В Византии отравления не были в новинку, и императрица Феофано славилась своим чрезвычайно большим честолюбием, но убийство мужа было чистым безумием для такой умной женщины. Смерть Романа (как она должна была ясно понимать) означала для нее катастрофу. Их сын Василий II был коронован, но ему еще не исполнилось и шести лет, и недавняя история ясно продемонстрировала, что для амбициозного правителя не составит труда сместить сколь угодно законного юного наследника.

Когда ее муж умер, Феофано отчаянно нуждалась в защитнике для Василия II, и она тайно написала Никифору Фоке, умоляя его вернуться в Константинополь. Великий полководец в то время был, наверное, самым популярным человеком в империи, а его военная репутация не имела себе равных. Написанная им книга о тактике и стратегии уже считалась классикой в рядах армии, а в дальнейшем столетиями будет цитироваться как авторитетный источник по противодействию нападениям арабов.

Впрочем, императорский двор относился к нему презрительно из-за его происхождения и грубых манер и пришел в ужас от мысли, что императрица решила положиться на такого человека. Вскоре вокруг влиятельной фигуры паракимомена (первого министра) Иосифа Вринги выкристаллизовалась оппозиция. Вринга обладал полной закулисной властью во время правления Романа и не собирался позволить какому-то провинциальному военачальнику лишить себя места. Пытаясь не дать Никифору войти в Константинополь, Вринга издал декрет, изгоняющий его из города, и приказал запереть ворота.

Вскоре стало ясно, что Вринга переоценил свои возможности. Никифор был популярным военачальником, вся карьера которого была служением Византии, и никакие воззвания придворных интриганов не могли убедить население в обратном. Толпы вышли на улицы, громко требуя, чтобы полководцу позволили войти в город, и испугавшийся канцлер был вынужден отступить. Отчаявшись избавиться от Никифора, Вринга попытался убить его, но полководца снова выручила народная любовь. Никифор входил в Софийский собор, когда вдруг почувствовал угрозу, и громко заявил, что его жизнь в опасности. Патриарх спешно созвал Сенат, и перед собравшимися прихожанами его участники принесли клятву не выносить без Никифора важных решений. Вринге не оставалось ничего другого, кроме как мрачно дать согласие. Уверенный наконец, в том, что теперь он в безопасности, Никифор остался, чтобы отдать распоряжения и выступить со своей армией в Анатолию.

Иосиф Вринга оказался в безнадежном положении. Он не скрывал своей неприязни к темнолицему полководцу и знал, что когда Никифор вернется, чтобы потребовать трон, дни его будут сочтены. Тогда канцлер предпринял то единственное действие, до которого смог додуматься — написал Иоанну Цимисхию, предложив сделать его императором, если он предаст своего дядю. Иосифу Вринге неминуемо предстояло лишиться власти — но по крайней мере он мог забрать Никифора Фоку вместе с собой.

К несчастью для евнуха, Цимисхий переслал предательское письмо прямо своему дяде. У полководца больше не было причин колебаться. На рассвете следующего дня состоялась церемония, напомнившая о полузабытых днях славы имперского Рима: солдаты подняли Никифора Фоку на большом щите под открытым небом и провозгласили его императором. Затем они свернули лагерь и отправились к Константинополю. Но когда армия прибыла на азиатский берег Босфора, они обнаружили, что их поджидают два неприятных сюрприза. Первый заключался в том, что Вринга в приступе злобы бросил в тюрьму все семью Никифора, включая его восьмидесятилетнего отца. Второй, более серьезный, состоял в том, что канцлер увел к противоположному берегу все корабли, начиная от скромных рыбачьих лодок и заканчивая самыми большими паромами.

В отсутствии возможности перевезти свои войска через узкую полоску воды, рассерженному Никифору не оставалось ничего другого, кроме как сесть и ждать, пока что-нибудь не изменится. К его счастью, вскоре события повернулись против осажденного со всех сторон канцлера. Льву, брату Никифора, удалось сбежать из Константинополя, пробравшись через канализацию, а его восьмидесятилетний отец каким-то образом ускользнул из рук Вринги и нашел убежище в соборе Святой Софии. Когда к собору прибыли стражники никем не любимого канцлера и попытались захватить старика, прихожане взорвались гневом. Схватив все, что попало под руку — кирпичи, камни, сломанные скамейки, — люди с ревом вывалились на улицы и вступили в схватку с имперской стражей. Войска канцлера, оттесненные на соседние улицы, стойко держались до тех пор, пока цветочный горшок, пущенный женщиной с ближайшей крыши, не попал в голову их капитана, убив того на месте.

Последовало три дня ожесточенных сражений, в течение которых Вринга полностью потерял контроль над городом. В этом хаосе незаконный сын Романа I Василий смог захватить имперский флот и послать его ожидающему Никифору. При виде великого полководца, въезжающего в Золотые ворота на огромном белом коне, облаченного в его лучшие золоченые доспехи, ярость толпы сменилась приветствиями. Сопроводив Никифора в Софийский собор, толпа смотрела, как он спешился и преклонил колени перед алтарем, а патриарх спокойно возложил императорский венец на его склоненную голову.

Из всех людей, когда-либо сидевших на троне, новый император Византии был одним из самых подходящих. Казалось, он рожден, чтобы править. Все еще энергичный в свои пятьдесят с небольшим лет, он осуществлял верховное командование армией последние девять лет и привык отдавать приказы и ожидать их исполнения. К сожалению, у него не было ни капли харизмы: он отрывисто отдавал команды придворным и оскорблял всех, с кем был не согласен. Но империя нуждалась в твердой руке у руля, и на эту роль Никифор подходил как нельзя лучше. Он мог быть отталкивающим, грубым и невежественным, но подданные восхищались им (возможно, потому, что еще не успели его как следует узнать), а Феофано приветствовала его как защитника своего сына.

Должно быть, их отношения были довольно неловкими. Глубокая религиозность Никифора доходила до аскетизма, и он вряд ли мог быть менее подходящей парой для склонной к удовольствиям двадцатидвухлетней Феофано. Но вскоре он безнадежно в нее влюбился и, позабыв обет целомудрия, спустя месяц сделал ей предложение. Любила его в действительности Феофано или нет, но она нуждалась в нем и благодарно согласилась, заняв место на троне подле него.

Впрочем, семейное счастье могло разве что временно задержать императора в Константинополе. Он всегда был более счастлив во время военных кампаний, и в любом случае на рубежах империи оставалось еще слишком много врагов, чтобы можно было ослабить бдительность. Халифат демонстрировал обнадеживающие признаки слабости, и теперь настало время воспользоваться ситуацией. В начале этого года Никифор отправил своего великолепного племянника Иоанна Цимисхия разведать ситуацию в Сирии, и молодой человек добился в этом исключительных успехов. Император, которому не терпелось к нему присоединиться, собрал армию и выступил в поход. Чтобы предупредить племянника, он запалил цепь сигнальных огней, которые буквально за считанные часы донесли весть о выступлении до отдаленных Таврских гор.

Первой целью стал злосчастный эмир Алеппо, который десятилетиями совершал набеги на территорию империи. Увидев надвигающуюся имперскую армию, мусульмане попытались вступить в переговоры — но Никифор проигнорировал предложение дани и вступил в Киликию, чтобы захватить Таре. Тем же летом войска империи очистили от арабов Кипр. Два года спустя Никифор поставил на колени город Алеппо, превратив некогда могущественный эмират в вассальное государство.

Император победоносно вернулся в столицу с блестящей репутацией, вновь подкрепив веру в силу империи и ее авторитет. Он посрамил тех, кто поднял против него мечи на Востоке, и достаточно ясно показал, что к Византии следует относиться с уважением. К несчастью для империи, враги окружали ее со всех сторон, и те же самые свойства, что так хорошо послужили Никифору на Востоке, подвели его на Западе, где привели к одним лишь бедам. Против армий ислама велась война не на жизнь, а на смерть, что вполне соответствовало резкому характеру Никифора. Но когда пришло время иметь дело с христианскими державами на западе, полное отсутствие такта стало величайшей слабостью императора. Когда послы от германского императора Оттона I ошибочно обратились к нему как к царю греков, Никифор бросил их в темницу, тем самым едва не доведя дело до войны между двумя империями.

Положение дел только ухудшилось, когда послы от болгарского царя Петра прибыли в Константинополь с требованием свой традиционной небольшой дани. Недоверчиво осведомившись, принимают ли они его за раба, который вынужден платить дань захудалому народу, император грубо надавал им пощечин и велел возвращаться к своему неотесанному царю. «Передайте ему, — сказал Никифор, — что вскоре я лично приду, и вы сполна получите все, что заслуживаете».

Император немедленно собрал армию, не обращая внимания на отчаянные мольбы болгарского царя. Он взял приступом несколько крепостей вдоль болгарских границ, но хватило одного взгляда на густые леса и извилистые овраги Болгарии, чтобы Никифор призадумался. Дальнейшее продвижение в эти земли означало напрашиваться на засаду. Но были и другие способы наказать заносчивых болгар, не рискуя собственными войсками. Отправив вестников, снабженных значительным количеством византийского золота, на Русь, Никифор подкупил русских, чтобы те сражались вместо него.

Варяжский князь Киева Святослав с готовностью провел свою шумную орду через границу, разбил армию болгар, захватил в плен царя Петра и вдобавок посадил на кол двадцать тысяч пленников. К несчастью для империи, эта довольно легкая победа только раззадорила аппетит русских, и вскоре киевский князь обратил свой взор на земли Византии. В своем гневе Никифор всего лишь променял слабого соседа на соседа сильного и агрессивного, но когда он осознал, что сделано, было слишком поздно.

В любом случае Никифор Фока вдобавок оказался втянут в конфликт с церковью. Он уже некоторое время был осведомлен о ее деградации (проходя в военной кампании по византийским землям, трудно было не заметить обширные невозделанные владения церкви), а многочисленные беседы с его лучшим другом, монахом по имени Афанасий, убедили его в том, что нужно что-то делать. Патриарх раздражал Никифора с тех самых пор, как отказался даже обдумать его предложение, чтобы солдаты, погибшие в сражениях с мусульманами, считались мучениками, и император с типичной для него резкостью издал несколько поспешных указов. Увеличивающееся богатство монастырей лишало государство должных налогов и вдобавок развращало саму церковь. Теперь ветеранам войн (а также всем другим) запрещалось жертвовать свои земли церкви, пополняя ее огромные владения. Монахам, принявшим обет бедности, следовало жить, как их предшественникам — в простых монастырях, расположенных в отдаленных уголках империи, вдали от суетной жизни, а не в роскошных домах, украшенных прекрасными фресками, в окружении виноградников и полей, которые обрабатывали невольники. Император отправил своего верного друга Афанасия в Грецию, чтобы богато одарить монастырь на склоне горы Афон, который был примером того, чем должно быть монастырское сообщество. После этого, чтобы окончательно завершить дело, он сделал монастырь независимым от патриарха, подчинив его напрямую трону.

Приведя таким образом в порядок внутренние дела, император в 968 году снова отбыл на Восток. На этот раз его целью было уничтожение мусульманской державы, пытавшейся захватить контроль над Арменией. Возле маленького армянского городка Манцикерта он уничтожил войско арабского эмира и освободил эту провинцию от мусульманского владычества. Повернув на юг, он вторгся в Сирию, с легкостью захватив важные города Эмесу и Эдессу, и в 969 году смог отвоевать Антиохию — древнюю столицу Сирии и место расположения одного из пяти великих патриархатов христианской церкви. Со времен Ираклия ни один император не ступал в этот город, и было нечто символическое в том, что именно Никифору, чье имя означало «победоносный», было суждено вернуть его.

Обратив свой взор на юг, он решил направиться к Святому городу Иерусалиму, но пригодный для военных действий сезон практически закончился, и голод обрушился равно на византийские и арабские земли. После двенадцати лет непрерывных успехов Никифор мог позволить себе отложить завоевание Иерусалима на следующий год. До весны город никуда не денется — а войска, безусловно, заслужили отдых. Развернув свою огромную армию, император устало, но триумфально вернулся в столицу.

Несмотря на все победы, Никифора все меньше любили на родине. Вдобавок к его резкому по природе характеру, его претензия на церковные богатства оттолкнула церковь, а непосильные налоги, которые он ввел, чтобы финансировать свои бесконечные войны, стоили ему поддержки большинства граждан. Его непопулярный брат Лев уже был пойман на попытке искусственно взвинтить стоимость зерна во время голода, и теперь многие верили, что он замышлял убийство двух младших сыновей Феофано, Василия и Константина. Император мог быть никак не замешан в этих делах — но он не предпринял никаких действий против своего брата, чем еще сильнее опорочил свое уже и так запятнанное имя.

Никифор, которого теперь повсеместно винили за возросшие цены на еду и — довольно несправедливо — обвиняли в плохом урожае, стал практически затворником. Обеспокоенный предсказанием, что его убьет в Большом дворце один из его подданных, он выстроил огромную стену, отделяющую дворец от города, и заперся изнутри. Когда он все-таки осмеливался выходить на улицу, ему приходилось мужественно встречать потоки брани, а однажды даже случайный (неумело брошенный) кирпич в голову. Пытаясь ослабить напряжение, император назначил спортивные бои на Ипподроме — но по городу расползлись слухи, что он собирается перебить народ, и в итоге вид обнаженных мечей спровоцировал паническое бегство, в котором погибло несколько сотен зрителей. Не удивительно, что Никифор при каждой возможности старался избегать давящей столичной атмосферы. Увы, это в свою очередь обеспечило ему врага более грозного, чем те, с кем он встречался на поле боя.

Его жена Феофано, которой в то время было двадцать восемь лет и которая окончательно устала от своего строгого и часто отсутствующего мужа, безумно влюбилась в его племянника Иоанна Цимисхия. Блестящий молодой полководец обладал всеми достоинствами, которых не было у ее мужа. Умный и энергичный, со светлыми волосами и пронзительными голубыми глазами, он был любезен, очарователен и неотразим для женщин — в особенности для одинокой, вынужденной вести уединенную жизнь императрицы. Когда Иоанн впал в немилость и был отстранен от командования, для Феофано было минутным делом заставить своего обожающего супруга вернуть его в Константинополь. Там, под покровом темноты, двое любовников встретились во флигеле дворца, принадлежавшем императрице, и задумали одно из самых отвратительных убийств в византийской истории.

Мучительно холодной ночью, за пятнадцать дней до Рождества, заговорщики нанесли удар. Наемные убийцы проскользнули во дворец, переодевшись в женскую одежду, и Феофано спрятала их в нескольких пустующих комнатах, чтобы те дождались ночи. Перед самой полуночью, когда начался густой снегопад, прибыл Иоанн и переправился через стену в корзине. Изготовив мечи, убийцы прокрались в императорскую опочивальню и ворвались в комнату — но обнаружили, что кровать императора пустует. Решив, что их предали, они ударились в панику, и несколько заговорщиков попытались спрыгнуть с верхнего балкона в море. Когда остальные тоже уже были готовы бежать, вероломный евнух указал им на фигуру спящего императора. Он, как обычно, растянулся на полу, на шкуре леопарда.

Бросившись к нему, заговорщики начали пинками будить Никифора, нанося ему удары мечом по лицу, пока он пытался подняться. Пораженного императора отбросили под иконы, окружающие его постель, лицо его было покрыто кровью. Он пытался устоять на ногах, но его грубо подняли с пола и бросили перед Цимисхием, который принялся осыпать бранью истекающего кровью человека и горстями вырывать его бороду. Теряя сознание, Никифор взывал к Божьей матери о милосердии, но это только привело нападавших в большее бешенство. Разбив ему челюсть рукоятями мечей, они вышибли ему зубы и продолжали мучить до тех пор, пока Иоанн наконец не приказал убить его молотом.

Отрубив императору голову, заговорщики выбросили остатки избитого тела из окна. Один из убийц пробежался по дворцу с отрубленной головой, чтобы лишить мужества императорскую стражу и избежать ответных мер с ее стороны, а прочие рассыпались по заснеженным улицам, крича, что тиран низвергнут. Сам Иоанн тем временем направился в тронную залу и надел пурпурные сапоги, приготовленные для императора. Вид того, что он носит императорские регалии, прекратил последние остатки сопротивления. Императорская стража побросала мечи и послушно преклонила колени, называя Цимисхия императором римлян.

На следующий день было восстановлено некое подобие внешних приличий, и обезглавленный труп Никифора тихо похоронили в Церкви Апостолов. Для человека, который так верно служил империи, это был бесславный конец — и хотя немногие оплакивали его тогда в столице, потомки сохранили о нем память. Легенда о нем подарила вдохновение поколениям византийских и болгарских поэтов, которые прославили его подвиги в эпической поэзии пограничья. Церковь причислила его к лику блаженных, а монахи в его монастыре на горе Афон по сей день продолжают почитать его как своего основателя. Те, кто посещал его могилу, расположенную в укромном уголке императорской усыпальницы, могли задуматься о том, что итог жизни императора, бывшего великим воином, аккуратно подвела противоречивая надпись на его саркофаге. «Никифор Фока, — гласила она, — ты завоевал все, кроме женщины».

Эта женщина разыграла представление, прикинувшись безутешной вдовой — но к тому времени всем было известно, как умер император, и, печальным примером двойного стандарта, существующего в Византии X века, вина за все это неприглядное дело полностью легла на Феофано. Императрицу ни в коем случае нельзя было назвать невиновной — но едва ли она была той роковой женщиной, которую из нее сделала молва. Глубоко полюбив Иоанна и отчаявшись защитить своего сына Василия II, она испытала глубокое потрясение, когда ее любовник неожиданно выставил ее из дворца и отправил в одиночную ссылку. Патриарх достаточно ясно дал понять Цимисхию, что если он хочет быть коронованным, то сначала должен избавиться от презираемой всеми Феофано, и честолюбивый молодой человек был только рад подчиниться.

Учитывая чрезвычайную жестокость и полную незаконность возвышения Иоанна, довольно неожиданно, что его коронация прошла тихо, не оскверненная мятежами или протестами. Несомненно, это во многом было вызвано его объявлением, что восставшие будут наказаны немедленной смертью, но большая часть населения столицы совершенно искренне радовалась своему новому харизматичному императору. Он был уже известен своей щедростью — репутация, которую он укрепил, раздав свое обширное состояние бедным как условие искупления, — и когда он довольно лицемерно казнил двоих своих сообщников за убийство Никифора, большинство горожан предпочли не вдаваться далее в этот вопрос.

В Иоанне Цимисхии было нечто, перед чем трудно было устоять. Изучив искусство войны рядом со своим дядей, он сочетал в себе военную доблесть Никифора и заразительную веселость, что внушала любовь всем, с кем он встречался. В воздухе была разлита новая энергия, чувство, что все может стать возможным теперь, когда неприятный император мертв, а его место занял истинный государственный деятель. Единственными, кто пытался возражать против перемен на византийском троне, были члены семьи Фоки — но и они поступали так большей частью из-за чувства долга, а не поддавшись эмоциям. Племянник Никифора, Варда Фока, вынужденно поднял знамя восстания, но ему не удалось получить широкую поддержку, и когда лучший друг Цимисхия Варда Склир выступил против него с солидной армией, Фока спокойно принял ссылку на уютный остров в Эгейском море.

Когда подчиненные устранили последние следы сопротивления его власти, император занялся подготовкой армии, которой предстояло разобраться с беспорядком, оставленным его предшественником после себя на Балканах. Русские становились все более самонадеянными и враждебными, не скрывая факта, что они собираются вторгнуться на территорию Византии. «Не утруждайте себя приходить к нам, — передали они Цимисхию, когда услышали о его приготовлениях, — вскоре мы уже будем у ваших ворот».

Если русские так хотели этой войны, Иоанну I Цимисхию оставалось только с радостью подчиниться. Выведя сорокатысячное войско на молниеносный марш, он застал врасплох передовой отряд русских у столицы Болгарии Преслава и уничтожил его, а затем осадил город. После нескольких дней, в течение которых горшки с греческим огнем забрасывали за стены, византийцы проложили себе путь внутрь, освободив захваченного болгарского царя. Разъяренный киевский князь собрал огромную армию, но спустя несколько месяцев Иоанну снова удалось застать их врасплох, оставив сорок тысяч трупов на залитом кровью поле. Униженный князь ушел с земель Болгарии сломленным человеком, в последний раз покинув разоренную страну.

Свободной она оставалась недолго. Болгария была колючкой в боку империи с тех самых пор, как ужасный Крум возник, казалось бы, из ниоткуда несколькими поколениями ранее. Иоанн намеревался раз и навсегда положить конец этой угрозе. После года, ушедшего на подчинение основных городов Болгарии, император официально ее аннексировал, уничтожив династию Крума. Западная Болгария все еще цеплялась за хрупкую независимость; ею совместно управляли четыре сына местного правителя, называвшие себя Сыновьями Комита — но они были слабы и окружены со всех сторон, и Иоанн оставил их в покое, обратившись к срочным делам на Востоке.

Несомненно, для империи было бы куда лучше, если бы Цимисхий завершил завоевание Болгарии, но император был глубоко обеспокоен донесениями из Сирии. Фатимиды из Египта — без преувеличения, самая опасная из мусульманских держав — в значительной степени заполнили вакуум власти, оставшийся после краха Аббасидского халифата, и теперь угрожали территории империи. Легко разгромив византийскую армию, посланную, чтобы сдержать их, в конце 972 года они осадили Антиохию, надеясь поглотить всю Сирию. Было очевидно, что пришло время обратить византийский меч против сарацинов.

В начале 974 года Иоанн I Цимисхий оставил отвечать за город председателя Сената (того самого Василия Лакапина, который сделал возможным приход к власти Никифора II Фоки) и выступил из Золотых ворот во главе своей армии. Верхом на могучем белом боевом коне, в своих лучших сияющих доспехах, со своими «Бессмертными», что ехали позади него, император отправился в один из самых впечатляющих военных походов за долгую историю Византии.

Он начал с северной части современного Ирака, заставив перепуганного эмира Мосула заплатить ему тяжелую дань и превратив второй по могуществу эмират в зависимое государство. Не озаботившись завоеванием ставшего теперь беззащитным Багдада, Цимисхий повернул на юг, в Сирию, где армия Фатимидов, осаждавшая Антиохию, в ужасе бежала при его приближении. Но Иоанн собирал свою великую армию не для того, чтобы просто смотреть, как быстро отступают его враги. Он устремился на Средиземноморское побережье. Один за другим города Сирии и Палестины пали. Баальбек, Бейрут и Дамаск открыли свои ворота, а прибрежные города Тиверия, Акра, Кесария и Триполи выплатили громадную дань.

Ни одна крепость или твердыня не могли устоять перед мощью имперского оружия — после трехсот лет, проведенных в бездействии, византийский орел вернулся, и настроение его не было мирным. После триумфального вступления в Назарет, город, в котором Иисус почти тысячу лет назад провел свои детские годы, Цимисхий подъехал к горе Фавор и поднялся по ее склонам, чтобы посетить место преображения Христа. Как и Никифор Фока до него, император думал о том, чтобы поспешить с Иерусалимом, но в конце концов решил этого не делать. Его главной целью было ослабить Фатимидов, а не добавлять земли к империи. Когда придет время вернуть Святой город под христианское владычество, он вернется, но это задача для будущего. Приняв важное решение развернуть свою победоносную армию, Цимисхий с блеском вернулся домой.

Если бы император протянул руку и вернул Иерусалим под православное владычество, тем самым он выполнил бы величайшую мечту восточных христиан в Палестине. Вместо этого им придется напрасно ждать еще больше века, пока силы империи не ослабеют окончательно, а Запад не отправит крестоносцев, чтобы те вернули город христианскому миру.

Впрочем, в конце 975 года Византия не знала поражений, и Иоанн I Цимисхий с удовлетворением вез трофеи своей военной кампании обратно в столицу, полностью уверенный, что сделал империю сильнее, чем она была почти четыре столетия. Повсюду ее враги бежали в страхе, и казалось, что для империи нет ничего недосягаемого.

Только одна вещь подпортила триумфальное возвращение в Константинополь. Когда император поинтересовался, кому принадлежат обширные земли, по которым они проезжают, ответ оставался одним и тем же, хотя миля сменяла милю — Василию Лакапину. Добродушный Цимисхий был не столь неутомим в стремлении ограничить рост земельных владений знати, как его предшественник, но это чрезмерное богатство привело его в ярость, и он объявил, что по прибытии в столицу проведет подробное расследование.

Не собираясь позволить этому случиться, испуганный первый министр сделал единственное, что ему оставалось. Встретив императора с преувеличенным воодушевлением, он незаметно капнул яд в его пищу. За несколько дней яд сделал свое дело. Иоанн I Цимисхий присоединился к своему дяде и Юлиану Отступнику — многообещающим императорам, которые погибли в полном расцвете сил. Христиане Святой земли тяжело переживали гибель освободителя, а далеко в Каире Фатимиды вздохнули с облегчением. Великий завоеватель был мертв.