Внизу Марти с ужасом взирала на полку, вторгшуюся в пространство между кофейным столиком и безобразным креслом-качалкой, которое было ее первым приобретением, когда она покупала мебель.

Боже мой, она едва не…

И она хотела. Первый раз за долгое время готова была сорвать с себя одежду и заняться любовью. Желание опаляло ее. Каждая клеточка ее существа откликалась на него пульсирующей болью.

Прежде она никогда не горела желанием, и тем более болезненным. Кстати, ее упаковка презервативов была наверху.

Сделай глубокий вдох. Еще один. Ну, теперь можно возвратиться к действительности.

Вынув ящики, Марти протащила письменный стол через гостиную и, обогнув полку, выволокла его в коридор и затем втянула в кухню. Проход к холодильнику оказался полностью заблокирован.

Потряхивая натруженными руками, она сказала себе, что позже найдет для него подходящее место.

Люди переставляют мебель все время. Если результаты не нравятся, всегда можно восстановить статус-кво.

Но как? Гараж забит большими пустыми полками, еще одна полка загромождает гостиную, не говоря уже о тонне книг, которые устаревают с каждой минутой.

И не смей думать, приказала она себе, я повторяю, не смей даже думать о мужчине, который работает наверху!

Подбоченясь, Марти обозрела воцарившийся в кухне хаос. Достигла ли она точки, после которой отступление невозможно? Как только она перейдет Рубикон, пути назад не будет. Пока у нее все еще есть возможность уволить плотника, поставить небольшую электрическую плитку в ванную, мыть посуду в туалете и пользоваться холодильником, который стоит на первом этаже.

Вот что происходит, когда женщину одолевает всепоглощающая страсть! Она теряет способность логично мыслить.

Наверху визжала пила, заглушая, как надеялась Марти, грохот, производимый передвижением мебели, и неумелые ругательства, которыми она сопровождала свои усилия, — еще одна область, где ей явно не хватает опыта.

Возвращаясь в опустевшие передние комнаты, Марти удивлялась, что Коул не спускается, чтобы посмотреть, что происходит внизу.

— Неужели тебе даже не интересно? — пробормотала она, обращаясь к пыльной лестнице. — Чего ты боишься? Что я брошусь на тебя, сорву с тебя одежду и сделаю свое дело, прежде чем ты успеешь позвать на помощь? — Из ее груди вырвался тяжкий вздох. — Ни единого шанса, — заключила она и тряхнула головой, чтобы избавиться от соблазнительной картины, возникшей в ее воображении.

Когда Коул услышал, что внизу происходит какое-то движение, у него дрогнула рука, в результате чего он срезал лишний слой древесины. Выругавшись, он отложил рубанок. Какого черта она делает там внизу? Чем бы она ни занималась, помощь, очевидно, ей не нужна, иначе позвала бы его. Безусловно, позвала бы.

Он не понимает женщин. Никогда не понимал и никогда не поймет. Тем более неподражаемую Марти Оуэнз.

Коул убрал стружки и опилки и только после этого направился вниз. Там некуда было ступить ногой.

Марти встретила его у подножия лестницы. Подбоченясь, она сообщила:

— Я не сама двигала все это. Сосед помог.

Коул осторожно переступил через сложенные друг на друга ящики, которые Марти вынула из стола.

— Ты в своем уме? — осведомился он.

— Не знаю. Какой диагноз ты поставишь?

Ее тон был подозрительно невозмутимым, глаза — подозрительно блестящими. Маленький округлый подбородок был упрямо выпячен вперед, словно она хотела узнать, сможет ли он ударить ее.

Нет, конечно. Он никогда не ударит женщину, как бы она ни провоцировала его.

— Ты хочешь знать? Мой диагноз — от страха ты совсем потеряла голову. Я думаю, что ты пытаешься поставить себя в положение, в котором нет возможности повернуть назад. Угадал?

— Я наняла тебя в качестве строителя, а не психоаналитика. Это мусор? Давай сюда, я вынесу его, — скомандовала Марти, как маленькая генеральша, и протянула руку к мешку.

Коул отступил назад, пытаясь удержать ее взглядом.

— Ты вывихнешь себе челюсть.

— Немедленно отдай мне этот чертов мешок с мусором!

Он сдался.

— Завяжи шнурок, Марти, а то упадешь.

Обычно ее лицо отличалось бледностью, но сейчас у нее на щеках появились красные пятна, кончик носа порозовел, а глаза…

Вот черт, они снова наливаются слезами!

Коул выпустил из рук мешок, переступил через два ящика, подвергнув опасности их содержимое, и, прежде чем у Марти брызнули первые слезы, обнял ее.

— Все это пустяки, дорогая. Ну же, не плачь, не надо. Дождливые дни созданы для того, чтобы заниматься делами, до которых в обычное время не доходят руки. Например, делать перестановку.

Когда-то я знал женщину, которая…

— Не хочу ничего слышать о твоих ч-чертовых женщинах, — прорыдала она, уткнувшись лицом ему в грудь. — Второй раз! — с трудом проговорила она. — Это… это рекорд.

Коул не имел ни малейшего представления, о чем она говорит, но это его не волновало.

Шелковистые волосы защекотали ему подбородок, когда Марти прижалась к нему теплым, мягким телом. Если какая-нибудь женщина нуждалась в том, чтобы ее обнимали, то это была Марти. Да, некоторые работы приносят особое удовлетворение, сами по себе являясь наградой.

— Шшш, все в порядке, дорогая. На самом деле это хорошая мысль.

— Что в ней хорошего?

У Коула захватило дух, когда он почувствовал на своем поясе пальцы Марти. Она вытаскивает концы его рубашки? Для чего? Чтобы добраться до?..

Чтобы использовать их вместо носового платка.

— Я выстираю ее, — пообещала Марти, упершись локтями в грудь Коула, чтобы вытереть слезы концами его фланелевой рубашки.

Не выпуская ее из своих объятий, он попытался изогнуться, чтобы скрыть восторженную реакцию своего тела. Теперь он знает, что такое испытание огнем!

Когда Марти оставила в покое рубашку и обвила обеими руками его талию, Коул закрыл глаза и стал молить Бога о терпении. О выдержке. Может быть, даже о святости.

— Уф… то есть… э-э-э… почему бы мне не вынести мусор, пока ты… уф… найдешь место, чтобы сесть? Потом, когда вернусь, я сварю кофе, и мы поговорим о том, что ты хочешь сделать здесь. Как тебе нравится мое предложение?

Не дожидаясь ответа, он мягко развел ее руки и убрал их со своей талии. Нужно или отдалиться от нее — хорошо бы на пару континентов, — или опустить ее на ближайшую плоскую поверхность и дать природе взять свое.

Марти судорожно вздохнула и сделала шаг назад. И затем, будь он проклят, она улыбнулась ему!

Несмотря на покрасневшие глаза, розовый нос, мокрые щеки и остальные свидетельства расстроенных чувств, это была улыбка, пробившаяся через душевные раны, которые накапливались годами. Она заставила его подумать о том, на что он не имеет никакого права.

И не только о сексе.

Поэтому Коул поспешно схватил мешок с мусором и спасся бегством.

Недаром говорят, что, действуя в порыве злости, вредишь самой себе. У нее была безумная мысль, что, передвинув все, что нужно передвинуть, она опередит график и положит конец размышлениям, которые сводят ее с ума. Чем глубже она погружается в трясину, которую сама создала, тем труднее выбраться из нее.

Марти отодвинула в сторону кушетку и быстро схватила из стенного шкафа пальто, старую-престарую шляпу, которая, вероятно, уже не могла предохранить от дождя, но, с другой стороны, дождя еще не было. Она нахлобучила ее на голову, схватила сумку и быстро вышла.

Машина завелась со второй попытки, как раз тогда, когда Коул появился из-за угла дома. Он что-то крикнул и замахал руками. Марти притворилась глухой и слепой. Сейчас у нее нет никакого желания разговаривать с ним. Она подала назад и, чтобы обогнуть его грузовик, безжалостно проехала по грядке с луковицами. Когда она сворачивала на улицу, ведущую к собачьей гостинице, первые капли дождя забарабанили по стеклу.

Коул смотрел ей вслед, пока белый фургончик не исчез за поворотом.

Неужели она забыла о том сером «мерседесе»?

Черт, он просто не нужен ей! Но что он знает о женщинах? Пола, избалованная дочь подрядчика, который был достаточно ловким дельцом — или просто мошенником, — чтобы нажить миллионы, родилась не с серебряной ложкой во рту, как гласит пословица, а с металлической, что не помешало ей быстро приспособиться к серебряной.

Что касается его матери, Орилии Стивенс, то она была учительницей музыки, которая всегда мечтала стать концертирующей пианисткой. Коул видел, как она стареет, день за днем, год за годом тоскливо глядя в окно, пока тот или другой ребенок, которому медведь на ухо наступил, терзает ее любимый кабинетный рояль, мечтая о том, чтобы поиграть в мяч на улице.

И Коул, и его отец, охранник с серьезной алкогольной зависимостью, мешавшей ему удерживаться на работе, долгие годы копили деньги, чтобы купить ей тот рояль.

Но что делать с Марти? — спросил себя Коул, чувствуя, как прохладный туман увлажняет ему лицо. Поехать за ней или снова заняться работой?

Он решил перенести наверх всю мебель, с которой мог справиться без посторонней помощи. Некоторое время спустя, бросив взгляд на часы, он обнаружил, что Марти отсутствует уже больше двух часов. Идет дождь со снегом, но, судя по проезжающим машинам, состояние дорог не вызывает беспокойства.

К тому времени, когда Марти подъехала к дому, нижние дверцы шкафа можно было навешивать.

Он попытался поработать над ящиками, но пришлось бросить это занятие. Кругом царит хаос, в том числе у него в душе. Он никак не может сосредоточиться. Проклятье! Разве его касается, куда она ездит или с кем проводит время?

Как получилось, что это стало волновать его?

Коул спустился вниз, когда Марти вошла в парадную дверь, принеся с собой дуновение холодного влажного воздуха. Стряхнув дождевые капли с пальто и сняв самую безобразную шляпу, какую ему когда-либо приходилось видеть, она замерла на месте.

— А где моя мебель?

— Почти вся наверху. Ты промочила ноги, сними туфли, а то простудишься.

— Ты не поверишь, какой у меня был день, сказала Марти, качая головой.

От уродливой шляпы волосы у нее прилипли ко лбу, в то время как на концах завились в колечки.

Она выглядит… миленькой, решил Коул.

— Какой части твоего дня я не поверю? Той, в которой полка, как слон, вторглась в гостиную, или…

— Ах, замолчи! — Марти швырнула пальто на скамейку. — Когда меня мучит голод, я злая, как бродячая собака.

1:

— Верю, — ухмыльнулся Коул и пошел за ней в кухню, чтобы увидеть, как она отреагирует на два книжных шкафа, которые он успел укоротить за то время, пока она отсутствовала. Все четыре секции.

Конечно, это вряд ли можно сравнить с таким подарком, как цветы или конфеты. Томимый ожиданием, Коул внезапно понял, как много значит для него ее одобрение.

Беда в том, что, если Марти не понравится, сделанного уже не воротишь.