Мертвое тело на плечи, и гимн начнем Громко и вместе. Мы покидаем их во мраке ночном, Долы и веси. Спят они, пока не раздастся в хлеву Крик петушиный. Не обагрила ль уже заря синеву Горной вершины? Здесь человеческий ум строг, горделив, Весь – нетерпенье! Что перед мыслью, готовящей взрыв, Ночь отупенья? Мы оставляем низинам поля и стада. (Мгла поредела.) В гору несем, где горние ждут города, Мертвое тело. К гордой вершине, что в холод и мрак Тучи одели. Вот огонек уж мигает, никак В той цитадели! Прямо над бездной вьется наш путь. Двинемся чинно! Жизнь его, – горным простором будь, Наша – низиной! Голову выше, знаком вам этот мотив, Двинемся в ногу. Это учитель тихо лежит, опочив. Гробу дорогу! Спите, деревни, поля и стада, во мгле, Пахоты, спите! Лишь на вершине он будет предан земле. Прах возвратит ей! Статен он был, могуч и красив лицом, – Лик Аполлона! К цели великой, в безвестьи, забыв обо всем, Шел непреклонно. Годы прошли чередой, и юности нет! Как не бывало! Плакал он: – "Новые люди за мной вослед! Жизнь пропала!"? Нет, – пусть другие плачут, – он не стонал! (С милю осталось…) Презрел он, вещий увидев сигнал, Горе и жалость. Миру объявлена им война; В схватке со светом "Что, – он спросил, – говорят письмена? Что в свитке этом? Все покажи мне, все слова мудреца!" – Так говорил он. Книгу мира он знал наизусть до конца, Все изучил он! Но полысел он, глаза как свинец, Голос усталый. Слабый сказал бы: "Можно и в жизнь наконец! Время настало!" Он говорил: "Что мне в жизни мирской? Нужен мой дар ей? Текст этот я изучил, но за мной Весь комментарий. Знать все на свете – таков мой удел, Падать без жалоб! И на пиру я до крошки б все съел, Что ни лежало б!" Даже не знал он: наступит ли миг Успокоенья! Жить он учился по строчкам книг Без нетерпенья. "Об украшенье, частях не хлопочи. В замысле дело! Прежде чем складывать в ряд кирпичи, Думай о целом!" (Настежь ворота: уснувший базар В мареве дымном. Что же? Помянем его могучий дар Медленным гимном.) Не научившись жить, он жить не мог. Путь этот скользок! Верил он твердо: не даст ему Бог Сгинуть без пользы. Плачут: "Безжалостен времени бег! Жизнь, ты мила нам!" Он: "Пусть вечность возьмет себе человек! Жизнь – обезьянам". Снова за книгу – и целую ночь над ней. Calculus [35] знал он. В бой, хоть свинца его очи мутней, С tussis [36] вступал он. Просят: "Учитель, пора отдохнуть!" (По два – над бездной! Узкой тропою идет наш прощальный путь.) Все бесполезно. Снова к занятьям и книгам своим. С жаром дракона Он (той священной жаждой томим) Пил из флакона. О, если жизнь нашу в круг замкнем Жалкой торговли, Жадно гоняясь за быстрым рублем, Что в этой ловле? Он же на Бога ту тяжесть взвалил (Гордого ношей!), Сделают пусть небеса, так он решил, Землю хорошей. Разве не им был прославлен ум, Вся его сила? Не пожелал он тратить жизнь наобум, Точно кутила! Он рисковал всей жизнью своей всегда: Смерть иль удача! "Смерти доверишься ты?" Ответил: "Да, Жизнь не оплaчу!" Медленно карлики здесь идут вперед: Спорится дело. Гордый, быть может, у самой цели умрет, Жив неумело. Карлик до сотни дойдет, – копит он По единице. Гордый, что целится в миллион, Сотни лишится. Карлику, кроме земли, ничего В мире не надо! Гордый от Господа, и лишь от него Жаждет награды. Смертью, его не убившей едва, Весь изувечен, Он и в бреду все бормотал слова Греческой речи, Oun разъяснив, предлогом epi овладев, Дал он доктрину Даже энклитики De, омертвев Наполовину. Здесь, на вершине, он покой обретет. Слава вершинам, Вам, честолюбцы пернатых пород, Стаям стрижиным! Пик одинокий! Мы на села взглянем опять, Весело там им. Только учитель решил не Жить, а Знать. Спи же над нами! Здесь метеоры летят, зреет гроза, Падают тучи, Звезды играют! Да хлынет роса В час неминучий. Здесь, дерзновенный, где кличут стрижи, Прямо под твердью, Выше, чем мир уверяет, лежи, Скованный смертью.