1

В тот январский четверг он вышел из внушительного вида особняка, что помещался на углу Честерфилд-Хилл и Чарлз-стрит, и мгновение помедлил в нерешительности на крыльце парадного. Прошел дождик, в воздухе стояла ледяная сырость, и вечер выдался промозглый.

Обычно не думавший о погоде, он обнаружил вдруг, что его знобит, и поднял воротник темного пальто. Погода усугубляла мрачное настроение и чувство одиночества. Давно уже где-то глубоко внутри у него поселилась печаль, почему-то ставшая сегодня острее, чем прежде.

Засунув руки в карманы, он заставил себя сойти на тротуар и двинулся в направлении Беркли-сквер, шагая довольно быстро, решительным шагом по Чарлз-стрит. Спину держал прямо, голова высоко поднята. Темноволосый и кареглазый, он был высок ростом, худощав и прекрасно сложен, обладал спортивной крепостью мышц и худым, резко очерченным лицом, костистость которого смягчал, однако, ровный загар. Словом, человек этот был замечательно хорош собой, ему стукнуло 45 и звали его Максимилиан Уэст.

Он шел, недоумевая, отчего ему сегодня так тяжело дышать, чертыхаясь и сожалея о том, что согласился на эту встречу, назначенную на столь поздний час. Неожиданно для себя – что случалось с ним редко – он поддался на уговоры своего старого школьного друга Алана Трентона, уверявшего, что присутствие Максима у него в тот вечер крайне обязательно, просто жизненно необходимо. Однако восемь сорок пять было поздновато даже для Максима Уэста, который всегда отличался готовностью заниматься делами в любое время суток и в какой угодно день недели. Правда, нынче вечером Уэсту предстояло быть на позднем обеде в ночном клубе, что находился в двух шагах от офиса Алана. Столик был заказан на девять тридцать, и это несколько облегчало ситуацию.

Максим пошел через Беркли-сквер, уворачиваясь от машин и размышляя, зачем это Алану понадобилось так срочно видеть его и что все это могло означать. Когда Алан позвонил, у него даже голос дрожал от нетерпения, и тем не менее приятель был немногословен и сдержан. Будучи заинтригован, Максим согласился забежать к нему по дороге в клуб, но теперь забеспокоился: времени оставалось в обрез, Алан же бывал иногда чересчур разговорчив, а то и занудно болтлив. Придется помнить о следующей встрече и поглядывать на часы, ведя разговор в деловом темпе.

«Какого черта комкать беседу, – думал Максим, приближаясь к углу Братон-стрит. – Существеннейшую часть моей жизни Алан значил для меня нечто большее, чем все остальные. Я многим обязан ему… мы столько лет вместе, он многое знает обо мне и, наконец, он – мой лучший друг».

На противоположном углу взгляд его засек рекламу товаров Джека Баркли, выставочную витрину салона Хенли. Тут он остановился полюбоваться элегантными сверкающими «роллс-ройсами» и «бентли». Сколько раз давал он себе слово обзавестись шикарным автомобилем вроде этих, но, похоже, так никогда и не соберется приобрести роскошную игрушку. К тому же он не испытывал в ней особой нужды. Реактивные самолеты различных компаний, в считанные часы преодолевавшие любое расстояние, достигая нужной точки земного шара, больше соответствовали духу времени, а на земле к услугам Максима были машины фирмы.

Остались позади витрины Хенли, банк Ллойда, и он вошел в подъезд Беркли-сквер Хаус. Кивнул охраннику – тот в ответ коснулся козырька фуражки: узнал. Беркли-сквер Хаус был одним из лучших торговых домов в городе и задавал тон в коммерции. На разных этажах здания одна под другой разместились крупные международные компании и транснациональные корпорации, чья финансовая мощь превосходила бюджеты правительств многих стран. Максим подумал, что здание, выкрашенное в желтый, по сути, является могущественным торговым казначейством: за год здесь проворачивались сделки на сотни миллиардов долларов. При этом оно было довольно невзрачно и ничем не выделялось среди других построек симпатичного, хорошо озелененного квартала в самом сердце Мейфера. Большинство лондонцев, ежедневно проходивших мимо, вряд ли имели представление о его значении. А ведь оно служило основой успешной деятельности великого множества гигантских торговых объединений Англии, являлось местом, где оседали огромные суммы.

Максим пересек беломраморный, устланный коврами холл, вошел в лифт и поднялся к офису Алана Трентона на шестой этаж. Он постучал, дверь открыла секретарша Алана, работавшая со своим шефом многие годы. Увидев Максима, она тепло улыбнулась ему.

– Добрый вечер, мистер Уэст. Ах, простите, дорогой. Я хотела сказать: сэр Максимилиан!

Оставив в стороне ее извинения, Максим одарил секретаршу ослепительной улыбкой.

– Привет, Эвелин, – сказал он, высвобождая руки из рукавов пальто.

Она проводила Максима в кабинет Трентона, сообщив на ходу:

– Он ждет вас.

Алан Трентон стоял у низкого чиппендейловского буфета красного дерева с бутылкой «Брют» в одной руке и старинной серебряной чашей в другой. Ровесник Максима, он выглядел старше, ибо был толст, среднего роста, и хотя и светловолос, но уже с залысинами.

– Максим! – воскликнул он, и в его бледно-голубых глазах отразилось явное удовольствие.

Он со стуком поставил бутылку на буфет и поспешил навстречу гостю, пожал руку Максиму и полуобнял своего старинного любимого друга.

– Рад тебя видеть, – сказал он.

– И я тебя тоже. Давненько мы не виделись, и все по моей вине.

– Ничего страшного, я все понимаю, – просиял Алан. – Я знаю, я мог бы сказать это по телефону, но мне так хотелось выразить это лично. Поздравляю, Максим. Давай… в твою честь!

– Спасибо, Корешок, – сказал Максим, называя Трентона прозвищем, которое присвоили ему в школьные годы. – И кто бы мог подумать, а?

– Я мог, Граф, вот кто, – отпасовал реплику Алан, употребив в свою очередь кличку, которой наградил Максима лет тридцать тому назад. – И спасибо тебе за то, что отозвался сразу и пришел. Я знаю, как ты дико занят.

– Так по какому же случаю я здесь? – Во взгляде Максима сквозило любопытство, темная бровь приподнялась.

Трентон не торопился с ответом. Он опять подошел к буфету и взял бутылку.

– А что, если нам принять капельку игристого, старина?

– Спасибо, но вроде не с чего, – начал было Максим, однако, сообразив, что шампанское в его честь, поспешно добавил: – Впрочем, почему бы и нет? Но, в самом деле, только капельку.

Максим наблюдал, как Трентон разливает шампанское, и ждал, когда же приятель подойдет к теме их встречи. Однако Алан продолжал молчать, и Максим, выйдя на середину кабинета, принялся осматривать интерьер.

Алан только недавно завершил отделку офиса, и Максиму понравилось то, что он увидел: приятель сумел создать атмосферу уюта и изящества. Стены обшиты сосновой панелью, изящный английский антиквариат расставлен со вкусом, буколические пейзажи в резных золоченых рамах дополняют убранство помещения для посетителей. Сказалось давнее пристрастие Трентона к старинным вещам, переросшее впоследствии в серьезное и дорогостоящее увлечение. Он стал известным коллекционером, завсегдатаем аукционов и страстным приобретателем. Н-да, промотать все свои нефтедоллары, заметил про себя Максим, прибыли с нефтепромыслов на Северном море. А еще промыслы в Техасе. Он подбил Алана на разработку своих собственных идей, уговорил шире развернуть дело семьи Трентонов после того, как Алан перенял бразды правления из рук отца. К тому же поддерживал приятеля и морально, и финансами. Сочетание всех этих факторов дало результат, и на протяжении последних пятнадцати лет Алан процветал, в прямом смысле слова, что необычайно радовало Максима.

Трентон поднес Максиму чашу с шипучим напитком. Друзья чокнулись, и Алан сообщил:

– Пьем за твой титул. Владей им в добром здравии, старина.

Максим не мог удержаться от смеха.

– Спасибо, Корешок, а теперь – за тебя! – Он пригубил охлажденное вино, ему понравилось. Сделал еще глоток и спросил: – Алан, в честь чего все это? Скажи, наконец.

Трентон уставился на него пытливым взглядом.

– Тебя не прельщает роль «белого рыцаря»?

Максим вытаращил глаза. Вот уж чего он ожидал менее всего.

– Прийти на помощь «Листер ньюспейперс», как я могу догадаться? – вымолвил наконец Максим, чем, в свою очередь, ошарашил Трентона.

– К тебе уже кто-то подъезжал? – В голосе Трентона послышались и утверждение, и вопрос одновременно.

Максим покачал головой.

– Ничего подобного. Но это единственная компания в Лондоне, встретившая враждебный прием в ответ на предложения цены, насколько мне известно. Кстати, ты-то как в это ввязался?

– Я-то фактически в стороне, – поспешил ответить Трентон. – Я тут, скорее всего, как… – он подыскал нужное слово, – ну что-то вроде посредника. Если кто и ввязался, так это Джон Вейл, мой банкир. Коммерческий банк обслуживает «Листер ньюспейперс», а Джон – на короткой ноге с председателем, Гарри Листером, и жаждет помочь ему. Он знает, что мы с тобой старые друзья, и попросил меня устроить эту встречу.

– Едва ли это мое поприще, меня не интересуют… – Максим остановился на полуслове, увидев, что дверь открывается.

– Ба, а вот и ты, Джон! – воскликнул Трентон, поспешив навстречу входившему и протягивая ему руку. – Проходи, проходи!

– Привет, Алан. – Джон Вейл пожал Трентону руку.

Вейлу было под сорок, рост средний, жилист, с виду типичный англичанин, белокожий, светло-русые волосы, за толстыми линзами очков в черепаховой оправе – светло-серые глаза.

Алан потащил гостя к тому месту, где стоял Максим. Гость не сопротивлялся.

– Максим, позволь представить тебе Джона Вейла из «Морган Лейна», – произнес Трентон. – Ну, а это, конечно же, сэр Максимилиан Уэст.

– Рад с вами познакомиться, – сказал Максим.

– Это для меня большое удовольствие, сэр Максимилиан, – ответил Джон Вейл, стараясь скрыть жгучее любопытство к персоне Уэста.

Максимилиан Уэст слыл одним из наиболее блистательных промышленных магнатов мирового бизнеса, пиратом вроде сэра Джеймса Голдсмита или лорда Хэнсона, известных хитрецов в ценовых операциях. Но, по мнению Джона Вейла, Уэст превосходил их.

Алан направился к буфету.

– Шампанское выдыхается, Джон!

– Благодарю, – отозвался Вейл и повернулся к Максиму. Он начал издалека, беседуя ни о чем и не переставая изучать собеседника. Уэст был олицетворением силы; казалось, от него исходила некая энергия. Вейл никак не ожидал увидеть человека столь замечательной внешности. Было что-то чрезвычайно привлекательное в этой широкой улыбке, обнажавшей ослепительно белые зубы, в этих темных глазах, светившихся живым умом. А этот загар! Золотистый загар плейбоя, приобретенный где-нибудь на экзотическом зимнем спортивном курорте. Такой цвет лица никак не встретишь у человека, который проводит большую часть своего времени на заседаниях в конференц-залах или колесит по миру, а то и облетает земной шар в собственном самолете, необычен и его наряд, нимало не похожий на цивильный костюм типичного бизнесмена. Стоявший рядом с Джоном человек скорей напоминал знаменитого киноактера. Вейл скользил взглядом по светло-стальной, чистого шелка сорочке, жемчужно-серому галстуку, отлично сшитому костюму из черного габардина, облегавшему фигуру с такой точностью, что, вне сомнения, он был сконструирован по особому лекалу величайшим в мире портным и за умопомрачительные деньги. Однако Джон Вейл тут же сообразил, что производимое Уэстом впечатление достигается не только благодаря стараниям портных, но прежде всего личным обаянием и какой-то притягательной силой.

Голос Трентона прервал размышления Вейла, успевавшего тем не менее отвечать что-то Максиму Уэсту по поводу мерзкой английской погоды и тому подобных банальных фраз.

– Подойди-ка сюда, Джон, давай выпьем шампанского и затем сможем перейти к делу. Собственно, не мы, а вы с Максимом. Хотя именно я свел тебя с сэром Максимилианом, но я намерен сидеть в стороне да помалкивать.

Максим усмехнулся.

– Даю гарантию, что в тот день, когда ты осуществишь подобное намерение, с неба посыплются золотые слитки. С того момента, когда ты произнес первое слово, ты ни на секунду не останавливался, чтобы перевести дыхание, – проговорил он, но в сказанном в адрес Алана не было и тени критики, лишь теплота и дружелюбие.

Алан откинул голову назад и расхохотался.

– Я полагаю, доля правды есть в твоих словах. После сорока пяти лет нашего знакомства кому, как не тебе, знать меня лучше…

Мужчины выпили шампанское, и Трентон жестом указал на стулья вокруг приличествовавшего случаю стола времен королей Георгов.

– Присядем?

Когда они уселись, Трентон сказал, обращаясь к Джону Вейлу:

– Я поставил Максима в известность, по какому поводу просил его зайти. Я думаю, тебе предстоит разъяснить дальнейшее.

Вейл кивнул и обратился к Максиму:

– Прежде всего, я хотел бы знать, интересует ли вас перспектива стать «белым рыцарем» для «Листер ньюспейперс».

Максим нахмурился:

– Откровенно говоря, не знаю. Как раз перед вашим приходом я начал объяснять Алану, что не считаю газетную империю областью своих интересов.

– Но почему? – потребовал разъяснений Трентон, забыв о данном минуту назад обещании молчать. – Без сомнения, это отличное приобретение для тебя на нынешнем этапе твоей деятельности. Подумай, как возрастут твой авторитет и влияние, если ты приобретешь контроль над „Листером". Ежедневная национальная газета, воскресная национальная газета, да еще куча престижных журналов в придачу.

Максим метнул взгляд на Алана, но реплику оставил без ответа и обратился к Джону Вейлу:

– Что дает вам основания думать, будто акционеры не станут возражать против моего участия?

– Гарри Листер уверен на этот счет, такого же мнения придерживаются и другие члены правления. Я с ним согласен, так же как директорат Морган Лейна. – Вейл подался вперед, съехав на краешек стула, и устремил из-под очков серьезный взгляд на Максима. – У вас есть имя, внушительная репутация и исключительный опыт. Вы также не обладатель имущества обанкротившейся фирмы, вам далеко до банкротства. Компании, которые вы прибрали к рукам, процветают благодаря вашему достойному руководству. Эти моменты дают вам огромные преимущества. Скажу откровенно, вы производите впечатление, очень солидное впечатление, и потому мы абсолютно уверены, что акционеры положительно отнесутся к вашей кандидатуре. Кстати, того же мнения придерживаются и биржевые маклеры Берч и Райдер. Они приветствуют ваше участие, так же как и мы.

– Спасибо на добром слове, – пробормотал Максим и замолчал. Затем, пораздумав, продолжал: – «Интернэшнл Паблишинг Групп» Артура Брэдли давала за «Листер ньюспейперс» пятьсот миллионов фунтов. Становясь «белым рыцарем», я должен был бы превысить эту цифру по меньшей мере на двести миллионов.

– Не обязательно, – возразил Вейл. – Можно и меньше…

– Двести миллионов, сто миллионов – какая разница? В любом случае это солидная акция, – холодно заметил Максим.

– Верно, – согласился Джон Вейл. – Но взгляните на это дело под иным углом: вы начнете делать большие деньги.

– Я вовсе не всегда забочусь о том, сколько я смогу взять, – спокойно сказал Максим, – меня, скорее, беспокоит, сколько я смогу потерять.

– О, я уверен, что потери вам не грозили бы, – доверительно сообщил Джон. – Я мог бы представить вам кое-какую стоящую информацию в отношении «Листер ньюспейперс», необходимые факты и цифры.

– Давайте, выкладывайте. – Максим откинулся на спинку стула, приготовившись слушать. В этот момент Алан Трентон поднялся.

– Если вы не возражаете, я ненадолго займусь своими собственными делами, – негромко сказал он и направился в дальний конец офиса к письменному столу, чтобы посмотреть факсы и телексы из Нью-Йорка, поступившие ранее. Он погрузился в работу: составлял ответы, готовил тексты, которые утром предстояло разослать, внимательно изучал всякие срочные бумаги, делая на них пометки.

В какой-то момент он отвлекся и взглянул на Максима, Джона Вейла, по-прежнему занятых разговором, и решил: пусть они обмозговывают свои дела без его участия. Ему нечего было сказать по существу, и, значит, его вклад в беседу оказался бы ничтожен. Самое лучшее, было вообще не вмешиваться.

Алан развернулся на вертящемся стуле и устремил взор в окно на Беркли-сквер. Мысль его, поблуждав бесцельно, остановилась на Максимилиане Уэсте, что частенько бывало, когда его другу случалось оказаться с ним рядом. Обаяние и притяжение личности Уэста было так велико, что отключиться от его персоны было не просто.

«Друзья до смертного часа!» – поклялись они друг другу еще в школе, и, как ни странно, этот детский обет соблюдался. Только дружба – непреходящая и наделенная смыслом ценность в жизни, философствовал Алан. Как хорошо сознавать в глубине души, что мы можем всегда и во всем полагаться друг на друга. Ему доставляло удовольствие видеть Максима в столь блестящей форме. Если судить по внешним признакам, он вел беззаботную и веселую жизнь то в одном из своих многочисленных шикарных домов, то на плавучем дворце – океанской яхте. Но Алан знал, что представление о Максиме как о человеке праздном и беспечном не соответствовало истине. Уэст бывал занят сутками напролет, постоянно находился в курсе всех дел и новостей, всегда – в пути или в процессе работы. И каким-то непостижимым образом умел выглядеть при этом безупречно. Конечно, думал Алан, все это тоже способствовало преуспеванию Максима. Последние девять лет он работал исключительно напряженно, колесил по свету, и заполучить его бывало невероятно сложно. Лондон становился для него в эти дни перевалочной базой, пунктом короткой передышки, несмотря на то что здесь, в Мейфере, находились его головной офис и дом.

Алану хотелось видеться с другом почаще. Они нередко разговаривали по телефону, где-то от случая к случаю на скорую руку перекусывали вместе или выпивали по глотку, но это было совсем не то, что неспешный ленч или обед, как это случалось в прошлом. Мальчиками они были неразлучны, оставались так же дружны и в отрочестве и, возмужав, по-прежнему продолжали быть близкими друзьями.

Алан опять развернулся на стуле и остановил взгляд на Максиме, внимательно наблюдая за ним несколько секунд. Похоже, старый дружище изрядно озадачил Джона Вейла своими каверзными вопросами. Тот, правда, отвечал бойко и живо, было видно, что его нимало не смущает этот «пыточный» диалог. Впрочем, так и должно было случиться: Максимилиан Уэст на всех производил благоприятное впечатление. И довольно часто даже ошарашивал при первой встрече. Он всегда оказывался не таким, каким предполагали. И никогда не делал того, что от него ждали. Он постоянно бывал непредсказуем.

Перед мысленным взором Алана неожиданно возник пятнадцатилетний Максим, вспомнился тот преотвратный день, когда двое мальчишек из другой школы, оба здоровяка, привязались к Максиму, насмехались над ним, обзывали гадкими словами, грубили и жестоко задирались, так жестоко, как умеют только подростки. Максим, пепельно-бледный, с яростно сверкавшими темными глазами, мгновенно изготовился к стычке, поднял кулаки, приняв боксерскую стойку, и, казалось, вот-вот готов был ринуться в атаку. Алан тоже поднял кулаки, чтобы драться рядом с Максимом. А затем произошло нечто неожиданное, непредвиденное, ошеломившее всех собравшихся поглазеть на драку – и мальчишек, и Алана. Его – даже больше, чем остальных. Максим внезапно опустил кулаки и ушел, не вымолвив ни слова, ушел с высоко поднятой головой. И это огромное чувство собственного достоинства, эта гордость словно образовали вокруг него некий щит. Наблюдавшие за сценой юнцы-зубоскалы примолкли, расступились и дали ему пройти, напуганные выражением холодной решимости на лице Максима, его высокомерной неприязнью.

Алан вспомнил, как побежал за Максимом, желая его утешить. Но Максим не нуждался в сочувствии; он даже не захотел говорить об инциденте и весь остаток того дня был угрюм и зол. Лишь гораздо позднее, уже вечером, когда в дортуарах погасили свет, Максим наконец обмолвился о происшедшем, словно отвечая на невысказанный вопрос Алана:

«Я ушел, потому что те трусы не стоили стычки! Мне было просто противно пачкать о них руки!» И потом добавил: «Настанет день, когда я покажу этим скотам, потерпи, Корешок, еще увидишь!» И еще, зловещим шепотом: «Я сейчас никто! У меня ничего нет! Но сколько бы на это не понадобилось времени, обещаю тебе, что я кем-нибудь стану! И у меня будет все».

И он стал. Он повелел сбыться всему, о чем мечтал, и, может быть, сделанное им самим превзошло самые дикие и необузданные мечты.

Максимилиан Уэст! Мир теперь у его ног.

И, как следствие, у него нашлось множество завистников. Алан был не из их числа, его переполняло лишь восхищение своим другом. Он знал, какой трудный путь проделал Максим, какие головоломные скачки ему приходилось совершать, какие рискованные шаги он не раз предпринимал. Максим стал ходячей историей фантастических успехов и эпохальных авантюр. Превратился в крупнейшего магната, одного из тех, с кем реально считаются в мире международного бизнеса. На протяжении последних пятнадцати лет он сумел подняться от миллионера до мультимиллионера и затем миллиардера.

И в итоге всего пару недель назад, в последний день декабря, был оглашен новогодний королевский рескрипт. В списке, поданном на представление королеве, премьер-министром среди различных титулов и званий с именами и фамилиями был упомянут и Максим. Это была дань признания его заслуг перед британской промышленностью в метрополии и за границей. Теперь он стал сэром Максимилианом Уэстом и к нему уже можно было обращаться именно так, несмотря на то что до дня инвеституры в Букингемском дворце оставалось еще более трех месяцев.

«Чем не кум королю?» – подумал Алан и улыбнулся доброй и всепонимающей улыбкой, за которой таились подлинная гордость за друга и удовлетворение. Алан наслаждался успехами и славой Максима, неизменно бывал рядом и аплодировал. Максим был его героем и кумиром в школе. В чем-то он оставался таковым и по сию пору, и Алан был уверен, что так будет всегда.

Он опять взглянул на Максима, восхищаясь. Его дорогой друг выглядел изумительно.

Но – стоп! Это ведь вовсе не так, сообразил вдруг Трентон, и от этого ощущения его даже пробрала дрожь. Он посмотрел на Максима внимательнее.

Блистательный фасад, но что-то там есть за ним сейчас тревожное, – это подсказывала Алану интуиция – некий признак нависшей беды. Да просто невозможно это не заметить, когда знаешь человека почти сорок семь лет и способен видеть его насквозь. В глубине глаз Максима залегла какая-то тень, которой Алан не видел уже много лет и теперь удивлялся, как он мог не заметить этой перемены сразу по приезде Максима. По-видимому, из-за того, что был озабочен лишь одним: как можно скорее поздравить друга с дворянским званием. Не иначе как Максим попал в беду, и притом серьезную, решил Корешок. Женщины! Не дай Бог, он уже достаточно хлебнул с ними – хватит на всю жизнь. Н-да, что бы там ни было, но, похоже, надо выручать. Предложу свою помощь. Для того и существуют лучшие друзья.

Алан бросил взгляд на часы – золотой «Патек Филип», подаренный ему Максимом в прошлом году на пятидесятый день рождения. Стрелки показывали точно девять пятнадцать. Еще раньше, в телефонном разговоре, Максим упомянул, что должен будет уйти в девять двадцать. Алан знал, что через несколько минут – не позже – Максим встанет, попрощается и уйдет. Одним из его многих достоинств была пунктуальность.

Предвидя незамедлительное отбытие Максима, Алан поднялся и подошел к беседующим в тот момент, когда Максим говорил: «Представленные вами цифры интересны, но я все еще не уверен в том, что мне хочется влезать в это дело и выйти с контрпредложением ради Листера. Так что, мне желательно иметь время, чтобы обдумать все как следует».

Вейл энергично сглотнул, силясь скрыть разочарование от того, что встреча не завершилась более ощутимыми результатами.

– Да, конечно, я вас прекрасно понимаю. Но я уверен, что скорость в данном случае – существенный фактор. «Листер ньюспейперс» особенно уязвима как раз именно с этой стороны. Просто мишень для других ловчих из корпорации. Нас и беспокоит именно то, что какая-либо другая компания может вступить в торги, нацелившись на «Листера». Вам, надеюсь, понятно, что это может означать.

– И даже слишком. Война притязаний.– Максим встал. – Если вы забросите необходимую документацию ко мне домой, как предлагали, то чуть попозже я займусь их изучением.

Вейл тоже встал и поклонился.

– Да, я так и сделаю. Очень благодарен вам за любезность и за то, что выслушали меня. – Он подал руку на прощание, добавив при этом: – Я чрезвычайно рад, сэр Максимилиан.

Максим ответил рукопожатием.

– Теперь, с вашего разрешения, я и в самом деле должен вас покинуть. – Он бросил заговорщический взгляд на Алана, подмигнул и сказал: – Я приглашен на обед, и мне очень не хотелось бы заставлять даму ждать.

– Я провожу тебя до лифта, Граф, – предложил Алан, беря Максима под руку и ведя его к выходу. Ему хотелось побыть с Максимом с глазу на глаз, расспросить, что стряслось и чем он лично мог быть полезен другу.

Когда Трентон спустя несколько секунд вернулся в офис, Джон Вейл впился в него взглядом и с тревогой в голосе спросил:

– Ну? Что он сказал?

– Ничего. Во всяком случае, ничего по поводу «Листер ньюспейперс» и своих намерений. Он не стал бы говорить даже мне. Он всегда был скрытен во всем, что касается бизнеса. Могу тебе даже сообщить, что он рвет в клочки любой отработанный им документ. Наверное, опасается утечки информации.

– Никто не знает его лучше тебя, Алан. Как ты оцениваешь ситуацию? Есть шансы на успех?

Трентон пожевал губу, подумал и сказал:

– Честно говоря, даже не знаю. – Он тяжело опустился на стул и в задумчивости уставился вдаль. Потом проговорил:

– Если он почует, что дело ему подходит, он возьмется за него.

– Что ты хочешь этим сказать?

– То, о чем Максим говорил мне всегда – чутье должно подсказывать, чистое дело или нет. Он руководствуется инстинктом. Нутром чует. Анализы, доклады, оценки экспертов – все это для него второстепенное. Нутряное чутье – вот что ведет его.

– И ты всерьез этому веришь? – усомнился Вейл.

– О да, конечно, верю! И что гораздо важней – в это верит Максим. Но надо учесть, под верой он подразумевает свой собственный опыт, понимание тонкостей дела, огромные знания. Плюс ко всему – у него чутье на дела специфические, на ситуации особого свойства.

Продолжая бормотать себе под нос, Трентон взял свою чашу и отпил глоток.

– Тебя интересует моя оценка, Джон, – продолжал он через некоторое время, – так вот, она такова: если Максимилиан Уэст чувствует, что, идя на аферу, делает чистый бизнес, то он пойдет на это. А если почувствует, что дело не чисто или если его нюх вообще молчит, – он пройдет мимо. Вот он каков. Так устроен. Педант. Разумеется, он не станет держать тебя в подвешенном состоянии. Его решение ты скоро узнаешь, он не заставит себя ждать.

– По крайней мере, хорошо, что я знаю хотя бы это. Кстати, Алан, как бы там ни обернулось, я все равно твой должник. Не знаю, как тебя и благодарить за эту встречу.

– Проще простого, старина. Пригласи на обед, как обещал. Сейчас. Я умираю от голода.

Джон рассмеялся:

– Не ты один. Я тоже. Я заказал столик в «Марк-клубе». Пройдемся пешком, а после обеда я оставлю бумаги для Максима у него в Честерфилд-Хилле. Он сказал, что точный адрес дашь мне ты.

– Конечно. – Алан резко встал. – Я приберусь на письменном столе, и мы идем.

Пока Алан сгребал бумаги со стола, Вейл признался:

– Я не ожидал, что он такой красавец. Видел его фото в газетах и журналах, но все они далеки от действительности.

– Это верно. Но ведь привлекательность Графа в значительной мере и состоит в личном обаянии. Навряд ли это качество можно запечатлеть на фотоснимке.

– Почему ты зовешь его Графом? – поинтересовался Вейл.

– В честь графа Максимилиана Австрийского, который стал императором Мексики в 1864 году, – пояснил Алан. – Максим держался в начальной школе с некоторым почти императорским высокомерием, и я дал ему это прозвище. Он находил, что это смешно… Но прозвище пристало.

– Понятно. То, что о нем говорят, правда?

– Говорят о нем многое. Что конкретно ты имеешь в виду?

– То, что Максимилиана Уэста заботят только четыре вещи. Премьер-министр, Соединенные Штаты, делание денег и женщины.

Алан рассмеялся, а отсмеявшись, сказал:

– Я знаю, что он весьма высоко ставит миссис Тэтчер и является горячим приверженцем ее политики, в особенности когда это касается его бизнеса. И давай признаем, старик, что при ее экономическом режиме он процветает. Она только что произвела его в рыцари. Несомненна и его любовь к Соединенным Штатам. Вот уже десяток лет одна его нога на этом берегу Атлантики, другая на том. Как тебе известно, он проводит в Америке не меньше времени, чем здесь.

В глазах Алана появился озорной блеск.

– И насколько я его помню, Максим продемонстрировал редкую энергичность в сфере делания денег, а также по части женщин. Да, он губитель женских сердец, наш Максим. Что же касается дам, то они, конечно же, считают его набеги чрезвычайно опустошительными.

– Все эти его жены, эти любовницы, – проворчал Вейл, однако в тоне его послышался какой-то благоговейный ужас. – Как это ему удается манипулировать ими всеми, притом довольно-таки искусно, а?

– Не могу тебе сказать. Чего не знаю, того не знаю.

– Никогда его не расспрашивал?

– Упаси Боже, конечно, нет. Никогда не имел такой наклонности.

Разумеется, Алан лгал. Просто у него не было желания обсуждать необычную личную жизнь своего лучшего друга с Джоном Вейлом. Он и так сказал достаточно много. За годы вокруг Максима развели кучу сплетен, и Алан не собирался добавлять от себя. Это был бы наихудший вид предательства.

Я знаю куда более, подумал Алан, запирая верхний ящик стола. Всю жизнь Максим делился со мной этими секретами. И продолжает делиться. Но я надежно храню его тайны. И он это знает, знает, что все его тайны уйдут со мной в могилу.

 

2

Второй раз за этот вечер, пересекая Беркли-сквер, Максимилиан Уэст ощутил, что хочет стряхнуть с себя какое-то чувство тяжести. Теперь пунктом его назначения был дом № 44, что находился прямо напротив офиса Алана Трентона, скрытый среди оголенных деревьев парка в середине площади. Там, в полуподвале красивого старинного дома, располагался один из наиболее фешенебельных ночных клубов Европы – знаменитый «Аннабел».

Клуб, основанный Марком Берли летом 1963 года и получивший свое название в честь жены основателя, леди Аннабел, с которой Марк был в настоящее время в разводе, являлся наиболее роскошным из всех оазисов отдохновения для богачей и знаменитостей, где международная финансовая элита вращалась среди кинозвезд и магнатов, а также членов Британской королевской фамилии. На протяжении последних двадцати шести лет клуб оставался в значительной мере закрытым заведением, однако отличался теперь не только фешенебельностью. Это заведение стало легендарным. Для Максима это было излюбленное место в Лондоне, и он нередко захаживал туда поужинать.

Покинув офис Алана, Максим через пару минут хода оказался перед ливрейным швейцаром, скучавшим под зеленым тентом, и, кивнув привратнику, сбежал вниз по ступенькам, ведущим в клуб.

Его появление было встречено приветствиями множества улыбавшихся знакомых. Вручив свой макинтош слуге, Максим прошел к администратору, где некто Тэд самолично встречал гостей, как было заведено по вечерам во все дни недели.

Максим принял поздравления Тэда, расписался в книге посетителей и направился в бар-гостиную. Убедившись, что зал еще почти пуст, он присел за небольшой столик в углу, рядом с ярко полыхавшим камином. Подле тотчас выросла фигура официанта. Максим заказал водку, лед, лимон и уселся на уютный диван, наслаждаясь комфортом, теплом и ощущением приятной расслабленности, всегда возникавшим у него здесь.

Он был членом клуба с момента открытия и любил здешнюю атмосферу, уют, создаваемый зажженным камином, мягким освещением, удобством глубоких диванов, ароматом множества свежих цветов в антикварных вазах, пышностью бордовых восточных ковров, обивкой стен цвета спелой тыквы, картинами, среди которых были замечательные портреты собак, карикатуры Лэндсира, Муннинга и Бейтмена, масляная живопись – лица прекрасных элегантных женщин, одетых и обнаженных. На первый взгляд могло показаться, что картины развешаны бессистемно, однако, если приглядеться, в интерьере не было ничего случайного или отсутствия замысла. Все изображения и полотна неизменно радовали взор Максима и забавляли его.

Для Максима «Аннабел» был скорее продолжением самого дома Марка Берли, нежели рестораном и ночным клубом, и в этом, по-видимому, заключался невероятный успех клуба. Обеденный зал создавал ощущение домашней гостиной сельского, типично английского поместья, с его пестрыми ситцами, рисунками, цветами, с его добротностью и очарованием, а также вышколенным и добропорядочным персоналом, отличным обслуживанием и, наконец, простыми домашними блюдами – по большей части лучшими в английской кухне, которой Максим отдавал предпочтение.

Он считал, что нигде на свете не существует ничего подобного «Аннабел», а когда находился за границей, то, думая о Лондоне, острей всего ощущал нехватку атмосферы именно этого места, этого клуба. До последнего прихода сюда он отсутствовал в городе несколько недель, и, возможно, отчасти этим объяснялось его неважное настроение. Во всяком случае, в этот вечер он был особенно рад возвращению в родную стихию. Напряжение дня покидало его в тот самый момент, когда он переступал порог «Аннабел». Здесь он чувствовал себя надежно изолированным от опасностей окружающего мира. «Вот он, мой родной дом вне дома, – подумалось ему, и он мысленно добавил со скепсисом: – это место я предпочитаю дому. Впрочем, у меня ведь нигде больше нет дома, разве не так?»

Дотянулся до рюмки, торопливо отпил глоток, откинулся на подушки и заставил себя сосредоточиться на только что состоявшейся встрече в офисе Корешка.

Он сообразил, что его разбирает любопытство насчет газетной империи Листера, и удивлялся, почему это так? Не успел он как следует поразмыслить, как заметил направлявшегося к нему менеджера Луиса, лицо которого представляло сплошную улыбку. Они были давними приятелями, знали друг друга больше тридцати лет, с той поры, когда Луис еще служил метрдотелем в ресторане «Мирабелла» на Керзон-стрит, тут неподалеку за углом. Между ними существовало единственное в своем роде товарищество, возникшее в процессе многочисленных и самых разных совместно пережитых в прошлом ситуаций, а также благодаря взаимной симпатии.

Максим вскочил, просияв, они обменялись сердечными рукопожатиями, и Луис поздравил его с посвящением в рыцарство. Приятели стояли и болтали, обмениваясь новостями. Вскоре Луиса позвали к телефону, и Максим опять уселся на диван и взялся за рюмку. Но уже в следующий момент ему пришлось снова встать – в зал на душистом облаке вплыла Грэм Лонгдон.

Грэм Лонгдон, его персональная помощница тридцати семи лет от роду, высокая, тощая, как жердь, американка с кудрявой рыжевато-каштановой копной волос и ярчайшими зелеными глазами, не считалась красивой в классическом понимании этого слова, тем не менее была очаровательной молодой женщиной, очень привлекательной, с густыми бровями, высокими скулами над пухловатыми щечками и большим чувственным ртом. Родом из Ричмонда, штат Вирджиния, независимая, вспыльчивая и прямодушная, а порой и непредсказуемая, она являла собой, по мнению Максима, одну из умнейших и интереснейших персон, которых он когда-либо знавал, и была его надежной правой рукой.

Чрезвычайно элегантный черный бархатный костюм, на искушенный взгляд Максима, демонстрировал последний крик парижской моды: узкая облегающая юбка-карандаш, жакет с отделкой в виде аксельбанта из черных бус и шелковых кистей. Ее длинные хорошей формы ноги были в тончайших черных шелковых чулках и черных открытых туфельках на низком каблуке. Из украшений – только крупные бриллиантовые серьги в виде цветков и на запястье часы с бриллиантами – «Картье» тридцатых годов.

Максим пошел навстречу даме и, взяв ее под руку, проводил к угловому столику.

– Ты прекрасно выглядишь. – В его голосе слышалось неподдельное восхищение.

– Благодарю, Максим. – Она широко улыбнулась. – Всегда, когда должна идти сюда, чувствую себя обязанной надеть свой лучший туалет, и потому еще раз сгоняла в «Ритц», чтобы переодеться. Извини за опоздание, босс, – проговорила она со свойственным ей веселым возбуждением.

– Да ты ничуть не опоздала, – он возвратил ей улыбку. Его, как всегда, рассмешила ее непочтительность и упорство: она величала его боссом с первого дня, когда пришла к нему работать. Это его раздражало, и он было попытался заставить ее прекратить. Однако она игнорировала его протесты, и с тех пор он навсегда остался боссом. Он с этим свыкся и больше не возражал. Она вызывала ничуть не меньшее восхищение оттого, что оставалась сама собой и не шла на компромисс, чтобы соответствовать представлениям о добропорядочности служащего компании. Она была честна, прямолинейна, откровенна и резковата, подчас даже слишком. Грэм многих в компании награждала прозвищами, конечно, не всех, а по большей части тех, с кем повседневно имела дело. Эти прозвища были весьма меткими, и кое-кого даже приводили в уныние.

– Ты стоишь ожидания, Грэм, у тебя сегодня поистине восхитительный вид. Давай выпьем по рюмочке перед ужином, и ты расскажешь мне, что произошло в офисе после моего ухода. Что тебе заказать? Как обычно бокал шампанского? Или что-нибудь другое?

– Пожалуйста, шампанского, Максим. – Грэм положила на стол черную бархатную сумочку, уселась поудобней напротив, закинула ногу на ногу, оправила юбку.

По всему чувствовалось, что ее буквально распирает от нетерпения сообщить нечто конфиденциальное. Она наклонилась вперед, выражение ее лица стало вдруг загадочным, в ее и без того живых глазах запрыгали чертики, умное лицо вспыхнуло от волнения.

– Относительно «Винонда Групп» мне все теперь ясно. После телефонных переговоров за последнюю пару часов с Питером Хейлброном в Нью-Йорке я пришла к выводу, что нам имеет смысл выставить на торги нашу заявку! Для нас это дело верняк. Отличная компания, ее стоит взять под наш контроль, несмотря на некоторые сложности. Я изучила последние два телекса от Питера и…

– Если только они не лишены способности чувствовать, я осмелюсь предположить, что ты рассеяла их ряды, – перебил ее Максим.

– А то! – Она искоса взглянула на него. – Не твоего ли я поля ягода, босс?

Максим, сдержав улыбку, не отреагировал на ее реплику.

Грэм с жаром продолжала.

– У «Винонды» есть несколько убыточных филиалов, но их можно будет в два счета ликвидировать. Мы могли бы оставить себе прибыльные филиалы и реорганизовать их, просто придали бы немного шика «Уэст Интернэшнл».

Она умолкла – официант принес бокал шампанского – и подождала, покуда они останутся вдвоем, потом продолжила:

– Это дело привлекает меня еще и тем, что «Винонда» владеет поместьем под Сиэттлом. На первый взгляд, оно не обладает никакой ценностью, и документы как бы подтверждают такое впечатление. Но тут явная недооценка. Оно запущено, расположено в скверном месте. Однако я знаю, что оно имеет громадную ценность, это огромное достояние.

Максим смотрел на нее внимательно, приподняв бровь.

Грэм продолжала:

– Огромное хотя бы потому, что на него нацелилась одна японская компания. Сейчас они заняты тем, что скупают все прилегающие земли; как ни странно, они намерены приобрести поместье для того, чтобы снести постройки, а затем рекультивировать территорию, построить там отель, торговые ряды и здания с учреждениями.

– Отчего же тогда Чарлз Бишоп им не продал? – нахмурился Максим. – Это меня настораживает. Он весьма хитер и далеко не разиня.

– Он им отказал наотрез. Явно не пожелал знать, что они предлагали. И не потому, что они предлагали мало. По-моему, они дошли до двухсот семидесяти миллионов.

– Так в чем загвоздка?

– Да ни в чем, во всяком случае для нас. Если бы «Винондой» завладели мы, то смогли бы завтра же запродать поместье той же японской компании. Они тщетно выжидают. Им не выгорит, пока Бишоп президент «Винонды». Его отец умер в японском лагере для военнопленных, и потому он ни за что не станет иметь с ними дело.

Поскольку Максим молчал, Грэм тихо заметила:

– Все просто. Он позволяет личным чувствам вставать поперек дела.

Максим задумался. Чуть погодя взглянул на Грэм.

– Твое чутье ничего дурного не подсказывает тебе по этому делу?

– Абсолютно!

– По-моему, тоже, причем с самого начала, как только ты выдвинула «Винонду» как вариант для нас. Звони завтра Питеру, пусть команда по недвижимости сразу же приступает к делу. Благодарю тебя, Грэм. Я поражен. Тебе наверняка пришлось здорово потрудиться, чтобы выяснить все это.

Грэм покачала головой.

– Немножко пришлось, но не так много, как ты, возможно, думаешь. По странному совпадению в Сиэттле живет моя кузина Сара. Она служит в банке. После того как ты велел мне приступить к анализу ситуации, я расспросила ее насчет «Винонды». Она сказала, что вокруг «Винонды» рыщет какая-то японская компания. Об этом она слышала от своего школьного приятеля – он партнер в какой-то конторе. Подозреваю, что кто-то все гнусно выбалтывает. – Она усмехнулась. – Ты, пожалуй, прав насчет того, что мы можем рассеять их ряды, босс. Тебе не стоит осторожничать. На всякий случай я побегала с информацией, полученной от Сары, и перепроверила сведения. Все оказалось верно. – Грэм остановилась, прочистила горло. – Акционеры не придут в восторг, узнав, что их президент проворонил миллионы долларов, которые мог бы получать за поместье, никому из них не нужное. Ты не находишь, что это промах со стороны Бишопа?

– Верно, хотя в какой-то степени я могу понять его. Но в конечной оценке ты безусловно права.

– Как президенту открытого акционерного общества ему следовало отмести в сторону личные чувства, – сказала она тоном на удивление холодным и жестким.

Максим бросил на нее короткий взгляд. Он знал, какой она иногда может быть резкой и даже жестокой, но ее оценка Бишопа показалась ему чересчур суровой. Легкая тень пробежала по его лицу. Он нахмурился. Ему вдруг расхотелось продолжать этот разговор, и он протянул руку к своей рюмке.

Грэм хотела было спросить у него, все ли нормально, но потом передумала. Под щекой у него поигрывал желвак; он как-то ни с того ни с сего ушел в себя, и она не могла попять, чем это вызвано. Максим был очень скрытный человек, никогда не откровенничал о своих чувствах, и она знала, что он не выносит любопытства по этой части, попыток проникнуть за его непроницаемый фасад.

Она подняла бокал с шампанским.

– Вперед! – сказала она. – За «Винонда Групп». И за нас.

Максим ответил:

– За «Винонду» и за тебя!

Какое-то время они сидели молча, погруженные каждый в свои мысли. Первой паузу прервала Грэм:

– Как прошла твоя встреча с Аланом Трентоном?

– Как оказалось, встреча была не с Аланом. Да, он там тоже был, но позвал меня ради встречи со своим банкиром – Джоном Вейлом из «Морган Лейн». У него было для меня предложение.

– Какого рода? – поинтересовалась Грэм, в глазах вспыхнул огонек. Так же, как Максима, бизнес ее возбуждал, и перспектива новой сделки будоражила до такой же степени, как и его.

– Выручать «Листер ньюспейперс», – сказал он. Грэм тихонько присвистнула.

– О-го-го, это кое-что! – сказала она тихо. – Ну и?..

Максим рассказал ей о том, что произошло сегодня перед их встречей, ничего при этом не опуская, и Грэм сосредоточенно выслушала, гадая, что он предпримет дальше: замахнется ли на империю Листера. Он был крут, бесстрашен, когда дело касалось бизнеса, но настоящим игроком не был, а дело с Листером вполне могло оказаться рискованной игрой. Честности и благоразумия у него было хоть отбавляй, и она восхищалась этими его качествами. Однако она помнила, что более чем за семь лет работы у него она несколько раз была свидетелем того, как он шел на весьма рискованные предприятия. Сейчас, по ее мнению, был один из таких случаев и с очень высокой ставкой. Посчитает ли он «Листер ньюспейперс» стоящей риска? Предугадать его решение не смог бы никто, он был очень твердый орешек. Он называл ее своей правой рукой, но очень часто она не имела понятия о том, что делает его левая.

Быть может, именно эта противоречивость, непредсказуемость и делали его столь привлекательным для других. Перед ним были не в силах устоять. Она подавила вздох, прекрасно зная, что всегда была чуточку влюблена в него. Он же никогда, ни на йоту не выказал своего интереса к ней. Во всяком случае, как к женщине. О, разумеется, он делал ей милые комплименты, говорил много лестных слов по поводу ее умения работать, но все это означало лишь то, что означало; подтекста там не было. Она служила ему в качестве административного помощника, и потому все иные отношения исключались. Он был слишком поглощен собственно бизнесом, чтобы привносить в деловые отношения хотя бы отдаленный привкус удовольствия, нерв секса или любовной игры.

И кроме того, он был женат. И имелись признаки существования еще одной женщины помимо жены. Правда, бывали моменты вроде нынешнего, когда Грэм и ее босс оказывались не в служебной обстановке, когда она сидела и смотрела на него, слушая его голос, наслаждаясь его обществом, когда она полностью оказывалась во власти его мужских чар. Она в своей жизни не встречала столь убийственно привлекательного мужчины.

Дело было не только в его лице, завораживающем взгляде темных глаз, элегантности и необычности; Максим был загадочен. В нем было нечто таинственное, и он, конечно же, обладал шармом. Максимилиан Уэст был наделен роковым шармом, тем, что вынуждает женщин совершать кошмарные глупости. Он был прирожденный сердцеед, и пальцем не пошевеливший, чтобы женщины на него вешались. С другой стороны, он обладал интеллектом, энергией, напористостью, был честолюбив и удачлив. Все это и составляло комбинацию, наделявшую его такой неотразимой властью над женщинами. Эта власть волновала ее, была сильнейшим из всех известных ей возбуждающих средств.

– У тебя отсутствующий вид, – заметил Максим в несколько резковатой, ему не свойственной манере.

– Извини, босс, я пытаюсь сосредоточиться. – Она одарила его ясной, примиряющей улыбкой. – Если ты не против, давай подведем итоги: Джон Вейл из «Морган Лейна» хочет, чтобы ты был «белым рыцарем» для Листера. Того же хотят все имеющие отношение к этому делу. Но тебе самому это не интересно, не так ли?

– Да. Полагаю, что я не заинтересован.

– Цифры огорчают?

– Напротив, они даже впечатляют. Дела там идут великолепно. – Он наморщил лоб. – Дело во мне, Грэ. Меня это не возбудило. Во всяком случае, не возбудило достаточно. Нутро не горит. Сам не знаю почему, но нет у меня охоты обнажать меч и бросаться в атаку за газетную империю. Это больше подходит Руперту Мердоку. Сама подумай, Джону Вейлу следовало уговаривать не меня, а Руперта стать «белым рыцарем». Он сегодня забросит бумаги Листера ко мне домой, а мне что-то расхотелось смотреть эти счета, не то что читать и изучать их.

– Ты хочешь, чтобы это сделала я?

Он жестом подозвал официанта и заказал еще по бокалу для себя и для Грэм.

– Посмотрим, – сказал он, положив ладонь ей на руку. – Ты знаешь, я не останусь в Лондоне на уик-энд.

– Ничего страшного. Я готова в любой момент, когда скажешь. Когда отбываем? Завтра или в субботу?

– Я отправляюсь один. Завтра. На утреннем «Конкорде».

Она уставилась на него, не в силах скрыть удивление.

– По всем правилам, мне бы сказать: возвращайся вместе со мной на «Конкорде», но я хочу, чтобы ты осталась в Лондоне и кое-что сделала для меня. Ты могла бы с этим управиться завтра к концу дня. Можешь вернуться в Нью-Йорк самолетом компании, когда тебе угодно. Завтра вечером, в субботу, воскресенье или даже в понедельник. Самолет в твоем распоряжении.

– Уик-энд в Лондоне меня не слишком привлекает, – пробормотала она, – но я, пожалуй, останусь в Европе. Может, на пару дней смотаюсь в Париж – вдруг получится весело.

Поколебавшись секунду, она подалась вперед через стол, глянула на него пытливым взглядом и спросила тоном заговорщика:

– В нью-йоркском офисе, надеюсь, все в порядке?

– Да, да, если б что случилось, ты узнала бы об этом первая. Я возвращаюсь немного раньше, чем рассчитывал. Есть личные дела, надо разобраться. Хочу все провернуть за этот уик-энд.

Ей вдруг подумалось, что тут замешана женщина и у Максима какие-то неприятности. Но она спросила только одно:

– Что ты хочешь, чтобы я для тебя сделала в Лондоне?

– Есть кое-какие дела в банке, я могу их тебе поручить. И мне хотелось, чтобы ты вместо меня провела встречу с Монтегю Рестоном и Джералдом Слоуном, незачем отменять ее. Там никаких серьезных проблем, ты вполне справишься.

– О'кэй. Как скажешь. Но мне нужны инструкции по делу Рестона.

– Разумеется. Только сперва давай закажем ужин, я вижу, Луис направляется к нам.

 

3

В особняк на углу Честерфилд-Хилл и Чарлз-стрит Максим возвратился в час пятнадцать ночи. После ужина в клубе «Аннабел» он проводил Грэм в отель «Ритц» и пешком отправился домой в Мейфер через Пикадилли и по Хаф-Мун-стрит. Дождь, похоже, не грозил, воздух был холоден и ясен, и в другое время Максим был бы рад короткой прогулке. Однако весь вечер его не покидало гнетущее чувство, какая-то непонятная подавленность.

Он вошел, запер за собой наружную дверь и повесил пальто в прихожей. Прислушался. В доме стояла полная тишина, все спокойно, никаких звуков. Наверняка прислуга спала без задних ног, лишь тиканье старинных дедовых часов звучало в комнате для посетителей, где Максим задержался на мгновение. Выключив свет, он стал подниматься по винтовой лестнице на второй этаж. Это вышло у него медленнее, чем обычно. В спальне он сбросил одежду, решив, что в пижаме и халате он почувствует себя лучше.

Марко, его дворецкий, приученный к тому, что Максим, по обыкновению, засиживался допоздна, а то и до рассвета, изучая документы и балансовые ведомости, перед тем как уйти в свою комнату, включил свет, поджег дрова в камине. Лампы лили розоватый свет сквозь шелковые абажуры, и поленья ярко пылали за сетчатым экраном, струя приветливое тепло. Максим присел к секретеру, просмотрел телефонограммы, сложенные Марко под стеклянное пресс-папье, и отодвинул их в сторонку. Ни одна не представляла особенной важности, ими можно было заняться перед отъездом в аэропорт спустя несколько часов. Ножом для бумаги с перламутровой ручкой он вскрыл конверт, доставленный Джоном Вейлом, и вынул из него кипу бумаг. Без особого интереса глянул на рассыпанные веером по столу счета «Листер ньюспейперс». Одним из ценнейших качеств Максима было умение хорошо читать финансовую документацию и мгновенно схватывать ситуацию, ясно представляя положение дел в компании. Деловая смета выручила его и на сей раз. Он моментально определил, что «Листер ньюспейперс» и в самом деле могла бы стать хорошим приобретением с какой угодно точки зрения. Отчетливая покупка, ничего не скажешь. Но тогда отчего не забился учащенно пульс, не ощущается волнение, трепет при мысли о том, что он вступает в борьбу? Определенно, с момента встречи в офисе у Алана Трентона его отношение не изменилось. Он просто не заинтересован вступать в игру ради этой компании.

А может, эта незаинтересованность распространяется на любую компанию?

Мозг Максима пронзила мысль, что и «Винонда Групп» тоже не бог весть как его интересует. Это заставило его задуматься над причиной внезапной перемены в его обычном мироощущении.

Когда он в начале вечера велел Грэм приступать к делу, на это были резоны. Для американки это могла бы быть крупная сделка, и он знал, как много это значило для нее; он не хотел разочаровать или обескуражить ее. К тому же он с самого начала сообразил, что, как только «Винонда» займет свое место в общей схеме предприятий, она станет для них весьма существенным приобретением, очень крупным вкладом в «Уэст Интернэшнл». Но, к своему удивлению, он должен был признаться, что предпочел бы, чтобы эту сделку Грэм провела самостоятельно при участии Питера Хейлброна и команды финансистов из нью-йоркского офиса. Ему не хотелось быть предводителем воинства в грядущей битве и он не испытывал ни малейшего интереса к выходу на передовую позицию, хотя в прошлом занимал таковую весьма охотно. Подавать советы из окопа он еще, пожалуй, мог бы, но тяжелый рукопашный бой придется на сей раз вести его людям.

Максим нахмурился. Откуда это внезапное нежелание действовать? Никогда раньше он ничего подобного не испытывал. Напротив, всегда рвался в гущу событий, стремился быть осью вращения. Неужели бизнес начинает приедаться? Не в этом ли кроется причина его теперешнего настроения? Но возможно ли это? Бизнес был для него сутью жизни, разве не так? Анастасия всегда это говорила.

При мысли о своей первой жене он поморщился, взъерошил волосы и вдруг сообразил, что это уже не первая ночь, когда его обуревают подобные чувства. Он давно уже сам не свой.

Конечно, фасад он поддерживал в полном порядке, эту ослепительную завесу шарма и магнетизма, коих привычно ожидал от него свет. Но в глубине, в самой сердцевине его существа, угнездилось ощущение пустоты. Уныние заползло в душу, и неведомо, откуда оно взялось. Почти все время его почему-то не покидало безрадостное чувство – некая меланхолия, которую он все силился побороть в себе.

А теперь он ощутил, что к нему подкрадывается глубокое отчаянье, чувство тревоги, боязни замкнутого пространства. Нечто вроде клаустрофобии. Ему показалось, что он задыхается. Возникла неудержимая потребность распахнуть окна, выскочить из дома наружу, потребность бежать, бежать не останавливаясь, покуда между ним и этим местом не установится огромное расстояние. Ему захотелось перенестись далеко-далеко, как можно дальше отсюда.

Что это с ним происходит?

Его вдруг пробрал озноб, он понял, что это и есть то чувство, которое нередко описывают в книгах: будто ощущаешь, как кто-то ходит по твоей могиле. От этих странных мыслей шея и руки покрылись гусиной кожей. Нет, надо взять себя в руки!

Он окинул взглядом кабинет. С чего вдруг ему захотелось сбежать из этой комнаты? Он решительно не мог этого понять. Во всем доме это самое любимое его место. Здесь полно всевозможных дорогих диковинок, неизменно доставлявших ему удовольствие и сообщавших ощущение комфорта. Каждый предмет, каждая вещица имели свое подобающее место, любовно выбранное Анастасией и им самим. Он вспомнил, какое удовольствие они испытывали, выискивая и подбирая в Англии и на континенте всевозможные антикварные безделушки, изделия искусства, картины.

Старинную дубовую панель, которой теперь были обшиты стены, они нашли в Нормандии в старом помещичьем доме. Французский секретер, за которым он сейчас сидел, был обнаружен в антикварной лавке на улице Рю дю Бак, когда они проводили уик-энд в Париже. Бра подвернулось им во время путешествия по Тоскане, а замечательные лошади кисти Стабба были куплены у пэра Англии, проживавшего в своем поместье в Йоркшире. В общем, это была эклектика, но она «работала» в значительной мере благодаря тому, что вещи сочетались друг с другом и имели одну общую особенность, а именно: все они были по-своему превосходны.

Хотя детали обстановки в кабинете были очень хороши, отнюдь не все предметы стоили по-настоящему дорого. Тем не менее все они что-то значили для него, однако теперь, похоже, они утратили свое значение.

Раздражаясь от самого себя, но и ощущая тревогу, Максим поднялся, пошел к замечательному шкафчику, встроенному под окном, достал бутылку содовой, открыл и налил себе стакан. Отпил большой долгий глоток, с шумом перевел дух, а затем взял стакан, устроился в кресле перед камином и уставился на огонь. Лицо его приняло отвлеченно-рассеянное выражение.

Немного погодя к нему вернулось спокойствие, и, по мере того как он складывал воедино фрагменты своего существования за последние месяцы, реальная картина его поведения предстала перед ним. Со всей ясностью он осознал, в чем его проблема. Все оказывается просто: он – мужчина в состоянии кризиса.

Это неожиданное прозрение пришло из глубин подсознания, из наиболее сокровенной области его психики, и пока он приходил в себя от этой горькой истины, он успел каким-то другим краем сознания отметить, что это не удивляет его. За долгие годы случались время от времени кое-какие симптомы. Он выпрямился, в глазах сверкало. Пришлось закрыть их. На какой-то миг он отключился.

Увы, это правда, и нет смысла отрицать реальность – он подошел к критической точке своего земного пути; он не мог продолжать вести прежний образ жизни, закрыв глаза на это обстоятельство. И тем не менее он не знал, что ему делать с собой… или со своим существованием.

Впервые, насколько мог вспомнить, он почувствовал, что выбит из колеи, потерял уверенность в себе, нерешительность делала его беспомощным в ситуациях, которые он сам же себе и создал. Он чувствовал, что ему необходимо бежать людей, своей жизни.

Опустив на столик хрустальный бокал с водой, Максим поставил локти на колени и уронил голову на руки, впав в полную растерянность. Впервые он не находил решений для своих проблем. Но спустя несколько минут поднял голову и заставил себя расслабиться. И начал вспоминать всю свою жизнь.

Он знал, что его старый дружище Корешок верил в то, что у Максима есть все; что мир верил, будто у него есть все. А его поразило сознание, что, кроме успехов, достигнутых в бизнесе, у него, по сути, не было ничего. Благодаря своей хватке и деловому чутью, он обладал силой, своего рода славой, деньгами, домами, яхтой, персональным самолетом и другими весомыми свидетельствами богатства и привилегий. Он вращался в кругу людей, равных ему по достатку и степени известности. И вдобавок был наделен почетом, получив рыцарское звание. До некоторых пор все это было предметом его гордости, но теперь ничто из перечисленного не могло заполнить страшную пустоту его бытия.

Он был один. И он был одинок.

Он был отчужден от людей, в чьей близости он нуждался. Женщины, с которыми он был в связи, больше не доставляли ему радости. Его дети, похоже, для него потеряны. Быть может, это временно, быть может, еще есть шанс наладить отношения с Аликс; но как бы там ни было, в данный момент он не мог обратиться к ним. И вот теперь он оказался перед новым фактом: его работа, самая постоянная из всех его страстей, его гордость и величайшее удовольствие, начинала ему надоедать.

Эта мысль была невыносима. И если по правде – она дьявольски напугала его.

Да, Максим, сказал он себе, ты дошел до ручки, и дальше ехать некуда. Все удручающе скверно. По всем статьям личной жизни ты должник… эмоциональный банкрот.

Вялая попытка мысленно пошутить на свой счет не умалила его страданий; он глубоко несчастный человек, и суть именно в этом. Но коли так, то не было ли счастье заезжим гостем, навестившим его лишь на короткий миг, в пору его молодости?

Он попробовал вспомнить, в какое время он чувствовал себя счастливым, и цинично усмехнулся сам себе. Счастливый – до чего же оно затаскано, это слово. Кто, черт подери, бывает счастлив? По крайней мере, достаточно долго. Его удачливые знакомцы казались довольными или достигшими определенного покоя, но можно ли было считать их счастливыми?

Он встал и принялся беспорядочно ходить по комнате. Мысли роились, шли по кругу.

В конце концов ему удалось немного успокоиться, чтобы взглянуть на вещи более трезво, сгруппировать хаотичные мысли и сосредоточиться на воспоминаниях о женщинах в его жизни.

Если точнее, то на двух женщинах.

Адриана. Его жена. И Блэр. Его любовница.

Блэр склоняла его к браку. Адриана не признала бы даже самого слова «развод». И его зажало в тиски между ними двумя, причем одна была непримиримее другой.

Он не был уверен, что хочет продолжать жить с Адрианой. И в то же время, так ли уж он хотел развестись с ней? Какие, в свою очередь, чувства он питал к Блэр? Могла ли женитьба на ней разрешить его проблемы? Он вспомнил вдруг кое-что, и это его рассмешило. Некий знаменитый острослов однажды сказал, что, когда мужчина женится на любовнице, он создает вакансию. Если бы он женился на Блэр, появилось ли у него искушение заполнить эту вакансию? Найти себе новую любовницу взамен той, что стала его женой?

Конечно, подобная мысль была донельзя циничной. И хотя он рассмеялся вслух, ему было вовсе не весело. Неужели он превратился в мужчину, который всегда будет испытывать потребность в любовнице независимо от того, каков его брак? Надо похоронить эту мысль, приказал он сам себе.

Перед мысленным взором Максима возникли люди, занимавшие важное место в его жизни. А каким был он в их представлении? Ему не захотелось раздумывать над этим.

Для Адрианы я неверный муж, стремящийся избавиться от брачных уз.

Для Блэр я любовник, но уже не тот, что прежде, – менее внимательный, с головой погруженный в работу.

Для Анастасии – лучший друг, но никак не более.

Для собственных детей я – по горло занятый своими делами богатый бизнесмен-отец, у которого никогда нет времени для своих отпрысков. Мне отведена роль мрачного зануды. Я нужен, поскольку оплачиваю их счета, но в их глазах я давно уже не любящий отец, некогда обожаемый ими.

Для моей матери я – предмет ее наибольшей гордости, быть может, ее любимец, и тем не менее половину времени она тратит на то, чтобы пилить меня за мое поведение в личной жизни, с которой она не в силах примириться.

Но я же вовсе не такой, каким они меня представляют, сказал он сам себе. Все они глубоко заблуждаются, по-настоящему не знают меня. А в общем, я и сам толком не знаю. Почему я тут нахожусь, какова цель моего пребывания на этой планете? Только ради того, чтобы делать деньги, заниматься бизнесом? В конце концов, чего ради все это?

Подобные допущения были для Максима столь ошеломляющи, столь неприемлемы, что от удивления у него перехватило дыхание, и он прекратил хождение по комнате. Он должен был положить конец этому состоянию. Он не смеет признавать нормальным подобный ход мыслей и искать для них оправдание.

Но в конечном счете он не мог наложить запрет на эти тревожные открытия в своем «я». Ведь все это было неопровержимой правдой, и потому не имело ни малейшего значения, каким образом он все это мысленно рассудит и утрясет. В итоге он должен найти мужество и признаться самому себе в том, что ему предстоит расплата за катастрофические ошибки его жизни и осознание всей глубины своего несчастья. Причем чем скорее, тем лучше.

Было три часа ночи, когда Максим лег спать.

По-настоящему он не спал, лишь ненадолго забывался тревожным сном и вновь просыпался. Это продолжалось в течение нескольких часов. Наконец около шести он поднялся, принял душ и побрился. Марко принес ему кофе и тосты, и за завтраком Максим написал подробную инструкцию для Грэм, объяснив, что от нее требуется в Лондоне, и набросав стратегический план предстоящей встречи с Монтегю Рестоном.

Ровно в восемь тридцать он вышел из дома, прихватив макинтош и кейс – свой нехитрый багаж, и лимузин компании «Уэст Интернэшнл» незамедлительно доставил его в «Хитроу». В аэропорту он без задержки прошел регистрацию и сразу проследовал в зал для пассажиров «Конкорда», где за чтением утренних газет скоротал время до посадки, назначенной на десять часов.

Заняв место в салоне и пристегнувшись, Максим огляделся и с облегчением обнаружил, что в салоне не так уж многолюдно, как это было последние несколько раз, когда ему приходилось лететь на «Конкорде». Он предпочитал летать в Нью-Йорк именно на этом самолете, а не на персональном лайнере «Грамман Галстриме». Это было значительнее быстрее – всего три часа сорок пять минут, а при отсутствии сильного встречного ветра и того меньше.

Максим раскрыл кейс, вынул бумаги и с головой ушел в них, проведя за этим занятием первый час полета. Согласился выпить чашку чая, отказавшись от других напитков и закусок, и все свое внимание отдал деловой документации. Когда все, что можно, было сделано, он спрятал папки в кейс, запер его и откинулся на спинку кресла, закрыв глаза. Заснуть не представлялось возможным, однако сумел в достаточной мере расслабиться и отдохнуть, а спустя полчаса стряхнул сонливость и выглянул в иллюминатор. Они плыли над обширной страной кучевых облаков, забираясь все выше и выше. Он вглядывался в бескрайнее пространство над Атлантикой и размышлял об Аликс, своей дочери, которая послужила поводом его преждевременного возвращения в Нью-Йорк. Он хотел увидеть ее и поговорить, побыть с ней наедине какое-то время после уик-энда. Теперь, когда он принял решение навести порядок в своей жизни, он хотел во что бы то ни стало наладить отношения со своим первым ребенком. Виноваты были они оба – она больше, гораздо больше, – и оба по-разному. Тем не менее он был готов целиком принять на себя вину за все разраставшуюся между ними трещину. Он извинится, попросит у нее прощение, если это необходимо. По существу, ему предстоит сделать не так уж много, чтобы вернуть ее доверие, вернуть к себе эту молодую женщину.

 

4

Максиму ответил незнакомый женский голос:

– Офис Аликс Уэст. Чем могу служить? – Я бы хотел поговорить с мисс Уэст. – Извините, но мисс Уэст сегодня отсутствует, – сообщила молодая женщина. – Могу я узнать, кто это говорит?

– Ее отец. А с кем говорю я?

– О, доброе утро, сэр Максимилиан! – Теперь в тоне отвечавшей слышалось почтение. – Я – Джеральдина Бонней, ее новая помощница. Аликс утром улетела в Калифорнию. По делам.

– Понятно. Когда она возвращается в Нью-Йорк?

– Надо полагать, в понедельник, сэр Максимилиан. Это короткая отлучка. У нее завтра встреча с клиентом на Беверли-Хиллз. Обратно она вылетает в воскресенье. Конечно, если не случится ничего неожиданного. Она завтра будет мне звонить. Могу я что-нибудь ей передать?

– Да нет, спасибо, – начал Максим и запнулся, спешно соображая. – Вообще-то, мисс Бонней, я даже предпочел бы, чтобы вы умолчали об этом моем звонке. У меня есть на то особая причина… сюрприз, – нашелся он. – Так что, прошу вас, – ни слова! Это только все испортит…

– Да-да, конечно, сэр Максимилиан! Ни слова! – заверила Джеральдина Бонней, и провода донесли искренность ее обещания. – Но если вы вдруг передумаете и захотите поговорить с ней сегодня вечером или в воскресенье, то Аликс остановилась в отеле «Бель-Эйр».

– Я думаю, не стоит… знаете, сюрприз. Но все равно, спасибо за информацию.

– Ах, что вы, не за что. С вами было так приятно поговорить!

– Взаимно, мисс Бонней. Еще раз благодарю. Гуд бай.

Некоторое время Максим держал руку на телефоне, стараясь побороть разочарование. Надо же, Аликс улетела из Нью-Йорка как раз в день его прилета! Ему так хотелось ее увидеть, побыть с нею. Надо было заранее позвонить ей и убедиться в том, что она намерена остаться в городе на уик-энд, но если бы он позвонил из Лондона, предупредив о своем прибытии, она почти наверняка улетела бы. Или нашла уважительные причины для того, чтобы с ним не встречаться. Внезапность была наиболее разумной успешной тактикой по отношению к Аликс, это открытие он сделал давно.

Он со вздохом признал, что вне всякого сомнения, Аликс все еще обижалась и испытывала к нему неприязнь, хотя и всячески отрицала это. В равной мере он был убежден и в том, что ее тлеющее недовольство отцом раздувал в бушующий пожар ее брат Михаил, который с детства имел огромное влияние на Аликс, гораздо большее, чем чье бы то ни было, и проявлявшееся в бесчисленных вариантах. У Михаила были свои основания иметь зуб на отца – он тоже затаил множество разных обид, да и злости накопилось немало. Максим прекрасно знал об этих чувствах Михаила, хотя сын упорно отрицал этот факт, впрочем, точь-в-точь, как и его сестрица. Дети, пробормотал Максим. Люди. Почему все кажется таким сложным? Будто жизнь не достаточно трудна без детей, изобретающих свои проблемы и раздувающих эти проблемы до невообразимых величин.

Полуобернувшись, он устремил взгляд на фотографию Аликс, в серебряной рамке стоявшую у окна на столике черного дерева рядом с другими семейными фотографиями. Снимок был сделан шесть лет назад, чтобы увековечить двадцать один год жизни дочери. Его опять поразило новое открытие: из шустрого постреленка выросла прелестная юная женщина, белокурая, с персиковой кожей, тонкими чертами лица, отражавшими такой покой и незамутненность, что у него перехватило дыхание. Но самым красивым и поразительным во внешности Аликс были ее глаза. Широко расставленные, огромные, необычного зеленого оттенка, они источали тихий свет. Рослая и изящная, с хорошей спортивной фигуркой, девушка обладала грациозными движениями и элегантностью. Помимо великолепной внешности, природа наделила его дочь быстрым недюжинным умом, особенно проявлявшимся в сфере бизнеса и финансах. Безусловно, она ни в чем не уступала своему брату, а по способностям, возможно, даже превосходила его, хотя Михаил был незауряден во многих отношениях.

С отроческих лет Аликс хотелось работать с отцом у него в фирме, и он трепетал при мысли, что его дочь будет рядом с ним в деле. Все было продумано тщательнейшим образом. Но вот четыре года тому назад, как раз перед тем, как приступить к работе в его нью-йоркском офисе, Аликс крупно поссорилась с Максимом. Произошло это из-за того, что она связалась с человеком, репутация которого была, по его мнению, весьма невысока. Кроме того, были и другие причины, теперь казавшиеся слишком пустячными, чтобы вспоминать о них. Аликс разобиделась и начала собственное дело.

Она стала брокером по продаже антиквариата и имела дело преимущественно с английскими и европейскими дилерами и ведущими художественными галереями, а затем открыла свой офис в центре Манхэттена. Она покупала и продавала редкостные вещи и изделия высокой художественной ценности, очень дорогие картины, словом, то, что нередко появлялось на аукционах «Кристи» и «Сотби» в Лондоне и пользовалось повышенным спросом. Ее познания в живописи и предметах искусства достигали высокого уровня. Немаловажную роль играл и ее от природы зоркий критический глаз подлинного эксперта, мгновенно отличавшего подделку. Эти способности плюс безукоризненный вкус и талант проворачивать куплю-продажу обеспечили ценнейшее сочетание необходимых слагаемых успеха. С самого начала ей сопутствовала удача, служившая поводом для его особой гордости. И тем не менее ему по-прежнему хотелось видеть дочь в своем офисе, работать с нею бок о бок.

Возможно, это было еще не поздно. Быть может, ему еще удастся сманить ее в «Уэст Интернэшнл». Лишь бы они помирились. И он решил добиться этого. Он вспомнил свою мать, говорившую: «Сердечные раны латать никогда не поздно, Максим. Никогда не поздно начать все с начала, воротиться к любимому, помириться». На протяжении многих лет мать часто повторяла эти слова, и он всегда ей верил. И продолжал верить, потому что эта вера укрепляла в нем надежду на то, что он отвоюет Аликс обратно и они вновь станут близки, как были когда-то.

Никогда и ни по кому он не скучал так, как по своей дочери. В особенности сейчас. Он чувствовал себя прямо-таки потерянным. И тот факт, что ему придется отложить свидание с ней на несколько дней, причинял ему почти физическую боль, затаившуюся где-то в груди. Он страдал как никогда раньше.

Впрочем, нет, строго говоря, это было не совсем так. Подобную тоску он уже испытывал однажды – острейшую тоску. Это было давно, очень давно.

И то была тоска по Урсуле.

Взгляд Максима вернулся к фотографии Аликс.

У нее были такие же белокурые волосы и такая же безупречная фигура, как у Урсулы. Такие же красивые, исполненные спокойной мечтательности светящиеся глаза.

УРСУЛА. Он сознавал, что с недавних пор стал думать о ней чаще, и его удивляло, отчего в последнее время мысль о ней так часто приходила ему на ум. Не его ли болезненное чувство к Аликс эхом отзывалось в душе. Эхо это – Урсула, женщина, которую он некогда любил с невероятной силой, целиком и безраздельно отдавшись этому чувству. Чувству, похороненному так глубоко, что он даже испугался, когда несколько недель назад лицо этой женщины вдруг явственно предстало перед его мысленным взором впервые за много лет. Воспоминания об Урсуле нахлынули с новой силой и проступили со всей четкостью.

Он отпер верхний ящик письменного стола и засунул руку в глубину, пытаясь достать спрятанный там черный кожаный бумажник. Он извлек изображение Урсулы, моментальный черно-белый фотоснимок, уже довольно поблекший. Но время было не властно над этим горящим взором, сияющей улыбкой, сулившей веру и надежду.

Бумажник был потрепанный, кожа потрескалась. Он погладил его рукой, вспоминая. Эта вещь принадлежала Зигмунду…

Он засунул памятную вещицу назад в ящик и поразился самому себе: в горле он ощутил комок, и почему-то защипало глаза. Решительно подавив внезапный приступ сентиментальности, Максим встал и прошелся по ковру кремового цвета, затем остановился у окна, глядя сквозь жалюзи, опущенные на зеркальное стекло офиса вниз на Пятую авеню. В своем теперешнем состоянии он навряд ли что-либо видел. Охватившая его еще с утра в Лондоне меланхолия упорно давала о себе знать. И сейчас он поймал себя на том, что предается воспоминаниям о прошлом, и без того усугубляя свое плачевное состояние. Он пытался сосредоточиться на настоящем, ему надо было кое-что продумать и спланировать. Он прилетел в Нью-Йорк на уик-энд с надеждой повидать дочь. Но до понедельника Аликс была недосягаема, быть может, даже до вторника. Сегодня пятница. Впереди три дня.

Что делать? Как убить время?

Возможностей у него было множество, но ничто не прельщало. На Пятой авеню находилась его квартира, но, отправься он туда, его неминуемо ждала бы встреча с Адрианой, чьей единственной целью в жизни за последнее время, казалось, стало стремление устраивать с ним перепалки. Он мог пойти на Саттон-Плейс, в дом, снятый им для Блэр, но тогда он оказался бы во власти ее придирок и завуалированных угроз, которые, по сути, уже переросли в прямые. У него была собственная ферма в Коннектикуте, но Адриана могла прослышать о его появлении в Нью-Престоне и примчаться, чтобы повоевать с ним на лоне природы, что куда лучше, чем в душном городе. Определенно, она все еще была достаточно воинственна в данный момент.

Единственное, чего ему по-настоящему хотелось, это побыть одному. В полном одиночестве.

Только одно место давало ему эту возможность, притом отличное место – его дом на взморье в Ист-Хемптоне. Зимой он стоял закрытый, но содержался более или менее в порядке, готовый к его приезду в любой момент.

Дом был пригоден для жилья круглый год, утеплен, зимой в нем постоянно поддерживалась плюсовая температура. Элиас Малвени, его садовник и мастер на все руки, присматривал за домом, наведываясь туда почти ежедневно. Раз в неделю захаживала протереть пыль миссис Малвени. Все, что требовалось Максиму, это позвонить Элиасу и распорядиться, чтобы тот сходил и прибавил тепла, а миссис Малвени забежала в субботу похлопотать по хозяйству. Это было проще простого.

Максим вернулся от окна к письменному столу, довольный осенившей его идеей съездить на пару деньков в Ист-Хемптон. Была возможность насладиться редким даром – одиночеством и постараться разложить по полочкам свои мысли. А то и послушать музыку, прогуляться по пляжу. Но в основном он мог бы заняться приведением в порядок своих ощущений и устранением хаоса, что творится в голове и сердце.

Внутренне он давно испытывал в этом потребность, но все никак не мог подвигнуть себя на какое-либо действие. Быть может, как раз подошло время что-то решить в личной жизни, определиться в отношении Адрианы и Блэр. Лишь после этого он сумел бы взять себя в руки, добраться до корней своего личного кризиса, грозившего поглотить его. А затем, возможно, разрешились бы все его внутренние конфликты.

Он раскрыл записную книжку и набрал номер Элиаса Малвени на Лонг-Айленде. В трубке раздавались долгие гудки. Он взглянул на настольные часы – ровно одиннадцать. Наверняка Элиас совершает свой ежедневный обход, проверяя чужие коттеджи поселка: он обслуживал по совместительству и других владельцев. Вне всякого сомнения, и миссис Малвени отправилась на закупку продовольствия для уик-энда.

«Ничего страшного, – решил Максим, – рано или поздно я дозвонюсь до них». Он нажал кнопку вызова на внутреннем телефоне.

– Дуглас, зайдите, пожалуйста.

– Сию минуту иду, сэр.

* * *

Дуглас Эндрюс, личный секретарь Максима, появился в дверях через несколько секунд. Он родился и воспитывался в Нью-Йорке, был дружелюбен и готов вкалывать сутки напролет. Невысокого роста шатен, здоровый, свежий, он начал работать у Максима, когда ему исполнилось 28 лет, был предан, честен и горой стоял за своего шефа.

– Вот официальные документы по делу «Май-стел», то, что вы меня просили подготовить. Секретарь Питера Хейлброна оставил вам эту записку насчет контроля «Блейн-Грегсон», – доложил Дуглас. Он опустил бумаги на пустой хромированный поднос, стоявший на углу стола справа, и присел на стул перед Максимом.

– Благодарю, – сказал Максим, глянув на ворох документов. – Я скоро займусь ими. У меня к вам, Дуглас, пара небольших просьб. Во-первых, возьмите, пожалуйста, для меня машину напрокат и пригоните сюда к четырем часам. А во-вторых, отправьте одну из секретарш в Блумингдейл закупить кое-что из провизии – холодных цыплят, картофельного салата, кусок сыра бри, французских булок и пакет молока. Пожалуй, это все.

– Я займусь этим сейчас же. – Дугласу не вполне удалось скрыть удивление в голосе, и он вопросительно посмотрел на Максима. – Готовитесь к отъезду? – поинтересовался он.

По лицу Максима скользнула едва заметная улыбка.

– Похоже, что так. Подумал, не съездить ли мне на дачу в Ист-Хемптон на уик-энд. Одному. Хочу немного побыть в тихом местечке, поразмышлять в тиши. И хочу, чтобы никто не знал, где я.

Дуглас кивнул.

– Понял. Машиной займусь сам, в магазин отправлю Алису. А вы уверены, что этой провизии вам хватит? Может, купить побольше?

– Нет-нет, цыпленка и салата мне вполне хватит на вечер. Что-нибудь еще я смогу купить в Ист-Хемптоне в воскресенье утром.

– Вы смелый человек, если выезжаете в четыре часа, – рискнул прокомментировать намерение шефа Дуглас. – Попадете в самый пик на лонгайлендском скоростном шоссе. Возможно, целесообразней было бы поехать в Хемптон попозже, часиков в шесть.

– Зимой не так страшно.

– Ну да… – Дуглас осекся, так как заметил, что Максим уже думает о чем-то другом. Он встал, чтобы уйти.

Максим протянул было руку к подносу за документами и сказал, вспомнив:

– Вот еще что. Спросите у Питера, согласен ли он на небольшой ленч со мной. И если он сможет, то дайте знать им в «Четыре времени года», что мне нужен сегодня мой постоянный столик. По возможности – в час или около.

– Да, сэр Максим, – пробормотал Дуглас, тихонько прикрывая за собой дверь.

К намерению Максима провести уик-энд в одиночестве Дуглас отнесся с некоторым недоверием: вряд ли он будет там один, скорее с новой дамой. Счастливчик, думал Дуглас. Он успевает все и еще чуть-чуть. Чего бы я ни дал, чтобы побыть на его месте. Хотя, как сказать, подумал минутой позже Дуглас, садясь за свой стол. Разве я хотел бы, чтобы моей женой была Адриана? Или иметь ту подружку из Саттон-Плейс, которая ничем не лучше. Грэм Лонгдон прозвала ее мисс Жадные Потроха, и она права.

И как только мог такой король угодить в подобную ситуацию? Дуглас пришел к выводу, что блестящие бизнесмены вовсе не обязательно проявляют столько же ума в отношениях с женщинами.

Он набрал номер Питера Хейлброна, главы отделения недвижимости «Уэст Интернэшнл».

– Питер, это Дуглас. Босс интересуется, сможешь ли ты найти время и пообедать с ним сегодня накоротке? Внизу. В час. Надеюсь, ты сможешь, потому что он, похоже, приуныл.

– О чем речь, время найду, – мгновенно согласился Питер. – Что ты имеешь в виду, говоря «приуныл»?

– Когда босс пришел утром, он вроде был слишком задумчив. Или, точнее, встревожен. И немного грустный. Или мне это показалось?.. В общем, все это на него похоже. Ты же знаешь, он мастер скрывать свои чувства.

– Знаю. Как по-твоему, в чем причина – бизнес или личное?

– Не могу с уверенностью сказать, может, и личное.

– Должно быть. Потому что, насколько мне известно, по части работы нет никаких проблем ни здесь, ни в лондонском офисе… Хотелось бы знать… – он откашлялся, – что с ним такое. Не должно быть, чтоб слишком серьезное, не то он сказал бы. Возможно, просто переутомился.

– Наверняка, – произнес Дуглас, решив, что незаинтересованность – мудрейшая тактика, когда дело касается босса. Он не имел намерения болтать на эту тему или сплетничать с Питером. – Боссу пришлось много помотаться в последнее время. Кстати, о том, что он в городе, не знает никто, кроме нас с тобой и твоего секретаря. Он хочет, чтобы это так и осталось в тайне.

 

5

До Ист-Хемптона Максим добрался за два с половиной часа, и к тому времени, когда он въезжал в прелестную старую деревушку на Лонг-Айленде, пасмурное январское небо, холодное и бесцветное в начале пути, стало серым, а затем почти черным, словно смола. Лишь вдали у горизонта над бескрайним океаном виднелось несколько звездочек, и луна, яркая, заброшенная в черную высь, серебрилась, проглядывая в клочьях темных туч.

Свернув с Оушн-авеню в Лайли-Понд-Лейн, Максим посмотрел на часы приборной панели: стрелки показывали шесть сорок пять. Не плохо, подумал он, катя дальше в направлении Джорджика-Бич, к тому концу пляжа, где находился его коттедж.

Несколько минут спустя он уже тормозил возле дома.

Коттедж был покрыт серым шифером, ставни выкрашены в белый, дверь черная и на крыше аккуратные кубики черных труб. Выстроенный поодаль от дороги, дом возвышался над покатой лужайкой, покрытой сейчас искристым инеем. Гигантские дубы делали это место укромным, а в летнюю жару их пышная листва давала много прохладной тени.

Коттедж был невелик, но вполне устраивал Максима, хотя считался скромным для своего хозяина. Он был довольно просторный и хорошо спланирован: холл, большая семейная кухня, столовая и кабинет располагались в передней части; гостиная, переходившая в библиотеку, находилась в глубине. Эти две смежные комнаты выходили окнами на плавательный бассейн, маленький домик при бассейне и сад; за садом тоже был лужок с цветочными клумбами, а за ними – рощица, делавшая усадьбу еще более отъединенной от остального мира.

На втором этаже размещались спальни хозяина, ванная и туалетная комнаты, на третьем – две комнаты для гостей с отдельной ванной и еще одна спальня побольше, которая была превращена в офис с двумя письменными столами, пишущей машинкой, а также факсом, телексом, ксероксом и бумагоизмельчителем и, разумеется, батареей телефонов. Все было прекрасно оборудовано и удобно, офис нравился Максиму, он считал его своим командным пунктом и мог приезжать в Ист-Хемптон когда угодно, не теряя связи со своей бизнес-империей. Нередко он брал с собой Дугласа Эндрюса и Грэм Лонгдон, иногда прихватывал и Питера Хейлброна, чтобы поработать над делами, не требовавшими большой спешки. В летние месяцы, когда все бывали рады сбежать из города на несколько дней от удушливого зноя, это случалось особенно часто.

Припарковавшись, Максим взял с заднего сиденья «ягуара» пакет с покупками от Блумингдейла и вылез из машины.

Была ненастная зимняя ночь, с Атлантики дул ледяной ветер. Максим огляделся. Дорога терялась в кромешной тьме, в ближних домах не было ни малейшего проблеска света. Но когда он заторопился вверх по тропинке меж двух газонов к дому, луна проглянула из-за туч и облила коттедж и дорожку серебристым сиянием. Несколько секунд было почти светло как днем.

Краем глаза Максим заметил припаркованный чуть поодаль универсал и, поднимаясь к боковому входу в коттедж, рассеянно подумал, чья бы это могла быть машина.

Он вошел через кухню и включил свет, закрыл за собой дверь, толкнув ее ногой, и поставил пакет с продуктами на круглый стол посреди комнаты.

Отделанная сине-белой плиткой кухня была безупречно чиста. До блеска начищенное, все выглядело так, будто миссис Малвени закончила уборку минуту назад. Возможно, она занималась этим сегодня, подумал Максим. Он так и не смог дозвониться из офиса ни до кого из четы Малвени и, зная их добропорядочность и усердие, решил, что они вполне могли находиться здесь в то время, как он названивал им домой.

Максим вздрогнул, ощутив, что в помещении холодновато. Отопление было на обычной отметке, но в такую холодную ночь следовало прибавить тепла. Зябко поежившись, он направился к холлу – там, в закутке под лестницей, находились трубы отопительной системы.

Открывая дверь в холл, Максим застыл на ходу. Он услышал слабый шум и какое-то металлическое побрякивание. Звук озадачивал. Максим шагнул в холл.

Свет из кухни шел ему вслед, и он без труда заметил поставленный на пол телевизор вместе с аппаратурой из верхнего офиса.

Опять послышалось бряканье, затем что-то треснуло, кто-то глухо выругался. Звуки доносились из гостиной.

Все чувства Максима мгновенно забили тревогу – ощущалась опасность. Очевидно, кроме него в доме был кто-то чужой, вне всякого сомнения, грабитель, судя по сваленным в холле вещам.

Бесшумно крадучись, Максим миновал холл и чуточку приоткрыл дверь. В гостиной было темно, в примыкавшей к ней библиотеке тоже, если не считать шарившего по обстановке светового кружочка от карманного фонарика.

Решив, что наилучшая тактика – внезапность, Максим хлопнул рукой по выключателю на стене – сразу засияли шесть настольных ламп в обеих комнатах, залив светом оба помещения.

Увидев Максима, вор испуганно шарахнулся. Он был среднего роста и жидковатой комплекции, одет во все черное. В руке он держал нейлоновый бельевой мешок, раздувшийся, по-видимому, от награбленного.

Он стоял и пялился на Максима.

– Брось мешок! – рявкнул Максим не своим голосом. Человек продолжал оторопело пялиться, будто пребывая в оцепенении.

Максим ринулся к нему, убежденный, что сам справится и скрутит злоумышленника до того, как вызовет полицию. Но, на миг опередив Максима, ворюга успел выхватить револьвер и пальнуть.

Максим ощутил удар пули в грудь и тут же свалился с глухим стуком на пол на пороге между гостиной и библиотекой. Удивление его сменилось растерянностью. Он успел подумать: нет, со мной такого быть не может… конец не может быть таким… после всего, через что я прошел… Я не могу умереть от руки воришки…

Грабитель стоял замерев, пытаясь понять, не слышал ли кто-то еще его выстрел. Но, похоже, в округе никого не было. Эти коттеджи были летними, потому он и подался сюда, где успешно грабанул два дома. Плевое дело. Там обошлось без замочки. Никто не появился, не помешал ему. Зря, конечно, этот малый на него нарвался. Но что поделать, пришлось защищаться. Мужик был здоровый, крепкий, скрутил бы его в два счета.

Он перешагнул через тело, бесстрастно взглянув на лежавшего: человек упал на бок и не шевелился. Кровь пропитала грудь голубой рубашки, сочилась на серый ковер, и пятно было какого-то дурацкого ржавого цвета.

Засунув револьвер за пояс, вор поспешил в библиотеку, прихватил кое-какие серебряные вещицы и кинул их в мешок. Огляделся с довольным видом – еще бы! – барахло отличное, самое лучшее из мелочи, которую можно было унести. Он вышел из комнаты, выключив свет. Затем отправился на кухню, выключил и там свет и вернулся в холл.

Опять постоял немного, вслушиваясь.

В темном доме ни звука. Такое же безмолвие царило и на улице. Не прошло ни одной машины. Он принялся вытаскивать награбленное, вынес телевизор на крыльцо. Когда все оказалось снаружи, отпустил «собачку» замка и плотно прикрыл за собой дверь. Затем так же быстро и сноровисто перетаскал вещи с крыльца в свой универсал, юркнул в машину и был таков.

Он летел вниз по Лайли-Понд-Лейн уверенно и не оглядываясь. Знал, что ему ничто не грозит. Сюда никто в середине зимы, да еще в такие холода, не заглядывал. Тело пролежит не обнаруженным несколько недель. На него уж никак не повесят убийство этого мужика. Он не дурак, сработал дело чисто. Ни одного отпечатка пальцев не оставил – он всегда ходил на дело в перчатках.

Элиас Малвени сидел на кухне за столом в своем небольшом комфортабельном доме за железнодорожным вокзалом в Ист-Хемптоне. Наслаждаясь второй чашкой кофе с пончиками, он глядел в горевший камин и вспоминал в эту зимнюю ночь, как они с Кларой провели день у их дочери в Квогу.

Для них эта поездка была настоящим праздником. Удалось навестить свою первую внучку, умильно засвидетельствовать ее доброе здравие и очарование, порадоваться семейному счастью Лолы. Их дочь и Микки женаты уже десять лет и давно ожидали младенца. Да, денек был превосходный, считал Элиас, да и Клара по-настоящему взбодрилась, он заставил ее забыть про ревматизм. Клара осталась в Квогу на уик-энд. Элиас был уверен, что она там станет хлопотать и квохтать вокруг младенца и Лолы, как наседка, но он не видел в этом ничего дурного. Ей только на пользу пойдет, решил он, допивая кофе.

Телефонный звонок пронзил тишину. Элиас резко выпрямился на стуле, встал и подошел к аппарату.

– Малвени слушает.

– Добрый вечер, Элиас, говорит Дуглас Эндрюс.

– Привет, мистер Эндрюс! – тепло воскликнул Элиас, его темное от ветров и непогоды лицо просветлело. Дугласа Эндрюса он любил. – Как поживаешь? – спросил он.

– Спасибо, очень хорошо, Элиас. А как вы?

– Не могу пожаловаться, – ответил Элиас.

– Звоню вам, потому что не смог связаться с сэром Максимилианом. Он должен быть в коттедже, но там никто не отвечает. Вот и решил узнать, звонил ли он вам сегодня вечером.

– Да нет, пока звонка не было. – Элиас был удивлен. – Я весь день провел в Квогу, вернулся не раньше семи. Я и понятия не имел, что сэр Максим приехал сюда.

– Он сегодня несколько раз пытался вас застать. Но, понятно, никто не отвечал, раз вы были в Квогу. Он выехал из города приблизительно в четыре пятнадцать. Я взял для него напрокат «ягуар». Он повел его сам. Я полагал, часа за три он доберется, и начал ему названивать около половины восьмого. У меня есть несколько сообщений для него. Ума не приложу, почему его там нет, если сейчас уже восемь.

– Да, сэр Максим по всему должен бы к этому времени уже доехать до Ист-Хемптона, – согласился Элиас. Поскольку чувствовалось по голосу, что Дуглас Эндрюс сильно встревожен, Элиас решил его успокоить: – А может, линия барахлит или еще чего, на дворе холодно и здорово задувает последние дни, дожди лили без передыху.

– Н-да, – произнес Дуглас и замолчал. Глубоко вздохнул, затем добавил: – Должен сказать, меня это начинает беспокоить. Надеюсь, он не попал в аварию по дороге.

– Да нет, я уверен, что это не так, – сказал Элиас. – Сэр Максим ездит осторожно, ты же знаешь. Есть, наверное, и менее страшные объяснения…

– Очень важно, чтобы я переговорил с ним сегодня, Элиас. Хорошо бы вам наведаться в коттедж и выяснить для меня, в чем дело.

– Конечно, я сейчас же схожу, мне это не трудно. Дайте-ка мне ваш телефон, чтобы я мог сразу отзвонить вам оттуда. – Элиас придвинул карандаш и планшетку для записи, облизал кончик и быстро нацарапал номер телефона Дугласа.

Оба положили трубки, и Элиас поспешил в прихожую. Открыл верхний ящик шкафчика, взял связку ключей и сунул в карман. С вешалки у двери снял парку на теплой подстежке, шерстяной шарф и шапку-ушанку и оделся. Захватил перчатки и вышел из дома.

Грузовичок, который выручал его в поездках по окрестностям, стоял около дома. Он залез в кабину, вывел машину на улицу и поехал.

Переехав железнодорожные пути, он повел грузовик через деревню в направлении Лайли-Понд-Лейн. В эти вечерние часы движение на улицах замирало, и ехать было легко. Ист-Хемптон совершенно обезлюдел, можно было подумать, что все местные жители с окончанием лета укатили вместе с дачниками. Через несколько минут Элиас добрался до коттеджа под серым шифером.

Он почти бегом бросился к «ягуару», позади которого поставил свой грузовичок, вынул фонарь и посветил внутрь.

Ничего не обнаружив, Элиас пошел по дорожке между заиндевелыми газонами. Подходя к дому, он вдруг ощутил смутную тревогу, даже испуг, заставивший его остановиться и замереть. Он родился и вырос в Ист-Хемптоне и за шестьдесят пять лет жизни в этих краях никогда не испытывал неловкости или страха. А сейчас он был охвачен тревогой и непонятно, по какой причине.

То был страх перед неведомым.

Элиас окинул взглядом коттедж. Луна стояла высоко, напоминая ярко надраенный ломоть серебра, и заливала своим сияньем крышу, трубы и громадные, словно башни, деревья. Коттедж выглядел как барельеф на фоне темной рощи и казался неестественно мрачным, зловещим. Окна были слепы и не струили приветливого света, как это бывало, когда Максимилиан Уэст находился в резиденции.

Если сэр Максим там, то отчего нигде не горит свет? Задал себе вопрос Элиас, продолжая с тревогой наблюдать за домом. Он знал, что сэр Максим добрался – «ягуар» стоит вон там. А дальше? Вдруг у него случился сердечный приступ или инсульт, и он лежит где-нибудь в доме без сознания и не может позвонить в «скорую помощь»? Сэр Максим молодой человек и выглядит вполне здоровым, но разве нынче можно что-нибудь знать о людях. А с другой стороны, он мог пойти на прогулку. Однако эту мысль Элиас отбросил: кто отправится бродить по окрестностям в такую стужу, как сегодня? Не иначе как кто-то зазвал сэра Максима на ужин и увез на своей машине.

Это предположение показалось Элиасу наиболее вероятным, и на смену тревоге пришло чувство облегчения. Он быстро прошел остаток дорожки, преднамеренно обогнул дом и остановился перед кухонной дверью.

Элиас был почти уверен в том, что сэр Максимилиан ужинает у товарища, но тем не менее несколько раз позвонил, прежде чем достать ключи, отпереть дверь и войти. Он включил электричество, закрыл за собой дверь и, выйдя на середину кухни, громко позвал:

– Хэлло! Хэлло, есть кто-нибудь дома?

Ответом ему была гробовая тишина, но это ничуть его не удивило. Он осмотрелся, заметил пакет с покупками от Блумингдейла и, проверяя содержимое, убедился, что там была провизия на уик-энд. Тогда он направился к двери, ведущей к холлу главного входа, намереваясь окончательно устранить сомнения насчет благополучия сэра Максимилиана.

Когда Элиас открыл дверь, его вновь охватило дурное предчувствие невероятной силы, по спине пробежали мурашки, он вздрогнул. Сказав себе, что он распоследний старый дурак, и стряхнув внезапное и смехотворное предчувствие, он зажег свет, огляделся и увидел, что в холле ничего настораживающего нет.

Элиас прошел к двойным дверям гостиной, распахнул их и щелкнул выключателем. И тут он увидел на полу тело.

Он охнул и громко воскликнул: «О Боже мой!» Грудь сдавило, и на какую-то долю секунды он оцепенел, глаза широко раскрылись от ужаса.

Затем ему удалось пересилить себя и подойти к телу. Испытанный им шок был словно мощный удар под дых; он уставился на Максимилиана Уэста, не веря своим глазам, чувствуя, как обмякают и делаются ватными ноги. Чтобы не упасть, он схватился на всякий случай за спинку стула. Затем, совладав с волнением, он подошел поближе, увидел кровь, огнестрельную рану, и сердце у него оборвалось. Ранение было, несомненно, опасное. Он опустился на колени, глядя в лицо Максима – оно было смертельно бледным. Желая обнаружить признаки жизни, Элиас приблизил голову к груди Максима. Тот еще дышал. Еле-еле. Едва слышно. Элиас взял его за запястье, нащупал пульс. Пульс был слабый, но он был!

Элиас выпрямился, лицо посуровело, во взгляде стояло страдание. Кто совершил злодейство? И почему? Ненависть захлестнула его. Он думал о том, что в поисках улик надо бы обследовать дом, но быстро отказался от этой мысли. Преступник, стрелявший в сэра Максима, наверняка удрал, не оставив никаких следов. Кроме того, было жизненно важно немедленно оказать помощь раненому, коль скоро Элиасу выпало спасать сэра Максима. Он пошел к телефону и набрал номер.

– Сельская полиция Ист-Хемптона. Офицер Спинек у аппарата.

– Норман, это говорит Элиас. Я в доме Уэста на Лайли-Понд-Лейн. Сэра Максимилиана Уэста подстрелили, – сообщил он дрожащим голосом. – Я только что обнаружил его. Позвони в Саутхемптонский госпиталь, чтобы прислали доктора. Сэр Максим живой, но, похоже, потерял много крови. Скажи им, чтобы поскорее. И тебе, наверно, тоже надо ехать сюда не мешкая.

– Как свяжусь с госпиталем, сразу выеду, – сказал Норман Спинек. И добавил: – Ничего не трогай, Элиас.

Элиас тяжело опустился на стул возле письменного стола, пошарил неловко у себя в кармане и достал клочок бумаги, на котором был записан манхэттенский номер телефона Дугласа Эндрюса. Он набрал его и, как только раздались гудки, собрался с духом, чтобы сообщить молодому человеку страшную новость.

Максим плыл в пространстве… в огромном белом беспредельном Ничто.

Ему хотелось открыть глаза, но сил не было. Казалось, они запечатаны на веки вечные.

Где он находился?

Он этого не знал. Да едва ли это волновало его. Его тело, еще некоторое время назад ловкое и невесомое, сейчас казалось налито свинцом.

Постепенно он стал слышать голоса. Мужской голос, чистый, гулкий голос, которого он никогда не слыхал прежде. Он различал слова – говорили что-то о переливании крови, о пуле, застрявшей рядом с сердцем. Потом Максим услышал, как говорила женщина. Ее голос заполнял собой пространство, был легким, музыкальным. Ему показалось, что он знает его, но он не узнавал, чей это голос.

– Он умрет, доктор Моррисон? – спрашивала женщина.

– Мы делаем все для его спасения, – отвечал мужчина. Он был очень строг. – Большая потеря крови, и я уже говорил, что операция по удалению пули была очень сложная, почти ювелирная работа. Его состояние очень серьезное, я не намерен вводить вас в заблуждение.

– Но надежда ведь есть, правда? – допытывалась женщина.

Доктор ответил не сразу. Помедлил, затем произнес:

– К счастью, Максимилиан здоровый человек, очень сильный. Это важный фактор. И занимаются им здесь лучшие руки, какие только есть в «Маунт-Синай». Ему обеспечено максимальное внимание и наилучший уход, и днем и ночью он под монитором.

Нечеловеческим усилием Максиму удалось приоткрыть глаза. Он замигал, приноровился к свету, поводил зрачками туда-сюда, пытаясь оглядеться и запечатляя обстановку.

Он увидел мужчину в белом халате. Должно быть, доктор.

Через некоторое время он осознал, кто были другие лица, стоявшие возле его кровати.

Женщины.

Они стояли полукругом. Вполне осознанно он видел пять пар женских глаз, устремленных на него, напряженно следящих, ждущих. Его мать. Его первая жена. Его третья жена. Его любовница. Его дочь Аликс.

Все женщины его жизни собрались здесь, у его одра.

Он закрыл глаза. Он не хотел их видеть, не хотел знать их и иметь с ними дело.

Все ощущения и мысли вдруг вернулись к нему. Он вспомнил, как ехал в Лонг-Айленд во взятом напрокат «ягуаре», как входил в коттедж в Ист-Хемптоне, как застиг врасплох грабителя. Потом незнакомец выхватил револьвер и выстрелил. Что было дальше, он вспомнить не мог.

Доктор в палате только что упомянул «Маунт-Синай». Стало быть, его перевезли в Нью-Йорк. Как долго он здесь пробыл? Об этом он не имел представления.

Интересно, он что – собрался умирать? Нет, умирать он не хотел. Он хотел жить.

Тедди. Где была Тедди?

Максим попробовал вновь открыть глаза, но для этого требовалось слишком большое усилие.

Он хотел Тедди. Она могла бы спасти его. Она всегда его спасала. Однажды, очень давно, она сказала, что у него, как у кошки, – девять жизней.

Сколько жизней из своих девяти он уже прожил?

Он не может умереть сейчас. Он должен жить. У него столько дел. Так много всего предстояло исправить.

Максим сделал попытку заговорить, но слова не пожелали покинуть его уста.

Тедди. О, Тедди, где ты? Помоги… помоги… мне!

Он опять ощутил, как отплывает обратно в белые просторы Ничто, в этот великий беспредельный космос, в объятиях которого он уже побывал. Он сражался не поддаваясь, но он был слишком слаб, и Ничто поглотило его и поволокло в своих объятиях.