19

Дом, где жила Анна Деверо, был старый, очень старый, а также известный своим прошлым и несравненной красотой.

Назывался он Пулленбрук и находился на низком лесистом плато в лощине у подножия холмов Саут-Даунс. Расположенный в самом сердце заповедного Суссекса, дом казался укромным, несмотря на внушительные размеры. Складки пастбищ скрывали его, и по мере приближения верхушки труб становились видны лишь в последний момент. Потом сквозь густые кроны высоченных деревьев на краю парка вдруг представал взору и сам огромный дом, так что у новичков невольно захватывало дух.

Построенное в 1565 году дальним предком Анны, поместье было типичнейшим сооружением эпохи Тюдоров, в особенности елизаветинского периода, о чем неоспоримо свидетельствовали серые каменные стены, наполовину деревянные фронтоны, огромные окна со свинцовыми переплетами, квадратные эркеры и многочисленные трубы.

Вокруг главного здания примостились пристройки, конюшни, церквушка и два обнесенных стеной сада; по обеим сторонам дома и перед фасадом простирался изумительной красоты парк, где, как и много веков назад, бродили лани.

Дом сохранился почти в первозданном виде и теперь выглядел так же, как и в те дни, когда был возведен неким сэром Эдмундом Клиффордом, вельможей и рыцарем-воином Елизаветы Тюдор, королевы английской. Королева пожаловала земли Пуллена сэру Эдмунду в награду за службу короне; позже она удостоила его и других милостей и произвела в пэры, присвоив ему титул графа Клиффорда Аллендейлского и подарив замок Аллендейл и новые земельные угодья в Суссексе.

Сам Эдмунд, а затем и старший сын Томас, унаследовавший титул графа, и все прочие его потомки обитали попеременно то в поместье, то в замке. К концу семнадцатого века Клиффорды стали постоянно жить в замке, который за многие годы разросся и приобрел истинное величие, а поместный особняк с того же времени был обитаем только часть года. Однако за ним всегда хорошо присматривали и вовремя ремонтировали, и на протяжении веков он прекрасно сохранился как внутри, так и снаружи.

К счастью, оттого, что семья Клиффордов в последующие века большую часть времени жила в замке Аллендейл, Пулленбрук оказался неподвержен существенным перестройкам и сохранил в неприкосновенности как свой архитектурный облик, так и Дух эпохи Тюдоров.

Дед Анны, девятый по счету граф, получивший право старшинства, предпочел особняк огромному замку, и таким образом в 1910 году Пулленбрук вновь стал главным местом жительства Клиффордов. Его сын Джулиан, десятый граф и отец Анны, последовал примеру своего отца и прожил в поместье до самой смерти.

Анна Клиффорд Деверо провела в Пулленбруке всю жизнь. Она родилась там 26 апреля 1931 года. Будучи дочерью графа, она носила титул леди, который сохранила и после замужества. В этом древнем доме ее воспитали, из него в 1948 году выдали замуж, и в него же она вернулась молодой вдовой с маленьким сыном три года спустя. В то время ей лучше было находиться в кругу семьи, чем жить одной в огромном особняке в Лондоне, оставленном ей покойным супругом Генри Деверо.

Когда ее брат Джеффри унаследовал титул графа, поместья и земли после смерти отца в 1955 году, он решил поселиться в замке Аллендейл. Понимая, как сильно сестра его привязана к особняку в Суссексе, он предложил ей жить там сколько она пожелает, независимо оттого, выйдет она замуж вторично или нет.

Тридцать восемь лет спустя она все еще жила в Пулленбруке в качестве фактической хозяйки дома своего брата. Сказать, что Анна любила Пулленбрук, значит, не сказать ничего. В некотором смысле она боготворила его. Вся ее жизнь была посвящена поместью, ибо только тут она испытывала чувство покоя и защищенности. Фамильные стены охраняли ее. Кроме того, ей очень нравилась величавая красота старинного особняка и витавший в нем дух вечности. Он был символом продолжения рода и прошлого семьи. Иной раз Анна спрашивала себя, что бы делала, не будь этого дома, в котором она провела столько горьких часов, пытаясь совладать то с печалью, то с одиночеством и сердечной болью, то со скорбью и неизбывной тоской, а то и просто с недугом. Уже одно то, что дом пережил века, казалось, давало ей уверенность в том, что и она сможет пережить и переживет все, несмотря ни на что.

В то воскресное августовское утро Анна вошла в большой зал. Как ни легка была ее поступь, каблучки все же звонко цокали о каменный пол. С букетом роз в руках она ненадолго замерла в дверях, любуясь красотой и покоем, царившими в зале. Так она делала довольно часто — зал неизменно очаровывал ее.

Тысячи пылинок кружились в дрожащих потоках света, лившихся сквозь окна, в остальном же в комнате не было заметно ни малейшего движения. Зал был спокоен, тих и весь залит ярким солнечным светом, который наводил глянец на старинную деревянную мебель, придавая ей мягкий блеск, и выхватывал из тени старинные портреты предков работы таких известных мастеров, как Лели, Гейнсборо и Ромней.

По лицу Анны пробежала легкая улыбка. Все в доме доставляло ей неимоверное удовольствие, но этот зал был ее любимым. Подойдя к длинному обеденному столу, Анна поставила букет на середину и отступила, придирчиво оглядывая его. Главный садовник срезал цветы ранним утром. Они были великолепны. Являя миру все оттенки розового, они чудесно смотрелись в серебряном кувшине с фамильным вензелем, отражавшимся в старинной столешнице. Розы полностью распустились, и несколько лепестков опали. Анна хотела убрать их, но передумала и оставила лежать, решив, что они очень хороши рядом с серебряным кувшином.

Анна вышла через тяжелую резную дверь, ведшую в личные покои, закрытые для посторонних.

Цветочная комната, где она занималась букетами, располагалась справа, по другую сторону вымощенного камнем вестибюля. Войдя в нее, Анна взяла последнюю вазу с цветами со старинного рабочего стола и отнесла ее в гостиную. Это была просторная комната с высокими окнами в свинцовых переплетах и квадратным эркером, огромным камином и высоким потолком с кессонами. Отделана она была преимущественно в зеленоватых и цвета морской волны тонах; те же оттенки присутствовали в обивке мебели и обюссонском ковре на полу; некоторые оттенки зеленого были настолько бледны, что казались серебристо-серыми. Комнату украшали старинные безделушки и картины эпохи короля Георга конца восемнадцатого — начала девятнадцатого веков. Как и большой зал, эта комната навевала спокойствие и мысли о вечном.

Поставив высокую хрустальную вазу на старинный столик для фруктов в центре комнаты, Анна поспешила в малую гостиную, служившую ей кабинетом.

В этой уютной и удобной комнате, казалось, всегда светило солнце — оттого, что стены были желтые; на полу лежал малинового цвета ковер, а большое двойное кресло, покрытое полосатой малиново-белой накидкой, стояло у камина. Самым существенным предметом обстановки был старинный стол орехового дерева. За ним-то теперь и сидела Анна, просматривая утреннюю почту. Закончив читать, она взяла меню, приготовленное для кухарки Пилар, и снова просмотрела его. Потом пробежала глазами заготовленный накануне список дел на день и стала методично отмечать те, что уже успела сделать.

В это мгновение от двери упала чья-то тень. Подняв голову, Анна тепло улыбнулась, увидев Филипа Ролингса.

— Я тебе помешал?

— Нет, что ты. Вовсе нет. Я всего лишь просматривала список дел и рада сообщить тебе, что управилась со всеми. Теперь я свободна как птичка и в полном твоем распоряжении.

— Рад слышать это, — сказал Филип и не спеша вошел в комнату. Стройный мужчина среднего роста, с умными серыми глазами на привлекательном, чуть мальчишеском лице, он выглядел моложе своих пятидесяти шести лет, хотя его темные волосы уже тронула седина. В то утро на нем был пестрый бордовый шейный платок, бледно-голубая рубашка с открытым воротом, темно-серые свободные брюки и спортивный пиджак в серую клетку, из-за чего его можно было принять скорее за сельского помещика, нежели большого человека в британском министерстве иностранных дел.

— Я думал, может быть, мы погуляем перед обедом? — продолжал Филип с улыбкой.

— Почему бы нет? С огромным удовольствием, — ответила Анна. — Я и сама собиралась предложить тебе то же самое. Так что пошли в гардеробную, я меню туфли на другие, без каблуков, а потом можно пройтись до Горы влюбленных. Отличное место для прогулок, и не очень далеко.

— Прекрасно.

Анна взглянула на часы и, поднимаясь, добавила:

— У нас есть около часа. Достаточно, чтобы и погулять, и что-нибудь выпить перед трапезой. Инес подаст сырное суфле ровно в час. Пилар готовит его специально для тебя.

Филип обнял Анну за плечи, и они вышли в коридор.

— Все в этом доме прекрасно, за одним лишь исключением. Меня здесь окончательно избалуют, — добродушно пробурчал он и поцеловал Анну в щеку.

— Тебя, пожалуй, не мешает немножко испортить, — рассмеялась Анна, и в ее прекрасных глазах, как в зеркале, отразились любовь и нежность, сиявшие в его взоре.

Гора влюбленных возвышалась позади дома, с нее открывался изумительный вид на мили вокруг.

Несколько сот лет назад, в 1644 году, во время злополучного царствования Карла I одна из предшественниц Анны, леди Розмари Клиффорд поднималась на эту гору каждый день в течение многих месяцев. Там она молилась о возвращении своего возлюбленного после сражения при Марстон-Муре во время кровавой гражданской войны, раздиравшей Англию. На вершине горы для леди Розмари была поставлена каменная скамья. Как оказалось, ждала она напрасно. Ее возлюбленный, лорд Колин Гревилл, принадлежавший к стану роялистов, был убит круглоголовыми — людьми Кромвеля — и не смог вернуться и взять леди Розмари в жены. В конце концов леди Розмари оправилась от своего горя и вышла замуж за человека молодого и знатного, но место, где она преданно ждала своего первого жениха, с тех пор стали называть Горой влюбленных.

Анна и Филип сидели на той самой скамье, наслаждаясь чудесным воздухом, великолепным видом особняка и окрестностей, залитых солнцем.

— Ты рада, что Ники приедет погостить к нам на выходные, правда? — сказал Филип, нарушив молчание, которое они хранили с того самого времени, как поднялись на холм.

Анна обратила к нему лицо и поспешно кивнула. Глаза ее при этом блеснули.

— Да, конечно, рада, Филип. Я по ней ужасно соскучилась — впрочем, ты и сам об этом знаешь. Ники всегда для меня очень много значила.

— Конечно, знаю. Я и сам очень рад, что она позвонила из Лондона с явным желанием приехать сюда. — Он улыбнулся. — По правде говоря, должен признаться, что я тоже с нетерпением жду встречи с ней. Ники Уэллс необыкновенный человек.

— Какое счастливое стечение обстоятельств, что мы поехали в Тараскон, правда? — сказала Анна и, не дожидаясь ответа, продолжила: — Подумать только, ведь мы могли бы остаться гостить у Нореллей.

— Больше того, если бы мы послушались их, то не поехали бы ужинать в Ле-Бо тем вечером. Помнишь, как они твердили нам, что это настоящая ловушка для туристов?

— Да. Видно, нам было суждено повстречать Ники.

Обняв Анну, Филип нежно привлек ее к себе и немного погодя мягко произнес, касаясь губами ее волос:

— Есть еще кое-что, чему суждено случиться, Анна.

Она повернулась и вопросительно посмотрела на него.

— Выходи за меня замуж. Прошу тебя.

— О, Филип… — Анна хотела сказать «нет», но, увидя его лицо, умолкла. Глаза Филипа выражали такую мольбу, такую любовь, что у нее не хватило духу. Да, по ее мнению. Филипу Ролингсу не было равных. Он добр, благороден, безмерно предан и давным-давно оказывает ей огромную поддержку. Несколько раз за последние шесть-семь лет он просил ее выйти за него замуж, но она неизменно отказывала. Теперь же она вдруг поняла, как жестоко поступала и продолжает поступать с этим замечательным человеком, так заботящимся о ее благополучии.

Она глубоко вздохнула.

— Ты просто хочешь, чтобы я не чувствовала себя бесчестной женщиной, в этом все дело, ведь так? — спросила она, принимая легкий, игривый тон, и рассмеялась.

Он медленно и выразительно покачал головой.

— Нет, Анна, дело вовсе не в этом. Мне безразлично, что станут говорить в свете обо мне, о тебе, о нас обоих, о том, что мы с тобой живем вместе вот уже много лет. Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж, потому что я в самом деле люблю тебя, и мне казалось, ты тоже любишь меня.

— Но я и вправду люблю тебя! О, дорогой, ты же знаешь, что это так! Но вот женитьба… если честно, то мне кажется, в нашем возрасте она неуместна. Что касается меня, то я и так считаю нас мужем и женой. Какое значение в конечном счете может иметь клочок бумаги?

— Для меня он имеет значение. Видишь ли, я хочу, чтобы ты была моей женой, для меня важно, чтобы ты носила мою фамилию, чтобы мы были… женаты. — Филип рассмеялся так же легко и весело, как Анна минуту назад, хотя и с долей самоиронии, и добавил: — Я только что сказал, что мне безразлично мнение света, и, в конце концов, это действительно так. И все-таки я хочу, чтобы весь мир знал, что ты принадлежишь мне, а я принадлежу тебе. Поверь, Анна, мне нужно, чтобы мы поженились. Мы с тобой вместе уже так давно, дорогая, что брак, мне кажется, станет естественным и прекрасным взлетом в наших отношениях.

Анна кивнула. Она отвернулась и задумчиво оглядела окружающий пейзаж. Конечно, Филип говорит сущую правду. Они знают друг друга вот уже пятнадцать лет, и четырнадцать из них их связывает глубокое чувство. Они познакомились в 1974 году, сразу после того, как Филип ушел от жены, и завязавшаяся меж ними дружба превратилась со временем в сердечную привязанность. Она рассталась с человеком, с которым была близка в то время. Филип стал ее возлюбленным, и оба решили, что их союз из тех, что заключаются на небесах. Они прекрасно подошли друг другу и душой и телом. На развод у Филипа ушло четыре года, к тому времени жизнь их вошла в ровную, спокойную колею и являла собою образчик безупречности. Оки виделись каждые выходные, когда Филип приезжал в Пулленбрук, а иногда и на неделе, когда Анна наведывалась в Лондон.

Дети Филипа, Ванесса и Тимоти, в семидесятые годы были еще очень маленькими, и он не хотел жениться до тех пор, пока они не подрастут. Она не возражала. Брак с Филипом казался ей совершенно необязательным в том смысле, что она любила его и без этого, и всегда будет любить несмотря ни на что. Такая истинная и преданная любовь, какую испытывала она к Филипу, не нуждается в свидетельстве о браке, будто бы оно может удостоверить подлинность чувств или же сделать их сильнее, ощутимее. Кроме того, из ее первого замужества вышла не более чем насмешка над браком как таковым, так что при одной мысли о замужестве она испытывала леденящий душу холод.

Но, по-видимому, Филипу брачный союз стал необходим именно в этот момент их жизни. Разве он прямо об этом не сказал? И если она любит его, а она его действительно любит, его счастье должно быть важно для нее. Подумав так, Анна решила, что нет никаких действительно веских причин для отказа. Неожиданно для себя она сделала маленькое открытие: ей нравится мысль о том, что она станет его женой, особенно если это доставит ему такую огромную радость.

Поглядев Филипу прямо в глаза, она тихо произнесла:

— Да.

— Что кроется за твоим «да»?

— Да, я согласна выйти за тебя замуж. Я рада и горда стать твоей женой. Как ты только что сказал, лучшего времени для нашей свадьбы не придумаешь.

— О, дорогая, ты осчастливила меня! — Филип поцеловал ее в губы и крепко обнял. Ни одну женщину он не любил так сильно, как любит Анну Деверо, — а женщин в его жизни до их знакомства было великое множество. Анна прошла через такое страдание и боль, что единственно, чего он желал, так это любить ее и заботиться о ней.

— Давай определим день нашей свадьбы здесь, сейчас, пока ты не передумала, — разжав наконец объятия, сказал Филип. — Тогда я смогу попросить своего секретаря, чтобы он в понедельник утром первым делом дал объявление в «Таймс».

— Не бойся, не передумаю, — ответила Анна с сияющей улыбкой. — И я с удовольствием помогу тебе составить объявление в газету. Только дай подумать, какой день выбрать… Думаю, нам стоит пожениться в декабре, Филип.

— Но это значит, что придется ждать месяцы, — возразил он.

— После стольких лет, прожитых в грехе, какие-то несколько месяцев не имеют значения! — воскликнула Анна, не в силах сдержать смех. — Предлагаю назначить свадьбу на декабрь из-за Джеффри. Я бы хотела, чтобы замуж меня выдал брат, а он пробудет за границей до конца ноября.

— Решено, дорогая. Декабрь так декабрь.

— Свадьба на Рождество в здешней церкви в Пулленбруке, что может быть прекраснее, тебе не кажется?

— Это в самом деле так. Анна, я…

— Что, дорогой?

— Я надеюсь, ты позволишь мне подарить тебе обручальное кольцо?

— Замечательная мысль! Конечно, позволю. Ну какая девушка откажется от колечка?

Филип расплылся в улыбке, опустил руку в карман и извлек оттуда крохотный кожаный футляр.

— В начале недели я зашел в «Асприз». Как видишь, на этот раз я был полон не только решимости сделать тебе предложение, но и уверенности, что ты не откажешь мне. Во всяком случае, мне приглянулась эта вещица. Я думаю, тебе понравится. — Закончив речь, он протянул Анне коробочку.

Анна приподняла крышечку и замерла в изумлении, увидев на бархате темно-синий сапфир в окружении бриллиантов.

— О, Филип, оно просто прекрасно!

— Я выбрал именно его, зная, как ты любишь старинные драгоценности, — пояснил Филип. — Во всяком случае, цвет камня замечательно подходит к твоим прекрасным глазам, дорогая.

— Спасибо за кольцо, Филип. Спасибо за все.

— Позволь мне… — сказал он и взял у нее коробочку. Надевая кольцо с сапфиром Анне на палец, Филип мягко сказал: — Ну вот, теперь мы обручены подобающим образом, и какое еще место подошло бы для клятвы верности лучше чем Гора влюбленных?

 

20

Ники не была в этом доме почти три года. Два дня назад в Нью-Йорке, решив все же навестить Анну Деверо, она еще страшилась мысли, что ей придется вновь оказаться в этих стенах.

Но теперь, приехав в Пулленбрук, она почувствовала, что все страхи ее улетучились в немалой степени благодаря теплому приему, оказанному ей Анной, а также добродушию Филипа, который держался с ней как родной дядюшка.

Когда она приехала из Лондона четыре часа назад, будущие супруги были совершенно счастливы. Ники знала, что они абсолютно искренни, и по отношению к ним испытывала такие же нежные чувства. Она быстро успокоилась, потому что они оказались столь гостеприимны и помогли ей почувствовать себя непринужденно.

Кроме того, волшебное действие возымел и сам дом. Едва переступив порог большого зала, она испытала умиротворение. Конечно, она никогда не забывала этого ощущения, но последние несколько лет она решительно отгоняла всякие воспоминания, связанные с этим местом, и по хорошо известной причине. Однако отрицать, что в поместье Пулленбрук царило ни с чем не сравнимое, особенное спокойствие, было невозможно. Оно казалось осязаемым и плотно окутывало ее, как мантия. Да, теперь она вспомнила, какое благотворное воздействие старый дом оказал на нее в прошлом, и поняла, почему Анна считает его надежным убежищем и никогда не покидает его, во всяком случае надолго.

Ники подумалось о том, как много этот эпохальный дом видел на своем веку. Если бы его стены могли говорить, они поведали бы множество невероятных тайн.

Она вздрогнула. Какие страшные тайны о Чарльзе Деверо хранит он? Неужели Чарльз жив, как она считает? И если да, то зачем ему было инсценировать смерть?

Она снова вздрогнула и отогнала от себя эти тревожные мысли, по крайней мере на время. Да, она приехала сюда сказать Анне, что видела Чарльза по американскому телевидению четыре дня назад и что у нее есть веские причины полагать, что он живет в Риме. Но теперь она понимает, что пока не время заводить разговор на эту тему. Придется подождать удобного случая до вечера.

Ники и Анна сидели в гостиной. Анна разливала чай. Ники не могла не отметить про себя, как прелестно выглядит эта комната из-за игры нежно зеленых тонов. Они создавали прекрасный фон для старой доброй мебели и отличных картин, преимущественно английских пейзажей, среди которых было несколько бесценных работ кисти Констебла и Тёрнера. Ники всегда приводил в восторг изысканный вкус Анны, ее искусство украшать и содержать дом, что, несомненно, было бы чудовищно сложной задачей для любого другого.

Ники глянула на столик для фруктов в центре комнаты. Посередине стола стояла ваза с белыми розами в окружении семейных фотографий в серебряных рамках. На нескольких из них была изображена она сама: одна, с родителями, с Анной и Филипом здесь, в садах Пулленбрука, и, конечно же, с Чарльзом. Ники повернула голову и посмотрела на приставной столик у софы рядом с камином. На нем в золоченой рамке стояла их с Чарльзом фотография, сделанная Патриком Личфилдом в день помолвки. Несколько секунд она неотрывно смотрела на нее, а потом отвела взгляд. Немного погодя она уже совсем успокоилась и полностью овладела собой.

— Ники, дорогая, ты что-то все молчишь и молчишь, — заметила Анна, вставая и поднося ей чай.

— Спасибо, — ответила Ники, принимая чашку. — Я вовсе не хотела показаться невежливой, вроде глупенькой дурочки, которая раскрыла рот от удивления, будто никогда здесь не бывала. Я просто наслаждаюсь этой комнатой — а т® я стала забывать, как она красива, как красив весь Пулленбрук.

— Ты всегда любила этот дом, — тихо сказала Анна, глядя на нее сверху вниз и едва заметно улыбаясь. — Любила точно так же, как и я. По крайней мере, так мне всегда казалось. Ведь ты и в самом деле испытывала глубокое чувство к Пулленбруку. Я поняла это, когда ты впервые приехала сюда. Я не могла не заметить, что ты привязалась к нему душой. Пожалуй, лучше мне не выразить того, что я подумала тогда о твоих впечатлениях от моего дома. Да и сам дом принял тебя Ники, приветствовал тебя.

Анна вернулась на софу.

— Такое, знаешь ли, бывает не со всеми, — продолжала она. — Некоторых людей он может и отвергнуть. — Неожиданно она рассмеялась, быть может, чуточку неестественно. — Боже правый, тебя не удивляет, что я говорю такие глупости? Ты, верно, подумала, что я превратилась в выжившую из ума старуху и поэтому болтаю о доме всякий вздор?

— Нет, ничего такого я не подумала. Во всем, что вы сказали, я нахожу глубокий смысл. Как вы могли сказать о себе такое — выжившая из ума старуха? Никогда! Анна, вы просто чудо.

— За это спасибо, дорогая. — Анна наклонилась над серебряным чайным сервизом и добавила: — В апреле мне исполнилось пятьдесят восемь, но, должна признаться, я этого нисколечко не чувствую. Да, так о чем это я говорила? Я знаю: ты поняла, что я имела в виду, сказав, что дом принял тебя и дал тебе это почувствовать, едва ты переступила его порог.

— То же самое чувство посетило меня сегодня с новой силой, — тихо ответила Ники. — Знаете, Анна, я иногда думаю о домах, как о живых существах. Они дышат и чувствуют, как живые, одни излучают добро, другие зло. Здесь я чувствую одно лишь добро.

Анна кивнула.

— Мы с тобой совсем не похожи, Ники. Но мы всегда прекрасно понимали друг друга. — Анна отпила чаю и, чуточку помолчав, воскликнула: — Господи, я совсем заболталась и забыла предложить тебе сандвич! Или, может быть, хочешь бисквит?

— Спасибо. Ничего не надо. Я привожу себя в норму после обжорства во Франции.

— Ах да, как же, как же. Теперь все понятно. — Анна рассмеялась.

Вернулся Филип. Несколько минут назад его позвали к телефону.

— Извините, что я так долго, — сказал он, обращаясь к дамам. Потом, взглянув на Анну, добавил: — Звонил Тимоти, дорогая. Он только что приехал в Лондон. Он желает нам всего наилучшего и напоминает, что любит нас.

Анна кивнула с улыбкой.

— Я рада его благополучному возвращению.

Филип взял наполненную Анной чашку чая, подошел к Ники и сел в кресло рядом. Повернувшись к ней, он объяснил:

— Мой сын недавно начал работать в «Санди таймс», сейчас он вернулся из Лейпцига. Там столько всего происходит, политический мир бурлит, я думаю, ты в курсе событий.

— Да, мой друг Клиленд Донован, с которым вы познакомились в Ле-Бо, отправляется в Германию завтра. Он хочет запечатлеть Берлинскую стену, пока она еще стоит, как он говорит.

Филип встрепенулся.

— По его мнению, она скоро падет?

— Он не устает повторять это на протяжении последних двух лет, но не может сказать точно, когда это случится — да и вообще кто может знать наверняка? Когда-то ему казалось, что на это уйдет лет двадцать — тридцать, а может быть, больше. Но совсем недавно он обронил, что стена будет разрушена в ближайшем будущем.

— Что же он говорит теперь? — Филип поставил чашку на столик рядом с собой и откинулся на спинку кресла, не сводя глаз с Ники. — Мне было бы весьма любопытно это знать, особенно принимая во внимание то, что я с ним согласен, как и некоторые мои коллеги. — Филип покачал головой и продолжил чуть-чуть раздраженно: — Однако всего полгода назад глава Восточной Германии Эрих Хонеккер поклялся, что Берлинская стена простоит еще сотню лет. Однако я склонен думать, что он хвастает понапрасну.

— Или выдает желаемое за действительное, — предположила Ники. — Во всяком случае, будем надеяться, что Хонеккер ошибается, а Кли прав.

— Не могу с этим не согласиться, — пробормотал Филип и спросил: — Кли поедет еще в какую-нибудь из стран Восточного блока?

— Да, после Берлина он собирается покрутиться там несколько дней, а еще он хочет поехать в Лейпциг, чтобы снимать продолжающиеся демонстрации.

Филип кивнул.

— Думаю, протесты будут нарастать. У меня сильнейшее подозрение, что еще в этом году мы станем свидетелями падения не одного коммунистического режима.

Ники немного подумала, а потом медленно произнесла:

— На днях я сказала Арчу Леверсону, что в самом недалеком будущем мы почувствуем, как под нашими ногами придут в движение мощнейшие тектонические пласты истории. Произойдет множество перемен, огромное множество, в особенности в странах за «Железным занавесом».

— Какая проницательность, Ники! Ты держишь руку на пульсе времени! — воскликнул Филип.

Ники улыбнулась в ответ — ей было приятно получить подтверждение своим взглядам на международные дела от специалиста.

Когда им случалось встречаться, Филип и Ники неизменно затевали политические дискуссии, и этот день не стал исключением. Поговорив так еще минут десять, Филип прервал разговор. Покачав головой, он сказал:

— Ну вот, мы опять за свое, Ники, надоедаем бедной Анне своими рассуждениями о политике, до которой ей меньше всего дела. Прости, дорогая.

— Но это же неправда! — возмутилась Анна. — Мне вовсе не скучно. Ты, похоже, забываешь, что я выросла на политике и что мой отец был в свое время крупным государственным деятелем.

— Я вовсе этого не забыл. Просто я отлично знаю, каковы твои интересы. — Филип рывком поднялся с кресла и пересел на софу к Анне. Взяв ее за руку, он сказал: — Теперь переходим к более важным вещам — ты уже сообщила Ники нашу новость?

— Пока не представился случай, — ответила Анна. — Кроме того, мне казалось, что будет лучше, если мы скажем ей об этом вместе.

— Что такое? — Ники была заинтригована.

— Филип сегодня сделал мне предложение…

— Кажется, в двадцатый раз, — вставил Филип.

— И я приняла его, — добавила Анна, сияя.

— Наконец-то, — закончил Филип. — Наконец-то Анна согласилась стать мой женой и даже назначила день свадьбы. Мы поженимся под Рождество в церкви Пулленбрука.

— Анна, Филип, но это же чудесно! — воскликнула Ники, вскакивая, чтобы поздравить их.

 

21

Ники сидела на диване у окна в своей комнате, глядя на ухоженные сады Пулленбрука. Но не видела их. Взгляд ее был обращен внутрь.

Как же она жалела теперь, что приехала сюда сегодня, а не отложила свое прибытие на понедельник, как собиралась с самого начала, отправляясь из Нью-Йорка.

Появившись в Лондоне накануне вечером, она первым делом позвонила в Пулленбрук. Анна была несказанно рада услышать ее голос — так скоро после их случайной встречи во Франции. Они поболтали несколько минут, а потом Ники сама напросилась приехать на выходные, сказав Анне, что она в Англии лишь на несколько дней и ей очень хотелось бы увидеться.

Беспокойство заставляло ее торопиться. Да и с кем еще могла она поделиться своими ужасными подозрениями о судьбе Чарльза?

Теперь же она растерялась, обнаружив, что появилась в чрезвычайно важной для Анны Деверо день. Как ужасно будет, если она все испортит сообщением о том, что единственный ребенок Анны, ее обожаемый сын, возможно, не утонул, как они полагали, а инсценировал самоубийство. Поступив так, она тем самым заклеймит Чарльза как человека без стыда и совести, двуличного, лживого да еще к тому же и жестокосердного, заставившего неимоверно страдать свою мать, ее саму, Филипа, своего дядю Джеффри — всех, кому он был близок и дорог. Да, конечно, он заслуживает всех этих нелестных словечек, если только не умер и продолжает жить под другой личиной. Но сегодня вечером она не сможет взорвать заряд такой силы, хотя поначалу и собиралась это сделать.

Ники прислонилась головой к оконному стеклу. Может статься, что и завтра она ничего не скажет Анне; возможно, ей придется задержаться в Пулленбруке до понедельника. Не то чтобы она боялась разговора, просто ей не хотелось портить Анне уик-энд. Хотя это будет совсем непросто — сохранять внешнее спокойствие несколько дней, делая вид, что все в порядке. Но Анна такая замечательная женщина, такая искренняя и честная, что она заслуживает хоть немного счастья в эти дни своей жизни.

Ники просидела на диванчике подле окна еще с полчаса наедине со своими мыслями. Потом обвела взглядом просторную комнату. Все оттенки лаванды, розового и светло-серого цветов делали ее истинно женской, чему способствовали очаровательные акварели на стенах и элегантная изящная крашеная мебель.

Пытаясь хоть как-то облегчить Ники груз печальных воспоминаний, Анна со свойственными ей тактом и предусмотрительностью выбрала для нее одну из тех спален, в которой та еще не останавливалась. И все же каждый уголок Пулленбрука вызывал в памяти картины прошлого, и далеко не все они были такими уж плохими. Напротив, некоторые из них оказались приятны, даже радостны.

Поддерживаемый четырьмя столбиками балдахин из шелка цвета лаванды и в тон ему пуховое одеяло показались ей вдруг такими манящими, что Ники скинула туфли и легла. Она натянула на себя одеяло в надежде подремать перед тем, как настанет пора одеваться к обеду, но мысли не оставляли ее в покое.

Не было ничего удивительного в том, что ей вспомнилось ее последнее пребывание в поместье — именно тогда она получила глубочайшую сердечную рану. То было самое мрачное время в ее жизни, и вспоминать о нем было тяжело.

Октябрь 1986 года. Середина месяца. Суббота. Они с Анной проговорили несколько часов и даже не заметили, как Инес принесла в гостиную чай точно в четыре, неукоснительно соблюдая давний британский обычай. Но они были слишком опустошены, чтобы пить чай, и он так и остался нетронутым.

Горе настигло ее днем раньше, когда в Нью-Йорке неожиданно объявился Филип, позвонив у ее входной двери ровно в десять утра. Он прилетел ранним рейсом из Британии, в аэропорту его уже ждал лимузин. Он приехал в Манхэттен, чтобы от имени Анны сообщить ей печальное известие лично, а не по телефону из Лондона.

Филип приехал не зря. Как можно мягче он рассказал ей, что Чарльз погиб, видимо, утопился у мыса Бичи-Хед на побережье Суссекса несколько дней назад. Его бледно-голубой «ягуар» нашли неподалеку в среду вечером. В машине были плащ и запертый дипломат с его инициалами и кожаной багажной этикеткой на ручке. На этикетке было имя Чарльз А. К. Деверо, так что полиция сразу же сообщила о происшедшем леди Анне Деверо, живущей в поместье Пулленбрук.

Когда полиция вскрыла дипломат в присутствии Анны, там оказалось письмо Чарльза, адресованное матери. Из него она узнала, что ее сын Чарльз Деверо покончил жизнь самоубийством. Все было сказано точно и ясно, он заявил о своем намерении совершенно недвусмысленно. И все-таки необходимо было произвести расследование — закон есть закон. Полиция, однако, согласилась держать все в тайне до тех пор, пока трагическую весть не сообщат невесте погибшего в Нью-Йорк. Сделано это было по просьбе Анны, которой, как сказал шеф местного полицейского отделения Уиллис, они с готовностью пойдут навстречу из уважения к ее положению в обществе.

Филип рассказал Ники о происшествии в пятницу, которая стала для нее концом света. Она была потрясена. Позвонив Арчу в компанию, пролепетала дрожащим голосом, что ей необходимо немедленно вылететь в Англию, потому что Чарльз покончил жизнь самоубийством. Ее всю трясло, и она, не в силах закончить разговор, сунула трубку в руки Филипу. Тот вкратце изложил Арчу суть дела и пообещал сообщить при малейшей возможности, как будут разворачиваться события.

Она побросала кое-какую одежду в сумку, уложила туалетные принадлежности и косметику с помощью Гертруды, явившейся в этот самый момент убирать квартиру. Уже перед самым отъездом в аэропорт «Кеннеди» Филип попытался связаться с ее родителями, жившими в гостинице «Чиприани» в Венеции, но их на месте не оказалось. Филип представился, назвал телефонный номер Пулленбрука и передал просьбу позвонить Анне как можно скорее.

К половине второго они уже были на борту «Конкорда», вылетающего в Париж. Филип сказал, что так они доберутся вернее и быстрее. В Париже они будут меньше чем через четыре часа, там переночуют, а в субботу первым самолетом вылетят в Лондон.

Весь перелет через Атлантику Ники проплакала. Филип утешал ее как мог, однако безуспешно. Время от времени она ненадолго успокаивалась, но лишь для того, чтобы задать один и тот же вопрос: почему? Почему Чарльз поступил так ужасно? Ни Филипу, ни Ники не приходило на ум никакой мало-мальски правдоподобной причины, которая объяснила бы трагедию.

По прибытии в аэропорт «Шарль де Голль» они заняли номера в одной из гостиниц, а в субботу сели на семичасовой самолет до лондонского аэропорта «Хитроу». Оттуда они поехали на машине в Пулленбрук, где их ждала убитая горем Анна.

В тот же день Ники спросила Анну, не упоминал ли в своем письме Чарльз и ее. Анна печально покачала головой. Ники была уязвлена до глубины души. Чарльз покончил счеты с жизнью и даже не сказал ей последнее «прости». С этим она так и не смогла смириться.

Ее родители прибыли из Венеции в воскресенье. Преисполненные сострадания и сочувствия, они сделали все, что было в их силах, чтобы как-то ободрить ее. Но только сама Ники и Анна смогли в конце концов помочь друг другу справиться с несчастьем.

Ники оставалась с Анной несколько недель. Они были неразлучны и вместе путешествовали из Пулленбрука в квартиру Анны на Итон-сквер и обратно. В это тяжелое, полное страданий время им многое стало ясно. Чарльз планомерно готовился к самоубийству. Он привел в порядок все свои дела. Его квартира в районе Найтсбридж была продана, как и акции его виноторговой компании. Акции в европейском отделении незадолго до этого приобрел испанский партнер. И наконец, за несколько недель до смерти Чарльз составил новое завещание, оставлявшее все его имущество матери.

С тех пор вот уже почти три года Ники спрашивала себя, почему он решил уйти из жизни, но так и не могла найти ответа. По крайней мере, приемлемого.

В какой-то момент на смену горю, которое она испытывала поначалу, пришел гнев, и это не давало ей покоя. Несколько раз, будучи в Нью-Йорке в перерывах между разъездами, она сходила к психиатру, рекомендованному Арчем. Она пыталась понять природу своей озлобленности и отделаться от нее. Доктор Элвин Фоксгроув терпеливо объяснил ей, что большинство людей, состоявших в близких отношениях с самоубийцами или так или иначе неравнодушных к ним, испытывают негодование. Это, мол, обычное дело. Объяснение немного помогло, особенно после того, как доктор Фоксгроув пообещал, что от злости со временем не останется и следа. Но вышло по-другому — чувство негодования осталось.

Впоследствии Ники смогла отвлечься от прошлого и сосредоточиться на настоящем. Ее беспокоила мысль, что тела так и не нашли, но в таком случае Чарльз, должно быть, бросился в пролив Ла-Манш и его унесло в открытое море. Вот только бросился ли он?

Теперь Ники была полна решимости выяснить, что произошло на самом деле. После разговора с Анной она вернется в Лондон, а оттуда полетит на континент. Она пустит в ход все свое журналистское умение, чтобы раскрыть тайну гибели Чарльза Деверо, докопаться до правды о нем.

 

22

Около семи часов, сменив сафари на темно-синее шелковое платье и жемчуга, Ники сошла вниз выпить аперитив. Ни Анны, ни Филипа там не было. Когда же Ники, отправившись в гостиную, посмотрела в окно, она увидела, что Анна на улице. Ники пересекла маленький вестибюль и прошла через боковую дверь на террасу, тянувшуюся позади дома, откуда открывался вид на Гору влюбленных и Саут-Даунс.

Заслышав ее шаги, Анна оглянулась через плечо и радостно улыбнулась.

— Вот ты где, дорогая. А я только что подумала о тебе и о том, как прекрасно, что ты проведешь выходные у нас.

— Быть у вас в гостях — наслаждение, — ответила Ники совершенно искренне. С самой их встречи во Франции она испытывала чувство вины оттого, что забыла Анну. Она собиралась повидать ее по пути в Прованс в сентябре. Когда же она увидела Чарльза Деверо на телеэкране прошлой ночью, у нее вдруг появилась еще одна причина приехать в Пулленбрук. Пересмотрев свои планы, Ники сдвинула их на две недели.

— Я понимаю, Анна, что было очень невежливо с моей стороны не давать о себе знать вот уже полтора года, — кашлянув, медленно произнесла Ники. — Мне, право же, очень стыдно. И хотя я действительно веду кочевую жизнь, я не собираюсь оправдываться. По правде сказать, мне было легче вас не видеть.

— Знаю, — мягко ответила Анна. — И прекрасно все понимаю. Встречи со мной здесь, в Лондоне или в Нью-Йорке, лишь бы продлили агонию. В том, что касается Чарльза. Так что, я думаю, ты поступила мудро, живя так, как сочла нужным. Это помогло тебе начать все сначала.

— Да, это правда. И все же я повела себя как эгоистка. — Немного помолчав, Ники робко спросила: — А как… как вы прожили два последних года?

— Мне очень помог Филип, брат и его семья. А еще мне помог дом… — Анна запнулась и покачала головой. — Дорогая, ты только посмотри, странно, но я снова заговорила о доме. А ведь я только хотела сказать, что у меня появился один план в связи с ним и я ушла в него с головой. Он захватил меня целиком, и я все еще тружусь над ним.

— Что это за план, если не секрет? — полюбопытствовала Ники.

— Он касается библиотеки. Я решила положить конец беспорядку и позаботиться о том, чтобы тысячи томов переписали и занесли в картотеку. Там попадаются довольно редкие экземпляры, включая первые издания, и, разумеется, мне потребовался помощник, знающий толк в этом деле. Первые месяцы я занималась дневниками Клиффордов, которые вела женская половина семьи на протяжении веков. Я вспомнила, что когда-то мне о них говорил мой дед, но сама я никогда их не читала. Они меня захватили. В худшие минуты я собиралась с силами и напоминала себе о поколениях женщин из семьи Клиффордов, живших до меня, испытавших так много и так много терявших: мужей, сыновей, отцов, братьев, дочерей, матерей и сестер. Ты только подумай: мои предки пережили нашествие испанской «Непобедимой армады», гражданскую войну, великую чуму и столько еще всего — войны, перемены в стране и семейные трагедии. Они все переносили стойко и находили в себе силы жить дальше. И я решила не поддаваться унынию, горю или желанию жалеть себя просто из гордости. Женщины семьи Клиффордов подали мне отличный пример.

Ники кивнула, собираясь расспросить о дневниках поподробнее, но тут Анна тяжело вздохнула и отвернулась. Ее лицо исказила боль, и Ники захотелось протянуть руки и обнять ее, но она сдержалась.

Немного погодя Анна сказала:

— Ужасно потерять ребенка — к этому никто не готов. Родители думают, что умрут первыми, ибо это в порядке вещей… — Голос Анны разносился в вечернем воздухе. Она снова посмотрела вдаль, а потом пробормотала, словно разговаривала сама с собой: — Я всегда считала, что ребенок, дети оправдывают наше бытие, придают смысл самому нашему существованию, нашей жизни.

Ники не могла говорить. Она остро чувствовала печаль, переполнявшую женщину рядом с ней, и глаза ее наполнились слезами. С трудом проглотив комок в горле, она порывисто взяла Анну за руку и крепко сжала.

Когда та наконец обратила свое лицо к Ники, губы ее тронуло некое подобие улыбки, и она произнесла все тем же тихим голосом, что и раньше:

— Я была так рада, когда увидела тебя вместе с тем молодым человеком в Ле-Бо. По правде говоря, у меня от сердца отлегло. Я поняла, что ты оправилась от потери Чарльза. Я думаю, ты не сочтешь за назойливость, если я спрошу, насколько серьезны ваши отношения?

Ники заколебалась, прежде чем ответить, но лишь на краткий миг:

— Не знаю, не уверена, но все может быть. Кли сказал, что любит меня.

— А ты? Что чувствуешь ты?

— Я знакома с ним два года, он мой лучший друг, и он очень дорог мне. Но нашему роману всего несколько недель, и, когда все случилось, я была ужасно удивлена. Так что ответить на ваш вопрос я могу так: наверное, я потихоньку влюбляюсь в него.

— Как я рада слышать это. У меня-то никаких сомнений не возникало по поводу чувств Кли. Уже того, как он смотрел на тебя, было довольно, чтобы понять все. — Анна сжала руку Ники и сказала: — Он тебя обожает.

— Но одной любви не всегда бывает достаточно для удачного брака. Требуется еще много чего, чтобы связать жизнь с другим человеком.

— Совершенно справедливо, — согласилась Анна. — Но вам было так хорошо вдвоем, вы так друг другу подходите, кроме того, у вас общая работа, а это несомненный плюс. — Глядя на Ники, Анна вопросительно подняла светлую бровь.

— Пожалуй. Но с другой стороны, моя карьера может в будущем создать серьезные препятствия, и я…

— Ничто в мире не может заменить хорошего человека, — перебила Анна и тихонько рассмеялась своим мыслям. — Да кто я такая, чтобы говорить об этом? Сама-то я столько лет держала хорошего человека на крючке.

Наклонившись к Ники, она добавила:

— Послушай моего совета, не бери пример с меня. Прыгай, не трусь. Я только сейчас поняла, что мне надо было выйти замуж за Филипа много лет назад. — Она пристально посмотрела на Ники и закончила окрепшим голосом: — Не дай удаче ускользнуть. Хватай ее за хвост. Обеими руками. Живи полной жизнью. Не успеешь оглянуться, как годы пролетят и ты станешь пожилой, а потом старой, и будет поздно. Слишком поздно.

— После тридцати время пускается в галоп. Я это недавно заметила, — сказала Ники.

— И вот еще что, — продолжала Анна. — Не приноси в жертву карьере добрые отношения, из которых может выйти толк. Если же ты поступишь по-другому, то окажешься одинокой. А одиночество, Ники, самая ужасная вещь на свете, поверь мне. Вроде смерти.

Анна облокотилась на балюстраду и обратила свой взор на Саут-Даунс. Никогда еще она не казалась Ники такой прекрасной, как в этот вечер. На ней было темно-розовое шелковое платье, подчеркивавшее ее чисто английскую бледность, двойное жемчужное колье и жемчужные серьги. По мнению Ники, Анна Деверо выглядела едва за сорок. Помимо прекрасных светлых волос и чудной кожи, у нее была прекрасная фигура и точеные ноги с изящно очерченными лодыжками.

Вдруг Анна выпрямилась и, глядя на Ники, сказала с печальной улыбкой:

— Какой же я была дурочкой много лет назад. Вскоре после того, как я овдовела, появился человек, которого я полюбила и за которого могла бы выйти замуж. И он хотел жениться на мне, но помешали обстоятельства. Я отказала ему, о чем позже пожалела. Потом, лет двадцать назад, когда мне было тридцать восемь, в моей жизни появился другой мужчина. Я сильно привязалась к нему, как и он ко мне, но и его я отвергла, потому что… Впрочем, не так уж важно — почему. В обоих случаях я пожелала оставаться сама собой и в результате провела немало ужасных лет в одиночестве, до тех пор пока не встретила Филипа.

— Кто меня здесь вспоминает? — шутливо потребовал ответа Филип, неспешно выходя на террасу.

Обе женщины повернулись к нему, и Анна сказала:

— Здравствуй, дорогой. Я рассказывала Ники, сколько лет я пробыла в одиночестве и печали до того, как в моей жизни появился ты.

Филипа заметно тронули эти слова, хотя он и промолчал. Просто кивнув, он подошел к Анне, обнял ее за талию и привлек к себе.

Анна с любовью взглянула на него.

— Мы с Ники разговаривали о Клиленде Доноване, и я сказала ей, какую радость испытываю оттого, что их чувства взаимны. Точнее сказать, какую радость испытываем мы оба.

— И облегчение, — добавил Филип, тепло улыбаясь Ники. — Мы за тебя очень волнуемся, дорогая. — Повернувшись к Анне, он продолжал: — Шампанское ждет нас в гостиной. Может быть, перейдем туда?

Анна с улыбкой кивнула и взяла его за руку.

— Ну что же, пойдемте.

Много времени спустя, после того как шампанское было выпито, они втроем сидели за круглым столом в маленькой столовой, предназначенной Анной для застолий в узком семейном кругу. Инес подала легкий ужин, приготовленный Пилар. В промежутках между салатами, камбалой-гриль и летним пудингом Филип и Анна засыпали Ники вопросами о работе.

Она рассказала о поездке в Пекин и о том, что произошло там. Филипа и Анну особенно взволновал рассказ о Йойо и Май, смерти девушки и последующем исчезновении Йойо.

— Кли и Арч, как и вся наша съемочная группа, живем надеждой и молимся, чтобы он наконец объявился, чтобы смог воспользоваться деньгами, которые мы ему оставили, — сказала Ники. — Кли уверен, что он доберется до Гонконга. Я тоже на это надеюсь.

— Вероятнее всего, он попробует это сделать, — заметил Филип, задумчиво кивнув. — Как мне говорили, существует подпольная связь между Пекином и Гонконгом. Если у Йойо есть нужные люди и явки, он сможет выскользнуть из страны.

— Как сказал бы мой отец, бог не выдаст, свинья не съест. Йойо — мальчик смышленый! Если кому-то это удается, то уж ему-то в первую очередь.

— Как это все-таки ужасно, что девушка погибла, — сокрушенно проговорила Анна. — Судя по тому, что ты нам рассказала, китайская армия очень страшная.

— Они жестоки, кровожадны и беспощадны. У Кли на пленке множество тому доказательств. Он сделал сотни снимков, пока солдаты были заняты делом — убивали собственный народ. У них даже не было времени отобрать у него фотоаппарат. А накануне кровавой бани ему разбили целых три фотоаппарата. Несмотря на это, он собрал удивительный альбом фотографий о событиях на площади Тяньаньмэнь, а я написала к нему предисловие. Книга называется «Дети пекинской весны». У вас волосы встанут дыбом, когда вы ее посмотрите. Я вышлю вам экземпляр, как только книга выйдет. В следующем году.

— Спасибо, — поблагодарила Анна.

— Мы видели многое из того, что Кейт Эйди сообщала по Би-би-си о студенческих демонстрациях, — сказал Филип. — И были в ужасе от такой жестокости и кровожадности. На Китае останется несмываемое позорное пятно, весь мир уже негодует. НОАК оказалась весьма недальновидной.

— Да, в Китае имело место чудовищное нарушение прав человека.

Филип кивнул и отпил из бокала, затем пытливо взглянул на Ники и переменил тему:

— А что ты делаешь в Англии? Отдыхаешь или работаешь?

— И то и другое, — торопливо ответила Ники. Ей пришлось проявить немалое самообладание, чтобы не сболтнуть невзначай про Чарльза. — Я надеюсь получить подробное интервью у премьер-министра, — сочинила она на ходу. Отступать было некуда. — В следующем году, не сейчас. Арч хочет, чтобы я начала договариваться кое с кем заранее. Вы же понимаете, надо застолбить местечко.

— Я могу тебе чем-то помочь? — спросил Филип.

— Еще не знаю. Я дам вам знать позже. А сейчас пока хочу обдумать передачу в целом, проработать ее зрительный ряд и содержание. — Ники облегченно перевела дух, радуясь своей находчивости.

— Понятно. Кликни меня в случае чего, — сказал Филип. — Будь уверена, я сделаю все, что в моих силах.

— Спасибо, Филип, я вам очень благодарна за доброту.

— Пойдемте в гостиную пить кофе, — предложила Анна, отодвигая стул и вставая.

Она взяла Ники под руку, и они вышли из столовой.

— У тебя чрезвычайно опасная работа, дорогая. Ты такая смелая — по крайней мере, мне так кажется. Неужели тебе не бывает страшно?

— Когда веду репортаж — нет. Бояться я начинаю после, — призналась Ники. — И Кли такой же. И многие другие журналисты тоже. Я думаю, мы так сосредоточены на работе в это время, что для страха места не остается.

 

23

— Анна, я бы хотела поговорить с вами кое о чем, — сказала Ники, остановившись в дверях библиотеки воскресным утром. После бессонной ночи она передумала и решила поговорить с Анной немедленно. Ждать до понедельника не было сил.

Анна стояла рядом с длинным столом из красного дерева, подбирая опавшие лепестки роз; она посмотрела на Ники, слегка нахмурившись, и сказала:

— Что-то случилось?

— Думаю, да, — пробормотала Ники, входя в комнату. — Где Филип? Я бы хотела, чтобы он слышал то, что я собираюсь сказать.

— Я здесь, — раздался голос Филипа из глубины кожаного кресла, стоявшего в другом конце комнаты.

Ники услышала шуршание газеты, затем из-за спинки показалась его голова. Филип рывком поднялся, свернул газету и бросил ее на пол, к другим, сложенным возле каминной решетки.

Анна ссыпала горсть розовых лепестков в пепельницу и подошла к Филипу. Они обменялись взглядами, а потом сели на большой мягкий диван. Ники опустилась на такой же диван напротив.

Анна и Филип были само внимание.

— Ты выглядишь странно, дорогая. Что случилось? — спросила Анна.

— Прежде чем я расскажу вам, в чем дело, я хотела бы кое-что объяснить, — начала Ники. — После того как мы столь неожиданно встретились в Провансе, я подумала, что мне надо обязательно приехать повидать вас — извиниться за то, что совсем вас забыла. Так вот, я собиралась сделать это в конце августа, по пути в Париж. Но на днях в Нью-Йорке произошло нечто, что совершенно переменило мои планы. Я решила приехать на пару недель раньше, потому что возникла необходимость срочно поговорить с вами, Анна. И с вами, Филип.

— Что ж, рассказывай все как есть, — отозвалась Анна.

Ники глубоко вздохнула, словно готовясь к прыжку.

— Четыре дня назад, — продолжила она, — в среду вечером я сидела дома и смотрела по телевизору ночной выпуск новостей. Наш римский корреспондент Тони Джонсон передал сообщение о стрельбе на митинге неподалеку от Рима…

— Я читал об этом во вторник в «Дэйли телеграф», — заметил Филип. — Предполагают, что имела место попытка политического убийства, совершенная сторонником соперничающей партии. Не так ли?

— Именно так, — ответила Ники. — Когда Тони Джонсон уже заканчивал репортаж, камера отъехала от него и стала показывать происходящее вокруг. Объектив выхватил из толпы лицо одного человека. — Ники наклонилась вперед, сжав руки, и закончила тихим, но твердым голосом: — Это был Чарльз. Лицо в толпе было лицом Чарльза.

Анна отпрянула, в изумлении глядя на Ники.

— Но как же это мог быть Чарльз? — воскликнул Филип. — Ведь в октябре будет три года со дня его смерти. Мы же знаем, что он утонул у Бичи-Хеда.

— Но в самом ли деле он утонул? — Ники пронзительно посмотрела на Филипа. — Тела так и не нашли, что меня всегда беспокоило, если честно. — К ее огромному удивлению, голос ее был совершенно тверд, и она так же спокойно продолжила: — Я не виню вас за то, что вы мне не верите, я и сама не могла поверить, когда увидела его лицо на телеэкране. И все же я знаю, что…

— Если ты считаешь, что Чарльз жив, то, наверное, думаешь, что он инсценировал свою смерть, — перебила Анна неожиданно громко, что выдало ее волнение. — Зачем моему сыну поступать так?

— Не знаю, — сказала Ники.

— В таком случае как он это сделал? — В голосе Анны зазвучали требовательные нотки.

— Полагаю, что это не было для него так уж трудно.

— Не было? — спросил Филип, взглянув на Ники с любопытством.

— У Чарльза мог быть сообщник, — ответила Ники, выдержав его взгляд. — Тот, кто помог ему устроить все так, чтобы его исчезновение выглядело как самоубийство. Этот человек, мужчина или женщина, мог сделать следующее. Он (или она) последовал за Чарльзом до Бичи-Хеда; Чарльз припарковал свой «ягуар» на видном месте, а затем сообщник отвез его назад в Лондон. Оттуда Чарльз мог легко добраться до Европы, самолетом или поездом, используя фальшивый паспорт. Или же сообщник ждал его в лодке у берега, возле мыса. Чарльз без труда мог доплыть до лодки, на которой его доставили через Ла-Манш в какой-нибудь французский порт.

— Что-то мне в это не очень верится! — воскликнул Филип. — Анна права: ну зачем Чарльзу было вытворять такое?

Ники покачала головой и пожала плечами.

— Я тоже над этим ломаю голову, но так и не могу придумать ничего путного. — Она секунду-другую поколебалась, а потом отважилась высказать то, о чем думала уже: — Хотя, честно говоря, была у меня одна мысль.

— Какая? — Анна насторожилась.

— Он мог захотеть начать новую жизнь, — сказала Ники.

— Но это совершеннейшая ерунда! — воскликнула Анна. — Он любил тебя, собирался на тебе жениться. Чарльз был счастливым человеком, ему было для чего жить.

— То, что вы говорите, справедливо, — согласилась Ники, — но только на первый взгляд. — Теперь уже она окинула Анну долгим многозначительным взглядом, а потом отчеканила: — Покончил Чарльз жизнь самоубийством или просто исчез, но в том и в другом случае он был разочарован жизнью. Если бы это было не так, он никогда бы не сделал ни того, ни другого. Поэтому приходится признать, что он был разочарован в этой жизни, а значит, и во мне.

Анна собралась ответить, но передумала. Она сомкнула губы и глядела молча на Ники, нервно сжимая руки, лежавшие у нее на коленях.

— В том, что говорит Ники, есть смысл, дорогая. — Филип повернулся к Анне и взял ее руки в свои. — По сути дела, еще три года назад мы пришли к тому, что Чарльз должен был быть в высшей степени обеспокоен и несчастлив, может быть, даже немного не в себе, чтобы покончить счеты с жизнью. — Филип посмотрел на Ники и сказал твердым голосом: — Я убежден, что он поступил именно так. Знаешь ли, дорогая, бытует мнение, что у каждого из нас есть двойник, человек, очень на нас похожий, живущий где-то на другом конце света. Разве не могло быть так, что ты увидела по телевизору именно такого двойника Чарльза, только и всего?

— Филип прав, — подтвердила Анна. — В самом деле прав. Ники, дорогая, мой сын совершил самоубийство в состоянии депрессии, вызванной неизвестными причинами.

— Хотелось бы в это верить.

— В это необходимо поверить, дорогая, ради твоего же собственного блага, — умоляюще произнесла Анна, вновь подаваясь вперед. Тщательно выбирая слова, она продолжала: — Хорошо известно, что молодые вдовы часто испытывают чувство вины, когда в кого-то влюбляются. Хотя вы с Чарльзом и не были женаты, но собирались пожениться. Возможно, и ты испытываешь вину за твои отношения с Кли. В таком случае, поверив, что Чарльз жив, ты можешь создать себе предлог для того, чтобы порвать с Кли. Разве это не…

— Нет, Анна! Это совершенно не так! — яростно отпарировала Ники. — Во-первых, я не чувствую себя виноватой из-за Кли. Ни в малейшей степени. Во-вторых, я вовсе не выдаю желаемое за действительное. Я верю только тому, что видела собственными глазами.

— Люди, которые инсценируют исчезновение и принимают другое обличье, обычно очень хитры от природы, — возразила Анна. — Мой сын не был таким. И уж конечно, Чарльз не мог быть жесток ни со мной, ни с тобой — ведь он любил нас.

Ники открыла сумочку и вытащила оттуда конверт.

— В среду вечером я была потрясена до глубины души и не поверила своим глазам, точно так же, как сейчас вы. Но придя в себя, я полетела в компанию и попросила одного из техников в студии прогнать еще раз римский сюжет из вечернего выпуска новостей. Когда на экране появился Чарльз, он сделал стоп-кадр, и я смогла внимательно изучить лицо этого человека. Должна вам сказать, что рассмотрела я его как следует. А еще я сделала моментальную фотографию прямо с экрана. Потом техник, по моей просьбе, тоже сфотографировал изображение уже своим аппаратом, проявил пленку и отдал мне на следующее утро. А я, когда вернулась домой, сличила свое фото с фотографиями Чарльза. — Ники вскрыла конверт и вытащила несколько снимков. Передавая их Анне, она пояснила: — Вот это моментальная фотография. Как видите, у мужчины волосы темнее, чем у Чарльза, и еще у него усы. — Она передала Анне вторую фотографию. — А вот Чарльз на юге Франции в год своей… своей гибели или исчезновения. На ней я слегка затемнила волосы и добавила усы, как у того мужчины. Посмотрите внимательно. Я убеждена, что это один и тот же человек.

— Право, не знаю, — недоверчиво сказал Филип, глядя на фотографии, которые держала Анна. — По-моему, доказательства сомнительные, тебе не кажется?

Анна молчала. Она изучала снимки. Лицо ее было задумчивым.

— А вот другая фотография, — сказала Ники, — сделанная студийным техником. Она побольше, чем моментальный снимок, и четче. Ну конечно же, тот человек в Риме — Чарльз, только со слегка измененной внешностью. Вы вглядитесь повнимательнее.

— Что же, сходство и вправду есть, — тихо согласилась Анна, но я все же не уверена, что это мой сын. Как такое могло случиться?

— А зачем ты нам все это рассказываешь, Ники? Что ты от нас хочешь, что мы должны теперь сделать? — спросил Филип, вдруг раздражаясь.

— Не знаю, — призналась Ники. — Просто мне не с кем было поделиться, кроме вас. В конце концов, вы оба знали Чарльза лучше других.

— Ты заставляешь нас беспокоиться за тебя, моя дорогая, — пробормотал Филип, качая головой. — Я уверен, что Анна чувствует то же самое.

— Да, — согласилась Анна.

— Мне совершенно очевидно, — продолжал Филип, — что эта история очень тебя расстроила. Ну конечно, ты думаешь о Чарльзе как о живом. Мне бы хотелось, чтобы ты выкинула все это из головы. Если ты этого не сделаешь, будет только хуже. Позволь тебе сказать раз и навсегда: я на самом деле считаю, что Чарльза Деверо нет в живых. Анна, дорогая, ведь и ты того же мнения?

— Совершенно верно. Ники, милая, послушай. — Анна старалась говорить как можно мягче. — Чарльза не вернешь. Пожалуйста, поверь мне. Я его мать, я бы сердцем чувствовала, будь он жив. Ты не должна так терзаться из-за него. Пожалуйста, оставь его в покое, ради себя. Ради Кли. У тебя теперь новая жизнь. Чарльз в прошлом. Пусть он там и остается.

Ники переводила взгляд с Анны на Филипа. Она видела, с каким сочувствием они смотрят на нее, какое беспокойство светится в их глазах. Ей вдруг подумалось, что они считают, что она не в своем уме. Так что дальнейший разговор с ними терял всякий смысл.

Она тяжело вздохнула.

— Я привезла вам эти фотографии потому, что думала, что вы увидите то же, что вижу я… Я надеялась найти у вас поддержку, но не получила ее. И мне кажется, я знаю почему… отчасти…

Анна пересела к Ники на диван и взяла ее за руку. Затем сказала тихо и осторожно:

— Позволь мне рассказать тебе о характере моего мальчика. Чарльз был самым добрым, самым вдумчивым, самым любящим человеком. Тебе это должно быть известно и по собственному опыту. Кроме того, он был цельной натурой. Господи, да, он был человеком чести. Всякий, кто знал Чарльза, говорил, что он никогда не бросал слов на ветер. Он был истинным джентльменом в лучшем, самом возвышенном смысле слова и за всю жизнь ни разу не поступил бесчестно. Низкие поступки были противны его натуре.

Анна замолчала, и ее ясные голубые глаза наполнились слезами при мысли о сыне, о его достоинствах и о том, что свои принципы он всегда был готов отстаивать.

— Чарльз был таким хорошим, Ники, таким порядочным, у него не было изъянов. И двуличным он не был никогда, он не стал бы притворяться, даже если бы от этого зависела его жизнь. Я носила своего сына под сердцем, я кормила и растила его, кому же, как не мне, знать его, тем более что воспитывала я его без отца. — Голос ее задрожал. — Ничто и никто не сможет меня убедить в том, что Чарльз подстроил свое исчезновение. Все очень просто. Я знаю, что он этого не делал. Чарльз Деверо, мой сын, не мог этого сделать. — Анна сглотнула ком, стоявший в горле, и сморгнула слезы.

— Вот уж чего я не хотела, так это причинить вам боль, поверьте мне, — сказала Ники в растерянности при виде безграничного горя Анны. — Но я должна была приехать и рассказать вам то, что узнала. Вы, наверное, думаете, что я не в своем уме…

— Нет, я так не думаю, — ответила Анна. Голос ее все еще дрожал. — И Филип так не думает.

— Конечно же, нет! — воскликнул Филип, улыбнувшись. — Просто я сомневаюсь, что Чарльз жив. Больно уж все это выглядит странно и неправдоподобно. Нелепо даже.

— Но ведь случалось же, что люди исчезали, и довольно успешно, — заметила Ники, продолжая настаивать на своем. — Лорд Лукан, например, чье тело так и не нашли. Вы, конечно, помните тот случай. Из того, что нам известно, вполне можно заключить, что Лукан жив и здоров и живет где-нибудь на другом конце света. В Южной Африке, например. Места на земном шаре хватает. Он вполне мог скрыться под чужим именем.

— Сомневаюсь. — Филип резко покачал головой. — Я совершенно уверен, что Лукан мертв, что он утонул, как и было признано после его исчезновения.

— Ну а член британского парламента Джон Стоунхауз? Он-то исчез в семидесятых весьма хитроумным образом, — торопливо добавила Ники.

— Да, но его в конце концов нашли, — возразил Филип.

— Ники, — сказала Анна дрожащим от горя голосом, — на этих фотографиях не Чарльз. В самом деле не он. Мой сын мертв.

 

24

После полудня Ники отправилась гулять по Пулленбруку.

До этого она, Анна и Филип кое-как позавтракали, старательно избегая разговоров о Чарльзе. Только Филип не утратил аппетита. Ники же с Анной нехотя ковыряли в тарелках, и она была несказанно рада улизнуть из-за стола сразу после пудинга, вежливо отказавшись от кофе и извинившись за преждевременный уход.

Ей хотелось побыть одной. Оказавшись за стенами дома, где сияло солнце, она с облегчением вздохнула и постаралась стряхнуть напряжение, державшее ее мертвой хваткой вот уже несколько часов.

Неожиданно воспоминания повлекли ее к розовому саду, и она послушно направилась туда. Подойдя к входу в стене из рыхлого камня, она повернула кованую железную ручку и распахнула старинную деревянную дверь, от которой вниз вели шесть каменных ступенек. Спустившись, Ники остановилась, восхищенная открывшимся перед ней видом.

В Пулленбруке было несколько садов, но Ники считала этот сад красивее других. Оттененный высокой серой каменной стеной, он был очень живописен.

Со слов Анны, Ники знала, что этот замысловато спланированный сад появился еще в восемнадцатом веке. Тогда же возникли цветники и клумбы, с причудливыми орнаментами, образованными в них растениями. В центре сада расположилась маленькая лужайка, окруженная розовыми кустами. Цветники были устроены со всех четырех сторон лужайки, прямо за живой изгородью.

Вьющиеся розы покрывали древние стены, отчего они полыхали розовым и красным всех оттенков — от нежно-багряного до ярко-малинового. У подножия стен росли гибриды чайных роз и флорибунды, а также розы сорта «Айсберг», прохладные на вид, которые Анна окружила лавандой. Другие клумбы украшали любимые в прежние времена цветы и травы, такие, как иссоп, чабер, чебрец и розмарин вперемешку с гвоздиками, фиалками трехцветными, фиалками обыкновенными и ладанником.

Обычай высевать разные травы среди роз и других цветов был распространен в эпоху Тюдоров и Стюартов. По крайней мере, так ей когда-то сказала Анна.

Но, помимо красоты и благоухания, была еще одна причина, по которой этот сад привлекал Ники. Здесь она впервые встретила Чарльза и здесь же несколько позже поняла, что любит его. А еще именно здесь он сделал ей предложение, когда они как-то вечером гуляли по этим дорожкам.

Ники двинулась вперед, вдыхая пьянящий аромат роз, особенно сильный в этот день. Непроизвольно она направилась к старой деревянной скамейке, стоявшей в заросшем углу сада, у самого подножия стены, в тени платана. Она села, откинулась на спинку и, опустив веки, предалась свободному течению мыслей. Вскоре она открыла глаза и посмотрела вверх.

Безоблачное небо было того самого голубого оттенка, который Чарльз сравнивал с цветком вероники. По его словам, он точно повторял цвет ее глаз. От запаха роз кружилась голова, где-то рядом в ароматном воздухе гудела пчела. Да-да, именно в такой день она впервые увидела Чарльза Деверо.

Поток воспоминаний увлек ее. Четыре года прошло с тех пор, как Чарльз Деверо внезапно появился в ее жизни в памятную пятницу июня 1985 года. Она снова закрыла глаза, оживляя в памяти тот день.

«Безупречная роза, — подумала Ники. — Лучшей я, пожалуй, не встречала». Цветок был большим, перламутрово-желтым, полностью распустившимся, но еще не увядающим и готовым вот-вот осыпаться. Она наклонилась, кончиком пальца дотронулась до лепестка и вдохнула удивительный аромат.

Заслышав хруст шагов на дорожке, она обернулась. К ней приближался молодой человек, на вид ему было едва за тридцать. Когда он подошел ближе, Ники увидела, что он ненамного выше нее, примерно метр семьдесят, стройный, хорошо сложенный. От природы он был светлокожим, и Ники поразили его загар и волосы, обычно светло-коричневые, а теперь местами совершенно выгоревшие. Сухость и поджарость фигуры, высокие, резко очерченные скулы, чуть суровые черты лица и тонкий аристократический нос очень шли ему.

— Вы дочь Эндрю, — сказал он, пристально глядя на нее и даже не пытаясь скрыть свое любопытство.

Протянув руку, она кивнула.

— Ники Уэллс.

— Чарльз Деверо, — ответил он и крепко пожал ей руку.

Ники заглянула в его зеленые глаза, самые ясные зеленые глаза, которые ей когда-либо приходилось видеть. Так они смотрели друг на друга довольно долго, не отнимая рук. Ники почувствовала невольное и сильное влечение к нему.

Он же пристально изучал ее, и Ники поняла, что привлекает его точно так же, как и он ее. Она вспыхнула. Краска залила ей шею и щеки.

— Вы покраснели, мисс Уэллс. Вы не привыкли, чтобы мужчина смотрел на вас с нескрываемым восхищением?

Ники уставилась на него в изумлении, не зная, что ответить. Немота сковала ее. Он был прям и ни в малейшей степени не подвержен общественным предрассудкам. Он сразу брал быка за рога. «Неслыханная дерзость, особенно для англичанина и аристократа», — подумала она и в душе улыбнулась. Ей нравится его прямота; она освежает, хотя и вызывает некоторую настороженность. Ей доставляет наслаждение его манера говорить, присущая высшему свету Англии. Чего стоит один его голос, словно у шекспировского актера, сочный, богатый на оттенки, ритмичный. «Ни дать ни взять Ричард Бартон, — подумала она. — Настоящий Ричард Бартон».

Чарльз сказал:

— Вы так немногословны… Я, право, опасаюсь, что смутил вас, мисс Уэллс.

— Вовсе нет, и пожалуйста, называйте меня просто Ники.

— Непременно. Прошу вас, простите мне дурные манеры. Но вы, знаете ли, и в самом деле прекрасны. Вне всякого сомнения, вы самая прекрасная женщина из всех, что я встречал.

— Бойтесь данайцев, дары приносящих. — Усмехнувшись, Ники слегка отклонилась назад и внимательно посмотрела на него.

— Я знаю, что говорю. Послушайте, вы не откажетесь отужинать со мной в понедельник вечером, в Лондоне? Вдвоем — только вы и я. Хотелось бы познакомиться с вами получше.

— Хорошо, я поужинаю с вами. С удовольствием, — только и смогла ответить Ники.

— Вот и отлично. Интимный ужин в тихом маленьком ресторанчике. Предоставьте выбор мне, я знаю прекрасное местечко. Вы ведь с родителями остановились в «Кларидж»?

— Да.

— Я заеду за вами в семь. Пожалуйста, не опаздывайте. Не выношу, когда женщины заставляют себя ждать. Оденьтесь непринужденно, даже слегка небрежно. То место, куда мы поедем, не слишком изысканное.

— Вы всегда так командуете, мистер Деверо?

— Зовите меня Чарльз. Нет, я командую не всегда. Приношу свои извинения. Я не хотел показаться вам несносным.

— Что вы, что вы, вы вовсе не несносный.

— Я должен сделать одно признание.

— О-о… Так скоро? — Ники саркастически усмехнулась, вскинув брови.

Чарльз усмехнулся в ответ.

— Ага, значит, передо мной обладательница не только прелестного личика, но еще и чувства юмора. Сочетание столь же прекрасное, сколь и невероятное. — Он снова усмехнулся и произнес все тем же ласкающим слух голосом: — Неделю назад я поехал забрать ваших родителей из гостиницы, чтобы привезти сюда на уикэнд. В их номере я увидел вашу фотографию. — Он глубоко вздохнул и закончил с отчаянием обреченного: — Я был покорен вами.

Ники не знала, что сказать, а Чарльз тем временем продолжал:

— Ваша матушка застала меня на месте преступления, когда я рассматривал ваше фото, и рассказала мне о вас все. — Он замолчал и, устремив на нее прямой взгляд зеленых глаз, добавил: — Боюсь, что с тех самых пор вы не выходите у меня из головы.

— Ну что ж, это лучшее из того, что мне пока довелось от вас услышать, — решила подразнить его Ники.

У Чарльза хватило достоинства и благородства рассмеяться.

— Но я и в самом деле говорю что думаю. Когда я приехал в поместье пятнадцать минут назад, первое, что я сделал, так это спросил у вашей матушки о вас. Когда же она поведала мне, где вы, я направился прямо сюда и вот нашел вас.

— Чарльз, — начала было Ники и осеклась. Ее поразила его откровенность и серьезность, так что она смогла лишь пробормотать: — Честно говоря, я не знаю, как вам отвечать. Вы такой прямодушный, агрессивный даже. Когда я говорю с вами, у меня сердце замирает.

— А у меня перехватывает дыхание, когда я вижу вас.

Очень осторожно Ники высвободила свою руку и посмотрела на нее. Он держал ее так крепко, что на коже остались красные пятна и рука побаливала.

Чарльз проследил за ее взглядом.

— Простите великодушно, — сказал он. — Иногда я не соразмеряю силы. Мое рукопожатие может быть чрезмерным. — После этих слов он осторожно взял ее руку в свою, поднес к лицу и тихонько провел по ней губами.

Ники показалось, что сейчас она взорвется. Его прикосновение было сродни удару тока. Она отняла руку и отвернулась, сознавая, что за ней по-прежнему следит пара пристальных зеленых глаз.

Они помолчали. Потом Чарльз спросил:

— Скажите мне, что вы делали здесь совсем одна?

— Смотрела на розы. — Ники повернулась к нему и, стараясь говорить совершенно спокойно, произнесла: — Среди прочих я рассматривала вот эту. Она самая красивая из всех. — Прикоснувшись к желтому цветку, она добавила: — Правда?

Чарльз взглянул на розу, потом на Ники и воскликнул:

— Ваши глаза точь-в-точь цвета вероники!

— Цвета чего?

— Вероники, таких ярко-голубых маленьких цветочков.

Неожиданно взяв Ники под локоть, Чарльз повел ее к деревянной калитке в конце сада.

— Думаю, что нам пора идти пить чай. Это для нас сейчас самое безопасное времяпрепровождение.

Чарльз не отходил от Ники весь следующий час, исчезнув лишь на двадцать минут в конце чая, накрытого в гостиной. Она постоянно чувствовала на себе его взгляд, что не скрылось от внимания ни ее матери, ни Анны, время от времени многозначительно и радостно переглядывавшихся. Ее отец был слишком увлечен разговором с Филипом о Маргарет Тэтчер и о британской политике, чтобы что-нибудь заметить. Оба они сидели особняком в другом конце комнаты и были так заняты собой, что окружающее для них не существовало.

Позже, когда Ники пошла наверх переодеваться к ужину, первое, что она заметила, войдя в комнату, была желтая роза, та, которой она восхищалась в саду. Теперь она стояла в хрустальной вазочке на ночном столике. К вазе был прислонен конверт с ее именем. Внутри лежала записка, написанная четким красивым почерком: «Я не хотел смутить или обидеть вас. Не сердитесь на меня. Ч.Д.»

Ники уронила записку на кровать, взяла вазу и погрузила лицо в самую середину цветка, глубоко вдыхая его аромат. Она чувствовала, что может думать только о Чарльзе Деверо. «Вот она, моя погибель», — вздохнула она, зная, что теперь уж ничего не поделаешь. Поздно. Она влюбилась в него за каких-нибудь несколько часов, покоренная его взглядом, голосом, обаянием и властностью. Он обладал шармом, щегольским блеском и огромной внутренней силой. Никогда она еще не встречала человека, подобного ему.

Немного погодя, столкнувшись с ним в вестибюле рядом с гостиной, она поблагодарила его за розу.

— Совершенство заслуживает совершенства, — ответил он с легкой улыбкой и весь вечер так внимательно ухаживал за ней, что в конце концов даже отец заметил, какие знаки внимания молодой человек оказывает его дочери. Он сказал ей об этом с глазу на глаз, когда они отправились спать. Мать ушла вперед по коридору, отец задержался ненадолго перед ее спальней, а потом вошел за ней следом.

— Не хочу, чтобы ты подумала, будто я вмешиваюсь в твою жизнь, Ники, — тихо сказал он, ласково кладя ей руку на плечо. — Но я знаю Чарльза уже несколько лет и должен тебе сказать, что он притча во языцех. И в отношениях с женщинами привык добиваться своего.

— Могу себе представить, папочка. — Ники заглянула в его глаза, такие же голубые, как и ее собственные, и тут же заметила в них беспокойство. — Ну что ты, папуля, не волнуйся. Я смогу постоять за себя. — Она рассмеялась и чмокнула его в щеку. — Не забывай, что я тертый журналист, а еще я независимая, задиристая и на многое способная женщина — словом, такая, какой ты меня вырастил.

Эндрю Уэллс кивнул.

— Конечно, ангел мой, мы с матерью старались воспитать в тебе лучшие качества, включая смелость. Я знаю, что ты сможешь за себя постоять, если что. Твоя служба приучила тебя к опасности. Но это не работа, а Чарльз Деверо — мужчина особого рода. Он воспитанник Итона и Оксфорда, он символ британских устоев, аристократ до мозга костей, у него знатные предки и безупречное прошлое. Не забывай, его дед был пэром, его дядя — граф, а мать обладает собственным дворянским титулом.

— Я что-то не возьму в толк, папочка, к чему ты клонишь.

— Британская аристократия — совершенно особый мир, самодовольный и замкнутый, сторонящийся чужаков. Для большинства он закрыт.

Ники расхохоталась.

— Боже мой, и это говорит мой отец, Эндрю Уэллс. Уж не боишься ли ты, что кто-то скажет, будто я, видите ли, не пара Чарльзу Деверо оттого, что я американка?

Эндрю Уэллс рассмеялся.

— Не совсем. Что касается меня, то я-то как раз считаю, что ты пара любому, моя девочка. Быть может, ты даже слишком хороша для большинства мужчин.

— Ты рассуждаешь как настоящий, преданный и любящий отец.

— Я просто хотел тебе сказать, что он — человек из другого мира. Я хотел предостеречь тебя, объяснить тебе, что, как сказал мне однажды Филип, Чарльз немного повеса. Только и всего.

— Пап, ну уж с этим я как-нибудь справлюсь. Честно, справлюсь.

— Знаю. И все же будь осторожна.

— Ага. А еще я должна смотреть в оба, точь-в-точь как вы меня учили, когда я была маленькой. Смотри в оба и будь осторожна, Ник. Именно так я всегда и поступала, папа, и никогда не забывала твоих советов, — сказала в заключение Ники с легкой усмешкой.

Эндрю Уэллс привлек ее к себе.

— Ты лучше всех. Я дорожу тобой как зеницей ока. Я всего лишь хочу, чтобы ты не страдала понапрасну. Что ж, спокойной ночи, дорогая.

Ники и Чарльз провели вместе всю субботу. Они многое узнали друг о друге, пока катались вокруг Пулленбрука на его «лендровере». Ники поняла, что Чарльз хорошо образован, много знает, разбирается в мировой политике, а также умен и эрудирован. Она чувствовала, что он ей нравится как человек, а не только как мужчина.

В субботу вечером Анна давала званый ужин, на который были приглашены несколько соседских супружеских пар; вечер удался на славу. И снова Чарльз усердно ухаживал за ней и, казалось, совершенно не обращал внимания на гостей, приглашенных матерью. Ники тоже общалась только с ним, хотя держала себя немного прохладнее, чем он, так как постоянно чувствовала на себе взгляд отца.

Отправляясь спать, она ликовала, плыла по воздуху от счастья. Раздевшись, она села на диванчик у окна и стала мечтательно оглядывать залитые лунным светом окрестности. Она думала о Чарльзе. Неожиданно раздался легкий стук в дверь. Она открыла и совсем не удивилась, увидев на пороге Чарльза. Не говоря ни слова, он быстро вошел в комнату, закрыл за собой дверь и прислонился к ней.

— Прошу простить за вторжение в столь поздний час, — сказал он. — Я не мог заснуть. Мне необходимо было увидеть вас хоть на миг.

Он шагнул вперед, взял ее за руку и притянул к себе.

— У меня возникло совершенно неодолимое, отчаянное желание поцеловать вас и пожелать доброй ночи. — Он посмотрел на нее в упор и молча улыбнулся. Затем жадно поцеловал в губы. Ее руки обвили его шею, и он тут же привлек ее к себе еще ближе. Немного погодя он ослабил объятия и прошептал, не отрывая губ от ее волос:

— Я хочу любить тебя, Ники. Позволь мне остаться с тобой в эту ночь, не прогоняй меня.

Она молчала.

Он поцеловал ее снова, еще более страстно, чем прежде, и ей ничего не оставалось, как ответить на поцелуй и прижаться к нему.

— Дорогая моя, — сказал он и провел губами по ее щеке. — Позволь мне остаться.

— Ведь я тебя совсем не знаю, — начала было Ники, но замолкла в нерешительности. Она была обескуражена и испугана. Чарльз Деверо возымел над ней власть. Он ошеломлял ее, и Ники вдруг поняла, что он легко может опустошить и уничтожить ее.

Чарльз взял ее лицо в свои ладони и заглянул в самую глубину ее глаз.

— О, Ники, Ники, — ласково прошептал он. — Хватит играть в эти глупые игры. Мы взрослые, вполне зрелые, разумные люди. — Его губы вновь тронула легкая улыбка, и он добавил: — Скажи честно, ведь не думаешь же ты, что узнаешь меня лучше день спустя? Какая разница, станем ли мы любовниками этой ночью или же подождем до понедельника? — Губы его приблизились, и он поцеловал Ники долго и крепко, а потом отпустил, оставив стоять на середине комнаты.

Повернувшись, он подошел к двери и запер ее. На обратном пути снял с себя шелковый халат и кинул его на кресло, а затем стал расстегивать пижаму. Стоя перед ней, он произнес низким, чувственным голосом:

— Ты прекрасно знаешь, Ники, что хочешь меня так же, как я хочу тебя. У тебя все на лице написано. — И, не смущаясь ее молчанием, уверенный в себе, полный самообладания, он взял ее за руку и повел к кровати под балдахином.

Сидя на скамейке, Ники выпрямилась и вытащила из кармана очки от солнца. Надевая их, она почувствовала, что ее щеки влажны, и вздрогнула при мысли, что плачет. Не хватит ли ей лить слезы по Чарльзу Деверо? Разве не выплакала она их несколько лет назад?

Она встала и пошла по дорожке между клумбами, стараясь освободиться от тяжкого бремени воспоминаний. Поднявшись по лесенке, она повернула ручку старинной двери и вышла из сада.

Вскоре показался Пулленбрук. В который раз она подумала, как же прекрасно выглядит этот дом в лучах полуденного солнца. Старый серый камень стен казался теплым, окна сияли и сверкали, отчего он и вправду был похож на живое существо. Когда они говорили о доме накануне, Анна сказала сущую правду: она и в самом деле влюбилась в Пулленбрук с первого взгляда.

«В ту злосчастную пятницу, — подумала она, глядя на огромный особняк, весь пропитанный историей Англии и рода Клиффордов, — я была покорена мужчиной, его матерью и величественным родовым поместьем». Да, она влюбилась в них всех. В мгновение ока. И она все еще любит Анну и дом. Что же касается Чарльза, то ее любовь к нему умерла три года назад.

Большой зал, куда она вошла несколько минут спустя, был пугающе тих и полон бледного солнечного света. Взгляд Ники упал на семейные портреты над камином, и она остановилась, задумчиво разглядывая их. Потом, двигаясь вдоль стен огромного зала, осмотрела и остальные.

Вдруг она подумала: Чарльз Адриан Клиффорд Деверо происходил из славного аристократического семейства землевладельцев и рыцарей, служивших английской короне. Он был истинный аристократ в лучшем смысле этого слова. Достоинство и знатность передались ему от многих поколений; понятия справедливости и честной игры внушались ему сызмальства. Он действительно был хорошим, порядочным человеком. И она не смогла бы полюбить его, будь он другим. Конечно же, она не смогла бы полюбить человека, способного на низость, на хладнокровную имитацию своей смерти из эгоистических соображений; способного безжалостно обречь на боль и страдания женщину, которую он любил, и собственную мать. Она бы никогда не захотела выйти замуж за такого человека. Нет. Никогда.

Заслышав шаги, Ники обернулась.

К ней шла встревоженная Анна. Подойдя, она взяла Ники под руку.

— Что с тобой, дорогая?

Ники только помотала головой и попыталась улыбнуться.

— Ты так стремительно исчезла, что я начала беспокоиться. Надеюсь, ты не сердишься на нас с Филипом?

— Вовсе нет. Как раз напротив. — Ники кашлянула и продолжила: — Я думала о Чарльзе, вспоминала его и пришла к одной мысли. Вы правы, Анна, я тоже уверена, что он не инсценировал собственную смерть. Конечно же, он не был способен на двуличие. Сейчас я признаю это. Я согласна с вами и с Филипом, что человек, попавший в кадр в Риме, удивительно похож на Чарльза, и не более того.

Анна изумилась, но быстро взяла себя в руки и сказала:

— Вот так поворот — надеюсь, ты говоришь, что согласна с нами, не потому, что хочешь успокоить меня?

— Конечно же, нет. Вы меня знаете. Я дочь своих родителей и такой же правдоискатель, как они. Не только в работе, но и в личной жизни. Во всем, если честно.

Ничего не ответив, Анна направилась к двери, ведущей в личные покои. Ники догнала ее, взяла под руку и сказала:

— Мне ужасно, ужасно жаль, что я так огорчила вас. Я вовсе не собиралась причинять вам боль своим приездом, своим рассказом и этими фотографиями.

— Знаю, Ники, ты сделала это только под давлением обстоятельств.

— А еще я не хотела выкладывать все именно сегодня. — Ники покачала головой. — Правда, не хотела. Я думала поговорить с вами завтра, чтобы не портить вам помолвку. Но я так ужасно себя чувствовала после беспокойной ночи, что слова как-то сами вылетели, помимо моей воли.

— Нет-нет, ничего дурного ты не совершила, и я рада, что ты набралась смелости приехать… — Анна улыбнулась. Ее лицо светилось любовью. — Так или иначе, но ты вновь вернулась в мою жизнь, Ники.

— Да, это правда.

— Я абсолютно уверена, что Чарльз совершил самоубийство. Почему он это сделал, мы никогда не узнаем, так как видимых причин для этого не было. В последние годы я стала подумывать о том, что он, должно быть, был болен. Я имею в виду физически, болен какой-нибудь смертельной болезнью, раком, опухолью мозга, белокровием или чем-то ужасным вроде этого, о чем он, конечно, никому из нас не рассказывал. Я. думаю, что он решил оставить этот мир, чтобы уберечь нас от переживаний по поводу его страданий и скорой гибели. Для меня это единственно возможное объяснение.

— Смерть Чарльза навсегда останется тайной, — пробормотала Ники себе под нос.

После того как Ники поднялась наверх отдохнуть перед ужином, Анна вернулась в большой зал и заперла парадную дверь. Затем она удалилась в свои покои.

Перед этим они с Филипом пили чай, и, уходя на поиски Ники, она оставила его в гостиной. Заглянув в дверь, она увидела, что Филипа там уже нет.

«Быть может, он отправился к себе в комнату отдохнуть», — подумала она и пошла по коридору в библиотеку, собираясь отложить журнальные приложения к воскресным газетам, прежде чем Инес их выбросит.

Дверь была открыта, и она услышала плохо различимый голос Филипа. Он, видимо, разговаривал по телефону, и она ускорила шаг, торопясь рассказать ему о внезапной перемене в настроении Ники.

Войдя в библиотеку, Анна увидела Филипа, сидевшего на краешке стола к ней спиной. Прежде чем она смогла заявить о своем присутствии, она услышала, как он сказал:

— …и просто ни в какую. Как собака с костью… — Он на секунду замолчал, слушая собеседника, потом воскликнул: — Да нет же, нет! В Риме!

— Филип, я хотела тебе что-то сказать, — окликнула его Анна.

Вздрогнув от неожиданности, он повернулся, и по выражению его лица стало ясно, что его застали врасплох.

Он кратко кивнул, сказав в трубку:

— Послушай, мне надо идти. Поговорим завтра… лучше завтра. Хорошо, тогда до встречи, — и торопливо бросил ее на рычаг.

Анна подошла к столу, слегка хмурясь.

— Ты, наверное, говорил о Ники, Филип. С кем ты разговаривал?

— С сыном. Я разговаривал с сыном, дорогая, — ответил Филип без запинки.

— О Ники? — недоверчиво переспросила Анна.

— Да. Когда я разговаривал с Тимом прошлым вечером, сразу по его возвращении из Лейпцига, я пообещал, что вернусь в город сегодня. Чтобы нам поужинать вместе. Я только что отпросился у него. Он поинтересовался, почему я не могу приехать, и я рассказал ему о Ники и ее диковатой истории про того человека в Риме.

— А почему ты отказался от ужина? В этом не было никакой необходимости. Мог бы поехать. Я бы не возражала.

— Дорогая, ну как ты не понимаешь? Я не хотел оставлять тебя сегодня вечером, — сказал Филип. — Ты немного расстроена всей этой… чепухой. Я посчитал, что мне следует побыть с тобой, мне захотелось побыть с тобой еще немного. А с Тимом мы увидимся завтра.

— Вот как? — пробормотала Анна и озадаченно посмотрела на Филипа.

 

25

В понедельник вечером Ники успела на последний рейс в Рим. Как только самолет поднялся в воздух, она поудобнее устроилась в кресле, вытащила записную книжку и просмотрела заметки, сделанные в номере гостиницы «Кларидж» в течение дня.

На это ушла пара секунд, и она сунула записную книжку обратно в сумочку, потом взяла бокал красного вина, только что принесенного стюардом. Сделав несколько глотков, она попыталась расслабиться, но мысли неслись галопом, как все предыдущие дни.

Хотя она и поговорила с Анной и Филипом в Пулленбруке и услышала их мнение, шестое чувство подсказывало ей, что человек, попавший на экран в одном из сюжетов новостей компании Эй-ти-эн, был все же не кем иным, как Чарльзом Деверо. Отец всегда советовал доверять шестому чувству, и именно так она поступала теперь.

Поставив стакан на широкий подлокотник, Ники снова полезла в сумочку. На этот раз достала фотографию, сделанную с телемонитора студийным техником Дейвом. Сдвинув брови, пристально разглядывала ее, что делала довольно часто с минувшей среды. Сколько ни пыталась Ники убедить себя, что ошибается, она всякий раз возвращалась к первоначальному заключению: это действительно Чарльз Деверо.

Вчера, в Пулленбруке, она было засомневалась в этом, несомненно, под влиянием дома, его истории и прошлого семьи и, что совершенно естественно, под влиянием Анны Деверо. Если уж сама Анна говорит, что на фотографии не ее сын, то кто станет спорить с ней? Во второй половине воскресенья она даже изменила свое мнение и согласилась с Анной, к огромному удивлению ее и Филипа.

Но вот утром, остановившись в «Кларидж», она снова передумала.

Наверное, ничто на свете не может привести человека в чувство лучше, чем прохладный свет дождливого лондонского утра, особенно в понедельник, подумала Ники, откладывая фотографию. Анна и Филип утверждают, что человек в Риме просто похож на Чарльза. С этим она не могла согласиться: его сходство было разительным. Если человек на фотографии и не Чарльз, то его совершеннейший двойник.

Все утро, проведенное в гостинице, она сидела и вспоминала еще и еще раз все, что произошло, спрашивая себя, как отреагирует компаньон Чарльза, если она покажет ему фотографию. Кристофер Нилд и Чарльз дружили много лет, а кроме того, вели общее дело и были очень близки с той самой поры, когда и тому и другому было по двадцать лет.

Не долго думая, Ники сняла трубку телефона и набрала номер Криса в компании «Винтедж уайнз», торговавшей старинными винами, но, к огромному разочарованию, услышала от Майкла Кронина, секретаря Криса, что тот в отъезде. Она попыталась разузнать что-нибудь поточнее, но ей сообщили, что мистер Нилд «порхает по островам где-то в Полинезии» и связаться с ним совершенно невозможно, а в Англию он вернется не раньше середины сентября. Разочарованная Ники обещала перезвонить в следующем месяце.

Поразмыслив, она решила обратиться к источнику телесюжета — бюро Эй-ти-эн в Риме. Быть может, Тони Джонсон, глава римского корпункта компании, чем-то поможет ей; не исключено, что остались дополнительные куски материала, которые не были переданы по спутнику в Нью-Йорк, и они дадут ей хоть какую-то подсказку.

И вот теперь, по дороге в Рим, Ники гадала, не затеяла ли она игру в пойди-туда-не-знаю-куда. Ну как отыскать человека, который так хитро и умело исчез три года назад? Человека, который, видимо, не хотел, чтобы его обнаружили, и чье присутствие в Риме стало известно ей благодаря чистой случайности, везению, зигзагу удачи, судьбе, назовите это как угодно. Если оператор Эй-ти-эн, снимавший репортаж вместе с Тони, не выхватил бы это лицо из толпы, если бы она не смотрела выпуск новостей именно в тот момент, она бы так и продолжала жить в неведении. «Один шанс против миллиона», — подумала она, вспомнив, как на экране появилось и тут же исчезло это лицо, мгновенно, в несколько секунд. Как легко она могла пропустить его, если бы в ту самую минуту пошла на кухню за стаканом воды или же разговаривала по телефону. И все же случилось иначе: одно счастливое совпадение цеплялось за другое. «Этому суждено было случиться», — прошептала она. Но искать Чарльза Деверо — все равно что иголку в стоге сена.

Ники повернулась в кресле и посмотрела в иллюминатор на темное ночное небо. Она спросила себя, зачем так настойчиво продолжает это дело, почему не отступится. Естественно, ответ не заставил себя ждать. Принимая во внимание ее характер и специальность, странно было бы, если б она не захотела узнать правду. К тому же ей хотелось закончить главу своей жизни, которая некогда была посвящена Чарльзу Деверо. Не то чтобы он ей до сих пор был небезразличен — ее чувства к нему умерли, и давно. Но ей не хотелось, чтобы он продолжал преследовать ее, словно призрак.

В конце концов, у нее теперь есть Клиленд Донован, человек особенный, ставший для нее таким важным за последние два месяца. Она отождествляет Кли со своим обновлением. У нее прекрасная возможность связать с ним жизнь, если только все прочее сладится и устроится. Совсем недавно ее посетила мысль, что они, пожалуй, смогут ужиться, если только каждый найдет силы кое-чем поступиться.

Кли стал будущим. Ее будущим. Именно поэтому она не должна позволять теням прошлого омрачать ее, их существование. Она хочет освободиться — сердцем, умом и душой, — освободиться для Кли, и здесь не место помехам из прошлого.

Как частенько теперь случалось, ее мысли обратились к Кли, и она почувствовала, что ее охватывает удивительное тепло. Сознание того, что у нее есть Кли, что он любит ее, поднимало ей настроение, даже когда она была одна. К счастью, ей удалось дозвониться ему в гостиницу «Кемпински» в Западном Берлине ближе к вечеру, прежде чем отправиться в аэропорт. Она хотела сказать ему, что улетает по делам на несколько дней в Рим.

Прекрасно сознавая природу их работы, он был не очень удивлен и не нашел ничего необычного в том, что она куда-то срочно летит.

— Что-то затевается? — только и спросил он, рассмеявшись, и добавил: — Подозреваю, что на тебя снизошло озарение и у тебя родился замысел новой фантастической программы.

Скороговоркой, в двух словах, Ники объяснила, что ничего особенного она не планирует, просто раздумывает над тем, как бы сделать передачу о европейском Общем рынке и переменах, которые произойдут, когда все границы исчезнут.

— Через некоторое время мне придется интервьюировать политиков разных стран, так что сейчас я хочу провести разведку, посмотреть, как обстоят дела в Риме, раз уж я проделала то же самое в Лондоне, — объяснила она, прибегнув к безобидной лжи.

Он все понял. Они поболтали о его грядущей поездке в Лейпциг и договорились держать связь по телефону или через «Имидж» в Париже, если в том возникнет необходимость.

— Чао, Ник, — сказал Кли. — Не могу дождаться двадцать восьмого числа.

— Я тоже, дорогой, — ответила она, прежде чем положить трубку.

Ники закрыла глаза. Ее стало клонить в сон, от вина должно быть. Заскучав по Кли сильнее, чем когда-либо, она подумала, что ему может быть очень неприятно, если он вдруг узнает об истинной причине ее поездки в Рим. Ники спросила себя, расскажет ли она Кли обо всем при встрече. Уверенности в этом не было. К понедельнику она должна получить ответы на все вопросы о Чарльзе Деверо. Или же ни на один. Только тогда можно будет решить, поведать обо всем Кли или нет, но никак не раньше. И если да, то сделать это надо только при встрече, не по телефону. Если же Ники посвятит его в расследование теперь, он наверняка бросит все дела и прилетит в Рим. А ей совсем не хочется, чтобы он водил ее за ручку, пока она будет разыскивать Чарльза. Ей не хочется, чтобы прошлое столкнулось с настоящим.

Через два с половиной часа после отлета из лондонского аэропорта «Хитроу» самолет приземлился в римском аэропорту «Леонардо да Винчи». Пройдя таможню, Ники вышла в терминал и через несколько минут увидела водителя, державшего плакатик, на котором печатными буквами было выведено ее имя.

Сорок пять минут спустя машина подъехала к гостинице «Хэсслер», расположенной возле церкви Тринита дей Монти, на вершине известнейшей и красивейшей Лестницы Испании. В первый раз сюда ее привезли родители, когда она была еще маленькой, и впоследствии, приезжая в Рим, она неизменно останавливалась в «Хэсслере». Ночной администратор узнал ее по имени и в лицо и после регистрации сам проводил в номер под дружескую болтовню.

Оставшись одна, Ники подошла к окнам, раздвинула шторы и выглянула наружу. Рим был великолепен: море огней, плещущееся под усыпанным звездами чернильно-черным небом. Живет ли Чарльз Деверо где-то здесь, в «вечном городе»? И если да, то есть ли у нее надежда разыскать его? В неожиданном приступе растерянности ей пришлось признать, что надежд на успех маловато.

На следующее утро, покончив с простеньким завтраком: чаем и жареными хлебцами, Ники позвонила в местный корпункт Эй-ти-эн. Попросив подозвать к телефону Тони, она откинулась на спинку стула и стала ждать. Женщина, снявшая трубку, не спросила ее имени, а она не назвалась.

— Тони Джонсон у телефона. Кто говорит? — услышала она голос шефа бюро.

— Привет, Тони, это Ник. Как поживаешь?

Последовало удивленное молчание, а затем восклицание:

— Ники Уэллс? Ник, это правда ты?

— Ну конечно же, я! Кого еще из твоих знакомых женщин зовут Ник?

Тони явно обрадовался ей.

— Слушай, Ники, как ты? И, что еще важнее, где ты?

— За углом.

— То есть? Ты здесь? В Риме?

— Вне всякого сомнения.

— Господи Боже ты мой! Да на мою голову сегодня, похоже, свалилась вся телекомпания.

— Как это?

— Да так. Только что прилетел твой старый приятель. Он просто рвет телефон у меня из рук и, кажется, собирается тебе что-то сказать. Но прежде чем я отдам ему трубку, давай договоримся о встрече. За обедом. Сегодня. Идет?

— Идет. Это просто замечательно, Тони. Но кто это там жаждет со мной поговорить?

Тони расхохотался.

— Чао, Ник!

— Привет, Ники. Какими судьбами в Риме? — спросил Арч Леверсон шутливым тоном, но в то же время не скрывая любопытства.

— Я хотела тебя спросить о том же самом, Арч, — сказала она совершенно озадаченная, но сохраняя хладнокровие.

— Что с тобой, золотко? Ты становишься рассеянной. Еще на прошлой неделе я говорил тебе, что собираюсь в отпуск на Капри. И теперь вот остановился здесь на пару дней, чтобы повидать своего старинного приятеля Тони.

Действительно, Арч говорил ей об этом, но она как-то не связала Капри с Римом.

— Да-да, как же. Забыла, — быстро проговорила Ники.

— Последний раз мы с тобой разговаривали, когда ты уезжала в Лондон, чтобы подготовить кое-что к программе о Маргарет Тэтчер. Так почему же все-таки ты оказалась в Риме?

— Хочу купить туфли, — ляпнула она наобум, чтобы только что-то сказать.

Арч оглушительно захохотал.

— Эй, малышка, ты опять забываешь, что разговариваешь не с кем попало. Ты любишь магазины не больше, чем я рыбалку. Давай-ка, Ники, выкладывай все как есть. Что там у тебя?

— Сейчас не могу, — ответила она, стараясь выиграть время.

Ее ответ, похоже, удовлетворил Арча, потому что он сказал:

— Ну ладно, Бог с тобой. А что, Кли с тобой?

— Нет, он сегодня в Берлине, завтра будет в Лейпциге, а в воскресенье уже в Париже. В понедельник мы встречаемся с ним и на следующей неделе отправляемся в Прованс.

— Вот и отлично. Думаю, увидимся сегодня за обедом с Тони. Я прав?

— Это лучшее предложение из тех, что я получила сегодня. Где встречаемся? В корпункте?

— Хорошая мысль. Кстати, а где ты остановилась?

— В «Хэсслере», как обычно. А ты?

— В «Эдеме». Слушай, Ники, у меня к тебе есть еще одно дело. Поужинаем сегодня вечером? Утром я уже на Капри, присоединюсь к Патриции и Грантам, они уже сняли там виллочку на сезон. Эй-эй, погоди-ка, у меня мысль. Поехали со мной. Ведь тебе все равно нечего делать. Или есть? Они были бы просто счастливы заполучить тебя на пару дней.

— Спасибо, но я честно не могу. А вот на ужин с тобой сегодня вечером приду.

— Договорились. А почему ты не говоришь, что зайдешь за нами, этак, в половине второго?

— Будет сделано.

 

26

Положив трубку, Ники оставалась у телефона еще несколько минут. Брови ее были нахмурены.

Уж кого она не ждала встретить в римском корпункте, так это Арча Леверсона. Мягко говоря, лгунишка была застигнута врасплох, хотя и сумела довольно быстро сориентироваться. И все же бедняжка никак не могла придумать, что бы такое сказать ему при встрече. А это следовало сделать, раз не хочется рассказывать ему правду. Он и так уж слишком нянчится с ней и обязательно, это чувствовалось инстинктивно, попытается отговорить ее от исполнения задуманного. Уезжая в Лондон, Ники еще могла ввести его в заблуждение разговорами о Маргарет Тэтчер, но сильно сомневалась, что он проглотит россказни про то, что лучшая журналистка приехала в Рим готовить передачу об Общем рынке.

Ники вздохнула. К сожалению, оттого, что Арч с утра в бюро с Тони, она не сможет ничего сегодня выяснить о сюжете, который перегнали по спутнику в прошлую среду. Придется подождать до тех пор, пока Арч не уедет на Капри. Она поговорит с Тони завтра, ничего другого не остается.

До обеда с Арчем и Тони делать ей было нечего, и девушка почувствовала приступ разочарования, будучи не в силах смириться с мыслью, что ей придется убить столько времени.

Рим Ники знала хорошо — бывала здесь неоднократно. Да и настроения осматривать местные красоты у нее не было. Все уже видено-перевидено множество раз, и в сопровождении лучшего в мире экскурсовода — ее отца Эндрю Уэллса.

Отец обожал Рим так же, как она любила Париж. Он чувствовал духовное единение с ним, и с малых лет Ники смотрела на «вечный город» его глазами. «Рим — колыбель цивилизации», — сказал он, когда Ники была двенадцатилетней девочкой, достаточно взрослой, чтобы воспринять его уроки истории. Он водил ее по лестнице, спускающейся к площади Испании, к фонтану Треви, Катакомбам, Вилле-Боргезе, собору Святого Петра, Ватикану и Сикстинской капелле.

Возвращаясь в хорошо знакомые места, она испытывала удовольствие от посещения любимых уголков, которые имели для нее особый смысл. Но только не сегодня, не в этот раз. Тайна, окутывавшая Чарльза Деверо, целиком занимала ее мысли вот уже пять дней, и она понимала, что так будет до тех пор, пока она не докопается до истины.

Тяжело вздохнув, Ники пошла в ванную комнату принять душ. Она подумала, что ей и в самом деле стоит купить туфли. У ее матери был любимый магазинчик на виа Венето — она заглянет туда по пути в корпункт Эй-ти-эн.

Арч, однако, не стал задавать много вопросов, когда Ники явилась в бюро в полвторого с фирменной сумкой обувного магазина. Он только глянул на нее и многозначительно подмигнул.

Тони загорел и был хорош, как всегда, — все такой же жизнерадостный и заботливый. По-приятельски потрепав Ники по щеке и поцеловав, он представил ее своей новой секретарше Дженнифер Аллен и другим сотрудникам, с которыми она не была знакома. Потом они удалились в кабинет Тони, чтобы поболтать и обменяться последними новостями.

Ники и Тони были старыми друзьями еще с тех пор, когда она только начинала карьеру в компании, а он постоянно работал в Нью-Йорке. Арч и Тони знали друг друга еще больше: с самого начала своей работы в компании.

— Все как в старые добрые времена, — сказал Тони, когда их троица вывалилась из корпункта, направляясь в любимую тратторию Тони за углом.

— Лучшая в Риме, — заметил он, переступая порог.

Обед получился великолепным, в особенности оттого, что был обильно приправлен дружеским трепом, легким, как морской бриз, теплотой, чувством товарищества, шутками, взрывами хохота, разговорами о работе и профессиональными сплетнями.

К своему огромному облегчению, Ники обнаружила, что в обществе Тони и Арча совершенно расслабилась. С этими людьми она чувствовала себя как дома. Они были коллегами, настроенными на одну и ту же волну, и она наслаждалась каждой минутой встречи с ними. Она даже на некоторое время забыла о тайне Деверо. В первый раз за несколько дней Ник вновь стала сама собой.

Но мысли о Чарльзе вернулись, едва она осталась одна в номере гостиницы «Хэсслер». Тем же вечером, готовясь идти на ужин, приняла решение: она-таки все расскажет Арчу. Ей нужен человек, которому можно излить душу и который обладал бы аналитическим складом ума и подошел бы к этой загадке непредвзято.

— Ну ты и красотка, — воскликнул Арч, входя в ее номер в «Хэсслере» в начале девятого.

— Спасибо, — ответила она и улыбнулась.

Поцеловав Ники в щечку, Арч отступил и одобрительно кивнул, оглядев ее кремовый шелковый костюм.

— В этой вещице — суть элегантности, — сказал он и снова одобрительно кивнул.

— Я шила его у Полин Трижер.

Арч долго изучал кремовые туфельки-лодочки на высоком каблуке, прежде чем наконец вымолвил:

— Слушай, Ники, а туфельки ты тоже заказываешь у мисс Трижер?

Ники рассмеялась.

— Нет, что ты. Я купила их сегодня утром. На виа Венето.

— Недешевые, надо полагать, туфельки получились, особенно если принять во внимание цену билета от Лондона до Рима.

— Ты же прекрасно знаешь, что я не туфли покупать сюда приехала, — выпалила Ники. — Хотя туфли мне нужны. Сейчас я расскажу тебе, зачем я здесь на самом деле. Ты не откажешься от бокала белого вина? Я заказала бутылку так, на всякий случай. Если оно не годится, можно попросить принести еще что-нибудь.

— Спасибо, вино — это замечательно.

— Садись вот здесь, если хочешь, а я возьму тебе бокал, — предложила Ники, подходя к шкафчику у окна. Она наполнила вином две большие хрустальные рюмки.

Арч, продолжавший стоять, слегка коснулся своим бокалом ее бокала, пригубил и уселся на софу.

Ники заняла кресло напротив, торопливо глотнув вина, поставила кубок на стол и откинулась на спинку кресла, обтянутую кремовой парчой.

Арч сказал:

— Итак, что ты делаешь в Риме?

Ники ответила не сразу.

— Думаю, — глубоко вздохнув, произнесла она, — что Чарльз Деверо жив и находится здесь, в Риме. Мне надо выяснить, права ли я.

Арч рывком привстал с дивана, чуть не расплескав вино. Он был поражен до такой степени, что онемел и открыл рот.

— Я знаю, — наконец сказал он, — что ты не стала бы говорить так, не будь у тебя доказательств. Так что это за доказательства? Выкладывай, не медли.

— В прошлую среду я увидела по телевизору человека, который был копия Чарльза, — начала Ники и по порядку, ничего не пропуская, поведала Арчу обо всем, что произошло с ней с тех пор.

Когда она закончила, Арч пробормотал:

— Я склонен согласиться с Филипом Ролингсом. Мне кажется, что твоих доводов недостаточно, и я бы…

— Я покажу тебе фотографии, — перебила его Ники, встала и торопливо направилась в спальню. Вернувшись с фотографиями, она села рядом с Арчем и разложила их на кофейном столике.

Показав на одну из них, она сказала:

— Вот это моментальный снимок. — И добавила: — А этот, большего размера, сделал Дейв. Третья — фотография самого Чарльза, на которой я затемнила волосы и добавила усы.

Арч внимательно рассмотрел снимки.

— Похож, и даже очень. Думаю, ты права, Ники. На этих трех фотографиях действительно может быть изображен один и тот же человек. — Он повернулся к ней и закончил: — Тот парень из телерепортажа вполне мог быть Чарльзом Деверо, вне всякого сомнения.

Испытав облегчение от его слов, Ники воскликнула:

— Слава Богу, хоть ты не думаешь, что я все сочинила!

— Ни в коем разе, золотко, ты — одно из самых разумных существ, которых я знаю, — ответил он.

— Спасибо. — Ники благодарно дотронулась до руки Арча. — Спасибо за то, что ты так говоришь. А то в Пулленбруке я уже стала думать, что схожу с ума.

Арч задумчиво потер подбородок.

— Скажи мне, а зачем Чарльзу было инсценировать самоубийство?

— Понятия не имею.

— Обычно люди поступают так, когда попадают в переплет. Ну там финансовые неурядицы, к примеру, и все такое прочее.

— У Чарльза не было денежных затруднений. Я знаю об этом из его завещания. Всякое случается, бывает, люди пропадают и по другим причинам.

— Например?

— Если они подавлены, разочарованы — что к Чарльзу не относится. Или же если совершили что-то незаконное, то есть они преступники.

— Вот так так! — воскликнул Арч. — Уж не хочешь ли ты сказать, что Чарльз — проходимец?

Ники пожала плечами.

— Я ничего не хочу сказать — просто перечисляю причины, по которым люди исчезают, чтобы начать новую жизнь… Всякие там убийцы, торговцы наркотиками, контрабандисты, жулики высокого полета… — Ники встала, подошла к окну и остановилась, глядя на улицу. Наконец она обернулась и сказала: — Насколько хорошо мы знаем других людей? Я хочу сказать, действительно знаем? У каждого из нас есть в душе тайные уголки, о которых мы и понятия не имеем.

— Да-да, — пробормотал Арч и поднес бокал к губам, ибо не нашелся, что ответить.

— Быть может, — продолжала Ники, — он был гомосексуалистом и хотел скрыться, чтобы не жениться на мне.

Арч уставился на нее.

— Ответ на это можешь знать только ты! — произнес он. — Ты что, действительно думаешь, что он малость… того?

— Нет, не думаю.

— Никаких признаков?

— Нет.

— Не слышу уверенности в твоем «нет», золотко.

Ники молча подошла к своему креслу и села.

— Мое «нет» и в самом деле не очень убедительно, это правда, но я ничего конкретного не имела в виду. Ты же знаешь, как и я, что есть люди, которые скрывают влечение к людям своего пола годами даже от самих себя, но потом оно вдруг вырывается наружу… Вот и все, что я имела в виду, когда упомянула о гомосексуализме. Если же ты хочешь знать, проявлялись ли у Чарльза гомосексуальные наклонности в постели, ответом будет самое решительное «нет».

— И все же такое могло случиться — тайком от тебя? — Арч вопросительно поднял бровь.

— С каждым может случиться всякое, я полагаю, но я думаю, что Чарльз был откровенен.

— Придется согласиться с тобой. Не могу сказать, что я знал Чарльза хорошо, но он поражал меня тем, что иногда выказывал крутой норов, может быть, даже грубость. Он не из таких, чтобы исчезнуть без следа из-за одного только страха разорвать помолвку. Он поступил бы так несмотря ни на что, Ники, если бы вдруг захотел. И если уж он исчез, то по причине, которая к тебе ни малейшего отношения не имеет.

— Я сама пришла к такому же выводу.

— Да? — пробормотал Арч. — Но почему, почему такой человек, как Чарльз Деверо, пожелал исчезнуть с лица земли?

— А разве я не задавала себе тот же самый вопрос тысячу раз с минувшей среды? — Ники устало пожала плечами. — Ума не приложу.

— Но может быть, в телесюжете все же был не он? Мне кажется, что у Чарльза не было ни малейших причин скрываться под другим именем. Отсюда заключаем, что он совершил самоубийство.

— Я не верю, что он мертв, — сказала Ники тихо, но твердо, пристально глядя на Арча. — В глубине души не верю. — Она помолчала, прижав руку к груди. — Мой внутренний голос говорит мне, что он жив, что он скрылся по очень серьезной причине, настолько невероятной, что ни ты, ни я о ней даже и подозревать не можем. Именно поэтому я и не нашла ответ. И никто не нашел бы.

Арч посмотрел на Ники, но промолчал.

Она стала говорить спокойно, отчеканивая каждое слово:

— У нас нет полноты информации, Арч, мы знаем о Чарльзе далеко не все. Именно поэтому мы в растерянности. Он исчез, испарился по причине скрытой, для нас неясной. И уж поверь мне, причина эта не из числа заурядных, тех, что встречаются на каждом шагу.

— Ты хочешь сказать, что у него была какая-то тайна?

— Да, такое может быть. Но что это за тайна, ни его мать, ни Филип понятия не имеют, а уж тем более я.

— Черт возьми, Ник, даже не знаю, что и сказать… — Арч покачал головой и беспомощно пожал плечами.

Наклонившись вперед и вперив в него взгляд, Ники сказала:

— Послушай, Чарльз уехал в Рим, на европейский континент. Он не поехал в Австралию, Африку или Полинезию. Очевидно, он хотел или должен был остаться жить здесь, в Европе.

— И вот еще что. Если он жив, то на что он живет? Откуда берет средства к существованию?

— Он мог откладывать деньги в Европе годами. Он вел обширные дела во Франции и Испании — торговал вином — и даже здесь, в Италии, время от времени, — пояснила Ники. — У него мог быть счет в каком-нибудь швейцарском банке. Это более чем вероятно. Я уверена, что у него был такой счет.

— Теперь ясно, что ты имеешь в виду.

— Я никогда ни о чем таком не думала, но Чарльз всегда был гением в финансах, еще в юности, — призналась Ники. — Да, конечно, он получил наследство, но, кроме того, он еще составил собственный капитал, причем разными способами. Акции, облигации, сделки с недвижимостью — и это далеко не все. К тому же, он превратил свою виноторговую компанию в настоящую золотую жилу. Деньги и финансовые операции никогда не представляли для него сложности.

— Но он все оставил матери, не так ли?

— Всю известную часть имущества, находившуюся в Англии. Откуда мне знать, сколько он смог накопить за годы? Или получил от сделок в Европе? — Ники кивнула, как бы в подтверждение своим мыслям. — У Чарльза не было бы никаких сложностей с тем, на что жить, и жить чертовски хорошо.

— Думаю, ты права. Так ты полагаешь, что у Чарльза была и до сих пор есть тайная жизнь?

— Наверняка я этого не знаю, но все признаки налицо, разве нет? Никто не поступит так, как поступил он, без действительно серьезных на то причин.

Арч переменил тему разговора.

— Когда ты приехала в Рим, Ники, что ты собиралась сделать? — спросил он. — То есть я хочу спросить, как ты собиралась искать его?

— У меня не было определенного плана, Арч. Я просто решила поехать туда, где был снят телесюжет. Я собиралась поговорить с Тони о его репортаже, показать ему фотографии. — Она кивнула на снимки, лежавшие на кофейном столике. — Я собиралась спросить у него, не видел ли он случайно этого человека в Риме, и если да, то не знает ли, где тот чаще всего бывает, чтобы поискать его самой. Если Чарльз живет здесь, то, по-видимому, живет открыто. Я думаю так по той простой причине, что когда он попал в кадр, то был на улице, на площади вместе с толпой, а не скрывался где-нибудь.

— Верно. Но с другой стороны, у тебя так мало сведений для того, чтобы продолжать поиски. А Кли знает, где ты?

— Конечно, знает.

— И ты сообщила ему, зачем ты здесь?

— Нет. Мы говорили по телефону, и я сказала, что еду по делу.

— Не думаю, что Кли будет рад, если узнает, что ты отправилась в Рим разыскивать Чарльза Деверо. Больше скажу — он станет сам не свой. Вы слишком завязли друг в друге.

— Пожалуй. Хотя это не значит, что он командует мной или что я должна спрашивать у него разрешения, как мне поступить, — твердо сказала Ники. — Я независимая женщина, и никто не может указывать мне, что мне делать, как или когда. Я сама себе голова. То, чем я занимаюсь в Риме, мое личное дело, Арч. Мое и только мое.

— Я всего лишь хотел сказать, дорогая, что я не уверен, что Кли придет в восторг оттого, что ты занимаешься исчезновением Чарльза. Разве тебе не приходило в голову, что это может быть опасно? Чарльз Деверо не хочет, чтобы его нашли. Готов поставить в заклад последнюю монету.

Ники кивнула.

— Может статься, что так.

— Скажи-ка мне лучше вот что, золотко. Что ты собираешься делать, если найдешь его? Задать ему трепку за то, что он тебя бросил? Отлупить хорошенько и удалиться восвояси? Сдать его властям?

Ники поджала губы.

— Ты все еще любишь его? — Арч наконец решился задать ей самый трудный вопрос. — Ты именно поэтому вбила себе в голову, что должна отыскать его?

— Нет, не поэтому. Я не люблю его. И уже давно.

— Так почему же ты собираешься сделать это?

— Потому что я хочу докопаться до правды, хочу узнать, что же на самом деле произошло. И почему. Я репортер, помни это, а привычка — вторая натура, как говорится. Кроме того, мне надо поставить точку в истории с Чарльзом раз и навсегда, чтобы спокойно жить дальше — вместе с Кли.

— Так поставь эту точку сейчас, Ник. Прекрати поиски. По-моему, ты зря тратишь время.

В голосе Арча звучала тревога. Он был, как никогда, серьезен.

— Может быть, мне действительно надо последовать твоему совету, — пробормотала Ники, стараясь успокоить и утешить друга. — Конечно же, разумнее оставить все как есть. Шанс отыскать Чарльза ничтожен. И потом, как ты говоришь, даже если я его найду, что тогда? — Она вздохнула. — Ты прав. Как всегда, прав.

Арч улыбнулся в ответ, и по лицу его разлилось выражение огромного облегчения.

— Отправляйся в Париж, Ник. Обещай, что завтра же ты улетишь в Париж.

— Обещаю, — сказала Ники и потянулась за бокалом.

Что значит еще одна безобидная ложь, раз дело приняло такой оборот?

— Пойдемте посидим в кабинете Тони, там намного удобнее, — сказала Дженнифер Аллен, вводя Ники в святая святых своего начальства. — Вам что-нибудь принести, мисс Уэллс? Может быть, чашечку кофе?

— Нет, спасибо, Дженнифер, ничего не надо. И пожалуйста, зовите меня просто Ники.

Молоденькая секретарша улыбнулась:

— Спасибо, непременно.

— Итак, Тони вернется не раньше вечера? — спросила Ники, опускаясь на низкий итальянский кожаный диван.

— Сказал, что будет в пять или шесть часов, — ответила Дженнифер, садясь в кресло рядом с Ники. — Он поехал в Ватикан на встречу и обед. А потом он идет к зубному врачу.

Ники сжала губы, жалея, что не поговорила с Тони по телефону раньше.

— Могу ли я вам чем-то помочь? — спросила Дженнифер, горя желанием угодить одной из первых звезд компании.

— Не думаю. Я хотела поговорить с Тони об информационном сюжете, который был передан отсюда с неделю назад, если точно, то в прошлую среду.

— Ах да, тот самый репортаж о стрельбе на политическом митинге! — воскликнула Дженнифер. — Вы его имеете в виду?

— Да, я хотела узнать, переслали ли отснятый материал полностью или что-то забраковали?

Дженнифер покачала головой.

— Нет, Ники, мы переслали в Нью-Йорк все.

— Понятно.

— Я и в самом деле ничем не могу вам помочь? Вы такая взволнованная.

Ники заставила себя рассмеяться.

— Да нет, вам показалось. Так, простое любопытство. Впрочем, может быть, вы и сможете мне кое в чем помочь.

Ники открыла сумочку и вытащила три фотографии. Дженнифер она отдала только две.

— Этот человек попал в кадр. Так, ничего особенного, лицо в толпе. Я сделала стоп-кадр с ним в нью-йоркском отделении компании, потому что он…

— Этот человек важная птица или что-то в этом роде? — вставила Дженнифер.

— Отчасти, но только для меня. Около года назад я работала над одной передачей, и он был одним из главных действующих лиц, — сказала Ники бесстрастным голосом, ибо заранее придумала правдоподобное объяснение. — Потом он исчез, а без него фильм так и остался незаконченным. Я все старалась как-то связаться с ним с тех самых пор. Проинтервьюировать его. По-моему, он живет в Риме. Я подумала, что, может быть, Тони его знает, если, конечно, он здесь известная личность и общается с иностранцами. Я надеялась, что Тони подскажет мне, где стоит поискать его. Ну там, бары, рестораны.

Дженнифер внимательно слушала, потом взглянула на фотографии, которые держала в руках. Через несколько секунд, покачав головой, она вернула их Ники.

— Нет, не думаю, что я когда-либо видела его. Вот только… — Она помолчала немного, потом снова покачала головой. — Нет, я его не знаю.

— А что значит «вот только»? — переспросила Ники. — Вы что-то хотели сказать?

— Я на секунду подумала, что он мне знаком, но нет… нет, я решительно его не знаю.

Положив фотографии в сумочку, Ники улыбнулась:

— Какая жалость! Ну да ничего.

Они вышли из кабинета, и Ники направилась к двери, понимая, что здесь ей больше делать нечего.

— Передайте Тони, что я зайду к нему позже. Спасибо, Дженнифер.

Ники прошла по коридору к лифту, нажала на кнопку и остановилась в ожидании. Подошел лифт, и она уже собиралась шагнуть в кабину, как вдруг услышала, что ее зовут. Обернувшись, она увидела, что по коридору бежит Дженнифер.

— Как хорошо, что я догнала вас! — воскликнула секретарша. — Я только что вспомнила, почему лицо этого человека показалось мне знакомым. Пожалуйста, могу я еще раз взглянуть на фотографию?

— Да, конечно, — ответила Ники с колотящимся сердцем и открыла сумочку.

Дженнифер впилась взглядом в ту, что побольше, сделанную Дейвом, и кивнула.

— Я совершенно уверена в том, что летела с этим человеком одним самолетом в прошлый четверг.

— Самолетом? Куда? — спросила Ники.

— В Афины. Я летала туда на выходные. Он стоял рядом со мной у транспортера, ожидая багаж. И даже помог снять чемодан. — Дженнифер вернула Ники фотографии.

— Вы уверены, что это был именно он? — Ники вдруг понизила голос до шепота.

— Да. Он был очень обходителен. Настоящий джентльмен. И у него был такой приятный голос.

Чуть дыша от волнения, Ники спросила:

— А кто он по национальности, как вы думаете, Дженнифер?

— Англичанин. Он — англичанин.

 

27

В тот же день Ники отправилась в Афины.

Туда было всего полтора часа лету, и в пять пополудни самолет приземлился в аэропорту «Элленикон». Пройдя таможню, она отыскала носильщика, поручила ему багаж и через несколько минут уже стояла на улице, в удушающей жаре, ожидая такси.

До Афин было недалеко, каких-нибудь полчаса езды на машине, но, когда Ники прибыла в гостиницу «Гранд Бретань» на площади Конституции, она была вконец измучена. Кондиционер в такси работал плохо, а август в Греции — самый душный месяц.

Ее просторный номер выходил окнами на Акрополь. К счастью, кондиционер работал на полную мощность, и скоро ей стало прохладнее. Вытащив из дорожной сумки кое-что из одежды, Ники приняла душ, заново наложила косметику, расчесала волосы и облачилась в белые брюки, бледно-голубую блузку и белые босоножки без каблуков. Она старалась одеться как можно легче и удобнее.

Закинув белую сумочку на плечо, она вышла из номера и спустилась на лифте в вестибюль.

Подойдя к столику администратора, она облокотилась на полированную деревянную поверхность стойки и улыбнулась двум молодым мужчинам в темных костюмах, стоявшим по другую сторону. Они улыбнулись ей в ответ, сверкнув зубами, ярко белевшими на фоне их загорелых лиц.

— Я Ники Уэллс, из американской телевизионной компании Эй-ти-эн, что в Нью-Йорке, — сказала она, обращаясь к молодому человеку ростом пониже, который стоял ближе к ней.

— Да, мисс, я знаю. Меня зовут Коста Теопопулос, а это мой коллега Аристотель Гаврос. Чем можем быть полезны? — вежливо осведомился он.

Ники коротко кивнула:

— Мне нужно найти одного человека, моего давнего приятеля, но я не — уверена, здесь ли он. — Открыв сумочку, она вытащила фотографию Чарльза, сделанную Дейвом, так как, по ее мнению, она вышла лучше других. Ники показала карточку молодому человеку.

Посмотрев на нее несколько секунд, Коста поднял глаза и покачал головой.

— Я никогда не видел этого джентльмена раньше. А ты, Аристотель? — Он передал снимок коллеге.

Пока другой служащий рассматривал снимок, Коста спросил:

— А как его зовут, мисс?

— Чарльз Деверо, — ответила Ники. Однако, зная, что Чарльз не станет жить под своим настоящим именем, она добавила: — Но мистер Деверо часто путешествует инкогнито и может назваться иначе. Поэтому-то я и показываю вам его фотографию.

— О-о, — сказал Коста и как-то странно посмотрел на нее. — А зачем ему это делать?

У Ники было готово объяснение.

— Мистер Деверо известный писатель, — мягко сказала она. — Очень, очень известный, и поэтому он, по возможности, старается не афишировать себя. Оттого он и придумывает себе разные имена.

— А какие имена он использует чаще всего? — спросил Коста, пронзая ее взглядом.

— Смит, например. Чарльз Смит, — на ходу сочинила она. — Или же Чарльз Диксон.

Коста записал оба имени в блокнотик и, подняв голову, сказал:

— Я посмотрю в книге приезжающих. — Затем он ушел.

Аристотель вернул фотографию.

— Я видел этого человека, — сказал он тихо. — Или того, кто похож на него.

Ники метнула на него быстрый взгляд и воскликнула:

— Значит, я права! Я была совершенно уверена, что мой знакомый где-то здесь.

Аристотель покачал головой.

— Я столкнулся с похожим человеком в прошлую субботу, когда он входил в «Г. Б. Корнер». Не думаю, что он был одним из постояльцев.

— А что это за «Г. Б. Корнер»? — спросила Ники.

— Ресторанчик, где подают легкие закуски, это в вестибюле гостиницы направо, — пояснил Аристотель.

В эту минуту подошел Коста.

— Ни одно из имен, что вы назвали, мисс, в списке приезжих не значится. Прошу извинить.

— Все равно спасибо. Аристотель говорит, что видел моего знакомого, когда тот входил в «Г. Б. Корнер» в прошлую субботу. Они почти столкнулись. А вам, случаем, не приходилось его видеть?

— Меня здесь не было, — ответил Коста. — У меня был выходной.

Ники пожала плечами.

— Понятно. Во всяком случае, я хотела бы вас расспросить о местных гостиницах. Кроме вашей и «Хилтона», есть еще в Афинах большие гостиницы?

— Нет, — сказал Аристотель, беря разговор на себя, потому что Коста в эту минуту отошел. — Есть много маленьких, но… — Настал его черед пожать плечами. — Сомневаюсь, чтобы этот джентльмен стал жить в одной из них. В Вульягмени есть много хороших гостиниц. Попытайте счастья там.

— Вульягмени? А где это?

— О, не очень далеко. Минут сорок — сорок пять на машине, — сказал Аристотель.

— Может быть, вы закажете мне машину с шофером на завтра? — сказала Ники. — Думаю, мне стоит съездить туда.

— Когда вы желаете ехать?

— До полудня.

— Разумно, мисс. Будет еще не очень жарко. — Аристотель улыбнулся, пододвинул к себе блокнот и стал писать.

Облокотившись на стойку, Ники принялась расспрашивать его о Вульягмени.

Она так увлеклась разговором, что не заметила, что в это самое время делал Коста. А тот удалился в маленькую служебную комнатку в глубине холла и стал украдкой набирать номер. Дождавшись ответа, он пробормотал что-то в трубку. На его лице было написано беспокойство. Во время разговора он не сводил глаз с Ники.

Аристотель тем временем протянул ей листок бумаги.

— Вот телефон моего шурина, мисс. Он хороший шофер. Осторожный. Говорит по-английски. Я договорюсь, чтобы он был здесь завтра в десять утра.

— Спасибо большое, вы мне очень помогли.

Аристотель наклонился поближе и прошептал:

— Берет немного, гораздо меньше, чем другие шоферы.

Ники улыбнулась Аристотелю и поискала взглядом Косту. Увидев его у телефона в конторе, она приподняла руку на прощание.

— Поблагодарите вашего друга от моего имени, — сказала она Аристотелю.

— Обязательно, мисс.

Ники отправилась в «Г. Б. Корнер», располагавшийся сразу за вестибюлем. Там она поговорила с одним из официантов и достала фотографию. Официант покачал головой, взял снимок и ушел. Желая помочь, он показал его другим официантам, но несколько минут спустя вернулся и произнес с сожалением:

— Простите, мисс, но никто из наших не видел этого человека. Даже в субботу. Никто. Очень жаль.

Она села в такси и попросила отвезти ее в гостиницу «Хилтон», где тоже опросила трех служащих за стойкой и кассира, показав всем фотографию Чарльза.

Везде ее ждало одно и то же. Никто его не видел, называемые ею имена нигде не значились. Впрочем, и не могли значиться. Вопросы, задаваемые гостиничным служащим, были всего лишь уловкой, которая, как она надеялась, поможет ей докопаться до правды. Не прибегни она к ней, по меньшей мере показалось бы странным, что она ищет знакомого, не зная его имени. А ее всякий раз просили назвать имя.

Ники вышла из гостиницы «Хилтон» с чувством острого разочарования. Она уже было направилась обратно в гостиницу, как вдруг передумала, взяла такси и поехала в Плаку, самую старую часть Афин с причудливыми извилистыми улочками, магазинчиками, барами, кафе и ресторанами. Она бродила там целый час, оглядываясь по сторонам, чтобы ничего пропустить, как учил ее отец, когда она была еще совсем маленькой девочкой.

Она слишком хорошо знала, что жизнь полна удивительных совпадений, так что не исключена возможность случайно увидеть Чарльза в одном из открытых кафе или ресторанов.

В Плаке было полно туристов, как и всегда в августе. Ники скоро до смерти устала от постоянной толкотни и давки. Да и вечер выдался невыносимо душный. В конце концов она прекратила поиски. В глубине души она сознавала, что все без толку, что она зря теряет время, рыская вот так по улицам в поисках Чарльза. Наконец она села в такси и поехала в гостиницу «Гранд Бретань», решив, что если уж страдать, так страдать с удобствами.

Немного отдохнув в прохладном номере, Ники позвонила и заказала на ужин жареную рыбу, свежих фруктов и бутылку воды. Потом она подошла к окну и, раздвинув занавески, залюбовалась Акрополем.

Она помнила, что храм на вершине холма называется Парфеноном. Отец рассказал ей о нем, когда они отдыхали здесь всей семьей. В этот вечер, как всегда летом, Парфенон был искусно подсвечен, и древние развалины выглядели особенно впечатляюще. Они рельефно выделялись на фоне темнеющего вечернего неба и были так красивы, что дух захватывало.

Ники поняла, что как раз сейчас там разворачивается цвето-звуковое представление. Краски менялись по мере того, как перед зрителями, рассевшимся на склоне холма напротив Акрополя, разворачивалась история Эллады. На время Ники перенеслась в прошлое. Она вспомнила, как отец с матерью водили ее на это представление много лет назад, и оно произвело на нее такое впечатление, что память о нем не покидала ее с тех самых пор.

Ее знание Греции ограничивалось тем, что в свое время рассказал отец. По большей части это были сюжеты из древнегреческой мифологии. А еще она почерпнула кое-какие сведения из замечательно написанных романов Мари Рено. Ники прочитала книгу Мари Рено «Огонь с неба», когда ей было шестнадцать. Этот роман из жизни Древней Греции увлек ее с первых же страниц. Как жаль, что у нее сейчас нет с собой ни одной книги Рено. Кажется, этой ночью ей опять не заснуть.

Шофера звали Панайотис, он оказался веселым малым, почтительным, сносно говорящим по-английски и с ослепительной, не сходящей с лица улыбкой.

Он подал машину точно в десять. Ники обрадовалась, увидев вполне приличный еще «мерседес», и совсем возликовала, обнаружив, что в нем есть кондиционер. По улицам уже растекался зной, и Ники с удовольствием нырнула в прохладу машины.

— Аристотель говорит, вы хотите ехать в Вульягмени смотреть гостиницы «Астир-Палас», — сказал Панайотис, когда они выезжали с площади Конституции.

— Да. Он сказал, что их там целых три.

— Это то, что вы называете комплекс. Да. Там есть отели. Бунгало. Очень замечательное место. Очень красивое. Сорок пять минут — и мы там. О'кэй? Мисс удобно?

— Спасибо, все хорошо. — Ники откинулась на мягкую кожаную спинку сиденья.

— Мисс любит музыку? — спросил Панайотис, оборачиваясь через плечо. — Хотите, включу радио?

— Почему бы нет? — ответила Ники.

Впрочем, ей было все равно. Посмотрев в окно, она спросила себя, не совершила ли она глупость, приехав в Афины. Вчера она попусту потратила время, и, хотя Аристотель и сказал ей, что узнал Чарльза, и даже вспомнил, что видел его при входе в закусочную, какое это имеет значение в конечном счете? Афины — огромный город, как и Рим, и будучи честной сама с собой, она должна признать, что у нее очень мало надежд отыскать Чарльза, если он вообще здесь.

Возможно, ей и в самом деле стоило послушаться Арча и уехать в Париж. Вместо этого она упрямо, настырно делает так, как ей хочется, как ей подсказывает интуиция. Вот и теперь сломя голову ринулась сюда, поверив Дженнифер Аллен на слово. Но зачем? Чего она добьется, даже если найдет Чарльза? «Я уже ни в чем не уверена», — подумала Ники и тяжело вздохнула. По-видимому, она просто была не в силах избавиться от мысли, что Чарльз Деверо жив.

Вульягмени оказалось курортным местечком. На море было полно яхт. Длинная, извилистая дорога вела к вершинам высоких скал, где через равные промежутки, одна над другой расположились три гостиницы. Бунгало находились возле той, что была ниже всех. Там были также рестораны на все вкусы, теннисные корты, бассейны и пляжи. Место действительно поражало своей красотой. Средиземное море было далеко внизу. «Это море цвета темного вина, как сказал Гомер», — подумала Ники, выглядывая из окна машины. В это утро оно было ярко-синим и сверкало, точно осколок стекла на солнце, рассыпая ослепительные блики.

Панайотис остановил «мерседес» перед гостиницей, вскарабкавшейся на скалы выше остальных.

— Я подожду здесь, — пообещал он, широко улыбнувшись, и вытащил из кармана брюк листок бумаги. — Это от моего зятя. Спросите этого человека.

— Спасибо, — сказала Ники, взглянув на листок бумаги. Это была коротенькая записка от Аристотеля: «Демосфен Зулакис — помощник управляющего. Друг моего отца. Поможет, если сможет. А.Г.»

Через несколько минут после того, как Ники справилась у дежурного администратора, где мистер Зулакис, тот уже пожимал ей руку, мило улыбаясь и рассказывая на безупречном английском, что Аристотель позвонил ему заранее и все объяснил.

— Будьте добры, покажите мне фото вашего знакомого, которого вы ищете, мисс Уэллс, — попросил он и пристроил на носу очки в роговой оправе.

— Да, конечно, сейчас. — Ники полезла в сумочку.

Господин Зулакис взял фотографию, всмотрелся в нее, нахмурился, поднес поближе к глазам и помотал головой.

— Этот человек никогда не останавливался ни в одной из здешних гостиниц. У меня привычка знать все о всех и хорошая память на лица.

— Но вы нахмурились, словно все-таки узнали его, — заметила Ники, внимательно наблюдавшая за господином Зулакисом.

— Да, это так, мисс Уэллс. На долю секунды он показался мне знакомым, вот и все. Возможно, я видел его мельком в каком-нибудь ресторане или где-нибудь еще. Я мог его видеть в бассейне, на пляже. Но если и видел, то просто скользнул по нему взглядом. — Господин Зулакис улыбнулся и повел Ники через вестибюль. — Однако давайте зайдем в гостиницы ниже, поговорим с прислугой. Быть может, там нам помогут.

— Спасибо, господин Зулакис, вы так добры. Что бы я без вас делала.

— Пустяки, мисс Уэллс, право пустяки, — успокоил его Демосфен Зулакис, желавший оказаться полезным красивой американке, которая, судя по всему, была еще и важной персоной.

Два часа спустя Ники шла к «мерседесу» в сопровождении все того же добродушного помощника управляющего, который и в самом деле из кожи вон лез ради нее, но, увы, все его старания оказались напрасными.

— Ужасно жаль, что не удалось ничем помочь вам, мисс Уэллс, — сказал он. — Ваш друг, должно быть, был в Афинах проездом.

— Возможно, — согласилась Ники и в очередной раз поблагодарила господина Зулакиса.

Ники шла через вестибюль гостиницы «Гранд Бретань» и вдруг замерла как вкопанная. Секундой раньше она миновала газетный киоск, и ей почудилось, что фотография Кли была на обложке одного из журналов, выставленных на самом видном месте.

Кли — известный человек, и его портрет мог появиться на обложке журнала по одной-единственной причине: с ним что-то случилось. Сейчас он в Лейпциге. Там, конечно, не стреляют, но демонстрации идут по всей Восточной Германии, не говоря о том, что погибнуть можно не только в зоне боевых действий. Нет, не может быть, она же знает, что он жив и здоров. Не далее как прошлой ночью она говорила с ним по телефону. Скорее всего, его портрет поместили на обложке потому, что он выиграл какой-нибудь приз за работу в Пекине. Такое возможно. Но если так, почему он ничего не сказал ей? Из скромности?

Ники повернулась, подошла к киоску, открыла кошелек, вытащила деньги и протянула их продавцу. Потом она взяла журнал с подставки и показала торговцу, чтобы тот видел, что она покупает.

Тот кивнул, отсчитал сдачу и высыпал ей мелочь в протянутую руку.

Сделав несколько шагов от киоска, Ники взглянула на журнал. Он назывался «Тахидромос» и представлял собой издание вроде «Лайф» или «Пари матч». На обложке красовался слегка улыбающийся Кли. В рубашке с открытым воротом и коричневой кожаной куртке. И все-таки это был не Кли, а актер Кевин Костнер! Сходство и в самом деле было удивительным, так что ошибиться было не мудрено.

Оказавшись у себя в номере, Ники бросила журнал на кофейный столик и направилась к крохотному бару. Вытащив бутылку кока-колы, она открыла ее и налила себе полный стакан. Сделав большой глоток, она захватила стакан с собой на диван.

«Боже, Кевин Костнер на этом снимке — вылитый Кли, — подумала Ники, поглядывая на обложку журнала. — Вполне сойдет за брата-близнеца». Из глубин памяти послышался голос Филипа, говорившего: «У всех нас где-то есть двойник».

Ники встрепенулась. Раз она могла спутать Кевина Костнера с Клилендом Донованом, вполне возможно, что она приняла кого-то за Чарльза Деверо.

— Проклятье, — пробормотала она. — Может быть, я и в самом деле ищу вчерашний день?

Теряя терпение, в раздражении на себя, она вскочила и подошла к окну. Она стояла и смотрела на улицу, а мысль ее билась как в западне.

Вполне возможно, что человек, попавший в репортаж, просто прохожий. Именно так считают Анна и Филип. Ну кто станет спорить с ними? Никто не разделяет ее подозрений, что это Чарльз. Как жаль, что Кристофер Нилд в отпуске. Компаньон Чарльза согласился бы с ней, в этом она была уверена. Она тихонько вздохнула и уперлась лбом в стекло. «Ну признайся, нет смысла продолжать поиски», — подумала она и выпрямилась, застыв от внезапно поразившей ее мысли. Есть, есть еще один человек, который сможет поддержать ее, если она покажет ему фотографии: дон Педро Алехандро Перес, партнер Чарльза в Испании.

Итак, остался последний патрон. «Всего один, и я не премину им воспользоваться», — решила Ники, кинувшись через комнату к столу, где лежала телефонная книга. Минут через десять она уже отыскала телефон дона Педро и, позвонив в Мадрид, переговорила с дежурной секретаршей его виноторговой компании. Та посоветовала перезвонить после обеда, часов в пять, и поговорить с личной секретаршей дона Педро сеньоритой Лопес.

Ники сидела за столом, прикидывая так и эдак, что делать дальше. Можно, конечно, остаться в Афинах до воскресенья, но уж слишком в городе жарко. К тому же у нее здесь ни одной родной души. А в Мадриде у Эй-ти-эн есть приличное представительство, и, хоть Питер Коллис, его шеф, не входит в число ее близких друзей, они тем не менее давно знакомы. «Значит, Мадрид, — подумала Ники. — Лечу без промедления. Сегодня же, если возможно».

За годы странствий с родителями она усвоила золотое правило: если хочешь, чтобы дело было сделано наверняка да еще быстро, проси портье помочь. Они знают все, у них есть гостиничная система связи по всей Европе. Она набрала номер портье, чтобы заручиться его помощью. Телефон оказался занят, и Ники спустилась в вестибюль, горя от нетерпения сдвинуть дело с мертвой точки.

Яннис, главный портье, вежливо поприветствовал ее и спросил, не может ли он чем-нибудь помочь.

— Мне необходимо сегодня же вылететь в Мадрид. Любым рейсом. И еще мне нужно забронировать номер в «Ритце». Сделаете, Яннис? Пожалуйста, ради меня.

— Да, конечно, не беспокойтесь, мисс Уэллс, все будет в порядке. Я позвоню вам в номер, как только что-то узнаю. — Он взглянул на часы. — Ваши вещи собраны, мисс?

— Более-менее.

— Сейчас почти три. Думаю, что скоро вам следует отправляться в аэропорт. Помнится, ближе к вечеру есть рейс на Мадрид. Постараюсь достать билет на него.

— Спасибо. — Ники улыбнулась и пошла к стойке регистрации приезжих, сделав заметку на память, что надо позвонить Жан-Клоду в «Имидж» и оставить номер своего мадридского телефона. Аристотеля нигде не было видно, но Коста оказался на месте. Она чувствовала, что он не сводит с нее глаз, пока она разговаривала с портье.

— Привет, Коста, — сказала Ники. — Спасибо, что помогли мне вчера.

С неизменной вежливостью тот наклонил голову:

— Повезло ли вам в Вульягмени?

— К сожалению, нет. Подготовьте, пожалуйста, мой счет.

— Вы уезжаете, мисс?

Ники кивнула.

— Назад в Америку? — спросил он.

— Нет, в Мадрид.

— В Мадрид? — повторил Коста, слегка озадаченный.

Ники с любопытством взглянула на него. У него было такое сосредоточенное выражение лица, что с языка сам собой сорвался вопрос:

— А что такого в том, что я лечу в Мадрид?

Молодой служащий был на секунду ошарашен. Потом он пробормотал:

— Простите, я не понимаю.

— Я хотела сказать, что вы очень удивились, когда узнали, что я лечу в Мадрид.

— Я вовсе не удивился, — твердо ответил Коста. Затем добавил с улыбкой: — Я приготовлю ваш счет, мисс. Немедленно.

Она полезла в сумочку, вытащила пригоршню драхм и настояла, чтобы Коста взял их.

— Спасибо вам, — сказала она.

— Спасибо вам, мисс, — ответил он, пряча деньги в карман.

Пока Ники шла к лифтам, Коста провожал ее взглядом. Когда же она скрылась в одной из кабин, он направился к главному портье.

— Вы и в самом деле думаете, что сможете посадить мисс Уэллс на мадридский самолет?

— Конечно, смогу, — ответил Яннис и нахмурился, озадаченный любопытством Косты.

— А гостиницу? Гостиницу вы ей забронировали?

— Старший портье в «Ритце» — мой старый приятель. Я поговорю с ним, и он все устроит, — похвастался Яннис. — Тебе-то что?

Коста ухмыльнулся и подмигнул.

— Такая красивая. Чаевые хорошие дает. Хочу, чтобы у нее все сошло гладко.

Яннис кивнул, отвернулся и снял трубку одного из надрывавшихся телефонов.

Коста вернулся за свою стойку. Его коллега разговаривал с одним из постояльцев, и он, торопливо пробравшись в служебное помещение, где никого не было, набрал номер.

— Она уезжает, — пробормотал он в трубку. — В Мадрид. Она что-то узнала в Вульягмени. Остановится в «Ритце». Передайте ему.

 

28

Ники заметила, что за ней следят, когда в пятницу ближе к вечеру вышла из музея Прадо и ненадолго задержалась в тени портика. Она размышляла, вернуться ли в гостиницу «Ритц» сразу или нет, как снова заметила этого типа с черной сигарой.

В первый раз он возник рано утром, когда она разговаривала с портье, — точно из-под земли вырос. Он попыхивал черной сигарой, и от клубов едкого дыма она поперхнулась и закашлялась. Портье что-то быстро сказал по-испански — вежливо, но твердо, — и человек немедленно отодвинулся от нее. Закончив дела, она заторопилась через вестибюль, радуясь, что отделалась от этого курильщика, поглощенного разговором с портье.

В лифте, поднимаясь в номер, она поругивала его про себя, все еще кашляя в ладонь.

Позже, идя на обед с Питером Коллисом, она задержалась, чтобы побродить по галерее Прадо — торговых рядах ниже «Палас-отеля». Выходя из очередной лавки, она увидела, что тип с сигарой уставился на нее через витрину. Он тут же отвел глаза, неловко развернулся и скрылся в магазине напротив.

И вот теперь он опять торчит рядом, всего в нескольких метрах от нее, около скульптуры между лестницей и небольшим парком. На этот раз с ним был второй. И у этого второго меж зубов тоже торчала сигара — ни дать ни взять торговое клеймо.

Человек не видел ее. Пока не видел. Она заметила его первой, потому что рядом заплакали дети — совсем маленькие, едва научившиеся ходить, они окружили молодую женщину, хватая ее за руки и пища что было сил. Затюканная мать остановилась около двух типов, и один из них что-то говорил ей, видимо, в ответ на ее вопрос.

Вдруг из музея, болтая и хохоча, вывалилась стайка немецких студентов и окружила Ники. Она воспользовалась этим и неотступно следовала за ними, пока они шли через маленький парк, а потом по Пасео дел Прадо.

Через несколько минут Ники уже входила на Плаза де ла Леальтад — площадь Верности, где в окружении чудных садов расположилась гостиница «Ритц». Типа с сигарой не было видно. Впрочем, что от этого проку, раз уж он знает, где она остановилась.

Забрав ключи от номера и несколько адресованных ей записок, Ники поднялась к себе, размышляя об этом странном человеке и о том, что кто-то следит за ее передвижениями. Кто-то? Если уж за ней и в самом деле кто-то следит, то, конечно же, Чарльз Деверо.

Едва переступив порог номера, Ники почувствовала запах незнакомого одеколона. Сжав в руке ключи, она остановилась в маленькой прихожей, хмурясь и озираясь. Она несколько раз повела носом. Никакого сомнения — в воздухе стоял острый чужой запах. В ту же минуту она сообразила, что это запах скорее мужского одеколона, чем женских духов, так что горничная отпадает в качестве возможного объяснения. Быть может, сюда заходили из прачечной или химчистки? Но она не отдавала вещей в стирку или чистку. Или же тот незнакомец, который ходит за ней по пятам, проник в ее номер? И если да, то как? Что за дурацкие вопросы, подумала Ники. Он мог легко подкупить кого-нибудь из гостиничной прислуги. Как в таких случаях говаривал ее отец, деньги развязывают язык. А времени договориться с кем-то из служащих у того типа было достаточно. Она видела его в торговых рядах утром часов в одиннадцать, еще до того, как отправиться в бюро Эй-ти-эн к Питеру. Около половины второго они пошли обедать, а после она прогулялась до музея Прадо пешком. Там она провела несколько часов, восторгаясь шедеврами Гойи и Веласкеса, словом, не была в номере целый день.

Ники прошла в гостиную и положила ключи, записки и сумочку на кофейный столик. Подозрения ее усилились, и она направилась в спальню к гардеробу. Ее дорожная сумка на все случаи жизни, без которой она никогда не отправлялась в путешествие, стояла наискосок. Между тем она отлично помнила, что, уходя, аккуратно поставила ее в угол.

Ники вытащила сумку и отнесла ее на кровать. Осмотрев замочек спереди, она заметила, что его ковыряли — одного прикосновения было достаточно, чтобы убедиться, что он едва держится. По-видимому, его взломали и потом не смогли запереть как следует — так здорово он был покорежен. Было очевидно, что в ее отсутствие в номере кто-то был.

Ники осмотрела сумку. Записная книжка, магнитофон и прочие вещи оказались в сохранности. Паспорт, пресс-аккредитацию, кредитные карточки и испанские деньги она держала в белой кожаной сумочке, а бумажник с другой валютой оставался здесь. Вытащив бумажник, Ники убедилась, что деньги целы. Не считая сломанного замка, вещи в сумке были сложены по-другому и не так аккуратно, как обычно.

Закрыв сумку, Ники подошла к комоду в противоположном углу комнаты и один за другим стала выдвигать ящики. Доказательства того, что кто-то копался в них, были также налицо. Вещи были немного смяты и лежали криво. Не было никаких сомнений в том, что к ним прикасалась чужая рука.

Она озабоченно покачала головой, задвинула ящики и вернулась в гостиную. Опустившись в кресло, она закрыла глаза и постаралась сосредоточиться на самом неотложном. Было ли это просто совпадением, что тип с сигарой попался ей на глаза несколько раз в течение дня? Или он следит за ней? Если так, то это доказывает одно: Чарльз Деверо жив.

Ники открыла глаза и выпрямилась. Если Чарльз устроил за ней слежку, чтобы знать обо всем, что она делает, с кем встречается, если он подослал кого-то обыскать ее номер, значит, он узнал о том, что она в Мадриде. Но каким образом? У него что, свои люди в «Ритце»? Или же в афинской гостинице «Гранд Бретань»? И, что еще важней, зачем ему все это?

Ответ только один: ему нужно знать, что у нее на уме, очень нужно.

Не решил ли он, что она занимается расследованием его исчезновения и собирается сделать о нем материал? В конце концов, он прекрасно знал, что она профессиональный журналист. Но если это так, то он, должно быть, замешан в чем-то, что и в самом деле заслуживает расследования. В чем-то незаконном. О масштабах чего она и не подозревает. А что может быть незаконным и приносить большие деньги? Торговля оружием. Наркотиками. Но неужели Чарльзу мало денег? Он ведь богат. Так или иначе Ники все время возвращалась к мысли, что то, чем он занимается, как-то связано с финансами.

Если только с чем-то совсем невероятным, как она предположила в разговоре с Арчем в Риме. Но чем же?

Зазвонивший телефон прервал ее раздумья. Она подошла к столу и сняла трубку.

— Алло?

— Ники, это Питер. Я уже звонил и оставил записку. Ты ее получила?

— Извини, я только что вошла и не успела вскрыть почту.

— Ничего. Мы с Эми хотели бы пригласить тебя на ужин сегодня вечером. Ты свободна?

— Совершенно, и ужасно хочу повидать твою жену. Но послушай, ты не должен так опекать меня, в самом деле…

— Мы хотели бы, чтобы сегодня ты была с нами, — перебил ее Питер. — Мы пригласили еще нескольких друзей. Идем в жокей-клуб, довольно известное местечко.

— Как же, слышала.

— Я заеду за тобой в половине девятого. Сначала отправимся к нам домой чего-нибудь выпить. Ужин начнется не раньше десяти, боюсь даже, половины одиннадцатого. Что поделать, в чужой монастырь со своим уставом не ходят. До встречи, Ники.

— С нетерпением жду встречи, Питер. Пока.

Едва Ники положила трубку, как телефон зазвонил опять.

— Алло?

— Привет, Ник, это я, — услышала она голос Кли. — Жан-Клод сказал, что ты звонила.

— Кли, дорогой! Как я рада! Да, я пыталась дозвониться, так, на всякий случай. Как ты? Где ты?

— Все хорошо, я в Берлине, в «Интерконтинентале». Тебе разве не передали мое послание?

— Передали, но я только что вошла. У меня даже не было времени взглянуть на него.

— Ники, у меня прекрасные новости! Лучше не придумаешь! — воскликнул Кли.

Она почувствовала, как он взволнован.

— Что такое, что случилось?

— Йойо! Я получил весточку от Йойо!

— Наконец-то, слава Богу. Он жив? Здоров? Где он? В Париже?

Кли рассмеялся:

— Тпру. Я ведь могу ответить сразу только на один вопрос. С ним все хорошо, он в Гонконге и скоро будет в Париже. Может быть, через несколько дней, самое большее, через неделю.

— Замечательно! — Ники почувствовала, что ее глаза наполнились слезами облегчения и радости оттого, что этот мальчик жив и здоров. Несколько мгновений она не могла слова вымолвить.

— Алло, ты слушаешь? — спросил Кли.

Обретя наконец голос, Ники ответила:

— Да, просто очень взволнована, только и всего.

— Понятно. Когда Жан-Клод сообщил мне об этом, со мной было то же самое.

— А разве ты не сам разговаривал с Йойо?

— Нет, он позвонил в офис из Гонконга и сказал, что даст о себе знать, как только окажется в Париже.

— Великолепно. Быть может, мы все соберемся в понедельник.

— Может быть. А теперь о самой лучшей новости на свете. Когда ты приезжаешь в Париж, Ник?

— Думаю, ближе к вечеру.

— Тогда давай поужинаем вместе. Вдвоем. Только ты и я. Можем пригласить Йойо, если хочешь и если он к этому времени приедет.

— Мне не терпится увидеть его, — сказала Ники. — И тебя.

— А я ужасно скучаю по тебе, дорогая.

Они проговорили еще несколько минут и попрощались. Ники стояла некоторое время, не снимая руки с телефонного аппарата. Кли так обрадовался появлению Йойо, что даже не спросил, как она оказалась в Мадриде. На ее счастье, он решил, что она там по делам.

Поздно вечером, когда Ники заканчивала макияж, телефон взорвался звонком. Перейдя в спальню, она подняла трубку.

— Алло?

Никакого ответа.

— Алло? — повторила Ники чуть-чуть резко. Раздался щелчок, и телефон замолчал. Она тут же набрала номер оператора.

— Говорит Ники Уэллс из семьсот пятого. У меня только что звонил телефон. Я сняла трубку, но никто не ответил. Звонок прошел через вас?

— Да, мисс Уэллс. Вызов принял я, — ответил телефонист.

— А кто звонил, вы не знаете?

— Извините, нет. Голос был мужской.

— Спасибо.

Ники положила трубку и вернулась в ванную комнату, чтобы причесаться. Вдруг она замерла, уставясь на свое отражение в зеркале невидящим взглядом. Мысли ее были далеко. Она не могла отделаться от ощущения, что кто-то постоянно следит за тем, где она находится в данную минуту. Она вспомнила, что сказал ей в Риме Арч. Люди исчезают по собственной воле для того, чтобы их не смогли найти. Никогда. А еще он сказал, что она может оказаться в опасности. Неужели так и случилось?

Она подумала о Чарльзе Деверо и о том, как Арч говорил, что Чарльз может быть жестким, даже беспощадным. Все это так. Она и сама заметила в нем эти качества.

В глазах ее промелькнул огонек понимания. Да, она и в самом деле может попасть в беду.

 

29

Новость о Йойо так обрадовала Ники, что загадка Чарльза и поиски его отошли на второй план. Прошлой ночью, ужиная с Питером и Эми Кол-лис и их друзьями, она испытала огромный душевный подъем. Даже тревожная мысль о том, что Арч может оказаться прав и она подвергает себя опасности, отступила.

Теперь же, теплым и нежным субботним утром, все демоны и вовсе улетучились, унеслись прочь, отогнанные радостью, солнцем, бирюзовым небом и прозрачным кастильским воздухом, придававшим небу необыкновенную чистоту. Оживленная, яркая суета громадного элегантного отеля внушала уверенность точно так же, как и присущая ему атмосфера обыденности.

С того самого времени, как позвонил Кли Йойо не шел у Ники из головы. То, что он выбрался из Китая в Гонконг и был теперь в колонии британской короны, то есть в безопасности, существенно уменьшили тревогу, поселившуюся в ее душе после пекинских событий. У нее будто камень с души свалился. Ей не терпелось увидеть Йойо, узнать, что произошло с ним с тех пор, как они виделись последний раз три месяца назад.

Не меньше ей хотелось увидеть Кли. Они были в разлуке вот уже несколько недель, за которые она смогла оценить его еще больше. Она скучала по его теплоте, уму, любви, преданности и пониманию.

Ники допила кофе. Потом устроилась на стуле поудобнее и огляделась, впитывая происходящее вокруг. Она сидела за поздним завтраком в ресторанчике, расположенном среди деревьев, окружавших гостиницу. Отчасти именно благодаря своим садам гостиница «Ритц» выглядела по-особенному. Она находилась в самом сердце Мадрида, и ее сады были островками спокойствия в деловом и шумном городе.

Ники посмотрела на небо, такое голубое, какого ей еще не приходилось видеть, без единого облачка. Солнце стояло высоко, к полудню опять стало невыносимо жарко, как и вчера. Но здесь, в тени деревьев, было приятно. А еще она радовалась тому, что на ней просторное легкое платье и босоножки без каблуков. Да, главное в этом городе — прохлада.

— Сеньорита Уэллс.

Ники оглянулась и увидела перед собой лицо молоденького посыльного.

— Да?

— Для вас. — Посыльный держал маленький серебряный поднос, на котором лежал конверт, и улыбался.

Ники вытащила из сумочки несколько песет, бросила их на поднос и взяла белый конверт.

— Спасибо, — сказала она.

Посыльный посмотрел на деньги, снова улыбнулся и спрятал их в карман.

— Грасиас, сеньорита.

Ники с любопытством осмотрела конверт, гадая, от кого бы он мог быть. От Питера? От мадридцев, с которыми она виделась вчера? Эта очаровательная молодая пара собиралась пригласить ее к себе на выходные. На конверте было напечатано ее имя вместе с названием гостиницы и адресом, но имени отправителя не значилось.

Разорвав конверт, она вытащила записку и, увидев почерк, словно приросла к стулу. Она не спутала бы этот красивый почерк ни с чьим другим — записка была от Чарльза Деверо.

«Дорогая Ники. Раз ты так усиленно меня разыскиваешь, я полагаю, что нам необходимо встретиться. Человек, доставивший это письмо, будет ждать тебя в вестибюле гостиницы. Я послал его для того, чтобы проводить тебя ко мне. Ч.»

Ники смотрела на сад с каменным выражением лица. Она сжала записку в руке и судорожно сглотнула несколько раз. Горло пересохло. Потом она снова посмотрела на записку и перечла ее. У нее не было никаких сомнений, что она написана Чарльзом. Помимо знакомого почерка она также обратила внимание на слово препроводить. Он частенько употреблял его в прошлом, и оно звучало очень по-английски.

«Итак, я с самого начала была права, — подумала Ники, выпрямляясь. — Я просто знала, что права. С того самого момента, когда увидела репортаж Тони из Рима». И все же Ники чувствовала, что от сознания этой правоты она не испытывает никакого удовлетворения, лишь чувство огромной растерянности и жалости. Не столько по отношению к себе, сколько к Анне Деверо.

Она сидела с запиской в руках, думая о человеке, который ждет ее, чтобы отвезти к Чарльзу, как вдруг ее поразила внезапная мысль. Прошлой ночью, когда ей на память пришли слова Арча, она реально осознала угрозу. А значит, она не может вот так просто пойти неизвестно куда за гонцом Чарльза! Большую часть жизни она подвергала себя опасности и ни разу не дрогнула. Она давным-давно привыкла считать себя бесстрашной. С другой стороны, она не собиралась терять голову из-за своего безмерного любопытства и желания узнать правду. Конечно, она не станет действовать безрассудно и тем самым подставляться.

И все-таки бояться ей нечего. Кем бы ни оказался Чарльз Деверо, он не убийца. Она сердцем чувствует, что Чарльз не обидит ее, волосу не позволит упасть с ее головы — в этом она совершенно уверена. И все же осторожность не помешает.

Хорошо бы ее сопровождал Питер Коллис. Они могли бы поехать на его машине, он бы подождал ее на улице, пока она разговаривает с Чарльзом. К сожалению, Питер и Эми уехали к друзьям, под Мадрид.

Она предоставлена сама себе. Что ж, так тому и быть.

Ники пересекла вестибюль, намереваясь поговорить с Энрике, старшим портье.

— Доброе утро, сеньорита Уэллс. Могу я быть чем-то полезен? — осведомился тот с обычной обходительностью.

Она кивнула.

— Мне нужна машина с шофером. Немедленно. И, кроме того, пожалуйста, хотелось бы, чтобы шофер говорил по-английски.

— Хорошо, сеньорита, сейчас все устрою. На сколько времени вам понадобится машина?

— Еще не знаю. На несколько часов, вероятно, а может быть, на целый день. Когда ее можно ждать?

— Она уже здесь, сеньорита. У нас машины с шоферами находятся рядом с гостиницей и готовы обслужить гостей в любую минуту.

— Как удобно! Только что мне принес письмо один человек. Я думаю, он уже ждет меня.

— Да, пожалуйста, он там, — сказал Энрике.

Ники проследила за его взглядом и в противоположном конце вестибюля увидела хорошо одетого молодого человека.

— Спасибо, — пробормотала она главному портье и торопливо отошла от стойки.

Подойдя к молодому человеку, она произнесла:

— Меня зовут Ники Уэллс. Вы говорите по-английски?

Тот кивнул.

— А как вас зовут?

Немного поколебавшись, он ответил:

— Хавьер.

— Хорошо, Хавьер. — Ники показала ему конверт. — Это вы привезли мне письмо? Так?

— Так.

— И вы должны проводить меня к человеку, который послал его, не так ли?

— Да. Он ждет вас.

— Хорошо, я поеду с вами. Но на своей машине со своим шофером.

— Не понимаю. У меня есть машина. Я вас отвезу, сеньорита Уэллс.

Ники покачала головой.

— Исключено. Либо я поеду на своей машине, либо вообще не поеду, — сказала она твердо, и выражение ее лица стало жестким и непреклонным.

Хавьер не мог не заметить эту перемену, но все же продолжал колебаться. Наконец он сказал:

— Хорошо. Подождите, пожалуйста. Мне надо позвонить.

— Не возражаю, — холодно ответила Ники, понимая, что он собирается звонить Чарльзу. Она следила за ним взглядом, пока он шел через вестибюль в поисках телефона.

Через несколько минут он вернулся.

— Хорошо. Едем прямо сейчас. Ваша машина поедет за моей.

Шофера звали Хосе. Когда Ники устроилась в машине, он отправился переговорить с Хавьером.

Ники наблюдала за ними из окна. Оно было открыто, и она могла слышать их голоса. Однако они говорили по-испански, и она не поняла ни слова.

Секунду-другую спустя Хосе сел за руль, снял машину с ручного тормоза и включил зажигание.

Пока они плавно выезжали от гостиницы на улицу, Ники спросила:

— Хавьер объяснил, куда мы едем?

— Да, сеньорита. Мы едем в район рядом с Кольцом.

— С Кольцом?

— Си, си. Место, где проводятся корриды, известнейшее место, Плаза де Торрос де лас Вентас — площадь Боя быков. Это не далеко, минут двадцать, может быть, полчаса, в зависимости от движения.

— Ах да, правильно.

— Вы знаете Кольцо, сеньорита? Бывали на корриде?

— Да, приходилось, несколько лет тому назад, — сказала Ники, вспомнив то время, когда встретила Чарльза в Мадриде, всего за несколько недель до помолвки. Дон Педро тогда отвез их в воскресенье на бой быков.

— Вам понравилось? — спросил Хосе, обернувшись и улыбаясь.

— Да, понравилось, спасибо.

Откинувшись на спинку сиденья, Ники мысленно перенеслась в то далекое время. Они с Чарльзом прожили в Мадриде четыре дня, и ей вдруг вспомнилось, насколько поглощенным всем происходящим казался Чарльз. Да, город и в самом деле был богатый, модный, кипучий. Жизнь в нем била ключом, и Чарльз, несомненно, наслаждался им, его ночной жизнью и всем остальным. Ники подумала, не живет ли Чарльз здесь постоянно. А в Рим наезжает лишь время от времени. «Наркотики», — подумала она, вспомнив о связях этой страны с Южной Америкой, об общности их языка и культуры. Она знала, что несмотря на блестящий фасад, Мадрид имеет свою теневую жизнь, как и любой другой город. Недавно она прочла, что каждые два дня в Мадриде героин уносит одну жизнь.

Связан ли Чарльз с контрабандой наркотиков? Не это ли причина того, что он инсценировал свою смерть и бежал за границу, чтобы начать новую жизнь? Скоро, совсем скоро, казалось ей, она получит ответы на все вопросы.

Полчаса спустя Хосе притормозил за машиной Хавьера на боковой улочке, остановившись перед многоквартирным жилым домом из коричневого кирпича. Он помог ей выйти, и Ники сказала ему:

— Пожалуйста, подождите меня здесь, Хосе как бы долго я ни отсутствовала.

— Си, си, конечно, я понимаю. Я никуда не уеду. Я буду здесь целый день, если потребуется.

Ники кивнула.

— Но может статься, мое дело займет не более двух часов, — добавила она и подошла к Хавьеру, который уже стоял перед входной дверью.

— Так это здесь? — спросила она, глядя ему в лицо.

— Он ждет вас здесь, — сказал Хавьер и открыл дверь, пропуская ее вперед.

Шагая через небольшой подъезд вслед за Хавьером к лифтам, Ники собиралась с духом. Она не знала, что ее ждет, и во рту пересохло.

 

30

Хавьер открыл дверь квартиры своим ключом и провел ее внутрь.

Ники оказалась в маленькой темной прихожей, которую затруднилась бы описать. На полу лежал восточный коврик, на пристенном столике стояла ваза с грязноватыми искусственными цветами, а по стенам были развешаны плакаты тореадоров в рамках. С любопытством оглядевшись, Ники увидела несколько закрытых дверей, длинный коридор и прямо перед собой гостиную за сводчатой аркой.

В квартире было тихо. Никаких признаков жизни, и Ники невольно подумала, где же Чарльз. Она снова огляделась и, услышав легкий шорох, вся напряглась.

— Пожалуйста, проходите, — сказал Хавьер, показывая на гостиную, и заторопился вперед по коридору. Ники двинулась за ним.

Войдя, она быстро огляделась. Комната была самой обычной, ничем не примечательной, подобно прихожей: те же восточные коврики на полу, те же плакаты на стенах, изображающие бой быков, и кое-какая мебель темного дерева. Софа и два кресла, застланные грязно-зеленым бархатом, расположились вокруг дешевенького металлического кофейного столика, поверхность которого была покрыта декоративной плиткой.

Будучи уверена, что Чарльз уже ждет ее, Ники испытала разочарование. Подойдя к окну и выглянув на улицу, она увидела, что до арены Кольца рукой подать. Обитатель этого жилища, явно не Чарльз, был, несомненно, страстным болельщиком. «Чарльз, наверное, снял эту квартиру специально для их встречи, — подумала Ники, — сам он не стал бы жить в такой дыре, оскорбительной для его тонкой художественной натуры».

— Здравствуй, Ники.

Она повернулась, как ужаленная, и увидела Чарльза, вошедшего через дверь в дальнем конце комнаты. Это и в самом деле был Чарльз Деверо, которого она знала раньше, только выглядел он по-другому. Он отпустил длинные волосы и усы и выкрасил их в черный цвет, а темный загар делал его внешность чересчур мрачной, непривычной. Чужой даже. От природы он был светлокож и светловолос, как и его мать, истинный англосакс. На Чарльзе были темно-синие хлопчатобумажные брюки и белая рубашка с открытым воротом — никогда прежде он не одевался так небрежно.

Ники утратила дар речи. Она думать не думала, что испытает такое потрясение, оказавшись с ним лицом к лицу. Видеть его живым и здоровым после того, как она столько лет считала его мертвым, было почти невыносимо. Она вся дрожала, сердце колотилось с пугающей частотой.

— Ты хорошо выглядишь, Ники, — сказал Чарльз, нарушив наконец молчание и подходя к ней. — Спасибо, что пришла. — Он остановился в полушаге от нее и слегка улыбнулся.

Она не ответила. Ее лицо было холодно, глаза превратились в крохотные голубые льдинки. Помолчав, она отчеканила:

— Не трать время на пустяки, хорошо? Я сюда не за этим приехала.

— Я просто пытался немного расшевелить тебя, дорогая, — ответил он, снова сверкнув улыбкой.

При этих словах в сопровождении улыбки, светящейся превосходством, в Ники словно что-то оборвалось. Горе, мука и боль, давно слившиеся воедино, образовали гремучую смесь. И теперь гнев переплавился в неудержимую ярость и вырвался наружу.

— Подонок! Сукин сын! Как ты мог? Почему, ну почему ты так поступил с нами? Как ты мог так жестоко, так чудовищно жестоко поступить со мной и собственной матерью? Ты заставил нас страдать! Мы оплакивали тебя, ублюдок. Как я могла любить тебя?! Сейчас я тебя ненавижу!

Чарльз явно стушевался перед потоком брани и язвительным тоном, на скулах у него заходили желваки. Но он ничего не сказал в свою защиту, лишь стоял и смотрел на нее, не отводя взгляда.

Слезы ярости бежали у Ники по лицу. Неожиданно, движимая гневом, она ринулась вперед и стала лупить Чарльза кулаками по груди и по лицу, выказав при этом немалую силу.

Ее неожиданное и яростное наступление застало Чарльза врасплох, он даже пошатнулся под таким натиском, но тут же обрел равновесие. Защищаясь, он сумел схватить ее за запястья.

— Прекрати, Ники! Слышишь, прекрати сейчас же! Скандал нас ни к чему хорошему не приведет. Я устроил так, чтобы тебя препроводили сюда: хочу кое-что сказать тебе, объяснить…

— Ты за мной шпионил! — закричала Ники.

— Вовсе нет!

— Ты послал своих подручных обыскать мой номер, гадина!

После некоторого колебания Чарльз признался:

— Да, это правда, каюсь. Но шпионить за тобой? — Он покачал головой. — Нет, я за тобой не следил. Определенно нет. И не посылал никого следить.

Ники пропустила эти слова мимо ушей.

— Ты изобразил свою смерть и сбежал, чтобы начать новую жизнь, — кричала она. — Ты бежал подло и трусливо. Бессовестно бежал. Я не знаю, почему ты так поступил, но что бы ты теперь ни говорил, ты не сможешь оправдаться передо мной.

— У меня не было выбора, — перебил он ее тоном, не терпящим возражений, спокойным и уверенным. — Я сделал то, что сделал, потому что у меня не было другого выхода.

— У каждого всегда есть выбор.

— У меня его не было. Долг есть долг.

— Долг?! — голос ее сорвался. — Скажи на милость! Долг! Кому и что ты был должен?

— Я хочу объяснить тебе, почему я поступил так, и, может быть, ты все поймешь и оставишь меня в покое.

Она не ответила и Чарльз добавил:

— Ты подвергаешь меня опасности, Ники.

— Подвергаю тебя опасности? Что это значит?

— Ты носишься по всему свету, расспрашиваешь обо мне, показываешь мои фотографии разным людям и тем самым ставишь мою жизнь под угрозу, — произнес он, вдруг заговорщицки понизив голос и пригвоздив ее к месту взглядом. — Никто не должен знать, что я жив. Даже моя мать.

Хотя это заявление и ошарашило Ники, она промолчала и только удивленно смотрела на него. Она думала над тем, что он ей сказал, и в ее взгляде сквозило недоверие.

— Сядь и постарайся не сердиться.

— Это будет нелегко.

— Именно, — пробормотал Чарльз, кивая. — Но все же попытайся хоть немного успокоиться и выслушать меня молча. Злость тебе только помешает.

— Боже правый, Чарльз, ты требуешь слишком многого.

Неожиданно он отпустил ее руки, и они безжизненно повисли.

Тут же подняв их, Ники стала осматривать запястья и потирать сначала одно, потом другое. Они покраснели и уже побаливали.

— Посмотри, что ты наделал.

— Прости меня, — извиняющимся тоном сказал Чарльз. — Я никогда не соразмерял силы, не так ли? Извини, я оставлю тебя на минуту. Сейчас я вернусь, — сказал он и вышел через боковую дверь.

Ники прислонилась к стене, она дрожала, ноги ее подкашивались. Гнев все еще бурлил в ней. Гнев был единственным чувством, которое она испытывала, в ней не осталось ничего, кроме гнева. А еще ненависть — к Чарльзу Деверо В остальном же она испытывала к нему совершеннейшее равнодушие. Совершеннейшее.

Некоторое время спустя Чарльз вернулся с молодым человеком, но не Хавьером. Он нес поднос с бутылкой воды и двумя стаканами. Когда он проходил мимо Ники и ставил поднос на кофейный столик, на нее пахнуло резким запахом одеколона. Она сразу узнала этот запах.

Чарльз заметил это, и, когда они остались одни, спросил:

— Почему ты так насторожилась, когда вошел Пьер?

— Потому что именно он рылся в моем номере, — ответила она с вызовом.

— А откуда ты узнала? Ты что, видела, как он уходил?

— Нет, я узнала его по запаху.

Чарльз нахмурился.

— Что ты имеешь в виду?

— Его одеколон. У меня в номере пахло его одеколоном.

Чарльз снова нахмурился.

— Молод еще. И неопытен, — пробормотал он себе под нос. — Слишком неопытен. Как это было неосмотрительно с его стороны. — Чарльз помолчал секунду, не выходя из задумчивости, а затем тихо добавил: — Пьер ничего не нашел.

— Не нашел, потому что нечего было находить, — ответила Ники. — За исключением фотографий, которые я ношу с собой.

Чарльз не стал развивать эту тему.

— А теперь, садись, Ники, — сказал он. — От твоего пыла проку мало, как видишь. Прошу тебя, будь благоразумной, чтобы мы могли поговорить спокойно, как воспитанные люди.

Ники осталась стоять, не спуская глаз с Чарльза. Она знала, что гнев ее, бурлящий в душе вот уже три года, — праведный. Она ничуть не сожалела о том, что сорвалась и наговорила много лишнего. Но Чарльз все-таки прав. Она ничего не узнает, если не сможет взять себя в руки и не выслушает его.

— Сядь, Ники, — снова сказал Чарльз, показывая рукой на ближайшее к ней кресло. — Сядь же, ну пожалуйста. — Он сел в другое кресло, потянулся за бутылкой и налил себе воды. Взглянув на нее снизу вверх, он спросил:

— Тебе налить?

Она кивнула.

— Да, спасибо. Здесь очень жарко.

Он тут же вскочил, включил вентилятор на столе и вернулся на место. Наполнив ее стакан, он взял свой и отпил. Ники продолжала наблюдать за ним. Этого человека она любила без памяти, собиралась за него замуж, была ему всецело предана. Она делила с ним ложе, была близка с ним во всех смыслах, у них было так много общего, но теперь он казался совершенно чужим.

Она села, отпила воды и сказала:

— Теперь я немного успокоилась, Чарльз. Рассказывай.

— То, что я скажу тебе, в высшей степени секретно. Ты никогда не сможешь даже намекнуть об этом. Никому. Даже моей матери.

Ники молчала.

— Обещай никому не открывать, что я жив, и не повторять то, что я собираюсь тебе сказать, ни одной живой душе, и моей матери в особенности.

— Не знаю, смогу ли я.

— Тогда, боюсь, я ничего тебе не скажу.

— Почему Анна не должна ничего знать?

— Узнай она, что я жив, она захочет увидеться со мной, а это невозможно. Это может быть опасно — для нее.

— Почему?

Чарльз не ответил. Вместо этого он сказал:

— Если ты обещаешь мне, поклянешься честью, что будешь молчать, я расскажу тебе все. По крайней мере, расскажу, почему я инсценировал свою смерть и исчез.

— Хорошо, обещаю. Я не проболтаюсь Анне или кому бы то ни было, что ты жив. И вообще буду молчать о том, что ты мне сейчас расскажешь.

— Ни одной живой душе, Ники. Повтори.

— Ни одной живой душе. Обещаю.

— Искренне надеюсь, что это так. Не в твоих правилах нарушать данное слово. Хочу только добавить, что то, чем я занимаюсь, сопряжено с интересами национальной безопасности. Национальной безопасности Великобритании.

Ники наклонилась вперед, сузив глаза.

— Я же пообещала — никому ни слова.

— Хорошо. — Чарльз откинулся на спинку кресла и, немного помедлив, тихо произнес: — Я британский агент.

Уж этого-то Ники никак не ожидала услышать. Но, как ни была она поражена, виду не подала. «Ну почему я не вспомнила о разведке», — удивилась она про себя и произнесла холодным, твердым голосом:

— Так, значит, ты служишь в разведке?

— Точнее, в специальном отделе СРС.

— Что такое СРС?

— Секретная разведывательная служба. Я инсценировал смерть и исчезновение, потому что мне потребовалось стать другим человеком.

— Зачем? — спросила Ники, вновь подаваясь вперед.

— Чтобы проникнуть в иностранную разведку.

— Ты хочешь сказать, что ты двойной агент?

— Именно так, он самый.

— И в чью же разведку ты проник?

— Ты же прекрасно знаешь, Ники, что этого я не могу тебе сказать. Подумай своей умненькой головушкой, — сказал Чарльз прежним вкрадчивым голосом.

Ники кивнула.

— Понимаю. И давно ты стал агентом?

— Много лет назад. Пятнадцать, если точно. Мне было тогда двадцать пять.

— Значит, когда ты встретил меня, ты уже работал на британскую разведку, — сказала Ники, сплетя пальцы. Она поняла, что о существовании другого Чарльза никогда не подозревала.

— Да.

— Но мы собирались пожениться. Как же ты надеялся держать это в тайне от меня?

— Легче легкого. Во-первых, ты была поглощена своей карьерой до самозабвения, до отречения от всего остального, исключая наши отношения, конечно. Будучи военным корреспондентом, ты много путешествовала. Честно говоря, я думал, что ты не окажешься слишком любопытной и не станешь вникать в то, чем я занимаюсь. Это не в твоих привычках. Кроме того, у меня было отличное прикрытие, моя виноторговая компания.

— Но она процветала, — воскликнула Ники удивленно. — Разве большинство крыш не создаются лишь для прикрытия? Зачем им еще приносить доход?

Чарльз улыбнулся.

— В этом моя особенность, Ники. Каким бы делом я ни занимался, мне сопутствовал успех Мой непосредственный руководитель в разведке сказал как-то, что я превращаю в золото все к чему прикасаюсь. Потому-то я и оставил все свои другие начинания еще в молодые годы, сосредоточившись на виноторговой компании, которая хоть и чересчур преуспевала, но по крайней мере служила отличной ширмой.

— Теперь мне ясно, какую она сослужила тебе хорошую службу.

— Она и в самом деле оказалась идеальной. Я мог ездить куда угодно и когда угодно, — сказал Чарльз. — Впрочем, тебе это известно. Приобретя партнера в лице Криса Нилда, я больше не был привязан к письменному столу. Крис управлял компанией, а я разъезжал по миру, занимаясь тем, что от меня требовалось по службе, и попутно закупая вина для компании.

— Мне это всегда казалось естественным, — пробормотала Ники, нахмурившись.

— Оно и в самом деле было так. В конце концов, это была компания Криса, так как он выполнял большую часть работы. Меня это вполне устраивало. Я получал все больше свободы.

— Крис знал, что ты агент?

— Упаси Бог, нет!

— Но у тебя ведь был сообщник, разве не так? Я хочу сказать, ведь кто-то должен был помочь тебе изобразить самоубийство и выбраться из Англии?

— Такой человек был.

— Кто он?

— Ты прекрасно знаешь, что этого я тебе сказать не могу.

— Другой агент?

Чарльз кивнул.

— Но зачем тебе понадобилось бесследно исчезнуть? Ты же сказал, что у тебя было отличное прикрытие в виде собственного дела и что я была не слишком любопытна. Почему ты не мог жениться на мне, Чарльз, и продолжать все в том же духе?

— Именно это я и собирался сделать. Но за несколько месяцев до нашей свадьбы мне понадобилось надолго уехать. Видишь ли, возникла необходимость кому-то из агентов СРС проникнуть в некую разведслужбу, предварительно обеспечив себе серьезное прикрытие, — объяснил он. — Все мы понимали, что на разработку легенды могут потребоваться годы, возможно, многие годы — только тогда она будет надежной. Так что мне показалось, что порядочней будет исчезнуть до свадьбы, чем после.

— Понятно. Но почему именно ты, Чарльз? Почему не какой-нибудь другой агент?

— Причина кроется в моих способностях и моих познаниях в определенных областях, включая иностранные языки, которыми я владею в совершенстве. Я был лучший кандидат на эту работу. А интересы британской национальной безопасности требовали, чтобы я осуществил задуманное как можно раньше. Такие дела на скорую руку не делаются. Требуется время, чтобы войти в доверие, стать своим. — Чарльз сделал глоток из стакана и продолжил: — Как я уже сказал, все мы знали, что я буду работать и жить по легенде многие, многие годы. Вот, собственно, и все.

— И ты пожертвовал ради этого нашей совместной жизнью, — мягко проговорила Ники, глядя на него в упор.

— Пришлось пожертвовать — ради своей страны, ради своих убеждений, — ответил Чарльз, и взгляд его смягчился, а на лице появилось сожаление.

Ники молчала.

— Если тебя это утешит, — деликатно сказал, Чарльз, — я очень любил тебя. — Он хотел добавить, что все еще любит ее, но не осмелился; в любом случае, это было бы неуместно.

— Ты причинил мне много боли, Чарльз, — медленно проговорила Ники.

— Знаю. Ты сможешь простить меня?

— Раз уж дело так обернулось, думаю, что смогу. Уже смогла. — Она пристально посмотрела на него. — Твоя мать была опустошена так же, как я.

— Да…

— Теперь ей намного лучше. Она помолвлена с Филипом Ролингсом.

— Знаю, читал объявление в «Таймс». Он давно хотел жениться на ней. Должно быть, он очень счастлив.

— Они оба счастливы.

— Я хотел бы кое-что спросить у тебя, Ники. Как ты узнала, что я жив? И как тебе удалось получить мою фотографию, то есть фотографию меня теперешнего?

— Счастливое совпадение, — ответила Ники и стала рассказывать.

Когда она закончила, Чарльз покачал головой.

— А я и не знал, что на меня смотрит эта треклятая телекамера. Мы ужинали с приятелем в ресторанчике рядом с площадью, где проходил митинг, и вдруг услышали шум, стрельбу. Выскочили на улицу посмотреть, что происходит. Я, конечно, заметил телекамеру. Мне надо было послушаться внутреннего голоса и сразу убираться оттуда подобру-поздорову. Обычно я более осторожен.

Ники кивнула.

— Ты изменил внешность, отпустил усы, перекрасил волосы. Но ты не смог изменить глаза, они такие же зеленые, — заметила она.

— Обычно я ношу коричневые контактные линзы, — признался Чарльз. — Но не думаю, что мне стоило их использовать для встречи с тобой. Однако мы отвлеклись. Скажи мне, что привело тебя в Афины?

— После того как я провела выходные в Пулленбруке две недели назад, я решила поехать в Рим, где был снят репортаж. Я надеялась, что смогу отыскать подсказку, которая привела бы меня к тебе. По странному стечению обстоятельств, секретарша шефа нашего корпункта узнала тебя на фотографии. Она видела тебя в афинском аэропорту.

— Ах да, наверняка это та прелестная американка, которой я помог с багажом.

— Ты угадал.

— Значит, из Рима ты поехала в Афины, — повторил Чарльз. — И стала расспрашивать обо мне во всех больших гостиницах.

— Ты был там, не так ли? То есть я хочу сказать, что ты был там не просто проездом.

— Не просто. Если честно, я провел в Афинах два дня.

— Ты остановился в Вульягмени, так? — спросила Ники, откидываясь на спинку кресла и снова пытливо глядя на Чарльза.

— Нет. Но я был там некоторое время на встрече со связным. Я присутствовал на нескольких официальных завтраках и одном ужине. Но жил на конспиративной квартире в городе.

— И это тоже конспиративная квартира?

— Да.

— Ты не живешь здесь, правда?

Чарльз покачал головой.

— Ты случайно узнал, что я в Мадриде, или заранее знал, что я приеду?

— Заранее. Мне стало известно, что ты в Афинах, как только ты начала расспрашивать обо мне, и, конечно же, я знал, что ты полетела в Мадрид. Я, так сказать, все время опережал тебя на один ход.

— Тебя предупредил кто-то из служащих «Гранд Бретани». Кто? Коста? Аристотель? Или господин Зулакис из Вульягмени?

— Не могу тебе ответить. Кстати, с чего ты вдруг решила приехать сюда? Кто подсказал тебе, где я?

— Никто мне ничего не подсказывал, Чарльз. Я и не ведала, что ты здесь. Я только хотела повидать твоего испанского партнера. Надеялась, что дон Педро согласится со мной: на фотографии действительно ты.

— Но ты же говоришь, что моя родная мать не поверила, что это я! — воскликнул Чарльз. — Разве тебе этого было не достаточно?

— Нет. В глубине души я чувствовала, что ты жив.

— Да, это всегда было твоей сильной стороной. Но меня интересует другое — когда ты решила, что я жив, как ты себе объяснила причину, по которой я мог бы пожелать исчезнуть без следа?

— Если честно, я не была уверена. После твоего так называемого самоубийства в Англии не разразилось никакого скандала, так что я знала, что ты не замешан ни в какой финансовой афере. Поэтому я подумала, что дело, наверное, в незаконной сделке и что ты решил исчезнуть, чтобы начать новую жизнь.

— И в какой же незаконной сделке я мог, по твоему мнению, быть замешан? — спросил Чарльз, удивленно сомкнув брови.

— Торговля оружием или наркотиками, — сказала Ники вполголоса.

— Господи, невысокого же мнения ты была обо мне!

— А что, что мне оставалось думать?

Чарльз поднялся, подошел к окну, походил взад и вперед по комнате, потом вернулся к своему креслу. Немного погодя он сказал:

— Меня очень тревожит, что кто-то, как ты говоришь, следил за тобой в Мадриде. Ты в этом уверена?

Ники пожала плечами.

— Не совсем.

— С чего ты взяла, что за тобой хвост?

— Возле меня все крутился один тип, пока я разговаривала с портье вчера утром. А потом я налетела на него в торговых рядах. Ближе к вечеру, когда я вышла из музея Прадо, он снова попался мне на глаза. И когда он на мгновение отвлекся, я проскользнула мимо незамеченной.

— Ясно. Ты можешь его описать?

— Конечно. Он определенно испанец, в этом я уверена. Среднего роста. Хорошо одет, черные волосы зачесаны назад. Ему лет сорок или около того, не выпускает изо рта черную сигару.

— Почему ты думаешь, что он испанец?

— Просто похож. Еще он разговаривал по-испански с портье — я слышала, когда отходила от стойки.

— Быть может он постоялец?

— Не знаю.

— Может, он не следит за тобой. Может, он просто охочий до хорошеньких блондинок, — заметил Чарльз. — Хотел тебя подцепить. Что тут особенного?

— Ты боишься, что я могла навести его на тебя?

— Нет, я уверен, что ты этого не хотела.

— Это еще не все. Прошлым вечером раздался телефонный звонок, но, когда я сняла трубку, никто не ответил. Я связалась с телефонистом и выяснила, что мне действительно звонили. Кто-то меня спрашивал.

Чарльз кивнул.

— Это был я.

— Но почему ты промолчал?

— Я хотел договориться о встрече еще вчера вечером, но потом передумал. Побоялся, что спугну тебя, и решил подождать до утра.

— Ты живешь в Мадриде?

— Нет.

— Где же тогда?

— Везде и нигде. Я, как бы это сказать, перекати-поле. В одном месте подолгу не задерживаюсь.

— По соображениям конспирации?

— Вроде того.

— Прости, что подвергала тебя опасности, показывая везде твое фото и расспрашивая о тебе. Эта разведка уничтожит тебя, если узнает, что ты двойной агент, так?

Чарльз рассмеялся.

— О да, и без всякого сожаления. Такова уж шпионская жизнь. Никто не сказал, что она безопасна.

Ники открыла сумочку и вытащила фотографии.

— Я хочу, чтобы они были у тебя, — сказала она, отдавая Чарльзу снимки.

— Спасибо, Ники. — Он порвал их в клочки и положил в пепельницу.

— Ты же знаешь, что я не скажу ни одной живой душе, что ты жив, и не стану болтать о том, что ты мне рассказал. Так или нет?

— Да. Я знаю, что теперь ты посвящена в мою тайну и сохранишь ее.

— Я и в самом деле могла испортить тебе все дело, — начала было Ники, но спохватилась и закусила губу.

— Могла бы, это точно, — согласился Чарльз. — Что было бы просто ужасно — ведь на подготовку ушло несколько лет. Но не беспокойся, я уверен, что все обошлось. Если бы было по-другому, я бы уже об этом знал. Быть может, я бы даже не сидел сейчас здесь и не разговаривал с тобой. Все было бы кончено.

От одной мысли об этом Ники похолодела. Через некоторое время она сказала:

— Я все о том человеке, который, как мне показалось, следит за мной… Может быть, стоит спросить, не живет ли он в гостинице? Ты мог бы мне позже позвонить и узнать, что сказал портье.

— О, Ники, я не хочу, чтобы ты хоть как-то участвовала в том, чем занимаюсь я. Это слишком опасно. Прошу тебя, не беспокойся, я сам выясню, кто этот человек. У меня есть свои связи, свои источники. Предоставь все мне. Ты поняла?

— Да.

— В мире разведки и контрразведки все не так, как кажется. Можно даже сказать, что в тайном мире, где живу я, все перевернуто вверх ногами. — Чарльз вздохнул. — Никогда не знаешь, кто есть кто на самом деле. — Он выпрямился в кресле и добавил: — Я хочу, чтобы ты уехала из Мадрида, и чем раньше, тем лучше.

— Хорошо. Я вылечу завтра.

— Вот и умница, Ники. Мне будет спокойнее при мысли, что тебя нет рядом со мной.

Ники поняла, что беседа закончена, и решительно встала.

— Лучше будет, если я пойду. — Она двинулась к арке, ведущей в прихожую.

Чарльз последовал за ней.

Она повернулась, подождала, пока он подойдет поближе, и сказала:

— Я рада, что мы встретились, Чарльз. Мне многое стало ясно.

— И я рад, что мы увиделись, Ники. — Он внимательно смотрел на нее, склонив голову, а потом улыбнулся: — Ты, как всегда, прекрасна.

Она кивнула, слова застряли в горле.

— Ты, должно быть, все так же мотаешься по свету, ведешь репортажи о бедствиях и всем таком прочем, — продолжал Чарльз. — Я вижу, что ты еще не замужем. Или, если быть точным, не носишь обручальное кольцо.

— Нет, я не замужем.

— И у тебя нет никого на примете?

— Есть один человек, но он появился совсем недавно.

— Ты любишь его?

— Кажется, люблю. Впрочем, не уверена.

— Ты собираешься выйти за него замуж?

— Он мне не предлагал.

— Дурак, если он этого не сделает. А если предложит? Ты согласишься?

— Не знаю.

— Я вовсе не собирался применять к тебе насилие, ты знаешь, — переменил тему Чарльз. — Однако я не в обиде за то, что ты пожелала приехать на встречу со мной в своей машине.

— Я просто проявила осторожность.

— И независимость — одну из тех черт, за которые я тебя любил.

Ники повернулась в сторону прихожей, но тут Чарльз взял ее за руку, привлек к себе и крепко обнял.

Застигнутая врасплох, Ники не сопротивлялась. Она позволила ему обнять себя, понимая, что ему необходимо сделать это, необходимо быть рядом с ней. Она почувствовала через тонкую ткань рубашки, как колотится его сердце, и у нее, словно молния, мелькнула мысль: «О Господи, он все еще любит меня». Справившись с подкатившим к горлу комком, она нежно оттолкнула его.

— Мне лучше уйти, — мягко произнесла она и, против воли протянув руку, дотронулась до его щеки. — Пожалуйста, не беспокойся, я никогда не предам тебя, Чарльз.

— Я верю тебе, Ники, — сказал он, взяв ее за руку и провожая к входной двери. — Я доверяю тебе… свою жизнь.

Оказавшись одна в своем номере, Ники разревелась.

Она лежала на постели, отчаянно рыдая, и ей казалось, что сердце ее вот-вот разорвется. Она плакала о Чарльзе и его опасной одинокой жизни, которую он избрал для себя; она плакала от жалости к себе, от воспоминаний о некогда пережитом ими вместе и от сознания того, как много им не суждено было вместе пережить.

В конце концов она успокоилась и взяла себя в руки. Она полулежала на подушках, обдумывая случившееся за прошедшие несколько недель. И не без оснований чувствовала угрызения совести оттого, что приписывала Чарльзу самые ужасные прегрешения. Как она могла подумать, что он преступник — торговец оружием или наркотиками. Уж она-то должна была знать, что это невозможно.

Да, он принес в жертву ее, их любовь, их будущее, будущее их детей, которые могли бы у них родиться. Но сделал он это во имя благородного дела. Он совершил это во имя своей страны. Ну конечно же, ей надо было догадаться, что нечто подобное всему причиной, а не какое-то грязное дельце. Ведь семья его матери, знатные Клиффорды Пулленбрукские, служили английской короне с незапамятных времен. Честь, долг и преданность родине воспитывались в Чарльзе с рождения. И он просто-напросто пошел по стопам своих предков.