1

Белесые, почти прозрачные волны тумана плавали над лугами, превращая деревья в сказочные фигуры, смутно проступающие на фоне хмурого неба.

В отдалении, в отсветах угасающего дня, горели пурпуром холмы Личфилда. Их подножия были скрыты густой пеленой, и только пологие вершины виднелись, как острова в сумрачном океане.

Все в этом холодном ландшафте было наполнено тягостной давящей тишиной, как будто время остановилось и мир погрузился в вечный покой. Беззвучная неподвижность царила вокруг.

Летом эти низкие луга были покрыты буйной зеленью и напоминали огромный зеленый ковер с орнаментом из полевых цветов. Но в этот холодный ноябрьский предвечерний час они выглядели блеклыми и неприветливыми.

Стиви Джардин всегда любила осенние туманы, они возвращали ее к счастливым дням прошлого, напоминая о вересковых пустошах Йоркшира и ее старом уютном доме. Но сейчас сырой холодный воздух пронизывал ее, казалось, до костей.

Неожиданно Стиви испытала приступ тревоги – это неприятно удивило ее. Кутаясь в шерстяную накидку, она ускорила шаги, стараясь побороть дурное предчувствие, охватившее ее.

«Кто-то прошел по моей могиле», – подумала Стиви и снова вздрогнула. Она посмотрела вверх.

Высокое холодное небо приняло пугающий зеленоватый оттенок. Оно казалось злым и враждебным. Стиви почти бежала, гонимая желанием поскорее попасть домой. Она чувствовала себя беззащитной в этих полях и хотела поскорее укрыться в доме, жалея, что зашла так далеко. Туман все сгущался, хотя раньше, пока сырость не поглотила свет, погода была прекрасной и навевала мысли о бабьем лете.

Ноги сами несли ее по дороге через поля, и шаги были уверенными: она не спотыкалась при резком спуске петляющей тропинки, ведущей вниз в долину. Здесь туман был гуще. Стиви плотнее закуталась в свою накидку.

Вскоре узкая тропинка повела наверх, и ландшафт изменился, стал холмистым. На возвышении туман рассеялся. Когда Стиви поднялась на гребень холма, воздух стал холоднее, но видимость улучшилась.

Отсюда она увидела свой дом, уютно угнездившийся в долине под холмом, и напряжение оставило Стиви. Из всех труб струился дымок, в окнах ярко горели огоньки. Там ее ждет тепло, там она будет защищена от всех тревог и смутных опасений.

Как хорошо, что она наконец дома.

Дому было уже две сотни лет. Построенный в 1796 году в зеленой долине, прорезающей личфилдские холмы Коннектикута, дом за долгие годы превратился в немыслимое нагромождение пристроек. Когда Стиви впервые увидела его пять лет назад, он представлял собой нелепое зрелище, но после тщательной реставрации ему удалось вернуть первоначальную красоту и очарование.

Стиви быстро миновала мокрый газон, по ступенькам крытого крыльца поднялась к боковому входу, ведущему прямо в гардеробную для верхней одежды.

Повесив сырую накидку, она прошла в холл. Он был огромным, с внушительной лестницей с левой стороны. Темный деревянный пол был отполирован и блестел, как зеркало. Массивные потолочные балки, тяжелые дубовые двери и окна со средниками свидетельствовали о почтенном возрасте дома.

Стиви всегда считала этот огромный холл, в который выходили все остальные комнаты, главным помещением, сердцем всего дома. С того момента, как она въехала сюда, холл служил гостиной, где собиралась вся семья. Несколько ламп с розовыми шелковыми абажурами были включены и ярко светились, делая комнату еще уютнее. Обстановка холла была удобной и располагала к отдыху: старинный ковер у камина, сотканный на знаменитой сованерийской мануфактуре, антикварные столики времен короля Якова I и резные кресла из темного дерева. Большие диваны с обивкой цвета еловой хвои и несколько кресел полукругом обступили камин.

Когда Стиви пересекала холл, ее настроение изменилось. На нее подействовала царившая здесь атмосфера покоя и уверенности. В большом каменном очаге пылало, потрескивая, полено, и воздух был напоен ароматами сосны и яблок, приправленными домашними запахами дыма и свежеиспеченного хлеба, проникавшими из кухни.

Остановившись у камина, Стиви протянула озябшие руки к огню. Неожиданно ей стало весело, и она громко засмеялась. Над собой. Какой глупой она была совсем недавно, когда бежала домой через луга. У нее нет никаких причин бояться. Ее дурное предчувствие – просто бессмыслица. Стиви снова рассмеялась, укоряя себя за то, что поддалась мрачному настроению, которое охватило ее в промозглом тумане.

Согревшись, она повернулась и пошла к лестнице, ведущей наверх. Стиви любила каждый уголок этого милого старого дома, но особенно ей был по душе небольшой кабинет, примыкавший к ее спальне. И сейчас, когда она открыла дверь и вошла в него, Стиви снова почувствовала очарование этой комнаты. Идеальные пропорции, купольный потолок, высокие окна с одной стороны и великолепный камин с другой. И всюду полки с книгами.

Роспись кабинета Стиви поручила молодому талантливому художнику, который нанес на стены бесчисленные тончайшие слои янтарно-золотой краски. Этот венецианский стиль создавал мягкое золотое сияние, как будто кабинет всегда освещали теплые лучи заходящего солнца.

Прекрасные, тщательно отобранные картины, семейные фотографии в серебряных рамках, дорогие сердцу сувениры и любимые книги – все несло на себе отпечаток ее личности. Стиви очень любила свой кабинет.

В очаге были уже приготовлены дрова. Стиви подошла и встала на колени перед камином. Чиркнув спичкой, она подожгла бумагу, и через несколько секунд высокое шумное пламя взметнулось вверх.

Стиви поднялась, прошла к овальному письменному столику георгианской эпохи у окна и села в кресло. На нем уже лежали деловые бумаги из ее портфеля, но, бегло взглянув на них, Стиви откинулась на мягкую спинку. Ее мысли унеслись далеко, очень далеко.

Стиви рассеянно пробегала взглядом по предметам на своем столе. Вот лампа в стиле модерн, купленная за бесценок на блошином рынке в Париже, георгианская серебряная чернильница, очень давно подаренная ей матерью, фотографии дорогих ей людей, бабушкин мейсенский кувшинчик для сливок, расписанный красными драконами, из которого торчали карандашики, и древнее индусское изречение в перламутровой рамке.

Стиви снова, наверное, уже в тысячный раз прочла эти слова: «Тот, кто покупает бриллиант, покупает кусочек вечности».

Это старинное высказывание было написано Ральфом красивым, почти каллиграфическим почерком. Он подарил его Стиви вскоре после свадьбы. Ральф часто говорил ей, что эти слова как нельзя более точно описывают его чувства по отношению к бриллиантам. Бриллианты были его работой и любовью, именно от него Стиви так много узнала об этих «кусочках вечности».

Ее светлые серо-зеленые глаза остановились на фотографии: она и Ральф в день свадьбы в ноябре 1966 года. Ровно тридцать лет назад. Сегодня с самого раннего утра Ральф постоянно присутствовал в ее мыслях. Стиви снова погрузилась в воспоминания о нем и их первых годах, проведенных вместе.

Он был таким прекрасным человеком, лучшим из всех, кого ей довелось встречать, таким любящим и преданным с самого первого момента их знакомства. И ему пришлось выдержать суровую борьбу со своими родителями, которые отчаянно возражали против их женитьбы и изо всех сил пытались ей воспрепятствовать. Брюс и Алфреда Джардин были против нее с самого начала, потому что – как они говорили – она слишком молода. И, кроме того, еще и американка, не говоря уже о том, что Стиви не приносила в семью ни связей, ни богатства. Хотя, конечно, ни слова о ее происхождении не прозвучало вслух, как не было ни одного вульгарного упоминания о деньгах.

Глубоко внутри Стиви всегда чувствовала уверенность, что если бы она была богатой наследницей, то ни ее возраст, ни то, что она приехала из Штатов, не играли бы никакой роли для родителей Ральфа.

Она видела своих будущих родственников насквозь. Снобы, возлагавшие большие надежды на женитьбу сына, вынашивавшие для него грандиозные планы, по крайней мере, в отношении невесты. Но Ральф во всем этом не участвовал. Он твердо стоял на собственных ногах, невозможно было поколебать его решение жениться на Стиви. Он не подчинился родителям и тем самым разрушил все их честолюбивые планы.

Слабое эхо далекого прошлого прозвучало в ее ушах. Стиви снова услышала аристократический английский выговор Брюса Джардина в дребезжащем от гнева голосе, когда он выплевывал в лицо сыну самые мерзкие слова, какие ей приходилось слышать в жизни. Слова, которые она никогда не забудет.

– Ради бога, сын, тебе же двадцать семь лет! К этому возрасту пора уже разбираться в таких делах! Неужели ты не мог переспать с девушкой так, чтобы она не забеременела? Тебе следует немедленно позаботиться о том, чтобы избавиться от последствий твоей глупости. Поговори с Гарри Аксвортом. Конечно, он мошенник, я первый готов это признать, и я не хотел бы, чтобы ты общался с ним, однако как раз благодаря этому он лучше всех подойдет для твоего дела. Он укажет тебе все, что надо. Уж он-то точно хорошо знает нужного доктора, который не побрезгует сделать простую операцию за пятьдесят фунтов.

Стиви ожидала Ральфа в огромном, подавляющем роскошью холле, сидя на краешке стула, ее руки дрожали, сердце ушло в пятки, а голос разъяренного Брюса Джардина доносился и сюда через закрытую дверь его кабинета.

Ральф ничего не ответил отцу. Он просто вышел из комнаты, обнял ее, успокаивая, и, поддерживая под руки, почти вынес из дома своих родителей на Уилтон-стрит. Лицо Ральфа было белым от ярости, и он молчал до тех пор, пока они не оказались у него в холостяцкой квартире в Мэйфере. Там Ральф сказал, как сильно любит ее и мечтает быть с ней рядом до конца своей жизни.

Две недели спустя они оформили свой брак в регистрационном бюро в Мэрибоне. Ей исполнилось всего шестнадцать, она была одиннадцатью годами моложе Ральфа и на пятом месяце беременности.

Родители Ральфа, страшно недовольные, выразили свой протест, не явившись на свадьбу единственного сына. Как и его сестра Алисия.

Но ее мама присутствовала. Ее красавица мать, Блер Коннорс, когда-то самая знаменитая модель в мире. Она стала супермоделью, когда это слово еще не было в ходу.

Маму сопровождал ее новоиспеченный супруг, Дерек Райнер, знаменитый английский драматический актер, которого все называли наследником короны Лоуренса Оливье.

После свадебной церемонии Дерек повел всех на ленч в «Иви», знаменитый лондонский ресторан, посещаемый театральной элитой. А затем молодожены отправились в Париж, чтобы провести там медовый месяц.

Брюс и Алфреда не общались с семьей сына, и Стиви с Ральфом жили друг для друга, отгороженные от мира.

Стиви вздохнула с сожалением. Она часто вспоминала выходные, которые они проводили среди вересковых пустошей Йоркшира. Это были счастливые дни, может быть, самые лучшие в ее жизни. Как грустно, что ничего нельзя вернуть или повторить, и ей никогда уже не быть такой веселой и беззаботной, как в дни ее юности.

«Я была так молода, – подумала она. – Почти девочка».

Но уже мать троих детей. Найгел родился, когда ей было семнадцать, а близнецы – Гидеон и Майлс – в девятнадцать.

Три детских личика предстали перед глазами, и улыбка оживила нежное лицо Стиви. Три светловолосых маленьких мальчика с глазами, голубыми, как незабудки. Сейчас уже взрослые мужчины. А она все еще не чувствует себя старой, ей только сорок шесть, хотя она уже два года, как бабушка, спасибо Найгелу.

Стиви тихо рассмеялась. Как часто ее принимали за сестру ее сыновей. Это всегда злило Найгела. Ему это не нравилось, а близнецы, наоборот, радостно поддерживали это заблуждение как только могли. Они были неисправимы: выдавали ее за сестру при каждом удобном случае, и им всегда удавалась эта безобидная шутка.

Гидеон и Майлс гордились, что она так молодо выглядит, восхищались ее стройной фигурой, энергией, жизнерадостностью. Найгел чувствовал обратное. Похоже, его раздражало все, связанное с ней. Маленькая морщинка пересекла гладкий лоб Стиви, когда ее мысли перешли к первенцу, но она поспешно прогнала недовольство.

Стиви любила своего старшего сына, но она всегда знала, что он очень похож на своего дедушку. А Брюс Джардин никогда не входил в число людей, которые вызывали ее восхищение. Хотя теперь, когда прошло столько лет, он вел себя по отношению к ней достойно. Особенно после смерти Алфреды. Но пока ее свекровь была жива, недовольство и неприязнь неизменно присутствовали в их отношениях.

Стиви вздохнула и повернулась к огню. Ее мысли снова унеслись в прошлое. Она вспомнила Брюса и Алфреду такими, какими они были тогда…

Через четыре года после того, как Ральф женился на ней, от лейкемии умерла его сестра Алисия. Старшим Джардинам пришлось пересмотреть ситуацию и пойти на компромисс. Ральф и Стиви были родителями их внуков, их единственных наследников, трех мальчиков, которые в один прекрасный день должны были пойти по стопам деда и отца и встать во главе лондонской ювелирной фирмы «Джардин», поставщика королевской семьи.

Естественно, они с Ральфом не устояли перед миротворческими пассами его родителей, хотя сдались неохотно и с большой долей тревоги. Но они приняли предложенную оливковую ветвь. Как и ожидалось, они оказались вовлечены в вечную борьбу со старшими Джардинами, которые пытались, хоть и безуспешно, взять на себя воспитание мальчиков.

Их спасением были отъезды в Йоркшир в Эсгарт-Энд, старый фермерский дом в вересковых пустошах Дэйла. Ральф и Стиви уезжали туда с мальчиками при малейшей возможности. Большой беспорядочный дом, где постоянно что-то нуждалось в ремонте, был их спасительной гаванью, чем-то вроде земного рая, местом, которое они называли своим настоящим домом.

Они любили свою квартиру в Кенсингтоне, она была просторной и удобной, идеальной для большой семьи. Но отчего-то Эсгарт-Энд значил для них намного больше. Стиви не смогла бы объяснить, что именно было на этой старой ферме такого особенного. Она могла просто сказать, что там было много любви и смеха. И какой-то особенной теплой радости.

Стиви и сейчас, как все эти годы, считала, что это давал им Ральф. Это его доброта. Он был очень хорошим человеком, другого такого она и не знала. Он был полон доброты и сочувствия. В его сердце находилось место для всех.

В этой радости и гармонии они жили до самой смерти Ральфа. Ему исполнилось только тридцать четыре. Еще совсем молодой.

Стиви стала вдовой в двадцать три года.

Тогда и начались ее неприятности.

Причиной их, конечно, стали родители Ральфа. Пытаясь убрать ее с дороги, не сочувствуя обрушившемуся на нее несчастью, они старались отнять у нее детей. Довольно глупая затея. Им не на что было опереться. Стиви была прекрасной матерью, просто образцовой, без единого пятнышка на своей репутации, не замешанной ни в каких скандалах, не совершившей ни одного дурного поступка.

Лучший друг Ральфа, Джеймс Аллертон, который был его адвокатом, после смерти Ральфа стал адвокатом Стиви. Именно к Джеймсу она обратилась, когда Брюс и Алфреда начали предпринимать шаги против нее.

На встрече с родителями Ральфа Джеймс практически рассмеялся им в лицо и послал к черту. Безусловно, все внешние приличия при этом были соблюдены. На стороне Стиви был не только закон: ее права как нельзя лучше подтверждались завещанием Ральфа, из которого однозначно следовало его отношение к жене. Он выразил там свою любовь и уважение, не говоря об уверенности в том, что Стиви прекрасно воспитает его сыновей. Ральф оставил ей все, чем владел, и обеспечил таким образом ее полную финансовую независимость. Поэтому, в конце концов, она стала абсолютно независима от его родителей.

Наследство, полученное им от его дедушки и бабушки, Ральф завещал сыновьям и сделал Стиви распорядительницей и душеприказчицей своего завещания.

Как Джеймс убедительно доказал Джардинам, у Стиви на руках были все козыри. Они отступили побежденные, но не смирившиеся.

Именно ее обида на родителей Ральфа и ее страх перед ними сослужили ей хорошую службу в 1973 году. Особенно страх. Стиви удалось не только справиться со своим страхом, но и заставить его работать на себя. Страх только подхлестнул ее решимость быть как можно ближе к детям.

Хотя тогда Стиви этого еще не понимала, страх пробудил ее честолюбие и заставил делать такие вещи, в возможность которых она никогда бы не поверила. В тайниках ее сознания медленно созрел план, план, который должен был сделать ее независимой от Брюса Джардина и обеспечить ей контроль над детьми, пока они не станут достаточно взрослыми, чтобы распоряжаться собой самостоятельно. Тогда, сразу же после смерти Ральфа, раздавленная горем и замученная вставшими перед ней проблемами, Стиви не могла взяться за выполнение этого грандиозного плана, но семена были посеяны.

По натуре она всегда была практиком. Стиви никогда не забывала, что в один прекрасный день ее сыновья унаследуют семейный бизнес и они должны быть готовы к этому. Основанная в 1787 году Алистером Джардином, шотландским серебряных дел мастером, который переехал в Лондон и открыл свой магазин, фирма всегда управлялась представителями семьи Джардин.

И в 1974 году, когда Стиви начала приходить в себя после смерти Ральфа, она обратилась к его родителям. Ее главной целью было начать сближение, и это было в ее силах, конечно, не без помощи Джеймса Аллертона. Но Стиви предстояло пройти нелегкий путь. Алфреда постоянно стремилась унизить ее или завести ссору; всегда, когда в силах свекрови было усложнить ей жизнь, та не упускала случая.

Тем не менее Стиви хорошо понимала, что ее сыновья должны общаться со своими дедушкой и бабушкой. Особенно с дедушкой, который должен был, выражаясь фигурально, открыть им дверь в будущее. Только Брюс мог обучить их и провести по лабиринту семейного бизнеса, чтобы к моменту его ухода от дел они встали ему на смену.

Джардины были королевскими ювелирами со времен королевы Виктории. Было очень важно, чтобы дети понимали значение этого наследства. В один прекрасный день эта большая ювелирная фирма будет принадлежать им как представителям династии Джардин.

Звонок телефона заставил Стиви вздрогнуть. Она вернулась к действительности и подняла трубку.

– Алло.

– Я хотел бы поговорить с миссис Джардин.

– Я вас слушаю.

– Привет, Стиви. Это Мэт Уилсон.

Она удивленно воскликнула:

– Привет, Мэт! Откуда же ты звонишь? – Стиви взглянула на часы, было пять тридцать. – Неужели из Парижа? У вас же сейчас поздний вечер?

Он рассмеялся и ответил:

– Нет, я в Лос-Анджелесе. С месье. Мы вчера прилетели на встречу с клиентом. Он хочет поговорить с тобой. Я передаю трубку.

– Спасибо, Мэт.

Через минуту Стиви услышала голос Андре Биррона.

– Стефани, дорогая моя, comment vas-tu?

– У меня все прекрасно, Андре, – сказала Стиви, улыбаясь. Она была рада слышать голос старого француза. В свои семьдесят пять лет Андре Биррон считался одним из самых известных ювелиров в мире. Он получил в своих кругах прозвище «гранд-синьор» и был ее другом на протяжении практически всей жизни. Андре всегда был рядом, когда она нуждалась в помощи.

– Я очень рад тебя слышать, Стефани, – продолжал он, – и с еще большим удовольствием увиделся бы с тобой. Я приехал в Нью-Йорк на десять дней. На аукцион Сотби. Уверен, ты тоже туда собираешься.

– Да, я буду там. Надеюсь, ты найдешь время поужинать со мной, Андре. Или пообедать.

– Что ты предпочитаешь, или и то и другое, – засмеялся Андре. После короткой паузы последовал вопрос: – Ты надеешься купить этот знаменитый бриллиант «Сияющий властелин», не так ли?

– Да.

– Я думаю, у тебя получится. Тебе всегда хотелось получить его. – Послышался стариковский смешок. – Ты ведь мечтала о нем, Стефани.

– Ходила кругами и облизывалась. – Стиви тоже засмеялась. – Как ты хорошо меня изучил, Андре. Как ты думаешь, кто захочет его купить? Я считаю, что это один из самых прекрасных бриллиантов в мире.

– И ты абсолютно права. Во всяком случае, я не буду на него претендовать, Стефани. Из уважения к тебе, дорогая. Если я начну торговаться, я только взвинчу цену до небес, а это и без меня найдется кому сделать. И еще, хотя я признаю, что это прекрасный бриллиант, я не люблю его так, как ты. Он должен принадлежать тебе, и только тебе.

– Спасибо за добрые слова. Я думаю, что цена будет очень высокой. Как ты считаешь?

– Согласен с тобой. Этот камень не появлялся на рынке с пятидесятых, и это еще больше подогреет интерес к нему. Главная цель моего звонка тебе – сказать, что мы с тобой не будем торговаться друг с другом. Но для меня будет большой честью проводить тебя на аукцион, если ты позволишь.

– Спасибо, Андре, с большим удовольствием.

– А после аукциона мы пообедаем вместе и устроим большой праздник.

Она тихо рассмеялась.

– Мы будем праздновать только в том случае, если я получу «Сияющий властелин», мой дорогой друг.

– У меня нет никаких сомнений, что так и будет, Стефани.

 

2

Несмотря на то, что Стиви знала абсолютно все о своем вожделенном бриллианте, она не устояла и сразу же после того, как попрощалась с Андре Бирроном, достала из своего портфеля и в который раз открыла каталог Сотби.

Она быстро нашла страницу с фотографией «Сияющего властелина» и несколько минут любовалась прекрасным камнем. Иллюстрация была замечательной, но все-таки она не могла передать волшебное очарование бриллианта.

«Сияющий властелин». Стиви повторила про себя это название. Да, камень был достоин такого имени. Он не имел никаких дефектов. Он был совершенным. Прозрачный ослепительный кусочек вечности. За его уникальность и красоту он попал в категорию «великих» и поэтому получил вторую часть имени «властелин».

Взгляд Стиви непроизвольно перешел на левую страницу каталога, и она снова просмотрела хорошо знакомый текст. Вначале имя «Сияющий властелин» получил идеально прозрачный 427-каратный алмаз, найденный в 1954 году в копях «Премьер» Южной Африки.

Этот кусок породы был продан в 1956 году Гарри Уинстону, известному американскому ювелиру, в партии алмазов стоимостью восемь миллионов четыреста тысяч долларов.

Самый большой камень, полученный из этого самородка, – грушевидный бриллиант высшей категории размером 128,25 карата – сохранил имя «Сияющий властелин». Гарри Уинстон использовал его как подвеску в специально изготовленной изысканной бриллиантовой диадеме и продал в том же году одному из крупных европейских промышленников.

Теперь, через сорок лет, он снова появился на рынке и будет в начале декабря выставлен на продажу на аукционе Сотби в Нью-Йорке.

Стиви еще немного полюбовалась фотографией, закрыла каталог и убрала его в портфель. Ее мысли вернулись к Андре. Хотя он и пообещал не участвовать в торгах за камень, найдется много других желающих приобрести «Сияющий властелин», и цена автоматически поднимется очень высоко, как это всегда бывает на больших аукционах, когда дело доходит до серьезных вещей.

Его стоимость может взвиться до небес, нахмурившись, подумала Стиви, откидываясь в кресле. Нет, она взовьется до небес. В этом сомневаться не приходится. Стиви решила, что будет торговаться до победного конца, чего бы это ни стоило.

Семизначные цифры пробегали в ее мыслях. Шесть миллионов долларов, семь миллионов долларов… нет, это слишком мало. Восемь миллионов, решила она. Нет, и этого мало. Скорее всего цифра будет восьмизначной. «Десять миллионов», – прошептала Стиви. Может ли она зайти так далеко?

Да, если понадобится, она сможет заплатить такую сумму за этот бриллиант. Она мечтала о нем, но не для себя, конечно, а для нью-йоркского отделения фирмы «Джардин», которое она основала.

Получив камень, она подержит его год или два, поместив в свою коллекцию и показывая на выставках, сделав его центром постоянной экспозиции магазина. Стиви не собиралась извлекать из этой покупки немедленную выгоду, распилив бриллиант на несколько частей или сразу же прибыльно продав его. Она была совершенно убеждена, что «Сияющий властелин» – это прекрасное денежное вложение не только в коммерческом плане: приобретение такого камня еще выше поднимет престиж фирмы «Джардин» и привлечет общественное внимание.

И такой бриллиант никогда не упадет в цене. Его стоимость будет только возрастать. Когда она решит расстаться с ним, его можно будет без труда продать с большой выгодой. Многие богачи мира собирают знаменитые камни, и некоторые из них уже являются ее клиентами. На такой уникальный бриллиант всегда найдется покупатель.

Покупка «Сияющего властелина» еще больше упрочит славу торгового дома «Джардин». Эта мысль доставила Стиви особенное удовольствие. Она основала американское отделение фирмы восемь лет назад. Хотя Брюс Джардин дал свое разрешение на его открытие, это согласие ей удалось получить с большим трудом. Даже сейчас он пытался делать вид, что ее отделения не существует.

Тем не менее магазин на Пятой авеню завоевал известность практически со дня его открытия. И Стиви всегда чувствовала свою правоту, оправдывая свою настойчивость, поскольку годовой оборот достигал почти невероятных показателей, а прибыль год от года возрастала.

Когда Стиви впервые сообщила своему свекру, что хотела бы открыть филиал фирмы «Джардин», лондонских королевских ювелиров, за океаном, на знаменитой Пятой авеню в Нью-Йорке, Брюс просто остолбенел, с недоверием глядя на нее. Естественно, он принял эту идею в штыки. С самого начала он предсказывал провал этого начинания. Стиви пришлось использовать много дипломатических уловок, чтобы в конце концов заставить его согласиться.

Стиви понимала, что причина его возражений в большой степени крылась в нежелании расставаться с ней. Брюс хотел бы иметь ее под рукой, в лондонском магазине. И позднее он признался ей, что так и было. Проще говоря, он больше не мог обходиться без нее. Чем старше он становился, тем больше нуждался в ее помощи.

Когда Брюс перестал ворчать и немного успокоился, Стиви объяснила ему, что Найгелу уже двадцать два года и он вполне сможет занять ее место рядом с ним. Молодому человеку требовался простор, он уже давно стремился к самостоятельности.

– Под вашим руководством Найгел сможет прекрасно работать, – убеждала Стиви свекра. Брюс так же, как и она, знал, что это правда, но не хотел признавать это и в который раз отказался открывать отделение в Нью-Йорке. Но Стиви продолжала настаивать, очень мягко и дипломатично подводя его к неизбежности этого и объясняя, насколько прибыльным будет американский филиал.

– Но мне будет не хватать тебя, Стефани, – наконец-то сдаваясь, пробормотал Брюс в один прекрасный день, спустя несколько месяцев после первого осторожного предложения Стиви. Эти неохотно сказанные слова означали, что, несмотря на все свое огорчение, Брюс все же окажет поддержку ее планам. Так и случилось, хотя свекор никогда не упускал случая подчеркнуть, что сделал это против своей воли.

«Добро» на организацию американского филиала Стиви получила в 1987 году, и уже год спустя роскошный магазин на Пятой авеню распахнул свои двери. Через двадцать лет Стиви снова вернулась в город, в котором родилась. Она переехала в Лондон, когда мама вышла замуж за Дерека Райнера. Тогда Стиви было четырнадцать лет. И хотя после этого ей приходилось бывать в Нью-Йорке, город оставался для нее чужим. Но уже через несколько недель Манхэттен стал для нее родным, и она почувствовала себя как дома.

Стиви встала, подошла к камину и подложила в огонь еще одно полено. Затем она вернулась в кресло, откинулась на спинку и закрыла глаза. В этот день ее мысли были полны прошлым.

Двадцать седьмое ноября. Незабываемая дата. День их с Ральфом свадьбы. Если бы Ральф Джардин был жив, они праздновали бы сегодня тридцатую годовщину.

Она больше так и не вышла замуж. Некоторые из ее друзей считали, что это странно, но она была не согласна с ними, абсолютно не согласна. Все очень просто. Она больше не встретила мужчину, которого любила бы так, чтобы связать с ним свою судьбу. Нет, это не совсем так, поправила она себя. После смерти Ральфа она однажды любила, пусть недолго, много лет назад. Но о свадьбе не могло быть и речи. По крайней мере, что касалось его. Со своей стороны, она, не задумываясь, отдала бы ему свою жизнь, если бы он только попросил. Но он не сделал этого. Этому не суждено было случиться, сказала она себе в который раз за все эти годы. Некоторые вещи просто невозможны. Да, в жизни нельзя иметь все, чем-то всегда приходится жертвовать.

Но в молодости мы верим, что возможно полное счастье, неожиданно подумала Стиви. Когда человек молод, он убежден в своей неуязвимости и в своем бессмертии. В этот период жизни мы полны собой, верим в свои силы и пытаемся одержать верх в борьбе с судьбой. Мы уверены, что заставим жизнь покорно следовать нашим желаниям, что все будет так, как мы захотим. Но это невозможно, все происходит совсем не так. Судьба так или иначе заставляет нас идти своим путем. Это причиняет нам страдания, убивает надежды и иногда разбивает сердце. Судьба – великий руководитель и высший закон.

Что ж, ее жизнь не так плоха, напомнила себе Стиви, как обычно, рассмотрев только положительные стороны. У нее выросли хорошие дети; по крайней мере, все они избежали этих бичей современности – алкоголя и наркотиков. А она сама сделала карьеру практически из ничего. В конце концов, у нее есть талант превращать трудности в трамплин к успеху. Она просто практичная женщина с уравновешенным твердым характером и хорошей деловой сметкой во всем, что касается бизнеса и бухгалтерии.

Однажды Стиви сказала об этом Андре.

– Но ты ведь прекрасно разбираешься в бриллиантах, cherie. Ральф научил тебя почти всему, что знал сам! – воскликнул в ответ темпераментный француз, удивленно глядя на нее.

Стиви снова вспомнила слова старого друга. Это было так давно, как будто в другой жизни.

– Это прекрасная идея, Стефани. Иди к Брюсу. Ты увидишь, он прислушается к тебе. На твои аргументы просто нечего возразить. Они идеальны. Это необходимость.

В ее воспоминаниях всплыли события 1976 года, и перед глазами встал Брюс Джардин, каким он был тогда. Высокий темноволосый мрачный красавец. Но, как всегда, упрямый и раздражительный. Несгибаемый человек.

Как хорошо Стиви запомнила презрительное выражение его лица и издевательский смех, когда она сказала, что хочет работать. Работать в фирме «Джардин».

Но прежде чем Брюс ответил ей, она очень тихо и спокойно добавила, что хотела бы, чтобы он обучил ее управлять фирмой.

Брюс смотрел на нее, не веря своим ушам, и, казалось, лишился дара речи. А когда пришел в себя, поинтересовался, не сошла ли она с ума.

Двадцать лет назад

Иногда Стиви кажется, что все это случилось только вчера. Тем летом ей исполнилось двадцать шесть лет. Прошло уже три года после роковой операции аппендицита, которая привела к смерти Ральфа. Ее гнев на судьбу с течением времени стал проходить, но в этот момент она неожиданно вновь испытала приступ ярости и протеста против случайной и бессмысленной гибели мужа.

Как выяснилось впоследствии, у Ральфа был не аппендицит, а прободение язвы двенадцатиперстной кишки. Однако хирург не распознал ситуацию даже на операционном столе. Он удалил невоспаленный аппендикс, не пытаясь выяснить истинную причину болей. Перитонит вызвал сепсис, от которого и умер Ральф. Такая история на современном уровне медицины была просто невероятной.

Неожиданно потеряв сына, Брюс остался единственным Джардином в семейном бизнесе. Его старший брат, Малком, отошел от дел еще несколько лет назад из-за слабого здоровья, и Брюс оказался совсем один.

И вдруг, абсолютно неожиданно, в феврале 1976 года тяжелый сердечный приступ надолго вывел Брюса из строя. Когда он наконец выздоровел, он чувствовал себя очень неуверенно, практически был в панике.

Стиви сразу же поняла причину его нервозности. Несмотря на свою молодость, она обладала безошибочной интуицией, когда дело касалось чувств других людей и мотивов их поступков. Она мгновенно сообразила, что нужно для решения проблемы Брюса. Она сама была решением этой проблемы. Тогда Стиви и последовала совету Андре и жарким июльским днем отправилась на встречу со своим свекром. Когда она без предупреждения появилась в его офисе на Бонд-стрит, Брюс очень удивился, но, будучи джентльменом старой школы и галантным кавалером, пригласил ее в святая святых фирмы – свой кабинет.

– Научите меня своему делу, – попросила Стиви. – В настоящий момент я единственная представительница семьи Джардин, которая может помогать вам. Найгел и близнецы – еще совсем маленькие. Что случится с фирмой, если у вас будет еще один сердечный приступ? А если вы заболеете? Или умрете?

Пораженный ее откровенностью, Брюс растерялся. И пока он недоверчиво смотрел на нее, не зная, что ответить на эти правдивые, но жестокие слова, Стиви мягко продолжила:

– Знаете, большинство людей живут так, как будто они бессмертны. Они не задумываются о том, что произойдет, когда их не станет. Но вы не можете вести себя, как обычный человек. Ральф всегда говорил, что вы самый умный человек из всех, кого он знал. Он считал, что у вас трезвый взгляд на жизнь и ясная голова. Так что давайте разумно оценим сложившуюся ситуацию. Не поддаваясь эмоциям. Вам нужен кто-нибудь, кому вы сможете безоговорочно доверять, человек, который возглавит фирму, когда вы не сможете руководить ее работой. И этот человек должен в первую очередь действовать в пользу ваших внуков. Поскольку я их мать, этим человеком могу быть только я. Это очевидно. Я необходима вам. Посмотрите правде в глаза: я единственная взрослая представительница семьи Джардин.

Брюс Джардин признал ее правоту. Она была единственной Джардин, к которой он мог обратиться, и, следовательно, единственным возможным решением проблемы. Кроме того, искренность, энергия и энтузиазм Стиви убедили Брюса, что она действительно стремится работать с ним и изучать их семейный бизнес. Тогда он взял Стиви на работу в качестве своего помощника, надеясь, что ему не придется разочароваться в этом решении.

– Ты полюбишь свою работу, если достигнешь в ней успеха, – часто повторял ей Брюс в первые годы. И вскоре Стиви поняла, что полюбила свое новое дело, что ей интересно в нем все, каждая деталь, каждая мелочь.

Особенно она любила бриллианты и другие драгоценные камни. Ее завораживала творческая сторона их профессии. Однако больше всего ее привлекали финансовые и деловые проблемы. В первые же полгода работы в фирме Стиви проявила большие способности к бухгалтерскому делу и коммерческим операциям. Брюс был приятно удивлен.

Незаметно она стала абсолютно незаменимой для него. Брюс Джардин – когда-то ее смертельный враг – нашел в ней решение своих проблем. Он признал ее выдающиеся качества: талант, профессионализм, компетентность и умение работать с полной отдачей долгие часы, когда это нужно для дела. Шло время, и постепенно Брюс почувствовал уважение к своей невестке. Он начинал зависеть от нее все больше и больше.

И наконец, когда Стиви уже проработала в фирме «Джардин» больше пяти лет, привычные для нее враждебность и недовольство Брюса исчезли без следа.

Что касается Алфреды, она так никогда и не вошла в круг ее друзей. Однако, будучи членом семьи Джардин, ее вздорная свекровь понимала обоснованность поступков Брюса. Даже ей было ясно, что Стиви – единственный человек, которому можно доверить фирму как матери их внуков и наследников. Поэтому она придержала острый язычок и не встала на пути невестки. Алфреда умерла в 1982 году, почти пятнадцать лет назад, но до своего последнего часа она не любила Стиви, никогда не проявила ни тени теплых чувств и не сделала ни одного дружеского жеста.

Стиви встала и снова подошла к столу. Взяв в руки свою свадебную фотографию, она несколько минут вглядывалась в нее. Как молода она была! Да они оба были молодыми. Особенно она. «Почти ребенок. Всего шестнадцать лет, – подумала Стиви. – Да, я здесь моложе, чем сейчас Хлоя».

«О Ральф, кто бы в это мог поверить? Поверить, что твой отец возьмет меня на работу? Или что в один прекрасный день я стану главой фирмы «Джардин» по обе стороны Атлантики?»

Стиви снова подумала, что жизнь подчас бывает совершенно непредсказуемой. Конечно, она не справилась бы без поддержки друзей, верных друзей, и особенно Андре Биррона. Стиви знала, что Андре научил ее не меньшему, чем Ральф, в том, что касалось ювелирного дела. Знаменитый французский ювелир был ее наставником не только в бизнесе, он стал ей за эти годы почти отцом.

Андре всегда давал ей самые лучшие советы, самые правильные. Когда Стиви было двадцать семь, после четырех лет вдовства она снова полюбила. Через год, когда она обнаружила, что беременна, Стиви сразу же обратилась к Андре. Она полетела в Париж, чтобы увидеться с ним и признаться ему, но, будучи по природе очень замкнутой, она хотела бы ограничить свою откровенность. Но когда Стиви заговорила о своем любовнике, отце будущего ребенка, имя которого она не хотела раскрывать, Андре сам остановил ее.

– Не говори мне, кто он. Я не хочу этого знать. Помни, Стефани, если ты откроешь секрет хотя бы одному человеку, он перестанет быть секретом, – предупредил ее мудрый француз.

И Стиви последовала этому совету, тем более что он совпадал с ее собственными намерениями. Никто так и не узнал, кто был ее любовником, и близкие не мучили ее ни догадками, ни подозрениями. Эта тема не обсуждалась. Даже Хлоя не знала, кто был ее отцом.

Хлоя. При мысли о восемнадцатилетней дочери выражение лица Стиви изменилось, стало мягче. Теперь ее девочку можно было по праву назвать бриллиантом чистой воды. Само совершенство.

Неожиданно для себя Стиви засмеялась. Нет, не совсем совершенство. Ее дочь почти идеальна, но, слава богу, только почти. Никому не интересна ходячая добродетель. В таких людях нет ничего яркого, и они слишком хороши, чтобы быть настоящими.

Хлоя должна была приехать ближе к вечеру. Хорошо, если она успеет к обеду, и они проведут вместе приятный вечер. Завтра из Манхэттена приедут мама и отчим, чтобы вместе отпраздновать День Благодарения, и останутся на выходные. Стиви с радостью ожидала встречи с ними, как и Хлоя.

Дерек Райнер несколько лет назад был посвящен королевой в рыцарское звание, и теперь к нему и к ее матери обращались «сэр Дерек и леди Райнер». Как и предсказывалось много лет назад, он стал великим классическим актером английской сцены и живой легендой в свои шестьдесят восемь лет. Он прекрасно относился к ее матери, к самой Стиви и к ее детям.

Дерек и мать были бездетны, но он был настоящим отцом для нее и дедушкой для ее детей. Он нежно любил всех, но Хлою – просто обожал.

Вместе с Райнерами должен был приехать ее сын Майлс. Он был любимым сыном Стиви, хотя она всей душой стремилась скрывать это. Она не хотела иметь любимчиков среди собственных сыновей.

Майлс стал прекрасным художником, особенных успехов он достиг на театральном поприще. Он жил в Нью-Йорке и оформлял спектакли на Бродвее. В отличие от Найгела и своего близнеца, Гидеона, он никогда не проявлял ни малейшего желания заниматься семейным бизнесом, хотя как художника изящество ювелирных изделий и других предметов искусства, изготовляемых «Джардин», не оставляло его равнодушным.

Несмотря на отсутствие у внука интереса к работе в фирме, Брюс настоял на том, чтобы Майлс стал одним из директоров «Джардин», так как ему принадлежала существенная доля акций. И Майлс сразу же согласился. Фирма «Джардин» была его наследством и важной частью его жизни; об этом позаботилась Стиви, воспитывая мальчиков.

Настоящим ювелиром в семье стал Гидеон. Стиви поняла это, еще когда он был ребенком. Гидеон стал талантливым гранильщиком и унаследовал любовь своего отца к камням, особенно к бриллиантам. Как и Ральф, он был экспертом во всем, что касалось их распиливания, а в качестве одного из ведущих ювелиров «Джардин» участвовал в создании изысканных драгоценностей, которыми фирма – поставщик английской королевской семьи славилась на протяжении столетий.

Найгел – во многих отношениях точная копия Брюса – занимался под руководством Стиви коммерческими вопросами.

Но Найгел хотел, чтобы все это принадлежало только ему.

Стиви прекрасно сознавала это. Бывали даже такие моменты, когда она предполагала, что ее старший сын вынашивает планы, как отстранить ее от семейного бизнеса.

Стиви глубоко вздохнула и снова прошла к камину. Она остановилась, прислонившись к мраморной облицовке, и, глядя на огонь, задумалась о своем первенце. У нее не было никаких конкретных доказательств. Просто интуиция, которая никогда не подводила, сейчас подсказывала, что сын серьезно настроен против нее.

Найгел не был для Стиви загадкой. Он напоминал Брюса в молодости: холодный, расчетливый, замкнутый и очень честолюбивый. В честолюбии нет ничего плохого до тех пор, пока оно ведет человека по правильному пути. Стиви первая готова была подписаться под этим. Но чтобы сын пытался убрать ее со своей дороги? Зачем? В конце концов, ведь это его фирма. Все это будет принадлежать Найгелу. Конечно, он разделит фирму с братьями, но управлять будет старший, и дело не только в возрасте, но и в практической сметке, умении руководить людьми, в конце концов, мышление коммерсанта отличается от мышления художника.

Как ей хотелось бы отбросить неприятные подозрения. Но Стиви чувствовала, что Найгел стремится отстранить ее от руководства фирмой как в Нью-Йорке, так и Лондоне.

– У него практически нет шансов, – прошептала она.

Брюс никогда этого не допустит. Ее свекру исполнилось уже восемьдесят два, и после тяжелых приступов подагры, преследовавшей его уже долгие годы, он стал появляться в офисе от случая к случаю. Но Брюс был все так же бдителен, без всяких признаков старческой безмятежности и забывчивости, и очень бодр, когда не страдал от болезненных приступов. Стиви была убеждена, что он любит ее, хотя Брюс не так часто показывал это.

Кроме того, и это важнее всего, он абсолютно доверял Стиви во всем, что касалось управления фирмой. Она заслужила это доверие, снова и снова на протяжении долгих лет доказывая, что не просто хорошо, а блестяще знает свое дело. Нет, Брюс не допустит никаких интриг, направленных против нее. Он расценит это как «нарушение дисциплины» и будет целиком на ее стороне.

Стараясь отвлечься от тяжелых мыслей, связанных со старшим сыном, Стиви вышла из кабинета и поспешила к лестнице.

Стефани Джардин была привлекательной стройной женщиной среднего роста: темные кудри, светлые серо-зеленые глаза и четкие выразительные черты лица. Высокие скулы и прямой тонкий нос придавали ее лицу выражение решительности. Стиви была одета элегантно, но неброско: шерстяной брючный костюм и свитер защитного серовато-зеленого цвета, подчеркивающего таинственное мерцание ее глаз.

Она слетела вниз по ступенькам, понимая, что слишком надолго задержалась в прошлом, перебирая плохое и хорошее. Завтра ожидались гости, и, хотя все они были членами семьи, Стиви хотелось, чтобы приготовления к встрече были безукоризненными. Ее мать предъявляла особенно высокие требования, так как привыкла к роскоши, как жена знаменитого актера театра и кино.

Когда Стиви подошла к холлу, начали бить дедушкины часы, стоящие в углу. Было ровно шесть. И часа не пройдет, как появится Хлоя. При этой мысли Стиви улыбнулась. Она не могла дождаться встречи с дочерью. Где-то неподалеку стукнула дверь, и Стиви почувствовала, как порыв холодного ветра пронесся по холлу.

«Похоже, это в солярии», – подумала она и прошла к арке, ведущей к нему.

Солярием называлась длинная комната с множеством окон; два ряда французских дверей выходили наружу на крытую галерею, тянувшуюся вдоль всего заднего фасада дома. Одна из дверей растворилась и раскачивалась на петлях, стуча по деревянной раме.

Стиви подошла, чтобы закрыть ее, и остановилась, выглядывая во двор. Вечер был темный; на черном небе, закрытом непроницаемыми облаками, не было ни одной звезды. Яркие лампы солярия освещали балюстраду, смягчая переход от света к темноте.

Стиви вышла из дома. Она часто выходила в сад в сумерках, когда все вокруг кажется замершим, и прислушивалась к тишине, вбирая в себя покой и безмятежность природы. Это было особенно приятно после суматохи и несмолкающего шума Нью-Йорка.

С черного неба взгляд Стиви опустился на лежащие за домом холмы. Она заметила, что поднявшийся туман уже затопил сад. Теперь он казался тяжелее. Туман пригнул траву, свернулся густыми клубами, спрятал каменные скамьи, фонтан и кусты роз. «Сегодня все кажется ненастоящим», – подумала она. Стиви повернулась и направилась обратно к свету.

Когда она входила в дом, Стиви испытала странное ощущение. Она не могла бы объяснить, почему, но знала точно: это предостережение…

Ощущение было близким к пережитому днем в тумане на холмах, но сейчас оно было сильнее, напряженнее.

Стиви постаралась отделаться от дурного предчувствия. Она снова посмеялась над собой и энергично покачала головой. Стиви никогда не верила ни в приметы, ни в предзнаменования. Она, всегда смеявшаяся над суевериями, теперь сама почувствовала приближение опасности. Смешно. Стиви снова рассмеялась.

Но через несколько месяцев она снова вспомнит эти странные ощущения. И вспомнит всерьез.

 

3

Все говорили, что она необыкновенная.

Сама Хлоя, когда она стала уже достаточно взрослой, чтобы понимать такие вещи, тоже знала, что она отличается от других. Она не такая, как все, потому что она незаконнорожденная.

Хлоя носила фамилию Джардин, так как это была фамилия ее матери, но уже давно знала, что на самом деле не принадлежит к семье Джардин.

Мать никогда не скрывала от Хлои, что она незаконный ребенок. Когда девочке было восемь лет, Стиви подробно рассказала ей историю ее рождения, и благодаря этому Хлоя спокойно приняла ситуацию. Так же, как три ее брата. Даже старый Брюс – так они с Майлсом называли деда – казалось, смирился с ее существованием и не возражал против того, что она носит его фамилию. Хлоя называла его дедушкой, и Брюс всегда относился к ней так же, как к братьям.

Даже когда Хлоя была совсем маленькой, она не хотела ничем отличаться от других детей. Хлоя всегда стремилась быть такой же, как все, обычной.

Однажды, когда ей было лет десять, она спросила Майлса, почему люди называют ее необыкновенной. Брат улыбнулся своей теплой улыбкой, его ярко-голубые глаза смотрели на нее очень внимательно:

– Потому что ты счастливый маленький эльф, воздушный и солнечный. Ты напоминаешь всем о лете и тепле, даже зимой; ты сделана из смешинок и ужасно веселая. Это во-первых. А во-вторых, ты очень красивая девочка, ты хороша собой, и у тебя прекрасное сердце. И наконец, твоя душа уже жила когда-то.

Хлоя нахмурилась: ее задели непонятные слова.

– Что это значит, Майлс? Как это уже жила?

– Так говорят о человеке, который понимает гораздо больше, чем ему положено по возрасту…

– А-а! – Несколько секунд она переваривала сказанное, а затем спросила: – А это хорошо?

Майлс просто взорвался от смеха, у глаз появились морщинки. Он потрепал сестренку по волосам.

– Думаю, да, и я счастлив, что у меня такая сестренка. В нашем уродливом мире немного таких, как ты.

Хлоя любила Майлса больше, чем других братьев. С ним всегда было намного легче, чем с его близнецом Гидеоном и самым старшим – Найгелом. У Майлса всегда находилось для нее время, хотя он был на девять лет старше.

Несмотря на то, что Майлс объяснил ей, почему она необыкновенная, – по крайней мере, как мог, – Хлоя никогда не представляла себя такой, как он описал ее. Она была просто другая, и все. Из-за обстоятельств своего рождения. Только поэтому ее считают необыкновенной.

Хлоя никогда не испытывала стыда из-за того, что она незаконнорожденная, и особенно не задумывалась над этим, однако часто представляла себе своего отца. В ее свидетельстве о рождении был записан Джон Лейн. Хлоя точно не знала, верное ли это имя, потому что Стиви всегда очень неохотно говорила об отце.

Но в последнее время девушка постоянно думала о нем, она была полна вопросов, которые хотела, но не смела задать матери.

Когда Хлоя заводила разговор об отце, Стиви неизменно повторяла, что он погиб в автомобильной катастрофе.

А поскольку мама в таких случаях выглядела очень несчастной, она почти плакала, когда Хлоя заговаривала об отце, девушка не смела настаивать. В последнее время ей очень хотелось побольше узнать о нем, как он выглядел, какие у него были привычки, какой характер. Всю дорогу до Коннектикута Хлоя размышляла, можно ли ей расспросить маму в эти праздники.

Сейчас, стоя перед зеркалом в своей спальне, девушка рассеянно смотрела на свое отражение и думала о матери, которую обожала. Хлоя, как маленький ребенок, была убеждена, что ее мама самая лучшая на свете. Необыкновенная, любящая, щедрая и добрая. Стиви всегда давала людям возможность проявить себя с лучшей стороны и стремилась разглядеть прежде всего их достоинства. Даже в старом Брюсе, который был таким ворчуном.

Мать прекрасно воспитала дочь, внушила ей все необходимые правила, это признавал даже придирчивый Брюс. Теперь Хлоя и Стиви стали почти подругами, многие из одноклассниц завидовали ей.

– Твоя мама такая милая, – часто говорила лучшая подруга Хлои, Джастин Сивелл.

И девушка была права. Стиви во многих отношениях вела себя как старшая сестра, хотя в серьезных вещах была очень строгой. Хлоя знала, что для нарушения правил нет никаких извинений.

Внезапно Хлоя поняла, что не сможет собраться с духом и спросить Стиви об отце на этом семейном празднике. Если снова напомнить маме о Джоне Лейне, погибшем более восемнадцати лет назад, она расстроится. Лучше поговорить с дедушкой, Дереком Райнером. Хлоя всегда была откровенна с ним, а он всегда обращался с ней как со взрослой, даже когда она была совсем крошкой. Дерек подскажет ей, как лучше поступить.

Это решение подняло ей настроение, и беспокойство Хлои рассеялось, как тучки от легкого весеннего ветерка. Девушка взяла серебряную щетку и пригладила длинные темные волосы, затем поправила воротник-капюшон своего свитера цвета красного вина.

Хлоя отошла от зеркала и увидела себя в полный рост. Она решила, что весьма неплохо смотрится в леггинсах под цвет свитера. При ее росте в пять футов семь дюймов в этом наряде она казалась выше и стройнее. Это было приятно. Побрызгав на себя любимыми духами с легким цветочным ароматом, Хлоя надела серьги в виде золотых монет и сбежала вниз.

Когда она приехала полтора часа назад, мама суетилась на кухне, поэтому Хлоя туда и направилась.

Она нашла Стиви сидящей за большим дубовым столом и разговаривающей с Каппи Мондрел, их домоправительницей и кухаркой. Обе женщины одновременно замолчали и посмотрели на нее.

– Привет, Хло! – воскликнула Каппи, широко улыбаясь и откровенно радуясь приезду девушки.

– Привет, Кэп! – ответила Хлоя и побежала к ней, чтобы крепко обнять. Каппи работала у них уже восемь лет и стала почти членом семьи. Хлоя была очень к ней привязана, и добрая женщина отвечала ей взаимностью.

Смешно сморщив носик и принюхиваясь, Хлоя спросила с надеждой:

– Это что, готовится мое любимое блюдо?

– Да, нос тебя не подвел. Цыпленок в горшочке для моей маленькой цыпочки.

– Ты меня балуешь, Каппи.

– Я знаю, но мне это нравится, – засмеялась кухарка.

– Тебе очень идет твой наряд, – улыбаясь, сказала дочери Стиви. Она с удивлением отметила, что Хлоя выглядит уже совсем взрослой. И стала очень красивой. Сияющие темные глаза, блестящие волосы и нежная кожа.

– Спасибо, мам. Ты тоже здорово выглядишь. Просто цветешь, я сразу заметила, как вошла.

– Спасибо, детка.

– Когда приедут остальные? – спросила Хлоя.

– Завтра, около полудня.

– Майлс привезет с собой подружку?

Стиви была так поражена, что откинулась на спинку стула.

– Не думаю, – ответила она. – Он ничего не говорил об этом. Я даже не знала, что у него есть подружка. По крайней мере, не знала ни о ком конкретном.

Она внимательно посмотрела на Хлою, но дочь молчала. Тогда Стиви спросила:

– А о ком ты говорила?

Хлоя пожала плечами и нерешительно сказала:

– Ну, я точно не знаю. – Она прикусила губу. – Он часто встречается с Алисон Грейнджер, но вообще-то не очень об этом распространяется.

– А кто такая Алисон Грейнджер? – спросила Стиви, вопросительно подняв брови.

– Художник по костюмам. Она работает с ним над одной пьесой. Ты видела ее, ма. У нее рыжие волосы и полно веснушек.

– Ах, да! Теперь я вспомнила ее. Она довольно симпатичная. – Стиви озабоченно сдвинула брови. – Ты думаешь, это серьезно?

– Вряд ли, – беспечно ответила Хлоя и засмеялась. – Мне кажется, это продлится еще пару недель. А потом кончится. Ты же знаешь Майлса и Гидеона, ма, они такие непостоянные.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Сначала они жутко увлекаются на пару недель – наконец-то встретили большую любовь, это настоящее и навсегда, – а затем все резко кончается. И они всегда окружены другими девушками, просто так, на всякий случай. Майлс говорит, что в компании безопаснее.

Стиви улыбнулась. Как хорошо Хлоя изучила братьев!

– Кажется, он приедет один, наверное, эта история уже кончилась.

– Ничего удивительного, – пробормотала Хлоя, а затем перевела взгляд на Каппи. – Я вам помешала? Вы так серьезно что-то обсуждали, когда я вошла.

– Нет. Мы просто составляли меню на завтра и планировали еще кое-что, но уже почти закончили к твоему приходу. Каппи сказала:

– Я, пожалуй, начну накрывать на стол…

– О, не надо, – перебила ее Стиви. – Мы поужинаем сегодня в маленькой гостиной. Там намного уютнее. Приготовь нам, пожалуйста, два подноса, и мы устроимся там перед камином.

Позже вечером, когда они уже заканчивали десерт, Хлоя решительно отложила в сторону вилку и, глядя Стиви прямо в глаза, сказала:

– Я хочу с тобой кое о чем поговорить, мам.

– Конечно, детка, – ответила Стиви, ласково улыбаясь дочери. Однако она уловила напряженность в голосе дочери. – О чем ты хочешь поговорить?

– Это насчет следующего года, мам. Ну в смысле насчет колледжа после того, как я закончу школу. Ты понимаешь… – Хлоя замолчала и смотрела на Стиви, кусая губы.

– О чем ты, Хлоя?

– Ну, я на самом деле не хочу… В смысле не хочу в колледж.

Стиви непроизвольно выпрямилась.

– Ты имеешь в виду, что не хочешь поступать в американский колледж? Или в колледж вообще?

– Ну да, мам! Я не хочу поступать в колледж.

– Даже в Оксфорд? Ты столько говорила об этом, и всегда с радостью. Еще несколько месяцев назад ты говорила мне, что не можешь дождаться, когда же наконец туда попадешь.

– Я помню. Но я с тех пор передумала. Мне больше хочется работать в ювелирном деле, мам. Я хочу работать в «Джардин».

Это заявление застало Стиви врасплох. Правда, она знала, что Хлоя любит магазин «Джардин» в Нью-Йорке. Она мягко сказала:

– Я буду рада, если ты поработаешь со мной в магазине, но все-таки мне хотелось бы, чтобы ты сначала окончила университет. Ты сможешь заняться бизнесом чуть позже, когда тебе исполнится двадцать один или двадцать два.

Хлоя яростно потрясла головой.

– Честно, мам, я не хочу учиться в колледже. Дело в том, что я просто хочу работать. Если кто-нибудь и может меня понять, то это ты. Ты работаешь, как пчела, и очень счастлива.

– Это правда, я люблю свою работу. И я понимаю, что ты хочешь мне сказать. Но тем не менее я считаю, что тебе необходимо получить образование. Это очень важно, Хлоя.

– Но ты же не училась в колледже.

– И очень жалею об этом.

– Но что бы ты узнала в колледже? Я имею в виду о ювелирном деле. Да ровным счетом ничего. А посмотри, каких успехов ты достигла! Ты просто гениальная женщина, талантливый бизнесмен, ты знаешь все о бриллиантах и других драгоценных камнях. Ты даже… Гидеон сказал, что ты стала легендой в ювелирном деле. И то, что ты не заканчивала университета, абсолютно ничего не значит.

– Все это так, но я многому научилась у Ральфа в первые годы нашей совместной жизни. А потом моим наставником стал Брюс. Работа с ним стоила нескольких университетов. В своем деле он эксперт, как и дядя Андре. От него я тоже многому научилась.

– А я смогу многому научиться от Гидеона в Лондоне. Вот куда мне хочется, мам. Я поеду в Лондон и буду работать с Гидеоном в магазине на Бонд-стрит.

Этот план поразил Стиви, и на несколько секунд она просто лишилась дара речи. Затем она нерешительно начала:

– Но почему бы тебе не поработать со мной в Нью-Йорке? Я не понимаю… – Стиви не закончила предложения и молча с любопытством рассматривала дочь.

Хлоя быстро сказала:

– Ну, мамочка, я бы с радостью работала с тобой в Нью-Йорке. Когда-нибудь потом. Но мне хотелось бы начать в Лондоне. Гидеон – замечательный ювелир, он сможет многому меня научить. К тому же лондонские мастерские намного больше, чем в Нью-Йорке. Я думаю, что я там всему научусь. Кроме того, там Брюс. Ну я понимаю, что он уже отошел от дел, но два раза в неделю он еще бывает в магазине, и он тоже может много мне дать, как когда-то тебе.

– Понятно.

– Мам, ты сердишься?

Стиви покачала головой.

– Я не сержусь, правда, Хлоя.

– Тогда что?

– Наверное, просто разочарована.

– Из-за того, что я не буду учиться в университете?

– Поэтому тоже. Но больше всего из-за того, что ты не хочешь работать со мной в Нью-Йорке. Конечно, мастерские в Лондоне больше, это так. Но наши тоже совсем не плохи. У нас есть Марк Сильвестер и другие прекрасные гранильщики. Ты могла бы учиться у них не хуже, чем в Лондоне.

– Но я хочу учиться у Гидеона.

– Я всегда знала, что вы очень близки.

– На самом деле, я больше дружу с Майлсом, мам, но я люблю Гидеона, и он хороший учитель. Он уже рассказал мне кое-что о ювелирном деле, когда я заходила к нему в мастерскую на каникулах.

– Он, безусловно, очень терпеливый и старательный, он во всем стремится достичь совершенства, поэтому я могу поверить, когда ты говоришь, что он хороший учитель. Мне легко представить его в этой роли. – Стиви внимательно посмотрела на дочь и спокойно спросила: – Ты уже обсуждала это с Гидеоном?

Хлоя отрицательно помотала головой.

– Да нет, мам! Ничего я не обсуждала. Я хотела сначала тебе сказать. – Девушка наклонилась к Стиви, на ее лице были написаны ожидание и надежда. – Ты согласна?

– Я не знаю. Все это так неожиданно. Мне нужно как следует это обдумать. Это очень важный шаг в твоей жизни – уехать в Лондон и жить там одной.

– Но, мамочка, я же не буду там одна. У меня два брата и невестка, и еще старый Брюс. И бабушка с дедушкой. Блер и Дерек с меня глаз не спустят.

– Если я на это соглашусь – не забывай об этом «если», – недостаточно будет просто присматривать за тобой, Хлоя. Ты будешь жить с кем-нибудь из членов семьи.

Хлое очень не понравилось это предложение, и недовольство немедленно отразилось на ее лице.

– Ты что, хочешь сказать, что я не смогу жить в нашей квартире на Итон-сквер?

– Конечно, нет. Ты не можешь жить одна.

– Но ведь там есть Глэдис.

– Глэдис приходит пару раз в неделю, чтобы сделать уборку. Нет, нет, этот вариант мы даже не будем обсуждать. Если я соглашусь на твой план.

– Я могу жить у Гидеона. Ему это понравится.

– Ерунда. Для него это было бы ужасно. Одинокий мужчина двадцати семи лет, у которого сотни подруг, если верить твоим же словам, не захочет делить квартиру даже с горячо любимой младшей сестренкой. Это совершенно не впишется в стиль его жизни.

– Тогда я буду жить у Найгела. Он ведь женат. И Тамаре я нравлюсь.

– Да, я знаю, что вы с Тамарой подруги. Но этот вариант тоже не подходит. Они еще почти молодожены, и ты будешь им мешать.

– Ну мам! У них же двое детей!

Стиви удержала улыбку, вызванную детской логикой дочери, и сказала:

– Но все-таки такой молодой семейной паре, как Найгел и Тамара, ни к чему ответственность за тебя. Они и так очень загружены.

– Но я не хочу жить со старым Брюсом в его старом доме, если ты к этому подводишь! Там так мрачно, как в тюрьме. Ты же не заставишь меня там жить, правда, мамочка?

– Я пока еще не согласилась на этот план, Хлоя.

– Бабушка возьмет меня к себе, они с Дереком очень любят меня, ты же знаешь, – настаивала Хлоя.

– Да, они тебя просто обожают. Но ты ставишь телегу впереди лошади. Я должна все хорошенько обдумать. Мне понадобится на это время, я не собираюсь принимать такое серьезное решение второпях.

– И когда ты это решишь?

– Я не знаю.

– Но мамочка!

– Никаких «но», Хлоя, – перебила дочь Стиви. – Ты сказала мне, чего ты хочешь, и теперь я должна это обдумать. Я хочу, чтобы ты тоже задумалась над своим будущим. Только представь себе, сколько ты потеряешь, если не поступишь в университет. Подумай, что могут значить для тебя три года в Оксфорде. Я говорю не только об образовании, которое ты бы там получила, но и о твоем досуге и о людях. О друзьях, которых ты можешь там приобрести на всю жизнь. Я честно тебе признаюсь, я немного озадачена, тебе ведь всегда хотелось поступить в Оксфорд. Что же случилось?

– Я передумала, мам.

– Пообещай, что подумаешь об этом еще.

– Ну ладно, – пробормотала Хлоя, расстроенно глядя в пол.

Стиви бросила на нее быстрый взгляд и строго сказала:

– Только не становись капризной, тебе это совсем не идет.

Хлоя покраснела и закусила губу. Затем, отодвинув столик с подносом, она вскочила и пересела на диван к Стиви.

Хлоя нежно сжала руку матери и поцеловала ее в щеку.

– Не сердись на меня, мамочка!

Глядя на ее расстроенное лицо, Стиви мягко прошептала:

– Я не сержусь, Хлоя, но я хочу сделать так, как будет лучше для тебя, и пытаюсь принять правильное решение. Ты ведь уже какое-то время над этим думаешь, а я в первый раз слышу об этом плане, поэтому дай время, чтобы привыкнуть к этой мысли. И позволь поговорить с Гидеоном. И с моей мамой и Дереком.

Хлоя кивнула, ее лицо просветлело, и она воскликнула:

– Значит, ты мне не отказываешь?

– Нет, конечно, нет. – Стиви слабо улыбнулась. – Скажем так, я отвечаю: может быть.

С давних пор Стиви знала, если она не может уснуть, лучше встать и заняться чем-нибудь полезным, особенно если есть какая-нибудь серьезная проблема. Беспокоиться гораздо легче, когда двигаешься, а не лежишь в постели.

Как и Хлоя, Стиви пошла спать в одиннадцать. Она сразу заснула, легко отключившись после двух бокалов красного вина, выпитых за ужином.

Но неожиданно проснулась в три часа ночи. И сон уже не возвращался к ней. В четыре часа Стиви решительно выбралась из постели, приняла душ, надела джинсы и свитер и спустилась вниз.

После чашки кофе с тостами Стиви начала обходить дом, собирая горшки с орхидеями, украшающие все его уголки. Она снесла их в оранжерею, рядом с помещением для стирки, и принялась аккуратно и методично мыть цветы в большой раковине, тщательно промывая каждое растение.

Все знали, что Стиви любит орхидеи, поэтому она часто получала их в подарок. Ее коллекция была уже довольно большой: около тридцати цветочных горшков было расставлено по разным уголкам этого дома и еще больше – украшали квартиру в Нью-Йорке.

В основном это были орхидеи сорта Phalaenopsis с белыми или желтыми цветами и нежно-розовые гибриды. Стиви также нравились миниатюрные кудрявые орхидеи с бледно-зелеными или темно-коричневыми цветами и темно-красные «Sherry Baby» с крошечными соцветиями, пахнущими горьким шоколадом.

Но самыми любимыми были белые и желтые орхидеи, Стиви прекрасно ухаживала за ними, и они цвели месяцами. Климат в доме идеально подходил цветам: прохлада и много мягкого рассеянного света.

Стиви подняла горшок с желтыми цветами и понесла его на место, в солярий.

Отступив на шаг, она чуть склонила голову набок и полюбовалась особенно выигрывавшими на фоне белых стен прекрасными цветами, стоящими на темной крышке античного буфета. В этом углу между двух окон освещение было идеальным для капризных орхидей.

Стиви почти час хлопотала, расставляя по местам цветы, а затем налила себе еще одну чашку кофе и вернулась в солярий.

Она замерла у высокого французского окна, обхватив чашку ладонями, чтобы согреть руки, время от времени отпивая глоток кофе, и рассматривала неприветливое утреннее небо. День, судя по всему, будет серым, холодным; бледные тучи не пропустят ни одного солнечного луча. Даже ландшафт казался мрачным: деревья, потерявшие листья, газон, покрытый инеем. День Благодарения в 1996 году начинался не блестяще.

Стиви отошла от окна и села на большой мягкий диван, обитый пастельных тонов ситцем с затейливым рисунком.

Как же поступить? Что делать с Хлоей? Она не была уверена. Даже совсем не уверена. Дочь удивила и разочаровала ее, когда так внезапно заявила, что не хочет учиться в университете, хотя раньше она всегда мечтала об Оксфорде. Стиви очень хотела, чтобы Хлоя получила хорошее образование и университетский диплом. Она никак не ожидала услышать, что дочь хочет работать в «Джардин». Хлоя никогда не проявляла особого интереса к ювелирному делу, хотя магазин в Нью-Йорке не оставлял ее совсем равнодушной.

Не нужно себя обманывать, придется признать, что желание Хлои работать в Лондоне причинило ей сильную боль. Слова дочери прозвучали как пощечина.

Стиви прекрасно знала, что Хлоя может всему научиться в Нью-Йорке. Нет никакой необходимости уезжать для этого в Лондон. Хотя в Нью-Йорке всего один магазин «Джардин», зато в нем на втором этаже своя мастерская. И это замечательная мастерская. Марк Сильвестер, ее главный гранильщик, потрясающе талантлив, и Хлоя может учиться у него не менее успешно, чем у Гидеона или у Гилберта Дрексела, главного гранильщика в лондонском отделении.

«Наверное, я эгоистка. Я хотела бы, чтобы она всегда была рядом со мной, – спрашивала себя Стиви. – Что это? Властность? Или желание защитить?»

Если быть честной, то всего понемногу.

Но какая же мать не стремится к тому, чтобы ребенок оставался как можно дольше под ее защитой? И если не совсем под крылом, то хотя бы поблизости – в той же стране. А Хлоя хочет не только покинуть родное гнездо, но и улететь к далеким берегам.

Стиви тяжело вздохнула, думая о дочери. Хлое всего восемнадцать, но во многих отношениях она намного наивнее, чем ее ровесницы. Наверное, это потому, что она всегда была защищена от трудностей реальной жизни, особенно, когда они жили в Лондоне. Она была окружена семьей. Три брата, бабушка, дедушка… Она посещала закрытую частную школу для девочек. Едва ли у нее выработались какие-то представления о жестких законах взрослого мира.

Да и в течение этих восьми лет, которые они прожили в Нью-Йорке, жизнь Хлои была полностью регламентирована. Она была постоянно окружена заботой и любовью.

«Она слишком чувствительна, слишком ранима и, наконец, слишком юна, чтобы уезжать далеко от дома, далеко от меня. Я не пушу ее в Англию. Я разрешу ей уехать, только если она поступит в Оксфорд».

В этот момент решения Стиви показалось, что тяжелый груз упал с ее плеч. Она почувствовала желанное облегчение. Тупая боль в груди, не отпускавшая ее с самого пробуждения, наконец начала стихать.

 

4

Как бы Стиви ни была занята, она каждый день находила пару минут для своего дневника. И этим утром, ожидая приезда матери, Дерека и Майлса, Стиви открыла дневник и записала: «День Благодарения, 1996 год, Коннектикут» и глубоко погрузилась в свои мысли, глядя на белую страницу перед собой.

Она вела дневник очень давно, почти всю свою сознательную жизнь, старые тетради с записями хранились в книжном шкафу, запертые на ключ, в этом же кабинете, где она сидела сейчас за письменным столом.

Тридцать четыре года ее жизни отразились в них. С того момента, как мать подарила Стиви первый дневник, когда ей исполнилось двенадцать. Это было в 1962 году. Как давно! Так много всего случилось с ней за эти годы. Она прожила целую жизнь. По крайней мере, ей так казалось.

У ее первого детского дневника были замочек и ключик, он выдержал проверку временем: совсем недавно Стиви заглядывала в него и была удивлена тем, как мало на нем сказались прошедшие годы. Только бумага слегка пожелтела по краям, немного выцвели чернила, вот и все.

В целом ее детский дневничок так мало изменился, что это можно считать чудом, подумала Стиви. Она снова отложила ручку и откинулась в кресле. Ее мысли обратились к матери, которая также вела дневник почти всю жизнь. Они всегда были очень близки. Когда Стиви была маленькой, они были как одно целое. Ее отец, Джером Андерсон, не был подходящим мужем для Блер – ее матери. Он не был ни хорошим мужем, ни любящим отцом. И это обстоятельство еще больше сблизило мать и дочь.

Журналист, дамский угодник, душа общества, Джерри не был создан для семейной жизни, в отличие от Блер. Знаменитая супермодель, получившая международное признание, Блер Коннорс стремилась быть хорошей женой и матерью. Своим успехом она была обязана природным данным – лицо мадонны, прекрасная фигура, кошачья походка и умение свободно держаться перед камерой. В ее характере не было ни честолюбия, ни самолюбования. Даже в высшей точке своей карьеры Блер мечтала только о том, чтобы стать женой и матерью: готовить, вести дом и растить детей. Ее призванием была семья.

Дерек Райнер, английский классический актер, красавец, кинозвезда, казался совершенно неподходящим кандидатом на роль, которую Блер предназначила для него на долгие годы. «Он тебе не подходит!» – так говорили все ее друзья.

Но время доказало ее правоту. Прекрасный человек и верный друг, Дерек стал ей почти идеальным мужем. Их брак длился уже больше тридцати лет, но они по-прежнему обожали друг друга. Только одно разочарование ожидало их в этом браке: у них не было детей. Может быть, это оказалось одной из причин того, что они стали неразлучны. Дерек никуда не ездил без своей красавицы жены.

Когда они пообещали провести с ней День Благодарения, Стиви облегченно вздохнула. Вчера по телефону мамин голос показался ей усталым, что было совсем не похоже на Блер. Мама сказала, что Дерек совершенно измучен после трех месяцев съемок в Аризоне, а затем монтажа в Лос-Анджелесе. Этот фильм последовал сразу за постановкой пьесы Беккета на Бродвее. И сейчас ему просто необходим отдых.

«Никакой работы хотя бы короткое время, – сказала Блер. – Дерек мечтает провести уик-энд у тебя, Стиви, прежде чем мы улетим в Лондон на следующей неделе».

И Стиви решила, что сделает все, что от нее зависит, чтобы они хорошо отдохнули. Чтобы мама и Дерек получили мир и покой, заботу и вкусную еду. И никаких тревог и волнений.

Неожиданно Стиви подумала о Хлое. Она поговорит с дочерью позже и попросит не беспокоить Дерека их новой проблемой. Хлоя всегда выкладывает ему все заботы и огорчения, и это понятно, ведь именно Дерек занял в ее жизни место отца, которого девочка никогда не знала.

А вот Брюс Джардин больше подходит на роль дедушки. Он намного старше Дерека, не такой активный и постоянно брюзжит. Ничего удивительного, что Хлоя и Майлс зовут его старым Брюсом. Он действительно стал стариком, годы не пощадили его.

Стиви знала, что Хлоя любит Брюса, несмотря на все жалобы, на его ворчание и придирки. Что касалось Брюса, не могло быть никаких сомнений, он обожал девочку. Он всегда был так добр к ней, так нежен и заботлив, что нельзя было сомневаться в его чувствах. Иногда это просто изумляло Стиви, которая не ожидала такого поведения от своего черствого холодного свекра. Конечно же, это ей было приятно. Брюс с самого начала относился к Хлое как к члену семьи Джардин, и Стиви была ему за это благодарна.

Брюс принадлежал к тому типу людей, которые обычно не вызывают симпатий, их трудно любить. Но Стиви все-таки привязалась к нему за эти годы. Они много лет проработали вместе, помогая друг другу, и за это время, несмотря на тяжелый характер Брюса, вспышки гнева с его стороны бывали довольно редко. В основном они вполне ладили, подвела итог Стиви.

Неожиданно она решила, что стоит поговорить о Найгеле с Брюсом. Стиви собиралась поехать с Хлоей в Лондон на Рождество, вот и удобное время, чтобы сбросить эту тяжесть.

«Сбросить тяжесть, – повторила она про себя. – Неужели я так серьезно отношусь к этим подозрениям насчет Найгела?»

Стиви вздохнула, признавая это. Она не только горячо любила своего старшего сына, она восхищалась им, и он, безусловно, во многих отношениях заслуживал восхищения. Умный, даже блестящий молодой человек, талантливый и с головой на плечах. Но у него был недостаток, и недостаток очень серьезный. Найгел, всегда уверенный, что знает все лучше других, убежденный в непогрешимости своих суждений и планов, никогда не слушал возражений. Он был слишком упрям и вредил себе этим. Его позиция вызывала естественное сопротивление у окружающих. Стиви огорчала его неспособность к компромиссам, его упрямство.

Совсем как его дед. Нет, еще хуже, подумала она и невесело улыбнулась. Да, он весь в Брюса. Таким был свекор в молодости.

Нелегко будет говорить с Брюсом о его молодой копии. Эта мысль заставила Стиви снова улыбнуться. Нет, она не станет обсуждать со свекром характер внука, она лишь скажет ему о своих подозрениях. О том, что сын хочет оттеснить ее от фирмы. И если это окажется правдой, Брюс положит этому конец.

Но ведь это она может сделать и сама. Она может уволить Найгела.

В конце концов он ее подчиненный.

Он работает на нее.

Это она генеральный директор фирмы «Джардин» в Лондоне и президент «Джардин» в Нью-Йорке, в то время как Брюс – только председатель правления. Найгел – один из директоров фирмы, как и его братья, и они всегда будут директорами, это их наследственное право.

Но Стиви в любую минуту может лишить Найгела его работы, если захочет. Это так же просто, как щелкнуть пальцами.

Нет, это совсем не так просто, напомнила она себе. Он мой сын, мой первенец, я не хочу причинять ему боль и разрушать его жизнь. Найгел прекрасно справляется со своими обязанностями, никто на его месте не работал бы лучше.

Я должна только напомнить ему о том, кто кому подчиняется, объяснить, что ему придется на некоторое время смирить свое честолюбие. Пусть подождет, пока я сама не отойду от дел.

Стиви рассмеялась вслух. Легче сказать, чем сделать, пока она по другую сторону Атлантики, за тысячи миль.

Ее мысли перешли к Гидеону. У него как раз ни капли честолюбия. По крайней мере, когда дело касается власти. Все, что он хочет, – создавать прекрасные бриллианты из грубых камней, творить. Ее отношения с Гидеоном не давали повода для беспокойства, но все-таки, когда Стиви думала о нем, на сердце становилось тревожно. В сентябре она видела его на выставке в Лондоне: он выглядел измученным, нервным, был бледен и раздражителен. Он так и не пришел в себя после разрыва с Марго Сондерс. Может быть, эта девушка на самом деле значила для него больше, чем он сам предполагал? Стиви собиралась поговорить с Майлсом о его брате-близнеце в эти праздники.

Майлс! Ее лицо смягчилось, исчезла морщинка между бровями, глаза заблестели. Майлс – это ее гордость и радость, она признавалась в этом… но только самой себе.

И Майлс поможет ей справиться с фантазиями Хлои. Они всегда были очень близки, он любил маленькую сестричку. Не так, как Гидеон, которому она часто казалась помехой. А теперь Хлоя собирается учиться у него ювелирному делу. Стиви задумчиво покачала головой. Поступки даже близких людей часто бывают непредсказуемыми.

Она очень часто задумывалась о том, что Майлс и Гидеон – близнецы, похожие друг на друга как две капли воды и получившие одинаковое воспитание и образование, отличаются, как небо и земля.

Майлс намного мягче, деликатнее, тоньше. У него приятные манеры, необыкновенное обаяние и уравновешенный характер. А Гидеон, наоборот, интроверт, очень упрям – почти как Найгел, но на свой лад – и отличается скрупулезностью, стремлением к совершенству, до смешного брезглив, как старая дева. И в то же время он может быть неумеренно великодушен и щедр. У него душа художника. Все прекрасное неудержимо привлекает его, будь это женщина, картина или цветок. У него очень точный глаз и тонкий вкус.

Взяв наконец ручку, Стиви посмотрела в свой дневник и поняла, что еще не написала ничего, кроме даты и места.

Она медленно начала писать и, заполнив две страницы, завинтила колпачок ручки, взяла в руки дневник и принялась перечитывать.

День Благодарения, 1996 год Коннектикут

Когда я думаю о своих детях и их делах, они иногда кажутся мне чужими и незнакомыми людьми. Только не Майлс. Но Майлс – дитя моего сердца, он так похож на меня. Конечно, я люблю их всех, но к нему у меня всегда было особое отношение, с самого его рождения. Хотелось бы мне знать, все ли матери чувствуют так же, как и я? Любят ли они одного ребенка больше других? Я уверена, что это так, но такие вопросы очень трудно задавать. А знают ли об этом дети? Чувствуют ли они это? Знают ли дети, что среди них есть тот, которого их мать любит больше других?

Все мои дети не похожи друг на друга. Но в каждом есть что-то мое. И что-то от Ральфа. Какие-то черты они унаследовали и от Брюса. Но, к счастью, ни один из них ничего не взял от Алфреды, и я благодарна за это Небу. Ее трудно было бы назвать приятной женщиной. Резкая, холодная, самоуверенная. Ни разу Алфреда не сказала доброго слова ни мне, ни кому-нибудь еще, кого она считала ниже себя. А вот от другой своей бабушки – моей матери – дети получили очень много. Хлоя унаследовала ее красоту, ее гибкую фигуру, ее обаяние и ее желание делать людям приятное. А Майлс – чувство юмора и ум.

Я люблю их. Я люблю всех своих детей. Это святая правда. Может быть, даже слишком люблю. И все-таки, наверное, в процессе общения я невольно огорчаю их, причиняю им боль, сама не замечая этого. Но ведь все люди делают другим зло. Жизнь ломает нас, люди заставляют страдать друг друга, порой и мы сами разрушаем себя. Наверное, я тоже принесла своим детям много огорчений и душевной боли. Мы часто делаем это ненамеренно. И, наверное, я недодавала чего-то своим детям, когда путешествовала или бывала занята работой. Но я всегда любила их.

Я привыкла думать о них прежде всего как о своих детях. Но они больше не дети. Они уже взрослые люди. Другие люди, а не мои дети. Они такие разные. Незнакомцы. Даже малышка Хлоя уже стала взрослой, у нее свои идеи, свои планы, стремление самостоятельно выбирать себе дорогу в жизни.

Скоро я перестану быть матерью, не буду больше думать о себе в первую очередь как об их матери. Я просто буду существовать на периферии их жизней в ожидании того момента, когда вдруг понадоблюсь им. Возможно ли это? Разве можно перестать быть матерью? Перестать постоянно беспокоиться о своих детях? Любить их? По-моему, это невозможно. Как можно перестать быть матерью? Кто мне расскажет об этом?

Может быть, у меня не будет таких проблем с внуками? Я задавала себе этот вопрос, когда внезапно проснулась сегодня среди ночи. Я буду хорошей бабушкой для Натали и Арно. Бабушки всегда лучше матерей, по крайней мере так всегда говорят. Они менее эгоистичны, у них нет чувства собственности. Мои внуки такие славные, Найгелу очень повезло, что у него есть они, есть Тамара. Она прекрасная жена, преданная мать. И очень хороший человек.

Меня начинает раздражать, что Гидеон дразнит ее, называет «иностранкой». Ее отец – француз, а мать – русская, и Гидеон постоянно напоминает об этом непонятно зачем. Это невеликодушно. Он говорит, что всего-навсего шутит, но я чувствую, что Тамаре это неприятно. К тому же я сама не люблю снобов. Гидеон, конечно, не лукавит, когда говорит, что верит в превосходство англичан над всеми другими народами. Но неужели он не понимает, что это глупо? Я-то поняла это давным-давно.

Хлоя. Я не могу позволить ей поехать в Лондон одной в восемнадцать лет! Нет, никогда! Я не прощу себе, если позволю. Она еще слишком молода. Она должна поступить в университет. Она не может так просто отказаться от своих планов.

Скоро моя семья будет со мной. Хотя мы и не все соберемся, но все же я счастлива. У каждого из нас есть за что поблагодарить Господа в этот праздничный день. Особенно у меня. Я счастливая женщина. Мне столько дано!

Стиви закончила читать, положила дневник в стол и закрыла на замок. Когда Стиви уже поднималась с кресла, она услышала шуршание подъезжающего автомобиля по засыпанной гравием дорожке.

Подбежав к окну, она отодвинула штору и выглянула наружу. Стиви увидела Майлса, и ее сердце радостно забилось.

Он поднял голову, заметил в окне мать. И помахал ей рукой.

Стиви задернула штору и чуть ли не бегом поспешила вниз, в большой холл.

 

5

Каждый раз, встречаясь с матерью, Майлс Джардин думал, что в то время как он и его братья становятся все старше, Стиви выглядит все моложе.

В это утро ей никак нельзя было бы дать больше тридцати пяти, и, сбегая по ступенькам навстречу сыну и родителям, она казалась очень хорошенькой. Элегантный брючный костюм и белая шелковая блузка были Стиви очень к лицу.

Майлс еще раз убедился, как прав был Гидеон, когда сказал: «Когда нам будет по сорок шесть, ей все еще будет сорок шесть, по крайней мере на вид».

Но ведь когда родились близнецы, Стиви было всего девятнадцать, а благодаря перешедшим от Блер генам она всегда будет выглядеть моложе своих лет. Ведь бабушке, которой скоро исполнится шестьдесят семь, тоже никто не дает ее лет. Блер всегда производила впечатление молодой, сильной, энергичной. Она любила повеселиться.

– Привет, мам, – сказал, улыбаясь, Майлс. – Ты потрясающе выглядишь.

Он опустил две огромные сумки, которые нес, и нежно обнял Стиви.

– Как я рада, что ты приехал, Майлс, дорогой, – ответила она, тоже улыбаясь. – Спасибо за комплимент.

Стиви отпустила Майлса и спустилась по ступенькам к Блер и Дереку, которые помогали водителю разгружать багаж. Пока Стиви здоровалась с ними, к Майлсу подошли Каппи и еще две женщины, которые обычно работали в доме по выходным. Одна из них – несмотря на его протесты – забрала сумки, с которыми он прекрасно справился бы и сам. Не обращая внимания на возражения, она просто ушла с его багажом. Майлс пожал плечами и спустился к машине, сопровождаемый Каппи и другой служанкой. Но услышав радостный голос Хлои, обернулся и подождал, пока сестренка, как меткий, но довольно тяжелый снаряд, не влетела в его объятия.

– Привет, котенок! – воскликнул он и закружил ее в воздухе.

– Я все утро тебя прождала, Майлс, почему вы так поздно?

Он улыбнулся Хлое.

– Я думаю, это не так уж поздно. Мы обещали приехать не раньше полудня, а свернули к воротам в одиннадцать тридцать. Ладно, как дела в Романихолле?

– Нормально, – ответила она не задумываясь.

И, помолчав, добавила тихо:

– Но я хотела…

Хлоя снова замолчала, как будто передумала.

– Ну давай, котенок, что ты хотела мне сказать?

– Ну ничего… в общем, ничего важного, честное слово.

Майлс подумал, что верно как раз обратное, но в силу своей деликатности, как всегда, не стал настаивать.

– Пошли поможем Каппи и Лоле со всем этим барахлом. Райнеры всегда путешествуют, как королевская семья в средние века. Один Бог знает, что они возят с собой.

– Кухонную раковину, – фыркнула Хлоя. – Так мама всегда говорит. Она говорила мне, что они возят две дюжины чемоданов и кухонную раковину.

– Не совсем, но близко к этому, – согласился Майлс, смеясь вместе с сестрой.

Они направились к дому, держась за руки. Хлоя искоса посмотрела на брата и невинно спросила:

– Значит, ты все-таки не привез с собой Алисой?

– Не привез кого? – спросил подошедший Дерек, обнимая и целуя Хлою.

Стиви смотрела на сына, с волнением ожидая ответа на вопрос.

Глядя на Дерека, Майлс спокойно сказал:

– Никого. Это просто шутка.

«Что ж, здесь все ясно, – подумала Стиви. – На эту тему сын разговаривать не хочет».

– Привет, дорогая, – промурлыкала Блер, на которую накинулась с поцелуями Хлоя. К счастью, она не так терзала бабушку, как Дерека. – А кто такая Алисой? – спросила Блер, обводя взглядом присутствующих.

– Не смотри на меня, дорогая, я не имею об этом ни малейшего представления. – Голос Дерека, как всегда, звучал мелодично, словно со сцены. Галантно подхватив жену и падчерицу под руки, он повел их в дом.

Майлс задержался, чтобы расплатиться с шофером, а затем также отправился в дом вместе с ожидавшей его Хлоей. Он сказал ей, понизив голос:

– У противных маленьких поросят не только большие уши, но и длинные языки.

Хлоя хихикнула.

– Почему ты заговорила именно об Алисой? Да еще при маме? Ты же знаешь, что она только и мечтает о том, чтобы я женился и завел детей. Ты очень плохо поступила, малышка. Делаю тебе замечание.

– Ну, ты так часто встречался с Алисон, что я решила, вы серьезно… – Ее голос становился все тише, пока она не замолчала совсем. Девушка чувствовала себя виноватой под непривычно суровым взглядом брата.

– Это касается только меня, сестренка. Это не твое дело.

– Но я же думала, что у вас серьезные отношения.

– Нет. Но даже если бы у меня были серьезные намерения, это не имеет отношения ни к тебе, ни к маме, ни к кому бы то ни было еще. Это мое личное дело, и я не хочу, чтобы эта тема обсуждалась в семье.

– Но, Майлс! – Хлоя помолчала, а затем встревоженно посмотрела ему в глаза. – Ты очень сердишься на меня?

– Нет, но давай не будем обсуждать мои личные дела с остальными членами семьи. Договорились?

– Хорошо, Майлс. Прости меня.

– Ладно, не будем больше об этом. Только не забывай наш уговор. Ты больше не маленькая девочка, тебе восемнадцать, и пора вести себя, как положено взрослым.

Хлоя кивнула, очень серьезно глядя на брата.

После кофе с горячими булочками у камина в большом холле все разбрелись кто куда. Стиви отправила Каппи, Лолу и Хлою помогать родителям распаковывать их «королевский» багаж; Шана, вторая служанка, понесла вещи Майлса в его комнату. А сама Стиви поспешила в кухню посмотреть на индейку, жарящуюся в духовке.

Оставшись один, Майлс побрел по огромному холлу в столовую, а затем прошел в прилегающую к нему гостиную. Он любовался красотой и уютом, созданными матерью. Атмосфера дома успокаивала, как и везде, где интерьером занималась Стиви. Но Майлсу особенно нравился Романихолл: здесь было много света и воздуха. Многочисленные окна внизу и наверху, многие из которых не были задрапированы занавесками.

Все здесь дышало свежестью и чистотой. Оконные стекла сверкали, полы блестели, нигде не было и намека на пыль, изношенную ткань, потертый ковер. Мать всегда стремилась к совершенству и вела дом на высшем уровне. В воздухе ощущались тонкие запахи орхидей, ароматических свеч…

Майлс недолго пробыл в гостиной. Его потянуло в солярий. Каждый раз, приезжая в Романихолл, он заходил сюда хотя бы на минуту.

Его всегда привлекала эта неброская, но осязаемая красота: белые стены, пол, выложенный терракотовыми плитами, ласкающие взгляд гобелены в красных, желтых и синих тонах, покрывавшие диваны и кресла. В атмосфере солярия было что-то французское. Высокий купольный потолок и стропила, каменный очаг и французская деревенская мебель, которую мама приобрела на распродаже в Луврской долине и приморских Альпах.

Благодаря обилию высоких французских окон солярий казался частью сада, солнечный свет проникал во все его уголки. И хотя день был довольно серым, здесь было светло.

Прекрасное освещение для художника, подумал Майлс невольно и решил прийти сюда завтра с мольбертом и красками, чтобы набросать несколько акварелей.

Орхидеи цвели по всему дому, но больше всего их было здесь, в солярии. Стиви очень любила орхидеи, и с раннего детства Майлс тоже обожал их, они околдовывали его своей причудливой красотой: изысканной формой, экзотическими ароматами и волшебной окраской.

Он вырос среди орхидей, их было так же много в их доме на йоркширских болотах, как и здесь, среди холмов Коннектикута. Раз в неделю он помогал матери мыть цветы, а затем помещать горшки с цветами в большие металлические конструкции для просушки.

Найгел дразнил его девчонкой и мамочкиным сыночком, но Майлс не обращал на это внимания. Он уже тогда чувствовал себя достаточно независимым. Не выдерживала этих насмешек Стиви, и Найгел почти всегда получал соответствующее наказание.

Мать заставляла старшего сына мыть все туалеты в доме – их было шесть, так что из двоих Майлс смеялся последним, хотя на самом деле он не осмеливался даже улыбнуться, иначе ему бы здорово досталось от Найгела, который всегда был вспыльчивым. Кроме того, у старшего брата рука была тяжелой.

И с тех пор ничего не изменилось, подумал он спокойно.

Открыв дверь, Майлс вышел на балюстраду и остановился, глядя в туманную холмистую даль. Эти края с покрытыми лесом холмами и прозрачной водой озер напоминали ему о родном Йоркшире и его детстве, которое прошло там.

Сейчас в Эсгарт-Энд чаще приезжает Найгел с семьей на уик-энды, когда он может вырваться из Лондона, и на праздники, если они с Тамарой не едут во Францию навестить ее родителей. Это прекрасное место, чтобы растить детей. Когда он вернется в Англию, он обязательно поедет туда на несколько дней.

Он уже давно собирается написать маслом портреты детей Найгела. Ему хотелось изобразить их на фоне вересковых пустошей.

А сейчас вид лесистых холмов напомнил Майлсу о его замысле и даже в каком-то смысле вдохновил. Его пальцы сжались, словно держали воображаемую кисть, пожалуй, он завтра же начнет рисовать. Сначала он сделает несколько набросков Натали и Арно по памяти. На душе сразу стало легко и приятно.

Майлс пристально вглядывался в холодный осенний сад. Здесь было сыро и туманно. Поникшие кусты роз утратили свои летние яркие краски и без слов говорили о приближении холодов. Майлс поежился и вернулся в дом.

В большом холле он присел у камина, рассматривая рыжие язычки пламени, лижущие толстое полено. Неожиданно его мысли обратились к Алисой Грейнджер.

Когда Хлоя при всех спросила о ней, Майлс был удивлен и смущен. Он не любил, когда обсуждались его личные дела, даже если это делала мать, которую он боготворил. Хотя Майлс понимал, что Стиви, как все матери, мечтала, чтобы он «устроил свою жизнь».

Ему нравилась Алисой, даже очень нравилась. Она действительно интересная личность и привлекательная женщина. Он часто встречался с ней в последние несколько месяцев. Они приятно проводили время. Но соединить свою жизнь с ней он не мог. По очень простой причине – он не любил ее.

В любом случае он кое-что понял, и понял твердо: если ты не хочешь, чтобы что-то узнала вся семья, этого не должна знать Хлоя. У сестренки длинный язык и слабые тормоза. Это открытие огорчило Майлса. Она всегда совала нос в его дела, и он собирался положить этому конец. Он любил Хлою и не собирался обижать ее, но она не умеет вовремя останавливаться. С тех пор как Майлс переехал в Нью-Йорк, он пустил ее в свою жизнь. Ладно, какого черта, ничего же не случилось, просто надо самому держать рот закрытым. По крайней мере не выкладывать этой крошке то, что не хочешь услышать по радио.

Позже, в своей комнате, Майлс с удовлетворением осмотрелся: теплый неяркий огонь камина, свежие цветы в вазе, минеральная вода, последние журналы и новые книги на журнальном столике у дивана.

Мать всегда уделяла большое внимание деталям, и ей удавалось создать необыкновенный комфорт, продумывая все до мелочей. Лампа стояла рядом с мягким креслом у камина, мягкий плед покрывал диван, широкая двуспальная кровать была накрыта покрывалом теплого бежевого тона, и, конечно, цветущие орхидеи на каждом столике и комоде, в каждом уголке.

«Она нас балует», – неожиданно подумал Майлс. Да, это верное слово. Когда мы были маленькими, она делала то же самое. «Мама-кошка вылизывает своих котят», – словно наяву услышал он голос Найгела. Майлс нахмурился, задумавшись о брате. В последнее время у него очень злой язык, с него просто капает желчь.

«Как будто ему самому очень горько из-за чего-то», – неожиданно пришло в голову Майлсу. Он подошел к камину и задумчиво уставился на огонь. Майлс представления не имел, что у старшего брата может быть что-то не в порядке. Гидеон как-то сказал, что у Найгела есть все, о чем можно мечтать. И Майлс был согласен с ним. Прекрасная, умная, интеллигентная жена, двое славных малышей, успешная карьера и гарантированное будущее. В один прекрасный день именно Найгел станет «большим боссом» компании «Джардин» по обе стороны Атлантики. Но, видимо, ему этого недостаточно. Господи! Что еще нужно его братцу?!

Майлс вздохнул. Ему не хотелось больше думать о Найгеле. Он прошел в ванную, вымыл руки и, расчесывая волосы, внимательно оглядел себя в зеркале. Он увидел в своем отражении черты обоих родителей. Темные волнистые волосы матери, то же тонкое, узкое лицо и длинный прямой нос и ярко-голубые глаза отца. А все вместе – точная копия своего брата-близнеца.

Гидеон. В последнее время он очень много думал о нем. Майлс сам не понимал, что же его так заботит. Брат постоянно хмур, расстроен и раздражен. Когда Майлс был в Лондоне в последний раз, он пытался выяснить, что происходит с Гидеоном. Но ответы брата показались ему неискренними, а несколько встревоженных взглядов исподлобья заставили отступить. С Гидеоном явно что-то происходило. Как всегда в таких случаях говорил Дерек, обожавший цитировать Шекспира: «Прогнило что-то в Датском королевстве».

 

6

– Актер, играющий Хеви, неожиданно заболел в середине картины, и мы оказались в затруднении. Все мысленно перебирали подходящих кандидатов на его роль, – рассказывал Дерек. Его звучный голос рождал эхо в большом холле.

– Тогда я заметил ассистентке, что нам здесь лучше всего подошел бы Сидни Гринстрит. Он был бы великолепен в роли бандита Реднера. И она немедленно достала записную книжку и стала спрашивать телефон его агента, чтобы срочно связаться с ним и пригласить на эту роль.

Дерек засмеялся и заразил остальных своим весельем. Его истории о съемках всегда пользовались успехом.

– Ничего не скажешь, ассистентка просто трогательная, серенькая девочка. Невозможно было устоять, чтобы не разыграть ее. Конечно, она еще очень молоденькая. Даже слишком молоденькая для такой работы. Откуда ей знать, что старина Сидни уже давно отправился к Создателю. Сомневаюсь, чтобы она вообще когда-нибудь о нем слышала. Или смотрела «Мальтийского сокола».

– Или «Касабланку», – закончила за него Хлоя. – Он мне очень нравится в этом фильме.

– Мне тоже, золотко, – отозвался Дерек, улыбаясь девушке.

Хлоя улыбнулась в ответ.

– «Касабланка» – это вообще мой самый-самый любимый фильм. До сих пор!

– И мой любимый, – сказал Майлс и, глядя на Дерека, добавил: – Вчера у меня был похожий разговор с одной молодой женщиной, работающей в костюмерной. Я сказал, что Дебора Керр была самой лучшей Анной, что она была непревзойденной в этой роли, а девушка посмотрела на меня так, что стало ясно: она и понятия не имеет, о ком я говорю.

Дерек кивнул и очень серьезно сказал:

– Знаете, я люблю молодежь и всей душой за расцвет новых талантов, но некоторые из этих двадцатилетних ребят, работающих в кино и театре, совершенно безграмотны профессионально. Они ничего не знают о прошлом, даже о совсем недавнем. История кино их не интересует.

– Точно, – согласился Майлс. – Как будто они прилетели с другой планеты.

– А помните фильм по пьесе «Король и я»? Дебора была в нем просто божественна, – проворковала Блер.

– И Юл Бриннер. Им просто не было равных, – убежденно сказал Дерек.

– Ну я не была бы так категорична! – с горячностью воскликнула Блер. – А как же ты, дорогой?

Дерек слегка наклонил голову и благодарно улыбнулся жене.

В разговор вмешалась Стиви:

– Мама, конечно, права, но я понимаю, что ты имеешь в виду, Дерек. Так много великих актеров уже умерли или оставили сцену.

– Очень печальная мысль, моя дорогая, – ответил Дерек. – Но я должен признать, что мне очень недостает многих из них. Лоуренс Оливье, Джек Хоукинс, Дюк Уэйн, Билл Холден… Но больше всего я тоскую по Ричу. Боже, что мы пережили с ним! Какое волшебное время! Он был необыкновенным человеком и потрясающе талантливым. Я помню, каким он был в «Гамлете» в пятидесятых. Кажется, это был пятьдесят третий год. Рич в роли принца Гамлета вместе с Вик Клэр, играющей Офелию, – это был незабываемый дуэт. Чтобы посмотреть на них, я ездил в Эдинбург. Рич был чертовски хорош. Потрясающе. – Дерек задумался и тихо прибавил: – Знаете, я всегда завидовал его голосу.

– Ты завидовал? – Майлс был просто поражен. Он смотрел на Дерека широко открытыми от удивления глазами. – Но ведь у тебя потрясающий голос! Все только и говорят об этом, Дерек!

– Спасибо, Майлс. Но мой голос нельзя и близко сравнить с голосом Рича, наверное, самым завораживающим на английской сцене. Он зачаровывал слушателей и был более звучным и выразительным, чем у Оливье, по крайней мере я так считаю. В нем было что-то кельтское. Мы, уэльсцы, любим слова ради них самих. Как всегда говорили в наших родных долинах, у него был колокольчик в каждом зубе. Обычно так отзываются о голосах певцов, но это определение применимо и к драматическим актерам. Во всяком случае, когда речь идет о Риче. В его голосе эмоции звенели, я мог слушать его часами.

– Как и мы все, – напомнила Блер.

– Я вас покину, – поднялась Стиви, – мне нужно проверить, как у Каппи дела с обедом, – и она поспешила на кухню. – Посмотрю, что там происходит, может быть, требуется моя помощь.

– Я пойду с тобой, дорогая, – сказала Блер и последовала за дочерью.

– Ма! Я тебе нужна? – закричала Хлоя.

– Нет, детка, мы справимся, – ответила Стиви, исчезая в кухне.

Дерек прошел к столику с напитками и, указав Майлсу на бутылку белого вина, предложил:

– Не хочешь поднять настроение?

– Нет, спасибо, Дерек, мне и так хорошо.

Дерек налил себе бокал вина и вернулся к камину.

Устроившись на софе рядом с Хлоей, он обратился к Майлсу:

– Как движется оформление в твоей постановке?

– В целом неплохо. Пьеса будит воображение, и я дал себе полную свободу. Колокола в храмах, статуи Будды, слоны, экзотические ткани, золото, серебро. Драгоценности. Яркие, живые краски. Все это помогло воссоздать дворец в Сиаме. На сцене это производит сильное впечатление. И должен сказать, что костюмы просто восхитительны, особенно костюмы Анны. Все эти колышущиеся кринолины…

Дерек вопросительно поднял бровь.

– А как тебе Мартин Мейсон в роли Анны?

– Она очень хороша, Дерек. И Бен Трэснер тоже неплохой король. Может быть, он и не Юл Бриннер, а Мартин не Дебора Керр, но, думаю, это выигрышная пара.

– Значит, спектакль будет иметь успех.

– Хоть бы так и было! – возбужденно воскликнула Хлоя.

Мужчины обменялись взглядами и рассмеялись. В холл вплыла Каппи и позвала Хлою на кухню:

– Твоя мама хочет, чтобы ты пришла и помогла нам. Лишняя пара рук не помешает.

– Я не возражаю, даже если придется сделать что-нибудь самое ответственное, ты же знаешь, я все умею, – ответила Хлоя и побежала через холл к кухне.

На пороге девушка остановилась и обратилась к Майлсу и Дереку:

– Прошу прощения, я совсем ненадолго, и не говорите обо мне, пока меня не будет.

Мужчины снова рассмеялись, и Дерек сказал:

– Обещаю тебе, девочка!

Как только они остались одни, прежде чем начать разговор, Майлс поднялся и подвинул свое кресло ближе к Дереку.

– Я хочу спросить у тебя кое-что, пока мама не вернулась из кухни.

Дерек удивленно посмотрел на внука, пытаясь догадаться, что у того на уме.

– Выкладывай, Майлс. Я тебя слушаю. Что тебя беспокоит? Я вижу, что дело серьезное, по крайней мере об этом говорит выражение твоего лица.

– Да, я серьезно обеспокоен. Дело касается Гидеона.

– Да? – Дерек выпрямился и стал серьезным.

– Я знаю, что ты видел Гидеона, когда он три недели назад прилетал по делам в Лос-Анджелес, и хотел спросить, как он тебе показался. То есть… – Майлс подумал и продолжил: – Я имею в виду, ты не заметил ничего необычного в его настроении или поведении?

Дерек ответил не задумываясь:

– Он показался мне таким, как всегда. Но к чему ты ведешь?

– Я виделся с ним на прошлой неделе, когда на пару дней летал в Лондон, и, честно говоря, он был просто на себя не похож.

– Нет, Майлс, я ничего такого не заметил. Хотя нет, пожалуй, я не прав. Он и вправду был рассеян во второй вечер, когда мы встретились за ужином. Я даже спросил его, не случилось ли чего. И сейчас припоминаю, похоже, он был расстроен или даже встревожен. Словно витал где-то…

– Когда я с ним виделся, он был явно расстроен, даже мрачен, – обеспокоенно сказал Майлс.

– Он всегда был довольно угрюмым, Майлс, даже когда был ребенком, – напомнил Дерек. – Хотя вы очень похожи внешне, характеры у вас совсем разные.

– Я знаю. Но сейчас он вообще не похож на себя. Разве ты этого не заметил? – продолжал настаивать Майлс.

Дерек отрицательно покачал головой.

– Нет, и Блер тоже не заметила ничего особенного. По крайней мере, мне она ничего не сказала. Пожалуй, Гидеон действительно был рассеян, как будто его мысли были далеко. Теперь мне кажется, что он напряженно решал какую-то проблему. Но не более того. – Дерек нахмурился. – Скажи, а почему ты не хотел, чтобы наш разговор слышала Стиви?

– Ты же знаешь, она все принимает близко к сердцу. И сразу начинает волноваться.

– Это так, но Стиви справляется со всем, что на нее сваливается. И блестяще выходит из любого положения.

– Правда. Но мне не хотелось заводить разговор о Гидеоне сегодня, в День Благодарения. Ты же знаешь, это мамин любимый праздник. Я не хочу его портить.

Дерек кивнул.

– Я знаю, что это любимый праздник Стиви. И вся наша семья в этот день собирается, как солдаты при сигнале общего сбора. Всегда. Я съел столько индейки за эти годы, что не хватит воображения представить, а ведь это не самая любимая моя еда. Я предпочел бы утку, фазана или куропатку. Но она никогда не слушает меня, по крайней мере, когда речь идет о ее священной индейке.

Улыбаясь в ответ на эту страстную, хорошо сыгранную тираду, Майлс пытался решить вопрос, стоит ли говорить с Дереком о старшем брате. Многолетняя привычка не скрывать своих проблем от человека, который много лет заменял ему отца, взяла верх. Он тихо спросил:

– Скажи, мама говорила с тобой о Найгеле?

– Нет. Но мы с Блер почти и не видели ее в Нью-Йорке. Мы всего пару дней назад вернулись из Лос-Анджелеса, а Стиви была слишком занята предпраздничной торговлей в «Джардин». А что, ты считаешь, что у Найгела есть какие-то проблемы?

– Нет, я ничего об этом не знаю, но мама несколько раз говорила, что он будто что-то замышляет. – Майлс поколебался и добавил: – Похоже на интриги или вроде того.

– А, понятно. – Последовала драматическая пауза, затем Дерек спросил: – Борьба за корону?

– Да, что-то вроде этого.

Лицо Дерека стало задумчивым. Помолчав, он тихо спросил:

– А ты сам веришь, что он может действовать за ее спиной, Майлс?

– Я? Ну я не знаю.

– Зато я хорошо знаю Стиви. Она никогда не отличалась болезненным воображением. Стиви – большая реалистка, и вряд ли она станет выдумывать заговоры. Поэтому, если она решила, что он что-то замышляет, значит, так оно и есть. Хотя, если говорить откровенно, я не понимаю, зачем ему это нужно. В конце концов, ведь фирма в один прекрасный день будет принадлежать ему.

– Может быть, он стремится приблизить этот день.

– Да, но зачем?

– Мне тоже это непонятно, Дерек. Актер вздохнул.

– Честолюбие. Жадность. Жажда власти. Сколько кровавых преступлений, предательств вызвали эти страсти. Вспомни английские королевские династии Плантагенетов и Тюдоров. – Дерек покачал головой. Его красивое лицо стало печальным. – Должен тебе признаться, Майлс, Найгел всегда был для меня загадкой. Я никогда не понимал его до конца, даже когда он был ребенком. Да и подростком он был очень непростым. Но то, что происходит сейчас, это ведь совсем особая история, правда?

– Да, конечно. Признаться, я ничего не понимаю. Глядя на огонь в камине, Дерек на несколько мгновений погрузился в прошлое. Затем он неожиданно спросил:

– А как у Найгела дела в семье? Все в порядке? С Тамарой никаких проблем?

– Насколько я знаю, никаких. Она замечательный человек. Ему удивительно повезло, что у него есть Тамара и двое чудных ребятишек.

– А сам он это понимает, Майлс? Майлс пожал плечами:

– Кто знает.

Дерек снова погрузился в размышления.

Через некоторое время Майлс нарушил молчание:

– Кстати, о Гидеоне. Я подумал, может быть, он так переживает из-за Марго. Но тогда почему так страдает он, ведь они разошлись по его инициативе?

– Возможно, теперь он понял свою ошибку и страдает от того, что потерял любимую женщину? – предположил Дерек, глядя Майлсу в глаза.

– Возможно. Но в последнее время у них все шло довольно плохо. Думаю, она стала его раздражать. Марго обожает светскую жизнь, а Гидеон любит уединение. Он слишком серьезен, слишком увлечен своей работой. – Майлс вздохнул. – О господи, я не знаю… Ну кто может знать, что на самом деле думает или чувствует Гидеон! Это выше моих сил!

– А ты пытался поговорить с ним?

Майлс невесело рассмеялся.

– Ну конечно же, я пытался! В последний раз, когда я пытался, он чуть не заехал мне по морде.

– Может быть, у него сейчас депрессия, которая бывает частенько у молодых людей, – предположил Дерек. – Поиски себя или смысла жизни. Но, вероятнее всего, это связано с женщиной. Это самая распространенная причина того, что мужчина без видимых оснований выглядит озабоченным или раздраженным.

– Наверное, ты прав, Дерек.

Через несколько секунд в дверной арке появилась Хлоя.

– Цып-цып! – весело позвала она. – Уже почти половина четвертого, и наш обед наконец готов! Мама зовет всех в столовую. Она сказала, немедленно!

– Ее желание для нас закон. – Дерек поставил бокал и легко поднялся с дивана.

Майлс сделал то же.

Мужчины присоединились к Хлое, и все трое направились в столовую.

 

7

Настроение за обедом было праздничным.

Все много говорили, смеялись и хвалили вкусную еду. К этому моменту все уже достаточно проголодались.

Каппи и две ее помощницы превзошли самих себя: они приготовили настоящий обед американских колонистов. Главным блюдом была, естественно, огромная сочная фаршированная индейка. Был подан и сладкий картофель, и красная капуста.

Специально для Дерека были приготовлены виргинская ветчина и жаркое из куропаток. Он знал, что это сделано для него: после многолетних, но деликатных жалоб Стиви наконец поняла «намек». Когда День Благодарения праздновали в Лондоне, он обычно объяснял, что мясо английских индюшек грубее, чем у их американских родственниц. И хотя он просто поддразнивал Стиви, она принимала его слова близко к сердцу.

– Всего понемногу, – сказал он Каппи, хлопочущей у буфета, на котором стояли блюда с индейкой, ветчиной, куропаткой и овощами. – И, пожалуйста, только темное мясо, если вы положите мне индейку.

– А какие овощи, сэр Дерек?

– Жареный картофель и немного тушеных яблок к индейке. Спасибо, этого достаточно, Каппи. Я должен следить за своей фигурой.

В этот момент Майлс наливал ему красное бордо замка Грюо-Лароз, его любимое «Сент-Жюльен». Вино было разлито в 1989-м.

– Отличное вино, – заметил Дерек Майлсу, который, улыбаясь, ответил:

– Выбрано специально для тебя. Хлоя следовала за братом, наполняя бокалы для воды. Блер передавала корзинку со свежеиспеченным домашним хлебом, а Стиви подавала клюквенный соус. Наконец все приступили к еде.

Дерек ел медленно, наслаждаясь вкусом пищи. Иногда он вставлял реплику в разговор, но в основном слушал, с удовольствием глядя на дорогие ему лица.

Дерек был очень счастлив здесь сегодня, он наслаждался отдыхом и общением с родными. Как жаль, что собралась не вся семья! Дереку не хватало Гидеона, а также Найгела с Тамарой и детьми, вот с ними сбор был бы полным. Настоящая семья – все вместе под одной крышей, хотя бы по большим праздникам.

Это его вторая семья; давным-давно его окружали другие люди: его отец, мать, его братья Оуэн и Дэвид и сестра Гвинет. Его настоящая родня по крови. Как он любил их всех, когда был ребенком и они жили в маленьком поселке Истрадифодг в долине Ронды. Ронда… Как он любил само это слово, даже звуки которого пробуждали в его душе нежность. Это место он помнил всю свою жизнь. Там родились все его надежды и мечты. Именно там, в одной из долин угольного бассейна Южного Уэльса.

Шахта. Черное проклятое подземелье, дающее хлеб и отнимающее молодость и здоровье. А иногда и саму жизнь.

Отец Дерека пришел на шахту подростком и проработал там до своего смертного часа. Ненасытное чрево земли погубило многих и многих мужчин и разрушило поселок в тот самый день, когда рухнули крепи и вода ворвалась в шахту неудержимым потоком.

Брат Дерека Оуэн был в этот день в одной шахте с отцом, но, слава богу, стихия его пощадила. Ему удалось спастись, и он стал кормильцем всей семьи.

Благодаря своему старшему брату уцелел и сам Дерек. Оуэн да и Гвинет видели, что он не обычный ребенок. Они говорили, что у Дерека есть дар. И так случилось, что они не ошиблись, что-то отличало его от других и это что-то сделало его со временем великим актером, хотя никто не мог предвидеть этого тогда. Никто из семьи не мог бы определить, в чем состоит этот его «дар». Но они признали и оценили его. Простые люди, его брат и сестра, поняли, что он особенный, не похожий ни на них, ни на кого вокруг.

У Дерека была смесь разных талантов: пластичность, способность перевоплощения, волшебный голос, завораживающий буквально всех, кто его слышал. Об этом знал весь поселок, но родные видели за этим глубину. Оуэн больше всего ценил в нем страстное стремление к учебе и был убежден, что одно это откроет перед младшим братом большие возможности. И Дерек получил невероятный шанс избежать судьбы большинства мальчиков своего возраста в Южном Уэльсе сороковых годов – работы в угольных шахтах.

– Он не пойдет в шахту, я не позволю ему, – говорил Оуэн сестре. Гвинет, мать и брат Дэвид понимали, что Дерек слишком хорош для того, что идти работать «вниз».

Оуэна восхищал интерес брата к поэзии, его способность к декламации. Дерек знал наизусть классику. Оуэн поддерживал стремление брата стать актером и играть на сцене. Эта цель подчинила себе всю жизнь Дерека.

Дерек мечтал о перевоплощении. Он хотел играть, становиться другим человеком. Необычная мечта для мальчугана из шахтерского поселка. Откуда взялось чувство языка, любовь к слову, он просто чувствовал красоту скупой природы – некогда зеленых долин, изрытых подземными ходами, изуродованных отвалами пустой породы, утыканных выходами шахт.

И все же в этих загадочных кельтских душах была вечная любовь к живому и письменному слову. Кельты – странные, удивительные люди, которых иногда называют пропавшим коленом израилевым. Любовь к слову переходила к их предкам от далеких предков, и Дерек любил и знал родной язык. Еще мальчишкой он ощущал тягу к музыке. И пока его мальчишеский голос не начал ломаться, он по воскресеньям пел в церкви и участвовал в народных музыкальных праздниках.

Первым языком Дерека был уэльский, и Дерек не забыл его и до сих пор мог свободно говорить на нем. Но еще в ранней юности он начал учить английский и овладел им, как родным.

Оуэн и Гвинет так и не пустили его в шахту. Дерек был благодарен своей семье за поддержку и выражал свою благодарность как мог.

Он был преданным братом. Братья и сестра очень много значили для него. Ведь именно благодаря им он стал тем, кем он стал. По крайней мере, дали шанс добиться своей цели, завоевать успех, «сделать» жизнь.

Его уэльская семья, семья по крови. Все они еще живы, кроме его матери, которая умерла двадцать лет назад. Она дожила до его успеха, даже до триумфа.

Мама видела его в роли Генриха IV и Генриха V. Она была покорена его исполнением Гамлета и аплодировала его Ричарду III. Мама сидела в ложе и наблюдала, как он околдовывает зрителей, завораживает их, на протяжении двух-трех часов заставляет поверить в чудо. Его родная уэльская семья всегда притягивала его, к ней он всегда возвращался – ведь и дереву невозможно оторваться от своих корней и не погибнуть при этом. Дерек хорошо знал цену крепкому актерскому братству. В пятидесятые годы несколько талантливых молодых людей объединились в содружество и были неразлучны.

Это были Рич, Стэнли Бейкер и сам Дерек. Горстка уэльсцев, которых судьба свела друг с другом. Все были из простых семей, их детство прошло в бедности в зеленых долинах древних кельтов, изрытых шахтами. Они любили регби, пение, поэзию. Парни из рабочего класса, которые стали гордостью своего края.

Тогда они были – или казались себе – настоящими мушкетерами. Юношеские проделки в пивных и легкомысленные интрижки существовали больше на словах, чем на деле. Теперь Дерек хорошо понимал это. И все трое обожали играть в регби, смотреть и болеть за любимую команду с одинаковым энтузиазмом. Как они были молоды, как полны гордости и веры в себя! И популярность каждого из них росла. В Лондоне пятидесятых это была команда чемпионов.

У них было много общего: трудности детства, незаурядные способности. Они чувствовали себя одной семьей, бесспорным лидером которой был Ричард Бартон, незабываемый Рич. Настоящий глава их клана, готовый вести их к воплощению самых немыслимых и отважных замыслов. И он оправдал их надежды. Бесстрашный уэльский воин с огневым темпераментом и искрометным талантом, он подчинял, увлекал и очаровывал. Один из лучших актеров английской классической сцены своего времени. Да, пожалуй, и всех времен.

Один из критиков писал о голосе Рича: «незабываемо прекрасен». По мнению Дерека, именно голос делал Бартона великим актером.

Ричард умер в 1984 году в возрасте пятидесяти восьми лет, и Дерек проводил его в последний путь, как намного раньше они вместе с Ричем оплакали безвременно ушедшего Стэнли, умершего еще молодым в 1976-м. Сэра Стэнли Бейкера. И Рич, и Дерек не могли смириться с этой утратой: он ушел так рано и оставил их осиротевшими.

И всего через восемь так быстро пролетевших лет Рич последовал за другом. Он скончался от кровоизлияния в мозг в своем доме в Швейцарии. И их маленькая актерская семья перестала существовать. Остался только Дерек.

И все же он не один, у него есть семья. За этим столом в Коннектикуте, так далеко от родных уэльских долин.

Он посмотрел на Майлса, который заметил его взгляд и улыбнулся в ответ. Мысли Дерека обратились к своей семье – к людям, сидевшим за этим столом.

К Майлсу Дерек относился скорее как к сыну, чем как к внуку. Он пытался помочь Стиви воспитывать его после безвременной смерти Ральфа. По крайней мере, настолько, насколько это позволяла сама Стиви. В своем стремлении к независимости она, пожалуй, перехватывала через край. Она никому не позволяла стоять между ней и сыновьями.

Дерек старался помогать и в воспитании Гидеона, и Найгела, но ее отношение к этому было неизменным: «Я справлюсь». И никто не сомневался в этом, она всегда справлялась со всем, за что бы ни бралась.

Гидеон был довольно мрачным ребенком, но он был хорошим парнем, как и Майлс, который везде становился общим любимцем благодаря своей доброжелательности и умению ладить с людьми. Он мало изменился с тех пор, с возрастом его лучшие качества даже получили развитие. Майлс – редкий человек; в семье он играет роль миротворца.

Найгел же не был похож на братьев, он был истинный Джардин. Он не прислушивался ни к чьему мнению, включая и Стиви. Но сильная воля Стиви в конце концов привела ее к победе, а Дерек так и не стал для Найгела близким человеком. Что мог знать о жизни какой-то – пусть даже известный – актер, по мнению Найгела. К тому же он не был кровным родственником – всего лишь муж бабушки. Найгел всегда тянулся к своему деду – Брюсу Джардину. Это получалось у него как бы непроизвольно, само собой. Найгел всегда осознавал себя как Джардин. Однажды он даже перешел на их сторону в конфликте со Стиви.

Дерек никогда не мог простить Найгелу это предательство. Он пытался, ему даже удавалось убедить себя, что он простил. Но это было не так. Он мог заставить себя не вспоминать об этом, чтобы поддерживать ровные отношения с Найгелом, поскольку он был первенцем Стиви и членом семьи.

А вот его бабушку Дерек боготворил. Как только он увидел Блер, он забыл обо всем и обо всех. Он сразу же понял, что искал всю жизнь именно эту женщину.

Его брак с Ниной, первой женой, к тому моменту начал расстраиваться, и его любовь к Блер послужила динамитной шашкой, которая взорвала нестойкое семейное здание. Мир вокруг него рассыпался на мелкие кусочки, но Дерека это совсем не волновало. Ничего не имело значения, кроме Блер. Она была нужна ему. И он собирался ее завоевать. У них с Ниной не было детей, которые могли бы осложнить развод, Нина разочаровалась в Дереке и была к нему настроена весьма негативно, она представляла его всем знакомым как спивающегося актера. Это было, мягко говоря, совсем не так. То есть актером он, конечно, был, но роль пьяницы была явно не из его репертуара. Его можно было упрекнуть во многом, но не в этом.

Так что очень скоро Дерек и Блер поженились и, несмотря на всеобщие пугающие прогнозы, жили счастливо до сих пор. Она была для него возлюбленной, его музой, преданным другом, самым уважаемым критиком – словом, она была для него всем.

У Блер всегда было время для него, она подбадривала его в трудные моменты жизни, всегда готова была посочувствовать при неудачах, помогала всем, чем могла, и спасала от повседневных забот. Она была для него идеалом, как раньше его мать и сестра.

У них с Блер не было детей, но Дерек не слишком огорчался из-за этого. В конце концов, у них была Стиви и ее дети, а теперь еще и прелестные малыши Найгела. Он любил их всех, даже Найгела, которого иногда было так трудно понимать. Но Найгел был сыном Стиви, внуком Блер, значит, он заслуживал любви, несмотря на все свое сопротивление.

Дерек посмотрел на Хлою, сидящую рядом с Блер. Она просто потрясающе выглядела. Должно быть, такой была Блер в ранней молодости. Безусловно, это ее гены. В один прекрасный день Хлоя начнет разбивать сердца, решил Дерек, незаметно рассматривая любимую внучку. Если бы у них с Блер была дочь, он убежден, она была бы похожа на Хлою.

Хлоя была, по мнению Дерека, слишком юной для своих восемнадцати. Сейчас дети рано взрослеют. Он любит Хлою, он ее просто обожает. За ее избалованность именно он, пожалуй, несет самую серьезную ответственность. Но он ничего не мог с собой поделать.

Хлоя ему бесконечно дорога. Дерек решил, что надо поговорить со Стиви о колледже для Хлои. Она непременно должна поступить в Оксфорд. Хлоя давно об этом мечтала. Этим летом после окончания школы она должна приехать в Англию и поселиться у них с Блер, пока будет сдавать вступительные экзамены в университет. Хлоя – интеллигентная девушка с артистической жилкой, как и ее братья Майлс и Гидеон, и с острым умом, как ее мать. Он был уверен: Хлоя будет прекрасно учиться и добьется не меньшего, чем Стиви. А Стиви Дерек очень любил. Он всегда считал ее своей дочерью. Когда они с Блер поженились, Стиви уже исполнилось четырнадцать – опасный, бунтарский возраст. Он сразу же понял, что с этой девочкой не придется ждать спокойной жизни, но ни капли не волновался и не огорчался из-за этого. Он был готов с радостью принять ее в свое сердце со всеми тревогами и заботами, которые будут этому сопутствовать. Раз он женился на ее матери, она становилась ему дочерью. Иначе Дерек рассуждать не умел. Эти две женщины выдавались в комплекте. И этот прекрасный, желанный комплект он был счастлив принять.

Но жизнь сложилась так, что ему не пришлось долго заниматься воспитанием Стиви. Всего два года. А затем Стиви встретила Ральфа Джардина и молниеносно выскочила за него замуж.

Вначале Дерек не был уверен в том, что Ральф – подходящий муж для его приемной дочери. Он спрашивал себя, может ли быть порядочным взрослый мужчина, который соблазнил шестнадцатилетнюю девочку, такую невинную и неопытную.

Но, вопреки сомнениям, их брак оказался удачным, и Дерек понял, что Ральф искренне и глубоко любит Стиви. Не сразу Дерек принял Ральфа, но постепенно оценил его и глубоко переживал его раннюю смерть.

Дерек откинулся на спинку кресла и перевел взгляд на Стиви. Он очень гордился ею. Она стала необыкновенной женщиной, влиятельной персоной. Она сама управляла своим делом, пользовалась известностью среди ювелиров всего мира, но больше всего он ценил ее внутреннюю силу. Дерека восхищали бесстрашие Стиви и способность бросить вызов судьбе. Перед такой женщиной устоять невозможно.

Именно она взяла в свои руки управление делами семьи после смерти Ральфа, как только ей удалось справиться с первыми приступами отчаяния. «Несгибаемый» Брюс Джардин был потрясен смертью сына. После того как с ним стали случаться сердечные приступы, он растерялся, будущее пугало его. Что касается Алфреды, она была одной из самых ограниченных женщин, которых он встречал в своей жизни. Тупица, иначе не скажешь. Женщина, полная снобизма, над которым можно только смеяться.

Дерек был искренне удивлен, когда Стиви взяла в свои руки управление фирмой, – ведь у нее не было ни образования, ни опыта в этом деле. Она унаследовала от своей матери сильный характер, а ищущий, глубокий ум и необыкновенная храбрость были уже ее собственными достоинствами. Действительно, потребовалась недюжинная отвага, чтобы в двадцать шесть лет встать рядом с Брюсом во главе фирмы.

Брюс может сколько угодно отрицать ее вклад в дело, но Дерек знал реальное положение вещей, он знал, сколько сделала для фирмы Стиви. Только благодаря Стиви фирма «Джардин» продолжает существовать и остается поставщиком короны.

Единственное, что огорчало Дерека, – это женское одиночество падчерицы. Его очень печалило, что Стиви так и не вышла замуж после смерти Ральфа. Ему было жаль ее, он боялся, что в зрелые годы, когда дети обзаведутся собственными семьями, ей тяжело будет жить одной. Пока еще она деловая женщина, но в один прекрасный день она оставит работу, может быть, даже раньше, чем ей самой этого захочется, из-за Найгела.

Мысли Дерека снова перешли к первенцу Стиви. Скорее всего предчувствие не обманывает Стиви: Найгел пытается отстранить ее от бизнеса. Но почему? Это совершенно бессмысленно. Стиви никогда не будет ему помехой. Все роли распределены, все расставлено по своим местам. Если бы знать, что на уме у Найгела!

 

8

– Дедушка! Дедушка! Подожди меня!

Дерек обернулся и увидел Хлою, которая бежала за ним, пытаясь догнать. Дерек остановился, поджидая ее.

– Что с тобой, Хлоя? Что-то случилось? – озабоченно спросил он, когда девушка наконец поравнялась с ним.

– Нет, дедушка, – с трудом выговорила Хлоя, пытаясь успокоить дыхание. – Я только хотела, чтобы ты подождал меня и мы погуляли вместе.

– Ты так бежала, что я подумал, не случилось ли какой-нибудь катастрофы.

Хлоя взглянула ему в лицо и поняла, что Дерек подшучивает над ней. Девушка успокоилась и спросила с улыбкой:

– Ты не возражаешь, если мы прогуляемся вместе?

– Конечно, но пойдем поскорее. Сегодня холодный день, давай не будем стоять на месте, а то замерзнем. Я собирался отправиться вниз по течению реки в летнюю беседку. Это приятная прогулка: сейчас там очень красиво.

Хлоя кивнула, взяла Дерека под руку, и они зашагали рядом.

– Ты не должна кричать подобным образом, Хлоя, можешь голос сорвать.

– Но я же не собираюсь быть актрисой!

– В любом случае ни к чему рвать связки, да так и получить ларингит недолго. У меня такое бывало, и, поверь мне, это довольно неприятно.

– А когда это с тобой случилось?

– Довольно давно. Я тогда был молодым актером, только начинал свою карьеру. Вместо того чтобы правильно поставить голос, я форсировал его, можно сказать, все время срывался на крик. Я хотел, чтобы меня было слышно в задних рядах. Тогда я в первый раз и сорвал голос. Это послужило мне хорошим уроком. Мне пришлось научиться по-настоящему владеть своим голосом. Ведь как бы громко я ни кричал, для того чтобы меня слышали зрители последних рядов, нужно было совсем другое. Я начал заниматься со специалистом, который рассказал мне, что достаточно выговаривать все слова очень отчетливо. Вскоре я сам почувствовал, что дело не в громкости. Именно четкость решала эту задачу. Мне пришлось научиться отчетливо выговаривать слова, но так, чтобы это казалось естественным.

– Ты очень волновался, когда впервые выходил на сцену?

– Волновался и до сих пор волнуюсь. Ничто так не зажигает во мне кровь, как первые шаги по сцене и первые произнесенные реплики. Это действительно волнует и иногда даже пугает.

– Тебе бывает страшно?

– Конечно. Как и многие другие актеры, я часто страдаю от так называемой «сценической лихорадки». Не так, как когда-то в юности, но время от времени снова бывают ее приступы.

– Ты? – Хлоя широко раскрыла глаза от удивления и недоверчиво покачала головой. – Дедушка, я не могу в это поверить! Только не ты, сэр Дерек Райнер, величайший классический актер современной английской сцены!

Его тронули почти детская наивность Хлои и ее восторженное уважение.

– Можешь мне поверить, от сценической лихорадки страдают многие актеры, в том числе и знаменитые. Она была и у моего друга Рича, временами его просто трясло от страха сцены. У некоторых бывает тошнота, и даже великий Лоуренс Оливье, выходя на сцену, нервически смеялся. Правда, это было в начале его карьеры. Он научился справляться с этим, по крайней мере, в большинстве случаев.

– А ты, дедушка? В чем это проявлялось у тебя?

– Легкая дрожь, я чувствовал себя больным, меня подташнивало, я боялся, что забуду текст и вообще буду выглядеть полным идиотом. Я думаю, что сценическая лихорадка – это и есть страх опозориться перед публикой.

– Я понимаю. Наверное, это просто ужасно.

– Совершенно верно. К счастью, это состояние у меня быстро проходит. Как только я скажу первые несколько фраз, я освобождаюсь и забываю обо всем, кроме роли, которую играю. Тогда на сцене живу, говорю, страдаю уже не я, а мой герой.

– Иногда мне хотелось стать актрисой. Я даже один раз говорила об этом с бабушкой, но она меня отговаривала.

– Неужели? – удивился Дерек. – Но ты должна идти за своей путеводной звездой, никого не слушая.

– Хорошо, что мама тебя не слышит, она бы страшно рассердилась, – серьезно сказала Хлоя.

– Пожалуй, ты права, она бы действительно рассердилась. Однако она достаточно умна, чтобы понять, что я говорю правду. Человек должен познать себя. Нельзя себе лгать. Если ты будешь помнить об этом, ты нечасто будешь ошибаться в жизни.

– Ты хочешь сказать, что нужно честно разобраться в себе?

– Именно так. Тебе уже восемнадцать, Хлоя. Ты быстро взрослеешь. Скоро ты поступишь в университет.

– Да, – неуверенно ответила девушка, думая о том, стоит ли рассказать дедушке, что она думает об этом.

– Не слышу энтузиазма! Ты пищишь, как испуганная маленькая церковная мышка.

Хлоя не смогла удержаться от смеха.

– Тебе показалось, дедушка.

– Вряд ли показалось. Я думал, ты всегда мечтала об Оксфорде?

Хлоя молчала. Дерек неожиданно остановился, взял ее за плечи и повернул лицом к себе.

– Хлоя, Оксфорд полон древней магии. Город церквей, храмов и колледжей. Это место для тебя.

– Я больше ничего не знаю, – тихо ответила девушка, как всегда в разговоре с Дереком, пытаясь быть честной и искренней.

– Вот как?! – Дерек задумчиво помолчал и спокойно добавил: – Но с тех пор как ты подросла, ты всегда хотела учиться в Оксфорде.

Дерек внимательно изучал свою непривычно серьезную внучку.

– Что же такое случилось, что ты изменила свое решение?

Хлоя явно не спешила отвечать.

– Ничего не случилось. – Она слегка пожала плечами. – Я думаю… Честно говоря, я не хочу поступать в университет, дедушка. Я бы хотела… работать в нашей фирме.

– Господи помилуй! Неужели ты серьезно? Не дождавшись ответа, Дерек продолжал:

– Вижу по твоему лицу, что ты настроена решительно. Но откуда такая перемена, детка?

– Я сама не знаю. Я не могу это объяснить.

– А ты уже говорила об этом с мамой? Хлоя кивнула.

– Да. В среду вечером, когда приехала.

– Ну и ну! И она обрадовалась, что ты хочешь работать с ней в магазине?

Хлоя закусила губу.

– Мама хочет, чтобы я получила образование, закончила университет. Точнее, она хочет, чтобы я поступила именно в Оксфорд.

– Это вполне понятно, думаю, она права.

И вдруг Хлоя запальчиво выпалила:

– На самом деле я бы хотела работать с Гидеоном в Лондоне.

Дерек был поражен, хотя выражение его лица не изменилось.

– Я искренне надеюсь, что ты не сказала этого маме.

– Уже сказала.

– Но, дорогая… Она, наверное, сильно огорчилась?

Хлоя удрученно кивнула.

Дерек взял девушку за руку, и они продолжили прогулку в молчании, направляясь вниз, к реке. Наконец Дерек не выдержал.

– Я тебя совершенно не понимаю! – воскликнул он с неожиданным раздражением. – Ну почему, ради всего святого, Лондон? Ты не меньшему можешь научиться и в Нью-Йорке! И трудно найти кого-нибудь, кто знает этот бизнес лучше твоей матери. Она была бы счастлива, если бы ты работала с ней в магазине на Пятой авеню. И тебе бы это тоже не повредило.

– А я считаю, что в Лондоне я смогу намного больше узнать о драгоценных камнях и изготовлении украшений. Демонстрационные залы там намного больше, да и мастерские тоже. Там много прекрасных мастеров по золоту, серебру и по огранке камней. И никто не научит меня разбираться в этом лучше, чем Гидеон. Он один из лучших гранильщиков, он носит звание королевского ювелира, он единственный, кому разрешено прикасаться к драгоценностям короны в Великобритании.

– Конечно, конечно. Я все это прекрасно знаю, – раздраженно сказал Дерек. – Но только подумай, Хлоя, ты ведь можешь работать в «Джардин» – не важно, в Лондоне или в Нью-Йорке – и после окончания университета. Я не призываю тебя отказаться от мечты, но почему еще раз не подумать об университете?

Ради меня, ради твоей мамы, но в первую очередь ради самой себя. Ты даже не представляешь, как это важно для твоего будущего, какую бы карьеру ты после этого ни избрала для себя.

После некоторого колебания Хлоя проговорила:

– Я подумаю об этом, дедушка.

И они пошли дальше. Оба погрузились в свои размышления, продолжая спускаться к реке, протекающей мимо усадьбы в задней части сада.

Дерек был расстроен разговором с Хлоей и от души сочувствовал Стиви. Хорошо зная ее, он понимал, какое огорчение принесли ей слова дочери. Ох, эта безжалостная юность, эта бездумная жестокость к близким! Бесконечный детский эгоизм! Но разве он сам не был эгоистичен, когда был молод? Он тоже когда-то считал, что знает обо всем на свете лучше всех.

Теперь, в свои шестьдесят восемь, он не был уверен в этом. Несмотря на богатый опыт долгой жизни, он многого не понимает в жизни. Чем дольше он живет, тем сложнее кажется ему мир, тем больше вокруг загадок. Он часто говорил Блер, что больше его ничто не сможет удивить, поскольку он всегда готов предположить худшее. Но он не утратил способности удивляться. Как сейчас, в разговоре с Хлоей.

Они дошли до беседки, стоящей на высоком берегу реки. Дерек поднялся по ступенькам и предложил:

– Давай посидим немного, отсюда прекрасный вид на реку, и мы будем защищены от ветра. Да и мне пора отдохнуть. Прогулка была длинной.

Хлоя послушно последовала за ним в беседку и села рядом на деревянную скамью.

Девушка медленно развязала шарф, сняла вязаную шапочку и провела рукой по волосам, убирая их с лица.

– Чувствуешь себя так, как будто на твои плечи легли все заботы в мире, да, Хлоя?

Она покачала головой.

Дерек посмотрел на девушку повнимательнее и понял, что она готова расплакаться. Он обнял ее за плечи, привлек к себе и нежно прошептал:

– Что ты, детка, успокойся, все будет хорошо.

– Я ничего, дедушка, – с трудом ответила Хлоя, проглотив комок в горле и пытаясь улыбнуться. Ее нижняя губа предательски дрожала.

– Тебе не о чем плакать, детка. Я, надеюсь, не был с тобой слишком резок? Прости, если так, у меня это вышло нечаянно.

– Нет, нет. Ты здесь ни при чем. Честно. Это из-за меня. Как я могла быть такой глупой!

– Что ты имеешь в виду?

– Как я могла так огорчить маму и тебя! Вы так хотели, чтобы я поступила в университет! И она очень расстроилась, когда узнала, что я хочу работать в Лондоне с Гидеоном, а не с ней в Нью-Йорке. Я совсем не хотела никого огорчать, особенно маму.

– Я знаю, Хлоя. Я убежден в этом и уверен, что мама тоже это понимает. В любом случае, ты сказала, что подумаешь об Оксфорде, прежде чем выберешь себе карьеру, независимо от того, пойдешь ли ты работать в «Джардин» или нет. Если ты ей скажешь об этом, ты ее очень обрадуешь, уверяю тебя.

Хлоя поспешно кивнула, нервно кусая губы. Неожиданно ее глаза наполнились слезами.

– Хлоя, дорогая, ну что с тобой, деточка? – Дерек гладил ее по голове, пытался успокоить.

Девушка упрямо молчала, и он озабоченно спросил:

– Может быть, ты не все мне рассказала и тебя беспокоит что-то еще? Ну скажи мне, в чем дело?

Хлоя глубоко вздохнула и наконец решилась:

– Знаешь, честно говоря, я побежала за тобой, чтобы попросить об одной вещи…

От волнения она не смогла продолжать.

Дерек попытался ободрить ее:

– Продолжай. Ты же знаешь, что я сделаю для тебя все, что в моих силах.

– Это… Это насчет моего отца.

– В каком плане? – спросил Дерек, хотя он сразу же понял, что Хлоя имеет в виду.

– Ну, я хочу узнать, кто он на самом деле. Дерек сокрушенно покачал головой.

– Я не знаю, Хлоя. Клянусь тебе, я не знаю.

– А ты рассказал бы мне, если бы знал?

– Скорее всего да.

– Я считаю, что мама ведет себя неправильно. Ведь я уже взрослая. Я давно знаю, что я незаконнорожденная. Мне кажется, я должна знать, кто мой отец, откуда он, каким он был человеком.

– Я согласен с тобой, Хлоя, – серьезно сказал Дерек. Он действительно так думал.

– Тогда помоги мне, дедушка, прошу тебя.

– Но как, дорогая?

– Поговори с мамой. Она тебя послушает. Скажи ей, что она должна рассказать мне об отце все.

– Она не расскажет. Ты же знаешь свою мать.

– Но почему?

– Я не знаю. – Дерек покачал головой. – Она никогда никому не рассказывала о нем.

– И ты никогда не встречал его? Ты не был с ним знаком?

– Нет, никогда.

– А бабушка?

– Она тоже ничего не знает. Для нас навсегда осталось загадкой, кто он.

– Я даже не знаю, как он выглядел, – прошептала Хлоя, и ее глаза снова наполнились слезами.

– Не плачь, дорогая.

– Дедушка, умоляю тебя, пожалуйста, поговори с мамой!

– Давай, моя милая, сделаем вот что: пойдем и поговорим об этом сначала с бабушкой. Она же у нас такая мудрая!

 

9

Блер стояла в центре маленькой гостиной, примыкавшей к ее спальне. Она с удивлением посмотрела сначала на Дерека, затем на Хлою и воскликнула:

– Почему у вас вид заговорщиков? Что произошло?

Ей ответил Дерек:

– Спроси у Хлои, дорогая.

Он торопливо прошел к камину и расположился в кресле у огня.

– Что-нибудь случилось, Хлоя? – взволнованно спросила Блер, пытаясь понять, в чем дело, по выражению лица внучки.

– Я хочу знать, кто мой отец. Я хочу знать о нем все. А мама не хочет рассказать мне ничего. Пожалуйста, бабушка, скажи, ты хоть что-нибудь знаешь о нем? – решительно начала Хлоя. – Прошу тебя, только не уходи от ответа.

Блер несколько растерялась. Она тяжело опустилась в кресло и ответила:

– Но я ничего не могу тебе рассказать, Хлоя. По той простой причине, что сама ничего не знаю о твоем отце. Я ничего не знаю о нем, я никогда не встречалась с ним.

– Но мама должна была хоть что-то рассказать тебе о нем, хотя бы как-то намекнуть.

– Она никогда словом о нем не обмолвилась.

– Но как же… Как она рассказала тебе обо мне, бабушка?

– Однажды она пришла к нам и сказала, что ждет ребенка. Я была очень рада за нее, естественно, я подумала, что речь пойдет о скорой ее свадьбе.

– Но свадьбы не было, из-за того что… – Хлоя резко оборвала фразу и бросилась на софу. Она выглядела очень несчастной.

Дерек и Блер обменялись взглядами, и Дерек сказал:

– Из-за чего, детка?

– Из-за того, что он погиб. Мама говорила, что мой отец погиб в автокатастрофе, и они не успели пожениться.

– Правда? – удивилась Блер. – Для меня это новость…

– Разве она не говорила этого тебе, бабушка?

Блер отрицательно покачала головой.

– Но что же тогда она сказала? – настаивала Хлоя.

– Не так уж много, детка, – сказала Блер и добавила: – Когда я стала говорить что-то о ее предполагаемом замужестве и о том, как я рада за нее, Стиви ответила: «Я не выхожу замуж. Никакой свадьбы не будет». Я навсегда запомнила эти слова и никогда не забуду этот день. В тот день в Лондоне был дождь. Я помню, как подошла к окну и стала смотреть на мокрый сад. Тогда мы жили в Хэмпстеде. Я просто стояла, пораженная ее словами, и мне казалось, что по стеклу стекают не капли дождя, а мои слезы.

– Значит, ты тогда очень расстроилась, бабушка?

– Конечно, я расстроилась! Мне было жаль Стиви. Она уже была не так юна, ей было двадцать восемь лет. К тому же у нее на руках было трое детей. Хотя она и была обеспечена, но я все же мечтала, что она найдет себе спутника жизни, встретит человека, который станет ее мужем.

– А вместо второго мужа она получила меня. Незаконнорожденного ребенка.

– Хлоя! Не надо так говорить! Ты никогда не была нежеланным или нелюбимым ребенком. Это просто нечестно так говорить!

Блер не на шутку рассердилась, ее лицо стало жестким, а голос – резким.

– Мы все тебя очень любим, как это ни странно, даже Брюс Джардин. И ты носишь фамилию Джардин, никогда не забывай об этом. Но никто не вспоминал о твоем отце и ни разу не задал ни одного вопроса о нем за все эти восемнадцать лет. И еще одну вещь ты должна запомнить…

Блер помолчала, и, когда она продолжила, ее голос стал мягче.

– Ты принесла нам большую радость, вся наша жизнь изменилась с твоим рождением. Мы любим тебя, Хлоя.

– Мы просто обожаем тебя! – горячо воскликнул Дерек. – И мы все хотим тебе самого лучшего. А Стиви больше всех нас.

Хлоя задумчиво сказала:

– Но в моем свидетельстве о рождении написано, что мой отец – Джон Лейн. Кто такой Джон Лейн? А о нем-то вы хоть что-то знаете? Откуда вообще возникло это имя?

– Я не знаю такого человека. И дедушка тоже не знает.

Блер выглядела растерянной, она сразу словно постарела на несколько лет. Видно, и ее давно мучили эти вопросы.

– До того дня, когда Стиви сказала мне, что она ждет ребенка, я даже не знала, что она с кем-то встречается. Стиви так много работала и столько внимания уделяла твоим братьям, что у нее совершенно не оставалось времени на личную жизнь. Так мы все считали.

– Но она встречалась с этим… Джоном Лейном. Спроси ее. Спроси ее о нем. Заставь ее рассказать мне. Обо всем. Я имею право знать, я уже не маленькая девочка, которая делает вид, что это ее не интересует.

– Я понимаю твои чувства, в самом деле понимаю. И я готова поговорить со Стиви. Только я не уверена, что мы чего-нибудь добьемся. Не забывай, она моя дочь, и я знаю ее лучше, чем кто-либо. Если она принимает решение, она вряд ли когда-нибудь изменит его.

Хлоя вздохнула.

– Если она и расскажет кому-нибудь о моем отце, то только тебе, бабушка.

– Я в этом совсем не уверена, – с сомнением сказала Блер. – Она всегда держала в секрете все, что касается его. Почему же теперь она должна открыть нам свою тайну? Даже Андре Биррон не знает твоего отца, а ведь если бы она кому-то и призналась, это был бы именно он. Они всегда были очень близки.

– А ты говорила об этом с дядей Андре?

– Да, но это было много лет назад.

– И он совсем ничего не знает?

– Нет, он тоже не знает, кто твой отец. И он просил меня никогда не обсуждать это. Он сказал, что мои вопросы ни к чему хорошему не приведут, они только очень расстроят Стиви. А если я буду настаивать, это может привести к разрыву между нами. Конечно, я не хотела этого, поэтому я приняла совет Андре.

Тут вмешался Дерек.

– Я понимаю твои чувства, Хлоя, и я знаю, что бабушка тоже на твоей стороне. Это совершенно нормально, что ты хочешь побольше узнать об отце. Если бабушка не будет возражать, я поговорю со Стиви, пока мы здесь. Но позволь мне самому выбрать время для этого разговора, не торопи меня. Я сделаю это, когда сложатся благоприятные обстоятельства.

– Спасибо, дедушка, спасибо!

Хлоя просияла и бросилась на шею Дереку. Дерек нежно обнял ее. Девочка была так юна, так ранима. Он посмотрел на Блер и улыбнулся ей. Дерек сразу понял, о чем говорило лицо его жены. На нем, как в книге, можно было прочесть: Стиви ничего не расскажет. Честно говоря, он и сам так думал.

Позже, когда Дерек и Блер остались одни в гостиной, отложив в сторону прочитанный сценарий, Дерек спросил у жены:

– Как ты думаешь, все семьи похожи на нашу?

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду ее ненормальность.

– Как ты можешь так говорить, Дерек. К нам это не относится!

– Но мы продвигаемся в этом направлении.

– Не могу поверить, что ты говоришь такое.

– Поверь, дорогая, – рассмеялся Дерек. – В этом нет ничего нового. Во все времена существовали семьи, в которых жили тайны и загадки.

Он бросил взгляд на сценарий, лежащий рядом с ним на диване.

– Возьмем, к примеру, Плантагенетов. Блер с изумлением посмотрела на него.

Дерек довольно улыбнулся: лицо жены выражало смесь отрицания и недоверия.

– Серьезно, Блер. Вспомни короля Генриха Плантагенета и Элеонору Аквитанскую, их трех сыновей Ричарда, Джеффри и Джона, а также Алаис Капет, их французскую воспитанницу, которая была любовницей Генриха. Самая нетрадиционная семья, какую только можно себе представить. Жизнь не так уж изменилась с 1183 года, когда Генрих был королем Англии и половины Франции.

– Ты собираешься возобновить постановку пьесы «Лев зимой»? – спросила Блер, взглянув на сценарий, который читал муж.

– Может быть. Это замечательная вещь, и ее не ставили на Бродвее с шестьдесят шестого года. Диалоги здесь просто изумительны. Умница Голдман правильно уловил и дух эпохи, и характер конфликта между Генрихом и Элеонорой. Здесь столько смешного, остроумного и богатый драматический материал. Так и хочется погрузиться в этот мир.

– Но будет ли постановка иметь успех? По-моему, все еще отлично помнят фильм с Катериной Хепберн и Питером О'Тулом, его часто показывают по телевидению.

– Надеюсь, что помнят, и надеюсь, что вспоминают его с удовольствием, так что им захочется увидеть все это снова, новыми глазами. На театральной сцене.

Дерек помолчал, затем тихо продолжил:

– Но возвращаясь из далекого 1183-го к нашему времени и от ушедших в прошлое Плантагенетов к нашей своеобразной семье, давай обсудим, что мы собираемся делать в отношении просьбы Хлои.

– Ты сам вызвался поговорить со Стиви.

– Если только ты считаешь, что я должен это сделать.

– Я считаю, – тихо, но уверенно сказала Блер. – Стиви скорее согласится обсуждать это с тобой, чем со мной, Дерек.

Блер вздохнула.

– Стиви просто откажется продолжать разговор, если я затрону эту тему. Она всегда прислушивалась к тебе, Дерек, и для нее было важно твое мнение.

– Она очень сердита.

– Хлоя?

– Кто же еще? – ответил Дерек, раздраженно поерзав в своем кресле. – И я могу ее понять. Стиви должна была рассказать ей об этом Джоне Лейне еще много лет назад. Господи, ведь сказала же она девочке, что она незаконнорожденная.

Блер грустно покачала головой.

– Стиви пришлось ей об этом сказать, как только Хлоя стала достаточно взрослой, чтобы понять, о чем идет речь. Ведь Стиви к тому времени уже несколько лет была вдовой.

– Но к чему все эти дурацкие выдумки о Джоне Лейне? – раздраженно спросил Дерек.

– Еще восемнадцать лет назад ты сказал, что это вымышленное имя. Ты изменил свое мнение? Теперь ты считаешь, что это реальный человек?

– Нет, совсем не то, Блер. Я всегда думал, что это имя выдуманное и Стиви просто использовала его.

– Чтобы скрыть за ним настоящего отца? – тихо спросила Блер.

Дерек кивнул.

– Вот именно! Но кого? Я часто думал, что это может быть кто-то из наших знакомых. Я говорил тебе об этом и раньше, но ты всегда возражала и говорила, что я на неправильном пути.

– Теперь мне кажется, ты был прав. Отцом Хлои действительно мог быть один из наших друзей или кто-то, с кем Стиви познакомилась через нас. Вспоминая то время, я думаю, что мы единственные, у кого она бывала тогда, ведь Стиви много работала, и ей одной приходилось заботиться о мальчиках. Вся ее светская жизнь проходила на наших глазах. Может быть, она влюбилась в кого-нибудь из твоих друзей, актеров? Это мог быть кто-то из знаменитостей. Иначе зачем было бы скрывать от нас его имя?

– Пожалуй, ты права, – согласился с женой Дерек и поднялся. Он прошелся по комнате и остановился у окна, задумчиво глядя в сад.

Блер следила за ним. Ее глаза были полны любви и нежности. Для нее Дерек всегда был самым лучшим, самым необыкновенным человеком на Земле. Великий актер, звезда, талант, покоривший мир.

И все-таки самое большое восхищение вызывало у Блер начало его карьеры. Ей всегда казалось просто невероятным, что выходец из рабочей семьи из маленького шахтерского поселка, не получивший ни достойного образования, ни воспитания, уже в девятнадцать лет стал центром театральной жизни Лондона.

Еще больше поражало, как немного времени ему потребовалось, чтобы стать великим актером классического направления. Казалось, он совершил это простым усилием воли. О первом выступлении Дерека в роли Гамлета в Уэст-Энде до сих пор вспоминали с восхищением.

Но кроме выдающегося таланта, Дерек обладал прекрасным характером. Он был очень милым человеком и ценил простые человеческие радости, а его врожденное чувство чести как нельзя лучше соответствовало заслуженному им титулу пэра Англии.

Кроме того, Дерек понимал и любил людей. Его доброе сердце легко откликалось на все горести и обиды, и на его поддержку могли рассчитывать не только родные и близкие, но даже малознакомые люди.

Блер по достоинству ценила редкостные качества своего мужа и сознавала, что в своей жизни ей не удавалось встретить такое сочетание положительных черт в других людях.

Дерек любил ее, и она любила его и пронесла свою любовь через все эти годы. Они были чудесной парой. Оглядываясь назад, Блер вспоминала, как впервые услышала звуки его волшебного голоса. Этот голос до сих пор волновал ее, когда она следила за его игрой из театральной ложи.

Конечно, ко всему прочему Дерек и внешне был просто неотразим. Ни одна женщина не оставалась равнодушной к его мужественной красоте. А светлые, почти прозрачные голубые глаза Дерека заставляли забывать обо всем на свете.

Сейчас, в свои шестьдесят восемь, он, конечно, не тот, что был раньше. Хотя он сохранил прямой, гибкий стан, и его широкие плечи по-прежнему создают впечатление силы и уверенности. Однако Блер знала, каким усталым он может быть. На его лице почти не было морщин, если не считать крошечных лучиков вокруг глаз, но серебряные виски придавали его облику значительность и солидность зрелости.

Блер очень не хотелось, чтобы Дерек ставил эту пьесу. Он был измучен после долгой трудной работы с пьесой Беккета, а затем изнурительных съемок, только что завершившихся в Аризоне. Она надеялась, что за этим последует заслуженный отдых, раз они возвращаются в Лондон, но, наверное, покой – это не для него.

Неужели он действительно хочет играть Генриха II? Расхаживать по сцене как этот громоподобный король Англии из династии Плантагенетов, которого он только что сыграл в пьесе Беккета? Скорее всего. Эта роль будит его воображение, а любовь Дерека к своей работе доходит до абсурда.

В размышления Блер ворвался голос Дерека. Он отошел от окна со словами:

– Хлое восемнадцать, и, естественно, ее волнует, кем был ее отец, как он выглядел, чем занимался, откуда родом. Она хочет знать о нем все, чтобы познать себя. Но знаешь, Блер, я думаю, что у Стиви есть и другие проблемы с Хлоей, кроме поиска отца.

– Что ты хочешь сказать?

– Хлоя была довольно откровенна со мной во время нашей прогулки после ленча.

– Я вижу. Какую еще тяжесть она взвалила на твои плечи?

Дерек вздохнул и провел ладонью по лицу.

– Хлоя не хочет поступать в университет.

– Вот это новость! – воскликнула Блер. – У меня просто голова закружилась. Хлоя так мечтала учиться в Оксфорде! Помнишь, ведь это по ее просьбе я ездила с ней туда прошлым летом, она заставила меня обойти с ней весь городок и все колледжи. Хлоя не могла дождаться, когда же наконец сможет поступить в университет. Знаешь, хотя она и сказала, что не хочет учиться дальше, она может легко изменить свое мнение. Она должна понять, чего лишает себя.

– Я надеюсь, что Хлоя изменит свое решение, но очень сомневаюсь в этом, – с сожалением сказал Дерек. – Это действительно грустно, что она раздумала поступать в Оксфорд. Это были бы прекрасные годы, незабываемые для нее. И это очень огорчает Стиви, которая считает, что Хлоя должна обязательно продолжить свое образование.

– Она уже сказала об этом матери?

– Да. Она сказала Стиви, что хочет работать в фирме.

Пораженная этой новостью, Блер не нашлась что ответить. Наконец она сказала:

– Я считаю, что это совсем не для нее. Но, с другой стороны, наверное, это порадует Стиви.

– Сомневаюсь. Она хочет работать в лондонском отделении фирмы.

– Господи! И об этом она тоже заявила матери?

Блер вопросительно смотрела на Дерека.

– Да, она сказала Стиви. Разве юность способна о чем-нибудь промолчать? И чувства, и мысли выплескиваются со скоростью их появления.

– Теперь я понимаю, что ты имеешь в виду, когда говоришь о неординарности нашей семьи.

– Но и это еще не все, дорогая.

– Нет, Дерек, это уже слишком. Что еще волнует Хлою?

На красивом лице Блер появилось испуганное выражение.

– Это касается уже не Хлои, а Майлса.

– Но Майлс – самый нормальный из всех нас!

– Совершенно верно. Он беспокоится о Гидеоне. Майлс убежден, что у брата какие-то серьезные проблемы. Он сказал мне, что Гидеон очень изменился, он показался Майлсу мрачным и раздраженным. Майлс спрашивал меня, как Гидеон себя вел, когда мы встречались в Лос-Анджелесе.

– Да, я припоминаю, он был погружен в себя, – не задумываясь, ответила Блер.

Дерек бросил на жену быстрый взгляд и продолжил:

– Я тоже сказал Майлсу, что Гидеон показался мне чем-то озабоченным. Тогда я решил, что это связано с работой.

– Он был погружен в себя, – уверенно повторила Блер.

– Но и это еще не все, – добавил Дерек.

– Говори. Давай покончим со всем за один раз.

Блер откинулась в кресле, нетерпеливо ожидая продолжения.

– Стиви считает, что Найгел что-то замышляет за ее спиной. Это мне сообщил Майлс. Будто бы Найгел хочет отстранить мать от руководства фирмой.

– И что Стиви собирается делать?

Дерек нахмурился.

– Ты считаешь, что это может быть правдой?

– Если говорить откровенно, боюсь, что это правда. Я верю в способность Стиви правильно оценивать ситуацию. Она почти никогда не ошибается. Видимо, Найгел и в самом деле что-то надумал.

Блер, помолчав немного, добавила:

– Если Стиви говорит, что Найгел действует за ее спиной, значит, так и есть. Теперь меня больше не удивляет, что ты завел разговор о Плантагенетах. Действительно, похоже на отношения в королевской семье: интриги, закулисные действия, секретные планы, ссоры и тайны.

Дерек рассмеялся.

– Думаешь, все так плохо?

Блер откинулась на вышитые подушки и смотрела на него, не отвечая. Наконец она сказала:

– Разве так не во всех семьях?

– Не думаю. Это определяется социальным слоем, к которому принадлежит семья. Но я хочу спросить тебя о другом, Блер. Почему Найгел пытается вытеснить из фирмы свою собственную мать? Ведь и так именно к нему в один прекрасный день перейдет руководство фирмой.

– Вот это и обескураживает больше всего. – Блер пожала плечами. – Я не могу понять причины такого поведения. Но мы с тобой знаем, что у Найгела всегда был трудный характер, он человек закрытый и непредсказуемый.

На минуту она погрузилась в воспоминания и добавила:

– Помнишь, каким он был в детстве? Ну, дорогой, что мы с тобой будем делать со всем этим?

– То же, что делается во всех семьях. Постараемся как можно лучше справиться с этой проблемой.

Дерек подошел поближе к огню и снова сел в свое кресло. Он снова взялся за чтение пьесы «Лев зимой». Но через некоторое время он закрыл книгу, откинулся на спинку кресла и изучающе посмотрел на Блер.

Она сидела на софе, погруженная в свои мысли. Дерек знал, что в этот момент Блер думала о семье, забота о которой не оставляла ее все эти годы.

Блер была замечательной женщиной: стойкой, выдержанной, надежной и прекрасно воспитанной. Она хорошо разбиралась в людях, умело строила отношения. Дерек осознавал, что быть замужем за актером – особенно за знаменитым – нелегко. Очень нелегко. Тут нужны выносливость, твердость в соединении с гибкостью, готовность к компромиссам.

Неожиданно ему пришло в голову, что Блер сегодня красива, как никогда. Когда Дерек встретил ее в первый раз, она показалась ему живым воплощением американского эталона красоты: высокая, длинноногая блондинка с выразительными темными глазами и идеальными белыми зубами. Лицо Блер очень красиво, и Хлоя очень похожа на нее.

Он кивнул словно в подтверждение своим мыслям. Годы не испортили красоты Блер. Как старое вино, она только выигрывала от времени. Блер так же стройна и элегантна, как всегда. Но больше всего Дерек ценил ее характер, ум, чувство юмора и доброту.

Блер спросила:

– Когда мы поговорим со Стиви, Дерек?

Он пожал плечами.

– Не знаю. Я считаю, что нужно выбрать подходящий момент.

Дерек покачал головой.

– Сегодня суббота, а завтра после обеда мы уезжаем. Думаю, поговорить с ней лучше сегодня. – Он тяжело вздохнул. – Представляю, как Стиви будет недовольна. Ты знаешь, как она не любит, когда вмешиваются в ее дела.

– Может быть, тебе удастся поговорить с ней наедине. Она относится к тебе с большим уважением и дорожит твоими советами.

– Все это правильно, но я никогда не говорил с ней о Джоне Лейне.

– Все когда-то случается в первый раз, Дерек.

 

10

– Не удивляйся, Стиви, но я бы очень хотел, чтобы ты рассказала Хлое хоть что-нибудь о ее отце, – спокойно сказал Дерек. – Поверь мне, дорогая, чтобы удовлетворить гложущее ее детское любопытство, достаточно любой информации.

Стиви посмотрела на отчима так же спокойно и твердо, затем прошлась по комнате и остановилась, облокотившись спиной о каминную доску. После короткого молчания она тихо, но уверенно ответила:

– Я не могу этого сделать, Дерек. Видишь ли, дело в том, что я сама ничего не знаю о нем…

Стиви оборвала фразу, как будто вдруг в одно мгновение растеряла все слова.

На красивом лице Дерека отразилось удивление, он недоумевающе посмотрел на Стиви.

– Я не уверен, что понял тебя. С трудом преодолевая смущение, Стиви пробормотала:

– Я сама едва знаю о нем. Наверное, это называется – случайное знакомство. Мы встретились на вечеринке, и нас сразу потянуло друг к другу. Потом мы вместе отправились ужинать в ресторан отеля, затем поднялись в номер. После той ночи я забеременела.

– И что же обсуждаемый нами джентльмен сказал в связи с этим? Ты ведь сообщила ему, что ждешь ребенка, когда сама узнала об этом? – осторожно спросил Дерек.

– Да, я сказала ему.

– Он отказался жениться на тебе?

Стиви покачала головой.

– Я так не ставила вопрос. Мы ведь были едва знакомы.

– Значит, он предоставил тебе самой решать свои проблемы?

– Можно сказать и так.

– Замечательно.

Стиви упрямо молчала, опустив голову, словно застигнутая врасплох напроказившая школьница. Дерек спокойно подвел итог:

– Значит, на самом деле он не погиб в автокатастрофе еще до рождения Хлои?

– Нет, никакой автокатастрофы не было. Я рассказала Хлое эту историю, потому что решила, что это будет самым правдоподобным объяснением. Ничего лучше в тот момент я придумать не смогла. Мне было стыдно рассказать ей правду. – Стиви подняла голову и посмотрела Дереку в глаза. – Но сейчас его уже действительно нет в живых.

– И ты ничего не можешь показать ей, Стиви?

– Что ты имеешь в виду?

– Письма, фотографии, что-то в этом роде.

– Откуда? Я же сказала, что мы были едва знакомы.

– Когда он умер? – неожиданно спросил Дерек.

– Через год после рождения Хлои.

– Как это случилось? Отчего он умер?

– Он заболел. Ничего необычного.

– И ты каким-то образом узнала о его смерти?

– Да.

– Что «да»? Я спрашиваю тебя, как ты узнала об этом?

Стиви деланно рассмеялась.

– Что происходит? Допрос испанской инквизиции? Ты играешь роль Великого Инквизитора?

– Извини меня. – Дерек был смущен. – Боюсь, я перешел границы. Ведь мы с тобой никогда не говорили на эту тему.

– Это правда, я отказалась обсуждать все это с мамой еще до рождения Хлои. И ты никогда ничего не спрашивал. И меня это вполне устраивало, – добавила Стиви и снова невесело рассмеялась.

Но Дерек не стал бы знаменитым актером и даже просто актером, если бы не отличался упорством, поэтому он продолжил:

– Ты была мало знакома с этим человеком, не общалась с ним, как же, черт побери, ты узнала, что он умер?

– Из газет, – нашлась Стиви.

– Значит, он был известным человеком, – сделал вывод Дерек.

– В некоторой степени.

– А Джон Лейн – это его настоящее имя?

– Частично.

– Ты придумала новую фамилию или дала ему другое имя?

– Я предпочитаю, чтобы он остался для всех неизвестным.

– Я знаком с ним?

Стиви стояла, упрямо вздернув подбородок и глядя на Дерека, который теперь сидел в кресле у камина.

– Он был актером? – продолжал настаивать Дерек, не получив ответа на предыдущий вопрос.

– Послушай, Дерек, я не хочу продолжать этот разговор. Это случилось много лет назад. Теперь совершенно не важно, кто это был.

– Но это важно для Хлои, – напомнил Дерек. Стиви глубоко вздохнула.

– Я не понимаю, почему ей неожиданно приспичило выяснять, кто был ее отцом. Она не заговаривала о нем много лет, а теперь обсуждает это с тобой и еще бог знает с кем. Как будто это имеет теперь какое-то значение!

Ее раздражение наконец прорвалось наружу.

– Она привыкла всю жизнь получать все, что ей хочется. А теперь ей якобы нужно узнать, кто ее папочка. Человек, который ничего для нее не сделал, не оказал никакого влияния на ее жизнь. Давай реально посмотрим на вещи, Дерек, разве это не так?

– Ты абсолютно права, но самый большой недостаток юности – юность. Хлоя считает, что ты поступаешь по отношению к ней несправедливо. И, пожалуйста, откажись от древнего обычая: не надо убивать посланца, принесшего дурную весть. Я только передаю тебе слова твоей дочери.

– Дерек, но я уже все сказала. Это была случайная связь. Я же говорю, мне стыдно опять об этом вспоминать, а тем более объяснять это почти взрослой дочери. Горюющая вдова, которая развлекается в номере отеля после ужина. Женщина переспала с малознакомым мужчиной и сразу же забеременела.

– Я понимаю тебя, милая.

– К сожалению, я ничего не могу рассказать о нем тебе, маме или Хлое… Так получилось.

– Понимаю. Но послушай, что я тебе скажу. Ты говоришь, что встретила его на вечеринке. Вероятнее всего, это случилось у нас дома, не правда ли? И он, без сомнений, был актером. Тогда я должен знать его. Скажи мне его настоящее имя, и я подумаю, что можно рассказать о нем Хлое.

– Я встретилась с ним не у вас дома, Дерек! Вы с мамой не знакомы с ним!

Стиви почти кричала, ее привычная сдержанность покинула ее.

Дерек внимательно посмотрел ей в лицо. Он ни капли не сомневался в том, что она лгала ему.

После ухода Дерека Стиви переоделась ко сну и снова прошла в кабинет, примыкающий к спальне. Она села к письменному столу, открыла свой дневник и взяла ручку.

Но вместо того чтобы начать писать, Стиви как завороженная смотрела на пустую страницу перед собой, в то время как беспокойные мысли вихрем проносились в голове.

Неожиданный стук в дверь испугал ее. Стиви подпрыгнула в кресле и напряглась, как перед опасностью.

– Кто там?

– Это всего лишь я, – отозвалась Блер.

– Еще один ночной визит.

Не обращая внимания на сарказм в голосе дочери, Блер вошла в комнату, остановилась у стола и положила руку на плечо Стиви.

– Дерек беспокоится, что расстроил тебя.

– Ничего подобного. Он никогда меня не расстраивает. За эти тридцать с лишним лет он мог бы это понять. Мама, я знаю, что он хотел как лучше, но…

– Но дорога в ад вымощена добрыми намерениями.

– Я этого не говорила.

– Но именно это ты подумала. Иди сюда, сядь рядом со мной на софу.

Стиви послушно поднялась и, следуя за матерью, пошла к дивану. Они сели рядом, лицом друг к другу. Стиви первая прервала молчание.

– Надеюсь, ты не собираешься вернуться к вопросу, который мы обсуждали с Дереком.

– Конечно, нет, дорогая. И я не собираюсь задавать вопросы о том, что произошло много лет назад. Подробности твоих отношений с Джоном Лейном, или как его там звали, касаются только тебя. Ты не хотела ничего мне рассказывать в то время. Теперь этот разговор запоздал на восемнадцать лет.

– Наконец-то я слышу разумные слова.

– Дерек чувствует то же, что и я, Стиви. Ты и сама это понимаешь. Он чувствует себя очень виноватым, что завел с тобой сегодня этот разговор, но мы оба переживаем за Хлою. Сегодня она была такой удрученной. Ее очень волнует все, что касается ее отца.

– Один бог знает почему! Все эти годы я была ей и отцом, и матерью и считаю, что выполняла свою задачу совсем неплохо. Я нянчила ее, воспитывала, отдавала ей любовь и нежность. Да и вся семья носилась с ней, никого так не любили и не баловали, как Хлою. У нее есть все, о чем могла бы мечтать любая девочка. Образование, деньги, будущее, ее близкие. И теперь неожиданно она в волнении прибегает к вам с вопросами: «Ах, я так страдаю! Скажите мне скорей, кто мой папочка! Почему она мне о нем не рассказывает?» Хлоя придумала себе новый каприз.

Стиви покачала головой и твердо посмотрела на Блер.

– Я не могу рассказать ей ничего, потому что я не поддерживала с ним никаких отношений. Это была случайная связь. Я совершенно ничего о нем не знаю.

– Дерек рассказал мне все это, – ответила Блер и тяжело вздохнула. – Я знаю, что ты многим пожертвовала ради Хлои, поэтому меня не удивляет, что ты теперь так сердита на нее.

– Я никогда не смотрела на то, что я делаю для своих детей, как на жертву, – пробормотала Стиви, нахмурившись.

– Но я считаю, что так оно и было. Ты всегда была так предана Хлое, ты посвящала ей все свое свободное время, у тебя просто не было возможности встретить и полюбить кого-нибудь. Я считаю, что именно из-за Хлои ты так и не вышла замуж.

Блер снова грустно вздохнула.

– А ты ведь могла, Стиви. Мальчики тогда были в школах, а за Хлоей ухаживала няня.

Стиви ничего на это не ответила. Она знала, что мать права, и ей было нечего возразить. Но она так переживала из-за обстоятельств, сопутствующих рождению Хлои, что пыталась компенсировать это повышенным вниманием к ней. Она отказалась от надежд на счастье с мужчиной и сознательно предпочла детей и работу.

– Молодые очень эгоистичны, Стиви, – заметила Блер. – Да все мы эгоистичны. Думаю, что это заложено в природе человека. Но в юности эгоизм не сдерживается ни опытом, ни знанием жизни. Когда нам около двадцати, нам кажется, что мир вращается вокруг нас и для нас. И у Хлои сейчас именно такой период. Ей хочется узнать все, что можно, о своем отце, чтобы больше узнать о себе. Это желание не имеет прямого отношения к тебе, оно не направлено против тебя. Надеюсь, что ты согласна со мной.

– Наверное, согласна, мама. Я злюсь, что она пристает с этим к Дереку. Мне так хотелось, чтобы вы у меня просто отдохнули.

– Нам здесь хорошо, можешь не сомневаться. Мы очень любим у тебя бывать. Ты умеешь создать такую атмосферу в доме, что в этих стенах забываешь о том, что есть еще целый мир вне этого дома со своими проблемами, заботами, сложностями.

Блер придвинулась к Стиви и тихо спросила:

– Ты не находишь, что Дерек выглядит неважно? Стиви энергично затрясла головой.

– Совсем нет. По-моему, он, как всегда, великолепен. Полон жизни и энергии.

Блер улыбнулась.

– Знаешь, я так всегда боюсь за него! Долгие съемки всегда очень утомительны. Вы приедете в Лондон на Рождество?

– Почему ты спрашиваешь, мы же всегда приезжаем. Нигде больше не хочу быть на Рождество, только рядом с вами.

После недолгого колебания Блер спросила:

– Хлоя действительно не собирается поступать в университет? Это серьезно?

– Честно говоря, я не знаю, что тебе сказать, мама. Я решила набраться терпения и подождать. Посмотрим, что она скажет летом, когда окончит школу.

– А что ты думаешь насчет ее работы в фирме?

– Мне кажется, это просто очередной каприз. Не могу понять, почему она хочет работать с Гидеоном. Ведь она никогда не была с ним особенно близка. Майлс – другое дело.

– А что происходит с Гидеоном, Стиви? Майлс считает, что у него что-то вроде депрессии. Он сказал Дереку, что Гидеон очень мрачен и погружен в себя.

– Гидеон всегда был таким. Это просто поразительно, какие разные характеры у мальчиков. Майлс – оптимист, его стакан всегда наполовину полон, у Гидеона все наоборот. В любом случае, если говорить о настроении Гидеона, я убеждена, что здесь замешана женщина. Точнее говоря, это связано с Марго. Я тоже обратила внимание на его состояние, когда последний раз была в Лондоне, но я решила, что он расстроен из-за того, что расстался с ней.

– Если бы это было так! Господи, это же поправимо!

Стиви засмеялась.

– Мамочка! Ты лучше всех! Ты всегда уверена, что бы с нами ни случилось, ты сможешь справиться со всеми неприятностями.

После того как Блер пожелала ей спокойной ночи и отправилась спать, Стиви вернулась к письменному столу и снова взяла ручку, но не торопилась ничего записывать. Вместо этого она откинулась в кресле, думая о Хлое. Она не должна так строго относиться к дочери. Блер права. Хлоя не хотела ее обидеть. Ей просто нужно больше узнать о себе. «Если бы только я могла рассказать ей об отце, – подумала Стиви. – Но я не могу».

Стиви отдалась воспоминаниям. Она закрыла глаза и увидела перед собой его лицо, как это часто бывало прежде. Глупо было думать о нем и бередить затянувшуюся рану, Стиви это знала, но иногда ничего не могла поделать с собой. Как сейчас.

Ее жизнь – их жизнь! – могла быть совсем другой, если бы у нее хватило смелости сказать ему правду. Теперь уже слишком поздно. Бессмысленно возвращаться в прошлое. Как сказала Блер, она опоздала на восемнадцать лет.

Стиви встала, выдвинула один из ящиков бюро, достала из него ключи от сейфа, набрала на клавиатуре код и повернула ручку. Внутри сейфа были сложены все ее дневники. Найти тетрадь за 1977 год было делом нескольких секунд. Она взяла нужный дневник и села на софе перед камином.

Сначала Стиви смотрела на огонь, поглаживая золоченые цифры на обложке: 1977. Что это был за год!

На нее нахлынули воспоминания. Она почти почувствовала его присутствие. Усилием воли она отогнала такой далекий и одновременно близкий образ и начала перелистывать страницы, добираясь до первой недели декабря. Вот он, этот роковой день, день принятия решения. Стиви начала читать.

5 декабря 1977 года

Лондон

Я много думала о положении, в котором оказалась. Все эти дни я не могла думать ни о чем другом. Но сегодня я наконец приняла решение. Я оставлю этого ребенка. На прошлой неделе Дженифер Истон водила меня к своему врачу. Когда мне сказали, как я и подозревала, что у меня восемь недель беременности, я обрадовалась. Но на пути домой снова вернулась к реальности. У меня началась настоящая паника. Дженифер рассказала мне о докторе в Мэйфере. Это очень известный врач с прекрасной репутацией. Он работает в хорошей клинике. Дженифер сказала, что мне нужно просто поехать туда, пройти осмотр и рассказать, в какой ситуации я оказалась. После этого он положит меня в клинику и сделает операцию. Когда я выйду оттуда, я больше не буду беременна. Но я не хочу делать аборт. Я хочу этого ребенка. Его ребенка. Я никогда не думала, что полюблю кого-нибудь после Ральфа, но я полюбила. Я люблю его. Да, мы не можем быть вместе, но я могу родить от него ребенка. Не всем женщинам дано такое счастье.

Дженифер спрашивает меня, как я объясню своим близким то, что случилось, если оставлю ребенка. Я решила никому ничего не говорить. Они не смогут меня заставить. Никто не поставит меня к стенке и не расстреляет, если я буду молчать. С матерью и Дереком не будет никаких проблем. Алфреда может доставить мне неприятности, но меня не волнует ее мнение. В любом случае, в том, что касается Джардинов, все козыри у меня на руках. Три моих сына. Они носят фамилию Джардин. Единственные наследники фирмы «Джардин» и продолжатели дела предков. Что касается Брюса, что бы он ни думал об этом, он будет вести себя дипломатично, он будет осторожен со мной. Я нужна Брюсу в фирме. Его здоровье пошатнулось, теперь он выглядит намного старше своих лет. С каждым днем Брюс все больше зависит от меня. Нет, я не собираюсь ни объясняться, ни оправдываться. Ни перед кем. Ему я тоже ничего не скажу. Чтобы он ничего не узнал о ребенке, я расстанусь с ним. Господи! Дай мне сил вынести это, ведь я так люблю его!

Ее запись не заканчивалась, на следующей странице было продолжение, но Стиви прочла то, что хотела. Она закрыла дневник, не дочитав до конца запись за этот день. Стиви спокойно сидела, глядя на языки пламени в камине.

Правильное или нет, но это было ее решение, и она должна его выполнять. Печаль наполнила ее сердце. Знакомая боль, с которой она сроднилась за долгие годы. Она научилась жить с этой болью.

 

11

Когда Стиви видела Андре Биррона, ей всегда становилось весело. В нем было что-то такое, что заставляло ее радоваться жизни и чувствовать себя почти счастливой. В его присутствии солнце светило ярче, птицы пели звонче и мир становился добрее.

Андре был небольшого роста, коренастый, энергичный. Шапка серебряных волос на голове и острый взгляд проницательных глаз, похожих на блестящие пуговки. Андре был другом ее мужа. Ральф когда-то сказал, что он похож на домового. И это первое определение она запомнила навсегда.

Ральф познакомил ее с Андре Бирроном незадолго до рождения Найгела. Она чувствовала себя непривычно тяжелой и неповоротливой и стеснялась своего вида. Андре, отец двоих детей, понимал ее состояние и проявлял внимание и заботу. Они сразу понравились друг другу. Несмотря на разницу в возрасте, Стиви и Андре быстро стали друзьями, и эта дружба оказалась очень крепкой: она продлилась на долгие годы.

После смерти Ральфа Андре считал своим долгом уделять Стиви большое внимание, порой не считаясь с собственными делами.

– Я должен по-отцовски присматривать за тобой, – говаривал он, приезжая в Лондон.

В течение многих лет Андре был ее наставником, она прислушивалась к его мнению, просила у него советов в трудных ситуациях и ни разу не пожалела об этом. Он всегда смотрел на ее проблемы трезво и объективно. И у него был огромный жизненный опыт.

Именно от Андре Стиви узнала о международных ювелирных фирмах, о таких знаменитостях, как Белперон, Буве, и многих других.

Андре был настоящим знатоком искусства прославленных ювелиров тридцатых, сороковых и пятидесятых годов. Он прекрасно знал историю и бизнеса, и всех знаменитых камней. Он мог часами рассказывать о торговцах, совершавших в семнадцатом веке опасные путешествия из Индии во Францию, когда впервые в Европу были привезены бриллианты из знаменитых индийских копей Голконды. Андре много интересного знал о Тавернье, который был поставщиком Людовика XIV, Короля-Солнце, и его придворных. Один из первых крупных бриллиантов, получивших собственное имя «Великий Мазарини» в честь знаменитого кардинала, этот знаменитый государственный деятель Франции завещал Людовику XIV.

К тому времени, как Стиви познакомилась с Андре, Ральф уже много рассказывал ей о бриллиантах, и умудренный француз был поражен тем, что такая юная женщина столько знает о ювелирном деле. Стиви завоевала его расположение с первого взгляда.

Однажды Ральф сказал жене, что в его жизни есть две большие страсти. «Ты, моя любимая, и бриллианты. И я бы хотел, чтобы ты разделила со мной мою вторую страсть», – таковы были его слова.

Этим и объяснялись ее знания, касающиеся алмазов и других драгоценных камней. В оценке камней Ральф особенно подчеркивал значение двух условий. Уникальность и ценность бриллианта определяются четырьмя свойствами: вес и размер, измеряемые в каратах, чистота, цвет и огранка камня. А во-вторых, только самые крупные, редкие и красивые камни получают имена.

И наконец настал тот день, когда в первый раз за двадцать один год ее работы в ювелирной фирме Стиви сама собиралась приобрести бриллиант, носящий гордое имя «Сверкающий властелин». Торг за него на аукционе Сотби должен был начаться ровно в семь часов.

Всего через несколько часов. Но Стиви не была взволнована. Совсем напротив. Она была спокойна и уверена в себе. И ее настроение – у Стиви не было никаких сомнений – в большей степени объяснялось благотворным влиянием Андре.

Стиви сидела рядом с ним в гостиной его номера в отеле «Карлайл», пила содовую и внимательно слушала старого друга.

– И тогда, моя дорогая, я принял грандиозное решение. Я решил вначале показать эти произведения искусства тебе и только после этого выставить их на продажу, если, конечно, они тебя не заинтересуют.

– Уверена, что заинтересуют, – ответила Стиви, улыбаясь ему. – Ты же знаешь, я постоянно разыскиваю старинные драгоценности для нашего отделения в Лондоне. Некоторые из моих клиентов стали интересоваться только очень старыми вещами.

– Да, это модно, – ответил Андре и прошел в комнату, примыкающую к гостиной. Он очень скоро вернулся и пояснил: – Мэт сейчас все принесет, и ты посмотришь.

Он снова сел напротив нее, затем резко встал, такой же быстрый и импульсивный в свои семьдесят пять, как и двадцать лет тому назад.

– Давай пересядем туда. К столику у окна. Там освещение лучше, ты согласна со мной?

– Да, там светлее, – согласилась Стиви и добавила: – И на этом столике хорошая лампа.

И она последовала за своим другом, торопясь взглянуть на привезенные им из Парижа драгоценности.

Андре Биррон владел одним из самых известных и роскошных ювелирных магазинов мира, который находился на Вандомской площади в Париже, недалеко от отеля «Ритц». Дело основал еще в девятнадцатом веке его прадед, Пьер Биррон, который завоевал себе имя, когда на торгах за королевские драгоценности ему удалось обойти своих соперников, самых знаменитых ювелиров того времени. Третья республика выставила бриллианты французской короны на аукционе в Париже в 1887 году. Там присутствовали все известные ювелиры, включая Фредерика Бушерона из Парижа, Тиффани из Нью-Йорка и Боунинга из Лондона. И при такой конкуренции Пьеру Биррону удалось приобрести почти все самые изысканные драгоценности, принадлежавшие французским королям и королевам. Как и фирма «Джардин», их дело было семейным. Вместе с Андре работали в магазине два его сына.

Мэт Уилсон, помощник Андре, вошел в комнату, неся небольшой кейс.

– Прекрасно, открывайте скорее! – нетерпеливо воскликнул Андре.

Замшевые серые коробочки соседствовали в кейсе с черными бархатными футлярами. Открыв один из футляров, Мэт молча передал его Стиви, но выражение его лица говорило больше, чем он мог бы сказать словами.

Стиви с большим интересом рассматривала колье. Оно состояло из удлиненных серебристо-голубых халцедонов. У Стиви даже перехватило дыхание, когда она увидела бусины, казалось, это кусочки голубовато-серого весеннего неба.

– Ведь это Белперон, правда? – воскликнула она. В глазах Стиви было неприкрытое восхищение.

– Да, это скорее всего Белперон. Андре вздохнул и сказал с легкой грустью:

– Как жаль, что Сьюзен никогда не подписывала свои работы. Она верила, что ее вещи настолько уникальны, что они будут сами говорить о ее авторстве. Она всегда говорила мне: «Моя подпись будет излишней, Андре».

– Да, это очень печально. Можно мне повнимательнее рассмотреть колье?

– Ну, естественно. Смотри сколько хочешь. Андре вынул колье из замшевого футляра и передал его Стиви.

Поместив колье на столик, она внимательно изучала его. Халцедоны служили лепестками цветов, центрами которых были крупные сапфиры в обрамлении бриллиантов прекрасной огранки.

Андре откинулся в кресле, наблюдая за Стиви. «У этой женщины есть стиль», – в который раз отметил он.

Сегодня Стиви была одета в черный деловой костюм с черными атласными отворотами и манжетами.

Опытный взгляд Андре оценил эту простоту. Единственными украшениями служили серьги с крупным жемчугом и платиновые часы. Просто, естественно и стильно. Изысканный вкус Стиви проявлялся во всем, но особенно в выборе драгоценностей. Ничего удивительного, если она занималась ими профессионально больше двух десятков лет.

Андре Биррон очень гордился Стефанией Джардин, ощущая и свою небольшую заслугу в том, что она стала такой. Все эти годы он с удовлетворением следил за развитием ее личности. В семье Андре рождались только мальчики, а он и его жена Лизетт всегда мечтали о дочери, место которой и заняла в их сердцах Стиви.

Из неискушенной застенчивой девчушки Стиви превратилась в опытную бизнес-леди, блестяще знающую свое дело. Андре восхищался ею и гордился своим участием в этом превращении.

Но не только редкий профессионализм этой серьезной и порой непроницаемой деловой дамы делал ее такой непохожей на других. Андре часто пытался сформулировать свои ощущения, чтобы описать те черты, которые придают ее личности неповторимость, и решил, что все дело в уникальном сочетании цельности, чистоты и страстности. Именно эти редкие качества и поднимают ее на такую высоту, делают ее такой непохожей на других женщин.

Андре чувствовал, что Стиви присуща некоторая отстраненность. Что бы ни происходило, в глубине души она оставалась сильной и спокойной.

Иногда он думал о ее друге, который стал отцом Хлои. Почему они расстались и их любовь не привела к супружеству? Но Андре сам посоветовал Стиви никому не рассказывать подробностей ее личной жизни, и он ничего не знал об этой истории.

Никто не мог ничего рассказать о Стефании Джардин, кроме того, что было общеизвестно. Даже члены ее семьи знали только то, что было у всех на виду.

Андре казалось, что Стиви не могла быть одна все это время. Сердце любвеобильного француза не могло мириться с мыслью о том, что прекрасная молодая женщина провела свои лучшие годы в одиночестве. Однако он не слышал даже тени сплетни о ней. Это само по себе комплимент, считал Андре.

Но неожиданно ему пришла в голову простая мысль. Отсутствие сплетен могло объясняться отсутствием пиши для сплетен! Может быть, дети и карьера заполняли всю ее жизнь? Но Андре не хотелось верить этому. Он был французом, а, значит, романтиком и представить себе жизнь без любви просто не мог. Молодая красивая женщина, нежная и страстная, и долгие годы одиночества? Неужели Стиви прожила такую суровую, обделенную лаской жизнь? Этого просто не могло быть! Но ответа Андре не знал. И он не осмеливался задать такой вопрос Стиви.

Всего несколько минут понадобилось Стиви, чтобы вынести свой вердикт:

– Да, это Белперон. Полагаю, что она сделала это колье между 1935 и 1938 годами. Да, Андре, только сама Белперон могла бы создать это чудо…

Стиви вдруг умолкла, задумчиво посмотрела на своего друга и воскликнула:

– Помните, мы с вами уже видели очень похожую вещь. Это было в 1987 году в Женеве. Одна из драгоценностей герцогини Уиндзор. Вспоминаете подобное колье? Его можно было бы назвать близнецом этого. В свое время оно произвело на меня такое сильное впечатление, что я не смогла его забыть.

Андре улыбнулся.

– Я помню и эту вещь, и твой восторг. Это одна из твоих особенностей, дорогая моя девочка. Ты никогда ничего не забываешь. И когда пару недель назад я увидел колье, я сразу решил, что лучше тебя никто не сможет его оценить.

Он посмотрел на Стиви с нежностью и продолжил:

– Ты помнишь, как в Женеве, на распродаже этой коллекции драгоценностей, я сказал тебе, что герцогиня Уиндзор была частой гостьей в ювелирном салоне Херц-Белперон на улице Шатоден в Париже в тридцатые годы?

– Да, помню.

– В Женеве я был совершенно уверен, что колье на аукционе было изготовлено Сьюзен Белперон, хотя в сопроводительных документах было помечено: «Автор, возможно, С. Белперон». К сожалению, с неподписанными вещами всегда возникает эта проблема: перед именем предполагаемого автора обязательно ставится слово «возможно». Но в данном случае Сьюзен Белперон действительно была автором, невозможно, чтобы это колье сделал кто-то, кроме нее. Герцогиня носила много украшений, созданных руками Сьюзен Белперон. А колье, которое ты сейчас держишь в руках, в том же стиле, такого же высокого качества и относится к тому же периоду, не правда ли? Что ты думаешь по этому поводу?

Стиви кивнула.

– Где вы отыскали его, Андре?

– Это собственность одной очень известной француженки, принадлежащей к сливкам общества Парижа. Она получила его по наследству от матери, которая, в свою очередь, получила его от своей матери. Владелица утверждает, что автор вещи Белперон, что это не подделка и не стилизация под тридцатые годы.

– В этом мы все согласны, – задумчиво сказала Стиви. – Но Белперон обязательно должна была сделать к нему серьги или клипсы.

– Конечно! Ты моя умница! Ты прекрасно изучила привычки и склонности всех видных ювелиров, – одобрительно засмеялся Андре.

– Спасибо за лестную оценку, – улыбнулась в ответ Стиви.

Француз с победным видом вынул из кейса коробочку и поставил ее на столик перед Стиви.

– Вот клипсы, которые входят в этот гарнитур.

Стиви открыла футляр, вынула клипсы и осторожно положила их на ладонь. Они также были сделаны в виде цветов: лепестки из серо-голубых халцедонов и сапфиры, обрамленные бриллиантами, в центре.

– Они уникальны! Этот гарнитур – само совершенство. У меня как раз есть на него клиент – элегантная дама, которая коллекционирует драгоценности тридцатых годов. Я уверена, что она заинтересуется. Но она живет в Лондоне, а не в Нью-Йорке.

– Если ты уверена в своей клиентке, то это не создает никаких проблем. Когда я вернусь в конце недели в Париж, я отошлю этот гарнитур в Лондон со своим курьером, как я делаю обычно.

– Сколько стоит гарнитур? – деловито спросила Стиви.

– Сорок пять тысяч долларов.

– Дорого!

– Не думаю, – возразил Андре. – Это недорого для Белперон. Серьги и колье герцогини Уиндзор, как мне помнится, были проданы в 1987-м дороже. А ведь прошло девять лет.

– Но это был знаменитый аукцион, и на него съехались покупатели со всего мира. И цены взлетели до небес благодаря всеобщему интересу именно к Уиндзорам, точнее, к герцогине Уиндзор.

Андре слушал ее с восторгом.

– Ты помнишь каждую мелочь. Все, что ты сказала, истинная правда. Однако разреши мне вернуться к нашей ситуации. Я не продаю эти драгоценности, они не являются собственностью нашей фирмы. Я действую… – как бы это объяснить? – как посредник, в интересах клиента. Я делаю ей одолжение. Ей оценили этот гарнитур в сорок тысяч долларов. Она попросила меня сказать, какую цену назначил бы я. Моя оценка оказалась пятьдесят тысяч. Тогда мы с ней решили выбрать среднюю цифру. Вопрос об оплате я могу обсудить с тобой позже, когда ты примешь решение о покупке.

– Хорошо.

– Ты не сомневаешься в том, что эти вещи изготовлены Сьюзен Белперон?

– Нет, конечно, я не сомневаюсь в этом. Подписаны они или нет, ее руку невозможно не узнать. Хорошо, я согласна с вашей ценой. Что еще вы привезли из Парижа? – спросила она, с любопытством поглядывая на другие футляры.

– Сейчас я покажу тебе. Вот бриллиантовая брошь от Жана Буве. С его личным клеймом. Прекрасный образец его оригинальной манеры. – Просто идеальная вещь, на мой взгляд.

Андре достал брошь из футляра и передал ее Стиви.

– Она принадлежит той же даме из Парижа и тоже досталась ей по наследству. Хороша, не правда ли?

– Просто чудо.

Стиви держала брошь перед собой, не отрывая от нее восхищенного взгляда. «Какая тонкая работа. Букетик цветов, изысканный и нежный, – подумала она. – Как это характерно для Жана Буве».

– Мне очень нравится эта брошь, она просто создана для другого моего клиента, – сказала Стиви, имея в виду Дерека.

Отчим попросил ее присмотреть что-нибудь необыкновенное для рождественского подарка Блер. Эта брошь ей подойдет. В ней есть стиль, и она не бросается в глаза.

– А вот это очень редкая вещь, – гордо сказал Андре, передавая Стиви эффектную черепаховую брошь.

– Это Вердура!

Андре просиял от удовольствия.

– Похоже, мы с тобой не потратили время зря, дорогая! Кое-чему мне удалось тебя научить! Да, это знаменитая черепаховая булавка в виде львиной лапы. В тридцатые годы Вердура сделал несколько таких брошек. Но с тех пор они стали редкостью. За ними гоняются коллекционеры и не только из-за их красоты, но и для того, чтобы получить одну из вещей самого Вердуры. Когда клиентка показала мне эту брошь, она колебалась, не могла решить, продавать ее или нет, но я настойчиво советовал продать. Она вряд ли когда наденет эту вещь, и к тому же она нуждается в деньгах.

Андре залюбовался брошью.

– Взгляни, Стефани, какая прекрасная работа, как тонко выполнена инкрустация из бриллиантов на золотых полосках в передней части лапы. Непревзойденное мастерство! Это ни с чем не сравнимо, как ты считаешь?

– Конечно, я согласна с вами. Это удивительная вещь. Она идеально подошла бы яркой брюнетке с сильным характером.

Стиви положила брошь на стол и откинулась на спинку кресла, улыбаясь старому другу. Она всегда быстро принимала решения, когда речь шла об антикварных вещах.

– Я возьму и эту брошь, и булавку Буве, и гарнитур Белперон. На рынок крайне редко попадают работы Вердуры, а они пользуются спросом в последние годы.

– Я счастлив, что ты это покупаешь. Очень рад за тебя. Все эти украшения уникальны. И из-за своей уникальности обладают большой ценностью. Ты сможешь продать их по той цене, которую назначишь сама, дорогая.

Стиви засмеялась.

– Вы лучше достаньте свой калькулятор и подсчитайте, во что мне это обойдется сейчас. А потом мы отправимся на аукцион. Я хотела бы попасть туда пораньше.

– Ах, аукцион! Я жду его с нетерпением! Мечтаю сопровождать тебя и насладиться твоей победой! Какое удовольствие я получу, когда ты наконец получишь этот знаменитый бриллиант «Сверкающий властелин».

Стиви слушала Андре, не говоря ни слова. Она неожиданно почувствовала страх и не знала, что ответить.

– Но прежде чем мы отправимся на этот праздник, – продолжал Андре, – я должен показать тебе еще кое-что. Извини, я на секунду отлучусь.

Он почти выбежал из комнаты. Стиви слышала, как она зовет Мэта в маленькой прихожей номера. Андре почти тут же появился снова с черной кожаной коробочкой в руках. Протягивая ее Стиви, старый француз нежно сказал:

– Это для тебя, Стефани. С любовью и самыми сердечными пожеланиями.

Стиви настолько удивилась, что не нашлась что ответить. Она машинально открыла коробку, и у нее сжалось горло. Внутри, на черном бархате лежала самая изящная бриллиантовая брошка, какую только можно было бы себе представить. Она была выполнена в виде длинного загнутого пера.

– О, Андре! Как это прекрасно! Но я не могу ее принять… Это слишком дорого…

– Нет, нет! Ты не должна отказываться! Это специально для тебя. Подарок на день рождения.

– Но ведь мой день рождения только на следующей неделе…

– К сожалению, меня уже не будет в Америке. Стиви поняла, что, отказываясь, обижает старого француза, поэтому она прекратила спор.

– Спасибо, Андре. Это прелестная вещь. Очень мило, что вы и Лизетт не забываете обо мне. Я позвоню ей завтра, чтобы поблагодарить.

– Моя жена тебя просто обожает. Ты для нее как родная дочь.

– Я знаю. Я тоже очень люблю ее. Неожиданно Стиви рассмеялась.

– Не могу поверить, что мне будет уже сорок семь. Мне кажется это невероятным.

– Мне тоже не очень верится. Что случилось с временем? Почему оно бежит так стремительно? Мне кажется, что я познакомился с тобой только вчера. Ральф с гордостью представил мне свою девочку-жену. Ты была на сносях. Подумать только! Тридцать лет тому назад!

– Пожалуйста! – воскликнула Стиви. – Не называй таких убийственных цифр!

– Я горжусь тобой, горжусь, что ты стала такой. Если бы Ральф был жив, он тоже гордился бы тобой. Тебе всего сорок семь, а ты уже на вершине своей карьеры. Тебя считают одной из самых значительных фигур в мировом ювелирном деле. Ты пользуешься большим авторитетом.

– Спасибо тебе за добрые слова, Андре, – ответила Стиви. Она была тронута почти до слез. – Но их справедливее было бы отнести к тебе, а не ко мне.

Стиви встала, подошла к зеркалу, висящему на боковой стене, и прикрепила брошь на отворот пиджака. Затем повернулась к Андре.

– Мне идет это прекрасное перо?

– В высшей степени, дорогая.

Стиви подошла к французу, наклонилась и расцеловала его в обе щеки.

– Спасибо вам, Андре. Я буду очень дорожить вашим подарком.

Он смущенно кивнул и похлопал ее по плечу, его темные глаза блеснули. Андре было очень приятно, что его подарок так понравился Стиви. Меняя тему разговора, он сказал:

– Надо сказать Мэту, что нам пора отправляться на аукцион.

С этими словами он встал и вышел из комнаты.

Стиви, по-прежнему сидящая у стола, начала убирать драгоценности в футляры. Затем она положила все футляры в кейс.

В это время Андре и Мэт вернулись в гостиную. Они оба были готовы к выходу. Мэт принес Стиви ее черное легкое пальто с отделкой из алого шелка, помог ей одеться, закрыл кейс и сказал:

– Я захвачу драгоценности вниз и помещу в сейф отеля.

– Хорошо, но нам следует поторопиться, Мэт, не то мы опоздаем.

По дороге к лифту Мэт обратился к Стиви:

– Брошь необыкновенно к лицу вам. Вы могли бы носить ее на вашем любимом берете из черного бархата. – Он улыбнулся и добавил: – Это будет как перо на шляпе.

– Спасибо, Мэт, – Стиви улыбнулась в ответ и покачала головой.

Андре тоже улыбнулся, затем спросил:

– Как настроение, дорогая? Я уверен, что ты слегка волнуешься.

– Нет, я не слегка волнуюсь, а сильно нервничаю, – ответила Стиви с легким смехом.

– Нет, нет! Ты не должна нервничать! Будь самой собой. Спокойной и уверенной, как всегда. Я здесь с тобой. И Мэт здесь. Все будет прекрасно. Ты увидишь. Это будет твой вечер, Стефани.

 

12

Как только они вошли в фойе аукционного зала на улице Йорк, Стиви сразу же ощутила царящее в атмосфере оживление. Люди были так возбуждены, что ей казалось, это напряжение можно пощупать руками. В фойе стоял гул. Все двигались, знакомые приветствовали друг друга, обсуждали лоты и с нетерпением ждали начала.

Здесь были и клиенты Стиви, и знаменитые ювелиры не только из Нью-Йорка, но и из Лондона, Парижа, Рима и Женевы.

Люди были прекрасно одеты. Мужчины – в дорогих костюмах от лучших портных, женщины – в основном в черном, как всегда вечером в Нью-Йорке. Стиви уже давно поняла, что черные платья и костюмы – это своего рода униформа, хотя и очень шикарная. К ней полагалось надевать жемчуг или бриллианты. В гардеробе Стиви было достаточно черных костюмов, платьев и туфель-лодочек, чтобы чувствовать себя уверенно на вечерах в Нью-Йорке.

– Давайте не будем тратить здесь время, – сказала Стиви, переводя взгляд с Андре на Мэта и направляясь в зал, где должен был проходить аукцион.

У входа им дали каталоги и лопатки с номером, которые использовались в торгах, затем они прошли в зал. Мэт нашел три удобных места в центре. Стиви села между мужчинами и осмотрелась. Ее интересовали ближайшие соседи.

– Боже мой! – сказал Андре, оглядываясь. – Кажется, здесь весь ювелирный мир.

– Конечно, мир и его мать, – пошутил Мэт.

– Что за эксцентричные комплименты! – пробормотал Андре и воскликнул: – А, здесь и мой старый друг из Бразилии, Хильберто Гуантано. Как давно я не встречался с ним! Я должен пойти обнять его! Извини меня, Стефани. И ты, Мэт.

С этими словами он вскочил и поспешил вниз по проходу, чтобы побеседовать с другом.

Через некоторое время Мэт также поднялся, чтобы рассмотреть публику и найти своих друзей. Он заметил двух уважаемых парижских ювелиров, помахал им рукой в знак приветствия и продолжал стоять, с большим интересом изучая людей в зале.

– Андре был прав, здесь полный сбор, – сказал он Стиви. – Все знаменитости, все фирмы, если не главы компаний, то по крайней мере их представители. Люди от Гарри Уинстона, Картье и Бушерона. А вот там, левее, один из директоров Ван Клифа, вот группа Гарарда. Справа сам Дэвид Моррис с супругой, Сюзетт. Много людей из Лондона.

– Да, я вижу. Но не меньше знакомых лиц из Женевы.

Мэт наконец сел со словами:

– Интересно, сколько из них приехало, чтобы делать серьезные покупки?

– Трудно сказать, – задумчиво ответила Стиви. – Но думаю, что мне придется выложить немалую сумму.

– Мои средства в вашем распоряжении. – Мэт ободряюще улыбнулся.

Стиви покачала головой.

– Не знаю, Мэт. Посмотрим.

– Нервничаете?

– Немного, – призналась Стиви.

– Постарайтесь не волноваться, – посоветовал Мэт. – Вот увидите, все будет прекрасно.

– Андре мне все время повторяет то же самое. Надеюсь, что вы оба окажетесь правы.

– Так и будет. Я интуитивно чувствую, что вы получите этот бриллиант.

– Но, судя по публике в зале, мне придется за него хорошо заплатить.

– Вы установили для себя какой-нибудь предел?

– Я бы не хотела переходить за десять миллионов, – сказала Стиви, понизив голос, чтобы ее не мог услышать никто из ближайших соседей. – Но если дойдет до этого, я пойду дальше. Мой предел – двенадцать миллионов.

Мэт понимающе кивнул, но не сделал никаких замечаний. Он снова встал, осматриваясь, чтобы попытаться определить, кто из присутствующих может стать реальным соперником Стиви в торгах за бриллиант с гордым именем «Сверкающий властелин».

Стиви подвигалась в кресле, устраиваясь поудобнее и пытаясь расслабиться, но ей это плохо удалось. Она чувствовала себя натянутой струной. Ей хотелось, чтобы аукцион начался как можно скорее. Пусть все быстрее решится. Ожидание было невыносимо.

Шум в зале становился все громче: люди подходили и подходили. Стиви было жарко, ей казалось, что ароматы духов вытеснили воздух и стало нечем дышать.

«Сверкающий властелин».

Один из самых знаменитых бриллиантов мира. Стиви мысленно представила его. Да, он ей нужен. Он стоит того, чтобы его добиваться. Она полна решимости, но может и не добиться успеха. Легко может случиться, что кто-нибудь заплатит больше. Но Стиви привыкла выигрывать. Ее семья, ее дело, ее поступки – все под ее контролем. Не в ее характере уступать первенство. Но нельзя же управлять аукционом! Торги – это абсолютно непредсказуемый процесс. Только аукционист может влиять на ход торгов. И то лишь до некоторой степени.

Стиви пришла в голову неожиданная мысль, которая ее развеселила. Конечно же, она может обеспечить себе победу на этом аукционе. Ей нужно принять простое решение: она должна быть готова заплатить за «Сверкающий властелин» любую цену, и тогда она неизбежно выиграет торги. «Так я и сделаю, – сказала она себе решительно. – Тогда я выиграю у всех».

Эта мысль принесла Стиви успокоение. Напряжение отпустило, она расслабилась. Если она будет готова заплатить любую цену, она не только овладеет ситуацией, практически уже сейчас она могла считать себя владелицей бриллианта. Стиви почувствовала радостное возбуждение. Чтобы не выдать своих чувств, она опустила голову и начала рассматривать каталог. Ей так хотелось поделиться своими идеями с Мэтом, но в голове звучали слова Ральфа: «Спокойное лицо, язык за зубами, а мысли в голове». Это правило поведения на аукционе она выучила как молитву еще в молодости.

Рассматривая фотографию «Сверкающего властелина», Стиви раздумывала, сколько же ей придется заплатить, если она будет торговаться до победного конца. Двенадцать, тринадцать или даже четырнадцать миллионов? Вполне возможно. Может быть, и больше. Кто может знать? Цена по предварительной оценке – шесть миллионов. Это не так уж много, учитывая, что здесь собрались представители фирм и знаменитые коллекционеры, а также мультимиллионеры со всего мира. Если они все будут участвовать в торгах за «Сверкающий властелин», то цена поднимется выше всяких разумных пределов.

Андре наконец вернулся на свое место и дружески обнял ее за плечи.

– Хильберто думает, что многие из пришедших сюда хотят всего лишь развлечься и не собираются ничего покупать. Не волнуйся.

– Я не волнуюсь, Андре, – сказала Стиви, и ее голос прозвучал совершенно спокойно. Настолько спокойно, что Андре и Мэт с удивлением посмотрели сначала на нее, а затем друг на друга.

На подиуме появился аукционист. В зале наступила тишина.

И аукцион начался. Аукционные торги за «Сверкающий властелин»!

Свет в зале был приглушен, и на экране, расположенном на подиуме слева, появились цветные слайды с изображениями знаменитого бриллианта. Аукционист сделал объявление, в котором перечислил характеристики камня. Показ слайдов закончился, в зале зажегся свет, и торги начались.

Глядя в переполненный зал, он заявил с нескрываемым энтузиазмом:

– Беру начальную цену справа. Два миллиона долларов.

Затем его взгляд обратился к другой части зала.

– Два миллиона двести пятьдесят тысяч, центр, слева. Два миллиона пятьсот тысяч, сзади.

После открытия торгов со стартовой ценой два миллиона цена возрастала каждый раз на двести пятьдесят тысяч долларов. Основываясь на своем опыте участия в аукционах, Стиви знала, что эта величина может меняться в зависимости от решения аукциониста. Он сам определяет, сколько прибавлять.

Наконец она подняла свою лопатку. Аукционист мгновенно заметил ее.

– Три миллиона, центр. Три миллиона двести пятьдесят тысяч, слева от меня. Три миллиона пятьсот тысяч, слева, впереди. Три миллиона семьсот пятьдесят тысяч, сзади. Я увижу четыре миллиона?

Стиви снова подняла лопатку, поднимая цену до четырех миллионов.

Торги продолжались. То и дело поднимались лопатки, росла цена, а с ней росло напряжение в зале.

Андре и Мэт сидели уже на краешках кресел, как, впрочем, и Стиви. Кровь резво бежала по жилам, она взмахнула лопаткой и заявила пять миллионов. Торги на этом не закончились, но Стиви и не рассчитывала на такую легкую победу. По правилам аукциона вещь не могла быть продана дешевле предварительной цены, проставленной в каталоге. После человека, который предложил позже ее более высокую цену, лопатки поднимались много раз другими желающими получить «Сверкающий властелин».

Торги шли быстро, и напряжение в зале все усиливалось. Волнение охватило всех – и участников борьбы, и зрителей. Стиви казалось, что она кожей ощущает нервное напряжение в атмосфере зала. Ее решимость завладеть бриллиантом – конечно, для фирмы «Джардин» – только усиливалась.

Еще повышение, еще и еще. Цена наконец превысила объявленные шесть миллионов.

Стиви расслабилась. Она спокойно сидела, глядя прямо перед собой. Лопатка лежала у нее на коленях.

«Сейчас мне нужно выждать, – говорила она себе. – Пусть аукционист и все остальные думают, что я вышла из игры». Ее лицо не выражало ничего, как у хорошего игрока в покер, но в душе она ликовала.

Андре, внимательно наблюдая за Стиви, хорошо понимал, что она делает. Стиви выжидала, она не хотела вносить свою лепту в повышение цены.

Минут через двадцать она выпрямилась и сосредоточилась, сконцентрировав внимание на аукционисте. Цена к этому моменту – без ее участия – достигла восьми миллионов пятисот тысяч. Но темп торгов снизился: некоторые претенденты вышли из игры, другие, как и Стиви, выжидали.

Стиви ждала, когда аукционист изменит прибавляемую сумму. Это случилось почти тут же. Он снизил прибавку до ста тысяч долларов. После этого торговля снова пошла быстрее, и цена, соответственно, росла. Еще десять заявок при постепенном снижении темпа, и цена достигла девяти миллионов восьмисот тысяч долларов. Неожиданно предложения прекратились.

– Девять миллионов восемьсот тысяч, – повторил аукционер, слегка повысив голос. – Я увижу девять миллионов девятьсот?!

Стиви подняла лопатку.

– Девять миллионов девятьсот тысяч, в центре! Я хочу увидеть десять миллионов! Десять миллионов за «Сверкающий властелин»!

Где-то в зале поднялась лопатка, и Стиви услышала голос аукциониста:

– Десять миллионов, впереди! Десять миллионов! Я жду, кто предложит десять миллионов сто тысяч за этот уникальный бриллиант?

В зале наступила удивительная тишина, казалось, никто не дышал. Все сидели на краешках кресел, напряженно ожидая продолжения. Внимание было приковано к аукционисту.

Стиви задержала дыхание.

Аукционист снова повторил:

– Я жду предложения десять миллионов сто тысяч.

Он сделал короткую паузу. Ни одна лопатка не поднялась.

– Десять миллионов сто тысяч. Я получу такое предложение?

Аукционист прочистил горло.

– Ну что ж, десять миллионов, покупатель в переднем ряду, если я не увижу десять миллионов сто тысяч.

Андре нетерпеливо тронул Стиви за руку. Стиви подняла лопатку.

– Десять миллионов сто тысяч.

В голосе аукциониста звучали победные нотки.

Сердце Стиви билось как пойманный зверек. У нее пересохло в горле. Она сидела, сжавшись, и, казалось, боялась дышать, ожидая продолжения. Будет ли повышение? Может быть, еще кто-нибудь принял решение получить этот бриллиант за любую цену?

Но никто не поднял лопатку. Камень принадлежал ей. На минуту она перестала верить в реальность происходящего.

– Десять миллионов сто тысяч. Продан даме в центре.

Все глаза обратились на Стиви. Кто-то начал аплодировать, его поддержали. Какая-то женщина закричала: «Браво!»

Андре обнял Стиви и поцеловал ее в щеку. Вслед за ним то же самое сделал Мэт и удивленно заметил:

– Вы превратились в кусок льда.

Стиви покачала головой.

– У меня все прекрасно, Мэт.

– Ты действовала потрясающе! – тихо сказал Андре, улыбаясь. – Идеально! Как всегда и во всем, Стефани. Ну что ж, когда ты будешь готова уходить, я поведу тебя праздновать победу в «Ла Гренуй».

К Стиви устремились клиенты, друзья и коллеги. Она принимала их поздравления, как всегда, спокойная и уверенная.

 

13

Стиви работала в своем кабинете на верхнем этаже магазина на Пятой авеню, принадлежащего фирме «Джардин».

Было утро вторника. После аукциона прошло несколько дней, и «Сверкающий властелин» недавно доставили в магазин. Все бумаги были подготовлены в пятницу, а деньги переведены из банка в банк.

И, наконец, один из самых знаменитых камней мира принадлежит ей, вернее, ее фирме.

Стиви достала колье из темно-синего футляра и положила его перед собой. Огромный бриллиант грушевидной формы в 128,25 карата с 58 гранями на короне и венчике и 85 дополнительными гранями в центральной части. Бриллиант лучился в солнечном свете, падающем на стол через большое окно. «Сверкающий властелин» не имел ни одного дефекта и был ослепительно белым. Его красота казалась нереальной. Стиви, забыв обо всем, смотрела на него.

Чем дольше она рассматривала бриллиант, тем совершеннее он ей казался. «Сверкающий властелин» был центром колье, составленного из шестидесяти восьми круглых и грушевидных бриллиантов. И само колье являлось уникальным образцом ювелирного искусства.

Под влиянием момента Стиви встала и подошла к французскому антикварному зеркалу в позолоченной оправе, висящему на противоположной стене. Она приложила колье к своему черному платью. Эффект был поразительный. Стиви невольно задумалась о том, кто же в конце концов будет носить это чудо, когда она решит расстаться с ним.

Она вернулась к своему бюро в стиле Людовика XV, села на рабочее место, положила перед собой колье и снова залюбовалась игрой света на гранях бриллиантов. Вдруг дверь стремительно распахнулась, и в кабинет решительным шагом вошел ее старший сын Найгел. Стиви так растерялась от неожиданности, что чуть не выронила колье. Ей стоило большого труда сохранить на лице спокойное выражение.

– Найгел! Какой сюрприз! – воскликнула она, убирая колье в футляр.

Стиви встала и подошла к сыну, намереваясь обнять его. Несмотря на все подозрения в двойной игре и интригах, она, как всегда, чувствовала к своему первенцу любовь и нежность.

– Здравствуй, мама, – холодно сказал Найгел и опустился в кресло, уклоняясь от ее объятий.

Стиви ничего не оставалось, как вернуться на свое место, что она и сделала.

Неодобрительно глядя на колье, лежащее на столе, Найгел спросил с усмешкой:

– Любуешься?

Раздраженная его тоном, Стиви тем не менее сделала вид, что ничего не замечает.

– Я не знала, что ты собираешься в Нью-Йорк. Когда ты прилетел?

– Вчера вечером.

– Вот как. – Она немного помолчала, а затем мягко сказала: – Я бы предпочла, чтобы ты предупредил меня. Я бы заранее спланировала свое время так, чтобы мы могли сходить куда-нибудь вместе.

Найгел иронически поднял бровь, но ничего не ответил.

– Ты можешь повидаться с Хлоей и Майлсом.

Найгел молча откинулся в кресле и вытянул ноги, напустив на себя скучающий вид. Стиви обиженно спросила:

– Ты не хочешь встретиться с братом и сестрой?

– Не в этот раз.

Стиви напряженно выпрямилась. Поведение Найгела было не просто неприятным, оно было оскорбительным. Точно так же он вел себя в последнее время, когда они встречались в Лондоне. Стиви не понимала, что происходит с ним. Она постаралась успокоиться и продолжила разговор:

– Что ты делаешь в Нью-Йорке?

Найгел ответил не сразу.

– Меня хотел видеть султан Кандреи. Его интересуют некоторые камни. А так как он не мог приехать в Лондон, я прилетел к нему в Нью-Йорк.

– Он сейчас в Нью-Йорке или в Лос-Анджелесе?

– В Нью-Йорке.

– Мы могли бы сами решить с ним все вопросы, если бы ты сообщил нам суть проблемы. Я бы с удовольствием встретилась с султаном. Не было особой нужды тебе прилетать самому, Найгел.

– Но он не хотел иметь дело с тобой, мама. Он предпочитает решать вопросы со мной.

– Мне это кажется странным: мы с ним ведем дела уже много лет. Хотя, если подумать, в том нет ничего особенно удивительного. Султан слывет человеком непредсказуемым. И непостоянным. Не забывай об этом, Найгел.

– Я сам могу судить о людях, мама. Я больше не сопливый мальчик в коротких штанишках.

Сдержав резкий ответ, вертящийся на языке, Стиви сказала:

– Конечно, дорогой. – Она улыбнулась Найгелу и спросила: – А какого рода камни интересуют султана?

– Пока не знаю. Я встречаюсь с ним позже.

– А как долго ты пробудешь в Нью-Йорке?

– Я улечу либо сегодня вечером, либо завтра на «Конкорде».

– У нас сейчас есть несколько очень ценных камней и прекрасные…

– Это колье султана, во всяком случае, не заинтересует, – отрезал Найгел, указывая на футляр со «Сверкающим властелином». На лице сына было написано презрение.

– Но это не для продажи! – воскликнула она и закрыла футляр. – Хотя, конечно, эта вещь достаточна ценная. Ее можно было бы предложить султану. Он всегда любил крупные бриллианты, и я уверена, что они по-прежнему интересуют его.

– Ты заплатила за этот камень слишком много. Неудачная покупка.

– Нет, Найгел, это не так. Если я решу продать его, я получу хорошую прибыль. После аукциона я уже подучила два предложения, а ведь камень доставили всего лишь полчаса назад.

Стиви улыбнулась.

– Если я не буду следить за ним, он будет продан в мгновение ока. Но дело не только в том, за сколько мы сможем его продать. Эта покупка поднимет престиж нашей фирмы. Все газеты мира поместили репортаж с аукциона и написали, что фирма «Джардин» приобрела «Сверкающий властелин».

– На твоем месте я бы не гордился такой славой.

– Это не дешевая слава, Найгел. Это прекрасная реклама.

– Фирма «Джардин» не нуждается в рекламе, – высокомерно заявил Найгел. – По крайней мере, это справедливо относительно лондонского отделения.

– Очко в твою пользу. Но ты не прав, дорогой мой. Нам не помешает реклама по обе стороны Атлантики. В наше время конкуренция очень сильна, и мы должны так же громко заявлять о себе, как и другие ювелирные компании. Это единственно верная политика девяностых. Ты можешь обратиться к любому специалисту по маркетингу, и он повторит тебе мои слова.

– Мне кажется, мама, что ты становишься все больше похожа на американку.

– Но ведь я и на самом деле американка, Найгел. Да и ты наполовину американец. Разве ты забыл об этом?

– Но ты заходишь слишком далеко. «Джардин» – английская фирма.

Стиви не была уверена, что она правильно поняла, что имеет в виду Найгел, но решила не заострять на этом внимания.

– Что же касается «Сверкающего властелина», то это не только прекрасная покупка, но и очень выгодная.

– Дедушка так не думает. Он сказал, что ты слишком дорого купила этот бриллиант.

– Брюс так сказал?! – удивленно воскликнула Стиви и рассмеялась. – Неужели он в самом деле это сказал?

– Конечно, сказал, можешь не сомневаться, – раздраженно ответил Найгел. – Он сказал, что ты всегда покупаешь камни слишком дорого, особенно когда речь идет о бриллиантах.

– И когда я начала делать невыгодные покупки? Он не сказал тебе это?

Найгел поднял голову и посмотрел прямо в лицо Стиви.

– С тех пор как ты открыла магазин на Пятой авеню.

– Забавно. Ведь нью-йоркское отделение «Джардин» приносит фирме огромный доход. Тебе не кажется, что Брюс стал немного странным?

– Нет, конечно.

– А когда ты в последний раз виделся с ним?

– Вчера. Перед отъездом. Он приходил в лондонский магазин. В последнее время он довольно часто наведывается.

– Это интересно.

Стиви встала и облокотилась на крышку бюро. Она внимательно смотрела на сына.

– Похоже, в фирме что-то изменилось. Когда я была в Лондоне несколько недель назад, твой дедушка ничего не сказал мне о том, что собирается наведаться в магазин.

– Как видишь, он передумал.

– Передумал или нет, дело не в этом. Я руковожу лондонским отделением «Джардин», так же как и нью-йоркским, и мнение Брюса о том, сколько я плачу за камни, меня не особенно интересует. Как, впрочем, и мнения других людей. Но если говорить о твоем дедушке, надо заметить, что он отошел от дел уже довольно давно. И его должность президента фирмы, как ты и сам понимаешь, не более, чем знак уважения… – Стиви помолчала и добавила твердо: – Знак уважения с моей стороны.

Найгел неодобрительно посмотрел на нее, но не отважился возразить матери.

Стиви так же холодно взглянула на сына. Несмотря на все ее раздражение, Найгел пробудил гордость в ее душе. Как красив ее первенец! Длинные светлые волосы, широко расставленные ярко-голубые глаза, правильные черты лица. Высокий, стройный, элегантный. Какая жалость, что его характер далеко не так совершенен, как внешний вид.

В этой молчаливой войне взглядов Найгел сдался первым. Он отвел глаза, затем быстро поднялся и направился к выходу.

– Мне пора, – пробормотал он, пробежав по кабинету и задержавшись у дверей. – До свидания, мама.

– Мы еще увидимся до твоего отъезда, Найгел? – торопливо спросила Стиви, в глубине души проклиная себя за проявленную слабость. Босс исчез, осталась только мать.

– Скорее всего нет. Я хотел бы улететь сегодня вечером, если получится.

– Понятно. Все равно дней через десять я буду в Лондоне.

– Ты приедешь на Рождество?

– Да. Мы с Хлоей вылетаем в двадцатых числах.

Найгел кивнул и открыл дверь.

– Передай привет Тамаре и поцелуй от меня детей.

– Непременно, – сказал Найгел и, не глядя на нее, вышел из кабинета. Дверь за ним бесшумно закрылась.

Стиви продолжала стоять, не отрывая взгляда от двери. Ее лицо выражало полную растерянность. Она все меньше и меньше понимала своего старшего сына.

Внезапно ей пришло в голову, что Найгел так и не сказал ей, зачем он сегодня заезжал на фирму, хотя у него совсем не было времени в этот краткий визит в Нью-Йорк. Возможно, у него не было никакой конкретной цели, и он сделал это просто по привычке. А может быть, ему было интересно, как идут дела в магазине. Или ему захотелось взглянуть на «Сверкающий властелин» и еще раз продемонстрировать Стиви свое неодобрение. Или решил помериться с ней силами? Она не знала, какое из ее предположений было верным.

Одно можно было сказать точно: Найгел заезжал не для того, чтобы поздравить ее с днем рождения, как она подумала вначале, когда он чуть ли не ворвался в кабинет. Правда, Стиви быстро рассталась с этой мыслью. Найгел был слишком резок и будто стремился поссориться. Он и не вспомнил о ее дне рождения.

В этот день, во вторник, десятого декабря, фирма закрылась раньше шести часов.

Как только двери, выходящие на Пятую авеню, захлопнулись, «Сверкающий властелин» был помещен на ярко освещенную витрину в центре главного демонстрационного салона. Это был небольшой зал с высоким потолком, который освещали яркие хрустальные люстры. Витрины для показа драгоценностей, расположенные вдоль стен, были искусно подсвечены. Пол устилал серебристо-серый палас. Антикварные французские столики и бюро в стиле Людовика XV, за которыми обычно работали консультанты фирмы, прекрасно вписывались в обстановку и придавали изысканность всему интерьеру. Сегодня на них стояли цветы.

Ровно в шесть тридцать служащие фирмы собрались в демонстрационном салоне, чтобы поздравить Стиви с днем рождения и отпраздновать приобретение знаменитого бриллианта. Шампанское и холодные закуски были приготовлены для служащих и немногочисленных гостей, приглашенных Стиви.

Здесь уже были Майлс, Хлоя, Андре Биррон и Мэт Уилсон. Андре, отложивший свое возвращение в Париж, давал сегодня ужин в честь Стиви. Вчетвером они окружили ее, поздравляя и желая всего самого лучшего.

Бриллиант поразил всех присутствующих. Зачарованные его волшебной красотой, люди столпились вокруг витрины, никто не мог отвести взгляда от этого короля алмазов.

Андре повернулся к Стиви и сказал:

– Я очень рад, что дела задержали меня в Нью-Йорке и я смог присутствовать сегодня здесь, на твоем триумфе, дорогая. Снова увидеть этот прекрасный камень и поздравить тебя – это большая радость для меня.

– Я счастлива, что ты сегодня с нами, Андре. Я хочу поблагодарить тебя за поддержку, которую ты оказал мне на аукционе. Не знаю, что бы я делала без вас с Мэтом. Я была просто комком нервов.

– Ничего подобного. Даже если ты и волновалась, об этом невозможно было догадаться. Ты, как всегда, была спокойна и уверена в себе.

К ним подбежала возбужденная Хлоя, она схватила мать за руку и воскликнула:

– Мам, это просто потрясающе! Потрясающе! Он потрясающий, слов нет! Как здорово, что ты выиграла торги на этом аукционе. Ты лучше всех, мам.

– Спасибо, Хлоя, – улыбнулась растроганная Стиви.

Ее порадовала реакция дочери, но, главное, девочка снова стала самой собой. После Дня Благодарения Хлоя была молчаливой и мрачной. Она как будто не могла найти себе дела, ей ничего не хотелось, словом, обычный подросток, который, тоскуя, делает несчастными всех вокруг. Но хотя и очень медленно, тучи наконец рассеялись, и к Хлое вернулась обычная жизнерадостность.

Андре сказал девочке:

– Он в самом деле потрясающий, Хлоя. Как и твоя мамочка.

– Она лучше всех на свете, дядя Андре.

– Очень рад слышать, как ты хвалишь Стиви. Она это заслужила. Не хочешь пойти посмотреть другие украшения? Стиви говорила мне, что сегодня первый показ новой коллекции.

– Хочу, – согласилась Хлоя и взяла его под руку.

– Я с вами, – сказал Мэт и последовал за ними к витринам с новой коллекцией.

Стиви осталась наедине с Майлсом перед «Сверкающим властелином». Ее очень волновало, что скажет о камне сын, и она поглядывала на лицо Майлса, пытаясь понять его реакцию.

– Он поражает своим великолепием, правда, Майлс?

– Ты точно выразилась. Просто дыхание перехватывает от такой красоты. – Он повернулся к Стиви и добавил: – Никогда не видел таких бриллиантов, а ты?

– Я видела камни и больше этого, но в нем есть что-то особенное. Он уникален. Конечно, каждый камень неповторим, не бывает двух одинаковых кристаллов, но уникальность «Сверкающего властелина» не опишешь стандартными характеристиками.

Майлс кивнул, снова поворачиваясь к витрине.

– Под его ледяным сиянием горит огонь.

– Это эффект огранки. Гарри Уинстон получил в руки большой кусок породы и, прежде чем отдать его гранильщику, несколько месяцев изучал его. У Гарри был безошибочный инстинкт во всем, что касалось кристаллов, Майлс, он видел в них то, что другие могли заметить только после огранки.

– Я очень рад, мама, что ты его купила, тебе так этого хотелось. Поздравляю тебя еще раз. И с днем рождения! Кстати, мой подарок тебе доставят домой, попозже. Надеюсь, он тебе понравится.

– Конечно, понравится, дорогой.

– Это бриллиантовое перо дяди Андре – просто прелесть!

– Ты тоже так считаешь? Андре счастлив как ребенок, что он сегодня с нами. И я тоже.

– А Хлоя, кажется, опять порхает, – с удовлетворением заметил Майлс. – Не хотел бы я снова стать подростком. Темное время. То возносишься на небеса, то проваливаешься в эмоциональные ямы.

Стиви согласилась. Затем, взяв сына под руку, отвела его в уголок, где их никто не мог бы услышать.

– Сегодня здесь был Найгел.

– Найгел! Но что он делает в Нью-Йорке? – Майлс был поражен.

– Он прилетел, чтобы встретиться с султаном Кандреи, который хочет купить несколько драгоценных камней.

– Но я думал, что султан – твой клиент?

– Я тоже так считала до сегодняшнего дня. Видимо, теперь он предпочитает вести дела с Найгелом.

– Кто это сказал?

– Найгел.

– Я не верю этому.

– Найгел явно хотел подчеркнуть это обстоятельство в нашем коротком разговоре.

– Он лгал. Найгел никогда не брезговал ложью. Держу пари, он ужом вертится, чтобы завоевать доверие султана. Скорее всего Найгел сказал ему, что это твоя идея и что ты больше не хочешь вести с ним дела. Мне кажется, ты не должна спускать ему все это.

– Но я не знаю, как это достойно сделать…

Стиви в сомнении покачала головой и отпила глоток шампанского.

– Если ты позвонишь султану, спорим на что хочешь, он подтвердит тебе это. И ты узнаешь правду.

– Но я не могу этого сделать, это может показаться султану странным. И я бы не хотела, чтобы он узнал, что…

– «Прогнило что-то в Датском королевстве»? – закончил Майлс, внимательно глядя на Стиви.

– Что ж, можно и так сказать. Понимаешь, мы должны быть одной командой, я всегда это говорила. Любая трещина в наших отношениях будет очень опасна для нашего бизнеса.

– Но Найгел определенно что-то задумал, мама.

Стиви неохотно кивнула.

– Он меня озадачил, Майлс.

– Думаю, он хочет единолично управлять фирмой. Как считаешь, он смог бы?

– У него хорошие задатки, но ему еще нужно многому научиться и много узнать. Надо отдать ему должное, он прекрасный бизнесмен. Но у него нет художественной жилки, нет такого таланта, как у Гидеона. И он, в сущности, не так много знает о камнях.

Стиви помолчала, размышляя, и затем продолжила:

– С другой стороны, в фирме много достаточно опытных специалистов и здесь, и в Лондоне, гак что недостаток знаний, может быть, и не так важен. По крайней мере, пока работает персонал, который мы с Брюсом подобрали.

Стиви снова задумалась и расстроенно сказала:

– Я согласна с тобой, Найгел хочет, чтобы я ушла с фирмы.

– Но тебе рано уходить, мама. Чем ты будешь заниматься, если перестанешь работать?

– Не знаю, Майлс. Наверное, и вправду сойду с ума от безделья. Но, честно говоря, я пока не собираюсь уходить. Я могу и хочу работать еще долгие годы. Как бы Найгел к этому ни относился.

Майлс засмеялся, затем внимательно посмотрел на Стиви.

– Мама, тебе сегодня сорок семь.

– Не напоминай мне об этом. Я совсем не чувствую себя такой почтенной дамой.

– Можно мне задать тебе один вопрос?

– Конечно, что ты хочешь спросить?

– Ты была так молода, когда умер отец, но ты не вышла замуж во второй раз. Почему?

– У меня для этого была очень веская причина.

– Это из-за нас, да?

– Только отчасти. Просто я не встретила никого, за кого бы я хотела выйти замуж.

Стиви улыбнулась.

– Ты же знаешь, для танца нужны два партнера. Но теперь, когда мои дети выросли, я, наверное, так и быть, поищу себе мужа. – Она кашлянула и, желая сменить тему, сказала: – Найгел сегодня был очень агрессивен, представь, он даже не поздравил меня с днем рождения.

– Свинья, – сердито пробормотал Майлс. – Но, честно говоря, мам, он не так уж изменился. Он всегда был порядочной сволочью, еще с детства.

Стиви удивленно посмотрела на сына, ее поразила злость в голосе Майлса, всегда такого спокойного и уравновешенного.

– Я и не знала, что ты так не любишь Найгела, – тихо сказала она, не отрывая взгляда от лица сына. – Ты никогда мне этого не говорил.

– Ну, мама, почему я должен был говорить это? На самом деле, я не могу сказать, что не люблю Найгела. Только иногда меня зло берет. Найгел как хамелеон. То он зол как черт, а то прыгает вокруг тебя, как щенок, и лижет руки. И тогда перед ним невозможно устоять.

– Ты очень точно описал его характер. И очень образно. Но, должна заметить, в последнее время я вижу, Найгела только в личине черта.

– Найгел не мог забыть о твоем дне рождения, мама. Он всегда очень серьезно относился к этому дню, даже когда мы были маленькими. Найгел всегда нам страшно надоедал с этим… – Майлс запнулся и виновато добавил: – Я совсем не то хотел сказать…

– Я понимаю, что ты имел в виду, – улыбнулась Стиви.

– Знаешь, я рад, что ты не уговаривала Найгела остаться на ужин, который дает дядя Андре в честь твоего дня рождения.

– Мне и в голову не пришло бы настаивать!

– Еще как пришло бы! Когда дело касается семьи, ты таешь как воск, – усмехнулся Майлс.

– Да ничего подобного, Майлс! Найгел вел себя просто возмутительно. Кроме того, он действительно торопился – непременно хотел попасть на ночной самолет в Лондон.

– Интересно, как только Тамара с ним уживается?

– Найгел может быть очень обаятельным. Ты сам это сказал только что. А Тамара – необыкновенная женщина. Она понимает Найгела и дорожит им. И потом, она очень умна и хорошо знает, как справляться с ним.

– Надеюсь, что ты права. Скажи, я угадал, дядя Андре ведет нас в «Ла Гренуй»?

– Ну конечно. Еще бы ты не угадал, ведь это его любимый ресторан в Нью-Йорке. Мне тоже там нравится.

Стиви улыбнулась и добавила:

– А теперь, Майлс, думаю, нам нужно заняться остальными гостями, не то они сочтут меня невежливой.

– Пойдем, мама, – согласился Майлс и взял ее под руку. На его сияющем лице ясно читалась любовь к Стиви и гордость за нее.