1

Коннектикут, июль 1988

Я проснулась словно от толчка, как будто кто-то дотронулся до моего плеча, и была почти уверена, что увижу Эндрю, стоящего у моей кровати. Я лежала в полутемной комнате и моргала, но его здесь не было. А как он мог здесь оказаться? Он уехал в Чикаго по делам, а я была здесь, в Коннектикуте.

Хорошенько натянув на себя одеяло, я сползла поглубже в постель, надеясь снова заснуть. Вскоре мне стало ясно, что я не засну, поскольку в моей голове началась усиленная работа. Ранее, на этой неделе, мы поссорились с Эндрю, и эта глупая малая ссора, причину которой я уже с трудом могла вспомнить, все еще стояла между нами.

Я должна была бы проглотить свою обиду и позвонить ему вчера вечером, ругала я себя. Думала об этом, но не сделала. Он тоже мне не позвонил, как он обычно поступал, когда был в отъезде, и я беспокоилась, не примет ли эта ссора нездоровые размеры; тогда наш уик-энд, который мы собирались провести вместе и которого я с нетерпением ожидала, будет испорчен.

Я это сделаю, как только он вернется сюда завтра, решила я. Я попрошу прощения, хотя на самом деле все произошло не по моей вине. Я ненавидела ссориться с теми, кого люблю, и почти никогда не конфликтовала с близкими мне людьми.

Охваченная беспокойством, я выскользнула из постели и подошла к окну. Приподняв занавеску, выглянула наружу, пытаясь угадать, какая будет погода.

Полоса чистого прозрачного света медленно продвигалась вдоль края далекого горизонта. В этот ранний предрассветный час небо над ним все еще было пепельного цвета, холодное и далекое, с легким зеленоватым оттенком. Я вздрогнула и потянулась за махровым халатом. В спальне было прохладно, почти холодно; кондиционер был установлен на шестьдесят градусов — я так установила его вчера вечером, пытаясь как-то отдохнуть от июльской жары. Я выключила его, выходя из спальни и направляясь по коридору к лестнице.

Внизу были полумрак и прохлада, слабо пахло яблоками и корицей, медом и розами в полном цвету — я любила эти запахи, они всегда у меня ассоциировались с деревней. Я включила несколько ламп, пока шла сквозь тихий и сонный дом. Добравшись до кухни, я поставила вариться кофе и вышла на террасу.

Отперев двустворчатые стеклянные двери, я ступила наружу на широкую мощеную площадку, окружавшую дом, и увидела, что небо стало совсем другим. У меня, как всегда, захватило дух от чудесного утреннего света, который можно увидеть только в этих северных краях Коннектикута. Он был яркий, сказочно прекрасный и, казалось, исходил из некоего тайного источника далеко-далеко за горизонтом.

Насколько мне известно, такого неба, как здесь, не бывает нигде в мире, кроме, конечно, Йоркшира; мне приходилось там наблюдать поистине великолепное небо, особенно в болотистой местности.

Меня всегда очаровывал свет, может быть, потому что живопись всегда была моим призванием, и я склонна смотреть на природу глазами художника. Я вспоминаю, как я в первый раз увидела картину Тернера — один из его шедевров, висящих в галерее Тэйта в Лондоне. Я как вкопанная простояла перед ней почти целый час, зачарованная ослепительным светом, придающим его картинам захватывающую дух красоту. Ведь частью великого гения Тёрнера как раз и является умение улавливать свет и переносить на холст с таким совершенством и невероятной точностью.

Конечно, я не обладаю таким даром, я просто талантливый любитель и пишу для собственного удовольствия. Тем не менее, временами я мечтаю воссоздать небо Коннектикута на одном из своих полотен, именно в некий особый момент, и сегодняшнее утро предоставило мне его. Но в глубине души я понимаю, что никогда не сумею это сделать.

Задержавшись еще несколько минут на площадке перед застекленной террасой, я свернула за угол и обошла дом. Трава была покрыта обильной росой, и мне пришлось приподнять халат и ночную рубашку, чтобы они не намокли.

Освещение тем временем снова изменилось. К моменту, когда я достигла холма, возвышающегося над долиной, небо надо мной стало бледно-серебристым; унылые серые остатки ночи окончательно исчезли с него.

Усевшись на кованую чугунную скамейку под яблоней, я откинулась на спинку и расслабилась. Я люблю это время суток, как раз перед тем, как мир просыпается, когда все так спокойно, так неподвижно, что кажется, будто в мире осталась я одна.

На мгновение я закрыла глаза, прислушиваясь.

Кругом не раздавалось никаких звуков, ничто не шевелилось — ни лист, ни травинка. Птицы молчали, они еще крепко спали на деревьях, и неподвижность вокруг меня была разлита, как бальзам. По мере того как я сидела в полном бездействии и даже ни о чем в особенности не думала, моя тревога по поводу Эндрю начала тихо проходить.

С полной уверенностью я знала, что, как только он приедет и мы помиримся, все будет в порядке. Так всегда было, когда между нами возникали малейшие трения. Не было причин, чтобы на этот раз было не так. Одним из замечательных свойств Эндрю была его способность не возвращаться к событиям вчерашнего и даже сегодняшнего дня, а смотреть вперед, в завтра. Не в его природе было затаивать обиды. Он был для этого слишком великодушным. Поэтому он быстро забывал наши мелкие, зачастую глупые ссоры и несогласия во мнениях. В этом мы с ним были похожи. К счастью, мы оба были способны смотреть в будущее с оптимизмом.

Я вышла замуж за Эндрю Кесуика десять лет назад. Действительно, на следующей неделе, первого июля, мы отпразднуем годовщину нашей свадьбы.

Мы встретились в 1978 году, когда мне было двадцать три года, а ему — тридцать один. Это был один из классических стремительных романов, с тем только отличием, что наш, к счастью, не рассеялся, как дым, как это обычно случается. Наши отношения со временем становились все прочнее. Сказать, что это меня потрясло, — это значит ничего не сказать. Одним словом, я слепо, бешено, бесповоротно в него влюбилась. А он в меня, как это вскоре обнаружилось.

Эндрю, который был англичанином, ко времени нашей встречи жил в Нью-Йорке семь лет. Его считали одной из восходящих звезд Мэдисон-авеню, одним из тех людей в рекламном бизнесе, которые могут принести своему агентству не только сказочный успех, но и невероятную известность, привлекая толпы ценных клиентов со всего света. Я работала в издательском отделе того же самого агентства, «Блоу, Эймс, Бреддок и Заскинд», и к тому времени, несмотря на мою скромную должность, считала себя мастером хотя и незатейливых, но убедительных рекламных текстов.

Казалось, что Эндрю Кесуик думает так же.

Если его комплименты по поводу моей работы запали мне в голову, то сам он нашел дорогу прямо к моему сердцу. Конечно, я тогда была очень молода, и хотя я окончила Рэдклифф, мне кажется, я была, вероятно, слишком наивна для своего образования, возраста и воспитания. Мне кажется, я медленно раскачиваюсь.

Во всяком случае, Эндрю покорил меня полностью. Несмотря на его способности и положение на Мэдисон-авеню, я скоро поняла, что в нем нет ни капли эгоизма. На самом деле совсем наоборот. Он был непритязателен, даже скромен для человека такого значительного таланта; кроме того, в нем было сильно развито чувство смешного, и он обладал сдержанным юмором, что мешает принимать себя слишком всерьез.

На мой взгляд, он был эффектной, изысканной личностью, и его явно английский облик, ласкающий слух и хорошо поставленный голос выделяли его среди всех остальных. Среднего роста и телосложения, он обладал приятной внешностью: темно-каштановые волосы и широко расставленные ясные глаза. На самом деле, именно его глаза привлекали к нему людей — они были ярко-голубые, с густыми ресницами. Я не думаю, что когда-нибудь встречала глаза такого живого голубого цвета, и не думаю, что когда-нибудь встречу, за исключением того, что несколько лет спустя такие же глаза унаследовали Кларисса и Джейми, наши шестилетние близнецы.

Каждая молодая женщина в нашем рекламном агентстве считала Эндрю в высшей степени привлекательным, но именно меня он одаривал своим особым вниманием.

Мы стали вместе появляться на людях, и я тотчас же обнаружила, что чувствую себя с ним совершенно свободно; я чувствовала себя уютно, очень естественно в его присутствии, как будто я была с ним знакома всегда; хотя очень многое в его жизни интриговало меня, мне хотелось многое узнать о нем и о его жизни до меня.

Мы с Эндрю встречались всего два месяца, когда он взял меня с собой в Лондон на длинный уик-энд, чтобы познакомить со своей матерью. Мы тут же стали друзьями с Дианой Кесуик, буквально с первого часа нашего знакомства. Можно сказать, мы влюбились друг в друга, и так это и продолжалось с тех пор.

Для некоторых за словом «свекровь» неизбежно скрывается образ врага, женщины, желающей безраздельно владеть своим сыном и находящейся в постоянном соревновании с его женой за его любовь и внимание. Но Диана была не такая. Она была любезна со мной с первого момента нашей встречи — как бы женский вариант Эндрю. Или, скорее, я бы сказала, что Эндрю является мужским вариантом своей матери. Множеством различных способов она доказала, что лояльна по отношению ко мне и предана мне; я искренне люблю, уважаю ее и восхищаюсь ею. Многие ее качества делают эту женщину в моих глазах уникальной; не последними достоинствами являются ее сердечное тепло и способность понимать.

Этот уик-энд в Лондоне, который, в действительности, был первой моей поездкой в Англию, до сих пор остается для меня ярким воспоминанием.

Мы пробыли там всего одни сутки, после чего Эндрю сделал мне предложение.

— Я тебя очень люблю, — сказал он и, обняв, привлек к себе и продолжал своим прекрасным голосом: — Я не могу себе представить жизнь без тебя, Мэл. Скажи, что выйдешь за меня замуж, что проведешь со мной всю жизнь.

Конечно, я сказала, что выйду. Я сказала, что люблю его так же сильно, как он меня, и мы отпраздновали нашу помолвку за обедом в «Клеридже» с его матерью воскресным вечером накануне отлета в Нью-Йорк, намеченного на утро понедельника.

Во время полета я исподтишка все время посматривала на свой средний палец на левой руке, любуясь сияющим на нем старинным кольцом с сапфиром. Эндрю подарил мне это кольцо перед тем, как мы отправились в «Клеридж» на празднование помолвки, сказав, что раньше оно принадлежало его бабушке, а затем Диане.

— Мама хочет, чтобы теперь оно стало твоим, — сказал он. — И я тоже. Ты будешь третьей женой в семействе Кесуиков, кто его носит, Мэл. — Он улыбнулся своей особой, очень доброй улыбкой, надевая мне его на палец.

И несколько последующих дней, когда я смотрела на него, мне вспоминалась одна старомодная фраза: «Это кольцо является залогом нашей верности».

Через двенадцать недель после нашего первого свидания Эндрю Кесуик и я поженились в церкви св. Варфоломея на Парк-авеню. Единственным человеком, кто не был в восторге от этого внезапного союза, была моя мать. Хотя ей очень нравился Эндрю и она одобряла его, она, тем не менее, была весьма разочарована крайней поспешностью нашей свадьбы. «Все подумают, что это брак поневоле», — ворчала она не переставая, бросая на меня пронзительные взгляды, однако мчалась заказывать приглашения с гравировкой и поспешно планировала прием у «Пьера» на Пятой авеню.

Мой красноречивый взгляд и упрямо сжатые губы мешали ей задать мне вопрос, не беременна ли я, а я, кстати, не была беременна. Но моя мама считала меня непрактичной, не упускала случая поговорить о моей мечтательной артистической натуре, о моей склонности к поэзии, книгам, музыке и живописи, говорила, что я вечно витаю в облаках.

Кое-что из этого было верно. Но все же я была куда более практична, чем она могла вообразить, и всегда прочно стояла на земле, вопреки тому, что она обо мне думала. Мы поженились так быстро просто потому, что хотели быть вместе и не видели причин выжидать, затягивать помолвку.

Не всем невестам нравится их свадьба. А мне моя нравилась. Я была взволнована во время церковной церемонии и приема. В конце концов, это был самый важный день в моей жизни; к тому же мне удалось перехитрить мою мать и все устроить по-своему. Это немалое мастерство, должна я добавить, когда дело касается публичных событий.

По моему выбору и с согласия Эндрю, гости были немногочисленны. Конечно, присутствовали обе наши матери и несколько родственников и друзей. Отца Эндрю уже не было в живых. Мой же был жив, хотя моя мать держалась так, как будто он уже умер, поскольку он оставил ее несколько лет тому назад и переехал на Средний Восток. Поэтому она считала его несуществующим.

Но для меня-то он существовал, и даже очень. Мы постоянно с ним переписывались и проводили с ним столько времени, сколько могли, когда он приезжал в Штаты. И он прилетел в Нью-Йорк, чтобы выдать замуж свою единственную дочь. К моему великому удивлению, мама была довольна, что он сделал такой родительский жест. И я тоже, хотя ничего другого я и не ожидала. Мысль о том, что не он поведет меня к венцу, мне просто пугала. Как только мы с Эндрю были помолвлены, я позвонила ему в Саудовскую Аравию, где он в то время находился, чтобы сообщить ему эту хорошую новость. Он был очень рад за меня.

Хотя моя мать едва перекинулась парой слов с моим отцом в течение того времени, пока он был в Манхэттене, она, по крайней мере, вела себя цивилизованно на публике. Но все же вполне естественно, что он уехал, как только это было прилично, когда прием в отеле «Пьер» подходил к концу. По-видимому, мой отец, по профессии археолог, предпочитает прошлое настоящему, поэтому он устремился назад, к своим раскопкам.

Он уехал от моей матери насовсем, когда мне было восемнадцать лет. Я уехала в Кембридж, Массачуссетс, учиться в колледже Рэдклифф, и получилось так, что для него уже не было причин оставаться в прежних отношениях с матерью, тем более их было очень сложно поддерживать. Таким образом, они не разводились, что я всегда находила странным; в некотором смысле это было тайной для меня, если учитывать все обстоятельства.

Мы — я и мой жених — вместе с отцом покинули свадебную церемонию и отправились в аэропорт Кеннеди в огромном вытянутом лимузине, заказанном моей матерью.

Перед тем как мы разошлись в разные стороны на рейсы в разные части света, он крепко обнял меня, и когда мы прощались, он прошептал мне на ухо:

— Я рад, что ты все сделала по-своему, Мэл, устроила такую свадьбу, какую хотела, а не огромную, рассчитанную на сенсацию, как хотела бы твоя мама. Ты такая же «белая ворона», как я. Но ведь это не так уж и плохо. Будь всегда сама собой, Мэл, всегда будь верна себе.

Мне понравилось, что он сказал это, про «белую ворону». С детства мы были с ним очень тесно связаны. Факт из области чувств, который, как я подозреваю, всегда раздражал мою мать. Не думаю, чтобы она понимала отца, даже в сфере их совместной жизни. Иногда я удивлялась, почему они вообще поженились: они такие непохожие, всегда принадлежали совершенно разным мирам. Мой отец происходит из семьи интеллектуалов, ученых и писателей, моя мать принадлежит к семье влиятельных торговцев недвижимостью с известным положением в обществе, и у них никогда не было общих интересов.

Однако что-то, по-видимому, влекло Эдварда Джордана к Джессике Слоун, а ее — к нему. Они, должно быть, любили друг друга, и, конечно, это было так в 1953 году, когда они поженились. Я появилась на свет в мае 1955 года, и они оставались вместе до 1973, с трудом прорываясь сквозь двадцать лет стычек и ссор, перемежавшихся мертвым молчанием, длящимся в конце этого периода, перед тем как они расстались, месяцами. И были долгие отсутствием отца, который всегда уезжал на Средний Восток или в Южную Америку в поисках следов древних цивилизаций, затерянных в тумане времен.

В отличие от отца, моя мать никогда меня не понимала. Она даже отдаленно не представляла себе, что меня занимает, чем я живу. Но моя мать, очаровательная и нежная, какой она иногда умела быть, совершенно не разбиралась в людях.

Я люблю свою маму и знаю, что она меня любит. Но уже многие годы, с тех пор как я была подростком, я понимаю, что ей это нелегко, в ней есть некоторая ограниченность, и иногда это меня пугает. Она вечно озабочена своим социальным статусом, своей общественной жизнью, своим внешним видом. В действительности, больше ее ничто не интересует. Ее дни проходят в визитах к портному, парикмахеру и маникюрше, завтраках, обедах и приемах с коктейлями, на которые ее приглашают.

Мне это кажется такой бессмысленной, пустой жизнью для женщины, в особенности в ее возрасте и в наши дни. Я больше похожа на своего отца, поскольку менее суетна и склонна к размышлениям; меня, как и его, беспокоит состояние нашей планеты и все, что на ней происходит.

Человек, за которого я вышла замуж, во многом напоминал мне отца. Он неравнодушный и благородный, он обладает сильным характером, прямолинеен и надежен. Я привыкла считать их обоих «настоящими».

Эндрю — моя первая и единственная любовь. Для меня больше никого не может быть. Мы будем вместе до конца жизни. Это единственная и главная постоянная в моей жизни, то, что меня поддерживает. Наши дети вырастут, покинут нас, чтобы самостоятельно продвигаться в своей взрослой жизни, заведут свои семьи в свое время. Но Эндрю и я вступим вместе в наши сумеречные годы, и меня утешает эта уверенность.

Внезапно я почувствовала тепло солнечных лучей на лице; солнце проникло сквозь ветви и листву большой яблони, и я поднялась с массивной кованой скамьи, на которой сидела. Поняв, что наступил новый день, я пошла обратно к дому.

Была пятница, первое июля, и я не могла понапрасну тратить время. Я запланировала особый уик-энд для Эндрю, Джейми и Лиссы, а также для моей свекрови, которая приехала навестить нас из Англии, как она делала каждый год. В понедельник, четвертого июля, мы устраиваем большой летний праздник.

 

2

Приближаясь к дому, я невольно подумала о том, что он прекрасно выглядит, сияя белизной в ярких лучах утреннего солнца на фоне зеленой листвы разных оттенков и голубого неба цвета барвинка.

Мы с Эндрю влюбились в «Индейские лужайки» в тот же момент, как увидели это имение, хотя в то время оно не называлось «Индейские лужайки», оно вообще никак не называлось.

Как только мы приобрели это имение, первым делом мне захотелось устроить его крещение с помощью бутылки хорошего французского шампанского, что вызвало удивление у Эндрю. Джейми и Лисса, в свою очередь, были озадачены моими действиями, не понимая, что происходит, пока я им не объяснила про корабли, про то, как их спускают на воду и крестят точно таким же образом.

— А почему нельзя и дом? — спросила я, и они радостно засмеялись, полностью принимая мою затею. Настолько, что потребовали для себя бутылку «Вдовы Клико», чтобы разбить ее о водосточную трубу, как это сделала я, но Эндрю немедленно положил этому конец.

— Одной бутылки хорошего шампанского в сточную канаву достаточно для одного дня, — язвительно заметил он, но, не выдержав, первый рассмеялся своей шутке.

Я изобразила возмущение, но не смогла сдержать улыбки и принялась утихомиривать близнецов, пообещав им немного кагора, чтобы они могли произвести крещение на следующий день.

Что касается названия, я выбрала его из местных преданий, по которым сотни лет тому назад на лугах, находящихся у подножия холма, где стоит наш дом, жили индейцы. И часто, стоя на вершине холма и глядя вниз на лужайки, я слегка прикрывала глаза и, щурясь на солнце, могла различить скво из племени пекотов, их воинов и детишек, сидящих у входов в вигвамы, и коней, стреноженных неподалеку от котлов, в которых на кострах варилась пища. Я почти ощущала резкий запах дыма, слышала голоса и смех, ржание лошадей и удары их барабанов.

Возможно, у меня слишком развито воображение, но это сильный образ, и он не исчезнет. Кроме того, мне очень нравилось думать, что моя семья живет на земле, избранной много веков тому назад коренными американцами, которые, без сомнения, оценили ее поразительную красоту, как мы ценим ее сейчас.

Мы нашли этот дом почти случайно. Нет, это не совсем верно, если оглянуться назад. Это дом нас нашел. Во всяком случае, я в это верю и не думаю, что когда-нибудь переменю свое мнение. Он потянулся к нам, как живое существо, и когда мы впервые переступили его порог и вошли в приятную прихожую с низким потолком, я сразу же поняла, что дом будет нашим. Как будто он ждал нас, чтобы образовать с нами одно целое, ждал нас, чтобы снова стать счастливым. И это произошло. Все, кто приезжал к нам в гости, ощущали атмосферу спокойствия и счастья, царящую здесь, теплое и гостеприимное чувство, пронизывающее все кругом и охватывающее каждого в тот момент, когда он входил в парадную дверь.

Но в июне 1986 года я и не представляла, что мы наконец найдем дом своей мечты и, по правде говоря, дом вообще. Мы так долго искали загородный дом для отдыха, и без всякого успеха, что почти потеряли надежду вообще найти подходящее место, куда можно было бы сбегать из Нью-Йорка. Дома, которые мы осмотрели в разных частях Коннектикута, были либо слишком маленькие и убогие, либо слишком большие, слишком роскошные и чрезмерно дорогие. Или такие обветшалые, что для того, чтобы сделать их обитаемыми, пришлось бы вложить целое состояние.

В тот запомнившийся нам уик-энд мы с Эндрю ездили к друзьям в Шерон, в малознакомый нам район. Мы взяли с собой Джейми и Лиссу на пикник в Медж Понд, на городской пляж с травянистым берегом, который тянется вдоль узкой песчаной полоски, за которой видна серебристая гладь воды.

Позже, когда мы собирались вернуться в Шерон, мы случайно повернули не в ту сторону и, совсем заблудившись, ехали по нескончаемой дороге вокруг холмов, возвышающихся над озером. Когда мы сделали полный круг, стараясь выехать на то место, откуда повернули, мы неожиданно оказались в тупике перед домом.

По ошибке мы свернули на широкий извилистый подъездной путь, приняв его за боковую дорогу, которая должна была нас привести, как мы полагали, обратно на Сорок первое шоссе. Пораженный, Эндрю заглушил мотор. Заинтригованные видом этого дома, мы посмотрели на него, потом друг на друга, обменявшись понимающими взглядами. И хором воскликнули что-то восторженное насчет его очарования, которое просматривалось сквозь досадные признаки запущенности и обветшалости, которые были повсюду.

Он был обшит белой вагонкой, имел благородные, плавные очертания и выглядел очень живописно, поднимаясь вдоль дороги, ведущей на вершину холма. Вокруг раскинулась рощица темно-зеленых сосен и очень старых искривленных кленов с огромными, широко раскинувшимися ветвями. Это был один из тех колониальных домов, которые часто встречаются в Коннектикуте, и он излучал такое добросердечие и приязнь, что мы не могли оторвать от него зачарованных взглядов.

— Какой позор, что никто не заботится о таком красивом старом доме! Никому нет дела до того, что краска на нем облупилась, — пробормотал Эндрю и, открыв дверь, вышел из машины. Попросив Дженни, нашу английскую няню, оставаться вместе с детьми в машине, я быстро последовала за мужем.

Я не могу объяснить, каким образом, и конечно же вопреки всякой логике, казалось, дом манил нас к себе, притягивал, и мы поспешно бросились к парадному входу, заметив рядом медный дверной молоток. Эндрю ударил молотком в дверь, а я в это время заглянула в одно из мутных окон.

Хотя внутри было темно, мне удалось различить какую-то мебель, покрытую пыльными чехлами, и стены, оклеенные выгоревшими обоями с рисунками из розочек. Там не было признаков жизни, и, конечно, никто не вышел на настойчивый стук Эндрю.

— Выглядит полностью безлюдным, Мэл, как будто там не жили уже годы, — сказал он и через мгновение спросил: — Как ты думаешь, может быть, он продается?

Он положил мне руку на плечо; мы пошли обратно к машине, и я сказала:

— Надеюсь, что да…

Я почувствовала, как мое сердце на мгновение перестало биться при мысли, что он действительно может продаваться.

Через несколько минут, когда мы уезжали от этого дома по подъездному пути, я внезапно заметила старую, пострадавшую от непогоды сломанную деревянную табличку. Я указала на нее Эндрю, и он тут же заглушил мотор. Я открыла дверь, выскочила наружу и побежала по газону, чтобы рассмотреть ее.

Прежде чем я добежала до сломанной таблички, в глубине души уже знала: на ней будет написано, что дом продается. И я была права.

В течение последующих нескольких часов нам удалось найти обратный путь в Шерон, разыскать контору агента по торговле недвижимостью (это оказалась женщина), договориться с ней обо всем, а затем вместе с ней снова поехать к старому белому дому на холме, причем всю дорогу мы были настолько взволнованы, что почти не могли разговаривать друг с другом, не осмеливаясь надеяться, что дом достанется нам.

— У него нет названия, — заметила Кэти Сендз, агент по торговле недвижимостью, вставляя ключ в замок и открывая парадную дверь. — Это место всегда называлось усадьбой Вейнов. Вот уже почти семьдесят лет.

Мы всей толпой вошли в дом.

Джейми и Лисса находились под бдительным присмотром Дженни. Я взяла на себя Трикси, нашего маленького пса, и мы двинулись, прислушиваясь к объяснениям Кэти, по коридору, который, как заметил Эндрю, напоминал до некоторой степени елизаветинский.

— Напоминает мне внутренней отделкой архитектуру эпохи Тюдоров, — пояснил он, восхищенно оглядываясь по сторонам. — На самом деле он похож на галерею Пархэм, — добавил он, бросив взгляд в мою сторону. — Ты помнишь Пархэм, Мэл? Этот восхитительный старый дом в тюдоровском стиле в Суссексе?

Я утвердительно кивнула, улыбнувшись при воспоминании о замечательном двухнедельном отдыхе в Англии в прошлом году. Для нас это был словно второй медовый месяц. Проведя неделю с Дианой в Йоркшире, мы оставили ей близнецов и уехали на несколько дней вдвоем.

Кэти Сендз была из местных, родилась здесь и выросла и была источником всевозможной информации, в частности, о предыдущих владельцах — на протяжении двух веков в общей сложности. По ее сведениям, только три семьи владели этим домом с момента его постройки в 1790 году до настоящего времени. Это были Додды, Хобсоны и Вейны. Старая миссис Вейн, которая раньше была Хобсон, родилась в этом доме и продолжала в нем жить, выйдя замуж за Сэмюэля Вейна. Овдовев и достигнув возраста восьмидесяти восьми лет, обладая слабым здоровьем, она была вынуждена, в конце концов, отказаться от независимости и переехать к дочери в Шерон. И поэтому два года назад она выставила на продажу свой дом, в котором прожила всю жизнь.

— А почему его не купили? С ним что-то не в порядке? — спросила я с беспокойством, посмотрев на Кэти одним из тех острых, пронзительных взглядов, которым я так хорошо научилась от матери много лет тому назад.

— Нет, с ним все в порядке, — ответила Кэти Сендз. — Он просто стоит несколько в стороне от наезженной дороги, слишком далеко от Манхэттена для тех, кто ищет себе загородный дом. И он слишком большой.

Мы с Эндрю довольно скоро поняли, почему агент по продаже недвижимости назвала этот дом большим. В действительности он был огромным. Однако в нем была некая компактность, он не был таким размашистым и вытянутым, как казалось снаружи. Хотя в нем было больше комнат, чем нам на самом деле было нужно, это был аккуратный дом, как я бы его назвала, была естественная плавность линий в его планировке. В нижнем этаже комнаты выходили на длинную галерею, вверху — на центральную лестничную площадку. Поскольку внутренняя часть дома была очень старой, в ней была подлинная оригинальность — прогнувшиеся полы, скошенные потолки, перекошенные балки. В некоторых окнах были вставлены стекла старинного дутья прошлого века, в доме было десять каминов, восемь из которых находились в рабочем состоянии, сказала нам Кэти в тот день.

В общем и целом дом был в некотором смысле находкой, и мы с Эндрю поняла это. Неважно, что он находится дальше от Нью-Йорка, чем нам хотелось бы. Как-нибудь мы привыкнем к таким поездкам, утешали мы друг друга в тот день. Мы с Эндрю влюбились в эту усадьбу, и к концу лета она стала нашей.

Весь остаток 1986 года мы провели в трудах, приводя в порядок наши новые владения, ночуя под открытым небом и наслаждаясь каждым мгновением уходящего лета. К осени этого года наши дети стали настоящими деревенскими эльфами, практически живя на улице, а Трикси азартно охотилась на белок, кроликов и птиц. Что же касается меня и Эндрю, мы чувствовали большое облегчение, сбежав от напряженности городской жизни и от стрессов, которых у него на работе было предостаточно.

В конце концов весной 1987 года мы смогли по-настоящему переехать в дом, и тогда мы принялись осваивать территорию и планировать сады, лужайки и огороды вокруг дома. Это сам по себе большой труд, столь же увлекательный, как и приведение дома в порядок. Нам с Эндрю нравилось работать с Анной, садовницей, которую мы наняли, и Эндрю обнаружил, что у него есть способности к садоводству и огородничеству, чего он никогда не подозревал. Казалось, растения, за которыми он ухаживал, очень быстро растут, и за короткое время у нас появились розарий, грядки с овощами и чудесный сад.

Понадобилось не много времени, чтобы мы поняли, насколько мы были мудры, покинув город, и по мере того как проходили недели и месяцы, мы все больше влюблялись в этот замечательный уголок Кеннектикута.

…В данный момент, пройдя сквозь застекленную террасу и оказавшись на длинной галерее, я остановилась на мгновение, наслаждаясь благородным покоем нашего дома.

Солнечный свет вливался в прихожую из многих комнат, и в теплом июльском воздухе в летучих осколках бриллиантового света дрожали тысячи пылинок. Внезапно изумительно красивая, словно усеянная драгоценными камнями, бабочка порхнула мимо меня и застыла над вазой срезанных цветов на столе в центре галереи.

Я затаила дыхание, жалея, что у меня под руками нет холста и красок и я не смогу сохранить невинную красоту этой сцены. Но все это находилось в моей мастерской, и пока я сбегала бы туда и вернулась, бабочка, без сомнения, улетела бы. Поэтому я продолжала стоять, любуясь ею.

Когда я наслаждалась спокойствием раннего утра, думая о том, какая я счастливая, потому что у меня все это есть, я не могла знать, что вскоре моя жизнь глубоко и бесповоротно изменится.

Я не знала тогда, что именно этот дом спасет меня от саморазрушения. Он станет моим раем, моим убежищем от всего мира. И в конце концов он спасет мне жизнь.

Но поскольку в тот момент я ничего этого не знала, то беспечно шла по галерее в кухню, радостно думая о предстоящем празднике. Моей беззаботности и оптимизму относительно моей жизни и будущего можно было только позавидовать.

Машинально я включила радио и стала слушать утренние новости, делая себе гренки к кофе, который я сварила себе раньше. Я изучала длинный список домашних дел, составленный мной накануне, и мысленно планировала свой день. Затем, доев гренок, я побежала наверх, чтобы принять душ и одеться.

 

3

У меня рыжие волосы, зеленые глаза и примерно две тысячи веснушек. Я не думаю, что я уж такая хорошенькая, но Эндрю со мной не согласен. Он всегда говорит мне, что я прекрасна. Но ведь у каждого свое представление о красоте, так он мне сказал, но, в любом случае, я должна признать, что он предубежден.

Я знаю только одно: я бы хотела, чтобы у меня не было этих противных веснушек. Если бы только моя кожа была чистой и белой, как лилия, я смогла бы смириться со своей яркой окраской. Непослушная копна красновато-коричневых волос принесла мне за многие годы множество прозвищ: самые популярные были Рыжик, Морковка, Огонек, но ни одно из них мне не нравилось. По правде говоря, как раз наоборот, я их ненавидела.

Поскольку я всегда относилась с презрением к маминым заботам о собственной внешности, я приучила себя не быть тщеславной. Но я подозреваю, что в глубине души я тщеславна, и в такой же степени, как она, если уж говорить правду. Но я утешаю себя тем, что большинство людей тщеславны, очень много внимания удаляя своей внешности и одежде и заботясь о впечатлении, которое они производят на окружающих.

Теперь, приняв душ и одевшись в трикотажную майку и белые шорты, я стояла перед зеркалом, разглядывая себя и делая гримасы своему изображению. Я обнаружила, что время, проведенное вчера в саду без шляпы, не прошло даром: число моих веснушек увеличилось в десять раз.

Несколько кудряшек вились у меня на висках и около ушей, я пригладила их мокрой рукой, мечтая о том, чтобы я была светлой воздушной блондинкой. По моему мнению, окрас слишком живой, а глаза неестественно зеленые. Свою масть я унаследовала от папы; не могло быть никаких сомнений, чья я дочь. У нас были одинаковые глаза и волосы. Заметьте, что с возрастом его волосы слегка поблекли, хотя раньше они были такие же яркие, как мои, и глаза у него не такие ярко-зеленые, как были раньше.

Я думаю, одно из преимуществ пожилого возраста это то, что все понемногу сглаживается. Я все время говорю себе, что стану похожей на несравненную Кэтрин Хэпберн, когда мне будет семьдесят лет. «Будем на это надеяться», — обычно замечает Эндрю, когда я признаюсь в этом несколько тщеславном желании. Однако, видимо, я чересчур самонадеянна: какая женщина, рыжая или нет, не мечтала бы иметь столь безупречный вид, как эта кинозвезда.

Зачесав назад волосы, я перехватила их резинкой, завязала белой лентой в конский хвост и побежала вниз по лестнице.

Мой маленький кабинет, в котором я работала с бумагами и вела домашние счета, находился в задней части дома, и его окна выходили на огород. Усевшись за широким старомодным письменным столом, который мы нашли в местном актикварном магазине Крикет-Холл, я подняла трубку телефона и набрала свой нью-йоркский номер.

На третий звонок ответила бодрым английским «хэлло» моя свекровь.

— Это я, Диана, — сказала я. — Доброе утро.

— Доброе утро, дорогая, как ты там? — осведомилась она и, не ожидая ответа, продолжала: — Здесь в городе ужасно жарко.

— Могу себе представить. У нас в Коннектикуте такая же жара. Могу только поблагодарить Бога за кондиционер. Кстати, как там мои сорванцы?

Она засмеялась:

— Божественно. Я не могу тебе не сказать, как я рада побыть с ними пару дней. Спасибо тебе за это, Мэл. Это так мило и тактично с твоей стороны — дать мне возможность с ними поближе познакомиться таким образом.

— Они вас любят, Диана, и обожают быть с вами, — ответила я, совсем не покривив душой. — Что вы собираетесь сегодня с ними предпринять?

— Я веду их в Музей естественной истории после завтрака. Ты ведь знаешь, как они относятся к животным, и в особенности к динозаврам. Потом я думаю заехать домой для легкого ланча, потому что в квартире очень хорошо и прохладно. Я обещала взять их в магазин после дневного сна. Мы собираемся покупать игрушки.

— Не балуйте их, — предупредила я ее. — Известны случаи, когда не способные ни в чем отказать внукам бабушки порой тратят огромные деньги. Если они, например, приезжают в гости на праздники.

Диана засмеялась, и помимо ее смеха я услышала громкие рыдания моей дочери. Затем Лисса закричала пронзительно:

— Нэнни! Нэнни! Джейми разбил мою вазу, и золотая рыбка упала на ковер. Она умирает! — Рыдания стали громче, более драматичными.

— Я нечаянно! — закричал Джейми.

Моя свекровь замолчала, без сомнения, отвлеченная этим внезапным взрывом эмоций вокруг нее, затем она воскликнула:

— О, Боже, подожди минуту, Мэллори, рыбка задыхается. Я думаю, мне нужно взять стакан воды и положить туда рыбку. Одно мгновение! — С этими словами она положила трубку рядом с телефоном, и мне были слышны голоса моих детей.

Джейми жалобно кричал:

— Прости меня, Лисса!

— Возьми трубку и поговори с мамой, — услышала я голос Дианы из глубины комнаты, звучащий решительно и по-деловому. — Она ждет, чтобы поздороваться с тобой, дорогая. Давай поговори с мамой, Лисса, категорическим тоном скомандовала моя свекровь.

Через мгновение тоненький несчастный голосок послышался в трубке:

— Мамочка, Джейми убил мою рыбку. Бедная маленькая рыбка.

— Нет, я не убивал! — что есть силы закричал Джейми.

— Не плачь, дорогая, — попыталась с успокоить Лиссу. — Я уверена, что твоя золотая рыбка не умерла. Я убеждена, что она жива и здорова у Нэнни в стакане с водой. Как получилось, что ваза разбилась?

— Это Джейми ее разбил! Он стучал по ней ложкой, и вся вода вместе с моей маленькой рыбкой вылилась из нее.

В глубине комнаты Джейми снова закричал:

— Прости меня!

Лисса сказала:

— Он сильно стучал, мамочка. Он плохой, он хотел напугать Свеллен.

— Свеллен? — переспросила я. — Что это за имя?

— Это означает Сью-Эллен, — продолжила уже Диана, взяв трубку у моей дочери. — Я подозреваю, что ваза была уже с трещиной, Мэл. Во всяком случае, рыбка жива и плещется, я хотела сказать, плавает в одной из твоих кастрюль из пирекса. Позже я куплю для нее вазу в зоомагазине, там же, где я вчера купила эту рыбку. И тогда она будет совсем счастлива.

— Не беспокойтесь, пожалуйста, и незачем покупать новый аквариум, — сказала я. — У меня в шкафу, где я держу посуду, есть подходящая ваза для рыбки.

— Спасибо за совет, Мэл. Джейми хочет с тобой говорить.

Трубку взял мой сын.

— Мам, я не нарочно это сделал, честно. Я не делал этого! Я не делал! — закричал он.

— Нет, ты сделал это! кричала Лисса.

Должно быть, она стояла сзади Джейми, я очень ясно ее слышала.

— Я уверена, что ты не хотел ее разбивать, дорогой, — не повышая голоса, ответила я. — Скажи Лиссе снова, что ты сожалеешь, и поцелуй ее. Тогда все будет в порядке.

— Хорошо, мам, — пробормотал мальчик.

Поскольку в его голосе все еще слышались слезы, я попыталась его успокоить.

— Я люблю тебя, Джейми.

— Я тебя тоже люблю, мам, — ответил он более бодрым голосом, и трубка со стуком упала на стол.

— Джейми, попроси Нэнни подойти к телефону! — воскликнула я и повторила это несколько раз, но безрезультатно.

Я уже собиралась повесить трубку, когда Диана, в конце концов, снова взяла трубку.

— Я думаю, снова наступил мир, — со смехом сказала она. — О, Боже, мне кажется, я поспешила, Мэл!

Хлопнула дверь, затем послышался лай Трикси.

— По-моему, Дженни вернулась с прогулки с собакой, — сказала я.

— Совершенно верно. И мне лучше пойти готовить завтрак для нашей маленькой компании, а затем собираться в музей. Серьезно, Мэл, они совсем помирились. Они поцеловали друг друга, а Сью-Эллен благополучно плавает в новой вазе. — Она снова засмеялась. — Я уже забыла, что такое общество шестилетних. А может быть, я просто стара, чтобы с ним управляться.

— Вы стары! Никогда! И как вы помните, их маленькие размолвки никогда не длятся долго. Вообще-то они очень дружат, как большинство близнецов.

— Да, я это знаю.

— У меня куча домашних дел, Диана, и я должна за них приниматься. Поговорим вечером. Желаю удачного дня.

— Конечно, поговорим, и не слишком загружай себя, Мэл, дорогая. Пока.

Пока моя рука все еще лежала на трубке, я задумалась о моей свекрови.

Диана была нежной и заботливой женщиной, способной по-настоящему любить, и мы всегда сожалели, что она не вышла замуж после смерти отца Эндрю в 1968 году, когда она была еще молодая — ей было только сорок восемь лет. У Майкла Кесуика, ничем никогда не болевшего, внезапно случился инфаркт, ставший для него фатальным.

Майкл и Диана, которые были рядом из Йоркшира и после университета переехали жить в Лондон, были влюблены друг в друга с детства. Они рано поженились, и Эндрю родился через два года после свадьбы. Это был идеальный брак вплоть до дня безвременной смерти Майкла.

Однажды Диана сказала мне, что она мало встречала в жизни настоящих мужчин, и никто из них не мог сравниться с Майклом.

— Зачем довольствоваться вторым сортом? — сказала она мне как-то во время одного из наших доверительных разговоров.

В другой раз она сказала, что, скорее, предпочитает оставаться одна, чем иметь дело с мужчиной, который не отвечает ее требованиям, проигрывает при сравнении с Майклом.

— Я бы все время мысленно критиковала его, и это было бы несправедливо по отношению к бедняге, — сказала она. — Оставаясь одна, я независима, сама себе хозяйка и, следовательно, делаю, что хочу и когда хочу. Если мне взбредет в голову, могу приехать в Нью-Йорк, чтобы повидать вас. Могу работать допоздна все дни недели, если я этого захочу, и могу уехать в Йоркшир, когда пожелаю. Или внезапно отправиться во Францию для закупок антиквариата. Я не должна ни перед кем отчитываться, я независимый, самостоятельный человек, и поверь мне, Мэл, мне так действительно лучше.

В тот день я ее спросила, был ли Майкл ее единственной любовью, или же она еще влюблялась. Она пробормотала что-то и отвернулась. Заинтригованная тем, что она покраснела, хотя и совсем слегка, и быстро замолчала, я не стала настаивать и повторять свой вопрос. После мгновенного колебания она снова повернулась ко мне лицом. Она посмотрела мне в глаза, и я еще раз оценила ее честность и прямоту, на которые и рассчитывала. С ней всегда было понятно, как себя вести, и это было важно для меня.

Очень медленно и очень мягко она сказала:

— Единственный человек, которым я хоть как-то серьезно интересовалась и к которому меня сильно влекло… не свободен. Очень давно разошелся с женой, но не разведен. Бог знает, почему. А это нехорошо. Я имею в виду, что для меня было бы невозможно иметь связь с мужчиной, который по закону связан с другой женщиной, хотя в настоящее время и не живет с ней. На самом деле, это неприемлемо и не имеет будущего.

Она немного ссутулилась и покачала головой:

— Много лет назад я пришла к выводу, что мне гораздо лучше жить одной, Мэл. И что бы ты ни думала, я счастлива. Я в полном согласии сама с собой.

Тем не менее, мне иногда приходило в голову, что у Дианы бывают моменты глубокой грусти, острого одиночества. Но Эндрю со мной не согласен.

— Только не у мамы! — воскликнул он, когда я впервые поделилась с ним своими мыслями. — Она занята больше, чем балерина, которой одной приходится танцевать все партии в «Лебедином озере». До шести она работает у себя в антикварном магазине, составляя каталог антикварных товаров и управляя своим персоналом; то и дело она летает в Париж, чтобы купить мебель или картины по первому сигналу. Я не говорю уже об обедах и победах над роскошными клиентами, а также о заботах о нашем семействе. А еще ее жизнь в Йоркшире — она всегда спешит туда, чтобы убедиться, что старинное имение не развалилось. — И многозначительно покачав головой, он заключил: — Маме одиноко? Никогда. Она последний человек на свете, который почувствует себя одиноким.

И тут я подумала, что, быть может, она всегда так безумно занята, чтобы не замечать своего одиночества, а может быть, даже смягчить его. Но этого я не сказала Эндрю. В конце концов, он ее сын, ее единственный ребенок, и он должен ее лучше знать. И все же за эти годы я замечала временами на лице Дианы тоскливое выражение, тень печали в ее глазах. Может быть, тоска по Майклу? Или по той любви, которая была ей не вполне доступна? Я не знала, и у меня никогда не хватало духа об этом с ней заговорить.

Я подскочила в кресле, когда Нора внезапно влетела в мой кабинет. Испуганно выпрямившись, я в изумлении глядела на нее.

— Извините, что опоздала, Мэл! — воскликнула она, падая в кресло напротив моего письменного стола.

Несмотря на изящную фигуру и маленький рост, ей удавалось производить много шума.

— Уф-ф! Ну и жара сегодня! Настоящее пекло! — Она энергично обмахнулась ладонью и улыбнулась мне.

Глаза ее широко раскрылись, когда она увидела выражение моего лица.

— О, простите, я вас испугала, когда вошла?

Я кивнула головой.

— Испугали. Но, надо заметить, что я была за тысячи миль отсюда. Грезила.

На лице Норы появилось недоверчивое выражение. Сузив глаза, она издала короткий смешок.

— Грезили! Только не вы, Мэллори Кесуик! Вы были стали это делать в последнюю очередь. Вы же вечный двигатель. Я никогда не видела, чтобы вы прохлаждались хотя бы минуту.

Ее слова меня позабавили, но я ничего не сказала.

Поднимаясь, я сказала:

— Как насчет стакана ледяного чая перед тем, как мы начнем приводить в порядок дом перед праздниками?

— Хорошая мысль, — ответила она, немедленно вскакивая и направляясь к выходу из кабинета. — Когда я ехала сюда, я не остановилась на рынке. Лучше купить овощи и фрукты завтра, Мэл. Они лучше сохранятся к барбекю в понедельник.

— Ты права. Послушай, вы с Эриком придете? Вы мне толком и не ответили.

Она покачала головой, посмотрела на меня через плечо и утвердительно кивнула.

— Мы бы хотели; спасибо, Мэл, что вы включили нас в список гостей. Вы очень добры.

— Не говорите глупостей, вы с Эриком — часть нашей семьи.

Она ничего не сказала, просто прошла в кухню, но на ее лице бродила довольная улыбка, и я знала, что она была счастлива, что я еще раз ее пригласила, не довольствуясь ее прежним отрицательным ответом.

Норе было около сорока лет; это была изящная женщина-эльф с необычными преждевременно поседевшими волосами, с умным, но забавным лицом и серебристо-серыми глазами. Последние полтора года она исполняла функции моей помощницы, почти сразу после нашего переезда сюда, а ее муж, Эрик, который работал на местном лесном складе, делал всякие плотницкие и прочие работы для нас в свои выходные дни. Они были женаты около двадцати лет, у них не было детей, и оба они баловали «ужасных близнецов», как я иногда в шутку называла Лиссу и Джейми.

Нора была практичной, искренней, деловой женщиной, настоящей коннектикутской янки, прочно стоящей на земле; это делало нас полностью совместимыми, потому что у меня самой имеются склонности к практицизму и прямоте.

Лишенная всяческих претензий, она наотрез отказалась от звания домоправительницы.

— Слишком мудрено для меня, — сказала она в тот же день, когда я ее наняла. — Давайте будем меня просто называть вашей помощницей, Мэл. Ничего, что я называю вас Мэл?

Я кивнула, и она продолжала:

— Так более дружелюбно. Кроме того, в наших местах так заведено. Все зовут друг друга по имени. — Затем она рассмеялась. — Домоправительница звучит для меня слишком грозно. Я представляю себе мрачную женщину в черном платье со связкой ключей на поясе. — Она прищурила серые глаза. — Наверное, я начиталась романов с чертовщинкой.

По мне, Нора Мэттью может называть себя, как ей вздумается. Для меня ее услуги неоценимы, я бы без нее не смогла управляться в доме.

Налив два стакана ледяного чая, Нора заметила в своей немногословной манере:

— Четвертого будет еще жарче, чем сегодня. Прогноз погоды говорит, что мы должны этого ожидать. Лучше подумать о том, как легче одеться в понедельник. Целый день в чем-нибудь легком. — Она посмотрела на мою майку и шорты. — Это неплохая мысль. Можно так одеться для барбекю.

— Ах, ерунда, Нора, у меня были планы надеть новое выходное платье! — воскликнула я, изобразив недовольство и разочарование.

Она быстро бросила взгляд в мою сторону. Ее брови полезли вверх. Нора никогда точно не могла догадаться, когда я шучу, а когда говорю серьезно.

Я рассмеялась.

— Я как раз и собираюсь это надеть: шорты и майку. Вы прекрасно знаете, что это моя летняя форма.

— Я так и думала, — пробормотала она.

Какое-то мгновение мне казалось, что обидела ее, подшутив над ней таким образом, затем я увидела, как в ее глазах мелькнул смех, и успокоилась.

— Пошли, пора приступать к работе, — сказала я несколько суетливо.

— Начнем с постелей?

— Разумеется, — ответила я и, проглотив последний глоток холодного чая, последовала за ней из кухни.

 

4

Четыре часа спустя я взяла с собой сэндвич с индейкой и диетическую коку и пошла к невысокой стене, окружавшей площадку перед застекленной террасой.

Выбрав тенистый уголок под старым кленом, я села и откусила бутерброд с большим удовольствием. Я умирала с голода, ведь встала я еще до рассвета. К тому же, кроме того что мы с Норой заново застелили все постели, мы еще убрались во всех ванных комнатах и спальнях. Физический труд возбуждает аппетит; кроме того, мне надо было подкрепиться на остаток дня: предстояло еще убирать нижний этаж.

Я очень гордилась «Индейскими лужайками». Больше всего я люблю их, когда все сияет, блестит и выглядит совершенным. Диана всегда говорила, что я должна быть дизайнером по интерьерам. Она считает, что у меня большой талант по части расстановки мебели и прочих предметов обстановки. Якобы я мастер создавать единое целое в интерьере, и все выглядит очень привлекательно. Такая мысль меня не прельщает: я не думаю, что мне понравилось бы делать такую работу для клиентов, подобно тому, как Диана делает закупки антиквариата, картин и предметов искусства для своих покупателей, за счет финансовой поддержки которых и существует ее престижный антикварный магазин в Лондоне. Я уверена, что попытки угодить клиентам проводили бы ко многим разочарованиям, не говоря о том, что мне трудно было бы сдержаться и не убеждать их в том, что мой вкус лучше, чем их.

Я предпочитаю оставаться декоратором-любителем и создавать домашние интерьеры, которые нравились бы мне и Эндрю, — точно так же, как я пишу картины для собственного удовольствия, лишь для того, чтобы испытать то наслаждение и удовлетворение, которое мне это приносит.

Нора никогда не разделяет мои трапезы на свежем воздухе. Она всегда съедает свой ланч в доме, предпочитая прохладный кондиционированный воздух. Сегодня в доме, конечно же, значительно приятнее: находиться здесь, на улице, сущее наказание. Громадный желтый круг солнца, казалось, прожег дыру в ткани неба, которое было такого резкого и неестественно-глянцевого голубого цвета, что на него больно было смотреть.

Стена, на которой я сидела, была широкая, сложенная из больших плоских камней. Она много лет тому назад была построена руками местных каменотесов. Возведение стен без раствора и в Йоркшире является древним ремеслом. Все камни должны быть точно подогнаны и уложены один на другой так, чтобы они могли прочно держаться без цемента. Это делают каменщики на йоркширских болотах и в цветущих зеленых долинах, но, как сказала Диана, это умирающее ремесло, почти забытое искусство. Я уверена, что и здесь дело обстоит так же, и это очень жаль, потому что эти старые стены прекрасны, они так живописны.

Я крайне неравнодушна к этой стене в нашем имении в немалой степени потому, что она приютила большое число мелких созданий. Я совершенно точно знаю, что в ее пределах живут два бурундука, а также один кролик и черная змейка. Хотя я хорошо знаю бурундуков и время от времени замечаю кролика, я никогда не видела змеи. Но наша садовница, Анна, видела ее, близнецы тоже. По крайней мере, так они утверждают очень громогласно.

С самого раннего детства я любила дикую природу и ее обитателей. В деревне я приучила Джейми и Лиссу уважать все живое, любить животных, птиц и насекомых, встречавшихся в «Индейских лужайках».

Бессознательно, порою не понимая, что они творят, дети могут быть ужасно жестокими, и меня всегда возмущает, когда я вижу, как они мучают маленьких беззащитных животных, отрывают крылья у бабочек, давят каблуками земляных червей и улиток, кидаются камнями в птиц. Еще задолго до того, как мои близнецы появились на свет, я решила, что мой ребенок никогда не принесет страдания никакому живому существу.

Чтобы научить их видеть природу, сделать ее не такой безличной для них, я сочиняла истории о маленьких друзьях, живущих в стене сада. Я рассказывала Джейми и Лиссе сказки об Элджерноне, дружелюбной черной змее, которая питала слабость к вишням в шоколаде и мечтала о том, что у нее будет свой кондитерский магазин, о Тебите и Хенри, двух бурундучках, супружеской паре, у которой не было детей, но они хотели кого-нибудь усыновить, а также об Анджелике, маленькой крольчихе, которая мечтала о том, что будет участвовать в пасхальном шествии на Пятой авеню.

Джейми и Лисса полюбили эти истории, они просто не могли их наслушаться, и я постоянно была вынуждена их повторять. Чтобы удовлетворять любознательность моих детей, я должна была всегда выдумывать новые приключения, что было подчас нелегко.

Позже мне часто приходило на ум, что я должна была бы записать эти истории и сделать к ним иллюстрации. Может быть, я бы и сделала это, но только для Джейми и Лесси. Внезапно эта идея захватила меня. Какой будет замечательный сюрприз для близнецов, если я сделаю для них рукописные книжки с картинками и положу их в рождественские чулки.

Я тяжело вздохнула про себя: что за глупость думать о Рождестве в такой удушливый летний день. Но лето скоро пойдет на убыль: оно очень скоро проходит после праздника Четвертого июля. Не успею я моргнуть, наступит День благодарения, а там уж и Рождество не за горами.

В этом году мы планируем провести Рождество в Англии. Мы будем жить с Дианой в ее доме в Западном Тенфилде в долинах Йоркшира. Мы с Эндрю действительно с нетерпением ждем этого, да и дети очень взволнованы этой перспективой. Они надеются, что выпадет снег и они смогут покататься на санках вместе со своим папой. Он обещал им поводить их теми тропинками, которые любил в детстве; он также планирует научить их кататься на коньках, если только пруд застынет.

Я еще минут пять мечтала о наших зимних каникулах, когда Нора высунулась из двери застекленной террасы.

— Сэра звонит! — крикнула она.

— Спасибо, — отозвалась я, но она уже исчезла.

Я соскользнула со стены и вошла в дом. Упав в кресло, взяла трубку, лежавшую поблизости на столе:

— Привет, Сэра. Когда ты к нам приедешь?

— Не уверена, что приеду, — ответила она.

Я подумала, что голос ее звучит печально, слегка мрачно для нее: обычно она такая бодрая.

— Что случилось? — спросила я, крепче сжав трубку в руке и чувствуя, что не все в порядке.

Мы были лучшими подругами всю нашу жизнь, с тех пор как были малышами и нас в колясках возили наши мамы по Парк-авеню; наши мамы тоже были подругами. Мы ходили в один и тот же детский сад, а после посещали частную школу мисс Хьюитт. Позже мы вместе уехали в Рэдклифф и всегда были очень близки и почти неразлучны. Я знаю Сэру Элизабет Томас так же хорошо, как себя, и, таким образом, я поняла, что что-то стряслось.

Поскольку она хранила полное молчание, я снова спросила, но уже более настойчиво:

— В чем дело?

— Это Томми. Прошлой ночью у нас была жуткая ссора, самая ужасная, которая у нас когда-либо была, и он сказал мне только что по телефону, что между нами все кончено. Финита, капут. Он больше не хочет меня видеть. И он говорит, что уезжает в Лос-Анджелес сегодня вечером. Короче говоря, Мэл, я убита. Убита! Я?! Ты можешь себе это представить? Со мной такое никогда раньше не случалось.

— Я знаю. Ты обычно сама всех бросала. Мне жаль, что ты расстроена. Я понимаю, что для тебя значил Томми. С другой стороны, я всегда чувствовала…

— Ты не должна этого говорить, — тихо прервала она меня. — Я знаю, он тебе никогда не нравился. Ты всегда относилась к нему с подозрением. Я полагаю, что ты была права. Как всегда. Как тебе удается лучше разбираться в мужчинах, чем мне? Можешь на это не отвечать. Послушай, мне не становится легче от того, что я понимаю, что Томми немного безответственный. Я, в некотором роде, любила его.

Ее голос стал совсем тонким, и я знала, что она вот-вот расплачется.

— Не плачь, все уладится, Сэш, — утешила я ее, назвав уменьшительным именем, которым звала ее в детстве. — Я допускаю, что это слабое утешение, но так лучше. Честно говоря, Томми Престон Третий не достоин того, чтобы из-за него плакали. Рано или поздно это бы случилось. Предпочтительнее раньше, чем позже. Подумай, как было бы ужасно, если бы вы поженились, а потом произошло бы что-нибудь подобное…

— Он предлагал мне, — прервала меня Сэра. — Если быть точной, полдюжины раз.

Раздался шмыгающий звук, а затем я услышала, как она сморкается.

— Я знаю, что он предлагал тебе выйти замуж, ты говорила мне об этом действительно много раз, — пробормотала я. — И я рада, что ты была осторожна и не согласилась. Но почему бы тебе не приехать на уик-энд? Я не понимаю.

— Я не могу приехать одна, Мэл. Я буду чувствовать себя, как пятое колесо.

— Это просто смешно! Ты будешь со мной, ты мой самый, самый лучший друг, и с Эндрю, который любит тебя, как сестру. И твои крестники, они просто обожают тебя. И Диана, которая считает, что ты само совершенство.

— Лесть заводит тебя куда угодно, ты это и сама знаешь, — сказала она, и я поняла по голосу, что она улыбнулась. — Тем не менее, я думаю остаться в Манхэттене зализывать раны.

— Ты не можешь так поступить! — возразила я, немного повысив голос. — Ты только станешь объедаться мороженым и разными сладостями, от которых толстеют и которые ты неумеренно поглощаешь, когда бываешь расстроена. Подумай только, какого труда тебе стоило похудеть на десять фунтов. А кроме того, в Манхэттене будет жарко, как в аду. Нора сказала, что предсказывают сто двадцать градусов в тени.

— Я отношусь к Нориному прогнозу несколько скептически, Мэл.

— Правда будет очень жарко в городе. Я сама слышала по телевизору. Вчера вечером. Подумай, насколько прохладнее будет здесь, в Шероне. И здесь есть бассейн, тенистые уголки в саду. Ты ведь это все любишь. Это же твой второй дом.

— Тем не менее, в данный момент я думаю, что предпочла бы раскаленные тротуары Манхэттена и одиночное заточение в моей душной квартире. Я хотя бы смогу беззастенчиво упиваться своим горем, вспоминая о Томми, — драматически произнесла она. — Моя утраченная любовь, моя величайшая любовь.

Театральность, неотъемлемая часть ее натуры, внезапно явилась во всем блеске, и я почувствовала облегчение. Я поняла, что она не настолько переживает, как она себя в этом убедила. Я засмеялась.

— Не смей надо мной смеяться, Мэллори Кристина Джордан Кесуик. Прекрати смеяться, говорю тебе! — закричала она с возмущением. — У меня разбито сердце. Разбито сердце…

Все еще смеясь, я завопила:

— У тебя из-за него разбито сердце не больше, чем у меня. Задета твоя гордость, вот в чем дело. Я тебе больше скажу: я готова поспорить, если уж говорить правду, что… что… этот мелкий подонок всегда стремился на Четвертое июля уехать на Западное побережье, к своей семье. Ты мне говорила, что он души не чает в своей матери и обожает своих сестер и все время сетует, что они недавно переехали в Калифорнию.

— Ох…

Некоторое время она больше ничего не могла произнести, затем пробормотала задумчиво:

— Должна признаться, я об этом не подумала.

Потом она снова немного помолчала. Я явно представляла себе, как она переваривает то, что я сказала.

— Но у нас была ужасная ссора, Мэл.

— Не сомневаюсь, что он сам ее спровоцировал, — резко заметила я.

Вот уж никогда не любила Томаса Престона Третьего. Он происходил из чопорной англосаксонской протестантской семьи с Восточного побережья, у него всегда было туго с деньгами, так же как и с чувствами, очень хорошо обстояло дело со снобизмом и плохо с мозгами. Он служил в известном частном торговом банке в качестве вице-президента только потому, что носил фамилию своей семьи и управляющим был его дядя. Моя прекрасная, благородная, талантливая, любящая Сэра заслуживала лучшего; я всегда полагала, она заслуживала самого лучшего, считая Томми Престона наихудшим вариантом, жалким подобием мужчины. Он даже не был таким уж симпатичным внешне; в конце концов, я могла бы понять, если бы она влюбилась в красавца.

Я глубоко вздохнула.

— Итак, когда ты придешь сюда, в Коннектикут? Сегодня вечером или завтра?

— Я договорилась встретиться за обедом сегодня вечером с одним моим клиентом. Я приеду завтра в течение дня. Хорошо?

— Конечно, дорогая Сэра. Праздник Четвертого июля был бы совсем не тот без тебя.

 

5

После того как Нора закончила работу и ушла, я обошла весь дом, как я обычно делаю по пятницам, проверяя, все ли в порядке во всех комнатах.

Я была довольна тем, как все выглядит, и, хотя я могу это говорить только самой себе, мой дом прекрасен. Я постояла в дверях в каждой комнате, восхищаясь тем, что видела, получая при этом живое удовольствие.

Антикварная мебель в гостиной, которую я натерла мастикой и отполировала сегодня утром, блестела в мягком предвечернем свете, гладкие деревянные поверхности с годами стали выдержанными, бархатистыми. Предметы из старого серебра, выставленные в малой столовой, ярко поблескивали на полках, и везде были блики зеркал, сияние чисто вымытых оконных стекол. Множество цветущих растений и срезанных цветов в вазах, которые я расставила по всему дому, создавали яркие пятна насыщенных красок, контрастирующих с холодным бледным фоном, и смешанный цветочный запах наполнял воздух благоуханием.

Этим вечером дом создавал приятное впечатление благополучия. Он был полностью готов к праздничному уик-энду — удобный, теплый и приветливый, настоящий дом. Не хватало только моей семьи. Но они будут со мной завтра утром, чтобы порадоваться дому и всему, что в нем находится, и наполнить его своими радостными голосами и смехом. Я с трудом могла дождаться Эндрю, близнецов, Диану и Дженни. Эндрю привезет их рано утром, по крайней мере так он сказал перед своим отъездом в Чикаго в начале этой недели.

Побродив еще несколько минут по дому и внимательно все осмотрев, я взбежала наверх в нашу спальню. Сорвав с себя всю одежду, я быстро приняла душ, насухо вытерлась, надела на себя белые хлопчатобумажные брюки и чистую белую майку, затем завязала сзади волосы в конский хвост красной ленточкой.

Позже я приготовлю себе миску спагетти и зеленый салат, а сейчас я хотела отдохнуть после тяжелой работы. Я позвоню Диане, чтобы проверить, все ли у нее и близнецов в порядке, затем сяду и почитаю.

Одна стена нашей спальни граничит с длинной узкой комнатой, и я прошла в нее. С самого начала, когда мы только купили дом, я устроила в ней мою собственную комнату. У нее были такие необычные размеры и форма, что трудно было представить, для чего она использовалась раньше, но я превратила ее в удобную гостиную, мое личное убежище, где я сидела и размышляла, слушала музыку, смотрела телевизор или читала.

Из-за ее необычных размеров и формы я выкрасила ее в белый цвет, слегка добавив в краску зеленого. Светлый, цвета зеленого яблока, ковер подходил к бело-зеленому клетчатому материалу, который я подыскала для обивки всей моей мебели в этой комнате: дивана и кресел. Вдоль одной стены были расположены книжные полки от пола до потолка; красивые фарфоровые лампы украшали два столика, которые были накрыты бледно-зелеными шелковыми салфетками; столы стояли по обе стороны дивана. На стене висели некоторые мои акварели, а над диваном висел портрет близнецов, которых я писала маслом два года тому назад. Другой портрет маслом — Эндрю — занимал почетное место над каминной доской, и, таким образом, мой муж и мои дети всегда составляли мне здесь компанию, улыбаясь мне из своих позолоченных рам.

В итоге получилась очаровательная комната в бледно-зеленых тонах, приятная и приветливая, в которой очень много солнца в послеполуденное время благодаря тому, что окна ее выходят на юг. Кроме того, она дает ощущение спокойствия, особенно в такое время дня, когда солнце только что село и начинают спускаться сумерки. Это один из моих любимых уголков «Индейских лужаек», и, как и весь остальной дом, я декорировала свою гостиную с любовью.

Сидя перед деревенским французским бюро, я подвинула к себе телефон и набрала номер нашей квартиры в Нью-Йорке. Коротко поговорив с Дианой, я пожелала детям спокойной ночи, сказала им, что увижу их завтра утром, и повесила трубку.

Поднявшись, я подошла к дивану и вытянулась на нем, взяв книгу, которую читала. Это были два романа в одном томе — «Шери» и «Конец Шери» Коллет; мне всегда нравились ее книги, и недавно я начала ее перечитывать. Я быстро нашла место, на котором остановилась, предвкушая, что сейчас еще раз погружусь в жизнь, созданную воображением этой писательницы.

Я прочитала всего пару страниц, когда услышала звук автомобиля на подъездной аллее. Отложив книгу, я встала и поспешила к окну, взглянув на старинные часы, стоявшие на каминной доске. «Кто бы это мог быть?» Очень немногие приезжают ко мне без предупреждения, особенно по вечерам.

Хотя яркое летнее небо затянулось дымкой, было еще светло, и, к моему большому удивлению, я увидела Эндрю, выходящего из машины с портфелем в руке. Я опустила кружевную занавеску, выбежала из комнаты и сломя голову помчалась вниз по лестнице.

Мы встретились в длинном коридоре при входе и остановились, глядя друг на друга.

С ним был его багаж, и я воскликнула:

— Ты приехал прямо из аэропорта! — Я не могла скрыть своего удивления. Его приезд был так неожидан.

— Совершенно верно, из аэропорта, — ответил он, не спуская с меня глаз.

Я посмотрела на него, пытаясь разглядеть его лицо и понять, в каком он настроении: сердит ли еще на меня или нет. И не увидела в его лице ничего, кроме любви и теплоты, и тут же поняла, что между нами все в порядке.

Не спуская с него глаз, я спросила:

— А как же Джейми, Лисса, твоя мама и Дженни? Как они сюда доберутся?

— Я договорился насчет машины с шофером, который заедет за ними завтра утром, очень рано, — объяснил он и направился ко мне. Он обнял меня, прижал к себе крепко. — Знаешь, я представил себе вечер с моей женой.

— О, я так этому рада! — воскликнула я, теснее прижимаясь к нему.

Так мы и стояли несколько секунд, прижавшись друг к другу и не говоря ни слова. Затем я сказала спокойно:

— Мне жаль, что я плохо отозвалась о Джеке Андервуде, или, скорее, о его подруге. Я ничего не имею против, если они приедут на праздник, правда, Эндрю.

— Я тоже был мелочным, Мэл. В любом случае, оказывается, Джек не может приехать. Он должен лететь по делу в Париж, а Джина и не думает о том, чтобы приехать к нам без него. Послушай, мне жаль, что мы поссорились. Это целиком моя вина.

— Нет, моя, — возразила я, будучи в этом совершенно уверена.

— Моя, — настаивал он.

Мы отодвинулись друг от друга, понимающе глядя друг на друга, и рассмеялись.

Наклонившись ко мне, Эндрю нежно поцеловал меня в губы, затем взял мою руку и сказал:

— Давай чего-нибудь выпьем, не возражаешь? — С этими словами он слегка подтолкнул меня в направлении кухни.

— Прекрасная мысль, — одобрила я и широко улыбнулась, довольная, что все складывается так, как и должно быть между нами, и мы сможем провести в кои-то веки вечер наедине.

Придя в кухню, Эндрю сбросил свой пиджак, развязал галстук и бросил вслед за пиджаком на стул. Я достала лед из морозильника и приготовила два высоких стакана водки с тоником и долькой лимона и протянула один ему.

— Твое здоровье, дорогая, — сказал он, чокаясь со мной.

— Твое здоровье, — ответила я и бросила влюбленный взгляд поверх своего стакана. Потом подмигнула ему.

Он засмеялся, потрепал меня по щеке и предложил:

— Пойдем сядем на площадке перед террасой.

— Там немножко душновато, — ответила я, но потом, увидев, как вытянулось от разочарования его лицо, добавила: — Ой, почему бы и нет, сад такой красивый в это время дня.

— Моя бабушка обычно говорила про этот час «темь падает», — заметил он, когда мы шли через застекленную террасу к площадке. — Так говорили в тех краях, где она жила. Знаешь, мать моей мамы родом из Глазго, а после она переехала в Йоркшир, когда вышла замуж за дедушку Ховарда. Вот почему она одевала мою маму в детстве в платья из шотландки, а затем и меня. — Он хмыкнул. — Ей нравилось, чтобы я носил килт, спорран и маленький бархатный черный жакет. Она всегда покупала шотландку цветов одежды сифортских горцев. Видишь ли, ее отец, мой прадед, был из клана Сифортов.

— Да, ты мне рассказывал о своих шотландских предках раньше, — сказала я, посмотрев на него через плечо.

Он широко улыбнулся мне.

— О прости меня, по-моему, у меня дурная привычка повторять семейные истории.

— Это не дурная привычка, — заметила я. — Просто привычка, и я ничего против нее не имею.

Выйдя наружу, мы устроились за круглым столом, стоявшим под большим белым парусиновым зонтом; мы обычно ели за этим столом в летнее время. Мы потягивали коктейль и некоторое время молчали; нам было приятно вместе помолчать, как это бывает у людей, состоящих в счастливом браке; мы были просто рады побыть вместе. Мы не нуждались в словах. Мы общались без них, как всегда. Мы с Эндрю часто находились на одной и той же волне, и он иногда говорил что-то, о чем я подумала только несколько секунд до этого, или наоборот. Я находила это сверхъестественным.

Снаружи не было так изнуряюще жарко, как я ожидала теперь, когда солнце село. Хотя воздух был насыщен ароматами, сквозь деревья дул легкий ветерок, который шевелил листья, все остальное было неподвижно, так спокойно, как это всегда было на вершине нашего прекрасного коннектикутского холма.

Лужайка, раскинувшаяся от стены площадки с этой стороны дома, спускалась к группе деревьев, за ними были болотистый участок и плотина бобров. Над группой деревьев и над водным пространством возвышалось предгорье Беркшира, покрытое плотной массой деревьев такого темно-зеленого цвета, что в этот предвечерний час они казались черными под летним небом, уже полностью потерявшим свою голубизну, которая сменилась дымчато-серым цветом, обрамленным розово-лиловыми разводами с антрацитовым оттенком; с другой стороны по краю этих отдаленных холмов тянулись желто-красные полосы.

Эндрю откинулся в кресле, глубоко вздохнул и с шумом выдохнул.

— Боже, здесь так великолепно, Мэллори. Я всегда так спешу к тебе… и к этой красоте.

— Я знаю. — Я посмотрела на него краем глаза и тихо сказала: — Я думала, ты позвонишь мне из Чикаго… — Я умолкла, внезапно почувствовав, что очень глупо об этом даже вспоминать.

Легкая улыбка скользнула по губам Эндрю. Он выглядел удивленным.

— А я думал, ты мне позвонишь.

— Что за парочка упрямых идиотов, — засмеялась я, поднеся стакан ко рту и сделав глоток.

— Я не знаю, как моя упрямая идиотка относится ко мне, но я ее обожаю.

— А я обожаю моего идиота, — ответила я быстро, улыбаясь ему.

Он тоже улыбнулся.

Мы опять немного помолчали. Затем я сказала:

— Сэра порвала с величайшим снобом Восточного побережья.

Эндрю фыркнул.

— Да, это ты о нем правильно сказала. И я знаю об этом, по…

— Как? — поспешно прервала я его.

— Сэра мне сказала.

— Она сказала! Когда?

— Сегодня. Я позвонил ей сегодня во второй половине дня, перед тем как вылетал из Чикаго. Я просил ее не приезжать к нам сегодня вечером, если она собиралась это сделать. Я объяснил ей, что хотел побыть с тобой наедине для разнообразия, что я немного устал делить тебя со всем миром. — Хитро поглядывая на меня, он продолжал: — И вот тогда-то она сказала, что вообще не собирается приезжать, потому что только что покончила с Томми Престоном, как раз сегодня утром. Боюсь, что мне не удалось переубедить ее. Она настойчиво хотела остаться в Нью-Йорке на уик-энд.

— Мне удалось заставить ее передумать. Она собирается приехать завтра.

— Приятно слышать, и я рад, что тебе больше повезло, чем мне. Сказать по правде, я вовсе не удивился, что у нее все кончено с Томми Престоном. По моему мнению, он никогда ей не подходил.

— Я бы хотела…

— Чего хотела, дорогая? — Эндрю поближе придвинулся ко мне, внимательно глядя мне в лицо; он, без сомнения, заметил печаль, промелькнувшую в моих глазах.

— Я хотела бы, чтобы Сэра смогла найти по-настоящему хорошего парня, чтобы можно было бы в него влюбиться, выйти замуж и чтобы у нее были дети, ведь она этого очень хочет. Я на самом деле хотела бы, чтобы мы смогли для нее кого-нибудь подыскать.

— И я бы тоже хотел, Мэл, но мы не можем. Тем не менее, я думаю, она вполне счастлива по-своему. Она любит свою работу; и какую она сделала карьеру! Ведь она руководитель отдела моды у Бергмана.

— Это верно. Но, однако, я продолжаю думать, что она хотела бы выйти замуж.

— Я думаю, она выйдет замуж, — спокойно произнес Эндрю. Его лицо стало задумчивым, он закончил пить, сделав быстрый маленький глоток, и поставил стакан на стол, а затем повернулся ко мне. — Кстати о карьерах и работе: я получил еще одно предложение.

— Снова из агентства Гордона? — поспешно спросила я, зная, какое восхищение у него вызывает эта рекламная группа.

Он отрицательно покачал головой.

— Нет, от «Маркуса и Уильямсона».

Я выпрямилась на стуле, глядя на него.

— Это фантастическое агентство! В чем состоит предложение?

— Колоссальное предложение в смысле денег. Но они не предлагают партнерства. К несчастью.

— Ну, они должны были бы тебе его предложить, ты ведь лучший в бизнесе, — быстро ответила я. — И я думаю, ты его не принял, не так ли?

— Нет. Я не хотел менять место работы только из-за денег. Честно говоря, предложение имело бы смысл рассматривать, если бы только «Маркус и Уильямсон» предложили мне кусок пирога. Кроме того, говоря по правде, у меня внутри что-то сжимается при мысли о том, чтобы уйти из «Бэбз».

Так все на Мэдисон-авеню называли «Блоу, Эймса, Бреддока и Заскинда», и я понимала чувства Эндрю. Он работал в этой компании уже много лет и был к ней привязан. Он получал большую зарплату и имел множество привилегий и дополнительные доходы как партнер фирмы. И я очень хорошо знала, что он считал, будто в последнее время агентство испытывало некоторый застой в делах; и весь последний год это все больше его беспокоило.

И сейчас я высказала это вслух.

Он спокойно выслушал все, что я хотела сказать. Он уважал мое мнение. Я была честолюбива на его счет; я всегда была такая. А теперь я перечислила ему некоторые из причин, почему он мог бы от них уйти, и не последним обстоятельством было некоторое разочарование, которое он испытывал последнее время относительно Джо Бреддока, старшего партнера.

Когда я кончила, он кивнул головой:

— Ты права, твои замечания имеют смысл. Я согласен, что едва ли можно считать Джо фантазером, в особенности, когда дело заходит о будущем агентства. Он слегка отстал от времени, живет в прошлом и прошлой славой. — Сделав глоток коктейля, он продолжил: — Джо не был раньше таким, и, конечно же, когда я начинал работу с ним двенадцать лет тому назад. Я полагаю, что он просто состарился. — Он долго и задумчиво смотрел на меня. — Вот что я тебе скажу: я собираюсь с ним поговорить, упомянуть различные предложения, которые я получил за последний год. Хуже от этого не будет.

— Нет, не будет, — согласилась я.

Он поспешно продолжал:

— На самом деле это должно его немного расшевелить. Может быть, он согласится с моей точкой зрения по поводу некоторых аспектов деятельности нашего агентства. Я знаю, что Джек Андервуд и Харви Колтон хотят, чтобы я поговорил с Джо. На самом деле, Мэл, они считают, что ему пришло время уходить на покой, и боюсь, что они правы. С другой стороны, он является последним из четверки основателей, единственным, кто еще жив, и в некотором смысле столпом индустрии рекламы. С таким положением трудно будет справиться.

Я наклонилась к нему и сжала его руку.

— Я рада, что ты решил поговорить с Джо. Я уже давно хотела, чтобы ты это сделал, и увидишь, это сработает. Хочешь еще выпить или пойдем в дом, и я приготовлю ужин.

Он кивнул:

— Я умираю с голода! Что у нас в меню?

— Я собираюсь приготовить спагетти и зеленый салат для себя, но если ты предпочитаешь что-нибудь еще, я могу разморозить…

— Нет-нет, — перебил он меня, — это замечательно. Давай пойдем в дом, и я тебе помогу.

Некоторое время спустя, когда мы поужинали и допили вино, Эндрю сказал:

— Помнишь, как-то моя мама рассказала тебе о том единственном мужчине, к которому ее серьезно тянуло после смерти отца?

— Конечно, помню. Она сказала, что он не живет с женой, но не разведен…

— И, значит, для нее это неприемлемо, — вставил Эндрю.

— Совершенно верно. Но почему ты сейчас об этом заговорил?

— Я думаю, этот человек — твой отец.

Я смотрела на него в изумлении. Я была настолько поражена, что на мгновение лишилась дара речи. Быстро оправившись от удивления, я произнесла:

— Это самая нелепая вещь, которую я когда-либо слышала, Эндрю. Что дало тебе основания так думать?

Я знала, что он должен был иметь веские причины, чтобы высказать такую мысль, потому что мой муж обычно не подвержен подобной игре воображения, и менее всего, когда дело касается его матери.

Кашлянув, он объяснил:

— Утром в прошлый четверг, после того как ты уже ушла, а я собирался лететь в Чикаго, я спросил у мамы, может ли она мне разменять стодолларовую купюру. Она сказала, чтобы я взял ее кошелек из сумки в ее спальне и принес ей. Я так и сделал, но, вытаскивая кошелек, зацепил за конверт, который лежал в сумке, и он упал на пол. Когда я его поднимал, я невольно прочел фамилию твоего отца и его иерусалимский адрес на обороте конверта. Я подумал, что это немного странно, что он переписывается с моей мамой. Тем не менее, я сунул конверт обратно в ее сумку и принес ей кошелек. Конечно же, я ей ничего не сказал. Как бы я мог?

— Это действительно кажется странным, — пробормотала я. — Но ведь можно найти невинное объяснение этому.

— Это точно. Я сам было отбросил это предположение, поскольку оно показалось мне слишком притянутым за уши, но прошлой ночью в Чикаго я стал это обдумывать, и множество мелких деталей всплыли в моей памяти.

— Какие, например? — спросила я, перегнувшись через стол и уставившись на него.

— Прежде всего, поведение Эдварда. Он с ней подчеркнуто торжествен, галантен и слегка кокетлив, я бы сказал.

— О, брось, это не так! На самом деле он весьма официален в отношениях с Дианой. Нет, вернее сказать, отчужден. И держится сухо, даже холодно.

— На самом деле он так держится в присутствии твоей мамы, на семейных сборищах. Тогда он весьма… — Эндрю замолчал, и я видела, что он подыскивает подходящее слово. — …скован, — закончил он.

Я обдумывала, что он мне сказал, глядя в рюмку с красным вином.

Эндрю энергично продолжал:

— Послушай, Мэл, вспомни те случаи, когда он был в Лондоне с нами, близнецами и Дианой. Действительно, подумай об этом. В нем происходила перемена. Должен сказать, незначительная перемена, заметная, если только внимательно приглядываться, но все же она есть.

Я мысленно вернулась назад, стараясь припомнить те эпизоды, о которых говорил Эндрю; тогда, по-видимому, случайно у моего отца оказывались археологические дела в Лондоне в то же время, когда мы были там. Теперь меня действительно поразили эти случайные совпадения его приездов в Лондон с нашими визитами. Может быть, он их старательно планировал, чтобы мы все побыли вместе, как большая счастливая семья. К тому же, оглядываясь назад, я вспоминаю, как он стремился поехать в Йоркшир вместе с нами. Я изо всех сил старалась припомнить папину манеру поведения, и когда мне это удалось, я начинала понимать, что в словах Эндрю что-то есть. Мой отец обращался с Дианой так, как вел бы себя воздыхатель, и она тоже вела себя непривычно, когда он был поблизости.

Я представила их вместе, и у меня настало мгновенное просветление: я поняла внезапно, насколько она была непохожей на себя. Она не кокетничала с ним и не проявляла никаких признаков страсти. Ничего подобного не было. Диана молодела в присутствии моего отца. Все было очень просто. И это трудно было заметить, и я бы ни о чем не подозревала, если бы в данный момент я это не поняла.

— Да это видно, — сказала я.

— Что видно? — поинтересовался Эндрю, с изумлением глядя на меня через стол.

— Определенно видно, что с твой мамой происходит перемена, когда поблизости мой папа. Она еле различима, но все-таки она есть. Она ведет себя так, словно ей меньше лет; она даже выглядит моложе. На самом деле, в ее поведении появляется даже что-то девическое. Ты так не думаешь?

— Да, ты права, Мэл! Моя мама действительно выглядит более… беззаботной при Эдварде, и он тоже кажется намного моложе. Действительно, в этом и заключается происходящая с ним перемена, и именно об этом я и говорил.

Я кивнула. Затем спросила медленно:

— Ты думаешь, что у них роман?

Эндрю рассмеялся.

— Может быть. — Внезапно выражение его лица изменилось, стало серьезнее, и он уклончиво пожал плечами. — Честно говоря, я не знаю.

— Если да, то это не понравилось бы моей матери.

— Ради Бога, Мэл, твои родители разошлись еще при царе Горохе. Они не могут выносить друг друга.

— Тем не менее, ей бы это не понравилось. Она всегда его ужасно ревновала и, я думаю, до сих пор ревнует.

— М-м-м… Возможно, именно по этой причине у моей мамы нет любовной связи с твоим отцом. Ей было бы неуютно в таком тесном родственном кругу. Она бы чувствовала себя дискомфортно.

— Да, действительно, — согласилась я. — И Диана сказала мне, что она не встречается с тем мужчиной, потому что он по закону связан с другой женщиной и для нее такая ситуация невыносима, — так она сказала. Значит, я полагаю, что, в конце концов, между моим отцом и твоей матерью ничего нет. Возможно, он написал ей просто дружеское письмо, как обычно бывает между родней мужа и жены.

— Разве такое обычно бывает, дорогая?

Я засмеялась, увидев его недоверчивое лицо.

— Откуда мне знать? — Я всплеснула руками. — Послушай, возвращаясь к твоему первоначальному утверждению, Эндрю, я уверена, что между ними ничего не может быть. Видишь ли, я бы знала. Я бы действительно почувствовала. Мы очень близки с Дианой и с отцом, и я бы инстинктивно это почувствовала.

Но когда я произнесла эти слова, честно подразумевая именно то, что сказала, я вдруг подумала невольно, что, должно быть, Эндрю прав, а я ошибаюсь.

По всей видимости, мой муж решил, что разговор окончен, потому что он внезапно встал и начал убирать со стола. Я тоже встала и помогла ему отнести тарелки в мойку. Но я продолжала думать о Диане и отце, и мне даже пришлось отвернуться от Эндрю, чтобы он не заметил довольной улыбки, которую я не смогла сдержать. В глубине души я порадовалась, что эти двое таких дорогих моему сердцу людей, возможно, связаны друг с другом. Оба они заслужили немного счастья, учитывая долгие годы одинокой жизни, которую они ведут.

 

6

Небесный свод был глубокого синего цвета и очень ясен, без единого облачка. Звезды висели яркие, сверкающие, и был виден ломтик молодой луны.

Была совершенно великолепная ночь, и даже дул легкий ветерок, когда мы с Эндрю прошли за пригорок и спустились ниже по длинному лугу к большому пруду. После того как он помог мне вымыть посуду, он сказал, что хочет взглянуть на лошадей, и несколько минут тому назад мы вышли из дома, молча держась за руки и наслаждаясь прекрасным вечером.

Конюшни, в которых помещались наши две лошади и пара пони для детей, находились в одном из больших красных амбаров по соседству с маленьким коттеджем Анны. Она была необыкновенным садовником, и с помощью ее таланта и мастерства дикая природа вокруг «Индейских лужаек» превратилась в исключительно красивое место; она заслужила ту зарплату, которую мы ей платили, до последней копейки. Мы бесплатно предоставили ей коттедж для жилья за то, чтобы она о нем заботилась и присматривала за лошадьми, кормила и выезжала их, чистила стойла. Ее племянник Билли приходил ей помогать каждый день после школы, и мы платили ему за работу в конюшне. Хотя подлинным призванием Анны была работа в саду, она была умелой наездницей и любила это занятие; она тренировала наших лошадей, как своих.

Было преувеличением называть это жилище коттеджем, поскольку в действительности это был сарай, один из сараев меньшего размера, чем конюшни, и в прошлом году мы его перестроили и превратили в комфортабельную художественную мастерскую с нишей для спальни, ванной комнатой и кухней.

Анне мастерская понравилась, и она с удовольствием переехала в нее вместе с Блейки, своим Лабрадором, и персидской кошкой кофейного цвета по кличке Мисс Петигрю. Мы познакомились с ней очень кстати, и, по-видимому, для нее это тоже была счастливая встреча. Она только что рассталась со своим приятелем, уехала из его дома в Шероне и жила у друзей на ферме около озера Вононпейкук, подыскивая себе жилье. Наш перестроенный сарай и зарплата, которую мы ей предложили, сразу решили ее насущные проблемы, так же как и наши.

По мере нашего приближения, я заметила, что окна коттеджа светятся, но она не вышла, чтобы поговорить с нами, и поскольку мы никогда не приходили к ней по вечерам без достаточно веской причины, мы прошли мимо в направлении самого большого из наших амбаров.

Зайдя внутрь, Эндрю включил освещение и зашагал между стойлами. Он погладил и приласкал Блу Боя и Хайланд Лесси, постоял некоторое время рядом с ними, а потом прошел к пони, Пайпе и Панчинелле. Но визит к нашим лошадям не занял много времени, и вскоре мы уже направлялись обратно к дому.

По дороге домой Эндрю говорил мало и был столь же спокоен, как и когда мы шли в сторону холмов. Казалось, он весь ушел в свои мысли, был озабочен, и я решила не советь нос в его дела. Если у него есть что-то на уме, о чем бы он хотел мне рассказать, он сделает это, когда найдет нужным. С самого начала нашей супружеской жизни он всем делился со мной и продолжал это делать, так же как и я с ним.

Как-то Диана заметила, что мы с ним лучшие друзья, кроме того, что мы являемся мужем и женой и любовниками, и это верно. Наша любовь друг к другу имела множество различных оттенков, и хотя Сэра была моей самой любимой подругой, а Джек Андервуд был другом Эндрю, мы с ним были неразлучны и проводили почти все свободное время вместе. Он не принадлежал к разряду мужчин, которые сбегают развлекаться на стороне, выпивая и предаваясь разгулу со своими дружками или в одиночку; во многом он был домашним человеком и, безусловно, замечательным отцом, очень близким со своими детьми.

В какой-то момент Эндрю положил мне руку на плечи и привлек к себе. Глядя вверх, на невероятное ночное небо, он несколько раз глубоко вздохнул. Я поняла, что это был вздох удовлетворения, и я была довольна, что он испытывает такое спокойствие и расслабленность, точно так же, как и я, когда он находился рядом со мной.

Мы лежали вдвоем с мужем в нашей кровати. В комнате было прохладно от кондиционера, по обе стороны постели тускло светили две ночные лампы. Но поскольку я оставила шторы незадернутыми, все кругом было залито лунным светом, наполнившим комнату нежным сиянием.

Эндрю придвинулся ко мне ближе, приподнялся на одном локте и смотрел вниз на мое лицо, убрав с лица прядь волос привычным жестом.

— Я скучал по тебе эту неделю, — прошептал он.

— Я тоже скучала, и я ненавижу, когда мы ссоримся.

— Я тоже. Но это была просто небольшая буря в маленьком стакане воды. Забудем это и поговорим о другом. О более важных вещах.

Он немного помолчал, и, посмотрев на него снизу вверх, я увидела, что его лицо приняло задумчивое выражение. Казалось, он глубоко размышляет над чем-то. Наконец он произнес:

— Я что-то хочу тебе сказать… сказать тебе… о некоторых своих ощущениях.

— О чем ты? — спросила я быстро, поняв, что это что-то важное.

Наклонившись надо мной еще ниже, он сказал тихо:

— Я хочу еще ребенка. А ты хотела бы, Мэл?

— Да, да, я хотела бы, — ответила я, ни минуты не колеблясь, думая о том, как похоже на него произнести вслух то, о чем я в последнее время часто задумывалась.

Я почувствовала его улыбающиеся губы на моей щеке и поняла, что он доволен моим ответом.

— Позволь мне любить тебя, — произнес он, зарывшись лицом в мои волосы и лаская мою щеку. Затем он немного нетерпеливо дотронулся до бретельки ночной рубашки. — Сними это, любимая, пожалуйста.

Пока я снимала через голову короткую шелковую ночную рубашку, бросив ее около кровати, он встал с постели, скинул пижаму и через мгновение снова был рядом со мной, взяв меня в свои руки, склонившись надо мной и ища мои губы своими.

Он целовал меня снова и снова, губы его скользили от моих губ к глазам, носу и лбу, потом вниз, к ямочке на шее. Он гладил мои плечи и грудь с бесконечной нежностью в каждом движении, затем принялся целовать соски, а его руки скользнули к моим бедрам. Мгновение спустя его палец добрался до самой сокровенной моей сердцевины, и он стал меня умело и осторожно ласкать, и я внезапно почувствовала, как тепло стало распространяться во мне.

Вздохнув, я пошевелилась в его руках, выгнула тело, прижавшись к нему потеснее; страстное стремление быть с ним заслонило все в моей душе. Я обвила его шею руками, и в это время он снова начал целовать меня в губы с возрастающей страстью. И я поняла, что он хочет меня так же сильно, как я его. У нас так всегда было; за годы нашей супружеской жизни наша страсть друг к другу не слабела.

Теперь мы были готовы друг к другу, и я встретила его страсть с огромным пылом, выгнувшись, тесно прижавшись к нему, когда он входил в меня. В то же мгновение мы нашли наш собственный ритм, двигаясь вместе со все возрастающим возбуждением.

Внезапно Эндрю резко остановился.

Я открыла глаза и взглянула в лицо мужа, которое было совсем рядом. Его руки охватывали меня с обеих сторон, и он неподвижно держал свое тело надо мной. Он долго вглядывался в мое лицо.

Глаза Эндрю были ярко-голубыми, такими голубыми, что они почти ослепили меня, и так мы смотрели друг на друга, погрузив свой взгляд в глубину глаз другого; никто из нас не мог первым отвести своего взгляда. Было такое ощущение, будто мы глубоко проникли друг к другу в душу и слились, став одним целым.

Тишина казалась ощутимой. Он нарушил ее, сказав тихим и дрожащим от волнения голосом:

— Моя жена, моя любимая жена. Я люблю тебя, я всегда тебя любил и всегда буду любить.

— Ох, Эндрю, я тоже тебя люблю, — выдохнула я. — Навсегда.

Дотянувшись, я дотронулась до его лица, и моя любовь к нему выплеснулась наружу.

Слабая улыбка заиграла на его губах и сразу же пропала. Он придвинул свое лицо к моему, легко и нежно меня целуя. Его язык скользнул ко мне в рот, мой язык прижался к его, и мы испытали мгновение глубочайшей близости.

Меня словно внезапно наполнило жаром, пламя овладело мной.

— Я хочу тебя, — прошептала я.

— И я хочу тебя, — ответил он, и в слабом свете я увидела его взволнованное лицо и настойчивое желание в глазах.

Медленно, вначале очень нежно, Эндрю снова начал двигаться, потом все быстрее и быстрее. Наши движения стали почти яростными и неосознанными.

Я закрыла глаза, подхваченная волнами экстаза, возбужденная тем, что Эндрю мне нашептывал. Мы держали друг друга в объятиях, и я почувствовала первую резкую волну крайнего наслаждения, потом, задохнувшись, произнесла его имя.

Подобно вернувшемуся ко мне эху, я услышала произнесенное им мое имя, и мы безудержно устремились к восторженному оргазму, достигнув его одновременно.

Мы погасили лампы и лежали, потрясенные, в темноте, обняв друг друга. Я почувствовала себя усталой, удовлетворенной нашим потрясающим высвобождением сексуальной энергии, переполненной любовью к Эндрю. Он был всей моей жизнью, всем моим существованием. Я была так счастлива. Не было женщины счастливее меня.

Я прижалась к нему сильнее, повторяя изгибы его тела, слушая его ровное дыхание, думая с облегчением, что оно снова нормально. Во время нашей лихорадочной любви он так часто и тяжело дышал, потом словно начал задыхаться, и даже когда он уже в изнеможении лежал рядом со мной, его дыхание было крайне затрудненным.

Теперь же я спокойно сказала:

— У тебя было такое странное дыхание, мне стало даже тревожно.

— Почему, любимая?

— На одно мгновение мне показалось, что у тебя начинается сердечный приступ.

Он засмеялся:

— Не будь глупой. Я был просто слишком возбужден. Я думал, что могу взорваться. Говоря по правде, Мэл, мне кажется, сегодня ночью я не смогу тобой насытиться.

— Я этому рада, — пробормотала я. — Я чувствую то же самое.

— Я так и думал. — Он поцеловал меня в голову. — Ты счастлива?

— До экстаза и до бреда. — Я уткнулась в его грудь. — Ты был очень хорош.

— Лучше, чтобы я таким и был.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Я не хочу, чтобы ты смотрела по сторонам, — сказал он, поддразнивая меня, и снова засмеялся.

— Никакой надежды на это, мистер Кесуик!

Он сильнее сжал руки вокруг меня.

— О, Мэл, моя прекрасная жена, ты такое чудо, самое замечательное, что произошло со мной за всю жизнь. Я не знаю, что бы я без тебя делал.

— Тебе и не придется… Я буду с тобой до конца нашей жизни.

— Благодарю Бога за это. Послушай, ты думаешь, мы сегодня сделали ребенка?

— Надеюсь.

Я слегка откинула голову, чтобы посмотреть на него, но его лицо было неразличимо в полумраке. Выскользнув из его объятий, я потянулась вверх, пока моя голова не оказалась рядом с его на подушке. Я склонилась над ним, взяла его лицо в свои ладони и поцеловала.

Когда, наконец, мы отодвинулись друг от друга, я сказала с легкой улыбкой:

— Не беспокойся, если сегодня не вышло. Подумай о том удовольствии, которое мы получим, продолжая попытки.

 

7

Я сразу поняла, что моя мать собирается затеять со мной ссору. Я полагаю, что за многие годы у меня развилось особое чутье к ее настроению, и поэтому поняла, что этим утром оно было у нее не очень приятным.

Может быть, ее осанка, наклон головы, общая манера держаться — такие скованные, натянутые. Во всяком случае, все эти признаки дали мне понять, что она рвется в бой.

Я была полна решимости не реагировать — во всяком случае сегодня, четвертого июля. Я хотела, чтобы день был счастливым, беззаботным; в конце концов, это наш большой летний праздник. Ничто не сможет его испортить. Она была очень напряжена, когда я поздоровалась с ней на пороге, так что я сама должна была напрячься, чтобы поцеловать ее в щеку. Сегодня с ней придется трудно — я наблюдала все признаки этого.

— Я не понимаю, зачем ты назначила барбекю на такой ранний час? — начала она, когда вошла в дом. — Мне пришлось встать на рассвете, чтобы оказаться здесь.

— Час дня — это не слишком рано, мама, — сказала я спокойно, — и тебе не обязательно было приезжать в такую рань. — Я посмотрела на часы. — Только десять.

— Я хотела тебе помочь, — ответила она, прервав меня. — Разве я не стараюсь всегда тебе помогать, Мэллори?

— Да, ты стараешься, — быстро ответила я, желая умиротворить ее. Я взглянула на ее сумку: она ничего не сказала о том, что ночует, когда мы разговаривали вчера по телефону, и я надеялась, что это не входит в ее планы. — Что у тебя в сумке? — спросила я. — Ты остаешься на ночь?

— Нет-нет, конечно нет! — воскликнула она.

У нее был такой странный взгляд, что я подумала: неужели сама мысль об этом для нее так отвратительна? Однако я не сказала ни слова, посчитав, что было бы умнее промолчать.

Она продолжала:

— Но, в любом случае, спасибо, что спросила. У меня сегодня свидание за обедом. В городе. Так что я должна вернуться. А что касается сумки, то в ней у меня одежда на смену. Для барбекю. Я так измялась по дороге сюда. — Она поглядела на свои черные габардиновые брюки. — О Боже мой! — воскликнула она. — Я надеюсь, эта собака не запачкает меня своими волосами.

Трикси дружелюбно прыгала возле ее ног. Подавив внезапную вспышку раздражения в адрес собственной матери, я машинально нагнулась к собаке и взяла ее на руки.

— Бишон-фриз не линяет, мама, — сказал я как можно ровнее, сделав над собой огромное усилие.

— Приятно это узнать.

— Ты это всегда знала, — ответила я, не сумев избавиться от язвительных интонаций.

Она не обратила на это внимания.

— Почему бы мне пойти на кухню и не начать делать картофельный салат?

— Ох, ведь Диана собирается его делать.

— Господи помилуй, Мэллори, что англичанка может понимать в американском картофельном салате для такого американского праздника, как День независимости, — от англичан, следует добавить.

— Ты будешь мне читать лекцию по истории?

— Я буду делать салат, — фыркнула она. — Это одна из моих специальностей, если ты забыла.

— Прекрасно, — ответила я, стремясь восстановить мир.

Моя мать пошла в сторону кухни, демонстрируя, что она спешит начать готовить знаменитый картофельный салат.

Я сказала ей вслед:

— Отнесу твою сумку наверх в голубую гостевую комнату, ты сможешь ею пользоваться в течение дня.

— Спасибо, — ответила она, не оглянувшись.

Я глядела вслед, изучая ее стройную, элегантную фигуру и гадая, как мой отец смог удержаться от искушения задушить ее. Затем схватила сумку и, все еще держа Трикси, побежала наверх в голубую комнату. Я тут же спустилась обратно, все еще неся собачку. В коридоре перед своим маленьким кабинетом я поцеловала ее в мохнатую белую голову и опустила на пол.

— Иди, Триксола, — пробормотала я, — иди и напади на нее, пошли вместе!

Трикси посмотрела на меня и замахала хвостом, и, как частенько случается, я была убеждена, что она поняла мои слова. Я громко рассмеялась. Трикси была таким веселым маленьким животным: трудно было сдержать улыбку при виде ее.

Когда я бежала по направлению к кухне с собакой, скачущей у моих ног, я была полна решимости не дать матери испортить сегодняшний день. Я гадала, специально ли она хотела вывести меня из себя, или это было просто плохое настроение. Вполне возможно, что дело не только в настроении. Это была старая история — сложные отношения между мной и матерью. Я никогда не знала, чего от нее ждать.

— Где дети и Эндрю? — спросила она, не глядя на меня.

— Они отправились на местный рынок, чтобы купить свежих овощей для барбекю. Кукурузу, помидоры — обычный набор. Мама, ты можешь не курить, когда готовишь пищу?

— Я не стряхиваю пепел в салат, если ты это имеешь в виду, — ответила она все еще раздраженным тоном.

И снова я сочла своим долгом ее умиротворить.

— Я знаю, что нет. Я просто ненавижу, когда курят, мам. Пожалуйста, не кури. Если не из-за твоего или моего здоровья, то хотя бы ради твоих внуков. Ты знаешь, что говорят о пассивном курении.

— Лисса и Джейми живут в Манхэттене. Подумать только, каким загрязненным воздухом они там дышат!

— Тем более, мама, — огрызнулась я. — Давай не будем добавлять к этому проблему загрязненного воздуха здесь, хорошо?

Я знала, что в моем голосе появился металл, но ничего не могла поделать. Она меня взбесила тем, что приняла такую бесцеремонную манеру поведения, да еще в моем доме.

Моя мать повернула тщательно причесанную светловолосую голову и уставилась на меня через плечо.

У меня не было ни малейшего сомнения, что она уловила то непреклонное выражение, которое промелькнуло на моем лице. Конечно же, она видела его достаточно часто за многие годы, и теперь оно произвело на нее желаемое действие. Она затушила сигарету об раковину и выбросила окурок в мусорное ведро. Выпив остаток кофе, она перенесла миску с картофелем на кухонный стол и села. Все это было проделано в гневном молчании.

Через несколько мгновений она медленно произнесла, изумив меня нежным тоном:

— Послушай, Мэллори, дорогая, не будь такой упрямой сегодня утром. Ты знаешь, как я ненавижу с тобой ссориться. Я так расстраиваюсь.

Она одарила меня мягчайшей из своих улыбок.

Я была полностью сбита с толку: открыла было рот, затем тут же его закрыла. Она была самой несносной женщиной, которую я когда-либо встречала, и в который раз я испытала этот старый, знакомый мне прилив сочувствия моему отцу.

Со свойственными ей коварством и хитростью ей как-то удавалось все исказить и повернуть дело так, будто это именно я стремлюсь поссориться. Но опыт научил меня, что если я попытаюсь доказать свою правоту или хотя бы высказать свою точку зрения, это ни к чему не приведет. Единственным стоящим оружием были молчание или неохотное согласие: лишь это могло привести к ее поражению.

Я подошла к холодильнику и достала оттуда другие ингредиенты для картофельного салата, заготовленные мною заранее, в шесть часов утра, задолго до ее приезда. Это была стеклянная миска сваренных вкрутую яиц, нарезанные сельдерей, корнишоны и лук — все это я поставила на большой деревянный поднос, туда же поместила перечницу, солонку и банку майонеза.

Перенеся нагруженный поднос на старомодный кухонный стол, я поставила его посредине и взяла другую доску для резки и нож, прежде чем усесться напротив нее. Я принялась методично рубить яйцо, не глядя в ее сторону. Внутри у меня все кипело.

Некоторое время мы работали в тишине, затем моя мать прекратила резать крупную картофелину, отложила нож и откинулась на спинку стула. Она смотрела, тщательно меня изучая.

Ее взгляд был такой напряженный, разглядывание таким пристальным, что это меня почти разозлило. Она всегда на меня так действовала, я чувствовала себя, как будто меня положили под микроскоп и препарируют, как жука.

Я нахмурилась.

— В чем дело, мама? — холодно спросила я. — У меня на лице грязь или что-нибудь еще?

Она покачала отрицательно головой и воскликнула:

— Нет-нет, ничего нет! — Затем, помолчав, продолжила: — Извини меня, Мэл, я смотрела на тебя слишком тяжелым взглядом. Я изучала твою кожу; в действительности, я оцениваю ее эластичность. — Она энергично кивнула головой, как бы подтверждая себе самой что-то очень важное. — Доктор Мэлверн прав: молодая кожа обладает особой эластичностью, совсем другим строением, нежели старая кожа. М-м-м. Ну, ничего. Боюсь, мне не удастся вернуть эластичность коже, но я смогу избавиться от того, что висит. — Говоря это, она начала постукивать под подбородком тыльной стороной руки. — Доктор Мэлверн говорит, что подрез и подтяжка мне помогут.

— Мама! Ради Бога! Тебе не нужна еще одна косметическая операция на лице. Честно тебе говорю. Ты выглядишь замечательно!

Я говорила честно. Она до сих пор была очень интересной женщиной и выглядела намного моложе своих лет. Конечно, помогла подтяжка лица, которую она делала три года тому назад. Но она, к тому же, хорошо сохранилась естественным образом. Никто не мог предположить, что этой стройной длинноногой красавице с ясными карими глазами, широкими скулами, замечательным цветом лица и полным отсутствием морщин на самом деле скоро исполнится шестьдесят два года. Я считала, что она выглядит намного моложе, примерно, лет на пятнадцать. Одной из редких вещей, которая вызывала у меня восхищение матерью, были ее моложавость и дисциплина, которую она соблюдала, чтобы ее добиться.

— Спасибо, Мэл, за эти любезные слова, но я все же думаю, что должна сделать небольшую подтяжку…

Ее голос замолк, и, продолжая меня разглядывать, она несколько раз тихонько вздохнула. Подобная слабость после небольшого боя была для нее совершенно нетипична, и меня это очень удивило.

— Нет, ты в этом не нуждаешься, — пробормотала я любезно, почувствовав прилив любви к ней. Она вдруг показалась мне такой открытой и беззащитной, что я испытала редкий приступ симпатии к ней.

Снова воцарилось молчание, и мы продолжали смотреть друг на друга; но нас, действительно, одолели наши собственные раздумья, и мы на некоторое время погрузились в мечтательное состояние.

Я думала о ней, о том, что, как ни тщеславна и вздорна она бывает порой, она неплохой человек. На самом деле наоборот. В глубине души моя мать — добрая женщина, и она изо всех сил старается быть хорошей матерью. Бывали времена, когда она совсем теряла надежду в этом преуспеть, иногда же ей это удавалось. Можно предположить, что она воспитала во мне некоторые прекрасные качества, которые для меня были очень важны. С другой стороны, мы редко сходились во мнениях о чем бы то ни было, часто она неправильно истолковывала мои поступки, несправедливо меня судила и обращалась со мной, как с безмозглой фантазеркой.

Наконец, мама прервала молчание. Она произнесла необычайно для нее тихим голосом:

— Я тебе еще кое-что хотела сказать, Мэл.

Я кивнула головой, приготовилась внимательно слушать. Она колебалась некоторое время.

— Ну, продолжай же, — пробормотала я.

— Я собираюсь выйти замуж, — наконец произнесла она.

— Замуж… Но ты ведь замужем. За моим отцом. Конечно, это только формально, но ты до сих пор связана с ним по закону.

— Я знаю. Я имею в виду, после развода.

— За кого ты собираешься выйти замуж?

Я наклонилась вперед и вопросительно глядела на нее, неожиданно охваченная любопытством.

— За Дэвида Нелсона.

— Ох…

— У тебя это не вызывает восторга.

— Не говори глупостей… Я просто поражена, только и всего.

— Тебе не нравится Дэвид?

— Мама, я едва с ним знакома.

— Он очень приятный, Мэл.

— Я уверена, что это так… Он казался весьма любезным, очень сердечным… в тех редких случаях, когда мы с ним встречались.

— Я люблю его, Мэл, и он меня любит. Нам очень хорошо вместе, мы с ним абсолютно совместимы. Мне было так одиноко. Действительно, очень одиноко, и это продолжалось очень долго. И то же самое испытывал Дэвид с тех пор, как его жена умерла семь лет назад. Последний год мы с ним регулярно и часто встречались, и когда на прошлой неделе Дэвид предложил мне выйти за него замуж, я внезапно поняла, как много он для меня значит. Ведь нет причин, мешающих нам пожениться.

Что-то похожее на вопрос появилось на мамином лице, теперь ее глаза пристально изучали меня; я поняла, что она ищет моего одобрения.

— Нет никаких причин, чтобы ты не смогла выйти замуж, мама. Я рада, что ты выходишь замуж. — Я улыбнулась ей. — Есть ли у Дэвида дети?

— Сын Марк; он женат, и у него есть ребенок. Мальчик, Дэвид, названный в честь деда. Марк и его жена Энджела живут в Уэстчестере. Он юрист, так же как и Дэвид.

«Сын», — подумала я с облегчением. Не сверхпокровительственная дочь-собственница, хлопочущая над папой Дэвидом и могущая спутать все карты. Теперь, когда я об этом узнала, я была полностью за этот союз. Я бы хотела, чтобы все прошло без задержки. Я осторожно осведомилась:

— И когда вы планируете устроить свадьбу, мама?

— Как только я смогу, как только буду свободна.

— Ты уже начала процедуру развода?

— Нет, но в конце недели у меня назначена встреча с Алленом Фаллером. Проблем не будет, принимая во внимание, что твой отец и я так давно расстались. — Она помолчала, затем добавила: — Пятнадцать лет уже.

Как будто я этого не знала.

— Ты сказала папе?

— Нет еще.

— Понимаю.

— Не принимай такой обиженный вид, Мэл. Я думаю, он должен…

— Я не принимаю обиженный вид, — возразила я, удивившись, как она могла так подумать.

У меня совершенно не было чувства обиды. На самом деле я была довольна, что она перестанет жить в неопределенности и нерешительности.

— Перед тем как ты меня перебила, я собиралась сказать, что, полагаю, твой отец почувствует облегчение от того, что я наконец сделаю решительный шаг.

Я кивнула в знак согласия.

— Ты права, мама. Я совершенно уверена, что он будет доволен.

Звук цокающих каблуков по деревянному полу коридора за дверями кухни заставил мою мать выпрямиться на стуле. Она приложила указательный палец к губам и, пристально глядя на меня, почти беззвучно прошептала:

— Это секрет.

Я еще раз коротко кивнула головой.

Диана толчком открыла дверь и скользнула в кухню, в то время как мои мысли сосредоточились вокруг секретов. В нашей семье их было так много; я постаралась отогнать все грустное как можно дальше, я всегда так делаю. Никогда я не хотела оставаться наедине с этими секретами со времен моего детства. Лучше их забыть; еще лучше сделать вид, что их никогда не было. Но они были. Мое детство состояло из секретов, нагроможденных друг на друга, — как карточный домик.

Приняв беззаботный вид, я улыбнулась Диане. Это была улыбка, охраняющая мои мысли. Я спрашивала себя, действительно ли она любовница моего папы? И если так, затронет ли как-нибудь его жизнь с нею эта внезапная перемена обстоятельств? Заставит ли его предстоящий развод подумать о женитьбе на ней? Неужели моя свекровь скоро станет моей мачехой? Я подавила зарождающийся в моем горле смех; тем не менее, я была вынуждена отвернуться в сторону, поскольку мои губы невольно растянулись в улыбку.

Диана бодро проговорила:

— Доброе утро, дорогая Джессика. Приятно вас видеть.

Моя мать немедленно вскочила на ноги и обняла ее.

— Я рада, что вы здесь, Диана. Вы выглядите восхитительно.

— Спасибо, я неплохо себя чувствую, — ответила Диана, радостно улыбнувшись, и добавила: — Я должна сказать, что вы сами выглядите вполне отлично, просто иллюстрация хорошего здоровья.

Я следила за ними, пока они разговаривали.

Какими разными были внешне эти две женщины среднего возраста, наши матери.

Моя — была блондинка в кудряшках и с прекрасной кожей, с изящными, точеными чертами лица. Она была очень хорошенькой женщиной: холодная нордическая красота, стройная и гибкая фигура; она обладала и особым типом врожденной элегантности, которой можно позавидовать.

Диана была более темной масти, с приятным персиковым цветом лица и прямыми шелковистыми каштановыми волосами, этим утром собранными сзади в конский хвост. Ее лицо было шире, черты были более смело определены, а ее огромные, сияющие бледно-голубые глаза были так прозрачны, что казались почти серыми. Она была не такая высокая, как моя мать. «Я имею кельтские корни, — сказала она мне однажды. — У меня большая часть генов от шотландских предков, нежели от английских». Привлекательность Дианы заключалась в ее живости и темпераменте; по всем стандартам она была красивой женщиной, которая, подобно моей матери, хорошо выглядела для шестидесяти одного года и казалась намного моложе.

Их характеры и личности были полной противоположностью друг другу. Диана была намного более серьезной женщиной, чем моя мать, более образованной и интеллектуальной. И миры, в которых они жили, образ жизни, который они вели, не имели ничего общего. Диана была в некоторой степени «трудоголиком», управляла своим антикварным бизнесом и любила все это до самозабвения. Моя мать в социальном отношении была некоей бабочкой, которая не заботилась о работе, и, к счастью, у нее были для этого все основания. Она жила на значительный доход, получаемый от инвестиций, фамильных трастов и небольшого пособия от моего отца. Почему она принимала от него пособие — я никогда не понимала.

На самом деле, моя мать была спокойной и застенчивой. Временами она казалась даже несколько меланхоличной. Но, тем не менее, она вращалась в обществе и, когда желала, умела проявлять огромное очарование.

Моя свекровь была более естественной и общительной, полной заразительной жизнерадостности. Я всегда испытывала прилив бодрости, когда Диана была поблизости; и подобный эффект она оказывала на всех.

Две совершенно различные женщины — моя мать и моя свекровь. И, тем не менее, они всегда были любезны друг с другом, хорошо ладили между собой. Может быть, мы связывали их — Эндрю, я и близнецы. Безусловно, они испытывали радость от того, что наш брак был счастливым, что наш союз был так успешен, так гармоничен. Может быть, мы вчетвером наполняли значимостью их неблагополучные жизни и смягчали горечь их неудач.

Обе они сели, продолжая беседовать, наверстывая то время, когда они не виделись, а я встала и прошла в дальний конец кухни. Там я склонилась над мойкой, перебирая листья салата.

Мысли мои вертелись вокруг брака матери, потом стала думать об отце. Его жизнь отнюдь не была счастливой, — за исключением его работы, разумеется. Она давала ему огромное удовлетворение, да и до сих пор дает. Он гордился своей профессией археолога. Его женитьба была для него разочарованием, ужасной неудачей — он так много от нее ожидал, как он однажды признался мне. Все пошло безнадежно вкривь и вкось, когда я была ребенком.

Как жаль, что отцу не повезло и у него не было того, что есть у нас с Эндрю. Меня пронзила жалость к нему; к тому же меня печалило, что он не сумел найти любовь, когда был еще молодым человеком. Сейчас ему шестьдесят пять лет; это еще не старость, и, возможно, для него еще не все потеряно. Я вздохнула. Я винила мать в его одиночестве, и так было всегда: он, по моему мнению, никогда не был виноват. В моих глазах он всегда был страдающей стороной в горьком, безрадостном браке.

Поймав себя на этой мысли, я очень внимательно принялась ее изучать, как делала это с листьями салата, которые в то время мыла под проточной водой. Может быть, я была немного несправедлива? На свете нет совершенных людей, и мой отец не является исключением. В конце концов, он человек, а не божество, даже если он таковым мне казался, когда я была маленькой. Он был для меня блистательным и красивым, самым красивым, самым удалым, самым умным человеком на свете. И самым совершенным. Конечно, так было в детстве. Но у него должны быть свои недостатки и изъяны, как у всех у нас, свои слабости, так же как и сильные стороны. Не должна ли я пересмотреть свое отношение к матери?

Это была такая удивительная мысль, что мне понадобилось время, чтобы к ней привыкнуть.

В конце концов, я посмотрела на нее через плечо. Она спокойно сидела за моим кухонным столом, беседуя с Дианой, старательно готовя знаменитый картофельный салат, тот самый, который она добросовестно готовила каждый раз на Четвертое июля все мое детство и юность.

Нежданно-негаданно в памяти всплыло одно воспоминание, которое она, моя память, чудесным образом утопила на дне сознания, похоронила и забыла. Внезапно воскреснув, оно крутилось передо мной, постепенно формируясь в картину. Я как бы смотрела в даль временного коридора и увидела один давным-давно прошедший день — двадцать восемь лет тому назад, если быть точнее. Мне было пять лет, и я стала невольной свидетельницей столь ужасной семейной сцены, столь невыносимой, что я сделала единственно возможное — полностью ее забыла.

Далеким отзвуком прошлого по этому сумеречному опасному тоннелю прошлого пришли ко мне звуки знакомых голосов, явившиеся из того дня и принесенные в настоящее. Вытащенные на свет Божий, они снова ожили.

…Вот моя мать, молодая и прекрасная, эфирное создание в белом муслиновом летнем платье, со светлыми волосами, блестевшими на солнце. Она стояла посредине огромной кухни летнего дома моей бабушки в Саутхэмптоне. Но ее голос явно контрастировал с ее прелестью — он был грубый, злой и гневный.

Я была напугана.

Она говорила моему отцу, что он не может уехать. Не сегодня, не Четвертого июля, когда соберется вся семья, когда запланированы праздничные торжества. Он не может бросить ее, родителей и меня.

— Подумай о своем ребенке, Эдвард. Она тебе обожает! — кричала она. — Мэллори нуждается в том, чтобы ты был с ней сегодня.

И она повторяла это снова и снова, как заклинание.

А мой отец объяснял, что он должен ехать, что он не может пропустить этот самолет в Египет, объясняя, что начинаются новые раскопки и он, как глава археологической экспедиции, должен быть там с самого начала.

Мать начала кричать на него. Ее лицо исказила злоба. Она обвиняла его в том, что он едет к ней, к своей любовнице, а вовсе не в экспедицию.

Отец защищался, пытался доказать свою невиновность, говоря матери, что она дура, ревнивая дура. Потом более нежно он сказал ей, что у нее нет причин его ревновать. Он клялся, что любит только ее; очень терпеливо объяснял, что должен ехать, потому что должен работать, работать, чтобы содержать нас.

Мать резко качала головой и стороны в сторону, возражая против его слов.

Внезапно она схватила миску картофельного салата и швырнула ее. Миска пролетела через всю кухню, ударилась об стену сзади отца и разбилась, запачкав своим содержимым его темно-синий блейзер. Звук был такой, словно разорвалась бомба.

Отец резко повернулся и вышел из кухни; на его красивом лице застыло жалкое выражение, оно было искажено отчаянием. В нем чувствовалась какая-то беспомощность.

Мать истерично рыдала.

Я съежилась в буфетной, вцепившись в Эльвиру, кухарку бабушки, которая была моим лучшим другом, если не считать отца, в этом доме скандалов, секретов и лжи.

Мать выбежала из кухни, грохнув дверью, и побежала вслед за отцом, пронесшись мимо открытой двери буфетной и в смятении не заметив Эльвиру и меня.

Она снова громко закричала:

— Я ненавижу тебя! Я ненавижу тебя! Я никогда не дам тебе развод. Никогда! Пока я жива, Мерседес не будет иметь удовольствия стать твой женой, Эдвард Джордан. Клянусь тебе в этом. И если ты меня бросишь, ты никогда больше не увидишь Мэллори. Никогда! Уж я постараюсь. У меня есть деньги отца. Я построю между вами стену, Эдвард. Стену, чтобы разлучить тебя с Мэллори!

Я слышала, как она бежала вверх по лестнице вслед за отцом, безжалостно издеваясь над ним, и ее голос был пронзительным, ожесточенным и обвиняющим.

Эльвира утешала меня, гладя по голове.

— Не обращай внимания, моя крошка, — шептала она, обнимая меня своими пышными шоколадными руками, словно стараясь защитить. — Не обращай внимания, малышка. Взрослые всегда болтают всякие глупые вещи… вещи, которые они на самом деле не думают… вещи, которые не следует слушать детям. Не обращай внимания, крошка моя. Твоя мама ничего такого не думает, что она говорит.

Через некоторое время внизу появился папа. Он не уехал. Между ними установилось вооруженное перемирие, которое длилось только один день, Четвертого июля. На следующее утро он попрощался со мной, уехал в Манхэттен, а затем улетел в Египет.

Он не возвращался целых пять месяцев.

Я зажмурилась, стараясь подавить слезы, прогнать боль, навеянную этим неожиданным воспоминанием, столь долго таившимся на дне памяти.

Медленно я подняла глаза и посмотрела на кухонную стену. Медленно, стараясь не выдать себя, положила листья салата в дуршлаг, чтобы стекла вода, потом накрыла их большим куском бумажного полотенца. Руки мои двигались с трудом, я ощущала неприятную тяжесть в желудке. Взявшись за край мойки, я сделала над собой усилие, чтобы успокоиться, прежде чем пересечь кухню.

Я стояла у кухонного стола и смотрела на маму. С внезапной ясностью, подобной вспышке молнии, я поняла, что, наверное, она страдала, когда была молодой женой. Мне следует прекратить в глубине души осуждать ее. Все эти долгие годы отсутствие моего отца, должно быть, трудно было переносить. Она чувствовала себя одинокой, несчастной. Была ли любовница? Существовала ли на самом деле женщина по имени Мерседес? Были ли многие другие женщины за все эти годы? Очень вероятно, подумала я с тяжелым чувством. Мой отец был красивый, нормальный, здоровый мужчина, и когда он был молодым, он должен был нуждаться в женском обществе. Потому что, сколько я помню, мать и отец имели разные спальни, и так было задолго до того, как он уехал насовсем, — мне было тогда восемнадцать лет. Он сохранял этот ужасный брак ради меня. Я давно это знала и давно принимала это. Теперь я уверена в этом.

Возможно, моя мама вынесла больше унижений, разочарований и сердечной боли, чем я когда-либо представляла себе. Но я никогда не узнаю от нее настоящей правды. Она никогда не говорила о прошлом, никогда не делилась со мной. Как будто она хотела похоронить эти годы, забыть их, возможно, даже сделать вид, что их никогда не было. Может быть, именно поэтому она бывает порой так отчужденна со мной. Наверное, я напоминаю ей о вещах, которые она хотела бы изгнать из своей памяти.

Мама смотрела на меня.

Она поймала мой взгляд и неуверенно улыбнулась мне, и впервые в моей взрослой жизни я спросила себя, была ли я справедлива по отношению к ней. Может быть, все эти годы я слишком строго ее судила.

— Что такое, Мэл? — спросила она, подняв светлые брови и участливо глядя на меня карими глазами.

Я закашлялась и ответила не сразу. Наконец я сказала, старательно следя за своим голосом:

— Ничего, мама. Со мной все в порядке. Послушай, я уже помыла весь салат. Он сохнет. Положи его ненадолго в холодильник, ладно?

В этот момент я могла говорить лишь о ничего не значащих вещах.

— Конечно, — ответила она.

— Чем я могу помочь, Мэл? Может, я сделаю заправку к салату? — спросила Диана.

— Да, пожалуйста, а потом, может быть, вы вдвоем возьмете мясо для гамбургеров и начнете раскладывать их на противне?

— Будет сделано, — сказала Диана, немедленно вскакивая и направляясь в кладовую.

Снова взглянув на маму, я сказала:

— Я пойду накрывать на столы.

Улыбнувшись, она кивнула мне, и на этот раз в ее улыбке было больше уверенности. Она повернулась и принялась перемешивать картофельный салат с майонезом.

Открыв дверь кухни, я вышла в сад вместе с Трикси, которая шла по пятам за мной, оставив женщин вдвоем.

Я постояла за дверью и несколько раз глубоко вздохнула. Я чувствовала себя глубоко потрясенной, но не только этой, внезапно вспомнившейся сценой из детства, но и тем, что поняла: все эти годы, когда я росла и взрослела, я была испугана, что отец оставит нас навсегда, меня и мать; я боялась, что однажды он не вернется назад.

 

8

В саду было жарко и душно, и через секунду моя майка промокла и прилипла к телу. Даже Трикси, семенящая рядом со мной, выглядела слегка вялой; как только мы подошли к столам, она тут же мудро забралась под один из них.

Накануне поздно ночью мы с Эндрю расставили столы под деревьями, и теперь я порадовалась, что мы это сделали.

Клены и дубы, образующие полукруг неподалеку от моей мастерской, были очень большими и старыми, причудливой формы, с толстыми изогнутыми стволами и широкими густыми кронами. Ветви образовывали гигантский зонт зеленой листвы, прохладный и гостеприимный, защищающий от солнца. Подобное тенистое место здесь было необходимо; к часу дня кругом будет настоящее пекло, как Нора мне предсказывала еще в пятницу.

Ранним утром я принесла сюда красно-белые клетчатые скатерти и большую корзину столовых приборов и теперь принялась накрывать столы. Я почти закончила с самым большим столом, где будут сидеть взрослые, когда услышала:

— Ку-ку!

Я сразу же узнала Сэрин голос и подняла глаза. Я помахала ей, она тоже махнула рукой.

На ней были белый махровый халат и черные очки. Ее иссиня-черные волосы были собраны в пучок, а руки заняты кружкой. Когда она подошла ближе, я увидела, что она чем-то удручена.

— Боже, я чувствую себя ужасно, — простонала Сэра, легко вскакивая на лавку возле одного из столов.

— Меня это не удивляет, — сказала я. — Доброе утро, мисс Совершенство.

Это было одно из «наших» прозвищ, которым я ее наделила еще в детстве.

— Доброе утро, Маленькая Мама, — ответила она, назвав меня так, как она изредка меня нежно называла.

Я усмехнулась и с грохотом бросила оставшиеся вилки и ножи на стол.

— О, пожалуйста, Мэл, — простонала она, — сжалься надо мной, перестань так громко стучать. У меня разламывается голова, я чувствую себя совсем больной.

— Знаешь, сама виновата, ты вчера не на шутку надралась.

— Спасибо, друг, за сочувствие.

Поняв, что она ничуточки не притворяется, я подошла к ней и положила руку ей на плечо.

— Извини, я не должна была тебя дразнить. Хочешь, принесу тебе что-нибудь от головной боли? Таблетки? Алказельцер?

— Нет, я уже приняла столько аспирина, что можно было бы убить слона. Я приду в себя. Пожалуйста, двигайся около меня очень осторожно, на цыпочках по траве, не стучи приборами и говори только шепотом.

Я покачала головой.

— О, Сэра, милая, ты сама себя наказываешь. Томас Престон Третий не стоит того.

Не обратив ни малейшего внимания на мое последнее замечание, она произнесла:

— Я полагаю, это говорит во мне еврейская половина, доставшаяся мне от Чарлза Финкелстайна… Именно это я унаследовала от моего дорого папочки: склонность к самоистязанию, тенденцию рассматривать все как национальную драму, считать это еврейской судьбой, на все смотреть мрачно.

— Давно ли ты что-нибудь слышала о Чарли?

Она улыбнулась и сделала гримасу.

— Боюсь, что давно. У него теперь новая жена, еще одна блондинка, стопроцентная американка, как моя мать, так что ему теперь не до меня. Я позвоню ему на той неделе, чтобы узнать, как он там, и назначу встречу с ним и Мирандой. Не хочу снова терять с ним связь.

— Да, лучше и не надо. Особенно после того, как он тебя простил за то, что ты взяла фамилию отчима. И к тому же чисто англосаксонскую фамилию.

— Ты хотела сказать, простил мою мать! — воскликнула она, слегка повысив голос. — Это ведь она сменила мою фамилию на Томас, а не я; мне было всего семь лет, и я была слишком мала, чтобы что-то решать.

— Я знаю, что дело в твоей матери, — пробормотала я, переходя к дальнему концу маленького стола, который начала накрывать для детей.

Сэра сделала большой глоток кофе, потом поставила кружку. Сняв солнечные очки, она положила локти на стол и опустила на них голову. Ее большие бархатные темно-карие глаза следили за тем, как я продвигалась вдоль стола.

— Сколько народа у вас будет к ланчу, Мэл? — спросила она.

— Примерно восемнадцать. Я так думаю. Давай посчитаем: моя мама и Диана, ты, близнецы и Дженни, плюс я и Эндрю, получается восемь. Я пригласила Нору, Эрика и Анну, это уже одиннадцать. Еще будут три пары — Лоудены, Мартины и Коллены, — это будет семнадцать, и еще два ребенка — Ванесса, младшая дочь Колленов, и Дик и Оливия Мартины приедут со своим младшим сыном Люком. Итого я насчитала девятнадцать.

— Могу только поблагодарить Бога, что нам не приходится на всех готовить.

Меня рассмешило выражение ее лица.

— Я знаю, что ты хочешь сказать. К счастью, Эндрю нанял и привез сюда людей, которые будут готовить барбекю. Нора, моя мама и Диана помогут мне подавать.

— Я надеюсь, к ланчу я буду лучше себя чувствовать и смогу к вам присоединиться.

— Это не обязательно, Сэш. Отдохни. В любом случае, я здесь накрою стол с закусками, поставив на него заранее салаты, хлеб, вареную фасоль, вареный картофель и кукурузу. Только сосиски, гамбургеры и жаркое нужно будет приносить сразу же на противнях от жаровни в кухонном дворе.

Сэра кивнула головой, но некоторое время молчала. Она сидела, глядя в пространство, и лицо ее было задумчиво. Затем она медленно произнесла:

— Твоя мать выглядит, как кошка, которая сегодня утром съела канарейку.

— Что ты имеешь в виду?

— У нее блестят глаза, и она не переставала улыбаться мне все время, пока я делала себе гренок. И, без сомнения, это была самонадеянная улыбка, даже немного самодовольная.

— Я думаю, что могу тебе сказать… — начала я, а затем заколебалась.

— Конечно, можешь; ты мне всегда все рассказывала с того дня, как научилась говорить.

— Предполагается, что это секрет.

— Ну и что, ты мне всегда рассказывала свои секреты, Мэл. А иногда и чужие тоже.

— Но и ты тоже! — воскликнула я в ответ.

— Готова поспорить, это касается мужчины. — Сэра ухмыльнулась и подмигнула мне.

— Я потрясена. Как ты догадалась?

Она рассмеялась.

— У нее такой взгляд, взгляд, который как бы говорит: «У меня есть мужчина, и он целиком мой». Мужчина может его не узнать, а каждая женщина догадается.

— Моя мама выходит замуж.

— Черт возьми! Вот так да! Молодец! Должно быть, ты шутишь?

— Нет, не шучу.

— Рада за тетю Джесс. Кто этот человек?

— Дэвид Нелсон. Я думаю, ты с ним встречалась раз или два, когда он был у мамы в гостях.

Сэра присвистнула.

— Ну и добыча, я тебе скажу. Очень хорошо выглядит и преуспевает, и к тому же моложе нее.

— Ты уверена, что он моложе?

— Да, уверена. Моя мама что-то говорила мне несколько месяцев тому назад о тете Джесс и Дэвиде, и она упомянула, что ему около пятидесяти восьми лет.

— О, всего четыре года, это не много. Во всяком случае, моя мама выглядит намного моложе него, как ты думаешь?

— Да, конечно.

— Я не могу представить, зачем она хочет делать еще одну косметическую операцию на лице. По-моему, она ей не нужна.

Если Сэра и была поражена моим замечанием, то не подала вида. Она сказала:

— Да, она в этом не нуждается, но, возможно, она чувствует себя неуверенно, беспокоится из-за своего возраста. С моей мамой происходит то же самое теперь, когда ей исполнилось шестьдесят лет: она всегда старается выглядеть моложе. Я полагаю, многие женщины считают, что это веха.

Я пожала плечами.

— Может быть. С другой стороны, шестьдесят лет — это не старость. На самом деле, в наши дни это считается молодостью. Сегодня утром, когда моя мама сказала, что хотела бы сделать небольшую подрезку и подтяжку, я пыталась убедить ее, что она в этом не нуждается. Но она сделает, что задумала. Она всегда так поступает.

— Интересно, сказала ли она моей маме? О том, что выходит замуж?

— Я не знаю. Но ничего не говори, Сэш, на случай, если она не сказала. Я объяснила тебе — это секрет. Мама еще даже отца не поставила в известность и пока не разговаривала со своим адвокатом о разводе. Она только совсем недавно приняла решение… по крайней мере, у меня сложилось такое впечатление.

— Я не скажу ни одной живой душе, обещаю тебе, Мэл. И я в самом деле рада за тетю Джесс, рада, что она счастлива.

— Я тоже.

Я помолчала, глядя на Сэру, затем уселась напротив нее.

— Что-нибудь не так? — спросила она, слегка нахмурившись и устремив на меня взгляд прекрасных темных глаз.

Я покачала головой.

— Нет. У меня что-то вроде… ну, какое-то озарение. Мама возилась с картофельным салатом, а я вдруг вспомнила сцену, в которой тоже присутствовал картофельный салат, произошедшую давным-давно, тоже утром четвертого июля. Мне было тогда пять лет. Я глубоко похоронила это воспоминание, забыла все. И вдруг память вернула его мне, по крайней мере, фрагмент той сцены, и я стала думать о своих родителях и об их отношениях в то время, когда я была маленькая, и вдруг я почувствовала жалость к своей матери. Мне внезапно пришло в голову, что, должно быть, она много страдала, когда была молодой женщиной.

Сэра кивнула в знак согласия.

— Оглядываясь назад, я думаю, наверное, да. Она всегда была одна. Вы обе были всегда одни. По крайней мере, я так это запомнила.

Некоторое время я молчала, затем пробормотала:

— У меня сегодня утром появилось ужасное чувство, Сэш…

— Что за чувство?

— У меня душа заболела. Я внезапно поняла, что была несправедлива, что, наверное, я напрасно осуждала ее все эти годы.

— Что ты имеешь в виду?

— Я думала, что их брак распался из-за нее, а теперь я не так уж уверена, что во всем была виновата она.

— Я уверена, что не только она. Во всяком случае, танго танцуют вдвоем, Мэл. — Сэра вздохнула. — Твой папа почти всегда был за границей, как я припоминаю. Он обычно сидел над кучей черепков где-нибудь на Ближнем Востоке, изучая обломки древних каменных орудий, пытаясь установить, из какого тысячелетия пришли они к нам.

— Ему часто приходилось отсутствовать именно из-за работы, ты это знаешь, Сэра, — сказала я и тут же поняла, что это звучит как оправдание.

— Но он никогда не брал с собой тебя и маму. Он всегда уезжал один.

— Мне надо было ходить в школу.

— Когда ты стала старше, ты могла бы ходить в местную школу, где бы твой отец ни проводил раскопки, или же тебе могли нанять учителя.

— Ходить в местную школу было бы невозможно, — отметила я. — Я не смогла бы говорить на местном языке, хотя бы поэтому. В конце концов, я была маленькая и не могла свободно изъясняться на арабском, урду, португальском, греческом или каком-нибудь еще.

— Твой сарказм не обязателен, Мэл, и есть много способов, чтобы приспособиться к необычной ситуации. Просто множество.

— Может быть, мои родители не могли себе позволить нанять учителя, — пробормотала я.

Сэра молчала.

Я смотрела на нее несколько мгновений, затем спросила:

— Ты осуждаешь моего отца?

— Эй, я никого и ничего не осуждаю! — воскликнула она. — Как я могу знать, что происходило между твоими родителями? Даже ты не знаешь этого в действительности. Господи, я не понимала даже, что происходит между моими собственными. Дети никогда этого не понимают, но всегда страдают. В конечном итоге.

Я ничего не сказала, и Сэра продолжала:

— Может быть, твоя мать чувствовала, что лучше, разумнее вырастить тебя в Нью-Йорке вместо какой-нибудь обветшалой, засаленной гостиницы где-нибудь посреди Аравийской пустыни.

— Или, может быть, просто мой отец предпочитал оставлять нас и уезжать в одиночестве, потому что у него были свои личные причины. — Я снова пристально на нее посмотрела.

— Ладно, Мэл, я никогда этого не говорила и даже отдаленно на это не намекала!

— Я не обвиняю и не пытаюсь приписать тебе чужие слова. Но, тем не менее, все могло быть и так. Я думаю, я никогда не узнаю, что там у них не сложилось в их браке.

— Ты могла бы спросить у твоей матери.

— Ох, Сэра, не могла бы.

— Уверена, что могла бы. Думаю, бывают такие моменты, когда ты вполне можешь у нее это спросить. Вот увидишь, и я готова держать пари, что она тебе за это не оторвет голову. На самом деле, она, может быть, будет рада, что ты это спросила, почувствует облегчение, если расскажет тебе об отце и о себе. Люди любят выкладывать то, что у них наболело, в особенности матери своим дочерям.

Я усомнилась в том, что моя мать придерживается того же мнения, но сказала:

— Я надеюсь, Сэш. Ты хорошо знаешь, что у нас с ней много различий. Но моя мама любит меня, а я люблю ее, даже несмотря на то, что она может быть невозможной. А сегодня я ощутила что-то еще, что-то совсем другое — истинную симпатию, настоящее сочувствие и что-то вроде… болезненного сожаления. Я поняла, что, по-видимому, ей приходилось не так уж легко с папой. И именно в тот момент я поняла, что была несправедлива к ней. Я думаю, что не могла видеть, что происходило в действительности, потому что была ослеплена своим обожанием отца.

— Возможно, ты была несправедлива, да, но теперь ты этого не сможешь изменить, дорогая. Что сделано, то сделано. Я рада, что у тебя было это… озарение, как ты сказала. — Сэра хмыкнула и, глядя прямо мне в глаза, сказала: — Твоего отца никогда не было с тобой. А твоя мать всегда была рядом.

Я с изумлением поглядела на нее, собираясь возразить, но резко закрыла рот. Я поняла, что сказанное Сэрой — чистая правда. Каковы бы ни были события тех лет, когда я росла, мой отец неизменно был за границей. Только маме приходилось решать мои проблемы, когда я была подростком, потом молодой девушкой, и даже когда я стала старше.

Я кивнула головой.

— Ты права, — сказала я наконец, признавая справедливость ее слов.

А потом ощутила резкий приступ угрызения совести и поняла, что впервые не была полностью лояльна по отношению к моему отцу. Однако, по всей вероятности, он столько же был виноват в разрушении их брака, сколько и моя мать.

Сэра встала, обошла стол и, подойдя, обняла меня.

— Я тебя люблю, — прошептала она.

— А я тебя; ты мой лучший друг, — сказала я, сжимая руку, лежавшую на моем плече.

Выпрямившись, она сказала с легким смешком:

— Лучше я пойду оденусь. Не хочу, чтобы твои гости застали меня в халате.

Я тоже встала.

— А я должна закончить накрывать столы.

Я взяла стопку красно-белых клетчатых салфеток и начала складывать их пополам.

Сэра отошла уже на несколько метров, но потом повернулась и сказала:

— Сегодня будет хороший день, Мэл. Этот праздник Четвертого июля будет самый удачный из всех твоих праздников. Я это обещаю.

Я ей поверила.

 

9

Сквозь застекленную створчатую дверь террасы я видела их, моих прекрасных детей, играющих на площадке перед дверью.

А как восхитительно они выглядели этим утром! Они были похожи на маленьких ангелов Боттичелли: выгоревшие на солнце светлые волосы, ярко-голубые глаза, унаследованные от отца, и округлые младенческие щечки, гладкие и розовые, как кожица спелого персика.

Я подошла к стеклу, слушая, о чем они болтают между собой. Они близко придвинулись друг к другу, почти неразделимые на самом деле. Они были так похожи друг на друга и в то же время были совсем разные.

Лисса говорила:

— Да, Джейми, это хорошо. Дай им каждому по флажку. У нас на доме большой флаг, так что и они тоже должны иметь свои флаги.

— Я не знаю, когда они смогут увидеть свои флаги, пробормотал Джейми, бросая на сестру быстрый взгляд, а затем снова вернулся к прерванному делу.

Мой шестилетний сын старался закрепить маленький звездно-полосатый флажок на верху стены, в трещинах между камнями.

— Этот для Тибиты и Хенри. Но они не вылезут, чтобы посмотреть на него, когда кругом столько народу, и мама пригласила еще гостей на ланч. Ванесса и Люк тоже приедут.

— Тьфу! — Лисса скорчила рожицу. — Откуда ты знаешь?

— Мне сказала бабушка Джесс.

— Тьфу! — снова произнесла Лисса. Подойдя к своему брату, она дружески обняла его за плечи и стала смотреть на флажок, прикрепленный к стене. — Не беспокойся, Джейми, маленькие бурундуки увидят свой флаг сегодня ночью.

— Ты в этом уверена?

— Конечно. Они вылезают ночью поиграть. Они все вылезают — черная змея и кролик тоже.

Лисса успокоила брата, ее голос звучал, как всегда, уверенно. Моя дочь была одной из наиболее самоуверенных особ, которых я когда-либо встречала.

— Теперь, — продолжала она, — давай прикрепим один флаг сбоку, вот здесь, для Элджернона, а другой для Анджелики.

Джейми кивнул и бросился делать то, что она предложила. Но почти сразу же, как он водрузил его, флажок упал на площадку.

— Он не держится! — закричал он, повернувшись к Лиссе, как всегда, ожидая ее руководства. Она родилась первой и была среди них лидером; Джейми часто был неуверен в себе, чересчур чувствительно относился к некоторым вещам и вообще унаследовал мою артистическую натуру.

— Есть ли у папы тот замечательный клей, которым он иногда пользуется? — спросила Лисса. — Мама говорит, что он клеит все.

— Да, он приклеит, — сказала я, открывая дверь с террасы и выходя на площадку. — Но я не хотела бы, чтобы вы сегодня утром возились с этим клеем. Его непросто использовать — он очень быстро сохнет и может приклеиться к коже.

— Но, мамочка… — начала Лисса.

Я прервала ее:

— Не сегодня, милая. Во всяком случае, у меня, кажется, есть более удачная мысль, как решить эту проблему, Джейми. Почему не взять ваш пластилин? Ты сможешь прилепить маленький кусочек к стене, там, где ты хочешь прикрепить флажок, а затем воткнуть флаг в этот пластилин. Я уверена, что флажок будет держаться очень надежно.

— О, мама, это хорошая мысль! — воскликнул Джейми, улыбнувшись во весь рот. — Я сбегаю за ним.

— Не спеши, упадешь! — крикнула я ему вслед, глядя, как он бежит в дом со всех ног. Трикси еле за ним успевала, скача рядом.

Я посмотрела на Лиссу и улыбнулась, подумав, какая она хорошенькая в розовой майке и такого же цвета шортах.

— Значит, вы решили дать каждому из ваших маленьких друзей, которые живут в этой стене, по флажку? Это очень мило.

Она кивнула, серьезно и торжественно взглянув на меня:

— Да, мамочка. Мы не можем оставить их без флажков Четвертого июля. На каждом американском доме должен быть флаг, ты так сказала.

— Да, я это сказала, а где вы взяли флажки?

— Папа купил их в магазине около овощного базара. И он купил тебе цветы. — Она внезапно замолчала, глаза у нее расширились, и она прижала ладонь ко рту. — Ох, мама, я не должна была тебе это говорить. Это сюрприз. Сделай вид, когда папа подарит тебе цветы, что ты не знала.

Я кивнула:

— Я уже забыла, что ты сказала.

Джейми вернулся со следовавшей за ним Трикси и погрузился в работу, отщипывая маленькие кусочки от пластилина и делая из них шарики.

Лисса некоторое время наблюдала, затем повернулась ко мне.

— Мама, мне жарко! Можно я сниму майку?

— Не думаю, что тебе следует ее снимать, милая. Я не хочу, чтобы ты обгорела, Ты же знаешь, как ты быстро обгораешь.

— Но ведь о-очень жарко! — пожаловалась она.

— А не хотите ли нырнуть в бассейн? — предложила я.

— Ой, конечно! Как хорошо! Как хорошо! — Она захлопала в ладоши, затем закричала Джейми: — Пошли за нашими купальниками, рыбка!

— Рыбка? — переспросила я. — Почему ты так называешь своего брата?

— Папа сказал, что он как рыба в воде себя чувствует: так же хорошо плавает.

— Это верно. Но ты и сама неплохо плаваешь, глупышка.

— Мама, можно взять Свеллен в бассейн, чтобы она поплавала вместе с нами?

— Не глупи, Лисса, конечно нельзя. Ведь Сью-Эллен — всего лишь золотая рыбка. Она потеряется в бассейне и испугается до смерти.

— Она не испугается, мама, правда. Она смелая маленькая рыбка. — Лисса выразительно посмотрела на Джейми и повторила: — Очень, очень, очень смелая рыбка.

— Я не обижал твою рыбку, — пробормотал Джейми, не глядя на сестру.

— Разумеется, нет, дорогой! — воскликнула я. Повернувшись к Лиссе, я продолжала: — Ты в самом деле не можешь взять ее с собой в бассейн, хотя она и крайне смелая маленькая рыбка. Ты ведь знаешь — она может отравиться хлоркой, а ты ведь не хочешь, чтобы с ней что-нибудь случилось?

Моя дочь замотала головой; ее голубые глаза округлились и стали еще больше.

Я терпеливо объяснила:

— Сью-Эллен лучше в ее аквариуме в твоей спальне. Правда, ей там хорошо.

— Как тебе нравятся флаги, мам? — Джейми отступил назад, склонив голову набок и гордо глядя на свою работу.

— Замечательно! Ты отлично поработал! — выразила я свой восторг.

— Привет, миссис Кесуик, — сказала Дженни, выходя из-за угла дома.

— А, вот и вы, дорогая Джен, — сказала я, улыбаясь ей в ответ. — Мне будет не хватать нашей хорошенькой молодой помощницы, когда вы вернетесь к себе в Англию в ноябре. Надо поговорить с Дианой о том, чтобы она нашла вам замену; это будет нелегко, конечно.

Дженнифер была чудесная, необычная девушка, и мы все к ней очень привязались.

— Могу я что-нибудь сделать, чтобы помочь с ланчем? — спросила Дженни, подойдя к Джейми, стоявшему у стены.

Когда она посмотрела на флаги, на ее лице отразилось одобрение, и она поощрительно потрепала его по плечу.

— Тебе там уже совсем ничего не надо делать, Джен, — сказала я. — Последи за своими питомцами, чтобы они чего-нибудь не натворили. А вы…

— Мамочка сказала, что мы можем пойти поплавать, — перебила меня Лисса.

— Но я хочу, чтобы ты была в бассейне вместе с ними, Дженни, — сказала я.

— Разумеется, миссис Кесуик. Я никогда не пустила бы их в воду одних, вы это знаете. Сейчас зайду в дом и принесу купальники.

Лисса спросила:

— Нам ведь не придется сидеть за детским столом, а, мама?

— Конечно придется. — Я удивленно посмотрела на нее.

— Мы не хотим, мама, — сообщил мне Джейми.

— Почему не хотите?

— Мы хотим сидеть с тобой и папой, — объяснил он.

— Ох, Джейми, за нашим столом не хватит места, дорогой. В любом случае, вы должны быть вместе со своими маленькими гостями. Вы должны за ними ухаживать.

— Ванесса и Люк. Тьфу! — Он скорчил гримасу, закрыл глаза и снова скривился.

— Ты их не любишь?

Я была обескуражена этой внезапной вспышкой неприязни по отношению к детям наших соседей, с которыми в прошлом они часто играли и были вполне довольны этим.

Наконец Джейми пробормотал:

— Ванесса странно пахнет, мама, как прабабушкина шуба.

— Шариками от моли? — Я удивленно смотрела на него, подняв брови. — Как странно! Ты в этом уверен, Джейми?

Он энергично кивнул головой.

— Да. — Он усмехнулся мне. — Может быть, родители хранят ее с шариками от моли, мама, так же как прабабушка Эделия хранит свою меховую шубу? В этом ее странном деревянном шкафу. Ха-ха-ха-ха! — Он издевательски рассмеялся, как умеют это делать маленькие мальчики.

Мне самой стало смешно. Лисса хихикнула и запела:

— Старые пахучие шарики от моли, старые пахучие шарики от моли… Ванесса воняет старыми пахучими шариками от моли.

— Ш-ш-ш-ш! Не шали, — цыкнула я на нее, но поняла, что все еще сама смеюсь. Взглянув на Джейми, я спросила: — А почему ты внезапно разлюбил Люка?

— Он хочет быть главным, а главные — мы.

— Понимаю. Тем не менее, я думаю, вам придется сидеть с ними сегодня во время ланча. У вас нет выбора, дети. Ну, сделайте мне такое одолжение, пожалуйста.

— Могут ли бабушки хотя бы сидеть с нами? — спросила Лисса. — Пожалуйста, мамочка.

— Я не знаю… Хорошо, может быть. Ох, почему нет? Ладно, да.

— О, как здорово, нам это нравится, — сказал Джейми.

— Рада это слышать, — пробормотала я, подумав, как бы я вышла из положения, если бы они не любили своих бабушек.

— Мы их любим, — понравился Джейми.

— Они дарят нам много подарков, — сообщила Лисса.

— И денег, — добавил Джейми. — Кучу денег.

— Они не должны этого делать! — воскликнула я, качая головой и отворачиваясь, чтобы скрыть улыбку. Не ничего более удивительного, чем детская честность; она может быть грубой, и все равно у меня захватывает дух.

Джейми дернул меня за руку.

— Да, дорогой, чего ты хочешь?

— Кому ты принадлежала до того, как папа получил тебя?

— Я думаю, твоей бабушке. Бабушке Джесс. Почему ты об этом спросил?

— Значит, мы принадлежим тебе и папе, да? — поинтересовалась Лисса.

— Конечно! — воскликнула я.

Присев на корточки, я притянула их обоих двумя руками и прижала к себе. Они так хорошо пахли, так по-детски, так свежо. Я люблю этот легкий детский запах — шампуня, мыла, талька, молока, сладостей и нежного дыхания. Я так их любила, моих маленьких боттичеллиевских ангелочков.

Джейми слегка отклонился назад, пристально посмотрел мне в лицо и дотронулся до моей щеки грязной теплой маленькой рукой.

— Мам, будет ли новый ребеночек принадлежать всем нам или только тебе и папе?

— Ребеночек? Какой ребеночек?

— Тот, которого вы с папой стараетесь сделать. — Его тонкие светлые бровки сошлись вместе. — А из чего вы его делаете, мам?

Я была настолько поражена, что с минуту не нашлась, что сказать. И прежде чем я смогла придумать ответ, Лисса объявила с некоторой уверенностью:

— Они делают его из любви.

Она улыбнулась мне, явно крайне гордая собой, и наклонила голову, став похожей на маленькую мудрую старушку.

— Что ты хочешь сказать, Лисса? — спросил ее брат, прежде чем я смогла что-нибудь вымолвить.

Я быстро вскочила.

— Ладно, мы пытаемся сделать ребенка, это верно. Когда ваш папа рассказал вам об этом?

— Когда он кормил нас завтраком сегодня утром, — ответил Джейми. — Он рассердился на нас, потому что мы очень шумели. Он сказал, что скоро нам придется самим о себе заботиться, и поэтому лучше, если мы начнем быстро взрослеть. Он сказал, что нам надо будет присматривать за новым ребенком, когда он появится, быть ответственными детьми и заботиться о нем. Чей он будет, мам?

— Наш. Если у нас получится, конечно.

— Ты хочешь сказать, что, может быть, вы не сумеете его сделать? — спросила Лисса.

— Боюсь, что так, — признала я.

— Хорошо, не делайте его. Мне и так нравится, когда только мы и Трикси! — воскликнула она.

— Если вы все же его сделаете, а он нам не понравится, сможем мы его отдать? — спросил Джейми.

— Конечно, нет, — возмутилась я.

— Но когда у Мисс Петигрю были котята, Анна отдала их, — напомнил мне сын.

— Это совсем разные вещи, Джейми, дорогой. Ребенок — это ребенок, а котенок — это котенок.

— Мы сможем назвать ребенка Ровер, мам?

— Не думаю, Джейми.

— Глупый, это же собачье имя! — вскричала Лисса.

— Но это мое любимое имя, — огрызнулся Джейми.

— Это имя для собаки-мальчика. Нельзя этим именем назвать ребенка-девочку, — сказала ему Лисса, всем своим видом подчеркивая превосходство.

— Если это будет девочка, мы сможем назвать ее Ровресса или Ровретта.

— Ты дурак, Джейми Кесуик! — вскричала его сестра, бросив на него презрительный взгляд. — Ты глупый мальчик.

— Нет, я не глупый, это ты глупая.

— Прекратите оба! — приказала я.

— Мам! — Джейми уставился на меня яркими голубыми глазами. — Пожалуйста, скажи мне, как вы делаете ребенка из любви?

Я было задумалась на мгновение, гадая, как наиболее успешно объяснить им это, не прибегая к сплошной лжи, а тем временем Лисса наклонилась к Джейми и сказала:

— Секс. Вот так делаются дети.

Пораженная, я воскликнула:

— Кто тебе это сказал?

— Мери-Джейн Эткинсон, девочка, которая сидит со мной за одной партой. Ее мама только что сделала ребенка при помощи секса.

— Понятно, а что еще сказала тебе Мери-Джейн?

— Ничего, мам.

— М-м-м…

К счастью, в этот момент как раз вернулась Дженни, и разговор о детях оборвался. На Дженни уже был надет купальник, и она несла купальники для близнецов.

— Надевайте-ка это, — сказала она, протягивая Джейми плавки, а Лиссе — ее крошечное бикини розово-желтого цвета, которое Диана купила ей в Париже.

— Я хочу, чтобы они были с надувными подушками для плавания, Джен, им не следует залезать в бассейн без них или без тебя, — предостерегла я.

— Не беспокойтесь, миссис Кесуик, я буду как следует за ними следить.

Сказав это, она повернулась к Лиссе и помогла ей надеть лифчик от бикини, а затем повела близнецов в мелкий конец бассейна. Взяв две пары надувных подушек, она надела их на руки Лиссе, а затем и Джейми.

Через мгновение все трое были в бассейне, смеясь и плескаясь в воде с заразительным весельем.

Я наблюдала за их барахтаньем несколько минут и собралась уже идти в кухню, чтобы посмотреть, что там происходит, как увидела Эндрю. Он подошел ко мне сбоку, поцеловал в щеку и вручил мне огромную охапку красных и белых гвоздик.

— К сожалению, у них не было синих гвоздик, чтобы следовать в точности цветам сегодняшнего праздника, — прошептал он мне тихо и снова поцеловал.

— Такие необычные цветы бывают только изредка. Чаще всего на Святого Патрика, когда их красят в зеленый цвет, — сказала я. — Спасибо, родной. — Я пристально посмотрела на него. — Близнецы озабочены тем, что мы стараемся сделать ребенка, Эндрю.

— Ну, мы стараемся.

— Они сгорают от любопытства по этому поводу. Зачем ты им об этом сказал?

Он засмеялся:

— Я не собирался, я нечаянно. Честное слово, котенок. У меня просто вырвалось. Сегодня утром они были просто невыносимы, а Лисса превратилась в Мисс Я-Все-Знаю. Я захотел их быстро остановить и поэтому прочел лекцию о том, что они должны быть более взрослыми и вести себя серьезнее. И вот тут-то я упомянул о будущем ребенке. Дети потеряли дар речи, и, таким образом, это возымело желаемое действие. На время. — Он снова усмехнулся. — Могу тебе сказать, бабушки были в восторге. В полном восхищении.

— Как ты меня только что назвал? — воскликнула Диана, появляясь в дверях террасы.

— Ой, привет, ма! — поздоровался с ней Эндрю. Он снова рассмеялся и прижал ее к себе. — Бабушка. Я назвал тебя и Джессику бабушками, мама. Но я должен признать, что вы самые шикарно выглядящие бабушки, которых я когда-либо видел. Самые прекрасные. И у вас обеих фантастические ноги.

— Твой муж — ужасный льстец, — сказала мне свекровь и подмигнула.

— Он говорит чистую правду, Диана, — ответила я и направилась в дом. — Я должна пойти и переодеться к ланчу, если вы не имеете ничего против.

— Иди, Мэл. Я посижу здесь и полюбуюсь на своих внуков, резвящихся в воде. — Она села в белое садовое кресло и стала смотреть в сторону бассейна.

— Я пойду с тобой, — сказал мне Эндрю.

Он взял меня за руку, и вдвоем мы вошли в створчатую дверь террасы. Трикси тут же последовала за нами.

Когда мы проходили через террасу, Эндрю прошептал мне на ухо:

— Попытаемся сейчас сделать ребенка? Или у тебя нет времени?

— Ох, ты совершенно невозможен! Неисправим!

Но, несмотря на эти слова, я улыбнулась ему.

Наклонившись надо мной, Эндрю поцеловал меня в кончик носа.

— Я люблю тебя, котенок, — пробормотал он, став внезапно серьезным. Затем его лицо снова переменилось, озорные искры запрыгали в глазах, и он произнес: — Слушай, я всегда хочу, в любое время, в любом месте. Скажи только слово.

Я засмеялась:

— Сегодня ночью?

— Считай, что тебе назначено свидание. — Он засмеялся.

 

10

Коннектикут, октябрь 1988

Опять прилетели птицы. Большая стая опустилась на лужайку неподалеку от бассейна точно так же, как вчера. Теперь они стояли здесь неподвижные, молчаливые, черными полосами выделяясь на фоне зеленой травы, усыпанной опавшими темно-красными и золотистыми осенними листьями.

Сквозь окно моей мастерской я могла их видеть очень отчетливо. Они были похожи на хищных птиц. Невольная дрожь пробежала у меня по позвоночнику при этой мысли, по шее и лицу тоже пошли мурашки.

Отложив кисть, я обошла мольберт открыла дверь.

Наблюдая за птицами с порога, я удивлялась, почему они все еще здесь. Несколько часов тому назад, еще в спальне, я видела, как они садились, и поразительно было то, что они задержались, не шевелясь и не издавая никаких звуков.

Краем глаза я заметила яркое цветовое пятно и обернулась, чтобы посмотреть на дом.

По ступеням террасы спускалась Сэра, неся поднос. Она тепло оделась, защищаясь от осеннего холода: на ней были серый свитер огромного размера, серые шерстяные брюки и черные замшевые сапоги. Длинный красный шерстяной шарф, обвивавший ее шею, и привлек мое внимание за секунду до этого.

— На что ты так пристально смотришь? — спросила она, подойдя ближе.

— Вон на тех черных птиц. — Я указала в ту сторону. — Они снова вернулись.

Остановившись, Сэра посмотрела через плечо и сделала гримасу.

— Они так странно выглядят, — пробормотала она. — Так… отвратительно.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — сказала я и пошире открыла дверь, пропуская ее в мастерскую.

— Я думаю, ты не против чашки кофе? — осведомилась она. — Ничего, если я побуду с тобой? Или я буду мешать тебе работать?

— Нет, не будешь, и я хочу кофе.

Отвернувшись от странных птиц, я закрыла дверь и прошла за ней в комнату. Подвинув коробку акварели и банку с водой, я освободила место для подноса на маленьком столике, стоявшем около старой кушетки.

Сэра села и налила кофе. Подняв голову и взглянув в небо, она воскликнула:

— Господи, что же эти птицы делают на лужайке? Их там так много, Мэл.

— Я знаю, и в этом есть что-то потустороннее, не правда ли? То, как они сидят, я имею в виду. Здесь у нас кругом дикая природа. Болотистые луга ниже, рядом с бобровой плотиной, относятся к заповеднику; канадские гуси и кряквы прилетают и занимают весь пруд, а иногда голубая цапля оказывает нам честь и навещает нас. Эндрю даже видел несколько раз ястреба.

— А что это за черные птицы?

— Вороны, — сказала я. — Или, может быть, грачи. Как ты думаешь?

— Понятия не имею! Я ничего не понимаю в птицах.

Я засмеялась, сделала глоток кофе и откусила миндальное печенье.

Сэра сделала то же самое, затем взглянула поверх своей чашки кофе и спросила:

— Ты уже решила окончательно? Я имею в виду твою поездку в Лондон на следующей неделе, чтобы повидать Эндрю?

— Я думаю, что да. Я бы хотела поехать, Сэра, потому что он застрянет там еще на две недели. Это, если ты не возражаешь против того, чтобы приехать сюда с Дженнифер и близнецами. На самом деле, если тебе это больше нравится, ты можешь переехать в мою нью-йоркскую квартиру на те несколько дней, пока меня не будет.

— Ты ведь знаешь, как я люблю играть в мамочку, как я обожаю Джейми и Лиссу и в восторге от того, что мы приедем сюда. Честно говоря, эти спокойные уикэнды вдали от сводящей с ума толпы просто благодать. Мне кажется, здесь я действительно смогу подзарядить свои батареи. И только Бог знает, как я в этом сейчас нуждаюсь, — на работе такая гонка. Так что ты можешь рассчитывать на меня и строить планы. Я буду на посту, и все будет благополучно. В любом случае, я… — Она замолчала и посмотрела в окно, выходящее на лужайку.

Я посмотрела в том же направлении, затем вскочила и бросилась к двери. Я открыла ее настежь и встала на пороге. Все птицы разом, в едином порыве поднялись в воздух: в воздухе раздались хлопанье и свист крыльев. Я смотрела им вслед в серое хмурое небо. Было видно, что размах крыльев у них очень велик; это были большие птицы. Они поднимались выше, описывая круги и зигзаги в свинцовом небе, затем, описав круг над мастерской, бросили темную тень на ее крышу.

— Это не черные дрозды и не вороны, — сказала я. — Они намного больше. Эти птицы — вороны.

— Тень Эдгара Аллана По, — тихим голосом произнесла Сэра, стоя сзади меня.

Она меня испугала. Я не заметила, что она вслед за мной подошла к дверному проему. Я резко обернулась.

— Ты меня испугала! Я чуть не подскочила! — воскликнула я. — Я не знала, что ты здесь стоишь. И что ты имеешь в виду, говоря о тени Эдгара Аллана По?

— Ворон — это его излюбленный образ, — сказала она. — Всегда встречается в его рассказах. Считалось, что эта птица является дурным предзнаменованием, предвестником смерти, ты знаешь?

Меня охватил озноб, и я почувствовала, что дрожу.

— Не говори таких вещей, Сэра, ты пугаешь меня.

— Не будь такой глупой, — засмеялась она. — Я просто шучу.

— Ты прекрасно знаешь, что я никогда не любила ничего мрачного или потустороннего и никогда ничего не имела общего с оккультными науками… — Я не закончила фразу.

Сэра с удивлением смотрела на меня, и в ее глазах отражалось сочувствие.

— Что такое? — спросила я. — Почему ты на меня так смотришь? Так странно.

— Ты жутко побледнела, Мэл. Я прошу прощения, честное слово. Я забыла, что ты слегка чувствительна к такого рода вещам.

— А ты нет, — ответила я, пытаясь прийти в себя и даже стараясь засмеяться. Но до сих пор я чувствовала холод во всем теле и, как бы ни было это нелогично, чувствовала какой-то необычный страх.

— Совершенно верно, — согласилась Сэра. — Чем более мрачные и пугающие события изображают в кино и в книгах, тем больше мне это нравится. — Она снова засмеялась. — По был моим любимым писателем, пока не появились Стивен Кинг и Энн Райс.

— Боюсь, у меня совсем другие вкусы, — заметила я.

Закрыв за собой дверь, я вернулась на кушетку.

Сэра прошла к длинному столу под окном в задней части моей мастерской и остановилась, глядя на разложенные на нем акварели.

— Это просто замечательно, Мэлли! — закричала она с удивлением. Голос ее заметно оживился. — О! Мне нравятся рисунки этих зверюшек, живущих в стене! Вот Элджернон, черная змея, которая засунула голову в коробку с конфетами. О! Да это вишни в шоколаде. И какая миленькая Анджелика в своем пасхальном колпачке, будто на шествии на Пятой авеню, и бурундуки, готовящие колыбель для ребеночка, которого они хотят усыновить. — Она повернулась ко мне, на лице ее сияла улыбка. — Мэл, ты просто гениальна, это блестяще. Это изумительные рисунки, полные очарования и юмора. Ты выбрала не ту профессию. Ты должна была бы стать иллюстратором детских книг.

— Очень мило с твоей стороны говорить мне такие вещи, но у меня по горло других дел, не считая Эндрю и близнецов, — сказала я. — Но я рада, что они тебе понравились. Я получаю удовольствие, делая эти книжки, и Эндрю помог мне с редактурой.

— Дети будут очень рады, когда найдут их в своих чулках на Рождество, — сказала Сэра.

— Надеюсь, если учесть то время, которое я на них потратила.

— Ты должна попытаться их издать, Мэл.

Я отрицательно покачала головой.

— Я не уверена, что они настолько хороши.

— Поверь мне, они достаточно хороши для этого.

— Я писала и рисовала для Джейми и Лиссы — только для них, и это мне больше нравится.

…После того как Сэра ушла из мастерской, я снова взялась за кисть и подошла к портрету, стоявшему на мольберте. Это был портрет Дианы, и я его рисовала для рождественского подарка Эндрю.

Первые наброски я сделала в июле, когда она у нас гостила, и сделала много ее фотографий в той же позе и в то же время дня. Работая маслом последние два месяца, я почти уже закончила портрет. Я провела добрых полтора часа, сконцентрировавшись на Дианиных волосах, пытаясь уловить их медный оттенок, и когда я почувствовала, что получилось верно и уже больше я ничего не смогу улучшить, я отложила кисти. Мне необходимо было на пару часов уйти от портрета, чтобы получить новое восприятие; к тому же уже почти наступило время ланча, и я хотела сесть за стол вместе с Сэрой, близнецами и Дженни.

Взяв тряпку, я намочила ее в скипидаре и очистила кисти, которыми писала этим утром. Когда я кончила, то погасила свет, накинула на себя плотный вязаный жакет и направилась к двери. Но, не дойдя до нее, я услышала телефонный звонок и подняла трубку.

— Алло.

— Это я, любимая, — послышался голос Эндрю из Лондона.

— Привет, дорогой, как ты там? — спросила я, улыбаясь в трубку, довольная, что слышу его голос.

— У меня все в порядке, но я по тебе ужасно скучаю, и по близнецам тоже.

— Мы тоже по тебе соскучились.

— Ты ведь приедешь на следующий уик-энд, не так ли? — спросил он встревоженно.

— Ничто не сможет мне помешать! Сэра согласилась приехать с Дженни и близнецами сюда, и они будут здесь вместе развлекаться.

— И мы тоже, котенок, я тебе это обещаю, — сказал мой муж.

 

11

Лондон, ноябрь 1988

В четверг утром я вылетела в Лондон на «конкорде». Эндрю настоял на том, чтобы я летела сверхзвуковым рейсом, потому что это очень быстро, всего три с половиной часа; он рассуждал так: раз я еду всего на несколько дней, это даст нам возможность побыть вместе подольше. Все мои возражения он преодолел, заверив меня, что расходы на мой дорогой билет берет на себя его фирма.

И я убедилась, насколько это замечательно. Я едва успела перекусить в самолете, расслабиться и приняться за чтение моей Колетт, как мы уже приземлялись в Хитроу. Другим преимуществом полета на «конкорде» было быстрое получение багажа. Нанятый мной носильщик очень быстро погрузил мои чемоданы на тележку и пулей промчался вместе со мной через таможню. Когда мы вышли в зал прилета аэропорта, я еще не успела опомниться от той скорости, с которой все было проделано.

Я огляделась в поисках Эндрю и увидела его прежде, чем он заметил меня. Он стоял сразу за барьером и выглядел очень красивым и элегантным с небрежно брошенным на плечо плащом. На нем были серый в полоску костюм, бледно-голубая рубашка и одноцветный серый шелковый галстук; он, как всегда, выглядел безукоризненно, и не только в одежде, но и от макушки его ухоженной головы до носков, до блеска начищенных коричневых туфель.

При виде его я почувствовала волну возбуждения. Так всегда со мной бывает, когда мы в разлуке. Он был единственным мужчиной, которого я когда-либо любила, и единственным мужчиной, которого я когда-либо могла захотеть.

Вдруг он меня увидел, и его лицо расплылось в улыбке. Я подняла руку, приветствуя его, улыбнулась ему в ответ и поспешила навстречу. Через доли секунды он уже держал меня в объятиях, прижимая к себе и целуя. Крепко вцепившись в него, я вдруг подумала — как замечательно, что менее четырех часов тому назад, покинув аэропорт Кеннеди, я стою здесь, на английской земле и обнимаю мужа.

Наконец мы отодвинулись друг от друга и я сказала:

— Мои вещи на тележке. — Я показала через плечо на носильщика.

Эндрю взглянул в том направлении и кивнул.

— Добрый вечер, хозяин, — сказал носильщик. — Машина ждет?

— Да, на стоянке перед зданием, — сказал ему Эндрю.

— Прямо и вперед! — Носильщик пошел перед нами, катя перед собой тележку. Мы следовали за ним.

Эндрю обернулся ко мне и поднял брови:

— Ты приехала на весь срок, не правда ли?

— Какой срок?

— Моей командировки. Я полагаю, багажа тебе достаточно будет?

Я засмеялась:

— Всего два чемодана и сумка с косметикой.

— Однако большие чемоданы, — пробормотал Эндрю, слегка улыбаясь.

Я бросила на своего мужа кокетливый взгляд и сказала:

— Но если ты хочешь, я останусь.

— В самом деле, любимая? — Его лицо просияло, а в глазах появилось нетерпение.

Я тут же пожалела, что дразнила его, и объяснила более серьезным тоном:

— Я бы очень хотела остаться дольше, чем мы планировали, Эндрю, но ты же знаешь — я не могу. Я должна быть обратно в понедельник.

— Почему?

— Я не могу бросить детей дольше, чем на уик-энд.

— Конечно, можешь, дорогая. Близнецы будут в порядке — у них есть Дженни, твоя мать и Сэра.

— Сэра работает на неделе, — ответила я.

— Твоя мать не работает, и Дженни — очень надежная няня. С ней они, как за каменной стеной.

— Но мы же договорились, что я прилетела сюда только на уик-энд, — напомнила я ему. Потом пристально глядя на него, добавила: — Я не должна была с тобой начинать эту торговлю, и мне не следовало тебя дразнить, говоря, что останусь надолго. Честно говоря, это невозможно. Я буду чувствовать себя неспокойно, Эндрю.

Лицо его приняло угрюмое выражение, но он молчал. Мы продолжали идти, не говоря ни слова.

Внезапно приняв решение, я снова остановилась, повернулась к нему и сказала:

— Послушай, я останусь до вторника, дорогой. Я думаю, там все обойдется. Ладно? Ты на это согласен?

Улыбнувшись, он кивнул и воскликнул:

— Мэл, это великолепно, просто великолепно!

Затем, крепко взяв меня за локоть, он повел меня к выходу.

Мы вышли через стеклянную дверь аэровокзала, пересекли улицу и пошли на стоянку, где нас уже ждал носильщик с моими чемоданами на тележке.

Я вздрогнула. Стояла туманная ноябрьская ночь, и была холодная, типичная для поздней английской осени погода.

Темно-зеленый «роллс-ройс» медленно тронулся навстречу нам и затормозил. Шофер в униформе выскочил из машины, кивнул мне и сказал:

— Добрый вечер, мадам.

Он пошел помогать носильщику засунуть чемоданы в багажник, прежде чем я успела ответить.

Повернувшись к носильщику, я поблагодарила его за помощь и направилась к машине. Эндрю дал ему на чай и последовал за мной. Усадив меня, Эндрю залез в автомобиль следом за мной и закрыл дверцу. Он немедленно заключил меня в объятия и поцеловал долгим поцелуем, затем отодвинулся и сказал:

— Так хорошо, что ты здесь, Мэл.

— Я знаю. Я чувствую то же самое, — ответила я. — Замечательно оказаться здесь, рядом с тобой.

Шофер сел за руль и включил зажигание. Несколько секунд спустя мы оставили здание аэропорта позади и направились в сторону магистрали, ведущей в Лондон.

Я взглянула на мужа. Задержав взгляд на его лице, я обнаружила, что он выглядит намного более усталым, чем мне показалось при встрече. Под глазами у него залегли тени, и в спокойном состоянии его лицо показалось необыкновенно утомленным. Он выглядел крайне усталым.

Нахмурившись, я спросила:

— У тебя были намного более напряженные дни, чем ты мне сказал, не правда ли?

Эндрю быстро кивнул, сжал мою руку и указал глазами на шофера, давая понять, что не желает говорить при нем. Он пробормотал вполголоса:

— Потом.

— Хорошо.

Открыв сумку, я достала два конверта, подписанные печатными буквами неровным детским почерком: «Папе». Я передала их Эндрю.

— Лисса и Джейми написали тебе по открытке.

Он достал очки в роговой оправе, распечатал письма и с видимым удовольствием принялся их читать.

Я откинулась на мягкую кремового цвета кожаную обивку сиденья и стала смотреть в окно. Было уже шесть тридцать утра, но еще не рассвело, так что ничего за окном не было видно. Дорога блестела от дождя, и движение в этот час было напряженным. Но «роллс-ройс» спокойно двигался вперед с немалой скоростью, и я знала, что, несмотря на дождь, который теперь превратился в ливень, мы приедем в «Клеридж» через час или около того.

Позже, тем же вечером, после того как я позвонила Дженни в Нью-Йорк, распаковалась, приняла душ, снова сделала макияж и переоделась, Эндрю повел меня обедать в «Коннот Отель».

— По сентиментальным причинам, дорогая Мэл, — сказал он, когда мы шли из «Клериджа» в другую гостиницу» расположенную на Карлос-Плейс.

Было по-прежнему холодно и сыро, но сильный ливень давно уже прекратился, и я была рада немного подышать воздухом после перелета в душном салоне самолета. В любом случае, я любила ходить пешком по Лондону, особенно в районе Майфер в околообеденное время.

Движение транспорта становилось гораздо менее напряженным, и на улицах было меньше народа; в действительности они были почти пустыми в это время дня. Есть что-то очаровательное в этой старой красивой части Лондона. На некоторых улицах Майфера дома все еще жилые, хотя часть элегантных особняков в георгианском стиле заняты под офисы; но, независимо от этого, Майфер имеет для меня особый смысл и хранит в себе множество дорогих воспоминаний о том времени, когда Эндрю ухаживал за мной.

Как только мы сели за наш столик в ресторане «Кон-нота», Эндрю заказал бокал белого вина для меня и очень сухой мартини для себя. Пока мы ждали, когда принесут вино, он начал рассказывать о лондонском отделении «Блоу, Эймса, Бреддока и Заскинда» даже без какой бы то ни было просьбы с моей стороны.

— Я думаю, что довольно скоро покончу здесь с делами, — объяснил он, наклонившись ко мне через стол и пристально глядя на меня. — Здесь такая неразбериха, как я тебе вроде бы уже говорил по телефону. Последние несколько лет руководства здесь никуда не годится. Зять Джо Бреддока не может отличить свою задницу от локтя, и нам с Джеком Андервудом приходится вертеться, чтобы удержать лондонское отделение на плаву.

Я слушала с недоверием. Это предприятие всегда было очень выгодно в финансовом отношении. По-видимому, до недавнего времени. Пораженная, я воскликнула:

— Ты хочешь сказать, что вам, возможно, придется закрыть лондонское отделение?

Он энергично закивал головой:

— Да, безусловно, я буду вынужден. Малколм Стенли — один из величайших дураков, которых я когда-либо встречал. Я не знаю, что случилось с Джо? Доверить управление ему европейскими делами фирмы — это больше, чем простая глупость, это преступление. И это затрагивает все европейские дела, не только лондонское отделение, поскольку большинство наших французских, немецких и континентальных дел затевается и управляется отсюда.

— Да это самый настоящий непотизм, — согласилась я. — Вот почему Малколм занимает эту должность. — Потом спросила: — Но что конкретно такого он сделал, Эндрю?

— Он устроил чертовскую неразбериху, это совершенно точно, — пробормотал Эндрю, замолчав, как только официант подошел к столику, неся напитки.

После того, как мы чокнулись бокалами, Эндрю продолжал:

— Недостаток Малколма Стенли заключается в том, что он не смог найти общего языка со своим персоналом. Одним словом, он не может им управлять, и, по моему мнению, это из-за того, что он натравливает своих сотрудников друг на друга. Во всяком случае, моральное состояние коллектива ужасающее, и все его ненавидят. Кроме того, он жуткий крохобор и все время старается сэкономить деньги, причем самыми дурацкими путями. Например, он нанимает не слишком талантливых исполнителей, вместо того чтобы найти лучших и способнейших. В результате мы теряем на многих проектах, которые мы делаем для наших клиентов, потому что качество исполнения посредственное. — Эндрю покачал головой. — Он допустил множество ошибочных действий на самых различных уровнях.

— Но что можно с этим поделать? В конце концов, Малколм Стенли женат на дочери Джо, Эллен, а ей нравится жить в Лондоне. Поэтому я готова держать пари, что Джо не переведет или не уволит ее мужа, как я понимаю.

Эндрю задумался и молча потягивал свой мартини.

Наконец он произнес:

— Да, я тоже не думаю, чтобы Джо что-нибудь такое сделал с Малколмом, поэтому Джеку и мне придется устроить так, чтобы мерзавец стал безвредным, а для этого надо лишить его власти.

— И как же вы планируете это сделать? — Я вопросительно подняла брови.

— Назначим кого-нибудь еще управляющим лондонским отделением, добьемся этого прямым путем.

— Но Джо может с этим не согласиться. И Малколм, бесспорно, тоже, — вставила я.

Эндрю понимающе улыбнулся:

— Джо согласится с некоторыми вещами, Мэл. Джек, Харви и я говорили с ним недавно об уходе на пенсию, и не абстрактно, и поэтому он согласится на наше предложение, для того чтобы самому остаться в агентстве. Он боится самой мысли об уходе от дел, как ты понимаешь.

Я кивнула, но промолчала. По моему мнению, Джо Бреддок почти впал в детство и давно уже должен был уйти от дел.

Эндрю продолжал:

— Конечно, ты права в том, что Джо не понравится, если его зятя лишат места и переведут куда-нибудь. Не понравится это и самому Малколму Великому. Он будет бороться до последнего, в этом нет ни малейшего сомнения, если мы скажем ему, что хотим, чтобы он ушел. Но мы не собираемся это делать. Вместо этого мы надеемся протолкнуть его наверх, дать ему какой-нибудь фантастический титул. — Эндрю сделал театральную паузу, а затем закончил: — И мы свяжем ему руки, если понадобится, наденем на него наручники. — Он заговорщицки усмехнулся. — Это откроет дорогу для нового опытного профессионала, который вытащит компанию из болота, поставит ее на прежние рельсы и поведет к финансовому благополучию. Мы надеемся.

— Ты имеешь в виду кого-нибудь конкретно? — удивилась я вслух.

— Джек и Харви хотели, чтобы я занял этот пост. Однако я сказал: «Благодарю вас, нет». Честно говоря, Мэл, я не хочу, чтобы вы снимались с насиженного места, забирать детей из Тринити и переезжать в Лондон на пару лет. А именно это последует в случае моего назначения. Понадобится два, а может быть, и три года, чтобы осуществить всю эту операцию.

— Ох, — сказала я, глядя на него. — Но я ничего не имела бы против того, чтобы пожить в Лондоне два или три года. На самом деле, Эндрю, ничего против. Если вы еще никого не наняли, почему бы тебе, в конце концов, не согласиться на этот пост?

Он покачал головой:

— Невозможно, Мэл, это не для меня — подчищать за кем-нибудь его огрехи. Кроме того, на Харви, Джеке и мне держится все в Нью-Йорке. Я хочу продолжать этим заниматься, для меня это очень важно. — Сузив яркие голубые глаза, он сказал тихо: — О, черт подери, дорогая, ты разочарована?

— Да нет, — возразила я, хотя он совершенно точно угадал мои мысли.

— Я знаю тебя, Мэллори Кесуик, — сказал мой муж очень спокойно. — И я думаю, что ты разочарована… самую малость.

— Ну, да, — призналась я. Затем ободряюще улыбнулась ему. — Но в данном случае это неважно. Это твое решение. В конце концов, это твоя карьера, и больше всего это затрагивает именно тебя. Что бы ты ни решил о том, где работать, оставаться в агентстве в Нью-Йорке или в другой стране, для меня все будет хорошо. Я тебе обещаю.

— Спасибо за это. Я просто не хочу жить в Англии, — ответил он. — Ты ведь это давно знаешь. Я люблю Манхэттен, и мне нравится работать на Мэдисон-авеню. Ритм города волнует меня и вселяет в меня силы, а я люблю свою работу. Но, кроме того, мне бы не хватало «Индейских лужаек», так же как и тебе.

— Это верно, я бы по ним скучала. Так кого вы наняли? Или вы еще никого не нашли?

— Джека Андервуда. Он собирается переезжать сюда и брать дело в свои руки. На самом деле, он прилетает в следующую среду, чтобы мы смогли все обсудить вместе до моего отъезда. И на следующей неделе он примет управление британским отделением компании. Для него это будет переезд навсегда. По меньшей мере, на несколько лет. Мне его будет не хватать.

— Таким образом, вы с Харви должны будете управляться вдвоем в Нью-Йорке?

— Да. И это нам подходит. И мы верим, что нам удастся вернуть агентству его прежнее положение. Хотя мы и сдали некоторые свои позиции, в определенных областях рекламы мы еще очень сильны; у нас есть заслуги и очень лояльные старые клиенты.

Протянув руку, я взяла его ладонь, лежавшую на столе.

— Я давно не видела тебя таким усталым, родной. Наверное, здесь тебе несладко пришлось. Намного труднее, чем ты мне об этом говорил.

— До некоторой степени это верно, Мэл. — Он глубоко вздохнул. — И я должен признать, что длинный рабочий день и недовольный персонал оказывают истощающее действие, в этом нет сомнения.

Затем он, к моему удивлению, подмигнул мне и добавил более легким, веселым тоном:

— Но теперь ты со мной, любимая. Мы проведем с тобой замечательный уик-энд и не будем больше говорить о делах. Совсем. Согласна?

— Я согласна со всем, что бы ты ни сказал или ни захотел.

Он поднял брови и засмеялся.

— Давай тогда еще закажем выпить, а затем посмотрим меню.

 

12

В пятницу утром, когда я вышла из «Клериджа», направляясь к Беркли-сквер, было серо и мрачно. Я посмотрела на небо: оно было свинцовым и предвещало дождь, о чем мне и сказал Эндрю, перед тем как ушел в офис этим утром.

Вместо того чтобы идти пешком к Диане, как я обычно любила делать, я взяла такси и влезла в него. И весьма вовремя. Как только я захлопнула дверцу машины и сказала адрес водителю, заморосил дождь. Английская погода, подумала я насмешливо, глядя за окно машины. Всегда идет дождь. Но в Англию приезжают не только за погодой, для поездок сюда имеются другие, более важные причины. Я всегда любила Англию и англичан, а Лондон был моим любимейшим городом во всем мире. Я любила его даже больше, чем мой родной город, Нью-Йорк.

Я откинулась на спинку заднего сиденья, довольная, что нахожусь здесь. Если подумать, мог бы быть и град, и снег, и буря — мне это безразлично. Для меня погода не имеет значения.

Антикварный магазин моей свекрови находился в дальнем конце Кингс-роуд, и пока такси неслось вдоль Кингсбридж, направляясь в ту сторону, я подумала, что надо бы сегодня попозже заскочить к Херроду и Харви Николсу, чтобы сделать некоторые покупки перед Рождеством.

Поскольку мы будем на Рождество с Дианой, я могла бы спрятать подарки для нее, Эндрю и детей прямо у нее дома в Йоркшире. Безусловно, это избавило бы меня от необходимости везти их из Нью-Йорка в декабре. В магазине их и сейчас упакуют в праздничные обертки.

Эндрю не сказал матери, что я приезжаю к нему в Лондон на длинный уик-энд; когда вчера вечером я сообщила ей о своем приезде, она прореагировала обычным для нее образом. Она была радостно взволнована, рада слышать мой голос и немедленно попросила меня вместе пообедать с ней сегодня.

Как только мы приехали к магазину, я расплатилась с таксистом и стояла снаружи на улице, любуясь замечательными вещами, выставленными в витрине магазина «Диана Ховард Кесуик. Антиквариат».

Мой взгляд задержался на паре подсвечников из золоченой бронзы. Французские, вероятно, восемнадцатый век. Они стояли на красивом консольном столике, по-видимому, также восемнадцатого века и французском, с мраморной столешницей и изящно выгнутыми деревянными ножками. Я была уверена, что правильно определила век и страну.

Несколько мгновений я вглядывалась поверх этих редких и бесценных предметов в глубь магазина, пытаясь что-нибудь разглядеть. Я увидела Диану, стоявшую в глубине магазина недалеко от ее стола; она разговаривала с мужчиной, по всей очевидности, клиентом. Она очень выразительно жестикулировала, что для нее характерно, затем повернулась, чтобы указать на фламандский гобелен, висящий на стене сзади нее. Они стали разглядывать его вдвоем.

Открыв дверь, я вошла.

Я не могла удержаться от мысли, как хорошо она выглядела тем утром. На ней были ярко-красный, сшитый на заказ шерстяной костюм, простой и элегантный, шею украшало дважды перевитое жемчужное ожерелье. И этот яркий цвет, и молочный блеск жемчужин прекрасно подчеркивали ее глянцевитые каштановые волосы и золотистый цвет лица.

Мне особенно понравилось, что сегодня она надела красное, потому что я писала ее в ярко-красном шелковом платье и том же колье, которое она обычно носила и которое было в некотором смысле ее торговой маркой. Наблюдая за ней, я внезапно почувствовала уверенность в том, что я правильно уловила ее сущность и передала на полотне ее теплоту и красоту, врожденную грацию, которая, казалось, исходила из нее. Я надеялась, что Эндрю понравится портрет его матери, про который Сэра сказала, что он станет одной из лучших моих работ.

Как только Диана заметила меня, она извинилась и поспешила ко мне с радостной улыбкой на лице; ее глаза выражали тот же пыл и радость, которые у меня обычно ассоциировались с Эндрю. У него всегда бывает такой же счастливый, заранее радостный вид, когда он видит меня в первый раз после разлуки; это так внезапно и так мило.

— Дорогая, ты здесь! — воскликнула Диана, хватая мои руки. — Я не могу поверить, это такой замечательный сюрприз. Я так рада тебя видеть!

Я ответила ей такой же нежной улыбкой; в ней чувствовалась искренняя радость.

— Хэлло, Диана. — Вы — наилучшая из вещей, которую может мне предложить Лондон, не считая, конечно, вашего сына.

Она весело засмеялась с особой, свойственной только ей теплотой и приветливостью, и мы тут же бросились обниматься. Затем она провела меня немного вперед.

— Мэл, я хочу тебе представить Робина Макалистера, — сказала она. — Робин, это моя невестка Мэллори Кесуик.

Высокий, красивый, утонченный, элегантно одетый мужчина вежливо наклонил голову. Он пожал мне руку.

— Рад с вами познакомиться, миссис Кесуик, — сказал он.

— И я рада с вами познакомиться, мистер Макалистер, — ответила я.

Диана обратилась ко мне:

— Мэл, дорогая, извини меня, я оставлю тебя на пару минут. Я хотела бы показать мистеру Макалистеру картины внизу. Я не задержусь надолго, ведь мы должны успеть на ланч.

— Не беспокойтесь обо мне, — сказала я. — Я просто поброжу по магазину. Я уже заметила, что у вас много новых удивительных вещей. Как обычно.

Прежде чем моя свекровь успела что-нибудь произнести в ответ, я прошла в дальнюю часть ее заведения, внимательно глядя вокруг себя. Я люблю антиквариат, а у Дианы всегда имеются самые лучшие и самые изысканные вещи из доступных в Лондоне; многие из них поставлены крупными европейскими фирмами. Она постоянно путешествует по Европе в поисках всякого рода сокровищ, но, в основном, она специализируется на французской мебели восемнадцатого и девятнадцатого веков, декоративных предметах и живописи, хотя здесь было и несколько английских вещей в георгианском стиле и в стиле английского ампира. Деловой авторитет и безупречная репутация Дианы были следствием ее обширных знаний изысканной французской мебели, в области которой она была крупным экспертом. Однако, подобно каждому мало-мальски значительному икультурному антиквару, Диана была чрезвычайно хорошо образована и в других областях, хорошо ориентировалась во всех европейских стилях самых разных периодов.

Я заметила, что в данное время она демонстрировала коллекцию видермейеровской мебели, которую выставила на специальной площадке в магазине, и даже с этого расстояния я могла увидеть, что коллекция эта великолепна. Меня невольно повлекло в дальний конец магазина, ближе к лестнице, ведущей на верхние этажи. Здесь мебель стояла на небольшом подиуме, отгороженном шнуром.

Я стояла, с трепетом глядя на эти немецкие вещи и любуясь роскошным блестящим деревом и невероятной работой. Меня особенно восхитил круглый обеденный стол, изготовленный из разных светлых пород дерева, в большинстве своем из разных пород фруктовых деревьев, инкрустированный черным деревом. Подобное сочетание часто использовалось в видермейеровском дизайне в начале двадцатого века, когда мебель этого мастера была на вершине популярности.

«Чего бы я только не отдала за подобный стол!» — подумала я. Но, кроме того факта, что он, вероятно, стоит целое состояние, — я определенно знала, что это так, — мне некуда было бы его поставить. И не только потому, что «Индейские лужайки» были меблированы смесью английской и французской деревенской антикварной мебели, хотя мебель Видермейера достаточно универсальна и проста, чтобы ее можно было сочетать с любым периодом и стилем, она все же не совсем подходила для нас — ни для загородного дома, ни для квартиры в Манхэттене.

— А жаль! — пробормотала я чуть слышно и пошла дальше.

Остановившись перед французским зеркалом восемнадцатого века, висевшим на боковой стене, я любовалась его замечательной резной деревянной рамой и живописной декоративной сценой на верхней части рамы, гадая, над каким камином оно висело и в каком великолепном доме. В замке Луары — у меня не было сомнений на этот счет. Затем я посмотрела на себя в туманное старинное зеркало.

Мое отражение испугало меня. Я решила, что лицо мое выглядит слишком бледным и усталым, почти изнуренным под шапкой рыжих волос, но я была, тем не менее, очень элегантна в ярком синем, цвета дельфиниума, шерстяном пальто и такого же цвета платье. Не удивительно, что я выгляжу усталой, внезапно подумала я, вспоминая прошлую ночь. Мы с Эндрю были очень увлечены друг другом прошлой ночью. Я чуть заметно улыбнулась и прикрыла глаза. Мы с мужем никак не могли насытиться друг другом, и, несмотря на общую усталость и утомивший нас долгий обед, он был полон удивительной энергии. Если мы не произвели еще одного ребенка этой ночью, то, я сомневаюсь, получится ли это у нас вообще.

— Привет, Мэллори, как дела? — раздался голос, заставивший меня слегка вздрогнуть и резко повернуться. Передо мной стояла улыбающаяся помощница Дианы Джейн Петтерсон.

Шагнув вперед, я тут же обняла ее.

— Как вы, Джейн?

— Лучше не бывает, — сказала она. — А по вам видно, что вы здоровы и цветете.

Я кивнула и сказала ей, что это так.

Она справилась насчет близнецов. Я спросила ее о дочери, и мы постояли несколько секунд, любезно болтая.

Краем глаза я уловила внезапное движение. Я увидела Макалистера, направлявшегося к двери. Выходя на улицу, он вежливо нам кивнул. Сразу вслед за ним торопилась Диана на своих высоких каблуках, на ходу набрасывая на плечи красный плащ.

— Ну, мы идем, Мэл? — сказала она мне оживленно. Обернувшись к помощнице, моя свекровь добавила: — Перси сказал, что он с удовольствием подержит оборону, пока вы сходите пообедать, Джейн. Я вернусь около трех.

— Никаких проблем, Диана, — улыбнулась Джейн.

Мы с ней распрощались.

Диана устремилась на улицу, раскрыла зонтик и стала на краю тротуара, энергичным жестом подзывая такси. Казалось, она не замечала, что идет дождь.

Диана повезла меня в «Савой» на Стренде.

Хотя это было весьма далеко от ее магазина, она знала, что это одно из любимейших моих мест, и хотела доставить мне удовольствие, как она обычно и делала. Зная, насколько она занята, я пыталась переубедить ее и пойти куда-нибудь ближе, но она и слышать об этом не хотела. Временами она умела быть такой же упрямой, как и ее сын.

Мы сели за столик у окна с видом на Темзу в главном зале, который мне всегда нравился больше знаменитого гриль-зала, где обычно обедали и ели ланч издатели с Флит-стрит, политики и театральные знаменитости. Здесь же было спокойнее, более уютно, и, в любом случае, я никогда не могла налюбоваться видом Лондона, открывавшимся из окна. Вид был великолепен.

Я взглянула в окно. В воздухе висел туман, и небо все еще было странного металлического цвета, но сильный косой дождь наконец прекратился. Даже свет несколько изменился, и над рекой были видны жемчужные отсветы, падающие на старые дома и придающие им полупрозрачную нежность, от которой внезапно они начинали мерцать; наконец, зимнее солнце проглянуло сквозь темные облака. «Свет на подвижной воде, тернеровский свет», — сказала я себе, подумав, как я часто делаю, о своем любимом художнике.

Я откинулась на стуле. Я чувствовала себя расслабленной и счастливой, проникнутой самой невероятной умиротворенностью. До чего же я счастливая — нахожусь в Лондоне с мужем, сейчас вот сижу с Дианой в «Савое» за ланчем, у меня такие прекрасные дети. Может быть, я снова беременна. Моя жизнь заколдована. Я считаю себя счастливой.

Я потягивала вино и улыбалась Диане, а она улыбалась мне, потом потянулась и сжала мою руку.

— Эндрю так счастлив, что нашел тебя, и я тоже очень счастлива, что ты есть, Мэл. Я всегда хотела иметь дочь. Ты самая хорошая. Очень, очень хорошая.

— И вы тоже, Диана. Я как раз сейчас думаю, насколько мне повезло.

Она кивнула:

— Я полагаю, нам обеим повезло. — Она сделала глоток вина и продолжила: — Я очень сожалею, что не смогла приехать на свадьбу твоей матери. Для меня это было очень неподходящее время. У меня были намечены планы намного раньше, чем она меня пригласила. Я должна была ехать на аукцион в Экс-ан-Прованс, а затем в Венецию. Я действительно не могла освободиться от своих обязательств.

— Все в порядке, Диана. Мама поняла, честное слово. Сказать по правде, она была рада, что народу было не много. Это ей так несвойственно, должна я признать, поскольку она так любит общество, но она казалась довольной, что было мало народа. Мы, сын Дэвида с женой и ребенком. Ой, и Сэра с матерью, конечно. Мама дружит с тетей Пенси с тех пор, когда мы с Сэрой были младенцами. Она даже не пригласила свою мать, бабушку Эделию, но все равно, я не думаю, что она бы приехала. Она немножко впала в детство, бедняжка. Такая жалость! Она всегда была такая живая.

— Она ведь очень стара теперь, не так ли?

— Девяносто один год.

— О Боже, это старость.

— Я не возражала бы прожить до такого возраста, — сказала я, — но до тех пор, пока сохраню свои мозги.

Диана засмеялась, и я с ней.

Я сказала:

— Дэвид Нелсон — симпатичный человек, кстати. За последние несколько месяцев я узнала его лучше, он очень искренний. И по-настоящему привязан к маме.

— Я рада, что Джессика наконец вышла замуж. Она так долго была одна. Выйти замуж за Дэвида — это самая мудрая вещь, которую она могла бы сделать.

Я посмотрела через стол на Диану, изучая ее несколько секунд. И, прежде чем успела подумать, я ляпнула:

— И вы тоже, должно быть, очень одиноки, Диана. В конце концов, вы же одна.

— Я думаю, большинство женщин, — нет, я сама себя хочу поправить, — большинство людей, которые живут сами по себе, в различные моменты становятся крайне одинокими в своей повседневной жизни, — сказала она, слабо улыбаясь.

Потом мы помолчали, и я заметила в ее глазах промелькнувшую печаль, а затем она медленно произнесла:

— В некотором роде, одиночество — это форма смерти… — Она не закончила фразу и просто смотрела на меня.

У меня не хватило слов: я ощутила, как свою, ее тоску, ее утрату и почувствовала более глубокое, чем раньше, сожаление. Она глубоко растрогала меня.

За столом снова воцарилось молчание. Мы пили вино, смотрели в окно и несколько минут словно не замечали друг друга, погруженные в свои мысли.

Совершенно неожиданно у меня возникла ужасная потребность спросить ее о моем отце, рассказать ей, что мы с Эндрю насочиняли о них тогда летом. «Да, я спрошу у нее», — решила я. Но когда я повернулась к ней, чтобы видеть ее лицо, я почувствовала неуверенность. Я не осмелюсь и слова ей сказать об этом. Не потому, что она меня смущает, это не так, а потому, что она, по сути своей, скрытый человек. Я не могла бы обсуждать с ней ее сокровенные тайны, вмешиваться в ее личную жизнь.

Она поймала мой взгляд и улыбнулась самой своей сияющей улыбкой, потом сказала весело:

— Но мое одиночество не длится очень долго, Мэл, только час или два, и накатывает на меня лишь изредка. Надо отдавать себе отчет в том, что мне очень повезло с бизнесом. Он держит меня полностью занятой днем и ночью — путешествия за границу, поездки на аукционы и распродажи на континент, ланчи и обеды с клиентами и потенциальными покупателями, встречи и переговоры с иностранными лидерами, не говоря уже о визитах в магазины. В такие дни у меня просто не находится ни одного свободного момента. Я все время летаю то во Францию, то в Италию или Испанию. Или куда-нибудь еще.

— Разве вы не встречали во время путешествий кого-нибудь соблазнительного? — спросила я. — Обходительного, утонченного француза? Или восторженного, романтичного итальянца? Или, быть может, эффектного, страстного испанца? — Я не могла удержаться от легкого поддразнивания.

Рассмеявшись, как школьница, она покачала головой; глаза у нее стали веселые.

— Боюсь, что нет, Мэл, — сказала она, затем поднесла бокал к губам и выпила глоток вина, очень хорошего Монтрап. Она понимала толк во французских винах.

В этот момент появился официант с нашими первыми блюдами.

Диана заказала суп из лука порея и картофеля, «чтобы бороться с окружающим холодом», как она сказала после того, как мы изучили меню.

Я выбрала устрицы и рыбу, и все это соблазнительно стояло передо мной. У меня прямо слюнки потекли. Я сказала Диане:

— Как только я оказываюсь в Лондоне, то ухитряюсь превратиться в неряху из-за этой замечательной рыбы, которую так люблю. И я боюсь, что снова сейчас вся вымажусь.

— Я полагаю, это лучшая рыба в мире; и не забывай, что от нее не растолстеешь.

— Как будто вам нужно об этом беспокоиться, — пробормотала я.

Я всегда восхищалась стройной фигурой Дианы. Я и сама не была толстой, но она была очень тонкой и хорошо сложенной для своего возраста.

Просунув маленькую острую вилку в раковину и вонзив ее в пухлую, сочную устрицу, я приподняла ее и отправила в рот. В то же мгновение я ощутила вкус морской соли, водорослей и самого моря в этом маленьком комочке, и все эти вкусовые ощущения одновременно прокатились у меня во рту. Это было освежающее и восхитительное ощущение. Проглотив одну устрицу, я потянулась за другой, не делая перерыва, затем за следующей, не в силах удержаться. Я собиралась уже остановиться, сделав над собой усилие, иначе я проглотила бы их всех за пару минут.

Неожиданно Диана сказала:

— Интересно, не захочет ли твой отец жениться теперь, когда он свободен?

Я оторвала взгляд от блюда с устрицами и в изумлении посмотрела на нее. Отложив вилку, я откинулась на стуле и продолжала смотреть на нее. Я чувствовала, как брови сдвинулись у моей переносицы.

Обретя дар речи, я медленно сказала:

— Надо, чтобы у него был… кто-нибудь… кто-нибудь, на ком он мог бы жениться, не правда ли?

Я обнаружила, что не могу продолжать. Я снова откинулась на стуле, слишком взволнованная, чтобы произнести хотя бы слово. Я хотела, чтобы Диана сказала мне эту новость — о ней и папе. Я чувствовала себя нелепой, косноязычной и поэтому не могла должным образом повести разговор.

— О, но у него есть кто-то, — сказала она, и на ее губах снова заиграла лучезарная улыбка.

— Есть?

— Ну, почему же нет? Что тебя заставляет думать, что мужчина, подобный твоему отцу, мог быть один? Для этого он слишком общителен.

Она внезапно замолчала, пристально глядя на меня. Должно быть, она заметила выражение моего лица. Я продолжала сидеть, как громом пораженная, глупо глядя на нее. Я просто онемела.

Диана нахмурилась:

— Я думала, ты знаешь… Я думала, твоя мать сказала тебе много лет тому назад… — Снова ее голос затих.

— Сказала мне что? — спросила я сдавленным голосом.

— О Боже, — пробормотала Диана вполголоса. Что я наделала? Как я попала впросак!

— Нет, нет, Диана, честно, ничего подобного! — запротестовала я, страстно желая услышать еще больше. — Что вы имели в виду? Что, вы думали, моя мама мне сказала?

Она глубоко вздохнула:

— Что в его жизни была другая женщина. Я имею в виду, после того, как твоя мать и он договорились разойтись; это было много лет назад, когда тебе было восемнадцать лет и ты уехала в Рэдклиф. Джесс однажды сказала мне о его — романе, связи, назови это, как хочешь. Я просто предположила, что она поделилась с тобой, когда ты стала взрослой. Особенно после твоего замужества.

— Нет, она ничего не сказала. Должна признаться, я думала о его жизни, позже уже. Думала о том, что у него были другие женщины, я хотела сказать.

Диана кивнула.

— И теперь кто-то есть, не так ли? Кто-нибудь особенный в жизни моего папы?

Она снова кивнула, будто не решилась сказать вслух. Наверное, подумала я, она чувствовала себя, как я несколько минут тому назад. Безусловно, я могла понять, почему.

Глубоко вздохнув, я выпалила:

— Это вы, не так ли, Диана? Мы с Эндрю начали подозревать это несколько месяцев тому назад.

Моя свекровь выглядела так, будто ее ударили по лицу: она смотрела на меня в полном изумлении, а затем рассмеялась. Смеялась она долго, и дело дошло до того, что слезы потекли у нее из глаз. Только огромным усилием воли она сумела успокоиться. Дотянувшись до своей сумки, она достала кружевной платочек и промокнула им глаза.

— О, извини меня, пожалуйста, Мэл, дорогая, — сказала она, еще слегка всхлипывая. — Прости меня, что я так себя веду, но это самая забавная вещь, которую я слышала за последнее время. Твой отец и я? Господи, нет. Я для Эдварда слишком практична, слишком приземлена и слишком прозаична. Ему нужен кто-то намного более беспомощный и более нежный, чем я. Ему нужна романтическая, идеалистическая женщина и немного с чудинкой. Да, именно так можно описать Гвенни.

— Гвенни? Кто такая Гвенни?

— Гвендолин Рисс-Джонс. Она — мой большой друг, театральная художница, и все время, когда она не занята в Лондоне подготовкой какой-нибудь постановки или шоу на Вест-Энде, она живет в замке шестнадцатого века в поместье в Уэлш-Маршес. Она впечатлительна, очаровательна, забавна, замечательна и — да-да — с большой чудинкой.

— Она папина подруга?

— Совершенно верно. К тому же она ему была полезна. — Диана кашлянула и после паузы добавила: — И боюсь, что именно я их познакомила.

— У них это серьезно?

— У Гвенни серьезно, я знаю это точно. Она совершенно сходит по нему с ума. Очень сильно влюблена. — Диана откинулась на спинку стула, склонив голову набок, взгляд ее стал задумчивым. — Я думаю, что Эдвард относится к ней серьезно тоже, но определенно не могу сказать. Вот почему я и спросила вслух, не собирается ли он жениться?

— Может быть.

— На самом деле, трудно сказать.

— Он давно ее знает?

— О! Около четырех лет, что-то вроде этого.

— Понятно.

Через мгновение Диана спросила:

— Скажи мне кое-что. Откуда вы с Эндрю взяли, что я связана с твоим папой? Что за нелепая мысль!

Тогда я рассказала ей о том, как Эндрю нашел летом то письмо. Я объяснила ей, как мы рассуждали, анализировали ее поведение в его присутствии, пришли к выводу, что оба вели бы себя иначе, если бы не были в компании друг друга. В результате мы пришли к выводу, что у них роман.

У Дианы хватило такта посмеяться.

— Если вы думаете, что я веду себя как-то особенно в присутствии Эдварда, вы совершенно правы. Я действительно веду себя иначе при нем, потому что я в большей степени становлюсь просто женщиной, а не матерью, не бабушкой. Я становлюсь сама собой. Я имею в виду, что это подобно тому, как я веду себя, когда нахожусь одна. Без тебя, без Эндрю, без близнецов. С ним я веду себя более естественно. Знаешь, в личности твоего отца есть что-то такое, что заставляет каждую женщину чувствовать себя… легко и…

— Кроме мамы, — перебила я ее.

— Ты права, дорогая. И, как я говорила, у него есть дар, способность заставить женщину чувствовать себя более привлекательной, более женственной и более желанной. Эдвард может заставить женщину поверить, что она особенная, нужная, когда он поблизости, даже если она и не является объектом его интереса. И он очень галантен, говорит лестные вещи. На самом деле, это трудно объяснить. Я бы сказала так: твой отец — в большой степени мужчина, настроенный на женщин. Он обожает женщин, любуется ими, уважает их, и, я полагаю, это отчасти все объясняет. — Она перегнулась через стол и закончила: — Все дело в отношении, его отношении.

— Он женится на… Гвенни? Каково ваше мнение, Диана?

— Я сказала тебе: я не знаю. — Она поджала губы, снова задумалась, но только на долю секунды. — Если он соображает хоть чуть-чуть — то женится. Он будет с ней счастлив, это я точно знаю.

— Интересно, будет ли он с ней открыто появляться теперь, когда мама развелась с ним и вышла замуж?

Диана бросила на меня удивленный взгляд.

— Он не особенно держал в секрете свои отношения с Гвенни в прошлом. В действительности он вообще не делал из этого тайны. По меньшей мере, здесь в Лондоне. Наверное, он не упоминал о Гвенни при тебе, чтобы не задеть твоих чувств.

— Может быть.

— Я уверена, что именно поэтому, — убежденно сказала Диана.

Я вдруг поняла, что внезапно она встала на защиту моего отца. Но он не нуждается ни в какой защите от меня, я всегда его любила, и сейчас люблю. В конце концов, его супружеские битвы с матерью уже давно в прошлом. Я выросла с тех пор. Кроме того, именно я считала, что они должны были развестись много лет тому назад. Я никогда не понимала их поведения.

— Он когда-нибудь приезжал с Гвенни в Штаты? В Нью-Йорк?

— Не в Нью-Йорк, насколько я знаю. Тем не менее, я уверена, что она была с ним, когда он читал курс лекций по археологии в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе в прошлом году.

— Сколько ей лет?

— Что-то около пятидесяти трех или пятидесяти четырех, не больше.

— Она когда-нибудь была замужем? Расскажите мне что-нибудь о ней, Диана.

Диана кивнула:

— Разумеется. Нельзя считать неестественным с твоей стороны подобное любопытство. Но особенно и рассказывать-то нечего. Она была замужем за Лоуренсом Уилтоном, актером. Как тебе, возможно, известно, он умер около двенадцати лет тому назад. Детей нет. Она очень славная женщина, интересуется археологией, искусством и архитектурой. У нее очень много общих интересов с твоим отцом. Я думаю, ты одобришь Гвенни.

— Я бы хотела, чтобы он доверял мне настолько, чтобы рассказать о ней, — пробормотала я, опустив глаза.

Остаток устриц я доела молча.

Диана опустила ложку в суп и сделала несколько глотков.

— Боюсь, что он совсем остыл, — пробормотала она.

— Давайте закажем другой, — предложила я и повернулась, чтобы позвать взглядом официанта.

— Нет-нет, — возразила Диана. — Это в самом деле вкусно. Он не потерял своего вкуса. Он теперь похож… на суп вишисуаз, и это очень хорошо.

Я кивнула и выпила большой глоток белого вина.

Моя свекровь не сводила с меня глаз и продолжала меня изучать.

Затем она произнесла тихим, озабоченным голосом:

— Ты знаешь, твой отец всегда был очень сдержанным и тактичным человеком; я сужу по тому, что о нем говорят, и по тому, что я знаю о нем лично. Он никогда не афишировал связь со своей… леди. А ты всегда должна помнить, что старые привычки — самые стойкие. И это касается всех. Эдвард джентльмен, и он скромен. Он не умеет быть другим. Я полностью уверена, что он полагал, что поступает правильно, не говоря тебе о Гвенни и не представляя тебя ей, и прочее. Я уверена, что он не хотел тебя расстраивать.

— Я полагаю, что вы правы, — согласилась я, но втайне была обижена на своего отца.

Я повернулась и стала смотреть в окно на подернутое дымкой серое небо, но на самом деле ничего не видела. Я была разочарована тем, что он не понял, что я смогла бы разобраться в этом, не понял, что я смогла бы все осмыслить — и Гвендолин Рисс-Джонс, и его потребность немножко быть счастливым в тот период его жизни. Мне было тридцать три года, я была замужем и имела детей, слава Богу. Я уже была зрелая взрослая женщина, а не маленькая девочка.

 

13

Многокомнатный номер-люкс в «Клеридже» был не слишком большим, но очень удобным, а его гостиная, обставленная вещами викторианской эпохи, оказалась одной из самых восхитительных комнат, которые я когда-либо видела.

Особую прелесть придавал ей действующий маленький камин, царственно расположенный в углу возле высоких окон. Окна были задрапированы бархатными темно-лиловыми шторами, очень красиво присборенными, они подчеркивали нежные сизо-серые, обитые шелком стены, а на полу лежал роскошный восточный ковер золотистого цвета.

Перед отделанным белым мрамором камином были расставлены мягкая софа, покрытая лиловым шелком, и гармонирующие с ней кресла вместе со старинным кофейным столиком; над камином висело зеркало в китайской оправе, в котором отражались французские каминные часы из мрамора и золоченой бронзы с купидонами с обеих сторон от циферблата.

Там были еще викторианский письменный стол, китайский сервант, заполненный старинными фарфоровыми блюдами, а также разные маленькие столики красного дерева. В действительности, настолько подлинным был декоративный замысел, что я почувствовала себя перенесенной в другую эпоху.

Букеты цветов, ваза с фруктами и поднос с напитками, газеты и журналы еще более усиливали атмосферу приветливости и домашнего уюта этой комнаты. Особенно хорошо в ней было в эту ноябрьскую ночь при весело потрескивающем огне в камине и включенных лампах под розовыми шелковыми абажурами.

На одном краю каминной доски стоял телевизор. Я включила его и села на софу, чтобы посмотреть вечерние новости. Но они уже кончились, и диктор перешел к новостям спорта, и поэтому через несколько мгновений они потеряли для меня интерес.

Выключив телевизор, я прошла в спальню, спрашивая себя, когда же Эндрю удастся приехать с работы. Мы говорили с ним некоторое время тому назад, сразу после моего возвращения из Тейт-галери, и он сказал мне, что заказал столик в «Харри» для обеда. Но он не уточнил, на какое время он заказал его, и не сказал, когда вернется в гостиницу.

Чтобы убить немного времени, я прочитала несколько глав книги Колетт, но, обнаружив, что уже около восьми, я разделась, накинула халат и пошла в ванную комнату. Смыв макияж, я сделала новый, расчесала щеткой волосы. Я уже кончала собирать их в пучок на затылке, когда услышала звук ключа в замочной скважине. В радостном ожидании я бросилась в гостиную.

Эндрю вешал плащ в стенной шкаф в маленькой прихожей нашего номера. Обернувшись, он увидел меня.

— Привет, — произнес он.

Он поднял свой портфель с пола и сделал шаг вперед.

Я пристально взглянула на него и поняла, что он совершенно изнурен. Это напугало меня. Темные круги под глазами выделялись еще резче, чем прошлым вечером, лицо вытянулось и стало бледнее, чем обычно.

Поспешно подойдя к нему, я крепко обняла его, затем схватила за руку и повела в комнату. Но он остановился у камина, отстранился от меня и положил портфель на ближайшее кресло. Наклонившись к огню, он согрел руки, выпрямился и оперся о каминную доску.

Глядя на него внимательно, я спросила:

— Ты неважно себя чувствуешь?

— Устал. Чертовски устал.

— Мы не обязаны идти куда-то обедать, — заметила я. — Можем позвонить и заказать обед в номер.

Он странно, непривычно холодно посмотрел на меня.

— Мне совершенно все равно, пойдем мы обедать или нет. Но мне не все равно, что меня заставляют тащиться в Йоркшир. Должен сказать, я не собираюсь тащиться туда к маме. — Он сказал это несвойственным ему раздражительным тоном. — Я только что с ней разговаривал по телефону, она сетовала на то, что мне приходится так долго задерживаться на работе, и настаивала на том, чтобы мы поехали туда завтра. «Так что и я смогу отдохнуть», — сказала она. Не об этом ли вы сговорились сегодня за ланчем?

— Мы совсем не об этом говорили! — воскликнула я немного поспешно. — В действительности Диана лишь упомянула об этом, между прочим.

— Но со мной она только об этом и говорила! — выкрикнул он, свирепо глядя на меня. — Она прочла мне целую лекцию. Она также сказала, что ты тоже хотела бы поехать, что с моей стороны было бы нечестно заставлять тебя томиться в городе весь уик-энд…

— Эндрю, — резко перебила я его, — мне все равно, поедем мы или нет.

Он был не только усталый, но и злой, и у меня появилось ужасное чувство, что он рассердился на меня так же, как на свою мать.

— Рад слышать, что ты так думаешь, потому что мы не можем туда поехать. Об этом нет и речи. Мне надо работать завтра и, вероятно, в воскресенье.

— Ох, — сказала я расстроенно.

— Что это значит?

— Ничего, просто «ох». Однако, если ты должен работать этот уик-энд, зачем ты предложил мне сюда прилететь? Просто сидеть в гостинице и ждать тебя? Я могла бы с таким же успехом остаться в Нью-Йорке с детьми или поехать с ними в «Индейские лужайки».

Вместо ответа он несколько рассеянно запустил руку в волосы, затем потер глаза.

— Это был адский день, — проворчал он тем же воинственным голосом. — Малколм Стенли ведет себя, как последний идиот. Каким он, конечно, и является… Это сразу ясно. Но что хуже, он еще и мерзавец. И очень много о себе воображает, имея самомнение величиной с дом. Самомнение… — Эндрю сжал губы. — Самомнение всегда стоит поперек дороги, и оно приводит очень многих к неприятностям, — пробормотал он так тихо, что я едва расслышала.

Я ничего не сказала.

Внезапно выпрямившись, он поглядел на меня.

— Сегодня во второй половине дня я наткнулся на одну путаницу Стенли, и для того чтобы ее распутать, мне понадобится много времени. Вот поэтому может возникнуть необходимость остаться в Лондоне еще на одну неделю.

— Я думала, что во вторник приезжает Джек Андервуд, чтобы принять от тебя должность.

— Ему может понадобиться помощь. Моя помощь.

Я открыла было рот, чтобы возразить, и быстро его закрыла. Тяжело опустившись на софу, я через мгновение сказала:

— Почему бы нам не позвонить в «Харри» и не отменить заказ на столик? Совершенно очевидно, что ты не в настроении идти обедать.

— А ты в настроении. Так что мы идем.

— Эндрю, пожалуйста. Ты сегодня такой спорщик, и я не знаю, почему.

Я прикусила губу, чувствуя, как невольные слезы подступают к горлу. Торопливо проглотив их, я сказала как можно спокойнее:

— Я просто хочу делать то, что ты хочешь. Я только хочу, чтобы тебе было приятно.

— Мне надо выпить, — пробормотал он и направился к пристенному столику, стоявшему между двумя высокими окнами.

Я смотрела, как он наполняет бокал чистым виски, отметила его опущенные плечи, усталую манеру держаться. Он выпил виски в два глотка и налил себе еще, на этот раз добавив лед и каплю воды из кувшина. Затем, не сказав мне ни слова, он прошел через комнату и зашел в спальню, унося с собой выпивку.

Я молча смотрела вслед.

Я очень давно не видела его таким капризным и скандальным. Поскольку он меня обидел, поскольку я чувствовала, что он ужасно несправедлив, я вскочила и бросилась за ним. Я была вне себя.

Он стоял у кровати, на которую бросил свой пиджак, и развязывал галстук. Услышав, что я вошла в комнату, он быстро обернулся и застыл, глядя на меня.

Я сказала:

— Я понимаю, что у тебя был плохой день. Я сожалею об этом. Богу известно, ты этого не заслужил. Но тебе не удастся выместить на мне свои неприятности. Я тебя не позволю! Я ничего плохого не сделала!

— У меня были ужасные две недели, не только ужасный день! — отпарировал он, добавив раздраженно: — Пойду приму душ.

Он принялся расстегивать рубашку.

— Сунь голову под воду и держи ее там! Несколько часов! — выкрикнула я, выплеснув наружу свой гнев.

Я резко повернулась на каблуках и пошла прочь, в сердцах хлопнув дверью. Хрустальные жирандоли в гостиной звякнули и слегка закачались. Но мне было наплевать. У меня был такой восхитительный день, и он только что его испортил всего за несколько секунд. Я была разъярена, как никогда. У меня все дрожало внутри.

Миг спустя дверь ванной комнаты с шумом отворилась, и Эндрю подошел к пианино, у которого я стояла.

Взяв за плечи, он крепко прижал меня к себе и заглянул в глаза.

— Я виноват. Я так виноват, Мэл. Я выместил все на тебе, и это очень плохо с моей стороны, очень несправедливо. Этому нет прощения, правда нет. Проблема в том, что сегодня вечером мама разозлила меня: она начала меня ругать, что я не хочу провести уик-энд с ней, жаловаться, что не видит меня совсем, хотя я давно уже здесь, в Лондоне. Конечно, это правда, и у нее хорошие намерения, но… — Он покачал головой: — Я думаю, что сегодня у меня просто нервы не в порядке.

Он смотрел мне в лицо.

Я не сказала ни слова и не сделала ни одного примирительного жеста, и он пробормотал тихим, дрожащим голосом:

— Прости меня, котенок…

Его усталость, казалось, была ощутимой. Весь мой гнев рассеялся в одно мгновение.

— И прощать-то нечего, глупый.

Теперь он улыбался, а глаза были нежными и любящими, как всегда, и он поцеловал меня в кончик носа.

— Ох, котенок, что бы я делал без тебя?

— А я — без тебя? — спросила я.

Подняв руки, я нежно дотронулась до его щеки.

— Послушай, крутой парень, давай я отменю заказ, закажу бутылку хорошего вина и твое любимое негритянское блюдо, и мы можем остаться здесь, поужинать перед камином. Ты и я, наедине. Уютно, тепло и мило. Что ты на это скажешь?

— Я скажу: хорошо, я назначил тебе свидание.

— Ладно. Теперь давай, — заторопилась я, — залезай в горячую ванну. Ты можешь налить туда немного пенного шампуня. В нем пихтовое масло, и от него расслабляются мышцы.

— Присоединяйся ко мне! — Он поднял бровь и многозначительно взглянул на меня.

— Нет! — воскликнула я.

Он засмеялся впервые за весь вечер, а вслед за ним я.

— Никаких подвохов сегодня, Эндрю Кесуик, ты слишком устал.

— Боюсь, что так, даже для тебя, котенок.

Обед был превосходный. И таким же оказался вечер.

Пока Эндрю размачивал свои усталые косточки в ванне, дополна налитой горячей воды и разбавленной доброй порцией моего пихтового шампуня, я заказала ужин в бюро обслуживания.

Желая его побаловать и дать ему почувствовать себя лучше, я выбирала все его любимые блюда: консервированные креветки с залива Морекомба, отбивную из молодого ягненка под мятным соусом, картофельное пюре, зеленую фасоль и морковь. Я выбрала восхитительное красное вино, шато-лафит-ротшильд, и к черту цены. На десерт я заказала хлебный пудинг. Я не особенно его любила, но Эндрю любил его; он ему нравился с тех времен, когда он жил в школе, и я знала, что сегодня вечером он ему будет рад.

Освеженный, отдохнувший, насытившийся вином и пищей, мой муж был к одиннадцати часам в более мягком настроении. Но, тем не менее, я была поражена, когда он вдруг произнес:

— Ладно! Мы едем, в конце концов, завтра в Йоркшир, детка.

Я полулежала рядом с ним на софе, рассеянно смотря новости по телевизору, но тут резко выпрямилась и села, уставившись на него.

— Но я думала, что тебе завтра надо идти в офис! — воскликнула я. — Я считала, что тебе надо разбираться с вашей путаницей.

— Да, это верно. Но я не думаю, что смогу сам с этим справиться. Мне необходим Джек в качестве резонатора. Это финансовые дела, которые всегда были в его компетенции. И, послушай, я могу взять с собой некоторые бумаги, изучить их по дороге к маме.

— Ты в этом уверен, дорогой?

— Совершенно убежден.

— Ты делаешь это не для меня, не так ли? Не из-за того что ты не хочешь, чтобы я сидела в гостинице и ждала тебя? Ведь это не так?

— Я это делаю для нас обоих, Мэл. И для мамы. В любом случае, я считаю, что для меня будет полезно уехать на сорок восемь часов. Я сумею по-новому взглянуть на все это. И, честно говоря, мне просто необходимо убраться из офиса и посмотреть на всю ситуацию со стороны.

— Если ты действительно уверен…

Я знала, что голос выдавал мои сомнения, но ничего не могла поделать.

— Я хочу этого, — заверил меня Эндрю. — Честное скаутское.

— Может, мы поедем на поезде?

Он покачал головой:

— Нет, не думаю, что это разумно. Я хотел бы поехать пораньше, около шести тридцати, так, чтобы на шоссе еще не было много машин. Если мы выедем так рано, мы будем у мамы в середине утра, к ланчу. Я даже смогу поработать со своими бумагами в субботу вечером. Мы отдохнем в воскресенье и поедем обратно в понедельник утром вместе с мамой.

— Но как мы доберемся туда завтра? У нас нет машины, а твоя мама уехала сегодня вечером. Она сказала, что хочет выехать не позже восьми вечера.

— Да, я это знаю. Но нет никаких проблем — мы же в гостинице, ты разве забыла? В одной из самых лучших в мире! — Он встал и подошел к письменному столу. — Я собираюсь позвонить швейцару и попросить его заказать нам машину с водителем на завтрашнее утро к шести тридцати. Как это тебе нравится?

— Замечательно, — ответила я. — И твоя мама будет в восторге, что мы приедем на уик-энд.

— Женится твой отец на Гвенни Рисс-Джонс или нет — тебя это не слишком затронет, не так ли, Мэл? спросил Эндрю, гася ночник и натягивая на себе одеяло.

Некоторое время я молчала, а затем сказала:

— Нет, на самом деле, нет. Я просто хочу, чтобы он был счастлив, и все.

— Она очень милая.

— Я думала, ты ее не помнишь.

— Вначале я не мог ее вспомнить, но в последние несколько часов она начала ясно обрисовываться в моей памяти, и теперь у меня возникла достаточно ясная картина. Мама знает ее тысячу лет. Старшая сестра Гвенни, Глэдис, училась вместе с мамой в Оксфорде, вот отсюда и связь. Когда я был маленький, мы часто ездили в гости к этой семье. Я смутно припоминаю старый дом, очень красивый, в Уэлш-Маршес.

— Твоя мама упоминала об этом. Но продолжай, ты сказал, что теперь ты хорошо ее вспомнил. Как она выглядит?

— Высокая, стройная. Смуглая, как многие уэльсцы, с очень приятным лицом, милым лицом, и я просто вижу эти красивые глаза, карие, я думаю, большие и одухотворенные. Но она странно одевается.

— Что ты имеешь в виду?

— Длинные, легкие юбки, сапоги, крестьянские блузы, развевающиеся шарфы, длинные серьги и ниспадающие накидки.

Я услышала, как он смеется в темноте, весело продолжая:

— Оглядываясь назад, я думаю, что она была по виду чем-то средним между цыганкой, русской крестьянкой и хиппи. Я имею в виду ее внешность. И она была крайне эксцентричной, какой только англичанки могут быть. Но не пойми меня неправильно, она была ужасно мила. Я уверен, что она и сейчас такая.

— Да. И, по крайней мере, талантлива, как твоя мама сказала.

— Мэл?

— Да, любимый.

— Старайся быть доброжелательной по отношению к Гвенни. Я знаю, ты раздражена тем, что папа не рассказал тебе свой секрет, но я уверен, что это только потому, что он не хотел тебя поставить в неловкое положение или расстроить. Мама права на этот счет.

— Я полагаю, что это так. И я вовсе не хочу быть недоброжелательной. Я рада, что у папы есть Гвенни. Я надеюсь, что скоро с ней познакомлюсь. В конце концов, папа может быть в Мехико в следующем году в течение целых шести месяцев. Поэтому я не сомневаюсь, что оттуда он будет приезжать в Нью-Йорк чаще.

— Собирается ли он принять приглашение Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе? Они ведь предлагали ему войти в состав экспедиции в Яксине.

— Возможно, и примет. Он интересуется цивилизацией майя очень давно, как ты прекрасно знаешь, и я думаю, он был бы рад уехать с Ближнего Востока. В последнем письме он писал, что там ему надоело.

— Не могу сказать, что осуждаю его за это.

— Я надеюсь, он поедет в Мехико. Надеюсь также, что он женится на Гвенни, и они будут проводить с нами много времени. Было бы хорошо для близнецов получше узнать своего деда, и я думаю, что Гвенни ничего не будет иметь против этого. Из рассказов твоей матери у меня создалось впечатление, что она очень забавна. Послушай, Эндрю, папа, возможно, приедет на рождественские каникулы в Йоркшир. В любом случае, Диана сказала, что она позвонит Гвенни и пригласит их. Это будет замечательно! Как ты думаешь?

Эндрю не ответил, и я поняла, что он заснул. Он дышал ровно, но глубоко, и это меня вовсе не удивило, потому что он был так утомлен. Чудом было то, что он не заснул за ужином.

Я лежала рядом с ним в темноте, думая об отце и Гвенни, надеясь, что они будут счастливы. В одном я была уверена в этом ненадежном мире, это в том, что моя мать счастлива с Дэвидом Нелсоном.

Вначале у меня сложилось о нем неправильное впечатление. Может быть, благодаря тому, что он был юристом-криминалистом с положением и известностью, он всегда казался слишком ловким, слишком крутым и поверхностным. Но каким замечательным человеком он оказался и ничуть не подтверждал мое первое впечатление! Любезный без льстивости, интеллектуал, не подчеркивающий своего превосходства, блестящий без рисовки человек. У него было хорошее чувство юмора, но, что самое главное, он был добр и сострадателен, наделен даром понимания других людей. Он обожал мою мать, а она обожала его, для меня этого было вполне достаточно.

Я заснула с улыбкой на лице, размышляя о том, как прекрасно, что моя мама начала совсем новую жизнь в возрасте шестидесяти одного года.

 

14

Йоркшир, ноябрь 1988

Эндрю работал над своими бумагами всю дорогу до Йоркшира.

Убаюканная теплом и движением автомобиля, я то и дело начинала дремать, когда мы ехали на север по шоссе. В какой-то момент я полностью проснулась, выпрямилась и посмотрела на часы. Было почти десять тридцать. Это меня удивило, и я сказала Эндрю:

— Мы уже едем больше трех с половиной часов. Мы ведь уже должны быть в Йоркшире, не правда ли?

— А мы уже приехали, котенок, — ответил он, взглянув на меня поверх папки, лежавшей у него на коленях, и слегка улыбаясь мне. — А ты спала большую часть пути. Во всяком случае, мы уже проехали Херрогейт некоторое время тому назад.

Я повернулась и взглянула в окно машины. Я увидела, что за окном ясное утро, безоблачное и солнечное, высоко раскинувшийся купол неба был бледно-голубым и белым над волнующимися долинами. И пока я продолжала смотреть в окно, думая о том, какой сегодня великолепный день, я внезапно испытала волнение от предчувствие чего-то хорошего, что нам принесет этот уик-энд с Дианой в ее красивом старом доме сразу на выезде из Вест-Тенфилда.

С тех пор как поженились, мы с Эндрю приезжаем в Англию хотя раз в году на каникулы, и ни разу не обошлось без поездки в Йоркшир. Поэтому вполне объяснима моя радость по поводу того, что мы приехали и на этот уик-энд. В течение десяти лет я полюбила это прекрасное, обширное графство, самое большое в Англии, с его буколическими зелеными долинами, обширными пустынными болотами, лесами, древними соборами и живописными руинами старых аббатств. Это был роскошный северный уголок, благословенный обширными пространствами плодородной пахотной земли и огромными промышленными богатствами. Йоркшир мог гордиться своими землями и старинными родовыми поместьями более, чем любое другое графство Британии. Я полюбила и научилась восхищаться его практичными и прочно стоящими на земле жителями, чей прагматизм, хладнокровие и гостеприимство вошли в легенду.

Венслидейл и долина Эре, по которой мы в данный момент ехали, были теми областями, которые я знала лучше других, потому что именно здесь был расположен дом предков Кесуиков. Дом принадлежал этой семье более четырехсот лет, и хотя Майкл и Диана поселились в Лондоне после свадьбы, которая последовала сразу после окончания университета, они проводили здесь почти каждый уик-энд с родителями Майкла и все большие праздники в течение года.

Эндрю родился в этом доме, так же как и почти все Кесуики, которые жили до него.

— Мама должна была обязательно родить меня в Йоркшире не только из-за традиции Кесуиков, но и из-за крикета, — как-то загадочно сказал мне Эндрю во время первого моего путешествия в Вест-Тенфилд, когда мы приехали в Англию на наш медовый месяц.

Я спросила у него, при чем тут крикет, он хмыкнул, но потом объяснил:

— Крикет — это йоркширская игра, Мэл. Мой отец и дед хотели, чтобы я родился в Йоркшире, потому что только человек, рожденный в пределах графства, мог играть в крикет за него. Они возлагали на меня большие надежды, надеясь и молясь, чтобы я смог вырасти вторым Леном Хаттоном или Фредди Труменом. Ты знаешь, отец и дед были помешаны на крикете.

Поскольку я ничего не знала о крикете, этой самой британской из всех британских игр, Эндрю объяснил мне, что Хаттон и Трумен были знаменитыми йоркширскими игроками в крикет, которые играли в сборной Англии и были национальными чемпионами, а скорее, даже национальными героями.

Случилось так, что Эндрю полюбил крикет и играл в него в школе.

— Но я никогда не был блестящим игроком, а только средним игроком с битой. У меня просто не было таланта, — признался он мне в другой раз, теплым летним днем на следующий год, когда мы с ним поехали в Лордз и я впервые увидела, как играют в крикет.

Продолжая следить за тем, что происходит за окном, я заметила блестящую башню Рипонского собора, живописно выделяющуюся на фоне далекого горизонта. Собор был самым необыкновенным зданием, которое я когда-либо видела. Заложенный в шестьсот пятидесятом году, он был величественно прекрасен и внушал восхищение. В нем крестили Эндрю, и в нем же была свадьба его родителей. Теперь же при виде этой величественной башни я знала, что через полчаса мы будем в фамильном доме Эндрю.

— Я голоден, — сказал Эндрю, прервав мои мысли. — Я надеюсь, старая Парки приготовила нам хороший завтрак. Я сейчас могу съесть быка.

— Ничего удивительного, — засмеялась я. — Я тоже очень проголодалась, мы ведь так рано выехали из Лондона. И я надеюсь, швейцар позвонил твоей маме, как ты его просил. Я ненавижу приезжать неожиданно.

— Боже мой, Мэл, ты не должна беспокоиться. Я мог бы поставить свою жизнь на любого швейцара в «Клеридже»: они соль земли и очень надежны.

— Верно. Тем не менее, может быть, мы должны были остановиться по дороге и сами позвонить ей?

— Не обязательно, моя милая, — прошептал он. — И ничего страшного не произойдет, если даже мы приедем без предупреждения. Господи, мы же едем к моей маме.

Я ничего не ответила, просто кивнула, затем полезла в свою сумочку. Достав пудреницу, я припудрила нос и немного подмазала губы. Снова усевшись спокойно, я посмотрела в окно и увидела, что мы проезжаем через рыночную площадь Рипона. Здесь каждый вечер в девять часов горнист трубил в свой горн на каждом углу маленькой чистенькой площади в память о старинном комендантском часе: на нем был костюм той эпохи. Эта традиция была столетней давности; англичане, особенно местные жители, относились к ней спокойно, однако какой-нибудь американец, вроде меня, находил ее очень странной и крайне причудливой.

Мы быстро оставили центр городка позади. Шофер направился в сторону Мидлхэма, следуя пространным инструкциям Эндрю, и вскоре мы снова оказались в открытом поле, двигаясь в сторону Вест-Тенфилда. Он расположен между Рипоном и Мидлхэмом, но ближе к последнему. Место это знаменито благодаря своим конюшням, где выращивались и тренировались беговые лошади, и здесь также находилась вошедшая в историю коллекция драгоценностей, известная под названием «Северный Виндзор» во времена королей династии Плантагенетов Эдуарда IV и Ричарда III.

Мы продолжали ехать вперед по извилистым дорогам графства, узким и немного ненадежным из-за близости болот. Тем утром они выглядели мрачными и дикими. В августе и сентябре они выглядят совершенно иначе, напоминая лиловое море, когда по вереску одна за другой прокатывались волны под непрестанно дующим ветром, — это захватывающее двух зрелище.

— Мы почти приехали, — пробормотала я себе под нос, когда машина покатилась по старому каменному мосту через реку Эре, а затем въехала на главную улицу Вест-Тенфилда. Это была типичная деревня в долине — очаровательная, живописная и очень-очень старая.

Я взглянула направо, и передо мной открылся знакомый вид — ряд красивых каменных коттеджей с красными черепичными крышами, стоящих вдоль берега реки; зеленые лужайки перед домами сбегали к самой воде. А позади них, выделяясь на фоне бледного зимнего неба, стояли старая норманская церковь и рядом с ней мормонская башня в окружении древних дубов, ясеней и вечнозеленых кустарников.

Я протянула руку и сжала ладонь Эндрю. Я знала, как сильно он любит это место.

Он улыбнулся мне и начал складывать документы, быстро засовывая их в портфель и закрывая его.

— Тебе удалось много сделать? — спросила я.

— Да, даже больше, чем сделал бы в этом проклятом офисе. Я рад, что ма вчера стала закручивать гайки и что я, в конце концов, передумал, так что мы сможем провести уик-энд с нею. Нам обоим это будет очень приятно.

— Еще бы! И, может быть, мы завтра поедем кататься верхом?

— Хорошая мысль, Мэл. Мы проскачем до Мидлхэма и присоединимся к жокеям и конюхам из конюшни, когда они галопом будут прогуливать лошадей. Если только ты согласишься снова очень рано встать.

— Я всегда рано встаю, — засмеялась я. — Но, Эндрю, какая я глупая — мы не взяли с собой наши верховые костюмы.

— Об этом не беспокойся. Я знаю, что у меня здесь есть какие-то доисторические вещи для верховой езды. Конечно, они не совсем чистые, но сойдут, а мама даст тебе пару своих сапог и старые джинсы или бриджи для верховой езды. И у нее есть масса теплых жакетов, кофт и прочих одежд. Так что мы сможем выйти из положения.

— Да, это было бы замечательно.

Я внимательно его разглядывала, а затем спросила:

— Тебе хорошо, когда ты дома?

Он слегка нахмурил свои широкие гладкие брови и спокойно посмотрел на меня.

— Теперь дом для меня там, где ты, Мэл. Ты и близнецы. — Он наклонился, поцеловал меня в щеку и добавил: — Да, я чувствую себя хорошо в Йоркшире, приятно вернуться туда, где ты родился. Я думаю, все так должны чувствовать — это атавистическая тяга. И это только естественно, не так ли?

— Да, — согласилась я и отвернулась от него.

Я смотрела прямо перед собой, над плечом шофера, через лобовое стекло. Десять минут тому назад мы выехали из деревни и поехали по дороге, которая приведет нас к болотам Ковердейла и к высокому лесу. Дорога поворачивала, и теперь я могла видеть перед собой высокую каменную стену и железную ограду, за которой была длинная подъездная дорога к дому Дианы.

 

15

Мы въехали в ворота и двигались по подъездной дороге очень медленно, потому что в парке бродили овца и дикий олень, и он был очень пуглив.

Дом с высокими трубами был виден издалека. Усадьба называлась Килгрэм-Чейз. Она всегда так называлась, с самого начала. Построенный в 1563 году, через пять лет после того, как Елизавета I взошла на престол, дом был типичен для стиля эпохи Тюдоров. Добротный каменный дом был квадратным в основании, но, тем не менее, поражал своим изяществом — его украшали множество окон, высокие каменные трубы, наклонные фронтоны и квадратные башни на каждом из четырех углов. В каждой башенке с бойницами было только по два огромных, расположенных в центре окна, помещенных одно над другим, что создавало чрезвычайно театральный эффект и наполняло комнаты, находящиеся в башенках, необыкновенным светом.

Килгрэм-Чейз стоял в огромном парке: зеленое пространство лужаек и пастбищ охватывало дом, простираясь от железной ограды, за которую мы только что въехали. Парк с трех сторон был окружен полукруглым массивом густого леса, а за лесом были болота, еще дальше — огромные лесоповалы. Дом, парк и леса имели чашевидную форму и были защищены долиной от ветра и плохой погоды в зимние месяцы, а в прежние времена — от политических противников и грабителей, потому что единственный доступ к дому и парку был возможен через парадные ворота.

В первый раз, когда я сюда приехала, я была заинтригована домом детства Эндрю. Диана совершила со мной большой обход владений и рассказала мне все, что я хотела знать о доме и семье. Она гордилась усадьбой и хранила в памяти все, что касалось ее истории.

Ее необычное название произошло частично от человека, который построил Килгрэм-Чейз четыреста двадцать пять лет тому назад. Это был йоркширский воин-рыцарь, чье имя было сэр Джон Килгрэм. Он являлся близким другом Роберта Дадли, графа Лейчестерского и был членом роялистской партии королевы Елизаветы и одним из новых людей, как их тогда называли в дворцовой политике. Королевским декретом Елизавета пожаловала ему огромный парк и леса за особые услуги королевскому дому. Но задолго до царствования Елизаветы Тюдор, когда правили Плантагенеты, эта местность была охотничьим угодьем, то есть неогороженным участком парка и леса, куда забегали дикие звери, где на них могли охотиться местные дворяне. Позднее эта земля перешла во владение монахов находящегося поблизости аббатства Фаунтейн; они лишились ее, когда отец Елизаветы, король Генрих VIII, конфисковал все земли, которыми владела церковь. После разгона монастырей владение стало собственностью короны.

Дом и парк перешли к Кесуикам на законном основании в результате брака, состоявшегося летом 1589 года. У сэра Джона был единственный ребенок, дочь по имени Джейн, и когда она вышла за Дэниэла Кесуика, сына местного сквайра, они получили имение как часть приданого. И с тех пор оно всегда принадлежало семье Кесуиков, переходя от одного поколения к другому. Когда-нибудь оно станет принадлежать Эндрю, а затем Джейми и сыну Джейми, если у того он будет.

Диана считала свое владение типичным деревенским имением и постоянно утверждала, что, при всем его престиже и историческом значении, это был всего лишь небольшой дом, и это было верно. В архитектурном отношении здание было исключительно удачно спроектировано и отличалось искусной планировкой, даже компактностью для такого рода тюдоровского имения, и, по сравнению с некоторыми огромными домами Йоркшира, оно казалось маленьким. Несмотря на это, Диана уже давно с трудом управлялась с ним. Содержание дома стоило много денег и отнимало у нее уйму времени. По этой причине она жила всего лишь в одном крыле, а остальная часть дома была закрыта круглый год. Дом обслуживался с помощью Джо и Эдит Паркинсонов, которые жили и работали в Килгрэм-Чейзе больше тридцати лет. Вместе со своей дочерью Хилари Бродбент они поддерживали порядок в комнатах как в жилом, так и в закрытом крыле дома, а также стирали и готовили еду. Джо к тому же был мастером на все руки, он производил всяческие наружные работы, ухаживал за двумя Дианиными лошадьми и овцой и чистил конюшни.

Муж Хилари, Бен, и его брат, Уилф, были садовниками; в их обязанности входили работы в саду и в парке: они стригли множество газонов и ухаживали за цветами на клумбах, обрезали плодовые деревья в саду, раз в году чистили пруд и тщательно следили за тем, чтобы розарий с вьющимися розами оставался, как и сотни лет назад, самым прекрасным местом в усадьбе.

Розы были моими любимыми цветами, и меня с самого начала тянуло к этому саду в Килгрэм-Чейзе. Но на этот раз я не собиралась туда идти, я знала, что он сейчас лишен красок жизни и выглядит осиротелым, так же как и все в «Индейских лужайках» было сейчас бурым и увядшим. Сейчас, в эти холодные, безрадостные месяцы, когда земля становится твердой, как камень, воздух пронзителен и морозен, а все растения находятся в состоянии покоя, сад не привлекал меня.

Выглянув в окно, я заметила, что большинство гигантских дубов, выстроившихся, как часовня, вдоль подъездной дороги, уже лишились листвы — ведь стоял ноябрь, и уже настали первые зимние холода. Природа умирала. Зима — время смерти в садах и в природе. Неожиданно для себя я почувствовала прилив меланхолии, и мне стало грустно. Вздрогнув, я плотнее закуталась в теплое пальто. Но зимняя смерть природы подразумевает ее весеннее возрождение, напомнила я себе, пытаясь прогнать эту странную грусть, охватившую меня. Я снова вздрогнула и подумала: «Что-то мне не по себе».

Через мгновение это странное ощущение исчезло, потому что внезапно перед нами открылся дом во всем своем великолепии.

Килгрэм-Чейз. Он стоял среди болот, гордый и древний, казалось, неподвластный времени. При виде прекрасного старого имения мое сердце вздрогнуло. Светлые камни дома отсвечивали золотом в ясном утреннем воздухе, и его многочисленные окна блестели в солнечном свете. Я подняла глаза, увидела идущий из труб дым, подобный серо-голубым лентам, небрежно брошенным на это шелковистое, сияющее небо.

Как приветливо все это выглядело в своей мягкости и очаровании — и это был дом предков моего мужа, место, где он вырос.

Машина едва подъехала к парадному крыльцу, как растворилась огромная дубовая дверь, и Диана появилась на пороге. Она, широко улыбаясь, сбежала по ступенькам; ее лицо светилось от счастья при виде нас, выходящих из машины.

— Привет, мам! — закричал Эндрю, махая ей рукой.

Я бросилась к ней и крепко обняла ее.

— Диана!

— Ты самая лучшая девочка во всем мире, — приветствовала она меня, — потому что заставила моего упрямого сына все же, в конце концов, приехать.

Смеясь я освободилась от ее объятий и покачала головой:

— Это не я его убедила, Диана, он сам передумал. Поздно вечером, слишком поздно, чтобы вам звонить. И мы выехали так рано сегодня утром, в шесть, поэтому не хотели вас беспокоить. Вот почему мы попросили швейцара позвонить. Он звонил вам?

— Да, дорогая. — Обернувшись к сыну, она обняла его и продолжала: — Раз уж вы здесь, все остальное не имеет никакого значения. Мы проведем замечательный, уютный уик-энд вместе, и я знаю, что Парки собирается вас обоих побаловать.

Эндрю улыбнулся ей:

— А мы на меньшее и не рассчитывали. — Подойдя ближе к ней, он сказал: — Пока я не отправил обратно машину, скажи, надо ли мне просить его, чтобы он приехал за нами завтра вечером? Или же мы сможем уехать вместе с тобой в понедельник утром?

— Конечно, со мной. Во всяком случае, стоило ли сюда приезжать на одну ночь? И я буду рада вашей компании по дороге в Лондон. На самом деле, ты можешь, милый Эндрю, вести машину часть пути.

— Еще бы! — сказал он. — И спасибо, мам. Еще одно: нам надо было бы уехать в понедельник очень рано, около половины седьмого. Тебя это устроит?

— Я так обычно и уезжаю отсюда, — ответила Диана.

Эндрю кивнул и поспешил к шоферу.

Диана взяла меня за руку и повела в сторону каменных ступеней, ведущих к парадной двери. Джо Паркинсон появился на верхней ступени лестницы и стал спускаться.

— Доброе утро, миссис Эндрю, — сказал он, одарив меня широкой улыбкой. — Очень приятно видеть вас здесь, ей-Богу.

— Спасибо, Джо. Я очень рада, что мы смогли приехать сюда на уик-энд.

— Пойду помогу мистеру Эндрю с чемоданами. — С этими словами он заспешил вниз, говоря на ходу: — Не надо, мистер Эндрю, я сделаю. Давайте я возьму чемоданы.

Я оглянулась через плечо и увидела, что Эндрю и Джо тепло здоровались, пожимая друг другу руки. Эндрю было восемь лет, когда Паркинсоны приехали работать в Килгрэм-Чейз. Джо очень многому научил его, что касается усадьбы и природы вообще, и они всегда были большими друзьями. По словам Эндрю, Джо был подлинным, до мозга костей, йоркширцем: трудолюбивым, осмотрительным, мудрым и верным.

— Утро сегодня влажное, — сказала, ежась, Диана, плотнее заворачиваясь в вязаную кофту. — Пойдем внутрь и выпьем кофе.

В маленькой прихожей нас ждала Эдит Паркинсон, жена Джо, которую Эндрю с времен своего детства звал Парки, и ее дочь. Обе женщины тихо поздоровались со мной.

Парки заметила:

— Хорошо бы вы захватили своих малышей, миссис Эндрю, мы бы на них порадовались.

— Не забудьте, они приедут сюда в следующем месяце на Рождество, Парки. На самом деле, мы планируем остаться здесь до Нового года. Мистер Эндрю обещал нам, — улыбнулась я ей в ответ.

— Это просто чудесно! — Парки радостно всплеснула руками. — Я не могу дождаться, когда увижу малышей. — Взглянув на Диану, она добавила: — У нас в этом году будет большая рождественская елка, миссис Кесуик, и, может быть, Джо нарядится Санта Клаусом, наденет красный кафтан и приклеит белые усы, как он это делал для детской воскресной школы.

— Да, это замечательная мысль, — согласилась Диана.

Приняв у меня пальто, она повесила его в гардероб.

— Теперь пойдем в кухню, Мэл. Парки целый час готовила всякие вкусности. Любимые блюда Эндрю, конечно.

Кухня в Килгрэм-Чейзе была такая же древняя, как сам дом, и за прошедшие годы она изменилась очень мало. Это было длинное, покрашенное в белый цвет помещение. Потолок был низкий, и по нему проходили темные деревянные балки. Пол был мощен той же каменной плиткой, как и в древности, и местами она была стерта за многие века хождений по неизменным маршрутам — от печи к окну и через всю кухню к двери, так что постепенно там были вытоптаны дорожки в камне.

Печь в дальнем конце кухни была высокой, до потолка, и широкой, сложенной из местного кирпича и камня. Ее опоясывали старые деревянные балки, такие же, как под потолком. У нее была большая приподнятая топка, огромных размеров каминная полка и старомодная духовка для выпечки в стене рядом с топкой. Эта печь давным-давно не использовалась; много лет тому назад Диана установила замечательную английскую плиту, о которой я мечтаю. Я согласна с ней, что это лучшая плита в мире: она дает столько тепла, что в кухне таких немалых размеров всегда сохраняется нормальная температура. Это очень кстати, потому что в кухне с толстыми каменными стенами и каменным полом всегда прохладно, даже жарким летом.

Диана перестроила и модернизировала буфетную комнату, находящуюся за кухней, и теперь она стала очень удобной для нее и Парки. Она поместила туда огромных размеров холодильник, две посудомоечные машины и стойки для приготовления пищи. Над стойками висят полки для хранения фарфоровой посуды и тех разнообразных вещей, без которых на кухне не обойтись.

Ряд створчатых окон выходил на заднюю лужайку и болота, уходящие вдаль за горизонт. Напротив стены с окнами на почетном месте стоял антикварный уэльский кухонный шкаф, и этот замечательный предмет старины был набит сине-белой фарфоровой посудой с традиционным китайским рисунком — ива у мостика через ручей. Неподалеку, в углу комнаты, стоял старомодный деревенский стол с сосновой столешницей на приземистых ножках, за который и уселись мы с Эндрю. На столе стоял кувшин из зеленой майолики, наполненный ветвями сладко-горького паслена, и я невольно подумала, каким совершенным он выглядит.

На каминной доске в ряд стояла коллекция деревянных и медных витых подсвечников с белыми восковыми свечами, а под каминной доской расположились всевозможные медные подковы, тускло поблескивающие в свете огня. Повсюду медным блеском отсвечивали всевозможные формочки для желе и рыбы, горшки и кастрюли, ложки и мерные совки и ковшики на боковом столике.

Я всегда любила эту кухню и считала, что она самая приветливая из всех, которые я видела; в ней не только царила атмосфера бодрости, но она была по-настоящему уютной. По словам Дианы, это было сердце всего дома, комната, в которой вам легко жить.

Диана стояла у плиты, готовя чай; она перенесла чайник на стол, но сказала, чтобы мы подождали, пока заварится.

— Да, верно, миссис Эндрю, пока не наливайте, он должен завариться, — подтвердила Парки.

— Да, Парки, — сказала я послушно и улыбнулась Эндрю.

Она говорит это мне вот уже более десятка лет.

В воздухе кухни царил дразнящий запах бекона, поджаривавшегося на плите, и аромат свежевыпеченного хлеба, от которого слюнки текли. Парки положила караваи и кексы к чаю остывать на несколько минут на одну из стоек, и исходивший от них запах был невыносим.

Повернувшись к нам от плиты, Парки сказала:

— Если вы еще не догадались, я готовлю «беконных дружков». Ваши любимые, мистер Эндрю.

Она с любовью улыбнулась ему, прежде чем снова повернуться к плите. Она вынимала куски бекона из сковороды и раскладывала на большом деревянном блюде. Парки ухаживала за ним, когда он был маленьким, и он для нее был в некотором смысле как родной сын.

— Какая вкуснятина, Парки! — воскликнул Эндрю и добавил, обращаясь ко мне: — Ты должна научиться готовить их для меня, Мэл, когда мы будем дома в «Индейских лужайках».

Диана села к нам за стол и налила дымящийся горячий чай в большую синюю с белым чашку, а через мгновение Парки была уже рядом с ней, подавая блюдо, на котором лежали толстые ломти теплого свежевыпеченного хлеба, намазанные маслом, с кусками жареного бекона между двумя кусками хлеба — в действительности, горячие сэндвичи с беконом.

— Будь что будет с моим холестерином! — весело проворчал Эндрю. — Ах, Господи, что за чудо! — добавил он, откусив кусок.

— Я знаю, они вредные, — смеясь, сказала Диана, затем предупредила: — Не ешь слишком много, Эндрю. Парки готовит рыбные котлеты с петрушечным соусом на ланч.

— С чипсами, — вставила Парки. — А за ними будет еще одно ваше любимое блюдо — пудинг с патокой.

— О, Боже, Парки, мне кажется, я уже умер и попал в рай! — сквозь смех воскликнул Эндрю, довольный Парки и той суетой, которую она развела вокруг него. Он всегда питал к ней слабость.

— Но, дорогой, здесь и есть рай, — сказала Диана, с любовью улыбаясь ему. — Или ты уже забыл?

Эндрю покачал головой и нежно поцеловал ее в щеку.

— Нет, ма, я не забыл. И не только это. Я здесь с тремя из четырех моих любимых женщин.

— А кто четвертая? — быстро спросила я, с удивлением глядя на него.

— Как же? Конечно, моя дочь, — ответил он, подмигнув мне.

 

16

Во второй половине дня в субботу я натолкнулась на эти книги. Но что это была за находка!

После ланча Диана уехала в Вест-Тенфилд за какими-то покупками; она предложила мне поехать с ней, но я отказалась, предпочтя остаться в Килгрэм-Чейзе с Эндрю, но тут же обнаружила, что он собирается работать.

— Я должен просмотреть всю эту ерунду, — объяснил он мне извиняющимся тоном, показывая на свой портфель. — Прости меня, Мэл.

— Все в порядке, — сказала я, хотя и была разочарована тем, что он весь остаток дня до вечера будет поглощен своими бумажками у Дианы в кабинете, вместо того чтобы пойти со мной на прогулку.

— Я ненадолго, часа полтора, от силы два. — Он покачал головой, остановившись на пороге кабинета. — Попадаются очень запутанные финансовые документы, я говорил тебе в Лондоне. Мне бы сюда Джека с его изощренными мозгами. Он лучше меня разбирается во всей этой математике.

— Может быть, я могла бы тебе помочь? — предложила я.

Он уныло улыбнулся мне:

— Боюсь, что ты не сможешь, дорогая. Послушай, ты же не против того, чтобы я поработал, а? Хотя бы немного. Мы пойдем гулять попозже, перед чаем.

— Замечательно, не беспокойся.

Я быстро погладила его по щеке.

Потом я направилась в сторону библиотеки, которая всегда приводила меня в восхищение. Я любила там что-нибудь выискивать, в надежде найти литературные сокровища или фамильные реликвии. К несчастью, мне никогда не удавалось напасть на что-нибудь, хоть отдаленно их напоминающее, либо хотя бы на что-нибудь выходящее за рамки обыкновенного.

Подобно кухне, библиотека мало изменилась за четыреста лет, за исключением, быть может, увеличения количества книг, приобретаемых Кесуиками за эти несколько веков; мне показалось, что они никогда ничего не выбрасывали. Библиотека была больше, чем любая другая комната в Килгрэм-Чейзе, поскольку располагалась в одной из угловых башен, той, которая была расположена в самой северной части здания, с окнами на болото.

Кессонированный потолок девятиметровой высоты уравновешивался огромным окном, расположенным в середине центральной стены, прекрасным окном необычных размеров и формы, наполнявшим комнату причудливым светом в любое время дня. Библиотека, отделанная светлым дубовыми панелями, со стеллажами от пола до потолка по всем стенам, содержала много тысяч томов, в большинстве своем очень древних. Красивый камин из местного камня располагался у стены, противоположной окну, а вокруг него стояли несколько красивых кресел, дубовый кофейный столик и диван от Кноля. Непосредственно за диваном стоял стол для чтения, также из резного дуба, а на нем стопками лежали последние толстые журналы — некоторые из них были посвящены антикварному делу, — а также свежий номер «Таймс», подшивки других английских и местных газет и несколько свежих романов.

Я с любопытством просмотрела все, что лежало на столе, но ничто меня особенно не заинтересовало, и принялась бродить по комнате вдоль полок, изучая то, что стояло на тех полках, до которых я легко могла бы дотянуться. Но, конечно, поскольку они были для меня легкодоступны, я видела эти книги бессчетное количество раз и раньше: ничего нового здесь не было.

Внезапно поняв, что в библиотеке холодно, и слегка вздрогнув, я подошла к камину, отодвинула экран и зажгла приготовленные бумагу и стружки, лежавшие под дровами на решетке. Буквально через минуту разгорелся хороший огонь: вскоре занялись поленья и зашумело в каминной трубе.

Оглядевшись, я увидела в другом конце комнаты полированную библиотечную стремянку красного дерева и расставила ее около стены у камина. По обе стороны от камина были полки, тянувшиеся вверх до потолка, и поскольку мне не хотелось уходить от тепла, я решила начать с них.

Взобравшись на стремянку, я стала рассматривать ряд книг, переплетенных в темно-зеленую кожу, которые я никогда раньше не замечала, несомненно, по причине их столь высокого местоположения. К моему большому разочарованию, многие из них были старинными атласами и картами Йоркшира и других графств.

Откинув голову назад, я взглянула вверх, изучая расположенные непосредственно надо мной полки, и обнаружила там большого формата том в лиловом кожаном переплете. Королевский цвет переплета заинтриговал меня, и я поднялась немного выше, пока не оказалась на верхней ступеньке. Я протянула руку, пытаясь дотянуться до книги; я не представляла себе, что это такое, но, естественно, поскольку не могла до нее дотянуться, то хотела взглянуть на нее. Еще раз попытавшись, я потеряла равновесие и чуть не упала, отчаянно вцепившись в ближайшую полку и ухитрившись удержаться. Я глубоко вздохнула; мое сердце внезапно тяжело застучало. Я была на волосок от гибели. Через несколько секунд, успокоившись, я медленно спустилась, соблюдая осторожность и не имея никакого желания свалиться с библиотечной стремянки. И как только я оказалась на полу, сразу же вздохнула с облегчением и побежала прочь из библиотеки. Я побежала искать Джо.

Я нашла его в кухне; он разговаривал с Парки, и, после того как я объяснила, что от него хочу, я вернулась в библиотеку.

Через несколько минут он пришел, неся очень длинную лестницу, которую хранил в сарае для инструментов.

— Зачем вам такая большая, Джо? — спросила я, увидев ее.

— Да, она большая, миссис Эндрю. — Он кивнул. — Она нужна мне для чистки канделябров и для некоторых окон. У меня есть щетка с длинной ручкой, конечно, но иногда щетки не хватает, понимаете. Окна в башенных комнатах, как и в библиотеке, на самом деле очень высокие, и их трудно достать, ей-Богу. Ну, теперь, где именно надо поставить эту лестницу, миссис Эндрю?

— Здесь, пожалуйста, Джо. Мне бы хотелось посмотреть книгу вон там на полке. — Я указала на нужную мне полку.

Джо посмотрел в ту сторону.

— Как она называется?

— Не знаю, но она в лиловом переплете, рядом с потертым допотопным корешком.

Почти тут же я поняла, что он смотрит не на ту полку, и поэтому сказала:

— Не беспокойтесь, Джо, я поднимусь сама и достану ее. Вы только подержите мне лестницу.

— Нет, миссис Эндрю, я не могу позволить вам лазить так высоко! Ради Бога, нет! Л вдруг вы свалитесь? Мистер Эндрю не простит мне этого, также и миссис Кесуик будет сердиться. Весь дом станет вверх дном, готов спорить на последний шиллинг. — Он энергично замотал головой. — О, нет, нет, нет! Вы не можете лезть туда сами. Я достану эту книгу для вас. А теперь давайте я сначала залезу на лестницу, а потом вы мне покажете, какая книга вам нужна.

— Хорошо, — сказала я, зная, что спорить с Джо не имеет смысла; в прошлом я пыталась это делать безо всякого успеха.

Он был очень упрям, и если ему что-нибудь взбредет в голову, трудно переубедить его или отговорить сделать то, что он хочет. Очевидно, он решил, что я не способна лазить по лестнице, и я не собиралась устраивать из-за этого суматоху. В конце концов, я ведь чуть не упала со стремянки.

Показав ему, где следует поставить лестницу, я указала на нужную мне книгу.

— Я вижу ее! — воскликнул он и взобрался на лестницу с поразительной для его возраста скоростью и уверенностью. Было очевидно, что он может достать ее без всякого труда, поскольку был выше меня, и руки его были длиннее.

— Что это такое, Джо? — спросила я, когда он ее открыл.

— Она выглядит, как книга расходов. Бухгалтерская книга на плотницкие работы. В ней говорится: «Гвозди — одно полпенни», и упомянуты несколько других вещей, но, кроме этого, ничего особенного, — сказал он, перелистывая книгу на лестнице. — А вот стоит дата — 1892 год. Боже правый, почти сотня лет тому назад!

— Интересно. А дальше что?

— Похоже, что еще одна книга расходов. У нее матерчатый переплет. — Он полистал страницы, а затем посмотрел на меня сверху. — Определенно гроссбух с единственной записью: «Свежая рыба — два пенни». В ней ничего больше нет, и нет даты.

— А эта потертая книга, которая еще осталась на полке? Которая выглядит совсем допотопной. Что это такое, Джо?

Он снял эту книгу. Пару секунд он рассматривал ее, затем произнес:

— Ну, эта выглядит, как дневник, что-то вроде того.

— Дневник? Вы хотите сказать, что она рукописная?

— Да, именно так, миссис Эндрю.

— Могли бы вы спустить ее, Джо, вместе с другими двумя, пожалуйста?

— Конечно, миссис Эндрю.

Рядом с большим окном стоял длинный узкий обеденный стол, в центре которого возвышалась фарфоровая ваза с цветами, и в каждом конце стояло по стулу с высокой спинкой, крытому зеленым бархатом.

Я подошла к столу, подвинула один из стульев ближе и села.

Джо принес две книги и положил передо мной.

— Спасибо, Джо, — сказала я.

— Я оставлю здесь лестницу, хорошо, миссис Эндрю?

— Да, конечно. Вы сможете попозже положить эти книги обратно, после того, как я их поизучаю. Я позову вас, когда будет нужно.

Он кивнул и пошел к двери, потом внезапно остановился и повернулся ко мне.

— Не пытайтесь залезть на эту лестницу! Если захотите что-нибудь еще взять, я имею в виду другую книгу с полки, позовите меня, миссис Эндрю.

— Хорошо, Джо, я обещаю.

Вначале я заглянула в оба гроссбуха и быстро отложила их в сторону. Там не было ничего особенно интересного. Но дневник меня заинтриговал, и вот я открыла эту книгу в рыжевато-коричневом переплете с разорванным корешком. Форзац и концевая страница были украшены рисунком пером, что-то вроде того, который бывает на шотландских шалях; он был выполнен в оттенках коричневого, охряного, цвета ржавчины и бежевого с небольшим проблеском синего.

Перелистывая первые пять страниц, оставшихся незаполненными, я наткнулась на рукописный фронтиспис.

Я начала медленно читать и, по мере чтения, проникалась неким предчувствием и волнением.

«Я, Кларисса Кесуик, жена Робина Кесуика и хозяйка Килгрэм-Чейз, обнаружила сегодня дневник и частную домовую книгу предка моего дорогого супруга, некоей Летиции, рожденной в 1640 году и умершей в 1683 г. Я случайно напала на ее личный альбом здесь, в библиотеке Килгрэм-Чейза, когда мой дорогой супруг попросил меня найти для него экземпляр великой трагедии «Гамлет» Уильяма Шекспира. Писания Летиции Кесуик меня заинтересовали, и поэтому я решила переписать их, чтобы сохранить. Это проделано мной для будущих поколений этой семьи, которые будут жить после меня и моего поколения.

Я начала свой труд сегодня, десятого числа августа месяца в 1893 году при славном и процветающем царствовании нашей великой Королевы и Императрицы Индии Виктории Регины. Да благословит Господь Ее Милосердное Величество и да здравствует Она долгие годы».

Имя Клариссы было семейным именем рода Кесуиков, мы его выбрали для нашей собственной дочери, и до того, как шесть лет назад родилась наша дочь, было несколько Кларисс. Кларисса викторианской эпохи, чью изящно написанную каллиграфическим почерком рукопись я читала, была одной из ранних.

Окрыленная своим открытием, я перевернула первую страницу и снова стала разглядывать страницу, на которой в центре были написаны следующие слова:

«Летиция Кесуик.

Ее альбом.

Килгрэм-Чейз.

Йоркшир».

Перевернув эту страницу, я прочитала первые слова дневника Летиции, так старательно переписанные викторианской Клариссой сотню лет тому назад.

«Я, Летиция Кесуик, начинаю этот дневник в двадцать пятый день мая в 1660 год от рождества Христова. В этот самый день вся Англия празднует и радуется с легким сердцем. Наш Суверен, Чарлз Стюарт Стюарт, возвратился из изгнания, и в Лувре его нога снова ступила сегодня на английскую землю.

Монархия будет восстановлена во веки веков. Он будет коронован и станет Королем Чарлзом II, и бесчестная и кровавая казнь его отца частично отмщена.

Смерть предателям, которые послали его отца на плаху.

Сегодня в Йоркшире и по всем окрестностям соборные и церковные колокола звонили во славу нашего милосердного Суверена, возвращенного нам как великое чудо. Чтобы распространить эту хорошую и славную новость, сегодня ночью были зажжены факелы и посланы гонцы во все концы Англии.

Мой дорогой супруг, господин и хозяин Френсис повел сегодня всех нас, семью и слуг вместе, на молитву в синюю башню, и мы поблагодарили дорогого нашего Господа Бога за его доброту и милосердие. Наш подлинный монарх спасен. Мы все возродились.

Я пишу эти слова поздно ночью, почти в полночь, при свете сальной свечи. Сегодня ночью мой любимый супруг Френсис пришел ко мне и повел к себе для плотской любви, и мы хорошо любили друг друга. Быть может, этой радостной ночью я зачала, будь на то Господня воля, и от нашего великого счастья и любви родится еще один ребенок. Об этом молился мой господин и супруг, и об этом же молилась я, и, даст Бог, это будет сын и, наконец, наследник, чтобы продолжать славные дела Кесуиков. Я молюсь, чтобы было так. Я молюсь.

Становится поздно. Моя свеча трещит. Супруг спит. Снаружи майская луна высоко плывет по темному небу. Очень поздно. Я слышу, как пошевелился мой супруг. Я должна отложить перо и задуть свечу, и пойти в постель, чтобы спать, чтобы разделить его сны. Я это сделаю. Завтра я снова возьму перо и продолжу».

Я жадно читала, мой взгляд скользил по страницам. Мне не терпелось узнать больше, я была увлечена записью Летиции Кесуик о ее жизни в Йоркшире в семнадцатом веке.

Там было еще несколько коротких разделов, датированных концом июня; затем она сделала несколько записей в июле и августе. Еще и еще она писала о своей повседневной жизни и делах. Она писала о двух своих маленьких дочерях, Рейчел и Виоле, о своей жизни жены деревенского сквайра и хозяйки имения. Последняя августовская запись содержала радостный отчет о том, что она была, наконец, беременна и о своей надежде, что это будет сын.

Я на мгновение отвлеклась от чтения и задумчиво посмотрела в окно. Ничего не изменилось с незапамятных времен. Мы питаем те же самые надежды, мечтаем о том же и имеем те же желания, что и ушедшие задолго до нас поколения.

Вот я сижу, читаю о желании Летиции иметь еще одного ребенка в 1660 году, и именно об этом мечтаем мы с Эндрю в данный момент в 1988 году. Я усмехнулась про себя, подумав, как, и в самом деле, мало люди изменились с тех пор, затем опустила глаза и продолжила чтение.

Собственно дневник внезапно оборвался. Я испытала настоящее разочарование, почти раздражение, настолько меня захватили записки Летиции Кесуик. Но она отвлекалась, писала целые страницы советов по домоводству, которые я бегло просматривала, затем записывала хозяйственные рецепты всякого рода: как делать ароматические смеси и шарики из сухих цветов, трав и некоторых фруктов и специй. Там были указания, как изготовлять восковые свечи и мыло; подробнейшие записи о травах — ароматных травах для освежения комнат и шкафов, других — для приготовления мазей, чтобы лечить от различных болезней, и еще о других — для ароматизации пищи. Следующий раздел был посвящен консервам. Затем шли рецепты Летиции джема из крыжовника с ревенем, желе из айвы, черники, лимонного творога, измельченного изюма с миндалем и сладкой яблочной приправы к мясу. И я снова лишь пробежала это глазами.

Наконец снова начался ее дневник, записи с октября по декабрь. Я была совершенно поглощена описанием жизни в Килгрэм-Чейз зимой, многочисленных семейных дел, рассказом о шитье, вышивании, охотничьих трофеях и меткости при стрельбе ее мужа, об его знании лошадей. Она писала о зимнем солнцестоянии, о погоде и о своей трудной беременности.

Но перед тем как продолжить описание своих ежедневных трудов в новом, 1661 году, она снова позволила себе сделать отступление в область домашнего хозяйства, посвятив множество страниц тому, как печь пироги, пудинги и печенья, делать вино из плодов самбука и крапивы, и даже эль.

Ее дневник был настоящим сокровищем во многих отношениях. К несчастью, у меня не было времени прочесть его внимательнее и полностью. По крайней мере, в этот приезд. Поэтому я бегло просмотрела оставшуюся его часть, продолжая любоваться удивительным каллиграфическим почерком Клариссы. Ни разу она не допустила сбоя; ее почерк был безупречен, просто произведение искусства.

Быстро пролистав страницы, я увидела, что дневник Летиции Кесуик охватывает начальные месяцы 1 661 года и заканчивается весной. Она пишет о рождении сына Майлза в апреле того года, о долгих и трудных родах и описывает день рождения мужа в мае.

Самая последняя страница датирована двадцать девятым мая. Записей больше нет, потому что в книге кончились страницы. Она ее всю исписала.

Я снова почувствовала разочарование, пока не сообразила, что дневник окончился лишь потому, что кончились страницы в книге. Конечно же, Летиция продолжала вести дневник, потому что она была прирожденным писателем, обладающим легким, плавным стилем, почти разговорным, и замечающим множество важных деталей. Где-то здесь, в библиотеке, должен быть другой том, и Кларисса, по-видимому, нашла его и переписала. Точно так же, как я хотела узнать, что было дальше, так и ее, должно быть, мучило любопытство.

Вскочив, я направилась к лестнице, совершенно забыв предостережения Джо не взбираться на нее. Я проделала это и добралась до предпоследней ступеньки сверху. Я не осмелилась взобраться выше из опасения свалиться.

Но я была уже достаточно высоко, как оказалось, стоя непосредственно у полки, с которой Джо снял гроссбухи и дневник, и мне было легко прочитать заглавия оставшихся на полке книг. Там стояли два романа Томаса Гарди, три тома Бронте и шесть книг Чарлза Диккенса, а также том сонетов Шекспира. И ничего больше, только пробел на полке, где стояли гроссбухи и Клариссина копия дневника.

Мне понравилась книжка сонетов, переплетенная в красную материю с золочеными буквами. Я взяла его с полки и увидела маленькую тоненькую книжку в черном кожаном переплете, лежавшую сзади романов Бронте у задней стены полки. Сначала я подумала, что это Библия, но затем рассмотрела обложку и увидела, что на ней нет титула. Конечно, никаких золоченых букв.

Осторожно балансируя на вершине лестницы, я открыла черную книгу и сразу же узнала ее. Меня охватили нервная дрожь и возбуждение. Это был оригинал дневника Летиции, написанный ее собственной рукой, тот самый, с которого Кларисса так старательно сняла копию в 1893 году. Я поискала кругом, рядом с Бронте, Харди и Диккенсом, но больше там ничего не было.

Крепко держа дневник в одной руке, я спустилась вниз и поспешила к столу у окна. Сев перед ним, я открыла подлинный дневник Летиции Кесуик.

Я с восторгом смотрела на него, медленно переворачивая страницы, осторожно, боясь их повредить неосторожным движением.

Этому дневнику было более трехсот лет, но, к моему удивлению, он был совершенно не поврежден. Некоторые страницы были чуть ветхими, но их было немного; то там, то здесь были видны тонкие отверстия от книжного червя, но, по большей части, книга была в превосходной сохранности.

Какое чудо, что она сохранилась! Но ведь никто не знал о ее существовании, и поэтому никто и не брал ее в руки. Конечно, за исключением Клариссы, которая ее нашла, сняла копию и, по-видимому, положила ее назад, чтобы она лучше сохранилась. Кроме того, температура в библиотеке остается одинаковой из года в год, точно так же, как было сотни лет тому назад, я в этом не сомневалась. Там всегда было прохладно и сухо; не было сырости, и, конечно, огонь камина не мог бы нанести вред ни одной из старых книг, потому что едва нагревал комнату. Не удивительно, что этот дневник семнадцатого века так хорошо сохранился.

Написанный самой Летицией Кесуик подлинник отличал скрупулезный, тонкий, изысканный почерк, типичный для того века, в котором она жила, но ее письмо было ясным и разборчивым.

К своему восторгу я обнаружила, что оригинальный дневник содержал еще кое-что уникальное: изысканные маленькие рисунки пером и чернилами, акварели цветов, фруктов и трав, виньетки, изображающие сад Летиции здесь, в Килгрэм-Чейзе.

Мне было ясно, что я натолкнулась на настоящее сокровище. Конечно, дневник не имел реальной стоимости и, по-видимому, не представлял большого интереса для кого-нибудь постороннего, но я не могла дождаться, чтобы показать его Диане и Эндрю.

Взглянув на часы, я обнаружила, что прошло уже полтора часа. Было уже почти четыре.

Я встала, вышла из библиотеки и направилась по коридору в Дианин кабинет. Я заглянула в дверь. Эндрю разговаривал по телефону, и на его лице явно выражалась злость. Без сомнения, он разговаривал с Джеком Андервудом, находившимся в Нью-Йорке. Он говорил свойственным ему спокойным голосом, но был рассержен и даже не заметил, что я распахнула дверь. Я тихо закрыла ее, полагая, что благоразумнее оставить его в покое и дать ему заниматься своими делами.

Мне необходимо было подышать свежим воздухом — я не выходила из дома со времени нашего приезда рано утром после долгой поездки в машине. В находящейся по соседству прихожей я села на скамью, сняла туфли, надела пару Дианиных зеленых замшевых сапог и сняла с гвоздика большой теплый жакет. Я любила этот непромокаемый жакет, который был такой удобный — его можно было носить в любую погоду. В каждом кармане я нашла по шерстяной перчатке. Натянув их, я сняла с вешалки красный шерстяной шарф, обмотала его вокруг шеи и вышла наружу через боковую дверь.

Было прохладно. Утреннее солнце давно скрылось, небо было бледно-голубым, почти бесцветным.

Я погрузилась в запахи осени: пахло сыростью, мокрыми, гниющими листьями и едким дымом. Где-то недалеко один из садовников жег костер. Было такое время года, когда сжигают отмершие растения и корни, сухие листья и садовый мусор вообще. Прошлый уик-энд в «Индейских лужайках» я сама жгла такой же костер.

Зайдя за угол здания, я буквально столкнулась с Уилфом, садовником, сгребавшим опавшие листья и сучья в кучи, готовя их к сжиганию.

Он оглянулся, услышав мой резкий возглас.

— А, это вы, миссис Эндрю. — Он дотронулся до шапочки и улыбнулся. — Как ваши дела? — Он сложил грязные руки на рукоятке граблей и стоял, глядя сквозь меня.

— Спасибо, хорошо. А как вы себя чувствуете, Уилф?

— Не могу пожаловаться. Немного ревматизм беспокоит, но ничего страшного в этом нет. Я рассчитываю еще долго не появляться на кладбище. — Он засмеялся; его смех был похож на кваканье.

— Рада это слышать. — Я кивнула и поспешила прочь, направляясь к пруду.

Что-то странное было в этом Уилфе Брондбенте. Казалось, у него всегда был злобный блеск в глазах, когда он разговаривал со мной. Я думаю, он был немножко тронутый. Эндрю сказал, что он просто тупой. Диана смеялась над нами, когда мы беседовали об Уилфе. Она верила, что он настоящий деревенский труженик.

Четыре коричневых утки уплыли прочь, когда я подошла к пруду. Я стояла и наблюдала за тем, как они с плеском удирали как можно быстрее к дальнему берегу, думая рассеянно, замерзнет ли пруд к Рождеству. Близнецы так мечтали покататься на коньках — так же, как это делал их отец, когда был маленьким мальчиком. Но я не думала, что будет достаточно холодно, чтобы подморозило; здесь была довольно большая масса воды.

Я собралась обойти вокруг озера, мои мысли сосредоточились на Клариссе и Летиции, этих двух женщинах из семейства Кесуиков, которые были женами мужчин из рода Кесуиков и которые прожили всю свою жизнь здесь. Если бы только стены могли говорить, какие чудесные секреты они бы мне открыли, какие сказки рассказали бы.

А, с другой стороны, дневник заговорил, не так ли? Пусть немного, но все же он рассказал мне о прошедших временах, сообщил мне немного семейной истории.

Даже Клариссин фронтиспис, хотя и короткий, и ее поступок, состоявший в переписывании дневника так старательно, сказал мне очень многое о ней. Должно быть, она была хорошей женщиной, добросовестной, богобоязненной, типичной женщиной викторианской эпохи, к тому же, очевидно, умной и заботливой. Без сомнения, она не была равнодушна к этому дневнику, понимала, что он означал для семьи. К тому же у нее хватило прозорливости понять, что оригинал может не пережить века, и она посчитала важным сохранить его для потомства. Конечно, ей не хватило таланта, потому что она не скопировала рисунки или акварели, но это было не так важно.

А что мне рассказал дневник о его непосредственном вторе?

Во-первых, и это самое главное, — то, что Летиция была прирожденным писателем, наделенным даром хорошо выражать свои мысли и досконально знающим и чувствующим язык и понимающим его красоту. Она умела им пользоваться. Иллюстрации указывали на то, что у нее были художественные склонности, советы по домоводству и рецепты выдавали в ней хорошую хозяйку и кухарку, не говоря о том, что она отлично разбиралась в травах и умела делать вино. Ее многочисленные ссылки на мужа и детей обнаруживают в ней любящую жену и мать, и, наконец, я решила, что у нее был политический склад ума. В дневнике встречались многочисленные упоминания о парламенте, едкие замечания, и, безусловно, она была до мозга костей роялисткой, взволнованной, но не чрезмерно, когда Чарлз II вернулся в Англию, чтобы занять трон.

Мне снова пришло в голову, что где-нибудь в библиотеке должен быть еще один том ее дневников. Подлинный, прирожденный писатель, подобный Летиции Кесуик, не остановился бы на этом, не оборвал бы так резко записи. Но как его разыскать среди тысяч книг, выстроившихся на сотнях полок?

Сейчас у меня нет времени его искать, ни сегодня, ни завтра. Может быть, когда мы приедем сюда на Рождество, он мне попадется? Дело стоит затраченных усилий. В конце концов, по-моему, дневник — это маленький бриллиант. Я знаю, что Диана будет заинтригована, да и Эндрю тоже, если только я смогу его оторвать от его портфеля и тех противных документов. Я не могла вообразить, что такое мог сотворить Малколм Стенли, если только он не подделал бухгалтерские книги, Боже сохрани. Если он это сделал, Эндрю будет беспощаден, да и Джек тоже, готовя очень острый нож, выражаясь фигурально.

Когда я шла по широкой тропинке среди зеленой лужайки, я заметила, что к дому подъехал автомобиль. Он медленно продвигался по подъездной дороге между дубов, и это была не возвращавшаяся Диана, я это знала — это был не ее автомобиль.

Через несколько секунд, когда мы приблизились друг к другу, я увидела, что это бледно-голубой «ягуар».

Может, Диана ожидала гостей? Странно, что она об этом не упомянула, если это так. Обычно она говорит нам, если кто-нибудь собирается прийти к чаю, предупреждая нас, давая нам возможность сбежать. Обычно Эндрю так и поступает, потому что ее гостями, в согласии с истинно английским ритуалом, были либо женщина, которая руководит церковным кружком, либо викарий и его жена, глава клуба садоводов или еще какой-нибудь местный деятель.

Машина поехала медленнее, а затем остановилась у подножия каменной лестницы. Я прошла через площадку наверх крыльца и стояла, выжидательно глядя вниз.

Наконец дверца «ягуара» открылась, и из машины вышла женщина.

Она была высокой и тонкой, с копной темных вьющихся волос, падающих по обе стороны узкого, но привлекательного лица. Ее глаза были темными, взгляд пристальным, а нежный рот выглядел как свежая рана из-за яркой помады.

На первый взгляд ее одежду можно было принять за цыганский наряд, но когда я скользнула глазами по стройной фигуре, то поняла, что в ее одежде есть какая-то закономерность. Хотя бы в том, что касается цветов. Она была одета в длинное, широкое шерстяное серое платье, сверху которого был короткий жакет, сшитый из красных, зеленых, лиловых и желтых кусочков. Разноцветная одежда Иосифа. Или так мне показалось. Длинные шарфы желтого, лилового и красного цветов были обмотаны вокруг ее шеи, и их концы развевались у нее за спиной. Сапоги были красные, а сумка желтой.

Мне не надо было представлять эту многоцветную женщину.

Я точно знала, кто это: Гвендолин Рисс-Джонс собственной персоной.

Любовница моего отца.

 

17

Мы пристально смотрели друг на друга. Какую-то долю секунды мы молчали.

По выражению ее глаз я понимала, что она знает, кто я, — догадалась, что я дочь Эдварда Джордана, — но я не думала, что она в этом признается. Не было никакого сомнения, что она не сообщит мне о своих отношениях с моим отцом и даже о том, что они были друзьями. Я поняла это интуитивно.

Она заговорила первой.

Подойдя ближе к подножию лестницы, она сказала:

— Я ищу миссис Кесуик. Это бесцеремонно — предварительно не позвонив, приехать. Пыталась, но ваш телефон был очень долго занят. Миссис Кесуик дома?

Я отрицательно помотала головой:

— Нет, к сожалению, она уехала за какими-то покупками, но должна вернуться с минуты на минуту. Не желаете ли зайти и подождать ее?

Гвенни закусила губу, и по ее узкому лицу промелькнуло тревожное выражение.

— Не хочу навязываться.

— Я уверена, что Диана скоро будет. Думаю, она будет очень расстроена, если вы ее не дождетесь.

— Очень мило. Да, хорошо, и, хм, спасибо. Может быть, я немного подожду.

Она начала подниматься по лестнице. Поравнявшись со мной, она протянула руку.

— Гвендолин Рисс-Джонс.

— Мэллори Кесуик, — ответила я, пожав руку.

В тот же момент я повернулась, шагнула вверх к парадной двери, открыла ее и пропустила гостью в маленькую прихожую.

— Можно взять ваш жакет? — вежливо спросила я.

— Только шарфы, спасибо, — ответила она, разматывая все три шарфа, обмотанные вокруг шеи.

Повесив их в гардероб, я провела ее в гостиную, находящуюся рядом со столовой. Это была маленькая удобная комната, очень уютная, проникнутая викторианской атмосферой, в некотором роде убежище. Этой гостиной мы пользовались постоянно: смотрели телевизор и обычно пили послеполуденный чай и аперитивы перед ужином.

Парки зажгла свет и развела огонь в камине. Дрова весело загорелись, и комната приняла приветливый вид.

— Пожалуйста, располагайтесь поудобнее, — сказала я. — Извините меня, я должна пойти снять сапоги и сказать Эндрю о вашем приезде. Он сейчас присоединится к нам, если кончил говорить по телефону.

— Никакой спешки. Занимайтесь вашими делами.

Она взяла свежий выпуск «Деревенской жизни», который лежал на простеганном пуфе, и уселась в кресло у огня.

Сняв с себя Дианин жакет и сапоги и надев туфли в прихожей, я отправилась искать мужа. Эндрю все еще говорил по телефону в кабинете Дианы, но на этот раз, когда я приоткрыла дверь, он увидел меня, улыбнулся и вопросительно приподнял брови.

— У нас гость, — сказала я, округляя глаза.

— Одну минуту, Джек, — пробормотал он в трубку и взглянул на меня, слегка нахмурившись.

— Кто это? — спросил он.

— Не догадаешься и за тысячу лет, поэтому я сама тебе скажу: Гвендолин Рисс-Джонс. Она приехала к твоей маме. Она сначала пыталась дозвониться, но не смогла прорваться, — засмеялась я. — По очевидным причинам.

— Гвенни! — воскликнул он. — Черт меня подери! Поскольку ма еще не вернулась, предложи ей чая, я буду через несколько минут. Я заканчиваю с Джеком.

Я кивнула:

— Передай ему привет.

— Передам.

Когда я уже уходила, услышала, как он сказал:

— Это была Мэл, она шлет тебе привет. Ну, как насчет того, о чем мы говорили, старик? Хочешь управлять всем этим?

Парки была в кухне и расставляла чашки и блюдца на огромном подносе; когда я прошла через кухню и остановилась у того стола, где она возилась, она подняла голову.

— Парки, — пробормотала я, — вам придется добавить еще одну чашку с блюдцем. Только что приехала подруга миссис Кесуик, мисс Гвендолин Рисс-Джонс. Уверена, что вы ее знаете. Во всяком случае, она будет пить чай вместе с нами.

— Ох! — Парки поджала губы. — Мы не ожидали мисс Рисс-Джонс, иначе миссис Кесуик должна была бы меня предупредить перед своим отъездом. Миссис Кесуик очень точна в подобных случаях.

— Мы ее не ожидали, Парки.

— По мне, это слегка бесцеремонно, — буркнула Парки, — обрушиться на голову вот так. — Она прошла в буфетную и вернулась с еще одной чашкой с блюдцем. — Большинство людей вначале звонят по телефону.

— Она пыталась дозвониться, — объяснила я, пряча улыбку; меня позабавило раздражение Парки. Но ведь она ярый сторонник хороших манер: я это хорошо знала. По непонятной мне причине, я чувствовала, что должна защищать Гвенни, поэтому я добавила: — Мистер Эндрю разговаривал по телефону с Нью-Йорком более часа, Парки, и поэтому мисс Рисс-Джонс не смогла дозвониться.

— М-м… — Все, что сказала Парки, продолжая возиться с заварным чайником и другими принадлежностями чаепития. Но через несколько секунд она одарила меня теплой улыбкой и, подойдя ближе, сказала:

Я приготовила пирог к чаю — любимый кекс мистера Эндрю. И маленькие бутербродики. Он обожал их, когда был маленьким. Четырех сортов: с помидорами, с огурцами, с кресс-салатом и яичным салатом. Домашние булочки с домашним клубничным джемом и корнуэльским кремом.

— Бог ты мой, мы не захотим обедать! — невольно воскликнула я и осеклась. — Так много еды, Парки.

— Но я так всегда подаю, миссис Эндрю, и я это делаю вот уже тридцать лет, — объявила она, отступая на шаг, при этом выглядела слегка обиженной.

Поняв, что невольно могла задеть ее, я быстро исправилась:

— Все, что будет к чаю, просто восхитительно. Я уверена, что мистеру Эндрю все понравится, и мне тоже. Господин, у меня уже слюнки потекли.

Смягчившись, она широко улыбнулась:

— Во всяком случае, обед сегодня очень простой, миссис Эндрю. Просто консервированные креветки, запеканка из мяса с картофелем и зеленый салат.

— И без десерта? — поддразнила я ее.

Приняв все всерьез, она воскликнула:

— Ну нет! Я всегда готовлю десерт для мистера Эндрю. Вы знаете, как он его любит. Но я еще окончательно не решила — английский бисквит или открытый пирог с заварным кремом.

— И то, и другое одинаково замечательно, — пробормотала я и поспешила к двери. — Пойду составлю компанию мисс Рисс-Джонс. Кстати, Парки, миссис Кесуик сказала, когда она вернется?

— Она никогда не приезжает позже четверти пятого, чтобы успеть к чаю. Никогда.

— Как только она приедет, вы, наверно, можете подавать, — предложила я.

— Хорошо. И я полагаю, что мистеру Эндрю потребуется к тому времени подкрепиться: он все время работал, бедняжка. И в субботу тоже.

— Да, — согласилась я и выскользнула из кухни.

Когда я вернулась к гостиную, Гвенни была погружена в чтение журнала.

— Эндрю присоединится к нам через минуту, — сказала я ей, закрывая за собой дверь. — А Диану ожидают с минуту на минуту; так что, я надеюсь, вы составите нам компанию за чаем, мисс Рисс-Джонс?

— Как любезно! Очень хотела бы.

— Хорошо.

Как будто полагая, что она должна объяснить свой неожиданный приезд, она откашлялась и сказала:

— Работаю в Лидсе. Делаю «Сон в летнюю ночь» в королевском театре — оформляю постановку.

— Диана сказала мне, что вы театральный художник.

Она опасливо взглянула на меня.

— Отправилась сегодня в Килбурн. Знаете это место?

— По-моему, да. Это не там, где огромных размеров лошадь высечена в склоне холма?

— Совершенно верно. Со стороны Роулстон-Скар. Хотела заказать обеденный стол в мастерской Роберта Темпсона. Великий йоркширский мебельщик и резчик по дереву, ныне покойный. Мастерской управляют его внуки — продолжают его дело. Думала, неплохая мысль заглянуть на обратном пути в Лидс, чтобы повидаться с Дианой.

— Я рада, что вы заехали. Кстати сказать, мне только вчера Диана говорила о вас.

— Говорила?

Я глубоко вздохнула и решилась:

— Она сказала мне, что вы знаете моего отца, Эдварда Джордана, что вы его друг, очень хороший друг.

Гвенни вздрогнула и посмотрела на меня. Ее лицо и даже шея залились ярким румянцем.

— Хороший друг, да, — согласилась она, быстро отвернувшись и уставившись на огонь.

У меня было ужасное чувство, что я ее смутила, — я вовсе не собиралась этого делать. Я просто хотела, чтобы все было в открытую. Я сказала поспешно:

— Рада, что вы с папой — друзья. Я беспокоюсь о нем, о том, что он одинок. Мне приятно будет знать, что здесь, в Лондоне, у него есть возможность дружеского общения, мисс Рисс-Джонс.

— Зовите меня Гвенни, — сказала она и одарила меня широкой улыбкой.

Мне показалось, на ее лице отразилось чувство облегчения, когда я улыбнулась ей в ответ.

В этот момент открылась дверь и вошел Эндрю.

— Здравствуйте, мисс Рисс-Джонс, вы меня помните? — сказал он, улыбаясь во весь рот. — Вам приходилось держать меня на коленях, когда я был маленьким мальчиком.

Он подошел к ней и пожал ей руку.

— Я вас и не забывала, — улыбнулась она, глядя на него с нежностью. — Озорник. — Она взглянула на меня: — Озорной мальчик.

Прежде чем я смогла что-либо на это ответить, дверь снова распахнулась, и вошла Диана, по всей видимости, вовсе не удивленная при виде Гвендолин Рисс-Джонс, сидящей в ее гостиной. Без сомнения, она заметила ее машину у входа.

— Привет, Гвенни, дорогая, — сказала Диана, подходя к камину.

Гвенни вскочила, чтобы обняться с Дианой.

— Очень бесцеремонно — свалиться на голову вот так. Хотела тебя повидать.

— Пожалуйста, не извиняйся, очень рада тебя видеть. — Голос Дианы звучал тепло. — Ты должна остаться на чай. Я только загляну в кухню и скажу Парки, чтобы она приносила чай. Извини, я на минуту.

— Я пойду с вами! — воскликнула я, направляясь к двери. — Помогу.

Диана с любопытством на меня посмотрела, но ничего не сказала, и мы вместе вышли из гостиной.

Разумеется, позже, вечером, после отъезда в Лидс Гвендолин Рисс-Джонс, мы произвели ее подробное обсуждение. Я полагаю, это было только естественно, учитывая обстоятельства.

— У нее такая странная манера говорить, — сказала я Диане, покачивая головой. — Что-то похожее на стаккато.

— Да, она говорит маленькими вспышками и предпочитает предложения из одного слова. Но она очень славная, ужасно добрая и тактичная, дурного слова ни о ком не скажет и совершенно незлопамятна, — ответила Диана.

— Она мне очень понравилась, — призналась я.

— А ты ей, — ответила Диана. — Кроме того, она почувствовала большое облегчение, что ты знаешь о ее отношениях с твоим отцом.

— Надеюсь, я ее не смутила, я просто хотела быть с ней откровенной, дать ей понять, что я знаю. — Я изучающе посмотрела на Диану. — Она что-нибудь вам сказала, когда вы провожали ее к машине?

— Только то, что ты ее удивила, когда упомянула об Эдварде, а еще о том, какая ты милая молодая женщина, такая хорошенькая. Она любовалась твоими красивыми рыжими волосами.

— Я считаю, что она тоже очень привлекательна, и я могу представить себе их вдвоем с папой. Я одобряю его вкус: она очень мила.

— Но и чертовски эксцентрична! — воскликнул Эндрю. — Настоящая оригиналка. И всегда, когда я слышу имя Гвендолин, я вспоминаю о шарфах. Она всегда носила массу шарфов, в любую погоду, и, насколько я припоминаю, они были из всех возможных видов ткани. Гвенни — это современная Айседора Дункан, так мне кажется. — Он засмеялся и встал. — Хочешь еще бокал вина, мама?

— Пока не надо, дорогой, — сказала Диана. — У меня еще половина осталась.

— А я хочу, — сказал он и подошел к столику в углу гостиной, куда Парки поставила поднос с бутылкой белого вина в ведерке со льдом и сифон с газировкой. — А ты, Мэл?

— Превосходно, Эндрю, и пока мы не пошли обедать, я хочу вам показать свои находки.

— Находки? Что ты имеешь в виду? — Эндрю повернулся и с любовью улыбнулся мне.

— Сегодня днем я рылась в библиотеке и нашла дневник жены вашего предка, Летиции Кесуик, который она вела в семнадцатом веке. На самом деле, то, что я нашла, была копия с оригинала, заполненная прекраснейшим каллиграфическим почерком. Это было сделано Клариссой Кесуик в 1893 году, чтобы сохранить его.

— Боже правый! Вот что, оказывается, ты делала все это время — копалась в этих допотопных старых книгах. Лучше уж ты, чем я, моя любовь. — Эндрю сжал мое плечо, нагнулся и поцеловал меня в макушку. — Уверен, что ты натолкнешься на что-нибудь необычное.

Вмешалась Диана.

— Но ты сказала «находки», Мэл, во множественном числе. Что еще ты там нарыла? — У нее было удивленное лицо, когда она посмотрела на меня из дальнего конца комнаты.

— В действительности, я нашла подлинный дневник и его копию, сделанную Клариссой, — сказала я и принялась рассказывать о своих занятиях перед обедом.

Затем, поднявшись и подойдя к двери, я закончила:

— Пойду и принесу их. Они в библиотеке. Когда вы увидите обе книги, вы поймете, о чем я толкую.

Отблески пламени плясали на стенах и потолке, наполняя нашу спальню розовым мерцанием. Больше не было никакого света, и я чувствовала себя расслабленной, сонной, заключенной в кокон тепла и любви в кольце рук Эндрю.

Еще раньше поднялся сильный ветер, и теперь я могла слышать, как он завывал над болотами. Издалека доносились раскаты грома, временами вспыхивали молнии, освещая спальню яркими белыми сполохами.

Я слегка дрожала, несмотря на тепло постели; я обвила рукой моего мужа и придвинулась к нему ближе.

— Я рада, что мы не снаружи. С тех пор, как мы поднялись наверх, разразилась настоящая буря.

Он усмехнулся:

— Да, в самом деле; к тому же мы находимся в самом лучшем месте, мы вдвоем, и нам очень уютно. Но знаешь, что я тебе скажу? Когда я был маленьким, я всегда хотел наружу, под дождь и град, на ветер, не спрашивай почему. Я любил бури. Может быть, внутренний драматизм такой ужасающей погоды задевал во мне какие-то струны. Однажды, когда мне было около семи, отец сказал мне, прислушиваясь к шуму бури, что это наши предки в доспехах, сражающиеся на небесах, что их призраки скачут на конях в погоне за своими врагами, как сотни лет тому назад. Я уверен, что это явилось толчком для моих фантазий, когда я был ребенком.

— И когда ты был маленьким, ты убегал на улицу в бурю?

— Иногда мне удавалось выскользнуть из дома, но если только мама не замечала. Она всегда излишне меня опекала.

— Все матери таковы. Во всяком случае, я ее не осуждаю; буря — это опасно. Иногда молния ударяет в людей…

— Меня ударило молнией, когда я встретил тебя! — перебил он, кладя свою руку на лоб и повернув мое лицо к себе. Он нежно, легко поцеловал меня в губы, затем оторвался от меня. — Французы называют «coup de foudre» любовь с первого взгляда. — Он щелкнул пальцами. — Другими словами: удар молнии.

Я улыбнулась и уткнулась ему в грудь.

— Я знаю, что это означает.

Мы немного помолчали. Нам нравилось так лежать вместе в полном согласии.

Потом я сказала:

— Это был такой замечательный уик-энд, Эндрю. Я довольна, что мы поехали в Йоркшир, а ты?

— Я тоже, во всяком случае, он еще не закончен. Еще воскресенье здесь проведем. Мы можем завтра утром поехать кататься верхом, если захочешь, можем галопом, как я тебе обещал. А потом, до конца дня, можем ничего не делать, просто отдыхать. У нас будет хороший воскресный ланч, почитаем газеты, посмотрим телевизор.

— Ты не собираешься завтра работать? — спросила я, и мой голос неожиданно для меня самой зазвучал громче.

— Конечно, нет. В конце концов, я сделал, сколько мог. Теперь мне надо дождаться Джека — он приедет из Нью-Йорка на следующей неделе.

— У меня такое чувство, что ты обнаружил что-то ужасное, касающееся Малколма Стенли.

Он молчал, и я продолжила:

— Что-нибудь… неприятное, гадкое, быть может?

Вместо ответа он издал глубокий долгий вздох.

— Что это такое? Что он наделал? — настаивала я, сгорая от любопытства. Я повернулась, чтобы в неверном свете камина разглядеть его лицо, но не могла ничего на нем прочесть.

— Я не хочу сейчас в это углубляться, дорогая, честно, не хочу. — Он снова вздохнул. — Но всегда помни: не доверяй типам, которые продают средство от всех болезней.

— Он мошенник, Эндрю? Ты это имеешь в виду?

Приподнявшись на локте, он наклонился надо мной, отвел мои волосы с лица и поцеловал в губы. Затем он посмотрел мне глубоко в глаза.

— Я не хочу это обсуждать. У меня в данный момент голова занята более важными вещами.

— Например, какими? — поддразнила я его.

— Ты знаешь, какими, миссис Кесуик, — пробормотал он с легкой улыбкой.

Я взглянула на его лицо, любимое лицо, такое дорогое для меня. На нем было напряженное выражение, а его необыкновенно голубые глаза казались темнее, почти синими, в свете камина; они излучали силу.

— Тобой, — наконец ответил он. — Я все время думаю о тебе. Я так тебя люблю, Мэл. В тебе весь смысл моего существования.

— Я тоже тебя люблю. — Я погладила его по лицу. — Давай будем любить друг друга.

Наклонившись надо мной, он поцеловал меня долгим поцелуем в губы; сначала его прикосновение было нежным, но затем желание овладело им, и его поцелуи становились страстными, даже дикими.

— Ох, Мэл! Ох, моя любимая! — говорил он между поцелуями. Затем, откинув одеяло прочь, он приспустил бретели моей ночной рубашки и освободил мою грудь, поглаживая ее. — О, посмотри на себя, любимая, ты так прекрасна, моя прекрасная жена! — Опустив ниже голову, он целовал мои соски, а его рука скользнула вниз вдоль моего бедра, по шелковой ткани ночной рубашки. Он поднял ее до уровня моей груди и начал целовать мой живот, затем внутреннюю часть бедер. И все это время его рука гладила мое тело, лаская его, а я трепетала под его прикосновениями.

Затем его рот остановился в самой сердцевине моего тела, и я замерла от удовольствия. Меня куда-то уносило, я затерялась в океане своей любви к Эндрю. Он оказался на коленях между моих ног и поднял меня на гребень удовольствия, затем внезапно остановился и проник внутрь меня, заполняя меня собою. Мы крепко прижались друг к другу и превратились в одно целое.

Огонь еле тлел, и тени на стенах спальни сгустились. Снаружи завыл ветер, и дождь с неистовством бросался на стекла окон. Здесь, на краю болот, была дикая ноябрьская ночь, и она становилась все ужаснее, если судить по звукам.

Эндрю пошевелился рядом со мной и прошептал:

— Надо ли подкинуть поленце в камин?

— Если тебе не холодно, то не надо.

— Мне хорошо. И, в любом случае, огонь должен прогореть.

Я села на кровати, затем подошла к окну и поплотнее задернула занавес, чтобы заглушить звуки бури. Когда я возвращалась в постель, я сказала:

— Это было очень мило со стороны твоей мамы, правда?

— Пригласить Гвенни на Рождество, ты об этом?

— Да. — Я залезла в постель, накрылась одеялом и прижалась к Эндрю. — Я надеюсь, она приедет и привезет с собой папу. И, таким образом, это будет совсем семейный праздник.

— Я не думаю, что твой отец откажется. И близнецам здесь очень нравится. Это будет замечательное Рождество, Мэл. Самое лучшее.

 

18

Нью-Йорк, декабрь 1988

— Желаем тебе повеселиться на смотринах ребенка, а завтра мы увидимся, — сказал Эндрю, направляясь через прихожую к наружной двери квартиры.

— Без тебя мне будет не так весело, но я понимаю причину, по которой ты сбегаешь, — сказала я, смеясь.

Он засмеялся в ответ.

— Шестнадцать женщин в этой квартире — слишком много даже для меня. — Он взял поводок Трикси и матерчатую сумку и открыл входную дверь. — Пошли, дети, нам пора ехать. Если мы сейчас не выедем, то попадем в «Индейские лужайки» только к чаю.

— Мы идем, папа, — сказал Джейми, застегивая свою стеганую пуховую куртку не в те петли.

Я наклонилась, чтобы помочь ему застегнуться правильно, потом поцеловала его в щеку. Он посмотрел на меня торжественно и спросил:

— Это смотрины нашего ребенка, мама?

Я качнула головой:

— Нет, ребенка Элис Манро. Это у нее родился ребенок, милый.

— А-а… — сказал он, и его маленькое личико погрустнело. — Что-нибудь слышно о нашем ребенке, мама? Вы его уже сделали? — спросил он, пристально глядя на меня ясными голубыми глазами, и по его лицу пробежал проблеск надежды.

— Пока нет, — ответила я, вставая.

Я посмотрела на Эндрю, мы обменялись веселым взглядом, и он мне подмигнул.

Лисса сказала:

— Не забудь покормить Свеллен, мам, хорошо?

— Не забуду, дорогая, обещаю.

Я присела на корточки и поцеловала ее. Она обвила меня ручками вокруг шеи и покрыла меня целым градом легких поцелуев в щеку.

— Для тебя бабочкины поцелуи, мама. Меня так папа целует, — сказала она, затем, склонив голову, немного менторским тоном продолжила: — Ты сказала Санта Клаусу, чтобы он подарил мне большую куклу-младенца?

— Да. По крайней мере, папа сказал.

— Сента Клаус будет знать, куда ехать? — спросила она, внезапно забеспокоившись. — Найдет ли он Наннин дом в Йоркшире?

— Конечно. Папа дал Санта Клаусу ее адрес.

Она одарила меня лучезарной улыбкой, и я застегнула ее пальто и надела на нее голубую вязаную шапочку под цвет глаз.

— Ну вот. Ты выглядишь прекрасно! Ты моя прекрасная маленькая девочка, самая прекрасная маленькая девочка во всем огромном мире. А теперь надень перчатки. Оба наденьте. — Я взглянула на Джейми. — И я не хочу, чтобы кто-нибудь из вас играл на улице без пальто, когда вы будете в деревне. Слишком холодно для этого. И не давайте Трикси никаких лакомых кусочков со стола.

— Хорошо, мама, — ответили они хором.

— Ты слышала это, Трикси? — спросила я, взглянув на собачку.

Наша маленькая Трикси выразительно поглядела на меня черными глазами и замахала хвостом. Я подхватила ее и, ласково потрепав, поцеловала в макушку и снова опустила на пол.

Я прошла вместе с ними к входной двери и постояла на пороге, дожидаясь лифта. Эндрю обнял меня и поцеловал в щеку, затем спросил:

— Положила ли ты список в сумку? Список вещей, которые я должен тебе завтра привезти оттуда?

— Да, положила. На самом деле там очень мало — только несколько вещей для близнецов и наши дубленки, чтобы взять их с собой в Йоркшир.

— Хорошо, никаких проблем, котенок. — Он поцеловал меня еще раз и пропустил перед собой детей и собаку в лифт. — Пока.

— Поезжай осторожно, — сказала я в тот миг, когда дверь лифта закрывалась.

— Хорошо, — откликнулся он. — Я позвоню тебе, когда мы приедем, Мэл.

После их отъезда в квартире стало спокойно. Я подошла к своему письменному столу в спальне, села и стала старательно надписывать открытку к подарку для Элис.

Элис Манро была нашей с Сэрой подругой по Рэдклиффу. Коренная уроженка Нью-Йорка, она два года назад вышла замуж за Джонатана Манро и переехала к нему в Бостон. Она приехала в Манхэттен на уик-энд, чтобы навестить родителей и показать ребенка; мы с Сэрой устраивали в честь этого торжество в моей квартире.

Когда три недели назад Эндрю услышал, что мы задумали, он воскликнул:

— А я поеду в деревню, Мэл! В любом случае, я хотел еще раз съездить в «Индейские лужайки» перед нашим отъездом в Йоркшир на Рождество. Я возьму с собой близнецов и Трикси, чтобы они не мешались у тебя под ногами, и вы с Сэрой могли лучше подготовить вечеринку.

Когда я вслух высказала сомнение, управится ли он с ними один без Дженни, нашей гувернантки, уехавшей к себе в Лондон, он улыбнулся мне и произнес всего одно слово:

— Нора.

Конечно, когда я услышала ее имя, то полностью успокоилась. Нора любила близнецов и обожала готовить для них, хлопотать вокруг них. Без меня она все время будет кудахтать над ними, как и Эрик, который очень любил Джейми и Лиссу.

Я посмотрела на маленький календарь на моем столе. Завтра будет суббота, десятое. Ровно через одиннадцать дней мы летим в Лондон и пересаживаемся на поезд до Йоркшира на следующее утро.

Диана пригласила Сэру провести с нами Рождество, она согласилась, и мы все собирались остаться в Килгрэм-Чейзе до первых чисел января. С нами также собираются быть Гвенни Рисс-Джонс и мой папа.

Мой папа звонил вчера из Лондона. Он захотел мне сказать, как он рад, что проведет праздники со мной, Эндрю и внуками. И еще он сообщил, что очень рад, — ведь мне понравилась Гвендолин.

Оставалось еще сделать много приготовлений к поездке, а завтра мы с Сэрой отправимся по магазинам за подарками. Сейчас я составляла список на желтой странице из блокнота и остановилась, когда дошла до имени Гвенни. Вчера вечером Эндрю лукаво предложил купить ей в подарок шарф. И хотя он явно шутил, это была не такая уж плохая мысль, поскольку она, по-видимому, любила их. Быть может, мне удастся найти что-нибудь необычное в Блумингдейле.

Закончив список, я положила открытку вместе с подарком для Элис — старой серебряной крестильной чашкой — в сумку. Затем с сумкой в руках я вошла в гостиную.

Джози, наша домработница, милая добрая женщина из Чили, уже взбила подушки на двух диванах и кресле.

Когда я вошла, она подняла голову и сказала:

— Я пропылесосила столовую, а сейчас примусь за кухню, миссис Кесуик.

— Спасибо, Джози, лучше сначала застелите постели и приберите в спальнях. Мисс Томас должна прийти с минуту на минуту, а тогда мы начнем готовить еду. Я думаю, вы должны оставить кухню напоследок.

— Вы правы; а как только я кончу убираться, я смогу вам помочь с сэндвичами.

— Благодарю.

Я ушла в смежную столовую, где поставила в угол сумку, и добавила:

— Я собираюсь накрывать стол для чая.

Когда через полчаса пришла Сэра, я уже вынула чашки, блюдца и тарелки, а также хрустальные фужеры, потому что мы назвали смотрины «чай с шампанским» и собирались подавать «Вдову Клико».

— Мне и делать-то ничего не осталось, — сказала Сэра, наблюдая за моей деятельностью в столовой.

— Не обольщайся, — ответила я. — Здесь надо еще сделать кучу дел. Закатывай рукава и пошли на кухню.

Но прежде всего мы выпили вместе по чашечке кофе. Мы сидели за столом у окна, говорили о предстоящей вечеринке, о Сэриной ужасной рабочей неделе и еще посплетничали обо всем понемногу.

Наконец четверть часов спустя мы принялись готовить угощение: резали на куски копченую лососину, рубили крутые яйца для яичного салата, резали огурцы и помидоры и разминали сардины. Все это мы используем позже для приготовления сэндвичей к чаю сразу перед приходом гостей. Они приглашены на три часа дня, и пока еще было рано делать сэндвичи.

В какой-то момент Сэра произнесла:

— Я рада, что мы устраиваем это рано, Мэл. Все разойдутся к шести, не позже половины седьмого, и, может быть, мы сходим в кино и где-нибудь поужинаем.

— Колоссальная мысль! Как насчет того, чтобы сейчас перекусить? Не знаю, как ты, а я умираю с голода. — Я посмотрела на часы на стене. — Почти час тридцать пять.

— Я на диете. Готовлюсь к Рождеству.

Я засмеялась.

— Но, Сэра, ты выглядишь фантастически, ты стала стройная.

— Мне не мешало бы потерять еще несколько фунтов. Почему бы и нет? Я бы попробовала копченой лососины.

— Подходи сюда, — сказала я и потянулась за куском хлеба.

Зазвонил телефон, и я взяла трубку.

— Алло, котенок, это я, и мы уже тут, — сказал Эндрю. — Представь себе, снег идет! Мэл, это роскошно, как в волшебной стране: все белое, и снег блестит на солнце. Я обещал детям попозже устроить битву снежками.

— Это здорово, но проследи, чтобы они надели теплые сапоги и хорошо закутались, родной, ладно?

— Конечно, прослежу, не беспокойся ты так, котенок.

— Нора там, Эндрю?

— Конечно, и Эрик тоже. Он развел огонь повсюду в доме, а Нора приготовила восхитительный овощной суп и испекла каравай. Через несколько минут у нас будет ланч. Ах, что за суп! Он так пахнет! Так что не беспокойся о нас, все прекрасно в «Индейских лужайках».

— Просто собираешься продемонстрировать, как ты можешь обходиться без меня, — пробормотала я.

— Ох, нет, я не могу, — признался он, и его голос упал до шепота. — Нет никакой возможности без тебя обойтись, Мэл.

— И у меня нет, — ответила я. — Я люблю тебя.

— А я люблю тебя. Большой поцелуй, родная. И большой поцелуй Сэре. Завтра вечером все увидимся за ужином. Передай ей, что я предвкушаю уже ее спагетти «примавера».

— Передам, и желаю тебе хорошо провести время с детьми.

 

19

Снова, как и вчера, пошел снег. Но сегодня вечером снежинки были легкими, и когда я выглянула в окно, то заметила, что они тают в тот момент, когда касаются мостовой. Так что не может быть, чтобы погода помешала Эндрю вернуться вовремя.

Поставив стакан белого вина на кофейный столик, я вышла из кабинета, прошла через прихожую и вошла в кухню.

Сэра обернулась, услышав, что я вошла.

— Я выключила воду для спагетти. Не имеет смысла ее дальше кипятить. Я все сделаю в последнюю минуту, как только Эндрю и близнецы приедут.

Я кивнула в знак согласия и автоматически посмотрела на кухонные часы. Было десять минут девятого.

— Не могу себе представить, где он, почему его еще нет дома, Сэш? — сказала я.

— Что-нибудь, должно быть, его задержало, — ответила Сэра, накрывая крышкой кастрюлю с горячей водой. — Пробки, снег.

— Снег не должен бы. — Я как раз выглянула из окна кабинета. — Он даже не успевает долететь до земли.

— Не ложится на Восточной Семьдесят Второй улице, может быть, но снег идет в Коннектикуте; должно быть, Эндрю приходится ехать медленно, да и все, кто сейчас возвращается в город, едут медленно. Возможно, образовалась пробка.

— Да, это верно, — сказала я, ухватившись за эту мысль в стремлении ослабить свое беспокойство. Но факт оставался фактом. Эндрю очень редко опаздывал, почти никогда, и это меня теперь волновало. Сэра знала это так же хорошо, но никто из нас не произносил вслух то, что мы думали.

Я проговорила:

— Я собираюсь снова попытаться дозвониться Анне, может, она уже дома?

— Хорошо, позвони ей, — согласилась Сэра.

Подняв трубку со стенного аппарата, висевшего передо мной, я набрала номер садовницы в «Индейских лужайках». Телефон долго не отвечал, как это уже было чуть раньше этим вечером. Я уже собиралась повесить трубку, как к телефону подошли.

— Алло, — сказала Анна.

— Это я, Мэл, — взволнованно начала я. — Должно быть, вас не было дома, Анна, я давно пытаюсь вам дозвониться.

— Я была в Шероне; я поехала навестить сестру и…

— Вы видели Эндрю перед тем, как он уехал сегодня? — перебила я ее, желая сразу же перейти к сути дела.

— Да, видела. А что?

— Когда это было?

— Около двух, что-то вроде этого.

— Два… Но ведь это шесть часов назад! — закричала я и, взглянув на Сэру, невольно заразила ее своим отчаянием. Она поднялась и встала рядом со мной; ее лицо внезапно приняло тревожное выражение, такое же, как и у меня.

— Вы хотите сказать, что он еще не приехал домой? — спросила Анна.

— Нет, он не приехал, и я начинаю беспокоиться. Чтобы добраться до города, достаточно трех часов, а Эндрю ухитряется доехать еще быстрее.

— Здесь везде лежит снег, Мэл, а на пути к городу может оказаться еще больше снега. Ох, и еще одна вещь. Он сказал, что ему необходимо сделать какие-то покупки к Рождеству. Это могло его задержать.

— Да, это верно, и, может быть, он заехал в пару магазинов по пути. Сейчас все открыто допоздна. Я думаю, так и есть, и спасибо, Анна, я теперь чувствую себя спокойнее.

— Старайтесь не волноваться, Мэл; я уверена, что он приедет с минуты на минуту. И вы позвоните мне перед тем, как отправитесь в Англию, хорошо?

— Хорошо, на этой неделе, до свидания, Анна.

— До свидания, Мэл.

Мы прекратили разговор, и я повернулась к Сэре.

— Эндрю сказал Анне, что ему надо сделать некоторые рождественские покупки. Я уверена, что в этом все дело. А ты как думаешь?

Сэра кивнула головой и ободряюще мне улыбнулась.

— Он любит эти маленькие антикварные магазины в тех краях. Кроме того, возможно, близнецы захотели в туалет или захотели что-нибудь съесть, и поэтому, возможно, он много раз останавливался. Если подумать, мы ведь часто останавливаемся по тем же самым причинам.

— Но почему он мне не позвонил? Это на него не похоже: ты же знаешь, он всегда сообщает о том, что происходит, — пробормотала я, кусая губы.

В дверь несколько раз позвонили.

Мы с Сэрой посмотрели друг на друга с пониманием, и у обеих появилась счастливая улыбка.

— Вот он! И знаешь ли, у него нет ключей! — воскликнула я, и смеясь от облегчения, бегом поспешила к дверям.

Отперев входную дверь и распахнув ее, я закричала:

— И где же вы все так долго были?.. — Фраза осталась незаконченной. Это были не мой муж и дети, а двое мужчин в промокших плащах.

— Да? — Я стояла и бессмысленно смотрела на них, и даже до того, как они сказали мне, кто они, я знала, что это были полицейские. Как жительница Нью-Йорка я узнала их немедленно, узнала безошибочно. Это были полицейские офицеры в штатском из Нью-Йоркского департамента полиции. У меня заболело в груди.

— Вы миссис Эндрю Кесуик?

— Да я. Это…

— Я детектив Джонсон, а это детектив Де Марко, — представился один из них. — Мы из двадцать пятого участка. Нам необходимо с вами поговорить, миссис Кесуик.

Оба показали мне свои значки.

Я несколько раз сделала глотательное движение.

— Что-нибудь не в порядке? — сумела я произнести, переводя взгляд с одного детектива на другого. Я боялась их ответа; сердце мое начало бешено стучать.

— Можно войти? — сказал детектив Джонсон. — Я думаю, будет лучше, если мы поговорим внутри.

Я кивнула, открыла пошире дверь и отступила назад, приглашая их войти.

Де Марко закрыл дверь.

Сэра, которая стояла сзади меня, сказала:

— Я Сэра Томас, старый друг миссис Кесуик, друг семьи.

Детектив Джонсон кивнул, а детектив Де Марко тихо произнес:

— Мое почтение, мисс Томас.

Я провела их в гостиную и сказала:

— Возникла какая-нибудь проблема? Мой муж опаздывает домой. Я, мы, то есть мы с Сэрой немного волнуемся. Не попал ли он в аварию?

— Пожалуйста, сядьте, миссис Кесуик, — сказал Де Марко.

Я покачала головой.

— Пожалуйста, скажите мне, в чем дело.

Де Марко кашлянул и начал:

— Случилось нечто трагическое. Я думаю, вы должны сесть.

— Скажите мне… — Когда я говорила, мой голос дрожал, и меня охватил ужасный озноб. Внезапный страх прокатился по моему телу, и я вытянула руку: для того, чтобы удержаться на ногах, я должна была схватиться за надголовник кресла.

— Мы нашли мерседес вашего мужа на пересечении Парк-авеню и Сто девятнадцатой улицы. Ваш муж пострадал…

— О Боже мой! Он серьезно пострадал? Где он? О Боже, мои дети! С ними все в порядке? Где они? Где мой муж?

Сердце мое рвалось из груди. Охваченная паникой и страхом, я сделала шаг веред и ухватилась за руку Де Марко. Тоном, не терпящим возражений, я сказала:

— Почему вы не привезли детей домой? В какой больнице находится мой муж? Должно быть, близнецы страшно напуганы. Отвезите меня к ним, пожалуйста.

Задыхаясь, борясь со слезами, я обернулась к Сэре и закричала:

— Давай, Сэш, поедем! Мы должны ехать к близнецам и Эндрю. Торопись! Я им нужна.

— Миссис Кесуик, мисс Томас, погодите минуту, — произнес Де Марко.

Я замолчала и посмотрела на него. Его голос звучал как-то странно. У меня свело живот. Он собирался сказать что-то ужасное, чего я не хотела слышать. Я чувствовала это интуитивно.

— Я сожалею, что должен вам это сообщить, миссис Кесуик, — сказал он, — но ваш муж был убит. Он…

Мои глаза широко раскрылись.

— Убит? Кто его убил? Почему? — В моем лице не было ни кровинки, ноги стали ватными.

Я перевела взгляд на Сэру. Ее лицо стало цвета мела. Странным высоким голосом она воскликнула:

— Я думала, машина попала в какую-то аварию!

Я стояла и смотрела на нее; у меня была такая же мысль.

— Нет, мисс Томас, — сказал Де Марко.

— Он ведь не серьезно пострадал, нет? — спросила Сэра, силясь говорить спокойно.

— Где мои дети? — спросила я, прежде чем кто-либо из детективов успел ответить. — Я хочу поехать к детям и мужу.

— Они все в Бельвью. — Это был голос Де Марко. — И там же ваша собака. Мне очень жаль вам говорить такое, но ваши…

— Мои дети… они… в порядке… не правда ли? — перебила я его, говоря медленно и испуганно.

Детектив Джонсон отрицательно помотал головой. Он выглядел удрученным.

Де Марко продолжил:

— Нет, миссис Кесуик. Ваш муж, дети и собака были застрелены насмерть сегодня днем. Мы очень сожалеем.

— Нет! Нет! Не Эндрю! Не близнецы! Не Джейми и Лисса! Это невозможно! Это не может быть правдой! — закричала я, глядя во все глаза на Де Марко и не понимая ничего. Я начала дрожать сильнее.

Я слышала, как Сэра все повторяла:

— О, Боже мой! Боже мой!

Я отошла от Де Марко, отошла от кресла и нетвердой походкой направилась через комнату в прихожую, качая головой из стороны в сторону, не желая согласиться с этим. Я протянула вслепую руку, хватая воздух, пустоту.

Я должна выбраться отсюда…

Добраться до Бельвью…

Бельвью…

Они находятся там…

Мой муж…

Добраться до Эндрю…

До Лиссы и Джейми…

Добраться до моих детей…

Я нужна моим детям…

Я нужна моему мужу…

Я нужна моей маленькой Трикси…

Он сказал, что они мертвы…

Все мертвы…

Все четверо…

НЕТ!

В комнате стало очень светло, и она начала раскачиваться и двигаться.

И тогда я услышала его. Этот звук.

Это был ужасный, пронзительный крик, который пронизал меня насквозь. Крик, от которого стынет в жилах кровь; он становился все громе и громче. Он звучал, как вой раненого животного, страдающего животного.

Он становился все громче, пока не заполнил до краев мое сознание и не оглушил меня.

И, когда пол поднялся, чтобы ударить меня в лицо, я поняла, что это я кричала.

 

20

Когда я пришла в сознание, я лежала на одном из диванов в гостиной.

Открыв глаза, я увидела над собой Сэрино лицо. Она сидела на стуле рядом со мной.

— Мэл, — прошептала она, протянув руку и забирая мою ладонь. — Ох, Мэл, родная. — Ее голос дрогнул, и слезы показались в темных глазах, полных сострадания. Я увидела на ее лице выражение боли.

Я крепко вцепилась в ее руку, пронзив ее острым взглядом.

— Скажи мне, что это неправда, Сэш, — плаксиво попросила я. — Скажи мне, что это не так. Что у них все в порядке, правда? Это была ужасная ошибка, не так ли?

— Ох, Мэл. — Все что она смогла сказать приглушенным голосом.

Она не могла продолжать, слезы залили ее осунувшееся белое лицо.

Тогда я увидела его.

Детектива Де Марко.

Он стоял неподалеку от окна гостиной и смотрел на меня. В его взгляде мелькнула жалость и мгновенно исчезла; но я уже не сомневалась, что все это правда.

Это случилось.

Это не был дурной сон, от которого я только что очнулась.

Этот кошмар был наяву.

Я перевела взгляд. Сквозь слезы я могла видеть его напарника Джонсона. Более пожилой детектив стоял около маленького антикварного столика перед окном, выходящим на Семьдесят вторую улицу. Он разговаривал по телефону. Я услышала, как он сказал:

— Да, это верно.

Я закричала резким, злым голосом.

— Я хочу ехать к мужу и моим детям. Я хочу к своей семье. Я хочу мою собаку. Я хочу быть с ними.

Я пыталась встать с дивана, но Сэра обняла меня и не пускала, стараясь уложить.

— Я хочу к моим детям! — кричала я сквозь рыдания. — Я хочу мою семью. Сейчас я к ним поеду. — Я продолжала бороться с Сэрой но она держала меня крепко.

— Да, мы уже едем, Мэл, через несколько минут. — Сэрин голос звучал тихо, невыразительно. Она продолжала: — Детективы повезут нас в мо… Бельвью. Я дала детективу Джонсону телефон твоей мамы. Он разговаривал с ней и Дэвидом. Они сейчас приедут; они будут через пару минут.

Я вцепилась в Сэру, рыдая на ее плече. Я хотела видеть Эндрю, я хотела видеть близнецов. Что случилось сегодня днем? Я не поняла. Кто застрелил мою семью? И почему? Почему это случилось с нами? Почему кто-то застрелил такого порядочного человека, как мой Эндрю? Застрелил невинных маленьких детей и собаку? Почему?

Внезапно я услышала, как хлопнула входная дверь, и раздался голос моей мамы:

— Где моя дочь? Где миссис Кесуик? Я миссис Нелсон, ее мать.

Я вырвалась из объятий Сэры. Моя мать бросилась ко мне через всю комнату. Она была убита горем, лицо было пепельного цвета, глаза полны ужаса и недоверия.

— Ох, мама! — вскричала я. — Ох, мама! Эндрю и близнецы убиты. И Трикси. Почему, мама? Я не понимаю.

Мама тяжело упала на диван, обхватила меня руками и крепко прижала к себе.

— Это лишено всякого смысла… — прошептала она и стала повторять это подобно заклинаю. Она заплакала, и мы в отчаянии прижались друг к другу, борясь с нашей болью и глубоким горем.

Рыдая, мама говорила мне:

— Не знаю, как тебе помочь, Мэл, но я здесь, с тобой, родная. Ох, Боже, как можно тебе помочь? Такое ни один человек не вынесет. — Она качала меня в своих руках, плача и шепча охрипшим голосом: — Я не могу этому поверить. Лиссы и Джейми больше нет… Эндрю больше нет… Это лишено всякого смысла. Куда идет этот мир? Бог не должен был это допустить. Это безбожно.

Через несколько минут Дэвид оставил детективов и подошел к дивану; встав на колени перед нами, он обнял нас с мамой. Его голос был нежным и участливым:

— Я очень, очень сожалею, Мэл. Я здесь, с тобой и твоей мамой. Я сделаю все, чтобы вам помочь. Вам только стоит сказать мне. Все, что угодно, Мэл.

Вскоре мне удалось сесть. Я осторожно освободилась от маминых объятий. Она лежала, откинувшись на спинку дивана; ее лицо было изможденным.

Дэвид встал.

— Не спеши, Мэл. Мы не торопимся.

Я смотрела на него, пытаясь заговорить, но ничего не могла сказать. Я снова начала плакать. Обхватив себя руками, крепко себя сжав, я принялась раскачиваться взад-вперед на диване, издавая тихие жалобные звуки. Я потеряла рассудок, мои тело и душа агонизировали. Каждая клетка моего организма болела.

Наконец я перестала раскачиваться и закрыла глаза. Но слезы продолжали литься, подступали к моим закрытым векам. Открыв, в конце концов, глаза, я беспомощно взглянула на Дэвида. Он протянул мне свой носовой платок. Вытерев глаза, я сказала дрожащим голосом:

— Я все-таки хочу увидеть мою семью.

— Конечно, и ты увидишь, — сказал Дэвид. — Детективы готовы отвезти тебя в Бельвью, Мэл. Мы все едем. И твоя мама, и Сэра, и я. Мы будем с тобой.

Я только кивнула в ответ. Дэвид сказал:

— Могу я тебе что-нибудь принести? Что-нибудь выпить? Может, коньяку?

Я замотала головой.

— Пожалуйста, просто воды.

Мама неуверенно поднялась.

— Я принесу, мне самой надо воды.

Сэра сказала:

— Я пойду с вами, тетя Джесс.

Дэвид завладел моей рукой, крепко держа, пытаясь меня утешить. Его светлые серые глаза были полны сочувствия, а его такт и участие были просто ощутимы. Я была благодарна, что он здесь. С тех пор как он женился на моей матери, я узнавала его все лучше. Он был добрый и участливый. К тому же, сообразила я, как юрист-криминалист он был очень полезен и знал, как правильно держать себя с полицией.

Через мгновение он сказал:

— Мне надо поговорить с детективами, Мэл. Я не слишком-то много понял из телефонного разговора. Это моя вина — я не дал им возможности все мне рассказать. Мы с твоей мамой тут же помчались сюда, как только они позвонили.

Он стал подниматься, но я не отпускала его руку.

Удивленный, он пристально посмотрел на меня.

— В чем дело, Мэл? — спросил он.

— Вы не могли бы подойти сюда вместе с ними? Я хотела бы слышать, что они скажут.

Кивнув, он встал и пошел к ним. Он стоял с Джонсоном и Де Марко и говорил о чем-то с минуту, затем все трое подошли и сели вокруг меня.

Детектив Джонсон сказал:

— Мы не знаем, что произошло, миссис Кесуик. — Он бросил на Дэвида быстрый взгляд и продолжал тихим голосом: — Я полагаю, преступление благоприятной возможности, случайный грабеж; но мы в этом не уверены. И мы не можем дать вам никаких реальных ответов, пока не произведено расследование.

Дэвид сказал:

— Вы говорили мне, что нашли автомобиль на Парк-авеню в районе Сто девятнадцатой улицы, на светофоре.

— Да, — подтвердил Джонсон.

— Все находились в машине?

— Да, мистер Кесуик находился на водительском сиденье, и он упал на сиденье пассажира. Дверь с его стороны была открыта, и нога высовывалась из машины, как будто он пытался выйти из нее. Одна из задних дверей тоже была открыта, а дети находились на заднем сидении вместе с собакой.

Я вскочила на ноги. Я еле шла на дрожащих ногах и, шатаясь, вышла из гостиной. Я сумела добраться до ванной комнаты. Заперев дверь, я встала на колени перед унитазом и меня стало рвать до тех пор, пока во мне ничего не осталось. Затем я завалилась на бок и свернулась в клубок, плача навзрыд. Я была в шоке, я не могла этому поверить. Это не могло случиться, не могло. Сегодня утром я разговаривала с Эндрю по телефону, и мы смеялись, а теперь…

— Мэл, Мэл, у тебя все в порядке? — позвала Сэра, постучав в дверь ванной комнаты. — Мы беспокоимся о тебе.

— Подожди минуту.

Я встала на ноги, плеснула холодной воды в лицо и посмотрела на себя в зеркало. На меня смотрел кто-то совершенно не похожий на меня. Лицо было окоченевшее, скулы торчали, как лезвия бритвы, и оно было белым как мел под всеми этими веснушками. Я чувствовала себя ошеломленной, потрясенной, и мои глаза это отражали.

Не я, это не я. Но ведь я больше никогда не буду самой собой.

В больнице Бельвью, где расположен нью-йоркский городской морг, нас поджидали два патологоанатома. Я проследовала за ними в морг, за мной следовали детективы Джонсон и Де Марко, а также Дэвид Нелсон.

Я пыталась возразить детективу Де Марко, прося пустить меня туда одну, только с врачами. Но Джонсон процитировал закон: полицейские офицеры, которые первыми прибыли на место преступления, обязаны присутствовать при опознании тела или тел. Это было обязательно.

Дэвид настоял на том, чтобы идти со мной, и у меня не было сил спорить. Во всяком случае, медики считали, что его присутствие очень важно.

Когда они выдвинули тело Эндрю и показали его мне, я задохнулась и закричала от отчаяния, затем прижала руку ко рту. Я почувствовала, что у меня подгибаются ноги, но Дэвид был здесь, стоял сзади, и он обхватил рукой мою талию и держал меня прямо.

«Ох, Эндрю, мой любимый», — кричало мое сердце.

Слезы текли у меня из глаз, когда меня подвели к следующим двум отсекам, приподняли покрывала и показали мне сначала Лиссу, а потом Джейми. Мои детки, мои родные малыши. Меня слепили слезы, и я едва могла разглядеть их лица. Они были такими спокойными, такими неподвижными, такими холодными. Все, что я хотела, — это чтобы они были теплыми, чтобы я могла сохранить их в безопасности. Ох, мои бедные детки.

Посмотрев на одного из медиков, я произнесла сквозь слезы:

— Они не страдали, нет?

Он покачал головой.

— Нет, миссис Кесуик. Никто из них не страдал. Смерть была мгновенной.

Детектив Джонсон повел меня к выходу прочь от моих детей.

— Я хочу остаться с ними, — прошептала я. — Пожалуйста, разрешите мне остаться.

— Мы не можем, миссис Кесуик, — ответил Джонсон. — Вы сможете быть с ними завтра на похоронах, после того, как мы их туда доставим. — Затем очень спокойно он добавил: — Здесь ваш пес. Обычно животных отправляют в ветеринарную лечебницу, но он потребовался как вещественное доказательство.

— Она… — сказала я. — Не он, а она.

— У вас должен быть ветеринар, не так ли? — продолжил Джонсон. — Нам понадобится его адрес и имя. Собака должна завтра быть направлена к нему.

На это я смогла только утвердительно кивнуть. Я безудержно рыдала.

Один из докторов подвел меня к Трикси и показал мне ее. Я склонилась над ней и дотронулась до ее лохматой головки, и слезы закапали мне на руку.

Трикси. Моя маленькая Триксола.

Я все еще рыдала, когда Дэвид вывел меня в коридор. Он провел меня в комнату ожидания, но я едва могла идти, я была потрясена и убита горем.

Когда мы вошли в комнату ожидания, мама и Сэра встали. Они обе поспешили ко мне.

— Ох, мам, ох, мама… — рыдала я. — Это они. Они мертвы. Что я теперь без них буду делать?

 

21

— Пересечение Парк-авеню и Сто Девятнадцатой улицы — очень плохое место, миссис Кесуик; там много торговцев наркотиками, проституток. Итак, что, вы думаете, там делал ваш муж в воскресенье во второй половине дня? — спросил детектив Джонсон.

Я смотрела на него, зажав руку между колен, пытаясь унять постоянную дрожь.

— Я знаю, что он там делал, — сказала я спокойно. — Он проезжал там по дороге домой. Вместе с детьми он ехал из Коннектикута.

— Откуда именно из Коннектикута? — спросил Де Марко, слегка пошевелившись на стуле и откинувшись назад. В его глазах я читала сочувствие.

— Из Шерона, — сказала я. — У нас там дом.

Детектив Джонсон нахмурился.

— И он всегда проезжал через центральную часть Гарлема?

Я кивнула.

— Да. Эндрю всегда ездит… — Я замолчала, успокоилась и продолжала: — Эндрю всегда ездил по дороге Шестьсот сорок восемь, которая проходит через Соу-Милл-Ривер-Паркуэй, а затем через Генри-Гудзон-Паркуэй. Это абсолютно прямая линия из Шерона в Манхеттен. И проехав через Гарлем, он выезжал на Парк-авеню.

— Где он съезжал с Генри-Гудзон? — спросил Джонсон.

— На выезде на Сто Двадцать Пятую авеню, для того, чтобы потом сразу свернуть на Ист-Сайд. Он никогда не менял этого маршрута, и мы пересекли бы Сто Двадцать Пятую улицу, затем проехали бы по Двенадцатой авеню, по Амстердам, пока не добрались бы до Парка.

— Проезжал ли он под проходящим над дорогой участком Северной линии метро на Сто Двадцать Четвертой улице? — спросил Де Марко. — И проезжал ли мимо Северной больницы и школы имени Эдварда М. Хорана в районе Сто Двадцатой?

— Совершенно верно. Затем мой муж поехал бы по Парк-авеню и повернул бы направо на Семьдесят Вторую улицу. Он считал, что это самый быстрый путь до дома. Так оно и есть.

— Это очень популярный маршрут. Множество ньюйоркцев используют его, чтобы быстро попасть на Ист-Сайд; но этот район Сто Девятнадцатой улицы в последнее время стал очень опасен, — сказал Де Марко. — Там продают огромные количества крэка, в том числе и под арками входа на Северную линию метро, рядом со светофором, где вашего мужа… где он был найден.

— Он не интересовался наркотиками! — воскликнула я возмущенно. — Кроме того, с ним были дети. Он не делал ничего плохого. Он просто ехал домой.

Мои губы начали предательски дрожать, и я прикрыла их рукой. Я чувствовала, как слезы подступают к глазам.

— Мы знаем, что он не делал ничего дурного, миссис Кесуик, — сказал детектив Джонсон сочувственно.

— Почему застрелили моего мужа и детей? — я снова задала вопрос, который, не прекращая, задавала уже два дня подряд.

Де Марко кашлянул.

— Ваш муж либо остановился на красный свет, либо его силой остановили — один или несколько налетчиков, — либо он собирался вылезти из машины, чтобы посмотреть, что происходит, либо дверь была открыта силой. Затем стали стрелять — около четырех тридцати пяти, согласно медицинскому заключению. И мы не можем сейчас сказать, почему он и дети были застрелены, миссис Кесуик.

Я смотрела на него. У меня не было слов.

Джонсон добавил:

— Мы думаем, что это могла быть попытка угона машины, которой что-то помешало.

— Угона машины? — повторила я. — Что это такое?

— Это преступление, которое случается все чаще в наши дни, — объяснил Джонсон. — Обычно угон происходит, когда машина останавливается на красный свет или припаркована на стоянке. На машину нападают обычно несколько человек. Сидящим в машине предлагают выйти, а машина уезжает. Что могло произойти в случае с вашим мужем — непонятно. То ли налетчики были кем-то или чем-то спугнуты или удивлены так, что они убежали без машины, то ли они покидали место преступления в панике или страхе. А возможно то и другое вместе, потому что один из них стрелял без повода и причины. Должны найтись свидетели, и мы надеемся, что кто-нибудь объявится.

Де Марко сказал:

— Мы знаем от мистера Нелсона, что ваш муж всегда носил золотой «роллекс» и у него был бумажник. Эти предметы не были найдены, как мы уже вчера информировали мистера Нелсона. Но было что-нибудь еще в машине? Какой-нибудь багаж?

— Наши дубленки, моя и Эндрю. Немного мелочей, одежда и пара сапог для верховой езды, упакованные в чемодан. Ничего слишком ценного, насколько я знаю.

— Эти вещи не были найдены в машине. Она была пуста, — напомнил мне Де Марко и продолжал: — Осмотр машины будет закончен завтра, так что на следующий день вы должны будете ее забрать. Был применен специальный порошок для выявления отпечатков пальцев, и в воскресенье они были отправлены в ФБР для проверки.

Я не ответила. Я не хотела брать эту машину. Я больше никогда не хотела ее видеть.

Джонсон поднялся.

— Я вернусь через минуту, — бросил он Де Марко и пошел к двери. Когда он открыл ее и вышел из кабинета, шум двадцать пятого полицейского участка проник в кабинет.

Детектив Де Марко продолжил:

— Мне надо задать вам еще несколько вопросов, миссис Кесуик.

— Да.

— Оставив в стороне возможность попытки угона автомобиля, можете ли вы представить какую-нибудь причину, по которой кто-то хотел бы убить вашего мужа? Почему кто-то мог желать его смерти?

Я отрицательно замотала головой.

— У него были враги?

— Нет, конечно, не было, — сказала я.

— Были ли у него плохие отношения с кем-нибудь в его профессиональной сфере?

— Нет.

Де Марко покашлял.

— Были ли у него подружки, миссис Кесуик?

— Что?

— Мог ли ваш муж иметь связи с другими женщинами? Я понимаю, что вы об этом могли бы и не знать, но была ли такая возможность?

— Нет, не было, детектив Де Марко. Нет, у него не было подружек. У нас был очень счастливый брак, сказала я тихим холодным голосом, и снова мне захотелось разрыдаться.

Я была возмущена тем, что должна приехать в этот полицейский участок, а не давать показания им у себя дома. Но вчера вечером Дэвид сказал мне, что я должна пойти, что это просто полицейская процедура.

Спустя некоторое время Де Марко проводил меня в коридор, где на скамейке, дожидаясь меня, сидела Сэра. Попрощавшись с Де Марко, который сказал, что будет информировать меня о продвижении расследования, я поспешила вслед за Сэрой, которая схватила меня за руку и потащила прочь из участка.

Очутившись в машине, которая ждала нас на улице, она попросила водителя отвезти нас на перекресток Парк-авеню и Семьдесят Четвертой улицы, где жила моя мама. С воскресного вечера я жила у мамы с Дэвидом, мама не хотела, чтобы я оставалась одна. Во всяком случае, ее квартира, в которую переехал Дэвид после их свадьбы, была и моим домом до моего замужества с Эндрю. Я в ней выросла.

Я откинулась на спинку сиденья, чувствуя себя слабой и изнуренной. Со дня убийства я пыталась взять себя в руки, но большей частью чувствовала себя так, будто разваливаюсь на части. Я не должна была этого допустить — пока не закончатся похороны.

Сэра держала меня за руку и время от времени поглядывала с беспокойством, но молчала, пока машина ехала вдоль Центрального парка.

В конце концов я посмотрела на нее и сказала:

— Полиция говорит, что это может быть попытка угона машины.

— Что? — Она с удивлением посмотрела на меня. — Что это такое?

— По-видимому, угон машины — это новый вид преступления, который стал распространяться в последнее время. Воры нападают на машину, либо припаркованную, либо остановившуюся на красный свет, обычно под угрозой применения оружия, и когда они заставят пассажиров выйти, они крадут машину.

— Боже правый! — Сэра снова на меня посмотрела.

— Джонсон и Де Марко думают, что на машину Эндрю напали таким же образом, но воры были чем-то напуганы, — продолжала я пересказывать то, что мне стало известно от детективов.

— Никто больше не защищен, — сказала она спокойно, когда я закончила, и мне показалось, что она вздрогнула.

 

22

Первый, кого я увидела, войдя в квартиру мамы, был мой отец.

Должно быть, он услышал, как я поворачиваю ключ в замке, потому что он вышел из маленькой библиотеки. Тревога и боль отражались на его лице, вокруг рта залегли глубокие складки, глаза были воспалены — видимо, от утомления.

— Здравствуйте, дядя Эдвард, — сказала Сэра и исчезла в направлении кухни, прежде чем он смог ответить, тактично оставив нас вдвоем.

— Мэл! — воскликнул отец, поспешив ко мне через прихожую. Но в его голосе не было радости при виде меня, а только тоска.

— Ох, папа! — воскликнула я и побежала к нему. Я бросилась ему в объятия и крепко к нему прижалась. — Ох, папа, я не могу этого вынести. Я не могу. Я не могу жить без Эндрю, без Лиссы и без Джейми. Я должна быть вместе с ними. Тогда меня тоже убили бы, и мы все были бы вместе.

Выпалив это, я разрыдалась у него на груди.

Он гладил меня по голове, пытаясь успокоить. Но я была безутешна. Он молча обнимал меня некоторое время, затем произнес:

— Когда Диана дозвонилась мне, я не мог поверить. Это невероятно… что такое могло случиться с Эндрю и близнецами…

Он замолчал, не в силах продолжать, его голос дрогнул; слезы душили его, и мы стояли так посреди прихожей, плача и вцепившись друг в друга.

Через короткое время нам обоим удалось овладеть собой, и мы отодвинулись друг от друга.

Отец вытащил свой носовой платок и вытер мне глаза, нежно, как он делал, когда я была ребенком. Затем он вытер глаза себе и высморкался.

Он помог мне снять черное шерстяное платье, повесил его в гардероб, затем, обняв меня за плечи, прошел со мной в библиотеку.

Глядя на него снизу вверх, я сказала:

— Где Диана? Я думала, вы вместе прилетели из Лондона.

— Да, вместе. Она в спальне матери, приводит себя в порядок. Как только она вошла и увидела твою мать, она начала плакать. Мама тоже, конечно. Очень трудно осознать, что больше уже нет Эндрю и внуков… — Его громкий, звучный голос задрожал, и я увидела, что слезы опять заблестели в его глазах.

Мы молча сели рядышком на диван. Отец сказал:

— Я хотел утешить тебя, помочь тебе, но, к сожалению, у меня это не слишком хорошо получается, не так ли, родная?

— Как ты можешь? — ответила я сдавленным голосом. — Ты тоже переживаешь горе. Мы все в отчаянии, папа, и это горе никогда не кончится.

Он кивнул, взял мою руку и крепко держал в своей.

— Когда сегодня утром Дэвид встретил нас в аэропорту Кеннеди, он объяснил, что ты поехала в полицейский участок давать показания и что это обычная процедура. Они тебе что-нибудь сказали? Сообщили какую-нибудь новую информацию?

— Нет, ничего нового, кроме того, что, возможно, это убийство связано с попыткой кражи машины.

Отец выглядел столь же удивленным, как и Сэра. Я объяснила ему, повторив все, что мне сказали детективы.

Он удивленно качал головой, на его загорелом веснушчатом лице застыло выражение горького удивления.

— Это настолько ужасно, что просто невыносимо об этом думать, а не только понять это. — Он глубоко вздохнул и снова покачал головой.

— И все это из-за бумажника и, возможно, машины, если бы кто-нибудь или что-нибудь не заставили их убежать. — Мой голос дрожал, и я снова начала плакать. — И, возможно, их никогда не поймают.

Отец сказал нежным и ласковым голосом:

— Я приехал сюда, чтобы быть с тобой, любимая. Я сделаю все, чтобы помочь тебе вынести… эту… невыносимую скорбь и боль.

— Я не хочу жить без них, папа. У меня не осталось ничего, ради чего можно жить. Жизнь без Эндрю и близнецов — это не жизнь для меня. Я хочу умереть.

— Ш-ш-ш, дорогая, — сказал он, гладя меня. — Не говори так, не надо, чтобы твоя мама и Диана слышали тебя. Это их разобьет окончательно. Обещай, что выбросишь подобные мысли из головы.

Я не отвечала. Как я могу обещать то, что не смогу выполнить?

Не дождавшись моего ответа, отец сказал мне:

— Я знаю, что ты…

— Мэл! — Сказала Диана с порога, и это прозвучало как крик боли.

Я встала и пошла к ней, и она шла мне навстречу.

Все ее чувства были написаны на лице; я видела скорбь, огромное страдание. Я старалась быть сильной, когда обняла ее и поцеловала.

— Теперь все, что у меня осталось, — это ты, Мэл, — сказала она тихим дрожащим голосом, и слезы потекли по ее лицу, когда она плакала в моих объятиях, так же, как я плакала на груди у моего отца несколько мгновений тому назад.

Он встал, подошел к нам и отвел нас обеих на диван, а сам сел на стул напротив нас, а затем спросил:

— Принести вам чашку чая, Диана? А тебе, Мэл?

Диана ответила:

— Я не знаю… Мне все равно, Эдвард.

Я пробормотала:

— Да, почему бы и нет. Пойди и принеси, папа, пожалуйста.

— Хорошо. — Он поднялся и пошел к двери, но на пороге остановился. — Твоя мама на кухне помогает прислуге делать сэндвичи. Не думаю, чтобы кто-нибудь стал их есть.

— Я не могу и уверена, что Диана чувствует то же самое.

Диана ничего не сказала. Она промокнула глаза носовым платком, а затем несколько раз высморкалась.

— У меня это просто не укладывается в голове, Мэл, — начала она, качая головой. — Я не могу поверить, что их больше нет — Эндрю, Лиссы и Джейми. Мой сын, мои внуки вот так уничтожены — так бессмысленно, так жестоко.

— Они не страдали. — Мне удалось это сказать сдавленным голосом. Я так задыхалась, что могла продолжать только через минуту. — Я спросила у врачей, страдали ли они, и меня заверили, что нет, что смерть была мгновенной.

Диана кусала губы, а ее глаза снова наполнились слезами, и именно в этот момент я поняла, насколько Эндрю был похож на свою мать. Я закрыла рот рукой, пытаясь прогнать слезы.

— Я не знаю, что буду делать без него, — прошептала я. — Я так его любила. Он был моя жизнь; и близнецы были моей жизнью.

Диана похлопала меня по руке.

— Я знаю, знаю. Я хочу их увидеть. Я хочу видеть моего сына и внуков. Мы можем пойти и увидеть их, Мэл?

— Да. Они в похоронном зале. Это недалеко.

— А служба будет завтра, твоя мама мне сказала. Утром. В церкви св. Варфоломея.

— Да.

Диана больше ничего не говорила. Она просто сидела и смотрела на меня, потрясенная. Я знала, что она находится в шоковом состоянии, так же как и я. Как и мы все, по правде говоря.

Сдерживая рыдания, некоторое время и попытавшись взять себя в руки, я сказала:

— Мне необходимо, чтобы вы кое-что сделали для меня, Диана.

— Ох, Мэл, что угодно, что угодно.

— Вы пойдете в нашу квартиру? Мне надо выбрать… выбрать… их одежду… одежду, которую на них наденут… в которой они будут лежать в гробах. — Мне наконец удалось это произнести; ужас снова охватил меня, вернее, он и не оставлял меня последние сорок восемь часов, то усиливаясь, то притупляясь.

— Конечно, я пойду, — сказала Диана сдавленным голосом, который неожиданно прозвучал устало, как будто он принадлежал старухе.

Внезапно она, не сказав больше ни слова, вскочила и выбежала из комнаты, и я понимала, что ей с трудом удается держать себя в руках.

Я точно знала, как она себя чувствует.

Я откинулась назад на диване и задумалась о моей жизни и о том, что она теперь бесповоротно разрушена.

 

23

«Индейские лужайки», январь 1989

Я была одна.

Мой муж умер.

Мои дети умерли.

Моя маленькая собачка Трикси умерла.

Я тоже должна умереть.

И я тоже умерла бы, если бы в тот уик-энд в декабре я поехала вместе с ними в «Индейские лужайки». Но я осталась в городе, чтобы устроить прием в честь Элис Манро, и поэтому я осталась жива.

Я не хотела оставаться живой. Я не понимала, ради чего стоило теперь жить, не было причины длить существование.

Жизнь без Эндрю не имела смысла.

Жизнь без моих детей не имела смысла.

Я не знала, что делать без них, я не знала, как справляться с ежедневным существованием, для чего функционировать.

Мне казалось, что я брожу, подобно зомби, делаю все автоматически, наизусть. Я вставала по утрам, принимала душ, одевалась и выпивала чашку кофе или чаю. Я застилала постель и делала домашние дела, помогая Норе, как всегда раньше.

Иногда я навещала Анну и лошадей в конюшне; я разговаривала по телефону с мамой и с Сэрой. Несколько раз в неделю я звонила Диане, или она звонила мне, и мой отец звонил мне чаще, чем когда-либо раньше.

Но по большей части я ничего не делала. У меня не было ни сил, ни желания, я погрузилась в апатию.

Иногда я заходила в свой маленький кабинет в глубине дома, где я сижу и сейчас, и пыталась ответить хотя бы на некоторые сочувственные письма, которые получила. Их были сотни, но я могла осилить лишь немногие — они так бередили мое горе.

Часто я сидела наверху в моей маленькой гостиной, думая об Эндрю, Лиссе и Джейми, тоскуя по ним и по Трикси. Мой маленький пес был моим верным товарищем еще с тех пор, когда у меня не родились дети; Трикси всегда ходила за мной по пятам, следовала за мной повсюду.

Я не могла понять, почему этот ужас произошел с нами. Что мы сделали, чтобы заслужить такое? Почему Господь допустил, чтобы они все были убиты? Неужели я сделала что-то, что Его оскорбило? Неужели мы все сделали что-то дурное? Что-то, что Ему не понравилось?

Или, может быть, Бога нет?

И только одно зло есть на земле?

Зло — это человеческое изобретение, не Божье. Оно существовало с начала времени и будет продолжать существовать, пока эта планета сама не взорвется, что и произойдет, потому что человек порочен и вредоносен, стремится убивать и разрушать.

Зло затронуло мою жизнь, наши жизни, когда тот зверь нажал на спусковой крючок, уничтожив двух невинных детей, маленькую собачку и порядочного мужчину, который за свои сорок с лишним лет не причинил никому вреда.

Эндрю был погублен в расцвете сил, мои дети в начале их жизни, и это казалось мне бессмысленным. Некоторые из моих друзей говорили, что на то была Божья воля и мы не должны задавать Ему вопросов или спрашивать, почему Он делает те или иные вещи, что мы должны принимать их, как бы ни были они мучительны.

Как могу я принять смерть моего мужа и детей? И поэтому я продолжала спрашивать: почему? Я хотела понять, почему это произошло. Мне необходимо было знать, почему Бог позволял роду человеческому совершать преступления. Наверное, Бог хочет, чтобы мы страдали? Так ли это? Я не знала. У меня не было на это ответа для самой себя или для кого-либо еще.

Возможно, ответов не существует; возможно, Бога нет. Над этим я и размышляла последние пять недель. Моя мать сказала, что мы живем в безбожном мире и, должно быть, она права.

Теперь мы знали из результатов баллистической экспертизы, что оружием, использованным для убийства моей семьи, был полуавтоматический пистолет калибра девять миллиметров, который заряжается семнадцатью или восемнадцатью пулями в обойме, и его не надо перезаряжать. Де Марко рассказал об этом Дэвиду, объяснив, что его можно легко купить на улице и заметив, что это довольно изысканное оружие.

Изысканное оружие.

Как мы дошли до этого? Неужели мы ничему не научились за столетия?

По словам Де Марко, вся моя семья была убита пулями одного типа, поэтому они с Джонсоном были совершенно уверены, что стрелял только один человек. «Но это не исключает нападения целой банды», — сказал Де Марко Дэвиду. К несчастью, все еще не было подозреваемых. И не объявились свидетели.

Ничего не произошло, насколько я знаю, несмотря на большой резонанс в прессе, причем пишут об этом до сих пор. Убийство моей семьи, церемония похорон и полицейское расследование привлекли стаи журналистов; под конец это превратилось в цирк, когда репортеры из газет и с телевидения ежедневно осаждали нас. Даже британская пресса снизошла до нас, к нашему большому расстройству.

Я больше не читала газет и не смотрела телевизионные новости. Я не хотела неожиданно узнать из них что-нибудь о себе или своих родных. Разумеется, меня больше не интересовало, что происходит в мире. Мир не имел ко мне никакого отношения.

Я сбежала в «Индейские лужайки».

К тому же мне хотелось убежать из квартиры и из Нью-Йорка, который я теперь ненавидела. Этот город наполнял меня отвращением и страхом.

Дэвид сказал мне, что не следует так презрительно относиться к средствам массовой информации и к их непрекращающемуся интересу к этой трагедии.

— Они продолжают оказывать давление на полицию, — пояснил он снова как раз совсем недавно. — Будь этим довольна, Мэл. Полицейское управление Нью-Йорка не хотело бы быть зажаренным живым, и это заставляет их не ослаблять свои усилия в поисках преступника. — Немного помолчав, он решил добавить: — Представьте себе, Де Марко и Джонсон с дьявольским упорством стремятся распутать это преступление, а Де Марко объявил личный крестовый поход против тех преступников.

Все сказанное Дэвидом было правдой, и Де Марко казался лично заинтересованным. Но я все же сомневалась, что чудовище, хладнокровно лишившее жизни членов моей семьи, будет когда-либо найдено.

Он уже давно исчез вместе со своим смертоносным оружием.

Он был свободен.

Он мог продолжать вести свою порочную жизнь и снова убивать, если ему захочется.

А мне остается только скорбеть.

Я скорбела о моих детях и моем муже, скорбела о том, что они никогда больше не будут жить своей жизнью, скорбела о будущем, которое у них было украдено, скорбела обо всем, что могло бы быть, но никогда теперь не будет.

Я хотела умереть.

И я собиралась умереть.

Скоро. Очень скоро.

Я не могла убить себя раньше, потому что меня ни на минуту не оставляли одну. Всегда со мной кто-то был.

Не заподозрили ли они что-нибудь о моих намерениях?

Со следующего после похорон дня меня постоянно окружали люди. Сначала вместе с Дианой и отцом я приехала в Шерон. За нами приехали Сэра и мама с Дэвидом, и они оставались несколько дней.

Они окружили меня любовью, они пытались утешить меня, так же как и я старалась их успокоить, но никто из нас в этом не преуспел. Потеря была слишком велика, боль слишком мучительна. Она жила глубоко внутри и совершенно не сглаживалась со временем.

Постепенно они все разъехались, хотя некоторые из них только на время — моя мать, Дэвид и Сэра. Ей приходилось уезжать на работу к Бергману, Дэвиду — в свою контору. Но через несколько дней они возвращались, а Нора и Анна никогда не уходили от меня далеко. Даже Эрик, Норин муж, казалось, постоянно маячил поблизости, когда не был у себя на работе.

К концу декабря Диана решила вернуться в Лондон. Она хотела подольше остаться со мной, хотя бы помочь мне справиться с собой в праздники, так же как и мой отец. Я высказала мысль, чтобы моя мать, Дэвид и Сэра приехали на Рождество в «Индейские лужайки», и они должны были приехать, изо всех сил постараться продолжать обычную жизнь.

— Быть может, ты права, Мэл, — сказала Диана. — Мы с тобой будем только давать лишнюю пищу нашему горю, если я останусь здесь.

Я поняла, что она говорила это лишь для того, чтобы я чувствовала себя лучше. Разумеется, я знала, что покинуть меня для нее будет очень мучительно. И вправду, в самую последнюю минуту, перед тем как она вместе с моим отцом собирались отправиться в аэропорт Кеннеди, она стала умолять меня быстро упаковать сумку и поехать с ними в Лондон, а затем к ней в Йоркшир.

Мой отец тоже просил меня ехать с ними. Он попросил меня провести Рождество с ним, Дианой и Гвенни в Килгрэм-Чейз, или же, если я чувствую, что это невозможно, он предлагал всех нас увезти за границу. Мы могли бы поехать куда-нибудь во Францию, сказал он.

Но, по правде говоря, мне ничего не нужно было ни в Лондоне, ни в Йоркшире, ни во Франции и вообще нигде. Мне больше не было уютно на земле. Я хотела оставаться здесь со своими воспоминаниями. И я хотела осуществить свой план самоубийства.

Была еще одна причина, почему я еще этого не сделала. Я ждала, когда мне доставят кое-что. Это еще не прибыло. Но как только это привезут, я покончу с собой и объединюсь с моим мужем и малышами. Мы будем вместе, и боль прекратится.

Я поглядела в своем ежедневнике, какое сегодня число. Был четверг, семнадцатое января. Посылка должна прибыть завтра, восемнадцатого.

У меня не было ни малейшего сомнения, что я сделаю это девятнадцатого.

Так тому и быть.

Я встала и вышла из кабинета, прошла по коридору в прихожую, где хранились мой плащ и теплые сапоги. Раньше этим утром Анна попросила меня прийти в конюшни, и сейчас мне казалось, что время для этого подходящее. Не дойдя до прихожей, я почти столкнулась с вездесущей Норой, которая несла поднос.

— Мэл! Я как раз несу вам миску супа.

— Мне на самом деле не хочется, Нора, я не голодна, спасибо. К тому же я собралась на улицу.

— Нет, вы не пойдете, — сказала она, загородив дорогу, — пока что-нибудь не съедите. — Она смотрела на меня. — Вы целыми днями ничего не едите. Чай, кофе, кусочек гренка. Что это вам дает? Вы съедите этот суп.

— Хорошо, — покорилась я.

Не следует тратить силы на споры с ней. К тому же в ее взгляде было упорство, которое в последнее время я очень хорошо узнала. Мне также пришло в голову, что в случае необходимости она сможет физически помешать мне уйти, пока я не съем этот суп.

Она слегка смягчилась.

— Где будете есть?

— На кухне, — сказала я.

Не говоря ни слова, она повернулась и зашагала к длинному коридору, ведущему в кухню.

По тому, как она держалась, я могла заключить, что я ее рассердила, даже обидела, и это меня очень взволновало. Ни за что на свете я не хотела бы обижать Нору. Она была хорошая женщина, и она тоже горевала и скорбела. Она до самозабвения любила близнецов и испытывала глубокую симпатию к Эндрю. Она, Эрик и Анна приехали в Нью-Йорк на похороны и с тех пор выглядели подавленными.

Стараясь смягчить свою резкость, я сказала, садясь за стол:

— Извините, Нора, я не хотела вас обидеть.

Она поставила поднос на кухонный стол передо мной и положила руку мне на плечо. Она начала говорить, но голос не повиновался ей, и она поспешила прочь, не дав мне сказать ни слова.

Хотя стояла середина января, было не очень холодно и пока еще было мало снега. Ровная площадка перед домом была лишь слегка им присыпана, а на лужайках лежал неглубокий снежный покров, но на холмах, спускающихся к сараям, пастбищам и пруду, он был толще.

Эрик расчистил тропинку между сугробами у склонов двух холмов и посыпал ее солью и песком. Я шла по этой тропинке, направляясь к коттеджу Анны. Я почти уже дошла, когда она вышла из конюшни, повернулась и, увидев меня, помахала рукой.

Я помахала в ответ и прибавила шаг.

Тепло, как обычно, поздоровавшись со мной, она сказала:

— Это по поводу… пони, Мэл. Вы сказали, что я могу с ними делать, что захочу, и… ну, у меня есть покупатель.

Я нахмурилась.

— Покупатель? Что вы хотите сказать, Анна? — спросила я, пристально глядя на нее.

— У меня есть человек, который хочет их купить, — быстро ответила она, и в ее мягких карих глазах промелькнуло смущенное выражение.

— О, я не могла бы их продать! — воскликнула я. — Никогда!

Должно быть, мой голос прозвучал жестко, потому что она покраснела и пробормотала:

— Должно быть, я не поняла.

Я протянула руку и ободряюще дотронулась до нее.

— Нет-нет, Анна, вы все правильно поняли. Я сама неясно выразилась. Сожалею, что резко с вами сейчас говорила. Когда я вам разрешила делать с ними, что хотите, я имела в виду, что вы их кому-нибудь отдадите. Я никогда не продам Пиппу и Панчинеллу.

Ее лицо озарилось улыбкой.

— У меня есть подруга, которая их хотела. Она о них будет хорошо заботиться, Мэл, и ее дети тоже будут за ними ухаживать. Это прелестный подарок, спасибо.

Я кивнула:

— Вы о чем-то еще хотели бы поговорить?

— Нет, это все, — ответила Анна.

— Я пойду и взгляну на пони, попрощаюсь с ними, — пробормотала я себе под нос и пошла к конюшням. У Анны хватило такта не идти со мной.

Я пришла к стойлам и вытащила из кармана морковку для Панчинеллы, а потом и для Пиппы. Покормив их, погладив по голове и поласкав, я прошептала:

— Идите в новый дом. И доставьте тем детям такое же удовольствие, какое вы доставляли моим.

Я медленно поднялась по склону холма к дому.

Поднявшись к вершине, я села под яблоней. Она выглядела такой голой, такой осиротевшей в это время года, а весной и летом она покрывается нежными белыми цветами и листвой. «Прекрасное дерево», — всегда думала я про него.

Это было одно из моих излюбленных мест в «Индейских лужайках» Эндрю называл его «маминым уголком», потому что как только у меня выдавалось несколько свободных минут, я приходила сюда — отдохнуть, подумать, почитать, иногда порисовать, а чаще просто посидеть и помечтать. Постепенно они стали считать это место и своим тоже — и Эндрю, и дети. Если меня нигде не могли найти, обычно я оказывалась именно здесь, и им тоже хотелось здесь посидеть.

Под этим деревом я рассказывала близнецам волшебные сказки и читала им, а иногда мы здесь устраивали пикники на траве. Это всегда было тенистое и прохладное место, даже в самые жаркие летние дни; и это было самое уютное место, какое я только знала.

Сюда мы приходили с Эндрю, чтобы побыть вдвоем, особенно в жаркие вечера, когда небо было черным и на нем блестели звезды. Обнявшись, мы сидели вдвоем, говоря о будущем, или просто молчали, и нам было хорошо.

Как мы любили ходить под эту яблоню…

Я закрыла глаза, отгородившись от зеленовато-голубого неба и январского света, прогоняя набежавшие слезы.

 

24

— Мэл, тут приехал грузовик, грузовик доставки, — сказала Нора, наклоняясь надо мной и трогая за плечо.

Я резко села, жмурясь.

— Жаль, что разбудила вас. Я знаю, что вы почти не спите последние дни. Но рабочий требует, чтобы вы расписались, и хочет знать, куда надо нести сейф.

Вскакивая, я сказала:

— Сюда. Я хочу поставить его здесь, Нора, внутри моего платяного шкафа.

— Ох, — ответила она, бросая на меня удивленный взгляд. — Зачем вам понадобился сейф, Мэл?

— У меня есть вещи, которые я хочу в него положить, — ответила я. — Личные бумаги, драгоценности, документы.

Это была ложь, но мне надо было ей как-то ответить.

— Вам бы лучше спуститься и поговорить с ним, — пробормотала она, протягивая мне бумаги, которые она держала.

Я последовала за ней в коридор и вниз по лестнице; мне стало спокойнее от того, что компания по изготовлению сейфов доставила мне заказ вовремя. Я заказала сейф несколько недель тому назад и сразу же послала чек, терпеливо дожидаясь исполнения заказа.

Грузовик подогнали к задней двери, а водитель стоял посреди кухни, когда мы с Норой вошли.

Она скрылась в буфетной. Я сказала:

— Привет, я миссис Кесуик. Я хочу, чтобы вы подняли сейф наверх, но может возникнуть проблема — лестница узкая.

— У меня в грузовике есть помощник, — хрипло сказал шофер. — Можете мне показать, куда нести?

— Пошли за мной.

Я провела его наверх в мою маленькую гостиную, подошла к глубокому вровень с полом шкафу, где я хранила одежду, и сказала:

— Я хочу, чтобы вы поставили его к задней стенке шкафа, здесь. — Я показала место.

— Хорошо, — сказал он и направился вниз.

Я едва за ним поспевала. На кухне я села за стол, посмотрела с интересом бумаги, нашла шариковую ручку у телефона и подписала их.

Нора высунула голову из двери буфетной и спросила:

— Сэра приедет завтра или в пятницу?

— Она не приедет в этот уик-энд.

— А… — Нора выглядела пораженной. Через мгновение она сказала: — Так, значит, ваша мама приедет?

Я покачала головой.

— Нет, я останусь одна.

— Но вы останетесь одна впервые.

Она стояла, неуверенно глядя на меня, и казалась обеспокоенной.

— У меня все будет в порядке, — ободрила я ее. — Мне надо сделать массу вещей.

С минуту она не двигалась, потом вошла в кухню. На лице ее застыло беспомощное выражение.

Через мгновение рабочий и его помощник вкатили тележку с сейфом.

— Я собираюсь снять с него дверь, — объявил рабочий и быстро это проделал. Потом он оставил ее на полу, положил сейф удобнее на тележку и вместе с помощником потащил тележку вдоль длинного коридора, направляясь к лестнице. Они вернулись за дверью, и через пятнадцать минут сейф был снова собран и стоял в моем встроенном шкафу точно в том месте, где я указала.

Оказавшись снова одна, я потренировалась в открывании и закрывании сейфа в соответствии с инструкцией, которую мне дал рабочий. Когда я научилась делать это быстро, я стерла заводской код и ввела мой собственный на цифровой панели — это была дата нашей свадьбы.

Мне показалось, что Нора слишком долго возилась в тот день.

Я несколько раз смотрела на часы над камином в кабинете, удивленная, что она все еще здесь. Было уже четыре часа.

Внезапно я догадалась, почему. Вероятно, Эрик собирается ко мне заехать, как он это часто делал в течение недели, и она хочет быть здесь, когда он приедет с работы.

Теперь, когда сейф был здесь, я могла привести в порядок дела, и я писала чеки, выполняя свои обязательства. Когда я закончила платить по счетам, я все просуммировала на желтом листке блокнота, записала оставшуюся сумму и положила чековую книжку в ящик стола.

Без чеков ежемесячной зарплаты Эндрю у меня не было никаких доходов, и мои средства были весьма невелики. И я еще не получила деньги по страховке. Были какие-то деньги на нашей сберкнижке, но совсем немного, безусловно, не состояние. Мы с Эндрю тратили все до копейки, а иногда даже и больше.

В конце концов, какое это сейчас имеет значение? Мне не понадобятся деньги, я собираюсь умереть.

Моя мама продаст квартиру в Нью-Йорке и этот дом, заплатит по двум закладным и, если останутся деньги, сможет заплатить какие-нибудь долги. Все будет аккуратно и прилично, именно так, как я хочу.

Несколько дней тому назад я составила завещание и определила мою последнюю волю в присутствии местного юриста в Нью-Милфорде, а не в юридической фирме в Манхеттене, которая ведет дела моей матери. Если бы она узнала, это вызвало бы у нее панику.

Исполнителями я назначила ее и Сэру, и мать получит остатки моего состояния, сколько останется. Но мой жемчуг и большую часть драгоценностей я оставила Сэре, кроме кольца, полученного во время помолвки, которое я завещала Диане. В конце концов, это фамильная драгоценность Кесуиков и до меня она принадлежала ей. Я сделала другие мелкие распоряжения, подарила некоторые мелкие украшения и несколько моих рисунков Норе, Эрику и Анне. Остальными моими живописными работами распорядится мама, как захочет.

Я любила Сэру. Она была моим самым дорогим и самым близким другом, сестрой, которой у меня никогда не было. Я очень хорошо себе представляла, как она будет расстроена и как ей меня будет не хватать. Но я не могла продолжать жить без своей семьи.

Дверь кабинета внезапно открылась, и Эрик заглянул в комнату.

— Привет, Мэл, как ваши дела?

— У меня все хорошо, — ответила я, без особого успеха пытаясь изобразить улыбку. — А у вас?

Он сделал гримасу, покачал головой.

— Дела идут не слишком-то хорошо на стройдворе. Боссу пришлось уволить двух парней на этой неделе. Но пока ничего. Меня это не затронуло.

— Я рада, что у вас все в порядке, Эрик. Нора наверху: я слышала несколько минут назад ее шаги над головой.

Он улыбнулся:

— Я скоро ее увижу. Но сначала схожу в подвал и принесу несколько полешек, а затем взгляну на третий обогреватель в конюшне. Анна сказала Норе, что он последние несколько дней не греет. Надо содержать лошадей в тепле.

— Вы так и делаете; спасибо вам, Эрик, я это ценю.

— Это меня не затрудняет, Мэл. Только скажите, что надо еще поправить или отремонтировать. Топка не слишком хорошо работает снова, не так ли?

— По-моему, она работает хорошо, спасибо.

— Я снова загляну к вам перед уходом. — Он улыбнулся и вышел.

Эрик Мэттью был добрый человек. С тех пор как я постоянно поселилась в «Индейских лужайках», он изо всех сил старался справиться с теми делами, которые делал Эндрю и которые были слишком тяжелы для меня и Норы. Подобно своей жене и Анне, он тяжело переживал случившееся и хотя старался выглядеть веселым, когда заглядывал, чтобы поздороваться со мной, я могла видеть в его глазах боль утраты.

Наконец Нора и Эрик уехали — она в своем полуразвалившемся старом «шейзи», а он в пикапе, и я смогла облегченно вздохнуть.

Наконец я была одна.

Заперев двери, я взбежала наверх и подошла к шкафу в спальне, где я хранила свои майки и свитеры. Верхний ящик был глубоким, и в нем на дне я спрятала четыре коробки.

Вынув их одну за другой, я осторожно перенесла их в гостиную, примыкающую к спальне, и положила на диван.

Вначале я открыла коробку с наклейкой от ветеринарного врача и вынула из нее маленькую металлическую банку кремового цвета. Затем я открыла три других коробки, на которых было обозначено название крематория. Положив все четыре урны в ряд на кофейный столик, я села на диван и посмотрела на них. Когда Дэвид забрал их и принес мне сюда, я немедленно наклеила этикетки на каждую урну, написав имена и даты рождения и смерти Эндрю, Лиссы, Джейми и Трикси.

Они были здесь — все, что осталось от моей семьи. Четыре урны с пеплом.

Слезы хлынули у меня из глаз, но я пересилила их, дотянулась до платка и высморкалась.

Немедленно овладев собой, я взяла две урны, содержащие прах Джейми и Лиссы, и отнесла их во встроенный шкаф. Я поставила их на полку сейфа, затем вернулась в гостиную и принесла прах Эндрю. Последним я перенесла прах Трикси.

Поставив их всех рядом, я закрыла дверь, заперла ее и положила ключ в карман.

— Теперь вы в безопасности, в полной безопасности. Никто и ничто не сможет вас больше потревожить, — сказала я вслух, разговаривая с моей семьей, как я часто делала в эти дни. — Скоро я буду с вами. Мы будем вместе навсегда.

На следующее утро я звонила по телефону.

Я поговорила с Дианой в Лондоне, с матерью и Сэрой, которые были обе в Нью-Йорке, и, наконец, позвонила отцу, который находился в Калифорнии, куда он приехал на лекции в Калифорнийском университете в Лос-Лнджелесе.

Я со всеми добродушно поболтала, стараясь, чтобы мой голос звучал весело, и всем им сообщила, что я чувствую себя гораздо лучше.

Я думаю, они мне поверили. Когда я хочу, я могу быть очень убедительной.

После полудня я написала прощальные письма всем четверым. Написала пятое письмо Дэвиду Нелсону, где я благодарила его за то, что он для меня сделал, прося его заботиться о моей матери, ухаживать за ней. Я также оставила ему инструкции о наших урнах с прахом. Запечатав конверты и надписав каждый из них, я положила их в ящик стола рядом с моей чековой книжкой.

Сегодня вечером я убью себя. Мое тело будет обнаружено завтра утром. И вскоре после этого найдут и письма.

Я лежала на диване в моей гостиной наверху, потягивала водку и слушала Марию Каллас, исполняющую арию Тоски. Это была одна из любимых опер Эндрю.

Зимнее солнце давно покинуло бледное холодное небо, и свет стремительно сменялся темнотой. Скоро наступят сумерки.

У меня вырвался глубокий вздох.

Вскоре моя жизнь будет окончена.

Я покину этот бренный мир, я буду свободна и перейду на другой уровень, где они меня ждут. Наконец закончатся все мои страдания. Мы все успокоимся.

В приглушенном свете комнаты я могла видеть лицо Эндрю, смотрящее на меня с портрета, который я написала. Затем я перевела взгляд на портреты близнецов, Джейми и Лиссы. Какими прекрасными они выглядели, мои маленькие боттичеллиевские ангелы. Я снова улыбнулась. Это были два моих маленьких чуда.

Дотянувшись до стакана, я глотнула еще водки, закрыла глаза и поплыла под звуки музыки.

Когда эта сторона пластинки закончится, я покончу со своей жизнью.

— Мэл, Мэл! Где ты?

Я резко села, уронив стакан с водкой, который держала в руке, испуганная до безумия.

Прежде чем я успела прийти в себя, в маленькую гостиную вбежала Сэра; у нее были встревоженные глаза и бледное лицо.

— Не удивительно, что ты не слышишь, как я колочу во входную дверь! — воскликнула она. — Почему у тебя Каллас вопит во всю силу своих легких? — Шагнув к проигрывателю, она уменьшила громкость. — Я целую вечность провела перед домом! Стучала и стучала в дверь.

Я была поражена тем, что она оказалась здесь.

— Как тебе удалось войти? — Я с трудом владела своим голосом.

— Через дверь кухни.

— Но она была заперта!

— Нет, не была, Мэл!

— Но она ведь была заперта! — вскричала я, повысив голос до пронзительных нот. — Я сама ее запирала.

Говоря это, я мысленно вернулась к событиям сегодняшнего дня. Я проводила Нору до дверей кухни, мы распрощались. Затем я закрыла кухонную наружную дверь и задвинула засов. Может быть, я сошла с ума, но сомнений насчет того, что я закрыла эту дверь, у меня не было. Кто же ее отпер?

Сэра стояла перед диваном и смотрела на меня сверху.

Я сказала:

— В любом случае, что ты здесь делаешь?

Она нарушила мои планы, и я была вне себя.

Сбросив пальто на стул, она села рядом со мной на диван, взяв меня за руку.

— Почему я здесь? Потому что я волновалась за тебя, конечно. Очень волновалась!

Я безмолвно уставилась на нее.

 

25

Было очевидно, что Сэра приехала в «Индейские лужайки» на уик-энд. Когда мы вошли в кухню, я увидела ее чемодан, который она поставила на пол у двери.

Первым делом я подошла к той двери и проверила ее. Я повернула ручку, и она открылась.

— Я думаю, ты не заперла ее перед тем, как поднялась ко мне наверх, — предположила я.

— Да, я не запирала, Мэл. Она была открыта, и я так и оставила. Прости меня.

— Все в порядке. Я просто не понимаю — я запирала ее раньше. Это какая-то тайна.

Сэра ничего не ответила. Она подошла к сосновому шкафу, вытащила оттуда стакан и налила себе водки. Глядя на меня, она спросила:

— А ты как, Мэл? Хочешь выпить?

— Почему бы и нет, — ответила я.

Если я не могу сегодня покончить с собой, я могла бы напиться. По крайней мере, я смогу на несколько часов отключиться от своих раздумий.

Открыв морозильник, я вынула поднос со льдом и подала его Сэре, затем вернулась и заглянула в холодильник.

— У меня есть тушеное мясо с картофелем, — сказала я. — Нора приготовила его сегодня утром. Или я сделаю тебе омлет.

Бросив ледяных кубиков в нашу выпивку и добавив по ломтику лайма, Сэра сказала:

— Не надо яиц, спасибо. Лучше тушеное мясо. А что ты будешь?

— То же самое, — пробормотала я, хотя даже не была голодна. Все эти дни я никогда не была голодна. Переложив тушеное мясо в сковородку и поставив его на плиту на маленький огонь, я сказала: — На разогревание уйдет примерно полчаса.

Мы направились на застекленную террасу. Хотя в ней было множество окон и стеклянная двустворчатая дверь, было тепло: она отапливалась центральным отоплением, как и весь дома. Войдя на террасу, я включила свет и заметила, что снаружи шел снег. Газоны были покрыты снежным покровом; деревья выглядели так, будто они внезапно расцвели белыми пятнами.

Я села на боковой стул спиной к окну.

Сэра уселась в большое кресло, протянула ноги и положила их на кофейный столик и в молчании подняла свой стакан.

Я сделала то же самое.

Сэра ничего не говорила, я тоже молчала; некоторое время мы сидели в полной тишине.

Наконец, встрепенувшись и переведя свой взгляд на меня, она сказала:

— Моя кузина Вера возвращается в Нью-Йорк, Мэл.

— А-а-а… — протянула я, быстро взглянув на нее. — Ей не понравилось Восточное побережье?

— Не в этом дело — ее муж бросил. Переехал к другой женщине. По всей видимости, он хочет развода, поэтому она решила упаковаться и вернуться домой.

— Ох, извини меня, — пробормотала я, стараясь быть вежливой.

Сэра продолжала:

— Вера прилетает в Нью-Йорк через две недели, чтобы поискать квартиру. А когда я сегодня ехала к тебе, я внезапно подумала, что твоя квартира прекрасно бы ее устроила. У нее пятнадцатилетняя дочь Линда, если ты ее помнишь, и домработница, которая живет у них много лет. Твоя квартира как раз подходящего размера.

Я сделала еще один глоток водки и ничего не ответила.

— Ну, что ты об этом думаешь? — спросила Сэра, изучая меня взглядом.

Я безразлично пожала плечами.

— Ты хочешь ее продать, Мэл?

— Я полагаю, что да.

— Ты говоришь как-то туманно. Но неделю назад ты мне сказала, что больше никогда не хочешь видеть Нью-Йорк, что ты ненавидишь этот город. Зачем иметь квартиру в городе, который ты ненавидишь?

— Ты права, Сэра. Если Вера захочет купить эту квартиру, то пожалуйста. Покажи ей ее в любое время. Или моя мама может показать. У нее есть ключи.

— Спасибо, Мэл. — Она улыбнулась мне. — Было бы замечательно, если бы вы оказали друг другу добрую услугу.

— Что ты имеешь в виду?

— Вера хочет найти хорошее место, чтобы поселиться. А ты, я уверена, могла бы найти применение этим деньгам.

Я кивнула.

— Страховка Эндрю не слишком большая.

— Квартира заложена, не так ли?

— Да, — сказала я. — И дом тоже.

Сэра посмотрела на меня долгим взглядом.

— Как ты собираешься обходиться? — спросила она спокойно, с явным участием. — Что ты собираешься делать, чтобы зарабатывать деньги?

«Мне они не будут нужны. Я умру», — подумала я. Но вслух сказала:

— Немного перечисляют из рекламного агентства, но не слишком много. Джек Андервуд сказал мне, что у них неприятности. Они потеряли несколько крупных заказов, и у них множество разных финансовых проблем в их лондонском отделении. Но ты это знаешь, Эндрю тебе рассказывал, когда вернулся оттуда в ноябре.

— Когда ты говорила с Джеком?

— Он приезжал меня навестить пару дней тому назад. Он только что вернулся из Лондона. Он потрясен случившимся — они с Эндрю были близкими друзьями — и печалился насчет агентства. Они с Харви уходят. Собираются сами открыть дело. Все это было задумано Эндрю… — Мой голос дрогнул, и я молча смотрела на нее, затем закончила твердым тоном и громче: — Так что они продолжают осуществлять их общие планы, хотя Эндрю больше нет.

Сэра молчала. Она сидела и потягивала выпивку, поглядывала в окно на покрытые снегом газоны; на ее лице было довольно жалкое выражение.

Я встала и уменьшила свет, который был слишком ярким для меня сегодня. Затем снова уселась.

— Я беспокоилась о тебе, Мэл, — внезапно сказала Сэра.

— Ты имеешь в виду деньги, тот факт, что у меня их больше нет?

Она отрицательно покачала головой.

— Нет, вовсе не об этом. Тетя Джесс и Дэвид помогут тебе, да и я тоже. Ты знаешь, все, что у меня есть, — твое. И твой отец и Диана позаботятся о тебе, пока ты не встанешь на ноги.

— Я тоже так думаю, — сказала я. Конечно, в этом никогда не будет нужды — меня здесь не будет.

Сэра сказала мягко:

— Я беспокоюсь о твоем здоровье, о твоем состоянии. Но больше всего о твоем внутреннем состоянии. Я понимаю, что ты постоянно испытываешь мучительные страдания, что скорбь и боль поглотили тебя целиком. Я просто хочу тебе помочь. Но не знаю, как.

— Никто не может мне помочь, Сэш. Вот поэтому мне лучше быть одной.

— Я не согласна, по правде говоря, не согласна. Нужно, чтобы с тобой кто-нибудь был, чтобы утешить тебя, как только можно. Тебе нужно с кем-то разговаривать, на кого-то опираться. Ты не должна быть одна.

На это я ей ничего не ответила.

— Я знаю, что я права, — настаивала она. — И я знаю, что я именно такой человек. Это я должна быть с тобой. Мы знаем друг друга всю нашу жизнь, с младенческого возраста. Мы лучшие подруги. Я должна находиться при тебе, когда тебе кто-нибудь понадобится. Это я тебе нужна, Мэл.

— Да, — сказала я мягко. — Ты самая лучшая. И только ты знаешь, как со мной надо обращаться, я думаю.

— Обещай мне, что я смогу приезжать каждый уикэнд, что ты не попытаешься меня оттолкнуть, как ты пыталась сделать уже несколько раз в последнее время.

— Обещаю.

Она улыбнулась.

— Я люблю тебя, Мэл.

— Я тебя тоже, Сэш.

Снова между нами установилось молчание.

— Это небытие, — сказала я наконец.

— Небытие?

— Я с этим сталкиваюсь каждый день. Небытие. Просто ничего нет. Только пустота, больше ничего. Десять лет все мое существо было сосредоточено на Эндрю и на нашем браке, на его карьере. Потом все переключилось на близнецов. Но теперь, когда их всех нет, мне не на чем сосредоточиться. Только небытие. Просто мне ничего не осталось.

Сэра кивнула. Ее глаза заволокло слезами, и было очевидно, что она не может говорить. К тому же она никогда не предлагала мне бессмысленных утешений, пустых слов, которые я слышала сотни раз от многих других в последнее время.

Я встала.

— Давай больше об этом не будем говорить.

Мы поужинали в кухне. На самом деле ела только Сэра, я просто потыкала вилкой в тарелку. Я потеряла аппетит, и он все еще не возвращался. Но я открыла бутылку хорошего красного вина и много пила в продолжение вечера.

В какой-то момент Сэра посмотрела на меня поверх оправы очков и сказала:

— Не сейчас, поскольку я не думаю, что ты к этому готова, но позже, через месяцев шесть, может быть, ты смогла бы работать. То была бы занята. Я знаю, что это бы помогло.

Я только пожала плечами. Через шесть месяцев меня не будет, но я не могла ей этого сказать. Я любила ее. Я не хотела ее расстраивать.

— Ты могла бы работать здесь, в деревне, Мэл, делать то, что тебе нравится.

Я удивленно посмотрела на нее.

Она продолжала:

— Рисовать. Ты очень талантлива, и я думаю, ты легко смогла бы найти работу иллюстратора книг. У меня есть пара друзей в издательском деле, они могли бы помочь. Я знаю, они помогут. Ты также могла бы продавать свои акварели и картины маслом.

— Не будь глупой. Мои работы недостаточно хороши, чтобы их продавать, Сэш.

— Ты не права, они хороши.

— Ты предубеждена.

— Да, это верно. Но я также понимаю, когда кто-то хорошо делает что-либо в своей области, особенно в искусстве, а ты рисуешь хорошо, Мэллори Кесуик.

— Ну, раз ты так считаешь, — пробормотала я, наливая себе еще стакан лучшего французского вина Эндрю.

 

26

В воскресенье снова шел снег.

Хотя у меня и было плохое настроение, я не могла не отметить красоту заснеженных просторов. От этой красоты захватывало дух. Пейзажи кругом напоминали черно-белую живопись под хрустально-ясным небом ярчайшего голубого цвета, омытым золотым солнечным светом.

Когда мы спускались с Сэрой к пруду, мое сердце сжималось. Я думала о Лиссе и Джейми и о том, как бы они радовались, играя в снегу с Эндрю, лепя снежки, снежную бабу и съезжая на санках вниз из-под яблони.

Мне так их не хватало; моя тоска по ним была постоянной, не затихающей ни на минуту.

Но сейчас я попыталась оттолкнуть свое горе, похоронить его глубоко внутри, надеясь скрыть его. Я не хотела расстраивать Сэру. Она была такой любящей и понимающей; она все время беспокоилась обо мне. Я чувствовала, что должна действовать как можно нормальнее, когда она рядом. Завтра она отправится вместе со своим отделом моды у Бергмана в Париж, и я хотела, чтобы у нее осталось впечатление, что мое состояние улучшилось.

— Я никогда здесь не видела столько уток раньше! — воскликнула она, когда мы подошли к пруду. — Здесь, должно быть, по крайней мере, две дюжины!

— Да, и это кряквы. В этом году они остались зимовать в «Индейских лужайках», — ответила я. — Очевидно потому, что мы их каждый день кормим.

Говоря это, я поставила принесенный пакет на снег, вынула пластиковый контейнер с крошками и шариками для выкармливания индеек и подошла к краю пруда.

Утки немедленно поднялись в небо. Некоторые перелетели в отдаленную часть имения, другие опустились у другого берега пруда, там, где вода замерзла.

В нашу первую зиму в «Индейских лужайках» Эндрю установил рециркуляционный насос в одном из концов пруда. Приводимый в действие электричеством, он постоянно перемещал воду вокруг себя и не давал этой части пруда замерзнуть, даже если температура опускалась ниже восемнадцати градусов.

Подошла Сэра и встала рядом со мной, когда я начала разбрасывать корм по воде, затем сама взяла горсть и пошла к замерзшей части пруда.

— Глупые утки, — сказала она, поглядев на меня через плечо. — Они не приходят есть.

— Они придут, как только мы уйдем.

Она снова подошла ко мне и смотрела на насос, приводивший воду в постоянное движение.

— Это действительно помогает, — сказала она, быстро взглянув на меня. — Какая хорошая мысль — поставить его для уток и других водоплавающих птиц, которые прилетают сюда зимой. Как вы об этом узнали?

— Это Эрик сказал Эндрю. На самом деле они устанавливали его вместе. Такой вид насосов используется по большей части фермерами, которым нужно оставлять небольшую часть водоемов незамерзающими, так чтобы их коровы могли пить воду зимой, — объяснила я.

— Привет, Мэл, привет, Сэра!

Мы обе повернулись и помахали Анне, которая подняла руку в ответ, направляясь к нам по снегу.

Она была как следует закутана от холода, как и мы; на ней был надет сумасшедший набор одежды, и мне сразу же вспомнилась Гвендолин Рисс-Джонс.

Подобно Гвенни, в это утро Анна была в спортивных одеждах ярких цветов, вокруг шеи у нее было намотано три шарфа. Один был бирюзово-синий, другой красный, а третий желтый, и они подходили к ее длинному жакету, который выглядел так, будто был сделан из одеяла апачей. На голове у нее красовалась синяя вязаная шапка с желтым помпоном, на ногах были надеты бриджи и сапоги для верховой езды, а на руках — желтые перчатки. Может быть, она была дальтоником?

— Анна, мне нравится ваш жакет! — воскликнула Сэра, когда Анна подошла ближе к нам. — Он не только прекрасен, но и совершенно необычен. Это настоящий жакет американских индейцев?

— Не совсем, — сказала Анна. — Ну, может быть, рисунок.

— Вы раздобыли его на Западе? В Аризоне?

Анна отрицательно помотала головой.

— Я купила его у «Пони Трейдерс».

— «Пони Трейдерс»? — повторила Сэра. — Это что такое? Магазин?

— Нет. «Пони Трейдерс» — это небольшая компания по производству тканей, расположенная неподалеку, у озера Вононпейкук. Я знакома с одной из двух женщин, которые владеют ею, с Сэнди Фарнсуорт. Они делают жакеты, шапки, юбки, кофты, даже сапоги и мокасины. И все выглядит как индейское. Я просто влюбилась в этот жакет.

— Вас можно понять, он великолепен, — ответила Сэра. — Я завтра улетаю в Европу, но, может быть, когда я приеду, вы возьмете меня к ним. Может быть, я что-нибудь закажу у них для моего магазина.

— Ах, это было бы фантастично, — сказала Анна. Повернувшись ко мне, она продолжала: — Я думаю, может быть, вы зайдете выпить горячего шоколада или кофе, что вам больше нравится, Мэл? — Она посмотрела на сумку и добавила: — Я вижу, у вас морковка для лошадей. Почему бы сначала не зайти в мой амбар?

Я собиралась отклонить приглашение, но передумала. Она пытается быть любезной, а я не хотела ее обидеть. Она всегда была так мила с моими детьми и проводила с ними кучу времени: когда они катались на пони, она обучала их, как обращаться с пони правильно. И поэтому я сказала:

— Я не могу отказаться от чашки кофе, а ты, Сэра?

— Я мечтаю о горячем шоколаде, но лучше черный кофе, — сказала Сэра, сделав Анне гримасу. — Я всегда слежу за своим весом.

Анна засмеялась и закивала головой.

— Вы красивая женщина, Сэра. Вам нечего беспокоиться.

Мы пошли втроем к небольшому перестроенному амбару, где жила Анна. Я здесь не была уже несколько месяцев, и когда вошла за ней, была сразу поражена его сельским очарованием и удобством.

Большой огонь горел в сложенном из камня камине, а ее черный Лабрадор Блейки лежал, вытянувшись на ковре перед ним. Когда он услышал нас, он встал и засеменил нам навстречу, ткнулся Анне в ноги и бешено замахал мне хвостом.

— Привет, Блейки, — сказала я, гладя его по голове.

Лабрадор смотрел сквозь меня на дверь, продолжая махать хвостом. Внезапно я испытала острую боль, когда поняла, что он ждет Трикси, которая всегда ходила за мной, когда я гуляла по своему имению.

Я думаю, Анна подумала то же самое. Она посмотрела на меня, в ее глазах мелькнуло беспокойство, и она сказала немного излишне бодрым голосом:

— Входите, дайте мне ваши пальто, и я принесу вам кофе. Он уже готов. Хотите что-нибудь съесть?

Сэра пробормотала:

— Я бы съела, но не буду.

— Только кофе, Анна, спасибо, — сказала я.

Я села на диван перед огнем.

— Можно мне тут все посмотреть, Анна? — спросила Сэра. — Я не была у вас целую вечность.

— Конечно, чувствуйте себя как дома. Можете подняться в спальню, если хотите.

Я откинула голову на старый американский коврик из кусочков, покрывающий спинку дивана, и закрыла глаза, думая о Лисси и Джейми. Они любили Анну, любили приходить сюда пить молоко с печеньем и общаться с ней. Она тоже любила близнецов, всегда их баловала и заботилась о них, как будто они были ее собственными детьми.

Позже, когда мы поднимались по склону холма к дому, Сэра сказала:

— Амбар выглядит великолепно. Анна совершила чудо. Он набит всякой всячиной, но все, что она сделала своими руками, замечательно.

— Да, — пробормотала я, теплее запахиваясь в стеганое пальто, почувствовав внезапно, что стало очень холодно.

— Ты знаешь, Мэл, она очень хорошенькая, с этими ее светлыми волосами и нежными карими глазами. Очень привлекательна. Но она может быть абсолютно сногсшибательной, если как следует сделает макияж, особенно подведет глаза. Блондинки всегда выглядят такими бесцветными, такими подлинявшими, если они не красят глаза как следует.

— Я поняла, что ты имеешь в виду, Сэра. Но я не думаю, что она хоть сколько-нибудь придает значение тому, как она выглядит.

— Стимула нет, ты это имеешь в виду?

Я покачала головой.

— Нет, я не это имела в виду. — Я слегка задумалась, а затем в конце концов сказала: — Я думаю, Анна счастлива одна. И довольна, как она теперь выглядит. Здоровая, полная жизненных сил, без фингалов под глазом и без ссадин. У нее и в самом деле был печальный опыт с тем парнем, с которым она жила раньше, перед тем как переехала сюда. И, я думаю, она давно отказалась от общения с мужчинами. Он ее постоянно избивал. Он был крайне злобным, в самом деле, и она правильно сделала, что тогда от него сбежала.

— Я вспоминаю, что ты рассказывала мне об этом в свое время. Знаешь, я полагаю, что лучше жить одной, без мужчин, чем… — Она замолчала и поглядела на меня. Она выглядела испуганной, затем она схватила меня за руку. — Прости меня, Мэл, я такая безмозглая.

Я повернулась к ней, обняла ее и прижала к себе.

— Ты не можешь без конца продолжать следить за каждым своим словом, Сэш. У жизни свои законы, я это очень хорошо сознаю.

— Я бы все отдала, чтобы ты почувствовала себя хоть немножечко лучше, — пробормотала она, — все что угодно, Мэл, все.

Она стояла, глядя на меня; ее темные глаза стали влажными, блестящими от волнения. Она была такой хорошей подругой, так любила меня.

— Я знаю, что ты бы все сделала, Сэра, дорогая, и когда ты рядом, мне легче, — ответила я.

Я хотела ее ободрить и таким образом уменьшить ее беспокойство обо мне.

Тишина в доме была такой острой, что казалась осязаемой.

Я стояла посреди длинного коридора, прислушиваясь к тишине, давая ей проникнуть в меня, и начинала себя чувствовать менее подавленной, чем всегда.

Невыразимая печаль поселилась в моем сердце, но внезапно я почувствовала себя странно успокоенной.

Без сомнения, причиной этого был сам дом.

Он всегда был спокойным местом, мирным, добрым, обволакивающим мою семью и меня своим любовным объятием. С самого первого раза, когда я его увидела, я подумала о нем как о живом существе, а не как о строении. И я никогда не могла поверить, что мы сами нашли этот дом, — скорее он сам поманил нас к себе, повлек нас, потому что хотел, чтобы мы его заняли, полюбили и вернули ему жизнь.

И на какое-то время мы выполнили его желание.

В нем смеялись мои дети, бегали по его извилистым коридорам и играли в его многочисленных комнатах; мы с Эндрю любили в нем друг друга, любили нашу семью и наших друзей, и на короткое время в доме снова появилась жизнь и поселилось счастье. Безусловно, он принес нам радость.

Я ходила из комнаты в комнату, осматривала все в последний раз перед тем, как запереть входную дверь и погасить везде свет. Потом я медленно поднялась по лестнице в мою гостиную.

Когда я отворила дверь и вошла, я увидела, что в комнате царит полумрак и она полна теней. За последний час, прошедший с отъезда Сэры, на улице заметно стемнело. Но в камине трещали и вспыхивали дрова, рассыпая кругом искры, и в комнате было приятно тепло в эту морозную ночь.

Я зажгла лампу и разделась, надела ночную рубашку и халат.

Налив себе водки, я села перед написанными мною портретами близнецов и долго их изучала. Мне действительно удалось передать на холсте их образы; работа мне нравилась.

Затем мой взгляд остановился на портрете Эндрю, висящем над камином. Он был не столь хорош, как портрет близнецов, но я ухватила сходство и замечательно передала его необыкновенные голубые глаза. Они были совершенно такие же, как в жизни.

Я допила, налила еще, наклонилась над стаканом, а затем одним духом осушила его.

Встав, я пошла в ванную комнату, открыла краны и стала напускать ванну. Когда она наполнилась, я сняла халат, бросила его на табурет и подошла к ванне.

Мой чертежный скальпель был здесь, я его положила сюда раньше; лезвие его находилось в пластиковом футляре. Лезвие было острым, очень острым. Я знала это. Я использовала его для разрезания толстой бумаги, обрезки краев рисунков и резки холста. Он годится для такой работы.

Я где-то вычитала, что это безболезненный способ умереть; если только, конечно, смерть может быть безболезненной. Нужно лечь в ванну с теплой водой, разрезать оба запястья и тихо истекать кровью, пока не потеряешь сознание, пока не придет смерть. Безболезненно.

Взяв в руки скальпель, я рассмотрела его, перед тем как залезть в воду. Затем я положила его на край ванны и взялась за подол ночной рубашки, чтобы снять ее.

Когда я начала ее стягивать через голову, то услышала очень слабый звук. Это был смех. Кто-то смеялся в соседней комнате. Я была так напугана, что буквально окаменела на месте. Наконец я снова опустила подол ночной рубашки.

Я вышла в гостиную.

Посредине ее стояла Лисса в ночной рубашке.

— Мама! Мама! — закричала она и снова звонко рассмеялась. Это был тот самый смех, который я услышала из ванной комнаты минуту назад.

— Лисса! — я шагнула вперед.

Она засмеялась и побежала прочь в коридор.

Я устремилась за ней, зовя по имени, крича ей, чтобы она остановилась, вернулась назад, и бежала вслед за ней вниз по лестнице и по коридору к выходу и в кухню. Она распахнула заднюю дверь кухни и выбежала на снег, смеясь и зовя меня.

Снаружи было темно.

Я не смогла ее разглядеть.

Я бросалась в разные стороны по снегу и все звала ее.

Внезапно она оказалась близко от меня и схватилась за мою ночную рубашку.

— В прятки, мама, давай сыграем в прятки. — Она бросилась прочь, побежала в дом.

Я стала искать ее. Мое сердце стучало, дыхание было прерывистым, когда я бежала вверх по лестнице. Я увидела, как она проскользнула в дверь моей гостиной, но когда я добежала туда, комната была пуста. Я заглянула в ванную комнату, поспешила в смежную с ней спальню, но никого не обнаружила. Я была одна.

Вздрогнув, я взглянула на свою ночную рубашку. Внизу она была насквозь мокрая, а мои ноги заледенели — я выбегала на улицу босиком. У меня застучали зубы; я взяла халат и накинула его на себя, я вытерла ноги полотенцем и отыскала шлепанцы в платяном шкафу.

Где же спряталась Лисса?

Я ходила из комнаты в комнату верхнего этажа и оглядела там все помещения. То же самое я сделала с нижним этажом и подвалом.

В доме не было никого, кроме меня.

Не могу сказать точно, как долго я ее искала, но в конце концов я сдалась. Вернувшись в мою маленькую гостиную, я подбросила дров в камин и налила себе водки, чтобы согреться.

Озадаченная случившимся, я сидела на диване и размышляла.

Был ли это сон? Но я не спала.

Я была в ванной комнате и бодрствовала.

Принимала ли я желаемое за действительное? Возможно. Вероятно.

Видела ли я дух Лиссы? Привидение?

Но разве такое бывает?

Эндрю обычно говорил, что этот дом полон дружелюбных привидений. Он шутил, а может быть, и нет?

Я ничего не знала о парапсихологии или психокинезе, обо всех этих оккультных вещах. Я знала только одно: я видела свою дочь или думала, что вижу ее, и образ был настолько убедительным, что я поверила в его реальность.

Сбитая с толку, вздыхая про себя, я допила стакан водки, привалилась к диванным подушкам и закрыла глаза. Я вдруг почувствовала себя изможденной, уничтоженной.

— Мама, мама!

Я не обратила внимания. Ее голос звучал у меня в голове.

— Бабочкин поцелуй, мама, — сказала она, и я почувствовала ее нежные детские губы у себя на щеке, ощутила ее теплое дыхание.

Раскрыв глаза, я резко выпрямилась на диване.

Лисса стояла перед диваном и смотрела на меня.

— Оливеру холодно, мама, — сказала она, протянув мне своего игрушечного медведя, а затем вскочила на диван и притулилась у меня на руках.

Меня разбудил солнечный свет, врывающийся в окно сквозь кружевные занавески, я повернулась, потянулась и чуть не упала с дивана. Рывком приняв сидячее положение, я поглядела вокруг, чувствуя, что полностью потеряла ориентацию.

Очевидно, я заснула на диване. У меня была складка на шее, болела спина и было сухо во рту. Я чувствовала себя разбитой. Мой взгляд упал на оставшиеся полбутылки водки, и я вздрогнула.

И только тогда я вспомнила.

На меня нахлынуло воспоминание. Этой ночью здесь была Лисса. На ней была ночная рубашка, она держала Оливера и говорила, что ему холодно; она дала его мне и сама забилась ко мне на колени.

Я держала ее. Я знала, что я ее держала.

Нет, это был сон. Галлюцинация. Мое воображение сыграло со мной шутку. Водка.

Я услышала на лестнице шаги Норы и ее голос, звавший меня:

— Мэл, Мэл, вы здесь?

И когда я взглянула на часы, то увидела, что на них половина десятого. Уже половина десятого.

Со дня убийства Эндрю я не спала так долго. По правде говоря, я почти не спала до вчерашней ночи.

— На улице жуткий холод, — объявила Нора, входя в гостиную. Она остановилась в дверях, глядя на меня. — Не похоже на вас — вы еще не выходили, — продолжала она, — и все еще не оделись. Вы даже еще не варили себе кофе.

— Нет. Не варила. Я только что проснулась, Нора. Должно быть, я заснула на диване. Я провела на нем всю ночь.

Она взглянула на бутылку водки и отчетливо произнесла:

— Ничего удивительного. Но вам был нужен хороший сон.

— Я сейчас оденусь.

— Не спешите. Кофе будет через несколько минут, — сказала она и поспешила прочь.

Я вошла в ванную комнату и наклонилась над ванной, чтобы вынуть пробку и спустить воду, но, к моему удивлению, ванна была пуста.

Но этого не могло быть. Я наполнила ее прошлой ночью. Наполнила до краев. Я собиралась убить себя прошлой ночью, вскрыв себе вены своим рабочим скальпелем.

Скальпеля не было.

«Это не смешно», — подумала я, оглянувшись в поисках скальпеля. Я положила его на край ванны рядом с кранами. Он исчез.

Я искала скальпель около двадцати минут, но безуспешно. Он пропал.

Все эти истории с пустой ванной, исчезнувшим скальпелем и отпертой задней дверью кухни озадачили и обеспокоили меня. Может быть, я и обезумела от горя, но я знала, что не сошла с ума.

 

27

— Если вам что-нибудь понадобится, я буду в мастерской, — сказала я Норе позже тем же утром.

— О, это приятно слышать. — В ее голосе прозвучали довольные нотки.

— И иду кое-что там разобрать, не рисовать, — сказала я, глядя на нее и надевая свой жакет.

У нее вытянулось лицо, но она ничего не сказала, просто пошла готовить овощи для еще одного своего супа. Она была полна решимости кормить меня и смогла заставить меня есть лишь суп или овсяную кашу. В те дни мне не хотелось есть.

Ледяной ветер ударил мне в лицо, когда я быстро спускалась по тропинке, проходящей мимо площадки перед террасой и бассейна. Дверь мастерской была заперта, и пока я возилась с ключом, я продрогла. Нора снова была права. Сегодня жуткий холод, ниже восемнадцати градусов мороза.

Мне в лицо пахнул теплый воздух, когда я шагнула в мастерскую.

В прошлом году я установила здесь газовое отопление и в зимние месяцы держала температуру на десяти градусах тепла. Я подошла к термостату и поставила его на восемнадцать градусов.

Оглядевшись в мастерской, я заметила, что Нора делала попытку прибраться с того дня, когда я была здесь в ноябре. Но несмотря на это, здесь был беспорядок и много ненужного мусора. Всюду валялись кисти и палитры с засохшей краской. На столе высилась стопка новых холстов, а несколько моих работ маслом были прислонены к краю старого дивана.

Сняв теплый жакет и повесив его на вешалку для пальто, я не стала обращать внимание на беспорядок, который я якобы пришла уничтожить. Вместо этого я стала искать другой чертежный скальпель с бритвенным лезвием. Я была уверена, что в ящике комода лежит новый скальпель. Но я ошиблась. Я обнаружила там лишь новые колонковые кисти, пастельные карандаши, маленькие баночки масляной краски, новую коробку акварелей и множество цветных карандашей.

Я стояла и смотрела на комод, кусая губы. По всей видимости, единственный скальпель, который у меня был, исчез сегодня ночью.

Как я собиралась вскрыть себе вены, если у меня нет лезвия?

Я могла бы отравиться газом. Мой взгляд упал на газовую колонку, установленную на стене.

Раздался сигнал внутренней связи в телефонном аппарате, и я подняла трубку.

— Да, Нора?

— Вы ждете вашу маму, Мэл?

— Нет.

— Ну, она уже здесь. По крайней мере, ее автомобиль подъезжает к парадному входу.

— Хорошо. Я сейчас буду.

— Удачно, что я приготовила суп к ланчу, — сказала она, затем повесила трубку.

Понизив уровень тепла на термостате, я вышла из мастерской, заперла дверь и побежала обратно по тропинке к дому. Не похоже на мою мать приезжать без предупреждения; к тому же я была удивлена, что она отважилась пуститься в длинный путь до Коннектикута в такой морозный день и в такую снежную погоду.

Когда я шла по длинному коридору, она уже поднималась к парадной двери.

— Мама, вот сюрприз, — сказала я, обнимая ее. — Что привело тебя сюда в подобный день?

— Я хотела тебя видеть, Мэллори. Я подумала, что ты можешь попытаться меня отговорить, если я заранее позвоню. Поэтому я взяла и приехала.

— Ты же знаешь, что я всегда тебе рада, мама.

Она странно посмотрела на меня и ничего не сказала, и я взяла ее теплое пальто и отнесла в гардеробную в глубине дома около моего кабинета.

— Не хочешь ли чашку кофе? — спросила я, когда вернулась.

— Лучше чай, — ответила она, идя за мной в кухню.

Я поставила чайник на плиту.

— Привет, миссис Нелсон. Плохая дорога, не правда ли? — приветствовала ее Нора.

Мама покачала головой.

— Нет, дорогу везде расчистили. Доброе утро, Нора. Как вы?

— Неплохо. А вы?

— Совсем не плохо, учитывая обстоятельства, — ответила моя мать. Она легко улыбнулась Норе, затем взглянула на плиту и принюхалась. — Ваш суп пахнет восхитительно.

— Это к ланчу, — сказала Нора. — А я вам могу приготовить сэндвич. Или омлет, если хотите.

— Спасибо, мне все равно, Нора. Я буду то, что и Мэл.

Нора подошла к одному из шкафов и взяла чашку и блюдце для чая. Оглянувшись через плечо, она спросила:

— А что вам, Мэл? Хотите тоже чаю?

— Да, он меня согреет, — сказала я и, повернувшись к матери, спросила: — Как Дэвид?

— Хорошо. Сейчас очень занят.

— Он что-нибудь слышал? От Де Марко?

— Нет. А ты?

— Нет.

Мы смотрели друг на друга. Я увидела, что у матери в глазах появились слезы. Она моргнула, отогнала их, глубоко вздохнула.

— Ты получше себя чувствуешь, дорогая?

— Да, со мной все хорошо, — солгала я.

Я подошла к плите, выключила горелку под чайником и налила кипяток в заварной чайник, потом начала все ставить на деревянный поднос и, подняв голову, сказала матери:

— Пойдем на застекленную террасу. Там и в самом деле очень хорошо сегодня.

— Куда хочешь, Мэл!

Мы сидели друг против друга за большим стеклянным кофейным столом, потягивая чай.

Выпив чашку, мать поставила ее на стол, поглядела на меня и сказала:

— Скажи мне правду, Мэл, у тебя действительно все в порядке?

— Конечно, мам!

— Я беспокоюсь о тебе и о том, что ты все время здесь одна…

— Я не одна. Здесь Нора, и Эрик заходит почти каждый день, и Анна неподалеку в своем амбаре.

— Но ночью-то их нет с тобой.

— Верно, но со мной все в порядке, честное слово. Старайся не так сильно волноваться, мама.

— Я ничего не могу с этим поделать. Я люблю тебя, Мэл.

— Я знаю, мама.

— А ведь еще уик-энды. — Она замолчала, разглядывая меня некоторое время, затем сказала: — Ты не хочешь, чтобы мы с Дэвидом приезжали в любое время, когда можем?

— Хочу. Когда вам угодно. Почему ты так говоришь? И таким странным тоном?

— Я почувствовала, что некоторое время тому назад ты нас оттолкнула.

— Неправда. Я раньше тебе говорила: я рада тебе в любое время, и Дэвиду тоже.

— Меня беспокоит, что ты так много времени проводишь одна, — повторила она.

— Я не одна. И Сэра здесь все время. Она была здесь в этот уик-энд.

— Я знаю. Она позвонила мне вчера вечером, когда вернулась в город. Она хотела поговорить с тобой о своей кузине Вере, о том, чтобы Вера посмотрела твою квартиру. Значит, ты все же ее продаешь?

— Почему бы нет? Я не хочу там жить.

— Да, — сказала она спокойно. — Я понимаю.

— Вера приезжает в Нью-Йорк через пару недель, так сказала Сэра. Тебе не трудно будет показать ей квартиру? То есть, если Сэра будет занята на работе или уедет в командировку.

— Я буду рада это сделать, дорогая.

— Я думаю, Сэра сказала тебе, что сегодня уезжает в Париж?

Мама кивнула.

— Вам с Сэрой очень повезло, правда? Я хочу сказать, друг с другом, — быстро поправилась она, без сомнения, заметив удивленное выражение моего лица. — Вы так близки…

— Да, мы близки, — согласилась я, прервав ее.

— Быть такими близкими подругами, с детства. Так необычайно любить друг друга. Вы так преданны друг другу и во многом можете положиться друг на друга.

— Мы связаны много лет, мама.

— Да, это редкость, — такая дружба.

— Но у тебя с тетей Пенси тоже дружба?

— До некоторой степени, но мы никогда не были так близки, как ты и Сэра. Я не думаю, чтобы Пенси нуждалась в такого рода близости. Она совсем не похожа на свою дочь. У Сэры намного более привязчивый характер.

— Да. На свете нет таких людей, как моя Сэра, должна я признать. На небесах потеряли форму, в которой отливали ее.

— Она единственная, Мэл, я с тобой согласна. Но недавно я подумала: ты полагаешь, ее одной достаточно?

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду, мама, выпрямилась я на стуле и устремила на нее взгляд. — К чему ты клонишь?

— Я не имею в виду твою дружбу, я говорю о твоей боли и горе, твоем отчаянии. Может, тебе нужно больше помощи, чем мы с Сэрой можем тебе оказать? Может, это неплохая мысль — обратиться к профессионалу? Психиатру.

— Психиатр. Ты думаешь, я в нем нуждаюсь, мама?

— Возможно. Для утешения в горе. Многие из них специализируются в этом, и я понимаю, что они помогают вернуть людям силы…

— Я не хочу обращаться к психиатру, — прервала ее я. — Если тебе хочется, иди к нему сама.

— Может быть, мы могли бы вместе пойти.

— Нет, мама.

— Существуют группы, знаешь, там проводят работу с родителями, потерявшими детей в результате преступлений, связанных с насилием.

Я молча смотрела на нее.

Она продолжала:

— Я слышала о молодой женщине, потерявшей ребенка в автомобильной катастрофе. Она была за рулем и осталась цела и невредима. Она стала ходить в группу. Люди, пережившие похожие обстоятельства, потерявшие детей, собираются в группы, чтобы поговорить. Моя подруга Одри Ленг захотела, чтобы я туда походила. Не хочешь ли походить туда со мной, Мэл? Это может тебе помочь.

— Я так не думаю, — сказала я тихо. Я резко замотала головой. — Нет-нет, это не поможет, мама. Я в этом уверена. Я понимаю: ты хочешь мне только добра, но я просто не могла бы… не могла бы разговаривать о Лиссе, Джейми и Эндрю с посторонними, с людьми, которые их никогда не знали. Правда. Я просто не могла бы.

— Ну хорошо, я понимаю, о чем ты говоришь. Но не отвергай этого полностью. По крайней мере, подумай об этом, хорошо?

— Я бы предпочла говорить с тобой или с Сэрой, с Дианой, папой, когда он звонит. С людьми, которые хорошо знали тех, кого я потеряла.

— Да, родная. — Мама откашлялась. — Я так о тебе беспокоюсь. Может, я достану тебе другую собаку?

— Другую собаку! — вскричала я, подпрыгнув, в изумлении глядя на нее. — Я не хочу другой чертовой собаки! Я хочу мою собаку! Я хочу Трикси! Я хочу моих малышей! Я хочу моего мужа! Я хочу обратно мою жизнь!

Некоторое время я глядела на мать, затем повернулась и выбежала через двустворчатую стеклянную дверь. Я вырвалась наружу. Что-то внутри меня сломалось, и я плакала и тряслась от гнева.

Я стояла в снегу, прижав руки к лицу, рыдая, чувствуя, что мое сердце готово вырваться из груди. Дул ледяной ветер, меня засыпал снова начавшийся снег. Момент спустя я почувствовала, как мать обняла меня.

— Иди в дом, родная.

Я позволила ей увести меня обратно на застекленную террасу, дала усадить себя на диван. Она села рядом, оторвала мои руки от лица и посмотрела мне в глаза. Я смотрела на нее, а слезы так и текли по моим щекам.

— Прости меня, Мэл. Я не хотела, чтобы так вышло, чтобы так прозвучало мое предложение. Я в самом деле не хотела, — прошептала она сдавленным голосом.

Ее собственная печаль и отчаяние поразили меня, и мой гнев рассеялся так же быстро, как возник.

— Я знаю, что ты не хотела, мама, и мне нечего тебе прощать. Я знаю, ты никогда не обидела бы меня.

— Никогда, — плакала она, вцепившись в мою руку. — Я очень тебя люблю.

— И я тебя люблю, мама.

Она подняла голову, снова заглянула мне в глаза.

— Тебе всегда был ближе твой отец… — начала она и остановилась.

— Быть может, я оказывала ему предпочтение, потому что его никогда не было рядом и поэтому он казался мне особенным. Но я всегда тебя любила, мама: я знаю, ты всегда была рядом со мной.

— Я и теперь рядом, Мэл.

Через несколько дней после посещения матери я впала в глубокую депрессию.

Я стала замкнутой, мною овладела странная меланхолия, и я чувствовала себя равнодушной и лишенной энергии. Я с трудом двигалась, у меня болели все мышцы, как будто я была старуха, страдающая от подагры. Это было что-то вроде физического истощения к которому я не привыкла, и я была беспомощна почти как инвалид.

Все, что я хотела, — это свернуться в комок в постели и спать. Но сон уходил от меня; я лишь дремала. Вскоре я снова просыпалась, а в моей голове бесконечно вертелись отчаянные и болезненные мысли.

Хотя я и хотела покончить с собой, но обнаружила, что у меня нет сил покинуть кровать, не говоря уже о том, чтобы и в самом деле себя убить. Апатия, смешанная с глубоким одиночеством, сделали меня ни на что не годной; даже мои цели оказались для меня недостижимы.

Иногда наступали моменты, когда отчаяние целиком поглощало меня, снова вызывало слезы. Я была одна, у меня не было цели. У меня не было будущего. Отсутствие детей и мужа пугало, а одиночество и тоска по ним разрушали меня.

Временами появлялись другие чувства, которые изматывали меня: вина за то, что меня не было с ними, вина за то, что я была жива, а они мертвы; ярость, что они стали жертвой уличного разбоя, ярость, что я не могу за них отомстить. В такие моменты я чувствовала себя способной на убийство, желала уничтожить того, кто убил детей и мужа.

В таком состоянии я звонила в Двадцать пятый полицейский участок, чтобы поговорить с детективом Де Марко, узнать, не появилось ли новых свидетельств или улик.

Он всегда отвечал с сожалением в голосе, даже с печалью, и говорил мне «нет». Он обещал, что они расследуют это дело до конца. У него были благие намерения, но меня было трудно убедить. Я никогда ему не верила.

Единственным источником утешения были мои воспоминания. Я погружалась в них с благодарностью, припоминала Лиссу, Джейми, Эндрю и маленькую Трикси с потрясающей ясностью. Я снова переживала нашу общую жизнь и радовалась.

Но в один ужасный день воспоминания больше не пришли мне на помощь, и я была испугана этим. Почему я больше не могу оживить прошлое, наше прошлое? Почему лица моих детей стали такими туманными и неясными? Почему мне так трудно представить лицо Эндрю перед своим мысленным взором?

Я не знала. Но когда я не смогла восстановить воспоминания в течение целой недели, я поняла, что мне надо сделать: я должна поехать в Килгрэм-Чейз. Я захотела оказаться в доме детства Эндрю, там, где он вырос. Может быть, там я снова буду чувствовать себя близкой ему, может быть, он снова вернется ко мне.

 

28

Йоркшир, март 1989

Весна наступила рано, намного раньше, чем ее здесь, в Килгрэм-Чейзе, ожидали.

Я приехала из Коннектикута в конце января и застала все покрытым снегом, и первая половина февраля была суровой, с гололедом, ледяным дождем и нескончаемыми снежными бурями. Но в середине месяца погода переменилась. Неожиданно прекратились дожди и злые ветры; наступило общее потепление, которое все приветствовали, особенно фермеры.

Теперь же, в первую пятницу марта, на деревьях появились нежные зеленые почки и первые трепещущие листочки. Появилась трава, а по краям газонов ожили лиловые, желтые и белые крокусы и нежные звездочки подснежников. Нарциссы качались около пруда и под деревьями в лесу. Изящные и высокие, они склоняли свои головки под легким ветерком, а в их блестящих желтых колпачках отражалось послеполуденное солнце.

Я стояла у окна в библиотеке, смотрела вдаль, в сторону болот, думая о том, что, может быть, попозже я пойду погуляю.

С тех пор как пять недель тому назад я приехала сюда, я не была способна совершать длительные прогулки. В первые же дни я заболела, подхватив грипп, и провела около десяти дней в постели.

Диана, Парки и Хилари выходили меня, сделали все, чтобы я почувствовала себя лучше. Но я была плохим пациентом, совсем несговорчивым. Я отказывалась почти от всех лекарств, которые они давали мне, и мало прилагала усилий, чтобы ускорить свое выздоровление, надеясь подхватить пневмонию и умереть. Я не умерла, но и не выздоровела окончательно — просто медленно поднималась на ноги. Когда я приехала, я была истощена, а вирус гриппа заставил меня почувствовать себя еще хуже. Это физическое истощение в сочетании с умственной апатией делали меня более безразличной и менее подверженной волнениям, чем в «Индейских лужайках».

Хотя я и была здесь, в доме, где Эндрю провел детство, мои дни продолжали оставаться пустыми и тоскливыми, ночи — бессонными, а ужасное небытие стало вездесущим.

Да и Диана не могла меня слишком развеселить, когда она приезжала в Йоркшир на уик-энды, всю неделю проработав в Лондоне. Как права была моя мать, когда говорила, что вы не сможете оставить своих неприятностей, если переедете в другое место.

— Боль и тоска хорошо переносят путешествия, — сказала она мне в тот день, когда провожала в аэропорт Кеннеди на самолет в Лондон. И действительно, это оказалось верно.

Однако я и вправду почувствовала себя ближе к Эндрю здесь, в Килгрэм-Чейзе, как я на это надеялась. Мои воспоминания о нем и детях снова вернулись ко мне неискаженными, а их дорогие лица представлялись ясно, четко перед моим мысленным взором. Очень часто я погружалась в грезы и могла жить вместе с ними внутри меня, в своем воображении.

Дни проходили спокойно, без событий. Я очень мало чего делала, иногда читала, смотрела телевизор; иногда слушала музыку, но по большей части я сидела перед камином в библиотеке, затерянная в своем собственном мире, отрешенная ото всех. Конечно, когда приезжала Диана, чувствовалось ее присутствие — она пыталась вывести меня из летаргического состояния. Я действительно делала усилия, старалась оживиться, но без особого успеха. Мне не для кого и не для чего было жить. Я просто существовала. Я даже потеряла желание покончить с собой.

Меня не очень теперь интересовала перспектива снова заняться живописью, как это советовала мне Сэра перед моим отъездом из «Индейских лужаек» и, следовательно, это не было решением.

Однако была одна вещь, которая заинтересовала меня, когда я была здесь, в Килгрэм-Чейзе, в ноябре — это был дневник, найденный мною в этой самой комнате. Подумав об этом снова, я поняла, что Летиция Кесуик из семнадцатого века по-прежнему меня интриговала. И меня не оставляла мысль, как и в прошлом году, существует ли где-нибудь в этом доме другой том, а может быть, и тома ее записок.

Насколько я поняла, этот дневник не имел большой цены и, разумеется, не имел никакого отношения к моим заработкам. С другой стороны, поиски следующего тома, продолжения первой книги, дали бы мне возможность на этом сосредоточиться. И само по себе это было бы шагом в правильном направлении.

Я сделаю это: начну поиск. Это даст мне занятие, пока я не разработаю какой-нибудь план своего будущего, которое в данный момент казалось мне совершенно темным.

Библиотечная стремянка находилась на другом конце комнаты, и я подтащила ее к камину, решив просмотреть все книги в этих окрестностях в первую очередь. В конце концов, Клариссина копия и оригинал были найдены на полках именно здесь.

Я как раз начала подниматься по лестнице, когда услышала стук в дверь: Хилари пришла за кофейным подносом.

— Вы помните те дневники, которые ваш отец и я нашли в прошлом году, Хилари? — спросила я, глядя на нее сверху.

— Да, я помню, миссис Эндрю. Вот это была находка! Миссис Кесуик показала ее викарию. На него это произвело большое впечатление.

Я кивнула.

— Тогда я подумала, что здесь могут оказаться еще дневники, но не могла произвести розысков до отъезда. Поэтому я решила начать сегодня.

Теперь же, отойдя от окна, я подошла к камину и подложила в него еще дров сверху тех, которые с треском горели там. Потом, взяв поднос с кофейной посудой, я отнесла его обратно в кухню.

Когда я вошла в кухню, Парки подняла на меня глаза и воскликнула:

— Миссис Мэл, вам не следовало бы беспокоиться об этом! Я могла бы послать Хилари или Джо попозже.

— Мне не трудно, Парки, и спасибо, кофе был очень вкусный. Я как раз в нем нуждалась.

— Вы почти ничего не ели за ланчем, миссис Мэл, — сказала она, и в ее глазах появилось беспокойство. — Поковырявшись в тарелке, вы не улучшите здоровье и не наберетесь сил.

— Я знаю, я стараюсь, Парки. А все, что я съела, мне очень понравилось. Копченая камбала с жареной картошкой была очень вкусной.

Она продолжала раскатывать тесто на мраморной доске, говоря:

— Сегодня хороший ясный день. Слишком хороший, чтобы сидеть взаперти в библиотеке, — если вы ничего не имеете против того, что я так говорю. Вы должны пойти на улицу, вдохнуть свежего воздуха. Вам это будет полезно, миссис Мэл.

— Я как раз думала о том, чтобы пойти погулять, Парки.

Она улыбнулась мне, кивнула в знак одобрения и продолжала:

— Миссис Кесуик в этот уик-энд приедет раньше, чем обычно, — около половины пятого, чтобы успеть к чаю, — сказала она.

— Замечательно, — ответила я. — Парки, можно у вас кое-что спросить?

— Конечно, можно, миссис Мэл.

— Я все время удивляюсь, почему вы, Джо, Хилари и садовники так меня называете? Десять лет я была миссис Эндрю для всех вас, но с тех пор, как я сюда приехала в январе, я стала миссис Мэл. Почему?

Она смотрела на меня, слегка покраснев и испытывая неловкость.

— Это просто потому… потому… хорошо, мы не хотели вас еще сильнее расстраивать, — начала она, запинаясь. — Мы думали, что все время напоминать, называя имя Эндрю, будет для вас… мучительно…

— Нет, Парки, — мягко перебила я ее. — Не будет. Я миссис Эндрю и на самом деле предпочитала бы, чтобы вы продолжали так меня называть.

— Я сожалею, если мы вас расстроили. Мы бы ничего такого не сделали, что может вас расстроить. Мы только старались щадить ваши чувства.

— Я знаю, что это так, и, по правде говоря, я ценю это и благодарна вам за вашу доброту, которую вы проявили ко мне в эти последние несколько недель.

— Когда вы приехали сюда, вы были в таком плохом состоянии, и мы не хотели вас еще больше расстраивать. Мы чувствовали, что должны с вами обращаться осторожно. Как будто бы… ходишь по тонкому стеклу.

— Извините меня, Парки.

— О, не надо извиняться, миссис Мэл, я хотела сказать миссис Эндрю. Мы понимаем, Мистер Эндрю и маленькие крошки… — Ее губы начали дрожать, и глаза наполнились слезами, но она глубоко вздохнула и закончила: — Такая трагедия. Так трудно перенести…

— Да, тяжело.

Я закашлялась в ладонь, стараясь обрести над собой контроль. Я знала, что могу сорваться, если не буду держать себя крепко в руках и следить за своими эмоциями. Мое горе всегда оставалось на поверхности.

Парки сказала спокойно, как будто разговаривая сама с собой:

— Он был как мой собственный ребенок. — Затем она положила скалку и выбежала в смежную буфетную. — Надо найти эту большую форму для пирога с мясом и почками, — сказала она мне сдавленным голосом, глядя прямо перед собой.

— Я пойду гулять. — Я быстро вышла из кухни, зная, что лучше оставить ее одну и дать возможность прийти в себя. Иначе мы обе утонем в слезах.

Я направилась в прихожую. Там, сняв тапочки, я надела пару теплых замшевых сапог поверх моих джинсов и влезла в старую теплую куртку Дианы. Обмотав голову шарфом, я вышла наружу.

Стоял ясный день, прохладный, но не очень холодный, и в деревьях шелестел легчайший ветерок, приводя свежие листочки в движение. Я засунула руки в карманы куртки и направилась вниз к пруду около леса. За прудом вилась узкая тропинка, которую садовники проложили много лет назад среди густой массы деревьев, и она вела к нижним болотам.

Вокруг было безлюдно, как я заметила, когда шла.

Обычно поблизости всегда были Бен и Уилф, которые копали, сажали, сгребали или жгли листья. В этот же день их не было видно.

Но подойдя к пруду, я увидела Уилфа, везшего перед собой тачку по тропинке, которая вела от фруктового сада к дому. Когда мы поравнялись друг с другом, он остановился и дотронулся до своей шапки.

— Добрый день, миссис Мэл.

— Привет, Уилф.

— Вы не к болоту ли идете?

— Да, я туда направлялась, — ответила я.

— Нет, не надо этого делать. — Он повернул голову, прикрыл глаза ладонью от солнца и показал в сторону холмов, выделявшихся на горизонте.

— Это не было бы разумно. В это время года погода на болотах быстро меняется. Немножко солнечно, как теперь, затем набегают тучки, и тогда начинается дождь с бурей. Ветер дует с Северного моря, это он приносит плохую погоду.

— Спасибо, что предупредили меня, Уилф, — пробормотала и поспешно продолжала свой путь, думая, что он за старый дурак, — «тупой», как всегда говорил Эндрю. Сегодня ясно и тихо, небо голубое и ни одного облачка.

Но, видимо, что-то из его слов отложилось у меня в голове, потому что в конце концов я не пошла на болота. В любом случае, пришлось бы так долго и круто взбираться на обратном пути. Вместо этого я выбрала более легкую прогулку по лесу, и полчаса спустя я вернулась обратно и шла вокруг пруда, прежде чем ступить на широкую каменную дорожку среди газонов. Я достаточно долго гуляла сегодня. Я уже чувствовала, что устала. По всей видимости, я все еще была не в форме и очень слаба.

Когда я приблизилась к дому, я увидела Хилари, которая шла навстречу мне, маша рукой и подзывая меня.

Я ускорила шаг, и когда мы встретились в середине каменной дорожки, она сказала:

— Вам звонят, миссис Эндрю. Из Нью-Йорка. Это мистер Нелсон.

— Спасибо, Хилари.

Мы вместе торопливо обогнули дом и вошли через задний вход; по дороге я сказала ей:

— Скажите им, что я буду через минуту, я только сниму сапоги.

— Да, миссис Эндрю, — ответила она, исчезая в боковом коридоре.

Через несколько секунд я взяла трубку на длинном столе в библиотеке.

— Алло, Дэвид, как ваши дела?

— Хорошо, Мэл. А как вы?

— Я наконец избавилась от гриппа. Ничего не случилось плохого? Мама в порядке, не так ли?

— Да, она в порядке, и все нормально. Она волнуется за вас, конечно, и все время говорит, что поедет вас навестить. Она хочет лететь в Англию, если вы планируете еще задержаться в Йоркшире.

— А почему бы и вам не приехать? Вы поэтому мне звоните, Дэвид?

— Нет, не поэтому. У меня есть для вас новость, Мэл.

Я уловила изменение в его голосе, напряжение. У меня в груди что-то сжалось, я сильнее вцепилась в трубку.

— От Де Марко?

— Да, в деле произошел перелом. Он как раз позвонил мне пятнадцать минут тому назад. К счастью, я не был сегодня в суде.

— Они поймали убийцу? Который стрелял? — спросила я сдавленным голосом.

— Нет, но поймают, и очень скоро, Мэл. Вот что случилось. Двадцать четыре часа тому назад Джонсон и Де Марко арестовали мелкого торговца наркотиками, который работал по соседству с тем местом. Эти арки под воздушным отрезком линии метро на его территории. Во всяком случае, он пытается смягчить свое дело, торгуется. Он сказал, что знает, кто убил Эндрю и детей. Четверо местных юнцов, которые по соседству живут, — один из них рассказывал об этом. Он сообщил их адреса и имена Де Марко, и полицейские надеются арестовать их сегодня и немедленно привезти в двадцать пятый участок на допрос. У Де Марко большое подозрение, что те неидентифицированные отпечатки пальцев, найденные на «мерседесе» Эндрю, совпадут с их. Он готов держать пари.

Я внезапно почувствовала слабость в ногах и тяжело опустилась в бархатное кресло. Я едва могла говорить, в конце концов сумела сказать:

— Если отпечатки пальцев совпадут, то что случится?

— Тогда налетчики будут переведены в центральное отделение полиции и им будет предъявлено обвинение в убийстве второй степени. И все четверо будут посажены в тюрьму, Мэл, ты знаешь…

— Я думала, что стрелял только один, — перебила я его.

— Де Марко тоже так думает. Но для того, чтобы кого-то обвинили в убийстве второй степени и посадили в тюрьму, не обязательно он должен нажать на курок. Просто если он был там, стоял рядом при совершении убийства, достаточно, чтобы его осудить, — пояснил Дэвид. — Это называется «действовать сообща». Если будет достаточно улик, в течение семидесяти двух часов они предстанут перед большим жюри криминального суда центральной части города. И если на слушании большого жюри их вина будет доказана, то они будут направлены в суд присяжных.

— Когда это произойдет?

— Не знаю. Это может занять несколько месяцев. Нужно, чтобы наши материалы не только попали в список дел, назначенных на слушанье, но окружной прокурор всегда хочет быть уверенным, что у него имеются все возможные свидетельства и вещественные доказательства, чтобы не допустить двусмысленного толкования дела. Де Марко и Джонсону придется поработать что есть сил в этом расследовании, и они это сделают, я не сомневаюсь. Прокурор требует приговора «виновны», а не «оправданы», и они тоже.

— А если подростки будут признаны виновными?

— В штате Нью-Йорк нет смертного приговора, Мэл. Они получат по двадцать пять — тридцать лет тюрьмы. Никаких сомнений.

— Понятно. Они могли бы… — Я сделала паузу, глубоко вздохнула и спросила: — А их не могут отпустить?

— Никакой возможности. Де Марко и Джонсон убеждены, что они попали в точку с этим торговцем наркотиками, и они получат все свидетельства, необходимые для осуждения.

— Надеюсь.

— Они сумеют. Для них это вопрос чести, особенно что касается Де Марко. Кроме того, я знаком досконально с юридической системой, и судья потребует максимум, поверь мне. Убийцы никогда больше не увидят белого света; они никогда не выйдут на свободу.

— Я должна позвонить Де Марко, Дэвид? Что вы об этом думаете?

— Вам не следует это делать, Мэл. Он попросил меня передать вам эту новость. Во всяком случае, я сомневаюсь, что вы где-нибудь его сейчас застанете. Он целиком погружен в расследование. Теперь, когда у них есть эта веревочка, он хочет быстро получить результаты. Он хочет упрятать в тюрьму этих… зверей. Он хочет, чтобы они оказались под замком. Сегодня же.

— Я понимаю. И спасибо, Дэвид, за все.

— Я все готов для вас сделать, Мэл. Передайте Диане привет.

— Передам. Ох, знает ли мама об этих новостях?

— Да, я рассказал ей, прежде чем позвонил вам. Она посылает вам горячий поцелуй.

— Передайте ей от меня тоже привет.

— Я позвоню вам, как только получу новую информацию от Де Марко.

— Когда будете с ним разговаривать, поблагодарите его от меня.

— Хорошо, дорогая, до свидания.

— До свидания, Дэвид.

Повесив трубку, я села, положив руку на телефонный аппарат, обдумывая все, что сказал мне Дэвид. Я не чувствовала ничего, кроме пустоты внутри. Сознание того, что убийцы моих близких скоро будут арестованы, не облегчило мою боль и горе. Их не вернешь назад.

Глядя на улицу через окно, я некоторое время была погружена в свои мысли. Но внезапно за окном потемнело, и я подняла глаза. Сад все еще был освещен солнцем, но над болотами небо стало серым и затянулось облаками. Отвратительные темные тучи клубились над ними, и вскоре там пошел дождь, в точности так, как предсказывал старый Уилф. Невольно вздрогнув, внезапно почувствовав холод, я подошла к огню и села на диван, чтобы согреться. И дождаться Диану.

Должно быть, я уснула, потому что вздрогнула, когда услышала ее голос. Она входила в библиотеку с Хилари, которая шла за ней по пятам, неся поднос с чаем.

— Привет, дорогая, — сказала Диана, поспешив ко мне. — Ты сегодня чувствуешь себя немного лучше?

Я никогда не буду чувствовать себя лучше. Но я кивнула головой — это было проще всего.

Она наклонилась надо мной, поцеловала меня в щеку, а затем подошла к камину и встала к нему спиной, как всегда делал Эндрю. Ничего не говоря, она некоторое время смотрела на меня. Когда Хилари поставила поднос и ушла, она спросила:

— В чем дело, Мэл? По тебе видно, что ты хочешь мне что-то сказать.

— Да, — сказала я. — Мне звонил Дэвид некоторое время тому назад. Наконец в деле произошел перелом.

— Расскажи мне все об этом! — воскликнула она, подошла и села рядом со мной на диван.

Она не спускала глаз с моего лица, пока я пересказывала ей весь наш разговор с Дэвидом.

Когда я закончила, ее реакция была такая же, как и моя.

— Слава Богу, — сказала она спокойно. — Но они не могут вернуть мне сына и внуков. — Ее голос слегка задрожал, и она мгновение старалась взять себя в руки, затем добавила: — Но, по крайней мере, мы знаем, что правосудие будет исполнено и виновные будут наказаны.

— Но это слабое утешение, — пробормотала я. — Тем не менее это лучше, чем сознавать, что они разгуливают на свободе.

— И снова могут кого-нибудь убить, — добавила Диана.

 

29

— Мне в среду надо ехать в Париж, — сказала Диана. — Почему бы тебе завтра не поехать со мной в Лондон? И мы бы вместе съездили в Париж. Я думаю, тебе от этого станет лучше, Мэл.

Воскресным утром мы сидели в библиотеке и читали газеты. По правде говоря, это она читала, я просто их просматривала.

Подняв голову, я отрицательно покачала ею.

— Я так не думаю. Я все еще чувствую себя слегка ослабленной после гриппа.

Диана посмотрела на меня долгим взглядом, а затем сказала:

— Ерунда, Мэл, тебе намного лучше, и всю последнюю неделю тебе было лучше. Твоя проблема в твоей душевной апатии.

Пораженная ее резким, категоричным тоном, а также и ее словами, я слегка отпрянула, затем сказала:

— Может быть, вы правы.

— Я уверена, что я права, — ответила она и отложила газету. Наклонившись вперед, снова внимательно на меня взглянув, она продолжала: — Мэл, ты не можешь так продолжать.

Я в ответ спокойно посмотрела на нее, но ничего не сказала.

— Что ты собираешься делать? Сидеть на диване в этой библиотеке весь остаток своей жизни? Так ты планируешь?

— Я ничего не планирую, — сказала я.

— Но у тебя есть выбор. На самом деле, у тебя три возможности. Ты можешь сидеть без конца вот так, как теперь, а жизнь будет проходить мимо тебя. Ты можешь покончить с собой; я знаю, ты обдумывала это не один раз, если судить по тому, что ты мне рассказывала. Или ты можешь собраться с духом, собрать себя по кусочкам и начать прямо сейчас.

— Что начать? — промямлила я. — Я просто не… не знаю… что делать… что делать с самой собой, — начала я нерешительно, не видя ничего, кроме единственного выхода.

Диана сидела и изучающе смотрела на меня: глаза ее были полны любовью, на лице, как всегда, было написано сочувствие. В ее голосе звучала доброта, когда она нежно пробормотала:

— Я слишком хорошо понимаю, что ты потеряла тех, кого любила всем сердцем, тех, кто был драгоценным и дорогим для тебя. Но как бы ни было это тяжело, ты должна начать снова. Это твой единственный выбор, Мэл, дорогая. Поверь мне, это так, Господь знает, тебе уже больше нечего терять, ты уже все потеряла, но у тебя еще все впереди.

— У меня?

— Да. Это твоя жизнь, прежде всего, новая жизнь. Ты должна попытаться, дорогая, не только для себя, но и для меня.

Я вздохнула и отвернулась, почувствовав, как слезы подступили к моим глазам.

— Я не смогу, — прошептала я, борясь со слезами, болью и горем. — Меня тянет вниз. Мое горе невыносимо, Диана.

— Я знаю, я знаю. Я тоже страдаю… — Диана не смогла закончить фразу. Ее голос оборвался, и она села рядом со мной на диван. Взяв мою руку, она крепко ее сжала и сказала наконец: — Эндрю не захотел бы видеть тебя такой, Мэл. Он всегда говорил, что ты самая сильная женщина, которых он когда-либо встречал, не такая, как я.

— Я не могу жить без него, не хочу жить без него и близнецов.

— Тебе придется, — сказала Диана тихим, внезапно ставшим суровым голосом. — Тебе надо перестать себя жалеть, и немедленно. Ты думаешь, что ты единственная женщина, которая потеряла своих любимых? Потеряла семью? А как же я? Я потеряла сына, моего единственного ребенка, и моих внуков, а раньше я потеряла мужа, когда я была еще молодой женщиной. А как же твоя мама? Она также, как и мы, горюет и страдает.

Глубоко вздохнув, она добавила:

— А как же миллионы других людей в мире, которым пришлось пережить потерю своих семей? Ты только подумай о людях, переживших массовое уничтожение евреев фашистами, — тех, кто потерял мужей, и жен, и детей и матерей, и отцов в лагерях смерти, — чтобы понять, что мы не одни. Потеря близких — это составная часть жизни, как ни грустно это говорить. Это ужасно, с этим трудно примириться…

Диана не могла продолжать. Ее захватили чувства, и она начала плакать, но через некоторое время она сказала сквозь слезы:

— Не проходит дня, чтобы я о нем не думала, не думала о моем Эндрю, и о моих Лиссе и Джейми. И мое сердце непрерывно болит. Но я знаю, что я не могу сдаваться, не должна. И поэтому я стараюсь взять себя в руки, стараюсь изо всех сил. Мэл, послушай меня. Ты не можешь выбросить свою жизнь. Ты должна попытаться держаться, как я пытаюсь.

Слезы стекали струйками по ее щекам, и она беспомощно смотрела на меня. Я обняла ее, прижала к себе и заплакала вместе с ней.

Ее слова попали в цель, они затронули в моей душе какие-то струны, и я с некоторым удивлением поняла, как плохо я себя вела: я думала лишь о себе.

— Я была такой эгоистичной, Диана, — наконец произнесла я. — Очень эгоистичной. Вы правы: я думала лишь о своих чувствах, о своей потере, своей боли, а не о ваших и маминых.

— Я не хотела, чтобы это прозвучало так грубо, дорогая, — промолвила она, освобождаясь из моих объятий. Она выпрямилась на диване и вытерла щеки. — Я только попыталась помочь тебе… увидеть вещи в более ярком свете.

Несколько минут я молчала, затем взглянула на Диану и тихо спросила:

— Что вы имели в виду, когда сказали, что у меня еще все впереди?

— Я уже сказала тебе: прежде всего, твоя жизнь. Но это также означает твое здоровье, твое благосостояние, твое душевное равновесие. Тебе только тридцать три года, Мэл, ты еще так молода, и я просто не могу позволить тебе вести растительный образ жизни, превратиться в пустое место и сидеть, ничего не делая, только скобя и жалея себя. Тебе необходимо испытывать скорбь, да, но мы должны преодолеть наше горе. Я не могу, не должна позволить тебе отказаться от твоего будущего.

— У меня есть будущее, Диана?

— О, конечно, есть. Разумеется, есть. Это еще одна вещь, которая у тебя впереди. Твое будущее. Но ты должна протянуть руку, схватить жизнь и начать все снова. Это будет самая тяжелая вещь, которую тебе придется сделать, самая болезненная, но это стоит того, я тебе обещаю.

— Я не знаю, что делать. Как я начну снова? — спросила я, и в моей голове появились, впервые со дня смерти Эндрю, какие-то зачатки более ясных мыслей.

— Во-первых, тебе надо физически привести себя в порядок. Ты слишком исхудала, прежде всего. Ты должна начать как следует питаться, совершать прогулки, делать упражнения, так чтобы к тебе вернулись сила, бодрость и энергия, которыми я всегда в тебе восхищалась. А затем ты должна подумать, какой род работы тебя бы устроил. Ты должна работать не только для того, чтобы зарабатывать деньги, но и для того, чтобы быть всегда занятой.

— Я не знаю, с чего начать. — Я закусила губу и покачала головой. — Я понимаю, что пора начать себя содержать, и очень быстро начать. Я не могу позволить маме и папе продолжать мне помогать. Но у меня нет ни малейшей идеи, что бы я могла делать. Или хотя бы что я способна делать.

— Ты когда-то писала тексты реклам, — напомнила мне Диана.

— Это было очень давно, и я не уверена, что это было очень хорошо, даже если Эндрю говорил, что это блестяще. Кроме того, я не думаю, что хотела бы ходить работать в офис, и знаю, что не могла бы жить в Нью-Йорке. Поэтому надо забыть о Мэдисон-авеню.

— Ты могла бы жить в Лондоне, — предложила она, пристально глядя на меня. — Мне бы этого хотелось. Все, что у меня осталось, — это ты, Мэл, ты вся моя семья.

Я кивнула головой.

— Я знаю, Диана, и вы для меня очень большая моя часть, часть моей жизни. Жить в Лондоне — это возможность, я хочу сказать, что я всегда могла бы продать «Индейские лужайки» и на это жить в Лондоне.

— А что с квартирой? В последнее время ты ничего не говорила о кузине Сэры и ее планах.

— Вера хочет ее купить, и она согласна с ценой, которую запросила моя мама. Но она еще не ходила на правление кооператива. Я думаю, на следующей неделе она будет отвечать на их вопросы. Я об этом не беспокоюсь, Диана, я знаю, что она пройдет.

— Вернемся к разговору о твоей работе: если ты останешься в Лондоне, ты могла бы подумать о работе со мной в антикварном магазине. Ты любишь антиквариат и знаешь о нем очень много. Безусловно, я смогу применить твои знания. И твой очевидный талант декоратора.

Я ничего не ответила, и Диана снова села, посмотрела на меня несколько секунд и взяла мою руку в свою.

— Я бы хотела, чтобы ты стала моим партнером, Мэл.

— О, это так великодушно с вашей стороны! Спасибо, Диана. Я еще не решилась. Можно я подумаю?

— Да, думай, сколько понадобится. — Она слегка улыбнулась, затем протянула руку и дотронулась до моей щеки. — Ты мне вроде дочери. Нет, ты моя дочь. И я люблю тебя.

— Я вас тоже люблю, Диана. Вы для меня совершенно особенная.

— Я упомянула, что могу использовать твой талант дизайнера по интерьерам. У тебя очень хорошо получаются работы декоратора, а у меня куча клиентов, которые хотят не просто покупать у меня антиквариат. Они также хотят, чтобы я подбирала им предметы для целых комнат, даже для целых домов.

— Мне нравится декораторская работа, но не уверена, что хочу ее делать для других, — сказала я. — Но я полагаю, это одна из возможностей.

— Мы же всегда можем установить пробный срок. Нам нечего терять.

— Что вы имеете в виду?

— Нет причин, чтобы ты не смогла остаться в Лондоне на несколько месяцев. Ты смогла бы работать в магазине, ездить со мной в командировки во Францию закупать товары, даже сама сможешь ездить. Кроме того, ты могла бы проводить уик-энды здесь, со мной. В Килгрэм-Чейзе очень хорошо в летние месяцы. В конце лета ты смогла бы вернуться в Коннектикут, если захочешь, если решить, что это лучше для тебя.

— Лучше вас никого нет, Диана, вы такая добрая, любящая.

Я откинула голову на подушки и закрыла глаза. У меня вырвался легкий вздох.

Она нежно сказала:

— Я больше не буду на тебя давить, но подумай об этом серьезно, Мэл. И помни: я буду очень довольна, если ты станешь моим партнером.

В эту ночь я долго лежала в постели без сна, наблюдая за отблесками огня, прыгающими по потолку и стенам.

В этой комнате, которая когда-то была комнатой Эндрю, я всегда чувствовала его близость. И в эту ночь я ощущала его присутствие острее, чем всегда. Мне казалось, будто он стоит в ногах кровати и наблюдает за мной.

Я разговаривала с ним, спрашивала, что мне следует делать, и мне казалось, что он посоветовал мне оставаться здесь, в Килгрэм-Чейзе, у его матери. Если он этого хотел, то я так и поступлю. Здесь, в Йоркшире, я далеко от Нью-Йорка и ужасного насилия, которое царит там. Здесь я чувствовала себя в безопасности, так же как и в Лондоне. Да, быть может, лучше всего остаться в Англии, лучше начать новую жизнь здесь.

Я прокручивала в голове эту мысль снова и снова, пока, наконец, не заснула.

 

30

Диана уехала в Лондон, чтобы затем отправиться в Париж, а я снова была одна в Килгрэм-Чейзе.

Моим храмом стала библиотека в эти последние несколько недель, и в понедельник утром я сидела здесь, просматривая газеты и держа в руках чашку кофе. Я все обдумывала то, о чем говорила мне Диана в этот уик-энд.

Она была права, говорила чистую правду.

Я признала это перед ней и перед самой собой. Самообольщение не является моим недостатком. Несмотря на это, я уже знала, что мне будет трудно преодолеть мое горе, что мне потребуется много времени, чтобы справиться с собой. Боль внутри была непрекращающейся — казалось, она никогда не уменьшится, скорбь была всепоглощающей, одиночество приводило меня в отчаяние.

Память о чудовищном насилии, которое отняло у меня семью и навсегда изменило мою жизнь, всегда будет оставаться здесь, в моем сердце. Это не требовало доказательства. Но я должна буду попытаться начать новую жизнь. По меньшей мере, я обещала Диане, что попробую; я обязана это сделать для нее и для себя. И это, по крайней мере, будет своего рода началом.

Я по-прежнему не знала, что я буду делать с остатком своей жизни, куда я поеду жить и как я буду зарабатывать на жизнь. Первое, что мне нужно сделать, это вывести себя из отчаяния, подняться над этим, если мне удастся. Я не знала, как это сделать.

Раньше тем же утром мне стало ясно, что я должна найти что-то, на чем я смогла бы сосредоточиться, хотя бы ненадолго, что-нибудь, что отвлекало бы мысли от моей беды, увести меня от себя самой.

— Мы с отцом уже делали это, миссис Эндрю, — быстро объяснила мне Хилари. — Знаете, миссис Кесуик думала так же, как и вы, что где-то должен быть другой дневник, а кроме того, она хотела, чтобы со всех книг смели пыль, поэтому некоторое время тому назад мы просмотрели всю библиотеку, секцию за секцией.

— А-а-а… — протянула я, почувствовав внезапный укол разочарования. — И вы ничего не нашли?

— К сожалению, ничего. По крайней мере, пока. Мы еще не смели пыль с двух стенок по обе стороны камина, там, где вы стоите. И с одной вот здесь. — Она кивнула в направлении задней стены, в которой была дверь, ведущая в коридор.

— Хорошо. Я продолжу смотреть здесь, Хилари.

— А я сейчас вернусь и помогу вам, если вы хотите, миссис Эндрю, — сказала она. — Я только отнесу поднос в кухню, это и минуты не займет.

— Спасибо, я буду благодарна вам за помощь, — сказала я, поднимаясь выше по библиотечной стремянке и рассматривая кожаные переплеты на полках перед собой. Прочитав каждое название, я вынула несколько томов и заглянула в заднюю часть полки в надежде найти спрятанное сокровище.

Через минуту вернулась Хилари вместе с Джо, несущим более длинную лестницу, которую он использовал для чистки канделябров.

— Это было бы просто замечательно, если бы мы нашли другой дневник, миссис Эндрю, — сказал Джо, прислоняя лестницу к задней стене. — Миссис Кесуик была бы так довольна, если бы мы нашли.

— И я тоже, Джо, — сказала я и добавила: — Кстати, я здесь не сметала пыль. Может быть, мне следовало бы это делать?

— Ах, нет, не беспокойтесь об этом! — воскликнул Джо. — Хилари могла бы попозже обмести книги метелкой из перьев. Хилари, — повернулся он к дочери, — беги обратно в кухню, будь хорошей девочкой, и принеси маленькую стремяночку. Стоя на ней, ты сможешь следовать за миссис Эндрю и очищать книги, которые она уже просмотрела.

Я было собиралась возразить, но вспомнила, каким упрямым он может быть, и решила не вмешиваться. Я продолжала читать названия на корешках и заглядывать в глубину полок, как это делал Джо, а затем и Хилари в другой части библиотеки.

Когда появилась Парки и объявила, что мой ланч готов, я вздрогнула от неожиданности. Я посмотрела на свои часы и к своему удивлению увидела, что было ровно час дня. Как быстро пролетело время этим утром.

Мы безрезультатно проработали послеобеденное время, так ничего и не обнаружив, и у Джо и Хилари вытянулись физиономии. Было видно, что они разочарованы. Меня поразила мысль, что по каким-то неизвестным мне причинам они ожидали, что именно я найду что-то совершенно особенное, если даже это и не будет вторым томом дневников Летиции Кесуик.

— Ничего страшного, — сказала я, когда мы закончили поиски на этот день. — Может быть, завтра нам больше повезет. Я намерена продолжать, пока не проверю каждую полку, которую вы еще не просматривали.

— Мы поможем вам, миссис Эндрю, — сказала Хилари. — Мы тоже это приняли близко к сердцу.

— Да, это так, — бросил Джо через плечо, выходя из комнаты с лестницей.

Вечером Диана позвонила мне из Лондона, как она обычно делала, и я ей сказала, чем я занималась целый день.

— Я с таким азартом искала другой дневник Летиции, что забыла о времени, — сказала я. — И не только это. Сегодня я заработала похвалу от Парки.

Диана тихо засмеялась на другом конце провода.

— Не подсказывай мне, я угадаю. Ты, наверное, что-то съела, это ей понравилось?

— Да. Мне удалось съесть небольшую тарелку мясной запеканки с картофелем; Парки была ошеломлена. Сказать по правде, я сама тоже.

— Я рада, что бы снова начала есть, как бы мало ты на этот раз ни съела. Это начало, и тебе необходимо себя подкреплять. Я чувствую облегчение от того, что ты приняла мои слова всерьез. Надо признаться, я беспокоилась, когда ехала сегодня утром в Лондон, беспокоилась, что я была слишком сурова с тобой, но мне было необходимо с этим покончить.

— Суровая любовь, — заметила я.

— Ты так это называешь?

— И мама говорит, что это наилучший вид любви, когда у кого-нибудь несчастье и он нуждается в помощи.

— Я к твоим услугам, Мэл, с суровой любовью и со всем, в чем ты еще нуждаешься.

— Я знаю, и я тоже готова на все для вас. Мы должны друг друга поддерживать сейчас, помочь друг другу перенести это…

— Да, дорогая.

Мы еще поговорили о других вещах: Диана сказала, что она остановится в «Криллоне» в Париже, затем дала мне номер телефона этого отеля. Пожелав друг другу спокойной ночи, мы повесили трубки. Но через минуту Диана позвонила снова.

— Я кое о чем подумала; есть другое место, где можно поискать дневники, или, скорее, их копии викторианской Клариссы, которая так стремилась сохранить их для потомства.

— Вы имеете в виду другое место, не библиотеку? — спросила я.

— Чердак в западном крыле, — пояснила Диана. — Там стоят несколько сундуков для морских путешествий. На них старые полуоборванные этикетки, знаешь, с названием пароходных линий. Во всяком случае, в этих сундуках масса вещей викторианской эпохи. Моя свекровь показывала мне их много лет тому назад, сразу после того, как мы с Майклом поженились. Она сказала, что эти вещи туда сложены одной из овдовевших жен Кесуиков в незапамятные времена, в начале нашего века, в действительности. Может быть, это и была Кларисса.

— И вы думаете, она могла туда положить и дневники, если они существовали? — спросила я.

— Такая возможность существует. В любом случае, стоит туда заглянуть, ты так не думаешь?

— Конечно, думаю, — сказала я. — И спасибо, что снова позвонили.

— Спокойной ночи, Мэл.

— Спокойной ночи, Диана.

— Посмотрите на эту вышивку, это восхитительно, миссис Эндрю, — сказала Хилари, подняв голову.

Она стояла на коленях на чердачном полу перед одним из старых сундуков и протягивала мне бархатную подушку бордового цвета, расшитую бисером. Она, очевидно, была сделана во времена королевы Виктории.

Я рассматривала работу, пораженная, в каком прекрасном состоянии была подушка — ведь прошло столько лет. Вся поверхность была покрыта продолговатым бордовым стеклярусом, а рисунок был вышит серым, черным, белым и серебристым бисером. Рисунок состоял из роз и листьев, обрамленных изящными ветками папоротника. В центре рисунка белым бисером были вышиты три слова.

— «Amor vincit omnia», — прочитала я вслух. — Латынь; это очень известная фраза; я думаю, она означает: «Любовь побеждает все». — Глядя на Хилари, я вопросительно подняла брови.

— Не смотрите на меня так, миссис Эндрю, — смеясь воскликнула она. — Я не могу вам помочь, потому что никогда не изучала латынь. Наверное, миссис Кесуик сможет перевести, она изучала латынь в Оксфордском университете. По крайней мере, я так думаю.

— Да, она изучала, — согласилась я.

Наклонившись над сундуком, Хилари достала оттуда еще одну подушку, большого размера и из оливково-серого бархата. Серебристым, золотым и бронзовым бисером был сделан фон, по которому белым был вышит рисунок, состоявший из цветов каллы со стеблями из зеленого бисера. Здесь тоже внизу было латинское изречение, составленное из зеленого бисера.

Я взяла подушку у Хилари и прочитала:

— «Nunc scio quid sit Amor». К сожалению, я вовсе не знаю, что означает эта фраза, но опять что-то про любовь.

— Да, — сказала Хилари, снова опуская руки в сундук с сокровищами.

Она достала еще две подушки, обе викторианские, плотно вышитые бисером и с латинскими фразами.

Когда она показала их мне, я покачала головой.

— Я не могу вам сказать, что на них написано, но давайте отнесем их вниз. Миссис Кесуик будет интересно на них посмотреть, когда она вернется из Парижа.

— Не могу поверить, что она забыла, какие они красивые, — пробормотала Хилари. — Я имею в виду: она говорила мне, что видела их много лет тому назад. Не думаете ли, что миссис Кесуик захотела бы, чтобы они были у нее в доме? Я хочу сказать, на диване и креслах.

— Да, но тогда, по-видимому, она действительно забыла, Хилари, как вы и сказали. В конце концов, ей их показывали очень много лет тому назад. Точнее говоря, сорок лет тому назад.

— Посмотрите на это, миссис Эндрю.

Теперь Хилари протянула мне прекрасный кусок черного кружева, вырезанный в виде квадрата, по краям отделанный бисером и черным стеклярусом.

Я подняла его, чтобы посмотреть на свет.

— Как вы думаете, что это такое? — спросила меня Хилари. — Мантилья? Как носят испанские женщины?

— Не знаю. Хотя, не думаю, — он не слишком велик для мантильи. Но вы правы, это роскошно. Там много еще осталось?

— Только белье на дне сундука.

Хилари принялась выкладывать этот набор предметов, свернутый аккуратно много лет тому назад, и передавать их мне по одному. Затем она поднялась на ноги.

— Этот сундук пустой, миссис Эндрю.

Мы вместе рассмотрели свернутое белое белье и обнаружили несколько викторианских ночных рубашек из хлопка, полдюжины наволочек с ручной вышивкой и шесть так же вышитых простыней им в пару.

— Может быть, миссис Кесуик сможет использовать эти старинные льняные простыни и наволочки, — заявила Хилари. — В двух гостевых комнатах. Но не знаю, что она сможет сделать с ночными рубашками. Они слегка старомодны. — Говоря это, Хилари держала в руках одну из них. — Пахнет шариками от моли, — пробормотала она и сделала гримасу.

* * *

До конца недели мы с Хилари проводили большинство нашего послеполуденного времени на чердаках Килгрэм-Чейза.

Их было очень много, в каждом из четырех крыльев дома, и мы обыскивали каждый из них. Я никогда не была раньше под самой крышей, и меня привели в восхищение эти огромные помещения и все, что они содержали.

Кроме викторианских сундуков для морских путешествий, хранящихся на чердаках западного крыла, мы нашли множество других сундуков, огромных картонных ящиков и много деревянных ящиков для транспортировки чая.

В них мы обнаружили обилие замечательных старинных предметов — от вышитых бисером подушек, образцов ручной вышивки и большого выбора старинного белья до фарфора, стекла и всяческих викторианских безделушек: шкатулок из панциря черепахи, перламутровых ящичков для визитных карточек, подносов из папье-маше, декоративных коробочек и чайниц.

Но книг не было. Не было дневников Летиции Кесуик. Не было копий викторианской прабабушки Клариссы.

Днем в субботу мы с Хилари находились на чердаке в северном крыле дома над библиотекой, как вдруг я наткнулась на старый кожаный сундук — не такой большой, какие нам встречались раньше, он был украшен медными шляпками гвоздей, изрядно поблекшими, и выглядел очень старинным.

— Это может оказаться интересным, — сказала я Хилари. — Но мы не сможем проверить, он заперт.

— У меня с собой кухонный нож, — ответила Хилари. — Давайте я попытаюсь его открыть.

Она подошла и опустилась на колени рядом со мной перед этим сундуком. Она старалась изо всех сил, но не смогла открыть замок.

— А как насчет шпильки? — предложила я. — Иногда это помогает.

— У меня нет. А у вас, миссис Эндрю? — спросила она, глядя на копну моих рыжих волос, заколотых на затылке.

— Нет. У меня сегодня гребень, — объяснила я. — Но у меня в спальне есть заколки. Я сбегаю и принесу их.

— Подождите секунду. Я попытаюсь одним из этих старых ключей, которые мы недавно нашли, — ответила Хилари, вытаскивая разнообразный набор маленьких очень древних ключиков из кармана фартука.

Выбрав наугад, она попыталась вставить его в замочную скважину, он не подошел. Перепробовав множество других ключей, она, наконец, нашла один, который без труда вошел в отверстие замка.

— Этот должен подойти, — пробормотала она себе под нос, вставив ключ и поворачивая его. Это заняло несколько секунд, и вдруг раздался слабый, но отчетливый щелчок.

— Мне кажется, получилось, — закричала она, торжествующе глядя на меня.

— Ну, давайте, открывайте же, — сказала я.

Она приподняла крышку, и мы вместе заглянули внутрь.

— Книги! — воскликнула я, склонившись над кожаным сундуком.

— Я до них не собираюсь дотрагиваться, миссис Эндрю; они могут оказаться очень ценными. Я бы не хотела повредить какую-нибудь из них.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, Хилари. — И кивнула головой, добавив: — Может быть, мы напали на золотую жилу?

И как выяснилось, это было действительно так.

Первая книга, которую я взяла в руки, оказалась настоящим сокровищем, хотя на первый взгляд она выглядела как нечто совершенно обычное. Переплетенная в черную кожу, потертая, немножко порванная на корешке, она имела рукописный фронтиспис, который я сразу же узнала. Нельзя было с чем-нибудь спутать это изящное, написанное гусиным пером, письмо семнадцатого века.

«Садовая книга Летиции Кесуик» было написано на фронтисписе, и когда я перевернула страницы, у меня захватило дух от удивления и восторга.

Летиция написала очаровательную маленькую книжку о саде и Килгрэм-Чейзе, о ее саде. Она рассказала, как она задумала его и распланировала, что она там посадила и почему. Но что самое главное, книга была богато иллюстрирована самой Легацией акварелями и рисунками. Этим она напоминала оригинал дневника, на который я наткнулась в ноябре, но в этой книге было гораздо больше иллюстраций.

Хилари шумно восхитилась, когда я показала ее, и даже заявила, что это лучше, чем дневник.

Я не согласилась. Но сомнений в том, что иллюстрации Легации, рисунки цветов, деревьев, кустов и растений были замечательными, так же как и планы садовых участков.

Исследуя содержимое сундука дальше, я вытащила еще четыре старых книги, надеясь, что это все произведения Летиции.

Одна из них, в лиловом кожаном переплете, выглядела менее поцарапанной и потертой, чем остальные. Открыв ее, я обнаружила, что это сборник викторианских кулинарных рецептов. Все они были написаны удивительным каллиграфическим Клариссиным почерком, которым я так восхищалась. У меня не было сомнений, что она сама их собрала и они отражают ее собственные вкусы в области кулинарного искусства.

Здесь была также кулинарная книга неутомимой Летиции, содержащая всевозможные рецепты семнадцатого века вместе с хозяйственными рекомендациями и советами по использованию трав для лечебных целей.

Но более всего взволновали меня две последние книги. Одна из них была дневником Легации Кесуик за 1663 год, другая — аккуратная его копия, сделанная рукой Клариссы. Мне не терпелось приступить к чтению дневника.

— Мы не зря так упорно трудились всю эту неделю, Хилари, — сказала я, вскакивая на ноги и наклонившись, чтобы взять книги. — Эти находки совершенно особые.

— Что миссис Кесуик с ними будет делать, не знаете? — спросила она задумчиво.

— Я не знаю. Быть может, ничего; в конечном счете, говоря по правде, Хилари, что она с ними могла бы сделать? Но их приятно иметь, не правда ли?

— Да. Может быть, она представит их на всеобщее обозрение, знаете, в стеклянной витринке, как древние книги в библиотеках, — пробормотала Хилари. — Миссис Кесуик каждое лето устраивает праздник в саду для церковной общины. Может быть, люди смогут заплатить немного денег, которые пойдут на нужды прихода, чтобы попасть в дом и посмотреть на книги, по пути в церковь, разумеется.

— Это очень хорошая мысль, Хилари. Очень умно с вашей стороны.

Явно польщенная моим комплиментом, она продолжала более доверительно:

— Здесь очень многие с большим интересом прошлись бы по всему дому тоже, но миссис Кесуик никогда не откроет его для посетителей.

Я ничего не ответила.

Хилари сказала:

— Да она не захочет, как вы думаете?

— Я не знаю, я должна спросить у нее, — ответила я.

Выпив чашку кофе, которую Парки обычно приносила мне около половины пятого, я вернулась назад в библиотеку и села за стол перед высоким окном. Был ясный солнечный день, и эта часть библиотеки всегда хорошо освещалась.

Я как раз начала читать дневник Летиции, начатый ею в январе 1663 года, как пронзительный звонок телефона заставил меня подскочить.

Я машинально протянула руку и подняла трубку.

— Килгрэм-Чейз, — ответила я.

В трубке раздался треск, а затем я услышала голос Дэвида, который говорил:

— Мэл, это вы?

— Да, я, — сказала я и осознала, что вцепилась в трубку слишком крепко. — У вас есть новости?

— Де Марко это все же удалось! — воскликнул он. — Они с Джонсоном арестовали четверых юнцов за этот уик-энд. Я не звонил вам раньше, потому что ждал, как будут разворачиваться события и…

— Они это сделали? — перебила я его, и мой голос на октаву стал выше.

— Да. Де Марко и Джонсон уверены, что это и есть налетчики. Два вида отпечатков пальцев из машины совпадают с отпечатками двух из этих юнцов. У другого нашли оружие: полуавтоматический пистолет калибра девять миллиметров. Его отправили в баллистический отдел, и результаты экспертизы были положительные: это именно то оружие, которое было использовано.

— Таким образом, они предстанут перед большим жюри?

— Уже предстали. Де Марко и Джонсон действовали очень быстро. Слушание состоялось вчера, и большое жюри проголосовало за предъявление им обвинения в убийстве второй степени. Они все предстанут перед судом.

— А когда он состоится? — спросила я.

— Де Марко не знает точно. Обвинителю надо подготовиться к этому делу, как я объяснил вам на прошлой неделе. Просьба о залоге была отклонена, естественно, и все четверо в настоящее время находятся в тюрьме, в которой они и проведут остатки своей жизни. Они не будут оправданы, я вас уверяю.

— Это была… — Я замолчала и набрала воздуха в легкие. — Это была, как говорил детектив Де Марко, попытка угона машины, Дэвид?

— Да, именно это, но не удавшаяся, конечно.

— Сказал ли вам Де Марко, почему… почему Эндрю и близнецы были убиты? — спросила я совсем тихо, почти неслышно.

— Он сказал мне, что двое из юнцов были накачаны наркотиками, одурманены, Мэл, наркотиками. По-видимому, они накурились крэка, и один из них просто без всяких причин сорвался. Просто начал палить из пистолета…

— Ох, Боже мой, ох, Боже, Дэвид, — прошептала я. Мне едва удалось произнести это.

— Я понимаю, я понимаю, дорогая, — ответил он, как обычно, ласково и сочувственно. — Вы в порядке?

Я не могла отвечать. Я сидела в библиотеке, вцепившись в трубку так, что у меня побелели косточки пальцев, и глядела в пустоту.

— Мэл, вы слышите?

Я с трудом перевела дыхание.

— Я слышу. — Я снова сделала глубокий вздох. — Спасибо, что позвонили, Дэвид. Я буду держать с вами связь.

— Берегите себя, Мэл. Мы позвоним вам в воскресенье. До свидания.

Я повесила трубку, ничего больше не сказав, и вышла из библиотеки, пересекла прихожую, сгорбившись и обхватив плечи руками, потом прошла до лестницы, никем не замеченная.

Вцепившись в перила, я втаскивала себя вверх по лестнице, медленно переставляя ноги. Они казались мне тяжелыми, будто налитыми свинцом.

Очутившись в своей спальне, я упала на кровать и натянула на себя шерстяной шарф. Я начала дрожать и не могла остановиться. Дотянувшись до подушки, я погрузила в нее лицо, стараясь заглушить душившие меня рыдания.

Мой муж и мои дети умерли случайно, ни за что, без всякой причины.

 

31

Йоркшир, май 1989

Над дикими пустынными болотами стоял поистине прекрасный день. Пронизанный солнцем воздух был мягким, обволакивающим, и огромное пространство неба было лазурно-голубым; по нему в беспорядке были разбросаны легкие белые облака.

Воздух был чист, и я дышала глубоко, когда шла по дороге, ведущей из леса в Килгрэм-Чейз через прилежащие к нему поля и дальше, к краю болот.

В какой-то миг я подняла вверх глаза, и у меня перехватило дыхание от благоговейного страха перед вздымавшимся ввысь, подобно гигантским скалам, лесом. Он оттенял все, что было ниже, заставляя подножье долины и пасторально-зеленые поля казаться еще приветливее.

Я не собиралась сегодня идти до леса; в этих холмах расстояния были обманчивы, и он на самом деле был гораздо дальше, чем казался. В любом случае, дорога была слишком утомительна.

Но у меня ушло не много времени, чтобы дойти до своей цели. Это было место, которое Эндрю любил с детства и куда он часто водил меня в прошлом. Это был участок вересковой пустоши выше Килгрэм-Чейза, в тени великого водопада Рэгленд, неподалеку от Дерн-Гилла. Глубокий овраг с необыкновенным водопадом, ниспадающим прозрачными струями на грубо отесанные камни, был необычайно красив.

Я давно обнаружила, что уже близка к водопаду: только услышав журчание воды. Склон был испещрен позвякивающими маленькими ручейками и более крупными потоками, и водопады легко спадали на скалы и утесы в самых неожиданных местах.

Разогревшись от ходьбы, я сняла жакет, расстелила его на земле и села. Я смотрела на раскинувшуюся передо мной обширную панораму; сколько видели глаза, не было ничего, кроме холмистого болота, спускающегося вниз к долинам и полям. Никакого жилья, кроме, конечно, Дианиного дома, угнездившегося между деревьями прямо надо мной.

Через некоторое время я положила под голову жакет и легла; потом закрыла глаза. Я радовалась спокойствию, царившему здесь, словно перенесенная в другой мир.

Не было слышно никаких звуков, кроме мягких голосов природы. Слабое жужжание пчелы, стремительная беготня кроликов, шуршавших в стеблях черники и папоротника-орляка, изредка — блеяние заблудившейся овцы, трели птиц и вездесущее журчание воды, падающей с находящегося неподалеку края Дерн-Гилла.

Сегодня было четвертое мая, четверг.

Мой день рождения.

Сегодня мне исполнилось тридцать четыре года.

Я чувствовала себя старше своих лет — смерть мужа и детей наложили на меня неизгладимый отпечаток. Без них моя жизнь уже никогда не будет такой же, как прежде: моим постоянным спутником будет скорбь.

Но у меня не было больше непреодолимого желания убить себя, а то ужасное, изнуряющее состояние подавленности находило на меня гораздо реже. С другой стороны, я так и не решила, как зарабатывать себе на жизнь и как найти работу, которая была бы мне по душе. Я пребывала в сомнениях, желания мои были неопределенны.

Я вздохнула и смахнула муху со щеки.

Убаюканная теплом и солнцем, ласкающим мои лицо и обнаженные руки, я внезапно захотела спать и постепенно погрузилась в сон, успокоенная тишиной этого места.

Крупные капли дождя, шлепнувшиеся на лицо, разбудили меня, и я резко села, громко выразив свой испуг, когда увидела потемневшее небо и тучи, сгустившиеся над Рэглендским водопадом.

Вдалеке послышался раскат грома, прозвучавший, как пушечная канонада, и внезапная вспышка яркой белой молнии осветила небо. Она прорвалась сквозь чернеющие облака, которые внезапно словно стали взрываться.

Через мгновение я уже вымокла от свирепого проливного дождя. Схватив жакет, я поспешно натянула его на себя и бросилась бежать вниз мимо Дерн-Гилла, по извилистой дорожке, которая должна привести меня в Килгрэм-Чейз.

Я очень торопилась и несколько раз споткнулась, а один раз почти упала, поскользнувшись, но все же ухитрилась сохранить равновесие. Я продолжала бежать, отбросив с лица мокрые волосы, стараясь сохранить равномерность дыхания, и все время спрашивала себя: почему же я никогда не прислушивалась к предупреждениям Уилфа о непредсказуемости погоды на болотах?

Позже, когда Диана спрашивала меня, что случилось, я не могла ей объяснить, потому что не имею ни малейшего представления, каким образом я упала. Но я упала. Совершенно неожиданно я растянулась на вершине склона и, прежде чем успела остановиться, соскользнула и покатилась вниз по крутому склону.

В конце концов я остановилась в канаве и лежала там несколько минут, задыхаясь и хватая воздух. Я была без сил и чувствовала себя избитой, после того как проделала такой длинный спуск.

С трудом приняв сидячее положение, я откинула мокрые волосы за уши и попыталась встать. Я поняла, что либо вывихнула ногу, либо растянула связки; я не думала, что сломала ее. Я доползла до камня, торчавшего с одной стороны канавы. Ухватившись за выступавший камень, я постаралась встать на ноги, но обнаружила, что мне трудно стоять, а не то что идти.

Гром и молния снова раскололи небо, а дождь полил с новой силой. Не зная, что мне делать, я решила, что умнее всего будет укрыться здесь, под камнем, пока не стихнет дождь. Только тогда я смогу попытаться добраться до Килгрэм-Чейза.

Скальная порода, образовывая естественный навес, защищала меня от дождя — припав к земле, мне удалось протиснуться под выступ; там было сравнительно сухо. Я попыталась выжать волосы руками, а затем то же самое проделала с низом своих брюк. Мягкие кожаные туфли промокли насквозь и были покрыты грязью, как и вся остальная одежда.

К моему отчаянию, дождь продолжал идти, низвергаясь потоками, а молнии словно висели в воздухе, не прекращаясь ни на минуту. Дрожа от холода, я начала стучать зубами. Я прижалась к задней стене ниши, моля о том, чтобы буря закончилась так же быстро, как и началась.

Но она не прекращалась, и с каждой минутой становилось все темнее. Уже едва было видно голубое небо, гром гремел без остановки; подул сильный ветер. Из своего укрытия я могла видеть только раскачивающиеся деревья высоко надо мной.

Я сидела под скалой уже два часа, дрожа от холода и пытаясь сохранять спокойствие. Свет стал меркнуть, и я испугалась, что темнота застанет меня здесь. Даже когда дождь прекратился, я понимала, что не смогу дохромать или доскакать до дома.

Я закоченела, ноги мои онемели от неудобной позы; я перевернулась, вытянула ноги и легла вдоль расщелины. Так было немного удобнее, но не слишком.

Время от времени бежавшие по небу облака освобождали клочок неба, и я увидела полоску серого неба. Затем картина неожиданно изменилась и от края горизонта начал расходиться странный белый свет, пронизывающий темные облака светящимся ореолом.

Небо казалось странным, почти зловещим, но все равно оно было прекрасным. Свет стал ярче, резче, и у меня захватило дух. Зловещий или нет, но он был волшебным.

Когда я так лежала и глядела в это светящееся небо, пытаясь не паниковать, я услышала его голос. Голос Эндрю: «Мэл».

Он был ясный, раздавался где-то поблизости, так близко, что я повернулась. Я снова услышала свое имя:

— Мэл!

— Я здесь, — ответила я почти сама себе.

— Не бойся. С тобой будет все в порядке. Теперь послушай меня. Ты должна быть сильной и смелой. Пока ты жива, ты хранишь память обо мне в своем сердце — я буду жить в тебе. И Джейми с Лиссой будут жить в тебе. Мы за тобой наблюдаем, Мэл. А теперь тебе надо действовать. Собраться с силами. Ты должна продолжать жить. Иди в будущее.

— Эндрю, — сказала я, беспокойно оглядываясь. — Ты здесь? Не покидай меня, не уходи.

— Я всегда с тобой, любимая. Помни об этом.

Гром и молнии прекратились.

Я снова огляделась вокруг. Я была одна.

Дождь неожиданно перестал. Яркий свет, льющийся из-за туч, постепенно слабел и бледнел, и грозовые тучи мчались по небу прочь. Надо мной показался голубой клочок неба.

Я закрыла глаза и задумалась.

Говорил ли Эндрю со мной? Или все это было моей фантазией? Должно быть, воображение снова сыграло со мной шутку.

— Она никогда не обращала внимания на мои предупреждения, миссис Эндрю, — ворчал Уилф. — Я всегда говорил ей, чтобы она не ходила на эти болота, Джо. Я всегда ей это говорил. Там опасно.

— Давай постараемся ее найти, — перебил его Джо. — Хватит болтать.

Когда я услышала их голоса совсем близко, мне удалось подняться на колени.

— Помогите! — слабо закричала я. — Помогите! Я здесь внизу! Джо! Уилф!

— Это миссис Эндрю зовет вас, Джо! — возбужденно закричал Уилф. — Она свалилась в эту канаву, готов спорить. Давай, Джо.

Через мгновение Уилф и Джо смотрели вниз на меня, и на их усталых и мокрых лицах читалось явное облегчение.

— Что такое с вами случилось, миссис Эндрю? — вскричал Джо, спускаясь в канаву.

— Я упала, скатилась вниз по склону и остановилась здесь. Я повредила лодыжку, — объяснила я. — Не уверена, что могу хорошо ходить. Думаю, что могу только прыгать или хромать.

— Не беспокойтесь, мы в один миг доставим вас домой, — сказал Джо. — Теперь надо идти. Наденьте теплую куртку, вы согреетесь. Боже мой, вы бледная как мел, и должно быть, вы окоченели. Вы дрожите как лист.

— Я вас предупреждал заранее, миссис Эндрю, — сказал Уилф. — Но вы никогда не обращали внимания.

— Простите меня, Уилф: мне стоило вас послушаться. Вы были правы, что погода в болотах непредсказуема.

— Да, Господи помилуй. Много несчастных потерялось в этих болотах: их находили, когда уже было поздно. Мертвыми, без признаков жизни, — произнес Уилф трагическим тоном.

— Хватит, Уилф, — сказал Джо. — А теперь, миссис Эндрю, обхватите мою шею рукой, и посмотрим, смогу ли я вытащить вас из этой канавы.

 

32

Джо и Уилф с горем пополам частью привели, частью принесли меня обратно домой.

Мы двигались медленно из-за лодыжки; я чувствовала себя разбитой, промерзшей до костей, и у меня убийственно болела голова. Но наконец дождь прекратился, и ветер значительно уменьшился.

Когда мы, в конце концов, прибыли в Килгрэм-Чейз, Парки, Хилари и ее муж Бен ждали нас в кухне; лица у всех были встревожены.

— О Господи, миссис Эндрю, что с вами случилось? — закричала Парки. — Так вы поранились?

— Вывихнула лодыжку, — ответил Джо.

— У меня все в порядке, Парки, — ободрила я ее, хотя в данный момент так не думала.

— Нашли ее около той пустоши, она свалилась в канаву, — сказал Уилф. — А я…

— Могло быть хуже! — воскликнула Хилари, резко обрывая его. С внезапной решительностью она продолжала:

— Не будем же мы стоять здесь и болтать. А сейчас, миссис Эндрю, мы отведем вас наверх — вы должны снять мокрую одежду. Горячая ванна — вот что вам нужно, и что-нибудь горячее внутрь.

Хилари подошла ко мне, обхватила меня рукой за талию и помогла пройти через кухню.

— Я позвоню доктору Гордону, попрошу его прийти, хорошо? — сказал Бен, глядя на Хилари.

— Да, это было бы лучше всего, — ответила она.

— Со мной все хорошо, честно, — произнесла я. — Мне просто холодно, очень холодно, горячая ванна мне поможет.

— Я думаю, пусть доктор посмотрит вашу лодыжку. Лучше перестраховаться, — сказал Джо, когда мы вышли в коридор.

Я услышала, как Парки сказала:

— Я поставлю чайник.

— Нет, мать, этой девушке нужна хорошая доза шотландского виски, а не чай, — возразил Джо.

Хилари обхватила меня еще крепче, когда мы начали подниматься по лестнице.

— Вы сможете подняться? — спросила она обеспокоенно.

Я кивнула.

Приведя меня в спальню, она пошла напускать ванну.

Я скинула грязную одежду, бросила ее на пол и накинула халат. Хромая, пошла в ванную комнату.

Хилари взглянула на меня, когда я пошла, и спросила:

— Насыпать соли «Эпсом» в ванну? Она утоляет боль и лечит ссадины.

— Да, это хорошая мысль, — сказала я, садясь на скамейку около ванны.

— Я вернусь через пять минут с чаем и виски. — Хилари направилась к двери. — Я оставлю их в спальне для вас. Да, а на поднос положу аспирин.

— Спасибо, Хилари. Спасибо за все.

— На здоровье, — пробормотала она и закрыла за собой дверь.

Я долго сидела в горячей ванне, наслаждаясь теплой водой и чувствуя, как я оттаиваю. Соль «Эпсом» очень хорошо подействовала на мое избитое тело и пораненную лодыжку; хотя она и была вывихнута, теперь я была уверена, что перелома нет.

Было совершенно очевидно, что мне повезло. Когда я уходила на прогулку сегодняшним утром, я никому не сказала, что собираюсь идти, и только совсем случайно увидела Уилфа во фруктовом саду, когда проходила мимо. Он помахал мне рукой, я помахала в ответ, а затем направилась по дорожке в лес. Когда началась буря, а я все не возвращалась, то именно он забил тревогу. Я испытывала чувство вины, когда думала о том, как его обычно характеризовал Эндрю — «тупица».

Эндрю…

Я закрыла глаза, сосредоточившись, пытаясь восстановить образ мужа перед своим внутренним взором.

Действительно ли он разговаривал со мной сегодня во время грозы? Замерзшая, с больной ногой, испуганная, что меня не найдут до наступления ночи, что я потеряюсь в болотах, возможно, я просто вообразила себе это? Может быть, я просто вызвала его в моем воображении, чтобы успокоиться?

Я не знаю. Так же, как не знаю, снилось ли мне, что Лисса спала у меня на руках несколько месяцев тому назад в «Индейских лужайках».

Существует ли жизнь после жизни? Безусловно, различные религии тысячи лет учат, что существует. А если существует жизнь после жизни, то должны существовать и привидения, духи усопших, возвращающиеся в эту физическую область с разными целями. Может быть, чтобы утешить и успокоить своих любимых, которые остались горевать в другом мире? Появиться в роли ангелов-спасителей?

Внезапно я вспомнила о книжке, виденной мною на днях в библиотеке. Она была посвящена ангелам и привидениям; тогда я быстро ее пролистала. Надо будет попозже снова в нее заглянуть.

— Вам очень повезло, миссис Кесуик, — сказал доктор Гордон, убирая стетоскоп обратно в сумку. — Действительно, очень повезло.

— Я это понимаю, — ответила я. — Я бы могла что-нибудь сломать, а не просто вывихнуть лодыжку.

— Совершенно верно. Но я имею в виду и другое. Вам повезло, что вы не пострадали от переохлаждения. Вы пробыли на улице во время всей этой жуткой бури около двух часов, а температура человеческого тела очень быстро понижается при таком похолодании в воздухе. А если происходит переохлаждение, то это может привести к серьезным заболеваниям.

— Но с миссис Эндрю все в порядке, не так ли? — спросила Хилари с явным участием.

— Да, у нее все в порядке. — Он посмотрел на Хилари, потом снова на меня. — У вас нормальная температура, и не похоже, чтобы вам был причинен большой вред. Даже вывих не очень серьезный. Через пару дней все придет в норму. Но вы обязательно должны перебинтовать лодыжку.

— Хорошо, доктор, спасибо, что вы пришли.

— Я был рад прийти на помощь, и если у вас появятся какие-нибудь затруднения, не колеблясь вызывайте меня.

— Хорошо. Спасибо, доктор Гордон.

— До свидания, миссис Кесуик.

— До свидания.

Хилари вскочила.

— Я провожу вас, доктор. — Она поспешила за ним. Обернувшись ко мне от двери, она спросила: — Вам что-нибудь еще нужно, миссис Эндрю? Может, мне прийти попозже и помочь вам одеться?

— Спасибо, Хилари, очень мило с вашей стороны, но я справлюсь сама.

Оставшись одна, я сняла халат, надела на себя серые фланелевые брюки, золотисто-коричневую шелковую рубашку и подходящий по цвету шерстяной жакет. Усевшись на скамеечку у подножия кровати, я надела пару белых шерстяных носков и сунула ноги в мягкие замшевые мокасины.

Взяв принесенную Парки трость, я поскакала из спальни, потом через прихожую, спустилась по лестнице, ступая очень осторожно.

За последние четыре месяца пребывания в Килгрэм-Чейзе библиотека стала моим излюбленным местом, и, зная это, Джо включил там лампы и разжег камин заранее, когда у меня еще был доктор.

Хотя стоял май, большой каменный дом остывал за ночь, особенно эта комната с высоким потолком и чрезмерно увеличенными пропорциями. Горящий в камине огонь и тепло от ламп создавали радостную атмосферу в этот дождливый вечер.

Найдя книгу об ангелах и привидениях, я подошла к камину и села в кресло с высокой спинкой. Я просмотрю ее в ожидании Дианы. Вместо того чтобы приехать, как обычно, завтра, она приедет сегодня, чтобы мы смогли вместе провести этот вечер; она не смогла бы оставить меня одну в мой день рождения. Она должна была уже через час быть здесь, и я была этому рада.

Воспоминания о моем последнем дне рождения пришли мне на память, и я не могла не отметить, какая я была счастливая. Мама устроила в мою честь ранний обед у себя, и мы пришли туда все вместе: Эндрю, я, Лисса, Джейми и Сэра. Вначале было шампанское, а потом сладкий пирог на десерт, и близнецы запели «Счастливого дня рождения!» для меня. Эндрю подарил мне жемчужные серьги; близнецы нарисовали особые открытки для меня и накопили денег на красивый шелковый шарф.

У меня сжало горло, и я почувствовала, что к глазам подступают слезы, когда я погрузилась в эти воспоминания. Я отогнала их, взяла себя в руки, снова села в кресло и закрыла глаза. Постепенно острое ощущение утраты отступило.

Я принялась листать книгу об ангелах и привидениях и вскоре нашла раздел, который искала.

Я прочитала, что ангелы считались божественными посланниками, что они приносили только хорошие новости и помогали тому, кто в них нуждался. Люди, которые видели их, утверждают, что от них исходит доброта и тепло и вокруг них образуется свет, что часто они имеют яркий облик и от них исходит особое сияние.

Люди, опрошенные составителями книги, говорили, что когда они видели ангела или сразу нескольких ангелов, на них нисходила радость, они испытывали счастье; некоторые говорили, что на них нападал внезапный радостный смех.

Затем шел раздел о привидениях, и я прочитала, что это были духи умерших, они принимали свой собственный вид, когда материализовались. Мысль о существовании привидений, по-видимому, была свойственна каждой культуре, существовала в каждой стране, и рассказы большинства людей, описывавших их, совпадают. Они были окутаны туманом, дымом, прозрачны и плыли по воздуху.

Обычно привидения приходят, чтобы помочь тем, кого любят, — так утверждалось в этой книге. Они приносили послания, полные любви и надежды, и часто материализовались для того, чтобы сказать живущим, что все в порядке. По всей видимости, привидения были привязаны к физическому миру, нашему миру, своей тоской о тех, кого они там оставили.

В книге говорилось также, что бывают плохие привидения, злые духи, которые могут навредить и которые иногда демонически овладевают человеком. Я стала читать о позиции католической церкви в этом вопросе и о том, как священники изгоняли злых духов. Я нашла это немного пугающим и закрыла книгу. Я не хотела ничего знать о злых духах. Я испытала столько зла, что хватит до конца жизни.

Поставив книгу на полку, я села перед большим окном, глядя на болота. В этот сумеречный час свет был странно голубым; все было умыто дождем и выглядело замечательно, и по мне пробежала дрожь, когда я подумала о том, что я могла бы остаться на улице в такую погоду.

И все же, как ни любопытно, я была ближе к Эндрю там, во время бури, ближе, чем всегда, в какой-то момент я почувствовала его присутствие очень остро.

Было бы это оттого, что он всегда любил бурю? Потому что он всегда стремился на улицу в бурю, когда был мальчиком, хотел слиться со своими предками, которые скакали на конях в бой с врагом?

Я невольно улыбнулась, думая о нем с огромной любовью. Мое сердце было полно им. Неожиданно на меня снизошло чувство глубокого спокойствия. Оно окутывало меня, пронизывало все мое существо. Это было такое спокойствие, о котором я давно уже забыла.

Я долго сидела, глядя в окно и думая о том, что мне сегодня сказал Эндрю. Мой день рождения. Может быть, он разговаривал со мной потому, что сегодня был мой день рождения?

Я вздохнула про себя. Я все еще не была полностью уверена в том, что случившееся здесь сегодня днем было реальностью. Возможно, его голос звучал внутри меня, вызванный в моем воображении тоской по Эндрю.

— Твое здоровье, дорогая, — Диана дотронулась своим бокалом с белым вином до моего. — Я рада, что ты здесь. Я рада, что мы можем вместе провести день твоего рождения.

— Я тоже, Диана.

Поставив свой бокал на кофейный столик, она достала маленький сверток в подарочной обертке, который принесла с собой в библиотеку минуту тому назад. Протянув его мне с улыбкой, она сказала:

— Это для тебя, прими вместе с моей любовью.

— Спасибо, — ответила я, беря сверток и разворачивая его.

Маленькая кожаная коробочка, лежавшая у меня на ладони, была потертой, немного поцарапанной с одной стороны, и когда я ее открыла, я издала негромкий возглас. На черном бархате лежала античная камея, одна из самых изысканных, которую я когда-либо видела.

— Это прекрасная вещь, Диана, спасибо вам большое.

Поднявшись, я подошла к дивану и поцеловала ее в щеку, а затем приколола камею на отворот моего жакета.

— Моя свекровь подарила мне ее много лет тому назад на один из моих дней рождения, — пояснила Диана. — Я думаю, что это хорошая мысль — передать ее тебе, поскольку это фамильная драгоценность семейства Кесуиков.

— Вы всегда обо мне думаете, заботитесь, — пробормотала я, возвращаясь в свое кресло и снова усаживаясь. — Вы меня балуете.

— Я хочу с тобой поговорить еще кое о чем, — продолжала Диана. — А сейчас самое подходящее время для этого.

Сказанное ею прозвучало серьезно, и я вопросительно посмотрела на нее.

— Да, конечно.

— Об этом доме, Мэл.

— Что вы имеете в виду?

— Ты теперь моя наследница… — Она замолчала на минуту, и я заметила на ее лице следы волнения. Но она немедленно взяла себя в руки. — …Моя единственная наследница; и я хочу, чтобы ты знала, что я заново составила завещание. Я оставляю Килгрэм-Чейз тебе, да и все остальное, чем я владею.

— Ох, Диана, я не знаю, что и сказать… спасибо, конечно… — Я внезапно почувствовала замешательство и не могла подобрать нужные слова, чтобы ответить.

Диана продолжала:

— Ты молода, Мэл, тебе только тридцать четыре года исполнилось сегодня, и у тебя впереди еще большая часть жизни. И я уверена, что когда-нибудь ты снова выйдешь замуж; может быть, у тебя снова будут дети, и мне приятно думать о том, что ты с ними будешь здесь бывать.

Я удивленно посмотрела на нее, я была поражена.

— Нет! — воскликнула я. — Я не выйду снова замуж…

— Ты не знаешь, что произойдет в будущем. — Она перебила меня. — Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь, и, возможно, я не права, что завела сегодня этот разговор. Поэтому я его не буду продолжать. Разумеется, не сейчас. Тем не менее, я все же скажу одну вещь, и это вот что: Мэл, дорогая, ты должна двигаться вперед. Мы все должны двигаться вперед. Жизнь для жизни — ты знаешь.

У меня было странное духовное родство с Летицией Кесуик. Меня влекло к ней, а ведь она даже не была моей прапрабабкой. Она принадлежала к роду предков Эндрю. Тем не менее, я чувствовала странную близость к этой женщине из Йоркшира, жившей в семнадцатом веке и к данному моменту умершей уже несколько сотен лет тому назад.

Я все больше узнавала Летицию по ее запискам — по тем двум дневникам, описывающим два года ее жизни в Англии при Стюартах, по ее кулинарной книге со множеством рецептов вин и блюд и по ее очаровательной иллюстрированной книге о саде.

Сидя в библиотеке Килгрэм-Чейза в то утро и снова перелистывая эти книги, я не могла избавиться от мысли, что Летиция во многом похожа на меня. Хозяйка дома, хорошая кулинарка, садовница, художница, женщина, интересовавшаяся украшением домашней обстановки и всеми теми вещами, которые делают дом прекрасным. И она была преданной матерью и любящей женой, в точности как я.

Именно в этом была моя драма. После окончания колледжа я ничего не знала кроме этого; конечно, несколько месяцев в рекламном агентстве не в счет. А без мужа и без детей мне не на чем было сосредоточиться, не было цели. Конечно, мне нечего было делать, и это было очень нехорошо, совсем нехорошо, как все время подчеркивала Диана. Главным теперь могла стать работа.

Но какая работа?

Старый вопрос снова начал меня мучить, как мучил несколько месяцев подряд.

Вздохнув глубоко и почувствовав вдруг беспокойство, даже раздражение, я отодвинула стул и вышла наружу. К тому же мне хотелось подышать свежим воздухом перед ланчем.

Ноги сами завели меня в сад с вьющимися розами, который всегда был моим излюбленным местом. Но, быть может, особенно в последнее время — поскольку я узнала, что он был заложен триста лет тому назад Летицией. И теперь он оставался в точности таким же, как и тогда.

Открыв дубовую дверь, ведущую в сад, я спустилась по трем ступенькам и некоторое время стояла, оглядываясь кругом. Это был небольшой сад, но он обладал особым очарованием в немалой мере благодаря своей старинной каменной стене и дорожкам, заросшим мхом и ромашкой, двум парам солнечных часов и многочисленным деревянным садовым скамейкам, разбросанным там и тут.

План Летиции отличался простотой, и именно поэтому он был так хорош. Там были живые изгороди из кустов роз, вьющиеся розы, взбирающиеся на старинные стены, прямоугольные клумбы с красными розами и круглые с гибридными чайными розами. Моими любимыми были старинные розы, те сорта, которые росли до двадцатого века; мне приятно было думать, что они были похожи на розы, посаженные Летицией столько веков тому назад.

Стоял конец мая, и поскольку большинство ныне разводимых роз расцветает в июне, сад не был таким красочным, каким он станет вскоре и будет оставаться до конца лета. Но поскольку стены защищали сад от ветра и солнце освещало его после полудня, несколько июньских роз уже начали цвести.

Я села на одну из садовых скамеек, а мои мысли все еще были сосредоточены на работе. У меня не было ни малейшей идеи, что я могла или хотела бы делать. Несколько недель тому назад я решила, что не хочу работать в офисе, и, конечно же, это ограничивало мой выбор.

В прошлый уик-энд, когда приехали папа и Гвенни, чтобы побыть с нами, он был за то, чтобы я пошла работать с Дианой в ее антикварный магазин в Лондоне. И она была за это; на самом деле, она ждала, когда я дам ответ.

— Ты должна быть на людях, Мэллори, — сказал отец. — Вот почему магазин — идеальное место. И в этих обстоятельствах для тебя это прекрасный магазин, потому что ты любишь антиквариат и искусство вообще.

Гвенни и Диана были согласны, и все трое пытались уговорить меня согласиться на партнерство, которое она так великодушно мне предложила.

Я еще раз обдумала эту возможность, рассмотрела все «за» и «против». Быть может, они были правы. Мне нравится старинная мебель, антикварные предметы искусства и живопись, и у меня накопились достаточно обширные познания в этой области. Хотя я и не хотела быть декоратором в чужих домах, но я ничего не имела против того, чтобы продавать антиквариат. В действительности, мысль о работе в магазине привлекала меня.

За исключением того…

За исключением чего?

Я не могла понять, что удерживало меня от этого. И вдруг я догадалась. На меня нашло внезапное просветление и я с такой поразительной ясностью поняла, в чем дело, что просто оцепенела.

Я хотела уехать домой.

Домой, в «Индейские лужайки». В мой дом — то место, которое мы с Эндрю с такой любовью сделали нашим. Мне не хватало его. Я скучала по дому. Мне необходимо было оказаться там, чтобы продолжать жить.

Все говорили мне, что я должна продолжать жить, но я была не в состоянии сделать ни шага. Я оставалась неподвижной, тянула время, потому что на данном повороте моей жизни Англия была не тем местом, которое мне было нужно. Я любила ее; я всегда буду возвращаться в Йоркшир. Но сейчас я должна уехать. Немедленно.

Я должна ехать домой. Какой бы моя жизнь ни стала, я внезапно поняла, что я хотела — нет, должна была — жить в Коннектикуте, в нашем старом доме. Мне необходимы были его приятные прохладные комнаты, старая яблоня и амбары. Я соскучилась по лошадям, пасущимся в лугах, по уткам-кряквам на пруду. Я хотела быть с Норой, Эриком и Анной.

«Индейские лужайки» принадлежали мне. Мы с Эндрю создали их вместе, превратили в то, что они собой представляют сейчас. Там я чувствовала себя хорошо, в своей тарелке. Я сбежала из «Индейских лужаек» в январе в поисках Эндрю. Но больше я не должна была его искать здесь, в доме его детства. Он всегда был со мной, в глубине моего сердца, был моей частью, так же как Джейми и Лисса. И они всегда будут моей частью, пока я жива, во все дни моей жизни.

Но если я желаю сохранить свою усадьбу, я должна зарабатывать на жизнь.

Я должна открыть собственный магазин — там, в «Индейских лужайках».

Эта мысль застала меня врасплох. Я взвешивала ее и сразу поняла, что это не такая уж плохая идея. За исключением того, что в тех краях от Нью-Милфорда и Нью-Престона по всему пути до Шерона было бесчисленное количество антикварных магазинов.

Но ведь это не будет антикварный магазин, не так ли?

Нет. Но тогда какой?

Магазин для женщин вроде меня. Или, вернее, для замужних женщин с детьми, таких, какой я была когда-то. Хозяек дома. Мам. Заботливых жен. Я могла бы продавать им все вещи, о которых я имею представление по тем дням, когда я была женой и матерью: кухонные принадлежности, приспособления для приготовления пищи, формы для выпечки, травы и специи, джемы и желе; ароматические смеси сухих цветов и трав, причудливые сорта мыла, восковые свечи. Женщины любят все эти предметы еще со времен Летиции Кесуик.

Летиция Кесуик. Это имя имело магическую силу. Я могу назвать его «Кухня Летиции Кесуик». Это очень приятно звучит. Нет, я предпочитала «Индейские лужайки». Почему бы не оставить это имя? Для меня оно очень много значило. Это было имя моего дома — почему бы не оставить его за магазином?

Моим магазином.

Мой собственный магазин. «Индейские лужайки». Деревенский эксперимент.

Это тоже неплохо звучит. Но почему это деревенский эксперимент? Это будет всего-навсего магазин, в конце-то концов. Но он станет экспериментом, если получится что-нибудь особенное. Это также может быть кафе. Маленькое кафе в середине магазина, в котором подают кофе, чай, холодные напитки, супы, небольшие закуски и пирог с мясом.

Деревенский магазин и кафе в старом амбаре у подножья Беркширов, северо-западных возвышенностей Коннектикута. Господня земля — так мы с Эндрю ее называли.

Нора и Анна могли бы помогать мне управляться с ним. Им это бы понравилось; конечно, они были бы довольны заработать больше денег.

Я испытывала такое волнение, что с трудом могла сдерживаться. В голове роилась масса идей о предполагаемых названиях и новых продуктах, которые я могла бы там продавать. В дальнейшем можно было бы даже составить иллюстрированный каталог.

Каталог! Боже, какая замечательная мысль.

Я вскочила на ноги и оглядела розарий.

«Спасибо тебе, Летиция Кесуик», — подумала я. У меня не было ни малейшего сомнения в том, что к этому приложила руку Летиция.

 

33

Коннектикут, июнь 1989

Была пятница. Стояло теплое послеполуденное время конца июня, и ко мне приехала Сэра, чтобы провести со мной уик-энд.

Не успев даже сменить свою шикарную городскую одежду на что-нибудь попроще, она захотела взглянуть на амбары — ее интересовало, как продвигается ремонт.

Мы стояли посреди самого большого из четырех амбаров, оценивая, какую работу успел проделать мой строительный подрядчик Том Уильямс, пока Сэра была в городе.

— Я не могу в это поверить, Мэл, — возбужденно воскликнула она, жадно рассматривая все кругом и стараясь ничего не пропустить. — Ты была права: Том продвигается с большой скоростью.

— И Эрик так же расторопен, — подчеркнула я. — Он уже покрасил второй этаж, а завтра начнет красить здесь.

— Эта твоя идея оказалась так хороша — расширить сеновал. Теперь у тебя появился второй этаж, но впечатление просторности не пропало.

Говоря это, Сэра смотрела в дальний конец амбара на вновь построенную конструкцию.

— Кафе поместится под сеновалом, — сказала я, — если ты помнишь, как в плане архитектора. И я полагаю, это очень уютно — разместить его здесь. Том предложил установить большую пузатую печку для зимних месяцев; по-моему, это потрясающая мысль, не правда ли?

— Да, и ты могла бы подумать о тех роскошных фарфоровых печках из Австрии. Они ужасно привлекательны, Мэл.

— И дороги, я в этом не сомневаюсь. Мне приходится все время следить, чтобы не выбиться из бюджета, Сэш. Ну пошли, давай спустимся вниз, и я тебе еще расскажу о кафе.

Взяв за руку, я потянула ее в другой конец амбара.

— Вот здесь, Сэра, в середине этого пространства, я собираюсь поставить маленькие столики на четверых. Зеленые металлические столики и стулья, как в уличных кафе в Париже. Я уже заказала десяток в демонстрационном зале, куда ты меня направила на прошлой неделе. И это значит, что мы сможем поместить здесь сорок человек.

— Так много! — воскликнула она. — Сможешь ли ты управиться с таким количеством посетителей? Я имею в виду, обслужить их?

— Да, смогу, если надо будет. Но, честно говоря, я не думаю, что здесь будет толпа из сорока человек, которые придут сюда одновременно. Они будут приходить и уходить, потому что в основном их будет привлекать магазин. По крайней мере, я думаю, они из-за этого сюда приедут.

Потянув ее дальше в отведенное для кафе пространство, я продолжала:

— Стойка и касса будут находиться около задней стены, как раз напротив тех дверей, которые Том уже установил. Они ведут наружу, в кухонную пристройку.

— Когда он собирается начать там? — спросила Сэра, обойдя все, открывая двери и заглядывая в них.

— На следующей неделе.

— Я подумала, что планы Филиппа Миллера относительно кухни вполне разумны, Мэл, не так ли?

— В начале кухня показалась мне слишком большой. Но когда я все тщательно обдумала, я поняла, что он учел возможное расширение. Но настолько, я полагаю, мы не сможем расшириться.

Сэра заметила:

— Лучше сделать помещение немного просторнее, чем слишком поздно обнаружить, что оно слишком мало.

— Я послушалась совета Филиппа. И когда я встретилась с ним в прошлую пятницу, я также приняла во внимание его объяснения об оборудовании. Я заказала два морозильника ресторанных размеров и два таких же больших холодильника, а также две сверхмощные кухонные плиты. Ах, и две микроволновые печи для разогревания пищи.

— Ты планируешь готовить много горячих блюд? Разве меню изменилось, Мэл?

Я покачала головой.

— Оно то же самое, что мы с тобой обсуждали. Разные супы. Лотарингский мясной пирог, может быть, мясная запеканка с картофелем, вот и все. Остальное — сэндвичи и пирожные, плюс напитки. Однако не забудь, что Нора собирается представить свой собственный ассортимент джемов, желе, лимонный творог, смесь молотого миндаля с изюмом и соусы.

— «Кухня Летиции Кесуик», — сказала Сэра, и ее лицо осветилось улыбкой. — Мне это нравится, и это замечательно будет смотреться на этикетках.

Медленно закружившись в центре зала, Сэра сделала широкий жест рукой и продолжала:

— А все стены в кафе будут заставлены от пола до потолка стеллажами, на которых будут выставлены кухонные принадлежности, кастрюли, сковородки и керамика.

— А также продукция по рецептам Летиции, — напомнила я ей.

— Это будет замечательно, Мэл! Громкий успех. Я уже это предчувствую, — восторженно всплеснула руками Сэра.

— Твоими устами да мед пить, как говорит моя мама.

— Я ставлю все свои деньги на тебя, Мэл, так оно и будет. Ох, Том уже установил новую лестницу. Мы можем подняться наверх, на сеновал?

— Да, но будь осторожнее, — предостерегла я ее. — Как видишь, перил еще нет.

Я шла впереди на старый сеновал, теперь полностью перестроенный и переоборудованный. Действительно, Том построил галерею, лестница с которой спускалась в центр амбара. По краю галерея была огорожена высокими перилами, и поэтому она была светлой и воздушной.

Сэра все осмотрела кругом, все время одобрительно кивая головой.

— Здесь, наверху, ты будешь торговать фарфором, керамикой, фаянсом, стеклом, столовыми приборами, скатертями, салфетками для стола, не так ли?

— Мы с тобой так и решили перед твоим отъездом. Ты сказала, что продукты лучше держать на нижнем этаже.

Она кивнула.

— Это было просто вдохновение — совместить магазин с кафе. Это как раз та самая изюминка; и да — лучше, чтобы еда была внизу. Ты уже решила, что будешь делать с другими амбарами, если ты что-то собираешься с ними делать?

— Один из них должен быть офисом. Мой кабинет в доме просто слишком мал. Но в нем также можно устроить склад для продуктов…

— Я думала, что ты собираешься для этого использовать подвал дома, — перебила меня Сэра. — Ты мне это сказала, когда я последний раз здесь была.

— Я собираюсь использовать для этого подвал, это верно, но только для хранения продуктов в бутылках, не портящиеся вещи, ассортимент Летиции Кесуик. Там просторно и прохладно, и Эрик там все расчистил и заново покрасил белой краской. Два парня из бригады Тома построили там стеллажи, но мне необходимо место для хранения наличного запаса товаров.

— Ты права, тебе понадобится много пространства, — согласилась Сэра и вдруг начала смеяться. — Я вижу, что в последние несколько недель мои уроки розничного торговца тебе пригодились. Но ты ведь всегда очень быстро все усваивала, Мэл.

— А ты хороший учитель. Впрочем, продолжим: я думаю превратить третий амбар в маленький магазин готового платья и назову его «Индейские лужайки», а четвертый в художественную галерею, которую назову «Килгрэм-Чейз».

— Легко запоминается, — одобрила Сэра.

— Ты же мне сказала две недели тому назад, что одного фирменного знака мало для всех заведений и что магазину необходимо придать некоторого рода характерную черту. Поэтому я долго размышляла и пришла к мысли о фирменной марке «Килгрэм-Чейз» для галереи и «Индейские лужайки» для магазина готовой одежды.

— А что там будет продаваться? — поинтересовалась Сэра.

— Пошли туда, и я тебе расскажу по дороге, — ответила я.

Через секунду мы были на улице и направлялись в сторону других амбаров в моем имении. Все они были в одном месте, рядом с коттеджем Анны и конюшнями.

— Этот большой амбар сзади, самый ближний к Анниному жилью, будет административным офисом и складом, — пояснила я. — Два других поменьше превращу в галерею и в бутик.

— Скажи мне, что ты там собираешься продавать, Мэлли? Ты же знаешь, я прирожденный розничный торговец и умираю от любопытства.

Открыв настежь дверь амбара, который я облюбовала для галереи, я вошла первой, бросив через плечо:

— Все здесь будет английское по духу или изготовленное в Англии, Сэш. Я нашла здесь компанию, занимающуюся изготовлением тканей и вышивок, и они для меня будут делать маленькие подушечки для иголок. Мои подушечки будут отличаться от всех других рисунком. Они будут копиями тех викторианских бисерных подушек, которые я нашла на чердаке в Килгрэм-Чейзе. Рисунок будет в точности тот же самый, и те же латинские изречения. Что ты об этом думаешь?

— Умная мысль, но как насчет количества? Сможет ли эта компания изготовить для тебя их достаточно? Столько, сколько ты захочешь?

— Я не планирую иметь одновременно больше дюжины и буду принимать специальные заказы на них, — сказала я ей. — Я собираюсь продавать английские акварели, рисунки растений и цветов, уже окантованные. А Диана собирается разыскивать в Лондоне всякую всячину — знаешь, маленькие антикварные вещички, такие, как шкатулочки, украшенные шляпками гвоздей, табакерки, чайные коробочки и подсвечники. Она сказала, что это ей просто делать, и она будет либо отсылать их по морю, либо привозить с собой, когда сама будет приезжать. Я буду также уделять внимание английскому мылу и духам, восковым свечам и ароматическим смесям сухих цветов, плодов и трав. Да, еще ароматические свечи Кена Тернера и некоторые из его небольших аранжировок из сухих цветов. И опять же я это буду получать через Диану.

— Я думаю, подобные вещи хорошо пойдут. Людям нравятся непохожие на все остальное вещи, даже если они и слегка дороже. И здесь для них будет хороший сбыт. А теперь расскажи мне о бутике «Индейские лужайки».

— Ладно. Давай пойдем к амбару, где будет бутик, — предложила я.

Как только мы вошли, Сэра рассмотрела помещение и спросила:

— Ты собираешься продавать одежду? Ты же называешь этот магазин «бутик»?

— Да, одежду, но также и другие вещи. Все там будет американское, начиная от моих акварелей, которые, как ты сама сказала, годятся для продажи, для лоскутных подушек, мягких игрушек ручной работы в колониальном стиле, а также совершенно прекрасные одеяла американских индейцев с Юго-Запада.

— А одежда?

— Ее изготовит компания «Пони Трейдерс», известная Анне и находящаяся неподалеку от озера Вононпейкук. Но для этого мне понадобится твоя помощь.

— Я сделаю все, чтобы этот проект был осуществлен, ты это знаешь, Мэлли. Что я должна буду делать, чтобы помочь тебе с «Пони Трейдерс»? — Сэра вопросительно подняла темные брови.

— Тебе известны все тонкости моды и розничной торговли — ты ведь как-никак руководитель отдела моды у Бергмана. Я бы хотела, чтобы ты вела переговоры с двумя женщинами, владеющими этой компанией. Может быть, тебе удастся убедить их поставлять мне некоторые предметы эксклюзивно, и еще о ценах. Если я покупаю большое количество их продукции, должна ли я иметь что-нибудь вроде скидки?

— Это зависит от многих обстоятельств, — задумчиво ответила Сэра. — Но, конечно, я пойду с тобой и сделаю все, что смогу. В любом случае, теперь, когда ты собираешься торговать одеждой, я смогу договориться с некоторыми другими поставщиками. Я полагаю, у тебя будет в некотором роде этническая направленность? Американские индейцы?

— Не обязательно, но, разумеется, одежда на каждый день, удобная, в деревенском стиле. Спасибо, Сэш. Твоя помощь будет неоценима.

— Я просто настолько заинтригована твоими планами и, как я сказала несколько минут тому назад, это для меня очень хорошо знакомая область. И я знаю, что все получится. И все это тебя хорошенько встряхнет. А на самом деле — уже встряхнуло.

Взяв под руку, Сэра повела меня из амбара, и мы вместе зашагали к дому.

— Эндрю так гордился бы тобой… — Сэра замолчала. В голосе ее звучала ужасная тоска, которая появлялась, как только она упоминала о нем. Она быстро взглянула на меня.

— Я понимаю, что он был бы очень горд мной, — сказала я спокойно. — И ты можешь не стараться избегать напоминаний о нем, Сэра, дорогая, или останавливаться на середине фразы, как ты это делаешь. Как я вчера сказала маме, Эндрю Кесуик жил, он существовал, десять лет он был моим мужем, отцом моих детей. Он ходил по этой планете сорок один год, Сэра, и его существование не было безразлично для большого числа людей, не только для меня, его матери и детей. Он любил меня. Я любила его. Он был моим любимым, моим лучшим другом, родственной душой и дорогим мне спутником. Он значил для меня все, он был вся моя жизнь, ты это знаешь. Поэтому я не хочу, чтобы ты замолкала всякий раз, когда в разговоре у тебя с языка сорвется его имя.

— Я не буду. Я обещаю тебе, Мэл. И я понимаю, я в самом деле понимаю. Ты права, мы рискуем свести на нет его существование, если никогда не будем о нем говорить.

— И то же самое о Джейми и Лиссе. Я хочу, чтобы ты разговаривала со мной о них, вспоминала их, обсуждала их, когда тебе захочется. Ты обещаешь?

— Конечно.

— Это меня утешает, ты знаешь, — тихо продолжала я. — И это помогает сохранять их живыми.

— Я так рада, что ты со мной об этом заговорила. Я так осторожничала.

— Я знаю… — Я не закончила фразу. Несколько секунд мы продолжали идти к дому молча. Затем я сказала: — Они были такими необычными, не правда ли, Сэш? Твои крестники.

— Да, очень. Твои ангелочки Боттичелли, твои маленькие чуда, и мои тоже. Как я их любила. И Эндрю…

— Они любили тебя, Сэра, и он тебя любил так же, как и я. Я так рада, что ты моя подруга.

— И я тоже. Нам очень повезло друг с другом.

— На днях я думала об Эндрю, — сказала я, глядя на нее. — Ты помнишь, как ты впервые с ним встретилась, Сэш?

— Конечно, помню. Я была совершенно сражена и ревновала тебя до смерти!

— Ты назвала его красавчиком. Ты помнишь это?

— Да, помню, — пробормотала она, глядя на меня долгим взглядом. Ее милые темные глаза внезапно затуманились, и я увидела, как она с трудом сглотнула. — Я все помню, — сказала она шепотом.

— Не плачь, — сказала я тихо. — Не плачь, Сэш.

Она сумела только кивнуть головой.

 

34

Когда мы вошли в дом, Сэра сказала:

— Я пойду переоденусь. Буду через несколько минут.

— Можешь не торопиться, Сэра. Я буду в своем кабинете. Когда будешь готова, приходи ко мне туда. Я хочу показать тебе вывеску для главных ворот, этикетки для разных продуктов — все, что я нарисовала в последнюю неделю.

— Дай мне десять минут, Мэл, — пробормотала она с легкой улыбкой, когда мы шли вместе через прихожую.

— Конечно, Сэш.

Я стояла перед своим кабинетом, глядя, как она взбегала по лестнице. Несколько минут тому назад она была очень расстроена, я поняла, что она хочет побыть одна, успокоиться.

Повернувшись, я вошла в свой маленький кабинет и села за стол, на котором были разложены всевозможные этикетки и товарные знаки. Наклонившись, я изучала их несколько минут.

— Пусть они будут простыми, — сказала мне Сэра перед отъездом в Калифорнию. — Помни, что говорил Мис ван дер Роэ: «Меньше — это во многом больше», — и он был прав.

Я рада, что Сэра дала мне такой совет. Всегда есть искушение в название товара на этикетке добавить какие-нибудь украшения. Но я сдерживалась, сосредоточившись на выразительности шрифтов.

Я также стремилась к простоте, рисуя вывеску для главных ворот «Индейских лужаек», использовав название, о котором я думала в розарии Летиции в Килгрэм-Чейзе несколько недель тому назад: «Деревенский эксперимент». Я ничего не хотела писать о кафе или магазине, чтобы вывеска не была перегружена. Публика и так скоро разберется, в чем там дело.

Зазвонил телефон, и я взяла трубку.

— Алло?

— Мэл, это я. Как у тебя дела?

— Привет, мама, у меня все в порядке. Здесь Сэш. Она недавно приехала, и я ей показала, как движутся дела. На нее это произвело впечатление, она взволнована всем этим.

— И я тоже, дорогая, — я не могу дождаться, чтобы увидеть, как у тебя продвинулось за эти две недели. Ты нас ждешь в воскресенье к ланчу?

— Конечно, жду.

— К которому часу?

— Примерно к одиннадцати тридцати — двенадцати. Вы сможете погулять вокруг, посмотреть, а потом в час будет ланч. Тебя это устраивает?

— Замечательно, дорогая. Мы приедем. Здесь рядом Дэвид, он хочет сказать тебе пару слов.

— Пока, мама. — Я немного нахмурилась, гадая, что же хочет мне сказать Дэвид.

Может, у него есть новости от Де Марко? Вероятнее всего. Я почувствовала, как невольно напряглась, и крепче сжала телефонную трубку.

— Привет, Мэл, — сказал Дэвид. — Я буду рад вас увидеть в воскресенье.

— Привет, Дэвид. У вас есть новости от Де Марко, не так ли?

— Да, он позвонил сегодня во второй половине дня. Он сообщил мне, что дата суда уже назначена и…

— Когда он будет?

— В следующем месяце. В конце.

— Это будет криминальный суд центрального района, как вы и предполагали?

— Да, совершенно верно.

— Я хотела бы пойти, я смогу?

— Да, сможете, но я не думаю, что вам следует идти.

— Дэвид, я должна быть там! — почти закричала я.

— Послушайте меня, Мэл. Я не думаю, что вы должны себя подвергать подобному испытанию. Вы ведь никогда не присутствовали на криминальном суде, вы не знаете, что это такое. А я знаю. Я бываю там почти каждый день уже много лет. Вас это снова приведет в сильное расстройство…

— Со мной будет все в порядке, — быстро перебила я его. — Честно, все будет хорошо.

— Нет, не будет. Пожалуйста, уж поверьте мне на слово, Мэл. Я понимаю, почему вы думаете, что должны там присутствовать, но вы не можете туда идти ни при каких обстоятельствах. Я не хочу, чтобы вас касалась вся эта… грязь, и вашу маму тоже.

— Моей семьи эта грязь коснулась — они мертвы из-за тех зверей.

— Я знаю, дорогая. Послушайте меня: я хочу, чтобы вы хорошенько подумали о суде и своем присутствии на нем, и мы обсудим это, когда увидимся в воскресенье.

— Нам не придется это обсуждать, Дэвид. Я уже приняла решение.

— Не делайте этого. Не принимайте окончательного решения. Я кое-что вам объясню, расскажу, на что будет похож этот суд, и тогда уж вы сможете принять решение.

Зная, что с ним спорить бесполезно, я сказала:

— Хорошо, Дэвид. Обсудим все в воскресенье.

— Хорошо, увидимся.

Мы попрощались, и я повесила трубку.

Я сидела, глядя в пространство, думая о предстоящем суде и тех, кто был виновен в убийстве моей семьи. Меня охватила дрожь. Достигнутое мною в последнее время спокойствие улетучилось: минутный разговор — и я снова была полна волнения и тревоги.

Я услышала Сэрины шаги по лестнице и обернулась к двери, когда она входила в комнату.

— Что случилось? — спросила она, глядя на меня.

— Я только что разговаривала с Дэвидом. Ему сегодня позвонил Де Марко. Суд назначен на конец июля.

— Ох, — произнесла она, проходя через кабинет и садясь в кресло неподалеку от камина. — Я все время думала, когда же он будет.

— Я хочу на нем присутствовать, Сэш, но Дэвид не думает, что мне следует это делать.

— Я склонна с ним согласиться.

— Я должна пойти туда! — воскликнула я.

— Если ты и в самом деле чувствуешь, что должна, то я пойду с тобой, Мэл. Я никогда не позволю тебе быть там одной. Не думаю, что твоя мать пойдет туда.

— Как ты сможешь со мной пойти? У тебя же работа.

— Я возьму несколько дней отпуска.

— Но ты же собираешься провести свой отпуск со мной и заняться подготовкой к открытию бутика «Индейские лужайки», — напомнила я ей.

— Я помню, и я предпочла бы именно так использовать свой отпуск. С другой стороны, я не смогу допустить, чтобы ты в суде была без меня, даже если твоя мать будет с тобой. Кстати, что сказал Дэвид?

Я быстро пересказала ей наш разговор, затем продолжила:

— Было бы странно, если бы там меня не было, Сэра. Тех юнцов будут судить за то, что они хладнокровно убили Эндрю, Лиссу и Джейми, и я должна при этом присутствовать.

Сэра некоторое время молчала. Она размышляла, а затем медленно произнесла:

— Я знаю тебя, Мэл, и я понимаю твою логику: ты чувствуешь, что должна присутствовать при совершении правосудия. Я ведь права?

— Да, — согласилась я. — Я хочу возмездия.

— Но от того, присутствуешь ты или нет, приговор не изменится. Улики против этих парней неопровержимы, Мэл. В соответствии с тем, что сказал Де Марко, судебные эксперты имеют рисунок отпечатков пальцев на машине, а эксперты из баллистического отдела идентифицировали оружие. И к тому же есть признание одного из юнцов. Ты знаешь, их признают виновными и приговорят к пожизненному заключению. У них нет способа избежать этого. Поэтому, если быть искренней с тобой, я согласна с Дэвидом. Я не думаю, что ты должна туда идти. Ты не сможешь ничего добавить, а для тебя это будет очень болезненно.

Я ничего не ответила, просто посмотрела на нее, беспокойно кусая губу.

Сэра продолжала, поразмыслив мгновенье:

— Зачем подвергаться всему этому снова?

— Я буду чувствовать себя не в своей тарелке, если не пойду.

— Ты стала намного спокойнее с тех пор, как вернулась из Йоркшира; ты добилась таких успехов, преодолев себя. Я думаю, что очень важно постепенно продвигаться вперед, думать об этом проекте, осуществлять его. И послушай, еще одна вещь… пресса. Скажи честно, смогла бы ты еще раз иметь с ними дело?

Я покачала головой.

— Нет, не смогла бы.

Сэра встала и подошла к окну; она долго смотрела в него и молчала. Я заметила, что она стоит неподвижно; ее острые лопатки слегка выступали под тонкой тканью рубашки. Спина выдавала ее напряжение; я так хорошо ее знала — так же, как она меня.

Откинувшись на спинку стула, я закрыла глаза и снова стала все обдумывать. Затем выпрямилась и сказала спокойно:

— Я просто думаю, что Эндрю хотел бы, чтобы я присутствовала на суде.

Обернувшись, чтобы посмотреть на меня, Сэра энергично воскликнула:

— Нет, он не хотел бы! Он пожелал бы чего угодно, но только не этого! Он бы хотел, чтобы ты о себе позаботилась, смотрела бы в будущее, делала бы то, что ты сейчас делаешь. Он не захотел бы, чтобы ты доставила себе лишние страдания, Мэл, он действительно не хотел бы этого. Пожалуйста, поверь мне: ты ничего не добьешься, если пойдешь на этот суд.

— Но ведь ты бы пошла со мной, не так ли?

— Как я могла бы отпустить тебя одну? Но, по правде говоря, Дэвид знает, о чем он говорит. Он был криминальным адвокатом всю свою жизнь, и он знает, насколько ужасающи бывают эти судебные заседания; и к тому же ты ему небезразлична, он хочет, чтобы тебе было лучше. На твоем месте я бы послушалась его.

Я медленно кивнула головой и подняла трубку телефона. Набрала номер маминой квартиры.

Ответил Дэвид:

— Алло?

— Это я, — сказала я приглушенно. — Здесь Сэра, Дэвид, и она согласна с вами насчет суда. Я уже приняла решение, но хочу спросить вас еще раз… вы действительно думаете, что мне не следует быть там?

— Да, я так думаю, Мэл.

— Я решила не идти.

Я уловила нотки облегчения в его голосе, когда он произнес:

— Слава Богу. Но я должен кое-что сказать вам, чего вы можете не знать. Вы можете присутствовать при вынесении приговора, чтобы дать показания судье, если пожелаете, высказать свое мнение о приговоре, которого заслуживают преступники.

— Я этого не знала.

— А как вы могли это знать? В любом случае, Мэл, к тому моменту вам, может быть, есть смысл пойти в суд. И естественно, я пойду с вами, а также ваша мама. Подумайте об этом.

— Хорошо, Дэвид.

— Вы приняли правильное решение. Я скажу вашей маме: знаю, она будет довольна. Спокойной ночи, дорогая.

— Спокойной ночи, Дэвид.

Я передала Сэре, что он мне сказал; она внимательно выслушала, как она это всегда делает, а затем села в кресло. Наконец она сказала:

— Быть может, тебе следует присутствовать при вынесении приговора, Мэл. Это имеет какой-то смысл. Но присутствовать все время на суде — нет. От этого ты бы просто заболела. Но выступить с речью перед судьей, выразить свою потерю, свою боль — это совсем другое, не так ли?

— Да. Может быть, я это сделаю, — сказала я. Затем я встала и пошла к дверям. — Пошли, Сэш, налью тебе что-нибудь спиртное. Не знаю, как ты, но мне это нужно.

 

35

Коннектикут, июль 1989

Как только я приняла решение не присутствовать на суде, мне удалось почти забыть об этом.

Не было смысла все время об этом думать — это к добру не приведет, а только заставит отклониться от моей цели. А моя цель — продвигать дела с магазинами и кафе «Индейские лужайки».

Каждый день появлялось что-нибудь новое, и эта работа занимала все мое внимание и силы — приходилось принимать еще одно решение, одобрять планы, заказывать дополнительные товары, требовалось позаботиться об изготовлении этикеток и возникало множество других дел.

Бывали времена, когда я прерывалась в середине какого-нибудь дела и удивлялась самой себе и всему, что произошло за последние два месяца.

Я приехала из Йоркшира с мыслью об открытии магазина и кафе, и все немедленно было воплощено в действительность. Я образовала компанию, обратилась в городское управление Шерона за разрешениями на коммерческую деятельность в этом районе, одолжила денег у матери, отца, Дэвида и Дианы и открыла счет в банке.

Они все стремились дать мне денег, стать моими партнерами, но я отказалась. Я не желала иметь никаких партнеров и отказала даже Сэре, которая также выразила желание вложить деньги в мое предприятие.

Я сказала им, что выплачу их деньги с процентами, как только смогу и, действительно, намеревалась это сделать.

Вооружившись свежеотпечатанными визитными карточками и чековой книжкой, я посетила нью-йоркские демонстрационные залы, представляющие товары. Два из них находились в небоскребе на Пятой авеню, а один на Мэдисон-авеню. И в них я нашла все, что мне требовалось для магазина кухонных принадлежностей. Об этих выставочных залах мне рассказала Сэра и указала, куда надо пойти, объяснив, что мне не придется путешествовать за границу, чтобы закупать товары.

— Все лучшее ты найдешь здесь, в Манхеттене, — просветила она меня. — Я разговаривала с различными закупщиками у себя в магазине Бергмана, и они посоветовали мне именно эти демонстрационные залы. — Она протянула мне список. — Из примечаний ты узнаешь, в каком демонстрационном зале можно получить французские, итальянские, португальские и испанские гончарные изделия, фарфор, кухонное оборудование — все вплоть до столового белья, то, что нужно для сервировки стола.

Она также сказала мне, что два раза в год в Нью-Йорке в Центре собраний Джейкоба Джейвитса устраивается Международная выставка подарков.

— Есть и другие выставки подарков, которые устраивают на пирсе в зале пассажирского вокзала реки Гудзон. Там представлена масса американских изделий, а также товары со всех концов света.

Когда я впервые отправилась на закупку товаров в Манхеттен, мне казалось, что я пропутешествовала по всему миру.

Я осмотрела все демонстрационные залы из длинного Сэриного списка и в конце концов еле переставляла ноги.

В действительности, я так устала к четырем часам, что взяла такси и поехала в квартиру моей мамы, где просто упала. Даже после отдыха и обеда с нею и Дэвидом у меня не было сил вести машину до Шерона. Поскольку у меня больше не было квартиры в Нью-Йорке, я провела ночь в моей бывшей комнате.

На следующее утро я поехала в «Индейские лужайки», чувствуя, что за первую свою закупочную поездку совершила чудеса.

Эрик стоял в дверях моей мастерской.

— Я вам не помешал, Мэл? — спросил он.

— Нет, все в порядке, входите, — ответила я, положив акварель, которую держала в руках. — Я просто пытаюсь отобрать что-то из этих рисунков. Сэра собирается сегодня днем отвезти их в хороший магазин, продающий рамы, в Нью-Престон, и я пытаюсь выбрать двадцать лучших для начала.

Он вошел и остановился, глядя через мое плечо на акварели, которые я разложила на столе. Посмотрев некоторое время, он сказал:

— Они все замечательные, Мэл, очень трудно выбрать.

— Они неплохие, не правда ли? — спросила я, глядя на него. — Но по вашему виду я могу заключить, что вам не терпится мне что-то сообщить, — так что давайте. В чем дело?

— Они все хотят работать на нас, Мэл! — воскликнул Эрик, широко улыбаясь. — Билли Джадд, Агнес Ферфилд и Джоанна Смит. Так что, думаю, я их найму, если вы не возражаете.

— Конечно, нет, Эрик. Нам понадобятся три человека в самом ближайшем будущем. А позднее мы наверное наймем еще двух помощников.

— Билли хочет работать со мной, прислуживать в кафе и продавать в продуктовом отделе магазина. Джоанна Смит влюбилась в идею продавать красивые предметы для красивых обедов — так что она может заняться магазином наверху, на новом сеновале. Агнес хотела бы быть в бутике, но я сказал ей, что это территория Анны, и тогда она согласилась управлять галереей «Килгрэм-Чейз». Неплохо получилось, не так ли?

— Действительно, спасибо вам. Я предполагаю, что их устраивают деньги, которые мы можем им платить?

Эрик кивнул.

— О да, никаких проблем, они все готовы пока оставаться на своих прежних работах, а начнут работать с нами в октябре.

— Очень хорошо. Таким образом, у нас будет шесть месяцев для того, чтобы подготовить все к открытию весной следующего года. Хотя там куча работы. Как вы думаете, Эрик? Сможем мы распаковать все, на все достать ценники и разложить все товары за это время?

— Я думаю, да.

— Я обсужу это с Сэрой позже, чтобы подстраховаться. Но еще раньше она сказала мне, чтобы я запланировала три свободных месяца, чтобы заняться товаром.

— Проблема не в том, чтобы наклеить ценники на все товары, — вставил Эрик, — а в том, чтобы все красиво разложить и расставить. Сэра сказала, что это очень важно.

— Это самое главное, — согласилась я. — Но она пообещала приехать сюда и за всем понаблюдать, вы знаете?

Он улыбнулся мне.

Я протянула ему стопку акварелей.

— Вы не против, чтобы помочь мне с этим, Эрик?

— С удовольствием, Мэл.

Я взяла сама вторую стопку своих рисунков, и мы вместе вышли из мастерской.

Стояло влажное жаркое июльское утро, и когда мы покинули помещение с кондиционером, волна горячего воздуха чуть не свалила меня с ног.

— Сегодня ужасно жарко, — пробормотала я, глядя на подернутое дымкой небо и сияющее солнце, уже пробившееся сквозь облака.

— К полудню будет настоящее пекло, — высказал свое мнение Эрик.

— Вывеска для главных ворот будет готова завтра, — сказала я ему, когда мы шли к дому. — Ее сделал один из плотников Тома, и он ее принесет. Тогда я смогу сделать фон и наше название: «Индейские лужайки — Деревенский эксперимент». А пока пойдем и найдем Сэру.

— Она в кухне, сует свой нос во все Норины кипящие кастрюли. Она не может решиться, какой джем попробовать сначала. И каждый раз, когда Нора дает ей попробовать новый джем, она заявляет, что это ее любимый.

Это была истинная правда.

Я нашла Сэру и Нору перед плитой: моя подруга раскладывала маленькие порции каждого джема на подносе.

— Что ты собираешься со всем этим делать? — спросила я, проходя через кухню в маленький кабинет в задней части дома.

— Конечно, есть это, — сказала Сэра. — Намазав на эти два куска домашнего хлеба, тоже изготовленного дражайшей Норой. И я знаю, хотя ты еще этого не сказала, Мэл, что потом я об этом пожалею. Да, моя диета летит к чертям.

 

36

Нью-Йорк, август 1989

То, что мне предстоит сегодня, будет нелегко. Но я знаю, что должна это сделать, чего бы мне это ни стоило.

Через несколько часов я предстану перед судом и произнесу речь, обращенную к судье, по делу, возбужденному окружным прокурором против тех, кто убил мою семью.

Я собираюсь рассказать судье, достопочтенной Элизабет П. Донен, об Эндрю, Джейми и Лиссе и о той боли и страдании, которые принесла мне их смерть. Я собираюсь обнажить мою душу перед ней и всеми теми, кто будет присутствовать в зале суда в это утро.

И я собираюсь просить судью определить максимальное наказание, полагающееся по закону. Как сказал Дэвид, это было мое право как ближайшей родственницы жертв.

Четверо обвиняемых были провозглашены виновными в убийстве второй степени после суда, который длился меньше недели. У присяжных не было сомнения в их виновности. Они вернулись в зал суда с вердиктом «виновны» после пары часов, затраченных на обсуждение.

Скоро настанет моя очередь произнести «речь», как назвал ее Дэвид. Он будет вместе со мной в зале заседания. Вместе с моей мамой, отцом, Дианой и Сэрой.

Диана прилетела из Лондона два дня тому назад, после того как детектив Де Марко сообщил Дэвиду дату вынесения приговора; отец прилетел вчера вечером из Мехико, где в настоящее время он возглавляет археологическую экспедицию университета Калифорнии.

Все желали оказать мне моральную поддержку; они, также как и я, хотели присутствовать при совершении правосудия.

— Конечно же, я собираюсь быть с тобой, — сказала Диана, когда она разговаривала со мной по телефону из Лондона около недели тому назад. — Для меня было бы немыслимо не присутствовать там. Я потеряла сына и внуков; я должна присутствовать. И твой отец такого же мнения. Я подробно обсудила с ним это некоторое время тому назад. Речь идет о семье, Мэл, о семье, которая сплотилась в час утраты и горя.

Я приехала из Шерона вчера после полудня, так что весь вечер могла провести в кругу семьи, которая, разумеется, включила в себя и Сэру. Теперь я заканчивала одеваться в своей бывшей комнате в маминой квартире. Я подошла к зеркалу и с минуту разглядывала себя в нем, стараясь в кои-то веки быть объективной. До чего же я исхудала, я выглядела как пугало. Лицо было чрезвычайно бледно, и на нем ярко выделялись веснушки.

У меня был мрачный, почти суровый вид.

На мне был черный льняной костюм, не оживленный никаким другим цветом, кроме, конечно, моих рыжих волос, которые пламенели как всегда. Я убрала их назад в конский хвост, перевязав черным шелковым бантом. Единственными моими украшениями были маленькие жемчужные серьги, золотое обручальное кольцо и часы.

Я надела плоские черные лодочки, взяла сумку и вышла из комнаты.

Мама и Сэра ждали меня в маленькой библиотеке вместе с Дианой, которая остановилась у нас. Все трое были одеты в черное и, как и я, выглядели суровыми, почти безжалостными.

В следующую минуту в комнату вошел Дэвид и сказал:

— Эдвард будет здесь с минуты на минуту.

Мама кивнула, взглянула на часы и пробормотала:

— Твой отец, как всегда, пунктуален.

Я не успела ответить, как снизу зазвенел сигнал. Я знала, что это мой папа.

Пресса присутствовала в полном составе, не только снаружи здания криминального суда на Сентер-стрит, но и в самом зале.

Он был уже набит к нашему прибытию, и Дэвид поспешно провел меня к первому ряду скамей. Я села между ним и Сэрой, у нас за спиной сели мама, папа и Диана.

Я узнала главного обвинителя по фотографии в газетах и телевизионным репортажам. Он оживленно разговаривал с детективом Де Марко, который наклонил голову, увидев нас с Дэвидом. Я кивнула ему в ответ.

Оглядывая зал суда, я внезапно оцепенела — мой взгляд остановился на четверых обвиняемых. Я пристально смотрела на них.

Тогда я увидела их впервые. Они сидели со своими адвокатами, были чисто одеты, без сомнения, наряженные по случаю этой процедуры. Я сидела совершенно неподвижно.

Трое юнцов и мужчина.

Роланд Джеллико. Двадцати четырех лет.

Пабло Родригес. Латиноамериканец. Шестнадцати лет.

Элвин Чарлз. Черный. Восемнадцати лет.

Бенджи Келлис. Черный. Четырнадцати лет. Тот, кто стрелял.

Их имена и лица запечатлелись в моей памяти навеки.

Это были подонки, которые убили моих малышей и моего мужа, а также маленькую Трикси.

Я впилась в них взглядом.

Они бесстрастно, безразлично посмотрели на меня, как будто ничего особенного не произошло.

Я чувствовала, что мне трудно дышать, сердце билось учащенно. Вдруг во мне словно что-то взорвалось. Весь гнев, который я подавляла все эти месяцы, с самого прошлого декабря, поднялся ко мне и превратился в непреодолимую ярость.

Мною овладела ненависть и почти подняла меня на ноги. Я хотела вскочить, устремиться к ним, убить их. Я хотела уничтожить их точно так же, как они уничтожали тех, кого я любила. Если бы у меня был пистолет, я бы расправилась с ними, я это знала.

От этой мысли кровь бросилась мне в голову, и я начала дрожать. Сцепив вместе руки, я опустила глаза, стараясь успокоиться.

Я знала, что больше не смогу смотреть на обвиняемых до тех пор, пока не сделаю то, для чего сегодня пришла сюда.

Судебный клерк сказал что-то о том, чтобы встать, и я почувствовала, как Дэвид взял меня под руку, помогая подняться.

Вошла судья и заняла свое место.

Все сели.

Я взглянула на нее с любопытством. Ей было около пятидесяти пяти лет, как я полагала, и у нее было сильное, доброе лицо. Она выглядела очень молодо, но голова была преждевременно седой.

Она ударила молотком.

Я стала рыться в сумке, ища текст речи, которую написала заранее, вглядываясь в слова ослепленными болью и яростью глазами, не обращая внимания на то, что происходит вокруг меня.

Написанные на листке бумаги слова стали сбегаться вместе, и я внезапно поняла, что мои глаза стали влажными. Я заморгала, чтобы сдержать слезы. Не время было плакать.

Моя грудь сжалась от ужасной боли, и мне стало казаться, что я задыхаюсь. Я старалась дышать глубже, чтобы успокоиться, стараться быть бесстрастной.

Затем я почувствовала, как Дэвид коснулся моей руки, и взглянула на него.

— Судья ждет, Мэл; вы должны пойти на трибуну и прочитать ваши показания, — сказал он.

В ответ я только смогла кивнуть головой.

Сэра прошептала:

— Все будет в порядке. — Она пожала мою руку.

Я неуверенно встала и медленно подошла к трибуне, стоявшей перед местом судьи. Развернув листок на трибуне, я молча стояла перед судьей, обнаружив, что совсем неспособна говорить.

Подняв глаза, я взглянула ей в лицо.

Она в ответ посмотрела на меня очень спокойно: я видела, что в ее глазах сквозит сочувствие. Это придало мне сил.

Глубоко вздохнув, я начала.

— Ваша Честь, — сказала я. — Сегодня я здесь, потому что мой муж Эндрю и двое моих детей, Лисса и Джейми, а также моя маленькая собачка были зверски убиты подсудимыми, находящимися в этом зале суда. Мой супруг был хороший человек, преданный и любящий муж, отец и сын. Он никому никогда не причинял вреда и отдавал себя целиком тем, кто его знал и работал с ним. Я знаю, что все, кто общался с Эндрю, получили от этого только пользу. Он не был пустым местом в этом мире. Но теперь он мертв. Ему был только сорок один год. И мои дети тоже мертвы. Двое безобидных невинных крошек шести лет. Их жизни были уничтожены, не начавшись. Я не увижу, как будут расти Лисса и Джейми, как они пойдут в колледж и начнут свою карьеру. Я никогда не пойду на церемонию окончания колледжа или на их свадьбы, и у меня никогда не будет внуков. А почему? Потому что бессмысленный акт насилия полностью уничтожил мою жизнь. Я никогда не буду такой, какой я была. Передо мной открывается долгое и тоскливое существование без Эндрю, Лиссы и Джейми. У меня отняли мое будущее точно так же, как их будущее было жестоко у них отнято.

Я сделала паузу и глубоко вздохнула.

— Убийцы моей семьи были названы виновными судом присяжных. Я прошу суд наказать их за это преступление в полном объеме закона, Ваша Честь. Я хочу, чтобы правосудие свершилось. Моя свекровь хочет, чтобы свершилось правосудие. Мои родители хотят, чтобы свершилось правосудие. Это все, о чем я прошу, Ваша Честь. Только справедливости. Спасибо.

Я стояла, глядя на судью Донен.

Она посмотрела на меня.

— Спасибо, миссис Кесуик, — сказала она.

Я кивнула, взяла листок бумаги, в который и не заглянула, свернула его вдвое и вернулась на свое место.

Зал суда молчал. Казалось, никто не дышал. Было только слышно, как тихо гудели кондиционеры.

Просмотрев некоторое время бумаги у себя на столе, судья Элизабет П. Донен начала говорить.

Я закрыла глаза, едва слушая ее. Я чувствовала себя изнуренной своим усилием и эмоционально опустошенной. Кроме того, внутри меня продолжала бушевать ярость, она охватила все мое существо.

Я смутно слышала, как судья говорила об отвратительном преступлении, которое было совершено, об отсутствии угрызений совести у подсудимых за убийство невинных мужчины и двух детей, о большой утрате, понесенной мною и моей семьей, и о бессмысленности всего этого. Я держала глаза закрытыми, стараясь на несколько минут отгородиться от всего, стараясь унять кипевшую во мне злость.

Дэвид тронул меня за руку.

Я открыла глаза и посмотрела на него.

— Судья сейчас произнесет приговор, — прошептал он.

Я почувствовала, как Сэра потянулась за моей рукой и взяла ее в свою.

Выпрямившись на скамье, я смотрела на судью Донен; все мои чувства были обострены.

Подсудимым было предложено встать.

Глядя на младшего, стрелявшего из пистолета, судья сказала:

— Бенджи Келлис, вас судили как взрослого и признали виновным по трем пунктам обвинения в убийстве второй степени. Поэтому я приговариваю вас к двадцати пяти годам лишения свободы по каждому пункту обвинения; каждый приговор будет исполнен последовательно.

Она объявила остальным трем подсудимым такой же приговор: семьдесят пять лет.

Судья Донен присудила убийцам максимальное наказание по закону штата Нью-Йорк. В точности так, как предсказывали детектив Де Марко и Дэвид.

Но для меня этого было недостаточно.

В каком-то смысле я понимала, что моя семья полностью отомщена. Конечно, я не чувствовала удовлетворения, только пустоту внутри и тлеющую ярость.

Как только заседание было окончено и зал суда начал пустеть, Дэвид подвел меня к детективам Де Марко и Джонсону, и я поблагодарила их за все, что они сделали.

Снаружи здания суда были толпы фотокорреспондентов и репортеров с телекамерами. Каким-то образом Дэвиду и отцу удалось провести меня сквозь эту толпу и усадить в ожидавшую машину.

Из криминального суда мы приехали на квартиру моей матери на Парк-авеню, чтобы пообедать. Все казались такими же измученными, как и я, и слегка ошеломленными. Разговор был по меньшей мере несвязным.

Отец собирался поехать со мной в «Индейские лужайки» и пожить там несколько дней перед возвращением в Мехико-Сити. Как только покончили с кофе, он поднялся.

— Я думаю, нам лучше поехать, Мэл, — сказал он, направляясь к двери библиотеки.

Я встала и последовала за ним.

Диана тоже поднялась и обняла меня за плечи.

— Ты потрясающе вела себя на суде, дорогая. Ты говорила так красноречиво. Я понимаю: это было тяжело для тебя, но думаю, что судья была тронута твоими словами.

Я только кивнула, обняла ее и сказала:

— Спасибо, что вы приехали, Диана, вы придали мне смелости. Удачного вам полета обратно в Лондон завтра утром.

Дэвид вышел в прихожую. Я обернулась и смотрела, как он шел ко мне, думая о том, как он хорошо сегодня выглядит. У него был свежий цвет лица, серебристые волосы и светло-серые глаза; он был красив и всегда хорошо одет. В адвокатских кругах его называли Серебряной Лисой — он заслужил это прозвище не только своей внешностью, но и своей ловкостью.

Горячо обняв его, благодаря за все, что он для меня сделал, я сказала:

— Спасибо, Дэвид. Я бы не смогла пройти через это без вас.

— Я ничего не сделал, — сказал он с легкой улыбкой.

— Вы поддерживали связь с Де Марко и Джонсоном, и это была огромная помощь, — ответила я.

Мама подошла ко мне, поцеловала и держала, прижав к себе, дольше, чем обычно.

— Я горжусь тобой, Мэл, и права Диана — ты была сегодня изумительна.

 

37

Коннектикут, август 1989

— Я думала, что мне станет лучше после вынесения приговора, но на самом деле я не чувствую этого, папа.

Отец молчал некоторое время, затем сказал:

— Я понимаю, что ты имеешь в виду. В некотором роде разочарование, какой-то упадок, да?

— Я хотела отмщения за смерть моих близких, но даже три двадцатипятилетних срока не кажутся мне достаточными! — воскликнула я. — Они будут заключены в тюрьму, но все же они будут видеть солнечный свет. Эндрю, Лисса и Джейми мертвы, и эти подонки тоже должны умереть. В Библии про это правильно сказано.

— Око за око, зуб за зуб, — задумчиво прошептал отец.

— Да.

— По законам штата Нью-Йорк смертной казни не существует, Мэл, — заметил папа.

— Да, я знаю это, папа. Я всегда это знала. Просто… что… ладно… — Оставив фразу незаконченной, я вскочила, дошла до края площадки и остановилась, глядя за пределы лужайки. Меня снова вдруг охватило волнение, и я попыталась запретить себе это чувство, уничтожить его полностью.

Я стояла не шевелясь, любуясь красотой ландшафта. Был теплый августовский вечер; мягкий ветерок шуршал в ветвях деревьев. Вдалеке неясно вырисовывались подножия Беркширов, цветущих и зеленеющих на фоне бледнеющего неба. Смеркалось. Темнота постепенно опускалась на землю, и за темными холмами садилось солнце. Теперь коричнево-оранжевый цвет вклинился в фиолетовый и лиловый и медленно исчез за горизонтом.

— Я бы выпила чего-нибудь, папа, а ты? — спросила я, повернувшись к нему лицом.

— Да, я бы тоже. Я пойду налью. Что бы ты хотела, Мэл?

— Водку и тоник, пожалуйста. Спасибо.

Встав, он кивнул и пошел на террасу, направляясь на кухню.

Я села на стул под большим белым зонтом, ожидая, когда он вернется. Я была рада, что он со мной, что у него появилась возможность провести со мной уик-энд перед возвращением в Мехико.

Отец вернулся через минуту, неся поднос с выпивкой. Он сел за стол напротив меня, поднял свой бокал и дотронулся до моего.

— Чин-чин, — пробормотал он.

— Твое здоровье, — ответила я и сделала большой глоток.

Несколько минут мы оба молчали, в конце концов я проговорила:

— У меня все внутри кипело от ярости, папа. Будто что-то взорвалось во мне вчера во время суда. Когда я увидела подсудимых, я думала, что сойду с ума. Мне хотелось изувечить их, может быть, даже убить. Ненависть просто захлестнула меня.

— Я сам испытывал что-то похожее, — признался отец. — Я думаю, как и все мы. В конце концов, мы находились в нескольких метрах от людей, которые напали и хладнокровно убили Эндрю, Лиссу и Джейми. Желание ответить ударом на удар — это естественное побуждение. Но, разумеется, мы не можем ходить и убивать направо и налево. Мы, таким образом, опустимся до их уровня, это делает из нас животных.

— Я понимаю… — Я замолчала и помотала головой, беспокойно нахмурившись. — Но ярость не прошла, папа.

Отец протянул руку и накрыл мою. Это утешало. Он сказал тихо:

— Единственный способ рассеять ее, это уйти от нее, дорогая.

Я молча смотрела на него.

Помолчав немного, отец продолжал:

— Но это нелегко. Я ясно представляю себе, что ты сейчас переживаешь. Ты очень похожа на меня в смысле чувств. Иногда ты стремишься скрыть свои чувства, так же как и я. Без сомнения, ты месяцами подавляла гнев, но когда-то он должен был выйти наружу.

— Да, — согласилась я, — он и вышел.

Отец смотрел на меня долгим задумчивым взглядом.

— Для тебя это хорошо, Мэл, что ты разозлилась, в самом деле. Было бы ненормально, если бы было не так. Однако, если ты не дашь злости выйти, она будет разъедать тебя изнутри, разрушит тебя. Так что… пусть злость выйдет, дорогая, пусть пройдет…

— Как, папа, скажи мне: как?

Он помолчал, затем наклонился вперед и посмотрел мне в глаза.

— Ну, есть одна вещь, которую ты могла бы сделать.

— И что это?

— Когда мы были в Килгрэм-Чейзе в мае, я спросил тебя, где ты захоронила прах, и ты сказала, что еще не сделала этого. Ты призналась мне, что купила сейф и заперла в нем прах. «Чтобы находился в безопасности, — сказала ты мне и добавила: — Ничто больше им не повредит». Я уверен, что ты помнишь этот разговор, так ведь?

— Конечно, помню, — сказала я. — Ты единственный, кому я рассказал про сейф, папа. Зачем он был мне нужен.

— И прах до сих пор находится здесь, в сейфе? До сих пор наверху?

Я кивнула головой.

— Я думаю, пришло время дать твоей семье последний приют, Мэл, я в самом деле так думаю. Может быть, если они будут в покое, ты сможешь понемногу обрести себя. По крайней мере, можно было бы с этого начать…

* * *

На следующий день я встала на рассвете.

Слова отца, сказанные накануне вечером, глубоко запали мне в душу, и очень рано утром, не в силах спать, я приняла решение.

Я сделаю то, что он посоветовал мне.

Я помещу останки моей семьи в место последнего приюта. Это надо сделать сейчас.

Я быстро оделась в хлопчатобумажные брюки и майку и спустилась вниз, направляясь в подвал. Только на прошлой неделе я приобрела большой металлический ящик для магазинов, и он идеально отвечал моему замыслу.

Неся ящик, я вернулась в маленькую гостиную на верхнем этаже. Положив ящик на диван, я подошла к стенному шкафу. Ключ от сейфа хранился в шляпной коробке на верхней полке; взобравшись на небольшую стремянку, я достала ключ, спустилась со стремянки и открыла сейф.

Вначале я вынула прах Эндрю и Трикси; затем вернулась за маленькими контейнерами с прахом Джейми и Лиссы. Все четыре урны я положила в металлический ящик, закрыла его и спустилась с ним вниз.

В глубине души я всегда знала, что если я когда-нибудь похороню их прах, то сделаю это под старым кленом недалеко от моей мастерской.

Дерево было огромным, с толстым изогнутым стволом и развесистыми ветвями, ему, должно быть, было не меньше трехсот лет. Оно росло у угла моей мастерской и защищало от изнуряющих солнечных лучей в летние месяцы, но при этом не загораживало свет.

Это дерево всегда было любимым деревом Эндрю, так же как и этот тенистый уголок имения; мы часто устраивали здесь пикники. Близнецы любили играть неподалеку от дерева; под его зеленым навесом было прохладно во время самой невыносимой жары.

Я вырыла под деревом глубокую яму.

Закончив рыть, я выпрямилась, воткнула лопату в землю и пошла за ящиком.

Встав на колени над краем могилы, я опустила в нее ящик, затем замерла на минуту, положив руки на ящик. Я закрыла глаза и вызвала образы моих любимых перед своим внутренним взором.

«Здесь вам будет спокойно», — сказала я им и начала кидать землю лопатой на верх ящика, и не остановилась, пока не закопала всю могилу.

Я стояла над ней несколько мгновений, затем взяла лопату и вернулась в дом.

Позже утром я сказала отцу, что сделала. Затем повела его к клену показать, где я захоронила их прах.

— Помнишь, мы здесь устраивали пикники, а близнецы здесь часто играли, особенно когда я занималась в мастерской живописью.

Отец обнял меня за плечи и прижал к себе. Было видно, что он взволнован и не может говорить.

 

38

Коннектикут, август 1990

— Какой поразительный успех! — воскликнула Диана, обернувшись ко мне с широкой улыбкой. — Это замечательно, Мэл, что ты сделала в первые же четыре месяца.

— Да, я даже была немного удивлена, — согласилась я. — Я бы не смогла этого добиться без вашей и маминой поддержки. И без Сэриной помощи и советов. Вы все мне ужасно помогли.

— Очень любезно с твоей стороны говорить такие вещи, но все это произошло благодаря твоему ежедневному кропотливому труду и вдохновенным идеям, а также, будем смотреть правде в глаза, необыкновенной деловой хватке, — ответила смеясь Диана; при этом она выглядела очень довольной. — Кто бы мог подумать, что ты окажешься второй Эммой Харте?

— Вовсе нет, мне до нее далеко, — сказала я.

Диана снова засмеялась.

— Мне приятно думать, что ты незаурядная женщина девяностых годов.

— Будем надеяться, что так оно и есть. Хочу вам признаться, Диана, мне понравилось заниматься розничной торговлей. На самом деле, мне нравятся все стороны этого дела. Добиться хорошей работы здешних магазинов было трудно, но, добившись этого, я получила массу удовлетворения.

— Так всегда бывает, когда принимаешь вызов, — ответила Диана. — И по моему мнению, дело здесь не только в том, что труд твой вознаграждается — это занимает голову и дает выход энергии. Я знаю, что в конце дня я могу думать только о постели, и засыпаю немедленно, так я бываю измучена.

— У меня то же самое, — сказала я.

Диана помолчала, некоторое время смотрела на меня, а затем осторожно спросила:

— Как ты себя чувствуешь на самом деле, дорогая?

Я вздохнула:

— Ну, конечно, и дня не проходит, чтобы я о них не подумала, и печаль и тоска не проходят, они засели во мне глубоко. Но я заставляю себя действовать, продолжать жить. И как мы с вами обе знаем, такая невероятная занятость действует благотворно.

— Я узнала это много лет тому назад, — пробормотала Диана. — Именно антикварный магазин и мое дело спасли мне жизнь после смерти Майкла. Работа — великий целитель.

— Кстати, о работе: я хочу вам что-то показать, — сказала я, встав и пройдя через контору администрации, под которую я отвела часть большого красного амбара.

Открыв один из картотечных шкафов, я взяла оттуда пару папок и вернулась к тому месту, где мы сидели перед окном и пили кофе.

Сев напротив нее, я продолжала:

— В мае прошлого года в Килгрэм-Чейзе, когда у меня возникла мысль открыть магазин-кафе, я подумала также, что можно начать составление каталога, если магазин начнет разрастаться естественным образом.

— Ты мне об этом не говорила, — Диана откинулась на подушку дивана и скрестила ноги.

— Не говорила, потому что подумала, что вы меня примете за сумасшедшую и решите, что я слишком честолюбива.

— Лично я не могу никого считать слишком честолюбивым.

— Это верно, — согласилась я. — Во всяком случае, магазины имели такой успех, за такой короткий период принесли так много денег, что я решила продолжить составление каталога. Я уже составила его план, сделала макет. Мы с Сэрой делали его вдвоем, и она вложила в него свои деньги. В этом начинании мы будем партнерами.

— Я в восторге от того, что ты говоришь, Мэл. Вы такие близкие подруги; кто, кроме нее, может быть для тебя лучшим партнером? Еще, я думаю, ее вклад как участницы дела может оказаться неоценимым.

— Он уже не имеет цены, а кроме того, она очень помогла мне с магазинами. Я подумала, что будет только справедливо предложить ей партнерство. Я сказала ей месяц тому назад, когда уже приступила к составлению каталога, и она за это ухватилась.

— Она собирается уходить от Бергмана?

— Нет. Она будет работать над каталогом параллельно.

Я села на диван рядом с Дианой и показала ей каталог.

Она взяла очки, придвинулась ближе ко мне, затем посмотрела на обложку. На ней был изображен красный амбар, в котором расположились магазин кухонных принадлежностей и кафе, а над рисунком, специально сделанным мною для каталога, было написано «Индейские лужайки», а ниже — «Деревенский эксперимент». На третьей строке было написано: «Весна 1 991 года».

— Так что, ты не собираешься его выпускать до следующего года? — спросила Диана, подняв брови.

— Нет, это было бы бессмысленно, мне кажется. Надо накопить приличный запас товаров, а затем я должна буду наладить пересылку товаров по почте. Мы уже набрали некоторое количество подписчиков в окрестностях нашего графства, а Эрик и Анна составили список местных подписчиков. Мы разошлем по почте весенний каталог в январе. Следует многое предусмотреть, когда речь идет о каталоге, вы знаете?

— Я могу себе представить.

Я открыла каталог, чтобы показать титульный лист.

— Здесь более подробные рисунки малых амбаров, пастбища и конюшни, а на противоположной странице мое обращение, в котором рассказывается об «Индейских лужайках». — Я передала Диане макет каталога, продолжив объяснения: — Видите, он разбит на три больших раздела. Первый — это «Кухня Летиции Кесуик», в котором представлены джемы, желе и всякие продукты в бутылках, а также множество товаров из магазина кухонных принадлежностей. Там большой выбор — кухонная утварь, гончарные изделия, фарфор. Средний раздел называется «Бутик „Индейские лужайки"» и в нем предлагаются прочие товары в этом духе. Последний раздел — «Галерея „Килгрэм-Чейз"», в нем представлены декоративные предметы в английском духе.

Диана открыла каталог и принялась его разглядывать, изредка высказывая свое одобрение по поводу того, как у нас все разумно составлено. Просмотрев, она бережно передала его мне и сказала:

— На меня это произвело большое впечатление, Мэл, в самом деле, большое впечатление.

— Спасибо. Мама и Дэвид тоже считают, что он весьма хорош. Очень привлекательно оформлен, с заманчивыми товарами. Мама сказала, что, не моргнув глазом, купила бы добрую половину товаров. Но пойдемте, я покажу вам два места, которые вы еще не видели.

— Еще сюрпризы! Как чудесно! — воскликнула Диана, как всегда полная энтузиазма по поводу того, что я делаю.

Я повела ее по всему амбару.

— Как вы знаете, я разделила всю площадь амбара на отдельные помещения. Здесь располагается контора, — где мы сейчас находимся, это комната для паковки товаров, — объяснила я, открывая дверь и проводя ее внутрь. — Все, что должно быть отослано по почте, помощники пакуют здесь, на этих столах. Затем упакованные товары складываются здесь, готовые к отправке, за ними уже сейчас приезжают почтовые служащие каждый день.

— Вы продолжаете получать так же много заказов на вещи, которые люди хотят купить?

— Да. Как вы знаете, мы получили огромное количество заказов с того момента, как открылись этой весной. Их число постоянно растет, и именно это дает мне основание полагать, что каталог будет кстати.

Я повела Диану в соседнее помещение, в одну из наших складских комнат.

— Здесь хранятся товары для оборудования кухни.

— А все джемы и желе Летиции, как я помню, хранятся в подвале главного здания?

Я кивнула.

— Этажом ниже, который я построила прошлым летом, мы храним одежду, мягкие игрушки, скатерти и другие товары в этом роде.

Мы вернулись в офис и сели. Диана сказала:

— Я вижу, ты все предусмотрела. И я снова хочу повторить, Мэл, ты здесь сотворила чудо.

— Спасибо, но скоро мне понадобится дополнительное складское пространство. Это единственная проблема, которую мне осталось решить. На самом деле, когда Сэра приедет завтра, она собирается поговорить с моим соседом, Питером Андерсоном.

— Театральным режиссером?

— Да. Он владеет большим вагоном напротив въезда в «Индейские лужайки», с другой стороны шоссе, где стоят два больших амбара. Он их не использует. Сэра надеется, что мы сможем купить у него часть земли с амбарами, но я не думаю, что он продаст.

— Может быть, он сдаст в аренду?

— Мы надеемся на это, и если кто-нибудь может убедить человека сделать то, что он не хочет, то это Сэра.

Диана с симпатией кивнула.

— Она своим очарованием может заставить слететь птиц с деревьев, это правда, я очень ее люблю; она ни на кого не похожа.

— Она просто замечательная, и я не знаю, что бы я без нее делала. Она была для меня опорой.

— Она так никого и не встретила? — спросила Диана.

Я покачала головой.

— К сожалению, нет. Хоть она и путешествует по всему миру, хорошие мужчины ей не попадаются.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — ответила Диана с печальной улыбкой.

Я взглянула на нее и прежде, чем успела удержаться, спросила:

— А что случилось с мужчиной, о котором вы рассказывали мне несколько лет тому назад, о том, которого вы считали особенным? Вы сказали, что он разошелся с женой, но не развелся, и поэтому для вас это неприемлемо.

— Он все еще в том же положении.

— Значит, вы с ним не видитесь?

— Иногда, но только по делу.

— А почему он не получит развод, Диана? — спросила я, подталкиваемая любопытством, которое я всегда испытывала по поводу этой ситуации.

— Религиозные соображения.

— Ох, этот мужчина католик?

— Господи, нет! Это его жена католичка и не хочет разводиться.

— А-а-а… — протянула я и замолчала, не желая и дальше задавать подобные вопросы.

Диана тоже замолчала. Она некоторое время задумчиво смотрела в окно; глаза ее были печальными. Затем, вставая, повернулась ко мне и сказала грустно:

— Ты его встречала, ты знаешь.

— Я встречала?

— Да, конечно.

— Где?

— В моем магазине, когда вы были в Лондоне с Эндрю. В ноябре 1988 года. Это Робин Макалистер.

— Тот высокий элегантный мужчина? — спросила я, глядя на нее.

Диана кивнула.

— Я показывала ему гобелены, если ты помнишь.

— Я хорошо его помню. Такие мужчины производят впечатление.

— Верно. — Диана посмотрела на свои часы и встала. — Уже час дня. Пойдем и пообедаем в кафе? Я немного проголодалась.

— Пошли! — воскликнула я и тоже вскочила, понимая, что она хочет сменить тему разговора.

— Тебе не нужна дополнительная помощь в подготовке каталога? — спросила Диана, делая глоток ледяного чая.

Пока еще нет, потому что первые отправки товаров мы будем делать в январе для весеннего сезона, — ответила я. — Когда я в этом году открыла магазин, я проводила на работе пятницу, субботу и воскресенье, так что оставались понедельник, вторник, среда и четверг для того, чтобы сотрудники упаковали товары и надписали адреса. Это было ранней весной. Сначала все энергично взялись за дело, и мне осталось только вывезти их отсюда. В летние месяцы появятся новые трудности, и нам следует это предусмотреть.

Оглядевшись вокруг, я добавила:

— Сегодня только среда, но посмотрите: в кафе очень много народа.

— И куча народа в галерее «Килгэм-Чейз» с самого утра, я это заметила, — сказала Диана. — Но надо действовать шаг за шагом, каждый день понемножку — это мой девиз, Мэл.

— Что меня очень удивило, так это успех кафе, — улыбнулась я. — С самого момента открытия оно стало модным местом. У нас большая выручка, и народ обычно заказывает столики по телефону заранее.

— Это очаровательное место — маленькие зеленые столики, свежие цветы, а кругом много зелени. Это напоминает большую деревенскую кухню, — заметила Диана. — И пахнет очень вкусно.

— И вся еда тоже очень вкусная. Вы сейчас сами убедитесь.

— Нора сама все готовит? — спросила Диана.

— По выходным приходит помогать ее племянница — именно тогда бывает больше всего народа. В другие дни она одна; кое в чем помогают Эрик и Билли. Угадайте, какое из ее горячих блюд пользуется наибольшей популярностью?

— Мясная запеканка с картофелем, рецепт, любезно предоставленный Парки, — сказала Диана, подмигнув мне.

— Да. А кроме этого мы подаем лотарингский пирог, супы и сэндвичи. Однако теперь Нора хочет дополнить меню несколькими салатами, и я думаю, она права, если учитывать популярность этого места. Кстати, вот и Нора.

Нора остановилась у нашего стола и протянула руку.

— Рада видеть вас, миссис Кесуик.

Диана пожала протянутую руку и сказала:

— Я тоже рада вас видеть, Нора. Вы добились здесь настоящего успеха. Очень хорошая работа, Нора, очень хорошая.

— Это все Мэл, — ответила она быстро. — Она все это задумала. — Но, тем не менее, женщина казалась очень польщенной. Она одарила Диану одной из своих редких улыбок. — Я надеюсь, вы попозже зайдете и посмотрите мою кухню. А теперь — что я могу вам принести? — спросила она, протягивая Диане меню.

Я сказала:

— Хотелось бы попробовать одно из ваших произведений. Пожалуйста, Нора.

— Можете не говорить мне. Вы хотите ломтики авокадо и помидора.

— Вы угадали.

Нора покачала головой.

— Ох, Мэл, это совершенно не питательно. Разрешите мне добавить туда немного цыпленка.

— Хорошо, — согласилась я, зная, что это ей понравится. — И еще ледяной чай, пожалуйста.

— А я хотела бы авокадо и пиццу с креветками, — сказала Диана. — И тоже еще ледяного чая, пожалуйста, Нора.

— Через минуту будет, — Нора поспешила прочь.

Диана спросила:

— Она и официанткой работает тоже, Мэл?

— Нет, она просто хочет обслужить вас. Порой она бывает ревнива, особенно если речь идет о нашей семье.

Диана улыбнулась.

— Она всегда была очень преданна. А кто такая Айрис, молодая девушка, которая теперь присматривает за домом? Она держится очень приятно. Сегодня утром она все время предлагала мне различные услуги.

— Это еще одна племянница Норы. Сестра Айрис помогает на кухне по выходным дням. У меня был…

Я замолчала, увидев Эрика, спешащего между столиками с подносом, на котором стоял ледяной чай.

— А вот и мы, Мэл, миссис Кесуик, — сказал он, подавая каждой из нас по стакану.

Мы обе поблагодарили его.

Он уже повернулся, чтобы идти к кассе, где он работал, но заколебался.

— Что такое, Эрик? — спросила я, поднимая на него глаза.

— Простите, Мэл, что беспокою вас во время обеда, но мне только что позвонила одна из клиенток, миссис Хенли. Она хотела узнать, принимаем ли мы заказы на частные вечеринки.

Я нахмурилась.

— Вы имеете в виду обслуживание?

— Нет, она хочет устроить частную вечеринку здесь, в кафе. По случаю шестнадцатилетия дочери для ее друзей.

— Когда?

— В сентябре. Вечером в пятницу.

— Ох, я не знаю. Я не думаю, Эрик, — это ведь еще разгар сезона, публика захочет сюда прийти, чтобы выпить что-нибудь прохладительное.

— Не говори «нет» так быстро, — вмешалась Диана, кладя свою руку на мою. — Было бы очень выгодно устраивать частные вечеринки и это позволило бы лучше познакомиться с окрестными жителями.

Эрик одарил Диану широкой улыбкой.

— Я согласен с вами, миссис Кесуик.

— Хорошо, Эрик. Скажите этой леди «да», но вам придется потом еще раз с ней разговаривать о цене.

— Я договорюсь, Мэл, — сказал он, и перед тем, как исчезнуть, сделал мне легкий прощальный жест рукой; это вошло у него в привычку в последнее время.

— Он мне нравится, — сказала Диана. — Такие люди умеют работать.

— Такой же, как Джо, Уилф и Бен, — согласилась я.

Доев наши сэндвичи, мы некоторое время сидели молча. Наконец я сказала:

— У меня есть для вас предложение.

— В самом деле? Как удивительно! — воскликнула она, затем помолчала, пристально меня разглядывая. — Я думала, ты не хочешь никаких партнеров.

— Я и не хочу, в магазине. Но это нечто другое.

— Ну, это не может быть каталог. В этом твой партнер Сэра.

Откинувшись на стуле и склонив голову к плечу, свекровь изучала меня несколько минут, затем спросила:

— Разве издательский бизнес связан с риском?

— Думаю, может оказаться, да. Но я имею в виду маленькое местное издательство, печатающее только несколько подготовленных мною книг, которые будут продаваться только по моему каталогу и здесь, в магазине.

— Это звучит интересно, Мэл, но неужели ты думаешь, что сможешь проглотить все сразу?

— Я действительно делаю довольно много, Диана, но открывать издательство не думаю до следующего года и не прошу вас вкладывать в него деньги.

— Ох, я понимаю. Но ты же сказала, что у тебя есть предложение.

— Я это и говорю. Я хотела бы, чтобы вы стали моим партнером, и для начала мы опубликовали бы всего четыре книги; на самом деле, возможно, мы больше не станем ничего печатать.

— Какие книги? — спросила она, бросив на меня испытующий взгляд.

— Ваши книги, Диана. Два дневника Летиции, ее кулинарную книгу и ее садовую книгу. Позже можно было бы напечатать викторианскую кулинарную книгу Клариссы, но я не уверена. Я бы первыми опубликовала дневники Летиции, затем ее кулинарную книгу, а затем садовую книгу. Это была бы особая серия, и в этом, по моему мнению, была бы ее привлекательность. В дальнейшем, после того как все они будут опубликованы, можно было бы из этой серии составить подарочный набор в футляре. Я думаю, это бы пошло.

— Где ты собираешься достать денег? Ты сказала, что не хочешь их брать у меня.

— Только потому, что не думаю, будто мне понадобится очень много, — заметила я. — Послушайте, вы — собственница этих книг, и вы дадите мне права. Я смогу набрать текст и сделать копии ее рисунков. Мне придется платить только за тираж и переплет.

— Я согласна вложить в это деньги.

— Спасибо, Диана, но к тому времени, когда я стану это делать в следующем году, я, возможно, сама смогу его профинансировать.

— Как хочешь. Но в любом случае, я думаю, что мысль блестящая, Мэл! Просто блестящая! Я была бы рада в этом участвовать в любом качестве, как тебе будет угодно.

Я пожала ее руку.

— Спасибо. Кстати, я собираюсь назвать издательство «Килгрэм-Чейз Пресс». Как это вам понравилось бы?

— Мне это нравится! Очень умно с твоей стороны, дорогая.

Она смотрела на меня некоторое время, затем удивленно покачала головой.

— То, что я сказала раньше, совершенно верно. Ты становишься незаурядной женщиной девяностых годов, Мэл.

 

39

Коннектикут, май 1992

Я лежала в постели и глядела на часы в полумраке комнаты. Я смогла разглядеть, что всего половина шестого.

Я проснулась раньше, чем всегда. Хотя я ранняя птичка, и всегда была такой, все же я встаю не раньше шести. Немного полежав еще в кровати, я погрузилась в свои мысли. Затем я вспомнила, что сегодня за день: мой тридцать седьмой день рождения. Тридцать семь. Это кажется невозможным, но это так.

Встав с кровати, я подошла к окну, открыла жалюзи и стояла, глядя вдаль. Было еще темно. Но вдалеке, над деревьями и болотами, горизонт слегка окрасился в зеленоватые тона, и пучки бледного света просачивались в небе. Скоро встанет солнце.

Войдя в свою маленькую гостиную рядом со спальней, я села и стала смотреть на портреты Лиссы и Джейми, затем мой взгляд скользнул на портрет Эндрю, висевший над камином.

Хотя я не давала вырваться наружу моему горю, сдерживала свою печаль, тоска по ним не уменьшалась. Внутри меня была пустота, и она болела, а временами я испытывала приступы настоящего отчаяния. И хотя я была занята «Индейскими лужайками», одиночество стало моим привычным спутником.

В прошлом году я нашла в себе мужество разобрать наконец одежду и игрушки Лиссы и Джейми. Я все это раздарила — семье Норы, друзьям Анны и в церковь. Но я не смогла расстаться с двумя главными сокровищами моих детей — Оливером, Лиссиным медвежонком, и Дерри, динозавром Джейми.

Подойдя к книжным полкам, я взяла эти игрушки и прижала их к себе. Воспоминания о моих детях моментально нахлынули на меня. Внезапно в горле запершило, и я почувствовала, как подступили слезы. Отогнав их, я взяла себя в руки, поставила игрушки на место и пошла в смежную ванную комнату.

Засунув волосы под резиновую шапочку, я быстро приняла душ. Несколько минут спустя, уже вытеревшись, я обнаружила, что смотрю на край ванны у кранов, что вошло у меня в привычку. Я так и не нашла скальпель, после того как потеряла сознание в ту ночь, когда собиралась покончить с собой. Куда же он делся? Это была загадка — так же как и пустая ванна, и открытая кухонная дверь.

Недавно я призналась во всем Сэре, которая выслушала меня очень внимательно.

Когда я закончила рассказ, она некоторое время молчала, а затем сказала:

— Я уверена, что существует логическое объяснение всему этому, но мне хотелось бы думать, что это необъяснимо, что-то вроде вмешательства свыше, а может быть, и со стороны самого дома, который тебя охраняет.

Мы с Сэрой уже давно пришли к выводу, что теперь в доме царит особая, удивительная атмосфера. Нам кажется, что она еще более доброжелательная, чем была всегда, и эти старые стены навевают необыкновенное чувство спокойствия.

Одевшись, как обычно, в свою рабочую одежду — джинсы, майку, жакет и мокасины, — я спустилась вниз.

Поставив на плиту кофе, я выпила стакан воды, взяла связку ключей от магазинов и вышла наружу. Я стояла и глядела вокруг, вдыхая свежий воздух. Было прохладно, благоухали гнущаяся от росы трава и зеленые побеги, легкий ветерок доносил до меня запах сирени, посаженной вокруг дома.

День должен быть замечательный, я могла это утверждать. Небо было светлое, свободное от облаков, и уже разливалось приятное тепло.

Когда я направилась к холмам, стайка маленьких коричневых птичек поднялась в небо, кружась в небесной голубизне прямо надо мной. По мере того как я шла, я слышала чириканье и свист, а в отдалении раздавался гогот канадских гусей.

Поскольку до открытия магазинов у меня было много времени, я села на железную кованую скамью под яблоней. Как и сирень, яблоня начинала зацветать — показались зеленые листочки и маленькие белые бутоны. Скоро она будет в полном цвету.

«Мамино место». Так всегда Эндрю называл эту скамейку. Я откинулась на спинку, закрыла глаза и услышала их ясные голоса, раздающиеся в воздухе, увидела их, таких живых в моем воображении. Они были здесь, со мной, как всегда. В безопасности в моем сердце.

Это был четвертый день рождения, который я проводила без Эндрю и близнецов. По опыту я знала, что это будет грустный день для меня, точно так же, как их дни рождения и особые праздники, которые всегда были окрашены теперь печалью, — мне было грустно проводить их без моих близких.

И несмотря на мою боль и одиночество, мне удавалось продолжать жить. Однажды я окончательно поняла, что никто не сможет мне помочь или сделать это за меня. Я сама должна была собрать все свое мужество.

Чтобы добиться этого, мне пришлось проникнуть в самую глубину своего существа, в центр души, и там я нашла скрытые ресурсы, силу, о существовании которой никогда не подозревала. И именно эта сила характера и решимость начать заново, снова наладить свою жизнь заставляли меня двигаться вперед и в конце концов привели к моему теперешнему положению.

Может быть, это и не лучшее положение, но, учитывая обстоятельства моей жизни, это было неплохо: я была физически и умственно здорова; мне удалось начать дело, содержать себя, выплатить все свои долги и сохранить дом, который я любила. Мне удалось сократить долги моим родителям, Диане и Дэвиду. К концу этого лета я полностью рассчитаюсь с долгами, в этом я была уверена.

«Ты сделала это, Мэл, — сказала я про себя. — Дела твои идут вовсе неплохо».

Я поднялась на ноги и спустилась с холма к группе амбаров. Когда я приблизилась, я заметила, что в это утро пруд кишел птицами — по большей части кряквами; чуть меньше было гусей. Позже летом прилетят голубые цапли и погостят у нас, как они обычно делают. Мы к этому уже привыкли и с нетерпением ждали их прилета. И хотя они задерживались у нас ненадолго, нам нравилось, что они прилетают к нам. Они стали для нас чем-то вроде талисмана, и я уже подумывала об использовании названия «Голубая цапля» для знака новой серии товаров для маленьких детей.

Отперев дверь «Кухни Летиции Кесуик», кафе-магазина, я вошла внутрь, и на меня приветливо пахнуло яблоками и корицей.

Включив свет, я секунду стояла на пороге, любуясь кафе. Стены выкрашены в белый цвет, темные балки на потолке, пол заново выложен терракотовым кафелем, который, как мы обнаружили, было так легко содержать в чистоте, яркие красно-белые занавески на нескольких небольших окнах. Все выглядело свежим, веселым и привлекательным, повсюду были зеленые растения; металлические полки заставлены нашими особыми товарами.

Войдя, я оглядела некоторые из полок с банками, горшочками и бутылочками с продуктами, изготовленными по рецептам Летиции. Восхитительные джемы и желе, яблоки с имбирем, ревень с апельсинами, сливы с яблоками, абрикосы, черника с яблоками, груша с малиной. Там стояли банки со смесью из мелко нарубленного миндаля, изюма и сахара, с лимонным творогом, с соусами, с маринованным луком, с красной капустой, со свеклой с орехами, с пикулями; там была горчица, которую я особенно любила и рецепт которой был вывезен из Йоркшира.

Мы также собрали здесь небольшой запас макаронных изделий, риса, импортного английского печенья и французского шоколада. И Норины соусы для спагетти, которые прибавились недавно.

Оказалось, что она буквально творит в кухне чудеса; она нашла свое истинное призвание. Кроме соусов для спагетти, в основном на томатной основе, она приготовляла все продукты по рецептам Летиции в нашей кухне при кафе. Я очень гордилась ею и ее кулинарным мастерством.

Продукты Летиции Кесуик очень быстро оценили, они пользовались большим успехом здесь, в кафе и магазине, и в каталоге. Что касается последнего, который мы начали выпускать с Сэрой семнадцать месяцев тому назад, он тоже вошел в моду, причем настолько, что мы до сих пор с ней удивлялись.

Только на прошлой неделе мне пришлось нанять трех новых служащих для работ по упаковке товаров для заказов по каталогу и в магазине. Эрик нанял двух новых официантов в кафе с тех пор, как я его повысила. Он стал менеджером магазинов и кафе и руководил теперь двенадцатью сотрудниками, работающими в «Индейских лужайках».

Открыв толчком кухонную дверь, я заглянула внутрь. Все ярко блестело под утренним солнцем. Я кивнула сама себе, поднялась наверх по лестнице и окинула беглым взглядом отдел кухонной утвари и скатертей, а затем снова направилась вниз.

Выйдя снова наружу, я посетила бутик «Индейские лужайки», отперла там дверь, быстро заглянула внутрь и проследовала в галерею «Килгрэм-Чейз».

Хотя я любила все свои магазины и товары, по какой-то причине эта галерея была моей любимицей. Быть может, она напоминала мне Йоркшир и детские годы Эндрю, проведенные в том имении. В любом случае у нее появилось много постоянных покупателей и мне было трудно сохранять запас товаров. Все продавалось там прежде, чем я успевала заказать следующую партию.

Самым большим хитом галереи был и до сих пор остается «Дневник Летиции Кесуик», напечатанный в моем издательстве «Килгрэм-Чейз Пресс» прошлым летом. За год тираж был раскуплен, было продано почти тридцать пять тысяч экземпляров в галерее и через каталог. Сэра сказала мне, что ее друзья, занимающиеся издательским бизнесом в Нью-Йорке, были очень удивлены, хотя и восхищались книгой, найдя ее очаровательной. По всей видимости, остальные покупатели тоже.

Я еще раз оглядела галерею и, закрыв за собой дверь, отправилась обратно к дому. Все здесь было в полном порядке; в семь появится Анна, в девять придут Эрик и Нора, а около половины десятого остальные работники будут на местах.

Поднимаясь на холм, я снова говорила себе, как мне повезло с бизнесом. Все из моих начинаний удались. Каждый магазин пользовался успехом; все из наших продуктов стали популярными; тираж каталогов все увиличивался, а кафе было настолько известно, что в него заезжали не только местные жители, но и иностранцы. Как только я произносила при Сэре слово «повезло», она громко хохотала.

— Если ты называешь работу от двенадцати до четырнадцати часов в сутки семь дней в неделю в течение двух лет «повезло», то да, тебе повезло! — воскликнула она. — Мэл, ты добилась успеха с «Индейскими лужайками» только потому, что ты работаешь, не останавливаясь, круглосуточно, и потому, что у тебя чудовищное деловое чутье. Ты одна из самых ловких розничных торговцев, которых я когда-либо встречала.

В некотором смысле она, конечно, была права. Я вложила всю свою энергию и все силы в «Индейские лужайки» и была чрезвычайно на этом сосредоточена. «Туннельное видение» оказалось удобным, ценным качеством.

Но несмотря на ежедневный тяжкий труд, и не только мой, но и всех работающих, я продолжаю верить в элемент удачи. Каждому нужно немного удачи в любом деле или творческом начинании.

Когда я подошла к дому, я остановилась перед одним из кустов сирени и отломила маленькую ветку, потом принесла ее в кухню. Я наполнила банку из-под джема водой, оторвала лишний отросток сиреневой ветки и поставила ее в банку.

Захватив сирень, я пошла к большому клену неподалеку от моей мастерской, где я похоронила прах моих близких 19 августа 1989 года. Встав на колени, я убрала банку с увядшими цветами с небольшого каменного круга и поставила на него банку с сиренью.

Я оставалась некоторое время на коленях, опустив глаза на плоский могильный камень, вытесанный из гранита, который я положила здесь в октябре того же года.

На темной его поверхности были выгравированы их имена.

Эндрю, Лисса, Джейми Кесуик. И Трикси Кесуик, их любимая собачка. А наверху дата их гибели: 11 декабря 1988 года.

— С днем рождения, Мэл, — сказала Нора, входя в кухню.

— Спасибо, Нора, — ответила я, повернувшись к ней.

Она подошла ближе, быстро обняла меня, а затем отступила назад.

Стоявший за ней Эрик сказал:

— С днем рождения, Мэл. — Он протянул мне большую охапку цветов. — Мы подумали, что вам понравятся эти, ваши любимые.

— Спасибо вам большое, это так мило с вашей стороны. — Я взяла у него цветы, обняла его и наклонилась, чтобы понюхать белую сирень, тюльпаны, нарциссы, завернутые в целлофан и перевязанные большим желтым бантом. — Они чудесны. Пойду поставлю их в воду.

— Нет! Я сама! — воскликнула Нора, взяв их у меня, прежде чем я успела возразить, и направилась к крану.

— Хотите чашку кофе? — Я повернулась к Эрику.

Он покачал головой.

— Нет, спасибо, я должен вернуться в кафе, так как начал сегодня немного позже.

— Да, конечно, — ответила я. — Иначе босс на вас рассердится.

Он улыбнулся, помахал рукой и заспешил прочь.

Нора стояла у крана, разбирая букет.

Я села за кухонный стол и сделала глоток своей второй чашки кофе.

Нора спросила:

— Я видела машину вашей мамы перед парадным входом. Она сегодня ночевала?

— Да, ночевала. Она хотела быть здесь в мой день рождения. А Сэра захватила мистера Нелсона на своей машине.

— Я рада, что они все вчера были на обеде… было очень мило, правда?

— Да, спасибо вам за все те замечательные вещи, которые вы приготовили.

— Я не так уж много сделала, Мэл, — пробормотала она. — Во всяком случае, это мне доставило удовольствие.

— Я подумала, что приведу маму в кафе около половины первого сегодня, Нора. После ленча она должна будет вернуться в Нью-Йорк.

— Могу я приготовить вам что-нибудь особенное?

Я покачала головой.

— Мама любит ваш салат с молодой кукурузой, и я тоже. Почему бы не сделать нам это?

— Ничего проще. — Она всунула последнюю ветку сирени в вазу, которую нашла в шкафу, и подняла голову. — Куда вы хотели бы это поставить?

— На стеклянную террасу, я думаю, потому что я там провожу много времени.

Она унесла вазу с цветами, вернулась на кухню, налила себе чашку кофе и пила его, стоя около раковины. Некоторое время спустя она сказала:

— Мне понравилась женщина, которую вчера привез с собой ваш отец. Мисс Рисс-Джонс. Он собирается на ней жениться?

Я пожала плечами.

— Не спрашивайте меня, Нора, я понятия не имею.

— Жаль, если нет. Они, по-моему, очень подходят друг другу.

— Я тоже так думаю. — Я изучала ее поверх своей чашки кофе. У Норы всегда была манера делать походя быстрые и точные замечания по поводу новых людей, появлявшихся в доме. Она редко ошибалась.

Сполоснув свою чашку, она сказала:

— Должна идти в кафе. Увидимся позже, Мэл.

— Еще раз спасибо за цветы, Нора. Это так мило с вашей стороны.

Она кивнула.

— Постарайтесь, чтобы у вас сегодня был хороший день, — сказала она и поспешила прочь.

Во время ланча в кафе я задала маме вопрос:

— Как ты думаешь, женится папа на Гвенни?

Мама посмотрела на меня долгим взглядом, прежде чем ответить. В конце концов она сказала:

— Нет, не думаю. Но я хотела бы, чтобы он женился. Она очень милая.

— Да, она милая. Кажется, что все так о ней думают. Но почему ты считаешь, что он на ней не женится?

Мама закусила губу, задумчиво смотрела перед собой некоторое время, затем медленно сказала, старательно выбирая слова:

— Потому что твой папа по своей натуре холостяк.

— Значит, это не связано с Гвенни, ты просто думаешь, что он предпочитает оставаться один?

— Да, если ставить все точки над «i».

— Но он же женился на тебе?

— Правда, но ведь его никогда не было с нами… — Она оборвала фразу и бросила на меня странный взгляд.

— Папа хочет, чтобы был запас пирога, но также хочет и съесть его. Ты это хотела сказать, мама?

— Нет, не это, в действительности. Я не имела в виду, что твой папа волокита или что он неразборчивый, потому что он ни то и ни другое. Он просто… холостяк в душе, как я тебе уже сказала. Он предпочитает жить сам по себе, свободно путешествовать по свету, раскапывая древние развалины, делая то, что ему нравится. Он принадлежит к разряду одиночек, ты знаешь. Если на пути попадается какая-нибудь женщина и она ему нравится, тогда, я думаю, он вступает в связь. Но он принципиально не хочет себя связывать. Я думаю, именно так можно оценить ситуацию.

— Понятно. Ну, полагаю, тебе должно быть это известно, — пробормотала я, воткнув вилку в салат с кукурузой.

Мама смотрела на меня несколько мгновений, а затем сказала:

— Да, я действительно знаю все о твоем отце, Мэллори, и, возможно, настало время обсудить наш брак с ним. Я знаю, тебя это беспокоило многие годы, я имею в виду, что мы тогда с ним расстались.

— Нет, не это, мама, вовсе нет! Я не понимаю, почему папа всегда отсутствовал, когда я была ребенком. Или почему мы не уезжали вместе с ним.

Она издала легкий вздох.

— Потому что в действительности он не хотел, чтобы мы следовали за ним на раскопки, и кроме того, как только ты подросла, ты должна была ходить в школу. Здесь, в Штатах. Он настаивал на том, чтобы ты получила образование здесь, да и я тоже, по правде говоря.

— Значит, он уезжал в эти длительные поездки, связанные с его работой, и возвращался, когда хотел. Как ты с этим мирилась, мама?

— Я любила его. И, в действительности, Эдвард любил меня и любил тебя, Мэл, он в самом деле любил. Он в тебе души не чаял. Послушай, я прилагала огромные усилия, чтобы сохранить наш брак, и в течение долгого времени.

— Ты говоришь, что он уезжал на свои раскопки, и это я понимаю. В конце концов, это его работа. Но когда я была маленькая, была другая женщина, не так ли?

— Возможно, — согласилась она.

И тогда я рассказала ей о своих воспоминаниях того праздника Четвертого июля много лет тому назад, когда мне было пять лет; рассказала ей, что ужасная сцена на кухне и их жуткая ссора оставалась со мной все эти годы. Погребенная долгое время, потому что она была такой болезненной, и восстановленная недавно, она выскочила в моей памяти четыре года тому назад.

Она выслушала и ничего не сказала, когда я закончила.

Мама просто молча сидела, задумчиво глядя вдаль, в пространство.

Наконец она сказала тихим печальным голосом:

— Подруга, я хочу сказать, так называемая подруга, сказала мне, что у Эдварда связь с Мерседес Соррелл, актрисой. Стыдно признаться, но я ей поверила. Я была молода, ранима. Но это не оправдание. Я разозлилась, обвинила твоего отца, оскорбляла его. Кажется, ты это слишком хорошо запомнила. Я ревновала, конечно. Позже я узнала, что это неправда. Это была ложь.

— Но ведь была другая женщина, мама, — настаивала я. — Ты сама это сказала.

— Я предполагаю, что иногда были, когда он отсутствовал на раскопках по полгода и больше. Но любил он меня.

— И потому ты оставалась с ним все это время?

Она кивнула головой.

— Во всяком случае, твой отец очень возражал против того, чтобы мы разошлись, долго этому сопротивлялся, Мэл.

— Он? — Я смотрела на нее, широко раскрыв глаза.

Мама выдержала мой взгляд.

— Не стоит так удивляться, — сказала она после небольшой паузы. — Да, он не хотел, чтобы мы расстались, более того, он не хотел развода. И не только это. Наши отношения продолжались долгое время после того, как мы расстались.

— Ты имеешь в виду сексуальные отношения? — спросила я, вперив в нее взгляд.

Она кивнула; вид у нее был слегка обескураженный.

— Боюсь, что да. В действительности, мы с твоим отцом продолжали поддерживать связь время от времени до тех пор, пока я не встретила Дэвида.

— Боже правый!

— Мэл, я до сих пор люблю твоего отца, в некотором смысле. Но много лет назад я поняла, что мы не можем быть связаны счастливым браком.

— Почему нет? Ты продолжала спать с ним после того, как вы порвали друг с другом. Вы дурачили меня, вы всегда вели себя так, как будто меня не существовало.

— Я понимаю. Я уверена, это защитный механизм. Почему мы не могли оставаться с ним в счастливом браке? Возможно, потому, что я не хотела быть с человеком, который должен был без конца бродить по свету.

— Ты могла бы бродить вместе с ним после того, как я выросла.

— Ничего бы не получилось, по крайней мере, надолго.

— Но ведь у вас была прочная сексуальная связь…

— Да, была. Но ведь секс не обязательно приводит к счастливому браку, Мэллори. Следует учитывать множество других факторов. У нас с твоим отцом ничего хорошего не получилось бы, поверь мне на слово.

— О, я верю, мама, — сказала я и сжала ее руку. — Я давно хотела тебе сказать. Мама, спасибо, что ты всегда была со мной. Я знаю, что папы никогда рядом не было.

— Ты знаешь, он такой, Мэллори. Поверь мне.

— Ну, если ты так говоришь, я поверю. Я люблю его, мама, и тебя тоже люблю, и недавно я поняла, что была как бы отделена от вашего брака. Я имею в виду, что была вне твоих личных отношений с ним. То, что происходило между вами с папой, ничего общего со мной не имело.

— Это верно. Все происходило между нами.

— Когда я оглядываюсь на свое детство, я понимаю, что мы были ненормальной семьей… — Мой голос сорвался; я посмотрела в свою тарелку, затем на нее.

Мама сидела и ждала, что я скажу дальше.

Я слегка пошевелилась на стуле, откашлялась и глотнула ледяного чая. Я чувствовала себя слегка неловко.

— Я надеюсь, что ты не сердишься, что я это говорю?

— Нет. Думаю, что нет. В действительности, если быть честной, мне следует признать, что это правда.

— Мы были ненормальной семьей и давай посмотрим правде в глаза. У меня был странное детство. Я думаю, именно поэтому мне хотелось создать совершенную семью, когда я вышла замуж. Я хотела быть образцовой женой для Эндрю, образцовой матерью для Джейми и Лиссы. Я хотела, чтобы все было… было… правильно.

— Так и было, Мэл. Действительно было. Ты была самая лучшая жена, самая лучшая мать.

Я пристально смотрела на нее.

— Я сделала их счастливыми, ведь правда, мама?

Ее пальцы сжали мою руку.

— О да, Мэл, они были счастливы с тобой.

 

40

Коннектикут, ноябрь 1992

Было холодное субботнее утро начала месяца. После мягкого октябрьского бабьего лета впервые листья прихватило морозцем. Но, тем не менее, день был яркий, солнечный, небо было голубое, безоблачное.

По выходным мы всегда заняты в «Индейских лужайках», но хороший день привлек к нам больше посетителей, чем обычно.

Все магазины были битком набиты, и я была рада, что на складах у нас полно товаров. Летом я сделала несколько больших закупок, предвидя, что в сезон отпусков дела пойдут хорошо. К счастью, я была права. Если по сегодняшнему дню можно судить, то ко Дню благодарения и к Рождеству мы побьем все рекорды.

Я пересекла пространство от галереи «Килгрэм-Чейз» до кафе и когда открыла дверь, то была поражена. В магазине было полно народу, а была всего лишь середина утра. Я огляделась, ища Эрика. Когда я его увидела, он поспешил ко мне.

— Ну и утро, — сказал он. — У нас народу больше, чем всегда. Я доволен, что мы оборудовали вторую автостоянку внизу у главных ворот. Она сегодня пригодится. — Он улыбнулся мне. — Вы, как всегда, были правы.

— Это было недорого и, я думаю, мы на этом остановимся, Эрик.

— У вас когда-нибудь бывают сомнения, Мэл?

Я покачала головой.

— Слышали что-нибудь от Сэры?

— Нет. Почему вы спрашиваете — разве возникла какая-нибудь проблема?

— Вероятно, нет, но она не приехала. Когда она вчера вечером звонила мне из города, она сказала, что выезжает сегодня в половине седьмого, чтобы не попасть в пробку, и должна быть около девяти.

Я посмотрела на часы.

— Уже почти одиннадцать.

— Может быть, она задержалась в Нью-Йорке, — ответил он.

— Возможно.

— Постарайтесь не беспокоиться, Мэл.

Я кивнула.

— Я постараюсь, буду в конторе, если понадоблюсь вам, — сказала я.

Я направилась к другому красному амбару.

С тех пор как убили моих близких, я очень волновалась, когда кто-нибудь из родственников или друзей задерживался. Я ничего не смогла с собой поделать. Сейчас мы живем в опасном мире, по моему мнению, в более опасном, чем он был раньше. Машины теперь угоняют постоянно, оружие на улицах множится с ошеломляющей скоростью, а убийство невинных людей стало нормой. Каждый раз, когда я беру в руки газету или включаю телевизор, я вижу какой-нибудь новый сюжет, от которого у меня кровь в жилах стынет.

— Мэл! Мэл!

Я вздрогнула и увидела спешившую ко мне Анну.

— Можете уделить мне минутку? — спросила она, когда подошла ко мне.

— Конечно, зайдем в контору, — предложила я, открывая дверь и пропуская ее вперед.

Сняв пальто, мы направились к дивану у окна.

— У вас что-то произошло, Анна? — спросила я, усаживаясь на диван.

— Нет, Мэл, но Сэнди Фарнсуорт звонила мне вчера ночью, — объяснила она, садясь напротив меня. — Она хочет продать «Пони Трейдерс». Она попросила узнать у вас, не заинтересованы ли вы купить эту компанию.

— Нет, не заинтересована, — ответила я без колебаний. — Я уже некоторое время ожидала, что это произойдет, Анна. Сэнди намекала на это раньше. Но я не хочу становиться владелицей фабрики — ведь у них именно фабричное производство, хотя часть изделий они производят вручную. — Я покачала головой. — Невозможно, Анна, слишком много головной боли и без этого. Боюсь, придется сказать «пас».

— Я более или менее предупредила Сэнди, что вы не заинтересованы, — ответила Анна. — Я согласна с вами и уверена, что Сэра тоже. Но обещала вам сказать об этом.

— Я понимаю. Сэнди вам сказала, что она собирается делать? Я хотела сказать — если не сможет продать фабрику? Будет продолжать свой бизнес?

— Я полагаю, что она будет вынуждена это сделать, либо найдет себе нового партнера. Лоис Гири переезжает обратно в Чикаго, и вот почему весь сыр-бор разгорелся. Я думаю, она хочет забрать свои деньги из компании.

— Если «Пони Трейдерс» выйдет из дела, нам придется искать им замену, других производителей, которые шьют деревенскую одежду в том же духе, — отметила я. — Знаю, у нас есть Билли Герл и Лессу, но нам нужен будет кто-то третий.

Анна улыбнулась мне.

— Я уже об этом думала, Мэл, и начала поиск. На следующей неделе у нас появится пара новых поставщиков.

Дверь раскрылась настежь и влетела Сэра, к моему величайшему облегчению. Казалось, она очень спешила; волосы развевались.

— Что за утро! — воскликнула она. — Прости меня, что я так поздно, Мэл. Надеюсь, ты не слишком волновалась.

— Немножко, — признала я. — А что с тобой случилось, Сэш? Ты выглядишь слегка растрепанной, и лицо перепачкано.

— Неужели? И сильно? Ну, не важно. А случилось то, что у меня спустила шина.

— О Боже мой, какой ужас, Сэра, — сказала Анна и встала. — Я лучше вернусь в бутик, Мэл. Увижу вас обеих позже.

— Я скоро закончу, — ответила я.

Сэра улыбнулась ей и сказала мне:

— Мне действительно необходима чашка кофе, Мэл. Пойдем в кафе.

— Там очень много народу, но Эрик найдет нам местечко. Пошли.

Мы поспешили за Анной.

— Как тебе удалось поменять колесо? — спросила я, когда мы пили кофе несколько минут спустя, найдя себе место в кафе неподалеку от кухни.

— Слава Богу, мне помогли.

Я посмотрела на нее с любопытством.

— Где же ты находилась, когда у тебя лопнула шина?

— На Сорок первом шоссе. Прямо рядом с нашей дорогой, — объяснила Сэра, улыбаясь мне.

— Что тебя так забавляет? — спросила я.

— Встреча, которая там произошла.

— Когда у тебя спустила шина?

— Да, ты знаешь, это произошло прямо перед каким-то домом. К счастью для меня, иначе я до сих пор бы сидела там со спущенной шиной. Там был маленький «кейп-код» за белым частоколом, и я вошла и постучала в дверь. Я спросила у мужчины, который открыл, не мог бы он мне помочь, и он ответил, что был бы рад. Мы вместе сменили колесо. Представь себе, Мэл, он сделал большую часть работы. Во всяком случае, пока мы работали, я сумела выяснить о нем массу вещей. Включая номер его телефона.

— Значит, он был симпатичный, Сэш?

— Неплох, совсем неплох. — Сэра помолчала, посмотрела на меня странным взглядом и добавила: — Я пригласила его к обеду.

— Быть того не может.

— Да, пригласила.

— Когда?

— Сегодня вечером.

— Сэш!

— Не говори «Сэш» таким тоном, Мэл. И я думаю — это потрясающая мысль.

— Но, Сэш, сегодня…

— Чем сегодня тебя не устраивает? Ты хочешь сказать, что у нас не хватит еды, потому что все ею забито?

— Это верно.

— Послушай, почему бы его не пригласить? Он живет по соседству, а среди наших соседей не так много привлекательных мужчин. На самом деле, ни одного — по меньшей мере, ни одного доступного.

— Есть Питер Андерсон, — напомнила я ей.

— Мистер Отвратительная важная персона! — воскликнула она. — Напыщенный дурак. Он проморочил мне голову в течение двух лет по поводу этих проклятых амбаров, а потом в конце концов сказал «нет». В конечном счете, он не хочет их продавать, сказал он. Это некрасиво, Мэл.

— Да, должна признать, он со странностями. Эрик сказал мне, что в последние годы в его жизни произошли драматические события. В любом случае, мы сумели обойтись, и мы всегда теперь сможем поставить амбар из готовых деталей рядом с новой автомобильной стоянкой, если нам это понадобится.

— Я думаю, что да. Но Питер и в самом деле меня разочаровал. Поначалу он казался таким приятным.

— Как его зовут? Человека, который приедет к обеду.

— Ричард Марксон.

Я сидела, нахмурившись, и пила кофе.

— Это странно, Сэра, но его имя мне кажется знакомым. Я думаю, может быть, я его встречала?

Она энергично замотала головой.

— Нет, ты не могла его встречать. Я его спрашивала. Он очень известный журналист и часто выступает по телевидению, поэтому, вероятно, ты и знаешь его имя.

— Журналист в какой области? — спросила я, все еще встревоженная.

— В основном политика.

— Когда он придет?

— Я сказала в восемь, но могу назначить и на более поздний час, если ты предпочитаешь, Мэл. Я сказала, что позвоню, чтобы уточнить время.

— Восемь часов нормально. А теперь об обеде. Мы можем взять одну из Нориных запеканок домой, и лоток ее куриного бульона с овощами. Можно сделать зеленый салат, есть сыр бри и фрукты. Как тебе это нравится?

— Замечательно, Мэл. Единственная вещь, которую ты забыла, это каравай домашнего Нориного хлеба.

Я должна признаться, что мне понравился Ричард Марксон в тот же момент, когда он вошел в дом.

Он был высокий, хорошо сложенный мужчина с темными карими глазами, темными волнистыми волосами и приятным лицом.

Почти немедленно он наполнил весь дом своим присутствием. Было ясно, что он свободно и одинаково естественно держится в любом обществе, у него были спокойные, уверенные манеры, и его сдержанность понравилась мне.

— Это Ричард Марксон, Мэл, — сказала Сэра, приведя его в кухню, где я наполняла ведерко для шампанского льдом. — Ричард, познакомься с моей самой лучшей подругой Мэллори Кесуик.

— Спасибо за то, что так внезапно меня пригласили, — сказал он, когда мы пожимали друг другу руки. — Очень приятно познакомиться с вами, миссис Кесуик.

— Пожалуйста, зовите меня Мэл; и я рада с вами познакомиться; добро пожаловать в мой дом.

Он улыбнулся, оглядевшись вокруг.

— Похоже, это очень приятное место, и надо сказать, я очень неравнодушен к старым зданиям в колониальном стиле, в них заключено такое же очарование, как в старых коннектикутских фермах.

— Да, в самом деле. Чего бы вы хотели выпить, мистер Марксон?

— Бокал белого вина, благодарю вас, и надеюсь, что вы начнете называть меня Ричардом.

Я кивнула и принесла ведерко со льдом на комод, который обычно служил баром.

— А как ты, Сэш? Ты что будешь пить?

— Я? Ох, я не знаю, Мэл. Белое вино, я думаю. У тебя есть бутылка в морозилке?

— Да, — ответила я ей через плечо и достала три бокала для вина.

— Давайте я, — сказал Ричард Сэре, увидев, как она борется с пробкой и штопором, и через секунду он подал мне бутылку вина. — Вот, Мэл.

— Благодарю, — я наполнила бокалы. — Пойдемте в маленький кабинет. Там уютно. Некоторое время тому назад Сэра развела огонь, потому что к вечеру уже становится холодно.

Когда мы все уселись перед искрящимся огнем, Ричард поднял бокал и предложил тост за нас обеих.

— Будьте здоровы, — сказали мы с Сэрой одновременно, а потом снова замолчали.

Первым заговорил Ричард. Позже я поняла, что он умел преодолеть неловкость, заставить людей чувствовать себя непринужденно. Вероятно, именно этим он был обязан своим большим журналистским успехам.

Глядя на меня, он произнес:

— Какого фантастического успеха добились вы в «Индейских лужайках». Это замечательно и для всех нас, никто теперь не понимает, как мы могли раньше без этого обходиться.

— О, значит вы бываете в наших магазинах? — Сэра подняла брови.

— Конечно. В прошлом году я купил здесь все рождественские подарки и собираюсь сделать то же самое и в этом году. Я очень часто захожу и разглядываю товары.

— Удивительно, мы вас никогда не видели, — пробормотала Сэра.

Я сказала:

— Приятно встретить удовлетворенного покупателя. Ведь вы довольны, не правда ли?

— И очень даже, — улыбаясь заверил меня Ричард. Он сделал глоток вина, затем продолжал: — И мне нравится Нора и ее стряпня. Сказать по правде, я не знаю, что бы я делал без нее. Большую часть еды я покупаю в кафе и беру домой — ее супы, салаты и вкуснейшую запеканку.

Мы с Сэрой обменялись встревоженными взглядами, и прежде чем я смогла слово произнести, она воскликнула:

— Очень хорошо, что она вам нравится, потому что именно это у нас сегодня на обед. Норин куриный суп и запеканка.

— О, это великолепно. Великолепно. Как я уже сказал, я ее самый большой поклонник.

— Я могла бы приготовить что-нибудь еще, спагетти «примавера», если хотите! — быстро предложила я, испытывая некоторое замешательство.

— Нет, что за ерунда. Запеканка — это замечательно.

— Готова спорить, что вы ели ее вчера вечером? — Сэра придала фразе вопросительную окраску.

— Нет! Не ел! — запротестовал Ричард и внезапно замолчал. Его губы расплылись, и он начал хохотать. Взглянув на меня, он пожал плечами. — Но, честное слово, я с удовольствием буду есть ее снова.

Он выглядел так комично, что я рассмеялась вместе с ним. Между взрывами смеха я сказала Сэре:

— Нам придется снова начать стряпать дома. У нас нет выбора.

— Ты права, Мэлли. — Она посмотрела на меня долгим взглядом.

Ричард начал меня расспрашивать об «Индейских лужайках», как мне пришло в голову начать этот бизнес с магазинами, и я стала ему рассказывать.

Он упомянул дневник Летиции и признался, что нашел его очень интересным.

Сэра слушала, как мы разговаривали, иногда тоже принимала участие, иногда выходила и Приносила бутылку вина из кухни и наполняла наши бокалы.

В какой-то момент она вернулась из кухни и сказала:

— Я поставила запеканку разогреваться в духовку. — Сэра состроила забавную гримаску. Мы все рассмеялись.

Позже, когда я сама вышла на кухню, чтобы посмотреть, как разогревается обед, Сэра последовала за мной.

— Я могу это сделать, действительно могу, — сказала я. — Иди и составь Ричарду компанию.

— Он не скучает. Он рассматривает книги на полках. Послушай, я хочу тебе что-то сказать.

Ее голос звучал очень странно, я повернулась, чтобы посмотреть на нее.

— Что такое?

— Очень приятно слышать, что ты снова смеешься, Мэл. Я не слышала твоего смеха годами. Это все, что я хотела сказать.

Я стояла и смотрела на нее любящим взглядом, понимая, что она говорит правду.

Получилось так, что смех был лейтмотивом того вечера.

Ричард Марксон обладал хорошим чувством юмора, так же как и Сэра, и их пикировка была стремительной и бурной. В какой-то момент они были такими забавными, что заставили меня смеяться до слез, и мне пришлось даже подождать с подачей запеканки из опасения уронить ее.

Я присела на секунду за стол, стараясь успокоиться, и посмотрела на них обоих, подумав, какими они кажутся подходящими друг другу. Меня поразило, что он был самым приятным человеком, которого Сэра когда-нибудь привода в наш дом, и было явно заметно, что она ему нравится. А почему бы и нет? Моя Сэш прекрасная и обаятельная, иногда просто неотразимая, например, сегодня. Она был неподражаема.

Поднявшись, я снова пошла к духовке и принесла запеканку.

Сэра предложила:

— Почему бы не поставить блюдо в середину стола, Мэл? Мы можем сами себе положить куски.

— Хорошая идея, — согласился Ричард.

Я сделала, как предложила Сэра, и села за стол.

Выпив глоток вина, я наблюдала, как Ричард положил себе на тарелку кусок запеканки с блюда. Как ужасно, что у нас с Сэрой на большее не хватило фантазии. Но откуда мы могли знать, что он постоянный клиент отдела «Блюда на вынос»? Я склонилась над своей тарелкой, и немного позже, когда взглянула краем глаза на него, заметила, что он ел запеканку с удовольствием.

Уже когда мы приступили к сыру и зеленому салату, Сэра снова обрушила на него огонь своего остроумия. Откинувшись на стуле, она спросила внезапно:

— Как давно вы стали проводить уик-энды в этих местах, Ричард?

— Почти год назад.

— Ваш «кейп-код» выглядит снаружи очаровательно. Он вам принадлежит?

Он отрицательно качнул головой.

— Нет, это аренда. Кэти Саунд нашла его для меня и…

— Кэти тоже была нашим брокером при покупке «Индейских лужаек», — вмешалась я. — Она поразительная женщина, не правда ли?

Он улыбнулся.

— Да, и я начал говорить, что она искала мне дом, который я хотел купить, но все оказались для меня слишком большие.

— О, значит вы живете здесь один? — Сэра взглянула на него вопросительно.

— Я одиночка, — сказал он. — И естественно, не хочу большой дом, чтобы блуждать в нем одному.

— Это понятно, — пробормотала Сэра. — Я бы чувствовала то же самое. Но, конечно, я приезжаю сюда каждый уик-энд, чтобы пожить здесь с Мэл. — Она помолчала, а потом добавила: — Я никогда не была замужем, а вы были женаты?

— Нет, не был, — сказал он. — В качестве журналиста я путешествую по всему свету, до последнего времени был заграничным корреспондентом, и, я полагаю, слишком поглощен своей работой, чтобы думать о том, чтобы остепениться. Я вернулся в Штаты три года тому назад и стал работать в «Ньюсуик». — Он сжал губы и пожал плечами. — Я решил, что довольно мотаться по заграницам. Меня потянуло домой, в старый маленький Нью-Йорк.

— Вы родом из Нью-Йорка? — спросила я.

— Родился и учился в нем. Вы тоже, не так ли, Мэл? А вы, Сэра?

— Да, — ответила я. — Мы обе.

— Мы дружим с младенческого возраста, — засмеялась Сэра. — На самом деле, можно сказать, что мы неразлучны с детской коляски. Кстати, что вас занесло сюда, в этот лесной край?

— Перед тем как поступить в Йель, я учился в Кент-Скул и всегда любил эти места. По моему мнению, северо-западные холмистые окраины Коннектикута — это Господня земля.

 

41

Коннектикут, январь 1993

В тот вечер, когда я встретила Ричарда, я была уверена, что он интересуется Сэрой, а не мной. Но не прошло и нескольких недель с начала нашего знакомства, как он абсолютно дал мне понять, что его привлекаю я. Он сказал, что ему нравится Сэра как личность, что он находит ее восхитительной, но и только.

Я была так поражена, что неуверенно проговорила, что она будет расстроена и обижена этим. Ричард убедил меня в обратном: он заметил, что она также не испытывает к нему особого интереса.

Это тоже меня несказанно удивило; в конце концов, она моя самая старая и лучшая подруга. Я очень близко ее знала, так же хорошо, как себя самое. Я была совершенно уверена, что он плохо понял ее.

Но он был прав.

Когда я спросила Сэру о Ричарде, она подтвердила, что он не в ее вкусе.

— Славный мужчина, слишком славный, Мэл, — так она сказала. — У меня ужасное подозрение, что я всегда влюбляюсь в таких подонков, как Тони Престон.

Придя в себя от удивления, я обнаружила, что согласна продолжать с ним видеться. Но я действовала очень осторожно. Я понимала, что еще нескоро смогу впустить его в свою жизнь. Вот уже четыре года я была одна и не видела причин что-нибудь менять.

Но, как сказала Сэра, Ричард был славным мужчиной, добрым, пылким и внимательным, и он меня веселил. Его характерный суховатый юмор постоянно вызывал у меня улыбку, и я обнаружила, что живу в ожидании его визитов в пятницу, субботу, а иногда и в воскресенье, когда он приезжал на уик-энд. И тем не менее, мне приходилось себя сдерживать.

Конечно, я знала, что он понимает это. Он был слишком проницательным, чтобы не понять, что я боюсь завязывать более близкие отношения, и по многим причинам.

Он знал обо мне все — и то, что случилось с моей семьей. Он никогда не говорил об этом прямо, только исподволь. Но он был газетчик, и очень хороший, и в декабре 1988 года жил в Лондоне. Известие об убийстве моего мужа и детей было и там напечатано во всех газетах, так же как и здесь.

Одно его качество мне нравилось больше всего: способность сопереживать. Субботним вечером в январе, когда мы были знакомы уже три месяца, я застала его на застекленной террасе рассматривающим фотографию Джейми и Лиссы.

Он держал ее двумя руками и пристально изучал; его взгляд был настолько нежен, что я была тронута.

Я застала его врасплох, и он выглядел удивленным и обескураженным, когда заметил меня. Он быстро поставил фотографию обратно на стол, все еще чувствуя себя неуютно, и слегка застенчиво мне улыбнулся. Казалось, он что-то хотел сказать, но промолчал.

— Говори. — Я подошла к нему. — Все в порядке, в самом деле. Скажи, что ты думаешь, Ричард.

— Какие красивые они были…

— Да, красивые. Я называла их маленькими боттичеллиевскими ангелочками, и они такими и были. Они были прелестными, озорными, конечно, временами, но очень умными и забавными… просто замечательными. Они были замечательные, Ричард.

Он протянул руку и нежно положил ее на мою ладонь.

— Должно быть, тебе это тяжело, вызывает глубокую печаль… я уверен, до сих пор.

— Временами невыносимо, и я думаю, так будет всегда. Но я научилась как-то продолжать жить.

В его глазах мелькнуло беспокойство и он произнес:

— Послушай, Мэл, я сожалею, что ты застала меня, когда я разглядывал их фотографию. Я ни в коем случае не хотел причинить тебе боль и заставить тебя говорить о них.

— Ох, но это не причиняет мне боли, — сказала я быстро. — Я люблю о них говорить. На самом деле большинство людей думает, как ты, и избегает упоминать Джейми и Лиссу. Но я хочу вспоминать о них, потому что, делая это, я сохраняю их живыми. Эти дети были рождены, они существовали на этой планете шесть лет. И они были такими радостными маленькими существами, дали мне столько любви и удовольствия, что я хочу продолжать их вспоминать, делиться своими воспоминаниями с родными и друзьями. Я знаю, что всегда буду их вспоминать.

— Я понимаю и рад, что ты высказала мне это, Мэл, что ты делишься этими воспоминаниями. Для меня это важно. Я хочу узнать тебя лучше.

— Мне была нанесена тяжелая душевная травма, — прошептала я и села на диван.

Он сел на стул напротив меня.

— Ты очень храбрая.

— Я очень хрупкая. Некоторые мои части очень изношены, Ричард.

— Я это знаю, Мэл. Я буду осторожен… Буду обращаться с осторожностью, я обещаю тебе.

Мне казалось, что после этого разговора мы стали слегка ближе, но не слишком, потому что я бы этого не допустила. Глубоко внутри я боялась вступать с ним в отношения на эмоциональном уровне, если только я на такое была способна. Но я в этом не была уверена.

Но по мере того, как проходили недели и мы продолжали видеться, когда он приезжал на уик-энды, наши отношения развивались, и мы обнаруживали все больше общего — того, что нас связывало.

Он видел могилу под старым кленом недалеко от моей мастерской, хотя я ему ее не показывала. Может быть, Сэра показала. В любом случае, однажды апрельским днем он принес мне кучу фиалок и попросил положить их на могилу.

— Эндрю и детям, — сказал он.

Это был еще один жест внимания с его стороны, и он сильно меня растрогал.

После этого я начала понемногу расслабляться, доверять ему еще больше, по крайней мере, до некоторого предела. Но возведенную мной стену было трудно преодолеть, а еще труднее разрушить. По мере того, как я чувствовала, что он все больше привлекает меня физически, я обнаружила, что я все еще неспособна открыть ему мое сердце.

Именно Сэра указала мне на то, до какой степени Ричард мною увлечен, но я отнеслась к этому со смехом.

— Мы нравимся друг другу, находим друг друга привлекательными во многих отношениях, мы рады побыть вместе. Но это и все, Сэра. Мы просто хорошие друзья.

Она бросила на меня скептический взгляд и переменила тему, втянув меня в обсуждение каталога и некоторых новых товаров, которые мы в него включали.

Намного позже, тем особым апрельским вечером, когда я уже готовилась лечь в постель, я снова думала о ее словах. И я была убеждена, что она не права, что она преувеличивает. Она так сильно меня любила и хотела, чтобы я была счастлива, а по ее мнению Ричард Марксон частично решил эту проблему. Но она заблуждалась на этот счет. Он был милый мужчина, и я первая готова была это признать, но я знала, что никогда не станет он мне дорог так, как он этого заслуживал. Это просто было невозможно.

В мае Ричард пришел меня навестить утром в день моего тридцативосьмилетия, и я была очень удивлена, увидев его. В этом году мой день рождения выпал на вторник, и я готова была увидеть кого угодно, но не его, спокойно приближавшегося в восемь часов утра к кованой скамейке под яблоней, на которой я сидела.

— Почему ты не в Нью-Йорке? Не на работе? — воскликнула я, когда он подошел и сел рядом со мной.

— Потому что я взял недельный отпуск, чтобы поработать над книгой.

— Ты собираешься написать Великий Американский Роман?

— Нет, это не художественная книга. — Он улыбнулся мне, — Во всяком случае, Мэл, это тебе. С днем рождения. — Он наклонился ближе ко мне и поцеловал меня. — Я надеюсь, тебе это понравится.

— Я уверена, что да. — Я смотрела на него и улыбалась, распаковывая подарок. — Ох, Ричард, как мило с твоей стороны подумать об этом. Я тебе так благодарна. — Я сидела, глядя на темно-красную кожаную обложку «Избранных поэм» Руперта Брука. Открыв ее, я заглянула внутрь, медленно перевернула страницы. — Что за прекрасное издание. Где ты сумел его разыскать?

— В букинистическом магазине в Нью-Йорке. Это очень старая книга, как ты можешь заметить. Дай мне ее, пожалуйста, на мгновенье, Мэл.

— Конечно, — я протянула ее ему.

Он перелистал книгу, нашел нужную ему страницу и сказал:

— Это одно из моих любимых, Мэл. Можно я прочту тебе несколько строк?

— Да, пожалуйста.

Ричард начал читать стихи, потом остановился и некоторое время не произносил ни слова.

Я сказала тихо:

— Как замечательно…

— Мэл… — Ричард дотронулся до моей щеки и улыбнулся своей застенчивой улыбкой.

Некоторое время я молчала; просто тихо сидела, а затем сказала:

— Спасибо, Ричард, не только за подарок ко дню рождения, но за то, что ты его делишь со мной.

— Можно я поведу тебя сегодня поужинать? — спросил он, откинувшись на спинку скамьи. — Мы могли бы поехать в Уэст-Стрит-Грилль в Литчфилде.

— Спасибо, я была бы рада.

— Тогда увидимся позже, — ответил он с явным удовольствием. — Я заеду за тобой около семи, — добавил он, вскочил и быстро удалился.

Позже на той неделе, в пятницу утром, прибыли ящики книг из типографии, и я тут же позвонила Ричарду.

— Только что прибыл том дневников Летиции Кесуик. Сотни экземпляров, — сообщила я ему. — А поскольку ты ее поклонник, я хочу, чтобы ты одним из первых получил экземпляр.

— Спасибо, Мэл, это колоссально, — сказал он. — Когда мне лучше прийти за ней?

— Хоть сейчас, если хочешь. Я угощу тебя чашкой кофе.

— Увидимся через полчаса, — ответил он и повесил трубку.

Когда он пришел, я повела его на застекленную террасу.

— Здесь тебя ждет кофе и книга. Надеюсь, тебе понравится. Я думаю, они хорошо поработали, но меня интересует твое мнение.

Ричарду понадобилось всего несколько минут, чтобы внимательно просмотреть дневник от корки до корки и сказать мне, что я на пороге еще одного успеха.

— Макет книги сделан замечательно, и пара страниц, которые я прочитал, просто захватывают. Я надеюсь, что и остальная часть дневника в том же духе.

— В большой степени. Это такая чудесная летопись повседневной жизни в Англии в семнадцатом веке. Они были такие же, как мы, у них были те же надежды и мечты, несчастья и волнения.

— Люди не слишком-то изменились за столетия, — заметил он, кладя книгу на стол. — И ты, без сомнения, натолкнулась еще на что-нибудь особенное, когда нашла эти дневники.

— Есть еще две книги, — призналась я.

— Дневники? — Он удивленно взглянул на меня, — Ты хочешь сказать, что у тебя есть еще эти сокровища?

Я покачала головой.

— Нет, больше нет, к несчастью, потому что дневники — это лучшее, что она написала. Но у меня есть садовая книга и кулинарная книга, написанные ею, и я планирую их опубликовать вслед за этой.

— Я полагаю, «Килгрэм-Чейз Пресс» будет долго еще занят, — сказал Ричард, улыбаясь мне.

Я пожала плечами.

— Надеюсь.

Выпив кофе, Ричард спросил:

— Что за садовая книга?

— Интересная, потому что содержит подробные планы садов в Килрэм-Чейзе, а также список растений, цветов и деревьев. Но я не думаю, что она будет так же привлекательна, как эта.

— А может, и будет. В наше время интерес к садам у публики возрос, Мэл. Вспомни об успехе книги Рассела Пейджа о садах, а также Гертруду Джекилл и ее писания.

— Может быть, ты и прав.

— В ней много иллюстраций?

— Да, скоро я начну их копировать.

Он засмеялся.

— «Садовая книга Летиции Кесуик» может оказаться таким же хитом, как и ее первая книга дневников. А эта… — Он постучал по ней и продолжил: — Я бы хотел показать ее редактору отдела книг нашего журнала, ты не возражаешь?

— Нет, это замечательно. Перед уходом я подарю тебе еще один экземпляр, — сказала я.

Мы сидели, пили кофе и разговаривали несколько минут, в основном о «Килгрэм-Чейз Пресс» и о книгах вообще. Я и сама себе удивилась, когда произнесла:

— Однажды я сама написала книгу, Ричард.

На его лице отразился живой интерес.

— Она была опубликована? — спросил он.

Я покачала головой.

— Это в некотором роде особенная книга.

— Она у тебя здесь, Мэл?

— Да. Ты хотел бы на нее взглянуть?

— Хотел бы. Надо признаться, я очень заинтригован.

Я кивнула и заспешила с террасы.

Вернулась я через несколько минут.

— На самом деле это две книги, — сказала я. — Я написала и иллюстрировала их для Джейми и Лиссы. Я собиралась положить их в чулки для них на Рождество, но к тому времени они уже умерли.

— Ох, Мэл, — сказал он, и в его темных глазах отразилась боль.

— Одна называется «Друзья, живущие в стене», а другая «Чаепитие друзей, живущих в стене». Ну, посмотри. — Я протянула ему обе книги.

Ричард долго рассматривал книги. Когда он отложил вторую книгу, у него было странное выражение лица.

— Что такое? В чем дело? — спросила я, пристально глядя на него.

Он покачал головой.

— Ни в чем. Но, Мэл, эти книги необыкновенные, просто прекрасные. Они замечательны — так впечатляют; а твои рисунки просто великолепны. Ты, конечно, собираешься их издать?

— Ох, нет, я не смогла бы! Я никогда не смогла бы это сделать! Они написаны для моих детей. Они… они для меня в некотором роде священны. Книги предназначались Джейми и Лиссе, и я хотела, чтобы они такими и остались.

— Ох, Мэл, ты не права. Это же маленькие… шедевры. Маленькие дети полюбят их, и подумай о радости и удовольствии, которые они получат.

— Нет! Я не могу, я не буду их публиковать, Ричард. Как ты не понимаешь? — повторяла я, глядя на него. — Они священны.

— Жаль, что ты так это понимаешь, — сказал он тихо.

— Может быть, когда-нибудь, — прошептала я, внезапно желая его смягчить.

— Я надеюсь. — Он улыбнулся.

Я взяла книги с кофейного столика и прижала к себе.

— Я пойду отнесу их, буду через минуту.

Я поспешила наверх, положила книги в ящик и заперла комод. Я удивилась: почему я показала их Ричарду Марксону? Только Эндрю и Сэра видели их. Я хранила их долгие четыре года спрятанными. Я даже не вынимала их, чтобы показать Диане или маме.

Почему я показала ему что-то настолько личное, настолько тайное, настолько для меня значительное? Я спрашивала себя об этом, когда спускалась вниз на террасу. Я не могла ответить на этот вопрос, и это меня весьма обескуражило.

 

42

Коннектикут, август 1993

Отправляясь в Боснию, Ричард сказал, что едет на десять дней.

Но на самом деле он отсутствовал почти месяц. Он очень аккуратно мне звонил, и в какой-то степени я была ему благодарна, что регулярно получала от него известия и знала, что у него все в порядке. Но в то же время я чувствовала, что постепенно попадаю в опасное положение.

Всегда, когда он звонил мне из Сараева, я смущалась, становилась почти косноязычной, была уверена, что он ждет от меня ответа на свое предложение, которое он мне сделал перед отъездом.

А я не могла ему дать этот ответ.

Я все еще не могла разобраться в своих чувствах к нему. На самом деле он мне нравился, я была к нему неравнодушна. В конце концов, он был хорошим человеком, и за те десять месяцев, пока я была с ним знакома, я убедилась, что он хороший друг. К тому же мы были совместимы, у нас были общие интересы, и нам нравилось проводить время вместе. Однако, по моему убеждению, этого было недостаточно для брака, или хотя бы для пробного брака, который он мне предложил.

Я боялась — боялась обязательств, привязанности, ежедневной связи, близости. А больше всего я боялась любви. Что будет, если я полюблю Ричарда, а потом он меня бросит? Или умрет? Или будет убит на своем журналистском посту? Что тогда будет со мной? Я не смогла бы вынести еще одной потери.

А если, как он того хочет, я бы вышла за него замуж, не любя его, возможно, нет, наверняка у нас появились бы дети. Как я могла бы иметь других детей? Лисса и Джейми были такими… совершенными.

Вот такие мысли роились у меня в голове в то утро, когда я шла по направлению к холмам и несла кружку черного кофе. Я подняла глаза и, как обычно, посмотрела на небо.

Было облачное утро, все было затянуто тучами, и дождь над холмами угрожал пролиться в любой момент. Однако цвет неба был очень необычным — оно было бледным, как будто вылинявшим, почти белым. Не было слышно раскатов грома; но, несмотря на это, воздух был тяжелым и густым, и я чувствовала, что сейчас погода должна измениться. Во всяком случае, дождь был нам необходим.

Усевшись под старой яблоней, я пила кофе и рассеянно рассматривала все кругом. Ненадолго мой взгляд задержался на группе красных амбаров, ставших теперь моими маленькими магазинами, и я почувствовала, как во мне слегка зашевелилась гордость, — ведь они имели огромный успех. Затем я перевела взгляд на длинную лужайку, немного ее поизучала, а затем стала смотреть на пруд. У края его сгрудились кряквы и канадские гуси; а на дальнем берегу гордо стояла на длинных ногах самая изящная птица — голубая цапля. Мое сердце забилось прерывисто. Эта картина меня очень порадовала.

Я улыбнулась сама себе. Все длинное лето мы ждали, когда нас посетит голубая цапля. Ее все не было, но вот сегодня утром она появилась и выглядела так, как будто никуда отсюда и не улетала.

Закончив пить кофе, я откинулась назад, закрыла глаза и погрузилась в свои мысли. Не прошло и нескольких минут, как я уже знала, что мне надо сделать, что я должна ответить Ричарду.

Нет.

Я должна сказать ему «нет» и расстаться с ним.

Кроме того, зачем ему женщина, которая больше не может полюбить? Женщина, влюбленная в своего покойного мужа?

«Жизнь для живых», — услышала я голос Дианы, говорящей эти слова.

Я не стала обращать внимание на голос, но сама мысль меня захватила. Я прогоню Ричарда Марксона, как и намеревалась это сделать.

Но, может быть, он уже и сам ушел от меня. Вот уже неделю я не имела от него никаких известий. В действительности, он перестал мне звонить регулярно сразу после того, как покинул Боснию.

Он оставался в этой измученной войной стране десять дней, как и намеревался. А затем он переехал в Париж. Это был его любимый город — он сказал мне об этом, когда позвонил. Он когда-то там работал корреспондентом «Нью-Йорк Таймс» и с любовью вспоминал каждую минуту своего четырехлетнего пребывания во Франции. Четыре года — это большой срок. Без сомнения, у него там много друзей.

Может быть, Босния и Париж излечили его от меня.

Может быть, мне не придется его прогонять, в конце концов.

Это было бы большим облегчением, если бы мне не пришлось говорить «нет» ему в лицо, если он никогда не вернется и будет оставаться вдалеке или если даст нашим отношениям прекратиться самим по себе.

Может быть, у него вспыхнул какой-нибудь старый роман. Это тоже было бы облегчением. Не так ли?

— Привет, Мэл.

Я выпрямилась, настолько испуганная, что уронила пустую кружку из-под кофе, которую держала в руке. Она упала в траву и исчезла, скатившись по склону холма.

Я молча смотрела на него.

— Прости, что я так тебя напугал, — сказал Ричард, стоя надо мной.

— Я даже подскочила от страха! — воскликнула я. Глубоко вздохнув, я спросила: — И откуда же ты появился?

— Из своей машины. Я оставил ее у дома.

— Нет, я имею в виду, когда ты вернулся из Парижа?

— Вчера ночью. Я приехал сюда прямо из аэропорта Кеннеди. Собирался тебе позвонить, но было очень поздно. Так что я решил приехать и увидеть тебя лично утром. — Он помолчал, посмотрел на меня пристально. — Как ты, Мэл?

— У меня все в порядке, — ответила я. — А ты?

— Замечательно, — сказал он. — Но я бы хотел выпить кофе. Пойдем в кафе.

Я позвенела связкой ключей перед его носом.

— Еще не открыто. Только восемь тридцать. Я как раз иду открывать двери.

— Ох, Господи, у меня парижское время… для меня уже середина дня.

— Пошли, — сказала я. — Проводи меня до магазинов. Я открою их, а потом мы вернемся вместе в дом за чашкой кофе.

— Годится. — Он протянул мне руку.

Я приняла ее и вскочила на ноги.

Мы спускались с холма в молчании. Когда мы подошли к подножию холма, я открыла кафе, бутик «Индейские лужайки», галерею «Килгрэм-Чейз» и спрятала ключи в карман.

— Вот и все, — сказала я. — Пошли на кухню. Я приготовлю тебе какой-нибудь завтрак, если хочешь. Как ты отнесешься к яичнице и английским сладким пончикам?

— Замечательно!

Я улыбнулась ему, и мы направились к дому.

— Мэл…

Я остановилась и обернулась к нему. Ричард все еще стоял у двери галереи.

— В чем дело? — спросила я.

Покачав головой, он поспешил ко мне.

— Ничего особенного. Я просто думаю… — Он замолчал. — У тебя есть для меня ответ, Мэл?

Вначале я ничего не сказала, не желая его обижать. Затем медленно и тихо пробормотала:

— Нет, Ричард, нет ответа.

Он стоял и глядел на меня.

— Это неправда. Есть ответ, — исправилась я. — Я не могу выйти за тебя замуж, Ричард. Я не могу. Мне очень жаль.

— И ты не хочешь жить со мной? Попытаться?

Я покачала головой, кусая губы. Он выглядел таким убитым, что я с трудом могла выносить это.

— Ты знаешь, Мэл, я полюбил тебя сразу, как только увидел. И я не имею в виду вечер десять месяцев тому назад, когда я пришел обедать в тот день, когда помог Сэре сменить колесо. Я имею в виду, когда я впервые тебя увидел, приехав в «Индейские лужайки». Ты об этом не знала: мы не встречались. Я просто был сражен тобой. Я хотел, чтобы меня представили тебе, но один мой друг из Шерона сказал, что ты… недосягаема.

— Что? — Я удивленно подняла брови.

— И когда, наконец, я познакомился с тобой, был вместе с тобой все эти месяцы, я понял, что это самое лучшее, что произошло в моей жизни. Я люблю тебя, Мэл.

Я стояла и смотрела на него. И молчала.

— Я тебе совершенно безразличен? — спросил он тихо.

— Конечно, ты мне не безразличен, Ричард, и я беспокоилась о тебе, когда ты был в Боснии. Я беспокоилась из-за шальных пуль, и воздушных налетов, и бомб, и боялась, что тебя убьют.

— Тогда почему ты не хочешь попробовать?

— Я… просто… не могу. Прости меня. — Я отвернулась. — Пойдем в дом и выпьем кофе, — невнятно произнесла я.

Он не ответил. Он шел рядом со мной, не говоря ни слова.

Мы медленно поднялись на вершину холма.

Я следила за ним краем глаза и видела четкую линию его сжатых челюстей, жилки, бьющиеся у него на виске, и какой-то барьер внутри меня разрушился. Пропало мое сопротивление Ричарду. Мое сердце устремилось к нему при виде его горя. Я почувствовала его боль так же остро, как будто она была моя. И я поняла, что я действительно к нему неравнодушна. Мне его не хватало. Я скучала по нему. Я была рада, что он здесь, цел и невредим. Да, я беспокоилась о нем.

— Эндрю не хотел бы, чтобы я оставалась одна, — пробормотала я, подумав вслух.

Ричард ничего не ответил.

Мы вошли в дом. Я снова заговорила:

— Эндрю не хотел бы, чтобы я была одна, правда ведь?

— Не думаю, чтобы он этого хотел, — сказал Ричард.

Я глубоко вздохнула.

— Я не уверена насчет замужества, пока еще нет. Меня оно пугает. Но, знаешь… может быть, мы попытаемся жить вместе? — Я взяла его за руки. — Здесь, в «Индейских лужайках».

Он застыл на месте. Я тоже. Обняв меня за плечи, он повернул меня лицом к себе.

— Мэл, ты действительно это решила?

— Да, — сказала я таким тихим голосом, что его почти не было слышно. — Да. Но ты должен быть со мной терпеливым, дай мне время.

— Я дам тебе все время на свете, которым располагаю!

Он наклонился ко мне, крепко поцеловал в губы. И тогда он сказал:

— Я знаю, ты очень хрупкая, в тебе можно что-нибудь разбить. Я обещаю быть осторожным.

Я кивнула.

— И еще… — начал он, но замолчал.

— Что?

— Я понимаю, что ты пережила ужасную утрату, но со мной у тебя все впереди…

— Я знаю это, — сказала я и, вспомнив Дианины слова, добавила: — Моя жизнь. У меня хватит смелости смотреть в будущее.

— Ты самая храбрая женщина, которую я знаю, Мэл.

Мы продолжали подниматься по склону холма, прошли мимо яблони и кованой скамьи, направляясь к парадной двери. Ричард обнял меня за плечи, когда мы шли по обширной зеленой лужайке.

Я подняла голову и посмотрела на него.

Он ответил мне таким же спокойным взглядом и улыбнулся.

Когда мы вместе вошли в дом, он притянул меня к себе, крепко взяв за плечи.

Впервые после смерти Эндрю я почувствовала себя в безопасности. И я знала, что все будет хорошо.