящие в смысловые установки.

В данном случае вхождение в "компанию", подражание ее нормам формируют не просто готовность к злоупотреблению алкоголем, но сразу навязывают самое это злоупотребление в самых его крайних, существующих лишь при уже развитой болезни формах. Понятно поэтому, что такое массированное употребление, падая на несформированный подростковый организм, столь быстро приводит к его перестройке, к появлению уже не подражательной, а подлинной, настоящей клиники заболевания, не "алкогольной личности до болезни", а личности больного ранним алкоголизмом.

Внешние черты этой личности достаточно подробно описаны клиницистами. Картина при этом выглядит весьма разнообразной. Одни отмечают, что больным ранним алкоголизмом свойственны возбудимость, агрессивность, сексуальные извращения. Другие называют заостренность характерологических черт, депрессивные реакции, нарушения социальной адаптации, узость интересов, асоциальные тенденции. Третьи находят грубость, эмоциональную холодность, циничность, утрату привязанности к семье и т. д. Существуют и попытки классификации изменений, например описания клинических проявлений алкоголизма у подростков с различными типами акцентуации характера 16..

Отдавая дань тонким клиническим наблюдениям, необходимо, однако, заметить следующее. В их изложении нередко происходит смешение признаков, относящихся к разным уровням, разным плоскостям анализа. Так под одну и ту же рубрику — изменения личности — относят и выраженные характерологические особенности, и особенности конституции, того или иного типа нервной деятельности, и психологические черты, и характеристики социальной ситуации развития и т. п. Смешение разнородных признаков создает порой такую пестроту, мозаичность, которая не позволяет или во всяком случае крайне затрудняет возможность выделить общие закономерности и механизмы процесса. Чтобы избежать подобного смешения, можно воспользоваться концепцией уровней психического здоровья, рассматривая как особенности каждого из возможных уровней, так и способы их взаимосвязи и взаимовлияния. Что касается типологий, то при всей их значимости для клиники, систематики и терапии остается крайне актуальной задача выделения внутренних психологических механизмов — общих для всех вариантов и типов, но получающих в каждом из них свою окраску и особенность.

В целом изменения индивидуально-исполнительского и смыслового уровней психического здоровья при раннем алкоголизме во многом сходны с таковыми у взрослых больных. Однако и здесь есть некоторые отличия: изменения возникают значительно быстрее, проявляются более гротескно и в то же время с меньшей стабильностью и постоянством. Возьмем, скажем, такую типичную особенность для всех больных, как "система самооправдания" пьянства. Психологический анализ показывает, что у взрослых больных высказывания выглядят как оправдательные главным образом после очередных эксцессов (дебоши в пьяном виде, продажа вещей и т. д.) или в состоянии тяжелого похмелья. В остальное время больные не склонны перед кем-то оправдываться. Напротив, их высказывания становятся "наступательными". Перспектива совершенно не пить (а это единственный способ избавиться от болезни) кажется им позорной, неприемлемой как для них самих, так и для любого человека. При этом больные обязательно находят в окружающей жизни факты и события, "подтверждающие" их концепцию. Так, одни больные рассказывают о своих знакомых или родственниках, которые "и пить умеют, и в доме у них порядок, и на работе — первые. А другие и не пьют, а у них все нескладно — только слава одна, что трезвые ходят"; другие приводят факты о незаменимости алкоголя как "лечебного" средства, третьи, в особенности люди с высшим образованием, утверждают, что алкоголь — обязательный спутник творчества (ведь пил же такой-то писатель, художник, поэт, музыкант). Тем самым под определенным углом оцениваются все факты своей и чужой жизни, мы сталкиваемся не с отдельными высказываниями, имеющими целью оправдать себя, а с законченным "алкогольным" мировосприятием.

Сходное формируется и при раннем алкоголизме, однако суждения здесь выглядят обычно куда менее согласованными и аргументированными, неся на себе отпечаток подростковой незрелости, неустойчивости, подчас контрастности. Подростки могут, например, то утверждать, что пьют крайне мало и редко, или, напротив, с гонором преподносить утяжеленный, явно не соответствующий действительности анамнез. Но общая направленность "системы самооправдания" остается такой же, как и при взрослых формах: трезвость представляется чуждой и неполноценной, тогда как употребление вина (а на деле — его злоупотребление) — нормальным и естественным явлением.

Что касается смысловой, ценностной сферы, то по формальным показателям и неблагополучный подросток, и подросток благополучный первое время идут как бы сходным, соответствующим их возрасту путем, оба тяготея к группоцентрической ориентации, формируя и реализуя в ее рамках потребности в общении, дружбе, совместной деятельности и т. п.

Однако затем внутренние психологические пути развития смысловой сферы благополучного и неблагополучного подростка начинают резко расходиться. В первом случае по выходе из подросткового кризиса следует ориентация на профессиональные интересы, происходит дифференцировка нравственных оценок, выравнивается их полярность, вырабатываются обобщенные идеалы, но, что самое главное для смысловой сферы, апробируется, формируется, осваивается качественно новая ступень, уровень смыслового поля — уровень отношения к другим людям, миру вообще. Если в подростковом возрасте на какое-то время главным смыслообразующим отношением становится отношение "я и группа", то юношеский возраст характеризуется снижением значимости группы, подъемом интереса и субъективной смысловой значимости отношений "я и мир" (Д. И. Фельдштейн, О. В. Лишин). Это не означает, конечно, что юноша вообще выпадает из тесного общения, из той или иной группы. Это означает обычно лишь то, что групповая взаимосвязь как основной источник и форма выражения смысловых отношений изживает себя, а появляющийся новый смысловой уровень требует и новых, адекватных себе форм человеческих взаимосвязей, а именно направленных на создание общественно значимого, на пользу другим (пусть незнакомым, чужим, дальним) людям предназначенного результата деятельности.

Всего этого при раннем алкоголизме не происходит. "Компания" замыкает, ограничивает смысловую сферу группоцентрической ориентацией, и дальнейшее развитие идет не к обществу, а к группе-корпорации, не соединяющейся, а, напротив, все более разъединяющейся, разобщающейся с "большим миром". В результате возникающие в рамках этой ориентации личностные ценности оказываются все более расходящимися с общечеловеческими.

Процесс этот не мог бы происходить ни столь, злокачественно, ни столь быстро, если бы его существенным, а со временем и главным системообразующим моментом не была групповая выпивка, регулярное употребление алкоголя, которое становится не только особой, асоциальной по своей направленности деятельностью, не только ведет к оторванному от реальности иллюзорно-компенсаторному удовлетворению потребностей, не только подавляет и перестраивает иерархию мотивов, но и является опаснейшим ядом для детского организма, его нервной системы, головного мозга, ведущим к явлениям абстинентного синдрома, компульсивного влечения, токсической энцефалопатии. Не случайно поэтому по мере перерастания злоупотребления в болезнь, и особенно во время быстрого, "лавинообразного" нарастания симптомов болезни, группоцентрический уровень развития смысловой сферы, даже с его извращенным содержанием, становится слишком высоким для больных и происходит "сползание" на эгоцентрический уровень. Группа, своя компания как таковая остается, но она перестает быть смысловым центром, целью, становясь все более лишь средством для удовлетворения возрастающей потребности. Поэтому, в частности, больные перестают держаться только "своих ребят" и их интересов и начинают легко сходиться с любым злоупотребляющим алкоголем, с любой, даже на короткое время возникшей, компанией пьющих людей. Но и этот уровень не является конечным. В развитых стадиях болезни, так же как и при "взрослом" алкоголизме, все чаще наблюдается выпадение из собственно смыслового поля в поле сугубо ситуационное, т. е. происходит тот психологический процесс, который определяет, на наш взгляд, феноменологию "снижения", "уплощения" личности.

...В первой главе книги речь шла о философских основаниях и смысле проблемы нормы и аномалий личности. Проведенное исследование позволяет наполнить эти общие положения конкретным психологическим содержанием. Прежде всего мы видим, что болезнь не уничтожает личность как таковую, но глубоко извращает, деформирует ее. В результате образуется собственно аномальная личность, т. е. не способная ни к творчеству, ни к позитивной свободе, ни к вере, ни к ответственности, ни к любви — словом, не способная ориентировать, направлять и организовывать жизненное развитие как процесс приобщения к родовой человеческой сущности.

 

7. ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ПРИНЦИПЫ ПРОФИЛАКТИКИ РАННЕГО

АЛКОГОЛИЗМА

Вполне очевидна чрезвычайная опасность алкоголизма, в особенности в его ранних формах, поэтому нет нужды специально обосновывать общегосударственную значимость действенной профилактики этого явления. Разумеется, при разработке принципов профилактики необходимо постоянно учитывать данные психологии, что делается, однако, далеко не всегда.

Возьмем, например, такой важный участок работы, как антиалкогольная пропаганда. Внешне сейчас дело обстоит, казалось бы, совершенно благополучно. Массовыми тиражами выходят брошюры, снимаются научно-популярные фильмы, ведутся просветительные беседы по радио и телевидению. И все же эффект пропаганды остается весьма низким. Что же касается больных ранним алкоголизмом, то, по их словам, они либо вовсе не встречались с антиалкогольной пропагандой, либо она не произвела на них никакого впечатления. Чем же объясняется такое положение?

Среди прочих причин (стереотипность приемов воздействия, нерегулярность усилий, игнорирование возрастной специфики аудитории и др.) можно отметить и следующие психологические моменты. Почти каждый автор популярной статьи или брошюры по проблемам алкоголизма стремится поразить воображение читателя как можно более отталкивающими примерами пагубности пьянства — "тракторист М. в пьяном виде задавил трехлетнюю девочку", "гражданин К., будучи пьяным, после ссоры, возникшей из-за пустяка, выстрелом из охотничьего ружья тяжело ранил своего друга" и т. п. Эти примеры, естественно, вызывают единодушное осуждение, но чаще не пьянства, не выпивки, а тракториста М. или гражданина К. Осуждение порой доходит до крайних мер ("расстреливать их всех"), однако минует главный, кардинальный психологический факт, состоящий в том, что ни тракторист М., ни гражданин К. не родились такими, но прошли какой-то путь, часто достаточно долгий и сложный, прежде чем совершили связанное с пьянством преступление, что они не исключение, а подтверждение жесткой логики этого пути, его в известной степени психологической принудительности, и, следовательно, каждый, именно каждый (я, мой сын, брат, друг), кто вступает или тем более уже стоит на нем, подвергает себя грозной опасности прийти к таким же результатам. Так впечатляющий эпизод, выхваченный из жизни, оставляет закрытыми для широкой публики извилистые лабиринты, подходы к нему, порождая дружное (даже среди пьяниц) осуждение случившегося, но не понимая его корней, его принципиальной возможности при определенных условиях для любого из окружающих.

Отметим еще один характерный момент антиалкогольной пропаганды, связанный на этот раз не столько с попытками вызвать моральное осуждение, сколько с попытками запугать возможными, прежде всего для здоровья человека, последствиями пьянства. В брошюрах и просветительных беседах вам опишут и покажут на красочном плакате печень, сердце, мозг больного алкоголизмом, расскажут о том, как от рюмки водки нарушается координация движений, работоспособность, сообразительность и т. п.

Однако и такое воздействие оказывается малоэффективным. С психологической точки зрения это можно объяснить не только отчуждением результата от процесса, о котором мы говорили выше ("это у алкоголика С. скукожилась печень, а у меня этого, конечно, не будет"), но и другой важной причиной. Дело в том, что все эти воздействия направлены к одной и, разумеется, очень важной цели — доказать, что пить плохо. Авторы полагают, видимо, что, будучи основательно напуганным "ужасами" алкоголизма, человек воспротивится пьянству. Однако психологи знают, что только негативные стимулы, только "мотивы избегания" не могут сколь-нибудь длительно и эффективно определять сложное жизненное поведение и нужны, следовательно, помимо негативных те позитивные элементы, перспективы, цели, мотивы, ради которых необходимо подвергнуть себя ограничению и сказать себе "нет". Иными словами, наглядно показывая, почему пить плохо, антиалкогольная пропаганда не говорит совсем или говорит пока крайне невнятно, неубедительно, общими фразами о том, почему хорошо не пить, почему трезвеннический образ жизни во всех отношениях превосходит образ жизни злоупотребляющих алкоголем людей. Наличие таких позитивных идеалов трезвости особенно важно для молодежи, для которой, скажем, ценность здорового функционирования печени выглядит как далекая абстракция, и сколько бы пропаганда ни запугивала пагубностью пьянства, ее эффект без реальных, привлекательных, доступных восприятию и пониманию подростка примеров превосходства трезвости над пьянством будет незначительным.

Большие перспективы открывает применение психологии и в деле помощи медицине — в работе с теми, кто обращается за помощью к наркологам (а как правило, это люди с уже далеко зашедшими, запущенными формами болезни). Психология накопила достаточно большой опыт в диагностике умственных нарушений, в разработке действенных методов психокоррекции (об одном из них — формировании установки на трезвость — речь шла выше), в определении степени и формы личностной деградации и во многом другом. Однако следует сразу предупредить, что алкоголизм — крайне опасное и далеко не во всех случаях излечимое психическое заболевание, поэтому если усилия психологов поднимут реальную среднюю эффективность лечения даже в 2—3 раза, то общий результат будет выглядеть все же скромным в сравнении с тяжестью и размерами трагедии алкоголизма. Разумеется, речь идет не об абстрактных числах и процентах, а о людях, их судьбах, и потому каждый вызволенный человек достоин любых усилий, но если говорить о главной точке приложения психологии в пресечении зла, то, очевидно, развитые формы алкоголизма таковой точкой не являются.

Тогда, может быть, надо искать ее в начальных формах болезни и сразу приниматься за лечение? Именно к тому сводятся многие распространенные модели профилактики развития алкоголизма. Согласно этим по своей сути сугубо медицинским моделям, чем раньше мы выявим признаки алкоголизма, тем эффективнее, с большей вероятностью сможем остановить процесс развития болезни (по аналогии с каким-либо соматическим страданием: чем раньше мы выявим и начнем лечить, например, туберкулез, тем больше вероятность избавления от недуга). Между тем эта модель психологически несостоятельна. Ранние стадии, что отмечают и сами клиницисты, нередко значительно менее подвержены лечению, чем стадии развернутые. Психологически этот парадокс вполне объясним: человек еще не вышел из состояния "восходящего", "самодостаточного" пьянства, не столкнулся во всей жесткости с опустошающими жизнь и душу последствиями алкоголизма. Как правило, он вовсе не считает себя больным алкоголизмом и в целом доволен собой и своим образом жизни. Мало будет толку, если мы обратимся со своей помощью и к так называемым привычным, "бытовым" пьяницам, у которых нет еще признаков болезни. Они, как показывает опыт, с благородным гневом отвергают даже намеки на возможность их дальнейшего падения.

Так где же тогда основная точка приложения психологии в противодействии алкоголизму?

Точка эта находится вне алкоголизма. Пора осознать, что, говоря о борьбе с алкоголизмом, следует иметь в виду в качестве главного объекта борьбы вовсе не "алкоголика" и даже не алкоголизм как таковой. Бороться с алкоголизмом — значит бороться с его истоками, пресекать причины его возникновения, в том числе причины социально-психологические, уводящие человека из мира реального в мир иллюзорный. Главное внимание при этом надо уделять тем периодам жизни человека, когда он еще далек от тяги к вину, когда образуется его личность, круг его нравственных интересов, способы и стиль достижения намеченных целей. Иначе говоря, следует начать с психологических и социально-психологических причин, истоков алкоголизма как аномалии формирования личности, а не сосредоточивать все усилия исключительно на борьбе (подчас заведомо бесплодной) с его многочисленными последствиями.

Но здесь, найдя уже, казалось, искомую точку, мы сталкиваемся с еще одним важным открытием. Эти психологические причины, истоки имеют отношение далеко не только к алкоголизму. Алкоголизм — одно из многочисленных последствий, вариантов действия этих причин. Скажем, человек не может отделить желаемое от реального, нетерпелив к необходимости сколько-нибудь отсрочить выполнение своих прихотей. Этот изъян при сопутствующих отягощенных условиях может одинаково послужить толчком и к неврозу, и к противоправным действиям, и к частому употреблению спиртных напитков, способному в дальнейшем перерасти в пьянство и алкоголизм. Тем самым психологические причины, на которых следует сосредоточить внимание для пресечения алкоголизма, во многом не специфичны по отношению к нему; они могут порождать целый круг аномальных явлений, в том числе и не связанных с болезненным пристрастием к вину.

Такое открытие лишь на первый взгляд может показаться уводящим слишком далеко от вопросов алкоголизма. На деле оно обнаруживает принципиально новые подходы к решению этих вопросов и во многом объясняет, почему столь малоэффективными оказывались до сих пор привычные методы профилактической работы. Оно возвращает нас к той важнейшей проблеме, которой посвящена по сути эта книга,—проблеме поиска и исследования общих корней личностных аномалий, которые в случае своего роста могут дать начало разнообразным ветвям и сплетениям аномального развития. Мы же заняты главным образом тем, что рубим ветви, и не мудрено поэтому, что, перекрыв многие каналы распространения алкоголя, столкнулись с резким увеличением потребления других наркотиков, с распространением токсикомании и др., ибо корень — стремление к суррогатной, иллюзорно-компенсаторной деятельности — остался невырванным. Пора наконец переходить от "аварийной", перевоспитывающей политики (когда мы с опозданием реагируем на уже возникшие явления, будь то алкоголизм, наркомания или появление асоциальных групп подростков) к политике активной, формирующей, организующей свои результаты. Но пока мы прогнозируем лишь строительство заводов и электростанций, уровень образования и число специалистов, а "строительство" собственно души человеческой остается, скажем прямо, бесхозным. Точно известно и записано в инструкциях, что должен знать ребенок, кончая первый класс школы, какие усвоить арифметические действия и грамматические правила, но каковы должны быть конкретные "нормативы" его становящейся души, оказывается на деле толком неизвестным ни педагогам, ни родителям. Стоит ли после этого удивляться тем сюрпризам, которые преподносят нам вчерашние первоклассники, став подростками и юношами?

Изучение историй жизни больных ранним алкоголизмом показывает, что серьезное неблагополучие возникает уже в младшем школьном возрасте. Необходимо поэтому обратить особое внимание на этот период, поскольку им во многом (хотя, как мы увидим ниже, не исключительно) ограничены возможности профилактики раннего алкоголизма, ибо он потому и ранний, что развивается в подростково-юношеском возрасте, т. е. следующем непосредственно за младшим школьным.

Мы уже обсуждали выше, почему у будущих пациентов происходили неудачи в осуществлении ведущей для младших школьников учебной деятельности, как в результате этого ущемлялись самооценка, самоуважение ребят, как отделялись, выпадали они из школьного коллектива, как миновала их внешкольная воспитательная работа и как поэтому при наступлении подросткового кризиса и соответствующего переходного потребностного состояния без особых раздумий в качестве наиболее подходящего предмета новых возрастных потребностей выбирали они "уличную" компанию, в которой обязательным, существенным, а затем и стержневым моментом групповой жизни становились регулярные выпивки со всеми вытекающими отсюда последствиями вплоть до возникновения алкогольной болезни.

Можно ли было, однако, избежать такого поворота событий, можно ли было разорвать взаимосвязанную, плотно пригнанную цепь социально-психологических причин и следствий, приведших детей к катастрофе, и повернуть в какой-то момент их развитие в благополучное русло? Безусловно, можно. Для этого надо проанализировать, просмотреть весь путь аномального развития, обнаружить его ключевые моменты и звенья, попытаться скоррегировать их и сделать так (в социальном и психологическом планах), чтобы впредь они не были камнем преткновения для новых поколений детей. В этом, собственно, вся суть социально-психологической профилактики, призванной оградить подрастающую смену, общество от пагубных для личностного здоровья путей . Заметим, однако, что эти ограждения не смогут стать сами по себе гарантами личностного здоровья. Образно говоря, они подготавливают и обозначают место той строительной площадки, на которой предстоит еще возвести здание личности, контуры ее основных ценностей и идеалов. Таковое возведение — прямая задача уже иного процесса — процесса воспитания и самовоспитания, который тесно взаимосвязан, взаимопереплетен с психопрофилактикой, но отнюдь не тождествен ей.

Рассмотрим теперь некоторые примеры психопрофилактических действий. Сначала о детях, у которых ухудшение учебной деятельности было связано помимо семейного неблагополучия с астеническими состояниями, нарушениями работоспособности, повышенной нервной и психической утомляемостью, лабильностью и др. Во-первых, необходимо специальное, особое внимание режиму труда и отдыха таких школьников, воспитание соответствующих привычек и навыков, оказание им, особенно на первых, постановочных этапах, организующей помощи в учебе. Во-вторых, существенным направлением профилактики является изменение оценок их личности. Оценки эти нельзя (как это, к сожалению, обычно делается) жестко связывать только со школьными отметками. В-третьих, для подобных детей существуют особые школы (лесные школы, школы при специальных детских санаториях, школа-интернат при Институте дефектологии АПН СССР и ряд других подобных школ, классы индивидуального обучения и др.) с соответствующим индивидуальным подходом, с сокращенным временем уроков, с более растянутой по срокам программой обучения, которая, однако, в целом совпадает с программой общеобразовательной школы (напомним, что речь идет пока не об олигофренах или детях, перенесших достаточно серьезное поражение нервной системы — о них чуть позже, а о детях с той или иной, часто весьма стертой, церебральной недостаточностью) . Учет этих требований, в особенности своевременный перевод, даже на короткое время, в такие школы, оказывается крайне важным для развития подобных детей, поддержания их должной самооценки, профилактики отклонений личности. Приведем в качестве примера одно из наблюдений, заимствованное из работы Т. А. Власовой и М. С. Певзнер 23..

Женя К., 10 лет, был направлен на медико-педагогическую консультацию из-за явной недисциплинированности: дерется с детьми, не подчиняется педагогу, срывает уроки. Резко снижена успеваемость. В последнее время пропадает весь день на улице и, находясь среди. старших по возрасту детей, усваивает от них дурные привычки. Домашние условия неблагоприятные. Отец пьет, не уравновешен в общении с членами семьи.

При исследовании в медико-педагогической консультации выявилось, что у мальчика в целом сохранна интеллектуальная сфера и что трудности в поведении и обучении были обусловлены вторичными характерологическими изменениями, которые появились в результате ослабленности, утомляемости ребенка, неблагоприятных условий, создавшихся для него в школе и семье. Женю направили на 6 месяцев в лесную школу, где был специальный режим, организующая помощь, индивидуальный педагогический подход, общеукрепляющее лечение. В результате мальчик окреп, стал спокойнее, повысилась его работоспособность, были восстановлены основные пробелы в школьных знаниях, и, что самое главное, у него появился интерес к учебе, к занятиям. По возвращении в прежнюю школу был взят на учет школьным врачом. По катамнестическим сведениям, ребенок через полтора года повторно был направлен в лесную школу. Все это дало возможность стать Жене успевающим учеником, выравнять его отношения с другими, его поведение и характер.

Еще одним путем профилактики, в равной степени важным не только для рассматриваемого, но и для всех контингентов неблагополучных детей, является вовлечение их в такого рода внешкольную, внеучебную деятельность, в которой могли бы проявиться их способности, душевные качества, где бы они могли получить одобрение, знаки внимания, уважение окружающих ребят и взрослых.

На анализе последнего направления мы особо остановимся ниже, а пока перейдем к тем пациентам, которые выросли в неблагополучных семьях и у которых выявилась более серьезная, чем в предыдущей группе, резидуальная органическая патология или даже была констатирована олигофрения, часто в степени легкой дебильности. Отправленные в массовую школу, эти дети неизбежно начинали серьезно отставать в учебе со всеми вытекающими отсюда психологическими последствиями. Отставание это, однако, было вызвано не только повышенной утомляемостью и лабильностью, как в предыдущей группе, но и общим снижением уровня мышления, его сугубо ситуационной структурой и по сути дела принципиальной невозможностью овладения программой общеобразовательной школы.

Значимой мерой профилактики в этом случае является своевременный перевод таких детей во вспомогательную школу для умственно отсталых, где в значительно удлиненные сроки (8 лет) они овладевают программой начальной массовой школы, получают профессиональную подготовку по несложным видам труда в промышленности, бытовом обслуживании и сельском хозяйстве. Практика показывает, что эта мера значительно сокращает вероятность асоциального развития таких детей. Психологи справедливо связывают это с удовлетворением возрастных потребностей детей в самоуважении, в одобрении, которые постоянно фрустрируются в массовой школе, ибо в массовой школе такой ребенок все время терпит неудачи в учебе, тогда как во вспомогательной — он рядовой ученик в коллективе таких же, как он, ребят.

В этом отношении весьма показательна работа Л. Н. Поперечной и С. Я. Рубинштейн 24.. Ими были изучены две группы детей, перенесших в раннем возрасте органические поражения головного мозга. В первую группу вошли те ученики массовой школы, которых в свое время психологи и педагоги рекомендовали перевести во вспомогательную .школу, но их родители категорически воспротивились такому переводу. Ко второй группе были отнесены те, кто был вовремя переведен во вспомогательную школу. Полученные спустя шесть лет катамнестические сведения показали следующее. Вошедшие в первую группу, как и следовало ожидать, длительно не успевали в массовых школах со всеми вытекающими отсюда последствиями. Многие из них в подростковом возрасте без сожаления бросали школу и сбивались на путь асоциального поведения, пьянства, оказывались в исправительно-трудовых колониях. Во второй группе оказалось гораздо больше юношей и девушек с положительной направленностью личности. Они работали, самостоятельно жили, строили собственные семьи. Авторы описывают случаи, когда стойкая положительная направленность наблюдалась даже у тех, кто после окончания школы-интерната вынужден был жить в одной квартире с родителями-пьяницами. Согласно данным этого исследования, решающую роль в возникновении отрицательной направленности личности у первой группы сыграла именно длительная неуспеваемость в школе, т. е. неуспех в основном виде деятельности. Во второй же группе, напротив, успехи в учебной и трудовой деятельности способствовали формированию положительных интересов и ценностей, положительной направленности личности.

Меры психопрофилактики раннего алкоголизма, конечно, не ограничиваются лишь применением их к неблагополучным детям, отягощенным той или иной органической недостаточностью. Существуют в "группе риска" и такие дети, у которых не выявляется органической недостаточности и наследственной отягощенности. Однако обычно эти случаи характеризуются выраженной, так называемой педагогической запущенностью, отсутствием должного родительского надзора, заменой воспитания наказанием и т. п., в результате чего ребенок также выходит на рубеж подросткового возраста отчужденным от школьного коллектива и ведущей учебной деятельности со всеми рассмотренными выше опасностями данного положения. Необходимо, следовательно, и в этих случаях применять действенные меры профилактики, среди которых следует выделить организующую помощь в учебе, отсутствие жесткой связи между оценками успеваемости и оценками личности, вовлечение во внешкольную воспитывающую деятельность. Последняя, как уже подчеркивалось, является важнейшим элементом психопрофилактики раннего алкоголизма, причем особенно возрастает ее значение на решающем для большинства наших пациентов подростковом рубеже.

Следует поэтому подробнее остановиться на психологических принципах вовлечения "трудных" детей в воспитательный процесс. Но прежде хотелось бы обратить внимание на то, что определенные неспецифические психопрофилактические аспекты надо всегда иметь в виду воспитателям тех детей, которые в целом выглядят вполне благополучными, лишены наследственной недостаточности, изолированы от возможности употребления алкоголя — словом, не вызывают опасений относительно их будущего трезвого образа жизни. Мы видели, что болезненная привязанность к алкоголю (как, впрочем, и любому другому наркотику) формирует установку на немедленное удовлетворение потребностей при малых затратах усилий, импульсивные способы действия, неумение опосредствовать свое поведение, избегание ответственности за совершаемые поступки, игнорирование необходимости отделить возможное от желаемого и т. п. Необходимо помнить, однако, что определенные зачатки этих черт могут быть присущи любому непьющему человеку, и в таком случае вовлечение в регулярное алкогольное действо усиливает, доводит их до крайности, опасного гротеска. Подобно тому как в организме присутствуют вирусы едва ли не всех болезней, так и в организации психики могут быть зачатки склонности к иллюзорно-компенсаторным действиям, степень выраженности которых составляет, если угодно, степень латентного психологического риска, психологической предрасположенности к возникновению в случае знакомства с наркотиком тяги к нему. Важно поэтому заранее открыть воспитаннику способы полноценного, мужественного, "посюстороннего" отношения к конфликтам, неудачам, поражениям и другим негативным периодам жизни, с которых порой начинается уход в ирреальный план у взрослого человека, т. е. умение терпеть, ждать, откладывать получение привлекающей награды, разводить реальные и идеальные цели и т. п. Закладывая эти умения, обсуждая возможные трудности жизни и достойные способы их преодоления, мы тем самым закладываем и определенный психологический иммунитет к возникновению в будущем наркоманических соблазнов.

Этот момент наряду с привитием алоцентрической, просоциальной ориентации является важной составляющей психопрофилактики алкоголизма, точнее сказать, общей психопрофилактики аномального развития личности, частной, но, пожалуй, наиболее опасной и злокачественной формой которого является алкоголизм.

Перейдем теперь к изложению психологических принципов воспитательной внешкольной работы с подростками "группы риска".

Появление новых свойств и новой направленности личности взамен старых возможно только в ходе развития соответствующей новой деятельности, а никак не путем одного, пусть самого проникновенного, проповедования новых взглядов и интересов, не путем одних нравоучений и нотаций. Напомним, что свойства личности всегда деятельностно опосредствованы. Не будучи порождены соответствующей деятельностью, они представляют всего лишь пустую декларацию.

Здесь необходимо подчеркнуть следующие моменты, связанные с обоснованной выше (гл. II) развернутой схемой движения деятельности, в которой выделяются три зоны: 1) потребностное состояние, выбор предмета; 2) закрепление предмета в качестве мотива, мотивообразование; 3) преобразование деятельности. Мы говорили о том, что предмет, который будет адекватен потребностному состоянию, характеризующему подростковый кризис, и который имеет большую возможность быть выбранным среди прочих, должен отвечать стремлениям подростка к взрослости, собственной значимости и в то же время к личному, теплому, интимно-, личностному общению. Наибольшей вероятностью стать таким предметом обладает группа сверстников при наличии: 1) теплоты, тесных личностных связей и общений; 2) общего дела, объединяющего группу, общих целей, задач, общих врагов и друзей; 3) атрибутов взрослости, собственной значимости; 4) элемента "особости", порой тайны, превосходства над другими подобными группами, некоторой экстремальности групповой деятельности, субъективного восприятия ее как чего-то небудничного, доселе небывалого. Жизнь подростков "группы риска" складывалась так, что в качестве такой группы они выбирают "уличную" компанию и, что важно, в дальнейшем остаются в ней, закрепляются в зоне ее влияния, претерпевая вместе с ней изменения в сторону асоциальности.

Чтобы "переопредметить" те потребности, которые находили свое удовлетворение в асоциальной деятельности, и тем самым положить начало построению новой цепи деятельности, призванной заменить, вытеснить прежнюю, асоциальную, необходимо учитывать специфику не какой-либо одной, а всех указанных этапов, зон, их взаимопереходов и взаимосвязей. Так, например, очень часто приходится мириться с тем, что предметы, мотивы, которые выбираются в первой и закрепляются во второй зоне движения деятельности, оказываются по многим своим характеристикам еще далекими от тех, которые мечтает видеть воспитатель у своих воспитанников. Желаемые мотивы, как правило, могут появиться лишь в результате длительного и сложного воспитательного процесса, в то время как первые выборы играют нередко роль крючка, приманки, для того чтобы вовлечь подростка в новый коллектив, в сферу воспитательного воздействия. Непонимание этого момента сплошь и рядом приводит к тому, что от трудного подростка сразу требуют примерного поведения и похвальных мотивов. Это обычно кончается тем, что такой подросток не принимает эти требования и, не чувствуя их внутренней необходимости, так или иначе уходит из поля влияния воспитателя, причем уходит, как мы знаем, нередко в асоциальную "уличную" компанию, которая, как это ни парадоксально, оказывается в данной ситуации куда более педагогически мудрой, ибо отвечает определенным возрастным потребностям подростка (например, потребности в неформальном, дружеском общении) и поначалу предъявляет новичку понятные и посильные для него требования. Следует помнить, что если не создать ребенку адекватные формы реализации его возрастных потребностей, то сами эти потребности не исчезнут, а будут искать иные формы реализации, не исключая отклоняющихся и асоциальных. Таким образом, воспитание должно вобрать в себя реальную жизнь ребенка, а не быть чем-то внешним, навязанным по отношению к этой жизни. Дилемма, стоящая здесь, достаточно остра: либо воспитание, с опорой на реальные возрастные потребности, будет вести за собой развитие личности, либо это развитие пройдет своим стихийным ходом мимо организованного воспитания со всеми присущими стихии последствиями.

Любой из перечисленных выше притягательных для подростка атрибутов дружеской группы не является сам по себе хорошим или плохим. Все зависит от того, каким содержанием он наполняется. К сожалению, однако, приходится встречаться с тем, что во многих педагогических разработках и публицистических статьях о воспитании конкретно-психологические особенности потребностных состояний, мотивов, интересов ребенка по сути игнорируются, а на их место подставляются потребности, мысли и чувства, которые, по мнению авторов, должны быть или желательны на данной возрастной ступени. Это явление, которое можно обозначить как своеобразный "постулат долженствования", наносит огромный ущерб делу воспитания. Подчиняясь постулату долженствования, неизбежно начинают искать не там, где "потеряно", не там, где реально находится сейчас ребенок со всеми особенностями его психики, его личности и мышления (нравятся они нам или не нравятся, кажутся привлекательными или отталкивающими), а там, где "светло", куда он может только еще прийти вследствие определенных воспитательных усилий. Отсюда, в частности, проистекают формализм, пристрастие к дутым, парадным показателям, игнорирование негативных явлений в жизни нашей молодежи, нежелание и неумение честно и открыто их анализировать и многое другое.

Автору, например, приходилось сталкиваться с мнением о том, что, скажем, полезных видов групповой экстремальной деятельности не может быть, а ученый, предлагающий искать и прививать такие виды деятельности, желает протащить некую крамолу, чуть ли не подрывающую общественные устои, словно данные психологических исследований (а речь шла именно о них) могут быть приняты и одобрены лишь в том случае, если согласуются с чьими-то личными вкусами и представлениями о должном. Пора наконец понять, что психологические особенности нельзя мгновенно переиначить, объявить выдумкой или "отменить" вовсе, что с такой необыкновенной легкостью порой делается в нашей действительности. Это — объективные условия, и если к ним относиться без должного уважения, игнорировать их, то, как и любые другие объективные условия, они жестоко мстят нам, чему есть уже немало примеров. Что же касается стремления к необычности, неординарности, экстремальности групповой деятельности на определенном возрастном этапе, то речь идет о важнейшем психолого-педагогическом принципе: разве команда гайдаровского Тимура, ее деятельность не была особой групповой и экстремальной деятельностью, разве не имела она свою символику, не была окутана глубокой тайной, не была связана с риском, борьбой и опасностью? Или движение молодежных студенческих дружин по охране природы, начавшееся в 60-х годах на биологическом факультете МГУ и ныне распространившееся на всю страну? Эти дружины ведут нешуточную, сопряженную с опасностью борьбу с врагами природы, в том числе и с матерыми браконьерами. Разве это не особая, подразумевающая экстремальные ситуации деятельность и одновременно деятельность социально значимая, духовно высокая? Ясно, что подросток, юноша, прошедший через такого рода деятельность, не только полностью удовлетворит в ней свои насущные возрастные потребности, не только будет готов к сложностям реальной жизни, но и никогда не потянется к наркотику как средству самоутверждения. Ему незачем будет стремиться в иллюзорный мир, чтобы хоть на миг, страшной ценой разрушения своего мозга ощутить себя хозяином положения. Он не где-то там, а здесь, прочно, по-хозяйски обживается, борется с трудностями, решает свои проблемы, противоречия. Он здесь живет.

Но если даже нам удалось сформировать необходимую общественно значимую и отвечающую возрастным потребностям деятельность и она в данный момент увлекла воспитанника, задача этим не исчерпывается. Необходимо постоянно поддерживать эту деятельность с помощью расширения арсенала средств ее осуществления, усложнения целей, развития потребностей и т. п. Если такая деятельность начинает раньше времени "провисать", лишается своих перспектив, реальной привлекательности, то повышается и вероятность различного рода отклонений, вероятность выхода ребенка из поля воспитательных воздействий.

Вместе с тем надо помнить, что развитие любой предметной деятельности, обеспечение ее стабильности не самоцель, а предлог, почва, материал, на основании которых необходимо осуществлять главную задачу — задачу нравственного формирования воспитанника, привитие ему честности, доброты, социальной активности, общественной направленности. (Здесь, как видит внимательный читатель, мы переходим к выделенной выше (гл. II) третьей плоскости анализа личности — плоскости смысловой, нравственной и соответственно к высшему уровню психического здоровья — уровню личностного здоровья.) Заостряя данное положение, можно сказать, что для воспитателя по сути все равно, занимается ли ребенок туризмом, фехтованием, музыкой, театром или плетением вологодских кружев,— важно, каким он становится человеком в ходе этих занятий. Это не значит, что продукт деятельности, е<е качество вовсе не играют роли. Понятно, что стремление все делать как можно лучше само по себе есть одно из начал нравственности. Это значит лишь то, что предмет воспитания не совпадает с предметом обучения. Если в первом случае предметом является нравственно-ценностная, смысловая сфера, то во втором — интеллектуальная и операционально-техническая 25..

Наконец, важно знать, что в развитии любой деятельности, какой бы налаженной, социально значимой и удобной для воспитания она нам ни казалась, возможны кризисы, появление новых потребностных состояний, к которым должен быть готов воспитатель и к которым он должен исподволь готовить воспитанника, с тем чтобы выбор нового предмета обеспечивал его дальнейший нравственный рост и был адекватен выработанным нравственным установкам .

Что же касается содержания самих установок, содержания смыслообразующих полей сознания, то из всего вышеизложенного становится достаточно ясным, что основным для профилактики отклонений личности путем развития должно быть опосредствованное соответствующими деятельностями движение, восхождение от узколичного к всеобщему.

Еще один принцип воспитательной работы с "трудными" подростками заключается в следующем. Мы не можем приступить к работе с ними непосредственно и прямо. Ведь если "трудный" должен "переопредметить" свои потребности, перенести центр своего смыслового восприятия из асоциально ориентированной группы в группу, осуществляющую просоциальное развитие, то необходимо как минимум наличие последней группы, причем не просто наличие, а обеспечение ее жизнеспособности, привлекательности для подростков, возможности противостояния пагубным и дезорганизующим влияниям. Надо помнить, что "трудные" — это отнюдь не пассивный объект воспитания. Они легко сплачиваются, и их дезорганизующая активность весьма велика. Принявший их коллектив должен быть действительно силен, чтобы его не разложила вошедшая в него даже небольшая компания "трудных". Понятно также, что речь идет не об абстрактной силе, а о силе нравственной, ориентированной на продуцирование и реализацию общественно значимых, просоциальных ценностей, усваивая, разделяя, отстаивая которые возвышается и каждый входящий в коллектив индивид. "Коллективные формы сотрудничества,— писал Л. С. Выготский,— предшествуют индивидуальным формам поведения, вырастающим на их основе, и являются их прямыми родоначальниками и источниками их возникновения" 26..

К сожалению, эти условия часто игнорируются, и на практике пытаются сразу чуть ли не из одних "трудных" формировать воспитывающий коллектив (трудовые лагеря, экспедиции и т. п.). Как правило, такие попытки заканчиваются самым плачевным образом 27..

Из сказанного следует, что в работе с "трудными" надо различать две задачи — задачу создания стойкого, просоциально ориентированного воспитывающего коллектива и задачу вовлечения в этот коллектив "трудных" подростков. Разумеется, в реальности воспитатель не может сказать явно "трудному" подростку: не ходи в наш коллектив, он еще не созрел для твоего перевоспитания. Эти две задачи приходится решать подчас чуть ли не одновременно, но различать их и по возможности обеспечивать опережающее решение первой задачи совершенно необходимо.

Отдельно следует сказать о личности самого воспитателя. Психология определяет (и надо ли говорить о том, как это важно) необходимую канву, направление, последовательность действий, но вне живой личности воспитателя, его реального опыта, его индивидуальности любая психологическая разработка мертва . Поэтому, чтобы овладеть той или иной методикой воспитания, надо не только познакомиться с теорией, психологической канвой процесса (что, разумеется, совершенно необходимо), но определенное время активно участвовать в этом процессе под руководством опытного воспитателя. Надо прямо констатировать: методики воспитания передаются из рук в руки. Это касается всего спектра воспитательной работы — от коррекции психических отклонений, где никакая книга не заменит сама по себе учебы у реального психотерапевта, до воспитания вполне здоровых детей и подростков, где также надо пройти определенный путь рядом с опытным учителем. Отсюда — необходимость создания различных методических центров, где на живом примере желающие могли бы овладеть теми или иными аспектами сложного воспитательного дела, соединить его теорию и практику.

И наконец, последнее. Никакая самая изощренная педагогическая техника и интуиция, выверенная психологическая теория не спасут, если воспитатель — человек безнравственный, если его смысловая сфера ориентирована на эгоцентрические ценности. Какой бы методикой он ни пользовался, он будет способствовать воспитанию людей безнравственных. Это надо твердо усвоить, а не ждать от психологов и педагогов некоего алгоритма, системы советов, которые сами по себе свершат чудо нравственного воспитания. Еще А. С. Макаренко высмеивал тех, кто считает, что "нужно найти какой-то хитрейший рецепт воспитания детей, и дело будет сделано... Если этот рецепт дать в руки самому заядлому лежебоке, он при помощи рецепта воспитает трудолюбивого человека, если его дать мошеннику, рецепт поможет воспитать честного гражданина, в руках враля он тоже сделает чудо, и ребенок вырастет правдивым. Таких чудес не бывает. Никакие рецепты не помогут, если в самой личности воспитателя есть большие недостатки" 28..

Исходя из названных принципов в одной из школ Москвы был начат психолого-педагогический эксперимент, в ходе которого решались обозначенные выше задачи: создание воспитывающего коллектива и вовлечение "трудных" подростков в коллективную деятельность. Так появилась специальная методика, разработанная под нашим руководством С. Н. Волковым. Всего за 10 лет проведения психолого-педагогической работы (1974—1984 гг.) через организованные поданной методике туристские кружки, объединенные затем в районный турклуб "Изыскатель", прошло около полутора тысяч детей и подростков, из них более 300 подростков "группы риска" (приводы в милицию, случаи пьянства и др.). Не вдаваясь здесь в описание самой методики , ограничимся лишь иллюстрацией — историей одного из воспитанников С. Н. Волкова.

Валерий К., 18 лет. Отец—рабочий, больной алкоголизмом в стадии запойного пьянства. Внимания детям не уделял, в состоянии опьянения часто скандалил дома. Мать много работает, чтобы материально обеспечить семью.

Мальчик рос подвижным ребенком. В дошкольном детстве вследствие неблагополучия и. отсутствия надзора в семье почти все время проводил на улице, рано стал самостоятельным. В школу пошел с 7 лет. Из-за неуспеваемости был оставлен в первом классе на второй год. В начальной школе учился на двойки и тройки, был недисциплинированным, из-за этого возникали постоянные конфликты с учителями. К 13 годам все меньше внимания уделяет учебе, зато полностью переносит свою активность на улицу, где складывается "уличная" компания с гипертрофированным культом дружбы внутри своего узкого круга ("браты"). Принимает участие, часто как инициатор и предводитель, в многочисленных массовых драках, в которых "выясняются" территории влияния "дворов" и "улиц" района-новостройки. В одной из таких драк получил травму головы. Непременным атрибутом групповой жизни становится выпивка. В шестом классе (14 лет) ставится на учет в органах милиции, отмечены неоднократные появления в общественных местах в нетрезвом состоянии. К 15 годам в школе окончательно формируется представление о Валерии как о крайне плохом ученике (тяжелая неуспеваемость, особенно по русскому яаыку и математике) и опасном хулигане, состоящем на учете в милиции.

С такой характеристикой К. пришел в туристский клуб. Побудили его к этому любопытство, вызванное развешанными в коридоре школы яркими фотографиями далеких походов, перспектива путешествия на Кольский полуостров и сама фигура тогдашнего руководителя — совсем молодого человека, разностороннего спортсмена, всегда подтянутого, ладно одетого, а главное — искренне расположенного к воспитанникам, готового отдать им все свое время и силы.

Поначалу, в первых походах, К. пытался насаждать усвоенные прежде шаблоны отношений: сколачивал свою компанию с особыми привилегиями, использовал физическое превосходство, сквернословил и т. п. Однако руководитель, угадав потенциальные возможности подростка, сразу поставил его в особую позицию в клубе — позицию защитника, опекуна младших и слабых членов клуба, без которого им (младшим) будет плохо, они не справятся с трудностями путешествия. Эта позиция, оказавшаяся наиболее адекватной в воспитательном смысле для К., бывшего к тому же (из-за дублирования класса) переростком среди своих одноклассников, позволила в короткий срок выявить лучшие качества подростка, должным образом применить его лидерскую и организаторскую направленность. Валерий нес самые тяжелые рюкзаки, помогал младшим, лучше всех разжигал костер и организовывал привал, брал на себя наиболее трудную работу. Все это привело к тому, что К. стал пользоваться всеобщим признанием, уважением и любовью в коллективе — избирался командиром экипажа, дважды был капитаном всего клуба. Разносторонняя клубная деятельность (тренировки, подготовка к походам, сами походы) оказалась куда более привлекательной, чем прежняя, асоциальная. Разумеется, в новой, походной жизни (а походы предпринимались часто весьма сложные) не оказалось места и выпивке, а позиция лидера, защитника, опекуна младших членов группы и вовсе исключала ее. Связь же с прежними "братами" сказалась в том, что троих из них он привел в клуб, причем один — Михаил Н. из очень неблагополучной семьи, дублировавший 4-й и 6-й классы, состоявший на учете в милиции и в психоневрологическом диспансере (последствия черепно-мозговой травмы), прошел тот же путь, что и К., став признанным лидером коллектива. После 8-го класса К. поступил в ПТУ. До армии работал автослесарем, продолжал посещать клуб.

Катамнез спустя 5 лет. Во время службы в армии зарекомендовал себя с лучшей стороны, неоднократно получал поощрения, закончил службу в звании старшего сержанта. После демобилизации работает водителем грузового автомобиля. Женат, имеет ребенка. На общественных началах в школе, недалеко от своего места жительства, создал туристский клуб, основанный на традициях и методике клуба своего детства.

Проанализируем это наблюдение. Первая его часть полностью совпадает с типичной предысторией раннего алкоголизма: неблагополучное детство, отец - пьяница, неудачи в учебе, дублирование класса, конфликты с учителями и т.п. Совпадающими оказываются и начальные этапы собственно истории злоупотребления: "уличная" компания, хулиганство, драки, асоциальная направленность и как ее необходимый признак - групповая выпивка, появление пьяного подростка в общественных местах и т.. п.

Однако с определенного пункта данная история и истории больных пациентов существенно расходятся, что связано с выбором Валерием К. иного предмета, удовлетворяющего его возрастные потребности, нежели прежняя "уличная", асоциальная по своей направленности компания. Первоначально выбор этот произошел по чисто внешним причинам: яркие фото дальних путешествий, атлетически сложенный, веселый и открытый руководитель и т. п. Однако, "поймавшись" на эти внешние атрибуты и войдя в новый коллектив, Валерий К. обнаружил в нем новые межличностные отношения, новые их формы и возможности, новые перспективы приобретения собственной значимости, чувства взрослости. Эти новые формы оказались на поверку более привлекательными и глубокими, нежели прежние, осуществляемые в компании "братов". Этому явно способствовала и та позиция, в которую был сразу поставлен в клубе мальчик-переросток, - позиция защитника младших, первого помощника взрослого руководителя в наиболее трудных походах. В результате потребности в самоуважении, в признании окружающих, раскрытие личностных особенностей, лидерские качества - все это получило свою реализацию в качественно новой по сравнению с прежней совместной деятельности: если прежняя имела асоциальную направленность и так или иначе могла привести к противоправным поступкам, пьянству, раннему алкоголизму, то новая несла выраженную общественную, коллективистскую направленность.

Таким образом, возможности психопрофилактики раннего алкоголизма не ограничиваются только младшим школьным возрастом. Действенные меры принципиально возможны здесь даже тогда, когда неблагополучный, "трудный" подросток оказался уже вовлеченным в асоциальную компанию, в ее деятельность, столь частым атрибутом которой является групповая выпивка. Дело в том, что выбор человеком в потребностном состоянии того или иного предмета вовсе не происходит по принципу импринтинга, раз и навсегда совершившегося запечатления, автоматически ведущего затем к строгому развертыванию деятельности, сразу становящейся главной и единственной. В особенности это касается незрелой еще личности подростка. Выбранная неблагополучным подростком асоциальная деятельность не становится сразу определяющей по отношению ко всему внутреннему пространству личности. Она, как и любая поначалу разворачивающаяся деятельность, парциальна, частична по отношению к этому пространству. Исследователи недаром обращают внимание на известную "приписанность" тех или иных свойств личности подростка той или иной деятельности: так, в одной деятельности подросток может выявлять коллективистскую направленность, а в другой — сугубо индивидуалистскую. Поэтому в подростковом возрасте долго сохраняется возможность через развитие новой деятельности, через ее последовательное расширение и углубление изменить прежние представления, взгляды, интересы и способы их осуществления. Надо, однако, спешить, пока групповая деятельность в асоциальной компании не стала ведущей, пока она еще парциальна, частична по отношению к возможным формам деятельности подростка, отвечающим его основным возрастным потребностям.

Итак, мы видели, что путь, ведущий к раннему алкоголизму, имеет свои внутренние закономерности, свою достаточно жесткую психологическую цепь развития, составленную из определенных звеньев, этапов (предыстория злоупотребления, включение в асоциальную компанию, привыкание к алкоголю, развитие иллюзорно-компенсаторной деятельности, изменения смысловой сферы и др.). Значительную роль играют здесь внешние предпосылки такого развития (нарушения микросреды, микрокультуры) и нередко отягощенные, измененные по сравнению с нормой условия протекания психических процессов (неблагоприятная наследственность, травмы, нарушения работоспособности и т. п.).

Вместе с тем проведенный анализ показывает, что внутренняя логика аномального развития отнюдь не является единственно возможной для этих детей при данном стечении условий и предпосылок. В каждом из звеньев аномального развития при учете психологической специфики момента возможен поворот в благополучное русло и избежание тем самым роковых последствий асоциального пути и, в частности, раннего алкоголизма. Стоит, однако, помнить, что, чем дальше уходит становление личности асоциального типа, чем в большей степени приобщается подросток к иллюзорно-компенсаторной алкогольной деятельности, тем более сложными для воспитания и более проблематичными становятся такие повороты. Что же касается самого раннего алкоголизма, если он все же возникает, то на этой стадии меры психологической профилактики, разумеется, полностью исчерпывают себя, уступая основное место мерам медицинского воздействия. Бороться с алкоголизмом как болезнью уже поздно — его надо лечить. Основное направление борьбы, что видно из всего предшествующего материала,— это поиск причин аномального развития и путей их искоренения. Ключевым периодом в отношении раннего алкоголизма является младший школьный и в особенности подростковый возраст, причем особой специфики именно "антиалкогольного" воздействия здесь по большей части нет, точнее, она растворяется в общих проблемах и задачах воспитания личности и профилактики многих других видов аномалий. Конечно, нужны особые и строгие меры по изоляции от алкоголя и наркотиков, надо вовремя информировать ребенка об их пагубности, вреде для здоровья и т. п. Однако подлинный психологический иммунитет к пьянству, алкоголизму, наркомании дают не сами по себе эти меры и знания (хотя, повторяем, они являются необходимым условием), а воспитанная в человеке нравственная, активно-творческая позиция", наличие смысловых перспектив и идеалов жизни, адекватных способов их реализации. Здесь клиническая психология по сути смыкается не только с общей, но и с возрастной, педагогической и социальной психологией, что лишний раз свидетельствует о неформальном внутреннем единстве различных областей и разделов психологической науки.