Чосер стал первым писателем только что оперившейся Англии. Он поведал нам о том, кто мы есть. В частности, в «Кентерберийских рассказах» он описывает персонажей, которых мы можем увидеть рядом и сегодня. Он пишет о них на новом, среднеанглийском языке — языке, который ухитрился выстоять под напором французского и вернулся, чтобы начать борьбу за власть во вскормившей его стране.

Дэвид Кристал в своей «Энциклопедии английского языка» пишет: «Ни один автор не подтверждал так наглядно существование глубинного соответствия между естественным ритмом английской поэзии и повседневной английской речью».

Здесь в конце XIV века носители английского языка обращаются к нам со страниц искусных историй, рассказанных группой паломников, чтобы скоротать время в пути от Саутваркского района в Лондоне до Кентерберийского собора. Найдется немало причин задержаться и взглянуть на английский мир сквозь магический кристалл поэзии Чосера, и важнейшая из них, на мой взгляд, заключается в том, что автор выводит на сцену множество живых персонажей, личностей, представителей всех сословий, простых и утонченных, и для каждого находит подходящие слова, грубые или учтивые, сатирические или ироикомические, и все они служат вехой на пути не только к будущей английской литературе, но и к английской жизни в целом. Но самое важное заключается в том, автор решил писать не на латыни, которой прекрасно владел, и не на французском, с которого переводил и который мог бы принести ему больше славы и почета, а на родном английском, на языке, на котором говорили в Лондоне. Власть покинула Винчестер, и теперь Лондон вместе с университетами-близнецами Оксфордом и Кембриджем все увереннее формировал английский литературный язык, нередко преодолевая негодование и сопротивление.

Чосер не был исключением. Были еще и «Видение о Петре Пахаре» Ленгленда, и «Сэр Гавейн и Зеленый Рыцарь», были проповеди, поучения и стихи — весенняя пора английского языка, еще не вполне свободного, но уже набиравшего силу для будущего расцвета. Чосер стал знамением времени, и если мы сосредоточимся на его примере, то, надеюсь, сумеем постичь масштаб всех достижений английского языка за три норманнизированных столетия. Его история будет разворачиваться на нашем пути подобно тем историям, которыми на своем пути делились персонажи Чосера. Работы предстоит немало: его перу принадлежит 43 000 поэтических строк, два солидных прозаических произведения и некоторые занимательные вещицы вроде «Трактата об астролябии», написанного в образовательных целях для сына Льюиса.

О жизни Чосера известно довольно много, пожалуй, больше, чем о жизни Шекспира два столетия спустя. Он родился в Лондоне в середине 40-х годов XIV века в семье виноторговца Джона Чосера. В юности стал пажом на службе герцога Кларенса, а позже служил при дворе Эдуарда III. Важно подчеркнуть, что Лондон был небольшим по современным меркам городом с населением около 40 000 жителей. Блеск и нищета обитали бок о бок в тесных и перенаселенных, порой опасных для здоровья Местах, где вы не рискнули бы выпить воды. Придворного пажа то и дело посылали с небольшими поручениями или сообщениями по всему городу, где тот имел удовольствие вкусить жизнь во всех ее проявлениях — жизнь лондонских улиц. В Чосере уже угадывался Диккенс, великий художественный картограф Лондона; оба были буквально пропитаны этим местом.

Чосер принимал участие в одной из кампаний Столетней войны, был взят в плен и выкуплен. Эта тема была на слуху, да и брак с представительницей знатного рода, дочерью сэра Паона Роэта (ее сестра позже вышла замуж за Джона Гонта, принца крови и влиятельнейшего вельможу того времени, тоже порождал немало сплетен и, вероятно, открывал доступ к средоточию власти. В те времена идея зарабатывать на жизнь исключительно писательским ремеслом не пользовалась успехом. Чосеру необходимо было найти источник дохода, и он обнаружил такой источник, который, как показало время, позволил ему развить свой писательский талант и предоставил точку опоры в мире денег, интеллектуальных занятий, дипломатии и общественного положения. В 1370-e годы он начал ездить за границу в составе королевских дипломатических миссий. В Генуе он заключал торговое соглашение; во время пребывания с миссией в Милане он ознакомился с ошеломляющими достижениями итальянской поэзии. Еще были живы Петрарка и Боккаччо; произведения Данте высоко ценились и изучались. В творчестве Чосера заметно их влияние.

После десятилетия походной жизни за границей (а за это время он успел написать «Птичий парламент» и «Троил и Крессида» и перевести «Утешение философией» Боэция) Чосер осел в Лондоне и стал таможенным контролером. В 1386 году он избирается в качестве «рыцаря графства», то есть депутата в парламенте от графства Кент. Тогда же приступает к работе над «Кентерберийскими рассказами» и в это же время оказывается в довольно стесненных обстоятельствах в результате интриг при дворе Ричарда II; у Чосера оказалось много долгов, но через некоторое время ситуация налаживается благодаря назначению его производителем работ при дворе. Вскоре он покидает эту должность и становится скромным помощником лесничего в Петертоне, в графстве Сомерсет; в 1399 году он снимает дом в саду Вестминстерского аббатства, но в следующем году умирает. Его жизнь вместила важнейшие события того времени, и его осведомленность и жизненный опыт придали «Кентерберийским рассказам» историческую силу и достоверность. Несмотря на то что персонажи и события здесь вымышленные, мы чувствуем, что они отражают близкое и даже непосредственное знакомство с жизнью того времени. Англия Чосера достоверна.

Книга открывается описанием весеннего дождя:

When April with his sweet showers Has pierced the drought of March to the root And bathed every vein in such moisture Which has the power to bring forth the flower, When also Zephyrus with his sweet breath Has breathed spirit into tender new shoots In every wood and meadow… Then people love to go on pilgrimage.
(Когда апрель обильными дождями Разрыхлил землю, взрытую ростками, И, мартовскую жажду утоля, От корня до зеленого стебля Набухли жилки той весенней силой, Что в каждой роще почки распустила… Тогда со всех концов родной страны Паломников бессчетных вереницы Мощам заморским снова поклониться Стремились истово… [3] )

Так автор спокойно и неторопливо собирает слушателей и читателей, говоря с ними на своем языке, на языке, предназначенном больше для чтения вслух, для широкого круга слушателей, чем для чтения наедине:

Whan that Aprill with his shoures soote The droghte of March hath perced to the roote And bathed every veyne in swich lycour Of which vertu engendred is the flour; When Zephirus eek with his sweete breeth Inspired hath in every holt and heeth The tendre croppes… Thanne longenfolk to goon on pilgrimages.
(Когда апрель свежим дождем Пропитал сухую землю марта до корней И промыл каждую жилку той влагой, Что обладает силой пробуждать к жизни цветы, Когда зефир сладостным дыханием Вложил дух в нежные новые ростки Во всех лесах и на всех лугах… В это время народ оправляется в святое паломничество…)

Примерно четверть использованных Чосером слов заимствована из французского языка. В приведенном отрывке в каждой строке встречается в среднем, по крайней мере, одно французское слово: April, March, perced, veyne, lycour, vertu, engendred, flour, inspired. Значения многих из этих слов были со временем утрачены: lycour — влага; vertu — сила. Далее, corage — сердце; straunge — чужеземный, далекий. Zephirus — из латыни, root — из древнеисландского. Однако нет ощущения, что английский язык поглощен другими языками. Это именно английский язык. Все слова, называемые лингвистами служебными (местоимения и предлоги), являются древнеанглийскими; это компоненты, составляющие основу.

And specially from every shires ende Of Engelond to Caunterbury they wende, The hooly blisful martirfor to seke, That hem hath holpen [helped] whan that they were seeke.
(…Многих влек Фома Бекет, святой, что им помог В беде иль исцелил недуг старинный, Сам смерть приняв, как мученик безвинный.)

Упомянутый здесь мученик — убитый архиепископ Фома (Томас) Бекет, или Фома Кентерберийский.

Такова основная структура рассказов. Внутри нее, как внутри языка, мы находим удивительное множество вариаций различных историй. Персонажи встречаются в Саутваркском районе в харчевне «Табард», что в пяти минутах ходьбы от будущего театра «Глобус». При Чосере, как и при Шекспире, это был разношерстный район города, где на извилистых ведущих от Темзы улицах было полно моряков и праздных гуляк, карманников и проституток, рынков и трактиров: «настоящий Лондон» как во времена Чосера, так и в наши дни. Вот появляются персонажи:

A knyght ther was, and that a worthy man, That fro the tyme that he first bigan To riden out, he loved chivalrie, Trouthe and honour, fredom and eurteisie.
(Тот рыцарь был достойный человек. С тех пор как в первый он ушел набег, Не посрамил он рыцарского рода; Любил он честь, учтивость и свободу…)

Здесь Чосер перенял и приспособил язык и идеи, привнесенные Алиенорой Аквитанской, тем самым создав образ, продолжавший фигурировать в английской истории и литературе даже в XX веке. Он может быть еще не явным: человек знатный и привилегированный, неподкупный, скромный и учтивый, особенно по отношению к дамам, человек, готовый бороться за благое дело и при этом не очерствевший на войне, благородный и порядочный. Здесь присутствует некоторая доля иронии: перечень боевых отличий перекликается со списком убийств. Однако чосеровский образ рыцаря, карикатурный, идеализированный, высмеиваемый, но бережно открываемый заново с каждым новым столетием, стал первым из вереницы персонажей, определивших одну из особенностей английского характера, как мы его себе представляем.

Подобную характеристику автор дает почти каждому пилигриму. Сквозь призму своего английского языка Чосер подарил глии первую национальную портретную галерею.

Ther was also a Nonne, a Prioresse, That ofhir smylyng was ful symple and coy; Hire gretteste ooth was but by Seinte Loy; And she was cleped [called] madame Eglentyne. A Monk ther was, a fair for the maistrie [fit to wield authority], An outridere, that lovede venerie [hunting] A Marchant was ther with a forked berd, In mottelee, and hye on hotse he sat; The Millere was a stout carl [fellow] for the nones; Ful byg he was of brawn…
(Была меж ними также Аббатиса — Страж знатных послушниц и директриса. Смягчала хлад монашеского чина Улыбкой робкою мать Эглантина. В ее устах страшнейшая хула Звучала так: «Клянусь святым Элуа». Монах был монастырский ревизор. Наездник страстный, он любил охоту И богомолье — только не работу. Купец с ним ехал, подбоченясь фертом, Напялив много пестрого добра. Носил он шапку фландрского бобра И сапоги с наборным ремешком Да бороду.)

Особый интерес здесь представляет смешение персонажей, принадлежащих к разным сословиям. Собравшись не только из разных частей Англии, но и из разных слоев общества и понукаемые владельцем постоялого двора по имени Гарри Бейли, они по очереди рассказывают свои истории. Эта публика возвышается над феодализмом, представляя собой общество людей, претендующих на равные условия и перед Богом, и в рассказывании историй. В этом ощущается предвидение золотого века, и чувствуется, что эти люди прошли длинный туннель и теперь вместе стремятся к свету, радуясь обретению собственного языка, способного оставить их след в истории.

Что особенно удалось Чосеру, так это подобрать подходящую стилистику для каждой истории и каждого персонажа. От современных авторов мы вправе ожидать создания тона повествования и раскрытия образов персонажей с помощью языка, на котором они говорят, но представьте, как непросто это было во времена Чосера. Он доказал, что обновленный английский язык был достоин великой литературы.

Разнообразие речевых особенностей отчетливо проявляется на примере даже двух историй. В рассказе Монастырского капеллана, повествующего о тщеславном петушке и его любимой курочке, высокий стиль рыцарских романов использован в сатирических и пародийных целях, а в рассказе Рыцаря — с открытой искренностью и восторгом:

This courtly cock had at his command Seven hens to do his pleasure They were his sisters and his paramours And marvellously like him in colouring Of them the one with the most beautifully coloured throat Was named the fair damsel Pertelote. This gentil сок hadde in his governaunce Sevene hennesfor to doon al his plesaunce, Whiche were his sustres and his paramours, And wonder lyk to hym, as of colours; Of whiche the faireste hewed on hir throte Was cleped faire damoysele Pertelote.
(Чтобы от праздности не заскучал он, Семь кур во всем супругу угождало; И, золотистой свитой окружен, Ходил он меж сестер своих и жен, А та из них, чьи перышки всех ярче, Кого из жен супруг любил всех жарче, Была прекрасная мадам Пертелот.)

Здесь преобладают французские слова — governaunce, Plesaunce, paramours. Первые два сравнительно новые, впервые упомянутые в письменных источниках в середине XIV века. Чосеру нравилось и использовать французские заимствования и создавать собственные синонимы. В английском было слово hard (твердый, требующий усилий) — Чосер ввел французское (от латинского) difficulte (тяжелый). Он создал disadventure (неблагоприятное условие) в пару к unhap (неудача, злоключение), dishoneste (нечестность, обман) к shendship (бесчестье) edifice (сооружение) к building (здание), ignoraunt (невежественный, несведущий) к uncunning (то же значение). При жизни Чосера высоко ценили во Франции, и трофеи из языка давнишних завоевателей были его законной добычей. Его отношение к новому английскому было естественным: никакого жесткого фундаментализма, только эклектизм и гибкость.

Рассказ Монастырского капеллана сильнее всего отличается по стилю от рассказа Мельника, где Абсолон, церковный причетник, под покровом ночи пробирается к жене соседа, а та, так сказать, обдает его ответным выхлопом:

This Absolon gan wype his mouth ful drie, Derk was the nyght as pich, or as the cole, And at the wyndow out she putte hir hole, And Absolon, hym fil no bet ne wers, But with his mouth he kiste hir naked ers.
(Запекшиеся облизнул он губы <…> Руками он зашарил в темноте. Тут Алисон окно как распахнет И высунулась задом наперед. И ничего простак не разбирая, Припал к ней страстно, задницу лобзая.)

Стиль разговорный, прямой и непосредственный, французских слов мало. Обыденные грубоватые слова он черпает в древнеанглийском, а за словом «задница» (ers) обращается к языку улиц.

У сэра Джеффри Чосера, придворного и филолога, не было сложностей с употреблением слов, которые мы сочли бы грубыми и дерзкими. Когда Гарри Бейли заставляет персонажа Чосера умолкнуть (в ответ на его нескладную пародию в рассказе о сэре Топазе), он говорит:

‘By God,’ quod he, ‘for pleyrdy, at a word, Thy drasty rymyng is nat worth a toord!’
(Клянусь крестом, довольно! Нету сил! — Трактирщик во весь голос возопил. — От болтовни твоей завяли уши. Глупей еще не слыхивал я чуши.)

Есть множество других примеров, наиболее прямой и резкий из которых, пожалуй, вложен в уста ненасытной Батской ткачихи:

What eyleth yow to grucche thus and grone? Is it for ye wolde have my queynte alone?
(Чего тебе брюзжать, ворчать и ныть? Ни с кем не хочешь ты меня делить? [4] )

Чувства людей в те времена особенно оскорбляло богохульство и упоминание в той или иной форме имени Бога всуе. Когда Гарри Бейли просит рассказать историю for Goddes bones (в литературном переводе — «клянусь Христовым телом», дословно — «во имя Божьих костей»), священник протестует против греховного богохульства («Но отучись ты речь мешать с божбой»).

Слово swerian (клясться, сквернословить) англосаксонского происхождения и изначально обозначало дающего торжественную клятву или присягу. В наши дни бранных слов этого же происхождения на удивление мало. У Чосера это чаще всего богохульство. В рассказе Продавца индульгенций Чосер пишет:

And many a grisly ooth thanne han they sworn, And Cristes blessed body they torente
(Чуму бранили, смерть нещадно кляли, Божбой Господне тело раздирали.)

У него есть и «Божье пречистое сердце», и «Божьи длани», и «да укоротит Христос твою жизнь». Чтобы не навлечь гнев Церкви, стали использовать сокращенное обозначение, и это вскоре вошло в моду. Из God’s blood (кровь Бога) получилось sblood, из Christ’s wounds (раны Христа) — swounds и затем zounds, что могло отвлечь цензуру. Это напоминает нам о былом влиянии и всеобъемлющих полномочиях Церкви. Такие смягченные ругательства получили широкое распространение много позже, уже во времена Шекспира.

Как и следовало ожидать от писателя, чьей целью, осознанной и неосознанной, было, по-видимому, собрать как можно больше носителей английского языка и повести их по общей дороге в Кентербери, Чосер прекрасно владел диалектами. Отдельной задачей был перевод определенных слов южного диалекта для жителей северной и, возможно, центральной части страны. Джон Тревиза жаловался, что йоркширский английский был таким scharp, slyttyng, and frotyng, and vnschape (резким, скрипучим и малограмотным), что южане (и он в том числе) не понимали его.

В рассказе Мажордома Чосер рисует портрет первого «забавного северянина», персонажа, который с тех пор не покидал нас. Тот произносит ham вместо home, knaw — вместо know, gang — вместо gone, пап — вместо попе, па — вместо по, banes — вместо bones. В начале XXI века он бы вполне уютно чувствовал себя на Северо-Востоке и в Ньюкасле, в Камбрии в районе Уигтона и в Йоркшире в районе Лидса. Изучение причин, по которым такое произношение само по себе считалось забавным, — это отдельная история, связанная с настороженностью южан по отношению к северянам. Сначала они яростно реагировали на собственный страх перед Севером, потом пытались приручить этот страх нервным и надменным смехом, а еще позднее — чувством превосходства в богатствах, привилегиях, культуре и акцентах. Были еще, конечно, сословия, но тут все обстояло не так просто, поскольку многие знаменитые древнеанглийские и древнескандинавские семьи были родом с Севера. Но по мере того, как язык становился одним из показателей сословия, все носители нестоличных диалектов замечали, что на них смотрят свысока.

Чосер помог английскому языку пустить глубокие корни в стране, носившей имя, созвучное этому языку, и сделал он это так искусно и уверенно, что назад пути не было: уверенность в языке и стране росла и крепла. Одним из косвенных подтверждений тому может служить распространение обычая употреблять фамилии, вызванное необходимостью как-то различать людей с одинаковыми христианскими именами, а в те времена список имен, даваемых при крещении, был довольно коротким. Джеффри — имя германского происхождения, пришедшее в Англию с норманнами. Чосер — французская фамилия, от старофранцузского Chausier (сапожник), вероятно, по названию тех мест, где когда-то жил его дед на улице Кожевенников — Cordwainer (Leatherworker) Street. Мы уже обращали внимание на преобладание на Севере фамилий, оканчивающихся на -сон: Джонсон, Ролинсон, Арнисон, Пирсон, Мэтсон, Диксон, Уилсон. При Чосере появились и другие фамилии, часто в зависимости от места жительства оканчивающиеся на -хилл, -дейл, -буш, -фелл, -брук, -филд или -лэнд и -тон. Возможно, эту тенденцию запоздало подхватили у норманнско-французского дворянства, где каждый был «де (то есть из) таких-то мест», к примеру, де Монфор. Далее шли фамилии, обозначавшие род деятельности: пекарь Бейкер, мясник Бутчер, садовник Гардинер, перчаточник Гловер, гравер Карвер, плотник Карпентер, извозчик Картер, каменщик Мейсон, мельник Миллер, бондарь Купер, торговец солью Солтер, кровельщик Тэтчер, ткач Уивер, охотник Хантер. Место, род занятий, наследие — все это характеризовало мужчин и женщин, связывало их с местом жительства, служило средством идентификации в языке и стране, которые уже осознавались как свои.

Однако Чосер стремился к тому, чтобы его мог читать и понимать при чтении вслух любой носитель английского языка, поэтому многообразие и смешение языков в стране беспокоило его. Он с горечью и тревогой прощается с одной из своих поэм — «Троил и Крессида»:

Go, litel bok… And for ther is so gret diversite In Englissh and in writyng of oure tonge, So prey I God that non miswryte thee. … That thow be understonde, God I biseche!
(Прощай, маленькая книжка… В разговорном и письменном английском царит такое разнообразие, что я молю Бога, чтобы никто не написал тебя неверно и чтобы тебя понимали.)

Опасения автора трогательны, да и откуда ему было знать, что с учетом грядущих изменений его язык, подпитываемый центральными и западными (Уэст-Мидлендс) графствами страны, взлелеянный богатой столицей, укрепленный с развитием книгопечатания в Лондоне, станет основой литературного английского языка, обошедшего с этой «маленькой книжкой» не только Англию, но и весь мир?

До наших дней дошло свыше 50 рукописных копий «Кентерберийских рассказов» XV века, и известно, что среди их читателей были и лондонские купцы, и Ричард Глостерский, будущий король Ричард III. Еще до завершения XV века два издания этого произведения опубликовал Уильям Кекстон, и с тех пор; оно постоянно было доступно для всех желающих. Эти рассказы с удовольствием читали, копировали, брали за основу для подражания, переводили, ставили на сцене, телевидении и радио. Многие поколения по праву считают Чосера отцом-основателем английской литературы.

Через полтора столетия после смерти автора в его честь в Вестминстерском аббатстве воздвигли памятник. Расположен он в Уголке поэтов, откуда рукой подать от дома, где Чосер умер в 1400 году.

Полагаю, лучше всего будет завершить эту главу цитатой другого знаменитого писателя, Драйдена, который писал о Чосере в XVII веке: «Этот человек обладал натурой удивительно многогранной, ведь он, как было по праву отмечено, охватил „Кентерберийскими рассказами“ разнообразные нравы и манеры различных представителей английского народа той эпохи… форма и содержание их рассказов и их повествования настолько приспособлены для разного уровня образования, нравов и занятий, что любые из них были бы не к месту в иных устах… достаточно сказать, как гласит пословица: вот Божье изобилие».