Тед улыбается мне своей обычной неискренней, фальшивой улыбкой. С последней нашей встречи прошло больше месяца, и он, похоже, успел отбелить зубы.

— Привет, Энди. Какой приятный сюрприз.

Сюрприз? Да.

Приятный? Не приятнее, чем камни в почках.

В клинике Теда никого. Регистраторша отправилась домой. Десять минут назад ушел последний пациент.

— Как поживали? — интересуется он.

— Был занят, — отвечаю я.

Тед смотрит на меня из-за стола, все еще улыбаясь, затем переводит взгляд на телефон, с него — на красные электронные часы на стене.

…тридцать девять… сорок… сорок один…

— Да, конечно, — наконец произносит он, — я видел вас по телевизору. Судя по всему, вы удивительным образом выздоровели.

— Всего лишь рациональное питание.

Улыбка медленно сползает с лица Теда, в уголках губ теперь заметны несколько морщинок. Похоже, подошло время вводить ботокс.

— Э, — говорит он, сглатывая. — Чем я могу быть полезен, Энди?

— Я хотел поговорить.

Он издает звук — нечто среднее между кашлем и нервным смешком.

— Не вопрос. — И тянется через стол за своей визиткой. — Завтра позвоните Ирен, она назначит…

— Я хотел поговорить сейчас.

Визитка дрожит в протянутой руке психотерапевта. Он так натужно улыбается, что я почти слышу хруст его коронок.

— Но… клиника уже закрыта… Может, вы придете…

— Мне нужно лишь несколько минут.

Тед смотрит на часы. Наверно, думает, чем дольше он будет на них смотреть, тем быстрее кончатся мои несколько минут, и я уйду.

…двадцать два… двадцать три… двадцать четыре…

Он громко сглатывает.

— Какие-то проблемы? — спрашиваю я.

Тед смотрит на меня, затем переводит взгляд на открытую дверь за моей спиной. Дверь ведет в приемную. Я не умею читать мысли, но подозреваю, что Тед мечтает выбраться из-за стола и дать деру.

— Нет, — отвечает он, поднимаясь. — Никаких проблем.

— Отлично.

Я подхожу к двери и закрываю ее.

Так и не успев до конца встать со стула, Тед замирает.

— Что вы делаете?

— Хочу сохранить врачебную тайну. Вы ведь блюдете врачебную тайну, так?

Тед не отвечает. Просто стоит на полусогнутых ногах, губы его дергаются.

По пути в клинику я увернулся от папарацци, и, насколько мне известно, никто не видел, как я вошел сюда.

Конечно, охотиться за «белым воротничком» дело рисковое, не то что ловить чудесного, сочного бездомного. Однако с улицы можно подцепить что угодно: цирроз печени, наркоманию, язвенное поражение кожи, дыхательные инфекции. По крайней мере сейчас передо мной тот, кто заботился о себе, хоть в нем и содержится немало искусственных консервантов.

К тому же меня мучает нестерпимый голод и раздирает жажда мести.

Тед смотрит, как я приближаюсь к нему, в его глазах животный страх, который может оценить только хищник. Взгляд мечется от меня к телефону, к двери, к окну. Побег не удастся, но он предпринимает попытку.

В сказках и фильмах зомби изображают медлительными и неповоротливыми охотниками.

Я вас умоляю.

Мы быстры. И настойчивы.

Не успевает Тед сделать и двух шагов, как я уже у стола, валю его на пол, мои колени пригвоздили его руки, пальцы нащупывают горло. Он пытается закричать, но я пережал ему трахею.

Диета из свежей человечины сделала меня необычайно сильным. Хоть я пока не разрывал живого на части, по-моему, скоро мне это будет вполне по плечу.

Убивая родителей, я был в пьяном угаре, и из памяти стерлось практически все, что произошло. В какой-то степени даже хорошо. Не представляю, что испытывал такое же удовольствие, как сейчас. Хотя об отце я бы не стал особо беспокоиться.

Тед вхолостую молотит руками и ногами. Хочу впиться в него зубами, почувствовать вкус его мяса — лакомство сладкое и роскошное, пища богов. Искушение настолько сильно, что я почти физически ощущаю, как непреодолимый соблазн проникает в мои кровеносные сосуды, стекает по горлу, но провалить все дело мне не хочется. По луже крови и кускам человечины на полу всенепременно опознают «нападение зомби». К тому же рубашка у меня только что из химчистки.

Мы на мгновение встречаемся глазами, и я улыбаюсь.

— Что вы чувствуете сегодня, Тед?

По-моему, Тед не оценил иронии.

Он отводит глаза, его рот беззвучно открывается и закрывается. Сопротивление становится все слабее, голову сотрясает конвульсия, и взгляд замирает на часах, отсчитывающих последние секунды его жизни.

…пятьдесят семь… пятьдесят восемь… пятьдесят девять…

Какое-то мгновение я сочувствую ему: он натерпелся страху, потерял жизнь, умер страшной смертью. Но это мгновение быстро проходит. В конце концов, в своей семье я должен быть кормильцем.