Когда Нед Стэндфорд появился перед маленьким серым домиком, окутанным темнотой, Мэгги Кейн поджидала его у двери и открыла ее еще до того, как Нед успел постучать.

– Каждый раз, когда ты появляешься на пороге моего дома, ты приносишь с собой несчастье, – вместо приветствия сказала она.

– Не всегда по моей вине, Мэгги. Я не просил Фостера хватать твоего парня. Клянусь. Он просто перестарался.

– Он и твой другой помощник Малоун никогда не дают ему шанса. Они захватили мальчика врасплох на пороге дома и избили его.

– Ма!

Голос Джубала прервал ее яростную, полную боли речь. Он медленно встал: рубашка расстегнута, волосы взъерошены.

– Я хочу поговорить с тобой, Джубал. – Шериф старался говорить как можно дружелюбнее.

– Мне нечего тебе сказать, кроме того, что я не крал денег Кэролла, – спокойно ответил Джубал. Его лицо хранило непроницаемое выражение, но руки сжались в кулаки.

– Я тебе верю, – сказал Стэнфорд. – Конечно, не потому, что ты такой законопослушный гражданин, – усмехнулся он. – Я просто знаю, как ты ненавидел тюрьму. Это и впрямь сущий ад.

Ненадолго воцарилось молчание. Потом шериф предложил:

– Давай выйдем, поговорим на улице. Всего несколько минут. Джубал, я тебе не враг. И ты это знаешь.

Кейн неохотно покорился и вышел на крыльцо к Стэндфорду.

– Чего ты хочешь? – нетерпеливо спросил Джубал.

– Хочу знать, почему Генри Кэролл нанял тебя, – в лоб спросил Стэндфорд. – Последние месяцы я только об этом и думаю.

– Ты бы у него спросил.

– Спрашивал, но не получил в ответ ничего похожего на правду. Все, что связано с этой историей, не дает мне покоя. Три года назад ты ограбил человека, и Кэроллу не терпится засадить тебя за решетку. Прошло два года, а он уже едет в Ланвилл, говорит, что гарантирует тебе работу, если тебя выпустят досрочно с испытательным сроком. Просит за тебя ради Мэгги… В этом нет ни капли здравого смысла.

Шериф бросил взгляд в темноту. Кейн не двигался.

– Знаешь, что говорят в городе, Джубал? Что Генри помогает тебе, надеясь, что Господь поможет его жене, и она выздоровеет.

Кейн пожал плечами. Ему не понравились слова шерифа, и тот это понял и сразу же перешел на другую тему.

– Ты работаешь на лесопилке уже несколько месяцев. У тебя есть хоть малейшее представление о том, кто ограбил Кэролла?

– Нет, – безо всякого выражения ответил Кейн.

– Не лезь в неприятности, Джубал, – решительно продолжал шериф. – Помни об испытательном сроке. Знаешь, как избежать неприятностей? Держись подальше от своих недавних друзей, подальше от мест вроде «Сосен» и, самое главное, подальше от маленьких сучек вроде Тесс Джонсон.

Кейн шумно вздохнул, но Стэндфорд не обратил на это внимания.

– Глупо было, конечно, говорить о ней отцу. Тебе еще повезло, что Лайонел не выяснил, чем она занимается по уик-эндам, приезжая домой из колледжа. И никаких мыслей чтобы даже не возникало по поводу этой девицы, Террил. Мне плевать, что она девочка хоть куда: от нее сплошные неприятности. Поэтому ее и отослали в эту школу. Как ни верти, эта школа для детей, которые создают родственникам проблемы. Будь осторожен, Джубал, контролируй каждый свой шаг.

Стэндфорд стал спускаться по шатким деревянным ступенькам с крыльца, повернулся, кивнул на прощание; одной рукой он придерживал большой пистолет, торчащий из кобуры.

– А если не будешь, я приду сам, – сказал он предостерегающе, – и отделаю тебя похлеще, чем мои вежливые заместители.

Стоя в темноте на крыльце родного дома и глядя вслед шерифу, Джубал думал о том, что жизнь дала крен, и ему хотелось забыть, что он в неоплатном долгу перед матерью, забыть все свои ошибки. Забыть таких людей, как Генри Кэролл и Лайонел Джонсон… и дочерей их тоже.

Но Джубал все помнил, продолжал помнить. Чаще всего ему вспоминалось выражение испуга, отвращения и неприязни на лице девушки, когда она стояла сегодня в дверях конторы. На какую-то долю секунды под блеском ее огромных темно-голубых глаз он почувствовал, что сгорает от стыда; ему хотелось спрятать засос на шее и наручники на запястьях. Она не имела права смотреть на него так, как будто он был получеловеком, необузданным типом, притягивающим и отталкивающим в одно и то же время.

Она смотрела на него точно так же, как Тесс к нему относилась.

– С тобой все в порядке?

Голос матери, раздавшийся за его спиной, заставил его вздрогнуть от неожиданности.

– Да… да. Все нормально.

Но когда он зашел в освещенную комнату, она взглянула ему в лицо и сказала, как говорила всегда:

– Тебе следует это сделать, мой мальчик, – и потрепала его по щеке своими изуродованными артритом пальцами. – Ты – хороший мальчик. Господь послал мне тебя…

– Мама, ну, пожалуйста.

Слабый протест, не более того. Он покорно слушал, зная все, что она скажет от начала до конца. Она говорила ему это каждый раз в критические моменты его жизни и даже тогда, когда пришли его забирать в Ланвилл. Это было своеобразной формой успокоения для нее, и потому, он, не перебивая ее, позволял ей продолжить.

– Когда я поняла, что ношу тебя под сердцем, я попросила Господа, чтобы Он послал мне необыкновенного сына и оставил знак на лице моего ребенка… – Она тихонько засмеялась, глядя сыну в лицо. – Зеленые глаза, Джубал. Такие же яркие, как молодая листва в то утро, когда ты родился. Таких глаз я больше никогда не видела. Ты родился не для тюрьмы. Ты носишь знак лучшей жизни.

– Мама, во мне нет ничего особенного, – вяло сопротивлялся он. – И никогда не будет.

– Этот день еще настанет. У тебя будет шанс проявить себя.

Он долго-долго смотрел на нее. Даже жизнь, полная трудностей, не смогла лишить ее какой-то старомодной прелести. Она была воплощением всей той любви, которую он знал в своей жизни. Иногда Джубалу хотелось встряхнуть ее и сказать: «Проснись! Оглянись вокруг!» Спросить ее, знает ли она о таких вещах, как астронавты и эмансипированные женщины.

Но он понимал, что ничего уже не изменит, и поэтому просто сказал:

– Со мной все будет в порядке, мама.

Ее взгляд упал на пятно у него на шее: он никак не мог поднять повыше подбородок, чтобы спрятать его.

– Я не думаю, что надо приходить домой в подобном виде. – Она с отвращением кивнула на след любовных утех.

– Ладно, мама, – покраснев, пробормотал он, чувствуя себя двенадцатилетним мальцом, а отнюдь не двадцатитрехлетним мужчиной.