Быть лучшей

Брэдфорд Барбара Тейлор

Часть 2

СВЯТЫЕ И ГРЕШНИКИ

 

 

Глава 24

Все складывалось наилучшим образом.

Стоило начаться танцам, как Пола окончательно поняла, что вечер будет просто замечательный. Большой бальный зал в «Кларидже» был убран в соответствии с ее пожеланиями и выглядел изумительно. Отказавшись от традиционного убранства, она велела декораторам из художественного отдела оформить зал в серебристо-белых тонах. И вот теперь на столах лежали белоснежные скатерти, в серебряных подсвечниках горели белые свечи, в хрустальных вазах стояли белые цветы. Вдобавок к этому по всему периметру зала в больших вазах благоухали белоснежные лилии, орхидеи, хризантемы, гвоздики.

Бальный зал представлялся Поле зимним ледяным Дворцом. Он сверкал и серебрился и в то же время сохранял известную строгость, не затмевая роскошных гостей. Дамы были поистине великолепны в своих модных платьях и драгоценностях, а мужчины в безупречных смокингах.

Пола была счастлива – пришли все приглашенные. Помимо членов семьи, здесь были близкие друзья, высокопоставленные высшие служащие компании, почетные гости и масса знаменитостей.

Пола не без гордости отметила, что ее родственники, особенно женщины, выделялись даже на этом блестящем фоне: кузина Сэлли, графиня Дунвейл, в платье из голубой тафты, со знаменитыми фамильными сапфирами на шее; Эмили – воздушное видение в шелках темно-рубинового цвета и потрясающем бриллиантово-рубиновом ожерелье и серьгах, которые подарил ей Уинстон на Рождество; сестры Эмили по матери, близнецы Аманда и Франческа, бойкие и изящные, одна в красном шифоне, другая в алой парче; веселая рыжеволосая золовка Миранда… у нее свои законы в отношении моды. Сегодня на ней было платье из коричневого атласа – простое, строгое, без бретелек, и к нему – длинный палантин и старинное ожерелье с бриллиантами и топазами.

Пола перевела взгляд на трех сестер. Они сидели за ближайшим столиком и оживленно беседовали.

Ее мать Дэзи, весьма эффектная в темно-зеленом шифоне и изумрудах, которые Пол подарил Эмме почти полвека назад; тетя Эдвина, вдовствующая графиня Дунвейл – ей за семьдесят, голова седая, сухонькая, но выглядит по-королевски в черных кружевах и бриллиантовом ожерелье – его ей подарила Эмма в последнее свое Рождество.

Младшая и старшая дочери Эммы Харт. Обе рождены вне закона, и связывает их, пожалуй, только это да еще глубокое сострадание, которое Дэзи испытывает к старшей сестре. А между ними – средняя, законная дочь, тетя Элизабет. Все еще красавица, волосы как вороново крыло и выглядит вдвое моложе. Нынче она совершенно неотразима в серебряной парче и королевском уборе из рубинов, изумрудов и бриллиантов.

Эти трое были единственными детьми Эммы Харт, приглашенными на вечер. Ее сыновей, Кита Лаудера и Робина Эйнсли с женами Пола не позвала. Предатели, они давно стали персонами «нон грата», как и их дети Capa и Джонатан, пошедшие по стопам родителей.

«Гадюшник» – подумала Пола, вспомнив, что именно это слово употребляла бабушка. И она была совершенно права. Пола встряхнула головой, прогоняя мысли об этих выродках, взяла бокал с шампанским, отпила немного.

Прием подходил к концу. Пола подумала, что завтра только и будет что разговоров о ее бале – первом в ряду торжественных мероприятий, приуроченных к шестидесятилетию «Харт». Газеты будут полны сообщениями о нем. Потрясающий интерьер, великолепная кухня, тончайшие вина, модные платья, королевские украшения, знаменитости, Лестер Лэнин со своим оркестром – словом, блеск. Блеск с большой буквы – именно то, что всегда привлекает и публику и прессу.

Да, Пола была довольна. Реклама сейчас была нужна, как никогда. Она улыбнулась про себя. Был конец 1981-го. Канун Нового года. И, как она надеялась, начало новой эры – эры Расцвета того дела, которое основала ее бабушка.

Откинувшись на спинку стула, Пола молчаливо пророчествовала: в наступающем десятилетии ее магазины достигнут невиданных ранее высот. Она обязана добиться этого – таков ее долг перед бабушкой, которая беззаветно верила в нее, и перед собственными дочерьми, которые когда-нибудь унаследуют семейное дело.

Неожиданно поток ее мыслей был прерван Шейном, который только что болтал с Джейсоном Рикардсом и Майклом Каллински, но вдруг обратился к ней.

– Эй, малышка, ты отвлеклась. – Он взял Полу за руку, нагнулся к ней. – Теперь ты можешь успокоиться. Вечер прошел превосходно, все прекрасно провели время. Чего же еще желать?

Она весело улыбнулась.

– Ну разумеется, милый. И я так рада, что выбрала бальный зал «Клариджа», а не маленькие гостиные в «Ритце». Так гораздо лучше.

Шейн кивнул и тут же не то застонал, не то рассмеялся:

– Ого! Вот и Майкл! Похоже, нам с тобой сегодня не поговорить. А ты ведь только присела.

– Да, дел у меня сегодня по горло. Конечно, это немного утомительно, но ведь я хозяйка, Шейн, надо быть на высоте. – Губы Полы изогнулись в улыбке. – По-моему, я натанцевалась сегодня на весь будущий год. Надеюсь, во всяком случае, что в ближайшее время отплясывать не придется. И прошу тебя, проследи, чтобы я ничего в этом роде больше не планировала. – Глаза Полы сияли.

Шейн с любовью посмотрел на жену. Он восхищался ею. Пожалуй, давно уже она не выглядела так чудесно. На Поле было элегантное прямое вечернее платье из темно-синего бархата с длинными рукавами и круглым воротником, изготовленное специально для нее в доме моды Кристины Краутер и подчеркивавшее изящество ее фигуры. К плечу была прикреплена брошь, которую Шейн заказал у парижского ювелира Алана Бушерона. Целиком сделанная из сапфиров, она, как и сапфировые серьги, прекрасно гармонировала с цветом ее глаз. Он подарил ей этот набор на Рождество и сразу понял, что попал в точку, хотя она и ругала его за расточительство.

– Ведь ты построил мне оранжерею для орхидей, – говорила она. – Этого вполне достаточно. – Он засмеялся и сказал, что оранжерея – это подарок не только от него, но и от детей. Они тоже принимали в этом участие.

Майкл остановился рядом с Полой.

– Пойдем разомнемся, старушка. Ты обещала мне медленный танец, а они вроде как раз такой и собираются сыграть. Может, единственный за весь вечер.

Он схватил Шейна за плечо:

– Ты как, не против?

– Еще как против, – отшутился Шейн. – Но для тебя чего не сделаешь?

– У Филипа жена красотка, – сказал Майкл, скользя с Полой по паркету бального зала. – Везунчик.

– Точно, – согласилась Пола.

– Хотя он нашел то, что ты потеряла.

– В некотором смысле это так, – засмеялась Пола и, обернувшись, посмотрела на Филипа с Маделиной, танцевавших неподалеку. – Но я никогда раньше не видела его таким счастливым. Это верно, я потеряла свою лучшую сотрудницу, зато приобрела замечательную невестку.

– Гм, – промычал Майкл, привлекая к себе Полу. Впрочем, он тут же одернул себя и отстранился, понимая, что это игра с огнем. Присутствие Полы будоражило его. Так что танец представлял для него известное испытание. К тому же кое у кого могли развязаться языки. И еще – хоть Шейн и был добродушен, похоже, он весь вечер наблюдал за Майклом. Впрочем, если он и подозревал Майкла в неблаговидных намерениях, то сама Пола ни о чем таком не догадывалась. Ей и в голову не приходило, что Майкл может глядеть на нее как на женщину. Она по-прежнему считала его приятелем, другом детства, человеком, на которого всегда и во всем можно положиться. Собственно, он сам хотел, чтобы так оно и было.

– Но Мэдди не собирается бросать работу, когда они вернутся в Сидней, – говорила между тем Пола. – Я назначила ее исполнительным директором австралийского отделения «Харт». Она будет заниматься галантереями в гостиницах Шейна. Хотя, что верно, то верно – в Нью-Йорке мне ее будет не хватать, это я заранее знаю. Но мне так хочется, чтобы она была счастлива… и это главное. – Отстранившись от Майкла, она улыбнулась и закончила: – Знаешь ли, они без ума друг от друга.

– Ну, это видно.

Некоторое время они танцевали молча.

У Майкла заскребли кошки на душе. Ему захотелось такого же семейного благополучия, как у Филипа Эмори. Но судьба распорядилась иначе. Валентина, его жена, была женщиной чересчур своеобразной, но ничего более подходящего он для себя не нашел. Майкл и сам бы не мог сказать, влюблен он в Полу или это пустое воображение. Ясно, что она влекла его. Но любовь ли это? Поди, знай!

Отгоняя эти мысли, Майкл сказал:

– А Дэзи и вовсе на седьмом небе от счастья.

– Конечно. Когда они поженились в начале декабря в Нью-Йорке и только потом объявили об этом семье, она была разочарована. Да и все мы тоже. Но главное для мамы, что ее бродяга-сын наконец-то бросил якорь в гавани.

– Я хотел устроить в их честь вечеринку, но Филип сказал, что они через два дня уезжают. Медовый месяц.

– Да. В Вену, Западный Берлин, а потом на юг Франции, на виллу Фавиолла.

– Там, должно быть, сейчас прохладно. Я думал, они поедут куда-нибудь, где потеплее. Например, на Барбадос, в отель Шейна.

– Филип всегда любил «Империал» в Вене, с тех самых пор, как бабушка возила нас туда в детстве. Им с Эмили кажется, что это один из лучших отелей в мире, и он решил, что Маделина должна увидеть его. Они остановятся в королевских апартаментах, а это действительно нечто. А потом захотела поехать в Берлин и на виллу. Она наслушалась о ней от меня и Эмили. Вообще-то Мэдди без ума от бабушки и рвется увидеть все «святые» места, с ней связанные. Так что Фавиолла – обязательный пункт программы.

Майкл засмеялся. Он понимал, почему Маделина без ума от Эммы Харт. Не одна она такая – и при жизни Эммы, и после ее смерти поклонников у нее хватало. Недаром она превратилась в легенду.

– Ах, Пола, я ведь еще не сказал тебе, что тетя Эмма гордилась бы тобой сегодня. Потрясающий прием, давненько я на таком не был и…

– Не против, если я сменю тебя, старина? – прервал Майкла Энтони, расплываясь в широкой улыбке.

– Ну вот, всякий раз, как танцуешь с тобой, непременно возникает кто-нибудь из родственников, – проворчал Майкл, уступая партнершу графу Дунвэйлу. – Конечно, сегодня ты звезда вечера.

Пола хитро подмигнула Майклу, и он отправился на поиски юной Аманды.

Энтони обнял Полу за талию и повел в центр зала. Помолчав немного, он сказал:

– Как ты думаешь, удастся мне уговорить вас с Шейном приехать к нам в Ирландию на уик-энд? Вы ведь уже тысячу лет не были в Клонлафлине, а нам с Сэлли так хотелось бы побыть с вами. Можно взять с собой Патрика и Линнет.

– Прекрасная идея, Энтони, большое спасибо за приглашение. Может, и выйдет что… в конце января. Я поговорю с Шейном. Скорее всего мы будем в Англии в это время.

– Редкий случай, – усмехнулся Энтони. – Вы ведь вроде цыган – бродите по миру, покупаете, продаете. За вами не уследишь.

Не успела Пола ответить, как появился Александр. Похлопав Энтони по плечу, он сказал:

– Что это ты захватил даму, братец? Теперь моя очередь.

Сэнди обнял Полу за плечи, и Энтони ничего не оставалось, как удивленно посмотреть им вслед. Поначалу они просто танцевали. Они были отличными партнерами с детства. В конце концов Александр негромко проговорил:

– Большое спасибо, Пола.

Она удивленно взглянула на него.

– За что, Сэнди?

– За Рождество в Пеннистоун-ройял и за этот вечер. На какое-то время ты отвела стрелки часов назад, пробудила столько чудесных воспоминаний о прошлом, о людях, которых я по-настоящему любил, о бабушке, о моей дорогой Мэгги, о твоем отце…

– Сэнди, откуда такая печаль! – воскликнула Пола. – А я-то так хотела, чтобы на Рождество все были веселы и счастливы. И вовсе…

– И ты в этом замечательно преуспела, дорогая! Все было прекрасно. И я вовсе не печален. Совсем наоборот.

– Правда? – с сомнением спросила Пола.

– Совершенная правда, – уверил ее Александр.

Пола ответила ему теплым, любящим взглядом, и сжала его руку. Сэнди занимал особенное место в ее жизни и всегда будет занимать. Только нельзя оставлять его одного. Они с Эмили нужны ему. Ведь он так одинок. Сейчас она понимала это лучше, чем когда-либо.

Сэнди смотрел в сторону. Он был рад, что танцевальная площадка затемнена – иначе ему не удалось бы скрыть печальное выражение глаз и скорбный изгиб рта. Но Пола его лица не видела, а остальные были слишком заняты собой. И слава Богу, спасибо судьбе хоть за это. Танец кончился, и он, к счастью, ни разу не сбился с темпа.

Да, он конченый человек. И скоро об этом узнают все. Сказать им все равно придется. Он с ужасом ожидал наступления этого дня.

– Ну, Пола, что скажешь? По силам ли современной женщине все это? – Сэр Рональд хитровато подмигнул. – Я имею в виду карьеру, мужа, детей.

– Конечно, но только, если она внучка Эммы Харт, – парировала Пола.

Сэр Рональд и другие гости, сидевшие за столом, дружно рассмеялись.

– А если говорить серьезно, – продолжила Пола, – бабушка учила нас предельно организовывать свою жизнь, и в этом состоит наш с Эмили секрет. Итак, мой ответ: да, современной женщине все по силам при условии, что она четко планирует свою жизнь и умеет ее организовывать.

– Пожалуй, многие с тобой не согласятся, дорогая, – возразил сэр Рональд. – Скажут, что две вещи из трех еще куда ни шло, но три! И тем не менее пойми меня правильно – сам-то я в восторге от того, как вы с Эмили управляетесь с этим миром. Право, вы совершенно особенные женщины. Совершенно особенные.

– Давай спросим Мэдди, – предложила Пола. – Вот она как раз сюда идет. Если кто и воплощает собой современную женщину, женщину восьмидесятых, то это она.

Несколько пар глаз остановились на Маделине и Филипе, подходивших к столу. Маделина вся так и сверкала в своем темно-фиолетовом шифоновом платье с бархатной отделкой от Полин Трижер и подаренном Филипом на свадьбу роскошном ожерелье, украшенном бриллиантами и жемчугом, и таких же серьгах. Выглядела она чрезвычайно эффектно. Теперь к ее природной сдержанности и изяществу добавилась мягкость.

Она крепко сжимала руку Филипа, словно боялась хоть на миг с ним расстаться, а он всем видом своим показывал, что оберегает ее и гордится ею.

– Подсаживайтесь к нам, – предложила Пола.

Они сели, и Филип сказал:

– Поздравляю, дорогая. Вечер вышел – лучше не бывает. Как это тебе пришло в голову пригласить из Штатов Лестера Лэнина?

– Ты очень любезен, Пип, – поблагодарила его Пола и, повернувшись к Маделине, сказала: – Слушайте, Мэдди, дядя Ронни только что спросил меня, может ли современной женщины хватить на все – мужа, карьеру, детей. А я сказала, что лучше вас на этот вопрос никто не ответит – ведь вы та самая деловая женщина и недавно вышли замуж.

– Надеюсь, меня хватит на все, – засмеялась Маделина, искоса взглянув на Филипа. – Филип не хочет, чтобы я бросала работу, и я тоже – даже после того, как родятся дети.

– Все, что по душе моей жене, по душе и мне, – заявил Филип. Он потянулся к ее руке, на которой блестело платиновое обручальное кольцо с чудесным бриллиантом в тридцать карат, загадочно мерцавшем в свете свечей.

Маделина ответила на пожатие, перевела взгляд с Полы на сэра Рональда и спокойно сказала:

– Я считаю, что женщины, которые бросают работу после рождения ребенка, просто убивают себя. На мой взгляд, одно вполне совместимо с другим – все дело в умении. Ну и, конечно, в немалой степени это зависит от того, что собой представляет женщина.

– Ну вот! – воскликнул Шейн. – Последний вальс!

Он поднялся, обогнул стол и предложил Поле руку:

– На сей раз, дорогая, я никому тебя не уступлю.

– А я бы всем, кроме тебя, отказала.

Они скользнули друг другу в объятия, и Шейн повел ее в вальсе. Прижимаясь к нему, Пола чувствовала себя уверенно и надежно – как в детстве. Да, им повезло – ей и Шейну. У них было столько общего. Настоящая, непреходящая любовь, дети, интересы, образ жизни. И он так хорошо понимал ее, понимал, что она должна выполнить свое предназначение – предназначение внучки и наследницы Эммы Харт. Жаль, она не сказала, что, помимо всего прочего, женщине нужен хороший муж, чтобы ее хватило на все. У нее он был.

Перед ее мысленным взором встал Джим. Воспоминания о нем уже давно стали смутными, фрагментарными, их отодвинули события, случившиеся после его смерти, и люди, которых она теперь любила и которые заполняли ее жизнь. Похоже, она не могла даже толком представить себе те годы, когда не была женой Шейна. Но после замужества время ускорило свой бег. Эта внезапно пришедшая мысль заставила Полу отпрянуть от мужа и поднять голову.

Он посмотрел на нее, удивленно сдвинув черные брови.

– В чем дело?

– Да ничего, все нормально, милый. Я просто подумала, что вот уже и Новый год вот-вот наступит, и он пролетит так же быстро, как предыдущие.

– Наверное, ты права, дорогая. Но можно посмотреть на дело и с другой стороны – восемьдесят второй год – только первый из тех пятидесяти лет, что нам предстоит прожить вместе.

– О, Шейн, как хорошо ты это сказал. И какая славная перспектива – лучше не придумаешь!

Он прижался губами к ее щеке, крепко прижал к себе и, кружа, повлек на середину зала. Пола была счастлива. Она огляделась, задерживая взгляд на родственниках и друзьях. Вот уж поистине встреча кланов – Харты, О'Нилы, Каллински – все они здесь сегодня.

Ее мать танцевала с Джейсоном и казалась такой же влюбленной, как Маделина, вальсировавшая в объятиях Филипа. Неподалеку ее свекор Брайан старомодно вел мать Шейна. Заметив ее взгляд, Джеральдина подмигнула ей. Вот в танцевальном кругу появились Эмили и Уинстон, а сразу вслед за ними Майкл и Аманда. Заметила Пола и тетю Элизабет, танцевавшую со своим мужем-французом Марком Дебуаном, которому явно нравился сегодняшний вечер. Даже тетя Эдвина поднялась со стула и с помощью галантного сэра Рональда присоединилась к танцующим.

Музыка резко оборвалась, Лестер Лэнин обратился к гостям:

– Дамы и господа, почти полночь. По радиосети отеля транслируется Би-би-си. Слушайте, «Биг Бен» начинает отсчитывать удары…

Все остановились. Зал погрузился в молчание. Огромные часы Вестминстера звучали мерно и отчетливо. Раздался последний удар. Шейн обнял и поцеловал Полу, поздравляя ее с Новым годом. Вслед за ним подошли Филип и Маделина.

Пола тоже от души обняла Маделину.

– Еще раз, Мэдди, добро пожаловать в нашу семью. И пусть этот год будет первым в череде ваших счастливых лет с Филипом.

Мэдди была тронута до глубины души. Она хотела ответить Поле, но тут оркестр заиграл «Олд ленг сайн».

Пола и Филип подхватили ее за руки, и они вместе запели старую шотландскую песню.

Оказавшись в новой семье, Маделина чувствовала, что ее любят, и она была счастлива, что принадлежит к ней. Как ей отблагодарить судьбу? Столько лет печальной одинокой жизни – и вот все переменилось!

 

Глава 25

Голова Маделины покоилась у Филипа на плече. В спальне было темно и тихо. Тишину нарушало только ровное дыхание Филипа, едва различимый шелест шелковых занавесок да тиканье бронзовых часов на старинном французском комоде.

Для января погода была непривычно мягкая, почти весенняя, и Филип, ложась спать, открыл высокое окно. Но ночной ветер был прохладным, в нем чувствовался соленый привкус Средиземного моря и зелени садов, окружавших Фавиоллу. Маделина выскользнула из кровати, подошла к окну и, облокотившись о подоконник, выглянула наружу, наслаждаясь тишиной, убаюкивающей землю в этот ночной час. Она посмотрела вверх. Небо было непроницаемым, густым, совсем черным и напоминало огромный бархатный балдахин. Звезды сияли. Луна, прежде скрытая облаками, теперь выплыла наружу – яркая и совершенно круглая.

Маделина удовлетворенно вздохнула. Они были на вилле уже десять дней, прошедшие после путешествия в Вену и Западный Берлин. Здесь они предавались любви, гуляли по саду или пляжу, иногда отправлялись в автомобиле куда-нибудь на побережье. Но больше всего времени они проводили дома, где Соланж опекала их, как наседка цыплят, а Марсель каждый день придумывал новое меню.

Еще они читали и слушали музыку. Иногда она брала в руки гитару и пела Филипу свои любимые песни. Ему это очень нравилось, и Маделину вдохновлял его восторг.

– Десять дней чистой радости, – сказал ей утром Филип. – Только ты да я – и никого больше.

Она могла бы ответить ему теми же словами.

На Фавиолле, как и в Дануне, царили какие-то особенные покой и красота, в которых она черпала силу и наслаждение. Данун был теперь ее домом. И роскошные апартаменты на верхнем этаже Башни Макгилла в Сиднее – тоже. И все равно больше всего она любила ферму в Кунэмбле. Она влюбилась в нее с первого взгляда. Как и в Филипа.

Маделина вздрогнула. На руках выступила гусиная кожа. Она вспомнила, как в первый раз отдалась Филипу. Когда он ушел тогда, она заплакала, зарывшись лицом в подушку, потому что считала, что у них нет будущего. Какой же дурочкой она была. Как ошибалась. У нее было будущее с Филипом Макгиллом-Эмори. Она его жена. И, как сказала Пола, наступивший год – только первый в череде счастливых лет, что им предстоит прожить вместе. Впереди – целая жизнь.

Она любила его так сильно, что порой это становилось нестерпимым. Когда его не было рядом, она испытывала неподдельное чувство утраты, в груди возникала самая настоящая боль, которая проходила, только когда он возвращался. К счастью, они редко расставались после того, как в октябре он приехал за ней в Нью-Йорк. Он появился внезапно, не предупредив заранее. Просто через две недели после того, как она уехала из Сиднея, вошел, улыбаясь, в ее кабинет на Пятой авеню. Но в глазах у него была тревога – это Маделина сразу заметила.

Он повел ее обедать в ресторан «Твенти Уан», затем они поужинали в «Ле Сирк». Все было замечательно. Расставаясь с ним в сиднейском аэропорту, Маделина понимала, что теперь будет значить Филип в ее жизни. На долгом пути домой она непрестанно думала о нем – отныне так будет всегда, она знала это. Любовь к Филипу стала главным в ее жизни, даже карьера отступила. И, если бы пришлось выбирать, она бы с легкостью от нее отказалась.

Потом, ночью, когда они лежали, истомленные ласками, в ее спальне, Филип сделал ей предложение. И она, ни секунды не колеблясь, сразу же согласилась.

Полночи они проговорили, строя планы на будущее. Он настаивал, чтобы помолвка была сохранена в тайне.

– Не хочу вокруг этого ненужной суеты, – сдержанно пояснил он.

Маделина не уступала, настаивая на том, что следует сообщить хотя бы Поле.

– Ведь ей придется искать мне замену. Я не могу просто так оставить ее. Она всегда была так добра ко мне. Да и вообще я не привыкла так поступать. У меня есть определенные обязательства – и по отношению к ней, и по отношению к себе самой.

Филип понимал ее доводы, но полагал, что Маделина сама сможет найти себе замену, не ставя в известность Полу, и был так решителен, что ей оставалось только сдаться. Удивительно, но все получилось проще, чем она думала. В отделе маркетинга работала некая Синтия Адамсон – протеже Маделины и любимица Полы. Эта молодая женщина выказывала немалые способности, работала быстро, точно, уверенно и была преданна делу.

Мэдди подумала, что Синтия вполне справится с работой и в будущем станет отличной помощницей Поле. Это несколько успокоило ее, и она стала приобщать Синтию к кругу новых обязанностей.

Филип пробыл до конца месяца, потом уехал на две недели по делам в Австралию, а в конце ноября снова вернулся в Нью-Йорк.

Едва появившись, он объявил, что их женитьба должна состояться немедленно. Устраивать большую свадьбу с участием всего семейства – слишком долгое дело. К тому же слишком шумное.

– Но ведь надо хотя бы дать им возможность приехать. И надо сказать твоей матери. И Поле. – Их Маделине особенно хотелось видеть на своей свадьбе.

Филип был непреклонен.

– Нет, я не хочу ждать, пока они будут разбираться со своими бесконечными делами. Все должно совершиться прямо сейчас. – Он рассмеялся и добавил с нежностью: – Я боюсь потерять тебя, разве ты не понимаешь? Я должен жениться на тебе немедленно, сегодня же. – Несмотря на его шутливый тон, Маделина снова заметила в его взгляде тень беспокойства. И подчинилась – лишь бы прогнать это выражение. Ей нестерпимо было видеть, что он мучается.

Они венчались тайком в самом начале декабря по католическому обряду в соборе святого Патрика на Пятой авеню. На церемонии присутствовали только Пэтси Смит, бостонская приятельница Маделины, и Миранда О'Нил со своим мужем Элиотом Джеймсом. На Маделине было ослепительно-белое шерстяное платье и того же цвета пальто. В руках – пышный букет алых и желтых орхидей. Потом Филип повел всех обедать в «Ле Гренуй».

– Полагаю, нам надо довести матримониальную процедуру до логического конца, – сказал он Маделине, когда они вернулись в свои огромные апартаменты в отеле «Пьер». И только после того, как они занялись любовью, он согласился позвонить родственникам в Англию.

Сначала они поговорили с Дэзи, которая была в Йоркшире, потом с Полой – та оказалась у себя дома на Белгрейв-сквер.

Мать и сестра, похоже, не слишком удивились и были явно рады известию, хотя разочарованы тем, что свадьба прошла без них. «Добро пожаловать в семью», – в один голос сказали они, и ни океанское расстояние, ни потрескивание в трубке не заглушили искренности тона.

Так началась для Маделины совершенно новая жизнь.

Филип любил ее глубоко и страстно, и она платила ему тем же. Он засыпал ее подарками и баловал, как только мог. Великолепное бриллиантовое обручальное кольцо и гарнитур с жемчугом и алмазами были лишь частью драгоценностей, которые он подарил ей. А еще он дарил ей меха и платья. Иногда он являлся с парой перчаток, шелковым шарфом, книгой или кассетой, которую хорошо послушать вместе, духами, букетом фиалок или какой-нибудь другой приятной ее сердцу мелочью.

Но главным подарком был он сам. Он заполнил все пустоты, что зияли в ее душе, и теперь Маделина чувствовала себя спокойной и защищенной. Порой она даже щипала себя, чтобы убедиться, что это не сон и что он тоже из плоти и крови.

Она не слышала, как Филип встал с постели, и испуганно вздрогнула, когда вокруг нее обвились его руки.

Он поцеловал ее в макушку.

– Ты что здесь делаешь, дорогая? Смотри, простудишься.

Маделина повернулась к нему, притронулась к щеке.

– Да что-то не спалось, вот и встала посмотреть на сад. Он такой красивый при луне. А потом задумалась…

– О чем же? – Филип пристально посмотрел на нее.

– Да обо всем, что произошло в последние месяцы. Это было как сон. Иногда мне бывает страшно, что вот проснусь, и ничего этого нет – и тебя тоже.

– Да вот же я, дорогая, и это вовсе не сон. Это действительность. Наша с тобой действительность.

Филип привлек Маделину к себе, крепко прижал к груди и погладил по волосам. Наступило долгое молчание. Наконец Филип сказал:

– Я никогда еще не испытывал такого покоя. И такой любви. Ты – все для меня, любимая моя Мэдди. И я уверен, что так будет всегда. Ты – последняя женщина в моей жизни.

– Знаю, Филип, милый. Я так люблю тебя.

– И слава Богу! А я – тебя.

Он наклонился и нежно поцеловал ее в губы.

Маделина снова приникла к нему.

Его руки скользнули по ее спине, задержались на маленьких твердых ягодицах. Ткань ночной рубашки была гладкой, прохладной, возбуждающей. Он теснее прижался к Маделине, чувствуя, как нарастает желание.

Маделина задрожала, откликаясь на его призыв, хотя совсем недавно они отдали дань последним любовным объятиям. Так бывало всегда – протянув руки, они уже не могли оторваться друг от друга. Раньше она не испытывала такой болезненной, всепоглощающей страсти, такой постоянной потребности обладать и отдаваться.

Внутри нее пылал огонь, он поднимался откуда-то снизу, из самого ее существа, к шее и лицу. Щеки горели. Маделина поцеловала Филипа в грудь и тесно обвила руками. Ее пальцы сильно надавили ему на лопатки и медленно скользнули вниз.

Такой же жар опалял и Филипа. Он прикоснулся к груди Маделины, начал ласкать ее, целуя одновременно в шею, в губы. Поцелуи становились все более страстными, чувственными. Не было сил разомкнуть объятия. Не в состоянии сдерживаться, он поднял ее на руки и отнес в постель.

Одежда полетела в сторону, и его сильные, но нежные пальцы побежали по телу Маделины, наслаждаясь его шелковистой мягкостью. Комната была погружена в серебристый лунный свет, кожа Маделины мерцала. Она казалась гостьей из другого мира.

Филип наклонился и поцеловал впадинку между ее грудями, провел губами по всему телу. Маделина потянулась к нему, и он резко привлек ее к себе. Слившись воедино, они долго и самозабвенно предавались любви.

Она сказала ему об этом через два дня. Все вокруг сверкало на солнце. Небо было безоблачным и лазурно-голубым, море – густо-синим, солнце окружал золотой ореол, хотя лучи его не несли тепла. Дни стояли прекрасные, но воздух становился все острее, чувствовалось, что с Альп надвигается снег и холод.

Они сидели на террасе в теплых свитерах и пальто и смотрели на огромные, залитые солнцем сады Фавиоллы. Они только что вернулись с прогулки и теперь неспешно потягивали предобеденный аперитив. Филип рассуждал о маршруте их дальнейшего путешествия. Маделина слушала молча, хотя Филип время от времени интересовался, куда бы ей хотелось отправиться. Когда наступила пауза, Маделина сказала:

– Пожалуй, не стоит нам ехать в Рим, Филип, лучше вернуться в Лондон.

Он метнул на нее быстрый взгляд. В голосе Маделины слышалась давно исчезнувшая напряженность.

– Что случилось, дорогая?

Маделина откашлялась и тихо произнесла:

– Я уже несколько дней хочу сказать тебе… Мне как-то не по себе… – Она снова откашлялась и после непродолжительной паузы добавила: – Мне кажется, я беременна.

Филип обомлел. Потом лицо его и голубые глаза осветились улыбкой.

– Так это же замечательно, Мэдди! – воскликнул он. – Это потрясающая новость, ничего лучше я не слышал с тех пор, как ты сказала, что согласна выйти за меня.

Он порывисто наклонился к ней, обнял, поцеловал и, помолчав немного, негромко спросил:

– Ты сказала «мне кажется». Стало быть, не уверена?

Отклонившись, Маделина посмотрела ему в глаза и кивнула:

– Почти уверена. Все признаки налицо, так что доктор наверняка подтвердит. Но, конечно, надо обследоваться. Поэтому я и говорю, что лучше вернуться в Лондон.

– Ну разумеется, дорогая. Ты совершенно права. Так мы и поступим. О, Мэдди, какая чудесная новость!

– Так ты рад? – тихо спросила она.

– Рад? Да я счастлив! – Филип с удивлением посмотрел на нее. – А ты разве нет?

– Ну разумеется. Я просто подумала, может, ты сочтешь, что все случилось слишком быстро.

– Ничего себе! Получить сына и наследника! Да я на седьмом небе от счастья.

– А может, родится девочка?

– Тогда у меня будет дочь и наследница. Не забывай, я внук Эммы Харт, а она не делала различия между мужчинами и женщинами, когда речь шла о наследстве. И мой дед Пол тоже. Ты ведь знаешь, что он завещал состояние моей матери.

Маделина снова кивнула и робко улыбнулась. Но тень сомнения не сходила с ее лица, и это заставило Филипа замолчать. Он внимательно посмотрел на жену и спросил:

– Что-нибудь не так, дорогая?

– Да нет, все в порядке. Правда-правда.

Однако обмануть его было нелегко.

– Ты что, беспокоишься о своей карьере? – спросил он. – О работе, которую поручила тебе Пола в Австралии?

– Нет.

Все еще не до конца понимая, в чем дело, Филип продолжал:

– Если у тебя есть какие-то сомнения, отбрось их. Мы же вместе, значит, никаких проблем с работой у тебя не будет. Бабушка, когда была беременна, работала до последнего момента. И Пола с Эмили тоже. Шейн и Уинстон ничего не имели против. В нашей семье все мужчины такие – мы ведь воспитывались при матриархате.

– Знаю, знаю, милый.

– Так в чем же дело? Откуда такая грусть?

Потянувшись к Филипу, Маделина взяла его руку в свою и крепко сжала.

– Я все не решалась сказать тебе об этом, боялась, ты подумаешь, что я слишком поторопилась, что лучше бы нам еще побыть вдвоем, что рано зародить ребенка. Или даже рассердишься, решив, что у меня это получилось по неосторожности.

– Танго танцуют вдвоем, – негромко проговорил Филип.

– Это верно. – Маделина помолчала и робко улыбнулась. – Я так люблю тебя, Филип. Ты для меня все на свете. И я хочу, чтобы ты был счастлив со мной. Больше мне ничего не надо.

Филип увидел, что в прекрасных серых глазах Маделины блеснули слезы, и у него сердце перевернулось в груди. Он нежно потрепал ее по щеке.

– Я и так счастлив, любимая. Беспредельно счастлив. И все благодаря тебе. Ты осветила мою жизнь, Мэдди. А с ребенком она будет только полнее.

Филип откинулся на стуле и заразительно расхохотался.

Маделина удивленно взглянула на него.

– Что это ты?

– Подумать только! Известный на весь мир плейбой теперь женатый мужчина и будущий отец! Кто бы поверил! – Филип весело посмотрел на жену.

Мэдди тоже засмеялась. Филипу всегда удавалось развеять ее печаль и поднять настроение.

Он вскочил и, схватив ее за руку, поднял со стула.

– Пошли, дорогая. Пошли в дом. Надо сделать несколько звонков.

– Кому?

– Родственникам, разумеется.

– Хорошо.

Обнявшись, они направились к дверям. Внезапно Маделина остановилась и посмотрела на Филипа:

– После того как я обследуюсь у гинеколога, мы проведем, как обещали, несколько дней в Йоркшире с твоей матерью, а потом поедем домой, ладно? Домой, в Австралию, в Данун.

– Да, милая, поедем домой и будем готовиться к появлению нашего первенца, – ответил Филип, обрадованный словами Маделины.

Прошло полчаса, а Филип все еще сидел в библиотеке и разговаривал по телефону.

Сначала он позвонил Дэзи и Джейсону в Йоркшир, потом Поле в ее лондонскую контору. Всем следовало знать такую замечательную новость. При этом Филип требовал, чтобы Маделина сказала каждому несколько слов.

Их поздравляли, говорили слова любви, особенно Дэзи – она уже предвкушала появление нового внука или внучки.

Теперь Филип разговаривал с Энтони, который был у себя в Ирландии.

Этого Маделина никак не ожидала. Она не думала, что Филип раструбит эту новость на целый свет, ведь он был таким замкнутым, когда речь шла о его личной жизни.

Не зря же он настаивал, чтобы помолвка и свадьба хранились в тайне до самого конца. И тут Маделину осенило – она поняла, почему он отстранил свою семью от участия в свадьбе. Он заботился о ней, ее оберегал: у него-то большая семья, а она – одна, все умерли.

Свадебные торжества могли оказаться для нее тяжелым испытанием. Филипа окружали бы любящие родственники, а за ней – да еще в такой день – зияла бы могильная пустота. С какой тоской вспоминала бы она о своих родителях, крошке Кэрри-Энн, Джо-младшем, Лонни.

Филип понимал это. Конечно же понимал. Сомнений на этот счет не было.

Маделина свернулась калачиком на большом мягком диване, прислушиваясь к тому, что говорит Филип, наблюдая за ним и в который раз благословляя судьбу, которая послала ей такого замечательного мужа. Умного, умелого, настойчивого в делах и в же время такого тонкого и любящего, когда речь шла о жизни души.

Маделина прищурилась, наклонила голову, пытаясь беспристрастно оценить Филипа. Он был очень красив. Блестящие черные волосы, черные усы, загорелое лицо, глаза поразительной голубизны. И какой жизнерадостный, энергия так и бьет из него ключом. По всему видно, как хорошо ему сейчас.

«Вот пусть и остается всегда таким, – подумала Маделина, – бодрым, жизнерадостным, веселым. Я постараюсь не причинять ему боли».

 

Глава 26

Арабелла ни минуты не сомневалась, что Capa считает ее чем-то вроде узурпатора. Нет, пожалуй, это не совсем то слово, подумала она, нетерпеливо отбрасывая журнал, который безуспешно пыталась читать. Я… я захватчица. Да, так вернее. До ее появления между Сарой и Джонатаном никто не стоял, особенно, когда он бывал в Европе. А женщины любят быть в центре внимания. Сегодняшний обед это лишний раз подтвердил.

Арабелла встала, пересекла гостиную сельской усадьбы в Мужене и выглянула в окно.

Погода весь день стояла чудесная. А сейчас сгущались сумерки, и сады в полумраке выглядели загадочно, почти феерически. Негустой низкий туман набросил на землю опалово-серое покрывало, и деревья в яблоневом саду за светлым забором смутно колебались в неверном свете.

Ее объяла тоска. Надо поскорее отбросить эту меланхолию, пока не поздно. У нее нет причин грустить. Чего еще ей нужно? По лицу Арабеллы скользнула загадочная улыбка. Ну, положим, еще кое-что есть. Но и этого она достигнет.

Резко повернувшись, она возвратилась к камину и снова устроилась на диване, с блаженством ощущая жар очага, в котором весело трещали дрова. Она любила огонь. В нем было что-то успокоительное; может, потому что он напоминал ей детские годы, проведенные в Гемпшире, в большом старом доме, где она выросла.

Обдумывая в сотый раз с тех пор, как они утром приехали сюда, ближайшие планы, Арабелла одновременно оглядывала комнату. Она ей очень нравилась.

Здесь, как и в спальне по соседству, сохранились старые, потемневшие от времени деревянные потолки, стены из светлых панелей, старые кирпичные камины. В сочетании со слегка скошенным потолком они придавали этой комнате под самой крышей особый уют. Во всю длину был разложен толстый ковер цвета кофе с молоком. Огромный диван и стулья были обиты английским ситцем, а мебель в старинном провансальском стиле отполирована до блеска. В спальню вела того же цвета ковровая дорожка. На кровати лежало грубое покрывало. В тон ему были подобраны оконные шторы.

Апартаменты были на редкость комфортабельны, использованный в интерьере цветочный орнамент создавал впечатление цветущего сада. Наверное, целое стояние ушло на эту усадьбу, выдержанную в одном стиле, так как все краски, формы и детали были подобраны с величайшим тщанием.

«Что ни говори о Саре Лаудер Паскаль, – подумала Арабелла, – а хозяйка она отменная: неуклюжую старую ферму, затерянную где-то в холмах под Каном, превратила в истинное чудо, проявив тонкий вкус. Из старых развалюх, подпиравших друг дружку, она соорудила первоклассную просторную мастерскую мужа, застеклив ее сверху, чтобы проникало как можно больше света».

Картины Ива Паскаля были развешаны по всему дому. Они были написаны в современной манере, которую Арабелла не любила. Она предпочитала старых мастеров, тяготела к традиции. Но так или иначе этот художник был нынче крупной величиной, его произведения пользовались большим спросом. И если они не нравились Арабелле, то другие были явно иного мнения и платили за них поистине астрономические суммы.

Но как человек этот невысокий, жилистый француз с первого же взгляда ей очень понравился. И хотя видом своим он напоминал задорного петушка, в нем была бездна галльского обаяния. Арабелла не вполне понимала, как он уживается с Сарой. Ведь они – совершенные противоположности. И при этом Ив обожал жену и дочку, Хлою, что Арабелла сразу же заметила.

Джонатан говорил ей, что девочка очень похожа на его бабку. За четыре месяца их знакомства он почти не рассказывал о легендарной Эмме Харт, но из слов, вырвавшихся у Сары за обедом, Арабелла поняла, что у нее и Джонатана очень тяжелые отношения с Полой О'Нил. Когда позднее она спросила у Джонатана, что приключилось в их семье, он невнятно пробормотал что-то насчет того, что Пола настроила бабушку против них с Сарой и заставила ее внести кое-какие изменения в завещание. Джонатан насупился, даже разозлился, поэтому, сказав несколько сочувственных слов, Арабелла почла за благо оставить эту тему. Ей вовсе не хотелось портить ему настроение. Прежде она Джонатана таким никогда не видела.

Мысли Арабеллы вернулись к мужу.

Ей давали понять, что заарканить его будет не просто. Но выяснилось, что это не так. Он сразу же до беспамятства влюбился в нее и буквально не давал прохода в Гонконге. Поначалу она держала его на расстоянии и лишь постепенно приближала к себе. Она демонстрировала ему свое воспитание, ум, умение разбираться в искусстве и предметах старины. И всячески дразнила своими прелестями. Дружеские поцелуи при расставании постепенно утрачивали свою невинность, переходили в ласки и объятия, и наконец она отдалась Джонатану, уступая его мужской силе.

Не прикидываясь девственницей, она сразу же дала ему понять, что мужчины у нее были и до него. Но вместе с тем Арабелла со всей решительностью сказала, что не спит с кем попало и что сначала ей надо и себя испытать, и в его чувствах убедиться. Ему понравилась ее откровенность, и он ответил ей той же монетой, заявив, что его интересуют только опытные и светские женщины. И он был достаточно терпелив с нею.

В черных как уголь глазах Арабеллы блеснул огонек. Да, опыт у нее был. Она знала тысячи способов, как доставить ему радость, о чем он, конечно же, не подозревал. Ей не хотелось, чтобы Джонатан сразу понял, насколько искушена она в любовных делах. Пусть сначала по-настоящему влюбится, пусть будет отравлен ею. И только потом она поднимет его на высоты, о существовании которых он и понятия не имеет.

Так она и действовала – потихоньку, не спеша и с каждым днем он привязывался к ней все больше и больше. В нем появилось нетерпение, кровь его бушевала, и он все не мог насытиться ею, и не только в постели. Ему хотелось, чтобы она всегда была рядом.

Арабелла посмотрела на простое золотое обручальное кольцо на левой руке. При свете камина оно ярко блестело. Джонатан хотел подарить ей кольцо, усыпанное бриллиантами, но она попросила это непритязательное, старомодное колечко. Оно представляет собой глубокий символ, сказала она. Джонатан был удивлен, но явно тронут ее желанием. Тони просто из себя вышел, когда прямо под Рождество Джонатан поспешно сыграл свадьбу и увез Арабеллу на медовый месяц в Европу. Он никак не мог свыкнуться с мыслью, что в течение нескольких месяцев она будет вне его досягаемости. Далеко-далеко. А Арабелла, напротив, была очень довольна, что хоть раз смогла поколебать невыносимую самоуверенность Тони.

Ее новый муж предлагал поехать в Париж. Но с этим городом у Арабеллы было связано так много грустных воспоминаний, что ей вовсе не улыбалось проводить там свой медовый месяц. К тому же ей не хотелось рисковать – вдруг столкнешься с кем-нибудь, кого знавала в прежние дни. К чему ей друзья, давно ушедшие из ее жизни, как и мрачные, холодные воспоминания? Словом, она уговорила Джонатана, что в Риме им будет лучше. А потом они поедут на юг Франции, в Мужен, и поживут у Сары, о которой Джонатан отзывался с неизменной теплотой. Идея пришлась Джонатану по душе, и он с легкостью согласился переменить планы.

В Риме им скучать не приходилось. Арабелла уже давно исходила этот город вдоль и поперек, так что с удовольствием показывала Джонатану свои любимые места, шикарные рестораны и клубы, находившиеся в стороне от обычных туристических маршрутов.

А уж в постели она и вовсе была готова удовлетворить любое его желание, Джонатан был на седьмом небе от счастья. В Риме он купил ей еще один свадебный подарок – потрясающее ожерелье из драгоценного жемчуга, посередине которого сверкал алмаз в десять карат с подвеской в виде большой грушевидной жемчужины.

Хотя у Арабеллы были кое-какие драгоценности, новое ожерелье превосходило своей ценностью и уникальностью все, что они имела. За исключением, конечно, кольца из алмазов и рубинов, подаренного ей Джонатаном, когда они отмечали свою помолвку.

Негромкий звон часов на камине вывел Арабеллу из задумчивости. Семь вечера. Джонатан, уехавший с Ивом в Кан, обещал вернуться к половине восьмого. Надо торопиться.

Арабелла поспешно прошла в спальню, сняла с вешалки прозрачный пеньюар из темного шифона с кружевами кофейного цвета и направилась в ванную переодеться и привести себя в порядок.

Несколько минут спустя она уже сидела за туалетным столиком. На ней была роскошная ночная рубашка в тон шифоновому пеньюару. Весь день в ее серебристых волосах был шиньон, теперь она вынула его, и пышные пряди рассыпались по плечам. Она принялась расчесывать их.

Наклонившись, Арабелла придирчиво посмотрелась в зеркало.

Порой она сама поражалась собственной красоте, отсутствию морщинок вокруг глаз и иных безжалостных признаков старения, нежности кожи, безупречному овалу лица. Арабелла выглядела значительно моложе своих тридцати четырех лет. Годы почти не оставили отпечатка на ее внешности, не нарушили ее молодости и красоты. Даже когда на нее нападала какая-нибудь хворь, она все равно оставалась воплощением здоровья.

Стерев с губ алую помаду, Арабелла положила на лицо тон и едва заметный слой пудры. Теперь лицо ее сделалось бледным, почти прозрачным. Она подкрасила веки, подчеркнув миндалевидную форму глаз, и выделила легким слоем серебра надбровные дуги. Глаза ее сразу же сделались похожими на огромные горящие угли. Затем она положила на губы бесцветную помаду, щедро надушилась мускусными духами, которые так нравились Джонатану, и вынула из кожаного футляра жемчужное ожерелье. Джонатан любил, когда в постели на ней были драгоценности. Арабелла торопливо шагнула к платяному шкафу и посмотрелась в зеркало. Придраться было не к чему. Она выглядела такой юной – буквально шестнадцатилетней – и такой невинной. И вместе с тем – соблазнительной. Ибо тело ее было телом отлично сложенной, чувственной женщины – особенно в этом прозрачном неглиже.

Черный шифон туго обтягивал грудь, подчеркивая соски и коричневый ореол вокруг них. Арабелла сшила этот наряд в Гонконге, и портниха постаралась на славу, чтобы наилучшим образом подчеркнуть прелести его хозяйки.

Надев сабо на высоком каблуке, Арабелла пересекла гостиную и остановилась погреться у камина. Затем легла в ожидании мужа на широкий честерфилдский диван.

Она прислушивалась к тиканью часов, что означало, что ей хочется как можно скорее увидеть Джонатана, с которым она рассталась только два часа назад.

Хорошо бы ему захотелось перед ужином заняться любовью. Поймав себя на этой мысли, Арабелла рывком поднялась с дивана, нахмурилась и закурила сигарету.

Она курила, а мысли одна за другой проносились в ее голове. В конце концов она вынуждена была признаться себе, что Джонатан ей очень нравится. Своей внешностью, изысканными манерами – всем тем, что с такой очевидностью выдает в нем англичанина. Это было ново, необычно и замечательно – жить с англичанином после всех этих иностранцев. И разумеется, ей было небезразлично его внимание, его страстные порывы, мужская сила. Ее муж Джонатан Эйнсли оказался одним из лучших, если не лучшим любовником, которые у нее когда-либо были.

Арабелле показалось, что она влюбляется в него. И это было сюрпризом.

Через четверть часа появился Джонатан. Гостиная была слабо освещена, на стены падали лишь отблески огня в камине, около которого стояла Арабелла. Джонатану показалось, что сегодня она особенно хороша. Он остановился посреди комнаты, восхищенно глядя на жену. Как же соблазнительна она была в прозрачном шелковом одеянии. Под тонкой тканью угадывалось стройное тело, высокая, полная грудь, тонкая талия, изящные бедра. Темный цвет особенно шел ей. Он подчеркивал неподражаемую бледность ее кожи и серебристый отсвет пышных волос, каскадом ниспадавших на плечи.

Арабелла с полуулыбкой протянула ему навстречу руки.

Ее черные глаза, казалось, насквозь прожигали его.

В них таилось незнакомое дотоле выражение, разбудившее страсть Джонатана.

– Я скучала по тебе, милый, – негромко произнесла Арабелла низким, хрипловатым голосом.

– Но ведь я отсутствовал не так уж долго, – сказал он, испытывая сладость от ее слов. Он потянулся к ней, взял за руки и поцеловал в губы. Потом, отстранившись немного, крепко сжал ее плечи и пристально посмотрел прямо в глаза.

– Ты что, милый? – спросила Арабелла.

– Ты сегодня необыкновенна, дорогая. По-моему, ты еще никогда не была такой красивой.

– О, Джонатан…

Он приник к ней, поцеловал впадинку на шее, начал стягивать пеньюар. Он соскользнул на пол. Затем Джонатан потянул за ленты, удерживавшие на плевах ночную рубашку, и та последовала за пеньюаром. Арабелла стояла перед ним совершенно нагая, только на шее у нее было жемчужное ожерелье.

Джонатан отступил на шаг. Из всех женщин, которых он знал, Арабелла была наиболее опытна в любви и оттого особенно желанна. В коллекции его драгоценностей она была самым ценным приобретением. Она была – само совершенство. И он обладал ею. С головы до пят. Хотя, пожалуй, нет. Она по-прежнему выдерживала дистанцию. И это удивляло его. Она будет принадлежать ему полностью, до конца растворится в нем. Он был убежден в своих силах, в своей власти над ней.

– Джонатан, что-нибудь не так? – медленно произнесла Арабелла. – Ты так странно смотришь на меня.

– Ну что ты, дорогая, что может быть не так? – ответил он. – Просто любуюсь тобой, думаю, как ты прекрасна, когда на тебе только этот черный жемчуг. Черный жемчуг на белом теле. – Говоря так, Джонатан потянулся к ней и провел пальцем по груди.

Ему показалось, что он вот-вот изойдет. Желание уже невозможно было сдерживать долее. Кровь прихлынула к его лицу. Он дрожал, приближаясь к ней. Положив руки ей на шею, Джонатан расстегнул ожерелье.

– Вот так, так будет лучше, – сказал он, кладя ожерелье в карман. – Тебе не нужны никакие украшения, Арабелла. Ты и без них само совершенство, подобно греческой статуе, высеченной из лучшего мрамора.

Сняв пиджак, он швырнул его на стул. Затем, взяв Арабеллу за руку, повел ее к дивану.

– Сюда, сюда, ляжем рядом, будем любить друг друга, наслаждаться друг другом, – говорил он. – Я хочу знать тебя еще лучше, чем прежде, хочу, чтобы ты до конца была моей. И даже больше, больше… Ты дашь мне это, Арабелла?

– Да, – прошептала она. – Если и ты тоже больше… больше…

– О, Арабелла, мы так похожи друг на друга, ты и я. Даже не верится, что такое возможно. Дуэт грешников… – Джонатан усмехнулся, пожирая ее глазами. Потом опрокинул ее на диван и свободной рукой принялся расстегивать рубашку.

 

Глава 27

– Не знаю даже, как и сказать вам, – начал Александр, переводя взгляд с Эмили на Полу, а затем на Энтони Стэндиша, графа Дунвейл.

Все трое сидели на диване камином и потягивали коктейль, который он им только что приготовил.

– Знаете, – продолжал Александр, – я в последнее время только и думаю, как бы найти нужные слова, просто мозги наизнанку вывернул…

Оборвав фразу, он поднялся, пересек гостиную, остановился у огромного, до потолка, окна и выглянул в садик, примыкавший к задней части его дома в Мейфэре.

Как жаль, что приходится говорить им это, промелькнуло у него в голове. Вот если бы можно было бы оставить все как есть, и пусть будет, что будет. Но нет, об этом и помыслить нельзя. Это было бы нечестно с его стороны. К тому же так много дел предстоит устроить, столько юридических проблем решить…

Александр весь подобрался, мышцы его напряглись, плечи опустились. Он глубоко вздохнул, призывая на помощь все свое мужество. Сейчас ему предстояло выполнить самое трудное задание в жизни.

Едва появившись у Александра, Эмили отметила, что голос у него странно изменился. Заметила она, что и сам он – как натянутая струна. В этом не было ничего удивительного – ведь всю свою жизнь они были очень близки и знали друг друга до мелочей.

Стараясь скрыть тревогу, она сказала:

– Что-то ты сегодня слишком серьезен, Сэнди.

– Да. – Александр не отрывался от окна, все еще не зная, как начать. В сгущающихся сумерках январского дня сад выглядел печальным и покинутым. Черные стволы деревьев напоминали скелеты, а на опустевших клумбах лежал почерневший от лондонской сажи снег. Похоже, сама земля соболезнует мне, подумалось Александру.

Трое гостей настороженно ожидали продолжения. Пусть Александр в конце концов объяснит, зачем позвал их.

Пола, посмотрев на Энтони, удивленно подняла брови. Граф пожал плечами и беспомощно развел руки – мол, сам ничего понять не могу.

Пола перевела взгляд на Эмили. Та поджала губы и замотала головой, что должно было выражать крайнюю степень изумления. «Сама ничего не понимаю», – говорили ее глаза. Откашлявшись, она сделала еще одну попытку:

– Сэнди, милый, бабушка всегда говорила, что, если у тебя дурные новости и ты не знаешь, как начать, лучше сразу взять быка за рога. Почему бы тебе не последовать ее совету?

– Легко сказать, – негромко проговорил Александр.

– Что бы у тебя ни случилось, мы всегда на твоей стороне, ты же знаешь это, – успокоительно заметил Энтони.

Александр приподнялся на носках, повернулся к окну спиной и пристально посмотрел на родных.

– Да, Энтони, знаю. Спасибо, – произнес он после недолгого молчания. По губам его скользнула слабая улыбка.

В груди у Полы росла тревога. Ее пугала пустота в светло-голубых глазах Александра. Сердце сжалось от недоброго предчувствия.

– Что-то очень плохое… совсем плохое, да, Сэнди?

Он кивнул.

– Пола, я всегда гордился тем, что могу справиться с любой проблемой. Но сейчас… – Голос у него пресекся.

И тут Пола вспомнила их августовский разговор по телефону. Уже тогда она почувствовала что-то неладное, но, решив, что это игра воображения, отбросила свои страхи. Теперь же стало очевидным, что предчувствия не обманывали ее. Она крепко сплела пальцы.

– Я попросил вас приехать, – начал Александр, – потому что нас долгие годы связывают тесные отношения. – Он помолчал и глубоко вздохнул. – У меня возникли серьезные проблемы, и я считаю, что мы их должны спокойно обсудить. Как знать, может быть, вы поможете мне советом.

– Ну разумеется, – сказал Энтони, в высшей степени обеспокоенный тем, что Александр совершенно не похож на себя. Он не отрываясь смотрел на брата, стараясь взглядом передать ему свою преданность и любовь. Раньше им не раз приходилось выручать друг друга в сложных ситуациях, и сейчас они, разумеется, не оставят Сэнди одного.

Наклонившись вперед, Энтони участливо спросил:

– Это как-то связано с делами? Или с семьей?

– Скорее, личное, – ответил Александр.

Отойдя от окна, он вернулся на свое место. Больше тянуть нельзя. Необходимо все им рассказать.

Александр устало вздохнул.

– Я болен, очень болен… Попросту говоря, я умираю, – ровным голосом произнес он.

Эмили, Пола и Энтони не сводили с него глаз. Никто из них не ожидал услышать ничего подобного.

– Извините, – поспешно продолжил Александр, – что ошарашил вас, но я решил последовать совету Эмили. Ведь бабушка действительно была права. Так лучше всего – сказать все сразу, без всяких предисловий.

Потрясенная Пола была не в силах произнести ни слова. Она лишь инстинктивно схватила Энтони за руку.

Тот мягко погладил ее в ответ. Его смятение было не меньше. Что он мог сказать! Энтони чувствовал, как опустошительная тоска заполняет его. Что же такое могло приключиться с беднягой Сэнди, и притом в расцвете сил? Брат всегда казался, несмотря на выпавшие на его долю несчастья, воплощением жизни. Это со всей полнотой проявилось, когда Мин утонула в озере в Ирландии. Энтони потянулся к стакану с виски. Ему надо было выпить.

Эмили посерела от ужаса. Она сидела ровно, как истукан, не спуская глаз с брата, не желая верить услышанному. Во взгляде ее застыла боль. Казалось, что кровь остановилась в жилах. Попытавшись взять себя в руки, она с трудом поднялась и пошла к Александру. Встав на колени возле его кресла, она схватила его руку.

– Сэнди, Сэнди, не может быть! Этого просто не может быть! – горячо прошептала она. – Скажи же, скажи, что это не так… – Голос Эмили задрожал, пресекся, зеленые глаза наполнились слезами. – Только не ты, Сэнди, только не ты!..

– К сожалению, дело обстоит именно так, как я сказал. – Голос Сэнди звучал по-прежнему бесстрастно. – И ничего тут, Коротышечка, не поделаешь. Это не в моих силах.

Александр употребил ее детское прозвище, и у Эмили перехватило горло. Нахлынули воспоминания давних лет. Ей припомнилось, как он всегда защищал ее, смотрел, чтобы никто ее не обидел. Эмили на секунду прикрыла глаза, изо всех сил пытаясь привыкнуть к страшному известию.

– Ты говоришь, что… что… умираешь. – Она с трудом заставила себя выговорить это слово. – Но от чего? Что с тобой, Сэнди? На вид ты совершенно здоров. Какая у тебя болезнь?

– Миелогенезная лейкемия в острой форме… ее еще называют острой гранулоцитарной лейкемией.

– Но ведь такие вещи лечат! – воскликнул Энтони, переходя от отчаяния к надежде. – Медицина сейчас делает фантастические успехи, особенно в лечении рака, так что…

– Это неизлечимо, – перебил его Александр.

– Но почему, в конце концов?! – с необычной резкостью спросила Эмили. – Какова причина твоей болезни?

– Злокачественные изменения в клетках, выделяющие гранулоциты, один из видов белых кровяных телец в костном мозге. – Александр за последнее время основательно изучил свою болезнь и со знанием дела употребил медицинские термины. – Процесс деления у них очень быстрый, и живут они дольше, чем обычные клетки. Увеличиваясь в количестве, они проникают в костный мозг, смешиваются с кровью и в конце концов разрушат внутренние органы и ткани.

– Боже мой, Сэнди… – только и могла сказать Пола. Она чувствовала себя совершенно опустошенной. Слова, которые она собиралась произнести, застряли в горле. С трудом взяв себя в руки, она все-таки продолжила: – Это ужасно, просто ужасно. Но я с тобой, все мы с тобой, в любое время дня и ночи.

– Я знаю это, – ответил Александр. – И по правде говоря, сильно рассчитываю на вас.

– А может, есть способы хотя бы приостановить процесс? – со слабой надеждой спросила Эмили. Голос ее был тихим, в глазах застыло страдание.

– Нет, – ответил Александр.

– Насколько я понимаю, ты был у лучших лондонских врачей. Но нельзя этим ограничиться. Надо продолжить консультации. Мы обязаны сделать это. Как насчет Соединенных Штатов? В Нью-Йорке есть больница Слоан-Кеттеринг… Нельзя пребывать в бездействии и покорно ждать конца! Надо что-то делать!

– Я согласен с Эмили, – сказал Энтони. – Не может быть, чтобы в наши времена не существовало радикальных способов лечения. Наверняка они есть. Я тоже считаю, что надо что-то делать, Сэнди! – Энтони отвернулся, пытаясь справиться с нахлынувшими чувствами.

Александр покачал головой. В том, как он это сделал, был трагизм обреченности.

– Я прекрасно вас понимаю. Я и сам вначале думал так же. И собирался лечиться. У меня были надежды. Но они быстро сменились отчаянием, отчаяние – яростью, а ярость – смирением. Видите ли… – Александр помолчал, глубоко вздохнул и медленно договорил: – Мне уже ничем не помочь, абсолютно ничем. И поверьте, я консультировался у лучших специалистов в Лондоне, Нью-Йорке и Цюрихе. Моя болезнь неизлечима. То есть, разумеется, меня лечат, но результатов никаких нет.

В гостиной повисло молчание.

Сказав наконец все, Александр испытал облегчение. Сам он уже примирился с судьбой, и только мысль о том, как воспримет известие семья, особенно Эмили, тяготила его.

Эмили, подобно Поле и Энтони, никак не могла осознать ужасающую новость и свыкнуться с ней. Каждый из них любил Александра и задавался сейчас одним и тем же вопросом: почему это случилось именно с ним, чудесным, добрым, замечательным человеком? Лучшим из них. Он всегда оказывался рядом в нужный момент – так повелось с детства. Они действительно считали его по-настоящему хорошим человеком. Если праведники и впрямь существуют, то Александр, бесспорно, был одним из них.

– Ты ведь узнал об этом несколько месяцев назад, верно? – нарушила наконец молчание Пола.

Отхлебнув вина, Александр кивнул.

– А точнее – в конце августа?

– Нет, в октябре. Но ты не намного ошиблась, Пола. – Александр бросил на кузину удивленный взгляд. – Как ты догадалась?

Лицо Полы напоминало безжизненную маску.

– Ни о чем я не догадалась. Но помнишь, ты позвонил мне из Лидса… ну, в тот же день, когда мы разминулись в Фарли. У меня тогда возникло странное чувство, будто что-то не так. Уж очень странно звучал твой голос. Я даже спросила тебя, в чем дело, а ты сказал, что все в порядке. Ну я и решила, что мне просто показалось.

– Да нет, не показалось, – негромко проговорил Александр. – Мне в самом деле было не по себе, я хотел поговорить с тобой. Тогда появились первые симптомы. Я начал быстро уставать, и это меня встревожило. А еще при малейшем порезе кровь долго не останавливалась…

Александр поднялся за вином, наполнил гостям бокалы и снова отнес бутылку в серебряное ведерко со льдом на столике.

Все молча ждали страшного продолжения.

Александр вернулся на место.

– В конце сентября у меня было много дел в Наттон-Прайори, и все это мне ужасно не нравилось. Я думал, не появилась ли у меня вдруг гемофилия. А в первых числах октября на нёбе появились кровоточащие язвочки. Это уже не на шутку меня встревожило. Именно поэтому, помнишь, Пола, я отменил наш обед. В конце концов я пошел к врачу. Он сразу же отправил меня к специалисту на Харл-стрит. Тесты и биопсия костного мозга не оставили места сомнениям.

– Но ты же сказал, что лечишься, – вступил в разговор Энтони. – Вряд ли это совсем бесполезно. Какой-то эффект должен быть, ты ведь не выглядишь смертельно больным. Ну, бледен немного, похудел, а в остальном…

Эмили пристально взглянула на брата.

– И что же это за лечение?

– Переливание красных кровяных телец, тромбоцитов. Время от времени мне дают антибиотики, чтобы уменьшить опасность инфекции.

– Ясно. – Эмили нервно закусила губу. – Ты только что сказал, что лечение не помогает тебе. Так сколько?..

Голос ее задрожал. Ей стало страшно за брата.

– На ногах я продержусь четыре-пять месяцев. Мало кто живет больше года с этой разновидностью лейкемии.

У Эмили задрожали губы.

– Я это не вынесу! Кто угодно, но только не ты. Это так несправедливо. О, Сэнди, не может быть, что ты умираешь! – Она попыталась сдержать слезы, зная, что брат хочет, чтобы она встретила неизбежное так же мужественно, как он сам. Но это было выше ее сил.

Она вскочила и выбежала из гостиной, боясь, что вот-вот упадет в обморок.

 

Глава 28

Ухватившись за перила, не в силах унять дрожь, Эмили стояла внизу, у лестницы. Слезы медленно текли по щекам, и она ничего не могла с этим поделать. Бедный Сэнди! Ему только тридцать семь. Душа отказывалась мириться с тем, что его скоро не будет.

Дверь из гостиной открылась и тут же захлопнулась. Эмили почувствовала на плечах руки Александра. Он повернул ее к себе, посмотрел прямо в глаза, вынул платок, стер с лица слезы.

– Ну, ну, Коротышка, успокойся. Хотя бы ради меня, – сказал он. – Не могу видеть тебя такой. От этого мне только хуже. Я понимаю, что такого ты не ожидала. Но как говорить о подобных вещах? Как сказать тем, кто тебя любит, что умираешь?

Эмили не знала, что ответить. Глаза у нее снова наполнились слезами, и она уткнулась брату в грудь.

– Спасибо, что напомнила о бабушке, – мягко сказал Александр. – О том, как она говорила, что не надо мямлить, а следует все выкладывать начистоту. Это помогло мне собраться с силами и сказать вам все. Мне ведь очень трудно было решиться.

Он погладил сестру по волосам, помолчал немного.

– Я долго скрывал свою болезнь, старушка. Скоро она станет очевидной для всех. Так что я обязан был вам сказать. Тем более что столько всего надо обсудить. Прямо сейчас. Откладывать больше нельзя… Время бежит слишком быстро, особенно когда стараешься задержать его.

Эмили судорожно сглотнула. Ей так хотелось быть сильной, но не получалось. Она стояла не двигаясь, крепко зажмурив глаза.

Понадобилось некоторое время, чтобы она чуть-чуть успокоилась.

– Знаешь, Сэнди, когда… когда тебя не будет, все так изменится. Что же нам теперь делать? Что мне делать? – Едва произнеся эти слова, Эмили поняла, как эгоистически они прозвучали. Но назад их не вернешь. Что сказано, то сказано, извинения здесь излишни.

– С тобой все будет в порядке, Эмили, – мягко произнес Александр. – Сила и мужество тебя не оставят, они у тебя от бабушки. Ведь она с детства тебя учила, как надо встречать испытания. К тому же у тебя Уинстон и дети. – Александр перевел дыхание и, словно размышляя вслух, добавил задумчиво:

– Франческа теперь замужем за Оливером, так что с ней все в порядке, а вот за Аманду я беспокоюсь, она такая незащищенная, юная, впечатлительная. Ты ведь ее не оставишь, правда? – Голос Александра впервые за вечер дрогнул. Он отвернулся от сестры и откашлялся в кулак.

– Ну как ты можешь сомневаться, милый?

Они постояли еще немного.

Александр крепче прижал Эмили к себе. Ему нужно было собрать все силы – ведь в ближайшие полчаса предстоит так много сказать и решить. Ему этого вовсе не хотелось, Но деваться было некуда. Предстояло справиться с этим и по возможности в предельно деловом стиле.

Обнимая Сэнди, Эмили почувствовала, как он похудел. Она отстранилась немного, бросила на него быстрый взгляд, отметила бледность и небольшие белесо-розовые пятна под глазами. Сердце ее заныло. Отчего же, с отчаянием спрашивала она себя, она прежде не замечала этих болезненных признаков, отчего была так невнимательна к брату в последнее время?

Александр отпустил ее и, вынув платок, снова вытер ей щеки. В глазах его мелькнула улыбка. Какая же она хрупкая, маленькая, изящная. Эмили всегда напоминала ему статуэтку из дрезденского фарфора. Но воля у нее железная – неукротимостью своей она всегда напоминала ему бабушку. И он был уверен, что, хотя сейчас она подавлена, в будущем ей достанет сил и на себя, и на других. На свою сестру он мог рассчитывать. Твердости ей, как и Эмме, не занимать.

Заметив пристальный, изучающий взгляд Александра, Эмили сказала:

– Не волнуйся, Сэнди, все будет в порядке. Она словно прочитала его мысли.

Помолчав немного, Эмили продолжала тихим голосом:

– Ты всегда был мне не только замечательным братом, но и матерью, отцом, лучшим другом. Ты… ты был для меня всем, Сэнди. Раньше я не говорила тебе об этом, но теперь хочу, чтобы ты знал, что я…

– Понимаю, понимаю, – нетерпеливо перебил ее Александр. Разговаривать дальше на эту тему было выше его сил. – Я тоже люблю тебя, Эмили. Нас, наверное, заждались. Сколько еще предстоит обговорить.

– Сначала о деле. Точнее говоря – о «Харт Энтерпрайзиз», – сказал Александр, как только они вновь собрались у камина.

– Конечно, как хочешь, милый, – откликнулась Пола. Глаза у нее покраснели от слез, и деланное спокойствие не могло этого скрыть. Ясно было, что, пока Александра с Эмили не было, она плакала. Но теперь ей следовало держать себя в руках.

– У меня было время обо всем подумать, – продолжал Александр. – Но перед тем как принять решение, мне хотелось бы выслушать ваше мнение.

– Но я-то не участвую в семейных делах, – перебил его Энтони. – Ты уверен, что мне нужно быть при этом разговоре? – Он вопросительно посмотрел на Александра.

– Совершенно уверен. В конце концов, ты – старший внук Эммы Харт и должен…

– Но ведь глава семьи Пола, – возразил Энтони. – И слава Богу, что это так. Меня, как ты знаешь, подобная роль меньше всего привлекает.

Александр вяло улыбнулся.

– Знаю. Но ты мой ближайший друг, по крайней мере среди мужчин, потому я и позвал тебя сегодня. Давай считать, старина, что ты здесь для моральной поддержки.

Граф кивнул и налил себе виски.

– Вам добавить? – Он посмотрел на Полу с Эмили.

Обе покачали головой.

– А тебе, Сэнди?

– Нет, спасибо.

Александр подождал, пока Энтони вернется на место, и посмотрел на Эмили.

– Жаль, что пришлось позвать вас, когда Уинстон в Канаде, но другого выхода у меня не было: завтра я ложусь в больницу. Конечно, ему надо было бы быть здесь – как главе «Йоркшир Консолидейтед Ньюспейпер Компании» и владельцу наших газет в Канаде. Хотя эти предприятия не имеют прямого отношения к тому, о чем я собираюсь говорить.

– Он поймет, Сэнди. – Эмили посмотрела брату прямо в глаза и с тревогой спросила: – Ты долго собираешься пробыть в больнице?

– Всего несколько дней, не думай об этом. Очередная процедура, которая все равно мне не поможет. Ладно, поехали дальше. Слушайте, я понимаю, что вам сейчас не до того. Но прошу, выслушайте меня спокойно, это необходимо. Я хочу привести свои дела в порядок… Наверное, это семейная черта. – Александр задумчиво скользнул взглядом по приглашенным. – Последние две недели я крутил в голове дела компании, пытаясь найти наилучшее решение. Сначала я подумал, что, может, стоит продать ее. Это принесло бы миллионы фунтов стерлингов, которые можно было бы вложить в другое предприятие. Потом прикинул другой вариант – продать одни отделения и сохранить другие. Но мне показалось, что это будет несправедливо по отношению к тебе, Эмили.

Не давая сестре перебить себя, Александр поспешно продолжал:

– В конце концов, в твоих руках «Генре», одно из крупнейших и наиболее прибыльных наших предприятий, и ты единственная из держателей акций…

– За вычетом Джонатана и Сары, – перебила его Эмили. – Впрочем, их можно не считать.

– Верно, – согласился Александр. – Так или иначе, я решил, что без разговора с тобой, Эмили, мне не следует принимать решения. И разумеется, я был бы не прав, если бы не спросил тебя, не хочешь ли ты сама вести «Харт Энтерпрайзиз»? А несколько дней назад мне в голову пришла мысль: как бы бабушка распорядилась компанией в подобном случае? И я понял, что она ни за что бы ее не продала. Слишком уж прочное и слишком прибыльное у нас дело, слишком важное для семьи, чтобы вот так расставаться с ним. Согласна?

– Да, – с трудом выговорила Эмили, думая о том, как тяжко ей будет без брата.

– Пола, а ты что скажешь? – спросил Александр.

– Ты совершенно прав. Бабушка была очень привязана к «Харт Энтерпрайзиз». И наверняка сочла бы правильным, чтобы Эмили заменила тебя. Ведь ты это имеешь в виду?

– Да, я считаю, что уже в ближайшее время Эмили должна стать председателем правления и исполнительным директором. Так мы плавно проведем смену руководства, и я смогу отойти от дел. Чем раньше, тем лучше.

– Наверное, ты захочешь, чтобы «Генре» вела Аманда? – сказала Эмили.

– Если не возражаешь. А вот филиал нам все же придется продать. Я имею в виду «Леди Гамильтон».

– Наверное, Каллински захотят его купить, – вмешалась Пола.

– Да. – Александр откашлялся и отпил вина. – Если кто и может претендовать на эту компанию, так это дядя Ронни. Хотя бы по чисто сентиментальным соображениям – ведь Каллински имеют дело с нашей семьей больше семидесяти лет. Так пусть три клана и дальше держатся вместе. Как вы знаете, дядя Ронни согласен с нашей ценой. Поэтому здесь волноваться не о чем. Что меня действительно беспокоит, так это твое, Пола, отношение к данной сделке. Одно дело – «Харт Энтерпрайзиз», с этой компанией ты не связана. Но «Леди Гамильтон» поставляет одежду в твои магазины.

– Когда мы в августе толковали на эту тему, дядя Ронни заверил меня, что все останется по-прежнему, более того, нашим магазинам будет отдаваться предпочтение.

– Ну так что, Эмили? – Александр вопросительно посмотрел на сестру.

– Да я-то согласна. Но как насчет Аманды? Ей ведь не безразлична ее нынешняя работа.

– Я уверен, что, учитывая экстраординарные обстоятельства, она поймет необходимость перемен, предотвращающих возможный ущерб делу. Бабушка всегда говорила, что главным для нас должна быть компания как единое целое, а уж потом – отдельные филиалы. Я придерживаюсь этого же мнения, как ты знаешь. К тому же «Генре» станет для Аманды проверкой на прочность, как это было с тобой двенадцать лет тому назад, когда ты сменила Лена Харви.

– Верно… И все же…

– В чем дело, Эмили, что тебя беспокоит? – спросил Александр.

– Да ничего особенного. Просто я не слишком разбираюсь в недвижимости, а ведь это важно для того, чтобы вести компанию.

– Ну, это не проблема. Уже несколько лет этими вопросами ведает Томас Лорринг – моя правая рука. Тебе это известно. – Александр внимательно посмотрел на Эмили. – Не сомневаюсь, что ту же роль он будет играть и при тебе… когда ты меня сменишь. Ведь так?

– Ну конечно. – Эмили передернула плечами, словно ей было холодно. Ей вовсе не хотелось садиться в кресло брата. Вот если бы сегодня было не сегодня, а вчера. В этот момент она остро почувствовала отсутствие Уинстона. Он вернется в Англию только через неделю. Настроение у нее совсем упало.

– Ты хорошо все продумал, Сэнди, – сказала Пола.

Александр подошел к окну, рассеянно выглянул наружу.

– Думаю, что в сложившейся ситуации это действительно наиболее разумное решение, – сказал он, не оборачиваясь, глядя на полыхающий яркими красками лавр.

Все молчали.

Александр вернулся к камину, прижался спиной к нему.

– А теперь о завещании, – быстро и деловито, без паузы сказал он. – Этот дом я оставлю Франческе, а Наттон-Прайори – Аманде. Вилла Фавиолла, естественно, отходит тебе, Эмили.

– Но, Сэнди, – начала было Эмили, но слова застряли в горле. В который раз она попыталась подарить подступившие слезы.

– Пятьдесят процентов моего личного состояния, – ровным голосом продолжал Александр, – будут поделены между вами троими, а остальные пятьдесят достанутся детям. И не только моим племянникам и племянницам, но и твоим детям, Пола, и твоим, Энтони.

Все кивнули в знак согласия.

Энтони упорно смотрел на картину, висевшую на противоположной стене, – он не хотел, чтобы Александр видел гримасу боли, исказившую его лицо.

Пола теребила обручальное кольцо, размышляя о превратностях судьбы. Только в полдень она радовалась тому, как много удалось сделать в последнее время. Настроение у нее было отличное. А теперь ей тяжко, бесконечно тяжко – умирает близкий человек, любимый брат, надежный друг и деловой партнер. Роковая болезнь Сэнди влекла за собой массу сложностей.

– Далее, – продолжал Александр, он твердо решил покончить со всем сегодня же, чтобы больше не возвращаться к этому разговору. – Моя доля в «Харт Энтерпрайзиз» составляет пятьдесят два процента, по завещанию бабушки. Тридцать процентов я собираюсь оставить тебе, Эмили, а двадцать Аманде. Франческе не достанется ничего, так как она не работала на компанию.

– Что ж, спасибо, – сказала Эмили без всяких эмоций. – Только справедливо ли это будет по отношению к Аманде? – Она не собиралась вступать с Александром в спор и вместе с тем желала, чтобы сестра сохранила достойное и полноправное положение в компании. В конце концов теперь им придется руководить ею вдвоем.

– С моей точки зрения, это совершенно справедливо, – немедленно откликнулся Александр. – Бабушка считала, что компанией должен руководить один человек, чтобы не возникло никаких склок, и я считаю, что она была совершенно права. Потому я и поделил акции в такой пропорции. Ты будешь основным акционером и главой «Харт Энтерпрайзиз». Как я сегодня. – Тон Александра был необычно твердым и непреклонным. Брат явно давал понять, что спорить на эту тему не собирается.

Эмили промолчала. Не отрывая глаз от огня в камине, она с болью думала о том, что Александру уже недолго оставаться с ними, в будущем году, в это же время, его уже не будет. Примириться с этим было невозможно. Она снова почувствовала, как не хватает ей сейчас мужа. С ним бы она чувствовала себя спокойнее и увереннее.

Энтони наконец обрел дар речи.

– Сэнди, – сказал он, – когда окончится курс лечения, мне хотелось бы, чтобы ты пожил с нами в Клонлафлине. Как можно дольше.

– Это было бы прекрасно, – откликнулся Александр. – А потом, Эмили, поработаем с тобой несколько недель, чтобы ты полностью вошла в курс дела. Впрочем, я уверен, что ты и без того сможешь вести наш корабль.

Эмили поджала губы, быстро закивала головой и умоляюще посмотрела на Полу.

Та, перехватив ее взгляд, бодро сказала:

– А я могу чем-нибудь быть тебе полезна, Сэнди? Что мне для тебя сделать?

– Да вроде бы ничего, спасибо большое, дорогая. Хотя обожди! Пожалуй, есть кое-что, о чем я хотел бы всех вас попросить. – Умные светло-голубые глава Александра остановились по очереди на каждом из присутствующих, он отодвинулся от камина. – Мне бы не хотелось, чтобы вы говорили кому-нибудь о моей болезни. Пусть семья пока ничего не знает. Право, нелегко было бы все время видеть тоскливые лица и выслушивать слова сочувствия.

– Я понимаю тебя, милый, – сказала с болью Эмили и замолчала. Потом срывающимся голосом докончила: – Я постараюсь ничего не говорить Уинстону, хотя это будет нелегко.

– Да не его я имел в виду! Ему ты, конечно, должна сказать! – воскликнул Александр и посмотрел на Полу и Энтони. – А вы – Шейну и Сэлли. Я говорю только о детях. И еще о наших с тобой сестрах, Эмили. Пусть Аманда и Франческа ничего не знают – по крайней мере, пока.

– А как насчет мамы? – несчастным голосом спросила Эмили. – Ее тоже держать в неведении?

Александр наклонил голову.

– Да, прошу тебя. Пусть мама считает, что все в порядке. Она ведь по любому поводу готова впасть в отчаяние. Если она узнает, мне будет еще тяжелее.

Александр отошел к столику за вином, наполнил бокалы Поле и Эмили и сказал:

– Ну вот, кажется, и все. Вроде ничего не забыл. Да, Эмили, Джон Кроуфорд обо всем знает. Он мой адвокат, так что, естественно, я должен был поставить его в известность. Он поможет тебе с юридическими тонкостями, когда я… гм, когда меня не будет рядом.

Эмили с Полой вышли, оставив мужчин заканчивать аперитив вдвоем. Пристально глядя на кузена, граф сказал:

– Тебе, должно быть, тяжко было нести одному такое бремя. Было бы лучше, если бы ты мне раньше об этом рассказал.

– Может, ты и прав, – согласился Александр. – Но, честно говоря, мне надо было свыкнуться с болезнью. Я ведь говорил, что прошел несколько стадий – неверие, ярость, отчаяние, смирение. А затем снова ярость и снова отчаяние – и еще чувство полнейшей беспомощности. Долгое время я был как бы на эмоциональных качелях и, естественно, не мог ни с кем поделиться, пока не пришел в себя. К тому же я хотел пройти весь путь до конца, все узнать относительно болезни и ее лечения. В скором времени выяснилось, что мне остаются только терапевтические сеансы да одолженное под них время.

Александр улыбнулся, пожал плечами:

– Теперь, когда эта чехарда позади, и я полностью владею собой, милый Энтони, я смог пригласить вас. Сегодняшнее испытание закончено, и я имею право немного расслабиться и пожить оставшиеся несколько месяцев в свое удовольствие. Поверь мне, я сумею как следует распорядиться этим временем.

– Да… – Только и мог сказать Энтони.

Он отхлебнул виски. Как все грустно складывается, думал он, спрашивая себя, удалось бы ему в подобных обстоятельствах сохранить мужество и достоинство, которые продемонстрировал Сэнди. Уверенности не было. Поистине надо обладать незаурядным характером, чтобы вести себя так перед лицом надвигающейся смерти.

– Слушай, Энтони, – сказал Александр, – оставь этот похоронный вид. И, ради Бога, не надо меня оплакивать. Право, не надо… Мне и так нелегко пришлось сегодня с Эмили. Понимаю, что на вас это слишком неожиданно свалилось… только мне-то еще хуже.

– Конечно. Извини, старина.

– Не за что. Пусть все будет по возможности как раньше. Я хочу забыть о болезни и изо всех сил приналечь на дела. Иначе – чистый ад.

– Так ты приедешь к нам в Клонлафлин?

– Да, недели через две.

– Прекрасно. Сэлли и я будем очень рады. А на сколько?

– Дней на десять-четырнадцать. – Александр допил бокал и поставил его на дальний конец стола. – Я заказал на девять часов столик в клубе. Может, пойдем пропустим там еще по рюмочке перед ужином?..

Из библиотеки, расположенной рядом с гостиной, донесся телефонный звонок. Извинившись, Александр вышел. Мгновение спустя он вновь появился в гостиной.

– Это тебя, Энтони… Сэлли звонит из Ирландии.

– Да-да, я ждал ее звонка. Спасибо.

– Ничего не говори ей сейчас, ладно? Я имею в виду по телефону, – попросил Александр.

– Ну что ты, я и не собирался, – откликнулся Энтони, проходя через тяжелые резные двери в библиотеку.

Оставшись один, Александр сел на диван и закрыл глаза. Последние два часа оказались слишком тяжелыми, он был как выжатый лимон. Хоть родственники изо всех сил и старались не выказывать своих чувств, держались молодцом, он видел, каково им. Впрочем, ничего другого он не ожидал. Потому и боялся говорить им, оттягивал признание как только мог. Лишь свыкнувшись с новой ситуацией и как бы отстранившись от нее, можно было поведать о ней другим.

Он и впрямь теперь спокойно ожидал смерти, примирился с судьбой. И мог помочь близким людям сделать то же самое. Тяжелее всего будет, конечно, Эмили. В детстве они были как две горошины в одном стручке. В каком-то смысле они были предоставлены самим себе. Мать в те годы была весьма ветреной, часто меняла мужчин и выходила замуж за сомнительных типов. А их добрый, но слабовольный отец, которого ко всему прочему хватил инфаркт, казалось, вообще забыл об их существовании. Александр подавил вздох. Каким кошмаром обернулась для отца жизнь. Да и для матери тоже. А может, жизнь вообще кошмар?

Александр прогнал эти мысли. Не стоило сегодня впадать в меланхолию, которой он отдал так много времени в последние месяцы. Бабушке бы это не понравилось. Вспомнив Эмму Харт, Александр улыбнулся. Вот кто сохранил неукротимость до самого конца. Жизнь ее была постоянным триумфом. Вот и теоретизируй после этого. Хотя наверняка есть люди, которые с рождения обречены на страдания…

Открыв глаза, Александр огляделся. При струящемся свете ламп и мерцании камина гостиная выглядела просто чудесно. Мэгги обставила ее вскоре после их женитьбы, и Сэнди в любое время года видел в ней воплощение английской весны – стены и потолок были выкрашены в бледно-желтые, розовые, зеленые цвета. И когда комнату надо было подновить, единственное, что требовалось, это следовать прежнему стилю. Так Александр и поступал после смерти Мэгги.

– Эй, Сэнди, что с тобой? – прервал его размышления Энтони, участливо склонившийся над ним.

Александр выпрямился.

– Да нет, все в порядке. Я просто забылся немного… последние несколько часов были, знаешь ли, довольно утомительными.

– Еще бы. Ладно, пошли в клуб.

Через десять минут Александр и Энтони вышли из дому и направились на Чарльз-стрит, где располагался клуб «Марк».

Вечер был прохладный и ветреный, и Александр закутался в пальто и сунул руки в карманы.

– Да, как там Сэлли? – спросил он, стараясь не отставать от Энтони.

– Все в порядке. Шлет тебе привет. Я сказал, что скоро ты у нас будешь, и это все.

– Хорошо.

Несколько минут они шли молча.

– Одно только странно, – пробормотал себе под нос Энтони.

– О чем ты? – Александр с любопытством посмотрел на него.

– Сэлли сказала, что Бриджит не дает ей покоя, все спрашивает, когда я вернусь домой. Ей не терпится поговорить со мной. А сегодня она и вовсе весь день взвинченная.

– Действительно странно. Хотя ваша экономка всегда казалась мне дамой эксцентричной.

– Правда? Гм… Может быть. Она немного сентиментальна, как большинство ирландцев. Ладно, забудем. Наверное, ерунда какая-нибудь, – оборвал разговор Энтони. Они как раз подходили к клубу.

Но он заблуждался. К нему с железной неотвратимостью подступали события десятилетней давности.

 

Глава 29

Наутро после возвращения Энтони в Клонлафлин полил дождь. Легкий туман мягко обволакивал оголенные стволы деревьев. На фоне свинцово-черного неба четко выделялись высокие дымовые трубы.

Переходя дорожку, рассекающую широкий газон, Энтони думал, как славно выглядит его дом даже в этот мрачный зимний день. Гармония симметричных линий, удлиненные окна, четыре пилястра у фронтона ласкали глаз. Построенный в стиле короля Георга внушительный особняк стоял на небольшом возвышении посреди чудесного парка. Из его многочисленных окон открывался прекрасный вид. Их было триста шестьдесят пять, по одному на каждый день года – странная причуда предка, который построил особняк в XVIII веке. Но втайне Энтони восхищался этой причудой. Стольких окон он не встречал нигде. Они придавали дому особое изящество. Благодаря им в доме круглый год было светло и просторно, а летом он и вовсе был залит солнечным светом.

Энтони был без ума от Клонлафлина. Это его родовое гнездо, самое любимое место на земле. Здесь он родился сорок лет назад и здесь в свой срок умрет. И тогда его сменит сын, Джереми, продолжая непрерывающуюся уже много столетий линию Стэндишей.

Мысли Энтони вернулись к Александру, и на него, как вчера вечером, когда он все рассказал Сэлли, снова накатила тоска.

Она встречала его в аэропорте, но по пути домой он промолчал. И даже дома сказал не сразу – только когда они остались вдвоем в спальне.

Услышав страшную новость, Сэлли расплакалась, и Энтони, как мог, утешал ее. Потом, чтобы хоть как-то приободриться, они начали строить планы в связи с приездом Александра. И все равно заснула Сэлли со слезами на глазах. Вместе со своим братом Уинстоном она росла в Йоркшире, рядом с Сэнди и Эмили. Так что дружба их началась в детстве. Сэнди был крестным отцом их сына Жиля, которому недавно исполнилось девять.

Энтони свернул налево, за угол, и вошел в дом через заднюю дверь. В маленькой передней он снял промокшие насквозь пальто и твидовую кепку, стащил зеленые сапоги по колено, сунул ноги в мягкие туфли и быстрым шагом направился по коридору в библиотеку.

В доме царила непривычная тишина.

Было только семь часов – Сэлли еще не спала, как младшие дети в детской. Усевшись за стол у окна, Энтони принялся разбирать почту, которая накопилась за время его недельной поездки в Лондон.

Энтони не слышал, как в комнату вошла экономка.

– Доброе утро, ваша светлость, – приветствовала его Бриджит О'Доннел. – Я не думала, что вы так рано встанете. Вчера-то приехали уже под ночь. Извините, что не затопила здесь камин.

– А, Бриджит, доброе утро. Ничего страшного. Мне не холодно.

– Чайник уже кипит. Сейчас подброшу дров в камин и принесу чай с тостами.

– Спасибо, – рассеяно откликнулся Энтони, не отрываясь от бумаг. Он хотел спросить Бриджит, чем она собиралась поговорить с ним, но раздумал. Лучше сначала подкрепиться. Бриджит бывала иногда на редкость словоохотливой, так что для разговора с ней требовалось терпение. А он с утра был не в настроении.

Энтони слышал, как Бриджит зажигает спички, шелестит бумагой. Вскоре поленья затрещали, и дым со свистом устремился в трубу. Гулко заухали мехи, скрипнула железная заслонка. Покончив с камином, Бриджит отправилась на кухню.

Энтони потянулся к письму. Судя по почерку, оно было от Джереми, только что вернувшегося в школу-интернат после рождественских каникул. Интересно, что так быстро понадобилось его старшему сыну и наследнику? Наверняка деньги. Десятилетним школьникам вечно не хватает денег. Энтони улыбнулся. Джереми напоминал ему себя в этом возрасте. Но иногда парнишка беспокоил его. Физически Джереми был слабоват, у него не было цветущего здоровья, которым отличались Жиль и Индиа, так что Энтони – как и Сэлли – все время приходилось подавлять соблазн побаловать его.

Энтони проглядел письмо. Как обычно, это был поспешный и далеко не полный отчет о том, как прошли несколько дней после возвращения в школу. Внизу, в приписке, были подчеркнуты слова: «Пришли мне, пожалуйста, поскорее денег, папа. Пожалуйста».

Бриджит появилась с подносом раньше, чем он ожидал. Пришлось отложить письмо.

– Где накрыть вам, ваша светлость?

– Да прямо здесь, на столе, – ответил Энтони, отодвигая в сторону просмотренные бумаги.

Бриджит поставила поднос, а потом, обогнув большой стол, остановилась прямо напротив хозяина.

Энтони налил себе чая в большую чашку, добавил немного молока и посмотрел на экономку.

– Ну, в чем дело, Бриджит?

– Мне надо поговорить с вами, милорд. Это очень важно.

– Как, прямо сейчас?

– Да, сэр, лучше бы сейчас. Мне бы хотелось покончить с этим как можно быстрее.

– Хорошо. – Энтони подавил вздох.

Он намазал хлеб маслом, положил поверх него свой любимый апельсиновый джем, отхлебнул чая. Экономка молчала, тогда Энтони сказал: – Ну, Бриджит, давайте, что там у вас. И не нависайте надо мной, вы же знаете, я этого терпеть не могу. Сядьте, пожалуйста.

Она опустилась на стул, нервно сплела руки на коленях и уставилась на него своими темно-голубыми глазами. Граф, терпеливо ожидая, когда она наконец откроет рот, жевал тост. Брови его были вопросительно подняты.

– Не знаю, как и начать, – медленно проговорила Бриджит.

Не донеся чашку до рта, Энтони поставил ее обратно на поднос и обеспокоенно посмотрел на экономку.

Уже второй раз за последние несколько дней с ним начинали разговор этими словами. Сначала Сэнди, теперь Бриджит. В них слышался похоронный звон.

– Да ну же, возьмите себя в руки, Бриджит. В конце концов, мы с детства знакомы.

Экономка кивнула.

– Знаете, ваша светлость… мне надо сказать вам… словом, речь идет о леди Дунвейл.

– Ах, вот как. – Энтони не мог скрыть удивления, глаза его сузились.

– Нет-нет, не об этой леди Дунвейл. О первой.

– Вы хотите сказать, о моей матушке?

– Нет, не вдовствующей графине. О вашей первой жене, леди Минерве, сэр.

Заинтригованный Энтони откинулся на спинку кресла и испытующе посмотрел на Бриджит.

– И что же вы хотите поведать мне о покойной леди Дунвейл? – спросил наконец он.

– Я… видите ли… мне надо рассказать вам о ее смерти.

Энтони на мгновение потерял дар речи. Чувствуя, что услышит сейчас что-то страшное, он весь подобрался и проговорил:

– Что, неужели вам срочно понадобилось говорить об этом через десять лет после ее кончины?

– Да! – отрезала Бриджит.

– Но почему? – не удержавшись, спросил Энтони, хотя в глубине души предпочел бы не задавать вопросов.

– Потому что я не могу больше нести на себе это бремя, – ответила Бриджит. – Мне надо рассказать вам, как все было на самом деле, и избавиться от этого кошмара, который до сих пор, через столько лет, все еще преследует меня.

В горле у Энтони пересохло.

– Это не было самоубийство, как заявили после следствия.

Энтони нахмурился. Он не мог взять в толк, о чем речь.

– Вы что, хотите сказать, что леди Дунвейл упала в озеро, что это был несчастный случай, как я на самом деле всегда и считал? Что она вовсе не покушалась на свою жизнь?

– Нет-нет, я совсем не о том. – Бриджит умолкла, поджала губы, потом невнятно пробормотала:

– Ее бросили в озеро.

– Кто это? – голос Энтони был едва слышен.

– Майкл Лемонт. В ту ужасную ночь они, я имею в виду Майкла и леди Дунвейл, поссорились, и он ударил ее. Она упала на каминную решетку. Это было у него в гостиной. Если помните, на виске у леди Дунвейл обнаружили глубокий шрам. Об этом упоминал следователь, патологоанатом и доктор Бреннан. Так или иначе, Лемонту не удалось привести ее в сознание. Она лежала совершенно неподвижно, и он решил, что она умерла. Тогда он сказал, что у нее случился сердечный приступ или что-то в этом роде. Весь тот день, с самого утра, она пила да еще принимала транквилизаторы, без которых вообще не обходилась… Словом, одно на другое, отсюда и конец. Так утверждал Лемонт. Чтобы все было шито-крыто, он бросил тело в озеро, а на следующее утро, проезжая мимо, якобы обнаружил его в воде. Потом он пошел в дом, чтобы рассказать вам о несчастном случае, вызвал полицию, и никто не заподозрил, что он имеет к этому делу отношение. А вот вас они заподозрили. По крайней мере, сержант Макнамара.

Энтони словно обухом по голове ударили. События десятилетней давности встали перед ним в мельчайших деталях. Он сжал руки, стараясь унять дрожь, и несколько раз глубоко вздохнул.

– А вам как это стало известно, Бриджит? – спросил он наконец.

– В тот день я видела ее светлость, когда она приехала из Уотерфорда. Вы ведь знаете, она часто наведывалась в поместье, хоть вы и не велели ей приезжать, тем более что процесс уже начался. Но леди Мин тянуло сюда, она так любила эти места. Часто она приезжала, чтобы повидаться со мной. И с ним тоже. В тот день мы вместе пили чай. Около пяти она поднялась, сказав, что идет на озеро, она ведь его всегда так любила. Помните, как мы втроем, еще в детстве, устраивали там пикники? Вы тоже видели ее маленькую красную машину на берегу. Ваш «лендровер» тогда застрял, вы возвращались домой пешком дальней дорогой, чтобы не встречаться с ней. А ее светлость тоже отправилась прогуляться… к дому Майкла Лемонта. Она говорила мне, что собирается поужинать с ним, но на ночь не останется. Видите ли, ваша светлость, у них… – Бриджит глубоко вздохнула и выпалила: – У них был роман. Леди Мин сказала мне, что отправится назад в половине одиннадцатого и зайдет ко мне на кухню попрощаться. Она никогда не уезжала, не попрощавшись. Когда она не появилась в половине двенадцатого, я забеспокоилась и отправилась к Лемонту домой, надеясь найти ее там.

Бриджит помолчала. Лицо ее сморщилось, она едва владела собой. Ей вспомнилось детство, когда их троица: она сама, леди Минерва Гленденнинг, дочь графа Ротмериона, и юный лорд Энтони Стэндиш, ныне граф Дунвейл, – была неразлучной. Давно это было. И все равно она помнила те времена, словно это было вчера. То была лучшая пора ее жизни.

Энтони заметил, как исказились ее черты, и собрался уже утешить ее, но вдруг передумал и резко сказал:

– Ну-ну, продолжайте, Бриджит. Я должен знать все.

Она кивнула и с трудом заговорила вновь:

– Когда я подошла к дому Лемонта, то увидела, что дверь заперта, а шторы опущены. Но голоса можно было расслышать. Они орали друг на друга что есть мочи, ругались нехорошими словами, а ее светлость… как бы вам сказать… похоже, она была сильно пьяна. Совершенно не владела собой. А потом вдруг все затихло. Я испугалась. Заколотила в дверь, закричала, что это я. И Майкл в конце концов открыл. А что ему еще оставалось делать? Ведь он знал, как близки мы с леди Мин. Увидев ее на полу, я до смерти перепугалась. Чего я только ни делала, чтобы привести ее в сознание. Но она была мертва. Тогда Лемонт и придумал бросить тело в озеро, чтобы все выглядело так, будто она утопилась. Он не хотел, чтобы вы знали, что все эти годы у них с леди Мин был роман. Боялся, что вы вышвырнете его на улицу, если узнаете. А он не мог позволить себе потерять работу. И хотя он не виноват в смерти леди Мин, могут подумать, что это он убил ее. Так он мне сказал, ваша светлость. И он все повторял и повторял это, и еще говорил, что обстоятельства ее смерти могут стать роковым свидетельством против него.

Энтони был вне себя от злости.

– Так почему же вы, ради всего святого, не пришли за мной в дом?! – яростно воскликнул он. Лицо его налилось кровью. – Почему вы приняли сторону Лемонта?

Бриджит поджала губы и ничего не ответила.

Увидев ее насупленные брови и отяжелевшую челюсть, Энтони понял, что настаивать бессмысленно. Еще в детстве Бриджит была своенравна и независима и с годами совсем не переменилась. Если столько лет после смерти Мин она предпочитала молчать, то и сейчас из нее вряд ли что вытянешь. Энтони пристально глядел на нее, стараясь утихомирить ярость и не поддаться искушению как следует встряхнуть ее. И тут его внезапно озарила догадка, настолько чудовищная, что он себе не поверил.

– А почему вы решили, что леди Мин была мертва? – спросил он тем не менее размеренно и спокойно, наклонившись вперед и вперив в Бриджит ледяной взгляд. – Может, она была только без сознания. И в этом случае Майкл Лемонт просто убил ее, бросив в озеро.

– Нет-нет, она была мертва, я совершенно в этом уверена! – истерично вскричала Бриджит. Глаза ее расширились от страха. – Я видела, она была мертва!

– Вы разве не помните, что было сказано в заключении патологоанатома? Доктор Кенмар написал, что вскрытие показало наличие в крови большого процента алкоголя и барбитуратов, а также значительного количества воды в легких. Это заставило его заключить, что леди Мин утонула. А наличие воды в легких показывает, что, когда ее бросили в озеро, она была еще жива. Насколько я понимаю, мертвым вода в легкие проникнуть не может.

Когда смысл услышанного дошел до Бриджит, она побледнела как полотно. Минерва была ей вроде младшей сестры, она по-матерински ухаживала за ней с детства.

– Нет! – закричала Бриджит. – Она не дышала! Она была мертва! Я бы никогда не сделала ей ничего дурного! Я любила ее! Любила. Вы сами это знаете. Наверное, вода как-нибудь потом попала к ней в легкие.

«А разве это возможно?» – подумал про себя Энтони и решил, что все зависит от того, как скоро после смерти Мин оказалась в воде. Он устало потер лоб, посмотрел на экономку и подчеркнуто ровным голосом спросил:

– А что, тело, когда Лемонт нес его к озеру, было еще теплым?

Бриджит молча кивнула. Она потеряла дар речи, потрясенная подозрениями Энтони, будто леди бросили в озеро живой.

– Одеревенение членов наступает через два-четыре часа после смерти. Так что, не исключено, что вода могла попасть в легкие вскоре после того, как она погибла. Скажем, через полчаса. Но не больше – в этом я совершенно уверен. Хотя только патологоанатом мог бы сказать это наверняка, – негромко, словно лишь для себя одного, проговорил Энтони.

Бриджит не отрываясь смотрела на него. Руки ее по-прежнему были сцеплены на коленях.

Наступило продолжительное молчание. Атмосфера была настолько напряженной, что, казалось, воздух вибрировал.

Наконец граф заговорил.

– Чего это вы вдруг, когда прошло столько лет, решили рассказать мне обо всем? Отвечайте, Бриджит О'Доннел.

– Но я ведь уже говорила. Меня совесть заела, я не могла нести эту тяжесть в одиночку. Я знаю, как все было на самом деле, а вы нет. И потом вот еще что. Я видела, как вас мучила все время мысль, что… она совершила самоубийство из-за помрачения рассудка, наступившего из-за того, что вы оставили ее и затеяли развод. И еще, мне кажется, вы думали, что ваши отношения с Сэлли Харт не могли не подтолкнуть ее к роковому шагу.

Энтони вздрогнул. В том, что говорила Бриджит, был свой резон.

Экономка пристально смотрела на Энтони.

– Так что я и вашу душу хотела облегчить, ваша светлость.

«Черта с два хотела», – подумал Энтони. В этом он ей ни на грош не верил. В голове у него мелькнула догадка, что у Бриджит самой был роман с Майклом Лемонтом. Лемонт вот-вот должен был навсегда оставить их дом. Он уезжал в Америку, где его наняла некая миссис Альма Берринджер, молодая вдова, которая много лет снимала имение Ротмерион, а недавно вернулась к себе в Виргинию. Лемонт и миссис Берринджер поддерживали дружеские отношения, но, насколько далеко они зашли, Энтони понял только месяц назад, когда Лемонт предупредил его, что увольняется и уезжает в Америку.

Энтони поднялся, подошел к огромному камину, взял тяжелую кочергу и помешал дрова. Лоб его перерезала морщина. Энтони был уверен, что прав. Он медленно повернулся и взглянул в глаза Бриджит. Сейчас ее вряд ли можно было назвать привлекательной, но в молодости так оно и было. Особенно хороши были ее ярко-рыжие волосы, васильковые глаза и матово-белая кожа. А если к этому добавить длинные ноги и гибкую фигуру, то понятно, почему мужчины всегда обращали на нее внимание. Только, увы, с годами многое переменилось. Рыжие волосы потускнели, и в них появилась седина. Фигура стала грузноватой. И только голубые глаза оставались прежними – такими же живыми и юными. И взгляд проницательный, подумал Энтони. Да, Бриджит О'Доннел с самого детства была предусмотрительной и хитрой. А как она вертела беднягой Мин. Странно, что он раньше не отдавал себе в этом отчета.

– Знаете, Бриджит, – сдержанно, почти ледяным тоном заметил Энтони, – существует старая присказка: «Женщина, которую обидели, сущий дьявол».

– Прошу прощения, сэр, но я не вполне понимаю вас.

– Вы влюблены в него. Вы влюбились в него в тот самый день, когда он появился здесь в должности управляющего имением. Поэтому вы ему помогали, всячески выгораживали после смерти моей жены. И поэтому вы вступили с ним в связь, когда она умерла. А теперь, когда он, польстившись на другую женщину, уезжает, вы решили отомстить. Нож в спину Майклу Лемонту – сладкая месть, не правда ли. Вот и все объяснение.

Бриджит посмотрела на Энтони.

– Нет, – решительно ответила она. – Это не так. Я просто решила облегчить вашу душу. Я не хотела, чтобы вы винили себя в ее смерти.

– Но я и так не виню себя, – холодно и совершенно искренне возразил Энтони, – и никогда не винил. А вы указываете на Лемонта только потому, что он нашел себе кое-кого помоложе и посимпатичнее, чем вы. Да, Бриджит, чего уж там, надо признать, что любовник, увы, бросил вас.

При этих словах экономка густо покраснела и опустила глаза.

Энтони понял, что попал в точку. Помолчав немного, Бриджит тихо спросила:

– А как же Лемонт? Вы что, собираетесь отпустить его?

Энтони хмуро посмотрел на нее, прошелся по комнате и вернулся к столу. Перегнувшись через него, он снова пронзил Бриджит взглядом. Та отвела глаза.

– Разумеется, я поговорю с Лемонтом. Факты, которые вы сообщили, нельзя игнорировать, это очевидно. Поэтому-то и вы себя так повели. – Последовала небольшая пауза, после которой Энтони продолжил: – По-видимому, я обращусь в полицию и потребую провести новое расследование обстоятельств гибели моей жены. Кстати, Бриджит, не знаю, приходило ли вам в голову, что вы стали соучастницей сокрытия улик ее внезапной и загадочной кончины? А если подтвердится, что Лемонт бросил Минерву в озеро живой, то вы окажетесь и соучастницей преступления.

Как только Бриджит ушла, Энтони позвонил в Корк. Разговор длился минут десять, при этом Энтони в основном слушал. Лицо его становилось все бледнее и угрюмее.

Взглянув на каминные часы, он поднялся со стула, вышел из библиотеки и направился в переднюю. Надев сапоги, накинув плащ и прихватив с собой кепку, Энтони вышел во двор.

Он поднял голову. Дождь прекратился, но небо все еще было затянуто облаками, а по земле стелился туман. Быстрыми шагами Энтони двинулся к дому, где жил Майкл Лемонт. Он стоял на берегу озера, прижавшегося к подлеску, за которым начиналось широкое поле. Добравшись до места, Энтони без стука распахнул дверь и, пройдя через холл в гостиную, вошел в кабинет.

Лемонт, темноволосый, плотный мужчина приятной наружности, сидел за столом и вписывал что-то в гроссбух. Бесцеремонное вторжение заставило его поднять голову. От порыва ветра бумаги со стола полетели на пол.

– Доброе утро, лорд Дунвейл, – приветливо сказал Лемонт, и его обветренное лицо осветила широкая улыбка. Однако, столкнувшись со злым, ожесточенным взглядом, он сразу же притушил ее. – Что-нибудь произошло? – спросил Лемонт, вставая.

Энтони промолчал. Он захлопнул за собой тяжелую дубовую дверь и прислонился к ней, не отводя ледяного взгляда от управляющего. Лемонт работал у него двадцать лет, но только теперь Энтони задался вопросом: что же, черт возьми, это за человек? Раньше он полагал, что знает его вдоль и поперек. И вот теперь выяснилось, как глубоко он заблуждался. Энтони всегда считал Лемонта надежным работником и добрым другом. Теперь он вызывал у него отвращение.

– Бриджит рассказала мне сегодня любопытную историю, – наконец произнес он. – Речь идет о смерти леди Дунвейл.

Захваченный врасплох, Лемонт метнул на Энтони быстрый взгляд, открыл рот и, не сказав ни слова, быстро отошел от стола в дальний конец комнаты к камину, подальше от Энтони. Закурив сигарету, он посмотрел на графа. Вид у него был растерянный, карие глаза глядели настороженно.

– К чему, собственно, вы клоните? – спросил он.

– Бриджит мне все рассказала, все до последней мелочи, о том, что произошло здесь в тот трагический вечер. – Энтони шагнул поближе к управляющему, по-прежнему не отводя от него тяжелого немигающего взгляда. Лемонт содрогнулся. Заморгав, он посмотрел в сторону и глубоко затянулся сигаретой.

– Почему, собственно, вы решили, что Мин, потеряв сознание, умерла? – резко спросил Энтони. – Вы ведь не врач.

Лемонт густо покраснел.

– Она была мертва! – закричал он. – Уверяю вас, она была мертва!

Он закашлялся, да так сильно, что прошло несколько минут, прежде чем смог говорить. Отдышавшись, Лемонт продолжал:

– Может, я и не врач, но отличить того, кто дышит, от того, кто не дышит, могу. – Он снова нервно затянулся. Голос его дрожал. – Я старался привести ее в чувство, даже искусственное дыхание делал, но напрасно. Я любил Мин. И, заметьте, сильнее, чем вы.

Энтони сделал еще шаг в сторону Лемонта. Руки его, прижатые к бокам, были напряжены, ладони сжались в кулаки так, что костяшки пальцев побелели. Ему безумно хотелось размазать по стене, превратить в кашу красную, испитую физиономию Лемонта. Но усилием воли он подавил это искушение, сохранив на лице каменное выражение.

– Вы даже не понимаете смысл слова „любовь», Лемонт. Да и кто вы такой – дешевый ловелас, шут гороховый. Приличным женщинам от вас надо бы держаться подальше.

– Это вы, вы мне толкуете о ловеласах! На себя лучше посмотрите! – завизжал Лемонт, – Кто, как не вы, своими бесконечными романами толкнул ко мне Минерву?

Энтони едва сдерживался.

– Почему вы не позвали меня, когда жена потеряла сознание? – медленно проговорил он. – Или хотя бы не вызвали доктора? Почему вы все взяли на себя? Это же чистое безумие или по меньшей мере непростительная беспечность.

Майкл Лемонт был не самой светлой головой на свете, но природного здравого смысла ему хватало, так что он сразу понял, что Бриджит О'Доннел поработала хорошо. «Лгать, – решил он, – нет смысла, лучше говорить правду».

– Я испугался, – пробормотал он. – Испугался, что, узнав о наших отношениях, вы меня выгоните. А я не мог потерять работу. Я подумал также, что вы обвините меня в ее смерти. Косвенные доказательства погубили многих невинных людей. Так что у меня просто не было выбора, я должен был придумать себе какое-нибудь прикрытие, – закончил он уныло.

Что за мерзкий тип, подумал Энтони, не сводя с Лемонта брезгливого взгляда.

– Не могу понять, как это вы все эти годы глядели мне в глаза, зная, что совершили такую гнусность, зная, что лжете всем и каждому, лишь бы спасти свою шкуру? Я презираю вас, Майкл Лемонт. Вы просто ничтожество.

Лемонт промолчал. Он ругал себя на чем свет стоит, что раньше не убрался из Клонлафлина. Он оставался здесь только из-за Бриджит О'Доннел. Она держала его железной хваткой. По-настоящему он никогда ей не доверял. И, как выяснилось, правильно делал. Когда они, по взаимному согласию, оборвали свою давнюю связь, он решил, что наконец освободился от нее. С ее стороны не было никакого недовольства, или, по крайней мере, так ему казалось. Как же он ошибся! Стоило ему увлечься другой, и она зашипела по-змеиному, выпустила жало, стараясь укусить побольнее. И это ей удалось.

– У меня руки чешутся вздуть тебя, чтобы вовек не забыл, – говорил между тем Энтони. – Но я и пальцем до тебя не дотронусь. Пусть тобой займется закон.

Поглощенный своими мыслями, Лемонт, казалось не расслышал его.

– Что? Что вы сказали? – Он посмотрел на Энтони.

– То, что я собираюсь провести новое дознание по делу о смерти моей жены. Я считаю, что ты убил леди Дунвейл. И уж постараюсь, чтобы ты заплатил за это сполна, – с холодным спокойствием сказал Энтони.

– Вы, видно, совсем спятили, Дунвейл! – закричал Лемонт. Глаза его бегали от страха. – Вы думаете, что говорите? Мин годами травила себя разной мерзостью. Она умерла через несколько минут, как потеряла сознание!

– Вот тут ты ошибаешься, – хладнокровно парировал Энтони. – Она была без сознания, что действительно в немалой степени объясняется продолжительным потреблением алкоголя и барбитуратов. Но когда ты бросил ее в озеро, она была еще жива и…

– Я не верю вам! Вы лжете! Придумываете все!

– Ничуть! – яростно крикнул Энтони. – Когда утром Бриджит впервые рассказала мне эту историю, у меня еще оставались кое-какие сомнения. И я позвонил в Корк, в больницу, доктору Стивену Кенмару. Это патологоанатом, который делал вскрытие. В легких было полно воды, и он заявил на следствии, что Мин утонула.

Энтони помолчал и медленно, подчеркивая каждое слово, чтобы придать дополнительный вес сказанному, закончил:

– Доктор Кенмар подтвердил то, что я и так подозревал: вода не может попасть в легкие покойника. Выходит, Мин была еще жива, когда ты бросил ее в озеро. Ты утопил ее.

Лемонт почувствовал, что от страха у него стынет кровь. Обвинения Энтони падали, как удар молота, выдержать их было невозможно. Его покачивало, и, чтобы удержать равновесие, он оперся о стенку камина. Мысль о том, что он и впрямь утопил Мин, сводила его с ума. Все эти годы он мучился той ложью, в которой жил, которой сам окружил себя. Покоя ему не было, совесть его была нечиста, и он каждую минуту ощущал это.

– Нет-нет, Дунвейл! – в ужасе вскричал Лемонт. – У нее не было пульса, потому что остановилось сердце. – Тут он запнулся, и слезы потоком хлынули у него из глаз. – Я бы ни за что не причинил ей вреда, – прорыдал он. – Я любил ее. Поговорите с Бриджит еще раз. Пожалуйста. Она подтвердит, что я говорю правду. Мин была мертва, и Бриджит О'Доннел знает это.

– Она была жива, Лемонт!

– Нет! Нет! – Обезумевший Лемонт бросился на Дунвейла. Лицо его стало багрово-красным, руки колотили по воздуху. Вдруг висок его пронзила сильнейшая боль, она распространилась вниз по лицу, но он не обратил на нее внимания и выбросил сжатую в кулак руку в сторону Энтони. Но тут повторный приступ боли ослепил его. Кровь хлынула в голову, все вокруг почернело. Он плашмя грохнулся на пол и застыл без движения.

Словно пригвожденный к месту, не в силах двинуться, Энтони изумленно смотрел на Лемонта. В момент, когда тот на него бросился, он заметил, как странно и чудовищно исказилось его лицо, и сразу понял, что его хватил апоплексический удар.

Взяв себя в руки, Энтони наклонился и пощупал у Лемонта пульс. Он был слабым, прерывающимся, но был.

Поспешив к телефону, Энтони набрал номер местной больницы.

– Это Дунвейл, – сказал он взявшей трубку дежурной сестре. – Немедленно пошлите «скорую» к дому управляющего. Мне кажется, у Майкла Лемонта кровоизлияние в мозг. Но он еще жив. Если поторопитесь, может, удастся спасти его.

«Чтобы не ушел от правосудия», – подумал Энтони, вешая трубку.

 

Глава 30

– Нет, я просто обязана сделать это! – воскликнула Пола, крепко вцепившись в руку Майкла Каллински. – Было бы преступлением упустить такую сделку.

– Пожалуй. – Майкл искоса посмотрел на нее. – Но шестьсот пятьдесят миллионов долларов – это же куча денег…

– Конечно, да. Но не в данном случае, если иметь в виду, о чем речь. Целая сеть универсальных магазинов с отличной репутацией, престижем, бесценной недвижимостью и, наконец, превосходным сальдо. Лучше мне ничего не найти, Майкл. Спасибо, что подсказал… – Она наклонилась к нему и возбужденно добавила: – И о лучшем расположении нельзя мечтать. Вестчестер, Филадельфия и Бостон охватывают Восточное побережье. Чикаго и Детройт – Средний Запад. Лос-Анджелес и Сан-Франциско – Запад. Да это не сделка, а конфетка.

– Если, конечно, она состоится.

Пола настороженно взглянула на Майкла.

– А что может ей повредить? – спросила она мгновенно изменившимся тоном, в котором теперь звучала тревога.

– Ну, с такой возможностью всегда надо считаться, Правда, в данном случае беспокоиться, по-моему, особенно не о чем. Насколько я знаю, конкурентов у тебя пока нет. Харви, когда я виделся с ним в Нью-Йорке, говорил, что председатель правления готов начать переговоры в любой момент, как только ты будешь готова. А голос Миларда Ларсона в данном случае – решающий, потому что он основной пайщик и главное лицо в компании. Так что на твоем месте я бы отправился в Нью-Йорк как можно скорее.

– Это верно, только, к сожалению, не получится, по крайней мере, в течение ближайших двух недель. Завтра из школы приезжают Лорн и Тесса. На пасхальные каникулы. И я должна быть с ними.

– Ох, я совсем забыл про Пасху! У меня такая же ситуация. Боюсь, и мне придется отложить поездку.

Пола удивленно подняла брови.

– А ты разве тоже собираешься в Штаты, Майкл?

– Я думал, что мне стоит быть рядом с тобой на случай, если понадоблюсь, – живо откликнулся Майкл. Лицо у него разгорелось. – В конце концов, кто, как не я, познакомил тебя с Харви Роусоном, отыскал клиента и вообще закрутил дело? – Он хитровато подмигнул ей. – К тому же в этом месяце мне все равно надо быть в Нью-Йорке по своим делам, так что я одним ударом убью двух зайцев.

Пола ничего не ответила, и Майкл спросил:

– Ну, как ты смотришь на это?

– Ну что ж, почему бы и нет… – Устыдившись собственных колебаний, она тут же добавила более твердым голосом: – Конечно, конечно, поедем.

– Значит, решено, – сказал Майкл, явно довольный успехом своей маленькой хитрости. Перспектива оказаться с Полой вдвоем в Нью-Йорке вдохновляла его.

– А теперь, – продолжил он нарочито равнодушным тоном, – нам лучше обратиться к папиной выставке. А то последние десять минут он как-то странно на нас посматривает. Не ровен час, обидится.

Пола рассмеялась.

– Ничего удивительного. На что это, в самом деле, похоже: стоим посреди зала и толкуем неизвестно о чем, не обращая ни малейшего внимания на него, на его гостей и, наконец, на все эти сокровища. Пойдем к нему, живо. Ведь он хотел сам провести меня по выставке и рассказать о каждом из шедевров Фаберже, которые ему удалось заполучить. И, должна признаться, я с удовольствием бы послушала. Оказывается, коллекция у него гораздо больше, чем мне раньше казалось.

– Здесь не все принадлежит отцу, – заметил Майкл. – Кое-что одолжила для выставки королевская семья, что-то дал Кеннет Сноумен, один из крупнейших специалистов по Фаберже, и Малкольм Форбс, еще один страстный, вроде отца, коллекционер.

– Знаю. Дядя Ронни говорил мне. Но все равно у него замечательная коллекция.

– Это уж точно. Последние несколько лет она, помимо бизнеса, главная его забота.

Они двинулись по просторному салону Королевской академии искусств в Берлингтон-Хауз, где в этот апрельский вечер состоялся вернисаж выставки произведений Фаберже. Его устраивал сэр Рональд Каллински, а выручка должна была пойти на благотворительные цели. Галерея была заполнена народом.

Перед Полой и Майклом остановился официант.

Майкл взял с серебряного подноса два бокала шампанского, поблагодарил официанта и протянул один Поле.

Заметив, что они направляются к нему, сэр Рональд отделился от небольшой группы людей и поспешил к ним навстречу.

– Эй, молодежь, я знаю, что вы всегда по горло в делах и редко думаете о чем-нибудь другом, но неужели даже на моем приеме нельзя отвлечься? – с явным неудовольствием спросил он. Но, взяв Полу под руку и двинувшись с ней по галерее, он тут же смягчился, глаза его потеплели.

– Ну, а теперь, милая, – сказал сэр Рональд, – позволь мне быть твоим гидом. В последнее время я купил много нового, чего ты еще не видела. Кстати, и ты, Майкл, тоже, – добавил он, оглядываясь на сына.

– Я уже давно жду случая полюбоваться твоими новыми приобретениями, – искренне сказал тот. – Извини, что мы заболтались о делах.

– Ладно, ладно, сынок, – откликнулся сэр Рональд, и они отправились осматривать выставку.

Остановившись у одного из экспонатов, сэр Рональд сказал Поле:

– Это не мое. К сожалению. Эту штуку мне любезно предоставила для выставки Ее Величество королева. Между прочим, одно из моих любимейших произведений Фаберже. На мой взгляд, это самая необычная вещь из всей серии пасхальных яиц. Это яйцо подарил царице Александре Федоровне Николай II на Пасху в девятьсот четырнадцатом году. Как видишь, оно покрыто тонким слоем платины и «цветочной вышивкой», сделанной из драгоценных камней. Это рубины, сапфиры, алмазы и изумруды и по краям – жемчуг. А посреди, видишь, миниатюрные портреты царских детей. Тут художник использовал сепию.

– Потрясающе, – восхищенно промолвила Пола, разглядывая яйцо со всех сторон. – А подставка убирается внутрь, да? Я имею в виду, когда яйцо не выставляется?

– Именно. – Сэр Рональд снова взял Полу под руку, и обход галереи продолжился.

– В том-то, в частности, и состоит гений Фаберже, что разного рода удивительные, волшебные секреты скрыты внутри вещи, – рассказывал сэр Рональд. – Вроде, например, фантастического золотого петушка, который выскакивает из почти прозрачного пасхального яйца, покрытого голубой эмалью. Кстати, когда-то оно принадлежало твоей бабушке. – Сэр Рональд улыбнулся.

– Да-да, – улыбнулась в ответ Пола, – очень красивое, по крайней мере на мой взгляд. И мне так приятно, что когда-то на аукционе вы всех побили, и оно снова оказалось в вашей коллекции. Осталось, так сказать, внутри содружества кланов.

Сэр Рональд усмехнулся.

– Наверное, никогда не забуду тот день на «Сотби». Борьба шла страшная. Нервы щекотала. И, конечно, я был страшно рад, когда выяснилось, что победа за мной. Естественно, я не мог не выставить это яйцо сегодня. Пойдемте, посмотрим на него, а потом перейдем в другой зал. Там тоже шедевры Фаберже, которые он успел сделать для династии Романовых, прежде чем их постиг трагический конец.

– А я и не знал, что Аманда тоже здесь! – удивленно воскликнул Майкл, заметив, что она, остановившись у входа, оглядывается по сторонам, разыскивая их.

– Я забыла сказать тебе, – спохватилась Пола. – Я послала ей билет, и она сказала, что обязательно постарается быть.

– Пойду, приведу ее. – Майкл направился к двери.

Проводив его взглядом, Пола подмигнула сэру Рональду.

Тот пристально взглянул на нее и проговорил с расстановкой:

– Если не ошибаюсь, ты играешь роль свахи, да, Пола?

– А почему бы и нет? – рассмеялась она – Аманда хвостиком за Майклом бегает. Так почему бы ему не пойти ей навстречу?

Сэр Рональд изумился, но только на миг.

– А в самом деле, почему бы нет? – кивнул он. – Аманда очаровательная юная дама. К тому же далеко не глупая. Эмили и Александр по-настоящему поработали с ней. Не сомневаюсь, что она передаст нам «Леди Гамильтон» в лучшем виде. Думаю, ты согласишься со мной. Я уже говорил на днях Эмили, что мои сотрудники очень довольны ею. Мы чрезвычайно сожалеем, что она уходит. Но Эмили объяснила, что она нужна в «Харт Энтерпрайзиз», и я это могу понять. И тем не менее… – Он оборвал фразу, и на лицо его легла тень бесконечной печали.

Пола поняла, что сэр Рональд подумал в этот момент об Александре, сообщившем ему о своей болезни. Ей тоже сделалось очень грустно. Сэнди ушел в отставку в начале марта, и теперь председателем правления и исполнительным директором была Эмили. Аманда сменила ее на посту руководителя «Генре», а Уинстон по-прежнему руководил своей корпорацией «Йоркшир Консолидейтед Ньюспейпер Компании» и ее филиалами, где он был также акционером. Так сложился тесный союз предприятий. «Харт Энтерпрайзиз» по-прежнему процветал, но все равно Пола каждую минуту ощущала отсутствие Александра, хоть и звонила часто в Наттон-Прайори, где он тихо доживал свои дни.

– Привет, дорогая, – сказала она, увидев подошедших Аманду и Майкла. – Прекрасно выглядишь.

– Спасибо, Пола. – Аманда улыбнулась и чмокнула двоюродную сестру в щеку. – Добрый вечер, дядя Ронни. Извините, что опоздала, но на дороге сегодня полно пробок.

– Ничего страшного, дорогая. – Сэр Рональд галантно поцеловал Аманде руку. – Майкл, сделай одолжение, принеси Аманде бокал шампанского, – обратился он к сыну.

– Сию минуту, – ответил тот.

Аманда повернулась к Поле, и у сэра Рональда появилась возможность присмотреться к ней. Высокая, стройная, со светлыми волосами, Аманда была молода и красива и очень походила на свою сестру Эмили. Сегодня вечером на ней был отлично сшитый костюм из алого шелка, в петлице – бриллиантовая брошь бантиком в викторианском стиле, в ушах – жемчужные серьги. Шикарно, но строго, подумал сэр Рональд. У этой юной дамы явно хороший вкус и хорошее воспитание. Он взглянул на нее новыми глазами. Как на будущую невестку. И в этом качестве она ему весьма приглянулась. Аманда могла стать Майклу идеальной женой – умная, развитая, привлекательная, энергичная, с хорошими манерами, словом, настоящая внучка Эммы Харт. Как раз то, что нужно сыну. Брачный союз между представителями двух кланов – Хартов и Каллински – показался ему весьма перспективным. Этот союз следовало выпестовать, чем Пола, как видно, была уже занята. Да, Майкл и Аманда должны пожениться. Попозже надо будет спокойно потолковать с Полой. Вдвоем они выработают план действий. Майкла надо аккуратно подвести к мысли, что о лучшем браке и мечтать нельзя. А то его сын, как только дело доходило до женщин, терял всякую уверенность. И слишком уж засиделся в бобылях после развода.

 

Глава 31

Сад был по-прежнему ее любимым местом. С самого детства Пола с огромным удовольствием работала в нем: сажала, полола, окучивала, собирала урожай. Труд на свежем воздухе всегда был ей в охотку и неизменно приводил в наилучшее расположение духа.

К тому же она давно обнаружила, что именно в это время ей приходят в голову самые ценные мысли. Сегодняшний день не был исключением. В этот солнечный апрельский полдень, сразу после Пасхи, дул легкий ветерок, и на ослепительно-голубом небе не было ни облачка.

Пола возилась с декоративными каменными горками, которые только недавно устроила, и сосредоточенно думала об американской сети магазинов. Стороны уже обменялись первоначальными предложениями, и на следующей неделе Милард Ларсон ожидал ее в Нью-Йорке, где они должны были сесть за стол переговоров и выработать условия и сроки сделки. Еще задолго до появления Ларсона Пола, раздумывая над расширением своей деятельности в Америке, решила, что купит новую компанию на свои собственные деньги.

Шестьсот пятьдесят миллионов долларов. Эта цифра неотвязно крутилась у нее в голове, пока она раскладывала по сортам альпийские растения. Да, ничего не скажешь, деньги гигантские. Вот уже несколько дней она прикидывала, как лучше собрать их.

Она подавила вздох. Если бы мать в прошлом году согласилась продать акции «Сайтекс», проблема была бы решена. Согласно условиям дедова завещания, они с Филипом получали треть доходов от любой операции – то есть в данном случае их выручка выражалась бы в сотнях миллионов долларов на каждого. Но мать отказалась продавать нефтяные акции. Отказалась тогда, продолжает упорствовать и сейчас. Так что Пола примирилась с тем, что, если подвернется что-нибудь подходящее, деньги придется добывать другим способом.

Она прикидывала различные варианты и в конце концов от всех них отказалась – слишком уж сложными и затейливыми они были. Тогда она вернулась к мысли, возникшей с самого начала: продать десять процентов акций, оставленных ей Эммой. Они принесут от двухсот до трехсот миллионов и в то же время никак не поколеблют ее ключевого положения в компании. С оставшимся сорока одним процентом акций она все равно будет крупнейшим держателем ну и, разумеется, по-прежнему председателем правления и исполнительным директором сети магазинов «Харт». Недостающую сумму она легко займет в банке под будущие доходы, особенно от недвижимости, которая была теперь в большой цене.

После долгих колебаний Пола решилась. Да, именно так она и поступит. И без промедления. Прямо с утра в понедельник свяжется со своим биржевым маклером.

Лицо ее осветилось радостной улыбкой, сменившей озабоченное выражение, державшееся весь день. Теперь ее уже ничто не отвлекало от альпийской рассады, которую предстояло засунуть в расселины между камнями.

– Мама! Мама!

Услышав голос Патрика, Пола вздрогнула. Дети во всю прыть неслись по гравиевой дорожке, полого спускавшейся от длинной террасы, окаймлявшей заднюю часть Пеннистоун-ройял.

На обоих были свитера и джинсы, а поверх – меховые куртки. Глядя на детей, Пола порадовалась, какими бодрыми и здоровыми они сегодня выглядят. Особенно Патрик. Отсутствующее выражение, столь часто появлявшееся у него в глазах, исчезло, причем уже довольно давно. Разумеется, она была счастлива. Может, ее сын, пусть и медленно, но выздоравливает? Она так любила свое нежное, прекрасное – и больное дитя.

– Патрик! Осторожнее! Упадешь! – крикнула она. – И ты тоже, Линнет. Что за спешка? Я же никуда не денусь. – Пола поднялась, поставила ведро с садовым инвентарем и начала медленно спускаться с каменной насыпи.

Патрик на бегу уткнулся ей в грудь, жадно глотая воздух.

Она откинула у него с висков темные пряди волос и с волнением сказала:

– Ну-ну, милый, разве так можно? Ты бежал так быстро, что я…

– Я немного запыхался, мама, – перебил Патрик, серьезно глядя ей в глаза. – Линнет тоже запыхалась.

– Вовсе нет, – решительно запротестовала Линнет. Не обращая на нее внимания, Патрик продолжал:

– Лошадку, мама. Патрик хочет лошадку.

Пола с удивлением перевела глаза на шестилетнюю дочку, как делала нередко, когда Патрик начинал говорить загадками.

– Это он про лошадку на чердаке, – пояснила Линнет. – Она ему зачем-то нужна, а я сказала, что брать нельзя, не спросив папу. А папа велел спросить у тебя.

– Лошадка на чердаке? Никак не пойму, о чем ты, дорогая?

– Лошадка на кусели… знаешь, которая бегает по кругу… бегает и бегает. Под музыку.

– Ка-ру-сель. Лошадка на карусели. Теперь ясно. – Пола улыбнулась. – Но что-то я не припомню, чтобы на чердаке… Впрочем, если вы видели…

– Она в сундуке, – затараторила Линнет. – Мы только сейчас видели ее. Папа разрешил нам после прогулки поиграть на чердаке.

– Ах, вот как. – Пола стянула садовые перчатки, бросила их в ведро поверх инструментов и, взяв детей за руки, повела их к дому.

Несколько минут спустя они уже рылись в сундуках, годами стоявших на чердаке нетронутыми. Патрик немедленно завладел игрушечной каруселью, Пола дала ему маленький ключ и показала, как им пользоваться.

Лошади двигались по кругу, мерно опускаясь и поднимаясь под музыку вальса. Патрик был совершенно счастлив. Пола с любовью наблюдала, как он самозабвенно отдается новой игре.

Оставив его с каруселью, Линнет и Пола принялись рыться в другом сундуке.

Они деловито раскладывали игрушки. Тут были большой деревянный солдатик, ящик с детскими кубиками, покрытый многолетней пылью безглазый медвежонок с оторванной лапой, другие животные, разнообразные картинки-загадки, коробка с оловянными солдатиками, куча мягких игрушек.

На самом дне сундука обнаружилась красивая фарфоровая кукла. Пола так и расплылась в радостной улыбке. Эту куклу она прекрасно помнила. Ее подарила бабушка, и Пола всячески холила и нежила игрушку. Она любила эту куклу больше всего на свете. Много лет назад, перебираясь после смерти Джима из Лонгмидоу в Пеннистоун-ройял, она тщательно упаковала ее и взяла с собой. Пола собиралась подарить ее Тессе, но за всеми бедами, которые свалились на нее в тот несчастный год, забыла.

Присев на корточки, Пола пригладила золотистые локоны куклы, поправила сбившееся набок кружевное платьице. Удивительно, как хорошо она сохранилась – выглядела почти как новая.

Линнет молча наблюдала, переводя взгляд с матери на куклу.

– Это что, твоя кукла, мама? – спросила она наконец.

– Да, родная. Ее мне подарила бабушка, когда я была такая же, как ты.

– Бабушка Эмма?

Пола кивнула.

– Тогда ты никому ее не отдашь! – с величайшей серьезностью сказала Линнет, не в силах отвести глаз от куклы.

Пола рассмеялась.

– Может, и отдам. Например, девочке, которая будет за ней по-настоящему ухаживать. Так же, как я.

– Выходит, Тессе, – с оттенком печали в голосе сказала Линнет.

– Нет. Мне кажется, эту девочку зовут Линнет.

– Правда, мама?

– Держи, дорогая. – Пола протянула куклу. – Я назвала ее когда-то Флорабель.

– Тогда я тоже буду так звать ее. – Крепко схватив куклу, Линнет прижалась к Поле и потерлась носом о ее щеку.

– Я люблю тебя, мама, – прошептала она. – Ты так вкусно пахнешь. Как букет цветов. – Линнет склонила голову и задумчиво поглядела на мать. Потянувшись, она легонько прикоснулась к ее щеке.

– Ты не потеряешься, мама? – с неожиданной тоской спросила она.

Брови у Полы удивленно изогнулись.

– Что ты хочешь этим сказать, детка?

– Бывает, мы ждем тебя, ждем, и папа говорит: «Наверное, наша мама потерялась. Ума не приложу, где она может быть». И идет к окну высматривать. А я волнуюсь, пока ты не вернешься. И Патрик тоже. По крайней мере, мне так кажется.

– Это всего лишь присказка такая, милая. Папа вовсе не хочет сказать, что я на самом деле потерялась, – успокаивающе улыбнулась дочери Пола.

– Это точно, мама?

– Ну разумеется, точно.

– Тогда все в порядке.

Пола пригладила дочери золотистые волосы и уселась в стороне, наблюдая, как она играет с куклой. «Как же легко рассеять детскую тревогу, – подумала она. – Любовь, ласка, забота, дисциплина – а больше ничего и не нужно. С ними все так просто и ясно. Вот если бы со взрослыми…»

– Стало быть, вот где вы прячетесь! – воскликнул с порога Шейн. Все трое вздрогнули от неожиданности.

Пола поднялась.

– Мы тут разыскали целое сокровище, – сказала она – Для Патрика – карусель, а для Линнет – мою старую куклу Флорабель.

Шейн кивнул и обнял жену за талию.

– А теперь пошли-ка вниз. Няня приготовила чай в детской для всех нас.

– Хорошо посидели, верно? И дети были в восторге, – сказал Шейн, когда они переодевались к ужину. – Мы уж давным-давно не были в детской. Надо бы почаще играть с ними.

– Ты совершенно прав, милый, – согласилась Пола. Она сидела перед зеркалом, приглаживая серебряной щеткой волнистые темные волосы. Затем она подкрасила губы и надушилась своей любимой «Голубой гарденией». – А Патрик-то наш поразительные успехи делает, как тебе кажется? – Пола полуобернулась к Шейну.

– Я тоже заметил. Это все наш новый гувернер Марк. Он прямо чудеса творит.

Шейн надел темно-голубой блейзер, поправил галстук и подошел к жене. Положив Поле руки на плечи, он улыбнулся ей в зеркало.

– Ты неотразима, Стручок, – сказал он. – Так что хватит прихорашиваться. Пошли-ка лучше наверх, в гостиную. Я там поставил в лед пару бутылок шампанского. Выпьем, пока не подошли Эмили с Уинстоном.

– Прекрасная мысль. – Пола поднялась и поцеловала мужа в щеку. – Впрочем, как почти все твои мысли.

Она взяла его под руку, и они отправились наверх.

Верхняя гостиная в Пеннистоун-ройял была самой любимой комнатой Эммы Харт во всем этом огромном доме. Пола тоже ее обожала. Ее причудливая геометрия и обстановка не вполне оправдывали название «гостиная», но почему-то оно издавна закрепилось за ней. Гигантские размеры, высокий потолок с причудливой лепниной в стиле короля Якова I придавали этой комнате величие. В ней был застекленный снизу доверху эркер со ставнями, паркетный пол и камин, отделанный резными дубовыми панелями. Обставила гостиную Эмма так, что ее внушительные размеры не подавляли, а как бы растворялись в атмосфере уюта и плавных линий.

Поле и в голову не приходило менять здесь обстановку – впрочем, это было бы чистым святотатством. Так что выглядела гостиная, как и пятьдесят лет назад, когда Эмма купила дом. Разве что ежегодно подкрашивали стены во все тот же бледно-желтый цвет, да время от времени меняли занавеси и покрывала.

Над камином висел бесценный пейзаж Тернера в размытых голубых и зеленых тонах и три маслом писанных портрета молодой дворянской четы кисти сэра Джошуа Рейнолдса. Они прекрасно гармонировали со старинными предметами эпохи короля Георга, роскошным ковром и тонкой фарфоровой посудой в чиппендейлском буфете. На двух огромных диванах в центре комнаты чудные цветастые покрывала из вощеного ситца. Между диванами стоял столик красного дерева, а старинные фарфоровые лампы были забраны в светлые шелковые абажуры. Все вокруг переливалось серебром.

Лампы были включены, в камине ярко пылал огонь. Расставленные повсюду нарциссы и гиацинты раскрылись в тепле, и воздух благоухал их терпким ароматом.

Садясь на диван, Пола подумала, что сегодня вечером гостиная прекрасна, как никогда. Темнело, сгущались сумерки. Небо в огромных окнах становилось густо-синим, и на этом ровном фоне ярко полыхали багровые лучи заката. Дул сильный ветер, деревья качались, и издали, предвещая грозу, доносились раскаты грома.

Но в гостиной царили мир и покой. Поле казалось, что над ней не властно само время. В каждом ее уголке таилось прошлое, каждая вещь порождала поток драгоценных воспоминаний о детстве, юности и тех незабываемых годах, когда в ней начала пробуждаться женщина. И еще – воспоминаний о людях, особенно дорогих ей, – живых и мертвых, об отце и бабушке, о матери, Филипе, друзьях молодости, об Эмили, Уинстоне, Александре. И разумеется, о Шейне, который занимал особое место в этих воспоминаниях, ставших пленниками гостиной. «Это мой дом, – думала Пола – Да, здесь мои корни. Точно так же, как это было для бабушки. И потому нигде мне не быть счастливой, кроме как здесь».

– О чем задумалась? – Неожиданно возникший перед глазами Шейн заставил Полу вздрогнуть. Он протянул ей бокал шампанского, в котором весело звякали льдинки.

– Спасибо, милый. О чем задумалась? Да об этой чудесной комнате и о том, сколько она хранит воспоминаний.

– Да, вся жизнь тут прошла. – Шейн чокнулся с ней. – С самого детства.

Они нежно улыбнулись друг другу, и Шейн, усевшись на диван напротив Полы, откинулся на мягкие подушки.

– Вообще-то говоря, в последнее время я думала не столько о прошлом, сколько о будущем, – сказала Пола, наклонившись к нему. – Знаешь, Шейн, я твердо решила купить эти магазины в Штатах.

Шейн пристально посмотрел на жену. Выражение его темных глаз переменилось, в них мелькнула тревога, но голос звучал, как обычно, размеренно и спокойно:

– Ну что ж, если ты считаешь, что это надо, значит, так тому и быть. Я рад, что ты покончила с сомнениями. – Шейн полагал, что Пола берет на себя слишком большую ответственность, но он давно взял за правило не вмешиваться в ее деловые операции. Не в последнюю очередь из-за этого их брак оказался таким прочным.

– Мне кажется, шестьсот пятьдесят миллионов долларов – справедливая цена, – медленно проговорила Пола. – Она подняла свои изящно изогнутые брови. – Ты так не считаешь?

– Нет, почему же, вполне согласен с тобой.

– Ну и чудесно. Я решила сама, на свои деньги купить эти магазины, – добавила Пола, неотрывно глядя на Шейна.

Взгляд его выдал удивление, хотя голос сохранил прежнюю интонацию.

– Ах вот как… И что же ты собираешься продать, чтобы иметь наличные на покупку?

– Займу в банке – под заклад недвижимости и других активов Ларсона. Это дает около трехсот миллионов. А другая половина получится от продажи десяти процентов акций «Харт».

– Пола! – не сдержался на сей раз Шейн. – Неужели ты действительно собираешься это сделать? Это же слишком рискованно. Не хочу вмешиваться в твои дела, дорогая, но подумай, ведь эти акции – твое мощное оружие и надежная защита, они дают тебе абсолютную власть в компании. Если ты продашь десять из пятидесяти одного процента, соответственно и положение твое переменится. Ты будешь уязвима.

– Ну что за ерунда, Шейн! Кто это собирается вредить мне? – засмеялась Пола. – И правление, и вкладчики всегда меня поддержат. Они на моей стороне. Да и магазины-то эти – мои. Так что ни члены правления, ни акционеры не посмеют восставать против меня. В конце концов, «Харт» – это я, как некогда его воплощением была Эмма.

– Ну, не знаю, – начал было Шейн и тут же остановился. Получилось, что он все-таки нарушил правило, которому следовал с момента женитьбы. Тогда он пообещал себе, что никогда не будет давать жене деловых советов. И обещания своего ни разу не нарушил. К тому же она не смогла бы к ним прислушиваться – точно так же, как в свое время Эмма Харт. Пола была упряма и независима. И как правило, подобно бабушке, не ошибалась в своих расчетах. Шейн глубоко вздохнул, подавляя желание продолжать спор.

– По лицу вижу, что решение твое окончательное, – осторожно заметил он. – Сомнения исчезли, ты сама уверенность. Ну что ж, по-другому и быть не должно, когда пускаешься в такое предприятие. – Шейн улыбнулся и, не кривя душой, добавил: – Я всегда с тобой, дорогая.

– О, Шейн, милый, спасибо, спасибо, спасибо большое за то, что веришь в меня. Это для меня так важно. Только на днях я говорила это Майклу.

– В самом деле?

Пола кивнула.

– Ну да, я сказала, что ты меня поддержишь. Между прочим, на следующей неделе он будет в Нью-Йорке одновременно со мной.

– Это что, случайное совпадение или?.. – Глаза Шейна сузились.

– Нет, не совпадение. Майку надо быть в Нью-Йорке в этом месяце, но он специально сдвинул сроки, чтобы поехать со мной. Он считает, что должен быть рядом, если мне понадобиться помощь.

Шейн напрягся. Через некоторое время он, откашлявшись, сказал:

– Раньше тебе в подобных случаях не требовалась помощь. Что это ты вдруг?..

Пола пожала плечами и рассмеялась:

– Она мне и сейчас не нужна. Но Майкл познакомил меня с Харви Роусоном и навел на эту ларсоновскую сеть. Он считает, что должен быть при совершении сделки, и мне не хочется отговаривать его – еще обидится, пожалуй.

– Понятно.

Шейн поднялся и, не желая, чтобы жена увидела, как потемнело его лицо, пошел к бару. Он налил себе еще бокал шампанского и, подавив вспышку ревности, попытался принять равнодушный вид. Последнее время Майкл все больше раздражал его. Он инстинктом чуял, что тот испытывает к Поле чувства иного рода, чем ей это кажется. Жене он доверял, знал, что она любит его от всей души. А вот Майкл Каллински вызывал у него подозрения. И разумеется, Шейну не хотелось, чтобы Пола оказалась в Нью-Йорке в щекотливом положении. Или, может, он несправедлив к Майклу? В конце концов, разве его старинный приятель не истинный джентльмен?

Тут ему в голову пришла спасительная мысль. Он повернулся к жене и послал ей сияющую улыбку.

– Я хотел сделать тебе сюрприз, но, пожалуй, скажу сейчас. Я тоже буду в Нью-Йорке на будущей неделе, – выпалил он. – Миранда зовет. Как правило, мы стараемся не уезжать из дому одновременно из-за детей, но на сей раз, боюсь, ничего не поделаешь. У меня там и впрямь неотложные дела.

– Но это же замечательно! – воскликнула Пола – А за Линнет с Патриком вполне присмотрят няня и Марк. – Хитро подмигнув, Пола продолжала: – Между прочим, Аманда тоже будет в Нью-Йорке, ей там надо закупить кое-что для «Генре». И я собираюсь пригласить ее пару раз на ужин… ее и Майкла. Тут такое дело, Шейн. Она, похоже, совсем потеряла из-за него голову, и нам с дядей Ронни кажется, что они бы составили отличную партию.

– Я что-то не уверен, что Майкл сейчас строит подобные планы, – сказал Шейн, возвращаясь на место. – Слишком свежа еще эта история с Валентиной. Хотя я согласен, что лучше Аманды ему никого не найти. – Шейн откинулся на подушки, испытывая чувство облегчения.

– Я думаю, нам лучше лететь, как обычно, отдельно друг от друга, – добавил он, возвращаясь к прерванному разговору.

– Да, так будет лучше всего. Слушай, Шейн… – Пола не договорила, увидев, что на пороге появилась Тесса.

– Добрый вечер. – Тесса послала матери с отцом воздушный поцелуй. – Я иду к Мелани. За мной заехал ее брат.

– Что это ты с собой наделала? – Пола порывисто встала с дивана.

– О чем ты, мама? – нахмурилась Тесса.

– Ты прекрасно знаешь о чем. – Пола поманила ее. – А ну-ка подойди поближе, я хочу посмотреть на тебя.

– Я только чуть-чуть нарумянилась, – проговорила Тесса, бросая на мать сердитый взгляд и не трогаясь с места. – Теперь все так делают.

– Сомневаюсь. Подойди, говорю тебе, поближе к свету.

Девочка неохотно повиновалась. Пола обняла дочь за плечи и повернула ее к лампе, стоявшей на столике у камина. Поморщившись, она покачала головой.

– Говоришь, чуть-чуть нарумянилась? Но я смотрю, ты и тушь не забыла, и губную помаду.

– Но это совсем бледная розовая помада, – запротестовала Тесса.

– Тебе только тринадцать, – огорченно покачала головой Пола. – Я не могу позволить тебе пользоваться косметикой. Отправляйся-ка к себе в комнату и все смой, слышишь?

– Нет! Не буду! Ничего не буду смывать! Ты просто старомодная, в этом все дело! – сердито крикнула Тесса и упрямо тряхнула головой.

– А ну-ка возьми себя в руки, – резко сказал Шейн, выпрямившись и кинув в сторону дочери предупреждающий взгляд. – Нельзя так разговаривать с матерью. Ты груба. Я не потерплю этого.

– Но, папа, она и в самом деле старомодная. Несовременная. Все девочки из моего класса пользуются косметикой, когда они не в школе.

– Сомневаюсь. Повторяю тебе это еще раз. – Пола отошла на шаг, пытаясь оценить дочь объективно. Боже мой, подумала она, Тессе вполне можно дать семнадцать. Она так неожиданно выросла. Как годы-то бегут! Ведь только вчера она была младенцем.

Не желая ссориться, Пола мягко проговорила:

– Ну не упрямься, детка, сделай, как я прошу. Тесса упрямо поджала губы, ее серые глаза недобро загорелись.

– Если ты заставишь меня убрать косметику, я ни в какие гости не пойду. Надо мной все смеяться будут. Другие девочки накрашены, а я буду выглядеть как ребенок.

Мать и дочь, не отрываясь, смотрели друг на друга. Пола медленно покачала головой.

– Ну что за ерунда, никто не будет смеяться.

– Мама, ну пожалуйста, ну что ты такое говоришь… – закончила Тесса.

– То и говорю. Пока ты живешь вместе с нами, в нашем доме, тебе придется следовать принятым здесь правилам. – Голос Полы звучал спокойно, но твердо.

Наморщив лоб, Тесса опустила взгляд. Приходилось признать, что все козыри на руках у матери. И тем не менее ей не хотелось сдаваться. Тесса попробовала еще раз:

– Давай заключим договор. Я…

– Никаких договоров, – резко оборвала ее Пола.

– Но способность вести переговоры – это путь к успеху в делах, – проговорила Тесса, цитируя матери ее собственные слова.

Пола, с трудом подавив улыбку, отвернулась, чтобы не выдать веселых искорок в глазах. А Шейну не удалось сдержаться, и он от души расхохотался.

Пола посмотрела на него и покачала головой. Затем повернулась к дочери:

– Хорошо, можешь оставить румяна. Но это – все. А взамен ты должна пообещать мне лишний час позаниматься фортепиано. Что-то ты в последнее время не особенно прилежна.

– Ладно, договорились. Но позволь мне, пожалуйста, оставить тушь. А то у меня такие выцветшие ресницы. Я ужасно выгляжу. Словно меня побелили. А за это я еще больше поиграю на пианино и… и займусь вместо тебя Линнет, когда у няни будет свободный день.

– То есть завтра, – напомнила Пола и, сдаваясь, добавила: – Ладно, договорились. Но никакой помады. Ясно?

– Хорошо. Спасибо, мама. – Тесса весело рассмеялась и танцующей походкой вышла из комнаты.

– И не слишком засиживайся! – вдогонку ей крикнула Пола.

– Хорошо. Пока.

Дверь за Тессой захлопнулась с таким грохотом, что задрожала фарфоровая посуда в буфете. Пола поморщилась.

– А ведь она выглядит старше своих лет, как тебе кажется, Шейн? – проговорила Пола.

– Да, Тесса незаметно превратилась в юную даму. На мой взгляд, она развивается слишком быстро. Пожалуй, пора переводить ее в другой колледж. Как мы и собирались, помнишь?

– На следующей неделе поговорю с директрисой Хитфилда. Согласна, чем быстрее Тесса перейдет туда, тем лучше.

– Я ведь давно говорил тебе, что она не такая, как другие. Они с Лорном близнецы, а такие разные. Надо построже следить за ней.

Пола кивнула. Шейн совершенно прав. Она погрузилась в раздумья. У дочери сильная воля, ясный ум. Она храбрая девочка, иногда до безрассудства. Нежная, добрая, заботливая. В школе у нее все в порядке. Но иногда она бросается в крайности, и это Поле не нравилось. Ее дочь многое унаследовала от отца и семейства Фарли – не в последнюю очередь тщеславие и эгоцентризм. От Хартов у нее не очень много, с грустью подумала Пола. Она даже внешне похожа на свою прапрабабку Адель Фарли – те же светлые волосы, те же серебристого цвета загадочные глаза. Пола вдруг поежилась и посмотрела на огонь.

– Что с тобой, дорогая? – озабоченно спросил Шейн.

– Все в порядке, – откликнулась Пола, гоня прочь грустные мысли. – Не нальешь мне еще шампанского, милый?

– Ну что, теперь вы убедились, что я была права? – сказала Эмили, переводя взгляд с Полы на Уинстона. – Признавайтесь.

– Выходит, так, – согласилась Пола. – И мне очень жаль, что тогда я посмеялась над тобой. – Она подняла бокал с вином и отпила из него немного. – Теперь ты удовлетворена, Коротышка?

Эмили усмехнулась.

– Прошу прощения за то, что счел твою версию о смерти Мин фантазией, – сказал Уинстон.

– Да ладно, чего уж там. – Эмили улыбнулась мужу, перевела взгляд на кузину и, взяв в руки нож с вилкой, принялась резать молоденького барашка.

– Ты ведь всегда подозревала, что это было убийство, верно, Эмили? – потягивая вино, спросил Шейн.

– Да.

– А почему?

– Все дело в пяти часах. Они мне не давали покоя. – Эмили отодвинула тарелку и откинулась на спинку стула. – Я не могла понять, где была Мин между шестью часами, когда Энтони заметил ее на берегу озера, и одиннадцатью, когда она умерла. Машина оставалась там же, на берегу, из чего было ясно, что Мин либо у кого-то в деревне, либо в самом поместье. Не скрою, я подумала о любовнике… И все равно в целом картина не складывалась, оставались загадки.

– Хорошо, что хоть теперь они разгаданы, – сказал Уинстон. – И сестра моя вздохнула с облегчением. Она все время считала, что это они с Энтони довели беднягу Мин до самоубийства. Слава Богу, теперь все встало на свои места, и туман вокруг Дунвейлов рассеялся.

– А Энтони объяснил, почему это Майкл Лемонт вдруг решил сознаться, что, не желая того, убил Мин? – спросил Шейн, глядя на Уинстона.

– Нет, он сказал только, что хоть Лемонт и молчал столько лет, совесть его мучила, – ответил Уинстон. – В конце концов он все же пришел к Энтони и рассказал ему, что случилось той ночью. А когда Энтони заметил, что у мертвецов не может быть в легких воды и, следовательно, Мин была еще жива, когда Лемонт бросил ее в озеро, тот был настолько потрясен, что с ним случился удар.

– Так или иначе, смерть Лемонта позволила Энтони похоронить вместе с ним и всю эту историю, – сказала Пола – Было бы ужасно для семьи, если бы Энтони пришлось начать новое расследование. Не говоря уж о Лемонте, которого, не сомневаюсь, обвинили бы в убийстве.

– Мне всегда казалось, что Бриджит О'Доннел знает больше, чем говорит, – заметила Эмили. – Но когда Энтони был здесь на прошлой неделе и я спросила его о ней, он как-то странно посмотрел на меня и сказал, что Бриджит не знала правды о смерти Мин, что у нее в тот вечер болела голова и она оставалась у себя в комнате, как она и сообщила на следствии..

– Извините, миссис О'Нил, – сказала, входя в комнату, экономка, – я понимаю, что не вовремя, но вас срочно просят к телефону.

– Спасибо, Мэри. – Пола поднялась. – Извините, друзья, я ненадолго.

Пола поспешила к ближайшему аппарату. Интересно, кто это может быть в такой час?

– Алло?

– Добрый вечер, миссис О'Нил, это Урсула Худ.

Пола судорожно сжала трубку. Урсула Худ была экономкой Александра в Наттон-Прайори.

– Да, миссис Худ, чем могу быть полезна? – внезапно охрипшим голосом спросила Пола.

– Миссис О'Нил, я звоню, потому… чтобы сказать… словом, произошла ужасная вещь. – Экономка умолкла. Через некоторое время, взяв себя в руки, она продолжила: – Сегодня, ближе к вечеру, мистер Баркстоун пошел в лес поохотиться и… он случайно выстрелил в себя.

Полу словно ледяной водой окатило.

– С ним плохо? – прерывающимся голосом спросила она.

Миссис Худ откашлялась.

– О, миссис О'Нил. Он… он… Мистер Баркстоун мертв. Это ужасно. Я прийти в себя не могу.

– Нет-нет, Боже мой, не может быть! – закричала Пола и, чтобы не упасть, оперлась о дубовый стол. Слезы покатились у нее из глаз.

– Я тоже не могу в это поверить, – тихо сказала миссис Худ. – Такой замечательный человек. – Голос у экономки снова на миг прервался. – Я звоню именно вам, потому что у меня духу не хватает сообщить об этом его сестрам. Просто не знаю, как говорить с миссис Харт, мисс Амандой и мисс Франческой. Я бы не…

– Ладно, ладно, миссис Худ, – медленно произнесла Пола, – все понятно. Миссис Харт как раз здесь, и я сама все расскажу ей и ее сестрам. Но, пожалуйста, может, вы знаете какие-либо детали происшедшего?

– Боюсь, что нет, миссис О'Нил. Когда мистер Баркстоун не вышел к ужину, я послала дворецкого к нему в спальню. Мистера Баркстоуна там не было. Похоже, никто в доме не видел, как он возвращался с охоты. Тогда дворецкий, сторож и шофер отправились искать его. – Миссис Худ высморкалась. – Они нашли его под большим дубом. Ружье валялось рядом. Он был уже мертв.

– Благодарю вас, миссис Худ, – с трудом проговорила Пола, изо всех сил стараясь не дать волю своим чувствам. – Я распоряжусь по дому, и не позднее чем через час мы с мужем отправимся в Наттон-Прайори. Не сомневаюсь, что мистер и миссис Харт поедут с нами.

– Буду ждать вас, миссис О'Нил. Большое спасибо.

Пола повесила трубку и постояла немного, думая о брате. О, Сэнди, Сэнди, отчего так получилось? Один в лесу. Сердце у Полы сжалось. Страшная мысль пронеслась в ее мозгу: «А что, если он сам?.. Нет. Не может быть. Сэнди никогда не пошел бы на это, – уверяла себя Пола. – Он так хотел жить. Так упрямо боролся за жизнь. Дорожил каждым ее мгновением. Сколько раз он повторял это в последнее время». Пола отбросила мысль о самоубийстве.

Она несколько раз глубоко вздохнула и, не торопясь, направилась в столовую. Ей предстояло сообщить страшную новость Эмили, а для этого нужны были силы.

 

Глава 32

День для апреля был необычно холодный. По низкому небу уныло ползли серые облака, сливавшиеся на горизонте с мрачными, почти черными йоркширскими болотами. Безлюдные и стылые, они отбрасывали мрачную тень на усадьбу и производили почти устрашающее впечатление.

Ни единый луч солнца не пробивался сквозь плотную пелену облаков, чтобы хоть как-то смягчить эту угрюмую картину. Холодный ветер пронизывал до костей. Уже упали первые капли дождя, предвещая близкую грозу.

По дороге, пересекавшей длинную гряду холмов, медленно двигался траурный кортеж автомобилей. Вскоре болота остались позади, процессия начала спускаться к деревне и через пятнадцать минут остановилась у симпатичной норманнской церквушки, где членов семьи и друзей усопшего ожидал новый викарий, преподобный Эрик Кларк.

Гроб с телом Александра должны были нести шестеро – его кузены Энтони Стэндиш и Уинстон Харт, Шейн О'Нил и Майкл Каллински и двое школьных друзей. Все они знали покойного с детства, так кому же как не им следовало донести его тело до места упокоения на старом кладбище?

Шестеро мужчин подняли гроб и неспешно, торжественно понесли его по вымощенной плитами дорожке к могиле. На сердце у них было тяжко, лица их выражали скорбь и печаль. Они оплакивали человека, которого им сейчас предстояло предать земле.

Они остановились у отверстой могилы, где уже находились викарий, скорбящие сестры и безутешная мать Александра. В прямом смысле поддерживал ее муж Марк Дебуан. Напротив них, все в черном, столпились остальные члены семьи и друзья покойного.

Энтони подошел к Сэлли и Поле. С болот дул пронизывающий ветер. Он плотнее закутался в свое черное пальто. Едва распустившиеся зеленые листочки на деревьях и лепестки цветов на траурных венках трепетали на ветру. Они напоминали Энтони о том, что пришла весна – пора цветения. На фоне черной земли желтые и алые нарциссы, крокусы и красные тюльпаны казались особенно яркими. Едва прислушиваясь к тому, что говорит священник, Энтони погрузился в свои невеселые мысли.

Похороны Сэнди привели на память другую, столь же печальную церемонию, в которой он принял участие несколько недель назад в Ирландии. Ему все еще было не по себе от встречи с Майклом Лемонтом, когда состоялся их разговор о смерти Мин. Лемонт умер через несколько дней в сельской больнице от обширного кровоизлияния в мозг. Впрочем, останься он жить, – это был бы не человек, а мертвое дерево. В какой-то степени Энтони чувствовал свою ответственность за случившееся. И в то же время, о чем не уставала повторять Сэлли, Лемонт избежал позора суда, который он вряд ли смог бы вынести. Может, она и права. Энтони попытался отбросить мысль о Лемонте, и отчасти ему это удалось. Он глубоко вздохнул и, почувствовав прикосновение Сэлли, слабо улыбнулся. Конечно, она все понимала. Ведь они были так близки – ближе не бывает.

Энтони украдкой взглянул на свою мать Эдвину, вдовствующую графиню. Напрасно она приехала на похороны. В последнее время она скверно себя чувствовала да и выглядела неважно – седая семидесятишестилетняя старушка. Эдвина была первой дочерью Эммы Харт и Эдвина Фарли.

Это кладбище – истинное хранилище истории, подумал Энтони, оглядывая надгробья. Здесь лежат Харты и Фарли. Он – Стэндиш, тоже принадлежит обоим семействам. Здесь, в этой церквушке, неясно вырисовывавшейся в тумане позади него, все и начиналось – в тот самый апрельский день 1889 года, когда крестили Эмму Харт. Почти сто лет назад. Господи милостивый, в конце этого месяца бабушке, будь она жива, исполнилось бы девяносто три. Сколько лет прошло, а он все еще ощущает ее отсутствие.

Ему вспомнилась бесподобная, неповторимая Эмма. Она любила всех своих внуков, но к Александру, это Энтони всегда чувствовал, относилась по-особому. Впрочем, так относились к нему все. Когда Сэнди был рядом, люди невольно проявляли лучшие свои качества. Таким уж он был.

Во внутреннем кармане пиджака Энтони лежало письмо. Оно оставалось там с того самого момента, как было получено на следующий день после гибели Сэнди. Накануне Пола звонила из Наттон-Прайори, так что, когда письмо пришло, Энтони уже обо всем знал. И тем не менее, увидев его, он обомлел. Лишь прочитав письмо, Энтони понял, в чем дело.

Он так часто его перечитывал, что запомнил почти наизусть. Буквы словно впечатались в его сознание. Письмо было короткое, спокойное, даже деловитое – в стиле Сэнди. И предназначалось исключительно для Энтони. Поэтому-то он ничего не сказал о нем ни жене, как бы близки они ни были, ни Поле, которая, что ни говори, была главой семьи. Да и не нужно было им читать его.

Прикрыв глаза, Энтони представил себе почерк Сэнди и тот отрывок письма, который особенно его потряс.

«Хочу, чтобы ты понял, Энтони, почему я иду на это. В основном, конечно, ради себя. Не хочу так жить. Но и других этот шаг избавит от мучений наблюдать мое медленное умирание. Я ведь знаю, каково вам было бы видеть, как я страдаю. Уходя, я говорю: прощай, мой милый друг и брат. Знай, я счастлив, что у меня есть возможность решить все самому. Я ухожу. Я свободен».

Далее следовала приписка:

«Ты всегда был мне славным другом, Энтони. Ты так часто помогал мне, возможно, сам того не зная, справиться со всяческими напастями. Спасибо. Да благословит Бог тебя и твоих близких».

Энтони понимал, что хранить письмо небезопасно, но ничего с собой поделать не мог. И все-таки надо уничтожить его. Сегодня же. После похорон, когда они вернутся в Пеннистоун-ройял, он пойдет в ванную и сожжет его, а пепел бросит в туалет. Он один знал, что Сэнди все тщательно подготовил – пошел в лес на охоту, подстрелил несколько зайцев и кроликов, бросил их в охотничью сумку, а потом выстрелил в себя, но так, чтобы никто не заподозрил самоубийства. Проведенное следствие установило: смерть произошла в результате несчастного случая. Как раз, как Александр и хотел. И он, Энтони, никогда не выдаст тайны Александра.

«Пусть так будет во веки веков…» – произнес про себя Энтони, вглядываясь в дальние болота. Мысли об Александре увлекли его, и он забылся на время…

Неожиданно сквозь плотные облака пробился яркий луч солнца, и тяжелое свинцовое небо разом расцвело, словно откуда-то из-за невидимого горизонта земли достиг нездешний свет. У Энтони перехватило дух от этой красоты, он поднял глаза и улыбнулся. И в глубине своего нежного, любящего сердца попрощался с Сэнди. Его мукам пришел конец. Теперь ему наконец покойно. Он ушел к своей возлюбленной Мэгги.

Краткая церемония подходила к концу.

Гроб опустили в тучную йоркширскую землю, где покоился прах предков Сэнди, и Энтони отвернулся. Священник как раз захлопнул молитвенник.

Энтони взял Сэлли за руку.

– Вернемся в Пеннистоун-ройял, выпьем чего-нибудь и пообедаем, ладно? – сказал он.

Сэлли кивнула.

– Да, надо бы согреться, а то что-то сегодня свежо.

Пола, шедшая рядом, вздрогнула и, переведя взгляд с Шейна на Энтони, проговорила:

– Ненавижу эти поминки с богатыми застольями. В них есть что-то варварское.

– Вовсе нет, – тихо откликнулся Энтони. Он взял Полу за руку и повел через церковный двор туда, где их ждали машины. – Сегодня за обедом мы посидим вместе, скажем друг другу слова утешения и вспомним Сэнди – каким он был. Мы скажем, как нам повезло, что он был у нас. Пусть земля ему будет пухом.

Пола запомнила эти слова.

Они звучали в ее ушах неделю спустя, когда она направлялась в лондонский аэропорт Хитроу, откуда гигантский «Конкорд» доставит ее в Нью-Йорк.

Рядом с ней на заднем сиденье «роллс-ройса» сидела Аманда. Грустная и отрешенная, она почти всю дорогу молчала. Уже у самого аэропорта Пола потянулась к ней, взяла за руку и крепко сжала ее.

Аманда повернулась и, чуть сдвинув брови, ответила на пожатие.

– Ты ведь о Сэнди думаешь, правда? – спросила Пола.

– Да, – прошептала Аманда.

– Мы все скорбим о нем и скорбеть не перестанем, – нежно поглаживая ей руку, сказала Пола. – И это благодетельное, очищающее чувство. Но пусть не сотрутся и светлые воспоминания о Сэнди, о тех годах, когда вы вместе с ним росли. Будь счастлива тем, что у тебя был такой брат, что он так любил тебя, отдавал тебе так много себя.

– Ты очень умная, Пола. Я постараюсь. – У Аманды дрогнули губы. – Но мне так его не хватает.

– А как же иначе? И всегда будет не хватать. Но, может, тебе будет немного легче при мысли о том, что земные страдания Сэнди закончены. – Пола помолчала и мягко добавила: – Пусть земля ему будет пухом.

Аманде трудно было говорить, и она, кивнув, снова отвернулась к окну. Ее переполняли чувства. Она не могла найти точных слов. Но Пола и без них поймет и оценит ее молчание.

И все-таки некоторое время спустя, когда они уже поднялись на борт и в ожидании взлета пили кофе, Аманда неожиданно наклонилась к Поле и тихо сказала:

– Ты так много для меня сделала, дорогая. Я тебе от души благодарна… – Аманда бросила взгляд в сторону и закончила: – Какая странная штука жизнь, верно, Пола? Никто не знает, что случится с нами завтра… все может перемениться в мгновение ока.

– Да, жизнь и впрямь вещь туманная. Но ведь и прекрасная тоже. И жизнь существует для живых. Надо жить, что бы там ни было.

– То же самое говорила бабушка. – Аманда повернулась к Поле, и губы ее тронула улыбка. – Да, между прочим, вчера вечером мне позвонила Франческа. Она ждет ребенка.

– Вот так новость! Надо купить детской одежды в Нью-Йорке.

Пола отхлебнула кофе и задумчиво посмотрела на Аманду. Затем поставила чашку на поднос и осторожно сказала:

– Извини, что вмешиваюсь, но ты, кажется, неравнодушна к Майклу Каллински.

Аманда ответила ей удивленным взглядом и даже слегка покраснела.

– А что, это так заметно?

– Только мне. Я, в общем-то, довольно наблюдательна, к тому же, не забудь, я знаю тебя с пеленок.

– Только ему до меня дела нет, – заметила Аманда.

– Ну, это мы еще посмотрим.

– Что ты этим хочешь сказать?

– В последнее время вы часто встречаетесь с Майклом, но только по делам – продажа «Леди Гамильтон» и все такое. Поэтому неплохо было бы ему увидеть тебя совсем в другой обстановке, когда вокруг тебя вьются мужчины – а они вьются, не качай головой. Сейчас вы оба будете в Нью-Йорке, и мы с Шейном собираемся дать несколько приемов. Хочу, чтобы Майкл познакомился с тобой поближе. И увидел в другом свете.

– О! – только и могла вымолвить Аманда.

– Положись на меня. С моей точки зрения – а видно мне хорошо, – твое будущее радужно.

– И твое тоже, – поспешно откликнулась Аманда. – Я уверена, что тебе достанутся магазины Ларсона.

– От души надеюсь, что так оно и будет, – сказала Пола и постучала по дереву.

В тот самый момент, как самолет компании «Бритиш эруэйз» взлетел, беря курс на Нью-Йорк, в Хитроу приземлился самолет компании «Квантас», прибывший рейсом из Гонконга.

Через час после того, как пассажиры сошли на землю, и был доставлен багаж, Джонатан Эйнсли, излучая, как обычно, уверенность процветающего бизнесмена, прошел через таможню и появился в зале ожидания.

Обежав взглядом людей, столпившихся по другую сторону барьера, и заметив рыжие волосы и сияющий взгляд своей кузины Сары Лаудер Паскаль, он поднял в приветственном жесте руку.

Capa помахала в ответ, и через мгновение они уже заключили друг друга в объятия.

Разомкнув руки, они обменялись оценивающими взглядами и, как всегда, не нашли, к чему придраться.

– Добро пожаловать домой, Джонни.

– Да, приятно возвращаться. Особенно через столько лет.

Джонатан улыбнулся, подозвал носильщика и, взяв Сару под руку, повел ее к стоянке.

– Здорово, в самом деле, что твой приезд в Лондон совпал с моим, – говорил Джонатан десять минут спустя, когда они уселись в большой лимузин, взятый Сарой напрокат.

– Ага, – откликнулась она. – Ив хотел, чтобы я приехала на открытие его выставки, но, кроме этого, у меня полно дел в Лондоне. Так что действительно все сошлось, Джонни.

– Да, кстати, как Ив? – спросил Джонатан.

– Прекрасно, – живо откликнулась Capa. – Именно сейчас он много рисует.

– И продаются его картины неплохо. – Джонатан взглянул на кузину. – И на тебя, как я посмотрю, он не скупится. Все эти драгоценности и костюм от Гивенчи, ведь так?

Capa кивнула и расплылась в улыбке.

– Да, Ив щедр, впрочем, мне идут и собственные дивиденды. – Она искоса посмотрела на Джонатана. – Как Арабелла?

– Чудесно! – Джонатан тоже не сумел скрыть радости и принялся во всех подробностях рассказывать, как им с женой живется в Гонконге.

Capa пожалела, что задала этот вопрос. Она ненавидела Арабеллу.

Откинувшись на мягкую, вишневую кожу сиденья, Capa делала вид, что слушает, время от времени кивала головой, но на самом деле совершенно не вникала в то, что говорит Джонатан.

Такая простушка, такая невинность, думала Capa, вспоминая Арабеллу. Но я-то в первый же момент ее распознала. Она умна, находчива и шанса своего она не упустит. К тому же дамочка не без прошлого, это уж точно. Надо было вовремя предостеречь Джонатана, да только храбрости не хватило. Трудно поверить, что он мог так увлечься Арабеллой Саттон. Правда, даже Ив, который обычно других женщин не замечает, был буквально околдован ею, когда они с Джонатаном появились у них в Мужене. Никто не спорит, очаровательна. И красива. Эти серебристые волосы темные глаза, потрясающая фигура. Секс-бомбочка, пренебрежительно подумала Capa, с трудом подавляя накативший приступ ненависти. В конце концов, какое ей дело, на ком женился Джонни? Да нет, есть дело, ведь она всегда так его любила, так желала ему добра. Теперь у Сары своя семья, любящий муж, очаровательная дочка. А Джонатан – это ее прошлое, ее нераспавшаяся связь с Англией. Ее родители еще живы, как и родители Джонни – тетя Валери и дядя Робин. И все-таки Джонатана она любит больше всех, пусть именно он виноват в том, что они остались в стороне от всей семьи. Раскол, происшедший в семействе Хартов, не давал ей покоя. И хоть Capa пылала злобой против всех своих кузенов, дядюшек и теток, ей все равно было больно чувствовать себя изгнанницей, отлученной от уважаемого клана.

Арабелла обольстила Джонатана – это ясно. Но Саре не хотелось бороться с ее влиянием. Это надо было делать, пока был жив Себастьян Кросс. Они с Джонатаном были со студенческих лет в Итоне друзья не-разлей-вода. Отчего это так, Capa не могла понять. Ничего такого Себастьян собой не представлял. А на ее взгляд, был просто неряхой. И откуда эта странная привязанность к Джонни? Если бы не его репутация бабника, Capa решила бы, что он педик. Но теперь она сомневалась, что эта репутация соответствовала действительности. Себастьян был странной личностью. Он умер, по ошибке приняв слишком сильную дозу кокаина. После того как Джонатан уехал из Англии, его друга постоянно преследовали неудачи. Говорили, что умер он совершенным банкротом.

Джонатан притронулся к ее руке и сердито заметил:

– В каких это облаках ты витаешь, Capa? Ты что, не слушаешь меня? – Слегка прищурившись, он внимательно посмотрел на нее.

– Да ну что ты, конечно, слушаю. – Capa изобразила напряженное внимание. Ей вовсе не хотелось сердить Джонатана, который так легко выходил из себя.

– Что-нибудь не так? – настаивал Джонатан.

Провести его было непросто, чутье у него отменное. Он словно читал мысли Сары, что всегда ее изрядно нервировало.

– По правде говоря, я думала о Себастьяне Кроссе, – призналась Capa. – Странно он как-то умер, правда?

Джонатан немного помолчал.

– Да, странно, – наконец сказал он. И после паузы добавил: – Он был бисексуалом, чего я не знал, конечно.

Джонатан посмотрел Саре в глаза и закончил:

– Он признался в этом, только когда приехал в Гонконг навестить меня, через год после того, как я осел там. Он заявил, что я… как бы это получше выразиться… объект его вожделений.

– О Боже, – сказала Capa, не слишком, впрочем, удивленная этим откровением. – Не очень-то приятная новость для тебя.

– Да уж, мягко говоря, – криво улыбнулся Джонатан. – Но Себастьян спокойно принял мой отказ. Или так мне, во всяком случае тогда, показалось.

Не говоря ни слова, Capa во все глаза смотрела на кузена.

– Думаешь, он умер из-за этого? Думаешь, он нарочно принял слишком большую дозу наркотиков? – спросил Джонатан.

– Такая мысль иногда приходила мне в голову.

– Печально.

– Да.

– Но я совсем зарапортовался, дорогая, даже забыл спросить, как твоя малышка. – Джонатан сменил тему, не желая копаться в прошлом. Напротив, его интересовало будущее, которое в последнее время как будто прояснилось.

– У Хлои все замечательно. – Capa с воодушевлением заговорила о дочери. Это была одна из двух ее любимых тем. Вторая – муж. – Она влюбилась в своего дядю Джонни и перед отъездом из Франции вытянула у меня обещание, что я привезу тебя в Мужен на уик-энд. Приедешь?

– Непременно постараюсь.

– Хорошо. – Повернувшись к Джонатану вполоборота, Capa посмотрела на него долгим, пристальным взглядом. – Что ты имел в виду, когда позвонил из Гонконга и сказал, что скоро наступит наш день и мы посчитаемся с Полой?

Джонатан наклонился к ней. На его непроницаемом лице мелькнула озлобленная ухмылка.

– Никто, я полагаю, небезгрешен, и даже самые умные и опытные дельцы могут иногда делать промахи. Я всегда знал, что когда-нибудь Пола О'Нил ошибется. Я ждал, наблюдал… Внутренний голос подсказывал мне, что она вот-вот оступится. К этому шло. Уж слишком гладко у нее все было. Так не могло длиться вечно. А когда она сделает ошибку, я буду наготове. И нанесу удар.

Capa пристально посмотрела на Джонатана. Ее зеленые глаза расширились от возбуждения.

– Что ты имеешь в виду? Джонни, милый, расскажи мне все в подробностях!

– Не сейчас, – сказал Джонатан, крепко сжимая ей руку. – Вот приедем в мой номер в «Кларидже», и тогда я расскажу тебе, как я собираюсь уничтожить Полу О'Нил.

Сару в жар бросило от восторга. Она принялась рисовать себе картины падения Полы.

– Поскорее бы доехать. Я уверена, что ты придумал замечательный план. Эх, если бы ты только знал, как мне не терпится отомстить этой поганой сучке, которая отняла у нас все. А у меня, помимо всего прочего, еще и Шейна.

– Это уж точно, – охотно согласился Джонатан. Ему нравилось, что Capa, подобно ему, пышет ненавистью к Поле. Всегда хорошо иметь союзника, даже если он оказывает только моральную поддержку.

Джонатан сунул руку в карман пиджака и нащупал гагатовый камешек. Его талисман. Он не раз приносил ему удачу. И у Джонатана не было оснований сомневаться, что так не будет впредь.