Из всех парней, с которыми я когда-либо встречалась, только Джонатан Райли совершенно не нуждался в коррективах.

Не только потому, что у него была прекрасная работа, его медно-рыжие волосы всегда идеально лежали, а костюмы ему шили вручную на заказ. И не только потому, что от его безупречного, на мой взгляд, овала лица и улыбки, придававшей блеск серым глазам, женщины падали и укладывались штабелями. В Джонатане все было будто с иголочки, как в голливудских киноактерах золотой эры, загадочно смотревших со студийных портретов. Нельсон мог сколько угодно высмеивать Джонатанову амбициозность, зато Джонатан никогда не выходил из себя, не грубил и был до головокружения галантен на званых вечерах с танцами и во время прогулок по Лондону. Мне казалось, подобная романтика – из области фантастики.

В парижских кафе мне не составляло труда воплощать изящество и уверенность – ведь рядом с Джонатаном я чувствовала себя самой Грейс Келли. Однако вид кованых железных ворот перед домом Ромни, несмотря на то, что со мной был Джонатан, как всегда, вызвал во мне юношеский страх.

Мы направлялись к моим родителям. Счастливые часы со встречи на вокзале промелькнули незаметно, и вот настала пора ступить на порог драконьего логова.

– Запомни, дорогой,– сказала я, сжимая руку Джонатана, чтобы не обнаружить своего жуткого волнения. – Если тебе станет совсем невмоготу, подмигни мне. Я прикинусь, будто меня тошнит, и мы тут же уйдем. Я уже не раз прибегала к этой хитрости. На вечеринках у моих родителей люди по той или иной причине, бывает, даже лишаются чувств. Или убегают, задыхаясь от возмущения.

Джонатан приподнял бровь, говоря всем своим видом, что моя тревога его забавляет, и бабочки, кружившие у меня внутри в бешеном танце, вдруг успокоились. Душу наполнило совсем иное чувство.

– Потерпеть придется всего лишь сорок восемь часов,– сказал он, обнимая меня за талию, когда мы, хрустя гравием, приблизились к парадной. – И потом, я уже общался с твоим семейством, разве ты забыла? Что бы твои родственники ни выкинули, меня этим, поверь, не шокируешь.

– Они не перестают шокировать меня, а я их знаю двадцать девять лет,– мрачно ответила я.

Фундамент, на котором держится моя семья,– непрерывные споры и вспышки гнева. Джонатан, несмотря на то, что его потчевали бесстыдным подхалимажем и явным очковтирательством, удивительным образом ухитрялся сохранять спокойствие. Мой отец – член парламента, а все остальные ему под стать.

– Если на этих выходных меня как-нибудь обидят, будем считать, что я здесь уже свой,– сказал Джонатан. – Приму это за комплимент!

– Хмм,– промычала в ответ я, по привычке глядя на машины во дворе.

Их тут был полный набор. Папин «ягуар», мамин видавший виды «мерседес»-универсал, бабушкин небольшой красный спортивный автомобиль, огромный американский внедорожник – на нем определенно приехали Эмери и ее муж Уильям – и черный «БМВ» с затемненными окнами и шведскими номерами, явно принадлежавший моей второй сестре, Аллегре, если, конечно, мама не поручила устроить сегодняшний вечер организаторам-готам.

Аллегра вышла замуж за шведа по имени Ларс, торговца произведениями искусства, и должна была жить в Стокгольме, однако, к нашему несчастью, слишком часто появлялась в Лондоне.

У дубовой двери я замедлила шаг, схватила руками в перчатках руки Джонатана и взмолилась: – Только бы они вели себя как нормальные люди! И только бы… Пожалуйста, что бы ни произошло, не раздумай жениться на мне!

– Милая! Ради бога, не глупи! Я не раздумаю жениться на тебе ни за что на свете,– сказал Джонатан. – Мы собрались, чтобы вместе порадоваться. Неужели твои родные настолько злобные и вздорные, что захотят разлучить нас?

– Понимаешь…

Я хотела было привести ряд примеров, когда Джонатан обнял меня и горячо поцеловал. Едва я оправилась от потрясения – миловаться перед парадной родительского дома мне не доводилось никогда в жизни – и едва начала смаковать головокружительное чувство, оттого что руки Джонатана скользнули под мой новый пиджак, дверь внезапно раскрылась, и мы в испуге отпрянули.

– О господи, – протянула моя старшая сестра Аллегра, складывая руки на груди. Расширяющиеся книзу рукава ее нового черного платья повисли, как у ведьмы. – Ромео и Джульетта!

Густо краснея, я одернула пиджак. Джонатан лишь едва заметно встряхнул руками, поправляя рукава, и переступил через порог.

– Аллегра, рад тебя видеть.

Он поцеловал ее в щеку.

– Хмм,– неопределенно промычала сестра.

Я, входя вслед за Джонатаном, собралась с духом. Общаться с Аллегрой никому не доставляло большого удовольствия. Одевалась она как владелица похоронного бюро, а ее манеры были бы более уместны в свирепые времена Римской империи.

– Вогуоиг, Аллегра,– сказала я, чмокая сестру в белую, как гипс, щеку. – Ca va?

– Привет, Мел,– ответила она. – Только не говори, что купила это платье в Париже.

– Именно там,– произнесла я, сияя.

Аллегра изумленно нахмурилась.

– Серьезно?

– Да! – воскликнула я. – В «Самаритен»!

– Парижская мода определенно переживает кризис,– проворчала моя сестрица, уже шагая в гостиную.

– Не обращай на нее внимания,– прошептал Джонатан, когда я от беспомощности пробормотала себе под нос ругательство. – Ты выглядишь на все сто.

Я думала, мы сможем войти в гостиную незаметно, ведь папа стоял спиной к двери и о чем-то разглагольствовал, однако у него и на затылке были глаза, только я о них позабыла.

– …Твоя ошибка в том, Уильям, что ты прислушиваешься к мнению того парня. Как школьник, ей-богу! Оно отвлекает тебя от собственных мыслей. А-а, Мелисса, как мило, что ты, наконец-то нарисовалась!

Отец повернулся с обычной коварной ухмылкой, и я поневоле сделала шаг назад.

В лучшие дни он выглядел вполне приятно, если вам по вкусу англичане лисьего типа, однако сегодня его было вообще не узнать. Мешки под глазами исчезли, седеющие волосы были начесаны и лежали шапкой в стиле бесшабашного юноши, кожа поблескивала, как у жителя Кубы или Флориды, а вовсе не как у обитателя родного влажного климата, в котором так выгодно разводить котсуолдских овец. Словом, папа преобразился, точно кинозвезда.

Его улыбка растянулась до предела, и тут я заметила, что и на зубы родитель не поскупился. Даже по-американски аккуратные Джонатановы по сравнению с нынешними отцовскими смотрелись весьма невзрачно. Вот почему мой папаша теперь все время улыбался. Он всегда использовал, что только мог, по полной программе.

– Смотрю, ты и Джастина привезла,– сказал отец, пока я лихорадочно думала, чтобы ему ответить.

– Джонатана,– поправила мама. Она уже протягивала нам навстречу белые руки. – Ты прекрасно помнишь его имя. Не обращай на него внимания, дорогой, он просто дурачится. Впрочем, ему никогда не приходится слишком усердствовать, правда ведь, Мартин? – Мама остановилась перед Джонатаном и расцвела улыбкой, будто он был единственным гостем, которого ей по-настоящему хотелось видеть. – Ужасно рада, что ты смог к нам вырваться.

– Белинда, даже если бы работники железнодорожного туннеля под Ла-Маншем забастовали, я нашел бы способ до вас добраться,– ответил мой жених, целуя ее в обе щеки. – Ждал этого дня целую неделю.

Маме Джонатан нравился. У него был особый дар очаровывать, и, кажется, он старался прийтись моей матери по вкусу.

– Здравствуй, дорогая,– сказала она, поворачиваясь ко мне и морща губы в воздушном поцелуе.

Ее лицо покрывал легкий загар. Я задумалась о том, не провернул ли папаша очередную выгодную сделку с местными жителями.

– Храбрец по тебе скучал,– с укором добавила мама.

Она у нас собачница, поэтому-то мы с Джонатаном и отдали ей Джонатанова вестхайлендского терьера до моего переезда в Париж. Насколько я понимала, Храбрецу уезжать из собачьего рая во Францию хотелось еще меньше, чем мне – из уюта Нельсона.

Я, было собралась извиниться, за редкие приезды, когда отец схватил Джонатана за плечо. Надо заметить, весьма неуклюже – Джонатан выше его, по меньшей мере, на четыре дюйма.

– Я тебя ждал,– провозгласил папаша. – Чтобы кое-что показать!

Джонатан взглянул на меня с проблеском тревоги в глазах.

– Это всего лишь меч,– шепнула я.

Отец всем хвастал, что умудрился «приобрести» меч, которым казнили Анну Болейн, и по традиции показывал его будущим зятьям. Уильям, когда впервые явился в наш дом в качестве жениха Эмери, схватил оружие, стал размахивать им в воздухе и чуть не обезглавил миссис Ллойд, домработницу. Отец до того испугался, что без слов подписал замысловатое добрачное соглашение, составленное юристами Уильяма.

– Пойдем! – прогремел папаша. – Перед ужином самое время взглянуть на оружие!

Я похлопала Джонатана по руке. Он восхищал меня помимо прочего еще и тем, что и не думал трепетать перед моим отцом.

– Отлично! – воскликнул Джонатан голосом футбольного болельщика. – Проверим оружие!

Отец – точнее, киноактер, который будто играл роль нашего отца,– прищелкнул зубами и пошел прочь из гостиной.

– Ларс? Уильям? – Я с мольбой взглянула на зятьев. – Не желаете к ним присоединиться?

Оба чересчур энергично покачали головами.

Когда Джонатан ушел, я, примерная сестра и свояченица, стала со всеми здороваться. Ларс, муж Аллегры, был с головы до пят в черном. Прежде чем поцеловать его, я затаила дыхание – в его черной густой бороде неизменно пестрели кусочки пищи, и от него всегда попахивало спиртным. Всякий раз, когда я видела Ларса и Аллегру вместе, между ними полным ходом шла ссора, напоминавшая вечно кипящий в кастрюле бульон.

– Привет, Ларс. – Я чмокнула его туда, где борода казалась чистой. – Прекрасно выглядишь.

– Вот видишь? – прошипел он, обращаясь к Аллегре. – Видишь? Мелисса такого же мнения.

– Не слушай его,– сказала Аллегра. – Он сидит на какой-то нелепой шведской травяной диете, безумно полезной, но от которой сильно пучит. И по моей вине не появляется в галерее. А у меня заканчиваются свечи «Диптик»…

– Аллегра! – рявкнул Ларс.

– Смотрю, ты под стриглась,– пробормотала Аллегра, будто не услышав мужа.

Я, обрадовавшись, поправила волосы длиной до подбородка. Слава богу, хоть кто-то заметил мою новую прическу.

– Спасибо. Джонатан говорит, теперь я похожа на Одри Хепберн.

Аллегра взглянула на меня внимательнее.

– А у тебя, оказывается, большие уши. Раньше я никогда не обращала на них внимания. Ларс, посмотри-ка. Правда, у Мелиссы большие уши?

– Нет! – выпалил Ларс. – Не большие, а оттопыренные!

– Не смеши меня, – пробрюзжала Аллегра. – Огромные, как ритуальные чаши.

– Да нет же, просто торчком. Поэтому и кажется, что они большие. Что у тебя со зрением, Аллегра? Никакого чувства пропорций!

Я поспешила отвернуться, пока Ларс не достал рулетку. Нет, честное слово! Моя семья – сплошное наказание!

Эмери, как бедная родственница, сидела на диванном подлокотнике, а ее муж Уильям угощался копченой лососиной. Эмери на три года моложе меня; у нее длинные волосы, напоминающие по цвету чай с молоком Отдельные пряди, как занавеси, все время сбиваются ей на лицо, поэтому она походит на страдалиц с дорафаэлевских картин, стирающих белье в речке. Аллегра не стесняется высказать любое свое мнение, Эмери же, напротив,– сущее море спокойствия и неопределенности.

Однако нельзя сказать, что в ней совершенно нет коварства Ромни-Джоунсов. Умиротворенная и будто не от мира сего, Эмери тем не менее ухитрилась прибрать к рукам преуспевающего, помешанного на спорте американца-юриста, заполучить дом в Чикаго, временную квартиру в Нью-Йорке, а вместе с ними и пасынка по имени Валентино. И с годами устроиться так, что теперь ей не приходилось отягощать себя никакими заботами. Аллегра же на любую просьбу отвечала отказом. В итоге дочерние обязанности, которые предназначались нам троим, ложились лишь на мои плечи.

Сегодня на Эмери была длинная рубашка павлиньей расцветки, в восточном стиле, и узкие джинсы. Она сидела с выражением рассеянного недоумения на невозмутимом лице и выглядела прекрасно. Эмери повезло: у нее такая же, как у мамы, стройная фигура, поэтому ей очень идут свободные одежды. Мне же приходится истязать себя утягивающими лифчиками и корсетами. Как-то я поддалась на уговоры Эмери и надела блузку с рюшами. В автобусе целых четыре человека одновременно вскочили, спеша уступить мне место.

– Привет, Эмери,– сказала я, целуя сестру.

Вообще-то сегодня она выглядела не столь прозрачной, как прежде. У нее немного округлились щеки. И замечательно, подумала я с каплей злорадства. Если так пойдет и дальше, она в один прекрасный день догонит меня.

– Привет, Мел,– пробормотала Эмери. – Хорошая стрижка. Выглядишь на несколько лет моложе.

Честное слово, я не специально! Когда Эмери подставила щеку для поцелуя, мой взгляд упал ей на шею и плечи. Они тоже казались полнее, чем прежде.

– Ничего, если я не буду вставать? – спросила она, когда я изумленно прикусила губу. – Что– то мне сегодня нехорошо.

– Конечно, конечно. Серьезно? – Я села рядом с ней в огромное кресло. – В каком смысле «нехорошо»?

– Не знаю. Такое чувство, что последнее время я – не я. – Эмери заправила волосы за ухо и вздохнула. Ее платье приподнялось и опустилось, и стало заметно, что моя сестрица раздалась и в талии. – Я как будто… объелась за рождественским столом. И никогда не отделаюсь от этой тяжести.

Я снова взглянула на ее румяные щеки, потом на увеличившуюся грудь, и тут до меня дошло.

– Поздравляю! – прошептала я, радостно пихая ее локтем.

Эмери прищурилась.

– Тсс! То есть… я не понимаю, о чем ты.

Я закатила глаза.

– Послушай, я никому ничего не выболтаю. Поздравляю! Собираешься открыть свой секрет за ужином? Боже! Как же здорово!

Эмери бросила на меня взволнованный взгляд и беспокойно осмотрелась по сторонам.

– Тише ты! Ничего я не собираюсь говорить. Папа не должен ни о чем знать. Только представь, что будет! Едва он услышит, что у нас появится наследник, засадит меня под домашний арест. А я не желаю тут торчать, смотреть, как он без конца дает интервью.

– Молчу,– пообещала я, светясь от счастья. – Когда ждете?

Тонкая бровь Эмери изогнулась.

– Точно не знаю.

– Что?

– Что-что! – Эмери подняла глаза к потолку, будто я задала самый неуместный вопрос. – Не знаю. Через четыре месяца. Или три. В общем, наверное, летом.

– Но, Эмери… – начала я.

– Дорогие мои, надо было предупредить меня, что напитки уже подали! – произнес знакомыйголос.

– Ей-богу, эта женщина за полмили услышит, что откупоривают бутылку,– пробормотала Эмери, а я вскочила с кресла, чтобы поздороваться с бабушкой.

Бабушка, единственная в клане Ромни-Джо– унсов, радовалась встречам со мной. Терпеть мою семью можно было лишь в те вечера, когда компанию украшала бабушка. Нельзя не признать, что и она страдает легкой склонностью к скандалам, однако это отнюдь не характерные для отца разбирательства из-за уклонения от налогов, а клубные и изысканные приключения в гламурном духе пятидесятых.

– Выглядишь превосходно! – воскликнула она, заключая меня в облако из шифона и аромата «Шалимар». – А куда подевался твой очаровательный друг-американец?

– Пошел смотреть меч,– ответила я, позволяя бабушке поправить мою черную блузку и тайком поглядывая на свое отражение в пыльном зеркале над камином.

Благодаря небольшому бабушкиному коррективу мой стиль из «полуслоунского» превратился в «Дольче вита». У бабушки определенно легкая рука.

– Я специально не спускалась, пока не приедешь ты,– шепнула бабуля. – Не выношу их всех. Уильям набивает желудок с той минуты, как они приехали, будто участвует в конкурсе «Кто больше съест». А Ларс с Аллегрой уже расколошматили дверь.

Не успела я спросить о причине очередной ссоры, как раздался жуткий грохот, и все в гостиной подскочили с мест дюйма на три.

– Ужин подан!

Отец усмехнулся, размахивая колотушкой для гонга. Он обожал созывать всех к столу с помощью кошмарного гонга. Говорил, это семейная реликвия, но бабушка как-то поведала мне, что отец забрал гонг из кинотеатра в Чиппенхеме, в семидесятые, когда его закрыли.

– Он определенно перегнул палку с загаром,– негромко заметила бабушка. – Того и гляди пойдут разговоры о каникулах и средствах на организацию местных праздников.

Джонатан стоял на пороге рядом с папой. Казалось, поход к оружию выбил его из колеи лишь самую малость. Он протянул мне руку и ни словом не обмолвился о том, что в доме, за исключением пятачка перед камином, ужасно холодно. Я это оценила.

– Как пообщались? – шепотом полюбопытствовала я, когда мы шли по стылому коридору в столовую.

– Я сказал твоему отцу, что у меня есть охотничье ружье,– прошептал в ответ Джонатан. – И что у нас в школе была пушка, из которой мы стреляли на Четвертое июля. По-твоему, этого достаточно?

– Вполне.

Я вздохнула с облегчением.

– Про «узи» упомяну в следующий раз,– задумчиво добавил Джонатан. – Решил приберечь разговор на крайний случай.

Я удивленно взглянула на него. По-моему, это была шутка. Порой невозможно понять, всерьез Джонатан говорит или дурачится.

Мы вошли в столовую. Сегодня она выглядела мрачнее обычного, потому что мама где-то откопала серебряные канделябры и решила ради столь торжественного случая не включать электрический свет. Бедняга миссис Ллойд, домработница! Должно быть, чистя серебро, натерла себе мозоли.

Впрочем, с таким освещением были не видны слои пыли и паутины, глаза развешанных тут и там оленьих голов поблескивали, а обшитые дубом стены выглядели как никогда торжественно.

– Какая красота! – воскликнула Аллегра. Мрак был ей очень к лицу.

– Я не увижу еду в тарелке,– заныл Ларс, садясь напротив меня.

– По-моему, британские блюда лучше не рассматривать,– весело заметил Уильям.

– Уильям,– машинально произнесла Эмери.

Она выглядит уставшей, с тревогой подумала я. Может, стоит намекнуть о ее положении маме? Эмери почувствовала на себе мой взгляд и нахмурилась.

Пока отец откупоривал бутылки с вином, бабушка заняла самое удобное место, где он ее не мог видеть. К тому же она оказалась со всех сторон окружена мужчинами: по обе стороны от нее сидели Джонатан и Ларс, а напротив – Уильям.

Стол был длинный, поэтому казалось, что старая серебряная корзина с булочками стоит дальше, чем на самом деле. Сторонний наблюдатель тотчас заметил бы, что стулья сдвинуты к маминому краю, а отец пыхтит и злобствует в некотором отдалении от остальных.

К моему великому стыду, родители, продолжая в духе смехотворного представления в гостиной, решили попотчевать нас томатным супом, лазаньей, молодым картофелем и ужасной смесью из нарезанной кубиками моркови с горохом, которой так любят кормить в школах и больницах. Хуже того, миссис Ллойд заставили надеть поверх черных брюк передник и подносить нам всю эту дрянь в серебряных тарелках.

Вино, однако, как и всегда, текло рекой. В основном в рот отца.

– Мелисса! – гаркнул он. Его новые зубы загадочно поблескивали в сиянии свечей. – Чего ты набросилась на картошку?

– Я положила всего две штучки!

Я выронила ложку, будто она вдруг раскалилась.

Джонатан, сидевший по правую руку от отца, выразительно посмотрел на меня. Он всегда повторял, что мне следует быть потверже в общении с родственниками. Ради него я вымучила нервный смешок, прикидываясь, будто подумала, что отец шутит, хоть и знала наверняка: шутками тут и не пахнет.

– Может, ты хочешь, чтобы я передала блюдо тебе?

– Нет,– отрезал папаша. – Не хочу. Если бы хотел, так и сказал бы. Джонатан, ради бога! Оставь в покое мою ногу.

Аллегра, сидевшая слева от отца, заглянула под стол.

– Это Дженкинс, пап. Наверное, тоже мечтает поскорее уничтожить ужин. Попрошайка несчастный!

Она махнула рукой на старшего из двоих маминых бассет-хаундов.

– Вот почему нам приходится довольствоваться низкожирной лазаньей, мои дорогие,– объяснила мама. – Дженкинс напакостничал: украл со стола и съел кусок баранины. – Она вновь наполнила свой бокал из ближайшей бутылки. – Такая же участь постигла и птифуры. Плохой мальчик, Дженкинс! – добавила она, снисходительно улыбаясь.

Дженкинс помчался прочь из-под стола со скоростью, какую способен развить старый перекормленный пес, очевидно получивший пинка от хозяина.

– А сыр он сожрать не мог,– недоверчиво произнесла Аллегра. – Сыр же в холодильнике, я сама видела.

– Сожрал. Все из-за Мелиссы.

Мама указала на меня пальцем.

– Из-за меня? – возмутилась я.

В семействе Ромни-Джоунсов я за что только не была в ответе! Но какое отношение имею к сегодняшнему сыру, честное слово, совершенно не понимала.

– Твой безобразник Храбрец помог Дженкинсу открыть холодильник.

– Что?

Я в растерянности посмотрела на Джонатана. Казалось, я отучила Храбреца от всех дурных привычек. Джонатан не уставал рассказывать друзьям, сколь талантливая дрессировщица его Мелисса.

Он повел бровью.

– Похоже, этот пес обучился новым трюкам.

– Верно. – Мама улыбнулась. – Я видела, как он встает на задние лапы и открывает дверцу носом. Ужасно умная собака. – Она заметила, что папа гневно раздул ноздри, и поспешила добавить: – Но очень проказливая. А сыр есть еще и в подвале! Объединение производителей сыра преподнесло папе целую головку, ты в курсе, Мелисса?

– Нет,– ответила я. – Поздравляю, пап.

– Выходит, ты еще не сидишь на знаменитой папиной сырной диете? – произнесла Аллегра, насмешливо приподнимая брови.

– Нет,– сказала я. – Но слышала, что продажи «вонючего епископа» увеличились на двадцать процентов! Его можно натирать на терке и посыпать им любое блюдо,– объяснила я Джонатану. – Даже пудинги. И от него не потолстеешь!

– Ага,– неопределенно ответил он. Аллегра и Ларс воспользовались удобным случаем и, пока я болтала, перекинулись через стол парой колкостей на шведском. В итоге Аллегра свирепо воткнула вилку в морковные кубики и вскрикнула на английском:

– Про открывалку я не забыла! Последовало неловкое молчание. Ларс свирепо взглянул на жену и процедил сквозь зубы:

– Только не надо ехидно улыбаться! Помни про свои швы!

Аллегра нахмурилась, моргнула и, сильно прищурившись, повторно сдвинула брови.

– Еще несколько подтяжек, Аллегра, и мне придется менять твое свидетельство о рождении,– ядовито заметил папа. – Своему пластическому хирургу ты уже обязана больше, чем нам с мамой.

– Можно подумать, все так просто! – огрызнулась моя старшая сестрица.

– Аллегра! Мартин! – воскликнула мама, извинительно глядя на Джонатана.

Тут я заметила, что Эмери, потягивая воду из стакана, сильно морщится. Она всегда выглядела так, будто ей слегка нездоровится. Будто на ее хрупких плечах лежит тяжким бременем вся несправедливость жизни. Однако сегодня ее вид прямо-таки пугал.

– Эмери,– шепнула я,– когда миссис Ллойд принялась убирать со стола грязные тарелки. – Ты нормально себя чувствуешь? Как тебе лазанья?

– Ммм…

Эмери удивленно взглянула на полусъеденную лазанью, словно только теперь ее заметила. Обычно она ела как лошадь, при этом никто не замечал, каким образом еда исчезает с ее тарелки.

– Думаю, пора перейти к сладкому! – объявила мама.

Не успели мы задуматься о том, что нам подадут, на пороге, точно по волшебству, вновь возникла миссис Ллойд с подносом, на котором красовалась хрустальная чаша для десерта.

Джонатан, явно изумленный, взглянул на меня. Надо будет рассказать ему о кнопке под столом, подумала я. Отец так часто нажимал на нее, когда выходил из себя и топал ногами, и так часто

без повода вызывал предыдущую домработницу, что в конце концов, та потеряла терпение и запустила в него жареной куропаткой.

Миссис Ллойд с растерянным видом двинулась к столу. Я сочувственно посмотрела на нее.

– Итак, что вы там принесли вкусненького, миссис Ллойд? – спросила мама с обычной улыбочкой.

Домработница показала ей содержимое чаши, и мамина улыбка на миг застыла.

– О… Ничего другого не осталось?..

Миссис Ллойд покачала головой.

Мама взяла себя в руки – это она умела.

– Эмери, дорогая. Блюдо специально для тебя! Твое любимое.

– Что? – недоверчиво спросила Эмери. – Неужели там лаймовое желе?

– Шутите? – прогремел папа. – Вы подаете мне на десерт желе?

– А почему не «Реди-уип»? – спросил Уильям, смеясь только глазами.

– Ну и отлично! – воскликнула я, пока не вспыхнул скандал.

Когда вокруг стола пустили деревянные блюда с сыром и печеньем, я заметила, что мама тайком бросает на отца многозначительные взгляды. Он этого не видел – растолковывал Джонатану и Уильяму, какие ошибки допустили британцы в ходе войны за независимость, используя в качестве наглядного пособия серебряный графинчик.

Я посмотрела на Джонатана, надеясь, что у него еще достаточно терпения. Он улыбнулся в ответ и подмигнул, на секунду позволив себе выразить чувства.

По-моему, это заметила мама. Ее лицо озарилось улыбкой, и она стала по-девичьи игриво теребить кольца-сережки с бриллиантами.

– А теперь,– отец вдруг стукнул по столу кулаками и поднялся,– если никто не возражает, я хотел бы толкнуть небольшую речь!

Мы с Эмери и Аллегрой одновременно вздрогнули. Аллегра даже издала недовольный возглас, который я сочла проявлением смелости.

Отец метнул на нее строгий взгляд и добродушно улыбнулся Джонатану, Уильяму и Ларсу. Я его трюки знала от и до, ведь он, можно сказать, на моих глазах восемь раз одержал победу на местных и шесть – на общенациональных выборах.

– Итак,– протянул отец, широко раскинув руки,– позвольте мне, главе семейства, выразить, насколько приятно видеть рядом с собой не только жену и дочерей, но и зятьев – нынешних и будущего!

– И меня, дорогой,– добавила бабушка.

– И тещу,– буркнул отец. – И миссис Ллойд, разумеется, тоже. И собак. Больше никого не забыл?

– Думаю, теперь упомянул всех,– сказала бабушка. – Даже собак. Очень великодушно. Можешь продолжать.

– Благодарю, Дайлис,– ядовито произнес папаша.

«Черт!» – подумала я. Бабушка не прочь повздорить. Поддевать моего отца всегда доставляло ей удовольствие, но сегодня вечером ее глаза горят как-то по-особому.

Я люблю бабушку, хотя от нее, как и от остальных в нашем семействе, в некотором смысле можно ожидать чего угодно. У нее личный счет в банке и записная книжка с телефонными номерами, ради которых отец не пожалел бы никаких денег. Бояться ей нечего.

– Вы все прекрасно знаете, как все эти годы я был счастлив с вашей матерью. Поэтому мне вдвойне приятно, что Джонатан поступает с моей дочерью как с честной женщиной.

Я вздрогнула. Несмотря на то, что мы с Джонатаном познакомились по работе – такое случается каждый день с сотнями людей,– папа, естественно, до сих пор не понимал, что в моем агентстве и в том, как завязались наши с Джонатаном отношения, нет ничего постыдного.

Отец повернулся ко мне, чуть не выплескивая вино из огромного бокала. Нет, пролить спиртное он не мог – был в этих делах слишком опытен.

– Браво, Мелисса! Я уж думал, что не доживу до этого дня, и вот, пожалуйста! Три мои дочери замужем за преуспевающими мужчинами, у каждого есть прекрасный дом за пределами Англии! Чего еще желать любящему отцу?

Аллегра, выпучившая глаза, когда отец заявил, что жил с мамой предельно счастливо, теперь подавилась печеньем.

– В чем дело, Аллегра? – услужливым тоном поинтересовался отец.

Моя старшая сестра покачала головой, а Уильям, пожалуй, слишком усердно похлопал ее по спине.

Я взглянула на Джонатана и улыбнулась. Никогда в жизни не слышала, чтобы папа говорил о нас с такой любовью. Пусть он делал это ради наших мужчин, все равно было приятно сознавать, что мы ему дороги. Видит бог, слишком много мы слышали доказательств обратного.

– В общем,– сказал отец, снова наполняя бокал из своего личного графина,– предлагаю тост за Мелиссу и Джонатана! Вот вам наглядный пример: лучше обзавестись коровой, чем постоянно покупать молоко!

Я взглянула на него с досадой. В глупом дополнении не было никакой нужды.

– За Мелиссу и Джонатана! – подхватила бабушка. – Пусть молока всегда будет в достатке!

– За Мелиссу и Джонатана,– неохотно отозвались остальные.

Я посмотрела на жениха и с облегчением заметила, что происходящее его скорее забавляет, нежели злит. В неярком свете свечей Джонатан выглядел потрясающе. Из-за обилия теней его скулы казались еще более четко очерченными, а подбородок – еще более мужественным. Я надеялась, что мама постелила нам в спальне с кроватью под балдахином, не только потому, что в пологе есть нечто романтичное, а еще и потому, что лишь там была единственная в доме рабочая отопительная батарея.

– С датой вы уже определились? – спросила бабушка.

– Пока нет,– сказала я. – Сначала мы хотим наметить план и список гостей, и уже исходя из этого…

– У меня полно друзей и родственников, которые очень хотели бы прилететь,– объяснил Джонатан.

– Обожаю большие свадьбы,– вздохнула бабушка.

А отец издал странный звук, будто ему вдруг стало не хватать воздуха. Аллегра насмешливо посмотрела на него.

– На свадьбу Мелиссы папа, конечно, не успел скопить денег, правильно, пап?

– Если бы можно было повернуть время вспять, лично я бы похитил свою невесту и сбежал бы с ней. К чему эти свадьбы? – Папаша отвратительно улыбнулся. – Сбежали, и никаких хлопот. Поженились – и наслаждайтесь медовым месяцем!

– Да нет, есть у него деньги,– пробормотала Аллегра, ни к кому конкретно не обращаясь.

– У Мелиссы будет такая же чудесная свадьба, какие были у ее сестер,– сказала мама, тоже будто размышляя вслух. – А когда ты планируешь переехать в Париж, дорогая? Надо будет все заранее продумать…

– Наверное, не раньше конца августа,– ответил Джонатан, не успела я и рта раскрыть. – Летом в любом случае все в отпусках. После этого и сыграем свадьбу. Может, под Рождество?

Он взглянул на меня, улыбаясь глазами, и мое сердце словно растаяло. Было сложно о чем-либо думать – мозг то и дело отключался.

– Замечательно. Теперь перейдем к следующему вопросу,– сказал отец. – Надеюсь, вы в курсе…

– Мы не на жутком заседании Олимпийского комитета, дорогой,– перебила его мама.

– Какая разница, мам? – вставила я, до сих пор исполненная радости оттого, что отец проявил любовь к нам. – Мы все вместе, это самое главное, правда ведь?

Я улыбнулась папе.

Он ответил улыбкой, сверкнув зубами.

– Спасибо, Мелисса. В общем, теперь поговорим о мамином хобби, о вязании. Наверняка вы все знаете, что скоро состоится ее вторая выставка в этом гадком Уайтчепеле. Что ты покажешь на сей раз, а, Белинда? Шерстяные кошмарики?

– Ясельный гротеск,– сварливо произнесла Аллегра. – У нее уже есть список.

В прошлом году мама, задумав бросить курить, начала вязать уродливые игрушки – шестилапых кошек, двуглавых собак, ослов-поросят и все в таком духе. Не умышленно, а из-за нервного перенапряжения. Аллегра неким необъяснимым для меня образом сумела с помощью владельца галереи и пронырливого агента превратить мамино увлечение в новую волну британского искусства.

Звучит странно. Знаю. Однако…

– Да, но возникли кое-какие сложности,– с тревогой начала мама. Аллегра свирепо посмотрела на нее, и мама не слишком уверенно пробормотала: – Впрочем, мы все уладим.

– Замечательно,– заявил отец, не успела я спросить, в чем суть сложностей. – Как представишь, на что разные недоумки тратят деньги, диву даешься. Так или иначе, подумайте, можете ли рассказать о выставке знакомым – если у вас есть чокнутые знакомые – или как-нибудь иначе разрекламировать мамины творения. Ведь мы же одна семья,– добавил он, с видом священника возводя глаза к обшитому дубом потолку. – Даже на то, чтобы в этом доме постоянно был «Мистер Шин», поверьте, уходят сумасшедшие деньги.

– А кто это, Мартин? – спросила бабушка. – Твой поставщик вин?

– Нет, Дайлис,– ответил отец сквозь стиснутые зубы, с трудом сдерживая злобу. – Так называются чистящие средства для ухода за домом! – Он помолчал и одарил нас грустной улыбкой. – Я просто хочу сказать, благо сейчас мы все собрались, что семья для меня – самое важное в жизни…

Светясь от радости, я взглянула на сестер. Обе смотрели на отца с наглым цинизмом.

– Слышала? – спросила я у Эмери одними губами.

– И сейчас, когда так успешно продается моя книга с описанием сырной диеты,– без всякого перехода продолжал отец,– мне, мои дорогие, нужна ваша помощь. Надо убедить всех, что волшебный «Ред лестер» приносит массу пользы и несмышленому младенцу, и дряхлой старухе. Как только будут напечатаны каталоги, каждому из вас придет по почте по экземпляру. – Он подмигнул. – У меня есть списки книжных магазинов, торгующих бестселлерами. Каталоги займут законное место на их полках. Надеюсь, каждый из вас сделает немаленький заказ, чтобы к Рождеству сыра было вдоволь. Ведь так?

У меня сам собой приоткрылся рот. Так вот для чего папа так преобразился и распространяется о любви к нам!

Меня накрыла привычная волна разочарования. Я часто заморгала. Развесила уши! Поверила,что отец наконец-то осознал, что должен рассказать нам о своих чувствах, и вот, пожалуйста!

– Мы с папой очень рады за тебя, дорогая,– заметив мое огорчение, пробормотала мама и похлопала меня по руке. – Я довольна вдвойне еще и потому, что ты повстречала мужчину, способного защитить тебя перед отцом…

– Что ты сказала, Белинда? – спросил папаша.

– Что мы очень счастливы принять в свою семью Джонатана.

– Безмерно счастливы. Прекрасно, когда под боком есть личный агент по недвижимости. – Отец щелкнул пальцами, подавая знак миссис Ллойд. – Полагаю, настало время для сигар и портвейна.

Мама промокнула губы салфеткой и бросила ее на тарелку.

– Что ж, девочки. Оставим мужчин с их обожаемыми сигарами и портвейном? Хочу, чтобы вы взглянули на пару туфель, которые я купила на днях,– добавила она, значительно понизив голос. – Втайне от отца.

– Выкладывай всю правду, мам,– потребовала Аллегра.

Мама помолчала и поправилась, следуя совету консультанта, помогавшего ей избавляться от разного рода зависимостей:

– Хорошо, я купила несколько пар.

– Сколько именно?

– Три! И сумку…

– Эм, ты как? – спросила я, когда Эмери, чуть покачиваясь, поднялась на ноги. – Может, тебе…

– Все нормально, Мелисса! – рявкнула Эмери с несвойственной ей жесткостью.

Я все равно не отстала бы от нее, если бы не прикосновение чьей-то руки к моему локтю и не ударивший в нос аромат «Шалимар».

– Мелисса, можно с тобой словечком перекинуться? – прошептала бабушка. – Только не будем привлекать к себе внимание. Задержись тут, а через пару минут приходи в гостиную.

Подобная таинственность, если речь о моей бабушке, отнюдь не всегда означает, что стряслось нечто из ряда вон. Абсолютно тем же тоном бабуля может позвать меня, если просто задумала сыграть в бридж. Мои родственники по линии что мамы, что отца склонны к театральным эффектам.

Я сказала, что хочу в туалет, и понесла наши с Джонатаном сумки наверх, в спальню с кроватью под балдахином. На дворе весна, а в доме как в холодильнике. Я взяла с собой новую шелковую пижаму, тоже приобретенную в Париже. Однако, чтобы можно было спать только в ней, следовало уже сейчас включить электроодеяло.

Сбегая по ступеням, я услышала стон со стороны занавешенного кресла у окна на лестничной площадке и не без опаски приблизилась к нему когда мы были детьми, родители нередко закатывали распутные вечеринки и на этом кресле чего только не вытворялось. Стоны не прекращались. Более того: на половицы и ковер откуда-то лилась вода. Я осторожно отодвинула шторку и увидела Эмери. Она, мертвенно-бледная, держалась за живот и смотрела на меня широко распахнутыми глазами.

– О боже. Представляешь, я намочила в штаны… Какой стыд!..

– Эмери,– сказала я, чувствуя, что тянуть дальше некуда. – А не может быть такого, что твой срок больше, чем ты думаешь?

– Ты ведь знаешь, я не делаю отметок в календаре! – выпалила моя сестра.

Я внимательнее взглянула на нее. Эмери все свои взрослые годы жила в постоянном страхе забеременеть, поскольку была не в состоянии запомнить, когда у нее закончились последние месячные. Однажды я вместе с ней ходила к гинекологу, и лишь с помощью моего календаря мы с горем пополам примерно установили дату.

Теперь же не было времени ворошить ее память. В любую минуту могли начаться роды. Отца хватит удар, если первенец Эмери появится на свет посреди дорогого ковра, мелькнула в моей голове мысль.

– Тебе надо снять джинсы,– твердо произнесла я.

– Зачем? Чтобы их натянуть, я целых полчаса убила. – Лицо Эмери внезапно перекосилось от боли. – Ай! Черт… Такое чувство, что– А-ай!

Я попыталась расстегнуть ее джинсы, но не смогла даже засунуть палец за пуговицу. Они были насквозь мокрые.

– Надо их разрезать,– сказала я, осматриваясь в поисках подручных инструментов.

– С ножницами ко мне даже не подходи, Мел! – простонала Эмери. – Это же Эрнест Сьюн! Таких больше не достанешь!

– Доверься мне,– мрачно произнесла я. – Я как-никак портниха.

– Что происходит?

Я обернулась. На лестнице стояла бабушка.

– Помощь не требуется? – спросила она.

– Позвони в неотложку,– распорядилась я. – Так будет надежнее, а то, если везти ее в больницу самим, сейчас разгорится спор, кто трезвее всех и в состоянии сесть за руль.

В эту минуту Эмери издала оглушительно громкий вопль. Так кричала только Аллегра, когда обнаруживала, что подгорел ее тост. Я ухитрилась расстегнуть джинсы, и моему взору открылся на удивление большой и круглый живот.

Мы уставились на него.

– Ладно,– признала Эмери,– срок правда, скорее всего, больше… – Она так крепко схватила меня за руку, что чуть не сломала ее. – Только, пожалуйста, не подпускай ко мне папу!

– Алло? Да-да. Алло? Добрый вечер! Прощу вас, пришлите «скорую»,– говорила бабушка в телефонную трубку, стоя внизу, в прихожей. – Если можно, сейчас же. Понимаете, моя внучка, кажется, рожает… О! Спасибо! Да-да, по-моему, я ужасно рада…

– Бабушка! – крикнула я. – Пусть выезжают немедленно!

Послышался стук шагов по паркету, запахло сигарным дымом. Беседа мужчин за портвейном, как видно, закончилась. Очень вовремя!

– Боже мой! – заорал снизу папаша. – Что у вас там, черт побери, за возня?

– Эм?

Уильям взбежал по лестнице, перепрыгивая через три ступени.

– Что-то мне… – пробормотала Эмери, указывая на свою пеструю рубашку.

– Начинаются роды,– объяснила я. – Понадобится много полотенец и старые одеяла. Уильям, помоги мне перенести ее в гостиную. Ларс, беги поставь чайник.

Ларс растерянно моргнул.

– Нужна горячая вода?

– Нет,– рявкнула Аллегра, появляясь из-за его спины. – Напоим чаем медиков из «скорой помощи», когда они пожалуют. Шевелись, Ларс!

– Ты когда-нибудь принимала роды? – спросил Уильям, подхватывая Эмери на руки с такой легкостью, будто она была не тяжелее спортивной сумки.

– Нет, но Нельсон занимался на курсах по оказанию первой помощи,– сказала я. – А тренировался на мне. Иди же, надо положить Эмери поудобнее.

– Несите ее в кладовку,– быстро распорядился отец. – Там диван, который все равно пора выкинуть. – Он наклонился прямо к лицу Эмери и произнес: – Эм! Потерпи, пока тебя не уложат. Тут кругом ковры, сама понимаешь.

– Давай-ка поторопимся,– сказала я,– малыш в коврах точно не смыслит.

Эмери слабо простонала от ужаса.

– Я принесу бренди,– заявил отец таким тоном, будто нашел единственный верный выход.

Он направился к себе в кабинет, Уильям пошел в дальний конец прихожей, а Аллегра на некотором расстоянии последовала за ним.

– «Скорая» выехала? – спросила в телефонную трубку бабушка. – Великолепно!

Она вела любую беседу так, будто обсуждала планы на выходные.

– Я могу чем-нибудь помочь?– спросил Джонатан, стоя у лестницы.

– Налей всем выпить и заговаривай зубы папе до тех пор, пока все не закончится. Поспорь с ним об упадке Шотландии или о чем-нибудь подобном,– сказала я.

– А маму к вам отправить?

Я на миг задумалась.

– Сначала пусть выпьет пару бокалов джина. Она слабонервная.

– Хорошо,– ответил Джонатан. Он уже зашагал прочь, потом вернулся и пробормотал с широкой улыбкой: – Знаешь, Мелисса, мне ужасно нравится, когда ты такая решительная.

Я криво улыбнулась. Видит бог, становиться, когда надо, решительной меня научила жизнь.