Суета, сказал мудрец, все суета! Приблизьтесь к постели, рядом станьте. Ну где же Ансельм? – Вы сыны или родичи – Ох Господи, увы моей памяти! Была она многих мужчин достойнее, И старый Гендольф завидовал жены моей прелести, Но в прошлом осталось прошедшее, И давно опочила она, а я стал епископом… Потому помните, что жизнь – это сон. Что она и к чему она? Я не ведаю, Лишь чувствую, как вытекает жизнь каждый час Из меня, покуда лежу в зале каменном, И ощущаю умиротворение… Покой! Церковь здешняя была местом убежища, Тут и быть могиле моей. Здесь сражался я Не жалея ни зубов ни ногтей, за благо ближнего… – А старый Гендольф обманул меня, хитрая бестия! Камень хорош, им с юга доставленный, Коим прикрыл он своё стерво, прости Господи! Но и моя здесь келья не тесная, Можно видеть край кафедры проповедника, И часть хоров – сиденья тихие, А сверху купол – жилище ангелов, Где солнечный свет в стёклах множится. Здесь быть и гробнице моей Из базальта прочного; окончу путь свой В некоей скинии, в окружении Девяти колонн – пусть попарно стоят И в ногах последняя, где сейчас Ансельм. Все из редкого мрамора, цвета персика Пышного, искристого, как дорогое вино. – Этот старик Гендольф с его гробницею Из мрамора, как лук слоистого [2] – Пусть он будет виден мне! – Цвета персика, Розово- непорочного! Дорого достался он! В год, когда в церкви бушевал пожар – Сколь многое спасено, а не утрачено! Сыновья! Дождавшись смерти моей, Раскопайте пруд при винограднике, Там, где стоит пресс масляный И найдете на дне – о Господи! Нет сил терпеть! – в листве закопанный, Сохраненный в ветвях оливковых Ляпис-лазури [3] кус – о Боже праведный! Большой, как голова еврея отсеченная, Голубой, как вены на груди Богородицы… Сыны, все завещаю вам, моим наследникам, И отличную виллу Фраскати с термами, Потому – пусть лежит та глыба меж колен, Подобно тому, как в церкви Иисусовой Держит Господь в руках шар земной! Останется Гендольфу смотреть да завидовать! Годы наши, как челнок, бегут, Умирает муж, и не найти следов… Велю гробницу делать из базальта черного, Вдвое темнее, чем nero attico [4] , Ибо лучше вам фриза не выдумать, Чтоб украсить место упокоения. Обещайте сделать рельеф бронзовый Панами и Нимфами украшенный, Также треножниками, вазами и тирсами [5] , И Спасителя, говорящего проповедь Нагорную, Святую Праксидию во славе её, И Пана, Нимфу обнажающего, И Моисея со скрижалями… Но вижу я, Совсем меня не слышите! Ансельм, что задумали? По смерти волю мою нарушить надеетесь, И сделать гроб из травертина [6] бедного, Чтобы Гендольф из склепа подхихикивал!? Нет – уважьте меня – все из яшмы сделайте, Из яшмы, клянитесь, иначе разгневаюсь! Жаль оставить мне ванну мою, зеленую, Из цельного куска, как фисташковый орех – Но ещё яшма в мире сыщется… Благосклонна ко мне святая Праксидия, Для вас лошадей ли не вымолю, И старинных свитков греческих [7] , Иль девиц с бедрами округлыми? – А когда будете писать эпитафию, Изберите Туллия латынь изысканную, Не ту безвкусицу, что у Гендольфа выбита; Туллия [8] , мастера! Ульпиан [9] пред ним никто! Вот так отныне хочу покоиться Я в церкви моей века целые Слушая звуки литургии божественной, Наблюдая вечный обряд причастия, И свет свечей восковых, и чувствуя Сильный, густой, волнующий дух ладана! Не как сейчас лежу, умирающий Медленно, будто жизнь вытекает каплями, Ладони сжав, будто держу посох пастырский, Ноги вытянув, будто земли коснуться могу, И одежды мои последние Уже легли скульптурными складками. Вот свечи гаснут, и думы странные Входят в меня, и шумит в ушах, Будто жил я уже до сей жизни земной, И о папах, кардиналах и епископах, О святом Праксидии и его Нагорной проповеди, И о матери вашей, бледной, с очами говорящими, И о новонайденных урнах агатовых Свежих, как день, и о мрамора языке, Латыни ясной и классической… Ага, ELUCESCEBAT [10] говорит наш друг!? Нет, Туллия, Ульпиана в крайнем случае! Тяжел был мой путь и короток. Весь ляпис, весь, детки! Иль папе Римскому Все отписать? Сердца не ешьте мне! Глаза ваши, как ящерицы, бегают, Блестят, как у покойной матери, Не задумали вы разъять мой фриз, Изменить мой план, заполнить вазу Гроздьями, маску добавить и терм [11] , И рысь привязать к треножнику, Дабы она повергла тирс, прыгая, Для удобства моего на смертном одре, Где лежу я, вынужден спрашивать: "Жив ли я или умер уже"? Оставьте меня, оставьте, негодные! Неблагодарностью вы меня измучали, До смерти довели – желали этого, Богом клянусь, желали этого! – Почему здесь камни крошатся, Проступает пот на них, как будто мертвые Из могил наружу просачиваются – Чтобы мир восхитить, нет боле ляписа! Ну, идите же! Благословляю вас. Мало свечей, но в ряд поставлены. Уходя, склоните головы, как певчие, И оставьте меня в церкви моей, церкви убежища Где смогу в покое я посматривать Как Гендольф из гроба ухмыляется – До сих пор завидует, так хороша она была!