В тот день, когда я поняла, что никогда не стану студенткой Академии, не переступлю порога ни одной из классных комнат, где учат складывать салфетки и разговаривать с принцами, я словно пробудилась от спячки. Как будто в один момент закончилась волшебная жизнь, сошедшая с замусоленных страниц романов Джорджет Хейер, которые читала Нэнси, — и началась другая, более близкая к реальности.

Конечно, говоря так, я слегка драматизирую. Мне тогда исполнилось восемнадцать, и определенный опыт реальной жизни, безусловно, у меня был: в частности, я успела два раза провалить экзамен по вождению и проколоть уши. Но я имею в виду другое: тогда я впервые реально задумалась, кто я на самом деле. Не в смысле, кем именно я была брошена — обманутой актрисой, подгулявшей наследницей титула или чахоточной балериной. А вообще — насколько ценна моя личность?

До этого я купалась в любви трех абсолютно преданных мне женщин — Фрэнни, Нэнси и Кэтлин и была вполне довольна своим таинственным прошлым. Фрэнни относилась ко мне как к дочери, и, если честно, я тоже воспринимала ее как родную. Согласитесь, странно тосковать по «настоящей» матери, если не знаешь даже, какого цвета у нее глаза. Тем более когда рядом «ненастоящая» Фрэнни любит тебя всей душой.

До одиннадцати лет я ходила в очень приличную начальную школу возле Букингемского дворца, а потом Фрэнни отправила меня в свой пансион в Йоркшир. Там в первый же вечер я познакомилась с Лив: бедняжка рыдала над куриными наггетсами, потому что они напоминали о родном доме. Ее отец Кен, ирландец по происхождению, весьма (и очень весьма) предприимчивый риелтор, сколотил капиталец, грамотно угадывая, какой именно участок лондонской земли из грязной дыры превратится в золотое дно. Мать, Рина, когда-то была моделью, точнее «ногами», одной известной фирмы, производящей чулки. В пансионе среди шикарных «девушек на миллион» мы обе чувствовали себя чужими: Лив была слишком тощая, кроме того, ее бодрый ирландский акцент не вписывался в принятые здесь заунывные «да ну-у»; а я — слишком рыжая и одета как девочка, которая выросла в пансионе благородных девиц (жемчуг, юбки в цветочек в стиле Лауры Эшли и каблук рюмочкой). В общем, мы с Лив сошлись сразу.

Училась я старательно, поскольку знала, как дорого здесь стоит обучение, и даже прославилась способностями к математике, которую любила за то, что там все складно, на все один правильный ответ и никаких недосказанностей. Но когда впереди забрезжил выпускной год и начались разговоры о профессии и об университете, произошло нечто странное. Я вдруг вспомнила про свою «настоящую» мать, про Академию и про записку в коробке: «Мне бы хотелось, чтобы она выросла настоящей леди». Честно говоря, все годы учебы я и не помышляла об Академии. Предметы, которые там преподавались, явно не подходили мне по профилю, за исключением разве что правил сервировки стола, невредных даже для экономистов. И все-таки это был единственный шанс выйти на женщину, которая меня родила. Я понимала, что в другом месте она меня просто не найдет. Опять же, Фрэнни будет рада, что я под боком. В общем, я решила, что, как вариант, промежуточный год между школой и университетом тоже имеет право на жизнь…

Однако вышло иначе.

В конце лета Фрэнни и лорд П. выехали со мной на ланч в «Савой», чтобы отпраздновать окончание школы. Сначала мы весело обсуждали, какая получится собачка, если скрестить их датского дога со злобной соседской терьерихой, а потом плавно перешли к моим «планам на будущее». Я-то думала, раз мы так бодро начали, значит, все в порядке и можно уже присматривать себе кашемировый костюмчик для «финишной обработки» в Академии…

На этой радостной ноте я улыбнулась Фрэнни над огромной сырной тарелкой и сказала:

— Вообще-то, мы с Лив собирались в Америку — ездить на машине и параллельно снимать киноотчет. Но она опять провалила экзамен, поэтому в этот раз ничего не получится. Так вот, я подумала: может, мне провести этот промежуточный год в Лондоне и немного поучиться хорошим манерам?

Ответная улыбка Фрэнни мне совсем не понравилась. А по тому, как нервно она дернула тройную нитку жемчуга на шее, я сразу поняла, что дело — швах.

Следом за ней я перевела взгляд на лорда П., который беспомощно ковырял вилкой стильтонский сыр (зачет по столовому этикету ему бы точно не поставили).

— Думаю, Академия — это не для тебя, — пробубнил он, краснея и роняя на скатерть сырные крошки. — Не для таких девушек, как ты. Тебе надо учиться дальше. Изучать что-нибудь дельное. Например, у меня есть кое-какие связи в Даремском университете. Математический факультет там очень даже ничего…

У меня было такое чувство, будто вместо конфеты я нечаянно проглотила кусок пластилина. Не для таких девушек, как ты. Что он хотел этим сказать? Что это за девушки — такие как я?

Несмотря на нежное ко мне отношение (почти такое же, как к своей лошади, но, конечно, едва ли сравнимое со страстью, которую он испытывал к своим собакам), лорд П. принимал не слишком активное участие в моем воспитании. Фактически он ограничился серией уроков верховой езды, когда мне было пять лет, и небольшой лекцией о кредитных картах в восемнадцать. Так почему же, черт возьми, он возник сейчас?! Конечно, по большому счету я все равно собиралась идти в универ, но его отношение реально меня взбесило. Как ни пыталась я убедить себя в том, что это комплимент, что лорд П. просто гордится моими успехами в учебе, в его словах явно сквозило и другое. Лорд П. не видел смысла тратить время и деньги, пытаясь отшлифовать то, что на самом деле не является бриллиантом.

Если я и была приемным ребенком, то «приемнее», чем сейчас, не чувствовала себя никогда в жизни. От унижения хотелось залезть под стол.

Фрэнни тут же встрепенулась.

— Пелхэм, пусть Бетси сама решит, где ей учиться, — сказала она, и я впервые в жизни заметила в ее взгляде отчаяние. — Слушай, а если тебе пойти в Лондонскую школу экономики — рядом с домом? С твоими баллами они будут сами умолять тебя подать заявление!

Фрэнни даже не сделала попытку поговорить с ним. В тот момент у меня внутри будто захлопнулась какая-то дверца. «Ладно, — мрачно подумала я. — Ты, кажется, послал меня подальше? Так я и уеду!»

В тот же день я поступила в Сент-Эндрюс — самый дальний от дома британский университет, который мне удалось найти на карте, — и сразу же уехала в Шотландию. Там я немедленно и со смаком послала к черту все «благородные» академические штучки — этикет, манеры, кашемировые костюмы и глупые мечты стать похожей на Одри Хэпберн. Теперь мне было противно даже думать об этом. К неподдельному ужасу Лив, я выкинула свои каблуки-рюмочки, влезла в широкие молодежные штаны и поклялась, что никогда, ни за что в жизни не напишу ни единого приглашения.

Конечно, у меня разрывалось сердце при мысли, что моя бедная «настоящая» мамочка так и не увидит меня в желанной роли леди. Ну что ж. Ей надо было знать, что там требуют на входе; тогда бы она догадалась подкинуть в коробку из-под мармелада мою родословную, а не жалкую записку с золотой пчелой.

В общем, с божьей помощью я это пережила. А вот Фрэнни не смогла смириться с моим жестоким молчанием и регулярно присылала продуктовые корзины от «Фортнум энд Мейсон» и жизнерадостные письма с советами, сплетнями и «вечными вопросами» от Кэтлин и Нэнси типа, хорошо ли я питаюсь и всегда ли ношу теплое белье.

Надо сказать, в конечном счете я была даже рада, что мне не пришлось растратить драгоценное время на книксены. Потом я призналась Лив, что за первую же неделю своего студенчества узнала гораздо больше полезных вещей, чем если бы целый год занималась складыванием салфеток. Итогом же моего обучения стали красный диплом университета и гора таблеток для снятия похмельного синдрома — с этим багажом я начала жизнь с чистого листа в славном городе Эдинбурге. Если бы здесь я вздумала рассказать, как меня в коробке подбросили в пансион благородных девиц, никто бы просто не поверил… Впрочем, я и не пыталась.

Напрасно я рассчитывала, что Академия не вызовет у меня никаких эмоций. Когда я (теперь уже взрослая женщина со стабильным заработком и собственной квартирой) все-таки вошла в красную дверь, меня охватило странное чувство, что за ней меня ждет какой-то новый сюжетный поворот. Думаю, нечто похожее в аналогичной ситуации испытывают герои фильма ужасов.

— Проходи, Бетси, — сказал лорд П., и я поймала себя на том, что не просто стою рядом, а невольно пытаюсь помешать его вежливым попыткам пожать Лив руку. — Спасибо, что приехала, Оливия.

— Всегда рада, — ответила Лив, и мне показалось, что лорд П. растаял от ее милой улыбки.

Я сделала глубокий вдох и наконец перешагнула порог гостиной, где под хрустальными люстрами уже вовсю шел вечер. Все пространство зала, кроме лестницы и столов с ровными рядами бокалов и чашек, было до отказа заполнено дамами в возрасте от тридцати до семидесяти (при этом возраст каждой из них никто бы не смог определить наверняка). Все были одеты в развевающиеся шелка пастельных тонов и туфли телесного цвета, в которых ноги кажутся длиннее. И все как одна вели оживленную беседу.

Лорд П. стоял рядом со мной; возможно, просто боялся затеряться в этом женском царстве.

— He понимаю, как они могут смеяться? — произнес он скорее удивленно, чем расстроенно. — Всего час назад половина из них утопала в слезах. Лично я взял с собой четыре носовых платка — и мне не хватило…

— Вот что: надо попить чайку, — заявила Лив, которая знала, как обращаться со старшим поколением. — Я сейчас принесу.

Не успела я ответить, как на нас спикировали две дамы с протянутыми для приветствия руками (похоже, сестры). Что и говорить, девушки из «Филлимора» не робеют на вечеринках.

— Бетси! Я Марсия Гольдерстоун, — сказала одна из них. — Ты, наверное, меня не помнишь. Когда-то я заплетала тебе косички. Ну, на уроках по уходу за собой. Тебе тогда было лет шесть… Как же я рада тебя видеть!

Я невольно улыбнулась, и в этот момент мне прочувствованно пожали руку. Да, все-таки есть что-то завораживающее в этой самоуверенности. Обзавидоваться можно. Что там Фрэнни с ее наставлениями: мол, на приеме надо ходить, задрав нос, и делать вид, что всех знаешь! Марсия явно понимала этот постулат по-своему: она действительно всех знала и при этом совала свой нос всюду, где только можно (благо при ее росте в три вершка делать это было совсем не сложно).

— Мы в свое время провели здесь удивительный год, правда, Кейт? — Марсия повернулась к сестре, и ее вдруг опять бросило в сочувственно-похоронное настроение. — О, мы так скорбим о вашей утрате, лорд Филлимор. И о твоей, конечно, Бетси. Леди Франсес была женщина удивительная. Я до сих пор вспоминаю ее каждый раз, когда укладываю чемодан… Как там? Туфли кладем на дно, чистые тряпочки убираем в…

— Вряд ли лорду Филлимору интересны эти подробности, — поспешно перебила ее сестра.

Судя по тому, как напрягся лорд П., Кейт не ошиблась. Вообще, в кругах лорда П. моральная подготовка к такого рода социальным событиям отличала только женщин: мужчины по поводу рождения или смерти могли лишь напиваться портвейном и хрюкать. Представляю, каково ему было выслушивать восторги в адрес жены — и мучительно соображать, что ответить…

— А никому и не положено знать подробности, — сказала я чуть более звонким голосом, чем обычно. — Ведь это секрет хорошо упакованного чемодана, а секреты выдавать нельзя.

— И то правда! Боже мой, как волнительно опять здесь оказаться! — Марсия обвела глазами зал. — Можно в бальный зал? — спросила она, устремив взгляд на второй этаж, где располагались классы. — Помнишь, Кейт, как мы учились ходить по подиуму?

— Нет-нет! — неожиданно возразил лорд Филлимор. — Насколько я знаю, мисс Торн решила использовать для приема только первый этаж… — Он закашлялся. — Здоровье, безопасность… Ну, вы понимаете.

— Понимаю, понимаю, — разочарованно покачала головой Марсия. — Какая жалость. — Она вновь протянула руку для рукопожатия. — Не смею больше вас задерживать. Уверена, что другие тоже захотят высказать вам свои соболезнования.

«Других» образовалась целая очередь: они кружили рядом на холостых оборотах, готовые выдать на-гора парочку трогательных рассказов о расстроенных помолвках, волосах в супе или похоронных канонах. Естественно, девушки из «Филлимора» должны знать, как найти нужные слова даже в самой неловкой ситуации. Никаких натянутых пауз в разговоре!

Как только Марсия и Кейт отчалили в сторону стола, к нам устремилась следующая гостья.

Я тронула лорда П. за руку.

— He хотите немного побыть один? Я-то знаю, каково это — каждые пять минут переключаться на новую тему. Попробуйте потихоньку сбежать в библиотеку, а чай я вам туда принесу.

— Не могу. Долг прежде всего, — сказал лорд П. с таким пафосом, как будто утром на рассвете его должны были расстрелять. И тут же сдался: — Давай через четверть часа, а? Как только увидишь, что меня совсем загнали в угол… Франсес приходила меня спасать по условному сигналу: я должен был надеть очки. Хитрый ход, правда? — Он выглядел таким несчастным, что я поняла, какой хорошей парой они были эти сорок с лишним лет.

— Хорошо, — шепнула я, и лорд П., расправив плечи, вернулся к своим обязанностям.

Ужасно захотелось чаю, и я направилась к столу. Глаза с жадностью выхватывали из интерьера давно забытые реликвии: мрачный портрет первой хозяйки «Филлимора», на котором ее георгианский бюст был стыдливо замазан кем-то из более поздних викторианских предков, китайские ароматические чаши на дубовых столах, групповые фото всех выпускниц Академии на темно-красных стенах… Все так же, как и раньше.

Лив оживленно беседовала с какой-то расфуфыренной бабулькой, поэтому я быстро взяла чашку и отошла к стене с фотографиями. Здесь была вся история «Филлимора», начиная с послевоенных лет с их неизменными улыбками и изящными лодыжками и заканчивая 1995 годом, утонувшим в лаке для волос. Возле снимка 1981 года — года своего рождения — я невольно задержалась. Вот они, эти девушки — сидят, смущенные, в саду среди роз. Поколение Большого взрыва, которое слушало «Duran Duran» и красило губы розовой перламутровой помадой.

А ведь, наверное, кто-то из них сейчас тоже здесь? Интересно, как они теперь выглядят? Помнят ли меня, знают ли вообще историю про коробку под дверью? А может, кому-то из них даже известно, кто эту коробку подбросил?

С самых похорон Фрэнни меня грызла одна мысль: кому может быть известно, где сейчас моя родная мать? Все эти годы я мысленно представляла себе различные варианты встречи с биологическими родителями, при этом никогда всерьез не задумывалась о том, чтобы заняться их поисками. Своей настоящей матерью я считала Фрэнни, несмотря на то что та никогда не делала тайны из моего происхождения. Вдобавок я давно заметила, что разговоры и расспросы на эту тему не очень приятны Фрэнни, вот и старалась не заводить их слишком часто. Теперь же, когда мое любопытство уже никого не могло ранить, я подумала, не пришла ли пора начать расследование. Да, из улик у меня только записка и амулет; но если кто-то пытается меня разыскать, значит, он должен быть здесь!

Я еще раз вгляделась в фотографию выпускниц «Филлимор-81» — в их воротнички с цветочным рисунком и темно-голубые тени для век. Может быть, даже здесь, на этом фото…

— Боже правый! Как же мы все здесь ужасно выглядим! Нет, вы только посмотрите на мою гофрированную блузку… Кошмар! А прическа — как будто меня полили сливками из баллончика.

Эту тираду произнесла дама в платье с принтами от Эмилио Пуччи, которая появилась за моей спиной так внезапно, что я вздрогнула. Судя по всему, к заявленному на сегодня «праздничному» дресс-коду она подошла со всей ответственностью, ибо дополнила платье бирюзовыми туфлями и украсила стриженные под боб черные волосы изящным пером (видимо, на случай, если платье окажется недостаточно праздничным). Сама она, впрочем, легко затмевала собственный наряд озорным блеском в глазах: она вела себя так, как будто мы давно знакомы. Между тем я не была уверена, что знаю ее настолько близко, чтобы обсуждать достоинства «мерзкой кофточки».

— Э-э… а-а… по-моему, гофре опять возвращается, — невнятно промычала я.

— Возвращается?! — воскликнула она, так страстно всплеснув руками, что едва не разлила свое вино. — Ну разве что на театральные подмостки! Впрочем, вы еще слишком молоды, чтобы понять, насколько нелепы эти наряды. Если не ошибаюсь, вы упали с небес дня через три после того, как было сделано это фото. Пока мы давились в толпе на бульваре Мэлл, чтобы краешком глаза увидеть Диану и Чарльза, на нашем крыльце разворачивалась подлинная драма! Без всякого преувеличения! Вы… Ты ведь Бетси? Дочь Академии Филлимора?

У меня даже щеки вспыхнули от такой бесцеремонности. Наверное, искренние от природы люди сохраняют непосредственность всегда — сколько ни полируй их в Академии.

— Ну да. К сожалению, я этого не помню…

— О господи! Да как тебе помнить, если ты была такой крошкой, что легко поместилась бы в дамскую сумочку! Я тебя только такой и видела… — От улыбки в уголках ее глаз образовались морщинки. — Меня зовут Нелл. Нелл Говард. А здесь меня звали Элеонорой. А ты до сих пор Бетси Филлимор или уже «с прицепом»?

— До сих пор Бетси Филлимор.

— В таком случае ты не до сих пор, а еще пока ненастоящая Филлимор: для этого тебе придется добавить в свою коллекцию трофеев штук пять мужей, — сказала она, выразительно поведя черной бровью. — Судя по всему, мисс Торн имеет долю от продажи свадебных подарков, иначе она не лезла бы так из кожи вон, чтобы всех нас пристроить… Ну здравствуй, Бетси.

Проделав несколько искусных манипуляций (я — с чашкой чая и пирожным, Нелл Говард — с бокалом вина и тарелкой), мы все-таки ухитрились пожать друг другу руки.

— А скажи, — непринужденно продолжала Нелл, — ты когда-нибудь пыталась разыскать своих настоящих маму и папу? Ой! — Она шутливо шлепнула себя по рукам и изобразила на лице раскаяние. — Какой ужас! Должна признаться, я не самая тактичная собеседница. Мне всегда влетало за это от мисс Вандербильт. Но если не спрашивать, то и не…

— Нет. Мне и так неплохо жилось. Филлиморы были для меня настоящими родителями, а Нэнси и Кэтлин всегда обо мне заботились.

— Да, могу себе представить! Они же как две наседки… И никогда даже не думала об этом? — прищурилась Нелл, как будто я стояла против яркого света.

У нее было загорелое лицо вечно юной завсегдатайки Слоун-сквер и курортов в стиле «солнце, море и… песок, серф, лыжи, горы (нужное подчеркнуть)». Несколько пикантных морщинок в память о солнце, вине и приступах истерического смеха нисколько ее не портили.

— Просто не хотелось бередить старые раны, — пожала я плечами.

Конечно, я кривила душой: на самом деле у меня были смутные догадки по поводу личности моего отца, хотя я никому об этом не говорила.

Слишком уж все указывало на Гектора — заблудшую паршивую овцу в семействе Филлимор, аристократического красавца и неисправимого должника. А иначе почему они так приняли меня, почему заботились обо мне, как о родной дочери? Значит, в глубине души были уверены, что Гектор «поучаствовал» — во всяком случае, в доставке «товара». По тем обрывкам информации, которые мне удалось подслушать от Кэтлин, он захаживал во множество кондитерских, где всегда полно наивных дурочек, а кроме того, много лет назад сбежал в Аргентину (что в книжках Нэнси означало «заметать следы»).

Эх, если бы я еще могла приложить к делу фотографии Гектора, лихо подкручивающего ус на фоне спортивного автомобиля, картина была бы совсем полная. Увы, фотографии Гектора были недоступны. Фрэнни их убрала — все, кроме одной, которая висела у нее над кроватью. Эта версия про Гектора очень походила на правду — и многое для меня разъясняла. По крайней мере, становилось понятно, почему Фрэнни так меня обожала: значит, я была единственной ниточкой, хоть как-то связывающей с сыном.

Конечно, я могла бы попробовать вытащить признание у Нэнси. Но мне было неудобно: она ведь нянчила Гектора, и расспросы могли задеть ее чувства. Правда, пару раз мне удалось разгадать намеки, которые проскальзывали в их разговорах с Кэтлин. Нэнси говорила, что не знает, кто мой отец, но якобы нутром чувствует: кем бы он ни был, «явно жил не за тысячу километров отсюда, если ты понимаешь, о чем я».

Разумеется, Нелл совершенно не полагалось знать об этих детективных переживаниях.

— Кроме того, — добавила я как можно более светским гоном, — мне даже нравилось ничего не знать: не надо ничему соответствовать, не надо ничего стыдиться. Я была просто самой собой!

Нелл склонила голову набок, и ее перо опасно накренилось.

— Что ж, разумно.

— На самом деле я думаю… — Я замялась. — Может быть, моя мать была из Академии? Ведь тот, кто оставил меня на крыльце, должен был знать, что Кэтлин по утрам забирает молоко. Кому-нибудь еще это приходило в голову?

— Конечно! — кивнула Нелл. — Такое очень даже возможно! Это был вообще скандальный выпуск… — Она махнула рукой. — Какое-то массовое безумие. Самые лучшие умницы и красавицы вдруг становились какими-то моделями, третьесортными актрисами в Голливуде, звездами мыльных опер и тому подобное. Ну и конечно, все как одна разъезжали по городу с мальчиками в «бентли». Эх! — Она энергично обмахнула себя рукой, как веером. — Честно говоря, нам они казались просто небожительницами. Представь себе, идет какой-нибудь нудный урок кройки и шитья — и вдруг за окном раздается сигнал автомобиля. А там — Рори, Саймон, Гектор… Такие отвратительные, порочные, с длинными развевающимися волосами — как раз те самые коварные обольстители, которых нам полагалось обходить десятой дорогой. Визгу было! Разумеется, если рядом не кружила мисс Вандербильт… А впрочем, что греха таить: даже эта старая грымза краснела до самых жабр при виде наших любимцев.

— С мальчиками в «бентли»? — переспросила я.

Нелл смотрела удивленно.

— Господи! Такое ощущение, что леди Франсес всю жизнь держала тебя в бункере… Ну да. Это были на самом деле весьма опасные попутчики. Про них писали все желтые газеты — как они пьянствовали, гоняли на машинах и безобразничали на светских приемах. Разъяренные папаши только успевали их отлавливать. И кстати, Гектор Филлимор был из них самым отъявленным мерзавцем, наверное, поэтому леди Франсес предпочитала о нем не распространяться. Его величество Гектор Смелый… — Она смерила меня пристальным взглядом. — Он что, так и не вернулся?

Я покачала головой.

Бесцеремонность Нелл казалась мне почти оскорбительной, но любопытство было сильнее приличий. Более того, от ее голоса я впадала в какую-то сладкую истому: хотелось, чтобы она рассказывала и рассказывала.

— Насколько я знаю, он все еще в Аргентине. Даже на похороны не приезжал. — Я закусила губу. — Впрочем, все произошло так внезапно. Опухоль мозга. В общем, когда мы… — Я судорожно сглотнула.

— Знаю, — вздохнула Нелл. — Он всегда был эгоистом. Ладно, проехали.

— Так вы думаете, моя мать — одна из этих девушек? — задала я наконец вожделенный вопрос, указывая на фотографию, и тут же почувствовала, как от волнения у меня заколотилось сердце. — То есть одна из ваших подруг?

Нелл расхохоталась:

— Ты о моем выпуске? Ну это уж вряд ли! Только посмотри на нас! — Она сделала широкий жест рукой, в которой все еще держала бокал вина, и вино расплескалось. — Настоящие клуши! Единственный фильм, для которого мы бы сгодились. — «Планета обезьян»! Разумеется, в качестве массовки… Нет, те были на год старше. Мы там все перемешивались. Кто-то учился год, а кто-то три или четыре.

Я уже искала глазами фото 1980 года. Так, 1979, 1982… Я повернулась к Нелл:

— Его тут нет.

— Да что ты говоришь… — Она вытаращила свои кошачьи глаза и озадаченно почесала подбородок. — Та-ак! Интрига усложняется. Скажу по секрету, их тут недолюбливали. Персонал уж точно.

— О, Элизабет! Элеонора Говард! Какой приятный сюрприз!

Обернувшись, я увидела, что прямо за нашей спиной стоит мисс Торн — новая директриса «Филлимора».

Вообще-то она работала здесь уже четыре года — с тех пор, как мисс Вандербильт ушла на пенсию. Просто для многих она по-прежнему оставалась «новой»: слишком уж трудно было представить себе Академию без Фрэнни и мисс Вандербильт. Наверное, сама мисс Торн прекрасно это понимала. Думаю, ей было нелегко.

Нелл деликатно допила вино и с неподдельным удивлением посмотрела на свой бокал.

— Надо же! Все выпила! Мисс Торн, а хотите, я принесу вам чай? У вас, наверное, горло пересохло. А тебе принести, Бетси? Нет? Извините, я скоро. — И она растворилась в толпе, оставив меня на растерзание мисс Торн, которая, судя по всему, уже отметила про себя, насколько «правильный» на мне наряд.

Честно говоря, мне было совершенно не до нее: я все еще не могла опомниться от мыслей о неотразимых мальчиках в «бентли» и о том, что в моих жилах, возможно, течет кровь одной из девушек Джеймса Бонда. Наверное, это все же лучше, чем чахоточная балерина… Или нет? По крайней мере, хоть более реально. Как выясняется…

Тут я вспомнила об осанке и том, что надо сказать мисс Торн что-нибудь вменяемое. По сравнению с мисс Вандербильт, которую можно было бы назвать Очень-Сильно-Огорченным-Полицейским, новая директриса была Очень-Милым-Полицейским. Она никогда не скупилась на комплименты, но при этом все они оказывались «с двойным дном»: чем больше вдумываешься, тем больше сомнений — а комплимент ли это вообще?

— Элизабет! Ты выглядишь очень… убедительно, — сказала она, протягивая мне маленькую ручку, сплошь в бриллиантах. — Не пойми меня превратно, но я прямо тебя не узнаю! Шикарная дама!

Мисс Торн отступила на шаг, чтобы оглядеть меня профессиональным взглядом. Несмотря на внушительные каблуки, она была на полголовы ниже меня.

— Спасибо, — сказала я.

Конечно, я же стараюсь быть шикарной дамой… Теперь, когда я пережила наконец период антиакадемического гранжа, мой стиль одежды можно определить как «золотую середину в духе Джеки О». Мой гардероб состоит из нейтральных, подходящих друг к другу вещей, необременительных как для кошелька, так и в плане ухода. А из макияжа я освоила прожиточный минимум в виде туши для ресниц и ярко-красной губной помады, которые успеваю нанести по дороге на работу. Никто не посмел бы сказать, что я не слежу за собой.

— А где же твои очаровательные кудряшки? — продолжала мисс Торн, осматривая мой голубой балахон и ярко-желтые сандалии. — Как там они тебя называли?.. — Она сделала вид, что запамятовала, хотя наверняка помнила отлично, — Был еще такой мультик, где страшная собака…

— Энни? — прищурилась я.

— Точно! Сиротка Энни!

Сердечная улыбка на моем лице дрогнула, но выстояла. Это прозвище я ненавидела по многим причинам и, конечно же, помнила до мельчайших подробностей все, что с ним связано. В частности, из-за него я целых два месяца жгла себе руки, постигая науку укрощения натуральных кудрей с помощью фена. До сих пор я делаю себе профессиональную укладку всего за пятнадцать минут.

Мисс Торн продолжала допрос: «А как ты вообще…», «Уже нашелся тот счастливец, который…», «Или ты все еще работаешь…» — и все в таком духе.

— Я пока сосредоточилась на карьере, — с улыбкой ответила я, стараясь придать голосу безмятежность, которой на самом деле не ощущала. — Целиком поглощена работой…

Мне совершенно не хотелось объяснять мисс Торн, что область моих исследований касается не только вопроса, почему одинокие мужчины Эдинбурга до сих пор одиноки и что лично я для этого сделала.

Но она продолжала смотреть на меня в упор, что на языке вежливости означало: «Ну и?..» В результате под ее гипнотическим взглядом мои губы зашевелились сами собой.

— Занимаюсь продвижением брендов и анализом рынка… — Тут я вспомнила про план январских продаж, который недавно делала для Фионы, и невольно запнулась.

Глаза мисс Торн оживленно заблестели.

— Потрясающе! — изумленно покачала она головой. — И с какими компаниями ты работаешь? Наверное, с крупными, о которых всегда говорят в новостях?

— Да нет… — краснея, замялась я. — Тут все зависит не от размера, а, скорее, от фасона…

Господи, до чего ужасно иметь белую кожу: загорать нельзя, в солярий ни ногой, даже покраснеть по-человечески невозможно…

К счастью, от дальнейших импровизаций на обувную тему меня спасла стройная женщина лет сорока в розовом костюме а-ля Шанель.

— Мисс Торн? Помните, я Джулия Палмер? Какое печальное событие… — Она тронула мисс Торн за локоть.

— Боже мой, Свинка Палмер! — вскричала мисс Торн. — Дай-ка на тебя посмотреть!

Палмер, которая, возможно, когда-то, много лет назад, и была «свинкой», теперь невольно вздрогнула от этих слов, однако немедленно вернула на место соскользнувшую улыбку. Я же немедленно воспользовалась случаем и тихо смылась.

Разумеется, я сразу попробовала отыскать взглядом утраченную мной Нелл Говард, но она словно растворилась в бескрайнем море шелковых платьев и твидовых пиджачков. Не скрою: мой мозг буквально разрывался от вопросов, которые я хотела бы ей задать. Возможно, для нее это были лишь досужие разговоры, зато для меня — первые реальные зацепки в поисках той, что меня здесь оставила.

Заметила ли Нелл золотую пчелку у меня на шее? А может быть, она помнит какую-нибудь похожую девушку с рыжими волосами? Или сможет мне сказать, была ли у Гектора постоянная пассия… И вообще, чем закончилась история с богатенькими сынками?

Я продиралась сквозь толпу, чувствуя, что у меня как-то уж совсем не элегантно бурчит в животе. Ничего удивительного: ведь я ничего не ела со вчерашнего дня. При том что Кэтлин с самого детства внушала: «завтрак должен быть плотным». «Чем больше дел назавтра, тем больше и сам завтрак», — вечно твердила она, сгребая из сковородки на мою тарелку гигантскую яичницу. Сегодня утром у меня была причина, чтобы пропустить ее утреннее кормление: я так сильно волновалась, что попросту не могла есть.

Теперь голод явно давал о себе знать, и я устремилась к блюдам с сэндвичами. Наверняка помимо дресс-кода Фрэнни оставила инструкции о том, что и как надо подавать гостям: сэндвичи — без корочек, салфетки — только льняные, побольше мини-кексов…

Длинный поминальный стол располагался под большим портретом леди Филлимор. Увы, по блюдам уже изрядно прошлись, оставив красноречивые пустоши между веточками петрушки: на них сиротливо лежали лишь сэндвичи с огурцом и ячменные лепешки. Заметив парочку слегка помятых бутербродов с яйцом и салатом, я, вопреки своим строгим убеждениям «от Кэтлин», пододвинула их поближе друг к другу, чтобы они хорошо смотрелись, и уже собралась переселить эту конструкцию к себе на тарелку, но не тут-то было. Блюдо вдруг уехало прямо у меня из-под руки, и одновременно с этим раздался чей-то неодобрительный возглас.

Я удивленно подняла взгляд. Темноволосый мужчина в черном костюме и галстуке, цветовая гамма которого выдавала ну очень средненькое образование, стоял по другую сторону стола и цепко держался за другой конец блюда.

— У вас уже два, — сказал он, кивая на мою тарелку. — Полагается только по два сэндвича на каждого. И по половинке ячменной лепешки. Вам с джемом или со сливками?

— Что? — не поняла я.

— Только по два сэндвича, — повторил он. — У вас уже есть два с огурцом.

Нет, я его точно раньше не видела. Кроме лорда Филлимора это был единственный мужчина в сегодняшнем царстве эстрогена и кашемира, что отчасти извиняло его раздраженную манеру говорить. Темные глаза незнакомца все время бегали по сторонам, как у загнанного зверя: как будто он чувствовал какой-то подвох, но не знал, откуда его ждать.

— Они у вас что, на учет? — игривым тоном поинтересовалась я и потянула блюдо на себя. — А если бы я не любила яйца и кресс-салат?

— Сэндвичей как раз на всех, — едва не по слогам отчеканил он. — И нечего жадничать. Это вам не послеобеденный чай в «Ритце», а всего лишь небольшой фуршет. — И он (вы не поверите!) даже после второй моей попытки не отдал блюдо.

Когда же в полном недоумении я приложила руку к губам, он использовал преимущество, чтобы целиком завладеть блюдом, после чего с видом триумфатора поправил на носу свои проволочные очки. Отдышавшись, я вновь попыталась достать себе еще один сэндвич, однако этот тип оказался проворнее и успел отодвинуть от меня блюдо.

Вдруг откуда-то справа к столу подрулила конкурентка. Очкастый тут же довел свой жест до конца и сделал вид, что не убирает блюдо подальше от меня, а просто любезно предлагает его вновь подошедшей даме.

— Хам! — задохнулась я от гнева.

Прежде чем взять два слепленных сэндвича с кресс-салатом, дама бросила на меня вопросительный взгляд, а когда уходила, еще несколько раз оглянулась.

Я была просто в шоке. Неужели только что я сражалась за сэндвичи с распорядителем стола?