Пролог

Лондон, 1893 год

Ночь была холодной и мрачной, и бродяги, промышлявшие на Темзе, проклинали свою невезучесть. Рыскать в тенях по великой лондонской реке в поисках добычи — не самое радостное занятие, но оно давало возможность кое-как прокормиться, а сырость, пробирающая до костей и вызывающая боль в спине, была частью этого промысла, нравится это кому-то или нет.

— Видишь что-нибудь, Арчи?

— Ничегошеньки, — ответил Арчи своему другу Руперту. — Не видывал ночи гаже, чем эта.

Они уже около часа шарили в воде, но раздобыли только старую одежду, которую сняли с тела утонувшего моряка. Это тряпье они утром продадут старьевщику. Но парочка монет могла бы означать немного еды и эля в их животах прямо сейчас, ночью, а для таких несчастных, как Арчи и Руперт, здесь и сейчас представлялось самым важным; заглядывать так далеко, до утра, было для них неоправданным оптимизмом, а его лучше оставить тем людям, которым не приходится проводить жизнь на Темзе в поисках трупов.

Небольшой лодочный фонарь не мог противостоять адскому туману. Берега окутывал мрак. Неосвещенные дома на другой стороне реки казались сгустками темноты. Речные бродяги пробирались по мелководью, шаря длинными баграми в грязной воде, искали тела тех, кому не повезло этой ночью, — матросов или докеров, напившихся и свалившихся в воду; или, может быть, им удалось бы найти несчастную жертву драки на ножах или того, кто подвернулся под руку грабителю и убийце. Иной раз внезапным сильным приливом уносило женщин, собиравших уголь на берегу, — тяжелый груз, который они складывали в фартуки, увлекал их под воду.

Багор, который держал в руках Арчи, наткнулся на что-то плотное.

— Эй, придержи-ка лодку, Руперт. Я что-то нашел.

Руперт снял фонарь с подставки и переставил его на корму, чтобы виднее было всплывшее тело. Бродяги выволокли труп на палубу и перевернули на спину.

— Ух ты, — сказал Руперт. — Да это леди!

— Была леди, — поправил его Арчи. — Пошарь-ка у нее в карманах.

Бродяги принялись за свою наводящую ужас работу. На погибшей леди было хорошее платье из шелка цвета лаванды, уж никак не дешевое. Она не похожа на тех, чьи трупы бродяги обычно вылавливали в этих водах.

— Ох, есть! — улыбнулся Арчи.

Из кармана пальто леди он вытащил четыре монеты и каждую проверил на зуб.

— Ну, что там, Арчи? Хватит нам на пинту пива?

Арчи присмотрелся к монетам. Нет, не фунты. Шиллинги.

— Да, но не больше, похоже, — проворчал он. — Сними с нее ожерелье.

— Точно, надо…

Руперт снял ожерелье с шеи утопленницы. Это была старинная вещица из простого металла; подвеска в центре изображала глаз и полумесяц. Здесь не было драгоценных камней, которые стоили бы внимания; Руперт и вообразить не мог, чтобы кому-то захотелось это купить.

— А тут-то что? — воскликнул Арчи.

Он разогнул скрюченные пальцы утопленницы. В них был зажат обрывок промокшей бумаги.

Руперт подтолкнул приятеля.

— Чего тут говорится?

— Не знаю, — отмахнулся Арчи. — Я читать не умею, забыл?

— А я в школу ходил, когда мне было восемь лет, — гордо заявил Руперт и забрал листок. — «Дерево Всех Душ живо».

Арчи пожал плечами:

— Ну и что это должно значить?

— Не знаю, — покачал головой Руперт. — Что нам с этим делать?

— Выбросить. От слов прибыли никакой, мой мальчик. Заберем ее одежду и сбросим леди обратно в реку.

Руперт взялся за дело. Арчи был прав, никто не даст денег за какую-то старую записку. И все же было немного грустно от того, что последние слова покойной потерялись вместе с ней; но, рассудил Руперт, если бы у этой леди был хоть кто-то, кто бы о ней заботился, она не поплыла бы лицом вниз по Темзе в такую мерзкую ночь. Резким толчком речной бродяга сбросил мертвую женщину за борт. Она упала в воду с негромким всплеском.

Тело медленно погружалось, лишь распухшие белые руки на несколько секунд задержались на поверхности, как будто пытались до чего-то дотянуться. Бродяги оттолкнулись баграми от покрытого илом и грязью дна и поплыли дальше по течению в поисках сокровища, которое могло бы оправдать проведенную на холоде ночь.

Арчи еще раз ткнул острием багра в голову женщины, как бы давая ей своеобразное жестокое благословение, и она погрузилась в придонную грязь могучей Темзы. Река поглотила несчастную, приняв в себя ее плоть, погрузив утопленницу в мрачную могилу.

 

Глава 1

Март 1896 года

АКАДЕМИЯ СПЕНС

Есть особенный круг ада, не упомянутый в великой книге Данте. Он называется «умение держаться» и расположен в школах для благородных девиц по всей Империи. Я не знаю, каково это — оказаться брошенным в огненное море. Не сомневаюсь, что это не слишком приятно. Но могу со всей уверенностью заявить, что прошагать через весь бальный зал со стопкой книг на голове и со специальной дощечкой, привязанной к спине, будучи при этом затянутой в тугой корсет и плотное белье, и в ботинках, которые отчаянно сжимают ноги, — это пытка, которую даже мистер Алигьери счел бы слишком ужасной, чтобы задокументировать ее в своем «Аду».

— Взгляд постоянно устремляем в небеса, девушки! — умоляюще повторяет наша директриса миссис Найтуинг, пока мы пытаемся одолеть заданное расстояние, высоко держа голову и раскинув руки, как балерины.

Петли, на которых крепится доска на спине, натирают мне руки. Сама доска ужасно твердая, так что я поневоле держусь прямо, как стражники у Букингемского дворца. От усилий болит шея. Когда наступит май, я уж постараюсь как можно скорее выйти в свет, потому что мне почти семнадцать и я готова начать свой первый бальный сезон. Я буду носить прекрасные платья, посещать чудесные вечеринки и танцевать с красивыми джентльменами… если переживу вот эти упражнения. А пока я очень сильно сомневаюсь в благополучном исходе.

Миссис Найтуинг шагает по бальному залу. Ее жесткие юбки громко шуршат по полу, как будто упрекая хозяйку за то, что им приходится касаться паркета. Директриса постоянно выкрикивает приказы, не хуже самого адмирала Нельсона:

— Головы держать высоко! Не улыбаться, мисс Хоуторн! Безмятежное и серьезное выражение лица! Опустошите свои умы!

Я изо всех сил стараюсь лишить собственное лицо хоть какого-то выражения. Спина болит. Левая рука, отведенная в сторону уже, кажется, несколько часов подряд, дрожит от утомления.

— И реверанс…

Мы, как опадающее суфле, низко приседаем, отчаянно пытаясь не потерять равновесие. Миссис Найтуинг не дает команды подняться. У меня от усталости дрожат ноги. Мне с ними не справиться. Меня качает. Книги летят с головы и с гулким стуком падают на пол. Мы проделываем все это в четвертый раз, и в четвертый раз я заканчиваю упражнение тем же самым. Ботинки миссис Найтуинг останавливаются в нескольких дюймах от моей опозоренной персоны.

— Мисс Дойл, могу ли я вам напомнить, что вы при дворе, что вы делаете реверанс перед вашей королевой, а не отплясываете в Фоли-Бержер?

— Да, миссис Найтуинг, — весьма глупо отвечаю я.

Безнадежно. Мне никогда не сделать настоящий придворный реверанс, не упав. Я буду лежать, распластавшись на сияющем полу Букингемского дворца, как какое-нибудь грязное пятно, и мой нос уткнется в туфельку самой королевы. Я стану темой для сплетен на весь бальный сезон, обо мне будут шептаться, прикрывшись веерами. И, само собой, мужчины станут избегать меня, как будто я больна сыпным тифом.

— Мисс Темпл, может быть, вы нам покажете правильный реверанс?

Сесили Темпл, Та, Которая Не Совершает Неправильных Поступков, припадает к полу в плавном, долгом, грациозном реверансе, изгибаясь так, словно не признает законов притяжения. Это образец красоты. Я чудовищно завидую.

— Спасибо, мисс Темпл.

«Да, спасибо тебе, маленькая демоница! Чтоб тебе выйти замуж за человека, который каждый день ест чеснок!»

— А теперь давайте…

Директрису перебивает громкий стук. Она крепко зажмуривает глаза.

— Миссис Найтуинг! — страдальчески произносит Элизабет. — Разве мы можем сосредоточиться на нашей осанке, если из восточного крыла постоянно несется этот ужасный шум?

Миссис Найтуинг совсем не смешат наши жалобы. Она глубоко вздыхает, кладет руки на талию, высоко вскидывает голову.

— Мы должны держаться, как сама Англия. Если она сумела выстоять против Кромвеля, выдержала войну Алой и Белой розы, французов, — то уж вы-то наверняка сможете не обращать внимания на стук молотков. Думайте о том, каким чудесным станет восточное крыло, когда все закончится. Попробуем еще раз… увереннее! Взгляд строго вперед! Незачем нестись к ее величеству, как какая-нибудь перепуганная мышь!

Я часто воображаю, какую должность могла бы искать для себя миссис Найтуинг, если бы ей не нужно было постоянно терзать нас в Академии для благородных девиц. «Дорогой сэр, — так могло бы начинаться ее письмо. — Я пишу Вам в связи с Вашим объявлением о свободной должности Прокалывателя Воздушных Шаров. У меня есть шляпная булавка, с помощью которой я могла бы заставить рыдать маленьких детей где угодно. Мои прежние наниматели охарактеризуют меня как леди, которая редко улыбается, никогда не смеется и может погасить веселье в любой комнате просто тем, что войдет туда; это потому, что мне даровано особое чувство крайнего уныния и отчаяния. Мои рекомендации в этой части безупречны. Если Вы не впадете в состояние глубокой меланхолии, просто прочитав мое письмо, прошу ответить на имя миссис Найтуинг (у меня есть и имя, но не осталось уже никого, кто бы его помнил) в Академии Спенс, школе для благородных девиц. Если Вы не в состоянии сами найти адрес, значит, плохо стараетесь. Искренне Ваша, миссис Найтуинг».

— Мисс Дойл! Что вызвало у вас улыбку? Возможно, я сказала что-то такое, что вас рассмешило?

Замечание миссис Найтуинг заставляет меня порозоветь. Девушки хихикают.

Мы снова скользим по полу, изо всех сил стараясь не обращать внимания на стук молотков и громкие голоса. Но не шум нас отвлекает. Нам мешает мысль о том, что там, на этаже над нами, находятся мужчины; из-за этого мы нервные и рассеянные.

— Наверное, нам можно было бы посмотреть, как там продвигается дело, миссис Найтуинг? Должно быть, там что-то необыкновенное! — предполагает Фелисити Уортингтон голосом сладким, как сахарный сироп.

Только у Фелисити и хватает дерзости, чтобы сказать такое. Она смела, как никто в школе. И она моя единственная союзница здесь.

— Строителям не нужно, чтобы у них под ногами путались девушки, они и так отстают от плана работ, — отвечает миссис Найтуинг. — Головы выше, если не возражаете! И…

Наверху что-то громко бабахает. От внезапного грохота мы все подпрыгиваем на месте. Даже сама миссис Найтуинг невольно вскрикивает: «Святые небеса!» Элизабет, с трудом скрывающая волнение дебютантки, взвизгивает и хватается за Сесили.

— Ох, миссис Найтуинг! — стонет она.

Мы с надеждой смотрим на директрису.

Она тяжело вздыхает, неодобрительно скривив губы.

— Хорошо. Оставим пока занятия. Давайте выйдем на воздух, чтобы вернуть на щечки румянец.

— А может, возьмем альбомы и зарисуем изменения в восточном крыле? — предлагаю я. — Это могло бы стать чем-то вроде отчета.

Миссис Найтуинг одаряет меня улыбкой. Такая редкость!

— Блестящее предложение, мисс Дойл, просто блестящее. Итак, вперед. Подите и возьмите альбомы и карандаши. Я пошлю с вами Бригид. Наденьте пальто. И — на воздух, будьте любезны. Но только шагом!

Мы сбрасываем доски и ремни и вприпрыжку несемся вверх по лестнице, спеша к обещанной свободе, пусть даже временной, недолгой.

— Шагом! — кричит миссис Найтуинг.

Поскольку мы как будто и не слышим ее настоятельного совета, она ворчит нам вслед, что все мы — дикарки, совершенно не готовые к замужеству. И добавляет, что мы станем позором для школы и что-то еще, но мы уже миновали первый пролет лестницы, и ее слова до нас не долетают.

 

Глава 2

Длинное восточное крыло развалилось на земле, как скелет огромной деревянной птицы. Основное строение сохранилось, и мужчины восстанавливают полуразрушенную башню, которая соединяет восточное крыло с остальной частью школы. С тех пор, как двадцать пять лет назад огонь разрушил ее, она представляет собой не что иное, как прекрасные руины. Но ее заново отстроят из камня, и когда работы завершатся, это, похоже, будет весьма величественная башня — высокая, широкая, внушительная.

В начале января толпы мужчин явились из ближних деревень, они работают на холоде и в сырости, каждый день, кроме воскресенья, — чтобы наша школа вновь стала прежней. Нам, девушкам, категорически запрещено приближаться к восточному крылу, пока там идет ремонт. Официальная причина заключается в том, что это слишком, слишком опасно: на нас может упасть сорвавшаяся балка, мы можем пораниться ржавыми гвоздями. Вообще, разнообразные варианты того, как именно мы можем встретить ужасный конец на стройке, так тщательно и подробно описаны нашей директрисой, что при каждом ударе молотка мы нервно вздрагиваем.

Но на самом деле миссис Найтуинг просто не хочет, чтобы мы приближались к мужчинам. Мы не должны разговаривать с рабочими, а они не должны разговаривать с нами. Установлена безопасная дистанция между обеими сторонами. Рабочие поставили палатки в полумиле от школы. И за ними внимательно присматривает мистер Миллер, их мастер. Предприняты все необходимые и возможные меры, чтобы держать нас подальше друг от друга.

И как раз это и заставляет нас проявлять повышенный интерес.

Пальто плотно застегнуты, защищая от все еще опасного мартовского холода, мы быстро шагаем через лес за школой Спенс, и нас сопровождает Бригид, наша экономка, пыхтящая и отдувающаяся от усилий; она не хочет отставать от девушек. Конечно, не слишком милосердно с нашей стороны идти быстрее, чем необходимо, но это единственный способ хоть ненадолго остаться без присмотра. Когда мы взбегаем на холм и выбираем хорошую точку обзора, откуда видно все школьное здание, Бригид остается далеко позади, и это дает нам драгоценное время.

Фелисити протягивает руку:

— Будь любезна, Марта, бинокль!

Марта достает из кармана театральный бинокль, и мы передаем его из рук в руки, пока он не оказывается в протянутой в ожидании ладони Фелисити. Она быстро подносит бинокль к глазам.

— Да, действительно, весьма впечатляет, — бормочет она.

Мне почему-то думается, что Фелисити говорит вовсе не о восточном крыле. С того места, где мы стоим, я вижу шестерых недурно сложенных мужчин в безрукавках; они поднимают гигантское бревно, чтобы водрузить его на место. И я уверена: будь у меня бинокль, я смогла бы рассмотреть все их мускулы до единого.

— Ох, дай же и мне посмотреть, Фелисити! — стонет Сесили.

Она тянется к биноклю, но Фелисити отводит его в сторону.

— Жди своей очереди!

Сесили надувает губки.

— Бригид вот-вот нас нагонит! Я просто не дождусь своей очереди!

Фелисити быстро опускает бинокль и хватается за альбом для набросков.

— Не смотрите прямо сейчас! Но я уверена, одного мужчину мы рассмотрим…

Элизабет подпрыгивает, так и эдак вытягивая шею.

— Которого? Которого?

Фелисити сильно наступает ей на ногу, и Элизабет отскакивает от нее.

— Эй! Зачем ты это сделала?

— Я же сказала, не смотри прямо сейчас! — шипит Фелисити. — Надо сделать вид, как будто ты совершенно не замечаешь, что они на нас смотрят! И что мы смотрим на них.

— Ох!.. — понимающе выдыхает Элизабет.

— Вон тот, что в конце, в рубахе с чудовищной красной заплатой, — говорит Фелисити, делая вид, что полностью сосредоточена на своем альбоме.

Ее холодное спокойствие представляется мне особым даром, каким и я хотела бы обладать. Но вместо того я каждый день обшариваю взглядом горизонт, надеясь на появление молодого человека, того самого, о котором я ничего не слышала с тех пор, как три месяца назад оставила его в Лондоне.

Элизабет осторожно смотрит в бинокль и вскрикивает.

— О боже! Он мне подмигнул! Ну и нахальство! Я должна немедленно пожаловаться миссис Найтуинг, — возмущается она, однако голос, дрожащий от волнения, предает ее.

— Ох, ради всех святых, — пыхтит наконец-то догнавшая нас Бригид.

Элизабет поспешно отдает бинокль Марте, а та, тихо пискнув, прячет его в карман пальто.

Бригид присаживается на камень, чтобы перевести дыхание.

— Вы уж слишком шустры для старой Бригид. Неужели вам не стыдно? Бросили меня там одну!

— Ох, извини нас, Бригид, — ласково улыбается Фелисити. — Мы просто не заметили, что ты так сильно отстала.

И чуть слышно добавляет себе под нос:

— Старая бой-баба…

Мы хихикаем, и Бригид прищуривается.

— Эй, что это вы развеселились? Смеетесь над вашей Бригид?

— Ничуть не бывало!

— Ох, это неудачное место! — вздыхает Сесили. — Разве мы можем по-настоящему зарисовать восточное крыло с такого большого расстояния?

И она бросает на Бригид полный надежды взгляд.

— Будете рисовать именно отсюда, и ни на дюйм ближе не подойдете, мисс! Вы прекрасно слышали, что на этот счет сказала миссис Найтуинг.

Бригид пристально смотрит на деревянный остов, на отесанные камни. И покачивает головой.

— Ох, неправильно это — заново отстраивать проклятое место! Его бы следовало оставить в покое.

— Да, но это так интересно! — возражает Элизабет.

— И представь только, как чудесно будет выглядеть школа, когда восстановят восточное крыло! — поддерживает ее Марта. — Как ты можешь говорить, что это неправильно, Бригид?

— Да потому что я помню, — отвечает Бригид, постукивая себя пальцем по голове. — С этим местом уж точно что-то не так, а особенно с башней! Могли бы и сами почувствовать. А я могла бы вам рассказать кое-что…

— Да, я уверена, что ты могла бы, и это наверняка была бы отличная история, — говорит Фелисити сладким тоном, как мать, увещевающая рассерженного ребенка. — Но я боюсь, что у тебя от холода может спина разболеться.

— Ну, — бормочет Бригид, потирая поясницу, — это и вправду так. Что делать, моложе-то я не становлюсь.

Мы все сочувственно киваем.

— Мы только чуть-чуть поближе подойдем, — нежно просит Фелисити. — Чуть-чуть, просто чтобы рисунки получились лучше.

И мы все стараемся принять самый невинный вид, просто как ангельский хор.

— Ладно, ступайте, — наконец соглашается Бригид. — Только не подходите слишком близко! И не забывайте, что я за вами наблюдаю!

— Спасибо, Бригид! — восторженно кричим мы.

И спешим спуститься по склону холма, пока она не передумала.

— Да поторопитесь, девушки! Кажется, скоро дождь начнется!

Внезапный порыв холодного мартовского ветра проносится над колючей от сухой травы лужайкой. Он встряхивает поникшие ветки деревьев, похожие на деревянные кружева, он вздымает наши юбки так, что нам приходится их придерживать. Девушки пищат от испуга — и от восторга, потому что на одно запретное, неожиданное мгновение все мужчины оборачиваются на нас. Этот ветер — последняя атака армии зимы. Скоро листва стряхнет с себя сон и сама основательно вооружится. Скоро деревья начнут собственную зеленую атаку, заставляя зиму отступить. Я поплотнее закутываю горло шалью. Весна близко, но мне по-прежнему холодно.

— Они смотрят на нас? — возбужденно спрашивает Элизабет, исподлобья поглядывая на мужчин.

— Глаз не сводят, — негромко бормочет Фелисити.

Локоны Марты беспорядочно упали ей на шею. Она пытается их поправить, но волосы не желают возвращаться в нужное положение.

— Скажите честно, моя прическа от сырости совсем развалилась?

— Нет, — лжет Элизабет.

И в то же самое мгновение я говорю:

— Да, действительно.

Марта поджимает губы.

— Мне бы следовало знать, что ты ничего хорошего не скажешь, Джемма Дойл.

Остальные девушки бросают на меня ледяные взгляды. Видимо, выражение «Скажите честно» на самом деле означает зашифрованное послание, которое переводится как «Солгите во что бы то ни стало». Надо будет взять это на заметку. Мне частенько кажется, что существует учебник вежливости и истинно дамского поведения, и я не понимаю, что написано на его страницах. Возможно, именно поэтому Сесили, Марта и Элизабет так меня ненавидят и терпят мое присутствие только тогда, когда Фелисити рядом. А мне кажется, что их умы точно так же затянуты в корсеты, как и их талии, и говорить они могут только о балах, нарядах и о том, как кому-то не повезло или какими недостатками и несовершенствами обладают другие. Я бы, пожалуй, предпочла оказаться перед львами в древнеримском Колизее, чем выдержать очередное чаепитие с такими, как эти девицы. Львы по крайней мере честны в своем желании сожрать вас, и они даже не пытаются скрыть своих намерений.

Фелисити смотрит в сторону мужчин.

— Ладно, пришли.

Мы подобрались близко к месту работ. При виде нас мужчины бросают свои дела и поспешно снимают шапки. Жест выглядит вежливым, но улыбки намекают на куда менее светские мысли.

— Эй, приятели! Беритесь-ка за работу, если вы вообще хотите здесь работать! — предостерегающе окликает мужчин мастер.

Мистер Миллер — крепкий, коренастый человек, а его руки похожи на небольшие окорока.

— Добрый день, леди!

— Добрый день, — бормочем мы.

— Тут есть разные пустячки, которые можно взять, если хотите сохранить что-нибудь на память о девочках, что учились тут прежде.

Мистер Миллер кивает в сторону кучи всякого хлама, сваленного вместе с разбитыми, закопченными лампами многолетней давности. Все это как раз такие вещи, которые миссис Найтуинг непременно включила бы в список Смертельно Опасного и Неприличного.

— Возьмите на память, что захотите.

— Спасибо, — запинаясь, произносит Сесили и отшатывается от кучи.

Элизабет заливается румянцем и застенчиво улыбается, посматривая на мужчину в рубахе с красной заплатой, а тот жадно оценивает ее взглядом.

— Да, спасибо, — говорит Фелисити.

Она, как всегда, берет ситуацию в свои руки.

— Мы так и поступим.

Мы подходим к куче мусора, оставшегося от прежнего восточного крыла. Великое прошлое школы предстает перед нами в виде обгоревших щепок и досок и обрывков бумаги. Для кого-то все это выглядит как память о трагическом пожаре, унесшем жизни двух девушек. Но я знаю, что это не так. Подлинная история этого места — это история магии и таинств, история служения и предательства, чудовищного поступка и страшного жертвоприношения. Но самое главное, что это история лучших подруг, превратившихся в вечных врагов, и обе они считаются погибшими в огне двадцать пять лет назад. Только правда намного, намного хуже.

Одна из этих девушек, Сара Риз-Тоом, под именем Цирцеи выбрала путь тьмы. И много лет спустя она настигла вторую девушку, Мэри Доуд, которая к тому времени стала совсем другим человеком, Вирджинией Дойл… и моей матерью. Имея в своей власти злобного духа, Цирцея убила мою мать и полностью изменила мою жизнь. Так что история, которую нашептывают в этих стенах, — это и моя личная история.

Девушки веселятся, играя в поиск сокровищ. Но я не могу веселиться здесь. Это место населено призраками, и я не верю, что новые балки и теплый огонь в мраморном камине что-то изменят. Я не хочу сувениров из такого прошлого.

Вновь раздается стук молотков, и какое-то птичье семейство со щебетом взмывает в небо. Я смотрю на гору сваленных как попало остатков и думаю о матери. Может быть, и она прикасалась к этим вещам? Может быть, ее запах до сих пор держится на каком-нибудь осколке стекла или обломке дерева? Ужасающая пустота заполняет грудь. Неважно, как долго я проживу, все равно во мне будут жить маленькие напоминания, которые заставляют заново ощущать потерю.

— Ой, вот ведь как красиво!

Это говорит мужчина в рубахе с красной заплатой. Он показывает на сломанную деревянную колонну, один конец которой сгнил. Но основная ее часть умудрилась уцелеть в огне, пережить годы забвения. На ней вырезано множество женских имен. Я осторожно провожу кончиками пальцев по нарядно выполненным буквам. Как много имен… Алиса. Луиза. Теодора. Изабель. Майна. Пальцы скользят по неровностям на поверхности дерева, как будто я слепая. Я знаю, что и ее имя должно быть здесь, и это так. Мэри. Я прижимаю ладонь к потрепанной временем древесине, надеясь кожей ощутить присутствие матушки. Но это просто мертвое дерево. Я моргаю, глаза начинает щипать от слез.

— Мисс?..

Мужчина удивленно смотрит на меня. Я быстро отираю щеки.

— Это из-за ветра. Похоже, в глаз зола попала.

— Ага, ветер сильный. Опять дождь будет, пожалуй. А может, и гроза.

— Ой, сюда миссис Найтуинг идет! — громко шипит Сесили. — Пожалуйста, уйдите! Я не хочу неприятностей!

Мы быстро беремся за альбомы и усаживаемся на каменную скамью возле пребывающего в зимней спячке розового сада, на безопасном расстоянии от рабочих, и наши головы склоняются в старательном сосредоточении. Но миссис Найтуинг нас и не замечает. Ее интересует только то, как продвигается работа. Ветер доносит ее голос.

— Я надеялась, что вы уже сделали гораздо больше, мистер Миллер.

— Мы и так работаем по десять часов в день, миссус! Да еще и дожди. Не стоит винить людей за капризы природы.

Мистер Миллер совершает ужасную ошибку, обаятельно улыбаясь нашей директрисе. Обаяние на нее не действует. Но я все равно не успела бы предостеречь мастера. Под обжигающим взглядом миссис Найтуинг мужчины склоняют головы над бревнами. Шум молотков и пил становится оглушительным. Улыбка мистера Миллера тает.

— Если вы не сможете закончить работы к назначенному сроку, мистер Миллер, я буду вынуждена поискать других людей.

— Да сейчас весь Лондон строится, мэм. Вы же не найдете рабочих где-нибудь в лесу, под кустами!

По моим подсчетам, над восстановлением восточного крыла изо дня в день трудятся по меньшей мере двадцать человек, но миссис Найтуинг все равно не удовлетворена. Она ежедневно шипит и рычит на мистера Миллера. Это выглядит очень странным. Ведь если старое здание так долго лежало в руинах, какое могут иметь значение несколько лишних месяцев?

Я стараюсь как можно более похоже изобразить в альбоме новую башню. Когда она будет закончена, она станет самой высокой частью школы Спенс, наверное, вытянется на все пять этажей. И ширина будет соответствующей. Мужчина, который встанет на самом ее верху, будет упираться прямо в облачное небо, как флюгер.

— Тебе не кажется странным, что миссис Найтуинг так спешит с восстановлением восточного крыла? — спрашиваю я Фелисити.

Сесили слышит мои слова и высказывает собственное мнение:

— По мне, так они работают совсем не быстро. Наоборот, до отвращения медленно!

— Они же только начинают укреплять фундамент! — замечает Элизабет.

— Нет, нет и нет! — Миссис Найтуинг быстро подходит к огромным отесанным камням, глядя на них так, словно это ее ученицы. — Я вам уже говорила… вот эти камни должны лежать в другом порядке, здесь и вот здесь!

Она показывает на линии, начерченные на земле мелом.

— Прошу прощения, миссус, но какая разница? Башня будет устойчивой, крепкой.

— Это реставрация! — фыркает миссис Найтуинг, как будто разговаривает с каким-нибудь недотепой. — Необходимо точно следовать плану, без отклонений!

Какой-то рабочий кричит с третьего этажа недостроенной башни:

— Сейчас дождик польет, сэр!

И тут же на мою щеку падает капля влаги. За ней — другие. Они шлепаются в альбом, превращая набросок восточного крыла в размытые пятна угля. Мужчины, прикрывая глаза ладонями, смотрят в небо, как будто прося о снисхождении, но небеса отвечают им: «И не надейтесь!»

Рабочие спешат собрать и спрятать инструменты, чтобы уберечь их от ржавчины. Мы же, прикрыв головы альбомами для набросков, несемся между деревьями, как вспугнутые гуси, пища и визжа от негодования на внезапный холодный душ. Бригид машет нам, поторапливая, и ее руки обещают надежное убежище и теплый огонь. Фелисити оттаскивает меня в сторону, за дерево.

— Фелисити! Дождь идет! — возмущаюсь я.

— Вечером Энн возвращается. Мы могли бы попробовать войти в сферы.

— А что, если я не сумею вызвать дверь света?

— Тебе только и нужно, что как следует постараться и хорошенько сосредоточиться.

— Неужели ты думаешь, что я не старалась на прошлой неделе, или в прошлом месяце, или до того? Может быть, меня за что-то наказали? За то, что я сделала с Нелл и мисс Мур?

Дождь льет все сильнее.

— Мисс Мур! — злобно бросает Фелисити. — Цирцея, вот как ее зовут! Она — убийца! Джемма, она убила твою мать, и она бы наверняка уничтожила тебя, если бы ты ее не опередила!

Мне хочется верить, что так оно и есть, что я была вправе навеки запереть мисс Мур в сферах. Мне хочется верить, что привязать магию к себе было единственным способом сохранить ее. Мне хочется верить, что Картик жив и здоров и скоро придет ко мне, в школу Спенс, что вот в этом лесу я в любой момент могу увидеть его улыбку, предназначенную только для меня. Но в эти дни я ни в чем не уверена.

— Я не знаю, мертва ли она, — бормочу я.

— Она мертва, и это для нее — избавление.

В мире Фелисити жизнь куда проще. И мне впервые хочется погрузиться в ее уверенность и жить без вопросов.

— Я должна знать, что случилось с Пиппой! — настойчиво говорит Фелисити. — И мы сегодня вечером повторим попытку. Посмотри на меня!

Она поворачивает мою голову так, что мне не избежать ее взгляда.

— Обещай!

— Обещаю, — говорю я, надеясь, что она не заметит, как мои сомнения перерастают в страх.

Дождь обрушивается на землю со всей яростью. Он заливает сонный розовый сад и лужайку, желтоватые ветки, на которых рвутся к рождению почки. Он настигает и мою подругу Энн Брэдшоу. Она стоит в холле в простом коричневом шерстяном пальто и тускло-коричневой шляпе, покрытой пятнами влаги. Маленький чемодан приютился у ног. Энн провела последнюю неделю у кузины в Кенте. Когда наступит май, нам с Фелисити предстоит первый выезд в свет, а Энн отправится к родственникам, чтобы стать гувернанткой двоих детишек. У нас есть только одна надежда изменить эту перспективу: войти в сферы и попытаться привязать магию к каждой из нас. Но, как я ни стараюсь, я давно уже не могу войти в сферы. А без сфер я не могу оживить магию. С самого Рождества я не видела этого зачарованного мира, хотя за последние месяцы десятки раз пыталась вернуться туда. Случались моменты, когда я ощущала некую искру, но она сразу тухла, оказавшись не более существенной, чем единственная капля влаги в засуху. День за днем наши надежды угасали, а будущее представлялось таким же неизменным, как звезды.

— Добро пожаловать домой, — говорю я, помогая Энн снять влажное пальто.

 

Глава 3

— Спасибо.

Из носа у нее течет, а волосы цвета меха полевой мышки висят бесформенными прядями. Они падают на голубые глаза Энн и прилипают к пухлым щекам.

— Как провела время у кузины?

Энн даже не улыбается в ответ:

— Вполне терпимо.

— А дети? Они тебе понравились? — с надеждой спрашиваю я.

— Лотти на целый час заперла меня в шкафу. А малышка Кэрри пинала меня ногой и называла пудингом. — Энн вытирает нос. — Вот так и прошел первый день.

— Ох…

Мы растерянно стоим под сияющей бронзовой люстрой, изображающей змею.

Энн понижает голос до шепота:

— А тебе удалось вернуться в сферы?

Я качаю головой, и Энн принимает такой вид, словно она готова разрыдаться.

— Но мы сегодня попытаемся еще раз, — поспешно говорю я.

Улыбка на мгновение освещает лицо Энн.

— Надежда пока что есть, — добавляю я.

Не говоря ни слова, Энн идет за мной через большой холл, мимо ревущего в камине огня, мимо украшенных затейливой резьбой колонн, мимо девочек, играющих в вист. Бригид пугает самых младших сказками о феях и эльфах, которые, как она клянется, живут в лесу за школой Спенс.

— Нет их там! — пытается возразить одна девочка, но по глазам я вижу, что ей хочется прямо противоположного.

— Ай, как это нет? Они там есть, мисс! И еще кроме них много разных тварей. Вам лучше не выходить наружу, когда стемнеет. Это уж их время. Так что лучше спрячьтесь в своих кроватках и не высовывайтесь всю ночь, если не хотите, чтобы вас утащили куда-то, — предостерегает Бригид.

Девочки спешат к окну и всматриваются в бесконечную ночь, надеясь хоть краем глаза заметить королеву фей и духов. Я могла бы сказать им, что ничего они там не увидят. Если им так уж хочется встретить фантастических существ, им придется отправиться вместе с нами сквозь дверь света в мир, лежащий по другую сторону от нашего. И им может очень даже не понравиться то, с чем они там столкнутся.

— Наша Энн вернулась, — возвещаю я, раздвигая шали, которыми закрыт вход в самодельный шатер Фелисити.

Фелисити, весьма склонная к театральности, отгородила один угол огромного холла шелковыми завесами. Это немножко похоже на шатер какого-нибудь паши, и здесь Фелисити властвует, как будто в собственной империи.

Фелисити окидывает взглядом мокрый грязный подол юбки Энн.

— Поосторожнее с ковром.

Энн встряхивает юбку, роняя на пол капли подсохшей глины, и Фелисити вздыхает.

— Ох, Энн, в самом деле…

— Извини, — бормочет Энн.

Она подбирает юбку и садится прямо на пол, стараясь ничего больше не перепачкать. И, не спрашивая, протягивает руку к открытой коробке с шоколадными конфетами и берет три штуки, к раздражению Фелисити.

— Совершенно незачем забирать все сразу, — ворчит она.

Энн кладет две конфеты обратно. На них остается влажный след ее руки. Фелисити снова вздыхает.

— Ты уже до них дотронулась, так что заодно можешь и съесть их.

Энн с виноватым видом запихивает в рот все три конфеты. Вряд ли так она сможет насладиться их вкусом.

— Что это у тебя там?

— Это? — Фелисити вертит в руке белую карточку с красивой черной надписью. — Я получила приглашение на чай к леди Таттерхол. Она устраивает прием на тему Египта.

— Ох… — огорченно вздыхает Энн; ее рука снова повисает над коробкой с шоколадом. — Полагаю, тебе тоже пришло приглашение, Джемма.

— Да, — смущенно киваю я.

Мне ненавистно, что Энн не включена в наш круг, но все равно хочется, чтобы она не заставляла меня чувствовать себя так ужасно.

— И еще, конечно, будет бал в Ярдсли-холле, — продолжает Фелисити. — Это должно быть грандиозно. Ты слышала о младшей мисс Итон?

Я качаю головой.

— Она надела бриллианты днем! — Фелисити едва не визжит от восторга. — Об этом весь Лондон говорит! Конечно, больше она никогда не повторит такую ошибку. Ох, ты должна обязательно взглянуть на те перчатки, которые матушка прислала мне для бала у Коллинсвортов. Они просто изумительны!

Энн рассеянно выдергивает нитку из подола юбки. Ее не пригласят на бал к Коллинсвортам или на какой-то другой, разве что когда-нибудь ей придется сопровождать туда Лотти или Кэрри. У нее не будет первого выезда в свет, она не будет танцевать с интересными кавалерами. Ей не носить страусиные перья в волосах и не кланяться ее величеству. Здесь, в школе Спенс, она учится из милости, как стипендиатка, за нее платит богатая кузина, чтобы иметь хорошую гувернантку для своих девочек.

Я осторожно кашляю. Фелисити ловит мой взгляд.

— Энн, — начинает она, пожалуй, чересчур бодрым тоном. — Как ты провела время в Кенте? Говорят, там просто чудесно весной, это правда?

— Малышка Кэрри называла меня пудингом.

Фелисити изо всех сил сдерживает смех.

— Гм… Ну, она ведь всего лишь ребенок. Ты быстро возьмешь ее в руки.

— Они приготовили для меня маленькую комнатку, на самом верху. А окно выходит на конюшни.

— Окно… Н-да… ну, очень мило иметь хоть вид из окна, — говорит Фелисити, не уловив сути сказанного. — О, а что это у тебя такое?

Энн показывает нам программку постановки «Макбета» в театре Друри-Лейн, где в главной роли занята знаменитая американская актриса Лили Тримбл. Энн с тоской глядит на изображение мисс Тримбл в роли леди Макбет.

— Ты туда ходила? — спрашиваю я.

Энн качает головой:

— Нет, кузина ходила с мужем.

Без Энн. Но ведь каждый, кто знаком с Энн, знает, как страстно она любит театр.

— Но они отдали тебе программку, — замечает Фелисити. — Очень мило.

«Да, так же мило, как мил поступок кошки, позволяющей мышке отбежать на несколько шагов». Фелисити иной раз бывает отвратительной.

— А ты хорошо отпраздновала день рождения? — спрашивает Энн.

— Да, было очень весело, — мурлычет Фелисити. — Восемнадцать! Замечательный возраст. Теперь я вступлю в права наследства. Ну, не впрямую, надо сказать. Моя бабушка выдвинула в качестве условия мой светский дебют. Так что в тот самый момент, когда я сделаю реверанс перед королевой и вернусь на свое место, я стану богатой женщиной и смогу делать все, что захочется.

— Как только пройдет твой светский дебют, — повторяет Энн, проглатывая очередную конфету.

Фелисити тоже берет шоколадку.

— Леди Маркхэм заявила о намерении покровительствовать мне. Так что все выглядит просто великолепно. Фелисити Уортингтон, наследница.

Тут отличное настроение Фелисити тает.

— Мне только хотелось бы, чтобы и Пиппа была с нами…

Мы с Энн переглядываемся при упоминании имени Пиппы. Когда-то она была нашей подругой. А теперь она затерялась где-то в сферах, скорее всего, пропала в Зимних землях. Кто знает, во что она превратилась? Но Фелисити продолжает цепляться за надежду, что Пиппу можно отыскать и спасти.

Шали, прикрывающие вход в шатер, раздвигаются. Вваливаются Сесили, Элизабет и Марта. Становится тесно. Элизабет садится почти вплотную к Фелисити, а Марта и Сесили устраиваются рядом со мной. Энн оттесняют в самую глубину шатра.

— Я только что получила приглашение на бал, который устраивает герцогиня Крусбери, — сообщает Сесили.

Она разваливается на полу, как распущенная персидская кошка.

— И я тоже, — добавляет Элизабет.

Фелисити старательно изображает скуку.

— Моей матери такое приглашение пришло уже сто лет назад.

Я не получала ничего подобного и очень надеюсь, что никто не станет меня об этом спрашивать.

Марта, скривившись, обмахивается веером.

— Ох, дорогая… тут тесно, ты не находишь? Боюсь, нам всем здесь не выдержать долго.

Она бросает взгляд на Энн. Сесили и ее свита и прежде-то обращались с Энн как с прислугой, не более, но после того, как мы на прошлое Рождество предприняли не слишком удачную попытку ввести Энн в общество в роли дочери русского герцога, Энн стала для них настоящей парией. Сплетня быстро распространилась в письмах и разговорах, и теперь в школе Спенс не было ни единой ученицы, которая не знала бы эту историю.

— Нам будет очень тебя не хватать, Сесили, — говорю я, лучезарно улыбаясь.

Мне ужасно хочется врезать ей кулаком в зубы.

Сесили отчетливо дает понять, что уйти следует совсем не ей. Она раскидывает юбку, занимая еще больше места на ковре. Марта что-то шепчет на ухо Элизабет, и обе начинают хихикать. Я могла бы спросить, над чем они смеются, но они все равно мне не скажут, так что в этом нет смысла.

— Чем это пахнет? — спрашивает Марта, морща нос.

Сесили принюхивается.

— Икрой, может быть? Ну, в любом случае, чем-то русским! Эй, да это может быть запах самого царя!

Их дуэт исполнен безупречно. Щеки у Энн вспыхивают, губы дрожат. Она вскакивает так стремительно, что едва не падает на нас, устремляясь к выходу из шатра.

— Извините, мне нужно закончить вышивку…

— Прошу, передай мои наилучшие пожелания твоему дяде, герцогу, — бросает ей вслед Сесили, а остальные девицы злобно хихикают.

— Зачем тебе нужно так ее дразнить? — спрашиваю я.

— Она не заслуживает того, чтобы находиться здесь, — уверенно отвечает Сесили.

— Это неправда, — возражаю я.

— Вот как? Некоторые люди просто не принадлежат к определенному кругу. — Сесили надменно смотрит на меня. — Я недавно слышала, что твой отец нездоров и отдыхает в Олдхэме. Как, должно быть, ты тревожишься за него! Скажи, пожалуйста, а чем он страдает?

Сесили не хватает только раздвоенного языка, потому что под ее нарядным платьем безусловно скрывается самая настоящая змея.

— Инфлюэнца, — отвечаю я, и ложь оставляет едкий привкус на языке.

— Инфлюэнца, — повторяет Сесили, осторожно поглядывая на своих приятельниц.

— Но он уже почти здоров, и завтра я собираюсь его навестить.

Но Сесили еще не удовлетворена.

— Рада это слышать, потому что до меня доходила весьма сомнительная история о джентльмене, которого нашли в опиумном притоне и вынуждены были поместить в особый санаторий. Настоящий скандал!

— Сесили Темпл, я не желаю сегодня слушать злобные сплетни! — предостерегает ее Фелисити.

— У него инфлюэнца, — повторяю я, но мой голос звучит уже не так уверенно.

Сесили победоносно улыбается.

— Ну да, разумеется.

Я спешу выйти следом за Энн, окликая ее. Но она прибавляет шагу, она почти бежит, отчаянно стремясь оказаться как можно дальше от нас, от наших разговоров о балах и чайных приемах. Все эти сияющие обещания так близко от нее, что их можно коснуться, но ими нельзя обладать…

— Энн, прошу тебя! — громко говорю я, останавливаясь у начала лестницы; Энн уже на полпути наверх. — Энн, ты не должна обращать на них внимания. Они дурные девушки. Это же тайные дьяволицы… троглодиты в локонах!

Если я надеялась рассмешить Энн, то зря старалась.

— Но именно они всем распоряжаются, — отвечает она, не оглядываясь. — Они всегда были главными и всегда будут.

— Но, Энн, они же не видели того, что видела ты в сферах! Они не знают, что ты там делала. Ты превращала камни в бабочек и плыла сквозь золотой занавес. А своим пением ты спасла нас от водяных нимф!

— Было такое, — невыразительным голосом откликается Энн. — Но какое все это имеет значение? Я ведь не могу изменить свою судьбу. Наступит май, у вас с Фелисити начнется бальный сезон. А я отправлюсь служить у моей двоюродной сестры. И на том все кончится, мы больше никогда не увидимся.

Она заглядывает мне в глаза, надеясь найти в них хоть какое-то утешение. «Скажи, что я ошибаюсь; скажи, что у тебя припрятано еще что-то в рукаве, Джемма!» — умоляет ее взгляд. Но она не ошибается в своих предсказаниях, а я недостаточно быстро соображаю, не настолько находчива, чтобы вот так сразу придумать подходящую ложь. Только не сегодня.

— Не позволяй им победить тебя, Энн. Вернись в шатер.

Она не смотрит на меня, но я ощущаю ее отвращение.

— Ты что, не понимаешь? Они уже выиграли.

И с этими словами она исчезает.

Я могла бы вернуться к Фелисити и остальным, но у меня не то настроение. Сердце охватывает грусть, она не намерена отступать, и мне хочется побыть одной. Я нахожу в большом холле подходящее кресло, подальше от компаний болтливых девушек, и устраиваюсь там, чтобы почитать. Но, прочитав всего несколько страниц, я вдруг замечаю, что сижу на расстоянии вытянутой руки от колонны, пользующейся дурной славой. Это одна из многих странных вещей в школе Спенс. Например, люстра в форме змей в фойе. Злобные горгульи на крыше. Нелепые обои с рисунком из павлиньих перьев на стенах. Портрет основательницы школы, Евгении Спенс, висящий на площадке лестницы, — ее пронзительные голубые глаза как будто видят абсолютно все. Еще я могла бы причислить к странностям гигантские камины, совсем не похожие на мирные очаги, а куда больше напоминающие разверстые пасти ужасающих тварей. И, конечно, вот эту колонну, торчащую в центре огромного помещения. Она хвастает вырезанными на ней изображениями фей, сатиров, эльфов, нимф и прочих бесов.

И все они живые.

Или, по крайней мере, были живыми когда-то. Эта «резьба» на самом деле представляет собой настоящих тварей, навеки заключенных здесь. Однажды мы по глупости с помощью магии вернули их к жизни и сами чуть не погибли. Некоторые из этих отвратительных существ попытались сбежать; другие же решили попробовать лишить нас добродетели. Но в конце концов мы заставили их вернуться в тюрьму.

Я внимательно рассматриваю крошечные тельца, застывшие в камне. Рты тварей раскрыты в гневном вопле. Глаза смотрят сквозь меня. Если когда-нибудь они освободятся, не хотелось бы мне оказаться рядом. Но, хотя они пугают меня, я заставляю себя прикоснуться к колонне. Пальцы ложатся на каменные крылышки какой-то феи, застывшей в полете. По телу пробегает дрожь, и я передвигаю руку. Теперь ладонь накрывает оскалившегося сатира, и сердце бьется быстрее, меня охватывает смешанное чувство притяжения и отвращения. Я закрываю глаза и ощупываю шероховатые выпуклости и выемки, губы, язык, зубы сатира…

Мои пальцы, прижатые к камню, вздрагивают; острый выступ разрезает кожу. Я вздрагиваю от боли. Капли крови стекают в расщелинку. У меня нет с собой носового платка, поэтому я сую палец в рот, ощущая острый солоноватый вкус… Колонна молчит, но я чувствую, что она полна угрозы, ей не нравится мое прикосновение. Я передвигаю кресло поближе к болтливой заботливой Бригид, чтобы оказаться как можно дальше от опасной красоты колонны.

В десять вечера наши веки тяжелеют, тела стремятся к уютному теплу постелей, к забвению сна, и все мы, ученицы, ползем вверх по лестнице, к спальням.

Фелисити подкрадывается ко мне сзади.

— В половине двенадцатого! На обычном месте, — шепчет она.

Она даже не ждет, чтобы я кивнула. Она отдала приказ, и все на этом.

В моей комнате мягко горят лампы. Энн спит, и ее швейные ножницы лежат там же, где я видела их в последний раз. Они закрыты, но я знаю, что ножницы сделали свое дело, оставив отметины на внутренней стороне запястий Энн. Я знаю, что Энн нанесла себе новые раны, шрамы от которых скоро сольются с путаницей старых следов. Если бы я снова отыскала путь в сферы, дорогу к магии, я смогла бы помочь Энн. Но пока что я не в силах изменить ее судьбу. Я могу лишь гадать, сумеет ли она сама сделать это.

 

Глава 4

Когда я только приехала в Академию Спенс, я ничего не знала о прошлом этого заведения и о его связи с моей жизнью. Я тогда слишком горевала, ведь моя матушка умерла всего лишь за несколько месяцев до этого. Официальной причиной ее смерти была холера. Но я знала, что это не так. Меня посещало видение ее смерти, за матушкой гналось омерзительное существо из другого мира, охотник, который похитил бы ее душу, если бы матушка сама не убила себя, защищаясь.

Это было первое мое видение, но не последнее. Потом они посещали меня не раз. Я унаследовала некую силу; она перешла ко мне от матери, и это был, с одной стороны, благословенный дар, а с другой — истинное проклятие. Уже здесь, в школе Спенс, я узнала о своей связи с миром, лежащим по другую сторону от нашего, миром невероятной силы, миром, который называется сферами.

Многие века сферами правило могущественное племя жриц, называемое Орденом. Все вместе жрицы использовали магию сфер для того, чтобы помочь душам умерших завершить дела, если то было необходимо, и переправиться через реку. Со временем сила Ордена росла. Жрицы могли создавать грандиозные иллюзии, влиять на людей и события в мире смертных. Но их важнейшей задачей было поддержание равновесия добра и зла в сферах. Потому что там живет много разных племен, и некоторые из них — как злобные твари Зимних земель — готовы на все, чтобы захватить власть над магией, чтобы хозяйничать в сферах, а по возможности и в нашем мире. Чтобы обезопасить магию, жрицы Ордена запечатали ее в круг рун Оракула. После этого только они сами могли черпать из магического источника. Все остальные племена сфер с тех пор копили разочарование и обиду. Они хотели сравняться с жрицами.

И даже союзникам Ордена со временем стало нельзя доверять. Когда-то жрицы ради защиты сфер вступили в союз с братством Ракшана. Эти мужчины поддерживали там порядок и охраняли жриц. А заодно были их любовниками. Но и они в конце концов начали обижаться, что только жрицы могли управлять сферами и их великой магией.

И так тянулось долгие века: каждая из сторон стремилась завладеть магией… но двадцать пять лет назад случился тот самый пожар. В ту ночь моя мать и ее лучшая подруга в обмен на силу принесли тварям Зимних земель жертву — маленькую цыганскую девочку. Но что-то пошло не так. Дитя было случайно убито, и потому ее душу не удалось захватить. Разъяренные твари потребовали души самих девушек, потому что они по глупости заключили с тварями сделку и эта сделка должна быть выполнена так или иначе. Чтобы спасти жизнь моей матушки и Сары, Евгения Спенс, великая наставница Ордена и основательница Академии, предложила тварям Зимних земель себя вместо учениц, желая избавить их от ужасной судьбы. Напоследок она успела бросить моей матушке амулет. Евгения заперла сферы, запечатала их так, чтобы никто и ничто не могло войти в них и выйти наружу до тех пор, пока не родится особо могущественная жрица, такая, которая сможет снова открыть сферы и проложить новый курс для магического мира.

Я и есть та самая жрица. И, похоже, это никого не радует. Жрицы Ордена считают меня упрямой и глупой. Братство Ракшана находит меня опасной. Они послали ко мне одного своего брата, молодого человека по имени Картик, — он должен был следить за мной, предостеречь от проникновения в сферы… а когда это не помогло, ему приказали убить меня. Но он предал братство и спас мне жизнь ценой собственной головы.

Может, всем им это и не нравится, но факт остается фактом: я оказалась той единственной, кто был в силах снова открыть сферы, и пока что никто не сумел туда проникнуть без моей помощи. Только я смогла сломать наложенную Евгенией Спенс печать, расколотив руны. И именно я отыскала источник всей магии сфер, тайное место, называемое Храмом. Как раз рядом с Храмом я и схватилась с Цирцеей, врагом моей матери, врагом Ордена… я должна была победить ее, чтобы защитить магию. И я убила Цирцею и привязала магию к себе ради ее сохранности. И я обещала создать союз, в который вошли бы мои друзья, и Картик, и живущие в сферах племена, — чтобы разделить магию между всеми.

Но с того времени у меня не было ни одного видения, и я не могла войти в сферы. Я понятия не имею, почему это так. Я только знаю, что каждый раз, когда я пытаюсь вызвать дверь света, ведущую в другой мир, у меня ничего не выходит. Дверь не появляется. А вместо нее я на мгновение вижу Цирцею — так, как я ее оставила, в колодце вечности в Храме. Магический колодец стал водяной могилой…

Но ведь именно я должна определить будущее сфер и их силы, а я совершенно не представляю, как туда вернуться.

Просто замечательно.

Но сегодня ночью все будет по-другому. Мы найдем способ войти туда. Я соберу всю свою храбрость. Я снова почувствую магическую искру в своей крови. Я и мои подруги войдем в душистый сад сфер, и тогда начнется новая глава.

Потому что если все будет не так, то, боюсь, сферы потеряны для нас навеки.

Когда школа Спенс погружается во тьму и затихает и веселая дневная болтовня учениц превращается не более чем в отзвук тихого эха в коридорах, мы с Энн на цыпочках отправляемся на встречу с Фелисити, у лестницы. Восточное крыло спит этой ночью, и стук молотков нас не тревожит. Но само по себе восточное крыло обладает силой…

«Помолчи, восточное крыло. Я не стану сегодня слушать твой шепоток».

Фелисити что-то прячет в руке.

— Что это у тебя? — спрашиваю я.

Она разжимает пальцы и показывает нам изящный кружевной носовой платочек.

— Это для Пиппы, если мы ее увидим.

— Очень красивый. Ей понравится, — говорю я, потому что не мне лишать Фелисити надежды.

Мы спускаемся следом за ней по длинной лестнице. Наши тени тянутся назад, как будто им хочется спрятаться в надежном укрытии кроватей. Мы выскальзываем в большой холл, идем к шатру Фелисити и садимся на пол, скрестив ноги, как делали это много раз.

Энн, прикусив нижнюю губу, внимательно наблюдает за мной.

— Готова? — спрашивает Фелисити.

Я судорожно втягиваю воздух, выдыхаю…

— Да. Начнем.

Мы беремся за руки, и я прилагаю все усилия, чтобы очистить свой ум, чтобы думать только о сферах, и ни о чем больше. Я вижу зелень сада, Пещеры Вздохов, расположенные высоко над Поющей рекой. И весь этот зачарованный мир начинает обретать реальные очертания перед моими глазами…

— Ты уже видишь? — перебивает меня Энн.

Видение сада тает, как клочок тумана.

— Энн!

— Извини, — бормочет она.

— Не отвлекай ее! — бранит подругу Фелисити и крепче сжимает мою руку. — Ты просто помни, Джемма, что все наше будущее зависит от тебя.

«Да уж, спасибо за напоминание. Очень успокаивает».

— Мне нужна абсолютная тишина, если вы не против!

Они послушно склоняют головы и закрывают рты, и это уже похоже на магию.

«Давай, Джемма! Ты не должна думать, что не сможешь. Вообрази дверь. Она появится. Заставь ее появиться. Пусть она возникнет».

Но дверь не возникает. Я ничего не вижу, ничего не чувствую. Нарастает панический страх, рождая в душе знакомые вопросы: а что, если мой дар был лишь временным? Что, если я утратила его навсегда? Что, если все ошибались и я ничего особенного собой не представляю?

Я открываю глаза, стараясь выровнять дыхание.

— Мне нужна минутка.

— Не надо было так долго ждать, прежде чем снова попытаться, — ворчит Фелисити. — Надо было сразу туда отправиться, в январе. Чего мы ждали?

— Я была не готова, — отвечаю я.

— Ты ждала, что он вернется, — возражает Фелисити. — А он не вернулся.

— Я не ждала Картика, — огрызаюсь я, хотя ее слова пронзают меня насквозь.

Конечно, отчасти Фелисити права. Но только отчасти. В памяти всплывает образ мисс Мур. Я вижу ее решительно сжатые губы, карманные часы в ее руке, как она выглядела, когда была нашей любимой учительницей, до того, как мы узнали, что она и есть Цирцея. До того, как я убила ее…

— Я… я просто не была готова. Вот и все.

Фелисити окидывает меня холодным взглядом.

— Тебе не о чем сожалеть. Она заслужила смерть.

— Давай еще раз попробуем, — говорит Энн.

Она протягивает нам руки, и я вижу на ее запястьях багровые рубцы нанесенных вечером порезов.

— Хорошо. Третий раз — волшебный, — шучу я, хотя уж чего-чего, а беззаботности во мне нет ни на пенс.

Я закрываю глаза и дышу медленно, ровно, снова стараясь очистить ум от всего, кроме сфер и дороги в них. В животе у меня теплеет. Это похоже на то, как будто у меня внутри разгорается огонь, который не обжигает. «Ну же, давай, давай…» На мгновение вспыхивает знакомый жар тлеющих во мне желаний. Я вижу слегка покачивающиеся оливковые деревья в саду сфер. Чудесную певучую реку. И… и я вижу дверь света. Ха! О, да! Как мне этого не хватало! Теперь мне нужно только удержать ее…

Но образ меркнет, и я вижу призрачное лицо Цирцеи под поверхностью холодной воды колодца. Ее глаза внезапно открываются.

— Джемма…

Я отшатываюсь, и сила уходит. Сферы уплывают, словно их уносит отливом, а я могу лишь беспомощно наблюдать за этим. Неважно, как сильно я стараюсь вернуться туда. Я не могу.

Энн сдается первой. Она привыкла к разочарованиям и легче признает поражение.

— Я иду спать.

— Простите… — шепчу я. — Я не знаю, что случилось.

Тяжесть горя моих подруг невыносима. Фелисити качает головой:

— Не понимаю, как такое может быть? Ты привязала магию к себе. Мы должны без труда входить в сферы!

Мы должны, но мы не в состоянии. Я не в состоянии. И с каждой новой неудачной попыткой уверенность слабеет. Что, если мне никогда не вернуться туда? И еще долго после того, как подруги улеглись в постели, я сижу на кровати, прижав колени к груди, плотно закрыв глаза. Я умоляю дверь света появиться, повторяя одно и то же слово: «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…» Я молю до тех пор, пока голос не хрипнет от слез и отчаяния, пока на меня не падает первый безжалостный луч рассвета, пока я не говорю себе то, что до сих пор не могла заставить себя сказать: я потеряла магическую силу, а без нее я — ничто.

 

Глава 5

Санаторий Олдхэм находится в часе езды на поезде от Лондона и представляет собой большое белое строение, окруженное чудесной просторной лужайкой. На ней стоят несколько кресел, чтобы обитатели санатория могли, когда им захочется, посидеть на солнышке.

Мы с Томом, как и собирались, приехали навестить отца. Мне совсем не хотелось видеть его в таком вот месте. Я предпочитаю представлять его в кабинете, рядом с ярким огнем камина, с трубкой в руке и хитринкой в глазах, готовым в любой момент рассказать очередную фантастическую историю. Но полагаю, даже санаторий Олдхэм — куда лучше, нежели тот опиумный притон, где я нашла отца в Лондоне… он был настолько одурманен, что даже обручальное кольцо обменял на дозу отравы.

Нет, об этом я думать не стану. Не сегодня.

— Помни, Джемма, ты должна держаться легко и бодро, — советует мне Том, мой старший, но, увы, не слишком мудрый брат.

Мы минуем аккуратно подстриженную живую изгородь, из которой не торчит ни единой лишней веточки, и шагаем по огромному пространству лужайки, не оскверненной ни единым сорняком.

Я бодро улыбаюсь проходящей мимо сиделке.

— Думаю, я и без твоих добрых советов не забуду, как себя вести, Томас, — цежу я сквозь стиснутые зубы.

— Сильно сомневаюсь.

Если честно, какая вообще польза от братьев? Они только и могут, что надоедать и раздражать.

— Знаешь, Томас, тебе следует быть более аккуратным за завтраком. У тебя на рубашке пятно от яйца, преогромнейшее!

Том в панике проводит ладонью по груди.

— Где? Я не вижу!

— Вот… — Я стучу пальцем по его виску. — Вот здесь!

— Что?!

— Апрельский дурак!

Томас кривит губы в усмешке.

— Но апрель еще не наступил!

— Да, — соглашаюсь я, прибавляя шагу. — Но ты все равно дурак.

Сиделка в накрахмаленном белом переднике показывает нам небольшую площадку для отдыха рядом с застекленной верандой. Какой-то мужчина сидит, развалясь, в плетеном тростниковом кресле; его ноги накрыты шотландским пледом. Я не сразу узнаю отца. Он так похудел…

Том негромко откашливается.

— Привет, отец! Ты неплохо выглядишь.

— Да, мне уже лучше. Джемма, малышка, ты, мне кажется, становишься красивее с каждым днем.

Он бросает на меня лишь мимолетный взгляд. Мы не можем смотреть друг на друга. По-настоящему — не можем. С тех самых пор, как я выволокла его из опиумного притона. Теперь, глядя на отца, я вижу наркомана. А он, когда видит меня, вспоминает то, что предпочел бы забыть. Мне хочется снова стать восторженной маленькой девочкой, сидящей рядом с ним…

— Ты слишком добр ко мне, отец.

«Легко и бодро, Джемма!»

Я выдавливаю из себя улыбку. Как он похудел…

— Чудесный денек сегодня, правда? — говорит отец.

— Да, действительно, — соглашается брат. — День очень хорош.

— Здесь такой красивый сад, — говорю я.

— Да. Очень, — поддерживает меня Том.

Отец рассеянно кивает.

— Да-да…

Я пристраиваюсь на краешке кресла, готовая вскочить и уйти, как только подвернется возможность. И протягиваю отцу коробку, искусно упакованную в золотую бумагу и украшенную большим красным бантом.

— Я привезла мятные конфеты, которые ты так любишь.

— Да-да… — повторяет он, без особого восторга принимая коробку. — Спасибо, малышка. Томас, ты подумал об обществе Гиппократа?

Том хмурится.

— Что еще за общество Гиппократа? — спрашиваю я.

— Известный клуб ученых и медиков, в него входят знаменитые умы. И они проявляют немалый интерес к нашему Томасу.

Мне кажется, такое общество вполне подошло бы Тому, поскольку он — ассистент в Королевском госпитале в Бетлеме, или Бедламе, и, несмотря на свои многочисленные недостатки, прирожденный целитель. Медицина и наука — две его основные страсти, и потому я не понимаю, почему при упоминании общества Гиппократа он ехидно ухмыляется.

— Меня они не интересуют, — заявляет Том.

— Но почему?

— Потому что большинство членов этого общества пребывают в возрасте от сорока лет до смерти, — фыркает Том.

— Но там сосредоточены немалые знания, Томас. И ты проявил бы мудрость, если бы отнесся к ним с уважением.

Том открывает коробку и берет конфету.

— Ну, это ведь не клуб Атенеум.

— Ставишь себя очень высоко, да, мой мальчик? В Атенеум принимают немногих, и ты не из их числа, — решительно говорит отец.

— Может, и войду в него, — не уступает Том.

Тому отчаянно хочется быть принятым в самом высшем лондонском обществе. Отец считает, что это глупо. Мне неприятно, когда они спорят на эту тему, и не хочется, чтобы Том сейчас огорчал отца.

— Папа, я слышала, ты скоро вернешься домой, — говорю я.

— Да, так мне сказали. Говорят, я совершенно здоров.

Он кашляет.

— Это будет просто замечательно! — без малейшего энтузиазма произносит Том.

— Конечно, — соглашается отец.

И мы все умолкаем. Через лужайку бредет стайка гусей с таким видом, как будто и они тоже утратили направление. Какой-то мальчишка подгоняет их, пытаясь направить к пруду поодаль. Но нам никто не может показать новую дорогу, и потому мы просто сидим, говорим о пустяках и старательно избегаем упоминания о чем-то значимом. Наконец к нам подходит сиделка с луноподобным лицом и медно-рыжими волосами.

— Добрый день, мистер Дойл. Вам пора на водные процедуры, сэр.

Отец облегченно улыбается.

— Мисс Финстер, вы как солнечный луч в пасмурное утро! Как только вы появляетесь, все становится прекрасно.

Мисс Финстер улыбается — словно луну сломали пополам.

— Ваш отец так очарователен!

— Ну ладно, идите, — говорит нам отец. — Мне бы не хотелось, чтобы вы опоздали на лондонский поезд.

— Да, действительно.

Том уже рвется в город. Мы пробыли здесь меньше часа.

— Значит, теперь увидим тебя дома, отец, через две недели.

— Совершенно верно, — подтверждает мисс Финстер. — Хотя нам будет грустно с ним прощаться.

— Охотно верю, — говорит Том.

Он отводит со лба упавшую прядь, но та сразу же снова падает ему на глаза. Мы не обнимаемся на прощание, не пожимаем друг другу руки. Мы просто улыбаемся, киваем и расстаемся как можно быстрее, радуясь, что избавились друг от друга и от неловкого молчания. Но мне стыдно за свое облегчение. Интересно, происходит ли то же самое в других семьях. Они ведь выглядят такими довольными. Они друг другу подходят, как кусочки завершенной головоломки, и этот образ кажется мне самым правильным. Но мы — мы вроде оставшихся непонятных кусочков, с которыми никто не знает, что делать.

— Ну что ж, до встречи.

Отец предлагает мисс Финстер руку, как истинный джентльмен.

— Мисс Финстер, окажете мне честь?

Мисс Финстер смеется, как школьница, хотя ей примерно столько же лет, сколько и миссис Найтуинг.

— Ох, мистер Дойл! Идемте.

Рука об руку они шагают к большому белому зданию. Отец поворачивает голову, через плечо оглядываясь на нас.

— Увидимся на Пасху!

Да, через две недели мы опять будем вместе.

Но я сомневаюсь, что отец вообще меня заметит.

По дороге в Лондон я принимаюсь отчитывать Тома.

— Томас, ну в самом деле, тебе что, обязательно вот так подсмеиваться над отцом?

— Ну, начинается! Давай, защищай его, как всегда. Любимица.

— Я не любимица. Он одинаково нас обоих любит.

При этих словах у меня возникает странное ощущение, как будто я говорю заведомую ложь.

— Но ведь все именно так думают? Жаль, если это неправда, — с горечью говорит Том.

Но внезапно он светлеет.

— Кстати, так уж получилось, что он ошибся насчет клуба Атенеум. Меня уже пригласили туда на ужин, с Саймоном Миддлтоном и лордом Денби.

При упоминании имени Саймона у меня перехватывает дыхание.

— Как Саймон поживает? — спрашиваю я.

— Хорош собой. Обаятелен. Богат. Короче говоря, с ним все в порядке.

Том коротко улыбается мне, и я не могу удержаться от мысли, что он просто развлекается, видя мое состояние.

Саймон Миддлтон, один из самых желанных лондонских холостяков, действительно и хорош собой, и так далее. И во время рождественских каникул он весьма пылко ухаживал за мной, намереваясь жениться, но я ему отказала. И вдруг поняла, что забыла, почему я это сделала.

— Наверное, об этом рановато говорить, — продолжает Том, — но я почти уверен: старик Денби хочет, чтобы я стал членом этого клуба. Несмотря на то что ты весьма паршиво обошлась с Саймоном, Джемма. Но его отец все равно отлично ко мне относится. Гораздо лучше, чем мой собственный.

— А… а Саймон сказал, что я с ним паршиво обошлась?

— Нет. Он вообще о тебе не упоминал.

— Приятно будет снова повидаться с Миддлтонами, — говорю я, делая вид, что слова брата меня ничуть не задели. — Уверена, Саймон с удовольствием ухаживает за разными леди в Лондоне.

Я даже хихикаю, изображая непринужденность.

— М-м-м… — мычит Том. — Я не знаю.

— Но их семья ведь сейчас в Лондоне?

Улыбка сползает с моего лица. «Ну же, Томас! Брось мне косточку, невоспитанный братец!»

— Скоро вернутся. К ним на время светского сезона приезжает какая-то дальняя родственница из Америки, мисс Люси Фэрчайлд. Насколько я понял, жутко богатая. Может быть, ты сумеешь меня с ней познакомить. Или, возможно, как только я стану членом клуба Атенеум, она сама попросит, чтобы ее мне представили?

Нет. В присутствии моего брата просто невозможно удержать улыбку. Тут нужно такое терпение, каким обладают только монахи.

— Совершенно не понимаю, с чего бы ей интересоваться клубом Атенеум? — раздраженно бросаю я.

Том хихикает с невероятно самодовольным видом, и я невольно представляю, как его опускают в огромный котел, окруженный танцующими каннибалами.

— Уж ты-то не стала бы интересоваться, верно, Джемма? Ты вообще не желаешь принадлежать кому-либо или чему-либо.

— По крайней мере, в обществе Гиппократа состоят люди науки и медицины, — говорю я, игнорируя его грубость. — У них те же интересы, что и у тебя.

Брат фыркает.

— Они не пользуются таким авторитетом, как клуб Атенеум. Именно в нем кроется настоящая власть. И я слышал, что члены общества Гиппократа проголосовали за то, чтобы к ним присоединились женщины, в небольшом количестве. Женщины! В мужском клубе!

— О, мне они уже нравятся! — говорю я.

Том ухмыляется.

— Кто бы усомнился.

 

Глава 6

Когда я в последний раз видела наш дом в Белгрейве, он был окутан зимним мраком. А сейчас наш экипаж катит через Гайд-парк, и нас приветствует великолепное зрелище пробуждающихся деревьев, стоящих гордо, как королевские стражники. Бледно-желтые нарциссы надели новенькие чепчики. Лондон улыбается.

В отличие от нашей экономки, миссис Джонс. Она появляется в дверях в черном платье и белом переднике, на голове у нее плоский белый чепец, а лицо такое суровое и неподвижное, что мне хочется поднести к ее губам зеркало и проверить, дышит ли она вообще.

— Как доехали, мисс? — спрашивает она ледяным тоном.

— Путешествие было приятным, спасибо.

— Очень хорошо, мисс. Так я отнесу ваш багаж к вам в комнату?

— Да, спасибо.

Мы так стараемся всегда быть вежливыми. Мы никогда не говорим того, что думаем. Что бы ни случилось, мы можем лишь любезно приветствовать друг друга и обсуждать, например, сыр: «Как вам лимбургер, мисс?» — «Соленый, как зрелый „Стинкинг Бишоп“, благодарю вас». — «О, есть еще чеддер, мисс. И могу предложить вам камамбер…» И никто, пожалуй, не заметит, что мы несем полную чушь.

— Ваша бабушка ожидает вас в гостиной, мисс.

— Спасибо. — Тут я не могу удержаться. — Я намерена вникнуть в качества мюнстерского сыра.

— Как пожелаете, мисс.

Вот и все. Как жаль, что я постоянно трачу остроумие на людей, неспособных его понять.

— Ты опоздала, — заявляет бабушка, когда я открываю дверь гостиной.

Я не понимаю, в чем она меня упрекает, потому что я и не кучер, и не лошадь. Бабушка окидывает меня с головы до ног неодобрительным взглядом.

— Мы приглашены на чай к миссис Шеридан. Тебе, конечно, нужно переодеться. И что, скажи на милость, случилось с твоими волосами? Это что, последняя мода школы Спенс? Никуда не годится. Стой спокойно!

Бабушка подтягивает мои волосы вверх с такой силой, что у меня на глазах выступают слезы. И втыкает три шпильки, едва не пронзив голову насквозь.

— Вот так гораздо лучше. Леди всегда должна выглядеть безупречно.

Она звонит в колокольчик, и экономка тут же возникает в дверях, как призрак.

— Да, мэм?

— Миссис Джонс, мисс Дойл понадобится ваша помощь при одевании. Думаю, подойдет серый шерстяной костюм. И другая пара перчаток, которые не выглядели бы так, будто принадлежат поденщице, — добавляет она, косясь на пятна на пальцах моих перчаток.

Я дома меньше минуты, но уже попала в осаду. Я оглядываю гостиную: тяжелые бархатные занавеси цвета бургундского, темно-зеленые обои на стенах, письменный стол и книжные полки красного дерева, восточный ковер и огромный папоротник в тяжеленном горшке.

— Этой комнате не хватает света.

Ха! Если я думаю, что бабушка хочет услышать какую-то критику, я здорово ошибаюсь.

Она обеспокоенно хмурится.

— Здесь модная обстановка. Или ты готова утверждать, что это не модно?

— Я этого не говорила. Я просто сказала, что было бы приятнее, если бы здесь было больше света.

Бабушка как будто задумывается, глядя на занавеси. Но это всего на мгновение, и вот уже она снова смотрит на меня так, будто я — деревенская дурочка.

— От солнца мебель выгорит. И вообще лучше нам оставить пока тему обстановки, потому что тебе следует поспешить с переодеванием. Мы выезжаем через полчаса.

Молчаливая горничная провожает нас в прекрасную библиотеку миссис Шеридан. Вид такого множества книг успокаивает меня, чего я не могу сказать о сером шерстяном костюме. Он колется и кусается так, что хочется кричать. Миссис Джонс так туго затянула меня в корсет, что, если я попытаюсь выпить два глотка чая, второй наверняка выскочит обратно. К чаю явились еще пять девушек со своими матерями. Я в ужасе обнаруживаю, что не знаю ни одной из них, хотя они между собой, похоже, знакомы. И, что еще хуже, никого из них не заставили надеть тоскливую шерсть. Девушки выглядят свеженькими, как сама весна, а я похожа на старую деву, какую любая девица больше всего боится получить в сопровождающие. И все, что я могу сделать, так это удержаться от доверительных слов, обращенных к ближайшей девушке: «Умоляю, если я умру во время чаепития, удушенная собственным корсетом, не позволяйте им похоронить меня в таком чудовищном наряде, или я вернусь и буду в виде призрака преследовать вас!»

Я ничуть не обманываюсь насчет смысла чаепития: это не просто чай, это рынок, а мы, девушки, — товар. Пока матери разговаривают, мы молча пьем чай, и улыбки на наших лицах как будто отражают улыбки старших женщин, словно мы играем какую-то пантомиму. Я должна помнить, что говорить следует только тогда, когда ко мне обратятся, эхом повторяя чужое мнение. Мы дружно и старательно плывем по поверхности этой жизни, не осмеливаясь хоть чуть-чуть плеснуть водой.

С каждым взглядом, с каждым вопросом старшие женщины оценивают нас, расставляют в соответствии с некоей шкалой, установленной в их умах, ищут баланс между ожиданиями и разочарованиями. Вот эта слишком часто смеется. У этой волосы грубоваты, а кожа красная. Вон у той девушки кислое выражение лица; а та слишком долго тянет чай из чашки, а одна, особо невезучая, осмелилась заявить, что дождь «романтичен», и ей твердо сообщили, что дождь хорош только для роз и для того, чтобы подхватить ревматизм. Можно не сомневаться, мать нещадно ее выбранит, едва они сядут в карету, и обвинит в ошибке дочери несчастную гувернантку.

За короткое время женщины успевают задать нам множество вопросов: ждем ли мы с нетерпением первого выезда в свет? Понравилась ли нам такая-то опера или такая-то театральная постановка? И так далее. Пока мы коротко и вежливо отвечаем, они улыбаются, и я не в силах понять, что скрывается за этими улыбками. Может быть, они завидуют нашей молодости и красоте? Может быть, радуются и волнуются, думая о том, что ожидает нас в жизни? Или им хотелось бы прожить жизнь заново? По-другому?

Вскоре матерям надоедает расспрашивать нас. Они начинают разговор, который нас не касается. Мы отправляемся на прогулку по саду — которым миссис Шеридан чрезвычайно гордится, хотя всю работу там выполняет садовник, — и наконец-то оказываемся предоставлены самим себе. Светские маски постепенно сползают с лиц.

— А ты видела тиару леди Маркхэм? Правда, она необыкновенная? Я бы все отдала, чтобы надеть такую же, хоть ненадолго.

— Кстати, о леди Маркхэм, вы, я думаю, уже слышали новость? — спрашивает девушка по имени Аннабель.

Остальные настораживаются.

— Аннабель, в чем дело? Что случилось?

Аннабель глубоко вздыхает, но в ее вздохе отчетливо слышится веселье, как будто желание поделиться сплетней бурлило в ней все это время и наконец-то получило возможность выплеснуться наружу.

— Но я должна быть уверена, что вы никому больше об этом не расскажете, обещайте мне!

— О, да! — хором обещают девушки, без сомнения, прикидывая в уме, кому первому они разболтают неприятную историю.

— Я слыхала, что леди Маркхэм все-таки передумала и не станет представлять ко двору мисс Уортингтон.

Девушки прижимают к губам затянутые в перчатки руки, но радость так и бьет из них. Они в восторге от сплетни и вдвойне счастливы тем, что болтают не о них. Я не знаю, что и сказать. Надо ли сообщить им, что я дружу с Фелисити? Знают ли они об этом?

Девицы трещат наперебой: «Ох, боже… Бедная Фелисити!»… «Какой скандал!»… «Но она ведь такая дерзкая!»… «Да, действительно. Так что сама виновата»… «Я вообще-то восхищаюсь ею, но…» «Да, правда!»…

Аннабель перебивает их. Она, видимо, главная в этой компании.

— Ее излишняя независимость совсем не привлекает к ней дам, имеющих вес в обществе. К тому же еще ее мать…

— О, а что такое? Я просто ненавижу свою гувернантку, она никогда ничего мне не рассказывает! — заявляет девушка со щеками, похожими на яблоки, и изящным ротиком.

Аннабель прищуривается.

— Три года назад миссис Уортингтон уехала за границу, когда ее муж, адмирал, находился в море. Но все знают, что она сбежала в Париж, к своему любовнику! Если бы адмирал Уортингтон не был таким прославленным героем и любимцем ее величества, мисс Уортингтон вообще не допустили бы в приличное общество.

Но я кое-что знаю о том, какой ужас переживала Фелисити, когда адмирал по ночам являлся в спальню собственной дочери, чего не должен делать ни один отец на свете… Однако я поклялась Фелисити держать это в тайне, да и кто бы мне поверил, даже если бы я всем рассказала страшную правду? Люди имеют обыкновение выдумывать всякое такое, чему сами готовы поверить всем сердцем, — лишь бы не замечать того, что они не в силах принять.

— Но есть и еще кое-что, — продолжает Аннабель.

— Говори! Говори же!

— Я подслушала, как матушка рассказывала миссис Твитт, что, если мисс Уортингтон останется без светского дебюта, она лишится наследства! В завещании ее бабушки говорится совершенно определенно, что мисс Уортингтон должна быть представлена королеве как леди высоких моральных качеств, иначе деньги перейдут госпиталю Фаундлинг, а Фелисити останется на иждивении адмирала.

Фелисити ничего не хочет так сильно, как обрести свободу. Но теперь ей грозит опасность расстаться с мечтой. Я ничего не могу с собой поделать, кровь во мне начинает бурлить. Наверное, щеки у меня разгорелись так, что это все видят. Если бы я могла, я бы оторвала Аннабель ее хорошенькие ушки. Я едва дышу в тугом корсете. Кожу покалывает; голова кружится, и я чувствую, будто отделяюсь от собственного тела.

— Оу! — восклицает Аннабель, поворачиваясь к девушке, идущей рядом с ней. — Как ты посмела ущипнуть меня, Констанс Ллойд!

Констанс от изумления разевает рот.

— Я этого не делала!

— Уж конечно, сделала! Я просто чувствую, как у меня на руке появляется синяк!

Остальные девушки стараются сдержать веселье, пока Констанс и Аннабель палят друг в друга изо всех пушек. Головокружение у меня проходит, и я почему-то чувствую себя прекрасно, как никогда.

— Когда я упомянула, что мы, возможно, устроим английский вечер в саду, миссис Шеридан очень странно на меня посмотрела. Как ты думаешь, может быть, она сочла это слишком обычным? Но мне кажется, это может быть очень милый прием. А?

Всю дорогу до дома бабушка, сидя рядом со мной в карете, надоедает мне своей болтовней. Она непрерывно говорит обо всех возможных ошибках и воображаемых суждениях. Мне хочется, чтобы она занималась собственными делами и поменьше беспокоилась о том, что говорят и думают другие.

Мне и самой есть о чем поволноваться. Как рассказать Фелисити, что я узнала, не расстроив ее? Есть ли смысл взывать к ее разуму? Это ведь примерно то же самое, что пытаться усмирить силы природы.

— Думаю, прием в саду в английском стиле — очень мило и вполне приемлемо. Это, конечно, не турецкий бал, но даже ее величество находит такие вещи неподобающими. А что вы там обсуждали с девушками? Им тоже не нравятся английские приемы?

— Нет, мы об этом не говорили, — вздыхаю я, прислоняясь головой к боковой стенке кареты.

На город опускается типичный лондонский туман. Улицы выглядят мрачно, люди появляются из серых клубов, как фантомы. Я мельком замечаю молодого человека с темными вьющимися волосами, в кепке газетчика, и сердце у меня подпрыгивает. Я наполовину высовываюсь из окна кареты.

— Простите… эй, вы! Сэр! — кричу я.

— Джемма Дойл! — в ужасе восклицает бабушка.

Молодой человек поворачивается. Это не Картик. Он протягивает мне дневную газету.

— Газета, мисс?

Я судорожно сглатываю.

— Нет. Нет, спасибо.

Я снова падаю на сиденье, приказывая себе больше не смотреть в окно и не преисполняться бессмысленными надеждами. «Где же ты, Картик?»

— Это просто неприлично! — сердито говорит бабушка и прищуривается, поскольку ей в голову приходит новая мысль. — Они не нашли в тебе чего-нибудь предосудительного, Джемма? Ты не болтала лишнего, ты не вела себя… странно?

«Я отрастила когти и лаяла на луну. Я призналась, что поедаю сердца младенцев. Я сказала им, что похожа на француженку». Ну почему я всегда в чем-нибудь виновата?

— Мы говорили о цветах миссис Шеридан, — ровным тоном отвечаю я.

— Ну, в этом нет ничего плохого, — решает бабушка, успокаивая себя. — Нет, ничего дурного тут нет.

К вечеру последнего дня в Лондоне мое отчаяние возрастает до бесконечности. Бабушка пораньше отправилась спать, «изможденная», как она выразилась, дневными делами. Том собирается на ужин в клубе Атенеум, по повелению лорда Денби.

— Я вернусь великим человеком! — сообщает он, восхищаясь своим отражением в зеркале над каминной полкой.

На нем новый цилиндр, отчего мой брат похож на дорогое чучело.

— А я буду молитвенно преклонять колени, пока ты отсутствуешь, — говорю я в ответ.

Том оборачивается ко мне с язвительной усмешкой.

— Я бы отправил тебя в монастырь, но даже тамошним святым женщинам вряд ли хватит терпения, чтобы выдержать твою сварливость. И, пожалуйста, не провожай меня. Мне не хочется мешать твоему унылому созерцанию огня.

Он быстро направляется к двери и даже подпрыгивает от восторга на ходу.

— Не стоит беспокоиться, — говорю я, снова поворачиваясь к камину. — Ты и не помешаешь.

Мой светский сезон еще не начался, а я уже чувствую себя неудачницей. Как будто я унаследовала кожу, которая мне не по размеру, и потому постоянно приходится подтягивать ее и поправлять, подкалывать булавками и подрезать, отчаянно стараясь подогнать по себе, надеясь, что никто не заметит моих усилий и не скажет: «Вон та особа… она же просто мошенница! Вы только посмотрите, ей ведь здесь совсем не место!»

Если бы я могла проникнуть в сферы… Ох, что там происходит? Почему я не в силах туда войти? Что случилось с магией? Куда подевались мои видения? Надо же, а когда-то я их боялась! А теперь сила, которую я прежде проклинала, стала единственным, чего я страстно желаю.

Но не только в этом дело. Ведь я и над Картиком тоже не имею власти…

Я пристально смотрю в огонь, наблюдаю за танцем оранжевых языков, сосредоточившись на них. В каждом языке светится тонкая голубая душа, чистая и горячая, пожирающая кусочки дерева, чтобы поддержать горение.

Каминные часы отсчитывают секунды; их ровный звук навевает дремоту. Наконец сон побеждает.

Меня со всех сторон окружает густой туман. Прямо передо мной — огромное пепельное дерево, его искривленные ветви тянутся вверх, к невидимому солнцу. Чей-то голос окликает меня.

— Иди ко мне…

Сердце колотится… но я никого не вижу.

— Только ты можешь спасти нас, спасти сферы. Ты должна прийти ко мне…

— Я не могу туда войти, — бормочу я.

— Есть и другой вход — тайная дверь. Доверься магии. Позволь ей привести тебя туда.

— Я больше не владею магией…

— Ты ошибаешься. Твоя сила необычайно велика. Она вплетена в тебя и жаждет освобождения. Дай ей волю. Они именно этого и боятся, но ты бояться не должна. Я могу тебе помочь, но ты должна прийти ко мне. Открой дверь…

Картина меняется. Я в Пещере Вздохов, перед колодцем вечности. Под заледеневшей поверхностью воды лежит мисс Мур, темные волосы раскинулись вокруг головы, как у богини Кали. Мисс Мур висит под стеклянной решеткой своей тюрьмы, прекрасная, как Офелия, пугающая, как грозовая туча. Я чувствую, как меня до костей пробирает дрожь.

— Ты мертва, — шепчу я. — Я тебя убила.

Ее глаза внезапно распахиваются.

— Ты ошибаешься, Джемма. Я жива.

Я просыпаюсь и вижу, что по-прежнему сижу в кресле, а часы на камине показывают половину двенадцатого. Я как будто в лихорадке. Волосы упали на лицо, прилипли к щекам, даже к губам, в висках стучит. Я чувствую себя так, словно меня только что навестило привидение.

«Это был всего лишь сон, Джемма. Забудь о нем. Фелисити права — Цирцея умерла, и даже если ее кровь — на твоих руках, тебе нечего стыдиться».

Но я не могу унять дрожь. И что значит другая часть сна? Какая-то дверь. Чего бы только я ни отдала за то, чтобы найти дорогу обратно, в сферы, к магии!.. На этот раз я не испугаюсь. Я буду лелеять надежду…

Горячие слезы льются из глаз. Я бесполезна. Я бессильна. Я не могу войти в сферы. Я не могу помочь подругам и отцу. Я не могу найти Картика. Я даже не смогу веселиться на приеме в саду. Мне нигде нет места. Я тычу кочергой в умирающий огонь, но он лишь окончательно слабеет. Похоже, я и в этом безнадежна. Я бросаю кочергу на пол и стукаюсь лбом о каминную полку. Мне хочется утонуть в жаре камина, чтобы избавиться от дрожи.

У меня начинает покалывать пальцы; руки дрожат. Та самая слабость, которая накатила на меня на прогулке, вернулась. Кажется, я вот-вот потеряю сознание.

Внезапная волна жара вырывается из зева камина. Огонь вспыхивает заново. С коротким вскриком я отдергиваю руку и падаю на пол. Наконец взлетает еще один язык пламени — и огонь умирает.

Я подношу руку к глазам. Неужели я это сделала? Кончики пальцев до сих пор покалывает, чуть заметно. Я протягиваю руку к затихшему камину, но ничего не происходит. Я закрываю глаза.

— Велю тебе зажечь огонь!

Почерневшее полено трескается и рассыпается в золу. Ничего.

Чьи-то шаги звучат в коридоре. В комнату торопливо входит миссис Джонс.

— Мисс Джемма? Что случилось?

— Огонь. Он погас, а потом внезапно загорелся снова, так, что весь камин охватило пламенем.

Миссис Джонс поднимает кочергу и тычет ею в угли.

— Все уже прогорело, мисс. Может быть, это из трубы сажа упала. Я завтра утром первым делом вызову трубочиста.

Том возвращается домой, и хотя уже очень поздно, я полагала, что он вернется не скоро. Он наливает себе стаканчик отцовского виски и устраивается в кресле.

Миссис Джонс смотрит на него с неодобрением.

— Добрый вечер, сэр. Я буду вам нужна?

— Нет, миссис Джонс, спасибо. Можете идти отдыхать.

С недовольным видом Том смотрит на меня.

— А тебе не пора в постель?

— Да разве я уснула бы, зная, что новенький член клуба Атенеум в любой момент может почтить наш дом своим высоким присутствием?

Я кланяюсь брату с подчеркнутым уважением и жду, когда Том ответит какой-нибудь гадостью. Но он молчит, и я не узнаю своего брата. Совсем на него не похоже — спускать мне язвительность, если есть хоть малейшая возможность сразить меня наповал.

— Том?

Он безвольно падает на спинку кресла, галстук у него развязался, глаза красные.

— Они вместо меня приняли Симпсона, — тихо говорит он.

— Ох… мне очень жаль, — выдыхаю я, и это действительно так.

Даже если мне кажется глупым желание Тома попасть в клуб Атенеум, я понимаю, для него это имеет огромное значение, и с их стороны очень жестоко, что они этого не заметили.

— Я могу что-то для тебя сделать?

— Да, — кивает Том, опустошая стакан. — Ты можешь оставить меня в покое.

 

Глава 7

Никогда бы не подумала, но я более чем рада снова видеть скучную, важную директрису школы Спенс. Три дня в Лондоне были настоящей пыткой, мне пришлось терпеть унылое недовольство Тома, постоянное ворчание бабушки, отсутствие отца… Просто не представляю, как переживу бальный сезон.

Меня беспокоит и другое: странный, тревожный сон и непонятное происшествие с камином. Впрочем, внезапная вспышка огня была действительно вызвана падением кома сажи — и трубочист это подтвердил. А вот сон объяснить или забыть труднее, ведь мне так хотелось верить, что существует тайная дверь в сферы, что магия по-прежнему живет во мне. Но как бы я того ни желала, ничего не происходило.

Церковные колокола зовут нас на утреннюю молитву. Мы, в накрахмаленных белых форменных платьях, с волосами, аккуратно связанными лентами, тащимся по ухоженной дорожке вверх по склону холма, к старой церкви из камня и бревен.

— Как твоя поездка домой? — спрашивает Фелисити.

— Ужасно, — отвечаю я.

Фелисити усмехается.

— Да, мне тоже нечему радоваться. Сесили заставила всех играть в шарады, как будто мы дети малые, а когда Марта ее обыграла, Сесили ужасно надулась. Но она воспользовалась «Грозовым перевалом», а всем известно, что это ее любимая книга, так что ничего удивительного.

Я смеюсь над рассказом Фелисити, и мне хочется рассказать ей о моем сне. Но тогда придется снова говорить о сферах, и я предпочитаю промолчать.

— Приятно вернуться сюда, — говорю я вместо того.

Фелисити в ужасе таращит на меня глаза.

— Джемма, ты что, заболела? Может, у тебя лихорадка? Честно говоря, я не пролью ни единой слезинки, когда придет время прощаться с этим местом! Дождаться не могу своего дебюта!

Отвратительная сплетня, рассказанная Аннабель, тяжким грузом лежит на душе.

— Тебя должна представлять леди Маркхэм?

— Да, поскольку кто-то же должен меня представить, — отрывисто отвечает Фелисити. — Может, мой отец и морской герой, но моя семья не обладает таким положением в обществе, каким наслаждаешься ты.

Я не обращаю внимания на удар. Солнце радует первым теплом, скоро должна установиться отличная погода, и мы поднимаем лица к небу, как цветы.

— А что она за женщина, эта леди Маркхэм?

— Поклонница леди Денби, — фыркает Фелисити.

Я морщусь при упоминании матери Саймона. Она не любит ни Фелисити, ни миссис Уортингтон.

— Ты ведь знаешь, какого сорта такие дамочки. Им нравится слышать лесть, и они готовы верить, что ты впитываешь каждое их слово, как будто оно срывается с языка самого Иисуса. «Как же, леди Маркхэм, я благодарна вам за добрый совет». — «Какая вы умная, леди Маркхэм!» — «Я это накрепко запомню. Как мне повезло, что у меня такая наставница, как вы, леди Маркхэм!» Такие хотят владеть тобой целиком и полностью…

Фелисити поднимает руки, тянется к небу.

— Предоставлю все это матушке.

— А если леди Маркхэм не захочет представлять тебя… что тогда? — спрашиваю я, давясь застрявшим в горле тяжелым комом.

Руки Фелисити падают и повисают вдоль тела.

— Тогда со мной покончено. Если я останусь без дебюта, мое наследство перейдет госпиталю Фаундлинг, а я буду жить у отца из милости. Но такого не произойдет.

Фелисити хмурится.

— Я бы сказала, что ты уж очень много говоришь на эту тему. Ты что-то слышала?

— Нет, — не слишком уверенно отвечаю я.

— Ты лжешь.

Теперь мне некуда деваться. Фелисити будет давить на меня до тех пор, пока я не скажу ей правду.

— Ладно, хорошо. Да. Я слышала в Лондоне сплетню, что леди Маркхэм передумала представлять тебя ко двору… из-за… из-за твоей репутации. Вот я и подумала, раз уж возникла такая опасность, тебе лучше было бы… ну… вести себя как следует.

Слова отражают лишь тень моих мыслей.

Фелисити щурится, но в ее глазах я вижу боль.

— Вести себя как следует?

— Только до начала бального сезона…

Фелисити презрительно усмехается.

— Неужели я должна трепетать от каждой грязной сплетни? Мне приходилось переживать и кое-что похуже. Знаешь, Джемма, честно говоря, с тех пор, как ты перестала водить нас в сферы, ты превратилась в какую-то скучную мышь. Я не узнаю тебя.

— Я хотела всего лишь предостеречь тебя, — возражаю я.

— Я не нуждаюсь в предостережениях; я нуждаюсь в друзьях, — говорит Фелисити. — А если тебе хочется бранить меня, как будто ты какая-нибудь школьная мымра, ты можешь обойтись компанией Найтуинг.

Она резко бросается в сторону, берет под руку Элизабет, и солнце, только что казавшееся таким теплым, перестает меня согревать.

Утренние лучи проникают сквозь пыльные цветные окна церкви. Солнце высвечивает слой въевшейся грязи на ангелах и особо яркий, безжалостный свет бросает на странную панель с изображением одинокого ангела-воина с отсеченной головой горгоны.

Мы склоняем головы в молитве. Мы поем гимны. А в конце наша учительница французского языка, мадемуазель Лефарж, читает несколько строк из Уильяма Блейка.

Неужели впредь моя жизнь будет именно такой? Приемы с чаем, страх от того, что я тут чужая, что я всех обманываю? Ведь я держала в руках магию! Я почувствовала вкус свободы в краю, где никогда не кончается лето. Я перехитрила братство Ракшана, завоевав юношу, чей поцелуй до сих пор ощущаю на губах. Неужели все это было впустую? Лучше бы мне не знать ничего этого, чем лишиться, едва попробовав.

К глазам подступают слезы, и я, чтобы восстановить самообладание, сосредотачиваюсь на грязных стеклах и на странном изображении, сочетающем в себе опасного ангела и непонятного воина. Мадемуазель Лефарж наполняет пространство церкви возвышенными словами мистера Блейка.

Мадемуазель Лефарж покидает кафедру, и ее место занимает миссис Найтуинг.

— Спасибо за стихи, мадемуазель Лефарж. Очень волнующе. Эта поэма напоминает нам о том, что великое может скрываться даже в самом малом, в скромнейшем из сердец и что мы, каждая из нас, будем призваны к величию. А встанем ли мы ему навстречу или ускользнем в сторону, зависит только от нас самих.

Ее взгляд обходит помещение и, кажется, останавливается на каждой девушке, как бы передавая нам что-то неощутимое. Недавнее желание хихикнуть тает, на меня наваливается тяжесть, подобная позднему весеннему снегу.

— Скоро апрель; а там и до мая недалеко. И для некоторых девушек настанет время покинуть нас.

Энн, сидящая рядом со мной, рассеянно потирает шрамы на запястьях. Я касаюсь ее руки.

— Каждый год мы устраиваем небольшое чаепитие в честь наших выпускниц. Но в этом году его не будет.

Тихий ропот прокатывается по маленькой церкви. Девушки перестают улыбаться. У Элизабет такой вид, словно она готова вскрикнуть: «Ох! Ох, нет!»

— Она не посмеет, — в ужасе шепчет Сесили. — Не может быть!

— Тише, тише, пожалуйста! — призывает всех к порядку миссис Найтуинг. — Я с удовольствием сообщаю вам, что в этом году у нас будет не чаепитие, а скорее нечто вроде бала.

Восторженный писк прокатывается от ряда к ряду. Бал!

— Это должен быть костюмированный бал, веселое представление, мы устроим его первого мая для наших покровителей и родственников. Не сомневаюсь, вы уже начали воображать себя феями или знатными индийскими принцессами. Может быть, среди вас окажутся и пираты или Нефертити, а может, и величественная королева фей Мэб.

И снова восторженный девичий писк нарушает безмятежность церкви.

— Я буду великолепной королевой Мэб, — заявляет Фелисити. — Это как раз для меня, тебе не кажется?

Сесили приходит в ярость:

— Нет уж, Фелисити Уортингтон, это будет мой костюм!

— Ничего подобного. Я первая об этом подумала.

— Как это ты могла подумать первой, когда это сделала я!

— Леди! Изящество, обаяние, красота! — кричит миссис Найтуинг, стараясь заглушить шум.

Она напоминает нам и о девизе школы Спенс, и о наших манерах. Мы тут же съеживаемся, как цветочная клумба при порыве резкого холодного ветра.

— Есть и еще один сюрприз. Как вы знаете, наша мисс Мак-Клити несколько месяцев отсутствовала по настоятельным семейным делам. Я рада сообщить вам, что ее долг исполнен, и скоро она вернется к нам. Я получила от нее письмо, которое и прочту вам сейчас.

Миссис Найтуинг откашливается.

— «Дорогие леди школы Спенс! Я очень надеюсь, что вы все пребываете в добром здравии. Весна, должно быть, уже проливает свой свет на нашу дорогую школу. Пейзажи вокруг наверняка прелестны, и я надеюсь вскоре насладиться ими. Миссис Найтуинг спросила меня, могу ли я занять место, освобожденное мисс Мур, и я с радостью сообщила, что согласна. Я не собиралась навсегда оставаться в школе Спенс, но, похоже, я нужна там, а я всегда направляюсь туда, куда зовет меня долг. Искренне надеюсь увидеть всех вас еще до того, как закончится этот месяц. А до того желаю всем вам успеха в учебе и вкусной овсяной каши».

После этих слов раздается взрыв смеха, потому что овсянку в школе Спенс готовят ужасно.

— «А тех, кто вскоре расстанется с нами, я хочу попросить всегда помнить их обязательства, так же как и мечты. Любящая вас мисс Мак-Клити».

И снова начинается оглушительный шум: девушки возбужденно болтают и смеются. Хотя тоже взволнована, я не могу полностью отдаться веселью. Меня не оставляет чувство, что последние слова обращены ко мне, что это стрела, вылетевшая из натянутого лука мисс Мак-Клити, желающей вернуть Ордену его прежнее положение в сферах.

В последний раз я видела Клэр Сахиру Мак-Клити в Лондоне, во время рождественских каникул. Она делала вид, что налаживает отношения с братством Ракшана, и пыталась заставить меня провести ее в сферы. Когда я привязала магию к себе, она ожидала, что я верну силу Ордену, объединюсь с ним на его условиях. Но я отказалась, и она предостерегла меня, что не стоит враждовать с Орденом. А потом исчезла. Миссис Найтуинг ничего не говорила ученицам по поводу ее отсутствия. И вот теперь мисс Мак-Клити возвращается, а я гадаю, что это может предвещать мне.

Мы вываливаемся за древнюю дубовую дверь церкви по двое и по трое, азартно болтая о том, что нам предстоит.

— Я рада слышать, что мисс Мак-Клити возвращается, — говорит Сесили. — Вот уж воистину приятная новость!

— Надо приготовить песню или стихи, чтобы приветствовать нашу мисс Мак-Клити, — визгливо произносит Элизабет.

Ее голос режет мне уши.

К общей суматохе присоединяется Марта.

— О да! Я с удовольствием прочту какой-нибудь сонет мистера Шекспира.

— Я м-могла бы спеть для нее, — предлагает Энн.

Она тащится следом за всеми.

На мгновение все умолкают.

— Ох, Элизабет, у тебя такой чудесный голос! Почему бы тебе не спеть для нашей мисс Мак-Клити? — воркует Сесили, как будто Энн и не говорила ничего.

Сесили напоминает мне пчелу, вроде бы хлопотливо собирающую мед, но держащую при этом наготове весьма неприятное жало.

— Да, действительно, — быстро поддерживает ее Марта.

— Значит, договорились. Мы с Мартой прочитаем сонеты. Элизабет, ты споешь. Фелисити, может быть, и ты что-нибудь подготовишь вместе с нами?

Мне хочется, чтобы Энн как-то поборолась за себя, сказала бы Сесили, что та — настоящая жаба. Но Энн молчит. Она лишь замедляет шаг и отстает от нас.

— Энн! — зову ее я, протягивая руку.

Но она на меня не смотрит, не отвечает. Она отчетливо дает понять, что я теперь — одна из них. Мы расстанемся через несколько недель, но она уже отталкивает меня.

Отлично. Пусть будет так. Я спешу догнать остальных. Деревья, покрытые молодой зеленью, странно неподвижны. Сквозь полуголые ветки я вижу, как продвигаются дела в восточном крыле. Башня просто поражает. Я не в силах отвести от нее глаза, она притягивает меня, как магнит — иголку.

Со стороны стройки вдруг доносятся громкие крики и угрозы, и мы бросаемся вперед, чтобы выяснить, что случилось. На лужайке стоит группа мужчин, сжимая кулаки. Когда мы подходим поближе, я понимаю, что это не наши рабочие; это цыгане. Цыгане вернулись! Я обвожу взглядом их лица, надеясь увидеть Картика. Он ведь раньше путешествовал с ними. Но сегодня его среди них нет, и у меня падает сердце.

Рабочие выстраиваются в ряд позади своего мастера. Их вдвое больше, чем цыган, но они все равно держат наготове молотки.

— Что здесь происходит, из-за чего шум? — требовательно спрашивает миссис Найтуинг. — Мистер Миллер, почему ваши люди не работают?

— Да все эти цыгане, миссус, — сердито отвечает мистер Миллер. — Устроили тут переполох.

Высокий цыган со светлыми волосами и многозначительной улыбкой выходит из толпы. Его зовут Итал. Это тот самый цыган, который целовал Фелисити за лодочным сараем. Фелисити тоже видит его. И бледнеет. Держа шляпу в руке, Итал подходит к миссис Найтуинг.

— Мы просто ищем работу. Мы — плотники. Мы много строили, в разных местах.

— Убирайся отсюда, парень, — напряженно, тихо говорит мистер Миллер. — Это наша работа!

— Мы могли бы работать вместе.

Итал протягивает руку мистеру Миллеру. Но тот ее не принимает.

— Эй… тут приличные леди! Им не нужны грязные вороватые цыгане!

Миссис Найтуинг наконец вмешивается:

— На нашей земле многие годы останавливаются цыгане. И у нас никогда не было из-за них неприятностей.

Глаза мистера Миллера вспыхивают.

— Я вижу, мэм, что вы хорошая, милосердная леди. Но если вы будете с ними слишком добры, они никогда отсюда не уйдут. Им следует вернуться в свою страну.

Итал крепко сжимает шляпу, сгибая поля.

— Если мы туда вернемся, нас убьют.

Мистер Миллер широко улыбается.

— Вот видите? Они даже в родной стране никому не нужны! Вы же не захотите нанять цыган, миссус? Они вас ограбят до нитки.

Он понижает голос.

— А уж то, что тут так много юных леди, мэм… Что может случиться, я и гадать боюсь.

Мне не нравится мистер Миллер. У него фальшивая улыбка. Она не соответствует его ядовитым словам. Итал ничего не говорит в ответ, но по тому, как крепко он сжимает зубы, я понимаю, что именно ему хотелось бы сказать.

Миссис Найтуинг выпрямляется во весь рост, как она это делает, когда учиняет выговор кому-нибудь из нас.

— Мистер Миллер, я уверена, вы закончите работу до нашего бала.

— Ой, миссус, — возражает мистер Миллер, все так же не сводя глаз с Итала, — мы ведь из-за дождя так промедлили.

Миссис Найтуинг обращается к цыганам таким тоном, каким могла бы уговаривать разбаловавшихся детей отправиться спать:

— Благодарю вас за заботу, джентльмены. Но прямо сейчас нет необходимости в лишних руках.

Я провожаю взглядом уходящих цыган, все еще надеясь увидеть Картика. Миссис Найтуинг занята разговором с мистером Миллером, и я пользуюсь подвернувшейся возможностью. Зажав в ладони пенни, я спешу следом за цыганами.

— Простите, сэр… кажется, вы уронили вот это, — я протягиваю цыгану блестящую монетку.

Цыган прекрасно понимает, что я все выдумала; я вижу это по его недоверчивой улыбке. Он вопросительно смотрит на Итала.

— Это не наше, — качает головой Итал.

— Так будет ваше! — брякаю я.

— За что? — с любопытством спрашивает кто-то.

— Поосторожнее, ребята! — предостерегает Итал. — Мы ведь вроде грязи под их ногами.

Он бросает быстрый взгляд на Фелисити, которая старательно смотрит в другую сторону.

— Я просто хочу узнать, нет ли с вами мистера Картика.

Итал скрещивает руки на груди.

— А зачем он вам?

— Он искал работу кучера. А я случайно узнала о семье, которой как раз нужен возница, и подумала, что стоит сообщить ему.

Мне самой стыдно из-за этой лжи.

— Вот как? Ну и ну… — Итал пристально смотрит на меня. — Я не видел мистера Картика несколько месяцев. Может быть, он устроился работать в хорошую семью и не может сюда явиться, чтобы поиграть с тобой.

Меня как будто ударили, я чувствую себя по-настоящему оскорбленной, но гораздо больше жалит меня то, что никто с тех пор не видел Картика. И мне становится страшно: вдруг с ним случилось что-нибудь ужасное?

Миссис Найтуинг сгоняет девочек в стадо, и я спешу вернуться под ее начало. Я слышу, как Итал говорит цыганам:

— Не соблазняйтесь английскими розами. Их красота быстро вянет, а вот шипы остаются навсегда.

— Мисс Дойл! Что вы делали рядом с теми людьми? — бранит меня миссис Найтуинг.

— Да мне в ботинок просто камешек попал, — лгу я. — Я остановилась, чтобы его вытряхнуть.

— Скандал! — шепчет Сесили так громко, что могла бы разбудить мертвых.

Миссис Найтуинг берет меня за руку.

— Мисс Дойл, если вы не возражаете…

Ее слова заглушает громкий крик кого-то из рабочих.

— Ой! Там что-то есть!

Несколько мужчин заглядывают в яму между новой башней и стеной старого строения. Приносят лампу, один человек спускается. Мы следом за миссис Найтуинг подходим к месту событий, толпимся вокруг, надеясь хоть краешком глаза увидеть, что же там нашли.

Рабочие берутся за лопаты. Их перепачканные землей руки быстро движутся взад-вперед, убирая комья засохшей глины. Под землей действительно что-то есть; это камень, как будто от какой-то древней стены. На камне имеются странные отметины, но они слишком стертые и грязные, чтобы их можно было рассмотреть как следует. Мистер Миллер хмурится:

— Что бы это такое могло быть?

— Похоже на винный погреб, — предполагает рабочий с густыми кустистыми усами.

— Или темница, — с усмешкой говорит другой и подталкивает самого маленького из них. — Эй, Чарли! Веди себя хорошо, или как раз туда попадешь!

Он внезапно хватает парня за лодыжку, пугая до полусмерти, и мужчины разражаются грубым смехом.

Миссис Найтуинг берет лампу и подносит ее к старому камню. Она внимательно осматривает его, поджав губы, потом быстро передает лампу мистеру Миллеру.

— Похоже, это осталось от друидов, а может, даже от римлян. Говорят, в этой части страны сам Ганнибал мог проводить свои войска.

— Наверное, вы правы, миссус, — говорит коренастый рабочий. — Похоже на какой-то дорожный знак или вроде того.

А мне этот камень кажется странно знакомым, как сон, который не успеваешь запомнить до того, как он растает и навеки исчезнет из памяти. Я не могу удержаться, пальцы сами тянутся к нему. Дыхание учащается, ладони теплеют. Я хочу прикоснуться к камню…

— Поосторожнее, мисс!

Я едва не падаю в яму, но мистер Миллер отталкивает меня. Руки сразу остывают, меня как будто внезапно разбудили.

— Мисс Дойл! Вы слишком близко подошли! — выговаривает мне миссис Найтуинг. — Девушки, вам вообще не следует быть здесь, и я совершенно уверена, что некоторых из вас уже дожидается мадемуазель Лефарж.

— Да, миссис Найтуинг, — отвечаем мы, но не трогаемся с места.

— Может, нам убрать его отсюда, миссус? — спрашивает мистер Миллер, и меня охватывает то же самое странное ощущение, хотя я и не понимаю, почему.

Миссис Найтуинг кивает. Мужчины пытаются поднять камень. Они снова и снова повторяют попытку, их лица наливаются кровью, дыхание становится тяжелым. Самый высокий и сильный спрыгивает в яму и налегает на камень всем весом. И отходит в сторону.

— Ни на дюйм не сдвинулся, — говорит он.

— Что нам с ним делать, миссус?

Миссис Найтуинг качает головой.

— Он так давно здесь лежит… Оставьте его на месте.

 

Глава 8

Фелисити не простила меня за совет насчет леди Маркхэм, поэтому доступ в ее шатер в большом холле для меня закрыт. Нет, Фелисити не говорит, что не хочет меня там видеть, но она весело хохочет в ответ на тупые шуточки Сесили и подробно расспрашивает Элизабет о походе к портнихе, а любое произнесенное мной слово встречает с полным пренебрежением. Я наконец ухожу в кухню.

Там я с удивлением вижу, что Бригид оставила на плите блюдце с молоком. Еще более удивительно, что она прикрепила к стене у двери распятие, а на подоконники положила молодые веточки.

Я отрезаю себе горбушку ржаного хлеба.

— Бригид… — окликаю я, и экономка подпрыгивает на месте.

— Ох, ради всех святых! — говорит она, прижимая ладонь к сердцу. — Не надо вот так подкрадываться к старой Бригид!

— Что ты делаешь? — спрашиваю я. — У нас тут что, есть кошка?

— Нет, — отвечает Бригид, хватаясь за свою корзинку с шитьем. — И это все, что я могу вам сказать.

Но Бригид всегда готова сказать довольно много на любую тему. Нужно просто выманить из нее очередную сплетню.

— Пожалуйста, Бригид! Я ни единой душе не проболтаюсь! — обещаю я.

— Ну…

Она жестом предлагает мне сесть рядом с ней перед очагом.

— Это для защиты, — шепчет она. — Крест и листья рябины на окнах — тоже для этого.

— Защита от чего?

Бригид втыкает иглу в ткань и вытаскивает ее с другой стороны.

— Восточное крыло. Неправильно это — снова отстраивать проклятое место.

— Ты хочешь сказать, оно проклято из-за пожара и потому, что там погибли девушки?

Бригид вертит головой, чтобы убедиться: нас никто не подслушивает. Шитье падает на ее колени.

— Ну да, из-за этого, только я и раньше всегда чувствовала, что там что-то неладно.

— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я и откусываю хлеб.

— Ну, такие вещи обычно чувствуешь всеми печенками. — Бригид касается креста, который всегда носит на шее. — И еще я однажды слышала, как миссус Найтуинг что-то спрашивала у миссус Спенс насчет восточного крыла, и миссус Спенс, да примет ее Господь в сонм ангелов, говорила, что не стоит тревожиться, что она больше ничего туда не допустит, даже если ей придется умереть. Я тогда просто с головы до ног задрожала!

Евгения Спенс действительно отдала жизнь ради того, чтобы спасти всех от тварей Зимних земель. Хлеб, который я жевала, вдруг показался мне совсем сухим.

Бригид посмотрела в окно, на темнеющий за школой лес.

— Лучше бы они оставили все как есть…

— Но, Бригид, подумай, как чудесно будет все выглядеть, когда работы закончатся! — возражаю я. — Разве это не прекрасное подношение памяти миссис Спенс?

— Ну да, будет. Только…

Она сжимает пальцами мой подбородок.

— Вы ведь не расскажете никому о молоке?

Я качаю головой.

— Конечно, нет.

— Вы хорошая девушка.

Она гладит меня по щеке, и этот жест куда лучше, чем какие-нибудь чары, помогает моей душе избавиться от призраков.

— Когда вы здесь впервые появились, в траурной одежде, я подумала, что вы — самое странное существо на свете. Это все ваши зеленые глаза… они мне напомнили ту бедняжку, Мэри Доуд, что погибла в огне вместе с подругой, Сарой. Но вы совсем на них обеих не похожи. Ничуть.

— Спасибо за хлеб, — говорю я, хотя он и упал в желудок свинцовой тяжестью.

— Всегда пожалуйста, детка. А теперь лучше идите обратно. Вас могут хватиться.

Она снова оглядывается на темноту за окнами.

— Нет, нехорошо это — отстраивать его. Я просто чувствую. Нехорошо.

Когда я поднимаюсь по лестнице в свою комнату, всевидящие глаза Евгении Спенс пристально наблюдают за мной. Ее седые волосы уложены по моде тех дней, с кудряшками на лбу и массой локонов на затылке. На ней платье с высоким воротником и затейливыми оборками, сбегающими двумя волнами по светло-зеленому лифу; Евгения Спенс не носила, похоже, ни скучного серого, ни черного. А на ее шее висит амулет — глаз и полумесяц, тот самый, который теперь ношу я, спрятав под платьем.

«В вашей смерти виновата моя матушка…»

Я достаю дневник матери и перечитываю то место, где говорится о героизме Евгении, о том, как она предложила в жертву себя, чтобы спасти Сару и мою мать.

— Я все равно получу свою плату! — взвыла тварь, быстро хватая Сару за руку.

Евгения крепко сжала губы.

— Мы должны поспешить в Зимние земли.

В следующий миг мы оказались в этой страшной сфере, полной льда и пламени, и толстых голых деревьев, и неизбывной тьмы вечной ночи. Евгения выпрямилась во весь рост.

— Сара Риз-Тоом, ты не затеряешься в Зимних землях! Вернись вместе со мной. Вернись!

Тварь обернулась к ней.

— Она сама меня пригласила. И она должна заплатить за это, иначе равновесие сфер будет нарушено.

— Я займу ее место.

— Что ж, пусть будет так. Ты обладаешь большой силой, так мы сможем много чего с тобой сделать. Мы сможем даже вовремя прорваться в другой мир.

Евгения сунула мне свой амулет с Оком Полумесяца.

— Мэри, беги! Уводи Сару через дверь, а я запру сферы!

Тварь схватила Евгению, и она закричала от боли. Ее глаза наполнились такой мольбой, что у меня перехватило дыхание, потому что я никогда прежде не видела Евгению испуганной.

— Сферы должны быть закрыты, пока мы не отыщем снова наш путь! Ну же… беги! — закричала она.

И это был последний раз, когда я видела Евгению. Она громко выкрикивала чары, запирающие сферы, несмотря на то что ее уже поглощала тьма… и поглотила, не оставив следа.

Я закрываю дневник и ложусь на спину, гляжу в потолок и думаю о Евгении Спенс. Если бы она не отдала амулет и не запечатала сферы, невозможно и представить, какое зло могло бы прорваться в наш мир. Своим поступком она спасла нас всех, хотя и ценой собственной гибели. Остается только гадать, что произошло с ней, какую ужасную судьбу встретила великая Евгения Спенс из-за ошибки моей матери, и смогу ли я хоть когда-нибудь все исправить.

Ко мне приходят сны, но они не успокаивают, а тревожат. Хорошенькая леди в платье цвета лаванды и такой же шляпке мчится сквозь густой туман лондонских улиц. Рыжеватые волосы падают на испуганное лицо. Она кивает мне, предлагая следовать за ней, но я не могу; ноги тяжелые, как свинец, и я ничего не вижу. Булыжники мостовой покрыты афишами какого-то представления. Я читаю: «Доктор Теодор Ван Риппль — невероятный иллюзионист!»

Туман редеет, и я поднимаюсь по ступеням школы, мимо огромного портрета Евгении Спенс. Я карабкаюсь вверх и вверх, пока не оказываюсь на крыше — прямо в ночной рубашке. Меня пронизывает ветер. На горизонте собираются грозовые тучи. Внизу рабочие продолжают восстанавливать восточное крыло. Их руки двигаются стремительно. Каменная колонна растет и растет. Вдруг лопата ударяется в землю. Она уткнулась во что-то. Мужчины смотрят на меня. «Не откроете ли это, мисс?»

Леди в лавандовом платье шевелит губами. Она пытается сказать мне что-то, но я не слышу ни звука, только вижу тревогу в ее глазах. Внезапно все начинает очень быстро меняться. Я вижу какую-то комнату, освещенную единственной лампой. Слова. Нож. Бегущая леди. Чье-то тело плывет в воде. Я слышу тихий шепот: «Иди ко мне…»

Я внезапно просыпаюсь. Мне хочется снова заснуть, но я не могу. Что-то зовет меня, заставляет спуститься вниз, выйти на лужайку, где полная луна льет маслянисто-желтый свет на деревянный скелет восточного крыла. Башня вздымается к низко нависшим тучам. Ее тень протянулась через лужайку и касается моих босых ног. Трава холодная от росы.

На крыше спят горгульи. Земля гудит у меня под ногами. И меня опять тянет к башне и к камню, лежащему там. Я подхожу к яме. Каркас восточного крыла нависает над головой, ночные облака мечутся, словно их хлещут кнутом. Око Полумесяца светится, и в его слабом свете я вижу очертания камня… он похож на мой амулет.

У меня начинает покалывать пальцы. Дрожь пробегает по всему телу. Нечто внутри меня рвется на свободу. Я не могу это удержать, и я боюсь того, чем это может оказаться.

Я кладу ладони на камень. Сквозь меня проносится волна силы. Камень вспыхивает золотисто-белым сиянием, а мир вокруг чернеет. Как на негативе фотографии: позади меня здание школы, передо мной — каркас восточного крыла, а дальше — лес. Но я поворачиваю голову, и мне кажется, будто между мной и лесом что-то мерцает. Я моргаю, стараясь понять, что это такое, крепко зажмуриваюсь…

И когда я снова смотрю в ту сторону, я вижу очертания двери.

— Джемма, почему ты нас разбудила посреди ночи? — спрашивает Фелисити, протирая глаза.

— Увидишь, — говорю я.

Фелисити дрожит, она в одной лишь ночной сорочке.

— Мы могли бы по крайней мере взять плащи…

Энн обнимает ее за талию. Зубы у нее стучат.

— М-мне хочется вернуться в-в постель. Если миссис Найтуинг нас за-заметит…

Энн оглядывается, боясь увидеть за нашими спинами директрису.

— Обещаю, вы не разочаруетесь. Быстрее! Становитесь здесь.

Я показываю подругам место рядом с башней, ставлю лампу у их ног. Лампа бросает на девушек странный белый свет.

— Если это какая-то детская выходка, я тебя просто убью! — предупреждает Фелисити.

— Нет.

Я встаю над древним камнем и закрываю глаза. Ночной холод щиплет кожу.

— Джемма, ну в самом-то деле! — жалобно произносит Фелисити.

— Тихо! — огрызаюсь я. — Мне нужно сосредоточиться.

Голос сомнения жужжит в ушах: «Ничего не выйдет! Ты утратила силу!»

Но я не желаю слушать. Не в этот раз. Я медленно изгоняю страх. Земля вибрирует под ступнями. Сама почва, кажется, взывает ко мне, поддерживая чарами. В пальцах бьется энергия, и это одновременно и пугает, и возбуждает. Я открываю глаза и протягиваю руку, ищу тайную, скрытую дверь. Я не столько вижу ее, сколько ощущаю. И это — чувство изысканной жажды и радости. Рана желания, которая не может быть исцелена. Дверь нашептывает мне тайны, которые я не в силах постичь, на языке, которого я не понимаю. Завывает ветер. Он бросает на нас маленькие смерчи пыли.

Земля слабо мерцает. Снова появляются неясные очертания двери.

— Вот это да! — выдыхает Энн.

Фелисити осторожно протягивает руку.

— Ты уверена, что она ведет в сферы?

— В ночь пожара тварь из Зимних земель явилась, чтобы забрать Сару, — напоминаю я подругам. — А Евгения Спенс предложила себя вместо нее. Она бросила свой амулет — вот этот самый амулет — моей матери и запечатала дверь в сферы. А восточное крыло сгорело. И все следы двери исчезли.

— Но мы не знаем, та ли это дверь, — дрожа, говорит Энн. — Она может вести куда угодно. Даже в Зимние земли.

— Я намерена воспользоваться этим, — говорю я, цепляясь за мелькнувшую надежду.

— Н-но мы можем угодить в ло-ловушку, — возражает Энн.

— Мы уже в ловушке, — говорит Фелисити. — И я хочу узнать, что случилось с Пиппой.

Она берет меня за руку. Я подхватываю лампу.

— Энн?

Я протягиваю ей руку, в которой держу лампу, и Энн крепко сжимает мое запястье холодными пальцами. Я глубоко вздыхаю, мы шагаем вперед. На мгновение кажется, будто мы падаем, а потом все исчезает, и остается только тьма. Она пахнет затхлостью и чем-то сладким.

— Джемма? — шепотом окликает меня Энн.

— А что случилось с Фелисити?

— Я здесь, — звучит голос Фелисити. — Где бы мы ни находились.

Я держу лампу перед собой, она освещает несколько футов пространства впереди. Мы в каком-то длинном коридоре. Свет падает на высокий сводчатый потолок, сложенный из светлых камней. Сквозь щели в стенах тут и там свисают корни. За нашими спинами мирно дремлет школа Спенс, но она как будто отделена от нас огромным стеклом; мы идем дальше.

— Да?

Стены неясно светятся, словно путь нам освещают сотни крошечных светлячков, а позади нас они снова гаснут. Коридор извивается, поворачивает самым затейливым образом.

Голос Энн пробуждает в туннеле эхо:

— Только бы нам не потеряться, Джемма!

— Ты можешь помолчать? — сердится на нее Фелисити. — Джемма, надеюсь, ты не ошибаешься.

— Идемте, идемте, — говорю я.

Мы подходим к какой-то стене.

— Ну вот, тупик, — произносит Энн дрожащим голосом. — Я так и знала.

— Ох, да уймись ты! — рявкает Фелисити.

Но это должно быть здесь. Я не собираюсь отступать. «Высвободи магию, Джемма. Почувствуй ее. Развяжи ее силу».

Не знаю, что это взывает ко мне. Как если бы сами камни пробудились. В стене появляются очертания новой двери, по краям пробивается ослепительный свет. Я толкаю дверь. Она распахивается, выбросив в воздух облако пыли, как будто была заперта долгие века, — и мы ступаем на луг, полный благоухающих роз. Небо над нами ярко-голубое с одной стороны и золотисто-оранжевое, закатное — с другой. Это то самое место, которое так хорошо нам знакомо, но которого мы так давно не видели.

— Джемма, — мурлычет Фелисити; ее переполняет благоговейное ликование. — Мы это сделали! Мы наконец-то вернулись в сферы!

 

Глава 9

— Как здесь прекрасно! — кричит Фелисити.

Она кружится на месте до тех пор, пока не падает в высокую траву, продолжая хохотать.

— Ох, это самая волшебная, великолепная весна, какую я только видела! — бормочет Энн.

И это действительно так. Длинные бархатные канаты мха свисают с деревьев, их много, они образуют тонкий зеленый занавес; ветви покрыты розовыми и белыми цветами. Мягкий ветерок сбрасывает цветки на нас. Цветы ложатся на мои волосы, их аромат нежен, как сад после дождя. Я растираю цветок между пальцами и вдыхаю запах; я хочу быть уверенной, что это происходит на самом деле, что я не сплю.

— Мы и правда здесь? — спрашиваю я, пока Фелисити закутывается в длинный хвост мха, словно это горностай.

— Да, мы здесь, — заверяет меня подруга.

Впервые за много месяцев в моей душе пробуждается настоящая надежда: если я могу это сделать, если я могу войти в сферы вместе с подругами, значит, не все еще потеряно.

— Но это не наш сад, — говорит Энн. — Где это мы?

— Я не знаю, — отвечаю я, оглядываясь по сторонам.

Высокие каменные плиты, стоящие вроде бы в случайном порядке, напоминают мне о Стоунхендже. Между ними вьется грязная тропинка, уводящая от двери в глубь сфер. Дорожку едва можно рассмотреть, наверное, ею не пользовались очень давно.

— Вон там какая-то тропинка, — говорю я. — Идем по ней.

Когда мы отдаляемся, дверь тает в камнях.

— Джемма! — пугается Энн. — Она исчезла!

Сердце как будто стиснули тугой петлей. Я пытаюсь не потерять рассудок. Шагаю к камням — и светящаяся дверь вновь появляется.

— Ох, слава небесам! — говорю я с облегчением.

— Идемте! — просит Фелисити. — Я хочу увидеть сад. Я хочу…

Она не договаривает.

Мы идем по тропинке между камнями. Несмотря на то что на них оставили множество отметин время и грязь, камни горделиво демонстрируют резные изображения множества женщин. Иные из них молоды, как мы; другие — старые, как сама земля. Некоторые, без сомнения, воительницы, они держат мечи, подняв их навстречу солнечным лучам. Одна сидит в окружении детей и оленят, а ее длинные волосы волнами падают на землю. Другая, одетая в металлическую кольчугу, сражается с драконом. Жрицы. Королевы. Матери. Целительницы. Все возможные качества женщины представлены здесь.

Энн, разинув рот, уставилась на женщину с драконом.

— Как ты думаешь, кто они такие?

— Наверное, они из Ордена, а может, и еще старше, — говорю я.

Я провожу рукой по изображению трех женщин на длинном судне вроде баржи. Та, что слева, совсем молода; та, что справа, немного старше; а в центре высечена старая карга, держащая над головой фонарь с таким видом, словно кого-то ждет. Картина рождает странное ощущение, словно я мельком заглянула в будущее.

— Они удивительны, правда?

— Что в них действительно удивительного, так это то, что на них нет этих чертовых корсетов, — хихикает Фелисити. — Ох, Джемма, давай поспешим! Я просто не в силах уже ждать!

Тропинка ведет нас через поле высокой пшеницы, мимо аккуратных рядов оливковых деревьев и грота, где раньше стояли руны Оракула. И вот наконец мы оказываемся в саду, который привыкли считать нашей территорией.

Как только мы ступаем на знакомую землю, Фелисити бегом бросается вперед.

— Пиппа! — кричит она. — Пиппа! Пиппа, это я, Фелисити! Мы вернулись!

Она заглядывает кругом, за все деревья, за камни.

— Где же она?

Я не в силах признаться, о чем думаю, — наша дорогая подруга Пиппа навсегда потеряна для нас. Или она перешла наконец через реку в мир по другую сторону от нашего, или она связалась с тварями Зимних земель и стала нашим врагом.

Я жду, когда искра магии вспыхнет во мне, но — нет, ничего такого, что было в прошлом, не происходит. Я утратила навыки, похоже.

«Ладно. Начни с чего-нибудь простого, Джемма».

Я хватаю горсть листьев и сжимаю их в кулаке.

А потом закрываю глаза. Сердце начинает биться быстрее, потом меня вдруг охватывает жаром. Вся моя жизнь — весь опыт, все переживания, прошлое и настоящее — молнией проносится сквозь меня. Кровь наполняется чем-то новым. Губы расплываются в восторженной улыбке. И когда я открываю глаза, листья в ладони превращаются в рубины.

— Ха! Посмотрите! — кричу я.

Я швыряю драгоценности вверх, и они сыплются обратно красным дождем.

— Ох, как давно мы не играли с магией!

Энн тоже набирает пригоршню листьев и дует на них. Листья взлетают от ее дыхания и медленно опускаются к ногам. Она хмурится.

— Я хотела, чтобы они превратились в бабочек.

— Эй, дай-ка я попробую!

Фелисити хватает горсть листьев, но как она ни старается, они не превращаются ни во что.

— Почему я не могу их изменить? Что случилось с магией? И как же у тебя получились рубины, Джемма?

— Я просто захотела, и они появились, — отвечаю я.

— Джемма, а ты умна! Ты и правда привязала магию к себе! — говорит она со смесью благоговения и зависти. — Должно быть, теперь вся она до последней капли живет в тебе.

— Похоже, это действительно так, — говорю я, но сама не могу в это поверить.

Я поворачиваю руки ладонями вверх, потом ладонями вниз и смотрю на них так, как будто в первый раз вижу. Но это все те же самые обыкновенные веснушчатые руки, которые всегда у меня были… и тем не менее…

— Сделай что-нибудь еще! — приказывает Фелисити.

— Что, например? — спрашиваю я.

— Преврати вот это дерево в дракона…

— Только не в дракона! — испуганно перебивает ее Энн.

— Или преврати этот цветок в красивого джентльмена…

— Да, это мне нравится, — кивает Энн.

— Ох, честно, Джемма! В тебе ведь теперь целый Храм! Делай что вздумается!

— Хорошо.

У моих ног лежит небольшой камешек.

— Хм… я сейчас превращу его… ну, в…

— Сокола! — кричит Фелисити.

А Энн одновременно восклицает:

— В принца!

Я касаюсь камня и ощущаю, что мы с ним словно стали единым целым; я слилась с землей, стала ее частью. Что-то скользкое ударяется о мою ладонь с громким «ква!». Лягушка, вытаращив большие глаза, оглядывается вокруг, должно быть, потрясенная, что перестала быть камнем.

Энн морщится.

— Я-то надеялась на принца!

— Но ты можешь поцеловать лягушку! — предлагаю я, и Фелисити смеется.

Энн срывает маргаритку и по одному общипывает лепестки.

— Если ты собрала в себе всю силу, Джемма, что это означает для нас?

Смех Фелисити прерывается.

— Ты нам не оставила совсем ничего…

— Но как только мы заключим союз с другими племенами в сферах и ударим по рукам, мы разделим магию…

— Да, но на это могут уйти месяцы, — возражает Фелисити. — А прямо сейчас что?

Энн кладет на колени изуродованную маргаритку. Она не хочет смотреть на меня. Мгновение назад меня переполняла радость. А теперь я чувствую себя ужасно виноватой из-за того, что обладаю силой, а мои подруги — нет.

— Если я — Храм, со всей его магией, — запинаясь, говорю я, — тогда я должна суметь поделиться ею с вами, как делился с нами Храм.

— Я хочу попробовать, — тут же говорит Фелисити.

Она кладет ладонь мне на руку. Ее жадные пальцы греют сквозь рукав, и мне хочется стряхнуть их. Я ведь не знаю, что будет, если я передам часть магии Фелисити; не останется ли мне слишком мало? Не захватит ли она сама еще больше?

— Джемма? — произносит Фелисити.

В ее глазах горит такая надежда — я была бы последней дрянью, если бы отказала подругам.

— Дай мне руки, — говорю я.

Через секунду мы крепко держимся за руки. Я чувствую притяжение, почти изысканную боль. Как будто мы стали одним человеком. В моей голове звучат обрывки мыслей Фелисити. Свобода. Сила. Пиппа. «Пиппа» — самое сильное желание, и я ощущаю тоску Фелисити по утерянной подруге как глубокую рану. Мы разъединяем руки, и мне на мгновение приходится прислониться к дереву.

Фелисити широко улыбается.

— Я ее чувствую! Я ее чувствую!

Поверх ее ночной сорочки появляются сияющие доспехи. Волосы Фелисити свободно падают. В руке возникает лук. На другой сидит сокол.

— Ох, если бы все эти старые тетки видели меня сейчас!

Она начинает говорить важным, властным тоном:

— Боюсь, леди Рэмсботтом, что, если вы еще раз бросите на меня презрительный взгляд, мне придется велеть моему соколу сожрать вас!

Энн глядит с надеждой.

— Что ж, давай руки, — говорю я.

И вот Энн уже смотрит на собственные руки так, словно не в силах поверить в чудо, произошедшее с ее кожей.

— Я опять чувствую себя живой, — говорит она, смеясь сквозь слезы. — Я как будто умерла уже внутри, но теперь… Ох, ты сама-то чувствуешь?

— Да, — киваю я, дрожа от волнения. — Да!

Энн создает для себя средневековое платье из золотой ткани. Она похожа на принцессу из волшебной сказки.

— Энн, ты прекрасна! — восклицаю я.

Мне хочется, чтобы эта ночь никогда не кончалась.

Фелисити отпускает сокола. Он взлетает все выше и выше, парит, описывая над нами круги. Сокол свободен, и даже сами небеса не могут его остановить.

Река звоном струй заявляет о появлении чего-то нового. Огромный корабль, поскрипывая, качается на волнах. На носу — здоровенное пугающее существо с зеленым лицом, желтыми глазами и массой шипящих змей на голове. Горгона!

— Горгона! — кричу я. — Горгона, это я, Джемма! Мы вернулись!

— Приветствую тебя, высокая госпожа, — откликается горгона шипящим низким голосом.

В ее глазах я не вижу ни удивления, ни радости. Она прижимается к поросшему травой берегу и опускает борт-крыло, чтобы мы могли подняться на палубу. Доски — серые, потрепанные водой и временем. Вдоль поручней висят серебристые сети, путаница веревок. Корабль велик, но тускл, грязен. Много веков назад гордая воительница была заключена в этом корабле в наказание за участие в бунте против Ордена. Теперь она вольна покинуть свою тюрьму, но пока что этого не сделала.

— Мы ждали тебя раньше.

— Я не могла войти в сферы с тех пор, как мы виделись в последний раз. Я уже боялась, что никогда сюда не вернусь. Но наконец-то мы здесь, и, ох, горгона, ты как, в порядке? Ну конечно, у тебя все хорошо!

Меня переполняет радость, потому что ко мне вернулась магия. Я ощущаю, как она горит в крови. Да, мы наконец-то вернулись в сферы. Мы вернулись домой.

Я осторожно пробираюсь на нос корабля и усаживаюсь рядом с зеленым лицом горгоны. Змеи на ее голове раскачиваются взад-вперед, наблюдая за мной, но не пытаются напасть.

Горгона прищуривает глаза, всматриваясь в горизонт.

— Сферы в последние дни странно затихли. Я ничего не слышала о тварях Зимних земель.

— Я бы подумала, что это хорошая новость.

— Хотелось бы мне, чтобы это было так… — бормочет горгона.

— А как Пиппа? — спрашиваю я тихо, чтобы меня не услышали Фелисити и Энн. — Ты ее видела?

— Нет, — отвечает горгона, и я сама не понимаю, то ли мне легче от этого, то ли я испугалась. — Я весьма обеспокоена, высокая госпожа. Такого не бывало — чтобы так долго не было новостей о тех тварях.

Воздух напоен цветочными ароматами. Река нежно напевает, как всегда. Магия горит во мне с такой сладкой яростью — представить невозможно, что может случиться плохое.

— Может быть, они сдохли, — предполагаю я. — Или наконец перешли на другую сторону.

Змеи приподнимаются и сворачиваются кольцами на массивной голове горгоны, их розовые язычки то и дело высовываются из маленьких безжалостных пастей.

— Я что-то не видела ни одной души, пересекающей реку.

— Но это не значит, что они ее не переходили. И вполне может быть, никому больше не нужна помощь.

— Может быть, — шипит горгона, но на ее лице по-прежнему тревога. — Впрочем, есть и другие неотложные дела. Филон тебя ищет. Лесной народ не забыл твоего обещания заключить с ним союз, взяться за руки перед Храмом, чтобы получить частицу магии. Отвезти тебя к ним прямо сейчас?

Я провела в сферах не более получаса, и на меня уже навалились обязательства.

— Мне кажется…

Я оглядываюсь на подруг, набирающих пригоршни лепестков и подбрасывающих их; лепестки падают, превращаясь в серебряные снежинки.

— Не сию минуту.

Желтые глаза горгоны пронзают меня насквозь.

— Ты не хочешь делиться магией?

Я спрыгиваю на берег, наклоняюсь и всматриваюсь в свое отражение в реке. Оно тоже внимательно смотрит на меня. Похоже, даже оно чего-то от меня ждет.

— Горгона, я ведь думала, что все потеряла. Я только что вернулась сюда. Мне нужно исследовать сферы и магию, разобраться, определить наилучший курс, — медленно говорю я. — И мне необходимо сделать то же самое в моем мире. Мне хочется помочь друзьям, изменить нашу жизнь, пока мы можем это сделать.

— Понимаю, — говорит горгона, но я не знаю, что она при этом чувствует.

Огромное существо чуть слышно ворчит:

— Есть и другие причины для опасений, высокая госпожа.

— Что ты имеешь в виду?

— Никогда до сих пор не было такого, чтобы всю магию удерживал кто-то один. Должно быть равновесие между хаосом и порядком, тьмой и светом. Но после того, как ты привязала к себе всю магию Храма, в сферах нет равновесия. Такая сила может изменить тебя… и может изменить саму магию.

Радость испаряется. Я бросаю в реку маленький камешек. По моему отражению кругами бегут волны, искажая лицо так, что я его не узнаю.

— Но если я удерживаю всю магию, то другим просто нечего взять, — я высказываю мысль, только что пришедшую в голову. — И сферы могут наконец оказаться в безопасности. Но…

Я гляжу на Энн, которая срывает с дерева листок и легким дуновением превращает его в бабочку.

— Но я не стану удерживать ее долго.

— Это обещание? — шипит горгона, ее желтые глаза смотрят на меня в упор.

— Да, я обещаю.

Горгона встревоженно окидывает взглядом горизонт.

— Мы слишком многого не знаем о Зимних землях, высокая госпожа. Так что лучше заключить союз, и побыстрее.

Мне непонятен страх горгоны. Я до сих пор ничего подобного в ней не замечала.

— Скажи Филону…

Я умолкаю. Что я могу передать Филону? Что мне нужно время? Что я ни в чем не уверена, кроме того, что счастлива в сферах… и пока не готова расстаться с этим счастьем?

— Скажи ему, что мы обсудим этот вопрос.

— Когда? — настойчиво спрашивает горгона.

— Скоро.

— Как скоро?

— Как только я вернусь, — быстро отвечаю я.

Мне хочется присоединиться к подругам.

— Я буду ждать твоего возвращения, высокая госпожа.

С этими словами горгона закрывает глаза и засыпает.

Мы играем долгие часы, магия свободно плывет в наших телах, кажется, будто нам принадлежит само время. Надежда, дремавшая в каждой, оживает и расцветает, кружатся головы от радости и возможностей, которые дала магия. Фелисити лениво раскачивается на качелях, которые соорудила себе из мягких, густо поросших листьями виноградных лоз. Лозы ласкают ее, а она касается пальцами ног бархатной травы.

— Если бы только мы могли показать миру всю глубину нашей силы… — медленно произносит она, улыбаясь.

Энн срывает одуванчик, высунувшийся из высокой травы.

— Я бы тогда очутилась на сцене, рядом с Лили Тримбл.

Я поправляю подругу:

— Тогда Лили Тримбл умоляла бы тебя разрешить ей встать рядом с тобой!

Энн драматически прижимает руки к груди.

— Жизнь есть обман!

— Браво!

Мы с Фелисити аплодируем.

— Ох, и я была бы очень, очень красивой. И богатой! И я бы вышла замуж за графа и родила бы десятерых детишек!

Энн закрывает глаза, сосредоточившись на своих желаниях, и дует на одуванчик, но ветер уносит лишь часть его пушинок.

— А чего хотела бы ты, Джемма? — спрашивает Фелисити. — О чем ты мечтаешь?

Чего я хочу? Почему этот простой вопрос — всего в три слова — кажется таким сложным, что на него не найти ответа? Мне бы хотелось того, чего быть не может: чтобы матушка была жива, чтобы отец был здоров. Чтобы я стала поменьше ростом, покрасивее, более привлекательной и не такой заумной. Боюсь, именно таковы мои желания. Мне бы хотелось снова стать ребенком, жить в тепле, под защитой родителей, но в то же время я хочу и кое-чего куда более опасного: целоваться с неким индийским юношей, которого я не видела с самого Рождества. Я запуталась в страстях, предчувствиях, опасениях, желаниях. Похоже, я вечно стремлюсь к чему-то и почти никогда не достигаю этого.

Подруги ждут ответа.

— Мне бы хотелось научиться делать безупречный реверанс, чтобы не оскандалиться перед ее величеством.

— Да, без магии тут не обойтись, — сухо произносит Энн.

— Спасибо за ваше доверие. Я весьма его ценю.

— А мне хотелось бы вернуть Пиппу, — говорит Фелисити.

Энн прикусывает нижнюю губу.

— Джемма, а ты действительно полагаешь, что она затерялась в Зимних землях?

Я окидываю взглядом бесконечный цветущий луг. Цветы покачиваются на легком ветерке.

— Я не знаю.

— Не затерялась она, — сердито говорит Фелисити, и ее щеки алеют.

— Но она именно туда направлялась, — осторожно напоминаю я.

Когда мы в последний раз видели нашу милую подругу, она превращалась, становилась такой, как твари Зимних земель… Она хотела, чтобы я с помощью магии вернула ее в наш мир, но я не могла. Мертвые не возвращаются. Это нечто вроде закона, который я не могу нарушить, и Пиппа возненавидела меня за это. Иной раз мне кажется, что и Фелисити тоже меня ненавидит.

— Я знаю Пиппу, сколько раз тебе говорить! Она бы никогда не бросила меня вот так!

— Возможно, мы скоро ее увидим, — говорю я.

Но я не жажду этой встречи. Если Пиппа превратилась в тварь Зимних земель, она перестала быть нашей подругой. Она враг.

Фелисити выхватывает меч и бросается к деревьям.

— Куда ты? — кричу я.

— Искать Пиппу! А вы можете идти со мной, а нет — значит, нет.

Конечно, мы спешим за ней. Ведь если уж Фелисити что-то взбрело в голову, нечего и обращаться к ее разуму. Да мне и самой хочется знать правду, но я надеюсь, что мы не увидим Пиппу. Ради нее и ради нас, я надеюсь, что она пересекла реку и ушла в мир по ту сторону от нашего.

Фелисити ведет нас по пышно цветущему лугу. Пахнет гиацинтами и любимым трубочным табаком отца, свежими доса и еще туалетной водой матушки, розовой. Я оглядываюсь вокруг, почти всерьез ожидая увидеть где-то позади матушку. Но ее здесь нет. Она ушла, умерла почти год назад. Иногда я так тоскую по ней, что не могу дышать, у меня болят ребра. А иногда я замечаю, что кое-что забыла — очертания ее губ или звук ее смеха… и никак не могу вызвать их в памяти. Когда такое случается, я чуть ли не панически стараюсь все вспомнить. Я боюсь, если не сумею в точности удержать все эти воспоминания, то потеряю ее навеки.

Мы доходим до макового поля под Пещерами Вздохов. Яркие алые цветы показывают черные сердцевинки. Фелисити срывает мак и затыкает за ухо. Высоко над нами вздымается утес. От горшков с тлеющими благовониями поднимаются радужные клубы дыма там, на самом верху, где хаджины, неприкасаемые, охраняют Храм с колодцем вечности. Именно там я в последний раз видела Цирцею.

«Она мертва, Джемма! Ты убила ее».

Но я слышу во сне ее голос, и Цирцея твердит, что по-прежнему жива. Я вижу ее лицо, призрачно-белое, в глубине колодца…

— Джемма, в чем дело? — спрашивает Энн.

Я встряхиваю головой, как будто это поможет навсегда выбросить из памяти Цирцею.

— Ни в чем.

Мы идем, пока пышная зелень лугов не сменяется густыми зарослями искривленных деревьев. Небо здесь темное, словно перепачканное сажей. Нет ни цветов, ни кустарника. И нет цвета, кроме коричневого тона колючих деревьев и серости неба над ними.

— Ух! — выдыхает Фелисити.

Она поднимает ногу и показывает подошву ботинка. К ней прилипло что-то темное и рыхлое, как подгнивший фрукт. На деревьях висят многочисленные гроздья ягод. Но вид у них дурной, похоже, они давно испортились.

— Ох, да что тут такое случилось? — громко произносит Энн, сдирая с ветки куски коры, превратившейся в труху.

— Не знаю, — отвечаю я. — Давайте все сделаем как раньше?

Мы кладем ладони на ствол дерева. Попортившаяся кора обретает цвет. Сквозь нее прорываются листья — с таким звуком, как будто лопается сама земля. Из сухой пыльной почвы пробиваются виноградные лозы. Сморщенные ягоды на ветвях наливаются пурпурно-красным соком; ветки сгибаются под их тяжестью. Магия стремительно течет во мне, я чувствую себя такой же зрелой и прекрасной, как эти фрукты.

Я хватаю за руку Энн, и она вскрикивает, когда я начинаю кружить ее в отчаянном вальсе. Фелисити присоединяется к нам и, конечно, желает вести. Мы кружимся и кружимся, стремительно и радостно, и мое счастье питается счастьем подруг.

Внезапно где-то вдали слышится раскат грома; небо становится болезненно-красным, как стертая до крови кожа. Я отпускаю руки подруг, мы разлетаемся в стороны. Энн падает с громким: «Упс!..»

— Джемма, ты что?

— Видите? — спрашиваю я и спешу к тропе. — Небеса вот-вот разверзнутся.

Фелисити смотрит в небо, снова затянувшееся унылой серостью.

— Идемте, сюда, — говорю я, уводя их дальше. Вскоре мы оказываемся перед длинной стеной ежевики, колючки остры и многочисленны.

— Где?

— А теперь что? — спрашивает Энн.

Сквозь небольшой разрыв в ежевичной стене я вижу странную смесь зелени и камней, тумана и кривых деревьев, весьма похожих на английские вересковые пустоши из волшебных сказок сестер Бронте. А еще дальше что-то поднимается из тумана.

— Что это там? — прищуриваюсь я.

Фелисити тоже всматривается сквозь щель.

— Безнадежно. Я ничего не могу рассмотреть. Давай поищем, как туда пробраться.

Она делает несколько шагов по утоптанной тропе, останавливается и проверяет крепость колючей стены.

— Ах!

Я отдергиваю руку. В рассеянности я укололась об огромный шип. На кончике пальца выступает капля крови. И тут же кусты ежевики со страдальческим вздохом расплетаются. Длинные колючие ветки отталкиваются друг от друга, как разбегающиеся змеи. Перед нами появляется широкий проход.

— И что нам теперь делать? — шепотом спрашивает Энн.

— Мы пойдем туда, — заявляет Фелисити, и в ее улыбке я вижу дерзкий вызов.

Мы проходим между кустами и идем к голому лесу. Воздух заметно холоднеет. По коже бегут мурашки. Под деревьями растут толстые лианы, они опутывают стволы и не дают расти ничему другому. Лишь кое-где поднимают головки храбрые цветы. Их мало, но они крупные и прекрасные — темно-пурпурные лепестки, а тычинки здоровенные, как мужской кулак. Все окутано голубым светом, как в зимних сумерках. Тут все ощущается как-то по-особенному. Меня притягивает эта земля, хотя и хочется убежать отсюда. Она как предостережение, эта местность.

Мы доходим до конца леса и в изумлении останавливаемся. На холме лежат руины замка. Стены густо покрыты бледным, болезненным мхом, сквозь них проросли похожие на веревки лианы. Корни деревьев впились в камни, словно костяные пальцы, сжимающиеся вокруг замка, крепко держащие его в нежеланных объятиях. Но одна известняковая башня отказывается сдаваться. Она величественно возвышается над жадными руками холма.

Почва вокруг нее покрыта нарядной изморозью. Это напоминает кукольный дворец, посыпанный сахарной пудрой. Здесь все кажется очень странным. Тихим, как первый снегопад.

— Что это за место? — спрашивает Энн.

— Давайте заглянем!

Фелисити быстро делает шаг вперед, но я удерживаю ее.

— Фелисити! Мы же понятия не имеем, где находимся или кто там живет!

— Точно! — восклицает она таким тоном, будто я забыла о самом смысле нашей экскурсии.

— Надо ли напоминать тебе о Маковых воинах? — говорю я, имея в виду злобных рыцарей, которые заманили нас в свой собор, надеясь убить и завладеть магией.

Когда мы все-таки сбежали от них, спасая жизни, они превратились в гигантских черных птиц и гнались за нами до самого пролива. Нам повезло, что мы сумели удрать, и я не собиралась во второй раз повторять эту ошибку.

Энн содрогается.

— Джемма права. Давайте вернемся.

Тишину вдруг нарушает громкий шелест листвы. Из леса доносится чей-то голос; от него меня пробирает холодом.

— Уух-ут!

— Что это такое? — шепотом спрашивает Энн.

— Сова? — предполагаю я.

— Нет, не думаю, — возражает Фелисити.

Мы становимся поближе друг к другу. Фелисити обнажает меч. Магия несется сквозь меня, сражаясь со страхом. Справа я замечаю какое-то движение, белую вспышку среди зелени. И столь же стремительно что-то проносится в зарослях слева от нас.

— Уух-ут! Уух-ут!

Кажется, звук возникает со всех сторон. То здесь, то там… Мелькает что-то яркое…

— Уух-ут! Уух-ут!

Теперь оно ближе. Я не понимаю, в какую сторону бежать. Кусты неподвижны. Но кто-то там затаился, следит за нами. Я это чувствую.

— Эй, п-покажись! — кричу я, и мой голос бледен, как ломтик луны.

Она выходит из-за деревьев. Обрамленная пыльным пурпуром ночи, она светится. Подол белого платья потемнел от грязи; кожа у нее цвета смерти. В перепутавшихся волосах — венок из давно засохших цветов. Но мы все равно узнаем ее. Это наша подруга, которую мы похоронили много месяцев назад, подруга, которая так и не перешла через реку, и мы думали, что она затерялась в Зимних землях.

Я испуганным шепотом произношу ее имя:

— Пиппа…

 

Глава 10

У Фелисити чуть не выскакивают глаза.

— Пиппа? Это ты?!

Пиппа растирает ладонями предплечья, пытаясь согреться.

— Да. Это я. Ваша Пиппа.

Никто не решается сдвинуться с места. По бледным щекам Пиппы текут слезы.

— Вы не обнимете меня? Неужели я теперь так мало для вас значу? Как вы могли так быстро меня забыть?

Меч Фелисити со звоном падает на землю, она бросается к Пиппе и обнимает потерянную подругу.

— А я им говорила, что ты не уйдешь, не попрощавшись со мной! Я им говорила!

Пиппа смотрит на Энн.

— Энн, милая, ты все еще считаешь меня своей подругой?

— Конечно, — отвечает Энн, шагая к хрупкой бледной оболочке прежней Пиппы.

Пиппа наконец подходит ко мне.

— Джемма…

Она одаряет меня печальной улыбкой и нервно прикусывает губу. Зубы у нее стали заметно острее, а глаза то и дело меняют цвет с прекрасного фиолетового на мутно-голубой, с крошечной черной точкой зрачка в центре. Красота Пиппы стала другой, но все еще завораживает. Ее волосы, раньше длинные и темные, сейчас представляют собой невообразимую путаницу локонов, похожих на необузданные лианы, вьющиеся вокруг замка. Пиппа смеется — коротко, горько.

— Джемма, у тебя такой вид, словно ты увидела привидение!

— Я думала, ты ушла в Зимние земли, — неуверенно говорю я.

— Чуть не ушла, — содрогнувшись, отвечает Пиппа.

— И что же случилось? — спрашивает Фелисити.

Пиппа оглядывается на лес и кричит:

— Все в порядке! Можете выходить! Ничего страшного, это мои подруги!

Несколько девушек одна за другой появляются из укрытия за деревьями и кустами. Двое несут длинные палки, которые выглядят весьма угрожающе. Девушки подходят ближе, и я вижу, что их рваные платья обгорели, а на лицах и руках — страшные следы ожогов. Я знаю, кто это, — погибшие в пожаре на фабрике, мы встречались с ними много месяцев назад. В последний раз мы видели их, когда они направлялись в Зимние земли, навстречу разложению. Я с облегчением понимаю, что они не нашли там свой конец, но совершенно не могу представить, как им удалось его избежать.

Крупная, ширококостная девушка с грубой кожей, покрытой ожогами, становится рядом с Пиппой. Я помню, как разговаривала с ней в сферах. Бесси Тиммонс. Такую мне не хотелось бы видеть на стороне моих врагов.

Бесси окидывает нас подозрительным взглядом.

— Что, все в порядке, да?

— Да, Бесси. Это мои подруги, те самые, о которых я вам рассказывала, — с гордостью сообщает Пиппа.

— Так это те, которые забрали магию из Храма и бросили тебя здесь? — фыркает Бесси.

— Но ты же видишь, они вернулись!

Пиппа, сияя, обнимает Фелисити. Бесси это не нравится.

— Я бы на твоем месте не радовалась уж так-то. Они ведь не затем пришли, чтобы остаться с нами.

Пиппа грозит ей пальцем, как школьная учительница.

— Бесси, помни наш девиз: «Изящество, сила, красота!» Леди должна быть милой, когда приветствует гостей.

— Да, мисс Пиппа, — с покаянным видом отвечает Бесси.

— Но, Пиппа… где же ты была? Я хочу знать все! — восклицает Фелисити, сжимая Пиппу в объятиях.

Я понимаю, что и мне надо бы обнять Пиппу, как это делают Фелисити и Энн, но я вижу только тревожащие глаза и острые зубы и боюсь.

— Я все вам расскажу. Но давайте зайдем. Здесь уж очень холодно.

Пиппа берет за руки Энн и Фелисити и увлекает их к замку. Бесси Тиммонс, ворча, следует за ними. Остальные девушки тянутся цепочкой, а я замыкаю шествие.

Пиппа отодвигает железную задвижку на покоробившейся деревянной двери. Сквозь щели свисают сорняки.

— Вот и пришли, — говорит Пиппа, распахивая дверь. — Мы дома.

Похоже, в свое время это была прекрасная крепость, но теперь это всего лишь груда древних кирпичей, скрепленных ползучими растениями вместо известкового раствора. Стены густо поросли мхом. Пахнет сыростью и гнилью. Хрупкие маргаритки, засохшие прямо на корню, торчат между плитами. Единственное, что здесь хорошо растет — белладонна. Ее ядовитые пурпурные цветы висят над нашими головами как маленькие колокольчики.

— Так это тут ты с тех пор…

Я умолкаю, не дав сорваться с языка слову «живешь».

— Где ты была все это время?

— Вот это — все, что мне осталось. Рассыпающийся замок леди Шелот.

Пиппа смеется, но это пустой, бессмысленный смех. Она касается сложной резьбы, покрывающей камин. Там изображено нечто вроде ликов святых, почти стертых временем.

— Но вы и сами видите, когда-то это место было волшебным и прекрасным.

— И что с ним случилось? — спрашивает Энн.

Пиппа бросает на меня свирепый взгляд.

— О нем забыли.

Фелисити отодвигает потертый гобелен, за которым скрывается винтовая лестница.

— А это куда ведет?

— В башню, — отвечает Пиппа, задумчиво улыбаясь. — Там мое любимое место, потому что оттуда все видно на много миль вокруг. Я даже видела, как вы повернули на тропинку. Вы выглядели такими веселыми…

Улыбка Пиппы тает, но она тут же сооружает на лице новую.

— Показать вам?

Мы следом за ней поднимаемся по старомодной винтовой лестнице. Высоко над нами с гнилых потолочных балок свисает паутина. Серебристые нити поблескивают от севшей на них влаги. Несколько невезучих существ нашли там свой конец. В центре паутины лежат их неподвижные тельца, и к ним подбирается паук.

Я опираюсь рукой о стену. Лианы тянутся к пальцам. Испуганная, я отшатываюсь и поскальзываюсь на раскрошившихся камнях. Пиппа бросается ко мне и хватает за руку, не давая свалиться вниз.

— Эй, постой немножко на месте, успокойся, — говорит она.

И тут мы с изумлением видим, как лианы опутывают камень, словно армия захватчиков. Стены замка стонут от напряжения, и я боюсь, что строение вот-вот рухнет прямо на нас. Но через секунду все замирает, и вокруг появляется множество новых отростков.

— Что это такое? — шепчет Фелисити.

— Земля каждый день поглощает по кусочку замка, — грустно отвечает Пиппа. — И скоро нам, я полагаю, придется искать новое убежище.

Она отпускает мою руку.

— Ты в порядке, Джемма?

— Да. Да, спасибо.

— Я второй раз спасаю твою жизнь, — напоминает Пиппа. — Ты помнишь, как это было впервые? Водяные нимфы едва не уволокли тебя в глубину, но я тебя вытащила.

Мне кажется, что между нами лежит открытая бухгалтерская книга.

Насчет башни Пиппа права: она потрясает. С вершины мы видим весь путь, который только что прошли, — Пещеры Вздохов, оливковые деревья, окружающие сад, голубое небо и огненный закат. Мы видим и то, что находится дальше, за Пограничными землями, — там прижались к горизонту темные зимние облака и вытянулась бесконечно длинная стена.

— Это дорога к Зимним землям, — говорит Пиппа, отвечая на мой незаданный вопрос.

Черно-серую клубящуюся массу туч прорезает молния. В темноте взвивается нечто вроде красного фонтана.

— Мы уже дважды такое видели, — говорю я. — Ты знаешь, что это?

Пиппа качает головой.

— Иногда бывает. Нам лучше спуститься. Вэнди испугается, бедняжка.

— Вэнди — кто это? — спрашивает Энн.

Пиппа впервые улыбается по-настоящему. Ее глаза становятся фиолетовыми, и я вспоминаю ее такой, какой она была прежде, веселой и прекрасной, радовавшейся новым перчаткам или какой-нибудь романтической истории.

— О, это просто ужасно, я ведь не познакомила вас с моими новыми подругами!

Пиппа ведет нас вниз, в увешанную гобеленами комнату, мрачную, как склеп. Здесь нет свечей, нет ламп, нет огня в гигантском очаге. Однако фабричные девушки чувствуют себя как дома. Бесси растянулась на древнем диване, среди опутавших его сорняков. Ее подруга Мэй сидит на полу, заплетая косу другой девушке, которую, видимо, зовут Мерси, потому что Мэй то и дело повторяет: «Мерси, сиди спокойно!» Еще одна девушка, на вид моложе остальных, сидит в углу, глядя в пространство перед собой. Я невольно смотрю на раны, на призрачно-бледные лица…

— Чего ты на них уставилась? — зло бросает Бесси, заметив мой взгляд.

Я краснею и радуюсь, что в полутьме этого не видно.

— Извини. Просто когда я видела вас в последний раз…

— Мы думали, вы пошли за девушками в белом в Зимние земли и пропали навсегда, — перебивает меня Фелисити.

— Да, они познакомились с теми вампиршами, — сообщает Пиппа, устраиваясь на полуразвалившемся троне.

— И что дальше? — едва дыша, спрашивает Энн.

— Я как раз об этом и хотела вам рассказать. Случайно я оказалась на той же тропе, я чувствовала себя ужасно, меня переполняло отчаяние.

— Ох, Пиппа… — вздыхает Фелисити.

— Ладно, ладно, — улыбается Пиппа. — У истории счастливый конец. Вы же знаете, как я люблю счастливые окончания.

Я нервно сглатываю. Это ведь я оттолкнула Пиппу, из-за меня она страдала. Мне хочется вернуть все обратно.

— Когда я увидела этих бедняжек, я сразу перестала жалеть себя. Я понимала, что должна что-то сделать, иначе они пропадут. Вот я и пошла следом за ними. А когда они остановились, чтобы отдохнуть, и девушки в белом пошли набрать ягод, я воспользовалась возможностью. Я объяснила, какие на самом деле ужасные существа эти в белом. Что они хотят увести их прямиком к похитителям душ, к охотникам.

Пиппа улыбнулась новым подругам так, будто они — ее любимые дети.

— Я их спасла. Я ведь вас спасла, правда, мои дорогие?

Девушки нестройным хором выразили согласие. Они смотрели на Пиппу с абсолютным обожанием, как и нам прежде случалось.

— Она святая! Спасла нас, да! — говорит Мэй, широко раскрыв глаза. — «Вы не должны ходить с ними, — так она сказала. — Они хотят причинить вам зло. Идемте лучше со мной».

— Она нас спасла, и теперь мы здесь, — соглашается Бесси. — Ведь так, Вэнди?

Девочка лет двенадцати кивает. Она облизывает кончики волос, стараясь соорудить локоны.

— Другим не так повезло, как нам. Они ушли.

— А вы после того не видели тварей из Зимних земель? — интересуюсь я.

— Нет, мы давно их не видали, — говорит Мэй. — А вот Вэнди видела.

— Ты их видела? — спрашиваю я.

Бесси насмешливо качает головой.

— Вэнди вообще ничегошеньки не видит. Она ослепла от огня.

— Но я иногда кое-что слышу, — возражает Вэнди, поплотнее натягивая на плечи обрывки шали. — Звуки, как будто где-то лошади. И еще кое-что, от чего у меня мурашки по коже.

— И что же это такое? — продолжаю спрашивать я. — Что именно ты слышишь?

— Крик, — отвечает девочка. — Вроде как очень далеко, и я очень надеюсь, что ближе он не станет.

— Врешь ты все! — кричит Бесси, хватая Вэнди за шею мясистой рукой.

Вэнди визжит так, что мы все подпрыгиваем.

Пиппе все это не нравится.

— Бесси, довольно!

Бесси убирает руку.

— Ты всегда смеялась над этим.

Глаза Пиппы становятся бело-голубыми.

— А вот сегодня мне это не кажется смешным. Леди так себя не ведут.

Она поворачивается к нам, сияя улыбкой.

— Я учу этих девушек, как стать настоящими леди, ну, как учат в школе Спенс.

Она хлопает в ладоши, подражая миссис Найтуинг.

— Давайте-ка покажем нашим гостьям, что мы умеем!

Девушки послушно поднимаются, горя желанием доставить удовольствие наставнице. Под руководством Пиппы они одна за другой приседают в реверансе. Потом следует забавный урок дикции, на котором Пиппа пытается избавить Мэй от сильного акцента Восточного Лондона. Мэй изо всех сил старается правильно произносить звуки, а Бесси безжалостно дразнит ее.

— Никакая ты не леди, Мэй! Никогда тебе не стать такой важной особой, как мисс Пип!

— Да тебя-то кто спрашивает, мымра? — огрызается Мэй, и все смеются.

— Лучше сказать: «Это не совсем ваше дело», — поправляет ее Пиппа.

— А я то самое и сказала, — заявляет Мэй. — Ей-то что до меня?

Следует новый взрыв смеха, и особенно весело смеется Энн, которая, похоже, рада, что впервые не она стала предметом насмешек. Понемногу мы избавляемся от неловкости, свыкаемся с новой Пиппой, и наконец нам кажется, что мы никогда и не расставались. Я долгие месяцы не видела Фелисити вот такой. С Пиппой она чувствует себя легко, она постоянно готова рассмеяться, вместо того чтобы озлобиться. И я ощущаю легкий укол зависти, видя столь тесную близость и дружбу.

— О чем ты думаешь? — спрашивает Фелисити.

Я собираюсь ответить, но осознаю, что она обращается к Пиппе.

— Я думала о том, насколько другой стала бы моя жизнь, если бы я послушалась матушку и вышла замуж за мистера Бамбла.

— Мистер Бартлеби Бамбл, юрист, — нараспев произносит Энн, нажимая на звук «б».

Фабричные девушки дружно хихикают. Этого поощрения достаточно для того, чтобы Энн продолжила.

— Это моя обожаемая миссис Бамбл, — говорит она, очень точно копируя сочные интонации мистера Бамбла. — Она обожает безделушки из магазинов Баррингтона.

Теперь уже все мы хохочем. Энн хранит серьезный вид.

— Бойтесь юристов, бряцающих безделушками! Лучше бутылки, чем их безделушки!

— Ох, Энн! — взвизгивает Фелисити.

Энн наконец-то тоже хихикает.

— Будьте бдительны, прежде чем становиться обожаемыми безделушками Бамблов!

У Пиппы дрожат губы.

— А может, это было бы лучше? Хотела бы я знать…

Она закрывает лицо руками и заливается слезами.

— Ох, Пиппа, милая! Не плачь!..

Фелисити пытается успокоить подругу… Фелисити, которая никогда ни к кому не проявляла сочувствия.

— Ч-что я наделала?! — рыдает Пиппа.

И убегает из комнаты.

Бесси Тиммонс окидывает нас недобрым взглядом. Должна сказать, она очень крупная девушка и склонна к скандальности. Если бы захотела, она могла бы без труда поколотить нас всех.

— Мисс Пиппа — добрейшая душа из всех, что жили когда-то на свете. И вам лучше не доводить ее до слез.

По ее крепко стиснутым зубам я вижу, что это предостережение — совсем не шутка.

Фелисити выходит следом за Пиппой, но через несколько мгновений возвращается.

— Она хочет поговорить с тобой, Джемма.

Я медленно иду по коридору, усыпанному листьями и сухими цветами.

— Джемма…

Пиппа шепотом окликает меня из-за изношенного гобелена. Я отодвигаю его, подняв в воздух облако пыли. Пиппа жестом предлагает мне войти. Фелисити наступает мне на пятки, но Пиппа ее останавливает:

— Я должна поговорить с Джеммой.

— Но… — начинает Фелисити.

— Фелисити! — ласково выговаривает ей Пиппа.

— Ох, ладно, ладно.

Фелисити уходит, а мы с Пиппой остаемся наедине в величественном помещении. В одном его конце возвышается резной мраморный алтарь, и я предполагаю, что некогда здесь размещалась домашняя церковь. Такой выбор места для личного разговора кажется мне странным. Пустота и высокий сводчатый потолок порождают эхо. Пиппа усаживается прямо на алтарь, мягко постукивает пятками по заплесневелой резьбе. Ее улыбка тает, лицо искажается бесконечной болью.

— Джемма, мне этого больше не вынести. Я хочу, чтобы ты помогла мне перейти на другую сторону.

Не знаю, что я ожидала от нее услышать, но только не это.

— Пиппа, но я ведь пока что никому не помогала перейти…

— Значит, я стану первой.

— Не знаю… — говорю я, думая о Фелисити и Энн. — Может, нам следует это обсудить…

— Я уже все решила. Пожалуйста! — молит Пиппа.

Я знаю, что она должна уйти на другую сторону. И в то же время какая-то часть меня хочет, чтобы она осталась.

— Уверена, что ты… готова уйти?

Пиппа кивает. Мы здесь вдвоем, и кажется, что в этом помещении нет ни времени, ни магии. Нельзя было найти более безнадежное место.

— Сказать остальным? — спрашиваю я.

— Нет! — вскрикивает Пиппа так резко, что я пугаюсь, как бы не развалились древние камни церкви. — Они попытаются остановить меня. Особенно Фелисити и Бесси. Можешь попрощаться с ними за меня. Хорошо, что я повидалась с ними в последний раз.

— Да, конечно.

Я судорожно сглатываю. У меня болит горло.

— Возвращайся завтра, одна. Я тебя встречу у ежевичной стены.

— Но если я помогу тебе перейти на другую сторону, Фелисити никогда меня не простит.

— Ей незачем знать. Пусть это будет нашим секретом.

Глаза Пиппы наполняются слезами.

— Прошу тебя, Джемма! Я готова. Неужели ты мне не поможешь?

Она берет меня за руки, и хотя ее пальцы холодны и белы, как мел, это все равно Пиппа.

— Да, — говорю я. — Помогу.

 

Глава 11

Самое неприятное в утренних часах то, что они приходят задолго до полудня.

Ох, если бы я могла понежиться в постели еще немножко… Я спала не больше двух часов, и за это время, похоже, ко мне в рот забралось семейство белок, потому что я чувствую шерсть на языке. И вкус во рту беличий, если, конечно, у белок вкус прокисшей овсянки пополам с самым вонючим сыром.

— Джемма!

Энн толкает меня. Она уже одета в форму школы Спенс, то есть в белую блузку, белую юбку и ботинки. Да когда же она успела?

— Ты опоздаешь!

Я лежу на спине. От утреннего света глазам больно, поэтому я снова крепко их закрываю.

— У тебя во рту белки случайно не нагадили?

Энн кривится.

— Белки? Нет, конечно.

— Ну, может, сурки?

— Ты встанешь или нет?

Я изо всех сил тру глаза и опускаю ноги на холодный, неприветливый пол. Даже пол не желает просыпаться. У меня вырывается стон протеста.

— Я приготовила твою одежду.

И действительно, Энн это сделала, как и положено умной, доброй девочке. Юбка и блузка аккуратно разложены в ногах постели.

— Я подумала, что чулки тебе лучше найти самой.

Она слегка розовеет. Бедняжка Энн! Как она умудряется наслаждаться кровавыми романами о разнообразных убийствах и при этом краснеть и чуть ли не терять сознание при упоминании о голых лодыжках? Я ради ее стыдливости ухожу за ширму и быстро одеваюсь.

— Джемма, разве не прекрасно, что мы снова побывали в сферах, ощутили магию?

Ко мне возвращаются воспоминания о прошедшей ночи — как обнаружилась дверь, радость от возвращения в сферы, магия… Хотя разговор с горгоной о союзе с племенами и о моем долге оставили неприятный осадок в душе. От меня ожидают так многого, и так скоро! А я никак не могу избавиться от опасений при мысли о Пиппе. Я ведь ни единой душе не помогала пока что перейти через реку, не говоря уж о друзьях. И если у меня ничего не получится, я страшусь даже представить последствия.

— Да, это потрясающе, — говорю я, застегивая пуговицы.

— Но ты не выглядишь счастливой, — замечает Энн.

Я беру себя в руки. По крайней мере, нам удалось найти вход в сферы. И я не позволю запятнать мою радость ни тревогам о Пиппе, ни беспокойству из-за лесного народа. К тому же вопрос Пиппы — это не вопрос выбора, и это не то, что можно обсуждать с Фелисити или Энн. Это всего лишь благородный поступок, который может совершить настоящий друг. И теперь, когда магия вернулась…

Я выхожу из-за ширмы и беру Энн за руки.

— Может быть, это для всех нас — новое начало. Может быть, служба гувернантки — это вовсе не твоя судьба.

Энн позволяет себе жалкую улыбку.

— Но, Джемма, — говорит она, нервно покусывая нижнюю губу, — у меня осталось совсем чуть-чуть магии. И она очень слабая. А ты?..

А я ощущаю магию в себе, она вызывает головокружительную бодрость, как будто я выпила несколько чашек очень крепкого чая. Я закрываю глаза и улавливаю чувства Энн. Надежда вместе с глубоко скрытой завистью. Я вижу Энн такой, какой она хотела бы видеть себя: прекрасной, достойной восхищения, поющей на сцене, залитой светом газовых ламп.

С ней происходят едва заметные перемены. Я не могу сказать, что именно изменилось; я только понимаю, что вижу в ней нечто другое. Впрочем, у нее больше не течет из носа, как всегда. Волосы блестят, а глаза кажутся чуть более голубыми. Энн рассматривает себя в зеркало. И улыбается.

— Это всего лишь начало, — обещаю я.

Девушки с топотом несутся к лестнице, и я гадаю, способны ли они передвигаться не как стадо быков. Кто-то грохает кулаком в нашу дверь и распахивает ее, не дожидаясь ответа. Это Марта.

— Вот вы где! — верещит она.

Она сует в руки Энн две белые штуковины в оборках; Энн на мгновение задерживает на них взгляд и передает мне.

— Что это такое? — спрашиваю я, рассматривая нечто, похожее на шаровары.

— Это для прогулки, конечно же! — восторженно кричит Марта. — Вы что, не слышали?

— Нет, не слышали, — отвечаю я с надеждой, что Марта заметит мое раздражение.

— Сегодня утром не будет урока французского! Приехал инспектор Кент и привез нам велосипеды! Их там три. Инспектор ждет снаружи, чтобы всех нас научить на них кататься! Велосипеды! О, это божественно!

С этими словами Марта вылетает в коридор.

— Ты когда-нибудь ездила на велосипеде? — спрашивает Энн.

— Никогда, — отвечаю я, внимательно рассматривая глупые штаны и гадая, что будет более унизительным: сама езда на велосипеде или нелепая одежда.

Девушки собрались перед дверями школы, вышли и мы с Фелисити и Энн. Все принаряжены в костюмы для езды на велосипеде, сшитые по последней моде: длинные шаровары, блузы с рукавами, пышными у плеча и очень узкими у запястий, и соломенные шляпки с лентами. В шароварах я чувствую себя похожей на большую утку. Но я не так ими напугана, как Элизабет, которая просто заливается краской.

Она прячется за Сесили и Мартой, качая головой.

— Ох, я не могу! Это так нескромно! Это просто неприлично!

Фелисити хватает ее за руку.

— Но это абсолютно необходимо, если ты хочешь ездить на велосипеде! И мне это кажется гораздо лучше, чем наша форма, если хочешь знать.

Элизабет взвизгивает и снова ищет какое-нибудь укрытие. Боже мой! Интересно, а может ли она, например, искупаться в ванне и при этом не упасть в обморок из-за нескромности собственного вида?

Фелисити, разумеется, ничуть не смущена.

— Ну и ладно, — говорит она. — Делай что хочешь. Просто выразить не могу, как свободно себя чувствуешь без всех этих юбок и кучи белья! Хочу, чтобы все стали свидетелями моей торжественной клятвы: когда я избавлюсь наконец от всех оков и буду жить на свое наследство в Париже, я никогда больше не надену платье или юбку!

— Ох, Фелисити, — восклицает потрясенная Марта. — Да как такое может быть, чтобы тебе не хотелось носить те чудесные платья, которые твоя матушка присылает из Франции? А я говорила, что мое новое платье сшито в ателье леди Марбл?

— Нет, не говорила! — откликается Сесили.

Они начинают болтать о платьях и перчатках, чулках и пуговицах и обсуждают все так жарко и в таких подробностях, что я боюсь сойти с ума. Стук молотков и визжание пил несутся со стороны восточного крыла. Рабочие смотрят на нас, подталкивая друг друга, пока мистер Миллер не грозит им вычетом из жалованья.

— Энн, ты чудесно выглядишь сегодня! — говорит Фелисити.

Энн расцветает от комплимента. Фелисити понижает голос:

— Правда, ночь прошла потрясающе? Снова повидать Пиппу… ох, с моей души такой груз свалился!

— Да, — говорю я, проглатывая застрявший в горле ком. — Приятно было снова ее увидеть.

— И магия… — шепчет Энн.

— Ох, магия! — Фелисити радостно вспыхивает. — Надо было побольше всякого сотворить, придумать разное, потому что сегодня у меня ее совсем не осталось.

— Совсем ничуть?

Энн с трудом сдерживает улыбку.

Фелисити качает головой.

— Ни капельки. А у тебя?

Энн смотрит на меня.

— Похоже, во мне она снова ожила. Я подарила немножко Энн этим утром и сделаю то же для тебя, — говорю я, беру Фелисити за руки и не отпускаю до тех пор, пока не чувствую, как между нами проскочила магическая искра.

— О чем это вы тут втроем шепчетесь? — интересуется Марта, подозрительно оглядывая нас.

— Пользуемся магией, чтобы улучшить нашу жизнь, — отвечаю я.

Фелисити отворачивается, сдавленно хихикая.

— Ты груба и примитивна, Джемма Дойл! — фыркает Марта. — А ты ее вечно поощряешь, Фелисити Уортингтон! Что же касается тебя, Энн Брэдшоу… ох, да мне-то какое дело?

К счастью, из школы выкатывают три велосипеда. Мы должны по очереди забираться на них. Я прежде никогда не видела велосипеда так близко. Он похож на железную букву «S» с его двумя колесами и поперечной конструкцией для управления. А сиденье! Оно кажется слишком высоким, чтобы удержаться на нем.

Нас приветствует инспектор Кент, в коричневом хлопчатобумажном плаще и шляпе. Он — нареченный мадемуазель Лефарж, детектив из Скотленд-Ярда, а заодно очень добрый человек. Мы искренне радуемся, что они поженятся в мае. Мадемуазель Лефарж наблюдает за нами, сидя на расстеленном на траве одеяле. На ней пышный чепчик, обрамляющий пухлое лицо, добрые глаза светятся. Не так давно она была сосредоточена на утраченной любви. Но благодаря нежной заботе инспектора Кента она расцвела вновь.

— Будущая миссис Кент сегодня — просто воплощенное очарование, не правда ли? — говорит инспектор, и наша француженка краснеет.

— Вы уж постарайтесь, чтобы никто не пострадал, мистер Кент, — говорит она, делая вид, что ничего не слышит.

— Я буду предельно внимателен к вашим воспитанницам, мадемуазель Лефарж, — отвечает он, и лицо учительницы смягчается.

— Я знаю, что так оно и будет, мистер Кент, — говорит она, возвращая комплимент.

Инспектор Кент прячет улыбку за пышными усами, но мы видим, как поблескивают его глаза.

— Итак, леди, — говорит он, подкатывая к нам велосипед, — кто желает прокатиться?

Несколько девочек помладше пищат от волнения и умоляют начать с них, но, конечно же, вперед выступает Фелисити.

— Первой буду я, — заявляет она.

— Очень хорошо. Вы когда-нибудь ездили на велосипеде? — спрашивает инспектор.

— Да, в Фэлмор-холле, — отвечает Фелисити, называя загородное поместье родителей.

Она взбирается на шаткий велосипед, и я с испугом жду, что она вот-вот рухнет на землю. Но Фелисити уверенно нажимает на педали — и срывается с места, без видимых усилий катит по траве. Мы аплодируем и восторженно кричим. Следующей подходит к велосипеду Сесили. Инспектор Кент подбегает к ней, чтобы помочь сесть. Но когда он собирается отступить, Сесили обхватывает его руками за шею и визжит. С Мартой выходит не намного лучше. Она падает с седла, и хотя почти не ушиблась, ее гордость настолько уязвлена, что она отказывается повторить попытку. Рабочие тихо хихикают, их забавляет, что столь милые и образованные леди не в состоянии справиться с простенькой машиной, которая для них самих не представляет никакой загадки.

Фелисити возвращается, проехав два больших круга. Инспектор Кент помогает сесть в седло Энн, дождавшейся своей очереди.

— Ох, Джемма! — восклицает Фелисити; она слегка задыхается, щеки у нее разрумянились. — Ты должна немедленно прокатиться! Это просто чудесно! Давай, я тебе помогу.

Она кладет мои руки на рукоятки. Пальцы у меня дрожат. Нет, это самая неуклюжая штука, какую только мне приходилось видеть…

— Ну же, садись! — подбадривает Фелисити.

Я пытаюсь подняться на высокое седло, но теряю равновесие и наваливаюсь на руль весьма не по-дамски.

— Ох, Джемма! — смеется Фелисити, и девушки поддерживают ее.

Я с новой решимостью хватаюсь за руль.

— Ладно. Все, что мне нужно, так это как следует оттолкнуться, и я поеду, — говорю я, фыркнув. — Усмирим эту тварь, если не возражаете.

— Ты с велосипедом говоришь или сама с собой?

— Фелисити! — шиплю я.

Она таращит глаза.

— Действуй!

Я нервно сглатываю и одним махом оказываюсь на невероятно неудобном сиденье. Я сжимаю рукоятки так, что болят суставы. Я поднимаю ногу. Железная тварь пошатывается, и я снова ставлю ногу на землю, сердце готово выпрыгнуть из груди.

— Так ты далеко не уедешь, — бранит меня Фелисити. — Нужно все-таки тронуться с места.

— Но как… — встревоженно бормочу я.

— Просто. Поезжай. И все.

И Фелисити сильным толчком отправляет мой велосипед по траве, вниз по склону, в сторону грязной дорожки. Кажется, время остановилось. Я одновременно и испугана, и радостно взволнована.

— Педали, Джемма! — кричит Фелисити. — Жми на педали!

Ноги толкают педали, и я несусь вперед, а у руля, похоже, есть какие-то свои соображения насчет направления движения. Я не могу справиться с рукоятками.

«Веди себя прилично, чертов велосипед!»

По моим венам вдруг проносится волна энергии. И велосипед становится невероятно легким. И не составляет никакого труда заставлять его двигаться.

— Ха! — кричу я.

Магия! Я спасена! Я объезжаю небольшой холмик, как какая-нибудь молодая американка из модного журнала. Девушки, столпившиеся на лужайке, приветствуют меня восторженными криками. Сесили вытаращила глаза и разинула рот.

— Вот так молодец эта девушка! — громко говорит инспектор Кент. — Она как будто всю жизнь на велосипеде ездила!

Рот Фелисити тоже приоткрылся.

— Джемма! — укоризненно произносит она, сообразив, в чем дело.

Но мне наплевать. Я без ума от велосипеда! Это невероятный, волшебный спорт! Ветер срывает с головы шляпу. Она катится вниз по холму, трое рабочих бросаются вдогонку. И со смехом сражаются между собой за то, кто именно вернет мне потерянное. Это — свобода. Я как-то странно, глубиной живота ощущаю вращение колес, как будто стала единым целым с машиной, и я уже просто не могу упасть. От этого во мне пробуждается дерзость. Прибавив скорости, я несусь вверх по холму и дальше, вниз по другому склону, к дороге, все быстрее и сильнее нажимая на педали. Колеса отрываются от земли, и одно краткое волшебное мгновение я лечу в воздухе. Хохоча, я отрываю руки от руля, бросая вызов судьбе и силе притяжения.

— Джемма! Вернись! — кричат девушки, но они зря стараются.

Я оборачиваюсь, чтобы весело помахать им рукой, а они становятся все меньше и меньше, удаляясь от меня.

Когда же я снова смотрю вперед, я вижу, что на дороге кто-то есть. Не знаю, откуда взялся этот человек, однако я несусь прямо на него.

— Берегись! — кричу я.

Человек отпрыгивает. Я теряю сосредоточение. Железная тварь больше не подчиняется мне. Она отчаянно мечется из стороны в сторону и наконец сбрасывает меня в траву.

— Позвольте вам помочь.

Мужчина протягивает руку, и я берусь за нее, поднимаюсь на дрожащие ноги.

— Вы ушиблись?

Я вся исцарапалась и, конечно же, ушиблась. Шаровары порвались, из-под них виднеются чулки, все перепачкано пятнами зелени и кровью.

— Вам бы следовало быть поосторожнее, — сержусь я.

— Вам бы следовало смотреть вперед, мисс Дойл, — отвечает он мне хорошо знакомым голосом, разве что немного более хриплым.

Я резко вскидываю голову — и вижу перед собой его: длинные темные локоны спадают из-под рыбацкой шапки. На спине — походный мешок. Парень одет в пыльные штаны с подтяжками и в простую рубашку, рукава закатаны до локтя. Все это так знакомо… Но все же это не тот мальчик, с которым я рассталась на Рождество. За прошедшие месяцы он превратился в мужчину. Плечи стали шире, черты лица заострились. И еще что-то в нем изменилось, что-то, чему я не могу найти определения. Мы стоим друг против друга, мои руки крепко сжимают руль велосипеда, и железная тварь разделяет нас.

Я выбираю слова, как будто перебираю острые ножи.

— Как приятно снова тебя увидеть…

Он осторожно улыбается.

— Ты, как я вижу, освоила велосипед?

— Ну, за эти месяцы вообще много чего произошло, — огрызаюсь я.

Улыбка Картика гаснет, и я ругаю себя за несдержанность.

— Ты сердишься.

— Ничуть, — возражаю я с коротким резким смешком.

— Я ведь тебя не корю за это.

Я нервно дергаю головой.

— Я все думала, что братство Ракшана… вдруг ты…

— Умер?

Я киваю.

— Вроде бы нет.

Он поднимает голову и я вижу темные круги под его глазами.

— Ты здоров? — спрашиваю я. — Ты не голоден?

— Пожалуйста, не надо обо мне беспокоиться.

Он наклоняется, и мне кажется, что он хочет меня поцеловать.

— А как сферы? Что там новенького? Ты вернула магию, создала союз? Сферы защищены?

Он только и хочет знать, что о делах в сферах. У меня внутри возникает такая тяжесть, как будто я проглотила кусок свинца.

— Я все держу в руках.

— А… а ты не видела в сферах моего брата? Ты видела Амара? — спрашивает он с отчаянной надеждой.

— Нет, не видела, — отвечаю я, смягчаясь. — Так ты… так ты не мог прийти раньше?

Он отводит взгляд.

— Я не хотел возвращаться.

— Я… я не понимаю, — бормочу я, когда ко мне возвращается дар речи.

Картик сует руки в карманы.

— Думаю, будет лучше, если мы пойдем разными дорогами. У тебя свой путь, а у меня свой. Похоже, наши судьбы больше не связаны.

Я моргаю, стараясь не подпустить к глазам слезы. «Только не реви, Джемма, ради всего святого!..»

— Н-но ты говорил, что хотел бы стать частью союза. Объединиться со мной… с нами…

— Я передумал.

Он держится так холодно, что я гадаю, а осталось ли у него живое сердце? Что вообще с ним произошло?

— Джем-ма! — кричит с другой стороны холма Фелисити. — Вернись, теперь очередь Элизабет!

— Они тебя ждут. Давай-ка помогу, — говорит Картик, протягивая руку к велосипеду.

Я дергаю машину в сторону.

— Спасибо, я не нуждаюсь в твоей помощи. Это не твоя судьба.

Толкая перед собой железную тварь, я бегу по дороге, чтобы Картик не заметил, как глубоко он меня ранил.

Я ухожу под тем предлогом, что мне нужно заняться ушибленной коленкой. Мадемуазель Лефарж предлагает помощь, но я клянусь, что отправлюсь прямиком к Бригид, чтобы она меня перевязала. Вместо того я ускользаю в лес и спешу к лодочному сараю, где могу спрятаться и заняться куда более глубокими ранами. Маленькое озеро отражает медленное движение скитальцев-облаков.

— Каролина! Каролина!

Старая цыганка, мать Елена, бродит по лесу. Ее серебристые волосы повязаны ярко-голубым платком. На груди висят ожерелья. Каждую весну, когда сюда являются цыгане, мать Елена приходит вместе с ними. Это ее дочь Каролину моя мать и Сара увели в восточное крыло, чтобы принести в жертву. Мать Елена не смогла вынести потерю горячо любимой дочери; она повредилась в уме и теперь больше похожа на призрак, чем на женщину. Она не отходит далеко от цыганского лагеря. В этом году я еще ее не видела и поражена, какой она стала худой и хрупкой.

— Ты не видела мою малышку Каролину? — спрашивает она.

— Нет, — чуть слышно отвечаю я.

— Каролина, любимая, не надо вот так со мной шутить! — говорит мать Елена, заглядывая за толстое дерево, как будто они с дочерью просто играют в прятки. — Ты не поможешь мне найти ее?

— Да, — говорю я, хотя у меня болит сердце при мысли о том, что я присоединюсь к матери Елене в ее тщетных поисках.

— Она такая баловница, — говорит мать Елена. — И умеет очень хорошо прятаться. Каролина!

— Каролина! — вторю ей я.

Я заглядываю под кусты и за деревья, делая вид, что ищу девочку, убитую много лет назад.

— Получше смотри! — наставляет меня мать Елена.

— Буду, — лгу я и от стыда краснею до самой шеи. — Буду смотреть.

В тот момент, когда мать Елена меня не видит, я сбегаю в лодочный сарай и глубоко вздыхаю от облегчения. Я подожду здесь, пока старая женщина не вернется на цыганскую стоянку. В слабом солнечном свете танцуют пылинки. Я слышу стук молотков рабочих и полный надежды зов матери, ищущей дочь, которую невозможно найти. Я знаю, что случилось с малышкой Каролиной. Я знаю, что это дитя было убито, едва не отдано в жертву тварям Зимних земель двадцать пять лет назад. Я знаю ужасную правду о той ночи, но мне хотелось бы ничего не знать.

Я задеваю весло, стоящее у стены сарая, и оно падает на меня. Я подхватываю его, и ощущение тяжелой гладкой древесины в ладони вызывает особое чувство во всем теле… это нечто такое, чего я не испытывала много месяцев… ощущение приближающегося видения. Все мышцы напрягаются. Я крепко сжимаю весло, ресницы трепещут, и шум крови становится все громче и громче у меня в ушах. А потом я куда-то проваливаюсь и несусь сквозь свет, как будто вижу сон во сне. Образы мчатся мимо меня и перемешиваются, я словно вращаю калейдоскоп. Я вижу леди в платье цвета лаванды, она что-то быстро пишет при свете лампы, ее волосы прилипли к покрытому потом лицу. Звуки — унылый плач. Крик. Пение птиц.

Новый поворот калейдоскопа — я на улицах Лондона. Леди жестом предлагает мне идти за ней. Ветер бросает под ноги какую-то афишу. Еще один листок — это сообщение об иллюзионисте докторе Ван Риппле. Я поднимаю его — и оказываюсь в зрительном зале. Мужчина с черными волосами и с аккуратной эспаньолкой кладет в коробку яйцо, и яйцо исчезает. Хорошенькая леди, приведшая меня сюда, уносит коробку и возвращается на сцену, где иллюзионист погружает ее в транс. Он держит большую грифельную доску, а леди куском мела, который схватила обеими руками, пишет, как одержимая: «Нас предали. Она обманщица. Дерево Всех Душ живо. Правда в ключе». Изумленная толпа аплодирует.

Я снова на улице. Леди впереди меня, она бежит, спотыкаясь на скользких от сырости булыжниках, мимо маленьких темных домов. Она бежит, спасая свою жизнь, обезумев от страха.

На реке перекликаются бродяги. Длинными баграми они выуживают из воды холодное мертвое тело леди. Она сжимает в руке клочок бумаги. На листке сами собой появляются слова: «Только ты одна можешь спасти нас…»

Видение уносится, как поезд, промчавшийся сквозь меня, улетает прочь. Я прихожу в себя в пыльном лодочном сарае, руки стискивают весло. Дрожа, я опускаюсь на пол и бросаю сломанную деревяшку. Я отвыкла от мощной силы видений. И никак не могу отдышаться.

Наконец я, спотыкаясь, выхожу и жадно глотаю свежий прохладный воздух. Солнце творит свою магию, рассеивая последние остатки видения. Дыхание выравнивается, голова перестает кружиться.

«Дерево Всех Душ живо. Только ты одна можешь спасти нас. Правда в ключе».

Я не имею ни малейшего представления о том, что все это значит. Голова болит, ровный, ритмичный стук молотков, несущийся над лужайкой, ничуть не улучшает дело.

Мать Елена пугает меня. Она дергает себя за косу, прислушиваясь к молоткам.

— Там зло. Я его чувствую. А ты чувствуешь?

— Н-нет, — бормочу я и направляюсь к школе.

Мать Елена идет за мной. Я прибавляю шагу. «Пожалуйста, пожалуйста, уйди! Оставь меня в покое!» Мы добираемся до поляны и маленького холма. Отсюда, с его вершины, видна школа Спенс, величественно вздымающаяся над деревьями. И рабочих видно. Они на толстых веревках опускают с крыши большие листы стекла и устанавливают их на место. Мать Елена тяжело дышит, ее глаза округляются от страха.

— Они не должны этого делать!

Она быстро идет к зданию школы, крича что-то на незнакомом мне языке. Но я прекрасно слышу тревогу в ее голосе.

— Да вы просто не понимаете, что делаете! — кричит старая цыганка, теперь уже по-английски.

Мистер Миллер и его люди негромко посмеиваются над безумной старухой и ее страхами.

— Уходи-ка ты отсюда, не мешай мужчинам работать!

Но мать Елена стоит на своем. Она выходит на лужайку, обвиняюще показывает на рабочих пальцем.

— Там мерзость! Проклятие!

Какой-то рабочий резко вскрикивает, предостерегая остальных. Один лист стекла вышел из повиновения. Он кружится на веревке, угрожающе раскачиваясь, но наконец попадает в руки стоящих внизу. Кто-то из мужчин хватает его — и обрезает ладонь об острый край. Льется кровь. Кто-то дает ему носовой платок. Окровавленную руку перевязывают.

— Видите? — вопит мать Елена.

В глазах мистера Миллера загорается гнев. Он грозит матери Елене молотком, пока кто-то из мужчин не оттаскивает его.

— Чертова цыганка! Ты — единственное проклятие, которое я тут вижу!

Шум привлекает к лужайке цыган. Итал становится перед матерью Еленой, закрывая ее. И Картик тоже здесь. Работники мистера Миллера хватаются за молотки и прочие инструменты, чтобы поддержать своего мастера, и я пугаюсь того, что может случиться.

Кого-то посылают за инспектором Кентом. Он выходит на узкую полосу травы, разделяющую цыган и английских рабочих.

— Ну, и в чем тут, собственно, дело?

— Да все эти чертовы цыгане, приятель, — сплевывает мистер Миллер.

Глаза инспектора Кента леденеют.

— Я вам не приятель, сэр. И вам бы следовало быть поосторожнее в присутствии леди, или мне придется отправить вас в Скотленд-Ярд.

Он поворачивается к матери Елене:

— Вам лучше уйти отсюда, мэм.

Цыгане медленно поворачиваются, чтобы уйти, но рабочий в рубахе с красной заплатой успевает плюнуть в них, и плевок попадает прямо на щеку Итала. Он стирает его, но не может так же просто стереть свою ярость. Глаза Картика тоже горят бешеным гневом, он бросает на меня такой взгляд, будто я его заклятый враг.

Итал негромко говорит что-то матери Елене на их родном языке. Ее губы плотно сжимаются от страха, мужчины уводят ее. Она бормочет, дрожа с головы до ног:

— Прокляты… прокляты…

 

Глава 12

На ужин подают ничем не примечательный рыбный суп, который, впрочем, нуждается в соли, и основательно.

Я не могу выбросить из головы Картика, его холодность. Когда я в последний раз видела его в Лондоне, он обещал мне преданность. И что могло случиться, куда пропала его привязанность ко мне? Или такое вообще свойственно мужчинам — преследовать девушку, чтобы потом отбросить ее, как нечто ненужное? При этом Картика терзают мысли об Амаре, и мне бы хотелось сказать что-то такое, что утешило бы его, но я не видела его брата, хотя как раз это, возможно, и должно утешать.

И еще мое новое видение… «Дерево Всех Душ живо». Какое дерево? Где оно? Почему оно имеет особое значение? «Только ты одна можешь спасти нас…»

— Джемма, о чем это ты размечталась? — поддразнивает меня Фелисити.

Ей хочется расспросить меня как следует.

— Я… я не мечтаю.

Я проливаю с ложки суп, вызывая тем самым недовольный взгляд Сесили.

— Нет. Конечно же, нет. Ты просто забыла, как люди улыбаются. Может, тебе напомнить? Это очень просто, видишь?

Фелисити сияет обаянием. Я отвечаю ей напряженной улыбкой, от которой, я уверена, вид у меня становится таким, будто меня мучают газы.

«Я решил не возвращаться». Почему я не могу вытряхнуть из мыслей эту коротенькую фразу?

— Надо будет сказать Пиппе, что суп здесь такой же ужасный, как и при ней, — хихикая, шепчет мне на ухо Фелисити.

Пиппа. Еще один груз на душе, потому что сегодня ночью я должна вернуться в сферы и помочь Пиппе перейти через реку, в тот мир, что лежит по другую сторону нашего… каким бы он ни был.

— Нет, в самом деле, Джемма, ты действительно о чем-то слишком усердно думаешь, и это продолжается с полудня, — сердито говорит Фелисити, когда мы идем по аккуратно подметенной дорожке к церкви, на вечернюю молитву. — И мне кажется, я знаю, о чем. Я видела, как ты разговаривала с тем индийцем.

Одним лишь словом «индиец» она превращает Картика в ничто.

— Ты имеешь в виду Картика? — холодно спрашиваю я.

Энн настораживается.

— Так он вернулся?

Ну вот! Теперь они обе начнут приставать ко мне — Фелисити с фальшивым сочувствием и Энн с тревожащим, каким-то зловещим взглядом.

— Да, это именно он. И что он сказал на этот раз?

Фелисити таращит глаза, изображая предсказательницу:

— «Не прикасайся к магии! Не входи в сферы! Призрак Якоба Марли заберет твою душу, если ты сделаешь это! Сиди дома и штопай чулки, как и подобает хорошей доброй девушке!» А?

— Вижу, ты не потеряла свой драматический талант. Энн, не позволяй ей понапрасну его растрачивать, — говорю я, надеясь переменить тему.

— Но он так сказал? — настаивает Фелисити.

— Он всего лишь вежливо попрощался.

Я не желаю обсуждать с ними Картика. Фелисити его недолюбливает, и если я скажу ей правду, для нее это станет поводом к злорадству. И ее уже не остановишь.

— Но если я и задумчива сегодня, так это потому, что у меня снова было видение… первое после Рождества.

Глаза Энн округляются. Фелисити дергает меня в сторону, пропуская других девушек.

— И что ты видела?

— Леди, которая уже приходила в видениях. Она то ли помощница мага, то ли медиум, я видела ее вместе с доктором Ван Рипплем, иллюзионистом. Она в трансе пишет разное на грифельной доске — очень странные вещи.

— Что именно? — напирает Фелисити.

На дорожке появляются миссис Найтуинг и мадемуазель Лефарж. Они разговаривают так, как разговаривают леди, когда их никто не видит. Они держатся свободно, весело. Мы стараемся обогнать их на несколько шагов.

— «Нас предали. Она обманщица. Дерево Всех Душ живо. Правда в ключе».

Фелисити обычно прислушивается к моим словам, но сейчас она смеется.

— Дерево? Ох, в самом деле, Джемма… Ты уверена, что не стукнулась обо что-то головой, когда упала с велосипеда?

Я не обращаю внимания на оскорбление.

— Картины в моих видениях не всегда рассказывают понятную историю. Но думаю, эта леди мертва.

— Мертва? Правда? — переспрашивает Энн с таким возбужденным видом, что сразу вспоминаешь о ее страсти читать о всяких ужасах. — Но почему ты так полагаешь?

— Потому что я видела, как ее вытаскивали из Темзы, она утонула.

— Утонула… — повторяет Энн, находя в этом странное удовольствие.

Впереди открытая дверь церкви. Свечи бросают на окна трепещущий свет, оживляя стеклянные картины.

— Когда встречаемся? — шепотом спрашивает Фелисити.

— Не сегодня. Я слишком устала от велосипедной прогулки. Мне нужно выспаться.

— Но, Джемма! — протестует Фелисити. — Мы должны туда вернуться! Пиппа ждет нас!

— Мы отправимся в сферы завтра вечером, — говорю я, заставляя себя улыбнуться, хотя мне дурно от мысли о том, что я должна сделать.

Глаза Фелисити наполняются слезами.

— Мы наконец-то снова нашли дорогу в сферы, а ты хочешь лишить нас такого счастья!

— Фелисити… — начинаю я.

Но она поворачивается ко мне спиной, и я осознаю, что сама заставляю подруг возненавидеть меня… и мне очень, очень трудно это вынести.

Лес вдруг освещается танцующими лучами фонарей. Явились цыгане; Картик тоже среди них, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не ловить его взгляд, и становлюсь противна сама себе из-за этого желания.

— Эй, что это такое? — резко спрашивает миссис Найтуинг. — Что все это значит?

Предчувствуя стычку, девушки выбегают из церкви и толпятся у двери, несмотря на то что мадемуазель Лефарж пытается загнать их обратно. Она могла бы с таким же успехом гоняться за курами под проливным дождем.

— Мы просто осматриваем лес, — объясняет Итал.

За пояс у него заткнут пистолет.

— Осматриваете лес, но зачем, скажи на милость? — ощетинивается миссис Найтуинг.

— Матери Елене не нравится то, что она ощущает. А мне не нравится то, что я вижу.

Он резким кивком указывает на палатки рабочих.

— Вы не станете скандалить с людьми мистера Миллера! — приказным тоном заявляет миссис Найтуинг. — Школа Спенс всегда была добра к матери Елене. И не заставляйте меня заходить слишком далеко!

— Мы хотим только защитить вас, — уверяет ее Итал, но миссис Найтуинг непоколебима.

— Мы не нуждаемся в защите такого рода, благодарю вас! Спокойной ночи.

Картик кладет руку на плечо Итала и что-то говорит ему на цыганском языке; Итал кивает. И ни разу Картик не посмотрел на меня. Наконец Итал машет рукой своим людям.

— Уходим, — говорит он, и цыгане поворачивают обратно, в лес, к своему лагерю.

— Отребье! Безумцы! Зашита! Это моя обязанность, и смею думать, я неплохо ее выполняю, — ворчит миссис Найтуинг. — На молитву, девушки!

Миссис Найтуинг и мадемуазель Лефарж загоняют нас в церковь. Я бросаю последний взгляд на лес. Мужчины ушли далеко, их фонари кажутся маленькими точками в вечерних сумерках. Ушли все, кроме одного. Картик все еще стоит на месте, спрятавшись за деревом, и молча наблюдает за нами.

 

Глава 13

Я продолжаю размышлять о том, не лучше ли никуда не ходить. Я добрый час борюсь с этой мыслью. Я представляю лица Фелисити и Энн, когда мы в следующий раз отправимся в сферы и они обнаружат, что Пиппа исчезла. Я гадаю, что будут делать без нее девушки, пострадавшие при пожаре на фабрике. Я не уверена, что это правильное решение, но я обещала, а значит, я все-таки должна идти.

Я дожидаюсь, пока дыхание Энн становится ровнее и глубже, и прокрадываюсь вниз по лестнице, надеясь, что меня не поймают Бригид, Найтуинг, Фелисити или кто-нибудь еще. В тени восточного крыла я кладу ладонь на тайную дверь. Она вспыхивает жизнью, и я в одиночку проникаю в сферы; я всю дорогу бегу со всех ног.

Пиппа ждет меня возле ежевичной стены.

— Ты пришла, — говорит она.

Я не понимаю, что звучит в ее голосе — облегчение или страх. Наверное, и то, и другое.

— Фелисити об этом не узнает, — говорит Пиппа, как будто прочитав мои мысли.

Мы идем по тропинке к саду и реке. Я совершенно не представляю, что должна делать. Должна ли я что-то говорить — нечто вроде молитвы или заклинания? Если так, слова мне неизвестны. Поэтому я просто закрываю глаза и мысленно произношу: «Пожалуйста. Пожалуйста, помогите моей подруге Пиппе».

Из-за огромного куста бархатцев появляется маленькая лодочка. Мы с Пиппой бредем по топкому краю, и я подтягиваю лодку к нам.

Пиппа срывает бархатец и вертит его в руке.

— Здесь так прекрасно… я иногда забываю об этом.

— Мы можем отправиться тогда, когда ты будешь готова, — мягко говорю я.

Пиппа затыкает цветок за ухо.

— Я уже готова.

Мы садимся в качающуюся лодочку и отталкиваемся от берега. Я бывала на этой реке, пережив и страсть к приключениям, и радость, и опасности, но ни разу мое путешествие не было окрашено подобной грустью. Это прощание навсегда, и хотя я чувствую, что поступаю правильно, мне все равно очень трудно отпускать Пиппу. Я все еще вижу ту Пиппу, которую знала прежде, ту Пиппу, которая называла меня подругой.

Я поворачиваю руль, направляя лодку к противоположному берегу реки, в сторону горизонта, пылающего вечным огненным закатом. Его вид вызывает сонливость, как будто я дремлю где-нибудь на солнцепеке. А потом лодка внезапно останавливается. И не желает двигаться дальше.

— Почему мы остановились?

— Я не знаю, — говорю я.

Я пытаюсь сдвинуть лодку с места, но безуспешно.

— Я думала, у тебя есть власть переправлять души на другую сторону, — восклицает Пиппа, и в ее голосе я слышу почти панический страх.

— Я же никогда не делала этого прежде. Ты первая. Не думаю, что я могу вести тебя дальше. Мне кажется, ты должна пройти остаток пути сама.

Глаза Пиппы округляются.

— Нет, я не могу! Я не могу прыгнуть в воду! Пожалуйста, пожалуйста, не заставляй меня!

— Ты можешь, — я надеюсь, что голос не выдает мое чересчур взволнованное состояние. — Я тебе помогу. Держись за мою руку.

Я помогаю ей спуститься в воду, и Пиппа идет к берегу. Ее юбка вздымается над рекой, как цветок лотоса.

— Прощай, Джемма, — говорит она, борясь с течением.

Я смотрю ей вслед и будто вижу, как исчезает часть меня самой, и мне приходится прижать ко рту ладонь, чтобы не закричать: «Нет, не надо! Вернись, прошу тебя!»

Пиппу поглощает свет. Мои щеки залиты слезами. «Прощай, Пиппа».

С громким всплеском Пиппа вдруг выскакивает из-под воды. Ее руки отчаянно трясутся. Она кашляет, выплевывая воду, жадно хватая воздух.

— Джемма! — в ужасе кричит она. — Помоги!

Меня охватывает настоящая паника. Неужели так и должно быть? Нет, нет. Я же видела, как другие души переходят реку без всяких мучений.

— Пиппа! — кричу я.

Я перегибаюсь через борт. Пиппа хватается за мою руку, и я втаскиваю ее в лодку.

— Вернемся, — кашляя, говорит Пиппа. — Вернемся!

И только когда мы благополучно добираемся до своего берега и Пиппа падает на колени в знакомом саду, она начинает дышать более или менее нормально.

— Что случилось? — спрашиваю я.

— Я не смогла перейти, — рыдает Пиппа. — Меня не пустили!

В ее глазах плещется страх.

— Меня не пустили!

— Она не может уйти, — шипит горгона, появляясь рядом с нами. — Слишком поздно.

Пиппа в отчаянии хватает меня за руку.

— Что… что такое она говорит?

— Ты съела ягоды, — продолжает горгона. — Со временем они сотворили в тебе свою магию, и сферы заявили права на тебя. Ты теперь — одна из нас.

Я вспоминаю тот ужасный день, когда Пиппа осталась в сферах, а мы вернулись обратно. Я помню ту тварь, что гналась за ней на реке. Я помню, как потом мы нашли Пиппу в воде, холодную и бледную. И тот роковой момент, когда Пиппа приняла решение остаться и для этого съела здешние ягоды. Почему я тогда бросила ее? Почему не приложила больше усилий, чтобы ее спасти?

Пиппа подбегает к горгоне и колотит ее кулаками. Змеи оживают, разевают пасти и шипят. Одна кусает Пиппу. Пиппа визжит и падает в траву, прижимая руку к груди. Ее рыдания становятся все более громкими.

— Ты хочешь сказать… ты утверждаешь… что я должна остаться здесь? Навсегда?

В желтых глазах горгоны не отражается никаких чувств.

— Твой жребий брошен. Ты должна смириться. Привыкнуть и продолжать жить.

— Я не могу! — в отчаянии кричит Пиппа.

Она с трудом выкрикивает слова сквозь рыдания:

— Джемма… ты! Ты говорила… мне… я должна была… перейти!

— Мне очень жаль. Я думала…

— А теперь… теперь ты заявляешь… что я должна здесь остаться… навсегда в сферах! Совсем одна!

Пиппа безвольно лежит на земле. И только перекатывает голову из стороны в сторону по прохладной траве.

— Ты не одна. У тебя есть Бесси, и Мэй, и все остальные, — говорю я, не в силах дать ей хоть какую-то надежду, и прекрасно понимаю, как бессмысленно звучат мои слова.

Пиппа быстро вскидывает голову; ее глаза покраснели и блестят от слез.

— Да, конечно, те ужасные девицы, с чудовищными ожогами и безобразными манерами! Да что они за подруги? С ними только и можно, что убить время… они никогда не заменят Фелисити, тебя и Энн! Прошу, не бросай меня здесь, Джемма! Забери меня с собой! Прошу, пожалуйста, пожалуйста…

Она цепляется за траву маленькими ручками, рыдая так, словно у нее разрывается сердце. Я сама с трудом сдерживаю слезы.

Я сажусь рядом с ней и глажу ее по волосам.

— Ну же, ну, Пиппа…

Она отталкивает мою руку.

— Это ты во всем виновата!

Я никогда не ощущала более сильного отчаяния.

— А ч-что, если у тебя самой достаточно магии, чтобы справиться? Или я дам ее тебе? — выпаливаю я между рыданиями.

Пиппа замирает.

— Магия? Вроде той, в какую мы играли?

— Да, я…

Меня перебивает горгона:

— Высокая госпожа… могу я сказать тебе кое-что?

Борт-крыло опускается к земле с негромким поскрипыванием, и я поднимаюсь на палубу и устраиваюсь на привычном месте рядом с лицом горгоны.

— Что именно?

Горгона шепчет тягучим голосом:

— Я должна предостеречь тебя от поспешности, высокая госпожа.

— Но я не могу бросить ее здесь вот так! Она — одна из нас!

— Эта девушка сама сделала выбор. И теперь должна принять последствия. Она может отправиться в Зимние земли, а может поискать другую дорогу. Она не должна снова ошибиться.

Я оглядываюсь на Пиппу, аккуратно рвущую травинки на клочки. Пиппа бледна, но щеки у нее пылают от горя. Она похожа на потерявшегося ягненка.

— Пиппа не слишком сильна в том, чтобы принимать решения, — говорю я, и меня снова душат слезы.

— Значит, самое время поучиться, — возражает горгона.

Горгона ведет себя так, будто она — моя мать, как всегда ведут себя со мной мисс Мур и Мак-Клити. Я привыкла, что люди постоянно указывают мне, что делать. Том, и бабушка, и миссис Найтуинг. Как их много, желающих связать меня по рукам и ногам из самых добрых намерений…

Горгону ничуть не тревожат мои слезы.

— Сочувствие может быть и благословением, и проклятием. Будь поосторожнее, чтобы твоя сентиментальность не загнала тебя в ловушку. Это битва Пиппы, не твоя.

— Ты уж слишком сурова. Не удивляюсь, что ты осталась последней в своем роде.

Я тут же сожалею о сказанном. Но ошибка уже совершена. Боль отражается на обычно загадочном и неподвижном лице горгоны. Змеи тихо шипят и мягко прижимаются к ее лицу, поглаживая щеки, как дети, ищущие утешения.

— Но таков способ существования вещей, — говорит горгона.

— Способ существования вещей тут ни при чем, — огрызаюсь я. — Все меняется, и теперь, когда я обладаю силой, я намерена сама творить перемены.

Я оскорбила горгону. Но я постараюсь исправить ошибку позже. А прямо сейчас я должна помочь Пиппе. Она рыдает, распластавшись на берегу, из ее сжатых кулаков торчат острые травинки. Вдруг Пиппа резко садится.

— Вы будете жить дальше, все вы! Вы будете танцевать на балах, выйдете замуж, родите детей! Вы найдете свое счастье, а я навеки останусь вот здесь, и никого не будет рядом, кроме тех ужасных девиц с фабрики, которые никогда не бывали на чайных приемах!

Пиппа умолкает, уйдя в свои страдания, и раскачивается на месте, как маленький ребенок. Мне невыносима ее боль, невыносимо, что это по моей вине она впервые очутилась в сферах… и то, что сейчас я не в силах ей помочь. Я готова сделать что угодно, сказать что угодно, чтобы спасти Пиппу от нее самой.

— Пиппа, — говорю я. — Тише, тише… Дай мне руки.

— За-зачем? — выдыхает она.

— Доверься мне.

Руки у нее холодные и влажные, но я крепко их сжимаю. Я чувствую, как магия течет из меня мощным потоком, как всегда. Несколько секунд мы с Пиппой слиты воедино. Все ее воспоминания становятся моими, я их вижу, как картины, проносящиеся в окне поезда. Юная Пиппа у пианино, послушно играющая гаммы. Пиппа, молча сидящая на стуле, пока мать расчесывает ей волосы щеткой, и они все ярче блестят при каждом движении. Пиппа в школе Спенс, внимательно наблюдающая за Фелисити, чтобы знать, когда следует смеяться, а от кого держаться подальше… Всю жизнь она делала, что ей велели, не задавая вопросов. И единственным ее бунтовским жестом было то, что она съела горсть ягод в сферах, и ягоды привязали ее к этому незнакомому, непредсказуемому миру. Я ощущаю радость Пиппы, ее печаль, ее гордость, страстные желания… Вижу лицо Фелисити, золотистое от падающего на него света. Я чувствую болезненную любовь Пиппы к нашей подруге. Пиппа восторженно улыбается. Она меняется у меня на глазах, купаясь в искрах белого света.

— Я помню… Ох, это прекрасно, такая сила! Я изменюсь!

Она крепко закрывает глаза и решительно сжимает губы. Щеки медленно розовеют, волосы завиваются в густые черные локоны. Улыбка становится фантастически прекрасной. И только глаза остаются прежними. Они то фиолетовые, то неприятные беловато-голубые.

— Как я выгляжу? — спрашивает Пиппа.

— Прекрасно.

Пиппа стремительно обнимает меня за шею, притягивает к себе. Она иной раз ведет себя как маленький ребенок. Но я полагаю, мы за это ее и любим.

— Ох, Джемма… Ты настоящая подруга! Спасибо! — бормочет она мне в ухо. — Боже мой, я должна что-то сделать с этим платьем!

Она смеется. Прежняя добрая Пиппа. И меня это радует.

— Ты когда-нибудь могла вообразить, что станешь такой могущественной, Джемма? Разве это не волшебство? Только подумай, ты ведь можешь сделать все, что пожелаешь!

— Наверное, — отвечаю я, смягчаясь.

— Это твоя судьба! Ты была рождена для величия!

Должна признать, что это заявление вызывает румянец на моих щеках, и я быстро отбрасываю идею как бредовую. Но в самой глубине души я ее сберегаю. Я ведь уже начинаю осознавать, что мне нравится чувствовать себя особенной. Что я должна оставить свой след в мире. И что я совсем не желаю за это извиняться.

 

Глава 14

Мы с Пиппой расстаемся на маковом поле.

— Скоро увидимся, дорогая подруга. И не беспокойся… я не выдам нашу тайну. Я скажу, что изменения случились сами по себе. Некое чудо.

Но я ведь не могу навеки одарить Пиппу магией.

— Некое чудо… — повторяю я, стараясь отогнать дурные предчувствия.

Она машет мне рукой и посылает воздушный поцелуй, прежде чем бегом припустить к Пограничным землям.

— Джемма…

— Кто здесь?

Я оборачиваюсь, но никого не вижу. И снова слышу свое имя, как тихий вскрик, донесенный ветром:

— Джемма…

Я внимательно смотрю в сторону Пещер Вздохов, где находятся Храм и колодец вечности. Я должна выяснить.

Подъем на вершину горы оказывается куда более долгим, чем мне помнится. Ноги покрываются пылью. Когда я прохожу сквозь радуги разноцветных дымов, Аша, предводительница неприкасаемых, ждет меня, будто знала, что я должна прийти. Ветер раздувает ее темно-красное сари, обнажая искривленные, покрытые волдырями ноги. Я стараюсь не смотреть на них и не смотреть на других неприкасаемых, хаджинов, как их еще называют, но это очень трудно. Все они так или иначе изуродованы болезнью. Именно поэтому их всячески обижают в сферах и смотрят на них как на ничтожества.

Аша приветствует меня, как всегда: коротко кланяется, сложив перед грудью ладони.

— Добро пожаловать, леди Надежда.

Я отвечаю таким же жестом, и мы входим в пещеру. Две женщины склоняются над большими корзинами ярких красных маков, собранных на поле. Они перебирают цветы, оставляя только самые лучшие, и взвешивают их на больших весах, прежде чем положить в чаши с тлеющими благовониями. Неприкасаемые тепло приветствуют меня, когда я прохожу мимо них, они подносят мне цветы и улыбки.

— Ты пришла, чтобы вернуть магию в Храм? — спрашивает Аша.

— Пока нет. Но я ее верну.

Аша кланяется, но я вижу по ее строгому лицу, что она мне не верит.

— Чем хаджины могут помочь тебе?

— Мне бы хотелось подойти к колодцу вечности.

— Ты хочешь взглянуть в лицо своим страхам?

— Есть кое-что, что я должна отбросить раз и навсегда, — отвечаю я.

Аша медленно качает головой.

— Отбросить — это не так-то легко. Но ты вольна пойти туда.

Стена воды отделяет меня от того, что лежит в глубине пещеры. Мне нужно только пройти сквозь эту завесу, и я все узнаю наверняка. От страха пересыхают губы. Я облизываю их, стараясь набраться храбрости. Задержав дыхание, я ныряю в водяную стену — и вот я в священном сердце Храма.

Колодец вечности прямо в центре. Его глубокие воды молчат. Сердце колотится в груди; я подхожу все ближе, пока наконец пальцы не ложатся на каменный край. Я почти не могу дышать. Язык присох к нёбу. Я крепко хватаюсь за каменную стенку и заглядываю в колодец. Вода превратилась в лед. Мое лицо отражается в дымчатой поверхности. Я всматриваюсь в нее…

Женское лицо прижимается ко льду снизу, и я в ужасе отступаю. Черты женщины проявляются в темной глубине колодца. Глаза и рот закрыты, как у мертвой. Кожа лишена красок. Волосы раскинулись в воде подо льдом, как лучи темного солнца.

Внезапно глаза Цирцеи распахиваются.

— Джемма… ты пришла…

Я отступаю еще немного назад, встряхивая головой. Живот свело. Меня тошнит. Но страх заставляет сдержать рвоту.

— Ты… ты же умерла, — шепчу я. — Я тебя убила.

— Нет. Я жива. Когда ты привязала магию к себе, ты заперла меня здесь. Я умру, когда магия вернется.

— И я оч-чень этому рада, — запинаясь, произношу я, быстро направляясь к стене воды, что отделяет это ужасное помещение от Пещер Вздохов.

Зловещий голос Цирцеи разносится по пещере, как бормотание демонов:

— Орден сплотился против тебя. Они намерены захватить сферы без тебя.

— Ты лжешь, — содрогаясь, возражаю я.

— Ты забыла, Джемма… я ведь тоже была одной из них. Они готовы на что угодно, лишь бы снова завладеть силой и властью. Ты не можешь им доверять.

— Это тебе я не могу доверять!

— Я не убивала Нелл Хокинс, — говорит она, произнося имя девушки, чья кровь лежит на моих руках.

— Ты не оставила мне выбора!

Но поздно. Цирцея нащупала мою рану и копается в ней.

— Выбор есть всегда, Джемма. Пока еще есть время, я могу научить тебя, как обуздать силу, заставить ее повиноваться тебе. Хочешь ли ты, чтобы она управляла тобой, или станешь ее хозяйкой?

Я осторожно подхожу к колодцу.

— Моя мать могла бы в свое время научить меня этому. Но ей не дали такой возможности. Ты настигла ее и убила.

— Она покончила с собой.

— Да, чтобы спасти от тебя свою душу, от тебя и той чудовищной твари Зимних земель, охотника! Она не хотела разложения! Я бы на ее месте сделала то же самое.

— А я бы не стала. Ради такой дочери, как ты, я бы сражалась до последнего вздоха. Но Мэри никогда не была бойцом, в отличие от тебя.

— Ты не вправе говорить о моей матери! — рычу я.

Я вижу на лице Цирцеи нечто такое, что сохранилось от той, кем она была прежде, след моей учительницы мисс Мур. Но она снова начинает говорить, и по спине пробегает ледяная волна.

— Джемма, тебе незачем беспокоиться из-за меня. Я бы никогда не причинила тебе зла. Но я могу тебе помочь. И все, что я прошу в обмен, это возможность еще раз ощутить вкус магии, — только один раз перед тем, как я умру.

Ее слова порождают сомнение. Но ей нельзя доверять. Все это лишь хитрость, Цирцея жаждет заполучить магию. Она ничуть не изменилась.

— Я ухожу.

— Против тебя строят планы. Ты даже представить не можешь, какая опасность тебе грозит. Ты не можешь доверять Ордену. Лишь я одна в силах помочь тебе.

Не надо было мне приходить сюда.

— Ты ничего от меня не получишь. Можешь хоть сгнить здесь, мне наплевать.

Она погружается в глубину темных вод, и напоследок я вижу ее бледную руку, словно Цирцея хочет дотянуться до меня.

— Ты вернешься ко мне, — шепчет она голосом таким же холодным, как ледяная вода. — Когда ты поймешь, что никому больше не можешь довериться, тебе придется вернуться.

— Ты нашла то, что искала, леди Надежда? — спрашивает Аша, когда я возвращаюсь в Пещеру Вздохов.

— Да, — с горечью отвечаю я. — Я узнала то, что мне необходимо было знать.

Аша ведет меня обратно по коридору, где стены покрыты поблекшими фресками, в пещеру, которую я хорошо помню. Здесь стены украшены изображениями пышнобедрых женщин и чувственных мужчин. Я вдруг замечаю кое-что, чего не видела прежде. Это изображение двух сжатых рук, вырезанное в центре идеального круга. Оно кажется знакомым, хотя я и не могу объяснить, почему, — как что-то неясное, промелькнувшее во сне. Будто сами камни говорят: «Это место сновидений для тех, кто полон желания видеть. Положи ладони в круг и засни».

— Ты это слышишь? — спрашиваю я.

Аша улыбается.

— Это не простое место. Именно здесь женщины Ордена и братья Ракшана становились любовниками.

Я заливаюсь краской стыда.

— Они должны были положить сцепленные руки в этот круг, чтобы проникнуть друг в друга во сне. Таким образом ковалась связь, которую невозможно разрушить. Этот круг представляет собой любовь в вечности. Потому что у него нет начала и нет конца. Понимаешь?

— Да, — тихо отвечаю я, скользя пальцами по окружности.

— Они должны были прийти сюда, чтобы проверить свою привязанность. Если они не могли проникнуть в сны друг друга, то им не суждено было стать возлюбленными.

Аша снова ведет меня по расписным коридорам Храма. Я жду, что она спросит меня о магии и союзе племен, однако она молчит.

— Я намерена создать союз племен, живущих в сферах, и привязать магию ко всем нам, — объясняю я, не дождавшись вопроса. — Но сначала я должна завершить кое-какие дела в своем мире.

Аша лишь улыбается.

— Я разделю магию! Даю слово!

Она смотрит мне вслед.

— Конечно, леди Надежда.

Я в одиночестве иду через маковое поле и вниз по пыльной дорожке, укрывшейся под кружевным покровом ивовых деревьев. Их изящные листья склоняются к земле с мирным шелестом. Я глубоко дышу, стараясь очистить ум, но у меня ничего не получается. Во мне пустило корни предостережение Цирцеи. Я не должна уходить. Не стоит дважды повторять одну и ту же ошибку. Пиппа… Возможно, есть причина, почему она не смогла перейти на другую сторону. Возможно, есть еще шанс спасти ее… При этой мысли я замедляю шаг. Я почти дошла до конца тропы, но вдруг слышу отдаленный топот конских копыт.

Сквозь зеленый ивовый занавес я замечаю, как вдали мелькает что-то белое. Там лошадь? Или их десять? Сидят ли на них всадники? И сколько их? Листва волнуется, я больше ничего не вижу. Но топот приближается. Я подбираю подол ночной сорочки и бегу со всех ног, тропа жестко колотит меня по пяткам. Я проскальзываю между деревьями и вырываюсь на пшеничное поле, раздвигаю хлещущие меня колосья обеими руками. И продолжаю слышать топот… Сердце стучит в такт: «Не оглядывайся, не останавливайся, беги, беги, беги…»

Я уже у статуи трехликой богини, которая отмечает вход в древний тайный коридор. Хватая воздух открытым ртом, я огибаю угол постамента. Зигзагом несусь между вековыми камнями, между следящими за мной изображениями женщин. Впереди, на поросшем мхом склоне, нет никаких признаков двери. А позади — ровный стук копыт невидимых коней. Я бросаюсь к холму. «Откройся, откройся, откройся…»

Дверь наконец появляется, и я проталкиваюсь в нее, и топот затихает. Я бегу по туннелю, выбегаю на лужайку. Свет в туннеле гаснет, дверь исчезает, как будто ее никогда и не было.

На крыше школы Спенс сидят на своих местах горгульи, наблюдая за происходящим внизу. Лунные лучи словно давят на их темные спины, горгульи кажутся почти живыми, будто вот-вот расправят крылья и отправятся в полет.

Руки начинает покалывать, магия проносится по моим венам с такой силой, что я падаю на колени. Мощь невероятно велика. Она несется, как животное, уходящее от смертельной угрозы. Я пугаюсь; магия пожрет меня, если я не отпущу ее.

Пошатываясь, я добираюсь до розового сада и прикасаюсь к спящим бутонам. Там, где скользят пальцы, взрываются цветы, в такой симфонии цвета, какой я никогда прежде не видела: лепестки роз темно-красные, или огненно-розовые, или сочно-кремовые, а желтые — ослепляют, как солнце. Когда я наконец отступаю от кустов, весна пришла для каждого из них. И ко мне она явилась тоже, я чувствую себя восхитительно — я сильная и живая. Во мне играют краски и новая для меня радость.

— Это я сделала, — говорю я.

И рассматриваю руки так, словно они мне не принадлежат. Но они мои. И я пробудила ими розы, пробудила в своем мире. А ведь это только начало. С такой силой и предсказать невозможно, что я могу сделать, чтобы изменить то, что нужно, — для себя, для Фелисити и для Энн. А как только мы позаботимся о собственном будущем, мы наконец создадим союз племен в сферах.

Магия подталкивает меня к восточному крылу здания. Я кладу ладони на недостроенную башню и чувствую, как сквозь меня течет энергия, будто мы с землей стали единым целым. Вокруг возникают линии, как дороги, обозначенные на карте. Одна уходит вдаль, за пригорки, к лагерю рабочих. Другая, извиваясь, убегает через лес к церкви. Третья ползет в сторону старой пещеры, где мы впервые вошли в сферы. И рядом со мной эта линия светится ярче остальных. Время замедляет ход. Свет просачивается в щели по краям тайной двери. Я чувствую, как дверь притягивает меня. Я кладу на нее ладонь — и тело как будто взрывается от удара энергии.

Образы мчатся с такой скоростью, что я не в силах уловить их все; остаются лишь обрывки: амулет Евгении летит прямо в руки моей матери, туча черного песка несется мимо скалистых гор, дерево неописуемой красоты…

Так же внезапно поток энергии прекращается, и я падаю на землю. Ночь снова тиха и безмолвна, и только стук моего сердца нарушает ее покой.

Рассвет дает о себе знать розовыми сполохами в небе. Солнце медленно поднимается над вершинами деревьев, неся с собой новое утро — и новую меня.

 

Глава 15

Весна уже стала чем-то большим, нежели робкое обещание, и теплые дни радостно заверяют нас, что зима наконец-то окончательно сдается. Британцы празднуют это событие со сказочным размахом. Наутро после того, как я повидала Пиппу, миссис Найтуинг и мадемуазель Лефарж грузят нас в поезд, и мы оживленно болтаем, сидя в брюхе огромного стального дракона, пока тот мчит через луга, над ним вьются длинные шлейфы черного дыма, на наших юбках и перчатках остаются пятна сажи. У Фелисити весьма дурное настроение из-за вчерашнего вечера, но я обещаю ей, что уж сегодня-то мы обязательно отправимся в сферы, и все сразу забыто. А поскольку Фелисити меня простила, Энн следует ее примеру.

Мы выгружаемся из поезда в маленьком городке и, волоча корзины для пикника, плетемся вместе с радостными компаниями деревенских жителей, фермеров, слуг, которым сегодня дали выходной, взволнованными детьми и мужчинами, ищущими работу, — и наконец добираемся до места, где устроена ярмарка по случаю дня весеннего равноденствия.

Торговые ряды раскинулись под открытым небом на полмили вперед. Каждая палатка и каждый лоток предлагают новый соблазн — румяные буханки хлеба, молоко с толстым слоем сливок, изящные чепчики и туфли… Мы жадно впитываем впечатления, иногда вознаграждая себя ломтиком острого чеддера или примеркой нарядного шарфика. Мы приехали сюда в лучших воскресных нарядах, полные надежд на дневные танцы и веселье. Даже миссис Найтуинг позволяет себе посмотреть веселое представление — петушиный бой.

В стороне несколько мужчин выстроились в ряд — они готовы наняться на работу, это кузнецы и пастухи. Здесь же топчется капитан какого-то корабля, вербующий молодых людей на морскую службу, обещающий им пищу и выпивку, а заодно и волнующие приключения. Каждая сделка завершается подписью, рукопожатием и пенни, выданным в знак заключения контракта.

Много людей приехали, чтобы прикупить домашнего скота. Они бродят между овечьими загонами и лошадиными стойлами, выслушивая объяснения продавцов.

— Да вам лучше все равно не найти, джентльмены! Уж это я вам обещаю! — ревет мужчина в кожаном фартуке и высоких ботинках, обращаясь к двум фермерам, рассматривающим его барана, награжденного какими-то призами.

Фермеры проводят ладонями по бокам животного. Баран громко блеет — я уверена, так он выражает полное смирение перед судьбой.

— Мне все это не нравится, — бормочу я себе под нос. — Ужасно некультурно.

В общем и целом здесь слишком шумно и пыльно, но в воздухе витает радость, веселятся все — и люди, и животные. Фермерские жены кричат во все горло: «Лучший во всей Англии сыр! Джем из черной смородины — сладкий, как материнский поцелуй! Жирный гусь, лучше не найти для ужина на праздник!»

В полдень мы устраиваемся перекусить на берегу реки, где собралось множество людей, желающих посмотреть лодочные гонки. Бригид приготовила для нас чудесный легкий завтрак: вареные яйца, ржаной хлеб с маслом, малиновый джем и пирог со смородиной. Мы с Энн щедро намазываем толстые горбушки маслом и джемом, а Фелисити хватает кусок пирога.

— Я получила письмо от матери, — говорит Фелисити, со счастливым видом запуская зубы в сладкий пирог.

— Обычно ты не так весело говоришь об этом, — замечаю я.

— Да ведь и она не часто предлагает мне такие грандиозные возможности, — уклончиво отвечает Фелисити.

— Отлично, — говорю я. — В чем дело, выкладывай!

— Мы увидим Лили Тримбл в театре Друри-Лейн, в «Макбете»!

— Лили Тримбл! — восторженно восклицает Энн, хотя рот у нее набит хлебом, но она быстро его проглатывает, поморщившись. — Тебе невероятно повезло!

Фелисити облизывает пальцы.

— Я бы взяла тебя с собой, Энн, но матушка ни за что мне этого не позволит.

— Да, я понимаю, — уныло говорит Энн.

Миссис Уортингтон не забыла, как Энн обманула всех, гостя в ее доме на Рождество. И неважно, что все мы приложили руку к тому, чтобы на время превратить Энн в дочь герцога. По мнению миссис Уортингтон, мы с Фелисити ни в чем не виноваты, мы просто стали жертвами дьявольского замысла Энн. Удивительно, во что только ни готовы поверить матери, несмотря на доказательства противоположного… во что угодно поверят, лишь бы самим оказаться ни при чем.

— Ты не можешь пойти с ней как ты сама, — говорю я. — Но можешь как кто-то другой.

Она недоуменно смотрит на меня.

— Магия, — шепчу я. — Неужели не понимаешь? Это будет нашим первым шансом изменить твое будущее.

— Ну да, прямо под носом у матушки, — усмехается Фелисити.

Но соблазн велик, и она готова участвовать.

— А что, если ничего не получится? — сомневается Энн.

— И разве из-за этого мы откажемся от попытки? — возражаю я.

Фелисити протягивает руку.

— Я с вами!

Энн кладет свою ладонь на ее, и я тоже.

— Ради будущего!

По толпе ярмарочных гуляк пробегает волнение. Гребцы приближаются. Люди толпятся на берегу, приветствуя их. Мы спускаемся по обрывистому склону, поближе к воде и подальше от пристального взгляда миссис Найтуинг. Три лодки состязаются за первенство, а остальные тянутся за ними следом. Мужчины закатали рукава рубашек до локтей, и когда они налегают на весла, мы видим, как напрягаются мускулы под загорелой кожей. Руки крепко сжимают весла, и они взлетают, все как одно, вверх-вниз, вверх-вниз, словно огромная машина, состоящая из мускулов и дерева. Движение гипнотизирует, и мы поддаемся его чарам.

— Ох, они такие сильные, правда? — мечтательно произносит Энн.

— Да, — соглашаюсь я. — Сильные.

— За которого из них ты хотела бы выйти замуж? — спрашивает Энн.

В моей памяти само собой вспыхивает лицо Картика, и я встряхиваю головой, чтобы прогнать мысль о нем, пока меня не охватила грусть.

— Я бы выбрала вон того, впереди, — говорю я, кивая на красивого мужчину со светлыми волосами и широкой грудью.

— Ох, да, он хорош. Как ты думаешь, у него найдется брат для меня? — спрашивает Энн.

— Да, — говорю я. — И вы проведете медовый месяц в Умбрии.

Энн смеется.

— Он, конечно же, богат.

— Само собой, — поддерживаю я игру; это поднимает мне настроение.

«Вот тебе, Картик!»

— А тебе кто нравится, Фелисити? — спрашивает Энн.

Фелисити почти не смотрит на гребцов.

— Никто.

— Да ты же их и не рассмотрела! — обижается Энн.

— Ну, как хочешь…

Фелисити вскакивает на большой камень. Сложив руки на груди, она пристально рассматривает мужчин.

— Хм… а вон тот явно лысеет. Парни в конце еще и усов-то не отрастили. А вон тот, что ближе всех к нам… боже мой, это уши или крылья?

Я хохочу во все горло. Энн хихикает, прикрыв рот ладонью.

— И особенно интересен вон тот, справа, — продолжает Фелисити, показывая на мужчину с круглым рыхлым лицом и большим красным носом. — У него такой вид, что любая девушка призадумается: а не лучше ли утопиться?

— Ну, он не так уж и плох, — говорю я, хихикая. — Не хуже прочих.

Это ложь. Во все времена мужчины оценивали нас по внешности, выбирая красоту, и мы сами ничуть не лучше в этом вопросе.

Глаза Фелисити опасно вспыхивают.

— Но, Джемма, разве я могу встать между тобой и твоей истинной любовью? Думаю, он достанется тебе.

— Думаю, нет!

— Ох, что ты, он твой! — дразнит меня Фелисити. — Только подумай о том, какие у вас будут страшненькие детишки! С огромными, толстыми, красными носами, как у него!

— Мне не вынести твоей зависти, Фелисити. Можешь забирать его. Прошу! Я даже настаиваю!

— Ох, нет, нет! Я недостойна такого чуда. Он должен принадлежать только тебе.

— Да лучше я сдохну!

— Это будет самым легким выходом.

Фелисити подпрыгивает и машет носовым платком.

— Добрый день! — кричит она.

Чересчур дерзко, надо заметить.

— Фелисити!

От смущения у меня срывается голос. Но поздно. Мы привлекли к себе всеобщее внимание, и деваться некуда. Гонки забыты, лодки плывут, как им вздумается, а гребцы кричат и машут руками юным леди, стоящим под обрывом.

— Вот вы, сэр! — громко говорит Фелисити, показывая на незадачливого гребца. — Моя дорогая подруга слишком скромна, чтобы высказать свое восхищение вами. Поэтому мне ничего не остается, кроме как сделать это за нее!

— Фелисити!

Я бросаюсь за обломок скалы, чтобы спрятаться.

Бедный парень встает в лодке, и я с грустью вижу, что он и весь так же широк, как его лицо, — это скорее бочонок в штанах, чем мужчина.

— Я был бы счастлив представиться этой леди, если бы она была так добра и показалась.

— Ты слышишь, Джемма? Джентльмен желает представиться тебе.

Фелисити дергает меня за руку, пытаясь вытащить из-за камня.

— Прекрати! — шиплю я, отшатываясь.

Эта глупая игра далеко зашла.

— Боюсь, она чересчур застенчива, сэр. Может, вы сами попытаетесь?

Мужчина начинает декламировать какое-то стихотворение, сравнивая меня с летним днем.

— «Но ты куда милее и более нежна…» — завывает он и вдруг запинается. — Скажите мне ваше имя, прекрасная леди!

И прежде чем я успеваю себя остановить, с языка срывается:

— Мисс Фелисити Уортингтон!

— Дочь адмирала Уортингтона?!

— Именно так! — кричу я.

Теперь уже Фелисити дергает меня за руку и умоляет замолчать. В пылком желании поговорить с нами еще двое мужчин вскакивают на ноги, лишая лодку равновесия. С громким криком они летят в воду, к немалому удовольствию остальных.

Хохоча как сумасшедшие, мы бежим вдоль обрыва, чтобы спрятаться за высокой зеленой изгородью. Смех — дело весьма заразительное; как только мы немного успокаиваемся, кто-нибудь хихикает опять, и все начинается сначала. Наконец мы падаем на траву, мартовский ветерок овевает наши лица, принося с собой веселый шум отдаленного праздника.

— Мы просто ужасно себя вели! — говорит Энн, продолжая хихикать.

— Зато повеселились, — отвечаю я.

Над нашими головами плывут пухлые облака, грозящие дождем.

В голосе Энн вдруг звучит нотка опасения.

— Как вы думаете, Господь накажет нас за такой дурной поступок?

Фелисити строит «бриллиант» из больших и указательных пальцев. И смотрит сквозь него на солнце.

— Если Господу больше нечем заняться, кроме как наказывать школьниц за глупое баловство, тогда я не вижу в нем смысла.

— Фелисити! — вскрикивает Энн, собираясь выбранить подругу, но останавливается. — Джемма, а ты действительно думаешь, что мы могли бы изменить свою жизнь с помощью магии?

— Мы попробуем. Я уже чувствую себя более живой. Проснувшейся. А вы?

Энн улыбается.

— Когда во мне магия, у меня возникает чувство, что я могу абсолютно все.

— Все… — бормочет Фелисити.

Она поворачивается на бок, опирается на локоть и превращается в прекрасную букву S.

— А как насчет Пиппы? Что мы можем сделать для нее?

Я вспоминаю Пиппу в воде, бьющуюся в отчаянии, неспособную перейти на другую сторону бытия.

— Я не знаю. Я не знаю, может ли магия изменить ее судьбу. Они говорят…

— Они говорят, — насмешливо фыркает Фелисити. — Мы говорим! Ты теперь владеешь всей магией, Джемма! Конечно, мы можем что-то изменить и в сферах тоже. И для Пиппы.

У меня в голове звучат слова горгоны: «Она не должна снова ошибиться».

Рядом со мной в траве барахтается божья коровка, упавшая на спину. Я переворачиваю ее кончиком пальца, и она ползет между травинками, а потом снова застревает.

— Я слишком мало знаю о сферах, о магии и об Ордене, — говорю я, — только то, что мне рассказали разные люди. И пришла пора самим разобраться, что возможно, а что нет.

Фелисити кивает.

— Разумно.

Мы лежим в траве, солнце согревает уставшие за зиму лица, и это уже само по себе — волшебство.

— Мне хотелось бы, чтобы так было всегда, — вздыхает Энн.

— Может, и будет, — говорю я.

Мы лежим рядом, держимся за руки и следим за облаками, счастливыми леди, плывущими в небе в развевающихся юбках, они словно танцуют и приседают в реверансах, постепенно превращаясь во что-то совершенно новое.

После полудня деловая активность на ярмарке начинает спадать, некоторые торговцы закрывают палатки. Пришло время для танцев и развлечений. Жонглеры приводят детей в благоговейный восторг, как будто отрицая закон притяжения. Мужчины заигрывают с девушками-служанками, наслаждаясь редким отдыхом от повседневного тяжелого труда. Труппа мимов дает представление — это история святого Георгия. Поскольку близится Пасха, в дальнем конце ярмарочной территории, на лужайке рядом с тем местом, где нанимают рабочих, дают какую-то нравоучительную пьесу. Миссис Найтуинг тащит нас туда, чтобы мы посмотрели, и мы стоим в толпе, наблюдая, как паломники на сцене сражаются с тьмой в своих душах, пробираясь к свету.

Я краем глаза вдруг замечаю Картика, подошедшего к капитану, и у меня внутри все обрывается.

— Фелисити, — шепчу я, дергая подругу за рукав. — Я только что видела Картика. Я должна с ним поговорить. Если меня станут искать Найтуинг или Лефарж, скажи, что я пошла посмотреть петушиные бои.

— Но…

— Пожалуйста!

— Только не задерживайся.

Я стремительно, как заяц, бросаюсь сквозь толпу и застаю Картика, когда он обменивается рукопожатием со шкипером, закрепляя сделку. У меня падает сердце.

— Извините, сэр. Могу я с вами поговорить?

Мое близкое знакомство с индийцем привлекает внимание фермерш, которые, судя по всему, принимаются гадать: что общего может быть у хорошо одетой девушки с каким-то язычником?

Я бросаю косой взгляд на капитана.

— Вы отправляетесь в плавание?

Картик кивает.

— Корабль британских военно-морских сил «Орландо». Он выходит из Бристоля через шесть недель, и я буду на нем.

— Но… матрос? Ты же говорил, что тебе не нравится море, — говорю я.

При воспоминании о той ночи, когда я впервые встретилась с Картиком в церкви, в горле встает ком.

— Если море — это все, что придется вытерпеть, меня это устроит.

Картик достает из кармана потрепанный красный платок, тот самый, который мы использовали как сигнальный флажок. Когда мне было необходимо поговорить с Картиком, я пристраивала этот платок на окне спальни, а он привязывал его к ветке ивы под окном, если я была нужна ему. Картик прижимает платок к щеке.

— Картик, что произошло? — шепчу я. — Когда мы расстались в Лондоне, ты клялся в преданности мне и союзу!

— Того человека больше нет, — отвечает Картик, и его глаза темнеют.

— Это как-то связано с братством Ракшана? А как насчет твоих разговоров о судьбе и…

— Я больше не верю в судьбу, — перебивает меня Картик, его голос дрожит. — И если ты припоминаешь, я больше не состою в братстве Ракшана. Я человек без места в жизни, и море отлично мне подойдет.

— Но почему бы тебе не отправиться со мной в сферы?

Голос Картика превращается в едва слышный шепот:

— Я никогда не увижу сферы. Никогда.

— Но почему?

Картик прячет глаза.

— У меня есть причины.

— Так объясни, какие именно?

— Это мои причины, и только мои.

Он разрывает платок на две части и одну кладет мне в ладонь.

— Вот, возьми это. Чтобы напоминал обо мне.

Я смотрю на комок старой ткани. Мне хочется швырнуть его в лицо Картику и гордо уйти прочь. Но вместо того я крепко сжимаю обрывок, ненавидя себя за слабость.

— Ты станешь отличным моряком, — резко говорю я.

Солнце клонится к закату, когда мы возвращаемся в школу Спенс, нагруженные покупками с ярмарки. Рабочих мистера Миллера уже отпустили после дневных трудов. Грязные и насквозь пропотевшие, они складывают инструменты на телегу и умываются из ведер с водой, которые принесли судомойки. Бригид предлагает им холодный лимонад, и мужчины пьют его жадными глотками. Миссис Найтуинг вместе с мастером отправляется проверить результаты дня.

— Ох, мистер Миллер, сэр, — кричит рабочий, — смотрите, тот старый камень в земле! Он раскололся точно пополам!

Мистер Миллер подходит к камню и приседает на корточки, чтобы рассмотреть его как следует.

— Ай-ай, — говорит он, хлопая себя грязной ладонью по крепкому бедру, — вот не понимаю, как это случилось? Он же выглядел таким здоровенным, крепким!

Мастер поворачивается к миссис Найтуинг:

— Он тут как бельмо на глазу, миссус. Может, нам лучше его убрать?

— Очень хорошо, — соглашается миссис Найтуинг, небрежно взмахивая рукой.

Мужчины хватаются за лопаты и кирки и погружают их во влажную землю вокруг камня. Я сдерживаю дыхание, гадая, не откроется ли от их усилий тайная дверь и не повлияет ли все это на возможность войти в нее. Но я ничего не могу поделать, только надеяться. Мужчины высвобождают обломки камня, чтобы погрузить их на телегу.

— Может, удастся продать его где-нибудь, — задумчиво бормочет мистер Миллер.

Из леса к ним спешит, спотыкаясь, мать Елена.

— Вы не должны этого делать! — кричит она, и я догадываюсь, что она пряталась за деревьями и наблюдала.

От ее крика меня пробирает дрожь, хотя я и не понимаю толком, почему. Мать Елена безумна; она постоянно говорит что-нибудь странное.

Но на мужчин ее слова подействовали. Они перестают копать.

— Эй, ну-ка за дело! — прикрикивает на них мистер Миллер. — А ты, цыганка… нам уже тут надоели эти твои суеверия!

— Уходи отсюда, матушка! — говорит Бригид, направляясь к старой женщине.

Но мать Елена не ждет ее. Она поворачивает назад.

— Два пути, — бормочет цыганка. — Два пути. Ты навлечешь проклятие на всех нас.

 

Глава 16

Нам не приходится ждать полуночи, чтобы сбежать из школы Спенс. Все настолько устали после ярмарки, что я слышу храп и громкое сопение даже в коридоре. Но мы трое чувствуем себя куда бодрее обычного, мы в предвкушении. Мы собираемся в большом холле. Я снова пытаюсь вызвать дверь света, но, похоже, у меня опять ничего не получится. Я чувствую, как радостное ожидание Фелисити и Энн переходит в отчаяние, поэтому решаю выбрать другой путь.

— Идемте, — говорю я и веду своих подопечных на лужайку перед школой.

Ночь кажется живой, дышащей, полной возможностей. Безоблачное небо подмигивает тысячами звезд, они как будто подстрекают нас. Луна устроилась среди них, толстая и довольная.

Я протягиваю руку и мысленно вызываю дверь. От бурлящей во мне энергии рука дрожит. Тайный портал появляется перед нами, светясь, такой же, как прежде, и я вздыхаю с облегчением.

— Чего мы ждем? — спрашивает Фелисити, усмехаясь.

Мы наперегонки бежим к двери, врываемся в светящийся коридор. И выходим в сферах.

Рука об руку мы идем по тропе между камнями, стараясь, чтобы нас никто не заметил, высматриваем признаки опасности.

— Ох, твари Зимних земель! — нараспев произносит Фелисити, когда мы приближаемся к Пограничным землям. — Выходите, где вы там прячетесь!

Энн шикает на нее.

— Я н-не думаю, что нам стоит…

— Да разве ты не видишь, что они исчезли? Или с ними что-то случилось. Может быть, когда Джемма забрала магию из Храма, им пришел конец?

— Тогда почему Пип…

Я резко умолкаю.

— Потому что она — не одна из них! — огрызается Фелисити.

Мы подходим к колючей изгороди, окружающей Пограничные земли. На этот раз мы с большей легкостью избегаем ее ловушек и пробираемся сквозь заросли, даже не оцарапавшись.

— Уух-ут! Уух-ут!

Крик разносится по всему синеватому лесу. Бесси Тиммонс и Мэй Саттер, с палками в руках, выскакивают из-за деревьев, Фелисити взвизгивает.

— Вам незачем так делать, — говорит она. — Это всего лишь мы.

— Осторожность не помешает, — отвечает Бесси.

— Я не желаю терпеть их фамильярность, — шепчет мне Фелисити. — И их вульгарность тоже.

Пиппа машет нам рукой, высунувшись из окна башни.

— Эй, не уходите… я спускаюсь!

— Пиппа!

Фелисити спешит к дверям замка. Мерси открывает, приветствуя нас. Замок кажется немного более аккуратным, чем в прошлый раз. Тут сделали небольшую уборку. Полы подметены, разожжен огонь в очаге. Стало почти уютно. Даже лианы не выглядят такими пугающими, смертельно ядовитые цветы вспыхивают пурпуром на фоне осыпающихся камней.

В комнату вбегает Пиппа.

— Я увидела вас у ежевичной стены! Я секунды считала, дожидаясь, пока вы сюда дойдете… двести тридцать две, если хотите знать!

Пиппа снова одета в лохмотья, но в остальном выглядит чудесно. Похоже, магия задержалась в ней, что кажется мне удивительным, потому что когда я одариваю магией Фелисити или Энн, она держится в лучшем случае несколько часов.

— Ты просто сияешь! — восклицает Фелисити, обнимая Пиппу.

Та бросает на меня застенчивый взгляд.

— Да! Должно быть, это от радости, что я снова воссоединилась с моими подругами, потому что я чувствую себя совершенно чужой среди здешних девушек. Ох, Джемма, ты не поможешь мне добавить дров в огонь?

— Конечно, — отвечаю я, делая вид, что не замечаю удивленного взгляда Фелисити.

Пиппа ведет меня за гобелены, в старую церковь.

— Ну, как ты? — спрашиваю я.

Губы Пиппы дрожат.

— А как я должна быть? Я обречена жить здесь вечно. Вечно оставаться в одном и том же возрасте, в то время как мои подруги будут взрослеть и забудут обо мне.

— Мы не забудем о тебе, Пиппа, — возражаю я, но и сама чувствую, что это слишком похоже на ложь.

Пиппа кладет ладони на мою руку.

— Джемма, я снова ощутила магию, и это дает мне надежду. Но она уже ускользает.

Пиппа показывает на свое потрепанное платье.

— Ты можешь дать мне еще? Столько, чтобы мне хватило духа на то время, пока я пытаюсь примириться с судьбой? Прошу тебя!

— Я… я не могу делать это вечно, — запинаясь, говорю я.

Я боюсь того, что случится, вне зависимости от того, что я выберу.

— Я и не просила тебя делать это вечно.

Пиппа берет из чаши высохшую ягоду и кладет ее в рот, скривившись.

— Да и в любом случае, ты ведь сама это предложила. Пожалуйста, Джемма! Для меня это означает целый мир. Если уж я должна терпеть это место…

Она смахивает слезы, и я чувствую себя последней дрянью, а не подругой. При всем том, что я постоянно твержу о возможности изменить что угодно, почему я так беспокоюсь насчет Пиппы? Если я смогла так сильно изменить ее, разве это не означает возможность нового мира, новой надежды без границ?

— Дай мне руки, — говорю я, и Пиппа обнимает меня.

— Я этого не забуду, — говорит она, целуя меня в щеку, но тут же хмурится. — А ты не можешь на этот раз дать мне побольше, чтобы она подольше продержалась?

— Я не могу управлять тем, как долго продержится магия, — объясняю я. — Я ведь только еще учусь ее понимать.

Мы беремся за руки, и снова между нами возникает связующая нить. Я чувствую все, что чувствует Пиппа. Я вижу ее в чудесном бальном платье, радостно танцующей с подругами, кружащейся в объятиях Фелисити, непрерывно смеющейся. Однако под всем этим, в глубине, есть что-то еще. Что-то тревожащее… и я прерываю контакт.

— Ну вот, — говорю я, надеясь, что она не заметит нервозности в моем голосе.

Пиппа вскидывает руки над головой и облизывает губы, начавшие розоветь. Изменения в ней теперь происходят быстрее, и они более сильные. Глаза Пиппы сияют.

— Ведь я прекрасна?

— Ты самая прекрасная девушка на свете, — говорю я, и это чистая правда.

— Ох, Джемма, спасибо тебе!

Она снова обнимает меня, как благодарный ребенок, и я поддаюсь ее чарам.

— Всегда рада помочь, Пиппа.

Пиппа несется в центральный холл, ее взгляд горит.

— Дорогие мои!

Бесси встает, будто Пиппа — ее горячо обожаемая повелительница.

— Мисс Пиппа! Ты выглядишь потрясающе!

— Я и чувствую себя потрясающе, Бесси. По сути, я переродилась. Смотри!

Она кладет ладони на шею Бесси, и под ними внезапно возникает изумительная камея на бархатной ленте.

— Поверить не могу! — вскрикивает Бесси.

— Да, я обладаю магией! — говорит Пиппа, оглядываясь на меня. — Мне ее даровала Джемма. В ней теперь скрыта вся сила сфер.

Фелисити бросается ко мне и целует в щеку.

— Я так и знала, что ты сделаешь что-нибудь для нее! — шепчет она.

Девушки задают мне миллион вопросов: откуда взялась эта магия? Как она действует? Что она может?

— Мне и самой хотелось бы все это знать, — отвечаю я, качая головой. — Иной раз она воистину велика. А иногда я ее едва ощущаю. И, похоже, надолго она не задерживается.

— А ты можешь и нам ее дать? — спрашивает Мэй.

Ее глаза сверкают, как будто я в силах изменить для них все.

— Я… я, пожалуй… — бормочу я.

Я вдруг понимаю, что не хочу отдавать слишком много магии. Что, если моя сила от этого уменьшится? Что, если я потом не смогу помочь подругам в нашем мире?

Фабричные девушки смотрят на меня, не отводя глаз. Бесси Тиммонс наконец фыркает:

— Нет, конечно, она не захочет делиться с нами.

— Это неправда, — возражаю я, но в глубине сердца понимаю, что она не так уж и ошибается.

Но почему бы и им тоже не получить частичку магии? Не потому ведь, что они работали на фабрике? И не потому, что говорят не так, как я, что у них простонародный выговор?

— Мы ведь не леди, как они, Бесси, — кротко произносит маленькая Вэнди. — Нам и ждать этого не следует.

— Да, вам не следует этого ожидать, — говорит Фелисити таким тоном, как будто общается со слугами.

Пиппа подпрыгивает, топча выросшие на полу сорняки.

— Да я сама дам тебе магию, Мэй! Ну-ка, протяни руки!

— Что-то я ничего не чую, — говорит Мэй через несколько мгновений.

И я радуюсь, что они все не могут ощутить мое облегчение. Похоже, магией могу распоряжаться только я.

На лице Пиппы отражается разочарование.

— Ну, похоже, она досталась только мне. Если бы я могла, моя дорогая, я бы с тобой поделилась.

— Я знаю, что ты так бы и сделала, мисс Пиппа, — говорит упавшая духом Мэй.

Мне становится стыдно. Глядя на ужасные ожоги и плачевное состояние девушек, как я могу быть настолько черствой, чтобы отказать им в капельке счастья?

— Хорошо. Давайте немножко повеселимся, пока мы здесь, ладно?

Я соединяю руки с их руками — только Вэнди отказывается, заявляя, что не хочет играть. Вскоре все до краев полны сияющей силы, и даже стены не могут выдержать наш ликующий крик. Они потрескивают и стонут, и только лианы не дают им рухнуть.

Фелисити и Энн показывают девушкам, как превратить их изодранные юбки в роскошные шелковые платья, расшитые бисером и украшенные кружевом, как те, что поступают из лучших парижских магазинов.

Веселятся все, кроме Вэнди. Она сидит в углу, съежившись, прижав колени к груди.

Я сажусь рядом с ней на холодный, поросший сорной травой пол.

— В чем дело, Вэнди?

— Мне страшно, — говорит она, крепче обхватывая ноги.

— Чего ты боишься?

— Боюсь желать слишком многого, мисс.

Она вытирает нос рукавом.

— Ты сказала, это не может длиться вечно. Но что, если я, попробовав…

По грязной щеке сползает слеза.

— Что, если я не смогу вернуться к тому, что есть?

— Моя учительница как-то раз сказала, что мы вообще не можем вернуться к прежнему; мы можем только двигаться вперед, — говорю я, повторяя слова мисс Мур, когда она была еще для меня мисс Мур, а не Цирцеей. — Ты и не должна этого делать.

Вэнди кивает.

— Может, и мне можно получить капельку? Не слишком много.

Я передаю ей чуть-чуть магии, и когда чувствую, как она отшатывается от меня, сразу останавливаюсь.

— Итак, Вэнди, с чего хочешь начать? С бального платья? Рубиновых серег? Или тебе хочется принца?

Я тяжело сглатываю и касаюсь ее невидящих глаз.

— Или… я могла бы попробовать…

— Да, мисс, пожалуйста!

Я накрываю ее глаза ладонью и направляю магию к цели.

— Как оно… — начинаю я.

Губы Вэнди сжимаются в тонкую линию.

— Прости, мисс…

— Ты ничего не видишь?

Она качает головой.

— Было слишком дерзко надеяться.

— Надеяться можно всегда, — возражаю я.

У меня тяжело на сердце. Вот и первое ограничение магии: она, похоже, не может исцелять.

— Хочешь что-нибудь еще? Что угодно.

— Я тебе покажу, — говорит она и берет меня за руку.

Нащупывая дорогу, она выводит меня наружу, ведет вокруг замка к маленькой травянистой лужайке, тронутой морозом. Она опускается на колени, прижимает ладони к земле. Под ее руками вырастает прекрасная белая роза. Лепестки по краям обведены кроваво-красным.

Вэнди глубоко вдыхает. Осторожная улыбка трогает ее губы.

— Она здесь?

— Да, — говорю я. — Она прекрасна.

— Мама продавала розы в пабе. Мне всегда нравилось, как они пахнут.

Маленький рыжеватый кролик скачет мимо, обнюхивая траву.

— Вэнди, — шепчу я, — замри!

Я смахиваю иней с пучка горьких трав и протягиваю траву кролику. Удивленный, он подбирается поближе, и я хватаю его.

— Потрогай!

Я опускаю его на землю рядом с Вэнди. Она гладит теплую шкурку, и ее лицо освещается улыбкой.

— Как мы его назовем? — спрашиваю я.

— Нет, ты сама должна дать ему имя, — возражает Вэнди.

— Отлично.

Я смотрю на сморщенный нос зверька.

— В нем есть что-то благородное и надменное. Думаю, мистер Дарси.

— Мистер Дарси. Мне нравится.

Я сооружаю клетку из веток, лиан и небольшого количества магии и сажаю кролика в нее. Вэнди хватает клетку так, словно в ней заперты все ее самые прекрасные мечты.

Хотя нам и тяжело прощаться, наше время подходит к концу, мы должны возвращаться в свой мир. Мы обнимаемся, давая друг другу обещание увидеться завтра, и Пиппа с девушками провожают нас до самой ежевичной стены. Мы идем к тайной двери, земля вдруг содрогается от стука лошадиных копыт.

— Бежим! — кричу я. — Быстрее!

— В чем дело? — спрашивает Энн.

Мы мчимся со всех ног, отвечать некогда.

— Они нас отрезают от двери, — кричу я. — В сад!

Мы бежим еще быстрее, а всадники преследуют нас, и нам, конечно же, от них не уйти. Когда впереди показывается река, они нас окружают.

— Примени магию! — умоляет Фелисити.

Но я настолько испугана, что не могу управлять силой. Она просто несется сквозь меня, и я падаю на колени.

Величественные кентавры выходят из-за высоких папоротников. Впереди тот, которого зовут Креостусом. Он не любит смертных вообще, и в особенности ему не нравлюсь я.

— Привет, жрица! Мне казалось, ты должна была навестить мой народ.

— Да. Я и собиралась это сделать, — лгу я.

Он складывает мускулистые руки на широкой груди и окидывает меня презрительным взглядом. У него очень густые брови, а узкая маленькая бородка кажется чем-то вроде запятой под широкой бессердечной улыбкой. От него пахнет землей и потом.

— Ну разумеется, ты собиралась.

— Все готово, высокая госпожа. Я прямо сейчас доставлю тебя к Филону!

Из-за поворота реки появляется горгона, и я понимаю, что она приложила ко всему этому руку. Горгона хочет, чтобы я создала наконец союз племен, любой ценой.

— Ну вот, видишь? Мы как раз туда и собирались, — говорю я кентавру и бросаю на горгону многозначительный взгляд, на который она не обращает внимания.

Она опускает крыло-борт, не сводя пристального взгляда с кентавра.

Креостус пропускает Фелисити и Энн, но мне преграждает дорогу. Он наклоняется к моему уху, от хриплого шепота кожа покрывается мурашками.

— Предашь нас, жрица, и очень об этом пожалеешь.

Когда я поднимаюсь на палубу, Фелисити отводит меня в сторонку.

— Мы действительно должны куда-то идти с этим козлом-переростком?

Я вздыхаю.

— А что, у нас есть выбор?

— А что, если они намерены создать союз прямо сейчас, до того, как у нас появилась возможность что-то изменить? — спрашивает Энн, и я понимаю, что она говорит обо всей своей жизни.

— Это всего лишь обсуждение, — говорю я подругам. — Пока что ничего не решено. Магия все еще только наша.

— Очень хорошо, — кивает Фелисити. — Но, пожалуйста, давай не будем там задерживаться. И мне не хочется сидеть рядом с Креостусом. Он слишком мерзок.

Мы плывем по реке, изо всех сил стараясь не замечать Креостуса и его кентавров, которые следят за каждым нашим движением, как будто мы можем спрыгнуть с корабля и убежать. Наконец горгона минует знакомый поворот к лесу, где живут местные народцы. Занавес светящейся воды скрывает их остров. Корабль раздвигает этот занавес, мы проплываем сквозь прохладный свежий туман, он оставляет на коже драгоценные капли, превращая нас в золотых девушек.

Потом туман поднимается. Мы видим зеленеющий берег, к которому подступает лес, густые травы выглядят заманчиво, как пуховая постель. Когда наш массивный корабль причаливает, лесные ребятишки прекращают игры и подходят поближе, разинув рты глядят на ужасающее чудо — горгону. Горгоне не нравится их внимание. Она поворачивается к детворе и заставляет змей на голове подняться и зашипеть; змеи тянутся к любопытным, красные раздвоенные языки выскакивают из-за острых зубов. Дети визжат и бегут под деревья.

— Не очень-то это любезно с твоей стороны, — браню я горгону.

Я все еще злюсь из-за того, что она донесла Филону о нашем приходе.

— Язычники, — отвечает горгона шипящим голосом. — Не лучше жаб.

— Это всего лишь дети!

— Мне при рождении не досталось материнского инстинкта, — бормочет горгона.

Змеи успокаиваются. Горгона закрывает глаза и больше не произносит ни слова.

Плавающие в воздухе огоньки, что живут в лесу, мигают нам, манят, зовут за собой. Они ведут нас между высокими деревьями, от которых пахнет рождественским утром. От пряного аромата у меня начинает течь из носа. Наконец мы добираемся до хижин под соломенными крышами. Какая-то женщина с кожей цвета сумерек тяжело бредет мимо нас, она тащит ведра с мерцающей радугами водой. Она замечает мой взгляд — и представьте, мгновенно меняется, вдруг превращаясь в мою копию.

— Джемма! — вскрикивает Энн.

— Как ты это сделала? — спрашиваю я.

Очень странно видеть саму себя не в зеркале.

Женщина улыбается — моя улыбка на другом лице! — и снова изменяет вид, превращаясь в копию Фелисити, с точно такими же пухлыми губами и очень светлыми волосами. Фелисити это совсем не веселит. Она поднимает камень и подбрасывает его на ладони.

— Прекрати немедленно, или пожалеешь!

Женщина возвращается к первоначальному виду. Резко, хрипло хихикнув, она поднимает полные блеска бадейки и уходит.

На краю деревни нас встречает Филон. Это существо представляет собой нечто среднее между мужчиной и женщиной, у него длинное худощавое тело и темная пурпурная кожа. Сегодня Филон одет в плащ из сочных весенних листьев. Их глубокий оттенок подчеркивает зелень его больших миндалевидных глаз.

— Так, значит, ты наконец-то пришла, жрица. Я уже решил было, что ты о нас забыла.

— Я ничего не забыла, — бормочу я.

— Рад это слышать, — говорит Филон, переглядываясь с Креостусом. — Нам было бы очень неприятно думать, что ты не более добра к нам, чем те жрицы Ордена, которые приходили до тебя.

— Я пришла.

— Хватит обмениваться любезностями, — рычит Креостус.

Мы идем за гибким, грациозным Филоном — в низкую хижину с соломенной крышей, ту самую, где встретились с ним впервые. Здесь все так, как я запомнила: на полу лежат толстые тюфяки из золотистой соломы. В комнате еще четыре кентавра и с полдюжины лесных жителей. Я не вижу среди них Аши или еще кого-нибудь из неприкасаемых, но, возможно, они уже идут сюда.

Я сажусь на тюфяк.

— Я видела неподалеку женщину, которая прямо у меня на глазах меняла вид. Как она это делает?

Филон наливает в серебряный кубок красную жидкость.

— А… Неела. Да, она у нас — меняющая облик.

— Меняющая облик? — повторяет Энн.

Она с трудом пробирается между тюфяками. И дважды валится на меня, пока наконец не находит ровное место в середине.

— Мы все обладали способностью приобретать разные формы. Это нам неплохо помогало в вашем мире. Мы могли становиться существами из фантазий смертных. Иногда смертные желали последовать за нами в этот мир, чтобы стать нашими игрушками. Но это не нравилось Ордену и братству Ракшана.

Филон говорит все это без сожаления или раскаяния.

— Вы похищали смертных из нашего мира! — ужасаюсь я.

Филон делает глоток из кубка.

— У смертных всегда был выбор. И они сами хотели пойти с нами.

— Вы их зачаровывали!

Тонкие губы Филона дергаются в усмешке.

— Они сами хотели быть зачарованными.

Филон вообще-то был нашим союзником, но то, что я узнала, тревожит меня, и я пытаюсь понять, кому, собственно, дала обещание.

— Эта сила во многих из нас умерла от того, что ею не пользовались. Но в некоторых, как в Нееле, она сохранилась.

Сумеречная женщина входит в хижину. Она переводит взгляд с нас на Филона, потом на Креостуса, и что-то говорит Филону на их языке. Филон отвечает на нем же, и женщина, подозрительно покосившись на меня, садится рядом с Креостусом. Она кладет руку ему на спину и перебирает мягкую шерсть. Филон в два длинных шага пересекает комнату и устраивается в большом кресле из пальмовых листьев. Это странное существо достает откуда-то трубку и курит, пока его глаза не становятся нежными и стеклянными.

— Мы должны обсудить будущее сфер, жрица. Мы оказали тебе помощь, когда ты в ней нуждалась. Теперь мы ждем вознаграждения.

— Пора создать союз, — громыхает Креостус. — Мы должны пойти к Храму и там соединить руки. Тогда магия будет принадлежать всем нам, и мы станем жить так, как сочтем нужным.

— Но есть и другие соображения, — говорю я.

Мысль о том, что здешние жители уводили к себе смертных ради развлечения, не дает мне покоя.

— Какие соображения? — спрашивает Филон, вскинув бровь.

— Неприкасаемые, — напоминаю я. — Где они? Им тоже следует быть здесь.

— Неприкасаемые! — Неела сплевывает. — Ба!

Филон резко выдыхает, и комнату затягивает туманом.

— Я посылал за ними. Они не пришли и, насколько я знаю, не придут.

— Почему?

— Они страшатся перемен, — отвечает Филон. — Они привыкли служить, не задавая вопросов.

— Они просто трусы! — ревет Креостус. — Они всегда были рабами Ордена, эти грязные болячки! Я бы вообще очистил от них сферы, если бы мог!

— Креостус! — укоризненно произносит Филон.

Он предлагает кентавру трубку. Тот фыркает и отталкивает ее. Филон безмятежно делает новую затяжку, потом еще — и наконец вся комната заполняется крепким пряным ароматом, от которого кружится голова.

— В сферах живет много разных племен, жрица. Тебе никогда не привести их к согласию.

— Откуда нам это знать, если ты даже не сказал неприкасаемым о нашей встрече? — обвиняющим тоном произносит Фелисити.

Филон выпускает клуб дыма прямо ей в лицо. Фелисити кашляет, а потом вскидывает голову, ожидая еще порции странного аромата.

— Придется поверить мне на слово, — отвечает ей Филон.

Креостус беспокойно мечется по комнате.

— Да почему мы должны делиться с этим сбродом, с неприкасаемыми? Отбросы Ордена. Хилые трусы. Они заслужили свою судьбу.

Неела сидит рядом с Филоном и гладит шелковистые волосы существа.

— Пусть докажет свою преданность нам. Вели ей прямо сейчас отвести нас к Храму.

— Я не стану соединять с вами руки, пока не поговорю с Ашей, — возражаю я.

От дыма язык у меня слегка заплетается.

Креостус вспыхивает гневом. Он пинает копытом какой-то столик, и тот разлетается в щепки.

— Опять сплошные увертки, Филон! Когда ты наконец поймешь, что тебе не удастся договориться с этими ведьмами?

— Они заберут всю магию себе, а нас к ней и не подпустят, — шипит Неела.

Креостус смотрит на нас так, словно готов втоптать в пыль.

— Надо нам было раньше о себе позаботиться!

Неела таращится на меня.

— Она предаст нас так же, как все другие. Откуда нам знать, что она уже не договорилась с Орденом?

— Ньим сьятт!

Голос Филона сотрясает хижину, стены дрожат. Все сразу утихают и съеживаются. Креостус склоняет голову. Филон выпускает очередной огромный клуб дыма и смотрит на меня кошачьими глазами.

— Ты обещала поделиться с нами силой, жрица. Ты берешь назад свое слово?

— Нет, конечно же, нет! — говорю я.

Но я ни в чем не уверена. Я боюсь, что слишком быстро доверилась этим существам и слишком много им наобещала.

— Я только прошу дать мне еще немного времени, чтобы лучше разобраться в сферах и в моих обязанностях.

Неела скалится.

— Ей нужно время, чтобы организовать заговор против нас.

Креостус подходит ко мне. Он огромен и устрашающ.

— Я пока могу вам предложить временную магию, — говорю я, чтобы как-то их задобрить. — Небольшой дар в знак доброй воли.

— Дар? — огрызается Креостус. — Это не то же самое, что владеть ею! Быть одаренным — не то же самое, что стать обладателем! Мы что, должны вымаливать у тебя магию, как вымаливали у Ордена?

— Я не Орден! — возражаю я.

Я вся дрожу.

Взгляд Филона холоден.

— Ты так утверждаешь. Но становится все труднее и труднее понять разницу.

— Я… я хочу только помочь.

— Нам не нужна твоя помощь, — фыркает Неела. — Мы хотим получить свою законную долю. Мы хотим наконец-то сами управлять своей жизнью.

— Мы могли бы иметь больше, нежели чуть-чуть, жрица, — говорит Филон. — Но делай то, что должна. Мы дадим тебе время…

— Но, Филон!.. — взрывается Неела.

— Мы дадим тебе время, — повторяет Филон.

Он в упор глядит на Неелу. Она отступает к Креостусу, сжигая нас взглядом.

— Но я не буду чувствовать себя спокойно до тех пор, жрица, — продолжает Филон. — У меня есть долг перед моим народом. Так что скоро мы опять встретимся — как друзья или как враги.

— Но ты ведь не собираешься объединяться с этими ужасными тварями? — спрашивает Фелисити, когда мы идем между высокими деревьями к берегу реки и горгоне.

— А что я могу поделать? Я дала им слово.

Да, теперь я об этом сожалею. Мысли у меня такие же туманные, как горизонт, движения замедлены. Я вдыхаю свежий запах листвы, чтобы выгнать из головы пряный дым трубки Филона.

— Неужели они действительно тайно похищали смертных? — спрашивает Энн.

Это как раз из тех кровожадных историй, которые она обожает коллекционировать.

— Ужасно, — зевая, говорит Фелисити. — Они недостойны того, чтобы делиться с ними магией. Они же будут ею злоупотреблять!

Я в полной растерянности. Если бы я не обменялась рукопожатием с Филоном, я бы превратила в своих врагов и лесной народ, и те племена, что его поддерживают. А если я поделюсь с ними магией, они могут оказаться недостойными доверия.

— Джемма…

Я очень давно не слышала этого тихого голоса. У меня падает сердце. На тропе стоит матушка, все в том же синем платье. Она широко раскидывает руки.

— Джемма, милая…

— Мама? — шепчу я. — Это ты?

Она светло улыбается. Потом улыбка переходит в смех. Ее тело меняется, расплывается, становится чем-то совсем другим… и вот я уже смотрю на Неелу. Она хихикает, прикрыв рот длинными, похожими на стебли травы, пальцами.

— Джемма, милая…

Голос моей матери исходит из горла вот этого отвратительного маленького существа.

— Зачем ты это сделала? — кричу я.

— Затем, что я могу это делать, — отвечает Неела.

— Не вздумай повторить! — рявкаю я.

— А то что будет? — дразнит она.

У меня начинает покалывать пальцы от прилива магии. Через несколько секунд сила уже несется сквозь меня, как бурная весенняя река, все тело дрожит от этой царственной энергии.

— Джемма!..

Фелисити удерживает меня, обхватив руками. Я не могу погасить волну. Я должна выпустить ее на свободу. Мои руки сами собой поднимаются к плечам Фелисити, и магия течет в мою подругу без предупреждения, без контроля. Ее терзают изменения: вот она королева, валькирия, воин в кованой кольчуге… Фелисити падает на четвереньки, жадно хватая ртом воздух.

— Фелисити! Ты в порядке?

Я бросаюсь к ней, но не дотрагиваюсь. Я боюсь.

— Да, — с трудом произносит она тонким голоском, еще раз меняется и наконец становится сама собой.

Я слышу, как за моей спиной смеется Неела.

— Это уж слишком, жрица. У тебя что-то с головой. Лучше позволь управляться с магией кому-нибудь, у кого больше опыта и искусства. Я была бы рада избавить тебя от непосильной ноши.

— Фелисити, — говорю я, не обращая внимания на Неелу. — Прости, пожалуйста. Я не смогла с этим справиться.

Энн помогает Фелисити встать. Фелисити прижимает руки к животу, как будто ее ударили под ложечку.

— Слишком много перемен, и слишком быстро, — чуть слышно говорит она. — Я была не готова.

— Прости, — повторяю я и кладу руку Фелисити себе на плечо, чтобы поддержать ее.

Неела хрипло хихикает.

— Жрица! — кричит она нам вслед.

Когда я оборачиваюсь, она становится моей копией.

— Скажи-ка: как ты будешь сражаться, если ты ничего не видишь?

— Как ты, Фелисити? — спрашиваю я.

Мы спешим по земляному коридору в слабо пульсирующем свете.

— Лучше. Смотри!

Она превращается в девицу-воина. Ее доспехи сверкают.

— Может, мне носить это как новую форму школы Спенс?

— Думаю, не стоит.

Мы проходим сквозь дверь, на лужайку. Все мои чувства обострены. Здесь кто-то есть. Я прижимаю палец к губам, подавая знак подругам.

— Что такое? — шепчет Энн.

Я крадусь вокруг восточного крыла. Смутная фигура ускользает в тень, и меня переполняет страх. Нас могли заметить.

— Кто бы это ни был, он ушел, — говорю я. — Но давайте-ка поскорее ляжем в кровати, пока нас действительно не поймали.

 

Глава 17

На следующее утро, в самый неприятный час, миссис Найтуинг собирает старших учениц в большом холле. Девушки дремлют на ходу, школьные формы застегнуты кое-как, волосы едва приглажены второпях. Многие трут глаза. Но мы не осмеливаемся зевать. Миссис Найтуинг собрала нас здесь не ради ранней чашки чая и нежных поцелуев. В воздухе витает угроза, близится нечто ужасное, и я боюсь, что нас все-таки заметили прошедшей ночью.

— Надеюсь, это не связано с костюмированным балом, — беспокоится Элизабет, и Сесили шикает на нее.

Через пять минут в холл врывается миссис Найтуинг — с таким мрачным выражением лица, что мы застываем, как замороженные. Она останавливается перед нами, заложив руки за спину, вскинув подбородок, и глаза у нее хищные, как у лисицы.

— Совершено весьма серьезное преступление, из тех, которые невозможно оставить безнаказанными, — говорит директриса. — Вы знаете, о чем я говорю?

Мы осторожно, с опаской качаем головами. Я чуть не теряю сознание от панического страха.

Миссис Найтуинг обжигает нас властным взглядом.

— Камни восточного крыла были осквернены, — говорит она, отчетливо произнося каждое слово. — Их разрисовали странными знаками… кровью!

Все девушки разом громко ахают. Я ощущаю и ужас, и возбуждение: восточное крыло! Кровь! Тайное преступление! Об этом будут отчаянно сплетничать по меньшей мере неделю.

— Прошу тишины! — рявкает миссис Найтуинг. — Знает ли кто-то хоть что-нибудь об этом преступлении? Если вы начнете покрывать друг друга, выбрав молчание, вы окажете кому-то дурную услугу!

Я думаю о прошлой ночи, о фигуре, мелькнувшей в темноте. Но я, само собой, не могу рассказать об этом миссис Найтуинг, потому что тогда мне пришлось бы объяснять, почему я бродила там, вместо того чтобы лежать в постели.

— Неужели никто не выйдет вперед? — продолжает напирать миссис Найтуинг.

Мы молчим.

— Очень хорошо. Если никто не желает признаваться, наказаны будут все. Вы возьмете ведра и щетки и будете все утро отмывать испачканные камни, пока они не заблестят, как новенькие.

— Ох… но, миссис Найтуинг, — вскрикивает Марта, заглушая тихий ропот. — Неужели мы действительно должны отмывать… кровь?!

— Боюсь, я потеряю сознание, — со слезами в голосе говорит Элизабет.

— Ничего подобного вы не сделаете, Элизабет Пул!

Ледяной взгляд миссис Найтуинг мигом осушает слезы Элизабет.

— Восстановление восточного крыла — очень важное дело. Мы ждали этого долгие годы, и никому не будет позволено остановить работы! Разве мы не хотим, чтобы школа Спенс выглядела наилучшим образом ко дню костюмированного бала?

— Да, миссис Найтуинг, — отвечаем мы.

— Подумайте, как вы будете горды, когда через многие годы вернетесь сюда, возможно, с собственными дочерьми, и сможете сказать: «Я училась здесь, когда все эти камни возвращали на место!» Мистер Миллер и его рабочие каждый день тяжко трудятся, восстанавливая восточное крыло. И вы можете подумать об этом, когда будете чистить камни.

— Ха! «Когда вы вернетесь с собственными дочерьми!» — фыркает Фелисити. — Уж можете быть уверены, я-то никогда сюда не вернусь!

— Ох, мне этого не вынести… прикасаться к крови!

Элизабет морщит нос. Вид у нее совсем больной.

Сесили осторожными круговыми движениями трет камень.

— Я совершенно не понимаю, почему нужно наказывать всех?

— У меня руки болят, — ворчит Марта.

— Тс-с! — останавливает ее Фелисити. — Слушайте!

На лужайке миссис Найтуинг яростно допрашивает Бригид, а мистер Миллер стоит рядом, сложив руки на груди.

— Это ты сделала, Бригид? Я всего лишь хочу услышать честный ответ!

— Да нет же, миссус, сердцем клянусь, это не я!

— Я не желаю, чтобы девушек пугали какими-то колдовскими знаками и разговорами о феях и прочем в этом роде!

— Да, миссус.

Мистер Миллер хмурится.

— Это они, цыгане. Им нельзя доверять. Чем скорее вы их отправите отсюда, тем лучше мы все будем спать. Я знаю, у вас, леди, очень нежные чувства…

— Могу вас заверить, мистер Миллер, что в моих чувствах нет ни малейшей нежности! — огрызается миссис Найтуинг.

— И все равно, мэм, только скажите — и мы с рабочими позаботимся об этих цыганах, ради вас!

На лице миссис Найтуинг явственно читается отвращение.

— В этом нет необходимости, мистер Миллер. Я уверена, подобная глупая выходка больше не повторится.

Миссис Найтуинг пристально смотрит на нас, и мы мигом опускаем головы и трем камни изо всех сил.

— Как вы думаете, кто это сделал? — спрашивает Фелисити.

— Я думаю, а вдруг мистер Миллер прав и это цыгане? — говорит Сесили. — Они злятся из-за того, что им не дали работы.

— А чего еще ожидать от людей такого рода? — вторит ей Элизабет.

— Но это могла быть и Бригид, — говорит Марта. — Вы ведь знаете, какая она странная, и эти ее сказки…

— Представить не могу, чтобы Бригид среди ночи выбралась из постели, чтобы разрисовать камни. Она же целыми днями напролет жалуется, что у нее спина болит, — напоминаю я им.

Сесили окунает щетку в ведро с мутно-красной водой.

— А если предположить, что это просто хитрость с ее стороны? Что, если она на самом деле ведьма?

— Она так много знает о феях и всяком таком, — округлив глаза, говорит Марта.

Подозрения превращаются в игру. Фелисити тоже таращит глаза, копируя Марту. И наклоняется к ней.

— Ты подумай вот о чем: разве у хлеба, который она печет, нет привкуса детских душ? Я сейчас упаду в обморок!

И она прижимает ладонь ко лбу.

— Я серьезно говорю, Фелисити Уортингтон! — сердится Марта.

— Ох, Марта, да ты же никогда не бываешь серьезной! — поддразнивает ее Фелисити.

— Но зачем было помечать восточное крыло кровью? — спрашиваю я.

Сесили некоторое время размышляет над моим вопросом.

— Из мести. Чтобы напугать рабочих.

— Или чтобы пробудить злых духов, — предполагает Марта.

— А что, если это знак какой-то колдуньи… или самого дьявола? — шепчет Элизабет.

— Это может быть и для защиты, — говорит Энн, продолжая скрести камень.

Элизабет фыркает.

— Для защиты? От чего?

— От зла, — отвечает Энн.

Сесили щурится.

— Да ты-то откуда знаешь?

Энн внезапно осознает, что вступила на скользкую почву.

— Я… я читала о таком… в Би-библии.

Что-то особенное мелькает в глазах Сесили.

— Это ты сделала?

Энн роняет щетку в ведро, и грязная вода выплескивается ей на фартук.

— Н-нет… Я… я этого не делала!

— Тебе завидно, что мы счастливы, что разговариваем о чайных приемах и вечеринках? И ты хочешь все это разрушить!

— Нет! Не хочу!

Энн вытаскивает щетку из ведра и снова принимается за работу, но при этом бормочет что-то себе под нос.

Сесили хватает ее за плечи и поворачивает лицом к себе.

— Что ты сказала?

— Прекрати, Сесили! — говорю я.

Энн краснеет.

— Н-ничего.

— Что ты сказала? Мне бы хотелось это услышать!

— Мне тоже, — вторит ей Марта.

— Ох, Сесили, да что с тобой? — возмущается Фелисити. — Оставь ее в покое, слышишь?

— Я имею право знать, что она сказала у меня за спиной, — заявляет Сесили. — Ну же, Энн Брэдшоу! Повтори это! Я требую, чтобы ты повторила!

— Я сказала, что однажды ты об этом пожалеешь, — шепчет Энн.

Сесили хохочет.

— Я — пожалею? Да что, скажи на милость, ты можешь мне сделать, Энн Брэдшоу? Что вообще ты могла бы мне сделать когда-нибудь?

Энн смотрит на камни. И принимается тереть щеткой одно и то же место.

— Думаю, ничегошеньки, — продолжает Сесили. — Через месяц ты займешь надлежащее место прислуги. Ты для него предназначена. И давно пора понять и признать это!

Наша работа наконец закончена, мы выплескиваем из ведер омерзительную воду и тащимся к школе, измученные и грязные. Разговор перешел на предстоящий бал и костюмы, которые мы наденем. Сесили и Элизабет хотят быть принцессами. Им не терпится начать выбирать шелк и атлас, из которого им сошьют чудесные платья. Фелисити твердит, что она будет валькирией. Я говорю, что мне хотелось бы выступить в роли Элизабет Беннет, героини мисс Остин, но Фелисити заявляет, что это самый скучный костюм за всю историю костюмированных балов и что, само собой, никто и не поймет, кого я изображаю.

— Мне хотелось посоветовать Сесили прыгнуть в озеро, — бормочет Энн.

— И почему ты этого не сделала? — спрашиваю я.

— А что, если она наврет миссис Найтуинг, будто это я разрисовала камни? Что, если миссис Найтуинг ей поверит?

— «Что, если, что, если», — с раздраженным вздохом передразнивает ее Фелисити. — А что, если бы ты хоть раз восстала против нее?

— У них вся власть, — жалуется Энн.

— Да потому, что ты сама им ее отдала!

Энн отворачивается от Фелисити, задетая.

— Я и не ожидала, что ты поймешь.

— Да, — рявкает Фелисити, — ты права. Я никогда не пойму твое вечное желание просто лечь и умереть. Если ты хотя бы не попробуешь бороться, мне будет ничуть тебя не жаль!

Время у нас расписано, как у солдат. За уроком музыки — урок французского языка, потом — перерыв на ленч, и нам подают скучнейшую вареную треску. Потом урок танцев. Мы заучиваем движения кадрили и вальса. Поскольку сегодня день стирки, нас отправляют в прачечную, чтобы мы отдали прачке свое белье и платья, а заодно и заплатили ей за работу. Потом мы переписываем предложения из «Николаса Никльби» мистера Диккенса, совершенствуя каллиграфию. Миссис Найтуинг шагает между ровными рядами столов, делая замечания о красоте петель и завитков букв. Если мы сажаем на лист кляксу — а при том, что чернила стекают с перьев и пальцы у нас устали, это неизбежно, — мы должны заново переписывать всю страницу. Когда директриса объявляет о конце урока, у меня косят глаза, а пальцы, похоже, никогда больше не смогут разогнуться.

Когда опускается вечер, мы окончательно измотаны. Я никогда не была так рада виду кровати. Я натягиваю тонкое одеяло до подбородка, и как только голова касается подушки, я погружаюсь в сон, запутанный, как лабиринт.

Леди в лавандовом платье кивает мне, выглядывая из густого лондонского тумана. Я следую за ней к книжной лавке. Она вытаскивает с полок книги, пока наконец не находит ту, которая ей нужна. Она кладет ее на стол, открывает и начинает рисовать, покрывая страницы непонятными линиями и значками, которые напоминают мне карту. Она с бешеной скоростью чертит по странице, но нас перебивает стук лошадиных копыт. Глаза леди расширяются от страха. Окно вдруг затягивает морозными узорами. Холодный туман вползает сквозь трещины в двери. Дверь внезапно распахивается. Гнусный монстр в оборванном плаще принюхивается — это ищейка из Зимних земель.

— Жертва… — завывает монстр.

Я просыпаюсь и обнаруживаю, что сбросила все до единой книги с полки. Они грудой лежат на полу.

Энн сонным голосом окликает меня:

— Джемма, почему ты устроила такой шум?

— Я… у меня был кошмар. Извини.

Она переворачивается на другой бок и снова засыпает. Сердце все еще бешено колотится, я начинаю перебирать книги. «Джейн Эйр» совершенно изодрана. Я горюю над ней, как будто пострадала я сама, а вовсе не мисс Эйр. «Книга джунглей» мистера Киплинга тоже изорвана. «Гордость и предубеждение» мисс Остин слегка потрепана, но в общем осталась цела. Но единственной книгой, полностью избежавшей надрывов и царапин, оказалась «История тайных обществ», и я должна порадоваться, что хоть что-то выжило после моего ночного налета.

Я аккуратно возвращаю книги на полку, корешками наружу, кроме «Гордости и предубеждения», потому что мне нужно утешение давнего друга. Мисс Остин составляет мне компанию в свете лампы, мы вместе до самого утра, когда я наконец засыпаю, и мне снится мистер Дарси, который так хорош, как только может мечтаться любой девушке.

 

Глава 18

— Я просто поверить не могу, что я, Энн Брэдшоу, увижу Лили Тримбл в ее величайшей роли!

— Да, в общем, ты ее увидишь, но не как Энн Брэдшоу.

Я прикладываю к простой соломенной шляпке темно-зеленую ленту. Она не делает меня красавицей, но я выгляжу вполне достойно.

— Мне очень жаль, что ты не можешь пойти туда под собственным именем, Энн.

Она кивает, уступая.

— Это неважно. Я ее увижу, и это все, что меня интересует.

— Ты уже обдумала свою иллюзию? — спрашиваю я.

— О да!

Энн сияет.

— Очень хорошо. Значит, попробуем?

Я беру Энн за руки. Энн еще удерживает в себе малую толику магии, и та соединяется с новой порцией, которую я передаю подруге. Я ощущаю, как сила перетекает из моих рук в руки Энн и обратно, как нас связывает невидимая нить.

— Ладно, продолжай, — улыбаясь, говорю я. — Превращай себя в кого хочется. Мы подождем.

— Это займет всего минутку! — взволнованно восклицает Энн, щеки у нее пылают. — Обещаю!

— Все это плохо кончится, не сомневаюсь, — ворчит Фелисити, когда я спускаюсь.

Она пытается получше завязать бант на шее. Я касаюсь банта кончиками пальцев — и он становится пышным и нарядным.

— Ты ведь сама постоянно твердишь, что в магии нет прока, если мы не можем пользоваться ею здесь, — напоминаю я.

— Я не имела в виду поездки на спектакли и новые шляпки, — огрызается Фелисити.

— Для Энн это очень много значит.

— Не понимаю, как посещение дневного спектакля может изменить ее жизнь, — продолжает брюзжать Фелисити. — Вместо того чтобы стать простой гувернанткой, она станет гувернанткой, которой довелось побывать в театре.

— Я пока что не знаю, — говорю я. — Но это — начало.

— Привет!

Мы оборачиваемся на голос Энн, но на лестнице над нами стоит вовсе не она. Это кто-то совсем другой — молодая особа, лет двадцати на вид, с пышными темными локонами, чуть вздернутым носиком и глазами сапфирового цвета. В этом существе нет ни малейшего намека на нашу Энн. На ней платье, которое могло бы сойти с обложки журнала парижской моды. Оно сшито из шелка персикового цвета, с отделкой из черного муара, с широким кружевным воротником. Рукава у плеч пышные, но чуть ниже они плотно охватывают руку. На голове красавицы бархатная шляпка сливочного цвета, с одним-единственным пером. Ансамбль завершает изысканный зонтик.

Она замирает на верхних ступенях лестницы в красивой позе.

— Как я выгляжу?

— Просто безупречно, — отвечает ошеломленная Фелисити. — Глазам не верю!

Энн смотрит на меня.

— Джемма?..

Она ждет моего ответа. Но… дело не в том, что она не хороша; она очень хороша. Просто это уже не Энн. Я ищу те черты, которые так милы мне в моей подруге: пухловатое лицо, застенчивая улыбка, осторожный взгляд — но все это исчезло. Энн заменило вот это странное существо, совершенно мне незнакомое.

— Тебе не нравится, — говорит она, прикусив губу.

Я улыбаюсь.

— Просто ты выглядишь уж слишком по-другому.

— В том и смысл! — заявляет Энн, подхватывает юбку и кружится. — Ты ведь уверена, что никто меня не узнает?

— Я и сама не узнала, — заверяю я.

Тут лицо Энн затуманивается.

— Но как долго продержится иллюзия?

— Не могу сказать, — отвечаю я. — По меньшей мере несколько часов. Может быть, даже весь день… ну, в любом случае, достаточно для нашей затеи.

— Мне бы хотелось, чтобы так осталось навсегда, — говорит Энн, касаясь затянутой в перчатку рукой своего нового лица.

К нам надменной походкой приближается Сесили, с широкой улыбкой на лице. На ней прекрасное жемчужное ожерелье с изящнейшей камеей.

— Ох, Фелисити, ты только посмотри! Разве оно не великолепно? Это мама прислала. Мне не следовало бы его надевать до первого выезда в свет, но я не смогла устоять. О, добрый день! — здоровается она, только теперь заметив Энн.

Фелисити спешит вмешаться.

— Сесили, это моя кузина, мисс…

— Нэн Уошбрэд, — холодно произносит Энн.

Мы с Фелисити чуть не взрываемся хохотом, но тут же соображаем, что это анаграмма имени Энн Брэдшоу.

Чары отлично скрывают Энн. Сесили, похоже, очарована «старшей двоюродной сестрой Фелисити» и говорит с ней так, словно перед ней — герцогиня.

— Вы будете пить с нами чай, мисс Уошбрэд? — с придыханием спрашивает она.

— Боюсь, нет. Мы отправляемся посмотреть на мисс Лили Тримбл в «Макбете».

— Я большая поклонница мисс Тримбл, — заявляет Сесили.

Врунья!

Энн напоминает мне кошку, загнавшую мышь в угол.

— Какое чудесное ожерелье!

Она дерзко касается жемчужин и хмурится.

— О, они липкие!

Сесили в ужасе хватается за шею.

— Не может быть!

Энн одаривает ее взглядом одновременно сожалеющим и самодовольным.

— Знаете, дорогая, я неплохо разбираюсь в драгоценностях, и должна с сожалением вам сказать, что ваше ожерелье — подделка.

Лицо Сесили багровеет, и я пугаюсь, что она сейчас зарыдает в голос. Она снимает ожерелье и внимательно рассматривает его.

— Ох, боже! Ох! А я уже всем его показала! Теперь все сочтут меня за дуру!

— Или за обманщицу, — говорит Энн, и в ее голосе появляется легкий оттенок жестокости. — Знаете, я недавно слышала историю о девушке, которая выдавала себя за знатную особу, а когда ее обман раскрылся, ее репутация была погублена. Мне бы не хотелось, чтобы с вами случилось нечто подобное.

Сесили, ужаснувшись, сжимает ожерелье в ладони, стараясь спрятать.

— И что мне теперь делать? Я погибну!

— Ну, что вы, что вы, — Энн легонько похлопывает Сесили по плечу. — Вы не должны так тревожиться. Я могу его забрать у вас. А вы скажете матушке, что оно потерялось.

Сесили прикусывает губу и всматривается в жемчуг.

— Но она так рассердится…

— Это все же лучше, чем выглядеть в глазах других глупышкой… или кое-кем похуже.

— Действительно, — бормочет Сесили. — Спасибо за добрый совет.

И она неохотно отдает ожерелье Энн.

— Я его спрячу подальше, вы можете быть уверены, никто об этом не узнает, — заверяет ее Энн.

— Вы очень добры, мисс Уошбрэд.

Сесили смахивает слезу.

— В вас есть что-то такое, что вызывает желание помочь, — мурлычет Энн, и ее улыбка сияет, как солнце.

— Но это была удивительно хорошая подделка, — говорю я, когда мы остаемся одни. — Как ты догадалась, что жемчуг фальшивый? Я бы поклялась, что он настоящий.

— Он и есть настоящий, — говорит Энн, застегивая драгоценность на своей шее. — Это я — удивительно хорошая подделка.

— Да, Энн Брэдшоу! — восклицает Фелисити. — Ты просто великолепна!

Энн улыбается.

— Спасибо.

Мы беремся за руки, чтобы насладиться единством. Наконец-то Энн перехитрила эту отвратительную Сесили Темпл. Воздух вокруг становится как будто прозрачнее и свежее, как после дождя, и я уверена, что мы движемся к счастливому будущему.

Мадемуазель Лефарж сообщает, что экипаж прибыл. Мы представляем ей «Нэн» и сдерживаем дыхание, ожидая ответа учительницы. Увидит ли она настоящую Энн сквозь завесу иллюзии?

— Как поживаете, мисс Уошбрэд?

— С-спасибо, хорошо, — отвечает Энн чуть дрогнувшим голосом.

Я крепко сжимаю ее руку, потому что боюсь, как бы недостаток уверенности не ослабил иллюзию. Энн должна верить в нее безоговорочно.

— Странно, но мне почему-то кажется, что мы уже встречались прежде, — говорит мадемуазель Лефарж. — В вас есть что-то знакомое, только я никак не могу это уловить.

Я стискиваю ладонь Энн, усиливая нашу связь. «Ты — Нэн Уошбрэд. Нэн Уошбрэд. Нэн Уошбрэд».

— Меня часто принимают за кого-то другого. Однажды даже сочли меня за одну бедняжку из школы-интерната, — отвечает Энн.

Фелисити, не выдержав, хохочет.

— Простите, — говорит она, взяв себя в руки. — Я просто вспомнила шутку, которую мне рассказали на прошлой неделе.

— Что ж, я рада нашему знакомству, мисс Уошбрэд, — говорит мадемуазель Лефарж. — Не пора ли нам? Экипаж ждет.

Я замечаю, что сдерживала дыхание, и выпускаю воздух из груди.

— Страшно было? — шепчу я, когда кучер открывает перед нами дверцы экипажа.

Энн усмехается.

— Но она поверила! Она совсем ничего не почувствовала. Наш план работает, Джемма!

— Да, верно, — соглашаюсь я, касаясь ее руки. — И это только начало. Но давай не будем терять головы.

— О, какое прекрасное ожерелье! — замечает мадемуазель Лефарж. — Прекрасные жемчужины!

— Благодарю вас, — отвечает Энн. — Их подарил мне кое-кто, неспособный оценить их по достоинству.

— Какая жалость, — посмеивается наша учительница.

Невероятно возбужденные, мы едем на поезде в Лондон. Нас воодушевляет обладание такой могущественной тайной. Мне немного неловко от того, что мы обманули мадемуазель Лефарж, она мне очень нравится, но это необходимость. Мысль о том, как легко мы можем обеспечить себе свободу, волнует меня до глубины души. Свобода… теперь она у нас есть. Как ни удивительно, но я обнаруживаю, что, когда пользуюсь магией, чувствую себя гораздо лучше — я как будто оживаю, пробуждаюсь. У меня только что не кружится голова.

— Чем вы собираетесь сегодня заняться в Лондоне, мадемуазель Лефарж? — спрашиваю я.

— У меня назначено несколько встреч, — отвечает она со счастливым вздохом. — Это связано со свадьбой.

— Вы должны рассказать нам все-все, — настаивает Фелисити.

Мы забрасываем мадемуазель Лефарж вопросами. У нее будет веер? А кружева на платье? А вуаль? Будет ли ее платье расшито апельсиновыми цветами, на счастье, как это сделала королева Виктория?

— Ох, нет, ничего особенно пышного! — возражает мадемуазель Лефарж, поглядывая на свои пухлые руки, лежащие на коленях. — Это будет простое деревенское венчание в церкви школы Спенс.

— А вы останетесь в школе? — спрашивает Энн. — После того, как выйдете замуж?

— Это будет зависеть от мистера Кента, — отвечает француженка таким тоном, словно сама она уже ничего решить не может.

— А вы бы хотели остаться? — не отстает от нее Фелисити.

— Мне хотелось бы после замужества начать какую-то новую жизнь. Вообще-то инспектор интересовался моими мыслями на этот счет, ему хочется знать, как я сама представляю будущее. Это не совсем соответствует общепринятому, но мне очень нравится.

— Это просто чудесно! — говорит Энн.

Она улыбается с мечтательным видом, и я понимаю, что мысленно она уже видит себя хлопочущей на кухне, подающей мужу завтрак перед уходом на работу, целующей его на прощание… Я пытаюсь представить себя в роли замужней дамы. Понравилось бы мне это? Или я сразу же начала бы отчаянно скучать? Стало бы это мирным приютом или настоящим проклятием?

Мои мысли обращаются к Картику — к его губам, к его рукам, к тому, как он однажды поцеловал меня. Я представляю, как мои пальцы касаются его губ, ощущаю его ладони на своей шее. Теплая боль рождается в нижней части живота. От нее во мне разгорается нечто такое, для чего у меня нет названия, и я внезапно как будто оказываюсь в видении. Мы с Картиком стоим в каком-то саду. Мои руки раскрашены хной, как у индийских невест. Картик обнимает меня и целует под дождем из цветочных лепестков. Он нежно спускает с моих плеч сари, обнажая их, его губы скользят по коже, и я чувствую, что между нами вот-вот должно все измениться.

Я прихожу в себя. Дыхание у меня тяжелое, я горю с головы до ног. Но, похоже, никто не замечает моего странного состояния, и я изо всех сил стараюсь поскорее взять себя в руки.

— А я никогда не выйду замуж, — заявляет Фелисити с плутовской улыбкой. — Я буду жить в Париже и стану натурщицей у какого-нибудь художника.

Она старается поразить нас, и мадемуазель Лефарж сначала поддается на провокацию.

— Но, мисс Уортингтон…

Однако она тут же спохватывается.

— Разве вам не хочется иметь мужа и детей, мисс Уортингтон?

Она говорит так, будто на этом поезде мы совершаем путешествие от возраста юных девушек к возрасту молодых леди, которые должны уметь поддерживать беседу на любую тему. И эта ее уверенность почти так же сильна, как магия.

— Нет, не хочется, — отвечает Фелисити.

— Но почему нет? — продолжает спрашивать мадемуазель Лефарж.

— Я… мне хочется жить одной. Мне бы не хотелось когда-нибудь угодить в ловушку.

— Совсем не обязательно попадаться в ловушку. Жизнь может быть очень богатой и насыщенной, если в ней есть и долг, и радость.

— Что-то я такого не замечала, — бормочет Фелисити.

Мадемуазель Лефарж задумчиво кивает.

— Полагаю, тут все дело в том, чтобы выбрать хорошего мужа, такого, который станет вам другом, а не хозяином. Мужа, который будет заботиться о жене, каждый день проявляя доброту в мелочах и поддерживая супругу своей уверенностью. Но и жена в свою очередь должна быть ему настоящим другом.

— Из меня не получится хорошая жена, — говорит Фелисити так тихо, что ее почти не слышно за стуком колес.

— А что вы собираетесь сегодня купить? — спрашивает Энн, на мгновение отказавшись от роли искушенной Нэн, чтобы задать вполне девчачий вопрос.

— Ох, да так, разные мелочи. И, боюсь, ничего столь изысканного, как ваше ожерелье.

Энн снимает жемчуга с шеи и протягивает их мадемуазель Лефарж.

— Мне бы хотелось, чтобы вы это взяли.

Мадемуазель Лефарж отводит ее руку.

— Нет-нет, это уж чересчур, вы слишком добры.

— Нет, — возражает Энн, краснея. — Вам ведь все равно нужны будут какие-то украшения.

— Нет, я просто не могу, — стоит на своем мадемуазель Лефарж.

Я беру ее за руку и представляю в свадебном платье, с жемчугами на шее.

— Возьмите их, — тихо говорю я, и мое желание на крыльях магии проносится между нами и проникает в мадемуазель Лефарж.

Она моргает.

— Вы уверены?

— О да! Ничто не доставит мне большего удовольствия! — улыбается Энн.

Мадемуазель Лефарж застегивает ожерелье на шее.

— Как оно выглядит?

— Великолепно! — хором отвечаем мы.

Энн, Фелисити и мадемуазель Лефарж принимаются беспечно болтать. Я смотрю в окно вагона на холмы, проносящиеся мимо. Мне хочется спросить у них о моем будущем: станет ли мой отец здоровым, моя семья — спокойной? Переживу ли я первый выезд в свет? Смогу ли утвердиться в сферах и оправдать надежды, особенно собственные?

— Можете вы мне сказать? — шепчу я.

От теплого дыхания на стекле появляется легкий туман. Он быстро тает, как будто я и слова не произносила. Поезд замедляет ход, холмы исчезают за клубами темного дыма. Проводник объявляет станцию. Мы прибыли, начинается настоящее испытание.

Мадемуазель Лефарж передает нас миссис Уортингтон, ожидающей на платформе. Миссис Уортингтон похожа на дочь, у нее светлые волосы и холодные серые глаза, но все это немножко не такое. В ней нет дерзкой чувственности Фелисити, и от этого ее красота выглядит хрупкой. Все мужчины замечают ее прелесть. Когда она идет к нам, они оглядываются на нее, и иной раз смотрят чуть дольше, чем позволяют приличия. У меня никогда не будет такой красоты, которая открывает все дороги.

Миссис Уортингтон тепло приветствует нас:

— Сегодня будет чудесный день. И как приятно снова тебя увидеть, милая Нэн! Надеюсь, вы хорошо доехали?

— О да, просто замечательно, — отвечает Энн.

Они углубляются в вежливую беседу. Мы с Фелисити переглядываемся.

— Она действительно поверила, что Энн — твоя кузина! — злорадно шепчу я. — Она не заметила разницы!

Фелисити фыркает.

— Она и не должна была заметить.

На улице нам встречаются знакомые миссис Уортингтон, и она останавливается, чтобы обменяться парой слов. Мы стоим рядом, нас не замечают, не видят, не слышат. В нескольких футах от нас проходит группа женщин, они всячески стараются привлечь внимание. Они несут на себе складные плакаты-«сэндвичи» с сообщением о забастовке. «Пожар на фабрике Бердона. Шесть человек убиты ради денег. Правосудие должно свершиться — мы требуем достойной заработной платы и достойного обращения!» Женщины заговаривают с прохожими, просят проявить сочувствие. Хорошо одетые люди, направляющиеся в театры и клубы, поспешно отворачиваются, на лицах написано отвращение.

Девушка лет пятнадцати отходит от группы, она держит в руках жестянку из-под консервов. Ее перчатки — чистая насмешка. Они сплошь покрыты дырами. Сквозь прорези видны костяшки пальцев, красные и обветренные.

— Пожалуйста, мисс… не поделитесь ли медной монеткой?

— А что случилось? — спрашивает Энн.

— Мы работаем на фабрике Бердона, мисс, шьем чепчики, и хуже места просто не найти, — отвечает девушка; у нее под глазами залегли глубокие тени. — Случился пожар, погибли наши подруги, мисс. Ужасный пожар. Двери фабрики всегда запирают, чтобы мы не могли выйти. И разве у них был шанс спастись?

— Бесси Тиммонс и Мэй Саттер, — шепчу я.

Глаза девушки округляются.

— Вы их знали, мисс?

Я быстро качаю головой.

— Я… наверное, мне попались их имена в газете.

— Они были хорошими девушками, мисс. Мы бастуем, чтобы такого не повторилось. Мы хотим, чтобы нам честно платили и хорошо с нами обращались. Нельзя, чтобы наши подруги погибли понапрасну.

— Я уверена, что, где бы ни находились теперь ваши подруги, они гордятся вами, — говорю я и опускаю в банку шиллинг.

— Спасибо вам, мисс!

— Идемте, девушки! — окликает нас миссис Уортингтон, наконец-то собравшаяся двинуться дальше. — Зачем вы разговариваете с этими жалкими особами?

— Они бастуют, — отвечаю я. — Их подруги погибли в пожаре на фабрике.

— Какой ужас! Я не желаю слышать о подобных вещах.

Мимо проходит какой-то джентльмен, исподтишка поглядывая на миссис Уортингтон. Она отвечает самодовольной улыбкой.

— Им бы следовало обзавестись мужьями и заботиться о семьях.

— А что, если они не могут? — резко спрашивает Фелисити. — Что, если у них нет мужей, зато есть дети, которых нужно кормить, и покупать дрова, чтобы топить печь? Что, если они могут рассчитывать только на себя? Или… или они не хотят выходить замуж? Разве они недостойны милосердия сами по себе?

Я с изумлением вижу огонь в глазах Фелисити, хотя сомневаюсь, что эта вспышка вызвана стремлением изменить общество. Я уверена, это просто способ разозлить мать. Мы с Энн не решаемся вмешаться в стычку. И смотрим в землю.

— Милая, бедные будут всегда. И я не слишком-то представляю, что я могу для них сделать. Мне довольно и собственных обязательств.

Миссис Уортингтон поправляет меховую горжетку, натягивая ее вокруг шеи, как мягкую кольчугу, защищающую ее мягкий мир.

— Идемте же! Давайте не станем говорить о столь неприятных вещах в такой замечательный весенний день. О, кондитерская! Не зайти ли нам туда и не посмотреть, что там найдется вкусного? Я знаю, девушки любят сладости.

Она улыбается с видом заговорщицы.

— Я ведь и сама когда-то была юной девушкой!

Миссис Уортингтон входит в дверь кондитерской лавки, а Фелисити зло смотрит ей вслед.

— Ты навсегда останешься глупой девчонкой, — с горечью шепчет она.

 

Глава 19

Миссис Уортингтон потратила целую вечность, выбирая сладости, и мы приезжаем в Друри-Лейн в последнюю минуту. В зале сгущается особая театральная темнота, наступают романтические сумерки, уносящие нас от всех забот и обещающие фантастические возможности. Театр Друри-Лейн славится своими постановками, так что мы не будем разочарованы. Огромный занавес раздвигается, открывая невероятную декорацию — лес, который выглядит совсем как настоящий. В центре сцены три старые ведьмы хлопочут у котла. Гремит гром. Конечно, гром возникает потому, что за кулисами специальный человек бьет молотом по большому листу меди, но все равно нас пробирает дрожь. Иссохшие, сморщенные ведьмы обращаются к залу:

— Разве это не прекрасно? — восторженно шепчет Энн, и я радуюсь тому, что мы сделали.

Когда на сцене появляется Лили Тримбл, зрительный зал замирает. Мисс Тримбл — неотразимая красавица с густыми волнами золотисто-рыжих волос, которые каскадом падают на пурпурный плащ. Голос у нее глубокий, медовый. Она выступает горделиво, она интригует и стенает с таким жаром, почти невозможно поверить, что она — не настоящая леди Макбет. Когда она рыдает в раскаянии, сожалея о злых делах, это так захватывает, весь спектакль Энн сидит на самом краешке кресла, с предельным вниманием глядя на сцену. Когда пьеса подходит к концу и Лили Тримбл выходит на поклон, Энн аплодирует громче всех в зале. Я никогда не видела свою подругу такой взволнованной, такой живой.

Люстры разгораются, заливая зал ослепительным светом.

— Разве это не волшебно? — восклицает сияющая Энн. — У нее огромный талант, я действительно верила, что она — леди Макбет!

У миссис Уортингтон скучающий вид.

— Не слишком приятная пьеса, правда? Мне куда больше нравится «Как важно быть серьезным». Она веселее.

— Я уверена, этот спектакль не может быть и вполовину так хорош, как тот, что мы только что видели, с Лили Тримбл, — высказывает собственное мнение Энн. — Ох, это было великолепно! Это было более чем великолепно! Критикам придется хорошенько поискать слова, чтобы описать Лили Тримбл, потому что на самом деле мало кто может оценить ее по достоинству. Ох, я бы что угодно отдала, лишь бы познакомиться с ней. Что угодно!

Мы вливаемся в толпу, выходящую из зала, а Энн с тоской оглядывается на сцену, где появился молодой человек с метлой, чтобы уничтожить все следы спектакля, так захватившего ее.

Я пропускаю вперед какого-то мужчину с супругой, и они отсекают нас с Энн от миссис Уортингтон.

— Энн, ты действительно хочешь с ней встретиться? — шепотом спрашиваю я.

— Больше всего на свете!

— Значит, встретишься.

Фелисити проталкивается к нам, вызывая раздражение у какой-то матроны. В ответ на грубость нашей подруги та восклицает: «Ну, знаете!»

— Джемма, — говорит Фелисити, сгорая от любопытства, — о чем вы тут?

— О том, что Энн должна познакомиться с Лили Тримбл.

Миссис Уортингтон вытягивает шею, пытаясь разглядеть нас. Она напоминает мне заблудившуюся птицу.

— Отлично, только как мы избавимся от моей матушки?

Нам необходимы несколько минут свободы. Нужно как-то отвлечь миссис Уортингтон. Я должна сосредоточиться, но это очень трудно сделать посреди шумной толпы. Чужие мысли врываются в мою голову с такой силой, что я почти ничего не вижу.

— Джемма! — шепчет Фелисити.

Они с Энн берут меня под руки.

Я изо всех сил пытаюсь осуществить свое намерение. Я мысленно повторяю, не сводя глаз с миссис Уортингтон: «Ты видишь какую-то знакомую в толпе. Ты должна подойти к ней. Мы должны остаться одни». Я повторяю это до тех пор, пока сама не начинаю верить в появление нужной особы.

— Ох! — внезапно восклицает миссис Уортингтон. — Да это же моя дорогая подруга, мадам Лакрус из Парижа! Как же так — приехала, ничего мне не написав? Ой, она уходит! Извините, девушки, я вернусь через минуту.

Миссис Уортингтон врезается в толпу, как одержимая, в поисках подруги, которая, без сомнения, преспокойно остается в Париже, пока мы топчемся здесь.

— Что это ты сделала? — спрашивает радостно сияющая Фелисити.

— Я внушила ей кое-что. Ну, бежим знакомиться с Лили Тримбл?

За сценой мы попадаем в совершенно другой мир. Толпа рабочих хлопочет вовсю, занимаясь декорациями, реквизитом, механизмами. Крепкие мужчины передвигают разрисованные задники. Несколько человек тянут за какие-то веревки, а мужчина в шляпе с плоской тульей и с зажатой в зубах сигарой отдает им отрывистые приказы. Мы проскальзываем в узкий коридор в поисках Лили Тримбл. Мимо нас проходит актер, игравший Банко, он в халате и ничуть этого не смущается.

— Привет, красотки, — говорит он, оглядывая нас с головы до ног.

— Нам очень понравился спектакль! — искренне говорит Энн.

— А следующее представление будет в моей гримерной. Может, и вы захотите присутствовать? Вы просто прелестны!

— Мы ищем мисс Тримбл, — говорит Фелисити, щуря глаза.

От улыбки мужчины остается лишь тень.

— Налево. Но если передумаете — я справа по коридору.

— Есть же такие нахалы! — кипит Фелисити.

— О чем это ты? — спрашивает Энн.

Фелисити молча шагает дальше, мы гонимся за ней.

— Он высказал недостойные намерения в отношении тебя, Энн.

— В отношении меня? — переспрашивает Энн, вытаращив глаза.

Ее лицо озаряется улыбкой.

— Потрясающе!

Наконец мы находим гримерную Лили Тримбл. Мы стучим и ждем ответа. Открывает горничная, она держит в руках гору платьев. Я протягиваю свою карточку. Это самая простая картонка, купленная в магазине, но глаза горничной округляются, когда она читает надпись.

— Ох, прошу прощения, ваша светлость, — говорит она, пытаясь сделать реверанс. — Я сейчас.

— Что ты там изобразила на карточке? — спрашивает Фелисити.

Горничная возвращается.

— Сюда, прошу вас.

Она проводит нас в гримерную Лили Тримбл, и мы жадно оглядываем все вокруг: обтянутые парчой кресла; красный шелковый шарф наброшен на лампу; на ширме висят шелковые платья и халаты и бесстыдно болтаются чулки; на туалетном столе громоздятся баночки с кремами и лосьонами, серебряные щетки для волос, ручное зеркало…

— Мисс Тримбл, это мисс Дойл, Уортингтон и Уошбрэд, — докладывает горничная.

Знакомый текучий голос доносится из-за ширмы:

— Спасибо, Тилли. И, дорогая, пожалуйста, ты должна что-то сделать с этим париком. Он просто как воронье гнездо!

— Да, мисс, — говорит Тилли, оставляя нас.

Лили Тримбл выходит из-за ширмы в голубом бархатном халате, подвязанном на талии золотым шнуром с кистями. Длинная развевающаяся грива оказалась всего лишь париком; собственные волосы — тускло-каштановые — актриса заплела в простую косу. Энн смотрит, разинув рот, она благоговеет рядом со звездой. Когда мисс Тримбл пожимает ей руку, Энн приседает в таком реверансе, словно приветствует саму королеву.

Актриса смеется, и смех у нее густой, как дым сигары, и такой же одуряющий.

— Ну, это очень интересная встреча, — саркастически произносит она с американским акцентом. — Должна признать, я не слишком многих герцогинь встречала. И кто же из вас — герцогиня Дойл?

Фелисити одаряет меня зловредной улыбкой, осуждая мое двуличие, но в Лили Тримбл я вижу нечто настолько честное, простое, что не могу ей лгать.

— Увы, я должна сделать признание. Боюсь, ни одна из нас не герцогиня.

Актриса вскидывает брови.

— Да неужели?

— Мы — ученицы Академии Спенс, школы благородных девиц.

Мисс Тримбл оценивает то, что при нас нет сопровождающих.

— Ого! Похоже, образование девушек стало совсем другим по сравнению с моим временем. Хотя мое время не так давно и было.

— Мы считаем, что вы — самая удивительная актриса во всем мире, и мы просто хотели вас увидеть! — выпаливает Энн.

— А вы многих актрис видели? — спрашивает мисс Тримбл и замечает, что Энн краснеет. — Ну… неважно.

Она садится к туалетному столу и привычными движениями втирает в кожу крем; потом расплетает косу.

— Наша Энн… э-э… Нэн очень талантлива, — быстро говорю я.

— Вот как?

Мисс Тримбл даже не оборачивается.

— О да, она прекрасно поет! — добавляет Фелисити.

Энн в ужасе таращится на нас, иллюзия колеблется. Я встряхиваю головой и улыбаюсь ей. Она на секунду прикрывает глаза — и все становится на свои места. Лили Тримбл открывает серебряный портсигар и достает сигарету. На наших лицах отражается потрясение. Мы никогда не видели, чтобы женщины курили. Это же неприлично, скандал! Актриса зажимает сигарету губами и прикуривает.

— И, полагаю, вам бы хотелось, чтобы я предоставила ей какое-то место?

— Ох, я н-никогда бы не ста-стала просить о таком! — бормочет Энн, заливаясь краской.

— Но поверьте моему опыту, дорогая: если не попросите, то и не получите.

Энн с трудом выдавливает слова:

— Я… мне бы… хотелось попробовать…

Актриса сквозь сигаретный дым оценивающе рассматривает нашу подругу.

— Вы определенно достаточно хороши собой для сцены. Я тоже была очень хорошенькой.

Она перекидывает волосы на одну сторону и, крепко сжав их одной рукой, другой начинает расчесывать длинные концы.

— Никто из нас не сравнится в красоте с вами, мисс Тримбл, — выпаливает Энн.

С губ актрисы снова срывается мягкий смех.

— Ну-ну, не стоит так стараться, дорогая. Не надо меня очаровывать. И, кстати, о чарах, что бы сказала ваша мать обо всем этом?

Энн осторожно откашливается.

— У меня нет матери. У меня вообще никого нет.

Лили задумчиво выпускает очередной клуб дыма. Потом создает из дыма колечко.

— Значит, вы сами распоряжаетесь собой.

Она смотрит в зеркало на себя, потом ловит взгляд Энн.

— Мисс Уошбрэд, эта жизнь — не для слабых сердцем. Это жизнь бродяг. У меня нет ни мужа, ни детей. Но моя жизнь принадлежит только мне. И в ней есть аплодисменты и восхищение зрителей. Это помогает мне по ночам.

— Да. Спасибо, — бормочет Энн.

Лили внимательно смотрит на нее. Снова выпускает дым. Она говорит, и каждое ее слово сопровождается клубом дыма.

— Вы действительно уверены, что хотите этого?

— Ох, да! — пищит Энн.

Актриса барабанит пальцами по столу.

— Слишком быстрый ответ. Быстрый ответ частенько ведет к скорым сожалениям. Можно не сомневаться, что вы вернетесь в свою милую школу, встретите респектабельного человека на какой-нибудь чайной вечеринке и забудете об этом.

— Нет, не забуду, — говорит Энн, и в ее голосе звучит нечто такое, что невозможно игнорировать.

Лили кивает.

— Отлично. Я организую вам встречу с мистером Кацем.

— Мистер Кац? — растерянно повторяет Энн.

Лили Тримбл кладет сигарету в бронзовую пепельницу, где та продолжает тлеть, и снова занимается своими волосами.

— Да. Мистер Кац. Владелец нашего театра.

— Он что, иудей? — спрашивает Энн.

В зеркале я вижу, как прищуривается мисс Тримбл.

— Вы имеете что-то против иудеев, мисс Уошбрэд?

— Н-нет, мисс. По крайней мере мне так кажется, потому что раньше я ни с кем из них не встречалась.

Актриса взрывается хохотом. Ее лицо расслабляется.

— Вот у вас и появится возможность восполнить этот пробел. Много таких возможностей. Потому что и сейчас вы говорите с иудейкой.

— Вы — иудейка? — изумленно восклицает Фелисити. — Но вы совсем на нее не похожи!

Лили Тримбл выгибает брови и смотрит на Фелисити в упор, пока моя подруга не отводит глаза. Мне не часто приходилось видеть Фелисити усмиренной. Для меня это — момент чистого счастья, и я бесконечно им наслаждаюсь.

— Меня зовут Лилит Троцки, с Орчад-стрит, в Нью-Йорке, штат Нью-Йорк, — сухо произносит мисс Тримбл. — Просто было решено, что «Тримбл» — более подходящее для сцены имя… для сцены и для хорошо воспитанных покровителей, которые приходят повидать прославленную актрису.

— Так вы их всех обманываете, — говорит Фелисити с вызовом.

— Каждый из нас пытается быть кем-то другим, мисс Ворти Как Вас Там. Мне повезло, я действительно стала другой.

— Меня зовут мисс Уортингтон, — стиснув зубы, цедит Фелисити.

— Ворти, Уортингтон… Честно говоря, не вижу разницы. Все вы для меня на одно лицо. Будь ангелом, малышка, подай-ка мне вон те чулки, а?

Энн, девушка, которая не в силах даже выговорить слово «чулки», потому что это уж слишком интимно, тут же спешит подать Лили Тримбл упомянутую деталь туалета. Она опускает чулки в руки актрисы с почтением, какого достойны только короли и боги.

— Вот, мисс Тримбл, — говорит она.

— Спасибо, милая. А теперь вам лучше уйти. Меня ждет поклонник. Я дам знать, когда будет назначена встреча. Значит, говорите, Академия Спенс?

— Да, мисс Тримбл.

— Отлично. А до тех пор не лезьте на рожон.

Брови Энн недоуменно сдвигаются к переносице, и Лили поясняет:

— Будьте поосторожнее, заботьтесь о себе.

Она бросает на меня и Фелисити испепеляющий взгляд.

— Мне почему-то кажется, вам тоже следует быть поосторожней.

Когда мы спешим обратно, к матери Фелисити, двое мужчин тащат мимо нас расписной задник. На таком малом расстоянии он совсем не похож на Бирнамский лес, это просто пятна цвета, мазки широкой кистью. Энн говорит без умолку с того самого момента, как мы вышли из гримерной Лили Тримбл.

— Она пугающе умна, вы так не считаете? «Каждый старается быть кем-то другим…»

Она подражает сильному американскому акценту мисс Тримбл. Я никак не могу понять, раздражает меня привычка Энн всех передразнивать или, наоборот, кажется весьма милой.

— По-моему, она вполне заурядна, — фыркает Фелисити. — И держится чересчур драматично.

— Но она актриса! — возражает Энн. — Это ее натура — быть драматичной!

— Очень надеюсь, что ты не станешь такой же, — насмешничает Фелисити. — Это невыносимо. Энн, ты ведь не горишь желанием попасть на сцену?

— Почему нет? — неуверенно произносит Энн, и в ее голосе слышится угрюмость, оживление оставляет ее.

— Потому что это не для приличных девушек. Она — актриса!

Фелисити язвительно подчеркивает последнее слово.

— А что мне остается? Стать гувернанткой на всю оставшуюся жизнь?

— Конечно, нет, — говорю я, бросая на Фелисити бешеный взгляд.

При всех добрых намерениях Фелисити совершенно не понимает вставшую перед Энн необходимость выбора. Она не понимает, что жизнь Энн — нечто вроде ловушки, из которой ей не выбраться так просто.

Мы выходим в фойе, до сих пор полное народу. Далеко впереди я вижу миссис Уортингтон, она ищет нас.

— И, в любом случае, у тебя есть проблема посерьезнее, малышка, — говорит Фелисити, намеренно повторяя словечко мисс Тримбл. — Ты пришла к ней с чужим лицом… с лицом Нэн Уошбрэд. И она ожидает увидеть именно эту девушку, а не Энн Брэдшоу. Как ты предполагаешь с этим справиться?

У Энн дрожат губы.

— Наверное, они не захотят взять на сцену девушку вроде меня… настоящей меня.

Уверенность Энн исчезает, и иллюзия Нэн Уошбрэд дрожит, готовая рассыпаться.

— Энн! — предостерегающе говорю я.

Но это не помогает. Энн захлестывает осознание того, что она сделала, она понимает наконец порожденную ее поступком путаницу. Иллюзия быстро тает. Но ей нельзя превращаться в Энн — не здесь, не сейчас! Это было бы полной катастрофой!

— Энн, ты теряешь маску, — настойчиво шепчу я, затаскивая ее за бархатный занавес.

Глаза Энн округляются от ужаса.

— Ох! Ох, нет…

Ее волосы меняют цвет, из блестящих, черных они снова превращаются в тусклые светло-каштановые. Платье, которое она для себя придумала, становится скучным, шерстяным, серым. Мы с ужасом смотрим, как оно словно стекает с Энн, начиная от рукавов, потом перемены скользят на лиф…

— Если моя мать увидит тебя вот такой, с нами всеми покончено, — злится Фелисити.

— Энн, ты должна снова преобразиться! — говорю я.

Сердце колотится все быстрее.

— Я не могу! Я ничего не могу увидеть мысленно!

Энн чересчур испугана. Магия не откликается на ее зов. Платье приобретает свой истинный вид. Шляпка исчезает. Я должна сделать что-то, я должна это остановить. И очень быстро. Не говоря ни слова, я хватаю Энн за руки и с силой бросаю в нее магию, представляя Нэн Уошбрэд.

— Действует… — шепчет Энн.

То, что я начала, она завершает сама, и через несколько секунд Нэн возвращается к нам, и кокетливая шляпка сливочного цвета снова уверенно сидит на ее голове.

— Спасибо, Джемма, — говорит Энн, дрожа, и мы выходим из-за занавеса.

— Вот вы где! — мурлычет миссис Уортингтон. — Я уж боялась, что потеряла вас. Знаете, это очень странно… я была совершенно уверена, что видела мадам Лакрус, но когда я догнала ту женщину, оказалось, что она ничуть не похожа на мою подругу! Ну что, идем?

На улице мимо нас проходит мужчина, несущий на себе рекламу-«сэндвич»; реклама сообщает о какой-то выставке в Египетском зале. При этом мужчина выкрикивает:

— Изумительно и ошеломляюще! Взгляните на представление века! Только что из Парижа, всего на одну неделю — потрясающий спектакль магического фонаря братьев Вольфсон, движущиеся картины! Будьте готовы изумляться! Это зрелище превзойдет ваши самые фантастические мечты! Да, мисс, вы уж точно не захотите это пропустить!

Он вкладывает мне в руку маленькую афишку: «Братья Вольфсон представляют: Волшебство весны. Фантасмагория».

— Да, спасибо, — говорю я, сжимая афишку.

— Ох, нет!

Фелисити внезапно останавливается.

— Что такое? — спрашиваю я.

— Там леди Денби и леди Маркхэм, — шепчет она.

Я замечаю дам в толпе. Леди Денби, мать Саймона Миддлтона, — весьма внушительная женщина, и внешне, и по положению в свете. Сегодня на ней одна из ее прославленных шляп — с полями настолько широкими, что они могли бы затмить собой солнце, и леди Денби шагает с властным видом военного героя. Леди Маркхэм — тощая, как прутик, и ей нелегко угнаться за подругой. Она кивает в ответ на слова леди Денби.

Энн судорожно вздыхает. Именно леди Денби раскрыла тот обман, который мы с Энн затеяли на Рождество, и постаралась она в основном ради того, чтобы унизить миссис Уортингтон. Я поддерживаю Энн под руку, стараясь подбодрить. Я не хочу снова рисковать и потерпеть неудачу с магией.

— Леди Маркхэм, леди Денби, — произносит миссис Уортингтон, сияя улыбкой. — Как приятно вас увидеть! Чудесный сюрприз!

— Да. Очень мило.

Леди Маркхэм не подает руки миссис Уортингтон. Вместо того она смотрит на мать Саймона.

— Добрый день, миссис Уортингтон, — без улыбки здоровается леди Денби.

— Мы только что из театра и собираемся выпить чая. Может, и вы к нам присоединитесь? — спрашивает миссис Уортингтон, слегка розовея.

— Ну… — неуверенно произносит леди Маркхэм, поглядывая на Фелисити.

— Боюсь, мы не сможем, — отвечает за нее леди Денби. — Моя дорогая кузина, мисс Люси Фэрчайлд, только что приехала из Америки.

— Да-да, конечно.

Улыбка миссис Уортингтон увядает. В ее голосе слышится отчаяние.

— Леди Маркхэм, я думала, возможно, мы с Фелисити посетили бы вас на Пасху, если вы будете так любезны, чтобы нас принять.

Леди Маркхэм мнется, снова бросая взгляд на подругу.

— Да… ну, я буду очень занята, так что посмотрим…

В мою голову врываются мысли леди Денби: «Вот что получается, когда нарушаешь правила приличия. Вашей дочери придется заплатить за это сполна. Никто не захочет представить ее ко двору, и наследство будет для нее потеряно!»

Мне хочется дать леди Денби по физиономии. Да как я вообще могла когда-то думать, что она — добрая женщина? Она мелочная и властная, но я не позволю ей разрушить жизнь моей подруги.

Я набираюсь храбрости и закрываю глаза, посылая леди Маркхэм внушение: «Фелисити Уортингтон — самая замечательная девушка в мире. Вы хотите… нет, вы настаиваете на том, чтобы представить ее ко двору. И неплохо будет, я думаю, устроить чудесный прием в ее честь».

— Но я с удовольствием приму вас, — вдруг говорит леди Маркхэм, сияя. — А как поживает наша прелестная Фелисити? О, вы просто красавица, дорогая моя!

У Фелисити такой вид, словно ей на голову обрушилась гора книг. Она неуверенно улыбается.

— У меня все прекрасно, благодарю вас, леди Маркхэм.

— Ну конечно же. Я буду ждать вас на Пасху, и мы обсудим ваш светский дебют… и небольшой прием по этому поводу!

— Леди Маркхэм, нам пора! — говорит леди Денби, стиснув зубы.

— Всего доброго! — весело восклицает леди Маркхэм.

Леди Денби решительно шагает прочь, вынуждая подругу броситься вдогонку.

В приподнятом настроении мы ждем поезда, чтобы вернуться в школу Спенс. Миссис Уортингтон, которую наконец-то отпустил страх, мило болтает с мадемуазель Лефарж, а та то и дело трогает драгоценный подарок, похищенные у Сесили жемчужины, сияющие у нее на шее.

— Я бы сказала, что то выражение на лице леди Денби навеки сохранится в моей памяти, — говорит Фелисити.

— Неплохо получилось, — соглашаюсь я.

— «Леди Маркхэм, нам пора!» — говорит Энн, в точности копируя напыщенный тон леди Денби.

— Джемма, ты еще не выбросила этот хлам?

Фелисити показывает на зажатую в моей руке афишку представления в Египетском зале.

— Почему же, никакой это не хлам! — насмешливо возражаю я. — Это же фантасмагория братьев Вольфсон!

Энн выгибает брови.

— Полагаю, со сферами это не сравнить.

— Но там есть кое-что другое! — говорю я.

В нижней части афишки мелкими буквами напечатан список тех, кто будет участвовать в представлении. К концу списка буквы становятся все мельче и мельче, в соответствии со значимостью выступающего. И я читаю эти имена одно за другим, Энн и Фелисити хихикают.

А в самом конце стоит имя доктора Теодора Ван Риппля, иллюзиониста.

 

Глава 20

Фелисити в свете огня камина изучает афишку.

— Мы должны пойти в Египетский зал.

— И как мы это сделаем? — интересуется Энн.

Она уже не Нэн, хотя кое-какие следы магии в ней сохранились, глаза еще поблескивают. Она похожа на принцессу из волшебной сказки, которую когда-то прокляли и усыпили, а теперь она наконец проснулась.

— Джемма, ты могла бы заставить всех в школе заснуть? Или создать иллюзию того, что мы здесь, чтобы никто не заметил нашего отсутствия? Или просто внушить директрисе, чтобы она сама настояла на нашей поездке туда и даже сама отвезла?

— Я думаю, достаточно попросить мадемуазель Лефарж взять нас с собой. Она любит такого рода представления.

— Ох… — разочарованно вздыхает Энн.

Фелисити разворачивает конфету и кладет в рот.

— А ты думаешь, этот доктор Ван Риппль сможет нам что-то рассказать о той леди из твоих видений?

— Надеюсь, что да. Я видела ее с ним. Может быть, он и о Дереве Всех Душ тоже что-нибудь знает.

— Вы слышали? — вскидывает голову Энн.

Топот копыт, все ближе и ближе. Но уже девять вечера. Я даже вообразить не могу, кто бы решился приехать в такой час.

— Миссис Найтуинг, там какой-то экипаж! — кричит кто-то из младших девочек.

Мы отодвигаем занавески на окнах и всматриваемся в темноту. Вдали действительно возникает экипаж. Горничные выбегают с фонарями и выстраиваются перед дверью. Мы умоляем позволить и нам выйти, и миссис Найтуинг смягчается.

Ночная прохлада щекочет шею и уши, нашептывая тайны, ведомые одному лишь ветру. На дороге поднимается пыль. Карета останавливается, кучер откидывает ступеньки перед дверцей. И вот появляется пассажирка — стройная женщина в голубовато-сером костюме. Она вскидывает голову, оглядывая школу, и я сразу ее узнаю: темные, ищущие глаза под широкими бровями; маленький рот на заостренном лице; хищный взгляд пантеры. Мисс Клэр Мак-Клити вернулась.

Она с напряженной улыбкой приветствует нашу директрису:

— Добрый вечер, Лилиан! Прости, что приехала так поздно, но на дорогах ужасная грязь.

— Это неважно, ты все-таки добралась, — отвечает миссис Найтуинг.

Слуги спешат к карете, Бригид резко отдает им приказания, потом приглашает кучера обойти здание и заглянуть в кухню, чтобы перекусить. Младшие девочки бегут к мисс Мак-Клити, чтобы поздороваться. Я пытаюсь спрятаться, но поскольку я очень высока ростом, долго скрываться мне не удается. Глаза мисс Мак-Клити находят меня, и этого достаточно, чтобы мое сердце забилось быстрее.

— Леди, я разрешаю вам сегодня лечь спать на час позже, чтобы мы могли как следует поприветствовать нашу мисс Мак-Клити, — возвещает миссис Найтуинг под восторженный писк девушек.

В камине в большом холле заново разжигают огонь. Приносят чай и бисквиты. Мы празднуем возвращение мисс Мак-Клити, девушки заваливают ее разными историями о школе, и о приближающемся лондонском сезоне, и о костюмах, которые они наденут на маскарад. Мисс Мак-Клити слушает всех, при этом не говоря ни слова о себе и о том, где она провела последние три месяца.

В половине одиннадцатого миссис Найтуинг заявляет, что пора и по спальням. Девушки неохотно направляются к лестнице. Я уже почти дошла до нее, когда мисс Мак-Клити меня останавливает.

— Мисс Дойл, вы не могли бы задержаться на минутку?

Мы с Фелисити и Энн тайком обмениваемся взглядами.

— Да, мисс Мак-Клити.

Я сглатываю тяжелый ком, возникший у меня в горле, и смотрю вслед подругам, поднимающимся по лестнице к убежищу спален, в то время как я вынуждена остаться внизу, наедине с врагом.

Мы с мисс Мак-Клити садимся на бархатную кушетку в маленькой гостиной, предназначенной для приема гостей, и прислушиваемся к тиканью золоченых часов на каминной полке, в тишине отсчитывающих секунды. Мисс Мак-Клити пристально смотрит на меня темными глазами, и я начинаю потеть.

— Как приятно снова очутиться в школе Спенс, — говорит она.

— Да, — отвечаю я. — Сад сейчас чудесно выглядит.

Это похоже на плохую игру в лаун-теннис, когда никому не удается отбить мяч.

Тик-так, тик-так, тик-так…

— Уверена, вы с волнением ждете своего первого сезона?

— Да, безусловно.

Тик. Так. Тик.

— Но есть кое-что, что нам необходимо обсудить. Я говорю о сферах.

Так.

— Мисс Дойл, я начала действовать, разыскивать оставшихся членов Ордена. Я не знаю, сколько их осталось в живых или какую силу они сохранили, но очень надеюсь, что вскоре мы вернемся в сферы, и наш сестринский союз восстановит былую славу.

Тик-так-тик-так-тик-так.

Мисс Мак-Клити кривит губы в подобии улыбки.

— Так что, как видите, я пыталась помочь вам.

— Вы помогали самой себе, — поправляю я.

— Так ли это?

Она снова впивается в меня пронизывающим взглядом.

— У вас, как я понимаю, не возникало с тех пор трудностей с братством Ракшана?

— Нет, — удивленно отвечаю я.

— И вы не задумались, почему это так?

— Я…

— Это благодаря мне, мисс Дойл. Именно я удерживала их собственными средствами, но я не могу вечно держать их вдали от вас.

— Да как бы вы могли остановить Ракшана?

— Неужели вы думаете, что я оставила все на волю случая? У нас есть свои шпионы в этом братстве, точно так же, как в Ордене имеются их соглядатаи, — подчеркнуто произносит мисс Мак-Клити.

У меня холодеет в животе при воспоминании о том, какое задание получил от братства Ракшана Картик. Братство приказало ему убить меня.

— Я могла бы вам напомнить, что ваши прежние суждения были несколько поспешными.

— Чего вы хотите от меня? — огрызаюсь я.

— Мисс Дойл… Джемма! Вы до сих пор не понимаете, что я вам друг. Мне было бы приятно помочь вам — если вы позволите.

Она мягко кладет руку мне на плечо. Хочется, чтобы этот материнский жест на меня не подействовал, но — увы! Он действует. Забавно, что мы не ощущаем недостатка привязанности, пока ее нет, но как только нам предлагают внимание, его сразу становится недостаточно; мы готовы купаться в нем.

Я моргаю, удивленная, что к глазам подступили слезы.

— Вы меня предупреждали, что не стоит превращать вас во врага.

— Я высказалась слишком опрометчиво. Я была разочарована, что вы не обратились к нам.

Мисс Мак-Клити берет меня за руки. Ее кисти худы и тонки, такое ощущение, что они не привыкли прикасаться к чужим рукам.

— Вы оказались способны сделать то, чего никто из нас не мог. Вы сумели снова открыть сферы. Вы победили Цирцею за нас.

При имени Цирцеи у меня перехватывает дыхание. Я таращусь на большое коричневое пятно на полу, где дерево покоробилось.

— А что насчет моих подруг? Что насчет Фелисити и Энн?

Мисс Мак-Клити отводит руки. Она встает, прогуливается по комнате, сцепив пальцы за спиной, как задумавшийся священник.

— Если сферы не избрали их, я ничего не могу поделать. Они не предназначены для такой жизни.

— Но они мои подруги, — возражаю я. — Они помогали мне. Так же, как некоторые племена и существа в сферах.

Мисс Мак-Клити смахивает с каминной полки невидимую пылинку.

— Они не могут войти в Орден. Мне очень жаль.

— А я не могу повернуться к ним спиной.

— Ваша преданность достойна всяческих похвал, Джемма. Да, это действительно так. Но она неуместна. Неужели вы полагаете, что, если бы вы поменялись ролями и ваши подруги оказались избраны для того, чтобы стать членами Ордена, они стали бы сомневаться, покидать ли им вас?

— Они мои подруги, — повторяю я.

— Они дружат с вами, потому что вы обладаете силой. А я видывала, как сила и власть все меняют.

Мисс Мак-Клити садится в большое кресло и буравит меня взглядом.

— Ваша мать храбро сражалась за наши цели. Неужели вам хотелось бы запятнать память о ней, разочаровать ее?

— Вам лучше не упоминать о моей матери.

Волосы падают мне на лицо. Я яростно затыкаю их за ухо, но они не хотят там держаться.

Голос мисс Мак-Клити звучит низко и уверенно.

— Не упоминать? Она была одной из нас — сестрой из Ордена. Она умерла, пытаясь защитить вас, Джемма. И я хотела бы почтить ее память, заботясь о вас.

— Она не хотела, чтобы я вошла в Орден. Потому и прятала меня в Индии.

Мисс Мак-Клити осторожно закрепляет непокорную прядь у меня за ухом, и та имеет наглость подчиниться чужой руке.

— И тем не менее, она просила вашего отца отослать вас именно сюда, если вдруг с ней что-нибудь случится.

Я чувствовала себя такой уверенной в последние дни, но теперь мысли разбегаются, я не вижу перед собой отчетливого пути. А что, если Мак-Клити права, а я ошибаюсь?

— Что вы хотите делать, Джемма? Как вы справитесь со всем в одиночку?

— Но вы не были в сферах двадцать пять лет, — говорю я, заходя с другой стороны. — Вы же ничего не знаете о том, что там происходит.

Мисс Мак-Клити напряженно застывает. Материнская улыбка соскальзывает с лица.

— Вам следует проявить мудрость и выслушать меня, мисс Дойл. Вы можете верить, что вам позволено проявить щедрость к тамошним существам, подружиться с ними, объединиться с ними, — но вас вводят в заблуждение. Вы представления не имеете о том, на какие ужасные поступки они способны. И в конце концов они предадут вас. Это мы — ваши друзья, ваша семья. И есть только один путь — наш путь, и именно по нему нужно идти, не отклоняясь.

Часы все тикают и тикают. Коричневое пятно на полу как будто растет. Я ощущаю на себе взгляд мисс Мак-Клити, она словно подстрекает меня взглянуть на нее. Голос ее снова смягчается, становится нежным, материнским.

— Джемма, мы в течение многих поколений были хранителями магии. Мы понимаем ее жизнь, ее движение. Позволь нам и дальше нести эту ношу. Мы примем тебя в Орден как одну из нас. И ты займешь место, принадлежащее тебе по праву.

— А если я откажусь?

Голос мисс Мак-Клити вдруг становится острым, как бритва.

— Я больше не смогу вас защищать.

Она хочет меня напугать. Но я не сдамся так легко.

— Мисс Мак-Клити, я должна кое в чем вам признаться, — говорю я, не отводя глаз от пола. — Я не могу войти в сферы. Больше не могу.

— Что вы хотите этим сказать?

Я заставляю себя посмотреть ей в глаза.

— Я пыталась, но сила оставила меня. Я боялась вам об этом сказать. Я не та, за кого вы меня принимаете. Мне очень жаль.

— Но я думала, вы привязали к себе всю магию!

— Я тоже так думала. Но я ошибалась. Или она все-таки не вошла в меня.

— Понимаю, — протяжно произносит мисс Мак-Клити.

Это, наверное, самое длинное мгновение в моей жизни; мисс Мак-Клити смотрит мне в глаза, а я отчаянно пытаюсь не моргнуть, а часы своими тиками и таками измеряют нашу невысказанную ненависть. Наконец мисс Мак-Клити переносит внимание на маленькую фигурку керамического ангела, устроившегося на самом краешке бокового столика.

— Мисс Дойл, если вы лжете, я об этом узнаю в свое время. Подобную силу невозможно скрыть.

— Мне жаль, что приходится так вас разочаровывать, — говорю я.

— Вам и вполовину не жаль так, как мне.

Она пытается отодвинуть ангела от края столика и чуть не роняет его. Фигурка угрожающе пошатывается, но потом встает на место.

— Можно мне теперь пойти спать? — спрашиваю я, и она отпускает меня небрежным взмахом руки.

— Джемма! Тс-с!

Это Фелисити. Они вместе с Энн спрятались под одеялом в кровати Энн. Фелисити выскакивает из-под него, как чертик из шкатулки.

— Что случилось? Неужели мисс Мак-Клити укусила тебя своими клыками?

— Образно говоря, да.

Я наклоняюсь, чтобы снять ботинки.

— Она хотела, чтобы я вступила в Орден и прошла у них обучение.

— Она хотела, чтобы ты отдала им всю силу, ты это имеешь в виду? — фыркает Фелисити.

— А она говорила о том, чтобы и нас принять в Орден? — спрашивает Энн.

— Нет, — отвечаю я, небрежно бросая на пол чулки. — Ей нужна только я.

Фелисити щурит глаза.

— Но ты ведь ей отказала?

Это не столько вопрос, сколько требование.

— Я ей сказала, что больше не владею силой и что не в состоянии проникнуть в сферы.

Фелисити восторженно взвизгивает.

— Отлично, Джемма!

— Но она вряд ли мне поверила, — предостерегаю я подруг. — Так что нам придется быть очень осторожными.

— Ей с нами не справиться.

Фелисити выбирается из постели Энн.

— До завтра, mes amies!

— Mawah meenon ne le plus poohlala, — отвечаю я с демонстративным поклоном.

Фелисити хохочет.

— Скажи на милость, что это значит?

— Это мой личный французский. Осмелюсь сказать, так он звучит гораздо лучше.

Энн засыпает через несколько минут, а я смотрю на трещины, разбегающиеся во все стороны по потолку. А что, если мисс Мак-Клити права? Что, если сферы не изберут моих подруг или лесной народ? Кого они будут в этом винить? Но в то же время… мисс Мак-Клити уже пыталась заставить меня взять ее в сферы. Она готова сказать или сделать что угодно, лишь бы вернуть сферы Ордену.

Так много вопросов, такая большая ответственность, и полное отсутствие ясного пути… За окном темнеет лес, и только слабые огни костров видны в лагере цыган. Есть еще одно дело, с которым я обязательно должна разобраться сегодня, и я намерена хотя бы на этот вопрос отыскать ответ.

Я осторожно спускаюсь по лестнице, стараясь не издать ни звука. Дверь в большой холл приоткрыта. Лампа до сих пор горит. Я слышу тихие голоса и подкрадываюсь к двери, прислушиваясь.

— Ты уверена?

— Это единственный способ. Мы не можем оставить все на волю случая. Риск слишком велик.

— И ты готова все поставить на этот план? Но у нас ведь нет серьезных доказательств…

— Не надо лишних вопросов. Я не могу сделать этого без тебя.

— Я всегда с тобой. Ты это прекрасно знаешь.

— Знаю.

Дверь открывается, и я прячусь за высоким папоротником в кадке. Мисс Мак-Клити и миссис Найтуинг поднимаются по лестнице, в свете свечи их длинные тени скользят по стене и потолку, все вытягиваясь, пока, кажется, не накрывают собой все вокруг. Я долго выжидаю, хотя услышала, как закрылись двери их комнат. Когда я убеждаюсь, что все окончательно успокоилось, я со всех ног несусь к цыганскому лагерю.

Я подбираюсь к поляне в поисках наилучших путей подхода. И жалею, что у меня нет каких-нибудь объедков для собак. Справа внезапно трещит какая-то веточка, и меня швыряют на землю, и кто-то всем весом прижимает меня к траве.

— Я закричу! — выдыхаю я, хотя мне едва хватает воздуха, чтобы говорить.

— Мисс Дойл! — Картик поднимает меня и ставит на ноги. — Что вы здесь делаете?

— Что ты… зачем ты меня… как какой-нибудь разбойник с большой дороги…

Я стряхиваю с юбки прилипшие листья и пытаюсь отдышаться.

— Простите, но вам не следует ночью бродить по лесу. Это слишком опасно.

— Это я уже поняла, — отвечаю я.

— Вы не ответили на мой вопрос. Зачем вы пришли?

— Я пришла, чтобы найти тебя.

Я слегка задыхаюсь, но падение на землю тут ни при чем.

— Мне нужны ответы, и я не уйду, пока не получу их.

— Мне нечего вам сказать, — говорит Картик, отворачиваясь.

Я шагаю к нему.

— Я не уйду. Мне нужна твоя помощь. Подожди… куда ты?

— Кормить лошадей, — отвечает он, не останавливаясь.

— Но Орден разработал тайный план! — восклицаю я.

— Это не изменит того, что лошади голодны и нуждаются в корме. Можешь рассказать мне все по дороге.

Я стараюсь подладиться под его шаг.

— Сегодня вечером вернулась мисс Мак-Клити.

— Так она здесь?

Картик поворачивает голову в сторону школы Спенс.

— Да, — киваю я. — Но прямо сейчас она спит. Так что нам ничто не грозит.

— Сомневаюсь… когда эта женщина поблизости — тут уж… — бормочет Картик. — Что она тебе сказала?

— Она хотела, чтобы я присоединилась к Ордену, но я отказалась. И только что я подслушала ее разговор с миссис Найтуинг. Они упоминали о каком-то плане. И еще она говорила, что не позволяет братьям Ракшана приблизиться ко мне, но если я не вступлю в Орден, она не сможет больше меня защищать. Она сказала, что у нее есть шпион в твоем братстве. Ты что-нибудь об этом знаешь?

Картик даже не замедляет шага.

— Это не мое братство. Я больше не Ракшана.

— Так ты ничего такого не слышал?

— Ракшана считают меня покойником, и я намерен и дальше поддерживать это заблуждение.

Я резко останавливаюсь.

— О чем ты? Что это значит?

— О некоторых вещах лучше вообще не говорить, — отвечает Картик и идет себе дальше, так что мне приходится его догонять.

Мы добираемся до небольшой поляны, где пасутся стреноженные лошади. Картик достает из кармана яблоко и протягивает его пегой кобыле.

— Бери, Фрея! Наслаждайся. Это лошадь Итала. Она у нас отличная девчонка, — говорит он, поглаживая морду животного. — Никогда никаких неприятностей.

Я складываю руки на груди.

— Значит, именно это означает «отличная девчонка»? Та, от которой нет проблем?

Картик покачивает головой, улыбаясь.

— Нет, это относится только к лошадям.

— Так что ты думаешь по поводу моего рассказа?

Я глажу Фрею по мягкой пышной гриве, и кобыла ничего не имеет против.

— Джемма…

Он ненадолго умолкает.

— Ты не должна больше ничего рассказывать мне о сферах. Меня не интересуют твои тайны.

— Но я…

— Пожалуйста, — говорит он, и что-то в его взгляде заставляет меня умолкнуть.

— Хорошо. Как скажешь.

— Так и скажу, — с облегчением произносит Картик.

Из-под куста торопливо выбегает ежик, пугая меня. Он спешит куда-то мимо нас. Картик кивает в сторону взволнованного маленького существа.

— Не надо ему мешать. Он спешит к своей подружке.

— Откуда тебе знать?

— Он надел лучший ежиный костюм.

— О, мне следовало это заметить.

Я готова с удовольствием включиться в игру… в любую игру с Картиком. Я кладу ладони на ствол дерева и медленно прижимаюсь к нему, ощущая надежную опору.

— Но почему он именно сегодня принарядился?

— Он, видишь ли, ездил в Лондон, а теперь вернулся к ней, — продолжает Картик.

— А что, если она рассердится на него из-за долгого отсутствия?

Картик совсем рядом со мной.

— Она его простит.

— Так ли? — подчеркнуто произношу я.

— Он очень надеется, что так, потому что он не хотел ее огорчать, — отвечает Картик, и я не уверена, что мы говорим о еже.

— А он рад снова увидеть ее?

— Да, — говорит Картик. — И ему хотелось бы подольше побыть с ней, но он не может.

Кора дерева царапает ладони.

— А почему?

— У него есть причины, но он надеется, что однажды его леди их поймет.

Картик обходит дерево. Теперь мы стоим лицом к лицу. Лунный луч проливается сквозь листву и падает на него.

— Ох, — выдыхаю я, сердце колотится.

— И что бы сказала на это леди ежиха? — спрашивает Картик.

Его голос звучит мягко и низко.

— Она бы сказала…

Я судорожно сглатываю.

Картик придвигается ближе.

— Да?

— Она бы сказала, — шепчу я. — Извини, я не ежиха. Я сурок.

Грустная улыбка трогает губы Картика.

— Ему повезло, что он нашел такую остроумную подругу, — говорит он, и мне хочется вернуться на пару мгновений назад и ответить по-другому.

Мы даем Фрее еще яблоко, и она жадно его съедает. Картик гладит ее гриву, и лошадь тычется в него носом. Вокруг нас звучит хор ночных существ. Это настоящая какофония — вовсю распевают сверчки и лягушки… Никому из нас не хочется говорить, и я полагаю, это как раз одно из тех качеств, которые так привлекательны для меня в Картике. Мы можем быть вместе, оставаясь наедине с собой.

— Ну вот, все, — говорит он наконец, вытирая ладони о штаны. — Больше нет ничего, Фрея.

Картик зевает и потягивается, закинув руки за голову. Рубашка выбивается из-под ремня. Ее полы поднимаются, и я вижу темные волоски на гладком мускулистом животе.

— Ты, похоже, устал, — запинаясь, говорю я.

Хорошо, что в темноте он не видит, как вспыхнули мои щеки.

— Тебе пора спать.

— Нет, — возражает Картик. — Я вообще-то предполагал прогуляться к озеру, если ты согласна пойти со мной.

— Конечно, — отвечаю я, радуясь, что он мне это предложил.

Озеро лениво плещется в берегах в мирном, спокойном ритме. Вдали ухает сова. Легкий ветерок раздувает мои волосы, они падают на щеки. Картик садится у дерева, прислонившись к стволу спиной. Я усаживаюсь рядом.

— Что ты имел в виду, когда сказал, что наши судьбы больше не связаны? — спрашиваю я.

— Я думал, что моя судьба — состоять в братстве Ракшана. Но я ошибался. И теперь я просто не знаю, что ждет меня впереди. Я даже не знаю, верю ли я вообще в судьбу.

Точно так же, как прежде меня раздражали высокомерие и самоуверенность Картика, сейчас мне не хватает этого ощущения. Мне трудно видеть его таким растерянным.

Мы снова надолго умолкаем. Его глаза закрываются, но он не позволяет себе задремать.

— Есть только одно, о чем я должен спросить, и больше никаких вопросов. Ты видела Амара?

— Нет. Клянусь.

Ему как будто становится легче.

— Это хорошо. Хорошо.

Его веки опускаются, и через несколько секунд он уже спит.

Я сижу рядом с ним, прислушиваюсь к его дыханию, тайком наслаждаюсь его красотой: длинные темные ресницы лежат на высоких скулах; прямой нос, чуть приоткрытые полные губы… Говорят, леди не должна испытывать подобных желаний; но разве леди в силах удержаться? Мне пришлось бы брести по жизни как во сне, чтобы не замечать притяжения таких губ…

Я осторожно протягиваю руку, чтобы коснуться Картика. Картик мгновенно просыпается, задыхаясь, испуганный. Я взвизгиваю, а он хватает меня и не отпускает.

— Картик! — вскрикиваю я, но он стискивает меня еще сильнее. — Картик, прекрати!

Он наконец приходит в себя и разжимает руки.

— Извини. Мне снова снилось… — бормочет он, тяжело дыша. — Такие страшные сны…

— Что за сны?

Я все еще ощущаю его пальцы на своих руках.

Он проводит дрожащей ладонью по волосам.

— Я вижу Амара на белом коне, но он не такой, каким я его помню. Он похож на какое-то ужасное проклятое существо. Я пытаюсь бежать за ним, догнать, но он всегда остается далеко впереди. Потом сгущается туман, и я больше его не вижу. Когда же туман рассеивается, я оказываюсь на какой-то холодной ветреной равнине… это ужасное и прекрасное место. Из тумана выходит целая армия потерянных душ. Они ищут меня, а я обладаю огромной силой. Такой силой, что даже и вообразить невозможно.

Он вытирает выступивший на лбу пот.

— И это все?

— Я… Еще я вижу твое лицо.

— Мое? Я тоже там?!

Картик кивает.

— Ну, и… что же происходит дальше?

Он не смотрит на меня.

— Ты умираешь.

Я вся покрываюсь гусиной кожей.

— Как именно?

— Я… Я не знаю.

Порыв ветра со стороны озера заставляет меня содрогнуться.

— Это всего лишь сны.

— Я верю в сны.

Я беру его за руки, наплевав на то, что это выглядит слишком дерзко.

— Картик, почему бы тебе не отправиться со мной в сферы и не поискать Амара самому? Тогда ты будешь все знать наверняка, и, может быть, кошмары прекратятся.

— А вдруг они окажутся правдой?

Он осторожно высвобождает руки.

— Нет. Как только я рассчитаюсь с цыганами за помощь, я отправлюсь в Бристоль, на корабль «Орландо».

Я встаю.

— Значит, ты не хочешь даже попытаться бороться? — говорю я, чувствуя себя бесконечно подавленной.

Картик смотрит в пространство перед собой.

— Создавай союз без меня, Джемма. Ты и сама отлично справишься.

— Я устала справляться сама.

Смахивая слезы, я направляюсь в лес. Когда я прохожу мимо цыганского лагеря, я вижу мать Елену, она несет в сторону нашей школы какое-то ведро.

— Что ты делаешь? — резко спрашиваю я.

Я выхватываю у нее ведерко, и из него выплескивается темная жидкость.

— Что это такое?

— Нужно сделать кровавые знаки, — отвечает она. — Для защиты.

— Так это ты разрисовала восточное крыло. Зачем?

— Если не будет защиты, они придут, — бормочет мать Елена.

— Кто придет?

— Проклятые.

Старая цыганка пытается отобрать у меня ведро, и я отвожу его подальше.

— Я не собираюсь тратить еще одно утро на то, чтобы отмывать все это, — говорю я.

Мать Елена потуже натягивает на плечи шаль.

— Два пути! Печать сломана. Почему Евгения это позволила? Она ведь знает… она знает!

События этой мерзкой ночи доводят меня до того, что во мне что-то закипает, я как бродячая собака, которая больше не может вынести, что ее дразнят.

— Евгения Спенс мертва! Она мертва уже двадцать пять лет! И не смей больше этого делать, мать Елена, или я расскажу миссис Найтуинг, что это твоих рук дело, и цыган тогда выгонят из этого леса, навсегда выгонят! Ты этого хочешь?

Лицо старой цыганки кривится.

— Ты видела мою Каролину?

— Нет, — устало отвечаю я.

— Она умеет очень хорошо прятаться.

— Она не…

Я умолкаю.

Нет смысла взывать к разуму цыганки. Она безумна, и я чувствую, что, если задержусь здесь еще немного, я и сама свихнусь. Я выливаю жидкость в траву и возвращаю ведро матери Елене.

— Ты не должна больше этого делать, мать Елена!

— Они придут, — ворчит она и тащится прочь, и пустое ведро позвякивает, как колокольчик.

Когда я возвращаюсь в школу, становится заметно холоднее, и я ругаю себя, что не прихватила шаль. Но это просто еще одна глупость в череде многих, совершенных мной, вроде попытки заставить Картика передумать. Что-то пролетает рядом, и я вскрикиваю.

— Кар! Кар! — кричит это.

Это всего лишь чертова ворона. Она садится среди роз и начинает клевать лепестки цветов.

— Кыш, кыш!

Я машу на нее руками, и птица взлетает. И тут я вижу нечто удивительное: несколько розовых цветков покрылись изморозью. Они мертвы, они торчат на стеблях, посинев от холода…

— Кар! Кар!

Ворона садится на башню восточного крыла и наблюдает за мной. А потом, прямо у меня на глазах, она пролетает над тем местом, где находится тайный вход в сферы… и исчезает.

 

Глава 21

На следующий вечер, последний перед отъездом из школы на пасхальные каникулы, мы отчаянно пытаемся снова проникнуть в сферы. Я по-прежнему не могу вызвать дверь света; дело, похоже, и не стоит тех усилий, которые я прилагаю, потому что меня ждет только разочарование, к тому же у нас есть другая дорога, которая не подведет. Мы убеждаемся, что учителя разошлись по спальням, и прямиком мчимся к тайной двери у восточного крыла, а потом — к Пограничным землям. Нас больше не интересует сад. Он стал чем-то вроде детской игры, местом, где мы превращали камешки в бабочек, как малые дети. Теперь мы стремимся к голубым сумеркам Пограничных земель, к цветам с мускусным ароматом, к магнетическому притяжению Зимних земель… Каждый раз, приходя сюда, мы обнаруживаем, что оказались на самую малость ближе к той внушительной стене, что отделяет нас от неведомых пространств.

Даже замок видится нам теперь не таким неприветливым и отталкивающим. Густые заросли ядовитого паслена, цветущего на стенах, придают ему цвет — как фешенебельной гостиной придают особый шик какие-нибудь необычные обои. Мы врываемся в заплетенную лианами дверь замка, выкрикивая имя Пиппы, и она бежит навстречу, визжа от восторга.

— Наконец-то вернулись! Леди! Леди, вечеринка начинается!

После того, как магия объединяет нас в счастливый союз, мы резвимся. Праздник выплескивается из замка в синеватый лес. Смеясь, мы играем в прятки среди елей и зарослей ягодных кустов, беспечно бегая между лианами, перепутавшимися на подмерзшей земле. Энн начинает петь. Голос у нее чудесный, и здесь, в сферах, он обретает свободу, которой не имеет в нашем мире. Она поет, не дожидаясь просьбы, и ее песня, как вино, заставляет нас забыть об осторожности.

Бесси и остальные фабричные девушки бешено приветствуют ее — не вежливыми сдержанными аплодисментами, а свистом и завываниями, свойственными публике мюзик-холлов. Бесси, Мэй и Мерси приоделись в видимость платьев, драгоценностей и чудесных туфелек. У них никогда не было подобных вещей, и неважно, что все это сотворено магией; девушки верят, а вера способна изменить все. Мы вправе мечтать, и это, я полагаю, и есть величайшая сила магии: мы можем мгновенно осуществить любые намерения, мы срываем их, как зрелые фрукты с дерева. Мы все полны надежд. Готовы изменяться. Мы можем стать кем угодно.

— Я — леди? — спрашивает Мэй, с важным видом вышагивая в новеньком голубом шелковом платье.

Бесси смотрит на нее влюбленными глазами.

— Да ты сама чертова королева Шеба!

Она хохочет, резко и громко.

Мэй хлопает ее по спине, тоже не слишком нежно.

— Ого, а ты кто тогда? Принц Альберт?

— Ой! — вскрикивает Мэй. — Хватит уже! Нам такой счастливый случай выпал!

Фелисити и Пиппа танцуют гротескный вальс, они изображают мистера Смертельная Скука и мисс Вздыхающая Дурочка. Глупым сдавленным голосом Фелисити болтает об охоте на лис:

— Лисицы должны быть благодарны за то, что имеют возможность видеть наши ружья, потому что это лучшие ружья на свете, таким позавидуют в любом обществе. Правда, какие они счастливицы!

А Пиппа хлопает ресницами и только и повторяет:

— Конечно, мистер Смертельная Скука, если вы так говорите, значит, так оно и должно быть, потому что я уверена, что у меня просто не может быть мнения по этому вопросу.

Они — словно ожившие Панч и Джуди, и мы хохочем до слез. Но при всей глупости их болтовни двигаются они прекрасно. Они полны изысканной грации, каждая ощущает любое движение подруги, они кружатся и кружатся, и подол платья Пиппы взметает пыль.

Потом Пиппа заставляет и нас тоже танцевать. При этом она нескладно напевает:

— Ох, я так люблю, люблю, люблю, того кто ждет на берегу…

Фелисити хохочет.

— Ох, Пиппа!

Этого поощрения Пиппе вполне достаточно. Продолжая напевать, она снова подхватывает Фелисити и кружит ее в танце.

— А если любовь увянет вдруг, то мне и жить не надо, друг…

Пиппа воистину очаровательна в это мгновение; она просто неотразима. Конечно, мне она не всегда нравится. Она может быть в равной мере и раздражающей, и восхитительной. Но она спасла фабричных девушек от ужасной судьбы. Она спасла их от Зимних земель, и она не ленится заботиться о них. Прежняя Пиппа никогда не стала бы лишать себя покоя, чтобы помочь кому-то, и эти перемены чего-то да стоят.

Наконец мы устаем до изнеможения и растягиваемся на прохладной лесной земле. Ели стоят вокруг, словно стражи. Кусты с резными листьями протягивают нам горсти крошечных твердых ягод, не крупнее горошин. Они пахнут гвоздикой, апельсинами, мускусом. Фелисити кладет голову на колени Пиппе, и Пиппа заплетает ей волосы в длинные свободные косы. Бесси Тиммонс с несчастным видом смотрит на них. Ей трудно пережить, что Пиппа уделяет внимание кому-то другому.

В густых ветвях ели вспыхивают мерцающие огоньки.

— Что это такое?

Мэй бежит к дереву, и огоньки тут же перелетают на другую ветку.

Мы следуем за ними. При ближайшем рассмотрении оказывается, что это никакие не огоньки, а крошечные существа, похожие на фей. Они перелетают с ветки на ветку, и дерево как будто кружится от их движения.

— У вас есть магия, — говорят они. — Мы ее чувствуем.

— Есть, ну и что? — поддразнивает их Фелисити.

Два существа садятся на мою ладонь. Кожа у них зеленая, как молодая трава. Она блестит, словно покрытая росой. Волосы похожи на золотые нити; они спадают волнами на радужные спины.

— Ты та самая… та, которая забрала магию, — шепчут они, восторженно улыбаясь.

— Ты прекрасна, — нежно бормочут они. — Одари нас своей магией.

Энн подходит ко мне сзади.

— Ох, можно посмотреть?

Она наклоняется поближе — и вдруг существо плюет ей в лицо.

— Убирайся! Не ты — наша прекрасная! Не ты — наша волшебная!

— Прекратите немедленно! — говорю я.

Энн стирает плевок со щеки. Там, где он коснулся ее лица, кожа блестит.

— Я тоже владею магией.

— Ты должна бы раздавить их магией! — говорит Фелисити.

Феи стонут и цепляются за пальцы. Они трутся личиками, как щенки. Я трогаю одну. Кожа у нее оказывается холодной, как у рыбы. И оставляет нечто вроде блестящей чешуйки на кончике пальца.

— Чего вы хотите, ну? — резко спрашивает Фелисити.

Она толкает существо пальцем, и то валится на спину.

— Прекрасная, — бормочут крохи снова и снова.

Я прекрасно знаю, что я вовсе не прекрасна, у меня нет ни красоты Пиппы, ни обаяния Фелисити. Но их слова рождают во мне надежды. Мне хочется верить этим существам, и этого достаточно, чтобы я их слушала. Самая крупная фея выступает вперед. Она движется с соблазнительной грацией, как кобры, которых я видела в Индии: мягко и плавно, но в то же время с готовностью броситься на вас в любой момент. Мне хочется снова услышать, что я прекрасна. Что они очень меня любят. Но вот что удивительно: с каждым повторением их слов я ощущаю, как во мне возникает все более глубокая пустота, которую я не в силах заполнить.

Маленькие существа цепляются за меня.

— О да, ты чудесна, чудесна. Мы боготворим тебя. Мы хотели бы обладать хоть частью тебя, мы так тебя любим…

Я касаюсь их голов. Волосы у них мягкие, как шелк. Закрыв глаза, я чувствую, как начинает вибрировать тело, как разгорается во мне магия. Но существа нетерпеливы. Их миниатюрные ручки жадно стискивают мои пальцы. Чешуйчатая грубость этих ручек удивляет меня, и на мгновение я теряю сосредоточение.

— Нет! Безмозглая смертная!

Голос режет слух. Я открываю глаза, а существа смотрят на меня с жадностью… и ненавистью, как будто убили бы меня и сожрали, дай им только возможность. Я инстинктивно отдергиваю руку.

Они подпрыгивают, пытаясь дотянуться до нее.

— Дай! Ты же хотела нас одарить!

— Я передумала.

Я сбрасываю фей на ветку ели.

Они снова начинают светиться нежной зеленью.

— Мы и надеяться не могли стать такими великими, как ты, прекрасная! Люби нас, как мы любим тебя…

Они улыбаются и танцуют, стараясь меня очаровать, но их слова больше не действуют. Я слышу за ними алчное шипение.

— Вы любите не меня, а то, что я могу для вас сделать, — уточняю я.

Они хихикают, но в их смехе нет тепла. Он напоминает мне кашель умирающего.

— Твоя сила — ничто в сравнении с силой Дерева Всех Душ.

— Что вы сказали?

Они вздыхают.

— Одно прикосновение к нему — и ты познаешь истинную силу… все твои страхи растают, все твои желания осуществятся!

Я хватаю одно существо и сжимаю в кулаке. Страх превращает его черты в пугающую маску.

— Отпусти меня, отпусти меня!

Другое существо спрыгивает вниз и кусает меня за палец. Я отшвыриваю его прочь, и оно кувыркается в воздухе, а потом хватается за ветку, чтобы не упасть на землю.

— Да отпущу я тебя! Не дергайся! Я только хочу узнать об этом дереве.

— Я тебе ничего не скажу!

— Да раздави ты его в кашу! — подстрекает меня Фелисити.

Ротик существа округляется от страха.

— Пожалуйста… я расскажу, расскажу все…

Фелисити самодовольно улыбается.

— Вот так с ними надо обращаться.

Я покачиваю существо на ладони.

— Что такое Дерево Всех Душ?

Существо слегка расслабляется.

— Это место величайшей магии, в самой глубине Зимних земель.

— Но я думала, что единственный источник магии в сферах — Храм!

Усмешка существа — как усмешка посмертной маски. Оно вдруг подпрыгивает и садится на ветку дерева, так что я не могу его достать.

— Подожди, не уходи! — зову я.

— Если хочешь узнать больше, придется тебе отправиться в Зимние земли и увидеть его самой. Потому что как ты можешь править сферами, если ты не видела его красоты? Как ты можешь править, если знаешь только половину истории?

— Я знаю о Зимних землях то, что необходимо.

Но я совсем не чувствую себя уверенной. В словах маленького существа есть безусловная правда.

— Ты знаешь только то, что тебе рассказали. Разве можно принять все за истину, не разобравшись? Не увидев собственными глазами? Неужели тебе никогда не приходило в голову, что они намеренно стремятся не дать тебе узнать о его чарах?

— Убирайся!

Фелисити резко ударяет по ветке. Существо с визгом падает на покрытую сухими листьями землю, с громким: «Ух!..»

— Ты дура, дура! — выдыхает оно. — Все решится только в Зимних землях! Ты узнаешь, что такое истинная сила, и содрогнешься…

— Вот ведь какая мерзкая мелкая тварь! Я тебе покажу, что такое содрогаться!

Фелисити бросается к существу. Перепуганная мелочь стремительно разлетается в разные стороны.

— Уходите! Оставьте нас в покое, глупые смертные!

Малышка Вэнди вдруг зажимает уши руками.

— Опять! Опять эти крики!

Мистер Дарси бешено мечется в клетке, и Вэнди прижимает ее к себе.

— Вэнди, да прекрати же ты! — сердится Мэй. — Никто не кричит!

— Ну-ка, возьми меня за руку!

Мерси старается успокоить Вэнди, обнимая ее.

Вдали, над Зимними землями, серое небо прорезает алая полоса. Она вспыхивает на мгновение и тут же исчезает.

— Ты это видела? — спрашивает Энн.

— Давайте подойдем поближе!

Бесси бежит сквозь заросли тростника и рогоза между лесом и стеной, ограждающей Зимние земли. Из-за стены переливается густой туман, укрывающий нас невесомой пеленой, пока мы не становимся похожими на едва заметные отпечатки на непросохшей картине. Мы останавливаемся перед самой стеной; она огромна и ужасна. И в ней есть ворота, а за ними мы видим острые вершины гор, черных, как оникс, — они торчат над туманом. На них налип снег и лед. Небо бурлит серыми облаками, непрекращающейся грозой. От вида всего этого меня пробирает дрожь. Все это запретно; все это искушает.

— Вы это чувствуете? — спрашивает Мэй. — Как будто под кожу что-то забирается?

Пиппа подходит ко мне сзади и берет за руку. Фелисити обхватывает ее за талию, а Энн вцепляется во вторую мою руку.

— Как думаешь, там, в Зимних землях, действительно есть место такой огромной силы? — спрашивает Пиппа.

«Дерево Всех Душ живо». Вот что написала загадочная леди на грифельной доске. Но прежде я ни от кого не слышала этого названия. И я в очередной раз осознаю, как мало на самом деле знаю об этом странном мире, которому должна помочь.

— Как тихо… Мы не видели тварей Зимних земель с тех пор, как сюда вернулись. Как ты думаешь, что там сейчас происходит? — спрашивает Энн.

Пиппа нежно склоняет ко мне голову.

— Нам бы самим все выяснить…

 

Глава 22

Утром фойе школы битком набито баулами и чемоданами — девушки собираются домой на пасхальную неделю. Они обнимаются, прощаясь друг с другом так, будто их ждет вечная разлука, а не встреча в следующую пятницу.

Я спускаюсь в самом подходящем для путешествия наряде — коричневом твидовом костюме, на котором не будут так заметны сажа и пыль железной дороги. Энн тоже надела тускло-коричневый дорожный костюм. Но Фелисити, конечно, не пожелала выглядеть уныло. На ней замечательное платье из шелкового муара того самого оттенка синего цвета, который лучше всего подходит к ее глазам. Я рядом с ней выгляжу как полевая мышь.

Кареты, которые повезут нас на станцию, столпились перед школой. Девушки группами идут за своими сопровождающими. Все воодушевлены, взволнованны, однако самое волнующее происходит между миссис Найтуинг и мистером Миллером.

— Один из наших людей прошедшей ночью куда-то подевался, — говорит мистер Миллер. — Молодой Тэмбли.

— Мистер Миллер, как мне удается присматривать за целой толпой девушек, а вы не в состоянии усмотреть за небольшой группой взрослых мужчин?

Бригид выглядывает из-за экипажей — она подробно наставляет лакея, как именно следует присматривать за нами, к немалому его раздражению.

— Виски! Чертово виски! — решительно произносит она с энергичным кивком.

Миссис Найтуинг вздыхает.

— Бригид, прошу тебя!..

Мистер Миллер сердито трясет головой:

— Нет, это не виски, мэм. Тэмбли стоял на страже, следил за лесом и за старым кладбищем, потому что мы слышали там какой-то шум. А теперь он исчез. Это цыгане, точно вам говорю.

Мистер Миллер с шипением выпускает воздух сквозь стиснутые зубы.

— Ну да, а вы прятались в восточном крыле, потому что шел дождь, насколько я помню, — фыркает миссис Найтуинг. — Будет вам, всегда найдется какая-то причина. Я уверена, что мистер Тэмбли скоро появится. Он молод, как вы сами сказали, а молодые склонны проявлять неповиновение.

— Может, вы и правы, мэм, только мне не нравится, что Тэмбли до сих пор нет.

— Надо верить, мистер Миллер. Я уверена, он вернется.

Мы с Фелисити обнимаем Энн. Мы обе отправляемся в Лондон, а Энн предстоит провести каникулы у ее ужасной кузины, в деревне.

— Не позволяй этим отродьям командовать тобой, — говорю я подруге.

— Это будет самая длинная неделя в моей жизни, — вздыхает Энн.

— Ну а моя матушка начнет таскать меня с визитами, чтобы я старалась всем понравиться, — говорит Фелисити. — Меня будут выставлять напоказ, как какую-нибудь дурацкую китайскую куклу.

Я оглядываюсь по сторонам, но мисс Мак-Клити нигде не видно.

— Ну-ка, — говорю я, беря подруг за руки, — немножко магии, чтобы добавить вам храбрости.

И вскоре магия течет у нас под кожей; глаза от нее разгораются, щеки — розовеют. Над нами пролетает ворона и с громким карканьем садится на башенку, откуда ее сгоняет рабочий мистера Миллера. Я вспоминаю птицу, которую видела ночью, — она словно растаяла. Или нет? «Было поздно, — говорю я себе, — и темно, а все это вместе может создать ложное впечатление». Но сейчас, когда во мне стремительно течет магия, я чувствую себя слишком хорошо, чтобы тревожиться.

Наш экипаж постукивает колесами по дороге в конце процессии. Я оглядываюсь на школу Спенс — на рабочих, которые, стоя на строительных лесах, скрепляют камни раствором, на миссис Найтуинг, вытянувшуюся перед входной дверью, будто страж, на Бригид, машущую рукой уезжающим девушкам, на густой ковер зеленой травы и яркие желтые нарциссы. Единственное, что портит картину, — это надвигающиеся дождевые облака. Они надувают щеки и дуют, заставляя девушек визжать и хвататься за шляпы. Я смеюсь. Магия течет во мне, согревая, и ничто плохое не может до меня дотянуться. Даже темные облака, опускающиеся на молчаливых горгулий, не догонят нас.

Внезапно кровь начинает бешено стучать в висках, так, что я слышу: трам-трам-трам-трам… Мир вокруг меня вертится каруселью. Грозовые тучи опускаются ниже и растягиваются, танцуя в небе. В ушах как будто гремит канонада. Летит ворона. Я моргаю. Она садится на голову горгульи. Горгулья скалит длинные зубы, у меня перехватывает дыхание. Кружится голова. Ресницы трепещут так же яростно, как крылья вороны.

— Джемма!

Голос Фелисити доносится как из-под воды, но потом становится четким.

— Джемма! Что случилось? Джемма, ты потеряла сознание!

— Горгулья, — говорю я дрожащим голосом. — Она ожила.

Две девушки, сидящие вместе с нами в экипаже, смотрят на меня настороженно. Мы все четверо вытягиваем шеи и выглядываем в окно, пристально глядя на крышу школы. Там все тихо и неподвижно, там нет ничего, кроме камня. Крупная дождевая капля падает мне прямо в глаз.

— Ох! — вскрикиваю я, откидываясь на спинку сиденья, и стираю воду с лица. — Это выглядело так реально… Я что, в самом деле потеряла сознание?

Фелисити кивает. И встревоженно морщит лоб.

— Джемма, — шепчет она, — горгульи высечены из камня. Что бы ты там ни видела, это была галлюцинация. Там совершенно ничего нет странного, клянусь! Ничего!

— Ничего, — эхом повторяю я.

Я бросаю последний взгляд назад и вижу самый обычный весенний день накануне Пасхи, вижу дождевые облака, надвигающиеся с востока. Неужели я действительно все это видела или мне просто показалось? Может быть, это новый фокус магии? Мои руки, лежащие на коленях, дрожат. Не говоря ни слова, Фелисити накрывает ладонью мои пальцы, стараясь разогнать страхи.

Говорят, что Париж весной великолепен, как никогда, и что человек там чувствует себя так, словно никогда не умрет. Я этого не знаю, потому что никогда не бывала в Париже. Но весна в Лондоне — это совершенно другое дело. Дождь то шуршит, то барабанит по крыше кареты. Улицы в равной мере забиты и разнообразными экипажами, и копотью и дымом газовых фонарей. Мальчишки-подметальщики едва успевают убирать с булыжника навоз и грязь, чтобы модные леди могли перейти улицу, с риском попасть под колеса омнибусов, чьи кучера от души проклинают дам. Но ругательства возниц — ничто в сравнении с тем, что оставляют за собой их лошади и что нужно поскорее убрать; и несмотря на все опасения насчет того, что меня ждет в Белгрейве, я бесконечно благодарна судьбе за то, что я — не подметальщик переходов.

Когда мы наконец добираемся до дома, я вся в синяках от того, что постоянно ударялась о стенки экипажа, а юбка покрыта слоем грязи толщиной в добрый дюйм. Горничная у входа забирает мои ботинки, ни слова не говоря о большой дырке на носке чулка.

Из гостиной выходит бабушка.

— Боже праведный! — восклицает она. — Что это такое?

— Весна в Лондоне, — объясняю я, заправляя за ухо сбившиеся волосы.

Мы проходим в большую гостиную, бабушка закрывает за нами дверь и ведет меня в тихий уголок рядом с огромным живописным полотном. Три греческие богини танцуют рядом с какой-то хижиной, а неподалеку играет на флейте Пан, и маленькая козочка беспечно жует клевер. Картина настолько отвратительна, я вообразить не могу, что могло заставить бабушку купить ее, разве что возможность горделиво выставить напоказ и хвастать ценой.

— Что это такое? — спрашиваю я.

— Три грации! — восклицает бабушка. — Мне они очень нравятся.

Наверное, это самая дурная живопись, какую только мне доводилось видеть.

— Этот козлоногий, похоже, отплясывает джигу.

Бабушка окидывает холст довольным взглядом.

— Он символизирует собой природу.

— Только на нем панталоны.

— Джемма, в самом деле, — ворчит бабушка. — У меня нет желания обсуждать с тобой искусство, в котором ты не слишком разбираешься. Я хотела поговорить о твоем отце.

— Как он? — спрашиваю я, тут же забыв о картине.

— Ты должна быть с ним поосторожнее. Как можно более сдержанной. Ты не позволишь себе разных выходок, как это тебе свойственно, ничего такого, что может его расстроить. Ты меня понимаешь?

Как мне это свойственно. Да если бы она знала…

— Да, конечно.

Я меняю перепачканную одежду на чистую и выхожу в семейную гостиную.

— А, вот наконец и наша Джемма! — говорит бабушка.

Отец встает из кресла у камина.

— Боже мой, да неужели эта прекрасная и элегантная юная леди действительно моя дочь?

Голос у него слабый, а глаза не такие яркие, как когда-то, он все еще очень худ, но под усами расплывается широкая улыбка. Когда он протягивает ко мне руки, я бросаюсь в его объятия, я снова — его маленькая дочурка. К глазам подступают слезы, но я не позволяю им пролиться.

— Как я рада тебя видеть, отец!

Его объятия не так крепки, как в былые времена, но они согревают, а что касается худобы, так мы уж постараемся откормить его побыстрее.

— Ты с каждым днем становишься все больше похожей на нее.

Том, надувшись, сидит в кресле, утешаясь чаем и бисквитами.

— Чай уже почти остыл, Джемма.

— Вам незачем было ждать меня, — говорю я, не отходя от отца.

— Я им то же самое говорил, — жалуется Том.

Отец предлагает мне кресло.

— Когда была ребенком, ты частенько сиживала у моих ног. Но теперь ты не маленькая, настоящая юная леди, так что тебе следует сидеть как полагается.

Бабушка наливает всем чая, и, несмотря на ворчание Тома, он оказывается еще горячим.

— Мы получили приглашение на ужин в общество Гиппократа в Челси, на этой неделе, и Том в конце концов его принял.

Том, хмурясь, опускает в чашку два больших куска сахара.

— Как это мило, — говорю я.

Бабушка добавляет в чашку отца молоко, от которого чай затуманивается.

— Там отличная компания, Томас, уж поверь моим словам. Сам доктор Гамильтон состоит в этом обществе!

Том впивается зубами в бисквит.

— Ну да, старина доктор Гамильтон.

— Это гораздо больше соответствует твоему положению, чем клуб Атенеум, — говорит отец. — Так что лучше покончить со всей этой ерундой.

— Это не ерунда, — мрачно произносит Том.

— Ерунда, и ты прекрасно это знаешь.

Отец кашляет. Кашель сотрясает его грудь.

— Что, чай слишком холодный? Велеть подать свежего? Ох, да куда эта девчонка подевалась?

Бабушка встает, потом садится, потом опять встает, пока наконец отец не машет на нее рукой, и она усаживается на место. Нервничая, она не замечает, как ее пальцы складывают салфетку в аккуратный маленький квадратик.

— Ты так на нее похожа, — снова говорит отец, и его глаза влажнеют. — Как это могло случиться? С какого момента все пошло не так?

— Джон, ты сейчас немножко не в себе, — говорит бабушка, у нее дрожат губы.

Том с несчастным видом таращится в пол.

— Я бы душу отдал за то, чтобы забыть, — сквозь слезы шепчет отец.

Он совершенно сломан, и все мы чувствуем себя виноватыми. Мое сердце готово разорваться. И ведь нужно совсем немного магии, чтобы изменить ситуацию…

«Нет, выброси эту мысль из головы, Джемма».

Но почему нет? Почему я должна допускать, чтобы он страдал, если могу прогнать его страдания? Я не в силах провести еще одну проклятую неделю в компании своей родни. Я закрываю глаза, и все тело содрогается от скрытой в нем тайны. Откуда-то издалека до меня доносится растерянный голос бабушки, а потом время замедляется до того, что все они превращаются в странную, застывшую живую картину: отец, опустивший голову на руки; бабушка, встревоженно размешивающая чай; Том с хмурым недовольным лицом. Я вслух высказываю свои желания, касаясь каждого из них по очереди:

— Отец, ты забудешь свою боль. Томас, тебе пора повзрослеть, перестать быть мальчишкой. И, бабушка, давай хоть немного повеселимся, хорошо?

Но магия во мне еще не иссякла. Она отыскивает мое страстное желание иметь семью, — желание, когда-то сильное, а теперь потускневшее из-за внутренних бурь и потрясений, с которыми я не могла справиться. И на мгновение я вижу себя счастливой и беспечной, играющей под синим индийским небом. Мой собственный смех звучит у меня в голове. Ох, если бы я могла, я бы вернула прежнее счастье. Сила этого желания так велика, что я падаю на колени. Из глаз льются слезы. Да, я бы очень хотела все вернуть. Я хотела бы чувствовать себя спокойной. Защищенной. Любимой. Если магия может мне все это дать, у меня это будет.

Я глубоко вдыхаю, судорожно выпускаю воздух.

— А теперь начнем снова.

Время срывается с места и мчится вперед. Все поднимают головы, как будто пробуждаясь от сна и очень этому радуясь.

— Э-э… о чем мы говорили? — спрашивает отец.

Бабушка моргает большими глазами.

— Это самое странное, что я только могу припомнить! Ха-ха! Вот ненормальная старуха!

Том берет еще один бисквит.

— Фантастически вкусно!

— Томас, как ты думаешь, наши обыграют сегодня шотландцев?

— Англичане всегда побеждают, это уж точно! Лучший крикет в мире!

— Какой ты хороший мальчик!

— Отец, я давно не мальчик.

— Ну да, ты прав. Ты довольно давно носишь длинные брюки.

Отец смеется, и Том поддерживает его.

— Наши джентльмены заставят гордиться самого бога, — добавляет Том. — Грегори — отличный парень!

Отец поглаживает усы.

— Грегори? Да, прекрасный игрок. И имей в виду, видеть его игру — это истинное удовольствие! Ничто с ней не сравнится!

Отец съедает два бисквита, лишь однажды остановившись, чтобы откашляться. Бабушка снова до краев наполняет чашки.

— Ох, этой комнате не хватает света. Мы должны его добавить!

Она не вызывает экономку, а сама легко подбегает к окнам и отдергивает тяжелые занавеси. Дождь прекратился. И солнце пробивается сквозь серый лондонский саван, как сама надежда.

— Джемма? — говорит бабушка. — Дорогая, что случилось? Почему ты плачешь?

— Просто так.

Я улыбаюсь сквозь слезы.

— Никаких причин, правда.

Это один из самых счастливых вечеров, проведенных нами вместе, насколько я могу припомнить. Отец подбивает нас сыграть в вист, и мы играем допоздна. Мы играем на грецкие орехи, но поскольку они очень вкусны, мы их тайком съедаем, и вскоре нам уже нечего ставить на кон, и приходится прекратить игру. Бабушка усаживается к пианино и предлагает вместе спеть модные песни. Миссис Джонс приносит чашки с горячим шоколадом, и даже ее тащат к пианино, чтобы она присоединилась к хору. Когда опускается вечер, отец раскуривает трубку, которую я подарила ему на Рождество, и запах душистого табака пробуждает детские воспоминания, окутывающие меня плотно, как кокон.

— Если бы только твоя мать была здесь и сидела с нами у огня, — говорит отец.

И я задерживаю дыхание в страхе, что весь сооруженный мной карточный домик вот-вот рухнет. Я не готова прямо сейчас отказаться от счастья. И осторожно прикасаюсь к отцу.

— Как странно, — его лицо светлеет. — Я вспоминал о твоей матери, но воспоминания вдруг умчались куда-то, и я не могу их вернуть.

— Может, это и к лучшему, — предполагаю я.

— Да, — соглашается он. — Забудем. Итак, кто хочет послушать интересную историю?

Мы обожаем отцовские истории, потому что они всегда невероятно захватывают.

— Так… я когда-нибудь рассказывал вам о тигре… — начинает отец, и мы все разом усмехаемся.

Мы отлично знаем эту историю; он уже сотни раз ее рассказывал, но это вряд ли имеет значение. Мы сидим и слушаем, и заново восхищаемся и ужасаемся, потому что хорошая история, судя по всему, никогда не утрачивает своей магии.

 

Глава 23

Пасха удивляет нас таким сияющим синевой утром, небом такой чистоты, что при взгляде на него больно глазам. После посещения церкви мы все вместе неторопливо направляемся в Гайд-парк. Улицы превращаются в пенное море, когда открываются белые зонтики, защищающие дам от тусклого британского солнца. Как ни слабы его лучи, они могут вызвать появление веснушек, а наша кожа должна быть такой же незапятнанной, как наша репутация. Впрочем, мое лицо уже покрылось маленькими коричневыми точками, к ужасу бабушки.

Леди в праздничных нарядах выступают важно, как павлины. Прикрываясь зонтиками, они внимательно изучают новое, отделанное мехом пальто леди Бережливость или оценивают попытки миссис Увядающая Красота выглядеть моложе своих лет — она затянулась в корсет так, что едва дышит. Они поглядывают друг на друга, обмениваясь впечатлениями, либо молча, либо едва разжимая губы. Нянюшки и гувернантки следуют за мамашами и папашами, толкая перед собой коляски, то и дело одергивая детей постарше.

Парк едва начинает расцветать, но выглядит просто волшебно. Множество леди расставили на траве кресла, чтобы поболтать и понаблюдать за лошадьми. Дорожки принадлежат тем, кто горит желанием продемонстрировать искусство верховой езды. Тут и там проносятся всадники, соревнуясь между собой. Но они не позволяют себе забываться. И вовремя переводят лошадей на вежливую иноходь. И очень жаль, потому что я предпочла бы видеть, как они несутся через Гайд-парк во весь опор, и чтобы их глаза горели жаждой победы, а губы решительно улыбались.

Мне ужасно не повезло, я иду рядом с дочерью какого-то богатого купца, которая, должно быть, смертельно боится тишины, потому что болтает без умолку. Я про себя называю ее мисс Коробка С Болтовней.

— А потом она танцевала с ним четыре раза подряд! Вы можете себе такое вообразить?

— Просто скандал, — отвечаю я без малейшего энтузиазма.

— Именно так! Всем известно, что больше трех раз подряд танцевать нельзя! — кивает она, не заметив моего сарказма.

— Осторожнее, — предупреждаю я. — Взвод вдовушек на горизонте.

Мы останавливаемся с самым скромным и невинным видом. Команда престарелых леди, напудренных и приукрашенных, как торт с меренгами, проходит мимо, едва удостоив нас кивками. Толпа слегка редеет, и у меня чуть не останавливается сердце. Саймон Миддлтон, неотразимый в белом костюме и шляпе-канотье, идет в нашу сторону. Я и забыла, как он красив, — высокий, хорошо сложен, с каштановыми волосами и глазами синими, как спокойное море. Но в этих глазах постоянно мелькает что-то порочное, что заставляет девушек чувствовать себя так, будто он их раздевает, не интересуясь возражениями. Рядом с Саймоном шагает прелестная брюнетка. Она маленькая и хрупкая, как фигурка на музыкальной шкатулке. Ее сопровождающая идет сзади, не отставая ни на шаг и всем своим видом воплощая респектабельность.

— А что это за девушка с Саймоном Миддлтоном? — шепотом спрашиваю я.

Мисс Коробка С Болтовней приходит в восторг от того, что я готова посплетничать с ней.

— Ее зовут Люси Фэрчайлд, и она какая-то его дальняя родственница, — сообщает она с придыханием. — Американка, и весьма состоятельная. Новое состояние, само собой, но денег у нее просто куча, и ее отец прислал красотку сюда в надежде, что она подцепит какого-нибудь бедного второго сына и вернется домой с титулом, чтобы добавить блеска их денежкам.

Так, значит, это и есть Люси Фэрчайлд… Мой брат с удовольствием бы поохотился на нее, желая завоевать и ее внимание, и ее состояние. Да любой мужчина не отказался бы.

— Она очень красива.

— Да, просто само совершенство, — с завистью соглашается мисс Коробка С Болтовней.

Я, наверное, надеялась услышать, что ошибаюсь — «Да ну, я даже хорошенькой ее не считаю. У нее смешная шея, а нос очень странной формы». Но красота дальней родственницы подтверждена, и почему же эта красота словно бросает на меня такую длинную тень, что весь мой свет до последней искры угасает?

Мисс Коробка С Болтовней продолжает:

— Уже ходят слухи о ее помолвке.

— С кем?

— Ох, ну вы и… Да с Саймоном Миддлтоном, конечно! Разве они не чудесная пара?

Помолвка. На Рождество Саймон сделал мне точно такое же предложение. Но я его отвергла. А теперь гадаю, не слишком ли я поспешила, отказавшись от Саймона.

— Но это пока только слухи, — говорю я.

Мисс Коробка С Болтовней осторожно оглядывается вокруг и поворачивает зонтик так, чтобы прикрыть нас обеих от нежелательных взглядов.

— Знаете, мне бы не следовало этого повторять, но я случайно узнала, что состояние Миддлтонов не самое лучшее. Они нуждаются в деньгах. А Люси Фэрчайлд невероятно богата. Я бы не удивилась, если бы они в любой момент объявили о помолвке. О, это же мисс Хэмпхилл! — восторженно восклицает Коробка С Болтовней.

Заметив кого-то, более весомого, чем я, она тут же исчезает, не добавив ни слова, за что, наверное, мои уши должны ее поблагодарить.

Пока бабушка болтает с какой-то престарелой дамой о садах и ревматизме и прочем в этом же роде, я стою на Роттен-роу, наблюдая за лошадьми и отчаянно жалея себя.

— С Пасхой вас, мисс Дойл! Вы прекрасно выглядите.

Рядом со мной стоит Саймон Миддлтон. Он силен, уверен в себе, он улыбается, а на щеках у него ямочки… и он один.

— Спасибо, — говорю я. — Рада вас видеть.

— И я рад видеть вас.

Я слегка откашливаюсь. «Ну, скажи что-нибудь остроумное, Джемма! Что-нибудь неординарное, ради всего святого…»

— Чудесный сегодня день, не так ли?

Саймон усмехается.

— Верно. Дайте-ка сообразить… вы чудесно выглядите. Чудесно увидеть друг друга. И, конечно, день сегодня чудесный. Я уверен, мы согласимся в том, что все вокруг чудесно до полной чудесности.

Он заставляет меня рассмеяться. Это он умеет, у него особый дар.

— Я совершенно не умею поддерживать разговор.

— Ничего подобного. На самом деле, осмелюсь предположить, вы… чудесный собеседник!

Мимо проносятся несколько всадников, и Саймон весело приветствует их.

— Я слышала, вы скоро будете принимать поздравления, — говорю я.

Это очень большая дерзость с моей стороны.

Саймон выгибает брови. Его губы складываются в насмешливую улыбку, и он становится еще более привлекательным.

— С чем, скажите на милость?

— Говорят, ваши отношения с мисс Фэрчайлд весьма серьезны, — отвечаю я, глядя, как Люси Фэрчайлд садится в седло.

— Что-то мне кажется, что любимый вид спорта в Лондоне вовсе не крикет, — говорит Саймон. — На самом деле это сплетни.

— Мне не следовало этого повторять. Извините.

— Не за что извиняться. Во всяком случае, передо мной. Я предпочитаю прямоту, даже грубость.

Его улыбка становится порочной. Она действует, как магия, у меня начинает кружиться голова.

— Вообще-то я уже отдал сердце одной девушке.

У меня все сжимается внутри.

— О?..

— Да. Ее зовут Бонни. Она вон там.

Саймон показывает на гнедую кобылу, которую ведут на стартовую линию.

— Кое-кто поговаривает, что у нее слишком крупные зубы, но я с этим не согласен.

— И представьте, как вы заодно сможете сэкономить на садовнике, потому что траву сможет подстригать Бонни, — говорю я.

— Да. У нас будет счастливый союз. Непоколебимый, — говорит он, и я смеюсь.

— Знаете, мне бы хотелось кое о чем с вами поговорить, если можно, — неуверенно говорю я. — Это касается вашей матушки.

— Разумеется.

Но вид у него сразу становится разочарованным.

— Что еще она натворила?

— Дело в мисс Уортингтон.

— А, Фелисити! И что же она натворила?

— Леди Маркхэм должна представлять ее ко двору, — говорю я, игнорируя его насмешку. — Но ваша мать, похоже, против этого.

— Моя мать не является поклонницей миссис Уортингтон, и их отношения совсем не улучшились после вашей выходки на Рождество, я говорю о мисс Брэдшоу. Моя мать считает, что от этого пострадала ее собственная репутация.

— Мне очень жаль. Но Фелисити должна выйти в свет. Я могу что-нибудь сделать, чтобы помочь этому?

Саймон обращает ко мне злонравный взгляд, и я чувствую, как у меня краснеет шея.

— Да оставьте вы все это.

— Я не могу, — умоляюще произношу я.

Саймон кивает, задумываясь.

— Тогда вы должны как-то завоевать расположение леди Маркхэм. Скажите Фелисити, что она должна очаровать эту старую летучую мышь, а заодно и ее сынка, Горация. Это поможет ей добиться представления ко двору… а заодно и наследства. Да, — говорит Саймон, видя, как изменилось мое лицо, — я знаю, что она должна появиться при дворе, чтобы получить деньги. Да об этом все знают. И в Лондоне есть очень много таких людей, которые предпочли бы видеть нахальную Фелисити Уортингтон в полной зависимости от отца.

Вдали всадницы выстраиваются в линию, ожидая сигнала. Они выпрямились в седлах, являя собой картину сдержанности и элегантности, а их лошади с шорами на глазах фыркают и храпят. Они готовы бежать, показать, на что способны.

— Приятно было повидать вас, Джемма.

Саймон легко, очень легко касается моей руки.

— Я все думал, как вы поживаете, сохранили ли ту шкатулку с двойным дном, что я вам подарил, и продолжаете ли запирать в нее свои маленькие тайны.

— Я сохранила ее, — отвечаю я.

— Загадочная Джемма Дойл.

— А у мисс Фэрчайлд есть секреты? — спрашиваю я.

Саймон смотрит туда, где сидит в седле Люси Фэрчайлд.

— Она… абсолютно безмятежна.

Безмятежна. Беззаботна. В ее душе нет темных пятен.

Всадницам подают сигнал, и они срываются с места. Лошади поднимают облака пыли, несясь по дорожке, но пыль не может скрыть страсть к победе, написанную на лицах дам, яростное стремление в их глазах. Они желают победить. Лошадь Люси Фэрчайлд первой пересекает линию финиша. Саймон спешит поздравить ее. Разгоряченная соревнованием, Люси вся покрыта пылью. Ее глаза горят. И это удваивает ее красоту. Но при виде Саймона она быстро гасит откровенные чувства; ее лицо меняет выражение, становясь милым и застенчивым, и девушка нежно гладит гриву кобылы. Саймон помогает ей спуститься на землю, и хотя она прекрасно могла спешиться сама, она принимает его руку. Это нечто вроде балетного номера, безупречно исполняемого парой танцоров.

— Поздравляю, — говорю я, подхожу к ним и протягиваю Люси руку.

— Мисс Дойл, позвольте представить вам мисс Люси Фэрчайлд из Чикаго, штат Иллинойс.

— Как поживаете? — с трудом произношу я.

Я ищу в ее лице хоть какой-нибудь изъян, но не нахожу. Она воистину прекрасная роза.

— Мисс Дойл, — ласково говорит Люси. — Как это приятно — познакомиться с одной из подруг Саймона!

Саймон. Так фамильярно…

— Вы прекрасная наездница, — говорю я.

Люси склоняет голову.

— Вы слишком добры. Я всего лишь посредственность.

— Джемма!

Я с облегчением вижу Фелисити, направляющуюся к нам. На ней маленький бархатный чепчик, украшенный букетом шелковых цветов. Чепчик самым чудесным образом обрамляет ее лицо.

— Вот и проблемы надвигаются, — бормочет Саймон, продолжая улыбаться.

Фелисити тепло приветствует меня.

— С Пасхой! Тебе не кажется, что служба тянулась целую вечность? Честно говоря, я вообще не понимаю, зачем нужно сидеть в церкви. Привет, Саймон, — говорит она, намеренно забывая о правилах приличия. — Отличная шляпа. Стащил у оркестрантов?

— С Пасхой, мисс Уортингтон! Не затруднит ли вас сообщить мне, когда именно леди Маркхэм будет устраивать вечер в вашу честь? А то, боюсь, моя матушка об этом даже не упомянет.

Глаза Фелисити вспыхивают.

— Скоро, я уверена.

— Разумеется, — кивает Саймон, победоносно улыбаясь.

— Саймон, я не уверена, что ты знакомил меня со своей очаровательной спутницей, — мурлычет Фелисити, обращая всю силу своего обаяния на Люси Фэрчайлд.

— Нет, не знакомил.

— Саймон… — смиренно шепчет Люси.

Я вмешиваюсь.

— Фелисити, это мисс Люси Фэрчайлд. Мисс Фэрчайлд, позвольте представить вам мисс Фелисити Уортингтон.

— Как поживаете?

Люси протягивает руку, и Фелисити крепко ее пожимает.

— Мисс Фэрчайлд, рада знакомству. Вы просто обязаны разрешить нам с мисс Дойл позаботиться о вас, пока вы в Лондоне. Я уверена, Саймон… мистер Миддлтон и сам захочет, чтобы мы с вами по-настоящему подружились, не так ли, Саймон?

— Вы очень добры, — отвечает Люси Фэрчайлд.

Фелисити сияет, довольная, и Саймон едва заметно кивает, признавая поражение.

— Только будьте поосторожнее, мисс Фэрчайлд. Принять «заботу» мисс Уортингтон — примерно то же самое, что войти в клетку со львами.

Фелисити смеется.

— Ох, наш Саймон такой шутник, ведь правда, мисс Фэрчайлд?

— Мы бы рады еще задержаться и поболтать, но, боюсь, матушка уже ждет нас, — говорит Саймон, вскидывая брови. — Желаю вам удачи в ваших усилиях, мисс Дойл!

— Что он имел в виду? — спрашивает Фелисити, когда мы шагаем по парку на разумном расстоянии от родных.

День стоит прекрасный. Ребятишки гоняют по траве деревянный обруч. Яркие весенние цветы покачивают головками.

— Если хочешь знать, я попросила Саймона выступить в твою защиту перед его матерью и леди Маркхэм. И нам совсем не пойдет на пользу, если ты будешь вот так его дразнить.

Фелисити смотрит на меня так, будто я предложила ей на ужин червяков под индийским соусом чатни.

— Искать расположения Миддлтонов? Не стану. Она отвратительна, а он — просто распутник, от которого тебе повезло избавиться.

— Но ты хочешь получить наследство? Обрести свободу?

— Моя мать просит милости за меня. А я не стану кланяться никому, кроме королевы, — заявляет Фелисити, вертя в руках зонтик. — Послушай, Джемма, ну неужели мы не можем ее так зачаровать, чтобы она проснулась с усами?

— Нет, не можем.

— Но ты ведь не продолжаешь интересоваться Саймоном? Скажи мне, что нет!

— Нет, — отвечаю я.

— Он тебе все еще нравится! Ох, Джемма!

Фелисити качает головой.

— Что ушло, то ушло. Я сделала свой выбор.

Я оглядываюсь на Саймона. Они с Люси прогуливаются рядышком, улыбаясь встречным. Вид у них довольный. Спокойный.

— Я сама не знаю, чего хочу, — признаюсь я.

— А знаешь, чего хочу я? — спрашивает Фелисити, остановившись, чтобы сорвать ромашку.

— И чего же?

— Мне хочется, чтобы Пиппа была здесь.

Она один за другим обрывает лепестки ромашки.

— Мы ведь собирались летом поехать в Париж. Ей бы это очень понравилось.

— Мне очень жаль, — говорю я.

Лицо Фелисити темнеет.

— Некоторые вещи невозможно изменить, как бы нам того ни хотелось.

Я не понимаю, что она подразумевает, но Фелисити не дает мне времени подумать над этим. Она обрывает последний лепесток с цветка.

— Любит, — говорит она.

На нас с Фелисити падает чья-то тень. Ее отец, адмирал Уортингтон, стоит впереди на дорожке, закрывая собой солнце. Это красивый мужчина с сердечными манерами. И если бы я не знала о нем кое-чего, я была бы им очарована, как и все остальные. Он держит за руку свою подопечную, малышку Полли, которой всего семь лет.

— Фелисити, ты не могла бы присмотреть за Полли? Ее гувернантка слегла с жаром, а твоя мать сейчас занята.

— Конечно, папа, — кивает Фелисити.

— Ты у меня умница. Не перегрейтесь на солнце, — предостерегает адмирал, и мы послушно раскрываем зонтики.

— Ладно, идем, — говорит Фелисити ребенку, как только отец уходит.

Полли идет в двух шагах позади нас, волоча по пыли куклу. Ей подарили эту игрушку на Рождество, и кукла уже совершенно истрепана.

— Как зовут твою куклу? — спрашиваю я, стараясь не показать, что я совсем не знаю, как обращаться с маленькими детьми.

— Ее никак не зовут, — угрюмо отвечает Полли.

— Никак? — удивляюсь я. — А почему?

Полли грубо стукает куклу о камень.

— Потому что она дурная девочка.

— Ну, она не выглядит такой уж плохой. А что она делает дурного?

— Она врет про дядю.

Фелисити бледнеет. Она приседает рядом с девочкой, прикрываясь вместе с ней зонтиком от чужих глаз.

— Ты не забываешь делать то, что я тебе говорила, Полли? Запирать на ночь дверь, чтобы к тебе не залезли чудовища?

— Да. Только они все равно приходят.

Полли швыряет куклу на землю и пинает ее.

— Это все потому, что она такая злая!

Фелисити поднимает куклу и отирает грязь с ее личика.

— У меня тоже когда-то была такая кукла. И мне тоже говорили, что она злая. Но она не была злой. Она была доброй и честной куклой. Как и твоя, Полли.

Губы малышки дрожат.

— Но она говорит неправду!

— Это весь мир врет, — шепчет Фелисити. — А не мы с тобой.

Она протягивает девочке куклу, и Полли прижимает ее к груди.

— Однажды я стану богатой женщиной, Полли. Я буду жить в Париже, без папы и мамы, и ты сможешь уехать и жить со мной. Ты бы этого хотела?

Девочка кивает и берет Фелисити за руку, и они вместе идут по дорожке, с вызывающим видом здороваясь со знакомыми, обе страдая от свежих ран…

 

Глава 24

Общество Гиппократа обосновалось в очаровательном, хотя и немного потрепанном здании в Челси. Дворецкий принимает наши пальто и ведет через просторную гостиную, где несколько джентльменов курят сигары, играют в шахматы и спорят о политике, и приводит в самую большую библиотеку, какую только мне доводилось видеть. По углам стоят разнообразные кресла. Некоторые придвинуты к камину, в котором ревет огонь, как будто он тоже участвует в дебатах. Ковры здесь персидские и такие старые, что местами протерлись насквозь. Книжные полки набиты так, что, кажется, туда уже не втиснуть ни листочка. Медицинские учебники; научные исследования; греческий, латинский… все это выстроилось ровными рядами. Мне бы хотелось сидеть здесь и читать недели подряд.

Нас приветствует доктор Гамильтон. Это мужчина лет семидесяти, с седыми волосами, на макушке основательно поредевшими.

— А, вот и вы! Хорошо, хорошо. Наши люди приготовили настоящий пир. Давайте не будем заставлять их ждать.

За столом нас — двенадцать человек, доктора, писатели, философы с супругами. Беседа идет воодушевленно и интересно. Человек в очках на дальнем конце стола страстно спорит с доктором Гамильтоном.

— Я вам говорю, Альфред, социализм — это путь в будущее! Никакого деления на классы, а возможно, и конец собственности! Полная социальная гармония. Это утопия, до которой можно дотянуться, и ее имя — социализм!

— Ох, Уэллс, лучше займитесь сочинением фантастических романов, старина. Мне очень понравилось про путешествия во времени. Правда, там странный конец.

В разговор вступает мужчина с красными щеками и основательным животом.

— Уэллс, вы, возможно, подбиваете нас вступить в Фабианское общество?

При этих словах все посмеиваются. Некоторые поднимают бокалы:

— Послушайте, послушайте его!

Мужчина в очках извиняется:

— Мне очень жаль, но я должен сейчас уйти, так что не могу продолжить спор с вами на такую интересную тему. Но я вернусь к ней при нашей следующей встрече.

— Кто этот джентльмен? — тихо спрашиваю я.

— Мистер Герберт Джордж Уэллс, — отвечает мне краснощекий. — Вы можете знать его как Г. Дж. Уэллса, романиста. Хороший человек. Основательный ум. Но свихнулся на социализме. Жить без королевы? Без землевладельцев, в какой-то совместной общине? Анархия это, вот что я скажу. Чистое безумие. А, вот и десерт!

Молчаливый дворецкий ставит перед ним большую тарелку со сливочным суфле, и краснощекий с удовольствием погружает в него ложку.

Мы говорим о науке и религии, книгах и медицине, о бальном сезоне и политике. Но главенствует за столом мой отец, блистающий остроумием и индийскими сказками.

— И еще случилась одна история с тигром, но, боюсь, я и так уже злоупотребляю вашим вниманием, — говорит отец, и в его взгляде я снова вижу веселые искры.

Но гости полны любопытства и требуют его удовлетворить.

— Тигр! — восклицают они. — Нет, что вы, вы должны обязательно о нем рассказать!

Польщенный отец слегка наклоняется вперед. Его голос звучит мягко, успокаивающе.

— Мы в течение месяца снимали дом в Лакнау, желая убежать от бомбейской жары.

— Лакнау! — удивляется джентльмен с жидкими мягкими волосами. — Я очень надеюсь, что там вы не столкнулись с мятежными индийскими сипаями!

Все тут же ударяются в обсуждение известного индийского восстания, случившегося много лет назад.

— Подумать только, эти дикари убивали невинных британских горожан, и это после всего, что мы для них сделали! — кудахчет чья-то супруга.

— Но мы сами виноваты, дорогая леди, — возражает доктор Гамильтон. — Как можно требовать, чтобы индуисты и мусульмане прикусывали патроны, смазанные свиным и говяжьим жиром, когда это противоречит их религиозным убеждениям?

— Да будет вам, старина, вы ведь не оправдываете резню? — говорит мужчина с жидкими волосами.

— Безусловно, нет, — соглашается доктор Гамильтон. — Но если мы хотим оставаться великой Империей, мы должны проявлять большее понимание душ и умов других народов.

— Мне бы хотелось услышать историю мистера Дойла о тигре, — говорит женщина с неким подобием тиары на голове, напоминая всем, от чего они отвлеклись.

Все соглашаются с ней, и отец продолжает рассказ:

— Нашей Джемме было тогда около шести лет. Она очень любила играть в саду, окруженном высокими деревьями, а наша экономка Сарита развешивала для просушки белье и наблюдала за ней. Той весной от деревни к деревне пронеслась новость: рядом с жильем видели бенгальского тигра, очень наглого, если можно так сказать. Якобы это был тот самый зверь, который незадолго до этого напал на рынок на окраине Дели и до смерти перепугал там всех. За его поимку объявили вознаграждение в сто фунтов стерлингов. Но никому и в голову не могло прийти, что тигр доберется до наших мест!

Все шеи вытянулись в сторону отца, а он просто купался во внимании.

— И вот однажды, когда Сарита затеяла очередную стирку, Джемма играла в саду. Она, видите ли, была рыцарем с деревянным мечом. Она была очень грозным рыцарем, хотя я даже не представлял, насколько грозным. И вот я, сидя в своем кабинете, вдруг услышал снаружи крик. Я выбежал посмотреть, что там происходит. Сарита звала меня, и глаза у нее были огромными от страха. «Ох, мистер Дойл, только посмотрите… вон там!» В наш сад вошел тигр, и он направлялся прямо туда, где играла со своим деревянным мечом Джемма. Рядом со мной возник наш слуга, Радж, и так осторожно, незаметно выхватил меч, тот как будто сам собой появился в его руке. Но Сарита удержала его. «Если ты сейчас бросишься к нему, ты его только подстрекнешь, — сказала она. — Надо подождать».

За столом воцаряется напряженное молчание. Гости зачарованы рассказом отца, а отец радуется, что у него такие внимательные слушатели. Что он действительно отлично умеет, так это рассказывать.

— Должен вам сказать, что это было самое длинное мгновение в моей жизни. Никто из нас не осмеливался шевельнуться. Никто не осмеливался даже дышать. А Джемма спокойно продолжала играть, не замечая ничего, пока наконец огромная кошка не оказалась прямо перед ней. Тогда Джемма выпрямилась и уставилась на него. Они смотрели друг на друга, как будто каждый из них гадал, что представляет собой другой, как будто они ощущали некое родство душ. Наконец Джемма положила на землю свой меч. «Тигр, милый, — сказала она, — ты можешь идти себе дальше, если не хочешь ничего плохого». Тигр посмотрел на меч, потом снова на Джемму — и беззвучно прошел мимо моей малышки, тут же исчезнув в джунглях.

Гости одновременно облегченно вздыхают. И рассыпаются в комплиментах отцу, называя его удивительным рассказчиком. Я очень горжусь им в этот момент.

— А ваша супруга, мистер Дойл? Она ведь тоже наверняка слышала крик, — спрашивает одна леди.

Оживление на лице отца угасает.

— К счастью, моя дорогая жена в это время уехала в госпиталь по делам благотворительности, она часто там бывала.

— Должно быть, она была очень благочестивой и доброй, — с сочувствием произносит женщина.

— Да, это так. Никто никогда не сказал бы дурного слова о миссис Дойл. Все сердца смягчались при звуке ее имени. В каждом доме ее встречали с распростертыми объятиями. Ее репутация была выше всяческих похвал.

— Как вам повезло, что у вас была такая матушка, — говорит мне леди, сидящая справа от меня.

— Да, — соглашаюсь я, заставляя себя улыбнуться. — Мне очень повезло.

— Она постоянно ухаживала за больными, — продолжает отец. — Тогда, видите ли, в Индии разразилась холера. «Мистер Дойл, — сказала она мне, — я не могу сидеть в праздности, когда люди так страдают. Я должна пойти к ним». И каждый день она отправлялась в больницу, взяв с собой молитвенник. Она читала больным, отирала их вспотевшие лбы… пока сама не заболела.

Все это похоже на очередную историю отца, вот только если прочие рассказы представляют собой всего лишь некоторые преувеличения, то в этом нет ни слова правды. Моя мать обладала многими качествами: она была сильной, но отчасти и тщеславной, иногда — любящей, иногда — безжалостной. Но ничего слащавого в ней не было никогда, ее никак нельзя было принять за эдакую склонную к самопожертвованию святошу, которая без возражений и жалоб заботится о семье и больных. Я смотрю на отца, боясь, вдруг он чем-то выдаст себя, и все поймут, что он лжет, — но нет, он сам себе верит, верит каждому слову. Он заставил себя поверить в это.

— Какая добрая и благородная душа! — восклицает женщина в тиаре, поглаживая бабушку по руке. — Просто образец настоящей леди.

— О моей матери никто не мог бы сказать ничего плохого, — говорит Том, почти буквально повторяя слова отца.

«Забудь свою боль». Это я сказала отцу вчера, в семейной гостиной, взяв его за руку, и повторила сегодня вечером. Но я не имела в виду ничего подобного. Надо быть поосторожнее. Однако больше всего меня сейчас тревожит не то, как сильна магия, и не то, как она действует на людей, заставляя их принять ложь за правду. Нет, меня беспокоит то, как сильно мне самой хочется в это верить.

Подъезжают экипажи, давая знак к окончанию вечера. Мы все стоим перед зданием клуба. Отец, Том и доктор Гамильтон углубились в беседу. Бабушка вместе с другими дамами отправилась осмотреть клуб и еще не вернулась. Я отошла в сторону, взглянуть на сад, и вдруг меня кто-то тащит в тень.

— Недурной вечер?

Шляпа низко надвинута на лоб бандита, но мне прекрасно знаком этот голос, так же, как и яркий красный шрам, пересекающий сбоку его лицо. Это мистер Фоулсон, преданный пес братства Ракшана.

— Не кричите, — советует он, сжимая мою руку. — Я просто хочу кое-что передать вам от моих нанимателей.

— Что вам нужно?

— Ай, какие мы непонятливые! — Его улыбка превращается в оскал. — Магия! Мы знаем, что вы привязали ее к себе. Нам она нужна.

— Я передала ее Ордену. Теперь он ею владеет.

— Ну-ну, опять привираем?

От него воняет пивом и рыбой.

— Откуда вам знать, правду ли я говорю?

— Я знаю куда больше, чем тебе кажется, прелесть моя, — шепчет бандит.

В прохладной ночи сверкает кинжал. Я оглядываюсь на отца, беспечно разговаривающего с доктором Гамильтоном. Он сейчас выглядит тем самым отцом, которого мне так не хватало. И я ни за что не сделаю чего-то такого, что нарушит этот хрупкий мир.

— Что вам от меня нужно?

— Я уже вам сказал. Нам нужна магия.

— А я тоже вам уже сказала. У меня ее нет.

Фоулсон проводит лезвием кинжала по моей руке, и я покрываюсь мурашками.

— Поосторожнее, красотка. Вы не единственная, кто умеет играть в разные игры.

Он тоже смотрит на моего отца и Тома.

— Приятно видеть вашего отца таким бодрым. И вашего брата. Я слышал, ему очень хочется сделать себе имя. Старина Том… Добрый милый Том.

Фоулсон кончиком кинжала срезает пуговку на моей перчатке.

— Может, мне стоит немножко поболтать с ним о том, чем занимается его сестричка, когда он за ней не присматривает? Одно словечко ему на ухо, и вас тут же запрут в Бедламе!

— Он этого никогда не сделает.

— Уверены?

Фоулсон срезает еще одну пуговку. Она, подпрыгивая, катится по булыжникам.

— Мы уже видывали девушек, которые повредились в уме, и их приходится лечить. Неужто вам хочется закончить свои дни в палате, видя мир только сквозь зарешеченное окошко?

Магия разгорается во мне, и я изо всех сил стараюсь ее удержать. Фоулсон не должен знать, что я ею обладаю. Это слишком опасно.

— Отдайте мне магию. Я уж сумею как следует о ней позаботиться.

— То есть вы хотите сказать, что воспользуетесь ею к собственной выгоде?

— А как поживает ваш дружок Картик?

— Вам лучше знать, потому что я его давным-давно не видела, — лгу я. — Он оказался таким же бесчестным, как все вы.

— Добрый старина Картик… Когда увидите его в следующий раз — если вообще увидите, — передайте, что Фоулсон его ищет.

Картик говорил, будто братья Ракшана считают его умершим, но если Фоулсон убежден в том, что он жив, Картику грозит большая опасность.

Внезапно Фоулсон прячет кинжал.

— Похоже, ваша карета прибыла, мисс. Я буду за вами присматривать. Уж в этом можете быть уверены.

Он выталкивает меня из тени. Том, ничего не заметивший, машет мне рукой:

— Идем, Джемма!

Кучер опускает ступеньки.

— Да, иду, — отвечаю я.

Я оборачиваюсь, но Фоулсон исчез, растворился в ночи, как будто его никогда и не было рядом со мной.

 

Глава 25

Проснувшись, я вижу рядом со своей кроватью улыбающуюся бабушку.

— Вставай, Джемма! Мы сегодня отправляемся по магазинам!

Я тру глаза, потому что мне кажется — я вижу сон. Но нет, бабушка по-прежнему стоит здесь. И улыбается!

— Мы поедем к «Кастлу и сыновьям», чтобы заказать тебе платье. А потом позволим себе заглянуть в «Лавку сладостей» миссис Доллинг.

Бабушка хочет взять меня с собой на прогулку! Фантастика! Угрозы мистера Фоулсона теперь представляются мне не более существенными, чем легкий туман. Он пытается меня напугать? Но я держу в себе всю магию сфер, и ни Орден, ни братство Ракшана не узнают об этом, пока я не сделаю все, что должна. В конце концов, я ведь уже совершила чудо в своей семье.

— Ох, я сто лет не была у миссис Доллинг! Там такое множество пирожных! — Бабушка моргает. — А почему же я туда не ездила?.. Ну, неважно. Сегодня мы к ней отправимся и выберем все, что пожелаем, и… Джемма! Почему ты до сих пор не одета? Нам так много нужно сделать!

Ей не приходится повторять еще раз. Я вылетаю из-под одеяла и с такой скоростью хватаю одежду из шкафа, что там воцаряется полный беспорядок.

Мы с бабушкой проводим вместе волшебный день. Бабушка растеряла всю свою пугающую чопорность, она веселится. Она приветствует всех подряд — от мальчика, который упаковывает наши пирожные, до незнакомцев на улице, она улыбается и кивает. Она даже гладит по голове мальчишку-чистильщика, который, похоже, вообще не знает, что такое нежное прикосновение, хотя ему уже лет восемь.

— Ох, Джемма, посмотри на те шляпки! Какие дивные перья! Может быть, зайдем к модистке и подберем что-нибудь для себя?

Она направляется к двери лавки. Я хватаю ее за руку.

— Может быть, в другой раз, бабушка?

Наша карета так нагружена покупками, что нам негде сесть. Бабушка отправляет кучера домой, вознаградив несколькими шиллингами, и заявляет, что мы вполне можем взять кеб, чтобы вернуться в Белгрейв.

— О, как все замечательно, правда? Я только удивляюсь, почему мы раньше не устроили такую прогулку?

Бабушка похлопывает меня по руке.

— Добрый день! — весело кричит она молочнику.

Тот бросает на нее испуганный взгляд, будто она — эксцентричная тетушка, сбежавшая с чердака, где ее обычно запирают.

— А он не слишком разговорчив. Я сказала — «добрый день», сэр!

— И вам доброго дня.

Молочник осторожно улыбается и касается полей шляпы, но в его взгляде светится прежнее подозрение.

— А, вот так-то лучше! — смеется бабушка. — Видишь? Только и нужно, что немножко их поощрить, и тогда они выбираются из своей скорлупы.

Магазин одежды и ателье «Кастл и сыновья» расположен на Регент-стрит, и мы пришли сюда, чтобы выбрать платье для моего светского дебюта. Торопливая помощница, чьи волосы готовы в любой момент выскочить из-под шпилек, выносит рулоны белого шелка, и бабушка придирчиво их изучает. С меня снимают мерки. Когда сантиметровая лента обхватывает грудь, портниха покачивает головой и сочувственно улыбается. Все мое прекрасное настроение улетучивается. Увы, мы не можем все до единой быть идеальными. Когда все тело измерено и мерки тщательно записаны, я сажусь на диван рядом с бабушкой. Перед ней поспешно раскладывают горы пуговиц и кружев, лент и перьев, а бабушка с такой же скоростью отправляет все обратно. Я со страхом думаю, что мне достанется самое простенькое во всем Лондоне платье.

Продавщицы показывают бабушке самое изысканное платье, какое только я видела. У меня вырывается короткий вздох. Корсаж украшен шелковыми розами, розы красуются и на плече, а на рукавах — банты. Юбка расшита нежными бутонами роз, а шлейф — кажется, в целую милю длиной, — отделан по краю гофрированным кружевом. Это платье принцессы, и мне страстно хочется иметь такое.

Бабушка проводит рукой по бусинкам вокруг декольте.

— Что ты думаешь, Джемма?

Бабушка никогда прежде не интересовалась моим мнением.

— Я думаю, это самое чудесное платье на свете, — отвечаю я.

— И правда, оно милое. Ладно, мы закажем именно такое.

Я готова расцеловать ее.

— Спасибо, бабушка!

— Ну… я полагаю, оно уж слишком эффектное, — ворчит бабушка. — Но мы, в конце концов, только раз бываем молодыми.

Мы снова выходим в лондонскую серость. Уже пять часов, и небо начало темнеть, а улицы затянуло дымом газовых фонарей, от которого у меня кашель. Но мне наплевать. Я стала другой девушкой, такой, которая будет носить шелковые розы и обмахиваться веером из страусиных перьев. И мы собираемся заглянуть в еще одну кондитерскую. И пусть себе удушающие газовые фонари творят что хотят!

На углу мы с бабушкой переходим через улицу, направляясь к «Лавке сладостей» миссис Доллинг, и именно в этот момент весь мир летит кувырком. Кожа у меня становится горячей. На лбу выступает пот. И магия переполняет вены, как вздувшаяся от половодья река. На меня выплескивается бурный поток мыслей, обид, желаний, тайн… Чужие страсти врываются в душу.

«…какой длинный день, конца ему нет. А когда-то он любил меня…»

«…мы построим прекрасный дом, и перед ним будет сад…»

Не думай. Дыши. Заставь все это прекратиться. Я…

«…представь только, как можно с такой, как ты, покувыркаться…»

Моя голова поворачивается, но я даже не могу определить, с какой стороны донеслось оскорбление, — слишком много всего…

«…вечером сделаю предложение и стану счастливейшим из мужчин…»

«…мое бедное дитя упокоилось, но знают ли они, что и я тоже умираю…»

«…новое платье, и чепчик такой же ткани…»

Прошу, прекратите! Я не могу… Я не в силах дышать. Я…

Все вокруг замедляется, почти останавливается. Рядом со мной нога бабушки зависла над мостовой на половине шага. На обочине застыл шарманщик, он вертит ручку инструмента мучительно медленно. Каждая нота звучит целую вечность, и в такт шарманке протяжно звонят колокола Биг-Бена, и их мелодия похожа на похоронный марш. Колеса телег и карет еле вертятся, леди и джентльмены, продавец мазей, прославляющий свои чудодейственные средства, — все похожи на сонные фигуры какой-то пантомимы.

— Бабушка? — окликаю я, но она меня не слышит.

Я краем глаза замечаю быстрое движение. Леди в лавандовом платье решительно направляется ко мне; ее глаза пылают гневом. Она крепко хватает меня за запястье, и кожа загорается от ее грубого прикосновения.

— Ч-что вам нужно? — бормочу я.

Она вскидывает руку, поднимает рукав, открывая кожу. На ней выколоты слова: «Почему ты меня игнорируешь?»

На языке возникает холодный, металлический вкус страха.

— Я вас не игнорирую, я просто не понимаю, что…

Она резко дергает меня на мостовую.

— Погодите, — пытаюсь сопротивляться я. — Куда вы меня тащите?

Она закрывает мне глаза ладонью — и я вместе с ней уношусь в видение. Все летит быстро, слишком быстро. Огни рампы на сцене мюзик-холла. Иллюзионист. Леди, пишущая на грифельной доске: «Дерево Всех Душ живо. Правда в ключе». Женщина в чайной. Она поворачивает голову и улыбается. Мисс Мак-Клити.

Я слышу быстрый топот лошадиных копыт по булыжникам. Леди в видении резко оборачивается. Черная карета, влекомая четверкой лоснящихся коней, вырывается из лондонской мглы и стремительно несется по улице. Окна кареты закрыты черными занавесками, они развеваются на ветру.

— Стой! — кричу я.

Но кони лишь набирают скорость. Карета уже почти рядом. Нам не спастись…

— Отпусти! — кричу я, и леди в лавандовом платье рассыпается, превратившись в листья, и их уносит порывом ветра.

Карета проносится сквозь меня, как будто я создана из воздуха, и исчезает в тумане. Мир внезапно становится на место, а я оказываюсь посреди мостовой, телеги и двуколки пытаются меня объехать. Возницы кричат, ругаются, требуя, чтобы я убралась с дороги.

Бабушка в ужасе оглядывается.

— Джемма Дойл! Что ты делаешь?

Я тащусь к ней.

— Ты ничего не видела? — выдыхаю я. — Из ниоткуда появилась какая-то карета и сразу же исчезла.

Испуг бабушки борется с магией в ней.

— Ну вот, не купить нам теперь сладостей.

Она надувает губы.

— Говорю тебе, я это видела, — с трудом произношу я.

Я все еще оглядываю улицу в поисках исчезнувшей кареты и леди. Их нигде не видно, и я вообще уже не уверена, что видела их. Но одно я знаю наверняка: в видении присутствовала мисс Мак-Клити. Кем бы ни была леди в лавандовом платье, она знала мою учительницу.

Отец спасает меня от изгнания в спальню, попросив зайти к нему в маленький кабинет на втором этаже. Здесь все забито его книгами и трубками, картами дальних стран, разных мест, где ему доводилось путешествовать в поисках приключений. На письменном столе — три фотографии: это дагерротип матушки, сделанный в день их венчания, второй снимок — мы с Томом в детстве, и плохого качества фотография отца и какого-то индийца, разбивающих лагерь в охотничьей экспедиции; лица у обоих грязные и решительные.

Отец отрывается от большой тетради, в которую что-то записывал. Его пальцы испачканы чернилами.

— Что это я такое слышал насчет кареты, кучером которой овладело безумие прямо в центре Лондона?

— Вижу, бабушка поспешила поделиться с тобой новостями, — сердито говорю я.

— Она очень о тебе беспокоится.

Нужно ли ему рассказывать? Что он скажет в ответ? Что я ошиблась, просто был туман, в котором ничего не рассмотреть?

— В Гималаях нередки случаи, когда люди теряли дорогу в тумане. Человек теряет ориентацию и видит то, чего нет.

Я сажусь у ног отца. Я этого не делала с самого детства, но сейчас мне нужно утешение. Он нежно поглаживает меня по плечу, продолжая посматривать на свою тетрадь.

— А эта фотография у тебя на столе сделана в Гималаях?

— Нет. Это охотничья экспедиция в окрестности Лакнау, — говорит отец, не желая пускаться в дальнейшие объяснения.

Я смотрю на изображение матери, пытаясь найти сходство между нами.

— А что ты знал о маме до того, как женился на ней?

Отец подмигивает.

— Я знал, что она достаточно глупа, чтобы принять мое предложение.

— А ты был знаком с ее семьей? — продолжаю расспрашивать я. — Знал, где она жила прежде?

— Ее родные погибли при пожаре. Так она мне сказала. Ей не хотелось обсуждать столь тяжелую тему, и я не настаивал.

Вот так всегда в нашей семье. Мы не желаем говорить о неприятном. Его просто не существует. А если оно высовывает уродливую голову из своей норы, мы быстренько его закрываем и уходим подальше.

— Но у нее могли быть какие-то тайны.

— М-м-м?..

— У нее могли быть тайны.

Отец тщательно набивает табак в чашечку трубки.

— У всех женщин есть тайны.

Я прижимаюсь щекой к его ноге, меня это успокаивает.

— Значит, вполне возможно, что она вела еще и какую-то свою, скрытую жизнь. Может быть, она была цирковым клоуном. Или пиратом.

Я осторожно сглатываю.

— Или чародейкой.

— Ох, я бы сказал, весьма похоже!

Отец выпускает клуб дыма. Дым плывет по комнате, наполняя ее медовым ароматом.

— Да, — продолжаю я, набираясь храбрости. — Чародейкой, которая могла посещать некий тайный мир. И она обладала огромной силой — настолько большой, что сумела передать ее мне, своей единственной дочери.

Отец гладит меня по щеке.

— Действительно, передала.

Сердце начинает биться быстрее. Я могла бы сказать ему. Я могла бы рассказать ему все…

— Отец…

Отец кашляет, кашляет долго.

— Проклятый табак, — говорит он, шаря по карманам в поисках носового платка.

Входит наша экономка, неся бренди для отца, хотя он и не просил об этом.

— Ах, миссис Джонс, — говорит отец, делая глоток. — Вы появляетесь, как ангел милосердия!

— Не желаете ли поужинать, сэр? — спрашивает она.

Отец не ужинал вместе с нами этим вечером. Просто сказал, что не голоден. Но он такой худой, и я надеюсь, что он все же хоть что-нибудь съест.

— Чашку бульона, думаю, если вы будете так любезны.

— Очень хорошо, сэр. Мисс Дойл, ваша бабушка просит вас присоединиться к ней в дневной гостиной.

— Спасибо, — говорю я, и у меня падает сердце.

Я совсем не хочу сейчас видеть бабушку.

Миссис Джонс бесшумно выходит из комнаты, как все слуги, будто даже ее юбка не осмеливается шелестеть, чтобы не привлечь внимания к той, на которой она надета.

Отец поглядывает на свою тетрадь, его лицо покраснело от приступа кашля.

— Джемма, ты что-то еще хотела мне рассказать, малышка?

«Я обладаю силой, отец, — огромной силой, которую даже не начала еще понимать. Это и благословение, и проклятие. И я боюсь, что если ты об этом узнаешь, я уже никогда не буду твоей малышкой».

— Нет, ничего особенного, — говорю я.

— А… Ладно. Тогда иди. Не стоит заставлять бабушку ждать.

Он склоняет голову над письменным столом, сосредоточившись на своих птицах и картах, на заметках о созвездиях, — на всем том, что он наблюдал, записывал, осознавал…

И когда я выхожу из комнаты, он, похоже, этого даже не замечает.

Бабушка сидит в своем любимом кресле, ее пальцы заняты вышивкой, а я пытаюсь построить карточный домик.

— Меня очень огорчило твое поведение сегодня днем, Джемма. А что, если бы тебя увидел кто-нибудь из знакомых? Ты должна думать о репутации — своей собственной и всей семьи.

Я роняю карту, и домик рушится.

— Неужели нам больше не о чем беспокоиться, кроме того, что другие о нас подумают?

— Репутация женщины — это ее состояние, — поясняет бабушка.

— Уж очень это жалкая жизнь.

Восстановив домик, я водружаю на его вершину червовую королеву. Карточная стена дрожит и падает под дополнительным весом.

— Не понимаю, почему я так тревожусь? — фыркает бабушка.

Игла в ее пальцах движется быстрее. Да уж, если бабушке не удается раздавить меня бранью, она тут же вызывает во мне чувство вины. Я пытаюсь заново сложить карты, так, чтобы понадежнее уравновесить сооружение.

— Стоять! — шепчу я им.

Потом кладу последнюю карту — крышу — и жду.

— Это все, чем ты можешь заняться? — сердито спрашивает бабушка. — Строить карточные замки?

Я вздыхаю, и крошечный ураган дыхания разрушает все результаты моих трудов. Карты падают беспорядочной кучкой. Мне совсем не смешно. Дневные события немало меня расстроили, и если я не могу найти утешения, мне хочется хотя бы покоя. Маленький всплеск магии может смыть разочарование бабушки, да и мое тоже.

— Ты забудешь все, что случилось сегодня днем после того, как мы вышли от портнихи, бабушка, — монотонно произношу я. — Я — твоя любимая внучка, и мы счастливы, все мы…

Бабушка беспомощно смотрит на вышивку, лежащую на ее коленях.

— Я… я забыла, что нужно делать дальше…

— Давай я тебе помогу, — говорю я, направляя ее руку, пока она не находит место для следующего стежка.

— А, вот как… Спасибо, Джемма. Ты всегда так меня утешаешь. Что бы я без тебя делала?

Бабушка улыбается, и я готова стараться изо всех сил, чтобы удержать эту улыбку, хотя где-то в глубине души гадаю, не пользуюсь ли я чужими жизнями в своих целях, постоянно говоря неправду?

Ужасный грохот вырывает меня из сна. Потирая закрывающиеся глаза, я спускаюсь. Шум устроил Том. Он вернулся в прекрасном настроении; вообще-то он даже поет. Это выглядит так же неестественно, как собака на велосипеде.

— Джемма! — радостно восклицает он. — Ты проснулась!

— Ну да, трудно было бы продолжать спать под такую какофонию.

— Ну извини.

Он быстро кланяется и налетает на маленький столик, на котором стоит ваза с цветами; столик переворачивается. Вода выплескивается на драгоценный бабушкин персидский ковер. Том пытается спасти вазу, но та укатывается от него.

— Том, что ты делаешь?!

— Этот несчастный сосуд явно не в себе. Он требует моей заботы.

— Это не пациент! — говорю я, отбирая у него вазу.

Том пожимает плечами.

— Все равно он не в себе.

Том хлопается в кресло и пытается вернуть себе утраченный достойный вид, так и эдак поправляя сбившийся галстук. От него очень сильно пахнет спиртным.

— Ты пьян! — шепчу я.

Том поднимает палец, как адвокат защиты, обращающийся к какому-нибудь свидетелю.

— Это самое оксобри… ксоробри… окосбри… ужасное, что только можно сказать!

— Оскорбительное? — уточняю я.

Том кивает.

— Именно так.

Меня разбудил полный идиот. Надо вернуться в постель и предоставить Тому терзать слуг, а потом, утром, страдать под их осуждающими взглядами. Ясно, что магия, которую я передала Тому, иссякла, и он вернулся к своей обычной нестерпимой самоуверенности.

— Ну-ка, спроси, где я был вечером, — слишком громко говорит мой брат.

— Том, говори потише! — шепчу я.

Том качает головой.

— Именно так, именно так. Быть тихим, как церковная мышь, да. А теперь спрашивай.

Он взмахивает руками так, что чуть не ударяет самого себя по лицу.

— Отлично, — соглашаюсь я. — Как прошел вечер?

— Я это сделал, Джемма! Я доказал! Потому что меня пригласили стать членом весьма привилегированного клуба!

Слово «привилегированный» звучит примерно как «при-и-вированный». Видя недоумение на моем лице, Том хмурится.

— Знаешь, ты могла бы меня и поздравить.

— Ты говоришь об Атенеуме? Я думала…

Лицо Тома темнеет.

— Ох… Это…

Он небрежно взмахивает рукой.

— Они не заслуживают, чтобы к ним приходили такие славные парни, как я. Ты поняла? Они для меня недостаточно хороши.

Похоже, спиртное лишь усилило горечь поражения.

— Нет. Это совсем другое дело. Вроде рыцарей-тамплиеров. Мужчины, стремящиеся в крестовый поход! Мужчины действия!

Он делает широкий жест и снова едва не опрокидывает вазу. Я спешу спасти ее.

— Мужчины чересчур неуклюжие, на это больше похоже, — ворчу я. — Отлично, ты меня заинтриговал. И что же это за клуб праведников?

— Нет. Я не могу тебе сказать. Пока не могу. Это еще должно оставаться чисто личным делом, — заявляет Том, прижимая палец к губам, и тут же почесывает нос. — Секрет!

— Значит, ты именно поэтому так рьяно обсуждаешь это со мной, понятно.

— Ты смеешься надо мной!

— Да, но больше не стану, потому что это слишком уж легко.

— Ты не веришь, что меня могли пригласить в особый клуб?

Веки Тома тяжелеют, голова опускается. Он как будто куда-то уплывает.

— Но именно сегодня вечером…

— Сегодня вечером? — подсказываю я.

— …они прислали мне знак. Символ размычия… уличия… отличия? Они говорят, это защитит меня… от нежеланного… влияния…

— Чьего влияния? — спрашиваю я, но это уже бессмысленно.

Том похрапывает, сидя в кресле. Вздохнув, я беру с кушетки плед и укрываю брату ноги. Потом подсовываю край пледа ему под подбородок — и холодею. На лацкане — знакомая булавка, украшенная знаком братства Ракшана: черепом и мечом.

— Том, — зову я брата, энергично его встряхивая. — Том, где ты это взял?

Он ворочается в кресле, не открывая глаз.

— Я же тебе сказал, мне предложили стать членом одного клуба для джентльменов. Наконец-то отец будет мной гордиться… и я докажу, что я… настоящий мужчина…

— Том, ты не должен им доверять! — шепчу я, быстро сжимая руку брата.

Я пытаюсь объединиться с ним с помощью силы, но он слишком пьян, и это начинает действовать на меня. Я отшатываюсь, у меня кружится голова.

Фоулсон не зря давал обещание. В горле разрастается горечь, и новый страх охватывает меня. Меня вовлекли в завершающую стадию борьбы: если я расскажу Тому свою тайну, он сочтет меня сумасшедшей. Если я воспользуюсь магией, Ракшана узнают, что я по-прежнему ею обладаю, и явятся за мной прежде, чем я успею сделать то, что должна.

Теперь я не могу доверять своему брату. Он стал одним из них.

На следующее утро Том отвозит меня на вокзал, где я должна встретиться с миссис Чанс, давней знакомой бабушки, которая доставит меня в школу Спенс за небольшое вознаграждение. Том пребывает в наидурнейшем настроении. Он не привык напиваться, и об этом говорит бледность его лица.

Том мрачно поглядывает на карманные часы, горько жалуясь:

— Ну и где же она? Ох, женщины… Никогда не приходят вовремя.

— Том, тот клуб, в который тебя хотят принять… — начинаю я, но тут является миссис Чанс, и Том поспешно передает меня с рук на руки.

— Веселей, Джемма! Желаю приятной поездки!

Наскоро обменявшись любезностями с моим братом, миссис Чанс, которая, благодарение небесам, не слишком интересуется мной, как и я ею, начинает заниматься багажом. Она предлагает носильщику за труды пенни. Он бросает на нас презрительный взгляд, и я быстро роюсь в кошельке, чтобы дать ему немного больше. Миссис Чанс — не очень хорошая сопровождающая, потому что я тут же ее теряю, но потом замечаю, что она садится в вагон, и спешу ее догнать.

— Не вы это уронили, мисс?

Я оборачиваюсь — и вижу мистера Фоулсона, который протягивает мне дамский носовой платок. Платок не мой, но это не имеет значения; он всего лишь повод, чтобы заговорить со мной.

— Держитесь подальше от моего брата, или…

— Или что, прелесть моя?

— Я обращусь к властям.

Фоулсон смеется.

— И что вы им скажете? Что ваш брат вступил в какой-то мужской клуб, но вы этого не одобряете? Да уж, меня еще до утра отправят в тюрьму Ньюгейт!

Я понижаю голос до свистящего шепота:

— Оставьте его в покое, или я… я…

Улыбка мистера Фоулсона тает, он смотрит на меня жестко и пристально.

— Что — вы? Примените ко мне свою силу? Но у вас ведь ее больше нет, не так ли, прелесть моя?

Магия бьется во мне, как лошадь, готовая к скачке, и мне приходится прилагать все силы, чтобы обуздать ее. Я не должна ее выпускать; пока — не должна.

Миссис Чанс зовет меня, высунувшись в открытое окно купе, кашляя от паровозного дыма:

— Мисс Дойл! Мисс Дойл! Поспешите!

— Отличный парень ваш брат. Изо всех сил рвется наверх. А из этого можно извлечь многое. Амбиции против магии. Удачной поездки, мисс Дойл. Уверен, мы скоро снова увидимся.

Я отправляюсь в свое купе, сажусь рядом с миссис Чанс, и поезд трогается. Угрозы Фоулсона не выходят у меня из головы, и мне очень хочется, чтобы нашелся кто-то, с кем я могла бы поделиться своими страхами. Поезд полон людей, желающих поскорее добраться до каких-то нужных им мест или радующихся, что они от кого-то сбежали. Они болтают друг с другом; матери предлагают детям что-нибудь вкусное, чтобы те не капризничали; отцы восхищенно наблюдают за своими отпрысками; леди, путешествующие вместе, любуются проносящимися мимо пейзажами и обмениваются восторженными улыбками. Я не в состоянии удерживать магию, она давит на меня изнутри, и я боюсь, что могу сойти с ума. Я пытаюсь остановить эту бурю, но это оказывается слишком трудно в шуме и суете вагона, и потому я делаю то единственное, что умею: высказываю желание ничего не слышать. И вскоре я остаюсь одна в коконе тишины, хотя жизнь бьется вокруг меня.

А я гадаю, что мне пользы от всей этой силы, если из-за нее я чувствую себя еще более одинокой?

 

Глава 26

Два дня спустя

АКАДЕМИЯ СПЕНС

На нас снова обрушился дождь. Уже два дня он держит нас взаперти, заливая лес и превращая лужайку в сплошную грязь. Он колотит в окно спальни, и я наконец снимаю промокший красный платок, который вывесила сразу после возвращения из Лондона, и снова прячу его под подушку, подальше от глаз. Картик прежде являлся сразу, но не теперь. И я впервые пугаюсь, что он отправился в Бристоль, на «Орландо», даже не потрудившись попрощаться со мной. Но ведь всего лишь вчера я видела его через окно. Он заметил красный платок — и ушел, не оглянувшись.

С того момента я трижды начинала писать ему письмо.

Мой дорогой Картик!

С любовью — Джемма.

Боюсь, я должна прекратить наше знакомство. Прилагаю к письму платок. Пожалуйста, воспользуйся им, чтобы осушить свои слезы — то есть, конечно, если ты способен их пролить, в чем я начала уже сомневаться.

Дорогой Картик!

С огромной симпатией — Джемма Дойл.

Я чудовищно огорчена тем, что ты ослеп. А ты должен был ослепнуть, потому что иначе ты бы обязательно заметил красный платок, который я прикрепила под окном моей спальни, и понял бы смысл этого действия. Но хотя ты и слеп, как мистер Рочестер, я хочу, чтобы ты знал: я остаюсь твоим другом и приложу все усилия к тому, чтобы навестить тебя в твоем убежище.

Мистер Картик!

С сожалениями — мисс Дойл.

Я больше не считаю Вас своим другом. Когда я стану важной леди, я пройду по улице мимо Вас, не озаботившись даже кивнуть. Если Вы точно так же будете относиться к «Орландо», он наверняка затонет.

Рука снова повисает над листом бумаги, пока ум ищет слова, выражающие мои чувства, но находятся только вот эти: «Милый Картик… Почему?..» Я рву листок на мелкие кусочки и скармливаю их огоньку свечи, наблюдая, как они чернеют и съеживаются по краям, и точно так же мое сердце темнеет, дымится и распадается в пепел.

Энн и Фелисити наконец-то тоже вернулись, и мы вновь собрались все вместе в большом холле. Фелисити рассказывает о визите к леди Маркхэм, а Энн с ужасом перечисляет чудовищные поступки Лотти и Кэрри. Но мои мысли далеко; мои тревоги, связанные с Картиком, Фоулсоном и Томом, приводят меня в мрачно-насмешливое настроение.

— А потом леди Маркхэм представила мне своего сына, Горация, тупого, как глиняный горшок. Впрочем, я уверена, поговорить с горшком было бы куда интереснее.

Энн смеется.

— Неужто уж он настолько плох?

— Именно настолько. Но я любезно улыбалась и изо всех сил старалась не показать, как я зла, так что все обошлось. Я уверена, я завоевала и привязанность леди Маркхэм, и ее покровительство.

— А знаете, что мне сказала Шарлотта? — сердится Энн. — «Когда ты станешь моей гувернанткой, я буду делать, что мне вздумается. А если ты меня не послушаешься, я скажу матушке, что видела, как ты рылась в ее драгоценностях! И тебя выставят на улицу без рекомендаций!»

Даже Фелисити ошеломлена.

— Да она настоящее отродье! Ее следует подвесить вверх ногами! Ты должна радоваться, что в конце концов вообще не станешь гувернанткой!

— Только если встреча с мистером Кацем пройдет удачно, — говорит Энн, грызя ноготь. — Я очень надеюсь, что мое письмо скоро до него дойдет.

— Я в этом не сомневаюсь, — зевая, говорит Фелисити.

— Джемма, а как ты провела каникулы? — спрашивает Энн.

— Меня навестил Фоулсон, — отвечаю я. — Он собирается меня шантажировать, чтобы я передала магию братству Ракшана, и для этого втянул в это братство моего родного брата, Тома! Я даже думать боюсь, что они могут с ним сделать ради того, чтобы дотянуться до меня.

— Ракшана! — ужасается Энн.

— А почему бы не превратить этого Фоулсона в гигантскую лягушку или отправить его в глубь джунглей в окрестностях Калькутты? — сердито бормочет Фелисити.

— Разве ты не понимаешь? В то самое мгновение, когда я дам понять, что обладаю магией сфер, они ее у меня отберут. Они не должны ничего знать.

— И что ты собираешься делать? — спрашивает Энн.

— Ну… есть и еще кое-что. В Лондоне у меня снова было видение — и в нем я столкнулась с мисс Мак-Клити.

Я рассказываю подругам о той леди и о призрачном экипаже. От огня камина на шали, огораживающие личное убежище Фелисити, падают скрюченные, словно демоны, тени.

— Мак-Клити, — с содроганием произносит Энн. — Но что это означает?

— Да, какой смысл в послании, которого ты не понимаешь? — жалуется Фелисити. — Почему бы всем этим призракам хоть разок не сказать по-простому: «Привет, Джемма, ужасно неприятно тебя беспокоить, но думаю, что тебе следует знать: миссис Икс за тобой следит, и она хочет сожрать твое сердце. Счастливо оставаться!»

Я закатываю глаза.

— Очень утешающе. Спасибо тебе. Вот только боюсь, что мои видения работают как-то по-другому. И только от меня зависит, какое значение я им придам. К сожалению, у меня нет ключа к разгадке. Однако кто-то может его иметь. Мы должны посетить выставку в Египетском зале и найти этого доктора Ван Риппля. Я постараюсь как можно скорее убедить мадемуазель Лефарж.

— Согласны, — кивают Энн и Фелисити.

— Я хочу вам кое-что показать.

Фелисити открывает какую-то коробку и убирает многочисленные слои тонкой бумаги. Под бумагой скрывается воистину изысканная накидка — из темно-синего, как ночное небо, бархата, с белым меховым воротником и шелковыми лентами-завязками.

— Ох, — вздыхает Энн. — Какая ты счастливица!

Фелисити поднимает плащ и рассматривает его чуть издали.

— Отец хочет взять с собой малышку Полли в какое-то путешествие. Я возражала, и он купил мне вот это.

— А с чего бы тебе возражать? — удивляется Энн, не отводя глаз от накидки.

Мы с Фелисити переглядываемся. Мы обе понимаем, что значит желание адмирала взять в поездку юную подопечную. От ужаса я теряю дар речи.

— Я ее отдам Пиппе, — говорит Фелисити, аккуратно укладывая накидку обратно в коробку.

Энн от изумления разевает рот.

— А разве твоя матушка не рассердится?

— Пускай себе сердится, — говорит Фелисити, и ее губы сжимаются в тонкую линию. — Я скажу, что плащ испортила прачка. Мама раскричится и скажет, что я должна повнимательнее следить за своими вещами. Я скажу, что она и сама не слишком-то заботится о своих.

Коробка оказывается под креслом Фелисити.

— Ну а как насчет сегодняшней ночи? Джемма, как сферы?

Обе с надеждой глядят на меня.

— Да. Сферы.

Я отодвигаю шали, и мы осторожно смотрим на мисс Мак-Клити.

Она сидит вместе с миссис Найтуинг и мадемуазель Лефарж, они пьют чай и пребывают в неплохом настроении. Миссис Найтуинг иногда поглядывает на часы, и я догадываюсь, что она ждет не дождется той минуты, когда сможет наконец выпить свой вечерний стаканчик шерри. По крайней мере, мы можем быть уверены, что уж она-то будет спать, когда мы отправимся на поиски приключений. Но вот мисс Мак-Клити — это совсем другое дело. Она только и ждет, когда же я совершу какую-нибудь ошибку, докажу, что обладаю магией, а после видения я вдвойне ее подозреваю.

— Проклятая Мак-Клити, — зло бросает Фелисити. — Она хочет все погубить!

Энн в задумчивости покусывает нижнюю губу.

— А что, если мы наложим на нее чары? Мы можем наслать на нее такой сон, что она несколько дней не встанет с постели.

Фелисити фыркает.

— Ты с ума сошла? Она тогда точно постарается содрать с нас шкуры — а мы к ним слишком привыкли!

— Нет, — говорю я. — Малейший намек на магию, примененную к ней, сразу нас выдаст. Прямо сейчас нет никакой возможности это сделать. Она не должна ничегошеньки заподозрить. Боюсь, нам придется просто ждать, пока она не заснет естественным образом, и только потом мы сможем отправиться в сферы.

— Вид у нее совсем не сонный, — жалобно произносит Энн.

Я вижу, что мадемуазель Лефарж встает из кресла.

— Попробую-ка я… — говорю я и тоже поднимаюсь.

Я догоняю учительницу в библиотеке, где она ищет какую-то книгу.

— Bonsoir, Mademoiselle LeFarge, — с трудом выговариваю я. — Et, comment allez-vouz?

Она поправляет мое произношение, не отрывая взгляда от полок.

— Como tallay-voo.

— Да, я буду стараться.

— Я была бы счастлива, мисс Дойл, если бы вы приложили хоть какие-то усилия.

Я улыбаюсь, как шут.

— Да. Именно так.

Разговор заходит в тупик. Наверное, зря я пыталась говорить по-французски.

— Чудесный сегодня вечер, не правда ли?

— Дождь идет, — замечает мисс Лефарж.

— Да, конечно. Но дожди ведь необходимы? После них цветы так чудесно разрастаются, и…

Понимающий взгляд мадемуазель Лефарж заставляет меня умолкнуть.

— Довольно уже, мисс Дойл. Что вам на самом деле нужно?

Я вижу, что помолвка с инспектором Кентом весьма обострила детективные способности мадемуазель Лефарж.

— Я просто подумала, что вы, возможно, сможете отвезти нас вот на эту выставку.

Я разворачиваю маленькую афишку представления в Египетском зале и протягиваю учительнице. Она подносит листок поближе к лампе.

— Волшебный фонарь? Магическое представление? Да еще и завтра днем!

— Это должно быть нечто необычное! И я знаю, что вы очень любите подобные спектакли.

— Это верно…

Она со вздохом складывает листок.

— Но едва ли это поучительное зрелище.

— Ох, но…

— Боюсь, я вынуждена сказать «нет», мисс Дойл. Через какой-то месяц вы отправитесь в Лондон на светский сезон и тогда сможете ходить куда вам вздумается. И я полагаю, пока вам следует уделить как можно больше времени искусству реверанса. Это ведь будет величайший момент вашей жизни.

— Надеюсь, что нет, — бормочу я.

Она с добродушной улыбкой возвращает мне афишку, и я проклинаю свою невезучесть. И как нам теперь попасть в Египетский зал, как увидеть доктора Ван Риппля?

Я могла бы заставить ее сделать то, что мне нужно. Нет, это ужасно. А как еще добраться до доктора Ван Риппля? Ладно, всего разок, и никогда больше…

— Дорогая мадемуазель Лефарж… — говорю я и беру ее за руки.

— Мисс Дойл?! Что…

И она умолкает под воздействием магии.

— Вам очень хочется завтра днем отвезти меня, Энн и Фелисити в Египетский зал, — напевно произношу я. — Вы просто умираете от этого желания. Это будет весьма… образовательное зрелище. Обещаю.

Слышится шум, и я прерываю контакт с мадемуазель Лефарж как раз вовремя, потому что в дверях появляется мисс Мак-Клити.

— Джемма, вам пора отправляться в постель, — говорит она.

— Д-да, я как раз со-собиралась… — запинаясь, отвечаю я.

Руки у меня дрожат. Магия кипит во мне и рвется наружу. Я изо всех сил пытаюсь удержать ее под контролем.

Мадемуазель Лефарж взмахивает афишкой, как будто это письмо от ее любимого поклонника.

— Разве это не чудесно? Представление магического фонаря, завтра, в Египетском зале! Я попрошу у миссис Найтуинг разрешения отвезти туда девушек. Это должно быть весьма образовательным зрелищем.

— Магический фонарь?

Мисс Мак-Клити смеется.

— Не думаю, чтобы…

— Да вы сами взгляните — это же братья Вольфсон!

Мадемуазель сует афишку в руки мисс Мак-Клити.

— Мисс Дойл привлекла к ним мое внимание, чему я весьма рада. Я прямо сейчас поговорю с миссис Найтуинг. Прошу меня извинить.

Мы с мисс Мак-Клити остаемся наедине.

— Я пойду спать.

— Одну минуту, — останавливает меня Мак-Клити, когда я пытаюсь проскользнуть мимо нее. — Вы нездоровы, мисс Дойл?

— Н-нет, — хриплю я.

Я даже не осмеливаюсь взглянуть на нее. А вдруг она поймет? Вдруг она прочитает что-то по моему лицу? Ощутит запах магии, как запах духов?

— Но это довольно неожиданно. Я не понимаю, почему ее это так взволновало.

— Мадемуазель Лефарж лю-любит подобные вещи, ей они ин-интересны.

Я с трудом выговариваю слова. На лбу выступают капельки пота. Магия хочет на волю. Я сойду с ума, пытаясь ее обуздать…

Тянется самое длинное мгновение в моей жизни, когда мы обе просто молчим. Но наконец мисс Мак-Клити нарушает молчание.

— Хорошо. Если там есть нечто познавательное, я, может быть, тоже поеду.

Черт бы ее побрал!..

Сбежав наконец из-под взгляда Мак-Клити, я тащусь в свою комнату, и меня чуть не рвет от силы, которую я подавляю в себе. Я рывком открываю окно и сажусь на подоконник, сжавшись в комок. Легкий дождик падает на лицо, но толку в этом нет никакого. Магия взывает ко мне.

«Лети!» — требует она.

Я встаю на узком подоконнике, крепко держась за раму, и наклоняюсь. И отпускаю магию. Руки превращаются в блестящие иссиня-черные крылья ворона, и я парю в небе над школой Спенс. От этого захватывает дух. Я могла бы вечно жить внутри магической силы.

Я делаю круг над лагерем рабочих; мужчины играют в карты и боксируют. Вдали тащатся по дороге бродячие актеры, пьяные, они передают друг другу бутылку виски. Я проношусь над цыганской стоянкой, где стоит на часах Итал, а мать Елена забылась тревожным сном в своем шатре, бормоча чье-то имя.

Я вижу свет в лодочном сарае и знаю, кто там. Я приземляюсь, бесшумно, как снег, и сбрасываю воронье обличье. Сквозь грязное окно я вижу его, сидящего с книгой перед фонарем. Получу ли я то, что мне нужно?

Я врываюсь в сарай, и Картик окидывает меня взглядом; лицо у меня горит, волосы растрепаны.

— Джемма? Что случилось?

— Ты спишь, — говорю я, и его веки послушно опускаются.

Когда же он вновь открывает глаза, он пребывает в том сумеречном мире, что расположен между сном и бодрствованием.

— Почему ты не пришел ко мне? — спрашиваю я.

Голос Картика звучит как будто издалека.

— Я для тебя опасен.

— Знаешь, я устала от безопасности. Поцелуй меня, — говорю я и делаю шаг вперед. — Пожалуйста.

Он в два шага оказывается рядом со мной, и от силы его поцелуя у меня перехватывает дыхание. Его пальцы путаются в моих волосах, моя голова откинута назад, его губы скользят по моей шее, они словно везде одновременно.

Это всего лишь магия, не реальность. Нет, не думай об этом. Думай о его поцелуе. Есть только одно. Только это. Поцелуй.

Его язык внезапно оказывается у меня во рту, это неожиданно, и я отшатываюсь, испуганная. Но он снова привлекает меня к себе, снова целует, еще более жадно. Он будто изучает меня кончиком языка. Его рука скользит вниз по моей спине, потом возвращается обратно; он сжимает мою грудь и стонет. Я почти не в силах дышать. Я уже не могу сдерживать его и собственные чувства.

— С-стой! — выдыхаю я.

Он отпускает меня, и я борюсь с желанием прижать его к себе снова.

— Теперь засни.

Картик опускается на пол и закрывает глаза.

— Пусть тебе снятся только приятные сны, — говорю я.

Я выскальзываю из лодочного сарая, трогая пальцем распухшие от поцелуев губы. И не могу удержать довольную улыбку.

Когда мы добираемся до Пограничных земель, фабричные девушки перекликаются уже знакомым нам «Уух-ут!». Мы отвечаем тем же, и они, как по волшебству, возникают из зарослей кустов и деревьев. Юбки Мэй и Бесси перепачканы чем-то темно-красным.

— На фазана наткнулись, — сообщает Бесси, поймав мой взгляд. — Можешь вообразить?

Она улыбается, показывая острые зубы.

— Вы вернулись! — восклицает Пиппа.

Она подобрала юбку и подколола ее к талии, соорудив нечто вроде мешка, в который набрала ягод.

— Жду вас в церкви!

— Пиппа, я тебе принесла подарок, — говорит Фелисити, протягивая ей коробку.

— Ох, очень хочется посмотреть скорее! Я вернусь через мгновение!

Лицо Фелисити меняется, когда Пиппа тащит меня прочь, к разрушенному помещению, напевая себе под нос бодрую мелодию. Мы скрываемся за потрепанным гобеленом, она высыпает ягоды в большую чашу и хватает меня за руки.

— Отлично, я готова к магии!

Я отшатываюсь.

— Я тоже рада тебя видеть, Пиппа.

— Джемма, — говорит она, обнимая меня за талию. — Ты ведь знаешь, как сильно я тебя люблю?

— Ты любишь меня или магию?

Обиженная Пиппа отступает к алтарю, обрывая выросшие в трещинах пола бархатцы и отшвыривая их в сторону.

— Ты ведь не откажешь мне в малой толике счастья, Джемма? Я буду вечно заперта здесь, с этими грубыми, примитивными девушками вместо подруг!

— Пиппа, — мягко говорю я. — Я желаю тебе счастья, искренне желаю. Но очень скоро я должна буду вернуть магию в Храм и создать союз, который будет присматривать за ее безопасностью. Я не всегда буду держать ее в своих руках, как сейчас. Так что не пора ли тебе подумать о том, как ты проведешь остаток своих дней?

Глаза Пиппы наполняются слезами.

— А разве я не могу присоединиться к этому союзу?

— Я не знаю, — отвечаю я. — Ты ведь не…

Я вовремя придерживаю язык, пока с него не сорвалось ненужное слово.

— Я не живая? Я не член какого-нибудь племени?

Крупная слеза ползет по щеке Пиппы.

— Я не принадлежу к твоему миру и не принадлежу к этому. Я и не часть Зимних земель тоже. Мне нигде нет места!

Ее слова как будто пронзают меня насквозь…

Пиппа закрывает лицо руками.

— Ты просто не понимаешь, каково все это для меня, Джемма. Как я считаю часы до того, как вы трое сюда вернетесь…

— Для нас все точно так же, — заверяю я.

Ведь когда мы вместе, все кажется возможным, и не видно конца радости. Мы всегда будем вот так же вместе, танцевать и петь, и со смехом бегать по лесу. Одной этой мысли достаточно, чтобы я схватила Пиппу за руки и поделилась силой.

— Вот, — говорю я и протягиваю руки, и она бросается ко мне.

— Пиппа, я принесла тебе подарок! — снова говорит Фелисити, когда мы возвращаемся к остальным.

Она развернула отделанную мехом накидку.

— Ох! — вскрикивает Пиппа, хватая плащ и прижимая к груди. — Это просто невероятно! Милая Фелисити!

Она нежно целует подругу в щеку, и Фелисити улыбается так, словно она — самая счастливая девушка в мире.

Бесси Тиммонс втискивается между ними. Она берет накидку и внимательно ее рассматривает.

— Ну, выглядит не так, чтобы очень.

— Эй, Бесси! — сердится на нее Пиппа, отбирая накидку. — Так не поступают. Леди должна сказать что-нибудь любезное или промолчать.

Бесси прислоняется к мраморной колонне, из многочисленных трещин которой свисают сорняки.

— Ладно, тогда я лучше помолчу.

Пиппа приподнимает волосы, чтобы Фелисити завязала ленты накидки на ее длинной шее, а потом оглядывает себя, прихорашиваясь.

Энн и фабричные девушки собираются за алтарем. Энн рассказывает им о постановке «Макбета». Она превращает это в историю о призраках, хотя, впрочем, мне кажется, что она совершенно права.

— А я никогда не бывала в настоящем театре, — говорит Мэй Саттер, когда Энн заканчивает рассказ.

— Мы здесь свой театр устроим, — обещает ей Пиппа.

Она усаживается на трон так, словно родилась королевой.

Фелисити находит какую-то старую портьеру. Под ее пальцами ткань превращается в плащ — точно такой же, как тот, что она подарила Пиппе. Он выглядит мило, но когда Фелисити становится рядом с Пиппой, иллюзия выдает себя. Вещь несравнима с настоящей.

— Наша Энн должна встретиться с Лили Тримбл.

— Продолжай! — смеется Мэй.

— Да, я должна, — говорит Энн. — В Вест-Энде.

— Эй, притормози! — говорит Мерси с восхищением и завистью. — А мы раньше по средам ели жареную картошку, помнишь, Вэнди?

— Ага. Жирную.

— Да, с нее просто капало масло, и она была такая горячая!

Улыбка Мерси гаснет.

— Я по ней скучаю.

— А я нет! — Бесси Тиммонс вскакивает со своего места у камина и выходит вперед. — Ничего у нас не было, кроме несчастий. Работали от темна до темна. И дома ничего тебя не ждало, ничего, потому что у твоей матери было слишком много ртов, которые нужно прокормить, а чем?

Мерси смотрит на свои башмаки.

— Ну, не так уж и плохо было. Моя сестренка Грэйси была такой хорошей… А я все мечтала…

Из ее глаз капают слезы, Мерси шмыгает и вытирает нос.

Бесси наклоняется и заглядывает ей в лицо.

— Боли в животе, да еще пальцы, окоченевшие от холода, вот что у тебя было, Мерси Пакстон. И нечего об этом плакать.

Вмешивается Мэй.

— Здесь у нас все есть, Мерси. Разве ты не видишь?

— Мерси, подойди ко мне! — приказывает Пиппа.

Девушка поднимается с пола и робко приближается к ней. Пиппа обхватывает лицо девушки ладонями и улыбается.

— Мерси, изменить ничего нельзя, так что нет смысла плакать. Мы здесь, и у нас будет все, о чем мы могли только мечтать. Вот увидишь.

Девушка трет нос рукавом, и этот жест сразу показывает всю ее молодость. Ей лет тринадцать, не больше. Ужасно думать, что она в таком возрасте уже трудилась на фабрике от рассвета и до заката.

— Кто хочет отправиться в веселое приключение? — спрашивает Пиппа.

Девушки восторженно пищат. Даже Мерси улыбается, хотя и с трудом.

— А что за приключение? — спрашивает Энн.

Пиппа хихикает.

— Вам придется довериться мне. Итак, закройте глаза и следуйте за мной! И не подсматривать!

Мы беремся за руки и образуем цепочку, во главе которой стоит Пиппа. Мы выходим из замка. Я кожей чувствую холод Пограничных земель.

— Открывайте глаза! — приказывает Пиппа.

Перед нами огромная живая изгородь, стена высотой больше восьми футов. В одном ее конце я вижу проход.

Энн усмехается.

— Это какой-то лабиринт!

— Да! — восклицает Пиппа, хлопая в ладоши. — Разве это не замечательно? Кто готов играть?

— Я, — отвечает Бесси Тиммонс.

Она бежит к проходу и исчезает в брюхе лабиринта.

— И я! — Мэй бежит следом за ней.

— Я люблю игру в прятки. Найди меня, Фелисити!

С этими словами Пиппа подбирает подол юбки и мчится вперед, и Фелисити, хихикая, пускается в погоню. Я остаюсь одна. Я не понимаю, куда они все подевались так быстро. Я огибаю угол за углом, но вижу лишь одуряющее трепетание красок, а потом и вовсе ничего. Эти зеленые стены — самое необычное, что мне только приходилось видеть, они плотно сплетены из клевера и маленьких черных цветков, и я готова поклясться, что они движутся, потому что, когда я оглядываюсь, позади все уже выглядит по-другому. Эта оторванность ото всех вызывает у меня странные ощущения, и я прибавляю шагу.

— Энн! — зову я.

— Я здесь! — слышится ответный крик.

Но голос звучит сразу со всех сторон, так что я не понимаю, куда мне теперь поворачивать. Я слышу шепот. Доносится ли он спереди?

За очередным углом я вижу Фелисити и Пиппу. Они стоят очень близко друг к другу, взявшись за руки, касаются лбами. Они тихо говорят о чем-то, и до меня долетают лишь отдельные слова и обрывки фраз.

— …есть способ…

— …но как…

— …мы могли бы… вместе… понимаешь?

— Пиппа…

— …обещай мне…

— …обещаю…

Я наступаю на сухую ветку. Она ломается с громким треском. Подруги разъединяют руки и улыбаются мне.

— Не следует вот так подкрадываться, Джемма, — выговаривает Фелисити, ее ладонь невольно ложится на сердце, а лицо заливается краской.

Пиппа изображает сияющую улыбку.

— Фелисити мне объясняла, как делать реверанс перед королевой. Это ужасно трудно, но у Фелисити все получается просто блестяще, ведь так, Фелисити?

В ответ на поданный сигнал Фелисити опускается в реверансе до самой земли, широко раскинутые руки придерживают юбку, голова склонена. Вот только холодный острый взгляд направлен вверх, на меня.

— Так вы обсуждали реверансы, — ровным тоном произношу я.

— Да.

Улыбка у Пиппы откровенно фальшивая.

— Впрочем, неважно, — говорю я, поворачиваясь. — Вы не обязаны мне рассказывать.

— Джемма, ну что ты глупишь! — кричит мне вслед Фелисити. — Мы действительно говорили о реверансах!

Уходя, я слышу, как они шепчутся за моей спиной. Отлично. Пусть себе секретничают. Я поворачиваю снова и снова, пробираясь сквозь лабиринт. Магия во мне бурлит и кружится водоворотами. Я могла бы съесть весь мир, просто сожрать его целиком. Мне хочется бежать. Ударить. Ранить и исцелять.

Мне необходимо все это, и вынести такое я не могу.

На онемевших ногах я несусь в лес. К чему бы я ни прикоснулась, там возникает что-то новое. Вырастают странные цветы в человеческий рост. Взлетает целая стая бабочек со сверкающими желтыми крылышками, обведенными черной каймой. Темные пурпурные фрукты, сочные и тяжелые, повисают на ветвях. Я сжимаю один в ладони — и по руке течет сок, превращаясь в белесых личинок. Я поспешно стряхиваю их; отвратительные существа зарываются в землю — и земля отзывается, выбрасывая из себя целые заросли диких цветов.

Среди ветвей мигают огоньки, появляется существо, вроде бы фея.

— Какая сила… — восхищенно произносит она.

Голова у меня кружится; я просто разбухла от магии. Внезапно меня охватывает одно-единственное желание: избавиться от нее.

— Вот так, — говорю я и кладу ладонь на голову феи.

Голова у нее холодная, как снег, и прежде чем отдернуть руку, я успеваю заметить глубокую темноту внутри.

Существо переворачивается в воздухе, разбрасывая искры.

— Ах, теперь я знаю тебя! — мурлычет фея и прижимает палец к моему сердцу.

Я качаю головой:

— Никто не знает меня.

Существо кружится, пока меня не начинает подташнивать.

— Но есть место, где тебя поймут. Полюбят.

Холодное дыхание касается уха.

— Там ты желанна. Тебе только и нужно, что последовать за мной.

Она летит вперед и погружается в клубы тумана, что скрывают Зимние земли, и я иду за ней, туман поглощает меня, и вот уже смех подруг превращается в слабое воспоминание о звуке. Я зашла куда дальше, чем когда-либо прежде. Лианы скользят по босым ногам, как змеи, выползшие из-под земли; я стараюсь дышать ровно, спокойно.

Фея парит над плечом. Ее глаза — как черные драгоценности.

— Слушай… — шепчет она.

Где-то совсем недалеко звучат голоса Зимних земель, нежные, как поцелуй матери:

— Расскажи нам о своих страхах и своих желаниях…

Что-то изнутри подталкивает меня ответить. У меня возникает странное чувство, как будто я нашла часть самой себя, о которой прежде и не подозревала.

Голоса звучат снова:

— Твое место именно здесь, здесь скрывается твоя истинная судьба. Тебе нечего бояться…

Губы феи складываются в улыбку:

— Ты это слышишь?

Я киваю, но говорить не могу. Притяжение слишком сильно. Я хочу только идти вперед, соединиться с тем, что ждет меня на другой стороне.

— Я могла бы показать тебе дорогу к Дереву Всех Душ, — говорит существо с яркими золотыми крыльями. — И тогда ты могла бы познать истинную силу. Ты уже никогда не была бы одинокой.

Лианы ласкают мои лодыжки, одна карабкается вверх по ноге. Туман раздвигается, ворота в Зимние земли манят меня. Я шагаю к ним.

Маленькое существо подбадривает меня, касаясь длинными тонкими пальчиками.

— Вот так, вот так… вперед!

— Джемма!

Мое имя доносится сквозь туман, и я делаю шаг назад.

— Не слушай! Иди вперед! — шипит фея, но подруги снова зовут меня, и на этот раз я слышу кое-что еще: топот копыт, резкий и быстрый.

Я отворачиваюсь от Зимних земель и феи, я бегу сквозь туман и возвращаюсь к замку. Из лабиринта выбегают девушки.

— Что такое? Что случилось? — кричит Энн.

Она держит за руку Вэнди.

— Там! — кричит Фелисити, и мы все бежим к ежевичной стене.

По дороге стремительно несется группа кентавров во главе с Креостусом. Завидев нас, они замедляют бег.

Креостус тычет пальцем в мою сторону.

— Жрица! Ты идешь со мной!

— Никуда она не идет с таким, как ты, — отвечает за меня Фелисити, становясь рядом со мной, как солдат.

Кентавр подходит ближе.

— Ее зовет Филон. Она должна отчитаться перед ним.

— Мы пойдем с тобой, Джемма, — заявляет Энн.

— Но мы здесь так веселились, — надувается Пиппа.

— Мы должны идти? — спрашивает Фелисити, не отпуская руку Пиппы.

Я думаю о том, как эта парочка шепчется о чем-то за моей спиной, секретничая. Что ж, возможно, мне приятно будет тоже иметь секреты.

— Нет. Я пойду одна.

Я пробираюсь сквозь ежевику на другую сторону.

— Да, Джемма и сама во всем разберется, — говорит Пиппа и снова тащит Фелисити к лабиринту.

А Креостус окидывает Вэнди жадным взглядом.

— Мне бы хотелось взять с собой вот тебя, сделать тебя моей королевой. Ты когда-нибудь каталась верхом на кентавре?

Мэй оттаскивает Вэнди в сторону.

— Эй, поосторожнее, сэр! Мы все-таки леди!

— Да, я знаю. Леди. Как раз то, что я люблю.

— Креостус, если ты закончил беседу с мисс Вэнди, я не против отправиться с тобой к Филону, — перебиваю его я, пытаясь угадать, что за настоятельная необходимость заставила Филона послать за мной гонцов.

От гулкого смеха Креостуса по коже бегут мурашки. Он подходит ко мне.

— Ревнуешь, жрица? Не хочешь посостязаться за мое внимание? Мне было бы приятно увидеть такое.

— Не сомневаюсь. Но сначала ты сдохнешь, так что давай-ка лучше отправимся к Филону, если ты не против.

— Она меня обожает, — заявляет Креостус, подмигивая.

Мне вдруг хочется нахлобучить на него шляпу и написать его портрет — кентавр, танцующий под звуки свирели, — и повесить эту картину в какой-нибудь модной дамской гостиной.

— Креостус, мы едем или нет?

Он задевает меня боком.

— Тебе отчаянно хочется остаться со мной наедине?

— Я тебя превращу в божью коровку. Вот увидишь.

Без малейшего усилия Креостус забрасывает меня на спину. Мы мчимся через лес, и я изо всех сил цепляюсь за его талию, чтобы не свалиться. Зачем бы я ни понадобилась Филону, ничего хорошего я не жду. Вдали, на реке, я вижу горгону, которая плывет вдогонку за нами.

Нет, ничего хорошего точно ждать не приходится.

 

Глава 27

В лесу сегодня совсем другая атмосфера. Местные существа не шатаются тут и там без дела. Не видно играющих детей. Все заняты работой. Одни остругивают деревянные колья, заостряя их концы. Другие испытывают примитивные самострелы. Туча стрел проносится над моей головой, заставляя пригнуться. Стрелы вонзаются в мягкую кору дальних деревьев. Горгона подплывает к берегу, и я бегу к ней.

— Горгона, что здесь происходит?

— Не могу сказать, высокая госпожа. Но все встревожены.

К нам подходит Филон — в великолепном плаще из ветвей и листьев, с высоким воротом и рукавами, которые заканчиваются у самых кончиков его длинных пальцев. Кошачьи глаза прищуриваются.

— Ты предала нас, жрица.

— О чем это ты? Предала вас? Каким образом?

Лесной народ собирается вокруг Филона. У некоторых в руках копья.

Неела вспрыгивает на спину Креостуса, ее губы презрительно кривятся.

— Ты ходила в Храм на тайные переговоры с хаджинами, — обвиняющим тоном произносит Филон.

— Ничего подобного! — возмущаюсь я.

Филон и Креостус переглядываются. Неужели Филон меня дурачит? Может быть, это хитрость или своего рода проверка?

— Ты отрицаешь, что посещала Храм?

Я ходила туда, чтобы увидеть Цирцею, но я не могу сказать об этом лесным жителям.

— Да, я была в Храме, — осторожно говорю я. — Ведь именно там мы должны будем соединить руки ради союза?

Неела прыгает на большой пень и припадает к нему. Когда она начинает говорить, ее волосы, мерцая, меняют цвет от синего к черному и обратно.

— Она объединится с ними и отдаст нас Ордену! — даже не говорит, а кричит она. — А те снова построят руны! Пока мы тяжко трудимся здесь, грязные хаджины властвуют над маковыми полями, а мы вынуждены покупать у них урожай!

Недовольный ропот прокатывается по толпе лесных жителей.

Неела злобно ухмыляется.

— Пока Филон заставляет нас ждать, хаджины вступят в тайный сговор с Орденом! И все станет, как прежде, и снова лесному народу останется одно лишь страдание!

— Nyim syatt! — гремит Филон, однако голос лесного вождя тонет в громком шуме его племени.

Все кричат наперебой:

— Где наша доля? Не позволим снова нас поработить!

— Как скоро они явятся в наши земли? — гневно спрашивает кентавр. — Сколько времени осталось до того, как они отберут ту малую силу, что у нас есть?

Неела снова забирается на спину Креостуса.

— Я говорю — мы будем сражаться! Заставим эту жрицу прямо сейчас соединить с нами руки!

Филон набивает трубку. Его длинные смуглые пальцы уминают в чашечке раскрошенные красные лепестки.

— Что ответишь на эти обвинения, жрица?

— Я дала тебе слово, что буду уважать твое племя, и я сдержу обещание.

Неела обращается к толпе:

— Вы слышите, как она гладко врет?

— Я не лгу! — кричу я.

Креостус встает за моей спиной, отрезая путь к бегству.

— Я тебе говорил, ей нельзя доверять, Филон! Она — одна из них, а они никогда по доброй воле не станут делиться магией. Орден…

Креостус скалит зубы. И начинает расхаживать взад-вперед, обращаясь к своему воинству:

— Я помню, как Орден наказал моих родных. Проклятые жрицы лишили нас всего. Наших отцов изгнали в Зимние земли. А там слишком холодно для таких, как мы. Те же, кто не погиб от злых стихий, были захвачены тварями Зимних земель. Их мучили, с ними делали ужасное… Целое поколение кентавров было потеряно. Мы не позволим, чтобы такое случилось снова. Никогда!

Кентавры затопотали копытами и заревели.

— Они забрали моего отца! Я заберу двух из них за свою честь!

— Честь, — шипит с реки горгона, — да что ты о ней знаешь?

Креостус скачет к огромному существу на носу корабля.

— Да побольше, чем те, кто был у них в лакеях! Ты ей рассказывала, как предала собственное племя?

— Прекрати болтовню, — рычит горгона.

— Филон, если хаджины сговорятся с Орденом, мы должны напасть, пока можем, прежде чем они отберут у нас все! — злится Неела.

— Хаджины — мирный народ, — возражаю я.

— Они — предатели и трусы!

Неела подбирается поближе к Филону. Она берет трубку и выпускает клуб дыма прямо в лицо невероятному существу.

— Почему грязные калеки должны владеть всем маком, а, Филон? Почему мы должны с ними торговаться?

— Это было их правом со времен восстания, — отвечает Филон.

— Но только потому, что они встали на сторону Ордена! А теперь строят заговор против нас! Орден заберет у нас то, что принадлежит нам по праву, и отдаст все неприкасаемым! Мы останемся ни с чем!

— Неужели ты так мало веришь в меня, Неела?

Филон прищуривает глаза.

— Ты просто не слишком хорошо все видишь! Ты чересчур доверился этой девчонке! Сейчас начинается битва за сферы. Они намерены погубить нас, уничтожить. Мы должны напасть первыми, чтобы защититься!

— Они не станут нападать на нас.

Креостус рычит:

— Ты забыл, что они с нами сделали?

В толпе снова раздаются гневные крики, они словно подпитывают друг друга, и наконец лесной народ впадает в бешенство.

— Они отберут нашу землю! Они убьют наших детей! Мы должны нанести удар!

Воздух над головой прорезает стрела, она падает на землю позади меня.

— Nuim! — оглушительно грохочет Филон. — Мы не воюем с хаджинами или с Орденом! Пока не воюем. Что касается тебя, жрица, я истолковываю сомнения в твою пользу. Пока что истолковываю. Но ты должна доказать мне свою добрую волю.

— Как именно?

Взгляд Филона загадочен, непроницаем.

— Я требую какого-нибудь акта доброй воли. Ты говорила, что можешь даровать магию другим. Отлично. Я согласен. Дай мне сколько-то магии, чтобы я мог сам ею распоряжаться.

Да, я действительно так говорила, но сейчас я совсем не уверена, что мне стоит выполнять его желание.

— А что ты будешь с ней делать? — спрашиваю я.

Филон одаряет меня холодным взглядом.

— Я ведь не спрашиваю, что ты делаешь с ней.

Поскольку я продолжаю стоять, не шевелясь, Креостус скрещивает руки на груди и презрительно фыркает.

— Она сомневается. Какие еще доказательства тебе нужны?

— Но такая магия не продержится долго, — продолжаю я морочить голову Филону. — Какая тебе в ней польза?

— Такая, что ты наложила на нее чары! — злится Креостус.

— Нет! Я ею не управляю!

— Вот и увидим.

Глаза Филона становятся стеклянными.

— Даруешь ее нам? Или это объявление войны?

Лесной народ ждет ответа. Я не уверена, что двигаюсь в правильном направлении, но что еще мне остается? Если я не дам им немножко магии, начнется война. Если дам — невозможно предсказать, как именно они могут использовать силу.

Но никто не сможет меня обвинить в том, что я даровала им слишком много.

Я на несколько мгновений сжимаю пальцы Филона, а когда отвожу руки, существо снова смотрит на меня весьма холодно.

— И что же, это все, жрица?

— Я же тебе говорила, я ею не распоряжаюсь.

Филон жмет мне руку, но при этом шепчет на ухо:

— Это твоя первая серьезная ложь. Не стоит лгать во второй раз.

Когда я ухожу, Неела кричит вслед мне:

— Вам, ведьмам, нельзя доверять! Только мы недолго еще будем жить в вашей тени!

Горгона везет меня обратно, в сад. Я пристроилась рядом с ее шеей и вслушиваюсь в мягкий плеск воды, обтекающей огромные бока корабля. Горгона не произнесла ни слова с тех пор, как мы покинули лес.

— Горгона, а что это такое говорил Креостус о прежних днях?

— Ничего. Креостус знал меня как воина.

— Но почему ты решила остаться здесь, в этой тюрьме?

Голос горгоны становится глуше.

— У меня были причины.

Мне знаком этот тон. Он означает, что разговор зашел в тупик. Но я не в том настроении, чтобы отступать. Я хочу знать больше.

— Но ты могла быть свободной…

— Нет, — с горечью отвечает горгона. — Я никогда не буду по-настоящему свободной. Я этого не заслужила.

— Разумеется, заслужила!

Змеи скучиваются над ее лицом, и мне совсем не видны ее глаза.

— Я делала многое, высокая госпожа, и не всегда мои поступки были благородными.

Змея тянется ко мне. Тонкий розовый язычок касается кожи. Я инстинктивно отдергиваю руку, но опасный поцелуй продолжается.

— Надо говорить не о прошлом, а о будущем сфер.

Я вздыхаю.

— Но здешние племена даже между собой не могут договориться. Как же им создать союз, если они постоянно ссорятся?

— Верно, они всегда дрались. Но они все же могут объединиться ради общей цели. И разногласия не должны быть тому помехой. Различия могут лишь увеличить силу.

— Не понимаю, как именно. Когда я их всех слушаю, у меня голова болит.

Я раскидываю руки, ощущая, как брызги речной воды падают на лицо, прохладные и нежные.

— Ох, ну почему всегда не может быть вот так спокойно, как сейчас?

Горгона посматривает на меня искоса. Ее губы сжимаются.

— Мир и покой не случайны. Они — живой огонь, который необходимо постоянно поддерживать. За ним требуется следить весьма бдительно, иначе он угаснет.

— Но почему эта сила досталась именно мне, горгона? Я с собой-то едва справляюсь! Временами я себя так прекрасно чувствую, что готова танцевать от счастья, а потом вдруг, совершенно внезапно, мысли становятся мрачными, растерянными, пугающими…

— Вопрос не в «почему», высокая госпожа. Вопрос тут другой: что? Что ты будешь делать с этой силой?

Мы подплываем к узкому месту на реке, с обеих сторон окруженному поросшими мхом камнями. Вода переливается от радужных чешуек. Компания водяных нимф поднимается на поверхность. Это весьма экзотические существа, вроде русалок, с лысыми головами, перепончатыми пальцами и глазами, в которых отражаются океанские глубины. Их пение столь чудесно, что может заворожить любого смертного, но, если они заманят вас в ловушку, они сдерут с вас кожу.

Мы однажды столкнулись с этими леди — и едва сумели остаться в живых; я не намерена вновь попадаться на ту же удочку.

— Горгона, — предостерегающе произношу я, направляясь к сетям, что висят на бортах корабля.

— Да, я их вижу, — отвечает горгона.

Но нимфы не пытаются приблизиться к нам. Они снова ныряют в глубину, и я вижу их изогнутые серебристые спины, когда они удаляются.

— Это странно, — бормочу я, провожая их взглядом.

— В последние дни все странно, высокая госпожа, — говорит горгона своим обычным загадочным тоном.

Я снова пристраиваюсь у ее шеи. Мы уже близко к Пограничным землям. Здесь воздух более мглистый, а небо вдали — свинцового цвета.

— Горгона, что тебе известно о Зимних землях?

— Очень мало, и в то же время слишком много.

— Ты знаешь что-нибудь о том, что называют Деревом Всех Душ?

Горгона вздрагивает, змеи шипят от неожиданного движения.

— Где ты слышала это название? — спрашивает она.

— Так ты о нем знаешь! Я тоже хочу знать. Расскажи мне! — требую я, но горгона застывает как камень. — Горгона, на тебя ведь когда-то наложили чары, ты обязана говорить правду членам Ордена!

Губы горгоны кривятся.

— Только что ты напомнила мне о свободе.

— Ну пожалуйста!

Горгона глубоко вдыхает, потом медленно выпускает воздух.

— Это всего лишь миф, который живет уже многие поколения.

— И в нем говорится? — настойчиво произношу я.

— В нем говорится, что в самой глубине Зимних земель, в месте невероятной силы, стоит дерево, хранящее в себе великую магию, подобную магии Храма.

— Но если это так, — возражаю я, — то почему тогда существа Зимних земель не воспользуются ею, чтобы захватить все сферы?

— Может быть, они не могут вернуть себе эту силу. А может быть, им мешает печать рун или Храм. Или, возможно, его просто не существует. Потому что никто из тех, кого я знаю, его не видел.

— Но что, если оно все-таки существует? Разве мы не должны проникнуть в Зимние земли и сами все выяснить?

— Нет, — шипит горгона. — Это запрещено.

— Это было запрещено! Но теперь вся магия — во мне!

— Как раз это меня и тревожит.

Мы добираемся наконец до Пограничных земель. С неба начинает падать легкий снежок. Зажжены факелы. Они бросают на пейзаж зловещий свет.

— Ты должна забыть о Зимних землях. Оттуда ничего хорошего ждать не приходится.

— Откуда тебе знать? Ты же никогда их не видела! — с горечью говорю я. — И никто не видел.

— Никто из тех, кому стоит доверять, — соглашается горгона, и я снова думаю о Цирцее.

— Джемма! — кричит с берега Фелисити.

Она в кольчуге, а на Пиппе — прекрасный плащ, и они обе сияют, как взятые напрокат драгоценности.

Горгона опускает для меня борт.

— Высокая госпожа, чем скорее ты создашь союз и разделишь магию, тем лучше.

И она пристально смотрит в небо над Зимними землями.

— Что ты там высматриваешь? — спрашиваю я.

Змеи тревожно шевелятся. Безмятежное лицо горгоны темнеет.

— Неприятности.

— Ура! Наша Джемма вернулась! — говорит Пиппа.

Она тащит меня в лес, где девушки организовали игру в крокет. Они по очереди взмахивают деревянными молотками. Энн растянулась на одеяле, сплетенном из серебряных нитей. Она перебирает их, как струны арфы, и звучит прекрасная мелодия. Вэнди сидит, поглаживая пушистую головку мистера Дарси.

— Ну и как там поживают ужасные лесные обитатели? — спрашивает Фелисити, готовясь ударить молотком.

— Сердятся. Нетерпеливы. Они думают, я их предам, — отвечаю я и усаживаюсь рядом с Вэнди и Энн.

— Ну, им только и нужно, что подождать, пока мы будем готовы, не так ли?

Фелисити посылает мяч точнехонько в воротца.

— Бесси, когда ты с теми тремя девушками в белом шла к Зимним землям, они не упоминали о Дереве Всех Душ? — спрашиваю я.

Бесси качает головой.

— Они вообще не слишком много говорили.

— А вы так и не видели тварей Зимних земель? — обращаюсь я ко всем сразу.

— Нет, ни единой, — говорит Пиппа.

Мне бы на этом и успокоиться, но тихий внутренний голос напоминает, что Пиппа и прочие девушки все еще здесь, в сферах, и под фальшивой внешностью скрываются бледные щеки и острые зубы.

Но все-таки они не то же самое, что те чудовищные преследователи, те ужасные призраки, что крадут души. Но что же они собой представляют? Что говорила горгона? Что-то вроде «ей и незачем падать» или «гибнуть»? Но можно ли как-то обойти все это? Хочу ли я, чтобы такой путь нашелся? Если я сегодня вечером передам силу Мак-Клити и Ордену, мне не о чем будет больше тревожиться; это им доведется принимать решения, не мне. И они наверняка сразу отправят Пиппу в Зимние земли. Нет, выбор должна сделать я. Придется мне пройти через все.

— О чем задумалась, Джемма? — спрашивает Фелисити.

Я встряхиваю головой, разгоняя тяжелые мысли.

— Ни о чем. Эй, дайте-ка и мне попробовать!

Я беру молоток и ударяю по мячу, и он улетает далеко-далеко, в туман Зимних земель.

Наш визит завершен, мы отправляемся обратно по знакомой тропе к тайной двери и входим в длинный, скудно освещенный коридор. Но у меня возникает странное чувство, будто здесь есть еще кто-то, кроме нас.

— Вы что-нибудь слышите? — шепотом спрашиваю я.

— Нет, — говорит Фелисити.

Но я слышу тихий шорох, как шелест листьев. Или крыльев. Мы проходим несколько футов, и шорох повторяется. Я быстро оглядываюсь — и замечаю слабый огонек, вроде светлячка. Но он уже исчез.

— Я знаю, что ты здесь, — говорю я. — Я тебя видела.

Фелисити и Энн всматриваются в темноту.

— Я ничего не вижу, — говорит Фелисити, пожимая плечами.

— Зато я что-то видела, — говорю я, глядя вокруг. — Могу поклясться, что видела.

— Отлично. Эй, покажись! — требует Фелисити, но мы видим лишь темноту. — Джемма, нет там ничего, говорю же тебе! Идем дальше.

— Да, — соглашаюсь я. — Хорошо.

Фелисити начинает напевать глупую песенку, которой ее научила Пиппа, и Энн подхватывает: «Ах, я влюблена, так влюблена, так влюблена…»

Я еще раз оглядываюсь. Под потолком притаилась та самая фея из Пограничных земель, ее зубы оскалены в уродливой усмешке. Тварь вспыхивает ярко, как маленький горячий уголек, — но сразу же гаснет и сливается с тьмой.

 

Глава 28

Египетский зал на Пиккадилли — величественное строение. С фасада оно выглядит так, словно вы собираетесь войти в древнюю гробницу, восставшую прямо из песков Нила. Вход украшают гигантские статуи Исиды и Осириса. Большой плакат над ними сообщает о представлениях братьев Вольфсон, в три часа дня и в восемь вечера. Еще одна афиша говорит о выставке в галерее Дадли, где представлены работы многих художников.

Войдя, мы попадаем в точную копию далеких древних храмов. Мы видим просторное помещение, потолок которого поддерживают ряды колонн в египетском стиле, покрытых иероглифами. Я бы ничуть не удивилась, если бы увидела в толпе посетителей саму Клеопатру.

Мы получаем подарочную программку сегодняшнего спектакля. На обложке изображены братья Вольфсон, а между ними нарисованы странный металлический ящик на трех ногах, парящий в воздухе стол, страшноватый призрак и скелет, играющий собственной головой. Первая страница программки обещает нам вечер, который мы не скоро забудем:

Братья Вольфсон представляют:

ВЕСЕННИЕ РИТУАЛЫ.

Фантасмагория вызова духов — прямо у вас на глазах!

— Как интересно! — восклицает мадемуазель Лефарж. — Я так благодарна миссис Найтуинг за то, что она позволила нам поехать сюда! Я слышала, это совсем не то же самое, что смотреть фотографии. Картины движутся, как будто они так же реальны, как вы и я!

— Мне бы очень хотелось такое увидеть, — говорит Энн.

— Скоро и увидим, — ворчит мисс Мак-Клити, со скучающим видом обмахиваясь программкой.

Фелисити хватает меня за руку.

— И как же мы найдем доктора Ван Риппля, если она тоже здесь? — раздраженно спрашивает она.

— Не знаю… пока, — отвечаю я.

Несколько участников разных выставок воспользовались возможностью показать свои работы в огромном холле. Они расставили столы — некоторые весьма заметные, большие и нарядные, а другие — совсем маленькие, чтобы показать товар лицом. Они кричат, как настоящие зазывалы, и мы не знаем, куда посмотреть в первую очередь.

— Я бы их всех доставил в магистрат на Боу-стрит, — бормочет инспектор Кент, подразумевая известный лондонский суд.

— Ох, мистер Кент! — укоризненно произносит мадемуазель Лефарж.

— Мистер Кент, сэр! Я слышал, вас можно поздравить?

Какой-то полицейский протягивает руку инспектору, и мистер Кент представляет ему будущую супругу. Наступает идеальный момент, чтобы удрать… только нужно еще отвлечь мисс Мак-Клити. Интересно, заметит ли она, если я воспользуюсь магией? Если я наведу иллюзию, сможет она увидеть что-то сквозь нее? Да и осмелюсь ли я?..

— Джемма, что нам делать? — шепчет Фелисити.

— Я думаю, не мешай, — шепотом отвечаю я.

Миссис Мак-Клити бросает на нас подозрительный взгляд.

— О чем это вы секретничаете, девушки?

— Мы хотим посмотреть выставку, — говорю я. — Можно?

— Разумеется. Мне тоже хочется увидеть экспонаты.

— Неплохо, — ворчит Фелисити. — Она от нас ни на шаг не отойдет.

— Я сказала, что думаю!

— Я повидала здесь множество выставок, — говорит какая-то пожилая женщина своей спутнице. — Когда я была еще девочкой, отец приводил меня сюда, чтобы взглянуть на прославленного Тома Тамба. Он оказался ростом мне до пояса, а я ведь была ребенком!

— Том Тамб! — восклицает Энн. — Удивительно!

— В этом зале состоялось множество самых необычных выставок, — лекторским тоном говорит мисс Мак-Клити. — В тысяча восемьсот шестнадцатом году здесь выставили карету Наполеона, а позже сюда привозили разные невероятные предметы из гробницы фараона Сети Первого.

— О, а еще что?

Энн вовлекает мисс Мак-Клити в беседу, как примерная ученица, и я могу спокойно поразмышлять.

Что может отвлечь от нас внимание мисс Мак-Клити? Бешеный лев с обнаженными клыками? Нет, она, пожалуй, просто поздоровается с ним, как с приятелем-хищником. Черт побери! Что могло бы напугать бесстрашную Мак-Клити?

И тут я ядовито усмехаюсь. Не надо пугать. Нужен какой-то ее старый друг, да, именно в этом мы нуждаемся. Я начинаю концентрировать силу, но останавливаюсь. А что, если магия слишком захватит меня? Она ведь так непредсказуема. А мисс Мак-Клити говорила, что она поймет, если я воспользуюсь силой…

Полагаю, есть только один способ это выяснить.

Я глубоко вздыхаю и стараюсь успокоиться. Голоса Мак-Клити и моих подруг, призывы участников выставок, шум толпы — все превращается в легкий гул. Пальцы покалывает, мурашки бегут по рукам к сердцу. «Спокойнее, Джемма. Сосредоточь все мысли на своей цели». И через несколько секунд в толпе появляется Фоулсон, которого я вызвала — ну, по крайней мере, его иллюзию.

— Мисс Мак-Клити, похоже, вас там кто-то ждет, — говорю я, кивая в сторону воображаемого Фоулсона.

На лице мисс Мак-Клити отражается потрясение, когда этот ужасный человек манит ее пальцем. Я изо всех сил стараюсь выглядеть бесстрастной. «Дыши, Джемма, дыши. Вдох — выдох, вдох — выдох…» Это ведь проще всего в мире.

— Да как он посмел… — ворчит себе под нос мисс Мак-Клити. — Леди, боюсь, я должна на несколько секунд вернуть вас под присмотр мадемуазель Лефарж.

— Мисс Мак-Клити, а разве мы не можем просто подождать вас здесь? — умоляюще произносит Фелисити. — Мы никуда не отойдем.

«Фоулсон» пробирается к нам через заполняющую холл толпу.

— Да-да, хорошо, только ведите себя прилично, — резко бросает мисс Мак-Клити. — Я вернусь через минуту.

— Что вдруг случилось? — спрашивает Фелисити, когда наша учительница быстро уходит.

Я улыбаюсь от уха до уха, объясняя подругам, что именно сделала.

— Теперь мы знаем, что Мак-Клити — лгунья! Она не может понять, когда я применяю магию, потому что я только что это сделала, и она ничегошеньки не заподозрила!

— Я так и знала! — восклицает Фелисити.

— Ладно, смотрим вокруг, очень внимательно! Доктор Ван Риппль — высокий худой мужчина с темными волосами и аккуратно подстриженной эспаньолкой.

Под пристальными взглядами разнообразных богов мы бродим по холлу, разыскивая человека, которого я видела в своем видении, того самого, который, как я надеюсь, может пролить свет на удивительное послание, полученное мною.

— Не желаете ли взглянуть на Книгу Мертвых? — спрашивает джентльмен с красным носом.

Позади его супруга раскладывает на столике книги. На обложке томика, который мужчина держит в руках, изображен какой-то бог с шакальей головой.

— Книга Мертвых? — переспрашивает Энн.

Ее лицо озаряется при этом названии.

Уловив ее интерес, мужчина открывает книгу и перелистывает страницы так быстро, мы словно видим снегопад.

— Книга Мертвых. С помощью этого священного текста египтяне мумифицировали умерших и подготавливали их к загробной жизни. Говорят даже, что они умели поднимать мертвых из могил.

Фелисити хмурит брови.

— А здесь есть что-нибудь о горгонах или водяных нимфах? Ничего не сказано о том, как победить существ Зимних земель?

Мужчина неловко усмехается.

— Конечно, нет, мисс.

— Ну, тогда в этой книге не слишком много пользы.

Мужчина в тюрбане предлагает нам рассказать о будущем, всего за два шиллинга.

— Ты хотела бы знать свое будущее, Джемма? — спрашивает Энн, и я понимаю, что ей хочется занять у меня денег на предсказание. — В конце концов, вдруг он скажет, что ты выйдешь замуж за красивого незнакомца?

— А вдруг он скажет, что я умру в одиночестве, окруженная множеством кошек и коллекцией керамических кукол? Мы здесь не для этого, — напоминаю я, и Энн обиженно поджимает губы.

Фелисити торопит нас:

— Эй, вы должны на это посмотреть!

Мы поспешно сворачиваем за угол и видим возле небольшой кабинки коренастого человека с моржовыми усами. Несколько леди собрались около него.

— Вперед, не смущайтесь, — весело говорит мужчина. — Мистер Бринли Смит, фотограф, к вашим услугам!

Фотография. Я совершенно не понимаю, с чего вдруг Фелисити решила, что это интересно, и почему она готова тратить на это драгоценное время.

— То, что у меня есть, изумит вас. В этой коробке я собрал доказательства жизни после смерти.

Я бы рискнула сказать, что мы куда больше знаем об этом предмете, чем дорогой мистер Смит. Он открывает большую коробку с фотографиями и предлагает один снимок леди, стоящей перед ним. Мы изо всех сил всматриваемся в фото через ее плечо. Ничего там нет особенного, просто снимок мужчины, сидящего за письменным столом. Но когда я смотрю еще раз, я замечаю кое-что. Позади мужчины — что-то призрачное, беловатое… это женщина, прозрачная, как тонкое кружево.

— Это настоящий снимок призрака, леди! Вы видите явление мира духов собственными глазами. Перед вами, следовательно, неоспоримое доказательство того, что призраки среди нас, что жизнь после смерти существует!

— Ой, можно посмотреть? — просит леди справа от нас.

— Конечно! Мадам, всего десять пенсов — и снимок ваш! Изумите своих родных и друзей! Я сделал эту фотографию во время спиритического сеанса в Бристоле. — Он понижает голос почти до шепота. — То, что я видел, изменило мою жизнь — призраки среди нас!

Дамы в изумлении перешептываются. Одна достает кошелек.

— Мне бы хотелось иметь такое доказательство, будьте любезны.

— Выбирайте любую, мадам.

Я подталкиваю подруг.

— У нас нет на это времени. Нам нужно…

Властный голос раздается за нашими спинами.

— Не верьте его болтовне, дорогие леди! Это всего лишь оптический трюк, ничего больше.

Элегантный джентльмен с гривой черных волос, тронутых сединой, и аккуратной эспаньолкой выходит вперед. Вокруг его глаз и рта залегли глубокие морщины, он опирается на трость, но хотя он гораздо старше того человека, который явился мне в видении, я ничуть не сомневаюсь: это и есть тот, кого мы ищем, доктор Теодор Ван Риппль.

— Это он, — шепчу я Энн и Фелисити.

Доктор, прихрамывая, подходит ближе.

— Эти изображения — такие же призраки, как вы или я. Это результат того, что фотоснимок слишком долго лежал в ванночке с химикатом. Фокус, понятно?

— Так вы называете меня лжецом, сэр? — фыркает мистер Смит.

Джентльмен слегка кланяется.

— Вы уж простите меня, сэр, но я не могу допустить, чтобы эти добросердечные, доверчивые леди стали жертвами обмана.

Мистер Смит не готов отказаться от своей малой поживы.

— Леди, я вас уверяю, я видел эти призраки собственными глазами! Это настоящее доказательство, говорю вам!

Но поздно. Леди поворачивается и уходит, покачивая головой. Остальные придвигаются поближе. Им все еще хочется верить.

Фелисити подбирается к доктору Ван Рипплю.

— Это действительно так, сэр?

— О, да. Именно так. Я неплохо разбираюсь в иллюзиях. Я и сам умею строить целые миры с помощью дыма и зеркал. Я по профессии иллюзионист. Вообще-то я буду выступать сегодня вечером. Только очень недолго, — с горечью добавляет он. — Но у меня есть для вас особенное представление.

Он сует руку в карман и достает колоду карт.

— Вот. Сейчас покажу. Возьмите карту. Любую, какую пожелаете. Можете показать ее подругам, но не показывайте мне.

Я оглядываюсь, вытянув шею, но пока что не вижу мисс Мак-Клити, поэтому выбираю карту — туз пик — и показываю ее Энн и Фелисити, а потом прячу в ладони. Доктор передает колоду мистеру Смиту.

— Не затруднит ли вас перетасовать эти карты, дорогой сэр?

С немалым раздражением мистер Смит тасует карты. Потом он возвращает колоду доктору Ван Рипплю, а тот еще и еще раз ее тасует, продолжая вежливую болтовню, как прирожденный актер. Наконец он накрывает колоду рукой в белой перчатке и провозглашает:

— Вы выбрали туз пик, дорогая леди. Не так ли?

Я изумленно показываю ему туза.

— Как вы это делаете?

Его глаза вспыхивают.

— Законы магии лучше не обсуждать, дорогая. Потому что как только мы поймем суть иллюзии, мы сразу же перестанем в нее верить.

— Да у него все карты меченые, — негодующе фыркает мистер Смит. — Чистое надувательство!

Доктор Ван Риппль касается шляпы — и в его ладони появляется лягушка. Она прыгает на плечо ошарашенного мистера Смита.

— Ах ты, скользкая тварь!

Фотограф едва не переворачивает свой стол, пытаясь стряхнуть лягушку. Толпа хохочет.

— Ох, виноват, — говорит доктор Ван Риппль. — Наверное, нам лучше отойти куда-нибудь.

Доктор идет вперед, ведя нас мимо разных экспозиций: нарисованная голова турка выплевывает из механического рта листочки с предсказаниями; танцовщица держит на плече огромную змею и сама медленно извивается по-змеиному; мужчина с чучелом птицы предлагает взглянуть на чудеса музея естественной истории. Я замечаю даже мадам Романофф, провидицу, иначе именуемую Салли Карни, — она приглашает публику на свой сеанс. Я однажды встречалась с этой фальшивой спиритуалисткой и случайно увлекла ее за собой в сферы. Наши взгляды пересекаются — и Салли резко умолкает.

Доктор Ван Риппль останавливается перед статуей Осириса, промокает вспотевший лоб носовым платком.

— Наш мистер Смит — не более чем фото-фокусник, можно сказать.

— Зато ваш трюк с картами производит впечатление! — говорит Энн.

— Вы слишком добры. Позвольте мне представиться как следует. Я — доктор Теодор Ван Риппль, иллюзионист, ученый и джентльмен, к вашим услугам.

— Как поживаете? Я — Джемма Доуд, — говорю я, называясь девичьей фамилией матушки.

Энн представляется:

— Нэн Уошбрэд.

А Фелисити превращается в «мисс Антроуп».

— Доктор Ван Риппль, мне приходилось о вас слышать, насколько я помню, — начинаю я. — Уверена, моя матушка посещала ваше представление.

В его глазах вспыхивает любопытство.

— А! Здесь, в Лондоне? А может быть, в Вене или в Париже? Я выступал и перед принцами, и перед народом.

— Полагаю, это было здесь, в Лондоне, — как бы пытаюсь вспомнить я. — Да, и она говорила, что это было самое изумительное представление. Она была ошеломлена вашим талантом.

Доктор просто светится от моей лести.

— Прекрасно! Прекрасно! Скажите-ка, которая из иллюзий понравилась ей больше — исчезающая кукла или рубиновый дым?

— А… да, э-э… кажется, и то, и другое.

— Это мои главные трюки. Замечательно! — он вытягивает шею, оглядывая толпу. — А ваша матушка сегодня тоже здесь?

— Боюсь, нет, — отвечаю я. — Но я точно помню, как она говорила об одной иллюзии, потрясшей ее сильнее прочих. Это был номер с красивой леди, которую вы ввели в транс и велели что-то написать на грифельной доске.

Доктор Ван Риппль смотрит на меня настороженно. В его голосе появляется холодок.

— Иллюзия, о которой вы говорите, принадлежит моей помощнице. Она была чем-то вроде медиума. Но я больше не включаю в программу этот номер — после ее трагического исчезновения три года назад.

— Она исчезла прямо во время представления? — спрашивает Энн.

— Боже мой, нет! — отвечает доктор Ван Риппль.

Он поправляет воротник, и я догадываюсь, что в свое время он был истинным щеголем.

— А что с ней случилось? — интересуюсь я.

— Мои компаньоны полагают, что она сбежала с каким-нибудь моряком или, может быть, поступила в цирк. Но я другого мнения, потому что она утверждала, что ее преследуют темные силы. И я совершенно уверен: ее убили.

— Убили! — разом ужасаемся мы.

Доктор Ван Риппль не из тех, кто готов потерять слушателей, пусть даже его история обещает быть не слишком благовидной.

— Да, это так. Она была женщиной весьма таинственной, и, как ни жаль мне это говорить, оказалась недостойной доверия. Она пришла ко мне, когда была совсем девушкой, лет двадцати, и я почти ничего не знал о ее жизни, кроме того, что она сирота и некоторое время жила в закрытой школе.

— Она ничего не рассказывала о своем прошлом? — спрашиваю я.

— Она просто не могла, дорогая леди, потому что была немой. Но она обладала большим талантом к рисованию и трансцендентному письму.

Доктор достает из эмалевой табакерки щепотку нюхательного табака, потом чихает в носовой платок.

— Что такое трансцендентное письмо? — спрашивает Энн.

— Медиум входит в транс, общается с духами, получает сообщения с другой стороны и передает посредством письма. Мы получали небольшой доход… — Он кашляет. — В общем, мы помогали несчастным страдальцам общаться с духами любимых, ушедших в призрачный мир. Но однажды она пришла в театр в необычайно веселом настроении. Когда я спросил, чему она так радуется, она написала на доске — потому что она именно так общалась со всеми, — что ее навестила любимая сестра и что у них есть план «воссоздания того, что слишком долго было потеряно». Я не знаю, что она имела в виду, а она не стала объяснять. Я удивился при упоминании о сестре, потому что знал: у нее совсем нет родных. Видимо, упомянутая леди была просто любимой подругой школьных лет. Когда я спросил, могу ли познакомиться с ее сестрой, моя ассистентка ответила довольно невежливо. Она, улыбаясь, написала на доске коротко: «Это невозможно». Обычно она была не склонна к грубости, поэтому я решил, что ее сестра принадлежит к кругу, далекому от моего. А вскоре моя помощница изменилась. Однажды она схватила свою доску и написала: «Моя сестра обманула нас. Она — чудовище! Это злой, дурной план!» Когда я спросил, что так ее расстроило, она написала, что у нее было видение — самое ужасное видение в ее жизни, и что теперь все пропало.

— А она рассказала вам, что именно видела? — спрашиваю я.

— Боюсь, нет.

Доктор хмурит брови.

— Мне следует, пожалуй, добавить, что у нее была грустнейшая привычка… она слишком любила кокаин. Просто жить не могла без него. И я уверен, что он уже начал разрушать и ее тело, и душу.

Я думаю о своем отце, и у меня все сжимается внутри при воспоминании о том, как мы нашли его в опиумном притоне.

— Но кокаин совершенно безвреден, — возражает Энн. — Его добавляют во многие бодрящие напитки и леденцы.

Доктор Ван Риппль напряженно улыбается.

— Да, так считается, но я думаю иначе, моя дорогая. Потому что я сам видел, как кокаин погубил эту девушку и она перестала понимать, где реальность, а где иллюзия. Она стала чрезвычайно подозрительной, ей постоянно виделись призраки. Она утверждала, что она — единственная, кто может разрушить чей-то там чудовищный план, и ночами подолгу что-то писала в особой тетради и говорила, что все это невероятно важно. Однажды я застал ее среди ночи в студии, было совсем поздно, свеча на столе перед ней почти догорела. Бедная девушка вздрогнула и поспешно руками прикрыла страницы. Она не хотела показывать их мне. Я заподозрил, что она хочет выдать кому-то тайны моей магии. Я ее выгнал, и больше мы не встречались до того весеннего дня три года назад. Я как раз закончил обедать, когда она постучала в мою дверь. Я с трудом ее узнал, настолько ужасающей была ее внешность. Глаза выглядели совершенно пустыми. Она не спала или не ела довольно долго. И вела себя чрезвычайно странно. Она попросила бумагу и карандаш, и я дал их ей. «Я очень безнравственна», — написала она. Естественно, я подумал, что она повредилась в уме, и попросил ее остаться у меня. Но она твердила, что темные силы не оставляют ее. «Они не дадут мне открыть правду, — написала она. — Я должна действовать быстро, пока они меня не нашли».

— О каких силах она говорила? — спрашивает Энн.

Доктор расправляет пальцы, сжимающие набалдашник трости, и надувается, как петух.

— Похоже, этого мы никогда не узнаем. Леди покинула мой дом — и исчезла.

— А что стало с ее записями? — спрашиваю я.

Доктор глубоко вздыхает.

— Не могу сказать. Возможно, страшная тайна, которая так пугала бедную девушку, погибла вместе с ней. А может быть, и теперь продолжает действовать дьявольский план, и мы все под угрозой.

Доктор улыбается, как старый добрый дядюшка. И протягивает мне визитную карточку.

— Это для вашей матушки. Ей может понадобиться немножко магии, чтобы привести своих друзей на мое представление как-нибудь на днях.

Я беру карточку. Доктор обхватывает мою руку ладонями.

— А теперь взгляните.

Я разжимаю пальцы. Карточка исчезла.

— Как вы…

Он достает карточку из-за моего уха и с победоносным видом кладет мне на ладонь.

— Ах, это ерунда. Впрочем, это особые пригласительные карточки. — Доктор хлопает себя по карманам и хмурится. — Ох, нет… ох, боже…

— В чем дело? — спрашивает Фелисити.

— Похоже, я куда-то задевал свой бумажник. Мне очень неприятно об этом говорить, но не могли бы вы ссудить старому человеку несколько шиллингов? Даю вам слово джентльмена, что верну вам все завтра же…

— Вот вы где! Ну в самом деле, девушки, вы меня напугали! — заявляет мадемуазель Лефарж, устремляясь к нам, следом за ней идет мисс Мак-Клити.

Я очень надеюсь, что представление магического фонаря окажется настоящим чудом, иначе сегодняшний день может оказаться моим последним днем в мире живых.

Доктор Ван Риппль благодушно улыбается.

— Не надо бояться, дорогая леди. Ваши дочери в хороших руках и надежно защищены от разных мошенников, уверяю вас.

— Эти юные леди мне не дочери, сэр. Они мои подопечные, — сердито бросает мадемуазель Лефарж. — Нет, девушки, вы действительно заставили меня поволноваться.

— Какие-то проблемы, дорогая?

Рядом с мадемуазель Лефарж появляется инспектор Кент. Он пристально смотрит на доктора, представляется, упомянув о том, что он полицейский, и иллюзионист бледнеет.

— Что ж, я пойду, пожалуй, — быстро говорит он.

— Погодите-ка, — говорит инспектор Кент. — Мне знакомо ваше лицо… ну да, Боб Шарп. Конечно, много времени прошло, но, как я вижу, годы не слишком вас изменили, сэр. Надеюсь, вы не пытались вымогать деньги у этих молодых леди?

— Инспектор, вы меня обижаете, — говорит доктор Ван Риппль. — Я просто присматривал за ними, как наседка.

Инспектор раскидывает руки и нависает над доктором Ван Рипплем.

— Вы хотите сказать, как лисица, охраняющая кур. Мистер Шарп, я уверен, вам совсем не хочется возвращаться в тюрьму, так что надеюсь — сегодня вечером я больше вас не увижу.

— Ну, так уж получилось, что я сюда приглашен…

От взгляда мисс Мак-Клити у меня леденеет кровь.

— Простите, мадемуазель Лефарж, — говорит она. — Я отошла всего на минутку.

— Леди, — выговаривает нам мадемуазель Лефарж, — если вы вообще хотите когда-нибудь выйти за стены школы Спенс…

— Вы сказали — Спенс? Академия Спенс для благородных девиц? — спрашивает доктор Ван Риппль.

— Именно так, сэр, — кивает мадемуазель Лефарж.

Доктор Ван Риппль смотрит на нас.

— Да… ну, мне не хотелось бы, чтобы вы пропустили представление. Лучше вам уже сейчас занять места. Хорошего вечера всем вам. Инспектор…

И с этими словами старый джентльмен, прихрамывая, уходит со всей возможной для него скоростью.

Мадемуазель Лефарж качает головой:

— Какой он странный!

— Доктор Теодор Ван Риппль, он же Боб Шарп. Маг, вор, мошенник. Он вам рассказывал, леди, фантастическую историю? А потом заявил, что не может найти свой бумажник? — спрашивает инспектор.

Мы растерянно киваем.

Мисс Мак-Клити хмурится.

— Думаю, этого более чем довольно.

— Да, уверяю вас, доктор Ван Риппль великий сочинитель и совершенно не достоин доверия, — говорит инспектор Кент. — А теперь не пора ли нам пойти посмотреть волшебные движущиеся картины?

Похоже, доктор Ван Риппль — не более чем обычный жулик. И я не понимаю, почему мое видение привело меня к этому стареющему магу с ярким воображением и в сюртуке столь же потрепанном, как и его репутация. И подумать только, что я едва не поддалась его обаянию…

— Вы нашли своего знакомого, мисс Мак-Клити? — спрашивает Фелисити, и мне хочется не шутя пнуть ее за этот вопрос.

— Да, конечно, — отвечает Мак-Клити. — Поначалу я решила, что глаза меня обманывают, потому что он мигом исчез в толпе, но, к счастью, потом я снова его отыскала.

Я смущена. Как она могла с ним встретиться, если Фоулсон был не более материален, чем воздух? Или она лжет? Или Фоулсон действительно явился сюда?

Нас провожают к нашим местам, причем стулья в зале расставлены так, что все смотрят на стену. Потом служащие выкатывают и устанавливают в проходе странный инструмент — ящик на высоких металлических ногах, очень похожий на фотографическую камеру, только больше размером. Один из братьев Вольфсон, во фраке и цилиндре, встает перед зрителями, в предвкушении потирая руки в белых перчатках.

— Леди и джентльмены, я приветствую вас в Египетском зале, где вы в этот час станете свидетелями ошеломительного представления, вы собственными глазами увидите духов, призраков и домовых! Братья Вольфсон, властители волшебного фонаря, изумят и поразят вас искусством иллюзии — но иллюзии ли это в конце концов? Потому что кое-кто готов будет поклясться, что эти призраки действительно бродят среди нас и что вот эта машина, в которой работают газ и свет, всего лишь инструмент, с помощью которого они проникают в наш мир. Но это я оставляю на ваше усмотрение. Мой долг — предупредить вас, что на представлении в Париже не менее четырнадцати леди упали в обморок на первых же минутах действа, а волосы одного джентльмена стали белыми, как снег, от бесконечного ужаса!

По зрительному залу проносятся нервные вздохи, и от этого восторженное предвкушение становится еще острее.

— Что ж, ведь даже великие Маскелини и Кук, эти прославленные иллюзионисты и наши снисходительные гости в этом доме тайн, нашли наше представление превосходящим всяческие фантазии. И потому мой печальный долг — предупредить тех, у кого, возможно, слабое сердце или есть какие-то болезни ума либо тела, что им лучше уйти прямо сейчас, иначе администрация не возьмет на себя ответственности за последствия.

Три леди и один джентльмен быстро выходят из холла. Это еще больше подогревает толпу зрителей.

— Вот и хорошо. Я не могу сказать, что произойдет сегодня — будут ли призраки добры или гневны. Я лишь приветствую вас всех… и желаю удачи.

Свет начал гаснуть, и вскоре в зале стало почти полностью темно. Машина в центральном проходе загудела и зашипела, оживая. Она бросила на дальнюю стену изображение — девушка с милым лицом, стоящая на лугу. И тут же мы видим, как она наклоняется, срывает цветок и подносит к носу. Она двигается! Ох, но это же настоящее чудо! Восхищенная аудитория разражается аплодисментами.

Энн стискивает мою руку.

— Она кажется совсем настоящей… прямо как мы все!

Появляется другая картина — конный отряд. Лошади гарцуют, их ноги поднимаются и опускаются. Потом мы видим ангела, парящего над мирно спящим младенцем. И каждая новая картина кажется еще более удивительной, чем предыдущая, и в тускловатом газовом свете видно, как все зрители с благоговением смотрят на стену, где возникают образы.

И вот, мигнув, появляется очередная картина. Мертвенно-бледная женщина, вроде бы в ночном пеньюаре, бредет куда-то, не просыпаясь. А потом она медленно изменяется: руки теряют плоть, лицо превращается в маску смерти… и вот уже перед нами скелет! В зале слышатся вскрики, вздохи. А потом скелет как будто надвигается на нас…

Короткий вскрик ужаса пронзает темноту. Кто-то кричит: «Моя сестра! Ей плохо, она потеряла сознание! Ох, остановите это!»

Инспектор Кент наклоняется к нам.

— Не тревожьтесь, леди. Это все — часть спектакля.

И я должна признать, что рада присутствию этого спокойного и уверенного в себе человека.

— Призраки! — громко произносит мистер Вольфсон. — Уйдите отсюда немедленно!

Полупрозрачные фигуры растягиваются по стене, их лица меняются, из благожелательных превращаясь в ужасающие.

— Прошу вас, не вставайте с мест! Боюсь, я должен вам сообщить, что призраки не всегда подчиняются братьям Вольфсон! Они сейчас не подчиняются нашим приказам! Будьте настороже, я не знаю, что произойдет дальше!

Воздух как будто густеет от возбуждения и страха. А потом изображение на стене внезапно меняется. Призраки сжимаются, уменьшаясь, тают… и вот уже мы видим только очаровательного малыша, держащего в руке цветок. По холлу прокатывается облегченный смех.

— Ну и ну, — посмеивается мадемуазель Лефарж.

И только в этот момент я замечаю, что стул мисс Мак-Клити пуст. Уж конечно, ее не напугало представление магического фонаря, она вообще ничего не боится.

Я оглядываюсь и замечаю, как она быстро выходит из зала.

— Джемма, — шепчет Фелисити, — куда это ты собралась?

— В дамскую комнату, если кто-нибудь спросит.

Мисс Мак-Клити выходит в какую-то длинную комнату и ныряет за занавес, который скрывает винтовую лестницу. Я, сдерживая дыхание, следую за ней на некотором расстоянии. Когда я дохожу до основания лестницы, я пугаюсь, что потеряла учительницу. Но вскоре до меня доносятся ее шаги. Изо всех сил стараясь двигаться как можно тише, я иду дальше. Похоже, мы очутились в коридоре под холлом, потому что я слышу над головой шорох и гул.

Мисс Мак-Клити входит в большую, тускло освещенную комнату, в которой нагромождено множество разнообразных вещей — статуи, экзотические наряды, магические аппараты, афиша представления братьев Вольфсон с написанным поперек нее словом: «Мерзавцы!» Я прячусь за пышным бюстом какой-то египетской богини, играющей львиной головой.

Мисс Мак-Клити спорит с кем-то, скрывающимся в тени:

— Вы мне солгали! А я не слишком церемонюсь со лжецами. Все это совсем не игра! Я спасла вам жизнь. Вы в долгу передо мной. Или вы забыли уже?

Я не слышу ответа и не могу больше ничего увидеть, не выдав себя.

— С этого момента я должна знать абсолютно все! — командным тоном произносит мисс Мак-Клити. — Не думаю, что мне нужно вам напоминать о том, что они убили бы вас на месте, если бы узнали, что вы сейчас здесь, со мной. И если вам хочется их спасти, вы должны слушаться меня. Это единственный способ.

Она отводит упавшие на лицо волосы и немного суетливо поправляет брошь у горла.

— Я двадцать пять лет хранила преданность делу! И не собираюсь все терять из-за каких-то Ракшана или шестнадцатилетней девчонки! Ладно, идите, пока вас не заметили.

Фигура, скрытая в темноте, исчезает. Я приседаю за статуей, и мисс Мак-Клити быстро уходит той же дорогой, которой пришла сюда. Я жду, пока затихнет последний отзвук ее шагов, и только потом возвращаюсь в холл, где публика восхищается веселым зрелищем играющей собаки и клоуна, жонглирующего шарами.

Я бросаю осторожный взгляд на мисс Мак-Клити. И радость от того, что я сумела ее выследить, сменяется тревогой. С кем она могла говорить? Был ли это Фоулсон? Или это ее шпион в братстве Ракшана? Она сказала: «Вы мне солгали». Солгали о чем? И кого они предполагают спасти?

Наконец мистер Вольфсон гасит лампу в волшебном фонаре. Холл снова освещен, а призрачные картины на стене растаяли без следа. Но призраков внутри меня не прогнать вот так же легко.

— Благодарю вас за столь любезное внимание, леди и джентльмены! — гудит мистер Вольфсон. — Все эти картины — своего рода чары, но это всего лишь иллюзии, сны, рожденные газом и светом. Наши добрые гости, Маскелини и Кук, считают своим долгом всегда разъяснять, как действуют мошенники, с которыми мы сталкиваемся. И я хотел бы вам посоветовать всегда быть внимательными и не поддаваться на разного рода фокусы и не принимать обман за истину. Мы даем второе представление в восемь вечера сегодня, а завтра — в три и в восемь. И мы желаем всем вам хорошо провести сегодняшний день!

Мы наконец выходим из холла вместе с толпой взволнованных людей, которые направляются к лоткам и киоскам, чтобы купить разные сувениры. Я стараюсь держаться на безопасном расстоянии от мисс Мак-Клити.

— Куда ты ходила, Джемма? — спрашивает Фелисити.

— Я следила за Мак-Клити. Она тайком встречалась с кем-то.

— С кем? — спрашивает Энн.

Я оглядываюсь, но мисс Мак-Клити погружена в беседу с мадемуазель Лефарж и инспектором Кентом.

— Я не могла рассмотреть, кто это был. Возможно, кто-то из братства Ракшана или из Ордена, — отвечаю я и рассказываю подругам обо всем.

На улице мы попадаем в безумную мешанину людей и экипажей, здесь сумрачно и суетливо. В программке обещано, что к пяти будут поданы кареты, однако людей слишком много, а экипажей мало, и нам приходится ждать целую вечность.

— Отлично, — говорит наконец инспектор Кент. — Посмотрим, что тут может сделать закон.

Он решительно направляется к человеку, руководящему кебами.

— Извините, что мне приходится бросать вас, мадемуазель Лефарж, — говорит мисс Мак-Клити. — Вы уверены, что в одиночку справитесь с нашими девушками?

— Разумеется, — отвечает мадемуазель Лефарж, похлопывая Мак-Клити по руке.

— Мисс Мак-Клити, вы нас покидаете? — любопытствует Фелисити.

— Да, я сегодня вечером ужинаю с другом, — отвечает наша учительница.

— А что это за друг? — спрашивает Фелисити, наплевав на все правила приличия.

— Однако, мисс Уортингтон, это совершенно не ваше дело, не так ли? — бранит ее мадемуазель Лефарж, и Фелисити умолкает.

Мисс Мак-Клити не удостаивает ее ответом.

— Уверена, вы не доставите мадемуазель Лефарж никаких неприятностей, леди, — говорит она. — Увидимся завтра.

— Вот не думала, что у мисс Мак-Клити есть хоть какие-то друзья, — бормочет Энн, когда Мак-Клити отходит от нас.

Я тоже не думала, но мисс Мак-Клити этим вечером преподносит сюрприз за сюрпризом.

Лондонский туман окутывает нас. Фигуры людей сначала возникают из него как призраки, как часть самого тумана, и лишь потом обретают материальные формы — цилиндры, пальто, чепчики… и это производит такое же жуткое впечатление, как самые страшные картины волшебного фонаря братьев Вольфсон.

Энн, Фелисити и мадемуазель Лефарж отвлеклись, увидев мистера Пинкни — это человек-оркестр, — и смотрят, как он извлекает звуки из инструментов, а его губы изображают барабанную дробь.

Из тумана появляется доктор Ван Риппль, он идет быстро, прихрамывая, опираясь на трость. И налетает на какого-то джентльмена.

— Ох, прошу прощения, сэр! Это все моя нога и сырость!

— Ничего страшного, — отвечает прохожий.

Когда он помогает доктору Ван Рипплю восстановить равновесие, я вижу, как рука мага ныряет в карман доброго джентльмена и вытаскивает оттуда золотые часы.

Вот уж воистину мастер иллюзий… Мастер-карманник, точнее говоря.

— Ох, виноват, виноват… — бормочет он, и леди и джентльмены в нарядной одежде уступают ему дорогу.

А я, наоборот, преграждаю ее. Он вскидывает на меня изумленный взгляд.

— Вам понравилось представление, дорогая?

— О каком именно представлении вы говорите, сэр? — сладким голосом интересуюсь я. — Братьев Вольфсон? Или о том, которому я только что стала свидетельницей, когда вы украли часы у вон того джентльмена?

— Это какая-то ошибка, — возражает доктор Ван Риппль, но его глаза расширяются от страха.

— Я никому не скажу, — заверяю его я. — Но в благодарность я кое-чего от вас ожидаю. Когда мадемуазель Лефарж упомянула о школе Спенс, вы побледнели. Почему?

— Послушайте, мне действительно нужно идти…

— Или мне позвать констебля?

Доктор Ван Риппль сердито таращится на меня.

— Моя ассистентка посещала Академию Спенс.

— Она была ученицей в школе Спенс?

— Так она говорила.

Я всматриваюсь в его лицо.

— Откуда мне знать, что вы говорите правду?

Он прижимает руку к сердцу.

— Клянусь моей репутацией джентльмена…

Я перебиваю его.

— Уверена, ваша репутация джентльмена под большим вопросом, сэр.

Он смотрит мне в глаза.

— В таком случае — клянусь своей репутацией мага. Клянусь, это действительно правда.

Подъезжает наш кеб.

— Девушки, идемте! — зовет мадемуазель Лефарж.

— Лучше не заставляйте их ждать, — говорит доктор Ван Риппль, пряча поглубже в карман украденные часы.

Могу ли я доверять слову вора?

— Доктор Ван Риппль, — начинаю я, но он отталкивает меня с дороги тростью. — Подождите, сэр, я всего лишь хочу узнать ее имя, и ничего больше, и после этого оставлю вас в покое. Обещаю.

Видя, что я не намерена отступать, он вздыхает.

— Хорошо. Ее звали Мина. Мисс Вильгельмина Вьятт.

Мина, мисс Вильгельмина Вьятт, автор «Истории тайных обществ» и леди из моего видения, училась в школе Спенс, и ее сестра предала несчастную.

Как только мадемуазель Лефарж погружается в дремоту, мы с подругами начинаем чуть слышно болтать.

— Вильгельмина Вьятт! Подумать только, у нас есть ее книга… и все эти опасные тайны — в наших руках! — выпаливает Энн.

— Но мы прочитали книгу, — напоминаю я. — Что же мы пропустили? Там ведь нет ничего опасного.

— Кроме опасности заснуть, — зевает Фелисити.

— Мы узнали кое-что существенное об Ордене, — возражает Энн, защищаясь. — И без этой книги, Джемма, ты никогда бы не смогла отыскать Цирцею.

И это безусловно верно. Ведь из книги мы узнали, что члены Ордена имели обыкновение скрываться за анаграммами собственных имен, и имя Эстер Аса Мур, имя нашей доверенной учительницы, оказалось анаграммой имени Сары Риз-Тоом.

Фелисити барабанит пальцами по сиденью.

— Есть кое-что, связанное с этой книгой, что постоянно меня тревожило. С какой целью мисс Мак-Клити купила ее? Если она — член Ордена, зачем бы ей покупать книгу об Ордене?

В дни рождественских каникул мы проследили за мисс Мак-Клити и обнаружили, что она зашла в книжную лавку «Золотой рассвет», на Стрэнд-стрит. Она купила эту книгу, и мы сделали то же самое, но до этого момента я рассматривала этот поступок как одну из ее странностей. Я не задумывалась о том, что у нее могли быть более серьезные, а возможно, и более опасные причины такой покупки.

— Я однажды видела Мак-Клити в видении, мельком, — напоминаю я подругам. — Она может быть той самой сестрой, о которой упоминал доктор Ван Риппль.

— Да, но ты говорила, что видела лишь ее лицо, — возражает Фелисити. — Ты ведь не видела их вместе.

Снаружи все еще голые ветви задевают крышу экипажа. У ночи есть когти, но мы ускользаем от них, катя к школе Спенс, и вот она наконец показывается вдали. Освещенное яркими огнями поместье сияет в закопченной ночи. Темным остается только восточное крыло. Облака разбегаются; в прореху выглядывает луна. На крыше школы восседают злобно ухмыляющиеся горгульи, их высоко вскинутые крылья в лунном свете бросают длинные тени. Каменные бестии выглядят напряженными, готовыми к прыжку. И я вспоминаю леденящую кровь галлюцинацию, которая случилась со мной в тот день, когда мы ехали с Фелисити, — пасть твари разевается, видны сверкающие острые зубы, тонкая струйка крови… и я вынуждена отвернуться.

— Ну, я все же полагаю, что, если в книге есть какая-то великая тайна, мы бы уже до нее докопались, — настаиваю я.

Энн смотрит в звездное небо.

— Может быть, мы просто не знаем, где искать?

Часом позже мы сидим в комнате Фелисити с «Историей тайных обществ» и пытаемся читать при слабом свете единственной свечи.

— Ищите что-нибудь, что может быть так или иначе связано с этим Деревом Всех Душ, — говорю я подругам. — Может быть, мы как раз потому и пропустили это в первый раз, что для нас оно не имело смысла.

Мы читаем страницу за страницей, пока слова не начинают сливаться в мутные пятна перед глазами. Мы по очереди читаем вслух. Все подряд: главы о друидах, о гностиках, ведьмах и язычестве, рассматриваем редкие иллюстрации, которые ничегошеньки нам не дают. Мы снова читаем главы об Ордене и братстве Ракшана и не находим новых фактов, вообще ничего интересного. В книге нет ни единого слова о Дереве Всех Душ.

Мы переворачиваем очередную страницу, на ней — иллюстрация с изображением какой-то башни. Я читаю вслух:

— Холмы Гластонбери. Стоунхендж. Великие пирамиды и великий сфинкс в Гизе. Все эти места считаются пропитанными магией, которая рождается в те моменты, когда Земля и планеты выстраиваются в одну линию, — читаю я, с трудом сдерживая зевоту. — Священные точки Земли отмечены разными способами — это могут быть церкви, кладбища, каменные круги, замки и прочее. И великие жрицы, почтенные друиды, мудрые язычники верили, что именно туда приходят духи…

— Джемма, да ничего там больше нет, — стонет Фелисити.

Она опустила руки и голову на спинку кровати, как скучающее дитя.

— Нельзя ли нам отправиться в сферы? Пиппа ждет.

— В книге пятьсот страниц, — поддерживает ее Энн. — И у нас еще вся ночь впереди, а мне тоже хочется поиграть в магию.

— Вы правы, — говорю я, закрывая том. — В сферы!

 

Глава 29

Теперь, когда мисс Мак-Клити вернулась, она не тратит зря время на заигрывания с нами. И при каждой возможности взмахивает кнутом. Есть правильный и ошибочный способы сделать то или иное, но, судя по всему, правильным способом всегда является способ мисс Мак-Клити. Но, несмотря на ее железную волю, мы радуемся, что она большой любитель пеших прогулок, и как только дни становятся теплее, мы с благодарностью присоединяемся к ней, чтобы сбежать от школьной духоты.

— Уверена, сегодня мы можем заняться эскизами на свежем воздухе, — заявляет она.

Поскольку день чудесный, новость приветствуется с искренним энтузиазмом. Мы надеваем чепчики, чтобы защитить нежную кожу от угрозы веснушек, хотя, конечно, для меня это вопрос спорный. Я вспоминаю прекрасные, жаркие дни в Индии, когда я бегала босиком по потрескавшейся земле и солнце оставляло на коже воспоминания в виде множества маленьких коричневых пятнышек, как будто сами боги бросили на мои щеки и нос горсточку песка.

— Солнце тебя благословило, — обычно приговаривала Сарита. — Посмотри, оно оставило на твоем лице следы своих поцелуев, чтобы все это видели и завидовали.

— Тебя солнце любит больше, — говорила я, поглаживая ее высохшие руки цвета старой тыквенной бутыли, и она смеялась.

Но здесь не Индия, и за веснушки нас не похвалят. Здесь солнцу не позволено показывать свою любовь.

Мисс Мак-Клити ведет нас по грязной траве, от которой готовы развалиться ботинки.

— Куда мы идем? — ворчит Элизабет, она тащится позади всех.

— Мисс Мак-Клити, а далеко нам еще идти? — спрашивает Сесили.

— Прогулка пойдет вам на пользу, мисс Темпл, — отвечает мисс Мак-Клити. — И я не желаю больше слышать жалоб.

— Я и не жаловалась, — фыркает Сесили, но никто ее не поддерживает.

Если бы объявили чемпионат по нытью, Сесили без труда выиграла бы все призы.

Мисс Мак-Клити ведет нас через лес, мимо озера, где отражается серое небо, и дальше по узкой неровной тропе, которую мы прежде и не видели. Тропа извивается между деревьями и выводит нас к какому-то холму. На вершине холма виднеется маленькое кладбище, и именно туда направляется мисс Мак-Клити. Она расстилает покрывало между надгробными камнями и ставит на него корзину для пикника.

Элизабет кутается в плащ.

— Зачем мы пришли в такое ужасное место, мисс Мак-Клити?

— Чтобы лишний раз вспомнить о том, что жизнь коротка, мисс Пул, — говорит учительница, встречаясь со мной взглядом. — И еще здесь отличное место для пикника. Кто хочет пирога и лимонада?

Она широким жестом открывает корзину, и аромат сочного пирога с яблоками, испеченного Бригид, плывет в воздухе. Толстые ломти лакомства тут же оказываются у всех в руках. Льется лимонад. Мы неторопливо, с ленцой, рисуем и едим. Мисс Мак-Клити пьет лимонад маленькими глотками. Она смотрит на раскинувшиеся перед нами зеленые холмы, редкие группы деревьев, похожие на клочки волос на лысой мужской голове.

— В этих краях есть нечто особенное.

— Здесь чудесно, — соглашается Энн.

— Но очень грязно, — бурчит Сесили с набитым ртом. — Не то что в Брайтоне.

Я представляю, как она начищает приз, полученный за нытье.

Энн решается заговорить.

— Бригид рассказывала, что по этим холмам, возможно, проходил сам Иисус со своим двоюродным братом Иосифом, и еще эти места притягивали гностиков.

— Кто такие гностики? — хихикает Элизабет.

— Это мистическая секта ранних христиан, но вообще-то они были скорее язычниками, чем настоящими христианами, — поясняет мисс Мак-Клити. — Я тоже слышала эту историю, мисс Брэдшоу. Многие британцы верят, что именно в этих краях стоял Камелот и что Мерлин выбрал это место потому, что здешние земли содержат в себе особую магию.

— Как это земля может содержать в себе магию? — интересуется Фелисити.

Ее рот при этом чересчур набит, и Мак-Клити бросает на нее укоризненный взгляд.

— Мисс Уортингтон, мы не дикари, помните об этом, — выговаривает она моей подруге и протягивает ей салфетку. — Многие в древности верили, что существуют такие места, которые содержат в себе необычайную силу. И именно поэтому они поклонялись этим краям.

— Значит ли это, что если я встану в центре Стоунхенджа, я могу стать такой же могущественной, как король Артур? — со смехом говорит Сесили.

— Нет, я не думаю, что такие места делятся силой со всеми без разбора; скорее они незаметно направляют тех, кто обладает пониманием, — подчеркнуто произносит мисс Мак-Клити. — Ведь когда мы читаем о магии в разных волшебных историях, сказках или мифах, мы снова и снова натыкаемся на мысль, что во всем этом существуют строгие законы, которые необходимо соблюдать, иначе воцарится хаос. Посмотрите вон туда. Что вы видите?

Мисс Мак-Клити машет рукой в сторону зеленого горизонта.

— Холмы, — отвечает Энн. — Дороги.

— Цветы и кусты, — добавляет Сесили.

И смотрит на мисс Мак-Клити так, будто ждет награды за правильный ответ.

— Все, что вы видите, и есть доказательство. Доказательство того, что человек может завоевать природу, что хаос возможно отогнать. Вы видите свидетельство важности порядка, закона. Они необходимы ради обуздания хаоса. И если мы замечаем его в себе, мы должны вырвать его с корнем и заменить твердой дисциплиной.

Но можно ли действительно вот так легко справиться с хаосом? Если бы это было так, я сумела бы заменить безумную путаницу в душе на нечто аккуратное и приглаженное, и меня не мучила бы эта мешанина желаний, и потребностей, и дурных предчувствий, которые вечно заставляют меня думать, что я никогда не впишусь в общий порядок вещей.

— Но разве многие сады не прекрасны именно потому, что они несовершенны? — спрашиваю я у мисс Мак-Клити. — Разве странные, новые цветы, выросшие по ошибке или по чистой случайности, не доставляют такое же удовольствие, как те, что посажены по плану и отлично ухожены?

Элизабет поджимает губы.

— Мы говорим об искусстве?

Мисс Мак-Клити широко улыбается.

— Ах, это прекрасный переход к нашей теме. Взгляните на произведения великих мастеров, и вы увидите, что их работы созданы в соответствии со строгими правилами: мы видим в них четкую схему линий, света и цвета. — Она смотрит мне в глаза так, словно готовится объявить шах и мат. — Искусство невозможно создать вне порядка.

— А что вы тогда скажете о парижских импрессионистах? Судя по всему, в движениях их кисти порядка не слишком много, — говорит Фелисити, облизывая с пальцев крошки пирога.

— Всегда существуют бунтовщики и радикалы, — пожимает плечами мисс Мак-Клити. — Те, кто живет на окраине общества. Но что они дают этому самому обществу? Они получают от общества что хотят, но совершенно не думают о цене полученного. Нет. Я готова доказать, что преданные, трудолюбивые люди, которые подавляют собственные эгоистические желания ради пользы всех, и есть костяк, опора мира. Что, если нам всем вдруг вздумается отказаться от правил и жить свободно, бездумно, ни о чем не заботясь? Наша цивилизация просто рухнет. Есть своя радость в долге, есть чувство безопасности, которое рождается от того, что человек осознает свое место. Это и есть английский образ жизни. И другого быть не может.

— Вы совершенно правы, мисс Мак-Клити, — заявляет Сесили.

Но чего еще ожидать от нее?

Я понимаю, что дискуссия на этом должна закончиться, но не могу этого допустить.

— Однако без бунтовщиков и радикалов не было бы и перемен, не было бы борьбы. И не было бы прогресса.

Мисс Мак-Клити задумчиво качает головой.

— Настоящий прогресс может случаться только тогда, когда обеспечена безопасность.

— А что, если эта безопасность… всего лишь иллюзия? — говорю я, думая вслух. — Что, если это нечто такое, чего вообще не существует?

— Тогда мы погибнем. Воцарится хаос.

Мисс Мак-Клити сжимает в руке то, что осталось от кусочка ее пирога, и лакомство рассыпается в крошки.

Я откусываю от своего куска.

— А что, если это станет началом чего-то нового? Что, если миновав его, мы станем свободны?

— Вы бы не отказались от такой возможности, мисс Дойл?

Мисс Мак-Клити пристально смотрит мне в глаза, и я наконец вынуждена отвести взгляд.

— О чем вообще мы говорим? — кудахчет Элизабет.

— Мисс Мак-Клити, земля такая жесткая! — ноет Марта. — Мы не могли бы уже вернуться в школу?

— Да, отлично. Мисс Уортингтон, я оставляю вас за старшую. Девушки, слушайтесь ее.

Мисс Мак-Клити аккуратно стряхивает крошки с рук на салфетку и сворачивает ее.

— Порядок. Вот где ключ. Мисс Дойл, останьтесь, мне понадобится ваша помощь, чтобы все уложить.

Мы с Фелисити переглядываемся. Она проводит пальцем по горлу, как будто взмахивает кинжалом. Надо будет сказать ей позже, что этот жест мне весьма понравился. Мисс Мак-Клити берет букетик полевых цветов и кивком предлагает мне следовать за ней в глубь кладбища. На самую вершину холма ведет крутая тропинка. Ветер здесь дует нещадно. Он вырывает несколько прядей из прически мисс Мак-Клити, и они полощутся над ее лицом, немного смягчая суровое выражение. Отсюда, сверху, я вижу, как девушки веселой цепочкой идут между деревьями, и замыкает шествие Энн. Вдали вырастает из земли здание школы Спенс, так, словно оно — естественная часть ландшафта, как будто оно вечно стояло здесь, вместе с деревьями и кустами или далекой Темзой.

Мисс Мак-Клити кладет цветы к основанию простого надгробного камня. «Евгения Спенс, любимая сестра. 6 мая 1812 года — 21 июня 1871 года».

— Я не знала, что здесь могила миссис Спенс.

— Она хотела, чтобы все было очень просто, без пышных церемоний.

— Какой она была? — спрашиваю я.

— Евгения? У нее был острый ум и большой магический дар. В свое время она была одной из самых могущественных жриц Ордена. Добрая, но твердая. Она верила, что необходимо всегда следовать правилам, без исключений, потому что любое отклонение может привести к несчастьям. Эта школа была делом всей ее жизни. Я очень многому у нее научилась. Она была моей наставницей. Я очень ее любила.

Она вытирает руки, на которых остались крошки земли и листьев от цветов, и надевает перчатки.

— Я очень сочувствую вашей потере, — говорю я. — Мне жаль, что моя мать…

Мисс Мак-Клити быстро застегивает пуговки плаща.

— Ее убил хаос, мисс Дойл. Две девушки нарушили правила, и это привело к гибели нашей любимой учительницы. Помните об этом.

Я вспыхиваю от стыда, и мой румянец не остается незамеченным.

— Мне очень жаль, — говорит мисс Мак-Клити. — Для меня все это было слишком тяжело. И признаю, когда я узнала, что именно дочь Мэри заново нашла ключ к сферам, я была расстроена и разочарована. Ведь та самая особа, чья выходка привела к смерти Евгении, сумела родить нашу спасительницу… Похоже, судьба жестоко над нами подшутила.

— Я не так уж плоха, — возражаю я.

— Одно дело — готовиться к величию. И совсем другое — выдержать его, когда оно на вас свалится. Боюсь, что кровь вашей матери может привести вас к опасному выбору…

Она смотрит на школу, где рабочие стучат молотками, восстанавливая погибшее восточное крыло.

— А вы все еще не в состоянии войти в сферы или восстановить магию Храма?

— Боюсь, нет.

Я рассматриваю надгробие Евгении Спенс, надеясь, что мисс Мак-Клити не заметит, как порозовели мои щеки от произнесенной лжи.

— Интересно, почему мне так трудно в это поверить? — говорит она.

— А нет ли какого-то другого пути в сферы? — спрашиваю я, меняя тему.

— Никто такого пути не знает, — отвечает мисс Мак-Клити.

Она проводит рукой по моим волосам, заправляет за ухо выбившуюся прядь.

— Мы должны быть терпеливыми. Я уверена, ваша сила вернется.

— Если только сферы не откажутся позволить мне продолжить, — напоминаю я.

Она усмехается.

— В этом я весьма сомневаюсь, мисс Дойл. Идемте, надо еще собрать все.

Она идет обратно к месту пикника, и я тащусь за ней.

Я высвобождаю прядь, так аккуратно подобранную мисс Мак-Клити; локон трепещет на ветру.

— Мисс Мак-Клити, но если магия вновь разгорится во мне… и если я снова смогу проникать в сферы… согласится ли Орден заключить союз с племенами, живущими там?

Глаза Мак-Клити вспыхивают.

— Вы что имеете в виду? Объединиться с теми, кто многие века старался нас уничтожить?

— Но если все стало по-другому…

— Нет, мисс Дойл. Некоторые вещи никогда не изменятся. Нас преследовали за нашу веру и нашу силу и в сферах, и вне их. Но мы не сдадимся так легко. Наша миссия — привязать магию к Храму, восстановить руны, вернуть сферы на тот путь, которым они шли до той ужасной трагедии, уничтожившей нашу безопасность.

— Но была ли она на самом деле, эта безопасность? Что-то непохоже.

— Конечно, была. И жителям сфер и нашего мира снова ничто не будет грозить, когда все вернется на прежнюю дорогу.

— Но мы не можем идти назад. Мы можем идти только вперед, — говорю я, сама удивляясь, что повторяю слова мисс Мур.

Мисс Мак-Клити резко смеется.

— И как только могло дойти до такого? Ваша мать едва не уничтожила всех нас, а теперь еще вы готовы забить последний гвоздь в крышку гроба! Помогите-ка мне с этой корзиной, пожалуйста.

Когда я передаю ей стакан для лимонада, наши руки сталкиваются и стакан падает и разлетается на такие мелкие осколки, которые уже невозможно собрать в единое целое.

— Ох, извините, — говорю я, собирая осколки в кучку.

— Вы умудряетесь устроить беспорядок даже в простейших вещах, мисс Дойл. Оставьте. Я сама все сделаю.

Я отхожу в сторону, пробираясь между древними надгробиями, на которых написаны имена тех, кого любили только тогда, когда они были живы.

Когда я возвращаюсь, у восточного крыла разгорается бунт. Фелисити подбегает ко мне и тащит к группе девушек, наблюдающих за всем из-под укрытия деревьев. Мужчины бросили работу. Они собрались вместе, шляпы сдвинуты на затылки, руки сложены на груди, а мистер Миллер, налившись кровью, кричит на них.

— Я здесь мастер, и я вам говорю — заканчивайте работу, или никто не получит денег! Быстро беритесь за дело!

Мужчины переминаются с ноги на ногу. Поправляют шляпы. Один сплевывает на траву. Потом высокий рабочий, с телосложением, как у боксера, выходит вперед. И тревожно оглядывается на товарищей.

— Нехорошо это, сэр.

Мистер Миллер подносит руку к уху и хмурится.

— Что ты говоришь?

— Нам тут кое-что рассказали. Неладно с этим местом.

— Все будет ладно, когда ты положишь денежки в карман! — кричит мистер Миллер.

— Да ведь Тэмбли-то пропал! И Джонни отошел вчера вечером и так и не вернулся, — громко говорит другой рабочий, он скорее напуган, чем рассержен. — Они просто встали и ушли, не говоря ни слова, и неужели вам не кажется, что это уж очень странно?

— Похоже, эта болтовня их перепугала. И скатертью дорога! Трусы! Если меня спросите, так нам надо очистить лес от этих грязных цыган. Я бы не удивился, если бы все это было их рук делом. Являются в нашу страну и пытаются отбить работу у честных англичан! Неужто мы позволим им тут все проклинать и колдовать и даже не станем бороться?

— Ваши мужчины пьяницы. Вот и все проклятие.

По склону холма спускается Итал, за ним идут с десяток цыган, и среди них — Картик. Сердце у меня бьется быстрее. Цыгане превосходят числом рабочих мистера Миллера.

Мастер бежит навстречу цыганам. Он наносит Италу удар, но тот уклоняется, как опытный боксер. Мужчины сцепляются в драке, а зрители с обеих сторон их подстрекают. Итал сильно бьет мистера Миллера в челюсть. Тот падает на землю. Картик протягивает руку к кинжалу, спрятанному в башмаке.

— Эй вы, там! Прекратите безобразие! — пронзительно кричит Бригид.

Школа опустела, ученицы выбежали посмотреть на схватку мужчин. А она продолжается.

— Почему это у вас никто не пропал? — кричит рабочий.

— Это не доказательство! — отвечает Итал, взмахивая кулаком.

— Для меня — доказательство! — ревет другой рабочий.

Он прыгает на спину Итала, вцепляется в его рубашку, как дикий зверь. Картик пытается его оттащить. Мужчина разворачивается и стремительно бросается на него, ноги у Картика подгибаются, он теряет равновесие. И вот уже вся лужайка превращается в безумный хаос.

— Разве это не возбуждает? — говорит Фелисити, ее глаза полыхают огнем.

Появляется миссис Найтуинг. Она шагает через лужайку, как сама королева Виктория, проводящая смотр своей гвардии.

— Это никуда не годится, мистер Миллер! Они должны немедленно прекратить!

На открытое место, пошатываясь, выходит мать Елена. Она призывает цыган остановиться. Она слаба, ей приходится прислониться к дереву.

— Это же то самое место! Оно забрало мою Каролину! Позовите Евгению… попросите ее остановить их…

Суматоха прекращается. Вперед выходит Картик. На нижней губе — свежая царапина.

— Если мы объединим наши силы, у нас будет больше шансов поймать того, кто устраивает тут неприятности. Мы могли бы стоять на страже, пока вы спите…

— Позволить таким, как вы, стоять на страже? Мы, пожалуй, проснемся с пустыми карманами, а может, и с перерезанными горлами! — кричит кто-то из рабочих.

Снова все оглушительно вопят, звучат угрозы, вот-вот готова разразиться новая драка.

Миссис Найтуинг решительно подходит к скандалистам.

— Джентльмены! К предложению стоит прислушаться. Цыгане будут стоять на страже по вечерам, чтобы вы смогли нормально отдохнуть.

— Не хочу я, чтоб они сторожили нас! — говорит мистер Миллер.

— Но мы все равно сторожить будем, — возражает Итал. — Ради собственной безопасности.

— Ну что за безобразие! — неодобрительно произносит миссис Найтуинг. — Девушки! Вы что, так и будете стоять тут, разинув рты, как гуси? Немедленно всем вернуться в школу!

Я прохожу мимо Картика, старательно глядя на других девушек. «Только не смотри на него, Джемма. Он не ответил на твой зов. Просто иди».

Я умудряюсь добраться до входа в школу и лишь тогда позволяю себе оглянуться — и вижу, что Картик провожает меня взглядом.

— Письма! Письма! — возвещает Бригид, входя с еженедельной порцией почты, которую она только что доставила из деревни.

Занятия тут же забыты, мы все толпимся вокруг нее, протягивая руки в желании получить весточку из дома. Самые младшие пищат и хлюпают носами над материнскими посланиями, они так тоскуют по дому… Но мы, старшие, горим желанием узнать новые сплетни.

— Ага! — восклицает Фелисити, взмахивая каким-то приглашением. — Вот это новость!

— «Вас сердечно приглашают на турецкий бал в честь мисс Фелисити Уортингтон, в доме лорда и леди Маркхэм, в восемь вечера», — читаю я вслух. — Ох, Фелисити, как это замечательно!

Она прижимает приглашение к груди.

— Я уже почти чувствую вкус свободы! А ты что получила, Джемма?

Я смотрю на обратный адрес.

— Это письмо от бабушки, — говорю я и засовываю конверт в книгу.

Фелисити вскидывает брови.

— А почему ты его не открываешь?

— Открою, — отвечаю я. — Попозже.

Письма получили все, кроме Энн. Каждый раз, когда доставляют почту, для нее истинное горе оставаться ни с чем; ни единая душа не трудится написать ей и сказать, что по ней скучают.

Бригид держит еще один конверт; она подносит его поближе к свету и хмурится.

— Ох, этот человек, похоже, свихнулся. Это вообще не к нам… Мисс Нэн Уошбрэд. Нет здесь никакой Нэн Уошбрэд.

Энн чуть ли не прыгает к конверту.

— Можно посмотреть?

Бригид отводит руку.

— Нет-нет. Это уж пусть миссис Найтуинг решает, что с ним делать.

Мы беспомощно смотрим, как Бригид кладет письмо мисс Тримбл в стопку корреспонденции для нашей директрисы и аккуратно прячет все в карман фартука.

— Энн, а как Бригид передает письма Найтуинг? — спрашиваю я.

— Кладет на стол в ее кабинете, — отвечает Энн, судорожно сглатывая. — Наверху.

Обстоятельства вынуждают нас ждать до вечерней молитвы, и только тогда мы можем попытаться добыть письмо. Пока остальные девушки собирают шали и молитвенники, мы ускользаем и пробираемся в кабинет миссис Найтуинг. Это старая чопорная комната, как раз под стать темным платьям директрисы, давно вышедшим из моды.

— Давайте-ка побыстрее.

Мы открываем ящики письменного стола в поисках письма. Я заглядываю в маленький шкаф. Полки уставлены рядами книг: мисс Мейбл Коллинз, миссис Форрестер… «Честь Тикси», «Истинная любовь», «Преступление слепой Элси», «Награда за ожидание»…

— Вы просто не поверите, что я тут нашла, — говорю я, хихикая. — Любовные романы! Можете такое вообразить?

— Джемма, ну что ты в самом деле! — сердится Фелисити, стоящая у двери на страже. — У нас есть дело и поважнее.

Смутившись, я собираюсь закрыть шкаф, но тут замечаю какое-то письмо; на нем стоит почтовый штамп 1893 года. Оно слишком старое, чтобы быть тем, которое нам нужно. Однако почерк кажется мне странно знакомым. Я переворачиваю конверт — и вижу сломанную восковую печать с изображением глаза и полумесяца, а потом достаю листок из конверта. Никаких приветствий в начале письма нет.

Ты проигнорировала мои предупреждения. Если ты будешь настаивать на своем плане, я разоблачу тебя…

— Нашла! — вскрикивает Энн.

— Кто-то поднимается по лестнице! — громко шепчет Фелисити, в голосе слышится паника.

Я торопливо кладу все на место и закрываю дверцы шкафа. Энн хватает свое письмо, и мы быстро уходим по коридору.

У обитой толстым сукном двери нас встречает хмурая Бригид.

— Вы прекрасно знаете, что вам нельзя заходить на учительскую половину!

— Нам показалось, что мы слышали какой-то шум, — легко врет Фелисити.

— Да, и мы ужасно испугались! — добавляет Энн.

Бригид всматривается в коридор с подозрением и тревогой.

— Я лучше позову миссис Найтуинг, и…

— Нет! — одновременно произносим мы.

— В этом нет необходимости, — говорю я. — Мы там просто ежика видели.

— Ежа? — бледнеет Бригид. — Пойду за метлой! Он не будет тут вонять в моем доме!

— Но это был всего лишь призрак, Бригид! — говорю я ей вслед. — Думаю, это был даже французский ежик.

— Французский ежик? — повторяет Фелисити с озадаченным видом.

— Oui, — киваю я.

Энн прижимает письмо к груди.

— Мы нашли то, что искали. Идемте. Я хочу узнать свою судьбу.

Мы спешим к церкви. День еще не закончился, но солнце быстро катится к горизонту.

— И что там говорится?

Фелисити пытается заглянуть в письмо, но Энн не готова показать его нам.

— Энн! — восклицаем мы с Фелисити.

— Хорошо, хорошо.

Энн протягивает нам письмо, и мы жадно вырываем его из ее рук.

— Читайте вслух. Я хочу знать, что мне все это не снится!

— «Моя дорогая мисс Уошбрэд, — в унисон начинаем мы с Фелисити. Энн, закрыв глаза и крепко сжав губы, впитывает каждое слово. — Надеюсь, мое письмо застанет Вас в добром здравии. Я поговорила с мистером Кацем, и он готов предложить Вам встречу в следующий понедельник, в два часа дня. Советую Вам не опаздывать, дорогая, потому что ничто не может так испортить настроения мистера Каца, как отсутствие пунктуальности. Я рекомендовала ему Ваш талант. А Ваша красота сама скажет все за себя. Искренне Ваша, Лили Тримбл».

— Ох, Энн, это же прекрасно! — говорю я, возвращая письмо.

Энн тут же засовывает его за ворот платья, поближе к сердцу.

— Да, да, да, ведь правда?

Радость преображает Энн. Она как будто даже становится выше, переполненная надеждой.

Держась за руки, мы бежим к церкви, а день наконец встает на якорь, погружаясь за край земли, оставляя за собой лишь слабый розовый след.

Одна из младших девочек стоит на кафедре, читая вслух огромную Библию. Девочка совсем юная, ей лет десять, не больше, и она старательно выговаривает слова, отчаянно шепелявя, а мы хихикаем, прикрываясь книгами.

— «И сказал змей жене: нет, вы не умрете…»

— Джемма, — шепчет Энн, — но я не могу отправиться на встречу с мистером Кацем.

— О чем это ты? — бормочу я из-за книги.

На лицо Энн набегает тень, гася ее недавнюю радость.

— Он ведь думает, что я — Нэн Уошбрэд.

— Это всего лишь имя. Лили Тримбл тоже свое сменила.

Сесили шикает на меня, но я изо всех сил делаю вид, что ничего не заметила.

— Но в письме написано: «Ваша красота сама скажет все за себя». Разве ты не понимаешь? Я совсем не та девушка. Одно дело — создать иллюзию, но… но как ее удержать навсегда?

— «Но знает Бог, что в день, когда вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло…»

— Мы будем как боги, — передразнивает шепелявящую девочку Фелисити, и на нашей скамье раздается натужный кашель, которым мы пытаемся прикрыть смех.

Мисс Мак-Клити поворачивает голову и щурится на нас. Мы поднимаем Библии, будто в школе миссионеров. Миссис Найтуинг сидит прямо, глядя вперед, и выражение ее лица такое же непроницаемое, как у сфинкса.

Мои мысли возвращаются к письму, спрятанному в шкафу директрисы. На какие предупреждения могла не обратить внимания миссис Найтуинг? Что за план?..

Внезапно слова Библии сливаются в неясный шум, а мир снова замедляет движение, почти останавливаясь. Девочка, стоящая на кафедре, прекращает мучительное чтение. В церкви становится душно; я потею.

— Энн? Фелисити? — зову я, но они принадлежат другому времени.

Слащавое шипение разносится по церкви.

— Фе-фелисити… — шепчу я, но она не может меня услышать.

Шипение повторяется, на этот раз громче. Справа. Я медленно поворачиваюсь, сердце набирает темп. Взгляд с трудом преодолевает невероятное расстояние от пола до витражного окна, где изображены ангел и горгона.

— Ох, боже…

В панике я шарахаюсь, но путь мне преграждают неподвижные девушки, так что я могу лишь в ужасе смотреть, как оживает витраж. Как на представлении братьев Вольфсон, ангел вдруг шагает ко мне, держа над собой голову горгоны. А потом голова открывает глаза и начинает говорить.

— Опасайся рождения мая… — шипит она.

С громким вскриком я прихожу в себя, и мир обретает естественную скорость. Я свалилась на Энн, а та — на Фелисити, и так далее, как костяшки домино.

— Джемма! — окликает Энн, и только тогда я осознаю, что крепко вцепилась в нее.

— П-прости… — бормочу я, вытирая со лба пот.

— Ух… Вот, возьми. — Фелисити протягивает мне носовой платок.

Взрываются звуком трубы органа, призывая нас к пению, и я надеюсь, что оглушительная музыка помешает услышать, как колотится мое сердце. Звучит гимн, и девичьи голоса взмывают в воздух. Мои губы шевелятся, но петь я не могу.

«Не смотри, не смотри туда…» Но я должна, я должна…

Я очень осторожно кошу глаза вправо, где несколько мгновений назад кровавый трофей ангела прошипел предостережение, которого я не понимаю. Но лицо ангела снова выглядит мирным и спокойным. А глаза горгоны закрыты. Это просто картина на окне, ничего, кроме цветных стекол.

Кровь все еще бурлит, поэтому я устраиваюсь в одиночестве и читаю письмо из дома. Это обычная болтовня бабушки, о том или ином приеме, перечисление всех последних сплетен, но я не слишком всем этим интересуюсь. Правда, я с удивлением читаю, что Саймон Миддлтон спрашивал обо мне, и на мгновение уныние рассеивается, но я тут же становлюсь противна самой себе из-за того, что с такой легкостью позволяю мыслям сосредоточиться на каком-то мужчине; и так же быстро забываю об этом, трижды прочитывая упоминание о Саймоне.

К письму бабушки — дополнение от Тома. Он пишет:

Дорогая Джемма, леди Острый Язычок! Я пишу это по принуждению, потому что иначе бабушка не даст мне покоя. Отлично, я знаю свои братские обязанности. Уверен, у тебя все в порядке. У меня же все просто великолепно, лучше и не бывало. Клуб джентльменов проявляет ко мне повышенный интерес, мне сказали, что я обязательно буду посвящен в их ритуалы еще до того, как закончится сезон. Они настолько любезны, что даже расспрашивают о тебе, хотя я вообразить не могу, почему. Я сказал им, какой ты можешь быть неприятной особой. Так что, как видишь, в конце концов выяснилось, что вы с отцом ошибались насчет меня, и я постараюсь проявить к тебе доброту и даже узнаю тебя на улице и кивну, когда стану пэром. А пока что я свой долг выполнил, так что вправе попрощаться. С любовью — насколько это возможно при твоем дурном характере. Томас.

Я сминаю записку и швыряю ее в огонь. Я отчаянно нуждаюсь в совете — насчет брата, Ордена, Вильгельмины Вьятт, сфер и магии, которая и восхищает, и пугает меня. И я могу обратиться только к одному существу, только она может знать ответы на все вопросы. И я пойду к ней.

 

Глава 30

У ежевичной стены я покидаю подруг. Энн просовывает голову в проход между колючками, разделяющими нас.

— Ты идешь?

— Да, попозже. Мне нужно кое с кем повидаться.

Фелисити переполняется подозрениями.

— И с кем это?

Я драматически вздыхаю.

— Я должна поговорить с Ашей насчет договора между неприкасаемыми и лесным народом. Обсудить кое-что.

— Звучит отчаянно скучно, — заявляет Фелисити. — Что ж, удачи тебе.

Они рука об руку спешат к замку, возвышающемуся над зарослями лозы как костлявый мираж.

Из закопченных чаш по обе стороны ведущей к Храму тропы поднимается разноцветный дым. Обычно он пахнет сладчайшими благовониями, но сегодня я ощущаю что-то другое, острое и неприятное. Хаджины выглядят возбужденными. Они как будто ждут надвигающейся грозы.

— Леди Надежда, — с поклоном произносит Аша.

— Мне необходимо пройти к колодцу вечности, — говорю я, не останавливаясь.

Аша идет за мной по лабиринту коридоров.

— Леди Надежда, мой народ испуган. Лесные люди обвиняют нас в том, что мы втайне вступили в заговор с Орденом…

— А вы вступили? — интересуюсь я.

— Да неужели и ты в это веришь?

Но я вообще не знаю, во что верить. У Ордена есть некий план, и я намерена все узнать о нем. Мы добираемся до Пещеры Вздохов.

— Аша, мне нужно побыть одной.

Она снова кланяется, прикрыв глаза.

— Как пожелаешь, леди Надежда.

Тело Цирцеи плавает под стеклянистой поверхностью. Она кажется невесомой, хотя я ощущаю ее присутствие, и мне от этого так тяжело, что я едва дышу.

— Значит, в конце концов ты вернулась.

«Мне нужна твоя помощь». Как я ни стараюсь, я не в силах выдавить из себя эти слова.

— Что-то назревает, и я хочу знать, что именно!

Ее голос звучит как голос умирающей.

— Ты понимаешь… какова цена… моего совета?

Я нервно сглатываю. Но если уж я начала, повернуть назад невозможно. А если я дам Цирцее магию, которую она так жаждет получить, кто может гарантировать, что она не обратит ее во зло?

— Да. Я понимаю.

— И ты дашь это… по доброй воле?

— А разве у меня есть выбор? — возражаю я и горько смеюсь, отлично понимая, как она откликнется на такие слова. — Да, я понимаю, что выбор есть всегда. Отлично. Я выбираю именно это: я дам тебе то, чего ты хочешь, в обмен на то, что нужно мне.

— Только по твоей доброй воле…

— Да, я дам тебе это по собственному желанию! — огрызаюсь я.

— Тогда подойди ко мне, — шепчет она, и этот шепот — не громче шелеста шелка.

Я подхожу к колодцу, ее тело прижимается снизу к запечатанной воде. И мне нужна вся сила воли, чтобы заглянуть в эти глаза.

— Слушай внимательно, Джемма, — говорит она низким, хриплым шепотом. — И делай в точности то, что я говорю, иначе ты убьешь меня и ничего не узнаешь.

— Я слушаю, — киваю я.

— Положи ладони на поверхность льда и одари его жизнью…

— Но я думала, это убьет…

— Только до тех пор, пока не сломается печать и не очистится вода.

Мои пальцы замирают на краю колодца. «Ну же, Джемма, сделай это…» Я медленно опускаю дрожащие руки и касаюсь поверхности. Ледяная корка тает от прикосновения. Вода проясняется, Цирцея поднимается выше.

— Хорошо, хорошо, — шепчет она. — А теперь положи ладони мне на сердце и дай немножко магии — но только чуть-чуть. Я слишком слаба и не смогу принять больше.

Моя рука погружается в воду и наконец касается мокрой ткани лифа Цирцеи, и я с трудом подавляю крик.

— Давай, — вздыхает она.

Вскоре магия связывает нас невидимой нитью. Я не слышу мыслей Цирцеи, до меня доносится лишь отзвук моих собственных.

— Ну вот, — говорю я, быстро отдергивая руку.

Мисс Мур поднимается выше — и вот она уже мирно плавает на поверхности. На ее щеках и губах появляется легкий розоватый оттенок. Невидящие глаза первый раз моргают. Голос набирает силу.

— Спасибо, Джемма, — негромко произносит она.

— Я сделала то, о чем ты просила. А теперь мне нужны ответы.

— Разумеется.

Я шагаю вокруг колодца, мне не хочется смотреть на Цирцею.

— Что ты имела в виду, когда сказала, что Орден строит заговор против меня? Как мне остановить братьев Ракшана? Что я должна знать о сферах, о существах Зимних земель и о магии? И о Пиппе. Что ты знаешь о…

— Слишком много вопросов, — бормочет она. — Но ответ на них очень прост. Если ты хочешь защититься от Ордена и от Ракшана, ты должна прежде всего как следует заглянуть в себя, Джемма.

— Что ты хочешь этим сказать?

Я осторожно приближаюсь к краю колодца.

— Научись владеть собой — понимать и свои страхи, и свои желания. Это и есть ключ к магии. И тогда никто не сможет совладать с тобой. Помни, — она глубоко, со свистом вздыхает, — магия… живая, она связана с теми, кто к ней прикасается, и меняется в зависимости от них…

Я снова принимаюсь шагать, стараясь не смотреть на Цирцею.

— Мне скоро семнадцать. Я полагала, что знаю себя.

— Ты должна познать все, даже самые темные уголки своей души. В особенности их.

— Возможно, у меня нет темных углов.

Чуть слышный смех доносится из колодца.

— Если бы это было так, мы с тобой поменялись бы местами.

Я ищу ответ, но не нахожу его.

— И ты должна понимать, какой будет для тебя цена магии.

— Цена? — повторяю я.

— Все имеет свою цену. — Она еще раз судорожно вздыхает. — Я уже целую вечность… не говорила так много… Мне нужно отдохнуть.

Я быстро подхожу к каменному краю колодца, в котором плавает Цирцея, и вижу, что ее глаза закрыты.

— Погоди! А что насчет Тома, и Ракшана, и Пиппы, и Зимних земель? И у меня есть и другие вопросы! Ты сказала, что поможешь!

— Я и помогла, — отвечает Цирцея, погружаясь в глубину. — Исследуй свои темные углы, Джемма. Прежде чем обнаружишь, что застряла в них.

Я поверить не могу, что дала так много, а в ответ получила так мало. Но не следовало доверять Цирцее.

— Я не вернусь сюда до тех пор, пока не возвращу магию в Храм… до того дня, когда ты умрешь! — кричу я, бросаясь бегом вон из комнаты с колодцем.

Когда я выскакиваю из-за занавеса, Аша ждет меня. Она сидит на маленькой циновке, скрестив ноги, чистит ярко-оранжевые гороховые стручки и складывает горошины в чашу. За ее спиной несколько хаджинов сортируют мак, лежащий в больших корзинах, отбирая только самые яркие цветки и отбрасывая все остальное.

Аша жестом подзывает меня.

— Можно с тобой поговорить, леди Надежда?

Я сажусь на циновку рядом с ней, но с трудом могу усидеть на месте. Я слишком возбуждена разговором с Цирцеей и отчаянно злюсь на себя за то, что доверилась ей.

— Я подумала над твоим предложением, — говорит Аша. — Я уверена, для хаджинов будет лучше не присоединяться к союзу.

— Не присоединяться? Но почему?

Пальцы Аши усердно освобождают горошины от бесполезной оболочки.

— Мы не желаем включаться в подобную борьбу. Это не наш путь.

— Но, Аша, получив свою долю магии, твой народ обретет кое-какую силу в сферах. Вы сможете многое изменить. Вы сможете исцелить…

Я умолкаю на полуслове, испугавшись, что могу ее обидеть. Хаджины бросают на меня удивленные взгляды. Аша кивает им, и они, поклонившись, уходят.

— В прошлом, в темные времена, нас постоянно преследовали, — поясняет Аша. — С нами обращались как с рабами. Убивали за любую мелочь. А потом пришел Орден и дал нам защиту. С тех пор как пошли разговоры о союзе, наша безопасность оказалась под вопросом. Над нашим народом всегда насмехались. Кентавры изгнали хаджинов сюда, к реке. А прошлой ночью кто-то украл мак — всего лишь небольшую корзину, но и этого довольно.

Я сжимаю кулаки.

— Но это невозможно терпеть! Я сейчас же поговорю с Филоном!

Аша качает головой:

— Нет. Мы лучше отступим. Здесь, вдали от всего, нам ничто не грозит.

Я окидываю взглядом каменные пещеры, где неприкасаемые уже сотни лет живут в изгнании.

— Но вас вынудили жить вот здесь. Разве это безопасность?

Аша разглаживает сари на покрытых волдырями ногах.

— Об этом лучше не говорить.

— Ты принимаешь это решение за весь свой народ?

Она резко бросает горошины в чашу.

— Им не следует ни о чем знать. Это вызовет лишь недовольство.

— Кем? — спрашиваю я.

— Это только к лучшему, — повторяет Аша, как какую-нибудь мантру.

К нам подходит одна из неприкасаемых. На ее лице написана тревога.

— Урожай не слишком хорош, Аша, — виноватым тоном говорит она. — Мы потеряли много цветов из-за мороза и вредителей.

Аша хмурится.

— Мороз?..

Неприкасаемая раскрывает покрытые волдырями ладони и показывает маковые цветы, увядшие и посиневшие от холода.

— Они не смогли выжить.

— Погоди… — бормочу я и кладу руку на цветы; они оживают, становятся сочными и красными. — Это и вы сможете делать, если захотите.

Девушка с надеждой смотрит на Ашу, но та качает головой.

— Это же ненадолго, — говорит она.

Забрав из рук девушки ожившие цветы, она швыряет их в кучу отбросов.

Я снова иду между ивами. Величественные ветви веером раскинулись над головой, но я не смотрю на них, погрузившись в размышления. Что за план строит Орден против меня? Могли ли они убить Вильгельмину Вьятт ради того, чтобы заставить ее молчать, и что за тайна была ей известна — тайна, за которую стоило ее убить? Как я могу управлять сферами, если те самые люди, которые и должны бы составить мой союз, не доверяют друг другу?

Даже то, что скоро я увижу Пиппу и остальных там, в Пограничных землях, не успокаивает меня. Им захочется танцевать. Играть в веселые игры. Творить из воздуха бальные наряды и плащи — из потрепанных гобеленов. А когда Фелисити и Пиппа оказываются рядом, все остальные для них перестают существовать. Их дружба — это нечто особенное. Я завидую их близости и ненавижу себя за это. Я не могу решить, что тут хуже — зависть или мелочность.

На тропе вдруг возникает маленький пыльный вихрь. Он несется с дробным стуком. Вихрь движется быстро, мне не убежать от него. Я пытаюсь спрятаться между стволами ив, но они растут слишком близко друг к другу, не протиснуться. Магия. Но что именно?.. Чем-то укрыться. Чем, чем, чем? Я не в силах думать. Иллюзия. Какая-нибудь иллюзия. Но какая? «Оглядись вокруг, Джемма. Что здесь есть?» Тропа. Небо. Пыль. Ивы. Ивовое дерево!

Он приближается.

«Прогони страх. Прогони. Прогони». Я чувствую, как во мне вскипает магия, и могу лишь надеяться, что она будет повиноваться. Я смотрю на свои руки и вижу ветви. Я это сделала. Я спряталась.

Всадник придерживает коня, а потом и вовсе останавливается. Я едва дышу от страха. Это Амар. На нем плащ из звериных шкур — и глаза зверей продолжают жить, — и шлем, сооруженный из человеческих черепов. Глаза Амара — черные дыры, и я с трудом подавляю крик. «Не забывай о своей цели, Джемма. Спокойно, спокойно…»

Конь Амара — какое-то сверхъестественное существо, с такими глазами, какие иногда бывают у Пиппы. Он фыркает и скалит зубы, пока Амар внимательно осматривает тропу.

— Я знаю, что ты здесь, — говорит он. — Я чую твою силу. Твою невинность.

Сердце у меня колотится сильнее, чем можно выдержать. С дерева на дерево перелетает ворона, и я пугаюсь, что она сумеет меня обнаружить. Но ворона летит к Амару и садится ему на плечо.

— Время близится. Опасайся рождения мая.

Амар ударяет лошадь пятками в бока и скачет дальше в облаке пыли.

Я остаюсь невидимой, пока не заканчиваю счет до ста, а потом несусь со всех ног к Пограничным землям.

Мне хочется рассказать подругам о Цирцее, но я боюсь. Как я могу признаться, что она до сих пор жива? Что я сама отправилась к ней за советом? Что я дала ей немного магии? Мне плохо становится при мысли о том, что я сделала, о том, как я рисковала. И чего ради? Ради какой-то глупости. Ради предупреждения, что я должна исследовать темные глубины собственной души, как будто сама Цирцея не была самой злобной душой, с какой только мне приходилось встречаться.

Когда я наконец добираюсь до замка и вижу своих подруг, смеющихся и играющих в догонялки, я заметно взбодряюсь. Встреча с Цирцеей была ошибкой, но больше я ничего такого не совершу. И я не пойду туда, пока не придет время вернуть магию и создать союз племен, до того дня, когда она навсегда покинет наш мир.

 

Глава 31

Мы просыпаемся сияющим воскресным утром, полным цвета и залитым пятнами мягкого света, который придает ландшафту краски, способные порадовать мистера Моне. После чудовищно скучной службы, проведенной полумертвым преподобным Уэйтом, миссис Найтуинг в награду за мученическое терпение предлагает подготовить школу Спенс к костюмированному балу. Мы все надеваем блузы для занятий живописью, засовываем в карманы кисти. На задней лужайке на многочисленных столах разостланы куски холста. Тут же стоят горшки с красками. Мисс Мак-Клити велит нам рисовать пасторальные сцены, достойные рая, чтобы можно было использовать их как декорации для бального представления. Но единственной картиной, приходящей мне на ум, оказывается резвящийся Пан в коротких штанах, тот самый, что висит в лондонском доме бабушки. Я отказываюсь копировать это чудовище, хотя идея принарядить его в корсет кажется весьма соблазнительной.

Фелисити уже погрузилась в работу. Ее кисть окунается то в один горшок, то в другой, и на холсте возникает замок; я улыбаюсь и добавляю к картине островерхие скалы Зимних земель, что виднеются за ним. Мисс Мак-Клити ходит от стола к столу, заложив руки за спину. Она вносит исправления собственной кистью, кладя мазок то тут, то там, добавляя где цветок, где еще какую-то деталь. Меня это раздражает, и мне хочется нарисовать на лице Мак-Клити усы.

— Что это такое?

Мисс Мак-Клити хмурится, рассматривая возникающую на нашем холсте картину Пограничных земель.

— Это из волшебной сказки, — отвечает Фелисити.

И добавляет немного пурпура к ягодам на дереве.

— Волшебные сказки бывают иной раз весьма вероломны. Как заканчивается эта?

Фелисити вызывающе улыбается.

— Разумеется, у нее счастливый конец.

— Выглядит несколько мрачновато.

Мисс Мак-Клити хватается за кисть и наносит несколько розовато-оранжевых пятен на изображенное мной далекое, бурлящее серыми тучами небо Зимних земель. Лучше от этого не становится; получается просто грязноватая мешанина красок.

— Вот так, — говорит мисс Мак-Клити. — Продолжайте.

— Чудовище, — бормочет Фелисити себе под нос. — Обещай, что не дашь ей ни капли магии, Джемма!

— Да я не стану делиться с ней магией даже под угрозой смерти! — клянусь я.

Днем приходят цыганки с корзинами варенья и прочих сладостей. Мы намазываем варенье на хлеб, не заботясь о том, что наши руки перепачканы красками. Мисс Мак-Клити спрашивает, нельзя ли нанять кого-то из цыган, чтобы нарубить дров, и вскоре приходит Картик, и сердце у меня подпрыгивает. Картик снимает куртку, закатывает рукава рубашки до локтей и берется за топор.

Мисс Мак-Клити оставляет нас, чтобы пойти проверить, как идут дела в восточном крыле, и я ускользаю от всех, спеша туда, где работает Картик. Рубашка у него промокла от пота и прилипла к телу. Я предлагаю ему воды. Он оглядывается на Мак-Клити, которая совершенно не обращает на нас внимания. И лишь потом пьет воду и вытирает лоб тыльной стороной ладони.

— Спасибо, — говорит он, улыбаясь волнующей улыбкой.

— Что смешного? — спрашиваю я.

— Я вспомнил самый странный из своих снов, — говорит он и потирает большим пальцем нижнюю губу.

Я заливаюсь краской с головы до ног, по спине бегут мурашки.

— Ну, — говорю я, сжимая кувшин с водой, — это ведь был просто сон.

— Если помнишь, я верю в сны, — возражает Картик, глядя на меня так, что мне приходится изо всех сил отводить глаза, чтобы не наброситься на него с поцелуями.

— Я… мне нужно поговорить с тобой об одном очень важном деле, — говорю я. — В Лондоне я встретилась с мистером Фоулсоном. Нас пригласили на ужин в общество Гиппократа. И он ждал меня там, снаружи.

Картик выдергивает топор, воткнутый в обрубок дерева. Его челюсти сжимаются.

— И чего он хотел?

— Магии. Я сказала ему, что передала ее Ордену, но он мне не поверил. Он угрожал неприятностями, а когда на следующий вечер Томас вернулся домой, он сказал, что его пригласили вступить в некий особый мужской клуб. А на его лацкане я увидела булавку со знаком Ракшана.

— Это не просто так, — говорит Картик. — Они его завлекают.

— Я должна встретиться с Ракшана, — говорю я. — Ты можешь это устроить?

— Нет.

Он решительно взмахивает топором.

— Но они могут что-то сделать с моим братом!

— Он взрослый человек.

— Как ты можешь быть таким жестоким? У тебя ведь тоже был брат!

— Был когда-то.

Он опять взмахивает топором, и бревно разлетается на две половины.

— Пожалуйста… — прошу я.

Картик снова оглядывается на восточное крыло, потом кивает в сторону прачечной.

— Не здесь. Вон там.

Я жду в прачечной. Сегодня здесь нет прачек; старое помещение из камня и дерева пусто. Я нетерпеливо шагаю туда-сюда, мимо плиты, на которой выстроились в ожидании нагрева утюги. Я шагаю мимо больших медных ванн и задеваю ногами стиральные доски, поглядываю на длинные шесты с утолщенными концами — для вытаскивания белья из баков. Я толкаю каток для белья, и он начинает медленно вращаться. Я знаю, что эта вещь предназначена для того, чтобы выжимать воду из мокрых вещей, он стискивает их между длинными валиками… Как бы мне хотелось пропустить сквозь эту машину свои насквозь промокшие мысли, чтобы они просохли и стали легкими, не давили так на меня…

Наконец приходит Картик. Он останавливается так близко, что я ощущаю запах пота и травы, исходящий от него.

— Ты не представляешь, на что способны Ракшана, — предостерегает он меня.

— Тем больше причин отогнать их подальше от Тома!

— Нет! Ты должна держаться в стороне от Фоулсона и братства. Джемма, посмотри на меня!

Я этого не делаю, и потому Картик берет меня за подбородок и вынуждает взглянуть ему в глаза.

— Если твой брат будет и дальше вести себя так глупо, он будет для тебя потерян. Я не отдам тебя Ракшана.

На моих глазах вскипают гневные слезы. Я смаргиваю их.

— Я видела Амара. В сферах.

Я как будто ударила Картика.

— Где? Когда?

Он разжимает пальцы, и я отодвигаюсь на безопасное расстояние от него, к какой-то ванне.

— В сферах.

— Расскажи мне все! Я должен знать!

Он делает шаг ко мне, но я отхожу за ванну.

— Сначала ты мне поможешь. Устрой для меня встречу с Ракшана, и я помогу тебе найти Амара.

— Это шантаж!

— Да. Я многому у тебя научилась.

Картик изо всех сил грохает по стене кулаком, висящая там стиральная доска вздрагивает и звенит, и я тоже вздрагиваю. Настроение у Картика такое же мрачное, какое бывает и у меня, и вообще он так же переменчив.

— Мне нужно некоторое время, — ровным тоном произносит он. — Когда я обо всем договорюсь, я привяжу шарф к иве под твоим окном.

— Поняла. Спасибо.

Он даже не кивает в ответ.

— Как только мы покончим с этим делом, я уезжаю. Мы больше никогда не увидимся.

Он выскакивает за дверь, и вскоре я слышу, как он рубит дрова. Я выжидаю несколько минут. Этого достаточно для того, чтобы его слова улеглись у меня внутри, как раскаленный свинец, и все тело стало от них тяжеленным.

— Джемма, где ты пропадала? — спрашивает Элизабет, когда я возвращаюсь к столам.

— Леди не обязана сообщать всем, когда ей необходимо уединиться, не так ли? — говорю я.

— Ох! Конечно, нет!

И больше она не говорит мне ни слова, что меня только радует.

Мисс Мак-Клити была права — я во все вношу путаницу и смятение. Я окунаю кисть в яркую желтую краску и изображаю большое радостное солнце прямо в центре ее грязно-розового неба. Если ей нужно солнечное небо, так сделайте одолжение, получите его.

Ко мне бочком подходит Энн.

— Я только что подслушала разговор мисс Мак-Клити и мистера Миллера, — с придыханием говорит она. — Пропал еще кто-то из его людей. Они собираются вызвать инспектора, чтобы он во всем разобрался. Как ты думаешь, что с ними происходит?

— Вот уж не знаю, — ворчливо отвечаю я.

Я бросаю осторожный взгляд на Картика, который рубит последние обрезки бревен, безжалостно расправляясь с ними.

Резкий порыв ветра переворачивает горшочек с пурпурной краской. Она выплескивается на холст, уничтожая изображение замка в Пограничных землях.

— Вот не повезло тебе, Джемма, — говорит Энн. — Теперь придется начинать все сначала.

Вечером к нам приезжает инспектор Кент, и хотя из-за него приходится устраивать суматоху и перемещать холсты, сохнущие у камина, мы понимаем, что это вовсе не светский визит. При том, что пропали уже три человека, без инспектора просто не обойтись. Он топает ногами, стряхивая грязь с ботинок, и сообщает, что переговорил и с рабочими мистера Миллера, и с цыганами. Он начинает разговор с младшими девочками, устроив что-то вроде игры в расспросы: кто из них что-нибудь видел или слышал, что-то такое, что могло бы послужить намеком, пусть даже совсем небольшим. Наконец приходит и наша очередь, и нас, старших, загоняют в малую гостиную, с уютной обстановкой и горящим камином. Бригид приносит инспектору чашку чая.

Глаза инспектора обычно светятся весельем, но сегодня он здесь по официальному делу, как представитель Скотленд-Ярда, и его взгляд как будто пронзает меня насквозь, видя все мои ошибки. Я нервно сглатываю и сажусь в кресло. Он вроде бы вполне беспечно болтает с нами о том, как мы провели день, о разных приемах, на которые мы собираемся в ближайшее время, об ожидаемом в школе Спенс костюмированном бале. Он старается нас умиротворить, но мои опасения от этого только возрастают.

Потом инспектор достает небольшой блокнот. Облизнув палец, он начинает листать страницы, пока не находит то, что искал.

— Ага, вот оно. Итак, леди. Приходилось ли вам слышать что-нибудь необычное? Какие-нибудь звуки поздно ночью? Вы не замечали, чтобы пропадали какие-то вещи? Вообще что-нибудь подозрительное?

— Н-ничего, — запинаясь, говорит Энн.

Она грызет ноготь, пока наконец Фелисити не берет ее за руку, наверняка стискивая с такой силой, что кровь перестает доходить до пальцев.

— Мы по ночам спим, инспектор, — говорит Фелисити. — Откуда бы нам знать, что происходит с людьми мистера Миллера?

Карандаш инспектора замирает над страницей. Его взгляд переходит от лица Энн к внезапно соединившимся рукам девушек. Он тепло улыбается.

— Даже самая маленькая деталь может оказаться основательным ключом. И не надо смущаться.

— У вас есть какие-то подозрения? — спрашиваю я.

Инспектор Кент смотрит мне в глаза на секунду дольше, чем это допустимо.

— Нет. Но это лишь добавляет убедительности моей теории о том, что рабочие, находясь под чарами спиртного, забрели куда-то далеко от лагеря, а потом, боясь гнева мастера, предпочли и вовсе не возвращаться. Или, возможно, это попытка поставить под подозрение цыган.

— А может, это цыгане и сделали? — быстро говорит Фелисити.

Мне хочется дать ей пинка.

— Эта идея подошла бы, — кивает инспектор, наливая в чай молоко. — Даже слишком подошла бы, возможно, хотя я уже знаю, что и один из цыган тоже исчез этим вечером.

Картик. Значит, он уже ушел.

— Ну, правда все равно выйдет на свет. Так всегда бывает, — говорит инспектор Кент, отпивая чая. — О, вот это то, что примиряет со всем. Хорошая чашка чая.

Когда мы возвращаемся в сферы, я сильно обеспокоена. Неприятности с братом, визит к Цирцее, схватка с Картиком — все это давит на меня тяжким грузом. Но все остальные радуются и готовы устроить грандиозный бал. Фелисити берет Пиппу за руки, и они кружатся на толстом ковре лиан. Они смеются так, как только и могут смеяться давние подруги. Я им завидую. Вскоре все пускаются танцевать. Мэй и Мерси держат за руки Вэнди и ведут ее. Даже мистер Дарси подпрыгивает в клетке, как будто ему хочется порезвиться с партнершей. И лишь я стою в стороне. И втайне боюсь, что вот так и будет всегда, я навсегда останусь в одиночестве, мне нигде не найдется места, ни в одной компании, и я буду со стороны наблюдать за чужой радостью. Я пытаюсь прогнать эти мысли, но они слишком похожи на правду. И мою кровь пропитывает печаль от собственной независимости. Тоска несется по венам, ритмично повторяя: «Ты одна, одна, одна…»

Фелисити что-то шепчет на ухо Пиппе. Они разом прикрывают глаза, и Пиппа кричит:

— Джемма! Это для тебя!

Кто-то касается моего плеча. Я оборачиваюсь — и вижу Картика в черном плаще, и сердце на мгновение замирает… Но это не настоящий Картик, хотя и мог бы быть им. Все смеются над маленькой шуткой Пиппы. Но мне совсем не весело. Я кладу руку на его плечо, пускаю в ход магию — и он превращается в старого трясущегося пирата с деревянной ногой.

— Вон она, — показываю я на Пиппу. — Ей хочется потанцевать. С тобой.

Все веселятся от души, смеются, поют и танцуют, и никто не замечает, что я ускользаю из замка и направляюсь к реке, где нахожу горгону, возвращающуюся из какого-то своего путешествия.

— Горгона! — зову я, и понимаю, что скучала по ней гораздо больше, чем мне думалось.

Она подплывает к берегу и опускает для меня борт-крыло, и я поднимаюсь на палубу, радуясь, что вижу извивающихся змей, которые высовывают тонкие жала, глядя на меня.

— Высокая госпожа… Похоже, тебе скучно на вечеринке, — говорит горгона, кивая в сторону замка.

— Я устала от всего этого.

Я ложусь на спину, глядя вверх, на редкие пятнышки света, виднеющиеся сквозь облака.

— Тебе когда-нибудь казалось, что ты совершенно одна в целом мире? — тихо спрашиваю я.

В голосе горгоны слышится тихая грусть.

— Я последняя из своего племени…

Звонкий смех доносится из замка, как из другого мира. За водянистым чернильно-синим небом Пограничных земель темные серые облака Зимних земель громыхают далекой грозой.

— Ты никогда не рассказывала мне свою историю, — напоминаю я.

Она тяжело вздыхает.

— А ты уверена, что тебе так уж хочется ее услышать?

— Да, — отвечаю я.

— Тогда садись поближе, я тебе расскажу.

Я выполняю ее просьбу, устраиваясь прямо рядом с огромным зеленым лицом.

— Это было много поколений назад, — говорит горгона, на мгновение прикрывая глаза. — Все боялись тварей Зимних земель и хаоса, который они приносили с собой, и потому, когда начала возрастать сила Ордена, все ее приветствовали. Орден объединил племена, и некоторое время все благоденствовали и сады цвели; в твоем мире Орден влиял на людей, творил историю. Но твари Зимних земель все равно совершали на нас набеги, утаскивая на свою сторону все больше душ. И Орден старался искоренить эту угрозу, забирая все больше власти. Поначалу это были лишь небольшие уступки. Кое-какие вольности были запрещены, ради нашей же пользы, так нам говорили. Наша сила понемногу угасала, потому что мы не могли ею пользоваться. А Орден становился все сильнее.

Я перебиваю горгону:

— Погоди, я что-то не понимаю… Я думала, что Орден — это хорошо, что магия — это добро.

— Власть меняет все, и трудно становится понять, кто герой, а кто злодей, — отвечает горгона. — А магия сама по себе ни добро, ни зло; все зависит от того, с какими намерениями ею пользуются.

Замок гудит музыкой и смехом. Из окон льется свет, но он не достигает нас. Мы с горгоной сидим в собственном озере теней.

— Постепенно назревало недовольство, — после паузы продолжает горгона. — И наконец случился бунт, и каждое племя сражалось за собственное выживание, не заботясь о прочих. А в итоге Орден одержал победу. Жрицы запретили местным существам черпать магию из рун. Жители твоего мира остались запертыми в своих границах. А мой народ…

Горгона умолкает и крепко зажмуривается, как от сильной боли. Текут длинные минуты, из замка льется музыка…

— Твой народ погиб в битве, — говорю наконец я, потому что не в силах выдерживать ее молчание.

Горгона смотрит вниз.

— Нет, — отвечает она, и ее голос печален, как никогда. — Кое-кто выжил.

— Но… тогда где же они? Куда они ушли?

Горгона опускает огромную голову, и змеи повисают, как ветви ивы.

— Орден решил сделать из меня пример.

— Да, это я знаю. И потому тебя заключили в этот корабль и наложили чары, велящие говорить жрицам только правду.

— Верно. Но это было уже позже, в наказание за мои грехи.

Внутри у меня тяжесть, груз тянет к земле. Горгона никогда не говорила этого, и я уже не уверена, что хочу знать что-то еще.

— Я была тогда великим воином. Вождем моего народа. И гордой! — Она как будто выплевывает это слово. — Я не хотела, чтобы мы жили как рабы. Мы всегда были воинственной расой, и смерть являлась для нас почетным выбором. И все же мое племя приняло условия сдачи, предложенные жрицами. Это не соответствовало нашему кодексу чести. Мне было стыдно за их выбор, и гнев подтолкнул меня к поступку, который я считала справедливым.

Горгона вскидывает голову, как будто пытаясь увидеть солнце, которого здесь не было.

— И что случилось?

Безвольно висящие змеи падают одна на другую.

— Когда жрицы Ордена спали, я воспользовалась чарами, которые применяла к врагам. Я зачаровала свой народ, погрузила горгон в транс. И превратила их в камни, а потом они стали падать на мой меч. Я убила их всех, не пощадив никого. Даже малых детей. Мое преступление быстро раскрыли. И поскольку я была последней из горгон, ведьмы не стали меня казнить. Вместо того они заперли меня вот в этом корабле. И в итоге я потеряла и свободу, и свое племя, и надежду.

Горгона открывает глаза, и я отворачиваюсь, боясь взглянуть ей в лицо теперь, когда мне стала известна правда.

— Но ты изменилась, — шепчу я. — Разве не так?

— В природе скорпиона — жалить. И если у него нет такой возможности, это не значит, что он не может этого сделать.

Змеи оживают, хнычут, и горгона успокаивает их и убаюкивает, мягко покачивая головой.

— До тех пор, пока я остаюсь в этом корабле, мне ничто не грозит. Это и мое проклятие, и мое спасение.

Она обращает ко мне желтые глаза, и я невольно отвожу взгляд.

— Вижу, мой рассказ в конце концов изменил твое мнение обо мне, — говорит горгона с легкой грустью.

— Это неправда, — возражаю я, но голос звучит фальшиво.

— Тебе бы лучше вернуться на вечеринку. Там ведь твои подруги, и вроде бы им довольно весело.

Горгона со скрипом опускает борт, и я спускаюсь на берег, в легкие брызги света, летящие со стороны замка.

— Я некоторое время тебя не увижу, высокая госпожа, — говорит горгона.

— Почему? Куда ты отправляешься?

Краем глаза я вижу, как она величественно поворачивает голову в сторону темного неба Зимних земель.

— Далеко, вниз по реке, дальше, чем я бывала. Так что в случае чего я не смогу подоспеть. Ты должна сама поберечь себя.

— Да, понимаю, — отвечаю я. — Я ведь держу в себе всю магию.

— Нет, — поправляет она. — Ты должна поберечь себя потому, что мы не можем тебя потерять.

 

Глава 32

На следующее утро, сразу после завтрака, мы с Энн удираем в прачечную.

— Я спать не могла, думая о нашем сегодняшнем приключении, — говорит она. — Может быть, сегодня вся моя жизнь изменится.

Я немалую часть последних дней потратила на то, чтобы усовершенствовать наш план поездки в театр. Фелисити смастерила письмо от своей «кузины» Нэн Уошбрэд, которая якобы просит нас провести с ней день в Лондоне, и миссис Найтуинг разрешила.

— Как ты думаешь, это поможет? — спрашивает Энн, закусывая губу.

— Это прежде всего зависит от тебя самой. Ты готова? — спрашиваю я.

Энн расплывается в широчайшей улыбке.

— Еще как!

— Хорошо. Начнем.

Мы работаем вместе, магия течет между нами. Я ощущаю волнение Энн, ее нервозность, ее необузданную радость. От этого я чувствую себя будто слегка пьяной, я безудержно хихикаю. Когда я открываю глаза, Энн как бы колеблется передо мной. Она меняет облики, как девочка, примеряющая разные наряды. Наконец она останавливается на образе, который искала, Нэн Уошбрэд возвращается. Она кружится на месте в новом платье, атласном, цвета индиго, отделанном кружевом по вороту и подолу. У горла красуется драгоценная брошь. Волосы стали темными. Они заколоты высоко на голове, как у величественной леди.

— Ох, как приятно снова стать Нэнси! Как я выгляжу? — спрашивает Энн, похлопывая себя по щекам, рассматривая свои руки, платье.

— Как кто-то такой, кому просто положено быть на сцене, — отвечаю я. — А теперь давай испытаем твои драматические таланты.

Нэн Уошбрэд входит в школу, и ее провожают в гостиную, где с ней начинает любезную беседу миссис Найтуинг, которой и в голову не приходит, что ее модно одетая гостья на самом деле — Энн Брэдшоу, бедная ученица на стипендии. Мы с Фелисити едва сдерживаем язвительный смех.

— Это просто чудо, — говорит Фелисити, хихикая, пока мы ждем поезда. — Она так и не заподозрила ничего. Ни разу. Ты одурачила саму директрису, Энн! И если уж это не придаст тебе уверенности при встрече с мистером Кацем, то и ничто не поможет.

— Который час? — спрашивает Энн, наверное, в двадцатый раз после того, как мы покинули вокзал Виктория и едем на встречу.

— На пять минут позже, чем было, когда ты спрашивала в последний раз, — ворчу я.

— Но я ведь не могу опоздать. В письме мисс Тримбл это особенно подчеркнуто.

— Ты и не опоздаешь, потому что мы уже на Стрэнд-стрит. Видишь? Вон там — Гайети.

Фелисити показывает на величественный фронтон здания прославленного мюзик-холла.

Из театра выходят три прекрасные молодые леди. Их невозможно не заметить, потому что их шляпы украшены броскими плюмажами, на девушках длинные черные перчатки и самые модные платья, на корсажах красуются целые букеты цветов.

— Ох, это актрисы из Гайети! — восклицает Энн. — Они — самые замечательные хористки в мире!

Действительно, мужчины восторженно пялятся на троицу, но девушки, в отличие от миссис Уортингтон, похоже, не ставят себе целью подобное признание. У них есть работа, у них есть собственные деньги; они идут по улице так, словно весь мир принадлежит им.

— Когда-нибудь люди будут говорить: «Эй, посмотрите-ка, это ведь идет сама великая Энн Брэдшоу! Как она хороша!» — говорю я Энн.

Энн так и эдак поправляет брошь у горла.

— Только в том случае, если я не опоздаю на встречу.

Держа в руках листок с адресом, мы продвигаемся по Стрэнд-стрит в поисках места назначения. Наконец мы отыскиваем непримечательную дверь, и на наш стук выходит долговязый юноша в свободных брюках с подтяжками, без жилета, зато в шляпе-котелке. В зубах зажата сигарета. Он окидывает нас усталым взглядом.

— Могу быть чем-то полезен? — спрашивает он с американским акцентом.

— Д-да, мне назначена встреча с мистером Кацем.

Энн протягивает ему письмо.

Молодой человек просматривает листок и распахивает дверь.

— Вы точно вовремя. Это ему понравится. — Он понижает голос. — Мистер Кац за опоздание снижает жалованье. Кстати, меня зовут Чарли Смоллз. Рад встрече.

Чарли Смоллз улыбается щербатой улыбкой, и его узкое лицо оживает. Это такая улыбка, на которую невозможно не ответить, и я рада, что именно этот юноша встретил нас первым.

— Вы актер? — спрашивает Энн.

Он качает головой.

— Композитор. Ну, по крайней мере, надеюсь им стать. В настоящее время я аккомпаниатор.

Он снова улыбается, широко и тепло.

— Волнуетесь?

Энн кивает.

— Не стоит. Сюда. Я вас провожу. Добро пожаловать в Тадж-Махал, — шутит он, обводя широким жестом скромную комнату.

В одном ее углу стоит пианино. Висит занавес, который заставляет предположить, что за ним скрывается сцена. Здесь несколько темновато, единственный источник света — маленькое окно, сквозь которое видны ноги лошадей и колеса экипажей, катящих по улице. В слабом свете танцует пыль, вызывая желание чихнуть.

— Черт побери!

Жилистый мужчина с тонкими усами врывается в комнату. На нем простой черный костюм, в руке он держит карманные часы.

— Чарли! Где это проклятое письмо от Джорджа?

— От мистера Шоу, сэр? На вашем письменном столе.

— Хорошо. Шикарно.

Чарли откашливается.

— К вам тут молодая леди, сэр. Мисс Нэн Уошбрэд.

Настенные часы отбивают два удара, и мистер Кац прячет свои часы в карман.

— Ужасно. Просто жуть. Рад с вами познакомиться, мисс Уошбрэд. Лили говорила, что вы — соискательница… Ладно, взглянем, не ошиблась ли она насчет вашего таланта.

Мистер Кац трясет мою руку, пока я не начинаю вибрировать с головы до ног.

— А кто эти очаровательные леди?

— Ее сестры, — отвечаю я, отбирая руку.

— Сестры, ну и ну! Это ее школьные подруги, Маркус. И я бы на твоем месте присматривала за своим бумажником.

Это в комнату влетела мисс Лили Тримбл, в изумрудно-зеленом платье, которое плотно облегает все ее изгибы и выпуклости. На плечи актрисы наброшена накидка, отделанная мехом. Лили падает в кресло, которое кажется удобнее других, стоящих в этой комнате.

— Не стоит особо нервничать, Нэнни. Он ведь не Генри Ирвинг.

— Генри Ирвинг, — ворчит мистер Кац.

Он сердится при упоминании имени самого известного актера-антрепренера. Но ведь нет более прославленной персоны в театральном мире, королева Виктория даже посвятила его в рыцари.

— Этот старый сноб слишком носится со своей профессией, но я предпочитаю делать то, что нравится публике. Водевиль! Танцующие девушки и популярная музыка — вот чего хотят люди, и именно я им это даю!

— Нельзя ли поговорить об этом позже, Маркус? — говорит Лили Тримбл, доставая из сумочки маленькое зеркальце.

— Ладно. Чарли! — ревет мистер Кац.

Чарли садится к пианино.

— Что вы споете, мисс Уошбрэд?

— Э… а…

Я пугаюсь, что от волнения Энн утратит и иллюзию внешности, и способность петь.

«Ну же, давай!» — одними губами говорю я ей. И широко улыбаюсь, стараясь ее подбодрить; Энн улыбается в ответ, с довольно безумным видом.

Вмешивается Фелисити:

— Она споет «После бала»!

Лили Тримбл смотрится в зеркало и пудрит нос.

— Понимаешь теперь, о чем я говорила, Маркус? Мисс Уошбрэд может и обойтись без твоих услуг менеджера — по крайней мере до тех пор, пока эта парочка ходит за ней следом!

— Леди, вам придется помолчать, если вы вообще хотите здесь остаться.

— Фи, как вульгарно! — шепчет Фелисити, но тем не менее опускается в кресло.

— «После бала»? — спрашивает Чарли, глядя на Энн, и та кивает. — Ладно, в какой тональности?

— Э-э… я… до? — с трудом выговаривает Энн.

Мне кажется, что я вот-вот потеряю сознание от волнения. Мне приходится сжать зубами носовой платок, чтобы удержаться от ненужных слов.

Чарли наигрывает начало мелодии. Он берет четыре аккорда и смотрит на Энн. Но она слишком напугана, чтобы вступить вовремя, и он начинает снова, но Энн все еще колеблется.

— Мисс Уошбрэд, у меня нет лишнего времени, — заявляет мистер Кац.

— Маркус! — прикрикивает на него Лили Тримбл.

Энн выпрямилась, как Биг-Бен. Ее грудь вздымается и опадает при каждом вздохе. «Ну же, Энни! Покажи им, на что ты способна!» Все это чересчур для меня. Я даже не могу смотреть на Энн. И как раз когда я начинаю думать, что сейчас умру от этой пытки, голос Энн всплывает над нестройными звуками пианино и сигарным дымом. Поначалу он звучит робко, но потом набирает силу. Мы с Фелисити сидим, вытянувшись вперед, наблюдая за Энн. Вскоре ее голос заполняет комнату, нежный, чистый и чарующий. Тут нет никаких магических трюков; это сама Энн во всем ее великолепии, ее душа, слившаяся со звуками, и мы попадаем под ее чары.

Она долго держит последнюю ноту и наконец умолкает. Мистер Кац встает и надевает шляпу. Он что, собирается уйти? Понравилось ли ему?.. Или наоборот? Его короткопалые руки вдруг резко, громко хлопают.

— Это ужасающе! — кричит он. — Просто ужасающе!

Лили Тримбл вскидывает брови.

— Девочка ведь не так уж и плоха?

— Неплохо сделано, — говорит Чарли.

— Вы слишком добры, — бормочет Энн, краснея.

Чарли прижимает ладони к сердцу.

— Клянусь жизнью, вы потрясаете! Как ангел! Когда я буду сочинять мюзикл, я напишу песню специально для вас.

Чарли быстро перебирает клавиши, и в комнате звучит радостная мелодия.

— Хорошо, Чарли, хорошо. Пофлиртуешь, когда время придет. Мне нужно, чтобы мисс Уошбрэд почитала для меня.

Энн предлагают отрывок из «Продавщицы», и она читает так же хорошо, как сама мисс Эллалин Террис. Даже лучше, на самом деле. Совершенно очевидно, что все присутствующие ошеломлены талантом Энн, и меня охватывают смешанные чувства; я и горжусь за Энн, и завидую ее успеху.

— Я напишу этот мюзикл! — шепчет Чарли моей подруге. — И вы будете в нем играть. У вас тот самый голос, который я искал!

Мистер Кац протягивает руку и предлагает Энн отойти от пианино.

— Мисс Уошбрэд, как вы отнесетесь к тому, чтобы стать новой звездой компании «Театр Каца и Тримбл»?

— Я… ничто не сделает меня более счастливой, мистер Кац! — восклицает Энн.

Я никогда не видела ее такой радостной. Даже в сферах.

— Если вы уверены, что желаете меня принять…

Мистер Кац хохочет.

— Моя дорогая, я был бы дураком, если бы этого не сделал! Вы очень хорошенькая девушка.

Улыбка Энн гаснет.

— Но ведь не это главное…

Мистер Кац хихикает.

— Ну, по крайней мере, это не повредит. Людям нравится слышать хорошие голоса, моя дорогая, но им еще нравится и смотреть на тех, кому эти голоса принадлежат. И когда поет какая-нибудь красавица, они готовы заплатить за билеты гораздо больше. Верно, Лили?

— Да иначе я бы и щеки красить не стала, — со вздохом говорит Лили Тримбл.

— Но… но что насчет моего голоса?

Энн прикусывает губу, и это лишь добавляет ей очарования.

— Конечно, конечно! — восклицает мистер Кац, продолжая пожирать ее взглядом. — Ну, а теперь займемся вашим контрактом.

Когда мы наконец выбираемся из темной норы кабинета мистера Каца, мир кажется нам совсем другим местом, полным радостного возбуждения и надежды. Пыль и грязь, осевшие на подолах наших платьев, — это наши пыль и грязь, доказательство того, что мы побывали здесь и сделали то, что должны были сделать.

— Надо отпраздновать твой успех! — восклицает Фелисити. — Я знаю, тебе хочется!

— Да ведь ты вообще была против того, чтобы она пошла на это прослушивание! — напоминаю я.

Наверное, не нужно было этого делать, но самодовольство Фелисити подталкивает меня.

— Я уверена, этот Чарли Смоллз сражен тобой наповал! — веселится Фелисити.

Энн упорно смотрит в землю.

— Сражен Нэн Уошбрэд, ты хочешь сказать.

— Ой, да перестань ты! Сегодня потрясающий день!

Фелисити поворачивает в сторону какого-то незадачливого лавочника, подметающего тротуар перед своим магазинчиком.

— Знаете ли вы, что перед вами стоит новая миссис Кендал? — говорит она, упоминая имя прославленной актрисы.

Мужчина смотрит на нее так, словно она сбежала из сумасшедшего дома.

— Фелисити! — со смехом восклицает Энн.

Она тащит Фелисити прочь, но мужчина отвешивает ей короткий поклон, и Энн мягко улыбается.

Биг-Бен отбивает четыре удара.

— Ох, — сникает Энн. — Нам пора вернуться. Но мне так не хочется, чтобы этот день кончался…

— Так пусть он пока что и не кончается, — заявляет Фелисити.

Мы отправляемся в чайную, чтобы отпраздновать победу. Поднимая стаканы с чуть приправленным имбирем элем, мы пьем за Энн, и мы с Фелисити снова и снова повторяем ей, что она была великолепна. За соседним столиком сидят четыре суфражистки, обсуждающие какую-то демонстрацию перед Палатой общин. На полу у их ног лежат потрепанные лозунги: «Права голоса для женщин!», и на них стоит посмотреть. Они говорят наперебой, со страстью и пылом. Кое-кто из леди, присутствующих в чайной, неодобрительно поглядывает на них. Но другие робко подходят к ним, чтобы взять листовку или задать какой-нибудь вопрос. Одна даже передвигает свой стул и садится за их столик, и они с удовольствием теснятся, чтобы дать ей место; и я вижу, что Энн здесь не единственная женщина, чья жизнь сегодня изменилась.

Когда мы возвращаемся в школу Спенс, я сразу ищу взглядом платок Картика в ветвях ивы под моим окном, но платка нет, и я надеюсь, что Картик все же скоро вернется с новостями.

— Ты видела Энн? — спрашивает Фелисити, когда я вхожу в большой холл. — Она куда-то исчезла после ужина. Я думала, может, вы играете в карты.

— Нет, я ее не видела, — отвечаю я. — Но сейчас пойду поищу.

Фелисити кивает.

— Я буду в своем шатре.

Энн не оказывается ни в одном из ее обычных убежищ — ни в нашей комнате, ни в библиотеке, ни в кухне. Мне известно еще лишь одно место, где можно ее отыскать, — сидящую в одиночестве на террасе третьего этажа, той, что выходит на лужайку и лес за школой.

— Не возражаешь против компании? — спрашиваю я.

Она жестом указывает на широкие перила рядом с собой. Отсюда открывается отличный вид на полузаконченную башню и на остов восточного крыла. Я думаю о том, приходилось ли моей матушке и ее подруге Саре быть такими счастливыми, как мы сегодня. Я гадаю, что могло бы измениться в их судьбе, если бы им подвернулся шанс.

Дует легкий ветерок. Вдали я вижу огни цыганского лагеря. Картик. Нет, я не должна думать о нем прямо сейчас.

— Мне-то казалось, что ты уже укладываешь вещи, чтобы отправиться на мировую сцену, — говорю я.

— Мы не можем уехать до следующей недели.

— Ну, она наступит так скоро, что ты и оглянуться не успеешь. А что это такое? — спрашиваю я, показывая на конверт, который лежит у Энн на коленях.

— Ох, — вздыхает Энн, вертя конверт. — Кажется, я не в силах его отправить. Это письмо моей кузине, я ей сообщаю о своем решении. Я сегодня действительно неплохо выступила?

— Ты была просто волшебна! — говорю я. — Твой голос всех очаровал.

Энн смотрит на лужайку.

— Они захотели меня послушать только потому, что им понравилась моя внешность. И не надо мне лгать и говорить, что о нас судят по нашим талантам и так далее. Это все полная ерунда.

Энн смеется, но ее смех звучит горько.

— Красота — это сила, и моя жизнь была бы куда легче, если бы я была так же хороша собой, как Нэн Уошбрэд.

Энн на самом деле очень мила, но это не то, чего ей хочется. Она не красавица. Хотя иной раз выглядит просто чудесно. Однако ей нужно слышать совсем не это. Но если бы даже я сказала, что она прекрасна, даже если бы я действительно так думала, разве она бы мне поверила?

— Да. Все становится гораздо легче, если обладаешь красотой, — говорю я. — Всем остальным просто приходится стараться как следует, чтобы добиться своего.

Она разглаживает конверт на коленях, и я пугаюсь, что ранила ее своей честностью.

Я сжимаю руку Энн.

— Ты это сделала, Энн. Ты уже изменила свою жизнь. И я скажу любому, кто захочет меня услышать: Энн Брэдшоу — самая храбрая из всех девушек, кого только я знаю.

— Джемма, но как я им все объясню? Мне ведь придется или вечно поддерживать эту иллюзию, или найти какой-то способ заставить их поверить именно в Энн Брэдшоу.

— Мы все устроим. Нам только нужно достаточно магии, чтобы убедить их нанять именно Энн. А остальное сделаешь ты сама, своим талантом. Это твоя собственная магия.

Но я прекрасно понимаю, как себя чувствует Энн. Очень трудно представить, что, возможно, придется от всего отказаться. Мне хочется ни в коем случае не допустить этого.

— А день был просто чудесным, правда?

Легкая улыбка сгоняет тревогу с лица Энн.

— А придут дни и еще лучше.

Энн снова вертит в руках письмо.

— Полагаю, лучше мне со всем этим покончить.

Я предлагаю ей руку, как какой-нибудь придворный льстец.

— Не каждый день мне улыбается счастье присутствовать при рождении новой звезды сцены.

— Благодарю вас, леди Дойл, — отвечает Энн, как будто уже выходит на сцену, под свет прожекторов.

Мы спускаемся вниз. Энн решительно подходит к Бригид и протягивает ей письмо, быстро говоря:

— Бригид, ты не могла бы отправить вот это завтра, утренней почтой?

— Конечно, отправлю, — отвечает Бригид, засовывая конверт в карман фартука.

— Ну вот, теперь с этим действительно покончено.

— Да. Дело сделано.

— Идем! Фелисити хочется сегодня поиграть в карты, а я полна решимости не дать ей обыграть нас всех, как обычно.

Воодушевленные успехом Энн, мы втроем сидим и играем снова и снова, ставя на кон желания вместо шиллингов.

— Я увижу, как ты станешь принцессой Оттоманской империи и мы вместе отправимся в путешествие в Бомбей верхом на слоне!

По большей части выигрывает Энн, но даже Фелисити ничего не имеет против. Она лишь клянется, что это — еще одно доказательство того, что Энн наконец поймала удачу за хвост и что лучше ничего и быть не может.

 

Глава 33

Проходит несколько дней, но красный платок Картика так и не появляется на ветке ивы. Я беспокоюсь, мне кажется, с ним что-то случилось. Я боюсь, что, когда он вернется, я не смогу помочь ему с его братом. Мне страшно, что он вообще не вернется, а просто отправится в Бристоль и поднимется на борт «Орландо».

От всех этих тревог настроение у меня отвратительное. Мы все уже опозорились, пытаясь ходить задом наперед, как нам предстоит в присутствии ее величества во дворце Сент-Джеймс. Я споткнулась дважды, и я даже вообразить не могу, как вообще это сделать с перекинутым через левую руку шлейфом платья, с опущенной перед королевой головой. От мыслей об этом у меня начинает болеть живот.

Миссис Найтуинг усадила нас за обеденный стол. Перед каждой лежит устрашающее количество столового серебра. Ложки для супа. Вилки для омаров. Рыбные ножи. Ножи для масла. Десертные ложки. Я почти готова увидеть среди всего этого китовый гарпун и, возможно — на тот случай, если мы почувствуем себя совсем не в себе от всего и нам захочется умереть, — даже меч для сеппуку из японских легенд.

Миссис Найтуинг гудит и гудит. Мне очень трудно сосредоточиться, я улавливаю только отдельные фразы. «Рыбная перемена… кости, отодвигаете на край тарелки… пахта, кстати, помогает сохранять мягкость рук леди…»

Видение обрушивается на меня внезапно. Вот только что я слышала голос миссис Найтуинг, а в следующее мгновение время останавливается. Миссис Найтуинг застывает рядом с Элизабет. Глаза Фелисити обращены к потолку с выражением бесконечной скуки. Сесили и Марта тоже замерли…

В дверях стоит Вильгельмина Вьятт, и у нее очень мрачное лицо.

— Мисс Вьятт? — окликаю я.

Оставив своих застывших приятельниц, я иду за ней.

Она останавливается на первой площадке лестницы, но когда я тоже поднимаюсь туда, она проходит сквозь портрет Евгении Спенс и тает, как призрак.

— Мисс Вьятт? — шепотом зову я.

Но я одна. И, кажется, сами стены школы что-то шепчут мне. Я зажимаю уши, но все равно слышу призрачный шепот, приглушенное хихиканье, шипение… Обои с павлинами оживают, глаза подмигивают…

Тонкие буквы, написанные рукой Вильгельмины, появляются на портрете Евгении Спенс: «Дерево Всех Душ. Дерево Всех Душ. Дерево Всех Душ».

Эти слова заполняют весь холст. Шепот становится громче. Я кладу ладонь на портрет и как будто проваливаюсь сквозь него и попадаю в другое время и место.

Я в большом холле, но он совершенно изменился. Я вижу, наверное, мисс Мур в юности, она выглядит очень сосредоточенной. Какая-то девушка с ярко-зелеными глазами улыбается ей, и я узнаю свою мать.

— Мама? — зову я, но она меня не слышит.

Меня здесь нет на самом деле.

С девушками сидит женщина в годах, и ее я тоже знаю. Евгения Спенс. Но ее лицо, которое на портрете выглядит таким суровым, пугающим, сейчас светится добротой. Оно живое, румяное.

Какая-то девочка протягивает ей яблоко, и миссис Спенс улыбается.

— О, спасибо, Хэйзел! Оно очень вкусное, я уверена. А может быть, нам стоит разрезать его и поделить на всех?

— Нет, нет! — возражает девочка. — Это для вас. В честь вашего дня рождения.

— Ладно, отлично. Спасибо тебе. Я очень люблю яблоки.

Малышка, сидящая позади всех, робко поднимает руку.

— Да, Мина? — говорит миссис Спенс.

И я вдруг вижу за чертами малышки взрослую женщину. Вильгельмина Вьятт, волоча ноги, подходит к своей учительнице и тоже преподносит ей подарок — рисунок.

— Что это такое?

Улыбка миссис Спенс гаснет, когда она всматривается в рисунок. Это отличное изображение того самого гигантского дерева, которое я видела в снах.

— Как ты додумалась нарисовать такое, Мина?

Вильгельмина вешает голову от стыда и горя.

— Ну же, не молчи! Ты должна рассказать мне. Ложь — это грех, и она плохо характеризует девочку.

Я слышу скрип мела по доске, когда Вильгельмина медленно пишет:

— Дерево Всех Душ.

Миссис Спенс поспешно забирает мелок из пальцев девочки.

— Этого вполне достаточно, Мина.

— Что такое Дерево Всех Душ? — спрашивает кто-то из учениц.

— Это просто миф, — отвечает Евгения Спенс, влажной тряпкой быстро стирая с доски написанное.

— Оно ведь в Зимних землях? — спрашивает Сара, ее глаза проказливо блестят. — И оно очень могущественное? А вы нам не расскажете о нем? Пожалуйста!

— Все, что вам нужно знать в настоящее время, скрыто в вашем учебнике латинского языка, Сара Риз-Тоом, — сердито, но в то же время и поддразнивая, говорит миссис Спенс.

Она бросает рисунок в огонь, и из глаз маленькой Мины льются слезы. Остальные девочки хихикают, видя, что она плачет. Миссис Спенс берет ее за подбородок.

— Ты можешь нарисовать для меня что-нибудь другое? Чудесный цветущий луг или нашу школу. А теперь вытри слезы. И ты должна обещать мне, что будешь хорошей девочкой и не станешь слушать разные голоса, потому что любого можно развратить, Мина.

Картина меняется, и теперь я вижу Вильгельмину, которая достает из ящика стола украшенный драгоценностями кинжал и прячет его в карман. Потом ее тело начинает меняться, она взрослеет, и вот уже передо мной стоит взрослая Вильгельмина, держащая в руке кинжал. Ее лицо искажено яростью. Она поднимает кинжал.

— Нет! — кричу я.

И вскидываю руку, чтобы остановить удар.

Я еще продолжаю кричать, когда внезапно возвращаюсь в нашу столовую. Все смотрят на меня, разинув рот, ужасаясь. Я чувствую боль в руке. Ручьи крови текут с ладони на столовую скатерть из дамасского шелка. Нож возле тарелки. Я сжала его так сильно, что порезалась.

— Мисс Дойл!

Директриса бросается ко мне и тащит в кухню, где Бригид держит бинты и мази.

— Дайте-ка взглянуть, — говорит Бригид.

Она промывает руку, мне больно, рану щиплет.

— Не слишком глубоко, слава богу. Скорее царапина, чем шрам, ничего страшного. Сейчас перевяжем.

— Как это могло случиться, мисс Дойл? — спрашивает миссис Найтуинг.

— Я… я не знаю, — искренне отвечаю я.

Она долго смотрит мне в глаза, мне неловко.

— Что ж, я уверена, в будущем вы проявите больше внимания.

Фелисити и Энн ждут меня в комнате. Фелисити устроилась на моей кровати и читает «Гордость и предубеждение». Когда я вхожу, она отбрасывает книгу в сторону.

— Поаккуратнее с ней, будь любезна, — говорю я и подбираю несчастную книгу, разглаживаю смятые страницы и ставлю ее обратно на полку.

— Какого черта с тобой случилось? — спрашивает Фелисити.

— У меня было очень яркое видение, — отвечаю я.

И рассказываю подругам о том, что показала мне Вильгельмина Вьятт, о сцене в школьном большом холле. Я уверена, она пыталась сообщить мне, что Дерево Всех Душ действительно существует. Что для нас пришло время отправиться в Зимние земли.

Фелисити наклоняется вперед. В ней как будто вспыхивает огонь.

— Когда?

— Как можно скорее, — решаю я. — Сегодня ночью.

В лесу патрулирует рабочий мистера Миллера. Мы видим его, он ходит взад-вперед с пистолетом в руках. Он насторожен, как кошка.

— И как нам добраться до двери, чтобы он нас не заметил? — спрашивает Энн.

Я сосредотачиваюсь, и вдруг в глубине леса появляется призрак женщины. Мужчина, увидев ее, дрожит с головы до ног.

— К-кто это там?

Трясущейся рукой он направляет пистолет на привидение. Женщина прячется за дерево и возникает снова — но уже дальше в лесу.

— Т-ты ответишь моему ма-мастеру… — бормочет страж.

Он на безопасном расстоянии следует за призрачной женщиной, а та ведет его к кладбищу, где и исчезнет, предоставив рабочему чесать затылок в попытках разгадать загадку. Но мы к этому времени будем уже в сферах.

— Вперед! — говорю я, устремляясь к потайной двери.

Фелисити с усмешкой подбирает юбку.

— Ох, как мне все это нравится!

Высокие каменные плиты с изображением бдительных женщин приветствуют нас на другой стороне. Но они не могут дать ответ, которого я ищу. Ответить может только одна особа, как ни противно мне признавать это.

— Идите к замку, — говорю я. — Я скоро к вам присоединюсь.

— О чем это ты? — спрашивает Энн. — Куда ты собралась?

— Я спрошу Ашу, может ли она обеспечить нам какую-нибудь защиту, — объясняю я, чувствуя себя ужасно из-за того, что лгу.

— Мы с тобой, — заявляет Фелисити.

— Нет! Ну, то есть вам лучше подготовить Пиппу и других девушек. Собрать всех.

Фелисити кивает.

— Верно. Ты только поспеши.

— Поспешу, — обещаю я, и это уже правда.

Я бегу по пыльным коридорам к Храму и сразу же направляюсь к колодцу вечности. Цирцея ждет, плавая под поверхностью, ее бледное лицо поднимается из глубины на свет.

— Неужели так быстро пришло время моего конца? — спрашивает она голосом гораздо более сильным, чем прежде.

Я с трудом сдерживаю гнев.

— Почему ты не сказала мне, что знала Вильгельмину Вьятт?

— Ты не спрашивала.

— Ты могла бы и сама рассказать!

— Как я уже говорила, у всего есть своя цена.

Она глубоко вздыхает.

— Насколько мне известно, именно ты убила ее, — говорю я, приближаясь к источнику.

— И ты поэтому вернулась? Расспросить меня о старой школьной знакомой?

— Нет, — отвечаю я.

Я сама себя ненавижу за то, что пришла сюда, но Цирцея ведь бывала в Зимних землях… Об этом говорится в дневнике моей матери. И только у Цирцеи я могу узнать то, что мне нужно.

— Мне необходимо, чтобы ты рассказала о Зимних землях.

В голосе Цирцеи звучат нотки осторожности.

— Зачем?

— Мы собираемся пойти туда. Я хочу все увидеть своими глазами.

Она очень долго молчит.

— Но ты еще не готова к Зимним землям.

— Готова! — заявляю я.

— Ты уже заглянула в самые темные уголки своей души?

Я провожу пальцами по отполированным камням, окружающим колодец.

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду.

— Именно поэтому ты и можешь угодить в ловушку.

— Я устала от твоих загадок! — огрызаюсь я. — Ты или расскажешь мне о Зимних землях, или нет. Но…

— Хорошо, — говорит она после небольшой паузы. — Подойди ближе.

И снова я кладу руку на край колодца и ощущаю силу, все еще таящуюся в его камнях, а потом опускаю ладонь на сердце Цирцеи. На этот раз все происходит как-то легче; моя потребность разузнать о Зимних землях и желание услышать о Дереве Всех Душ сильнее опасений. И через несколько секунд Цирцея уже светится силой. Улыбка возникает на ее постепенно розовеющих губах. И после этого второго дара она становится даже симпатичнее и живее… и больше походит на ту учительницу, которую я так любила, мисс Мур. Вид этого лица поражает меня. Я вытираю влажные ладони о ночной халатик, как будто могу так избавиться от всех следов Цирцеи.

— Ну вот, я дала тебе магию, о которой ты просила. Теперь о Зимних землях, будь любезна.

Тихий голос Цирцеи разносится по пещере.

— У входных ворот тебе зададут кое-какие вопросы. И ты должна ответить на них правдиво, иначе тебе не удастся войти.

— Что за вопросы? Они трудные?

— Для кого как. Когда очутишься там, следуй за рекой. Не вступай ни в какие сделки, не давай никаких обещаний. Там ты не можешь доверять тому, что видишь и слышишь, потому что это — край и очарования, и обмана, и тебе придется разбираться, что есть что.

— Что-нибудь еще? — спрашиваю я, потому что пока услышала не слишком много.

— Да, — говорит Цирцея. — Не ходи туда. Ты не готова.

— Я не совершу тех ошибок, которые сделала ты; уж это точно, — огрызаюсь я. — Теперь скажи мне вот еще что: Дерево Всех Душ действительно существует?

— Надеюсь, ты вернешься и расскажешь мне об этом, — говорит Цирцея после долгого молчания.

Какой-то шорох, похожий на шум легкого движения, доносится из колодца. Но это ведь невозможно… Цирцея заперта в ловушке. Я оглядываюсь — она все так же неподвижна, словно мертвая.

— Джемма? — окликает она.

— Да?

— Зачем Вильгельмине нужно, чтобы ты отправилась в Зимние земли?

— Затем, что…

Я умолкаю, потому что не задавала себе такого вопроса, и из-за него меня наполняют сомнения.

И тут я снова слышу это — легкий шелест в воде. Стены пещеры покрыты влагой, и я думаю, что, наверное, это стекают капли.

— Будь поосторожнее, Джемма.

Пиппа вместе с остальными девушками ждет меня в синем лесу. На деревьях зреют ягоды. Везде стоят отчасти наполненные корзины. Платье Пиппы спереди перепачкано соком и выглядит, как фартук мясника.

— Она дала какую-то защиту для нас? — спрашивает Энн, когда я присоединяюсь к компании.

— Что? — растерянно бормочу я.

— Аша, — поясняет Энн.

Но в моей памяти все еще плавает лицо Цирцеи.

— Нет. Никакой защиты. Придется справляться самим.

Пиппа восторженно хлопает в ладоши.

— Великолепно! Наконец-то настоящее приключение! В этих Пограничных землях так тоскливо! Я бы их назвала скорее Скучными землями!

Я смотрю в сторону бурлящего тучами неба Зимних земель, на ворота, отделяющие нас от неведомого.

— А как насчет тех ужасных существ, мисс?

Это спрашивает Вэнди. Она крепко держится за юбку Мерси.

Пиппа берет Фелисити под руку.

— Мы будем держаться все вместе. Мы ведь неглупые девушки, в конце-то концов!

— Есть только один способ это проверить, — говорит Энн.

— Я должна выяснить, существует ли Дерево Всех Душ, — говорю я.

Маленький огонек вспыхивает в листве деревьев, он приближается, увеличиваясь. Это то самое существо, похожее на фею, с золотистыми крылышками.

— Ты желаешь увидеть Зимние земли? — шелестящим шепотом спрашивает фея.

— Тебе какое дело? — рявкает Фелисити.

— Я могла бы освещать дорогу, — мурлычет существо.

Мэй Саттерс машет на фею рукой.

— Кыш! Уходи отсюда!

Существо, ничуть не смутившись, перелетает с ветки на ветку и наконец вспархивает на мое плечо.

— По Зимним землям нелегко путешествовать. И тот, кто знает путь, может оказаться очень полезным.

В памяти всплывают слова Цирцеи: «Не заключай никаких сделок».

— Но я ничего не дам тебе за это, — говорю я.

Губы существа кривятся в усмешке.

— Ни даже малой капельки магии, хотя сама получишь многое?

— Ни даже капельки, — отвечаю я.

Фея скалит зубы.

— Я все равно тебя провожу. Может быть, однажды ты решишь вознаградить меня за услугу. Но вот эту оставь здесь. Она будет помехой.

Фея задевает крылышком щеку Вэнди. Вэнди резко вздыхает и прижимает к щеке ладонь. Фея хихикает.

— Прекрати! — рявкаю я, и она отлетает в сторону.

— Я не хочу причинять неприятности, — бормочет Вэнди, опустив голову.

Я беру ее за руку.

— Она будет делать то же, что и все мы.

Фея хмурится.

— Слишком опасно.

— Вэнди, останешься здесь, — командует Бесси.

— Но мне хочется пойти, — говорит девушка. — Мне хочется узнать, откуда доносятся те крики…

— Она будет нас задерживать, — говорит Пиппа так, словно бедной девушки и нет рядом.

— Или мы идем все вместе, или не идем вообще, — твердо заявляю я. — А теперь мне необходимо переговорить с моими спутницами. Эй! Без тебя!

Существо трепещет блестящими крылышками, зависнув в воздухе над нами. В ее глазах ненависть, но фея отлетает на несколько футов в сторону, продолжая наблюдать за нами.

Я оглядываю всю компанию. Да, выглядим мы пестровато: фабричные девушки в новых нарядах, Бесси с длинной палкой в руках, Пиппа в королевском плаще, мы с Энн — в ночных пеньюарах и Фелисити в кольчуге, с мечом наготове.

— Мы не знаем, можно ли доверять этому светлячку-переростку, поэтому всем быть настороже, — говорю я. — Запоминайте дорогу, потому что может так оказаться, что выходить обратно придется самим. Ну что, все готовы?

Фелисити поглаживает свой меч.

— Вполне!

— Я уже устала ждать, смертная красотка! — жалуется Золотые Крылышки. — Сюда!

Мы выходим из надежного укрытия синего леса и пересекаем поросшую лозой равнину, направляясь к Зимним землям. Вдали встают из тумана, как некое предостережение, высокие зубчатые ворота. Мы не можем видеть, что скрывается за ними, видны только клубящиеся, свивающиеся жгутами серые тучи стального оттенка. Я несу факел, который соорудила из прутьев и магии. Он бросает яркое пятно света. Фея сидит у меня на плече. Крошечные коготки на ее ногах и руках впились в халат, и я надеюсь, что тонкая ткань убережет меня от того, чтобы крошечное существо изрезало кожу в лоскутья.

Стена, отделяющая Пограничные земли от Зимних, представляет собой внушающее страх сооружение. Она высока, как собор святого Павла, и уходит в обе стороны так далеко, насколько видит глаз. В сумерках кажется, что она слегка светится.

Я трогаю высокие сваи. Они очень гладкие.

— Кости… — шепчет фея.

Я поднимаю повыше факел. Свет выхватывает очертания огромной кости, видимо, от чьей-то ноги. Я отшатываюсь. Кости скреплены между собой веревками, сплетенными из волос. Красные лианы проросли между костями, они похожи на ужасающие раны. В целом впечатление мрачное. Фея посмеивается над моим переживанием.

— Для столь могущественной особы ты что-то уж очень легко пугаешься.

— А как мы туда войдем? — спрашивает Мерси.

Ее лицо скрыто глубокой синей тенью.

Крылатое существо взлетает с плеча и носится передо мной.

— Вход рядом. Ты должна его ощутить.

Мы кладем ладони на кости и перепутанные волосы, нащупывая вход. От этого у меня бурлит в животе, приходится бороться с желанием немедленно уйти отсюда, вернуться обратно.

— Нашла! — кричит Пиппа.

Мы собираемся вокруг нее. Перед нами калитка, задвижка на которой имеет вид грудной клетки. Острые концы ребер соединяются так, что невозможно сказать, где заканчивается одно и начинается другое. Но самое неприятное, что за ребрами бьется сердце. От его тихого «тук-тук» к горлу подкатывает тошнота.

— Что это такое? — ужасается Энн.

— Вход, — отвечает фея.

Она порхает между нами и бьющимся сердцем.

— Отвечайте только правду, — предупреждает она. — Иначе вам не позволят пройти туда.

— Вы желаете войти в Зимние земли?

Вопрос задан мягким, как шелк, голосом, и таким тихим, что я не уверена, что действительно его слышала.

— Вы слышали? — спрашиваю я девушек.

Они кивают. Сердце светится темным красноватым пурпуром, как воспаленная рана. Голос звучит снова:

— Вы желаете войти в Зимние земли?

С нами говорит сердце…

— Да, — отвечает Пиппа. — А как нам туда попасть?

— Расскажи свои тайны, — шепчет сердце. — Скажи свое самое страстное желание… и поделись самым сильным страхом.

— И все? — фыркает Бесси Тиммонс.

— В этом вся суть, — говорит крылатое существо.

Бесси выходит вперед.

— Самое сильное мое желание — стать леди. И я боюсь огня.

Мощный порыв холодного ветра несется из Зимних земель. Кости дребезжат. Сердце бьется быстрее, его свет разгорается ярче. Грудная клетка разделяется на две части. Распахивается огромная дверь, скрытая за ней.

— Ты можешь войти, — говорит сердце девушке.

Бесси проходит, и ворота захлопываются за ее спиной.

— Это не так уж и трудно, — говорит Фелисити.

Она тоже подходит к воротам.

— Мое желание — стать могущественной и свободной.

— А чего ты боишься? — подталкивает ее сердце.

Фелисити говорит после паузы:

— Попасть в ловушку.

— Не совсем так, — возражает сердце. — В тебе живет другой страх, сильнее всех прочих. Страх, скрытый в желании; а желание скрыто в страхе. Скажешь, что это такое?

Фелисити заметно бледнеет.

— Я совершенно не понимаю, что ты имеешь в виду, — отвечает она.

— Ты должна говорить только правду! — шипит фея.

Сердце, немного подождав, говорит:

— Назвать ли мне твой страх?

Фелисити пошатывается, и я не понимаю, что могло ее так напугать.

— Ты боишься настоящей себя. Ты боишься, что другие узнают, какова ты на самом деле.

— Ну и отлично, — резко говорит Фелисити. — Ты все сказало; теперь позволь мне войти.

Дверь опять широко распахивается.

Остальные девушки по очереди встают перед сердцем. Одна за другой они признаются в своих страстных желаниях и страхах: выйти замуж за принца, иметь прелестный дом с цветами вдоль дорожек, бесконечный пир, голод… Пиппа признается, что боится утратить красоту. Когда же она говорит о своем желании, она смотрит прямо на меня:

— Мне бы хотелось вернуться.

И дверь распахивается перед ней.

Энн настолько смущена, что едва шепчет, и ворота просят ее говорить погромче.

— Всего. Я боюсь всего, — говорит она, и сердце вздыхает.

— Можешь пройти, — говорит оно.

Наконец приходит и мой черед. Сердце ворот колотится в предвкушении. Мое собственное бьется так же отчаянно.

— Ну а ты? Чего ты боишься больше всего на свете?

Цирцея предупреждала, что я должна отвечать честно, но я не знаю, что сказать. Я боюсь, что мой отец никогда не вылечится. Я боюсь, что Картик совсем не интересуется мной, и точно так же мне страшно, что он во мне слишком заинтересован. Мне страшно оттого, что я не красавица, не желанна, не любима. Я боюсь, что потеряю магию, о которой должна заботиться, что стану обычной, как все. Я боюсь столь многого, что и выбрать не в состоянии.

— Ну же! Выскажись!

Порхающее рядом существо нетерпеливо упирается ручками в талию и скалит зубы.

Бледное лицо Фелисити показывается между костями.

— Джемма, идем же! Скажи хоть что-нибудь!

— Чего ты боишься? — снова спрашивают ворота.

С другой стороны дует холодный ветер, и меня пробирает дрожь. Облака клубятся, бурлят, черные и серые…

— Я боюсь Зимних земель, — осторожно отвечаю я. — Я боюсь того, что найду там.

Ворота испускают долгий ледяной вздох, но это вздох удовлетворения, как будто они чуют мой страх и наслаждаются им.

— А твое желание?

Я опять не отвечаю сразу. Резкий ветер бьет по щекам, от него у меня течет из носа… Сердце Зимних земель нетерпеливо.

— Твое желание, — шипит оно.

— Я… я не знаю.

— Джемма! — умоляюще восклицает с другой стороны Фелисити.

Фея носится возле моей головы так, что меня начинает мутить. Потом она впивается коготками в плечо.

— Говори! Говори же!

— Но я не знаю! Я не знаю, чего я хочу, но мне хочется это знать. И это самый честный ответ, который я могу дать тебе!

Сердце бьется еще быстрее. Ворота громыхают и стонут. Я пугаюсь, что разгневала их. Но они наконец со скрипом открываются, и кости постукивают на ветру.

Фелисити усмехается и протягивает мне руку.

— Идем поскорее, пока они не передумали!

Ноги сами собой останавливаются перед входом, потом наконец ступают на каменистую почву другой стороны. Я в Зимних землях. Здесь нет цветов. Нет зеленых деревьев. Только черный песок и острые камни, покрытые снегом и льдом. Ветер свистит и завывает между вершинами утесов и щиплет за щеки. Огромный ком темных облаков движется на горизонте. Им навстречу с земли поднимаются струйки пара, и вместе они рождают клубящийся туман, который окутывает все тонким серым налетом. В этом месте возникает особое чувство — глубокое одиночество, которое я нахожу и в себе.

— Сюда!

Фея машет нам, зовет следовать за ней, к охраняющим горизонт зубчатым горам, рябым от пятен льда.

Мы идем, и наши ноги оставляют едва заметные следы на черном песке.

— Какой печальный край, — говорит Энн.

Да, здесь все голо и уныло, но и в этом есть странная, завораживающая красота.

Вокруг на многие мили, насколько мы можем видеть, нет ни единой души. Это кажется зловещим, как внезапно опустевший город. Я вроде бы вижу каких-то бледных существ, наблюдающих за нами издали. Но когда я заставляю факел разгореться поярче, они исчезают, как мираж, рожденный туманом и холодом.

Я слышу шум воды. Узкое ущелье прорезает утесы, и по нему бежит река. Держись реки, иди за рекой, говорила Цирцея, но это представляется смертельно опасным. Течение здесь бешеное, а тропинки по обе стороны потока выглядят не шире, чем наши ступни.

— А есть какая-то другая дорога? — спрашиваю я фею.

— Насколько я знаю, нет, — отвечает она.

— Мне казалось, ты обещала быть проводником, — ворчит Фелисити.

— Я не могу знать все, смертная! — огрызается Золотые Крылышки.

Мы осторожно шагаем по камням, стараясь не поскользнуться на участках гладкого как стекло льда, в котором отражаются наши бледные, как у призраков, лица. Я беру Вэнди за руку и помогаю ей продвигаться вперед.

— Смотрите! — вскрикивает Энн. — Вон там!

Величественное судно выплывает из тумана и подходит к черному песку берега. Лодка длинная и узкая, вдоль бортов висят в уключинах весла. Она напоминает корабли викингов.

— Мы спасены! — кричит Пиппа.

Она подбирает юбку и мчится к лодке. Фабричные девушки спешат за ней. Я хватаю Фелисити за руку.

— Погоди-ка… Откуда взялась эта лодка? Куда она поплывет? — спрашиваю я фею.

— Если хочешь узнать, придется рискнуть, — отвечает та, показывая острые зубки.

— Идем, Джемма! — умоляюще произносит Фелисити, глядя вслед Пиппе и остальным девушкам.

— Все будет в порядке, — поддерживает ее Энн и забирает у меня факел, готовясь побежать за другими.

— Там может быть опасно для того, кто не видит.

Фея хватает локон Вэнди и подносит к носу, глубоко вдыхая, потом облизывает его.

— Оставьте ее здесь. Я за ней присмотрю.

Вэнди крепко вцепляется в мою руку.

— Нет, этого мы не сделаем, — говорю я.

Фея порхает прямо перед моим ртом.

— Она лишь будет вас задерживать.

— Думаю, ты мне уже надоела.

Я сильно дую, и зеленая светящаяся тварь кувырком летит в воздухе. Она шлет мне вслед проклятия, а я, подобрав подол, спешу к лодке и тащу за собой Вэнди.

— Хорошо, — говорю я, поднимаясь на борт качающегося судна. — Теперь мы остались сами по себе. Давайте не терять рассудка. Здесь могут быть ловушки. Могут быть и охотники… или еще похуже что.

— Но как насчет вашей силы, мисс? — спрашивает Мэй.

Фелисити усаживается на скамью и ставит меч между ногами.

— Да, действительно. Если они окажутся настолько глупы, что побеспокоят нас, мы уж известим их официально, кто мы такие.

— Мы не знаем, хватит ли у меня сил, — предостерегаю я девушек. — Мы вообще ничего на самом деле не знаем о Зимних землях. Магия не всегда подчиняется мне, и мне не хочется применять ее без крайней необходимости.

Я оглядываю серьезные лица подруг и вдруг ощущаю себя совсем маленькой. Мне хочется, чтобы здесь был кто-нибудь еще, готовый разделить со мной ношу. Ущелье впереди не рассмотреть; над водой плотно висит туман, и я надеюсь, что мы не плывем навстречу чудовищной ошибке.

— Ну что, готовы? — спрашивает Бесси.

Одной ногой она стоит в лодке, а другой — на узком выступе берега.

Энн возвращает мне факел. Я укрепляю его на носу лодки, чтобы он освещал нам путь.

— Отправляемся, Бесси, будь любезна, — отвечаю я.

Она с силой отталкивается от берега, и лодка выплывает на середину реки, отходя от безопасной гавани. Мы занимаем места у весел. Пиппа стоит на носу и всматривается в туман. Фелисити, Вэнди и я работаем одним веслом, пыхтя от усилий. Вода не отпускает его, но мы справляемся и вскоре уже плывем по реке. Туман редеет, и мы восхищенно смотрим на блестящие глыбы камня, вздымающиеся по обе стороны от нас, как гигантские обветренные ладони какого-то забытого бога.

В унылом ландшафте попадаются редкие пятна цвета — примитивные рисунки на утесах. Лодка плывет мимо изображений пугающих призраков, их плащи развеваются, и видны души, которые они пожрали. Водяные нимфы обдирают кожу со своих жертв, прикованных к скалам. Маковые воины в рваных рубашках и проржавевших кольчугах. Черные птицы, кружащие над полями сражений. Кто-то, похожий на Амара, пристально смотрит со скалы — белый конь, призрачный шлем… — и мне хочется не видеть этого. Рисунков слишком много, здесь вся история, я не в силах впитать все это. Но одно изображение приковывает мой взгляд; на скале нарисована женщина, стоящая перед могучим деревом, она приветственно раскинула руки… Туман снова сгущается, и я уже ничего не вижу.

— Там что-то есть впереди! — кричит Пиппа. — Малый ход!

— Я не… матрос… и не пират, — выдыхает Энн между взмахами весла.

Мы всматриваемся вперед, пытаясь понять, что там такое. Огромная скала перегораживает ущелье. В ней две дыры наверху и широкое отверстие внизу, и все это похоже на исказившееся в крике лицо.

— Рулим ко рту! — кричит Пиппа, перекрывая шум воды.

Лодка со свистом рушится вниз на перепаде воды, и нас подхватывает более сильное течение. Мерси визжит, когда волна перехлестывает через борт. Мы ничего не можем сделать, нам не под силу справиться с бешеным потоком. Лодка раскачивается и вертится, у всех нас начинается тошнота.

— Мы разобьемся! — кричит Пиппа. — Надо держать ее ровно!

— Мы должны попасть в проход! — визжит Фелисити.

— Вы с ума сошли! Нам нужно остановиться… — говорю я, но тут мне в лицо плещет вода.

Она воняет серой.

— Я дочь адмирала, и я вам говорю — мы должны править в тот тоннель! — рявкает Фелисити как настоящий командир.

— Мы приближаемся к скале! — чуть ли не рыдает Пиппа. — Сделайте же что-нибудь!

— Вы слышали Фелисити? Держим на туннель! — кричу я. — Изо всех сил! Не лениться!

Мы налегаем на весла, и я удивляюсь силе наших рук и сердец. Мы гребем ритмично, и вскоре лодка выравнивается и направляется ко «рту». Еще четыре мощных удара веслами — и мы проскакиваем через него. Река успокаивается и несет нас в глубь Зимних земель.

Мы восторженно кричим, радуясь победе над рекой, и поскольку рядом нет никого, кто велел бы нам поумерить эмоции, шум продолжается добрую минуту.

— Ох, смотрите! — вскрикивает Пиппа.

С горестного неба льется разноцветный свет. Унылые облака уступают клубам цвета пурпура и индиго, розовым и золотым. А потом мы видим звезды! Несколько звездочек падают с небес и гаснут где-то вдали. Небо здесь громадно. Я чувствую себя маленькой и незначительной — и в то же время такой большой, как никогда прежде…

— Как это прекрасно! — говорю я.

Пиппа раскидывает руки.

— Подумать только, а мы могли и не увидеть всего этого!

— Нам еще и вернуться надо, — предостерегаю я.

Из глубины реки поднимаются водяные нимфы; мягкие плавные арки их серебристых спин кажутся отражением звездного неба над нашими головами.

— Ох, а это кто такие? Русалки? — спрашивает Мэй и наклоняется, чтобы рассмотреть нимф получше.

Энн оттаскивает ее от борта.

— Лучше тебе этого не знать.

— Но они такие красивые!

Мэй тянет руку к воде.

— А знаешь, почему они так хороши? Они обдирают с людей кожу и моются ею вместо губок! — сообщает Энн.

— Чтоб мне провалиться!

С выражением ужаса на лице Мэй отдергивает руку и хватается за весло.

Река поворачивает. Над ней снова повисает туман, густой, как белые облака. Лодка останавливается у выступа замерзшего берега.

— Вы что-нибудь видите? — спрашивает Пиппа, козырьком поднося ладонь к глазам и всматриваясь в туман.

— Ничегошеньки, — отвечает Бесси.

Она крепко сжимает в руке свою палку.

— Там может быть что угодно, поджидать нас, — тихо говорит Энн.

Лодка не желает двигаться дальше. Похоже, здесь и есть пункт нашего назначения. Борт опускается, мы выбираемся на берег. Лодка отходит от суши, погружается в туман и исчезает.

— И что нам теперь делать? — спрашивает Мэй. — Как мы вернемся обратно?

Бесси резко хлопает ее по руке.

— Заткнись! Мы вперед пойдем!

Туман еще плотнее; куски пейзажа возникают из него, как фантомы. Мы идем сквозь голый лес, с деревьями, похожими на чахлые призраки. Искривленные ветви пронзают туман тут и там. Тишина. Ни звука вокруг, кроме нашего прерывистого дыхания.

Что-то задевает мое плечо. Я оборачиваюсь, но ничего не вижу. Но оно появляется снова. Надо мной. Я смотрю вверх — и вижу покачивающуюся голую ногу.

— Ох, боже! — вскрикиваю я.

На ветке висит тело женщины. Колючие ветки обвились вокруг ее шеи, привязав к дереву. Кожа приобрела серовато-коричневый цвет коры, а ногти изогнулись и пожелтели. Глаза женщины закрыты, и я благодарна судьбе за это.

Но она здесь не одна. Теперь я вижу их сквозь туман, везде вокруг нас. Тела, висящие на ветвях, как чудовищные фрукты. Нечестивый урожай.

— Дж-джемма… — шепчет Энн.

Глаза у нее стали как блюдца, она сдерживает крик… как и все мы.

Пиппа оглядывает тела со смесью отвращения и печали.

— Я не такая, как они. Я не такая.

И разражается слезами.

Фелисити тащит ее в сторону.

— Конечно, ты не такая.

— Я хочу вернуться. Вернуться в школу Спенс. К жизни. Я больше не могу здесь находиться! Не могу!

Пиппа на грани истерики. Фелисити гладит ее по волосам, пытается успокоить, тихонько говоря что-то на ухо.

— Это вот сюда они бы затащили нас, если бы не мисс Пиппа, — говорит Бесси.

Она резко дергает за грязный подол платья трупа и отрывает большой кусок. Обернув его вокруг палки, Бесси протягивает палку Энн:

— Ты это подожги, чтобы нам лучше видеть. Я не люблю огонь.

Энн достает из кармана коробок спичек. Она пытается зажечь одну, другую, но на четвертой сдается.

— Наверное, отсырели в лодке.

Бесси проявляет решительность:

— Я не пойду дальше, если у нас не будет факела.

Я прикасаюсь к палке и пускаю в ход магию. Факел загорается.

Мне противно, и все же я должна знать, а потому я тянусь к болтающейся руке. Я ощущаю холодную, твердую плоть, и от испуга малая толика магии вырывается из меня. Тело вздрагивает, я отскакиваю назад.

— Джемма… — в ужасе выдыхает Энн.

Налетает бешеный ветер, он трясет висящие на деревьях тела, как листья. Их глаза внезапно открываются, черные, как смола, с красными веками. Чудовищный хор пронзительных криков, стонов и низкого злобного ворчания неожиданно разбуженных тварей заполняет лес, оглушая нас. Сквозь все это я слышу пугающий рефрен, прорывающийся прямо мне в душу: «Жертва, жертва, жертва…»

— Джемма, что ты сделала? — скулит Энн.

— Назад! — кричу я.

Но мы проходим всего несколько шагов — и тропа исчезает из-под ног.

— Куда теперь? — отчаянно кричит Мерси.

Она мечется из стороны в сторону.

Вэнди осторожно движется вперед, ощупывая пространство перед собой руками.

— Не бросай меня, Мерси!

— Я не знаю! — кричу я.

Цирцея говорила, что нужно держаться реки, но вот об этом она ничего не сказала. Либо она лгала, либо сама не знала. Как бы то ни было, мы остались одни, без помощи.

И тут вдруг сквозь какофонию прорывается голос, спокойный и отчетливый:

— В эту сторону. Быстро…

И среди замерзшей травы и льда возникает светящаяся дорожка.

— Идемте! Сюда! — зову я остальных.

Размахивая факелом, я быстро иду между деревьями, следуя за узкой лентой света. Трупы дергают ногами, пытаются нас схватить, и я только и могу, что изо всех сил сдерживать крик. Какой-то мужчина тянется к Пиппе, и Фелисити стремительно взмахивает мечом. Отсеченная рука взлетает в воздух, труп воет от ярости.

Мне тоже хочется выть, но я онемела от страха.

— Быстрее! — хриплю я, наконец-то обретая подобие голоса.

Я подталкиваю подруг и бегу за ними, глядя только в их спины, не осмеливаясь взглянуть ни влево, ни вправо, где с деревьев свисают чудовищные твари.

Наконец мы добираемся до края ужасающего леса. Вой и визг стихают, превращаясь в тихий шепот, потом умолкают вовсе, как будто трупы снова погрузились в сон.

Мы некоторое время передыхаем, прислонившись друг к другу, напитывая легкие холодным воздухом.

— Что это такое было? — с трудом выговаривает тяжело дышащая Пиппа.

— Я не знаю, — с присвистом отвечаю я. — Наверное, умершие. Души, которые заманили сюда.

Мерси качает головой:

— Совсем на нас не похожи. Никаких душ там вроде бы и не осталось. По крайней мере я надеюсь, что их там нет.

— А как мы через это проберемся? — говорит Бесси.

Путь преграждает стена черных камней и льда, очень высокая и длинная. Насколько я вижу, обойти ее невозможно.

Ветер снова шепчет:

— Присмотрись получше…

В основании огромного утеса — туннель, завешенный окровавленным тряпьем.

— Следуйте… — настаивает ветер.

— Вы слышали? — спрашиваю я, чтобы быть уверенной.

Фелисити кивает.

— Оно говорит — следуйте.

— Следовать куда?

Энн с сомнением всматривается в темный туннель.

Никто не решается шагнуть вперед. Никто не желает первым отодвинуть грязные тряпки и войти в эту узкую расселину.

— Мы уже так далеко зашли, — говорит Пиппа. — С чего бы нам теперь останавливаться? Мэй? Бесси?

Мэй отшатывается. Бесси переминается с ноги на ногу.

— Темновато там, — бормочет Мэй.

— Мне кажется, нам лучше повернуть назад, — шепчет Вэнди. — Мистер Дарси скоро проголодается…

— Да уймись ты со своим кроликом! — рявкает Бесси.

И кивает на меня.

— Это ведь ты все придумала? Ну, пойти искать это твое дерево. Вот ты и должна топать впереди.

Зловонный ветер бросает тряпье в нашу сторону. Туннель похож на беззвездную ночь. И невозможно предсказать, что ждет нас там, а мы ведь уже столкнулись с чудовищным сюрпризом… Но Бесси права. Я обязана идти первой.

— Хорошо, — говорю я. — Идемте. Держитесь поближе ко мне. Если я велю, сразу бросайтесь бежать назад со всех ног.

Вэнди подбирается ко мне и хватается за рукав.

— Там ужасно темно, да, мисс?

Забавно, что она боится темноты, хотя и не может ее видеть, но я полагаю, это такой страх, который таится в самой глубине души.

— Не беспокойся, Вэнди. Я пойду первой. Мерси поведет тебя, да, Мерси?

Мерси кивает и берет Вэнди за руку.

— Ага. Держись за меня покрепче, малышка.

Сердце готово выпрыгнуть из груди. Я делаю шаг. Туннель узок и невысок. Я не могу выпрямиться во весь рост, приходится двигаться, согнувшись.

— Поосторожнее, не расшибите головы! — кричу я девушкам.

Я нащупываю дорогу руками. Стены холодные и влажные, мне кажется, что я очутилась в пасти какой-то гигантской твари, и я содрогаюсь с головы до ног, готовая заорать от ужаса.

— Джемма?

Это Фелисити. В чернильной тьме я не понимаю, где она. По звуку — как будто за много миль от меня, но этого не может быть.

— Д-да, — с трудом отвечаю я. — Идите, не останавливайтесь.

Я молюсь о том, чтобы мы как можно скорее миновали эту узкую штольню, однако туннель тянется бесконечно. Я слышу негромкое бормотание под камнями. Шипение, похожее на змеиное. Что-то, похожее на «ж-ж-ж…», и я могу поклясться, что снова слышу слово «жертва», и меня охватывает паника, но наконец я вижу слабый свет. Впереди — выход. С облегчением я выбираюсь сквозь щель наружу; подруги тянутся за мной.

Пиппа смахивает с рукава грязь.

— Ужасный туннель. Я чувствовала, как что-то страшное жарко дышит прямо мне в шею.

— Это была я, — признается Энн.

— Где это мы? — спрашивает Фелисити.

Мы вышли на открытую всем ветрам пустошь, окруженную кольцом остроконечных вершин. Падает легкий снег. Снежинки липнут к ресницам и волосам. Вэнди поднимает лицо навстречу снегу.

— Ох, как хорошо, — вздыхает она.

Темные тяжелые тучи повисли над горами. Их прорезают белые вены света, слышен гром. И сквозь прозрачную завесу снега я вижу это: древний, потрепанный ветрами ясень, толстый, как десять человек, и высокий, как дом, величественно стоит на небольшом пятне зеленой травы. Его ветви раскинуты во все стороны. Дерево притягивает к себе; я не в силах отвести взгляд. И я знаю, что это дерево из моих снов. Вильгельмина Вьятт хотела, чтобы я нашла именно его.

— Дерево Всех Душ, — благоговейно произношу я. — Мы нашли его.

Снег тает у меня на лице, но меня это не заботит. Магия мягко гудит во мне, как будто зовет куда-то. Этот звук пронизывает сухожилия; он пульсирует в крови музыкальным рефреном, припевом, который я не могу пока спеть, хотя мне очень хочется.

— Ты наконец-то пришла, — напевно говорит дерево, и это звучит нежно, как материнская колыбельная. — Иди ко мне. Тебе только и нужно, что прикоснуться, и ты увидишь…

Брызги молний раскалывают небо вокруг нас. Сила этого места велика, и мне хочется стать ее частью. Мои подруги тоже ощущают эту мощь. Я это вижу по их лицам. Мы кладем ладони на древнюю шершавую кору. Она царапает кожу. Сердце бьется все быстрее. Я содрогаюсь от этой новой силы. И, переполненная ею, падаю куда-то.

Она стоит передо мной, купаясь в мягком свете, и я узнаю ее с первого взгляда. Седые волосы. Голубые глаза. Яркое платье. Мир вокруг куда-то улетает, и наконец не остается ничего, кроме нас двоих, стоящих в пустыне в ярком свете.

Только Евгения Спенс и я.

 

Глава 34

— Как долго я тебя ждала! — говорит она. — Я почти потеряла надежду.

— Миссис Спенс? — говорю я, когда ко мне возвращается дар речи.

— Да. А ты — Джемма, дочь Мэри.

Она улыбается.

— Ты — именно та, на кого я возлагала надежды… единственная, кто может спасти нас и сферы.

— Я? Но как…

— Я все тебе расскажу, но у нас не много времени. Ровно столько, сколько я могу быть перед тобой в этой форме. Не прогуляешься со мной?

Я чувствую себя растерянной, и она протягивает мне бледную ладонь.

— Возьми меня за руку. Иди за мной. Я тебе покажу…

Я тянусь к ней, прикасаюсь к кончикам холодных пальцев. Евгения крепко сжимает мою руку. Нас обливает белым ослепительным светом. Потом он гаснет, и мы оказываемся на открытой равнине. Снег, молнии, мои подруги — все это остается по другую сторону места, где я нахожусь сейчас. Евгения здесь выглядит более материальной. Ее щеки розовеют; голубые глаза становятся теплыми.

— Я думала, вы…

Я тяжело сглатываю.

— Умерли.

— Не совсем, — грустно отвечает Евгения.

— Та ночь, когда случился пожар, — говорю я. — Что произошло после того, как вы запечатали дверь?

Евгения складывает ладони, как в молитве.

— Та мерзкая тварь унесла меня сюда, в Зимние земли, — говорит Евгения, и ее глаза пылают. — Все здешние существа явились поглазеть на изгнанницу Евгению Спенс, высшую жрицу Ордена, превратившуюся в униженную пленницу Зимних земель. Они хотели сломать меня, развратить и использовать для своих грязных целей. Но моя сила была куда больше, чем они предполагали. Я выстояла, и в наказание они заключили меня в Дерево Всех Душ.

— Что это за Дерево? — спрашиваю я.

Евгения улыбается.

— Это единственная точка в этих забытых землях, которая принадлежит и сферам, и Ордену.

— Но как это может быть?

— Если хочешь понять настоящее, ты должна понять прошлое.

Евгения широко взмахивает рукой, и пейзаж вокруг нас меняется. Перед нами, как образы в пантомиме, возникает юная земля.

— Давным-давно мы, наивные и доверчивые, проскользнули в этот мир, в сферы. Здесь жила магия; она исходила из самой земли и в землю же возвращалась, и это был вечный непрерывный цикл. Все пребывало в равновесии. И существовало только одно нерушимое правило: души умерших, проходившие через этот мир, не могли остаться здесь. Они должны были перейти на другую сторону, или же они развращались и загрязнялись. Но кое-кто из умерших не мог не цепляться за прошлое. Испуганные, обозленные, они сбегали, находя убежище в самой пустынной части сфер — в Зимних землях. Однако это не убивало их желание иметь то, чего они иметь не могли. Они хотели вернуться, и для этого им нужна была магия сфер. Вскоре желание превращалось в страсть. Они готовы были утолить ее любой ценой. Полагаю, ты знаешь о бунте и о том, что произошло здесь, в Зимних землях?

— Существа Зимних земель захватили в плен нескольких жриц Ордена, — отвечаю я, — и принесли их в жертву. Это было первое кровавое жертвоприношение.

— Да, но это далеко не все. Ты должна увидеть.

Евгения проводит рукой по моим глазам. Когда я вновь их открываю, то вижу юных жриц, не старше меня самой, сжавшихся от страха перед толпой призрачных тварей. Одна жрица ускользает; она прячется за скалами, наблюдая.

— Этот кинжал наполнен магией, — говорит одна из напуганных жриц, протягивая тварям кинжал с драгоценной рукояткой. — Он может принять любую форму в зависимости от задачи, которую вы ему зададите. Возьмите его в обмен на нашу свободу.

Призрак Зимних земель рычит на нее:

— Так ты рассчитывала усмирить нас с его помощью?

Тварь выхватывает кинжал из руки жрицы.

— Если он такой могущественный, так пусть этот подарочек поработает для нас прямо сейчас!

Твари окружают съежившихся жриц. Их ужасный предводитель взмахивает кинжалом — и опускает его, снова и снова, и от девушек только и остается, что воздетая к небесам рука, да и та быстро падает.

Там, где проливается кровь, земля трескается. Из нее поднимается могучее дерево, такое же голое и уродливое, как сердца здешних тварей, — и наполненное магией. Твари кланяются дереву.

— Наконец-то у нас есть собственная сила, — говорит призрак-предводитель.

— Это жертва сделала его таким, — шипит другой дух.

— То, что создано кровью, требует крови, — возвещает старший призрак. — Мы будем подносить ему души в уплату и обращать его силу на наши нужды.

— Но есть и кое-что хорошее, — шепчет Евгения.

Она снова взмахивает рукой перед моими глазами, и теперь я вижу ту самую молодую жрицу, что спряталась за камнями.

Пока твари наслаждаются своей новой силой, она крадет кинжал и стремительно возвращается к Ордену. Она рассказывает о происшедшем, и высшие жрицы слушают с мрачными лицами. Потом сооружаются руны, завеса между мирами опущена, а кинжал передается от жрицы к жрице в течение многих поколений.

— Орден защищал кинжал от малейшей царапины. И мы не осмеливались говорить о Дереве из страха, что кто-то может поддаться соблазну. Вскоре оно превратилось в миф.

Евгения взмахом руки прогоняет видение.

— Я была последней хранительницей кинжала, но я не знаю, что с ним стало.

— Я его видела в своем видении, с вашей ученицей, мисс Вильгельминой Вьятт! — вырывается у меня.

— Мина являлась тебе? — спрашивает Евгения, и в ее глазах вспыхивает тревога. — И что она тебе показала?

Я качаю головой:

— Большую часть я не поняла. Но я видела в ее руках кинжал.

Евгения задумчиво кивает.

— Он всегда ее привлекал, она тянулась к тьме. Надеюсь, ей можно доверять…

Ее взгляд становится стальным.

— Ты должна найти кинжал. Это крайне необходимо.

— Почему?

Мы оказываемся на вершине какой-то горы. Нас обдувает ветром. Он грозит превратить мои волосы в настоящую львиную гриву. Внизу, в долине, я вижу своих подруг, маленьких, как птички.

— Я подозреваю, что назревает новый бунт, что снова создается былой союз между племенами сфер и существами Зимних земель, — говорит Евгения. — А союз с нами был заключен лишь в обмен на силу. Я прежде в это не верила, и моя наивность очень дорого мне обошлась.

Мне становится стыдно за то, что сделали моя мать и Цирцея. Мне хочется рассказать Евгении о Цирцее, но я не могу заставить себя сделать это.

— Но я думала, что существа Зимних земель исчезли, — вместо того говорю я.

— Они где-то здесь, не обманывай себя. И ими руководит чудовищный бесстрашный воин… бывший член братства Ракшана.

— Амар!.. — выдыхаю я.

— Его сила велика. Но и твоя тоже.

Она обхватывает мой подбородок холодной ладонью. На горизонте чернильное небо снова начинает пульсировать странным прекрасным светом.

— Ты должна быть осторожной, Джемма. Если Орден так или иначе подвергся разложению, они могут обратить твою же силу против тебя.

Мощный разряд электричества рвет небо, на несколько мгновений оставляя светлые шрамы в моих глазах.

— Как это?

— Они могут заставить тебя видеть то, что им хочется. Ты как будто сойдешь с ума. Ты должна постоянно быть настороже. Не доверяй никому. Будь бдительна. Потому что, если ты падешь, мы заблудимся навеки.

Сердце колотится с бешеной силой.

— Но что я должна делать?

Свет вновь пульсирует, и я вижу железную решимость во взгляде Евгении.

— Без кинжала они не могут привязать мою силу к дереву. Ты должна найти его и принести мне, сюда, в Зимние земли.

— И что вы с ним сделаете?

— То, что должна: все исправлю и восстановлю мир, — отвечает Евгения и берет меня за руку.

И внезапно мы оказываемся на берегу какого-то озера, над которым повис туман. Туман тает. Появляется паром, везущий трех женщин. Старая женщина с морщинистым лицом толкает суденышко по безмятежной воде, орудуя длинным шестом. Другая женщина, молодая и прекрасная, поднимает вверх фонарь, чтобы осветить путь. Третья стоит, держа в руках рог изобилия. Они проплывают мимо, не замечая нас.

— Эти женщины… они похожи на тех, что изображены на камнях, охраняющих тайную дверь. Кто они такие?

— У них множество имен: мойры, парки, богини судьбы, норны… Но нам они всегда были известны как Тройка. Когда умирает жрица, она уходит в туман времени, и там у переправы ее встречает Тройка, и ей даруется возможность высказать последнюю просьбу и сделать выбор.

— Выбор… — повторяю я, ничего не понимая.

— Она может решить отправиться на их барже в особый мир красоты и славы. И когда она добирается туда, ее изображение появляется на камнях бессмертных как некий завет.

— Так, значит, все женщины, что высечены там на камнях…

Евгения улыбается, и это похоже на солнце, светящее только для меня.

— Они были жрицами, как ты и я.

— Вы сказали, у них был выбор. Но почему они не предпочли что-нибудь вроде сфер, какое-то другое место?

— Они могли ощущать, что нечто очень важное еще не завершено. В таком случае жрица может вернуться в эту жизнь, чтобы закончить начатое, но тогда она отказывается от славы.

Старуха уводит паром в дальний конец озера. Снова поднимается туман и скрывает женщин. Евгения провожает их взглядом, пока они не исчезают окончательно.

— Мне бы хотелось освободиться, занять наконец свое место в тех краях и на камнях, которые воспевают нашу историю.

Она гладит меня по щеке — нежно, как мать.

— Ты принесешь мне кинжал?

Нас окутывает туманом.

— Да, — отвечаю я, и в то же мгновение мы снова оказываемся перед Деревом Всех Душ.

Я смотрю на его величественное великолепие: три толстые сильные ветви, тысячи ветвей потоньше, переплетающихся во все стороны, едва заметные вены под корой… Мои подруги все еще стоят перед ним, прижимая ладони к стволу, и на их лицах написано благоговение. Они как будто вслушиваются в голоса, не слышные мне, и я ощущаю себя отдаленной от них, одинокой.

— Что это с моими подругами? — спрашиваю я.

— Это магия дерева, — отвечает Евгения. — Оно показывает им тайны их собственных сердец. Мне пора, Джемма.

— Нет, пожалуйста! Мне нужно знать…

— Ты не должна возвращаться сюда, пока не отыщешь кинжал. Только тогда нам ничто не будет грозить.

— Не уходи! — кричу я.

Я пытаюсь удержать ее, но Евгения невещественна, как воздух. Она растворяется в дереве. Дерево впитывает ее. Дерево пульсирует; его вены быстрее гонят кровь.

— Ты хотела бы видеть? — спрашивает дерево приглушенным шепотом.

Мои подруги заглянули в то удивительное, что скрыто в них, а я уже устала от того, что вечно остаюсь в стороне.

— Да, — с некоторым вызовом отвечаю я. — Хотела бы.

— Так загляни, — чуть слышно гудит дерево.

Я прижимаю ладони к грубой коре — и теряюсь в образах.

Картины танцуют вокруг меня, как стеклышки калейдоскопа. В одном из кусочков сидит Мэй, пируя за роскошным столом. Как только она приканчивает какое-то блюдо, на его месте тут же возникает другое. Возле стола сидят тощие собаки, они дышат, высунув языки, их глаза полны надежды. Собаки дерутся за каждый упавший кусок, они рвут друг друга зубами, они все покрыты кровью, но Мэй не обращает на них внимания. Она больше никогда не будет голодать.

В другом отражении я вижу Бесси в чудесном платье, сооруженном исключительно из золота и драгоценностей, на ее плечах лежит горностаевая мантия. Она идет мимо длинных рядов нищих, грязных женщин, ткущих ткани на той самой фабрике, где она лишилась жизни, и наконец подходит к владельцу, жирному мужчине с сигарой во рту. Бесси сильно бьет его по лицу, снова и снова, пока он не валится к ее ногам, не отличаясь от животного.

Энн купается в огнях рампы. Она кланяется публике, наслаждаясь громовыми аплодисментами.

Вэнди хлопочет в маленьком домике с розовым садом. Она поливает покрытые бутонами кусты, и те распускают волшебные алые и розовые цветки.

Мерси едет в карете с каким-то мужчиной.

Я вижу Фелисити, танцующую с Пиппой в замке, и обе смеются над шутками, понятными только им, а потом я вижу Пиппу, восседающую на троне, ее глаза пылают.

Пиппа, стоящая рядом со мной, широко улыбается.

— Да, — говорит она кому-то, кого я не вижу. — Избрана, избрана…

— Присмотрись получше, — шепчет дерево, и мои ресницы вздрагивают.

Все, что я прятала глубоко в себе, высвобождается.

Я распахиваю двойную дверь — и возвращаюсь в Индию. Должно быть, летняя жара еще не наступила, потому что отец и матушка пьют чай на террасе. Отец вслух читает «Панч», и мама смеется. Том носится вокруг них как сумасшедший, держа в руках двух деревянных рыцарей, сцепившихся в схватке, и непослушная прядь волос, как всегда, падает ему на глаза. Сарита бранит его за то, что он чуть не переворачивает старый отцовский кофейник. И я тоже здесь. Здесь, под бесконечным синим небом, на котором не видно ни облачка. Отец с матерью улыбаются, глядя на меня, и я ощущаю себя единой с ними; я не отделена, не одинока. Я любима.

— Иди ко мне, Джемма! — зовет матушка.

Ее руки широко распахнуты мне навстречу, и я бросаюсь бежать, потому что чувствую: если я смогу до нее добраться, все будет хорошо. Мне необходимо поймать это мгновение и крепко-накрепко держать его. Но чем быстрее я бегу, тем больше удаляется матушка. А я оказываюсь в холодной, темной гостиной бабушкиного дома. Отец в кабинете, Том куда-то ушел, бабушка отправилась с визитами; никому нет дела до других. Каждый одинок, мы просто несколько странных бусинок, нанизанных на общую нить печали, привычки, долга. По моим щекам медленно сползают слезы. Эта тяжелая правда — как яд, который мне не выплюнуть.

Маленькие бледные существа выползают из-под обломков скал и камней. Они касаются подола моего платья, гладят мои руки.

— Здесь твое место, здесь ты нужна, ты особенная, — говорят они. — Люби нас, как мы любим тебя.

Я поворачиваю голову — и вижу Картика, с обнаженной грудью, он идет ко мне. Я обхватываю его лицо ладонями, целую его крепко, без оглядки. Мне хочется слиться с ним. И эта магия совсем не похожа на ту, с которой мы играли прежде. Она грубая и настойчивая, у нее нет фальшивого фасада, за которым можно что-то спрятать. Это то, что нам недозволенно чувствовать, знать.

— Поцелуй меня, — шепчу я.

Он прижимает меня к дереву; его губы касаются моих. Я хочу затеряться в этом волшебстве. Никакого тела. Никакого самолюбия. Никаких опасений. Никто больше не причинит мне боли…

Звучит голос Дерева Всех Душ:

— А хотела бы ты иметь еще больше?

И во мне вспыхивает магия Храма. Я вижу, как стою перед деревом, а Картик выкрикивает мое имя, и я чувствую себя так, словно пытаюсь стряхнуть с себя опиумный бред.

— Да, — отвечает кто-то, но это не я.

Я пытаюсь увидеть, кто это сказал, но ветви дерева удерживают меня. Дерево обнимает меня, как мать, и так же нежно приговаривает:

— Спи, спи, спи…

Я проваливаюсь куда-то, ожидая, что меня подхватят, но никто этого не делает, и я лечу и лечу в темноту, у которой нет конца.

Потом — не знаю, когда именно, потому что время утратило смысл, — я слышу голос, говорящий нам, что пора уходить. Я внезапно ощущаю холод. У меня стучат зубы. На ресницах подруг — льдинки. Не говоря ни слова, мы отворачиваемся от дерева и тащимся обратно той же дорогой, которой пришли сюда. Мы минуем тела, висящие на деревьях, как омерзительные колокола, и ветер разносит их мольбу:

— Помоги нам…

Остаток пути из Зимних земель — как сон, которого я почти не помню. Руки исцарапаны, но я не помню, как это могло случиться. Губы распухли, я то и дело облизываю их, чувствуя трещинки на коже. Когда мы подходим к окутанному туманом выходу из Зимних земель, меня охватывает острое желание вернуться обратно. Странная сумеречная красота Пограничных земель больше не волнует меня. Я и в других ощущаю подобное чувство, вижу, как девушки бросают взгляды назад. Мы перешагиваем через лианы, ускользнувшие из Зимних земель. Они тянут к нам свои руки, подбираясь все ближе и ближе к замку.

Бесси говорит, не в силах опомниться от изумления:

— Они как будто знали меня. Действительно знали меня, по-настоящему! И я видела себя настоящей леди — не фальшивой, нет, и меня уважали…

— Никаких страхов, — бормочет Фелисити, закидывая руки за голову. — Никакой лжи…

Пиппа кружится на месте, все быстрее и быстрее, пока наконец не падает со смехом.

— Теперь я во всем вижу смысл. Я все понимаю.

На реке нас ждет горгона. Я пытаюсь спрятаться от нее, но она видит меня за высокой стеной цветов.

— Высокая госпожа, я искала тебя.

— Ну, похоже, ты меня нашла.

Глаза горгоны прищурены, и я гадаю, может ли она почуять на моей коже запретное, как чуют пот. Остальные девушки отчаянно веселятся. В них появилась какая-то новая свирепость, от которой горят глаза и пылают щеки. Фелисити хохочет, и ее смех звучит как призыв к вооружению. Мне хочется пойти к ним, оживить наши переживания в Зимних землях, а не страдать под пристальным взглядом горгоны.

— Ну что такое? — говорю я.

— Подойди ближе, — требует шипящий голос.

Я останавливаюсь на траве в добрых десяти футах от того места, где пристроилась у берега горгона. Она поворачивает голову и рассматривает меня — волосы всклокочены, руки исцарапаны, юбка порвана. Змеи на голове горгоны гипнотически раскачиваются.

— Ты там была, как я вижу, — говорит наконец горгона.

— И что с того? — вызывающе бросаю я. — Я должна была сама все увидеть, горгона! Как я могла бы всем управлять, ничего не зная? Дерево Всех Душ действительно существует, и его сила необъятна!

Змеи извиваются и шипят.

— Обещай мне, что не вернешься в то место, пока не создашь союз. Высокая госпожа, твоя сила…

— Что, неужели это и есть вся я — в магии? Никто не видит, какова я на самом деле. Все видят только то, что хотят видеть, видят лишь то, что я могу для них сделать! А кто я на самом деле, никого вообще ни черта не интересует!

Я плачу, и мне самой это отвратительно. Я отворачиваюсь и жду, пока слезы иссякнут, а когда снова смотрю на горгону, я уже другой человек, человек, которому никто не может приказать, что делать или куда идти.

— Можешь отправляться дальше, горгона. Наш разговор закончен.

Впервые гордая воительница выглядит неуверенной, и меня это радует.

— Высокая госпожа…

— Наш разговор закончен! — повторяю я. — Если я пожелаю поговорить с тобой, я тебя найду.

Девушки затевают веселую игру на траве. Фелисити толкает Бесси, та толкает ее в ответ.

— Тебе меня не одолеть, — поддразнивает Бесси, ее глаза блестят.

Смех Фелисити — колючий, как сорняки.

— Я уже тебя одолела, ты разве не заметила?

Завывая, как баньши, и хохоча, они хватают друг друга за руки и борются, пытаясь повалить друг друга, а Пиппа их подстрекает. Я несусь к ним на огромной скорости и сбиваю обеих, как кегли, при этом расшибив себе губы до крови. И никто не смеется громче меня, когда тяжелый металлический вкус наполняет рот и кровь льется на платье, словно безжалостный дождь.

 

Глава 35

Хотя до бала-маскарада еще несколько недель, миссис Найтуинг решительно настаивает, что девушки должны подготовить разные развлечения для гостей.

— Это будет своего рода подношение им — когда вы покажете, какими замечательными леди вы стали и как вы талантливы, — говорит она, хотя я подозреваю, что наши маленькие, тщательно заученные представления скорее докажут талант нашей директрисы.

Нам предназначены разные роли. Сесили, Марта и Элизабет должны исполнить какой-то балет. Фелисити будет играть менуэт. Поскольку я не умею ни петь, ни танцевать, ни говорить по-французски и не играю ни на каком инструменте, я спрашиваю у миссис Найтуинг, нельзя ли мне прочесть стихи, и она с облегчением соглашается, радуясь, что я могу сделать хоть что-то такое, что не связано с сельскохозяйственными животными или с инструментами, на которых играют, зажав их между коленями. Остается только выбрать подходящие стихи и не перепутать слова. К несчастью, Энн не разрешают петь для гостей. Это наказание за нашу выходку на Рождество, миссис Найтуинг не желает огорчать наших покровителей, они ведь знают все о скандале.

Энн стоически выносит несправедливость, а я с удовольствием думаю о том дне, когда Энн сообщит всем, что она уезжает, чтобы стать актрисой театра мистера Каца, под покровительством самой мисс Лили Тримбл.

Фелисити сидит за пианино, наигрывая менуэт.

— Уж очень это будет скромный прием, не пышнее, чем обычный чай в саду, — ворчит она. — Только костюмы и утешают. Все это и в сравнение не идет с балом, который леди Маркхэм устраивает для меня через две недели. Я тебе говорила, что она пригласила глотателей огня?

— Уверена, что говорила уже раз-другой.

Или раз двадцать. Я перелистываю книгу стихов, выданную директрисой. Все стихотворения настолько слащавы, что у меня болят зубы. Мне никогда не прочесть ни одно из них с серьезным лицом.

— Может, вот это, о приносящих свет? — предлагает Энн. — Оно как будто не слишком ужасное.

Я кривлюсь.

— Это не то самое, в котором Флоренс Найтингейл появляется на поле боя в виде ангела? Или это та поэма, в которой адмирала Нельсона сравнивают с каким-то греческим богом?

Фелисити бросает терзать пианино и садится на пол рядом с нами.

— Я все думаю и думаю о прошлой ночи. Это было наше самое волнующее приключение в сферах!

— Ты хочешь сказать, в Зимних землях, — шепчет Энн. — А ты действительно видела там Евгению Спенс, Джемма?

— А нам она не показалась, — фыркает Фелисити.

Я боюсь, что она захочет посостязаться со мной.

— Я уже все вам рассказала, — говорю я, защищаясь. — Вы хоть поняли, что мы можем спасти и ее, и сферы?

Фелисити надувает губы.

— Ты имеешь в виду — ты можешь спасти.

— Мы можем, — поправляю я. — Но прежде мы должны найти тот кинжал, что прихватила Вильгельмина, а я лично понятия не имею, где его искать.

— Может быть, он где-то здесь, в школе Спенс, — предполагает Энн.

— Да мы ведь и того не знаем, можно ли доверять Вильгельмине! — произносит Фелисити. — В конце концов, она ведь этот кинжал украла?

— Я думаю, она совершила ошибку, а теперь намерена искупить свою вину и привести меня к кинжалу, — предполагаю я.

— Но прежде всего — зачем вообще она его взяла? — не уступает Фелисити.

— Эй, вы ведь должны репетировать ваше выступление! — сердито восклицает Сесили, уперев руки в бока.

— Они помогают мне подобрать стихи, — отвечаю я, изо всех сил изображая пренебрежение.

Дверь широко распахивается, и я пугаюсь, что миссис Найтуинг явилась, чтобы велеть нам трудиться поусерднее. Но она обращается к Энн:

— Мисс Брэдшоу, не могли бы вы пойти со мной?

Опустив голову, Энн следует за директрисой, а я даже вообразить не могу, какие неприятности ее ожидают.

— Наконец-то, — злорадно произносит Сесили.

— Сесили, тебе что-то известно? — спрашивает Фелисити.

Сесили изображает пируэт.

— Ее кузина приехала из деревни, чтобы забрать ее! Бригид уже наверху, укладывает вещи Энн!

— Но они не могут! — вскрикиваю я.

Мы с Фелисити обменивается испуганным взглядом.

— Они решили, что пора. Более чем пора, если меня спросите.

— Ну, мы тебя не спрашиваем! — рявкаю я.

Рот Сесили открываемся в изумленном «о», и именно так ее застает мисс Мак-Клити, а я проклинаю себя за вспышку.

— Мисс Мак-Клити, вы позволите мисс Дойл разговаривать со мной так ужасно невежливо?

Мисс Мак-Клити останавливает взгляд на мне.

— Мисс Дойл? Надо полагать, теперь последует извинение?

— Прошу, извини меня, дорогая Сесили!

Моя улыбка так же фальшива, как лекарства какого-нибудь уличного торговца.

Руки Сесили снова упираются в бока.

— Мисс Мак-Клити!

Я шагаю к мисс Мак-Клити.

— Скажите, это правда? Кузина Энн действительно приехала за ней?

— Да, — отвечает учительница.

— Но они не могут так поступить! — протестую я. — Она не хочет уезжать туда! Она не хочет становиться гувернанткой! Она…

На лице мисс Мак-Клити отражается искреннее беспокойство.

— Но мисс Брэдшоу сама это организовала.

Слова мисс Мак-Клити доносятся до меня как сквозь толстый слой воды. Я с трудом понимаю их смысл, и холодный ужас стискивает меня.

Я несусь к лестнице и спешу наверх, перепрыгивая через ступеньку, не слыша ни зова Фелисити, ни требований мисс Мак-Клити. Когда я добираюсь до нашей спальни, совершенно задохнувшись, Энн сидит на своей кровати в скучном коричневом дорожном костюме и скромной шерстяной шляпке. Она аккуратно складывает в стопку свою дешевую почтовую бумагу и журнал мод, который ей подарила Фелисити. Наверху лежит программка «Макбета». Бригид запихивает в чемодан последние вещички Энн.

— Бригид, — выдыхаю я. — Нельзя ли мне поговорить с Энн наедине?

— Конечно, конечно…

Бригид тащится к двери.

— Заприте потом этот чемодан как следует. Энн, милая, не забудьте перчатки.

Наша экономка проходит мимо меня, промокая глаза носовым платком. Мы с Энн остаемся вдвоем.

— Скажи мне, что это неправда! — требую я.

Энн закрывает дорожную сумку и ставит ее на пол у своих ног.

— Я тебе оставлю свою почтовую бумагу. Хоть что-то напомнит обо мне.

— Но ты не можешь вот так взять и уехать! Тебя ждут в театре мистера Каца! Тебя ждет большая сцена!

Лицо Энн искажается болью.

— Нет. Они ждут Нэн Уошбрэд, красота которой говорит сама за себя, а не Энн Брэдшоу. Той девушки, которая им нужна, не существует. Ее просто нет.

Я хватаю ее чемодан, бросаю на кровать и начинаю вытаскивать вещи.

— Значит, мы найдем другой способ. Мы все наладим с помощью магии!

Энн берет меня за руку, останавливая.

— Разве ты не понимаешь, Джемма? Это не поможет. Не навсегда. Я не могу быть той, кого они хотят во мне видеть.

— Так будь кем-то другим! Будь сама собой!

— Я недостаточно хороша.

Энн вертит в руках перчатки, сминает их в комок, потом снова расправляет.

— Я потому и послала письмо кузине, попросила, чтобы она за мной приехала.

Я вспоминаю вечер того дня, когда Энн встречалась с мистером Кацем, письмо в ее руках… то самое, которое она настойчиво просила отправить. Она и не собиралась продолжать морочить голову Лили Тримбл и мистеру Кацу. Я тяжело опускаюсь на кровать; между нами громоздится чемодан. Энн складывает вещи обратно и защелкивает замки.

— Но скажи тогда, зачем было устраивать всю эту суету? — с горечью спрашиваю я.

— Прости меня, Джемма.

Она пытается коснуться моей руки, но я отшатываюсь.

— Я уеду сейчас, но я смогу всегда помнить тот день. Я смогу всегда помнить о том, что я в силах это сделать. Но если я попытаюсь снова… если я явлюсь к ним как настоящая Энн и меня отвергнут… мне этого не вынести.

В дверь врывается Фелисити и останавливается, загородив собой вход.

— Не беспокойся, Энн! Я им не позволю тебя забрать!

Энн натягивает перчатки и берется за ручку чемодана.

— Отойди, пожалуйста.

Фелисити разевает рот.

— Но…

— Пропусти ее, Фелисити.

Мне хочется дать Энн пинка — за то, что она даже не пытается что-то изменить. За то, что она сдалась и предала нас.

Лицо Энн превращается в привычную маску, которая не выдает никаких чувств. Своим талантом она могла бы заставить трепетать публику во всем мире. Но вместо того она будет использовать его, чтобы облегчить жизнь родным, и ее существование станет таким бессмысленным, что ее как бы и не будет вовсе. А я ведь видела, что она в силах сама творить магию как актриса, и при этом Энн умеет исчезать, становиться невидимой…

Держа в руке чемодан, Энн решительно спускается по лестнице в последний раз. Ее плечи расправлены, спина напряжена, глаза ничего не выражают. Она уже идет, как настоящая гувернантка. Внизу, в большом холле, играет фонограф, мисс Мак-Клити репетирует с девушками выступление.

Миссис Уортон ждет внизу вместе с миссис Найтуинг и Бригид. Миссис Уортон сплошь увешана бусами, перьями, кружевами, и всего этого слишком много.

— Ах, вот и наша Энни! Я как раз говорила миссис Найтуинг, как мне радостно знать, что ты уже перебираешься в наш загородный дом! Мы с мистером Уортоном назвали его «Весна в Шотландии», потому что шотландский замок Балморал особенно дорог ее величеству.

— Что за нелепое название для загородного дома! — бормочет Фелисити. — Они что, не бывали весной в Шотландии? Там же в это время холодно, как в Англии зимой!

Миссис Уортон что-то болтает о трудностях организации должного стиля и порядка в загородном доме и о том, что у нее совсем нет свободного времени из-за того, что приходится постоянно присматривать за слугами. Бригид подает Энн носовой платок, хотя ей самой он понадобился бы куда больше.

— Нет ничего постыдного в том, чтобы быть в услужении, — говорит она, нежно гладя Энн по щеке. — Вы уж не забывайте старую Бригид.

— До свидания, Энн, — говорит Фелисити. — Без тебя здесь все станет совсем по-другому.

Энн поворачивается ко мне. Я понимаю, что она ждет от меня какого-то проявления доброты — поцелуя, объятия, хотя бы улыбки. Но я не могу.

— Ты станешь отличной гувернанткой.

Мои слова звучат как пощечина.

— Я знаю, — отвечает она, словно ударяя сама себя.

Девушки толпятся в фойе. Они шмыгают носами и суетятся, хотя не обращали на Энн внимания, пока она жила рядом с ними. Мне это невыносимо, поэтому я ускользаю в большой холл и подглядываю из-за занавесей, как Энн и ее внезапные поклонницы выходят наружу.

Лакей укрепляет чемодан Энн на задке экипажа и, усадив миссис Уортон, помогает сесть Энн. Она высовывается из окна, придерживая шляпку. Я могла бы броситься за ней, поцеловать ее, пожелать доброго пути… Я могла бы. И для нее это значило бы очень много. Но я не в силах заставить свои ноги двигаться. «Просто попрощайся как следует, Джемма! И все!..»

Кучер берет в руки поводья. Лошади копытами вздымают пыль. Экипаж трогается с места и катит по подъездной дороге, потом поворачивает… Он становится все меньше и меньше, пока наконец от него не остается лишь темная точка, уползающая вдаль.

— Прощай, — шепчу я наконец, когда это уже не имеет никакого значения и никто меня не может слышать, кроме оконных стекол.

 

Глава 36

Отсутствие — это нечто весьма странное. Когда друзья отсутствуют, они становятся как будто больше, важнее, и наконец только и ощущаешь, что разлуку с ними. Теперь, когда Энн уехала, спальня кажется слишком просторной. Как я ни стараюсь, я не могу заполнить освободившееся пространство. Я обнаруживаю, что мне не хватает сопения Энн, которое так раздражало; я скучаю по ее унынию и глупым романтическим фантазиям, мне недостает ее страсти к кровавым романам. По десять раз на дню я думаю о том, как могла бы поделиться с ней своими маленькими наблюдениями — шепнуть что-то насчет Сесили или пожаловаться на овсянку, и от этого и то, и другое стало бы более терпимым, — но осознаю, что ее нет рядом. И от бесконечной грусти меня охватывает гнев.

«Она сама решила уехать», — напоминаю я себе, втыкая иглу в вышивку, распевая гимны, снова и снова совершенствуя реверанс, который нужно будет сделать перед королевой… Но если это вина Энн, почему я принимаю все так близко к сердцу? Почему даже ее неудачу я воспринимаю как свою?

Я радуюсь, когда мисс Мак-Клити выводит нас на лужайку для спортивных упражнений. Девушки развлекаются лаун-теннисом. Несколько отчаянных душ принимаются фехтовать, и Фелисити, конечно, во главе этой компании, в ее глазах пылает ярость. Маленькая группа желает поиграть в крикет, «прямо как в школе для мальчиков», но поскольку у нас нет бит или мячей, такая возможность — спорный вопрос, и они, поворчав, вынуждены удовлетвориться крокетом.

Я выбираю хоккей на траве. Носясь по лужайке с клюшкой на изготовку, посылая вперед мяч, передавая его подругам по команде, не сдерживая крик, ощущая бьющий в лицо ветер и лучи солнца на спине, я наполняюсь бодростью. Игра проясняет ум, обостряет чувства, заставляет забыть о потере. И я обнаруживаю, что мне нравится колотить по чему-то клюшкой.

Мисс Мак-Клити тоже не слишком сдерживается.

— Так не положено! — кричит она. — Ваши подруги нуждаются в помощи, мисс Темпл… внимательнее! Вы должны действовать все вместе, леди, стремясь к общей цели! Помните: «Изящество, обаяние, красота!»

Она может обращаться к кому угодно, только не ко мне. Я пыталась помочь Энн, но ничего не получилось. Когда мяч снова в игре, мы с Сесили одновременно бросаемся к нему. Проклятая юбка путается под ногами — ох, как бы мне хотелось быть сейчас в брюках! — и Сесили получает преимущество. Может, она и ближе к мячу, но я не желаю сдаваться. Я хочу до него добраться. Более того, я не хочу, чтобы мячом завладела Сесили, потому что тогда она будет всю неделю надуваться самодовольством.

— Мой удар! — кричу я.

— Нет, нет… я первая! — визжит Сесили.

Наши клюшки скрещиваются, Сесили отталкивает мою. Наша противница, плотная девушка с рыжеватыми волосами, пользуется моментом. Она протягивает клюшку между нами и крадет мяч, тут же посылая его в игру.

— Я же сказала, мяч мой, мисс Дойл, — произносит Сесили с натянутой улыбкой.

— Да ничего подобного, — возражаю я, улыбаясь так же фальшиво.

— Он был мой!

— Ты ошибаешься, — настаиваю я.

Мисс Мак-Клити быстро выходит на лужайку и встает между нами.

— Леди! Это вряд ли можно назвать проявлением истинного спортивного духа! Довольно, или мне придется вам обеим выставить плохие оценки по поведению.

Кипя от злости, я все же беру себя в руки. Мне бы очень хотелось показать Сесили — показать им всем, — на что я способна. И стоит только подумать об этом, как магия вскипает во мне с новой силой, и я вижу только мяч. Я дерзка, как Ричард Львиное Сердце, я несусь по полю, обгоняя противниц. На этот раз игра будет моей.

Но и Сесили быстра. Она почти догоняет мяч.

— Я…

Я бросаюсь вперед, сбивая Сесили с ног. Она растягивается на траве и начинает ныть. Мисс Мак-Клиги мгновенно оказывается рядом.

— М-мисс Мак-Клити, — бормочет Сесили, — она нарочно меня толкнула!

— Ничего подобного! — возражаю я, но покрасневшие щеки говорят о том, что я лгу.

— Нарочно! — скулит Сесили.

— Ты как ребенок! — говорю я, перекладывая вину на нее.

— Хорошо, довольно. Мисс Темпл, спортивный дух подразумевает, что следует сдерживать чувства и не жаловаться.

Сесили захлопывает рот, а я злорадствую.

— Вы же, мисс Дойл, кажется, слишком разгорячились. Остыньте за пределами игровой площадки, прошу вас.

— Но я…

— Ваша безрассудность может стать причиной и более серьезных несчастий, мисс Дойл, — говорит мисс Мак-Клити.

Я понимаю, что она говорит не только об игре. Мои щеки ярко вспыхивают. Остальные девушки хихикают.

— Я не безрассудна.

— Я не желаю спорить далее. Покиньте поле, пока не сумеете взять себя в руки.

Укрощенная и разгневанная, я прохожу мимо хихикающих девиц и посмеивающихся рабочих и отправляюсь прямиком в школу, не заботясь о том, что снова выказываю ужасающее отсутствие спортивного духа.

Чертова Мак-Клити… Если бы она знала то, что знаю я… что Евгения Спенс жива, что она в Зимних землях и доверилась мне, а не ей, она бы, пожалуй, не стала говорить со мной в таком тоне. Ладно, сейчас у меня есть и более важные дела. Я пробираюсь в шатер Фелисити, где оставила наш экземпляр «Истории тайных обществ», и, удобно устроившись на кушетке в огромной комнате, снова принимаюсь за чтение, надеясь найти хоть какой-то намек на то, где кинжал. Вздыхая, я смотрю на страницы — их целых пятьсот две, и это слишком много, чтобы прочитать все быстро, и я проклинаю авторов, пишущих такие толстые книги, когда достаточно было бы всего нескольких страниц.

Ладно, сначала — титульный лист. Потом — стихи. Мистер Уильям Йейтс, «Роза битвы».

— «Роза всех роз, роза всего мира, — читаю я вслух. — Ты тоже явилась оттуда, где бурлят туманные потоки у причалов печали, и слышен звон колокола, зовущего нас, далекая нежная роза».

Похоже, стихи неплохие, насколько я понимаю, — они не вызывают у меня зубной боли, и я решаю, что именно это и прочту на бале-маскараде.

На соседней странице — иллюстрация. Я, должно быть, раз десять уже смотрела на нее, не видя по-настоящему: это незатейливое изображение какой-то комнаты со столом, единственной лампой и картиной на стене; на картине — корабли. И вдруг я с волнением осознаю, что это очень похоже на ту комнату, что являлась мне в видениях. Неужели действительно та же самая? Но если так, то где она? Здесь, в школе Спенс? И не в ней ли Вильгельмина Вьятт спрятала кинжал? Я провожу пальцами по подписи под рисунком: «Ключ содержит истину».

Я быстро перелистываю страницы, ищу еще иллюстрации. Снова нахожу изображение башни и гадаю, не может ли это быть та самая башня, что когда-то венчала восточное крыло? Листаю дальше — и вижу картинку с горгульей, под ней подпись: «Стражи ночи». На другом рисунке — бодрый маг, весьма похожий на доктора Ван Риппля; он прячет в коробку яйцо, а на следующем рисунке показано, что яйцо исчезло. Подпись: «Исчезающий предмет».

Рисунки, насколько я понимаю, никак не связаны с текстом. Впечатление такое, словно они существуют полностью сами по себе, представляя что-то вроде шифра. Но зачем? Для кого?

В большом холле появляется кипящая негодованием мисс Мак-Клити.

— Мисс Дойл, я не стану терпеть столь вопиющего отсутствия дисциплины и спортивного духа. Если вы не желаете играть, вы можете сидеть у площадки и подбадривать ваших подруг!

— Они мне не подруги, — отвечаю я, переворачивая страницу.

— Они могли бы ими стать, если бы не ваше столь избыточное стремление оставаться одной в целом мире.

Просто стыд, что у мисс Мак-Клити нет в руках винтовки, потому что выстрел она сделала безупречный.

— Я устала от игры, — лгу я.

— Нет, вы устали от правил. Похоже, это вошло у вас в привычку.

Я переворачиваю следующую страницу.

Мисс Мак-Клити делает шаг вперед.

— Что же это вы читаете, что захватило ваше внимание так, что вы считаете возможным игнорировать меня?

— «Историю тайных обществ» мисс Вильгельмины Вьятт.

Я смотрю прямо в глаза мисс Мак-Клити.

— Вам знакома эта книга?

Она бледнеет.

— Нет. Не могу сказать, что знакома.

— Но вы же купили экземпляр в книжной лавке «Золотой рассвет», на Рождество.

— Вы за мной шпионили, мисс Дойл?

— А почему бы и нет? Вы же шпионите за мной.

— Я за вами присматриваю, — поправляет меня она, и я ненавижу ее и за эту ложь, и за все остальное.

— Я думала, вы знали Вильгельмину Вьятт, — говорю я.

Мисс Мак-Клити срывает с рук перчатки и бросает на стол.

— Сказать вам, что именно я знаю о Вильгельмине Вьятт? Она была позором Ордена, она опозорила память Евгении Спенс. Она была лгуньей. Воровкой. Грязной наркоманкой. Я пыталась помочь ей, а она потом, — Мак-Клити стучит пальцем по книге, — сочинила вот эту ложь и выставила нас напоказ, просто ради денег. Все, что угодно, ради денег. Вы знаете, что она пыталась шантажировать нас этой книгой, чтобы мы оставили наш план собрать денег на то, чтобы восстановить восточное крыло?

— И зачем бы ей это делать?

— Затем, что она была злобной особой, без чести. А ее книга, мисс Дойл, — не более чем пустая болтовня. Нет, она куда опаснее, чем пустая болтовня, потому что в ней заключен вероломный обман, искажение правды, эта книга написана предательницей, готовой торговать вразнос высокими тайнами.

Она шумно захлопывает книгу и, вырвав ее из моих рук, несется прямиком в кухню. Я бегу за ней.

— Что вы делаете? — в ужасе кричу я.

— Устраиваю ей соответствующие похороны.

— Погодите…

Но прежде чем я успеваю ее остановить, мисс Мак-Клити швыряет «Историю тайных обществ» в огонь и захлопывает дверцу печи. Меня охватывает искушение рассказать ей все, что знаю, — что я видела Евгению Спенс, что эта книга может ее спасти… но Евгения предупреждала, что надо быть осторожной, а насколько я знаю, мисс Мак-Клити принадлежит как раз к тем, кому доверять нельзя. И я только и могу, что стоять и смотреть, как сгорают наши надежды.

— Она стоит четыре шиллинга, — хрипло произношу я.

— Это вам урок на будущее, чтобы вы тратили деньги более рассудительно, — вздыхает мисс Мак-Клити. — В самом деле, мисс Дойл, вы испытываете мое терпение.

Я могла бы сказать ей многое, но вряд ли сейчас подходящий момент. И тут мне приходит в голову новая мысль.

— Вы сказали «была», — говорю я после паузы.

— Что?

— Вы сказали, что Вильгельмина была наркоманкой и лгуньей, предательницей. Вы думаете, она могла умереть? — пускаю я пробный шар.

Лицо мисс Мак-Клити бледнеет.

— Я не знаю, жива она или нет, но, учитывая ее состояние, даже представить не могу, чтобы она протянула так долго. Подобная жизнь приводит к дурному концу очень быстро, — говорит она, волнуясь. — А в будущем, если вам захочется узнать что-то об Ордене, вам достаточно задать вопрос мне.

— И вы скажете то, что считаете нужным? — говорю я, поддразнивая ее.

— Мисс Дойл, вы слышите только то, во что вам хочется верить, независимо от того, правда это или нет. Но ко мне это не имеет никакого отношения.

Она потирает виски.

— А теперь идите к остальным. Разговор окончен.

Я вылетаю из кухни, проклиная мисс Мак-Клити себе под нос. Девушки уже входят в школу. Щеки разгорелись, от девушек слегка пахнет потом, но они возбужденно хихикают, игра пробудила в них дух соперничества. Нам редко позволяется свободно проявлять свою натуру, хотя склонность к соревнованию сильна в нас точно так же, как в мужчинах. Сесили, увидев меня, вскидывает голову. Она и ее приспешницы одаряют меня уничтожающими взглядами и, видимо, полагают, что это должно быть расценено как оскорбление. Я насмешливо прикладываю руку к сердцу и вздыхаю, и, снова обиженные, они проходят мимо, нервно перешептываясь.

А Фелисити припадает к полу, как настоящий боец-меченосец, и взмахивает рапирой.

— Негодяй! Ты ответишь перед королем за свое предательство!

Я осторожно отстраняю длинный тонкий клинок.

— Можно вас на пару слов, д'Артаньян?

Фелисити низко кланяется.

— Ведите меня, кардинал Ришелье.

Мы удираем в маленькую нижнюю гостиную. Именно здесь Пиппа отказала своему жениху, мистеру Бамблу, прежде чем навеки уйти в сферы. Потерю Пиппы сегодня я ощущаю особенно остро.

— Какого черта ты сделала с Сесили?

Фелисити падает в кресло и перекидывает ноги через подлокотник совсем не по-дамски.

— Она говорит всем, кто готов ее слушать, что тебя бы следовало немедленно повесить.

— Если бы это навсегда избавило меня от ее голоса, я бы с радостью разбила ей нос. Но я не об этом должна с тобой поговорить. Я еще раз заглянула в книгу Вильгельмины Вьятт. Мы кое-что пропустили при первом чтении. Иллюстрации. Думаю, как раз в них кроется ключ.

Фелисити кривится.

— Ключ к чему?

Я вздыхаю.

— Не знаю. Но на одном рисунке — башня, возможно, та, что была у восточного крыла. А в самом начале книги — комната, которую я видела в видениях.

— И ты думаешь, что эта комната когда-то находилась в восточном крыле? — спрашивает Фелисити.

— Ох… — теряюсь я. — Об этом я не подумала. Но если так, то комнаты давно нет.

— Ну, давай еще раз посмотрим.

— Невозможно. Мисс Мак-Клити бросила ее в кухонную печь, — объясняю я.

Фелисити изумленно открывает рот.

— Книга стоит четыре шиллинга!

— Да, я помню.

— Похоже, у сегодняшнего ужина будет бумажный привкус.

Фелисити концом рапиры выцарапывает на полу маленькую букву «Ф».

— Что-то во всем этом не так, — говорю я, шагая по гостиной и покусывая ногти; от этой привычки пора избавиться, и я так и сделаю. Завтра. — Я не доверяю Мак-Клити. Она определенно что-то скрывает. Знаешь, что она мне сказала? Она упомянула Вильгельмину Вьятт в прошедшем времени. Что, если Мак-Клити знает о смерти Вильгельмины? И если так, то откуда она об этом знает?

— Доктор Ван Риппль говорил, что Вильгельмину предала какая-то подруга, — добавляет Фелисити. — А не могла это быть Мак-Клити?

Я снова грызу ноготь, отрывая от него целую ленту. Это больно, и я сожалею о своем поступке.

— Мы должны еще раз поговорить с доктором Ван Рипплем. Он может знать куда больше… Он может знать, где спрятан кинжал. Ты согласна?

Дерзкая улыбка появляется на губах Фелисити. Она кладет лезвие рапиры мне на плечо, как будто посвящая в рыцари.

— Один за всех, все за одного!

Внезапно выражение ее лица меняется.

— Как ты думаешь, почему она это сделала?

— Мак-Клити или мисс Вьятт? — не понимаю я.

— Энн.

Фелисити опирается на рапиру, как на трость.

— Свобода была совсем близко. Зачем отворачиваться от нее?

— Возможно, одно дело — желать свободы, и совсем другое — действительно ею обладать.

— Это глупо.

Фыркнув, Фелисити снова разваливается в кресле, одну ногу опустив на пол, а другую забросив на подлокотник.

— Тогда не знаю, — говорю я с немалым раздражением.

— Уж я-то не повернусь спиной к счастью. Это я могу тебе обещать.

Фелисити пронзает воздух рапирой.

— Джемма?

— Да? — с тяжелым вздохом откликаюсь я.

— Что будет с Пиппой? Когда я осталась наедине с тем деревом, я видела…

— Видела что?

— Видела ее живой и счастливой. Я видела нас с ней в Париже, и Сена сверкала, как мечта. И Пиппа смеялась, как прежде. Как я могла это видеть, если… Ты не думаешь, что это может быть правдой? Что она может вернуться?

Она поворачивает голову ко мне, и я вижу в ее глазах надежду. Мне хочется сказать ей «да», но что-то в глубине моей души говорит «нет». Я не думаю, что все может произойти именно так.

— Мне кажется, есть законы, которые не могут быть нарушены, — говорю я как можно осторожнее и мягче. — И неважно, насколько сильно нам хочется, чтобы это случилось.

Фелисити что-то рисует в воздухе концом рапиры.

— Тебе кажется или ты знаешь?

— Я знаю, что если бы такое было возможно, я бы завтра же привела обратно мою маму.

— Ну и почему бы тебе этого не сделать?

— Потому, — я тщательно подбираю слова, — что я знаю: она ушла. Точно так же, как я знаю: те времена, когда мы все жили в Индии, минули безвозвратно, и я не в силах вернуть их.

— Но если магия представляет собой перемены… если все вообще меняется — тогда, может быть…

Она умолкает, и я не пытаюсь ее поправить. Иногда силы слов «может быть» достаточно, чтобы поддержать нас, и только не я отберу у Фелисити надежду.

Я слышу, как Бригид фальшиво напевает в холле, и это подает мне идею.

— Фелисити, если кому-то хочется разузнать о ком-то из прежних обитателей дома, например о какой-то из бывших учениц, где можно найти наиболее достоверные сведения?

Фелисити с улыбкой сгибает рапиру.

— Ну, я полагаю, таким знанием могут обладать слуги.

Я рывком распахиваю дверь и выглядываю.

— Бригид, можно с тобой поговорить?

Экономка хмурится.

— Что это вы там делаете? Эмили только вчера все прибрала. Я не хочу, чтобы вы устроили беспорядок.

— Ну что ты, мы не станем, — отвечаю я, стараясь изобразить на лице задумчивую грусть. — Просто мы с Фелисити расстроены, что Энн уехала. Мы знаем, ты ее тоже любила. Не хочешь посидеть с нами немножко?

Стыдно, конечно, что я вот так использую симпатии Бригид — тем более что это действует.

— Ох, детка… Я тоже по ней скучаю. Ну, с ней все будет хорошо. Как и с вашей старой Бригид.

Она тяжело проходит в гостиную, попутно ласково погладив меня по плечу, и я чувствую себя хуже некуда.

— Ох, это что такое? Сядьте как положено, мисс! — сердится Бригид, видя позу Фелисити, и та со стуком ставит обе ноги на пол, а я взглядом умоляю ее вести себя прилично.

Бригид проводит пальцем по каминной полке и хмурится.

— А тут-то она пыль не вытерла…

— Бригид, — начинаю я, — скажи, а ты помнишь одну девушку, которая училась в этой школе…

— В школе Спенс училось множество девушек, — перебивает она меня. — Я не могу всех помнить.

— Да, но эта была ученицей еще тогда, когда была жива миссис Спенс, до пожара.

— Ох, это уж и совсем давно.

Бригид с сердитым видом протирает каминную полку краем фартука.

Фелисити откашливается и смотрит на меня. Не знаю, что она хочет этим сказать.

— Но эта девушка была немой. Вильгельмина Вьятт.

Бригид резко оборачивается, на ее лице забавное выражение.

— Чтоб мне провалиться! Вы-то откуда о ней знаете?

— Это Энн слышала о ней. Она читала книгу, которую написала Вильгельмина. И мне… нам… просто интересно, каким она была человеком.

Я заканчиваю с улыбкой, которую можно описать только как жалкую.

— Ну, это было уж совсем давно, — повторяет Бригид и протирает фартуком маленькую китайскую вазочку. — Но я ее помню. Мисс Вильгельмина Вьятт. Миссус Спенс говорила, что она особенная, на свой лад, что она видит то, чего большинство из нас не замечает. Ну, я не стану делать вид, что понимаю, что это значит. Девушка ведь даже говорить не могла, благослови Господь ее душу. Но она всегда ходила с такой маленькой тетрадкой, писала в ней и рисовала. Это она так разговаривала.

Именно это и говорил нам доктор Ван Риппль.

— А как она очутилась здесь? У нее ведь не было родных, насколько мне известно, — говорю я.

Бригид хмурится.

— Да бог с вами, были у нее родные.

— Но я думала…

— Вильгельмина Вьятт была родней миссус Спенс. Да, Мина была ее племянницей.

— Ее племянницей? — повторяю я, пытаясь понять, почему Евгения не сказала мне этого.

— Да, она сюда приехала после того, как умерла ее матушка, благослови Господь ее душу. Я помню тот день, когда миссус Спенс поехала в город, чтобы забрать девушку. Малышку Мину посадили на пароход, и она ждала миссус Спенс на таможне. Бедная малышка. Должно быть, уж так перепугалась! И здесь ей не было намного лучше.

Бригид ставит на место вазу и принимается тереть канделябр.

— Что ты хочешь этим сказать? — спрашивает Фелисити.

— Некоторые девушки задирали ее. Дергали за косички, чтобы проверить, не может ли она на самом деле говорить.

— Но у нее были подруги?

Бригид сдвигает брови.

— Эта противная Сара Риз-Тоом иной раз сидела с ней рядом. Я слышала, как она допытывалась у Мины, правда ли, что та может заглядывать в темноту, и на что похоже то место, а миссус Спенс за это ее наказала и запретила им играть вместе.

— А у мисс Вьятт были какие-то любимые места… ну, может, она там пряталась или еще что? — допытывается Фелисити.

Бригид на несколько мгновений задумывается.

— Она любила сидеть на лужайке и рисовать горгулий. Я ее там часто видела с этой ее тетрадкой, она смотрела на крышу и улыбалась, как будто горгульи пришли к ней в гости и она их чаем угощает.

Я припоминаю ту странную галлюцинацию, что приключилась со мной в Лондоне на Пасху. Горгулья, держащая в зубах ворону. Я содрогаюсь при мысли о том, что Вильгельмина улыбалась этим чудовищным каменным стражам. Стражам ночи, да, именно так.

Бригид прекращает тереть канделябр.

— И я еще помню, как позже миссус Спенс беспокоилась из-за Мины. Эта девушка рисовала какие-то уж совсем ужасные вещи, и миссус Спенс говорила, что боится, не попала ли Мина под дурное влияние. Так она говорила. А вскоре после того случился пожар, и те две девушки и миссус Спенс погибли, помоги им Господь.

Бригид со вздохом ставит на место канделябр и берет второй.

— Но что случилось потом с Вильгельминой? Почему она уехала из школы?

Бригид облизывает большой палец и тщательно стирает какое-то пятнышко с серебра.

— После пожара она вела себя странно… конечно, от горя, я бы так сказала, только меня никто не спрашивал.

Фелисити быстро вмешивается.

— Я уверена, ты права, Бригид, — говорит она, бросая на меня быстрый взгляд. — А потом что было?

— Ну, — задумчиво продолжает Бригид, — Мина стала пугать других девушек своими странностями. Писала и рисовала такое в своей тетрадке… Миссус Найтуинг говорила, что, дескать, хоть она родственница, хоть не родственница миссус Евгении, но если она все это не прекратит, ее придется отослать из школы. Но прежде чем она ее отослала, Мина сама сбежала прямо посреди ночи, да еще и прихватила с собой кое-что ценное.

— Что именно? — чуть не подпрыгивает на месте Фелисити.

— Уж этого я не знаю, мисс Надоеда, — сердится Бригид.

Я одними губами повторяю — «мисс Надоеда», и у Фелисити делается такой вид, словно она готова с радостью придушить меня.

— Что бы то ни было, — говорит Бригид, — миссус Найтуинг очень из-за этого сердилась. Я никогда ее не видела такой разгневанной.

Бригид водружает канделябр на место.

— Вот так-то лучше. Придется мне крутенько поговорить с этой Эмили. А вам лучше поспешить на молитву, пока миссус Найтуинг не отправила восвояси и вас, и меня следом за вами.

— Как ты думаешь, что все это значит? — спрашивает Фелисити, когда мы присоединяемся к остальным девушкам.

Они собирают молитвенники и оправляют юбки. Потом толпятся перед слишком маленькими зеркалами, делая вид, что приводят в порядок волосы, хотя на самом деле просто любуются своей расцветающей красотой.

— Я не знаю, — со вздохом отвечаю я. — Можно ли доверять Вильгельмине?

— Но она ведь являлась тебе в видениях, а это что-то да значит, — говорит Фелисити.

— Да, но мне и девушки в белом являлись, а они оказались бесами, которые пытались меня запутать, — напоминаю я.

Те самые девушки в белом, которые заманивали Бесси и ее подруг в Зимние земли невесть с какой целью, приходили и ко мне в видениях, предлагая правду вперемешку с ложью. А в конце концов они завели нас прямо к ужасным Маковым воинам.

— Так кто же она такая, эта мисс Вьятт? — бормочет Фелисити. — Леди или тигр?

Я качаю головой:

— Честно, не могу сказать. Но она забрала кинжал, это уж точно, а как раз его мы и должны найти.

 

Глава 37

Путешествие в сферы без Энн совсем не такое радостное. Даже магия не улучшает настроения. Фабричные девушки очень сурово встречают весть об ее отъезде.

— А у нас-то и возможности такой нет, уехать куда-то, — ворчит Мэй, обращаясь к Бесси.

— Вы должны использовать собственные возможности, — возражает Фелисити.

Бесси злобно косится на нее.

— Да что ты об этом знаешь?

— Давайте не будем ссориться, — говорит Пиппа. — Мне хочется танцевать и играть с магией. Джемма?

Я со вздохом иду по знакомой дорожке к церкви в замке, и Пиппа следует за мной. На этот раз, когда мы объединяемся в магии, Пиппа очень сильно воздействует на меня. Я как будто проваливаюсь в нее. Я становлюсь частью ее печали, ее зависти, ее горечи — всего того, что предпочла бы не видеть и не ощущать. Когда я прерываю контакт, я чувствую себя утомленной. Магия щекочет меня изнутри, как множество ползающих под кожей насекомых.

Но зато Пиппа снова сияет. Она прижимается ко мне и обнимает за талию, как маленький ребенок.

— Прекрасно чувствовать себя необычной, пусть даже на несколько часов, правда?

— Да, — соглашаюсь я.

— Будь я тобой, я бы никогда не отдала такую силу, я бы навсегда ее сохранила.

— Иной раз мне и хочется это сделать.

Пиппа прикусывает губу, и я знаю, что она тревожится.

— В чем дело? — спрашиваю я.

Она берет из чаши несколько ягод и катает их между пальцами.

— Джемма, мне кажется, тебе не следует на этот раз давать так много магии Бесси и остальным девушкам.

— Почему нет?

— Они же фабричные работницы, — со вздохом отвечает Пиппа. — Они не привыкли обладать властью. Бесси становится просто самовлюбленной.

— Не думаю, что это…

— Она хотела снова отправиться в Зимние земли, — признается Пиппа. — Без тебя.

— Она так говорила?!

Пиппа берет меня за руку. Мы осторожно перешагиваем через тяжко вздыхающие лианы, густо заплетающие пол.

— Лучше будет, если ты дашь побольше мне, тебе так не кажется? Тогда здесь будет кто-то, кто сможет за ними присмотреть, руководить ими. Они же совсем как дети, право слово. А я смогу их уберечь.

Пиппа смеется, но то, что она сказала о Бесси, звучит как сигнал тревоги.

— Да, ты права, — соглашаюсь я. — Я им дам поменьше.

Пиппа целует меня в лоб. И бросает в рот ягоды, которыми играла — одну, вторую, третью…

— Может, не стоит их есть? — осторожно спрашиваю я.

Глаза Пиппы вспыхивают.

— Да какое теперь это имеет значение? Все, что они могли сделать, они уже сделали.

Она бросает в рот четвертую ягоду и тыльной стороной ладони вытирает с губ сок. А потом отодвигает старый гобелен и со словами «Приветствую вас, мои дорогие!» появляется перед девушками, как королева перед подданными.

Как я и обещала, я передаю фабричным девушкам ровно столько магии, чтобы они могли сделать чистой свою кожу и принарядиться в чудесные платья, но не так много, чтобы что-то изменить на самом деле. На этот раз у них нет настоящей силы, только временная иллюзия.

— Что-то сегодня магия не так уж и работает, — ворчит Бесси. — Почему это?

Я сглатываю застрявший в горле тяжелый ком, но Пиппа спокойна и уверенна.

— Так уж устроены сферы, Бесси. Они сами решают, сколько кому давать. Ведь так, Джемма?

— Мне говорили именно так, — киваю я, внимательно наблюдая за Бесси — не выдаст ли она себя, но вижу в ней только разочарование.

— Может, это потому, что мы недостаточно важные особы? — предполагает Мерси.

— Здесь нет важных особ, — возражает Бесси. — Как раз это мне и нравится. И кроме того, мисс Энн всегда получала много магии, а она ничуть не лучше нас.

— Бесси, довольно уже! — дуется Пиппа.

Бесси уходит в сторону и садится у очага. Она бросает в огонь маленькие цветки и смотрит, как они вспыхивают и сгорают.

— Ой, да иди же сюда! — зовет Пиппа. — Незачем обижаться! Я хочу танцевать!

Я не в настроении для танцев и не в состоянии притворяться. Поэтому я отправляюсь на прогулку. Прохладный воздух освежает; сумрачное небо ощущается как укрытие. Я пробираюсь сквозь клубящийся туман, тоска подгоняет меня. Мне хочется еще раз прижать ладони к Дереву Всех Душ, слиться с ним так, словно мы — одно существо.

Ворота на этот раз распахиваются сразу. Они уже получили от меня то, чего хотели. Ноги погружаются в черный песок. Воздух, холодный и насыщенный песком, будто обнимает меня; я высовываю язык, чтобы ощутить его вкус. Я следую на шум реки. Меня ждет шлюпка, и я шагаю на палубу и направляюсь к сердцу Зимних земель. Я знаю, что на этот раз не нужно бороться с течением, лодочка легко одолевает стремнины, вот только дорога мне незнакома. Она не та, по которой мы двигались в прошлый раз, и во мне назревает панический страх. Где я? Как я умудрилась так заблудиться?

Поблизости от лодки слышится всплеск, борт поглаживает водяная нимфа. Она кивает в сторону какой-то пещеры справа; потом плывет туда, выплывает обратно, разрезая воду, как огромная змея.

Хорошо. Я не позволю ей одолеть меня. Если будет необходимо, я применю магию. Успокоенная этой мыслью, я поворачиваю лодку, следую за нимфой и оказываюсь в пустотелой скале. Над головой висят сталактиты, гигантские ледяные кинжалы. По бокам пещеры — две узкие полоски каменистой земли, которые, должно быть, исчезают во время прилива, потому что я вижу следы, оставленные водой высоко на стенах пещеры. А еще выше расположен другой выступ.

Перепончатая рука водяной нимфы ласкает мою лодыжку. Я, нервно вздохнув, отдергиваю ногу. Цветные чешуйки остаются на коже драгоценными отпечатками.

— Мою кожу тебе так просто не заполучить, — предостерегаю я, и мои слова разносятся эхом в пустоте пещеры.

Нимфа шарахается в сторону, скрывается под поверхностью воды, и теперь видны только ее блестящие черные глаза и скользкая лысая голова, и меня охватывает новый страх. На выступе я замечаю движение. Призрачные лица бледных существ высовываются из трещин в камнях; они похожи на ночных бабочек. У них нет глаз, но они принюхиваются и ползут к краю.

Сердце у меня сжимается. Я тихо разворачиваю лодку и гребу обратно к выходу из пещеры… но выход исчез. Этого не может быть. Я слышу лошадиное фырканье, стук копыт — и передо мной появляется Амар на великолепном белом жеребце. Он движется по узкой полосе земли вдоль стены пещеры, пока не равняется с лодкой. У меня перехватывает дыхание. У Амара такие же полные губы и гордая осанка, как у Картика. Но его глаза — черные омуты, окруженные красным. Они смотрят на меня в упор, и я не могу отвести взгляд, не могу закричать, не могу убежать…

«Пусти в ход магию, магию», — выстукивает сердце. Но я не могу. Я слишком испугана.

— Я знаю, ты видела жрицу. Что она тебе сказала? — спрашивает Амар.

Его зубы сильно заострены.

— Тебе этого не узнать, — с трудом выговариваю я.

Глаза Амара как будто колеблются и становятся такими же карими, как у Картика.

— Скажи моему брату, что в его сердце скрыто все. Что там он найдет и свою честь, и свою судьбу. Скажи ему.

И в то же мгновение возвращаются пугающие черные дыры вместо глаз, окруженные красными кольцами.

— Мы все равно тебя достанем. Опасайся рождения мая.

От моего дыхания в воздухе плывут белые облачка, страх сливается с холодом.

— Выпустите меня отсюда! — кричу я.

Внезапно выход из пещеры вновь становится видимым, и я гребу к нему изо всех сил, оставляя далеко позади Амара и тех бледных слепых существ. Дерево забыто. Я хочу только благополучно добраться до Пограничных земель.

Я, пошатываясь, вхожу в голубой лес, тяжело дыша, и с облегчением вижу впереди свет, льющийся из окон замка, рассеивающий мглу. И так радостно слышать смех подруг, теперь мне уже хочется к ним присоединиться.

До меня доносится далекий раскат грома, и когда я оглядываюсь, небо над Зимними землями пропитано алым.

 

Глава 38

Это особо скучный день в школе Спенс. Мы потратили весь урок французского языка на спряжение глаголов. Честно говоря, мне совершенно все равно, скажу ли я «я ела на ужин улиток» или «я буду есть на ужин улиток», потому что я в любом случае не позволю улитке проскользнуть ко мне в рот, так что весь урок представляет для меня весьма спорный интерес. Потом мы повторяем фигуры кадрили до тех пор, пока я не начинаю чувствовать, что способна танцевать кадриль даже во сне; потом мы учимся подсчитывать расходы и подводить итоги, чтобы в один прекрасный день суметь без труда вести домашние книги учета и отчитываться перед супругами. Под руководством мисс Мак-Клити мы рисуем друг друга в профиль; Элизабет возмущается, что я изобразила ее нос огромным, как дом, хотя, если честно, я была еще слишком добра к ней. Но когда речь идет об искусстве, каждый становится критиком, и с этим приходится смиряться.

Когда учителей нет поблизости, девушки принимаются взволнованно болтать о предстоящих им светских дебютах. Они уже получили целые пачки приглашений — и это искушающие обещания романтических встреч, изысканных пиров и новых туалетов, а сами приглашения отпечатаны изящным шрифтом на дорогих карточках из плотной кремовой бумаги. Мне бы тоже следовало подумать о своем дебюте. Но я слишком рассеянна. Будущее кажется существующим в каком-то другом мире, и я не могу отчетливо его увидеть.

Вместо того чтобы сесть за чайный стол со всеми, я ухожу под тем предлогом, что мне необходимо попрактиковаться в реверансе, и обшариваю все укромные уголки и закоулки школы в надежде отыскать украденный Вильгельминой Вьятт кинжал или хотя бы дополнительные подсказки, где он может быть. К сожалению, я не нахожу ничего, кроме пыли, пустых ящиков письменных столов и битком набитых шкафов и буфетов, и натыкаюсь на липкую ириску без обертки, от которой пальцы тоже становятся липкими, и даже после того, как я трижды мою руки с мылом, неприятное ощущение не проходит. Я совершенно растеряна, особенно потому, что мисс Вьятт больше не желает являться мне в видениях или снах. Она как будто играет со мной, и я припоминаю замечание доктора Ван Риппля о том, что Вильгельмина всегда наслаждалась мелкими пакостями. И я сомневаюсь, стоит ли ей доверять вообще.

Я уже готова отступить и вернуться к остальным, когда вдруг замечаю на ветке ивы платок Картика. Я высовываюсь из окна спальни и достаю его. К платку привязана записка: «Я все устроил. Встретимся в прачечной. В полночь. Принеси пять фунтов. Оденься разумно».

Сегодня ночью. Мне следует особо поблагодарить Картика за то, что записка так коротка. И тем не менее все организовано, и если я могу поговорить с представителем братства Ракшана о том, как спасти брата, я пойду с ним куда угодно.

Фелисити не слишком радуется моему плану. Она ожидала, что мы отправимся в сферы, и уверена, что Пиппа не простит ей отсутствия, — но она понимает, что я должна помочь Тому. Она даже предлагает мне свою рапиру — на случай, если мне надо будет кого-нибудь заколоть. Я заверяю ее, что это не понадобится, и надеюсь, что это действительно так.

К полуночи я уже готова к встрече с Картиком в прачечной. Он написал, что одеться нужно разумно, и я, подумав, что нам, наверное, придется ночью пробираться по лондонским улицам, нашла единственное разумное решение.

С помощью магии я творю брюки, рубашку, жилет и сюртук. Я иллюзорно укорачиваю волосы — и сама изумляюсь полученным эффектом. Сплошные глаза и веснушки. Я сотворила отличного мальчишку, пожалуй, куда более симпатичного, чем я же в облике девушки. Матерчатая кепка завершает иллюзию.

В домике прачечной темно. Я ничего не вижу и не слышу и гадаю, придет ли в конце концов Картик.

— Ты опоздала, — говорит он, выходя из-за столба, подпирающего потолок.

— Рада видеть, что с тобой все в порядке, — огрызаюсь я.

— Я ведь четко написал — в полночь. Если мы хотим попасть в Лондон вовремя, надо немедленно отправляться. У тебя есть деньги?

Я встряхиваю кошелек, который держу в руке, и он звенит.

— Пять фунтов, как ты и просил. А зачем они нужны?

— Сведения стоят денег, — отвечает Картик и окидывает взглядом мои брюки. — Весьма разумно.

Его взгляд скользит выше. И он тут же отворачивается.

— Застегни сюртук.

Грудь слегка выпирает под рубашкой. Эта часть тела плохо замаскирована. Смутившись, я застегиваю сюртук.

— Вот это добавим, — говорит Картик.

Он накидывает мне на шею свой шарф. Концы шарфа свисают вниз, прикрывая грудь.

Картик ведет меня туда, где ждет Фрея. Он поглаживает лошадь по морде, успокаивая. Взлетает в седло, потом протягивает руку и помогает сесть за его спиной. Мы трогаемся с места. Я обхватываю Картика за талию, и он не возражает.

Мы скачем, кажется, целую вечность — так долго, что у меня болит зад, — и наконец вдали появляются лондонские огни. Перед городской окраиной мы спешиваемся, и Картик привязывает Фрею к дереву, сообщив лошади, что мы обязательно вернемся. Он скармливает ей морковку, и мы ныряем в ночную жизнь Лондона. Улицы не так безлюдны, как я могла бы подумать. Кажется, что сам город выбрался за двери, в то время как его двойник, Лондон дневной, спокойно спит. Сейчас это совсем другой Лондон, дерзкий и неведомый.

Картик берет кеб и стучит в крышу, подавая сигнал кебмену. Поскольку Картик сидит рядом со мной, внутри кажется очень тесно. Руки Картика напряженно лежат на коленях. Я забиваюсь в угол.

— Где у нас встреча?

— Рядом с Тауэрским мостом.

Ночь выглядит размазанной в мглистом свете. Картик так близко, что его можно коснуться. Ворот рубашки расстегнут, открывая изгиб шеи и нежную выемку горла. В кебе жарко. Голова у меня легкая, как перышко. Надо на что-то отвлечься, пока я не сошла с ума.

— И как ты устроил эту встречу?

— Есть способы.

Картик ничего больше не говорит, а я ничего больше не спрашиваю. В кебе вновь воцаряется молчание, и слышен только быстрый стук конских копыт, отдающийся во всем теле. Колено Картика касается моего. Я жду, что он придвинется ближе, но он этого не делает. У меня дрожат руки. Краем глаза я вижу, что Картик смотрит на улицу. Я тоже, но не могу сказать, что замечаю хоть что-то. Я осознаю лишь тепло его ноги. Кажется просто невероятным, что небольшое сочетание костей и сухожилий, заключенных в коленке, может производить столь ошеломляющий эффект.

Кебмен вскоре останавливает экипаж, и мы с Картиком оказываемся на улицах прямо под Тауэрским мостом. Этот мост действует всего два года, и на него стоит посмотреть. Две большие башни возвышаются как средневековые бастионы. Между ними высоко над Темзой висит сам мост. Он разводится, чтобы пропустить суда, идущие в порт, — а их здесь много. Темза битком набита ими.

На тротуаре, прямо в сырой грязи, сидит старая нищенка. Она трясет жестяной коробкой, в которой лежит один пенни.

— Прошу, сэр, подайте монетку!

Картик кладет в ее коробку соверен, и я понимаю — скорее всего, это все, что у него есть.

— Зачем ты это сделал? — спрашиваю я.

Он поддает ногой камешек, камешек взлетает в воздух, и Картик играет им, как мячом, не позволяя упасть.

— Ей это нужно.

Отец всегда говорит, что ничего хорошего нет в том, чтобы подавать милостыню попрошайкам. Они истратят полученные деньги неразумно, а то и напьются или позволят себе еще какие-нибудь удовольствия.

— Она может купить на эти деньги выпивки.

Картик пожимает плечами:

— Значит, она напьется. Дело не в деньгах, дело в надежде.

Он отправляет камешек высоко в воздух. Тот падает далеко впереди.

— Я знаю, что это такое — постоянно бороться за то, что другие получают просто так.

Мы подходим к заводи, битком набитой судами разнообразных типов, от самых маленьких шлюпок до больших кораблей. Я не понимаю, как они умудряются подходить к причалам и отходить от них при том, что с одного судна на другое можно без труда перешагнуть. Однако они выстраиваются перед складами и доками, ожидая, когда их разгрузят.

Узкая лестница ведет вниз, на берег. Я жду, что Картик предложит мне руку. Но он начинает спускаться без меня, засунув руки в карманы пальто.

— Что тебе мешает? — спрашивает он.

— Ничего, — отвечаю я, ступая на лестницу.

Картик смотрит в небо.

— Почему леди никогда не показывают, что сердятся? Вас что, специально учат этому искусству? Это здорово смущает.

Я останавливаюсь и в слабом синеватом свете смотрю на него.

— Если хочешь знать, ты мог бы предложить мне руку в начале лестницы.

Он пожимает плечами:

— Зачем? У тебя свои руки-ноги есть.

Я пытаюсь сохранить самообладание.

— Так принято, чтобы джентльмен помогал леди спускаться по лестнице.

Картик фыркает.

— Я не джентльмен. А этой ночью и ты не леди.

Я пытаюсь возразить, но обнаруживаю, что просто не могу этого сделать, и мы идем вдоль Темзы, не говоря больше ни слова. Великая река плещется о берег в мягком ритме. Волны поднимаются и опадают, и снова поднимаются, как будто им тоже хочется вырваться на свободу хоть на одну ночь. Я слышу вдали голоса.

— Сюда.

Картик поворачивает туда, откуда доносятся голоса. Грязь под ногами становится гуще, поднимается туман. Прямо в воде я вижу с десяток человек — от старых женщин до чумазых детей.

Одна старуха напевает какую-то матросскую песенку, умолкая только тогда, когда ее сотрясает отчаянный кашель. Ее платье представляет собой рваную тряпку. Она настолько грязна, что сливается с сумерками, как тень. Продолжая петь, она погружает в Темзу глубокую сковороду и тут же вытаскивает ее. И быстро обшаривает сковородку, встряхивая. Что она ищет?..

— Грязные жаворонки, — поясняет Картик. — Так их называют. Они просеивают грязь со дна Темзы, ищут что-нибудь достаточно ценное, чтобы это можно было продать — тряпье, кости, жестянки или куски угля, упавшие с барж. Если им повезет, они могут найти и кошелек какого-нибудь матроса, встретившего дурной конец… ну, это если багры речных бродяг не выловят его первыми.

Я морщусь.

— Но бродить по пояс в воде…

Картик пожимает плечами:

— Это куда лучше, чем быть тошерами, уверяю тебя.

— Скажи на милость, что такое тошеры?

— В общем то же, что грязные жаворонки, только они роются в сточных канавах и трубах канализации.

— Что за чудовищное существование…

Тон Картика становится жестким.

— Им приходится добывать средства для жизни. А жизнь не всегда честна.

Он хочет уколоть меня этими словами и достигает цели. Мы снова умолкаем.

— Ты постоянно говоришь о судьбе и предназначении, — через некоторое время говорю я. — Но как тогда ты объяснишь судьбу этих людей? Неужели им предназначено только страдать?

Картик засовывает руки глубоко в карманы.

— Страдание — это не судьба. И неведение тоже.

Из тумана доносится женский голос:

— И чего тебе речка подарила сегодня?

Другой голос кричит в ответ:

— Ого, я нашла тут яблок пакет!

Женщины громко хохочут.

— Они находят в воде яблоки? — растерянно спрашиваю я.

Картик усмехается.

— Это особый жаргон кокни. Последнее слово рифмуется с тем, что подразумевается. «Яблок пакет» — «ничего тут нет». То есть она хотела сказать, что ничего не нашла.

— Оу! Картик!

Беспризорник, спотыкаясь, выходит из грязной воды.

— А я тебя жду, приятель.

— Мы немного задержались, Тоби.

Картик кланяется перемазанному парнишке.

Тоби подходит ближе, а с ним приближается и его запах. Это чудовищная смесь стоялой воды, гнили и кое-чего похуже. У меня скручивает живот, и приходится дышать ртом, чтобы не потерять сознание от вони.

— Как дела с поиском сокровищ? — спрашивает Картик.

Он думает, что никто не заметит, как его рука поднимается к подбородку и пальцы осторожно прикрывают нос.

— Не слишком хорошо, но и не слишком плохо.

Тоби протягивает раскрытую ладонь. На ней лежит странный набор предметов — маленький кусочек угля, две заколки для волос, чей-то зуб, шиллинг… Все это густо покрыто мокрой грязью. Тоби широко улыбается, демонстрируя нехватку зубов.

— На это можно купить пинту эля.

Потом он подозрительно присматривается ко мне.

— Это что, леди в мужских штанах?

Думаю, на моем лице отразился ужас.

Картик вскидывает брови.

— Никого тебе не одурачить.

Тоби побрякивает своей добычей.

— Она не красавица, приятель, но выглядит чистенькой. Сколько?

Я не сразу понимаю, но когда до меня доходит смысл его слов, я разъяряюсь.

— Эй, ты…

Картик быстро хватает меня за руку, заставляя умолкнуть.

— Извини, приятель, — говорит он. — Она со мной.

Тоби пожимает плечами и поправляет грязную кепку.

— Да я просто так.

Биг-Бен бьет четыре раза. Звон колоколов проносится сквозь туман, и я ощущаю его всем нутром.

— Ну что, пошли, что ли? — спрашивает Тоби.

— Ну и нахал, — ворчу я.

«Она не красавица, приятель». Парнишка принял меня за обычную проститутку, но почему-то замечание о моей внешности задело меня куда сильнее.

От теней отделяется маленький мальчишка с обветренными губами и большими синяками под глазами. У него и голос-то еще не ломался, ему не больше десяти лет, но в нем уже ощущается пустота, как будто в душе ничего не осталось.

— Ищешь подружку, приятель? Пара пенсов.

Картик качает головой, и мальчишка снова растворяется в тенях в тревожном ожидании другого прохожего.

— Здесь найдутся такие, кто возьмет то, что он предлагает, — говорит Картик.

Тоби ведет нас к какому-то складу, забитому пустыми корзинами и едва освещенному единственной лампой.

— Вот хорошее местечко, — говорит он.

Картик оглядывается по сторонам.

— Здесь нет запасного выхода. Легко загнать в угол.

— Зачем бы? — спрашивает Тоби. — Тут же корабли кругом.

— А мужчины на них либо пьяные, либо спящие, — отвечает Картик. — Или как раз такие, каких следует остерегаться.

— Думаешь, я совсем свихнулся? — с вызовом произносит Тоби.

— Картик! — предостерегающе бросаю я.

— Хорошо, — смягчается Картик. — Джемма, деньги!

Я отдаю ему маленький кошелек с пятью фунтами. Это все, что у меня есть, и мне ужасно жаль расставаться с деньгами. Картик протягивает кошелек Тоби, а тот открывает его, пересчитывает монеты и прячет кошелек в карман.

— Итак, — говорит Картик, — что ты узнал о мистере Дойле?

Я перевожу взгляд с Картика на Тоби и обратно.

— Так это с ним мы собирались встретиться?

— Тоби доказал свою полезность в выполнении разных заданий. И он умеет продавать знания за хорошие деньги.

Тоби улыбается от уха до уха.

— Я могу все разузнать. Клянусь жизнью!

— Но предполагалось, что мы увидимся с кем-то из Ракшана, — протестую я.

Мне хочется забрать деньги назад.

— Прежде всего мы должны собрать сведения, чтобы знать, куда нанести удар, — объясняет Картик. — Если мы просто попросим о встрече, они наверняка нас схватят. Я ведь был одним из них. Я знаю.

— Ладно, хорошо, — бурчу я.

Суда на Темзе борются с течением. В этом зрелище есть что-то успокаивающее и знакомое.

— Они его к себе заманивают, это так, — говорит Тоби. — Задумали устроить ему посвящение и все такое. Но я не знаю, как много они ему рассказали.

— И завлек его туда Фоулсон? — спрашивает Картик.

Тоби качает головой.

— Фоулсон делает, что ему велят. Кто-то с самого верха приказал. Какой-то джентльмен. — Тоби показывает на небо. — Очень высокий, важный.

— Ты знаешь, кто это?

— He-а, больше я ничего не знаю.

— Но я хочу найти этого джентльмена, — настойчиво говорю я.

— Фоулсон ему все докладывает. Он и знает.

В тумане слышатся шаги. К ним добавляется свист, от которого у меня холодеет кровь. Картик прищуривается.

— Тоби?..

Грязный оборвыш пожимает плечами и грустно улыбается, прежде чем сбежать.

— Прости, приятель. Он дал мне шесть фунтов, а моя мамка жутко больна.

— Ну-ка, ну-ка, и что это у нас тут? Вернулся с того света, братец?

В круг тусклого света ступает пара черных блестящих ботинок. Мистер Фоулсон возникает из тьмы, и рядом с ним — крупный мужчина. С другой стороны склада подходят двое бандитов Фоулсона. За нашими спинами — Темза. Нас таки загнали в угол.

Картик подталкивает меня к себе за спину.

Фоулсон ухмыляется.

— Защищаешь свою возлюбленную леди?

— Какую леди? — спрашивает Картик.

Фоулсон смеется.

— Она может надеть что угодно, хоть брюки и сюртук, но есть ведь еще и ее глаза. А они не лгут.

— Дай мне слово как брат, что отпустишь ее с миром, — говорит Картик, но я вижу, как от страха бьется жилка на его горле.

Губы Фоулсона кривятся от ненависти.

— Ты сбежал из овчарни, братец. Между нами нет больше слова чести. Я ничего не должен тебе обещать.

Фоулсон извлекает из кармана нож. Лезвие открывается со щелчком и поблескивает в неясном свете газовой лампы.

Я быстро оглядываю берег Темзы в поисках кого-нибудь, кто мог бы услышать мой крик и прийти на помощь. Но туман стал намного гуще. Да и кто пришел бы сюда? Скорее наоборот, нищие разбегутся, заслышав шум. Магия. Я могу, конечно, в случае необходимости воспользоваться ею, но тогда Фоулсон будет знать наверняка, что я лгала насчет того, что больше ею не владею.

Один из головорезов бросает Фоулсону яблоко, и тот ловко ловит его одной рукой. Он втыкает в яблоко нож и очищает кожуру — она длинными спиралями падает к его ногам.

Тяжело сглотнув, я выхожу вперед.

— Мне бы хотелось, чтобы вы оставили моего брата в покое.

Фоулсон одаряет меня злобной усмешкой.

— Даже так?

— Да, — киваю я, желая, чтобы в моем голосе слышалось побольше стали. — Прошу вас.

— Ну-ну… Это ведь от вас зависит, мисс Дойл. У вас есть кое-что такое, что принадлежит нам.

— И что же это?

Несмотря на страх, я говорю уверенно.

— Ах, какие мы скромницы!

Усмешка Фоулсона превращается в гримасу.

— Да магия же!

Он делает шаг вперед, мы с Картиком отступаем. Мы уже совсем рядом с Темзой.

— Я ведь вам говорила… я больше ею не владею.

Глаза Картика смотрят то вправо, то влево, и я надеюсь, что он ищет маршрут отступления.

— Вы лжете! — рявкает Фоулсон.

— Откуда ты знаешь, что она лжет? — спрашивает Картик.

— Да знаю!

— Предполагается, что Ракшана должны охранять магию, а не красть ее!

Я пытаюсь тянуть время.

— Ну да, прежде так оно и было, подружка. Только все ведь меняется. И время колдуний миновало.

Фоулсон подносит нож ко рту и слизывает с кончика ломтик яблока. Мы угодили в ловушку. Бежать некуда, разве что в Темзу.

— Я лично так все это вижу, — говорит Фоулсон. — Я поймал вас обоих, я теперь герой.

Он тычет ножом в сторону Картика.

— Ты предал братство, а ты, — нож поворачивается в мою сторону, — ты есть решение всех наших проблем.

— Можешь прыгнуть? — чуть слышным шепотом спрашивает Картик.

Его взгляд указывает на лодку, что качается у берега позади нас. Я киваю.

— О чем это ты шепчешься со своей любимой птичкой? — спрашивает Фоулсон.

— На счет «три», — шепчет Картик. — Раз, два…

Я слишком испугана, чтобы ждать. Я прыгаю на счет «два», увлекая за собой Картика, и мы падаем на нос лодки с таким грохотом, что он отдается во всем теле.

— Я сказал «три»…

Картик задыхается так, словно у него дыра в легких.

— И-извини… — с присвистом отвечаю я.

Фоулсон орет на нас со склада, и я вижу, что он собирается прыгнуть следом.

— Вперед!

Картик рывком поднимает меня на ноги, и мы ковыляем на корму, где почти впритык к этой лодке стоит другая, поменьше. Между ними совсем небольшое расстояние, но в темноте, когда воды Темзы плещутся у бортов, оно кажется длиной в милю. Наша лодка качается, и от этого меня охватывают еще более сильные сомнения.

— Прыгай! — кричит Картик.

Он перескакивает на вторую лодку, таща меня за собой.

— Какого черта! — восклицает удивленный матрос, когда мы падаем в его лодку и она кренится.

— Внеплановая инспекция! — отвечает Картик, и мы мчимся дальше.

Еще один прыжок — и мы на причале. Мы несемся по скользкой земле с головокружительной скоростью, стараясь не споткнуться. Фоулсон и его головорезы бегут за нами. В высоком склоне берега под улицами — какая-то дыра. Это сточная труба.

— Сюда! — кричит Картик, и его слова отдаются в туннеле эхом.

Из трубы несется такая вонь, что меня едва не рвет. Я зажимаю нос ладонью.

— Ох, вряд ли я смогу, — сдерживая рвотные позывы, говорю я.

— Это путь к спасению.

Мы заползаем в грязную, вонючую дыру. Стены покрыты влагой. По дну туннеля течет густая грязь. Она проникает в башмаки, пропитывает чулки, и мне очень трудно не позволить желудку вывернуться наизнанку. А в туннеле кипит жизнь. Жирные черные крысы спешат куда-то на маленьких лапах, попискивая, когда внезапно налетают на стены. От их писка по коже бегут мурашки. Одна особо нахальная зверюга сует нос прямо мне в лицо, и я визжу. Картик зажимает мне рот ладонью.

— Тс-с! — шипит он, и даже этот звук разносится эхом по вонючей трубе.

Мы встаем, прижавшись друг к другу в сыром мерзком туннеле, и прислушиваемся. Где-то непрерывно капает вода, шуршат коготки. И слышен еще какой-то звук…

— Привет, ребята! Мы знаем, что вы там.

Картик шагает вперед, но становится еще темнее, и меня переполняет страх. Я просто не могу идти дальше.

— Закрой глаза, я тебя поведу, — шепчет Картик.

Он обхватывает меня рукой за талию.

Я выпрямляюсь.

— Нет. Я не могу. Я…

— Есть!

Люди Фоулсона стремительно бросаются на нас. Они хватают Картика, заворачивают ему руки за спину, и он кривится от боли.

— Ну, я просто вне себя, — говорит Фоулсон, медленно приближаясь к нам.

— Я уже отдала все Ордену, — вырывается у меня. — Ты прав, я тебе лгала. Но сегодня утром я виделась с мисс Мак-Клити. Она убедила меня прислушаться к ее мудрости. И я соединила с ней руки в сферах. Теперь вся сила — у Ордена! Клянусь!

Лицо Фоулсона меняется. Он выглядит встревоженным, смущенным.

— Сегодня утром?

— Да! — лгу я.

Фоулсон так близко, что я ощущаю запах яблока, исходящий от него, вижу, как от ярости сжимаются его челюсти.

— Но если это правда, то ничто не мешает мне прирезать Картика прямо здесь и сейчас.

Он прижимает лезвие ножа к горлу Картика.

— Бедный братец Картик! Сказать вам, мисс, что с ним было?

Картик пытается увернуться от ножа.

— Да, мы его поймали. Вы знаете, мисс, как долго человек выдерживает наши пытки?

Фоулсон приближает губы к моему уху так, что я ощущаю жар его дыхания.

— Я ломал людей меньше чем за день. Но наш Картик, он не хотел ломаться! Не хотел рассказывать нам, что он знает о вас и о сферах. Как долго это продолжалось, Картик? Пять дней? Шесть? Я уж и со счета сбился. Но в конце концов он все равно сломался, как я и говорил.

— Я убью тебя, — выдыхает Картик, и нож плотнее прижимается к его горлу.

Фоулсон хохочет.

— Это и есть твоя больная пятка, приятель? Не хочешь, чтобы она знала?

Фоулсон чует страх Картика, он жаждет крови. Но его слова пугают меня куда сильнее.

— Он просто с ума сошел под конец. Начал у себя в голове видеть Амара. Да, старина Амар ему сказал: «Ты станешь ее погибелью, брат». А уж что он потом увидел, не знаю, но это было действительно страшно, потому что он орал и орал, пока у него голос не пропал, только воздух шипел. И тогда я понял, что наконец-то сломал его.

Злобная усмешка Фоулсона становится шире.

— Но я понимаю, почему он не хочет, чтобы я тебе рассказывал эту историю.

Глаза Картика влажнеют. Он снова кажется сломанным, и я готова убить Фоулсона за то, что он сделал. Я не хочу, чтобы Картику вновь причиняли боль. Нет, если я в силах это прекратить.

— Ахиллесова пята, — говорю я.

Нож Фоулсона на мгновение опускается.

— Чего?

— Ахиллесова пята, а не больная пятка, чертов идиот!

Его глаза округляются, он хохочет.

— Ох, до чего же у тебя хорошенький ротик, девица! Когда я покончу с Картиком, я сделаю его пошире.

— Не думаю.

Я стремительно кладу ладонь на его руку. Сила несется сквозь меня, как сама Темза. Яростный свет наполняет тоннель, и я вижу испуг на лице Фоулсона, и его мысли вливаются в меня.

Вся его животная злоба и жестокость мчатся по моим венам, хотя и всего секунду. Потом их сменяют мимолетные воспоминания — маленький мальчик, темная кухня, котел с водой, крупная хмурая женщина с брезгливо поджатыми губами. Я не знаю, что все это значит, но ощущаю ужас ребенка. У меня даже живот скручивает от страха. Все это исчезает через мгновение, и магия полностью оживает во мне.

— Да, — говорю я. — Я лгала. А теперь я должна попросить вас, мистер Фоулсон, остаться здесь.

Я придаю магии форму, подходящую для его ума и для умов его тупых бандитов. «Вы не сможете последовать за нами». Я не произношу этого вслух, но эффект от этого не слабеет. Мистер Фоулсон с изумлением обнаруживает, что ноги ему не повинуются. Они как будто примерзли к месту. Нож выпадает из пальцев, руки безвольно повисают вдоль тела. Картик свободен. Головорезы Фоулсона только и могут, что смотреть друг на друга как бы в поисках объяснения происходящему. Как они ни стараются, сдвинуться с места им не удается.

— Ты что такое со мной делаешь, ведьма! — хрипло визжит Фоулсон.

— Вы сами в этом виноваты, мистер Фоулсон, — отвечаю я. — Оставьте моего брата в покое.

Фоулсон отчаянно пытается освободиться от чар.

— Отпусти меня, или я тебя разорву в клочья!

— Довольно уже. Поклянитесь!

Он ухмыляется, и его наглый вид приводит меня в бешенство.

— Единственное, что я тебе пообещаю, так это вот что: больше меня ничто не интересует. Только ты и я. Я приду за тобой, маленькая ведьма. Ты еще будешь умолять о пощаде!

Магия во мне темнеет, вскипает. Я уже не ощущаю саму себя. Я чувствую только ярость, такую мощную, что она ослепляет. Я хочу согнуть Фоулсона, подчинить его своей воле. Я хочу, чтобы он понял, кому здесь принадлежат власть и сила. «Ты пожалеешь…»

Глаза Фоулсона широко открываются, наполняясь новым страхом. Он медленно падает, лицо приближается к луже грязной воды на полу коллектора. Фоулсон не может говорить, мой бешеный гнев не позволяет ему этого. Мои веки дрожат. Картик пытается образумить меня, но я не желаю ничего слышать; я хочу только в знак возмездия искупать Фоулсона в вонючей грязи.

И тут что-то стремительно врывается в мою душу. Картина, образ. Маленький мальчик в кухне. Разгневанная женщина закатывает рукава. Малыш раболепно съеживается перед ее яростью. «Ты — жалкий ублюдок, — кричит женщина. — Я тебя научу уважению! Я тебя разорву в клочья!» Она окунает его голову в чан с водой и держит так, пока мальчик не начинает судорожно биться. «Ты еще будешь умолять о пощаде!» Мальчик жадно хватает воздух открытым ртом, а женщина снова окунает его голову в воду. Я чувствую его страх, когда голова оказывается под водой, снова и снова. Он почти теряет сознание, и ему хочется втянуть в легкие воду, чтобы эта женщина стала счастливой, чтобы она ощутила свою правоту. Но он не в силах этого сделать. Он сдается. Женщина приподнимает его голову на дюйм над водой, и мальчик с трудом выдыхает одно-единственное слово: «Пощади…» Женщина с размаху бьет его по лицу, и кольцо на ее пальце рассекает ему щеку. Он забивается в угол, прижимая к порезу ладонь, но не осмеливается ни кричать, ни плакать. Завтра он постарается лучше. Завтра она его полюбит. Завтра он не будет ненавидеть ее так сильно.

Меня как будто ударили. Магия ослабевает; я пошатываюсь и быстро опираюсь рукой о стену, чтобы не упасть. Лицо Фоулсона — в дюйме от грязной лужи. «Прекрати, — говорю я себе. — Прекрати». Магия затихает во мне, как собака, свернувшаяся клубочком и задремавшая. У меня отчаянно болит голова, руки дрожат.

Фоулсон вскакивает, задыхаясь, сотрясаясь от дрожи.

— Извините, — хрипло говорю я. — Ваша мать… она так издевалась над вами. Это из-за нее у вас вон тот шрам…

Фоулсон с трудом собирает силы и рычит:

— Заткнись, не смей говорить о моей матери! Она была святой!

— Нет, — шепчу я. — Она была уродом, чудовищем. Она ненавидела вас.

— Заткнись! — визжит он, и в углах его рта выступает пена.

— Я не хотела… Поверьте.

— Ты обо всем этом сильно пожалеешь, девица.

Фоулсон поворачивается к Картику:

— Ну, надеюсь, ты многому научился, пока был с нами, братец. И тебе все это здорово пригодится.

Фоулсон пытается ударить меня кулаком, хотя и не может дотянуться. Но ему просто необходимо выплеснуть эмоции, и потому он предпринимает эту бессмысленную попытку.

— Я тебя раздавлю, сука!

Мне бы следовало ударить его за это, но я не хочу. Я вижу только маленького мальчика, сжавшегося в углу кухни.

— Эта магия продержится недолго. Час, самое большее — два. А когда вы освободитесь, мистер Фоулсон, вы больше не станете гоняться за нами, или я снова дам волю силе.

Картик берет меня за руку и выводит из канализационной трубы. Мы оставляем там Фоулсона, он дергается и сыплет проклятиями в темноте…

Идти вдоль грязной Темзы — истинное наслаждение. Воздух, который какой-то час назад казался вонючим, теперь сладок в сравнении с удушающими миазмами канализации. Болезненный кашель и фальшивое пение грязных жаворонков плывут в тумане. Туман прорезает радостный вопль. Кто-то нашел здоровенный кусок угля, и эта новость приветствуется с восторгом и воодушевлением, и несчастные начинают с новой энергией шарить в воде, надеясь тоже отыскать что-то ценное. Но им не удается нащупать на дне ничего, кроме камней. Я слышу тяжелые всплески, когда камни падают обратно на дно Темзы, в эту могилу всех надежд.

— Мне надо сесть, — говорю я.

Мы добираемся до причалов и отдыхаем, глядя на лодки, качающиеся на воде.

— Ты как, в порядке? — спрашиваю я после долгого молчания.

Картик пожимает плечами:

— Ты слышала, что он сказал. Вот и подумай.

— Но это все не так, — возражаю я. — Амар сказал…

Я умолкаю, думая о недавней встрече с братом Картика в Зимних землях. Но я пока что не готова в этом признаться.

— В твоем бреду он сказал, что ты станешь моей погибелью. Ты поэтому стараешься держаться от меня подальше?

Картик не отвечает прямо.

— Ну, отчасти и так…

— А от другой части?

Лицо Картика затуманивается.

— Я… нет, ничего.

— Ты поэтому не хочешь входить в союз? — спрашиваю я.

Он кивает.

— Если я не войду в сферы, это видение не осуществится. Я не могу причинить тебе зло.

— Ты говорил, что неведение — не судьба, — напоминаю я. — Если ты откажешься входить в сферы, ты просто не окажешься там, вот и все. Но ведь и кроме того есть сотни способов что-то сделать мне, здесь, если вдруг захочется. Ты мог бы утопить меня в Темзе. Или застрелить на дуэли.

— Или повесить тебя на кишках какого-нибудь здоровенного зверя, — поддерживает шутку Картик, и на его губах появляется чуть заметная улыбка.

— Да, или навеки отдать миссис Найтуинг, чтобы меня заклевали до смерти.

— О, это слишком жестоко, даже для меня.

Картик качает головой и смеется.

— Ты считаешь мою неминуемую смерть такой уж смешной? — дразню его я.

— Нет. Не в этом дело. Но как ты расправилась с Фоулсоном, — говорит он, на этот раз злобно усмехаясь. — Это было нечто… из ряда вон.

— Мне казалось, ты считаешь силу пугающей.

— Считал. И считаю. Немного, — признается Картик. — Но, Джемма, ты ведь могла бы изменить мир…

— Для этого нужна сила куда как побольше моей, — возражаю я.

— Верно. Но совсем не обязательно менять все сразу. Это могут быть небольшие воздействия. Моменты. Ты понимаешь?

Теперь он смотрит на меня совсем по-другому, хотя я и не понимаю смысла его взгляда.

Мачты кораблей высовываются из тумана, давая нам знать, что суда где-то рядом. Вдали слышен вой сирены, подающей сигналы во время тумана. Несколько судов уходят подальше от берега, к морю.

— Какой унылый звук. Одинокий, — говорю я, прижимая колени к груди. — Ты это ощущаешь?

— Одиночество?

Я подыскиваю слова.

— Скорее, смутную тревогу. Как будто ты не нашел самого себя. Как будто заблудился в тумане, и сердце вдруг подпрыгивает: «Ах! Да вот же я! Вот чего мне не хватало!» Но это происходит слишком быстро, и найденная частица тебя снова исчезает в тумане. А ты тратишь остаток жизни на ее поиски.

Картик кивает, и мне думается, что он просто хочет меня успокоить. Я чувствую себя глупо из-за того, что высказалась. Это сентиментально и слишком откровенно, я открыла ему частицу себя, а этого делать не следовало.

— Знаешь, что я думаю? — говорит наконец Картик.

— Что?

— Иногда мне кажется, что ты можешь заметить нечто такое в других.

И с этими словами он наклоняется ко мне, а я — к нему. Наши губы встречаются в поцелуе, и это взаимный поцелуй. Ладонь Картика ложится на мою шею. Мои ладони касаются его лица. Я притягиваю его поближе. Поцелуй становится глубже. Рука Картика скользит вниз, на мою спину, он прижимает меня к груди.

С причалов доносится какой-то шум. Мы отодвигаемся друг от друга, но мне хочется большего, большего… Его губы кажутся чуть припухшими после поцелуя, и я гадаю, так ли выглядят и мои.

— Меня следует посадить в тюрьму, — говорит Картик, кивком указывая на мои брюки и желая подчеркнуть, что я выгляжу как мальчишка.

Властный бой колоколов Биг-Бена напоминает, что уже очень поздний час.

— Лучше не засиживаться, — говорит Картик. — Твои чары не продержатся вечно, а мне не хотелось бы стоять здесь, когда Фоулсон и его дружки освободятся.

— И в самом деле…

Мы проходим мимо заводи, где процеживают воду грязные жаворонки. И лишь на несколько секунд я снова отпускаю на волю магию.

— Ой! Праведные святые! — внезапно раздается над рекой мальчишеский голос.

— Что, нарвался на что-то эдакое? — звучит в ответ старушечий смех.

— Это не камень! — заходится в крике мальчишка.

Он выскакивает из тумана, крепко сжимая что-то в ладони. Бродяги спешат к нему, пытаются рассмотреть, что он держит в руке. А на ладони грязного парнишки вспыхивает крупный рубин.

— Мы богаты, ребята! Это и горячая ванна, и полный живот для каждого!

Картик бросает на меня подозрительный взгляд.

— Надо же, какое странное везение!

— И в самом деле.

— Я не стану предполагать, что это твоих рук дело.

— Я вообще не понимаю, о чем ты, — пожимаю плечами я.

Вот так и начинаются перемены. Один жест. Один человек. Один момент времени.

Фрея несет нас к школе Спенс. Молодая луна почти не освещает дорогу, но лошадка и сама знает, куда бежать, а нам только и остается, что сидеть на ее спине и отдыхать от ночных приключений.

— Джемма, — говорит Картик после очень долгого молчания, — я выполнил свою часть сделки. И теперь ты должна рассказать мне все, что тебе известно об Амаре.

— Он разговаривал со мной. Он сказал, что я должна передать тебе кое-что.

— Что именно?

— Он просил сказать тебе, чтобы ты помнил: в твоем сердце скрыто все. Что там ты найдешь и свою честь, и свою судьбу. Для тебя это имеет какое-то значение?

— Он время от времени повторял это прежде… что глаза могут и обмануть, но сердце всегда говорит правду.

— Значит, какая-то часть души твоего брата продолжает жить.

— Наверное, было бы лучше, если бы это было не так.

Мы снова умолкаем. Дорога становится лучше. Я так устала, что голова сама собой клонится на плечо Картика.

— Извини, — бормочу я, зевая.

— Все в порядке, — тихо отвечает он.

И я снова кладу голову ему на спину. Веки тяжелеют. Я могла бы проспать несколько суток подряд. Мы проезжаем мимо кладбища, оно слева от нас. На надгробных камнях нахохлились вороны, и как раз перед тем, как глаза закрываются, мне кажется, что я заметила слабый свет. Вороны растворяются в нем, а потом все на склоне холма погружается в темноту и тишину.

 

Глава 39

Утро начинается с яростных воплей. Оглушительные голоса доносятся с лужайки. Там что-то происходит, и это поднимает нас с кроватей быстрее, чем поднял бы голос ярмарочного зазывалы. Когда я распахиваю окно и высовываюсь наружу, я вижу по меньшей мере с дюжину голов, точно так же высунувшихся из окон, включая и голову Фелисити. Еще настолько рано, что мисс Мак-Клити одета в ночную рубашку, волосы прикрыты чепчиком. И только миссис Найтуинг — в своем обычном темном платье, хотя оно и сбилось на спине. Я не сомневаюсь, что директриса спала в этом платье. Да и вообще, насколько я понимаю, она родилась сразу в корсете.

Мистер Миллер одной рукой крепко держит мать Елену; в другой его руке — ведерко с кровью.

— Мы нашли хулиганку, я ведь говорил, что это кто-то из цыган! — во все горло кричит мистер Миллер.

— А ну-ка, мистер Миллер, немедленно отпустите ее! — приказывает миссис Найтуинг.

— Вы бы не спешили так говорить, мэм, если бы знали, что она сделала! Это она рисовала тут колдовские знаки! И кто знает, что еще она делала!

Лицо матери Елены выглядит совсем исхудавшим. И платье стало ей слишком велико.

— Я пыталась защитить всех нас!

На лужайку выбегают примчавшиеся из лагеря цыгане; их привлек шум. Последним идет Картик, на ходу поправляя подтяжки; его рубашка застегнута лишь наполовину, и от этого у меня теплеет в животе.

Одна цыганка выходит вперед.

— Она совсем больная!

Мистер Миллер и не думает выпускать руку матери Елены.

— Никого я не отпущу, пока эти цыгане не скажут мне, где искать Тэмбли и Джонни!

— Мы их не уводили!

Итал быстрым шагом пересекает лужайку, закатывая рукава рубашки, словно собирается драться. Он хватает мать Елену за другую руку.

Мистер Миллер резко тянет старую женщину к себе, и она пошатывается.

— Какие такие люди постоянно где-то шляются? — кричит мастер. — Такие люди, которым нельзя доверять ни на грош, вот кто это! Не лучше, чем дикари из джунглей! Я вас еще раз спрашиваю: где мои рабочие?

— А ну, довольно! — во весь свой директорский голос ревет миссис Найтуинг, и на лужайке все сразу затихают. — Мистер Миллер, мать Елена нездорова, и будет лучше позволить ее племени позаботиться о ней! И когда она поправится достаточно для того, чтобы пуститься в дорогу, я надеюсь больше никогда ее не видеть!

Миссис Найтуинг смотрит на Итала.

— Цыганам больше нечего делать на нашей земле. А что касается вас, мистер Миллер, так у вас, кажется, достаточно и своих дел?

— Вы мне вернете моих людей, прежде чем уйти отсюда, — рычит мистер Миллер цыганам. — Или я прихвачу одного из вас взамен!

Позже, днем, миссис Найтуинг смягчается и разрешает нам помочь Бригид собрать корзину с едой и лекарствами для матери Елены, в качестве акта милосердия.

— Мать Елена здесь так же долго, как я сама, — говорит директриса, аккуратно укладывая в корзину кувшин со сливовым джемом. — Я и Итала помню с тех пор, как он был мальчишкой. И мне неприятно думать, что они отсюда уйдут.

Бригид поглаживает директрису по плечу, и та застывает от этого проявления сочувствия.

— Но, тем не менее, вандализм прощать нельзя, — заявляет миссис Найтуинг.

— Бедная старая сумасшедшая, — говорит Бригид. — Она выглядит такой же изношенной, как мой носовой платок.

На лице директрисы отражается сожаление. Она кладет в корзину еще одну коробку песочного печенья.

— Ну вот, достаточно. Не хочет ли кто-то отнести это…

— Я пойду! — вырывается у меня, и я хватаюсь за ручку корзины, пока никто другой не успел этого сделать.

Небо грозит дождем. Облака собираются в сердитые кучи, готовые выплеснуть свою ярость. Я торопливо иду через лес к стоянке цыган, крепко держа корзину. Цыганки совсем не рады видеть меня. Они складывают руки на груди и обжигают меня подозрительными взглядами.

— Я принесла немного еды и лекарств для матери Елены, — объясняю я.

— Не надо нам вашей еды, — говорит пожилая женщина, в длинные косы которой вплетены золотые монеты. — Она marime — нечистая!

— Я просто хотела помочь, — растерянно произношу я.

Картик говорит что-то женщинам на цыганском языке. Те пылко возражают; я слышу слово gadie, произносимое с горечью, и женщины то и дело посматривают на меня, сильно хмурясь. Но наконец женщина с длинными косами соглашается пропустить меня к матери Елене, и я спешу к ее фургону и дергаю за веревку колокольчика, подвешенного на гвозде.

— Войдите, — слышится слабый голос матери Елены.

В фургоне пахнет чесноком. Несколько головок чеснока лежат на столе, рядом со ступкой и пестиком. Вдоль стенок красуются полки, сплошь уставленные бутылками с разными настойками, там же — сухие травы в стеклянных банках. И еще на полках стоит множество оберегов, и я с удивлением вижу фигурку богини Кали, приютившуюся между двумя бутылками… а ведь я когда-то слыхала, что цыгане давным-давно пришли к нам из Индии. Я осторожно касаюсь фигурки кончиками пальцев — четыре руки, длинный язык, голова демона в одной руке, окровавленный меч — в другой…

— На что ты там смотришь? — окликает меня мать Елена.

Я вижу ее лицо сквозь большую бутылку, черты цыганки искажены стеклом.

— У тебя есть талисман — Кали, — отвечаю я.

— Ужасная Мать.

— Богиня разрушения.

— Разрушения неведения, — поправляет меня мать Елена. — Именно Кали помогает пройти сквозь огонь познания, заглянуть в нашу собственную тьму, чтобы мы не боялись ее, а освободились, потому что в нас есть и хаос, и порядок. Встань так, чтобы я тебя видела.

Старая цыганка сидит в кровати, рассеянно тасуя потертую колоду карт Таро. Дышит она тяжело.

— Зачем ты пришла?

— Я принесла тебе еды и лекарств от миссис Найтуинг. Но мне сказали, что ты не будешь это есть.

— Я старая женщина. Я делаю то, что мне вздумается.

Мать Елена жестом велит мне открыть корзину. Я достаю сыр. Она обнюхивает его и ужасно кривится. Я сразу откладываю сыр в сторону и достаю хлеб, и цыганка одобрительно кивает. И отламывает маленький кусочек скрюченными костлявыми пальцами.

— Я пыталась их предостеречь, — внезапно говорит она.

— Насчет чего ты хотела их предостеречь?

Рука матери Елены поднимается к волосам, которые давно нуждаются в расческе.

— Каролина умерла в огне.

— Я знаю, — говорю я, и у меня начинает щипать глубоко в горле. — Это было очень давно.

— Нет, — тихо произносит мать Елена. — Прошлое никогда не исчезает. Оно никогда не кончается.

Хлеб застревает у нее в горле, и я спешу налить ей стакан воды и помогаю держать его, пока старая цыганка пьет маленькими глотками; наконец спазмы проходят.

— Что открыто одним способом, может быть открыто и другими, — шепчет мать Елена, потирая один из талисманов, висящих на шее.

— Что ты хочешь этим сказать?

Лают собаки. Я слышу, как Картик их успокаивает, а цыганка бранит его за то, что он слишком с ними хлопочет.

— Кто-то из них несет нам смерть.

По спине проносится холодная волна.

— Кто-то из них несет смерть? — повторяю я. — Кто?

Мать Елена не отвечает. Она переворачивает карту Таро. На карте изображена высокая башня, в которую ударила молния. Языки огня вырываются из окон, а на камнях внизу лежат две жалкие человеческие фигурки.

Я кладу пальцы на злополучную карту, как будто могу остановить нарисованный на ней пожар.

— Разрушение и смерть, — поясняет мать Елена. — Перемены и истина.

Завеса на входе в фургон внезапно распахивается, и я подпрыгиваю на месте. Цыганка с длинными темными косами подозрительно смотрит на меня. Она резко задает матери Елене какой-то вопрос на их родном языке. Мать Елена отвечает. Женщина продолжает держать вход открытым.

— Довольно, — говорит она мне. — Мать Елена больна. Ты должна уйти. Забирай с собой свою корзину.

Смутившись, я тянусь к корзине, но мать Елена хватает меня за руку.

— Дверь должна оставаться запертой. Скажи им.

— Да, я им скажу, — говорю я и быстро выхожу из фургона.

Проходя мимо Картика, я киваю ему. Он пускается следом за мной, собаки спешат за ним, и вот мы достаточно далеко от лагеря цыган, а школу Спенс еще не видно.

— Что сказала тебе мать Елена? — спрашивает Картик.

Собаки обнюхивают землю. Они чем-то обеспокоены. Вдали слышен раскат грома. В воздухе висит медный запах дождя, поднимается ветер. Он отчаянно треплет мои волосы.

— Она верит, что восточное крыло проклято, что оно приведет мертвых. Что кто-то хочет, чтобы они явились.

— Кто?

— Я не знаю. Я не понимаю ее слова.

— Она очень больна, — поясняет Картик. — Она по ночам слышит крик совы; это предвестник смерти. Она может не дожить даже до лета.

— Мне очень жаль, — бормочу я.

Собака поднимается на задние лапы, опираясь о мою юбку, и напрашивается на ласку. Я почесываю ее за ухом, и собака лижет руку. Картик тоже гладит ее, и наши пальцы соприкасаются. По телу пробегает горячая волна.

— Мне этой ночью снился новый сон, — говорит Картик, оглядываясь по сторонам.

Убедившись, что нас никто не может увидеть, он целует меня в лоб, в глаза и, наконец, в губы.

— Я был в каком-то саду. С деревьев падали белые цветы. Это было самое прекрасное место из всех, что я видел.

— Ты описываешь сферы, — говорю я, хотя его губы мешают мне. — А я была в твоем сне?

— Да, — отвечает он и объясняет дальнейшее, скользя губами по моей шее, отчего у меня слегка кружится голова.

— Это было ужасно? — с трудом выговариваю я, потому что внезапно пугаюсь того, что могло случиться там, в его сне.

Картик медленно качает головой, на его губах появляется плутовская улыбка.

— Похоже, я должен сам увидеть эти самые сферы.

Гром гремит ближе; тонкие зигзаги белого огня прорезают небо. Крупные капли дождя прорываются сквозь листву деревьев и падают мне на лицо. Картик смеется и стирает их с моих щек тыльной стороной ладони.

— Лучше спрятаться в доме.

Когда я добираюсь до задней лужайки перед школой, дождь хлещет вовсю, но мне наплевать. Я ухмыляюсь, как идиотка. Я широко раскидываю руки и поднимаю лицо навстречу дождю, приветствуя его влажные поцелуи. «Привет, дождик! Счастливой тебе весны!» Я решительно ступаю прямо в свеженькую лужу, и грязь обрызгивает весь перед платья.

А вот рабочие мистера Миллера совсем не так счастливы. Они спешат надеть куртки и шляпы, плечи приподняты почти до ушей, мужчины пытаются защититься от резкого ветра, холодящего вспотевшие от работы шеи. Они собирают инструменты и громко переговариваются сквозь мерный шум дождя.

— Ну, на самом-то деле все не так плохо, — говорю я, как будто они могут меня услышать. — Вам бы следовало просто порезвиться под струями. Разве вам не…

Это налетает так внезапно, что у меня перехватывает дыхание. Вот только что я видела башню и рабочих, а в следующее мгновение все куда-то ускользает. Я в каком-то туннеле, меня быстро увлекает вперед. И начинается видение.

Я в незнакомой маленькой комнате. Сильный дурной запах. Меня тошнит. Кричат птицы. Вильгельмина Вьятт пишет на стенах, как одержимая. Свет слишком тусклый. Все вокруг дергается, как заводная игрушка. Слова: «Жертва. Ложь. Чудовище. Рождение мая».

Картина меняется, и я вижу маленькую Мину с Сарой Риз-Тоом. «Что ты видишь во тьме, Мина? Покажи мне».

Мина на задней лужайке школы Спенс, смотрит вверх и улыбается горгульям.

Мина рисует восточное крыло, чертя отчетливые линии на земле.

И снова все меняется, и теперь Вильгельмина пишет какое-то письмо, и слова резко выделяются на бумаге: «Ты проигнорировала мои предупреждения… я разоблачу тебя…»

— Мисс? Мисс?

Мои глаза распахиваются на долю секунды, я успеваю заметить рабочих мистера Миллера, столпившихся вокруг меня, и тут же возвращаюсь в полутемную комнату. Вильгельмина сидит на полу, держа в руках кинжал. Кинжал! Она достает маленькую кожаную сумку, развязывает шнурки… в сумке шприцы и флаконы. Вильгельмина осторожно укладывает туда кинжал. Так вот он где! Мне только и нужно, что…

Вильгельмина закатывает рукав, обнажая руку. Она постукивает кончиками пальцев по венам, сгибает руку в локте. А потом втыкает в сгиб локтя шприц, выдергивает его, и я ощущаю, как что-то проносится внутри меня…

— Мисс! — кричит кто-то.

Я возвращаюсь на лужайку, под проливной дождь. Сердце бешено колотится. Я стискиваю зубы так, что они скрипят. Я ощущаю странную бодрость.

— Она улыбается, так что, должно быть, все в порядке, — говорит рабочий.

Я чувствую себя очень странно. Кокаин. Я ведь объединилась с Вильгельминой Вьятт. Я чувствую то же, что и она. Но как, каким образом? Магия. Она все меняет. Она меняет то, что я вижу и ощущаю.

Мужчины подхватывают меня под руки и наполовину несут, наполовину волочат в кухню, к Бригид.

— Ох, святая Мария, что случилось? — спрашивает Бригид.

Она усаживает меня на стул у очага и выгоняет мужчин.

— Мы ее там нашли, у нее что-то вроде припадка случилось, — говорит рабочий и выходит за дверь.

Припадок. Как у Пиппы. Да, так оно и есть. У меня был припадок. Я смеюсь, хотя и понимаю, что мне как будто и ни к чему сейчас смеяться.

— Но с ней все в порядке? — спрашивает другой рабочий, снова заглядывая в кухню.

— Иди уже отсюда! Возвращайся к своим мужским делам! А это оставь нам, женщинам, — фыркает Бригид.

И я вижу по лицам рабочих: они рады, что их прогоняют.

Кухня. Смех. Припадок. Тайны, ведомые только женщинам.

На плечи ложится теплый плед. На плиту ставится чайник. Я слышу, как чиркает спичка, в очаге разгорается огонь.

— Ты неугомонная, как кошка! — бранит меня Бригид.

Вызвана миссис Найтуинг. Она подходит совсем близко ко мне, и я инстинктивно отшатываюсь. Не пыталась ли Вильгельмина предостеречь меня именно насчет Найтуинг?

— Ну и в чем теперь причина суматохи? — спрашивает директриса.

— Ни в чем, — огрызаюсь я.

Она пытается коснуться ладонью моего лба. Я уворачиваюсь от ее прикосновения.

— Сидите спокойно, мисс Дойл, окажите любезность, — приказывает миссис Найтуинг, и это звучит довольно свирепо.

— Мне достаточно помощи Бригид, — говорю я.

— Вот как?

Миссис Найтуинг щурится.

— Но Бригид не руководит Академией Спенс. Я ею руковожу.

Она наливает в столовую ложку какую-то вонючую микстуру.

— Откройте рот, пожалуйста.

Я этого не делаю, и тогда Бригид сама разжимает мне губы твердой рукой, и в горло проскальзывает какое-то густое масло, от которого у меня возникает рвотный позыв.

— Вы меня отравили! — вскрикиваю я, вытирая губы рукой.

— Это просто рыбий жир, — успокаивает меня Бригид, но я не в силах отвести взгляд от миссис Найтуинг.

— Я вас разоблачу, — вслух произношу я.

Миссис Найтуинг стремительно оборачивается.

— Что вы сказали?

— Я вас разоблачу, — повторяю я.

Удивление, на секунду вспыхнувшее в глазах миссис Найтуинг, сменяется безмятежностью.

— Думаю, мисс Дойл следует провести сегодняшний день в постели, Бригид. Пусть отдыхает, пока не почувствует себя лучше.

Хотя меня в приказном порядке укладывают в постель, я не могу спать. Такое ощущение, словно кто-то выпустил на меня горсть муравьев, и они бегают по коже. К полудню начинают болеть все мышцы и стучит в голове, но я наконец освободилась от того, к чему была так пристрастна Вильгельмина. Мне очень не понравилось последнее видение, я боюсь, что повторится нечто в этом роде.

Миссис Найтуинг лично приносит мне чай на подносе.

— Как вы себя чувствуете?

— Лучше.

Аромат жареного хлеба с маслом достигает моего носа, и я вдруг осознаю, что чудовищно голодна.

— Сахар? — спрашивает директриса, держа ложку над сахарницей.

— Да, пожалуйста. Три… две ложечки, если можно.

— Можно и три положить, если вам хочется, — говорит миссис Найтуинг.

— Да. Тогда лучше три. Спасибо.

Я глотаю жареный хлеб куда быстрее, чем позволяют хорошие манеры. Миссис Найтуинг оглядывает мою комнату, потом наконец садится, устроившись на самом краешке стула, будто сиденье сплошь утыкано гвоздями.

— Что вы имели в виду под тем замечанием? — спрашивает она.

Ее взгляд пронизывает меня насквозь. Хлеб вдруг застревает в горле.

— Каким замечанием? — спрашиваю я.

— Вы не помните, что говорили?

— Боюсь, я вообще ничего не помню, — лгу я.

Она смотрит на меня еще мгновение-другое, потом предлагает добавить в чай молока, и я соглашаюсь.

— Мать Елена объяснила, зачем рисовала колдовские знаки? — спрашивает миссис Найтуинг, меняя тему.

— Она верит, что это нас защитит, — осторожно отвечаю я. — Она думает, что кто-то пытается привести обратно умерших.

Директриса не проявляет никаких чувств.

— Мать Елена нездорова, — говорит она, как бы отметая всяческие подозрения.

Я намазываю на тост варенье.

— Миссис Найтуинг, а почему вы решили восстановить восточное крыло?

Миссис Найтуинг наливает и себе чашечку чая, без сахара и молока, смягчающих вкус.

— Боюсь, я не совсем понимаю смысл вашего вопроса.

— Но ведь прошло двадцать пять лет после пожара. Почему именно сейчас?

Миссис Найтуинг смахивает с юбки какую-то пушинку и разглаживает ткань.

— Нам понадобились долгие годы, чтобы накопить денег на ремонт, иначе все было бы сделано гораздо раньше. Я очень надеюсь, что воссоздание восточного крыла сотрет паутину с нашей репутации и поможет нам обрести гораздо большее уважение.

Она отпивает чай и слегка кривится, но хотя чай слишком горький, она не протягивает руку к сахарнице.

— Каждый год я теряю учениц, они отправляются в более новые школы, вроде школы мисс Пеннингтон. На Академию Спенс как школу для дебютанток смотрят как на нечто устаревшее; ее привлекательность падает. Но эта школа — дело всей моей жизни. Я должна сделать все, что в моих силах, чтобы она продолжала жить. Мисс Дойл?

Директриса пристально смотрит на меня.

— Я не хочу быть фамильярной, но у меня такое чувство, что вы достойны доверия, мисс Дойл. Вам досталась немалая доля испытаний. Но они закаляют, выковывают характер.

Она одаряет меня скупой улыбкой.

— А мисс Мак-Клити вы тоже доверяете?

Я крепко сжимаю чашку, избегая взгляда директрисы.

— Что за вопрос? Конечно, я ей доверяю, — отвечает она.

— Как сестре, так бы вы сказали? — продолжаю я.

— Как подруге и коллеге, — уточняет миссис Найтуинг.

Несмотря на чай, у меня пересыхает в горле.

— А как насчет Вильгельмины Вьятт? Ей вы доверяли?

Губы миссис Найтуинг плотно сжимаются, вытягиваясь в прямую линию.

— Где вы слышали это имя?

— Но она ведь была ученицей школы Спенс? Племянницей миссис Спенс?

— Да, была, — произносит миссис Найтуинг, почти не разжимая губ.

Нет, так просто из нее ничего не вытянешь.

— А почему она сюда не приезжает? — спрашиваю я, изображая невинность. — Как одна из лучших дочерей школы?

— Боюсь, она была не одной из лучших дочерей, а одним из главных разочарований, — фыркает миссис Найтуинг. — Она пыталась помешать нам восстановить восточное крыло.

— Но зачем бы ей это делать?

Миссис Найтуинг аккуратно складывает свою салфетку и кладет ее на поднос.

— Не могу сказать. В конце концов, мы ведь именно по ее предложению начали попытки восстановления.

— По предложению мисс Вьятт? — растерянно переспрашиваю я.

— Да.

Миссис Найтуинг делает глоточек чая.

— И она взяла кое-что, принадлежавшее мне.

— Принадлежавшее вам? И что это было?

— Некая реликвия, доверенная моей заботе. Ценная вещь. Еще чая?

Миссис Найтуинг поднимает чайник.

— Это был кинжал? — выпаливаю я.

Директриса бледнеет.

— Мисс Дойл, я пришла, чтобы предложить вам чая, а не для того, чтобы вы меня допрашивали. Вы хотите еще или нет?

— Нет, спасибо, — отвечаю я и ставлю чашку на поднос.

— Ну и хорошо, — говорит она, собирая все. — Отдыхайте, я уверена, к утру вы будете чувствовать себя лучше некуда, мисс Дойл.

И с этими словами миссис Найтуинг забирает поднос и уходит, оставляя меня, как обычно, с гораздо большим количеством новых вопросов.

Я слишком взволнована, чтобы спать. Я боюсь снов и просто в ужасе от того, что может начаться новое видение. А поскольку я не ела ничего, кроме пары кусочков жареного хлеба, я просто умираю от голода. Я готова слопать простыни с кровати.

Прикрывая ладонью огонек свечи, я на цыпочках крадусь через холодные, застывшие в тишине темные коридоры, вниз, в кухню. Странная коллекция талисманов Бригид все так же красуется здесь. На подоконниках ветки рябины, на стене — крест. Я надеюсь, что Бригид не всю еду отдала эльфам. Я шарю в кладовой и нахожу яблоко, лишь слегка помятое. Я сжираю его, откусывая огромные куски. И только собираюсь приняться за ломоть сыра, как слышу голоса. Я задуваю свечу и выскальзываю в коридор. Слабый свет сочится из-под двери большой гостиной.

Кто-то спускается по лестнице. Я ныряю в тень под ступенями и дрожу в темноте, гадая, кто бы это мог бродить по школе в такой час. И вижу мисс Мак-Клити, в ночном пеньюаре, со свечой в руке. Я прижимаюсь спиной к стене, пока не чувствую, что позвоночник вот-вот треснет.

Мисс Мак-Клити проскальзывает в гостиную, оставляя дверь чуть приоткрытой.

— Я позволил себе войти, — говорит мужской голос.

— Вижу уже, — отвечает мисс Мак-Клити.

— Она спит и ей снятся фрукты в сахаре?

— Да.

— Ты в этом уверена? — ворчливо спрашивает мужчина. — Она тут недавно навестила меня у Темзы. Она и братец Картик.

Фоулсон!..

— Она тебе лгала, Сахира. Она владеет магией, будь уверена. Я ее на себе почувствовал, да еще и как.

Фоулсон встает; я вижу его тень на стене.

— Ты думаешь, я сама этого не знаю? — отвечает мисс Мак-Клити ледяным голосом. — Мы отберем магию у нее. Наберись терпения.

— Она опасна, Сахира, — настаивает Фоулсон. — Она слишком опрометчива, безрассудна. Она нас погубит.

Тень мисс Мак-Клити приближается к тени Фоулсона.

— Она всего лишь девочка.

— Ты ее недооцениваешь, — возражает Фоулсон, но его голос смягчается.

Их тени еще более сближаются.

— Как только мы достроим башню восточного крыла, тайная дверь откроется нам. И тогда мы снова завладеем сферами и магией.

— А потом? — спрашивает Фоулсон.

— Потом…

Тень головы Фоулсона наклоняется к тени Мак-Клити. Их лица встречаются и сливаются в единое темное пятно на стене. Меня скручивает от ненависти к ним обоим.

— Ты немножко сумасшедшая, Сахира, — говорит Фоулсон.

— Обычно тебе нравилось это мое качество, — мурлычет мисс Мак-Клити.

— А я и не говорил, что оно мне больше не нравится.

Голоса утихают, слышны только вздохи и неразборчивое бормотание, и я заливаюсь краской, ощутив горячую тяжесть в животе.

Наконец Фоулсон тихо говорит:

— Мне это необходимо, Сахира. Если я единственный из них, кому позволено войти туда вместе с тобой и Орденом, я смогу назвать им свою цену. Они за это назовут меня великим человеком. Я хочу навсегда их уничтожить. Я хочу сидеть на должном месте, сам владеть властью!

— Так и будет, — отвечает мисс Мак-Клити. — Обещаю. Предоставь это мне.

— Вот только с братцем Картиком у нас проблема. Он пытался добиться встречи. Что, если лорд узнает, что я позволил Картику уйти, вместо того чтобы убить его, как мне велели?

— Твой наниматель никогда этого не узнает. Но мне Картик нужен, и прямо сейчас.

Я сдерживаю дыхание. Что, если они задумали погубить Картика? Я должна добраться до него, предупредить…

— Мы с ним договорились, — продолжает мисс Мак-Клити. — Он не может забыть, что это я выторговала у тебя его жизнь, я прятала его в Лондоне все те месяцы, пока он не поправился. Так что теперь он мой должник, и он со мной расплатится.

— Предполагалось, что он должен шпионить за этой девушкой, рассказывать нам все, что видел и слышал, а не прятаться за нашими спинами.

— Я с ним поговорю, — обещает мисс Мак-Клити.

Тяжесть ее слов заставляет меня привалиться к стене. Мисс Мак-Клити в Египетском зале. Фигура в тени. Это был Картик. Она послала его шпионить… за мной… Горечь, обжигающая и ядовитая, подкатывает к горлу.

— Тут нужно кое-что посерьезнее слов. Разреши мне снова заняться им как следует. Ты ведь так добиваешься результатов, Сахира.

— Это ты так добиваешься результатов, — возражает мисс Мак-Клити. — Я лучше применю свои методы.

— А ты уверена, что она ничего не подозревает?

Голос мисс Мак-Клити звучит уверенно, как всегда.

— Ничегошеньки.

Слышен шорох подошв по полу. Я тупо сижу в темноте, пока мисс Мак-Клити провожает Фоулсона к выходу, а потом поднимается наверх, в свою комнату. Я еще долго сижу там, не в силах пошевелиться. А когда начинаю вновь ощущать собственные ноги, я отправляюсь прямиком к лодочному сараю, где, как я знаю, найду Картика.

Я не разочарована. Картик действительно сидит там, читая Гомера при свете фонаря.

— Джемма! — восклицает он, но его улыбка гаснет, когда он видит выражение моего лица. — Что случилось?

— Ты лгал мне… и не смей отрицать! Я знаю! — почти кричу я. — Ты работаешь на них!

Он даже не пытается изобразить непонимание и не предлагает мне никаких объяснений, оправдывающих его, и я понимаю, что ему просто нечего сказать.

— Откуда ты узнала? — спрашивает он.

— Едва ли это самое главное, — огрызаюсь я. — Значит, это как раз то, чего ты не захотел мне рассказать, когда мы сидели там, на причале? Как раз перед тем, как ты… Поцеловал меня.

— Да, — говорит Картик.

— Так, значит, ты шпионил за мной и целовал меня для них?

— Я не хотел работать на них, — возражает Картик. — Я хотел только целовать тебя.

— Мне теперь что, растаять от счастья?

— Я ничего не рассказывал мисс Мак-Клити. Я именно потому и отталкивал тебя — чтобы мне было нечего рассказывать. Я знаю, что ты здорово злишься на меня, Джемма. Я это понимаю, но…

— Вот как? Понимаешь?

Во мне вспыхивает искра магии. Я могла бы отпустить ее на свободу, но не хочу. Не хочу по-настоящему. Это не к добру. Я это знаю. И я изо всех сил сосредотачиваюсь, чтобы затолкать магию поглубже, и она сворачивается внутри меня, как спящая змея.

— Так расскажи мне, что и как.

Картик садится на пол, положив руки на согнутые колени.

— Амар был всем, что оставалось у меня в этом мире. Он был хорошим человеком, Джемма. Хорошим братом. И думать, что он теперь заперт в Зимних землях, проклят навеки…

Картик умолкает ненадолго.

— А потом у меня было это ужасное видение, когда Фоулсон…

Картик судорожно сглатывает.

— Когда он пытал меня. Он мог бы убить меня, и в тот момент я даже не имел бы ничего против. Но его остановила Мак-Клити. Она сказала, что с ее помощью я мог бы спасти Амара. Что я мог бы спасти тебя. Но ей необходимо знать, что ты затеваешь. Она знала, что сама ты ей ничего не скажешь.

— И по серьезным причинам, — сварливо бросаю я.

— Я думал, я могу спасти вас обоих, — говорит Картик.

— Меня не нужно спасать! Мне нужно доверять тебе!

— Мне очень жаль, — просто говорит Картик. — Людям свойственно совершать ошибки, Джемма. Мы с добрыми мыслями совершаем дурные поступки, а дурные поводы приводят к поступкам правильным. Если хочешь, я завтра пойду к Мак-Клити и скажу, что больше не желаю ей служить.

— Она тогда пришлет Фоулсона, — напоминаю я.

Картик пожимает плечами:

— Пусть себе приходит.

— К Мак-Клити ходить не надо, — говорю я, дергая распустившуюся нитку из подшивки подола юбки, пока юбка не обвисает по краю еще сильнее. — Тогда она узнает, что мне все известно. Но в любом случае, я больше не буду рассказывать тебе о своих тайнах. И ты ошибаешься. Амар не был всем, что ты имел в этом мире. Ты совсем не верил в меня.

Картик кивает, принимая удар, но тут же наносит собственный:

— Я все гадаю, веришь ли ты хоть кому-нибудь.

В памяти всплывают слова Цирцеи: «Ты вернешься ко мне, когда тебе некому будет довериться».

— Я ухожу. И больше не вернусь.

Я толкаю дверь, выхожу и с силой захлопываю ее за собой так, что весь сарай вздрагивает.

Картик выходит следом и хватает меня за руку.

— Джемма, — говорит он, — не только ты потерялась в этом мире.

Мне так и хочется сжать его ладонь, но я не могу.

— В этом ты ошибаешься.

Я высвобождаю руку и, прижав кулак к животу, бегу к тайной двери.

Я прохожу мимо Неелы, Креостуса и двух других кентавров на маковых полях по дороге к Храму. Они стоят над корзинами с маковыми цветами и торгуются с хаджинами.

— Снова бежишь заключать сделку с хаджинами? — скалится Неела.

— Что бы я ни делала, тебя это не касается, — огрызаюсь я.

— Ты обещала поделиться с нами, — говорит она, превращаясь в мою точную копию и тут же возвращая себе прежний облик.

— Поделюсь, когда вздумаю, — говорю я. — Если вообще вздумаю. Потому что откуда мне знать, что вы не вступили в союз с тварями Зимних земель?

Губы Неелы кривятся в оскале.

— Ты нас обвиняешь?

Я не отвечаю, и Креостус шагает вперед.

— Ты точно такая же, как все остальные!

— Иди ты отсюда, — говорю я, но ухожу сама, потому что спешу к колодцу вечности.

Я кладу ладони на край колодца и смотрю прямо в безмятежное лицо Цирцеи.

— Я хочу знать все, что ты только можешь рассказать об Ордене и Ракшана, — говорю я. — И ничего не утаивай. А потом ты мне объяснишь, как подчинить себе магию.

— Что случилось? — спрашивает она.

— Ты была права. Они строят заговор против меня. Все они. Я не позволю им забрать у меня силу.

— Рада это слышать.

Я сажусь на каменную стенку, подтягиваю колени к груди. Подол юбки плавает на поверхности воды, напоминая о похоронных цветах в водах Ганга.

— Я готова, — говорю я скорее себе, чем Цирцее.

— Но сначала я должна кое-что выяснить. Когда я видела тебя в последний раз, ты собиралась в Зимние земли. Скажи, ты нашла Дерево Всех Душ?

— Да.

— И оно такое же могущественное, как Храм?

— Да, — киваю я. — В нем другая магия. Но она необычайно сильна.

— И что оно тебе показало? — спрашивает Цирцея, и легкое эхо ее слов звучит в пещере.

— Евгению Спенс, — отвечаю я. — Она жива.

Цирцея так затихает, что мне кажется — она умерла.

— И чего она хотела? — спрашивает она наконец.

— Чтобы я кое-что для нее нашла. Некий кинжал.

Следует недолгая пауза.

— И ты его нашла?

— Я уже ответила на достаточное число твоих вопросов, — сержусь я. — Теперь отвечай на мои. Научи меня.

— Это будет стоить еще одной порции магии, — мягко произносит Цирцея.

— Да, я заплачу. Но зачем она тебе? — добавляю я. — Как ты ее используешь, если не можешь выйти из колодца?

Голос Цирцеи выплывает из глубины.

— Да не все ли тебе равно? Это что-то вроде партии в шахматы, Джемма. Ты хочешь выиграть или нет?

— Хочу.

— Тогда слушай внимательно…

Долгие часы я сижу рядом с Цирцеей и слушаю, пока наконец не начинаю понимать, пока не перестаю бояться силы, пока что-то не высвобождается в глубине меня. И когда я покидаю Храм, я уже не страшусь силы, живущей во мне. Я преклоняюсь перед ней. Теперь я закрою границы самой себя и буду безжалостно защищать их.

Я шагаю между ивами и слышу, как меня догоняет конь Амара. Но я не бегу. Я останавливаюсь и поворачиваюсь к нему лицом. Амар приближается; ледяное дыхание коня касается моего лица.

— Тебе меня не напугать, — говорю я Амару.

— Рождение мая, смертная девушка! Вот чего тебе следует бояться, — отвечает он и скачет прочь в облаках пыли.

На ивы опускается стая ворон. Я иду мимо них, как королева мимо своих подданных, и они машут черными крыльями и каркают. Их крики становятся все громче, они сотрясают деревья, как голоса проклятых.

 

Глава 40

В мае ежегодная выставка в Королевской академии художеств подаст традиционный сигнал к началу лондонского сезона. Полчища семейств начнут набег на наш прекрасный учтивый город ради вечеринок и чайных приемов, концертов, дерби и развлечений всяческого рода. Но неофициальным началом этих празднеств является бал у леди Маркхэм — бал в честь дебюта Фелисити. Для таких случаев у леди Маркхэм имеется величественный зал в Вест-Энде, который разукрасили в стиле, достойном какого-нибудь султана. Организация подобных вечеров — что-то вроде особого вида спорта, и каждая хозяйка изо всех сил старается превзойти других в количестве позолоты и прочего. Леди Маркхэм вознамерилась устроить прием на самом высоком уровне.

Огромные пальмы выстроились вдоль стен бального зала. Столы накрыли белыми льняными скатертями, и серебро на них сверкает, как пиратский клад. Негромко играет оркестр, скрытый за высокой красной ширмой, разрисованной китайскими драконами. Гостей ждет множество разнообразных развлечений: глотатель огня в тюрбане, с синим как у Кришны лицом, выпускает из тонких губ оранжевые языки пламени, и зрители восторженно вздыхают. Сиамские близнецы-тройняшки в расшитых бусами платьях и мягких туфлях исполняют медленный сложный танец. Эти сросшиеся леди выглядят единым телом со множеством гибких рук. Джентльмены толпятся возле танцовщиц, зачарованные их ярким обаянием.

— Как это вульгарно, — говорит моя сопровождающая, миссис Таттл.

Бабушка весьма солидно заплатила ей за услуги сегодняшним вечером, и я уже вижу, что миссис Таттл — наихудшая из всех возможных дуэний; она пунктуальна, резка и чересчур внимательна.

— А мне в общем нравится, — отвечаю я. — Думаю, я тоже поучусь танцевать вот так. Может быть, прямо сегодня.

— Вы ничего подобного не сделаете, мисс Дойл, — заявляет миссис Таттл таким тоном, как будто решила разом все вопросы, хотя на самом деле ее слова не решают ничего.

— Я буду делать то, что мне захочется, миссис Таттл, — ласково говорю я.

Осторожно взмахиваю рукой в сторону ее юбки, и та взлетает вверх, выставляя напоказ чулки и длинные панталоны.

Миссис Таттл прижимает ладонями подол, и тогда юбка приподнимается сзади.

— Ох, боже…

Она протягивает руки назад — и передняя часть подола вздымается в воздух.

— Прошу прощения… Это… я… вы меня извините, надеюсь?

Миссис Таттл несется в дамскую туалетную, изо всех сил удерживая на месте взбесившуюся юбку.

— Буду ждать вас с нетерпением, — бормочу я ей вслед.

— Джемма!

Фелисити спешит ко мне со своей сопровождающей — высокой, тощей, как тростник, леди с носом, похожим на клюв.

— Разве здесь не чудесно? Ты видела глотателя огня? Я так рада, что о моем бале будут говорить весь сезон! Я даже не представляю, чтобы кто-нибудь мог устроить что-то более грандиозное!

— Все прекрасно, Фелисити. По-настоящему отлично!

— По крайней мере, теперь моему наследству ничего не грозит, — шепчет она. — Отец и леди Маркхэм сегодня стали просто неразлучными друзьями! Она даже держится вежливо с моей матерью!

Фелисити берет меня под руку, и мы прогуливаемся по залу; сопровождающая Фелисити — француженка по имени мадам Люмерье — идет в трех шагах позади нас.

— Матушка настояла на том, чтобы нанять на сегодня сопровождающую, — шепотом объясняет Фелисити. — Она полагает, что это придаст нам более солидный вид.

Мы идем, и мужчины оглядывают нас так, словно мы — земли, которые могут быть захвачены либо по договору, либо в сражении. Зал наполнен гулом голосов, гости болтают об охоте и Парламенте, лошадях и поместьях, но их глаза не отрываются от нас слишком уж надолго. Готовятся к заключению сделки, высеваются некие семена… А я гадаю: если бы женщины не были дочерьми и женами, матерями и юными леди, девицами на выданье или старыми девами, если бы нас не видели только глазами общественного мнения — существовали бы мы вообще или нет?

— Мы могли бы провести время за чаем с пирожными, — предлагает мадам Люмерье.

Я не хочу проводить время. Я хочу схватить его и оставить на лице мира свою метку.

— Ох, милая мадам Люмерье… Вы угощайтесь. Мы с мисс Дойл подождем, пока вы вернетесь, — говорит Фелисити, одаряя сопровождающую одной из самых сияющих своих улыбок.

Мадам Люмерье обещает вернуться tout de suite. И как только она исчезает из вида, мы спешим прочь, чтобы на свободе изучить все чудеса этого бала.

— Ты танцевала с кем-нибудь симпатичным? — спрашиваю я, заметив в руке Фелисити танцевальную карту.

Фелисити злобно рычит.

— Ох, это сплошной ужас! Старый мистер Каррингтон, от которого несет виски! Какой-то американец, который уже успел спросить, владеет ли наша семья какими-нибудь землями. И еще несколько поклонников, которых я не стала бы спасать, даже если бы они тонули у меня на глазах, не говоря уж о том, чтобы выходить за них замуж. Ну, и еще Гораций, конечно. Он таскается за мной, как какой-нибудь грустный щенок!

— Да ты его просто околдовала! — смеюсь я.

— Саймон говорил, что очарование — путь к успеху, и потому я постаралась бывать везде, где бывали леди Маркхэм и ее сынок, вот только я думаю, что мне больше не вынести его внимания.

— Лучше тебе подготовиться, потому что он как раз идет к нам.

Я киваю в сторону толпы из примерно трехсот человек — сквозь это скопище к нам пробивается Гораций Маркхэм, и он поднял руку, как прохожий, пытающийся остановить кеб. Он высок и строен, ему двадцать три года, если верить Фелисити. Но лицо у него совсем мальчишеское, он легко краснеет. Стоит мне увидеть его — слегка сутулящегося, немного растерянного, — и я сразу вижу, что храбростью он не обладает, и честно говоря, черта с два он может удержаться рядом с Фелисити.

— Ох, боже мой, — бормочу я себе под нос.

— Вот именно, — тихо отвечает Фелисити.

— Мисс Уортингтон… — с придыханием произносит Гораций.

Прядь волос выбивается из аккуратной прически и прилипает к высокому гладкому лбу.

— Вот мы и встретились снова, кажется.

— Да, кажется.

Фелисити поглядывает на Горация сквозь полуопущенные ресницы. На ее губах играет застенчивая улыбка. Нечего и удивляться, что несчастный юноша совершенно одурманен.

— Я уверен, следующим танцем будет полька. Не согласитесь ли составить мне пару? — спрашивает Гораций, и это звучит как мольба.

— Мистер Маркхэм, вы очень любезны, только мы с вами танцевали уже довольно много, и я опасаюсь, что люди неправильно это поймут, — отвечает Фелисити, изображая чистую добродетель, и я прилагаю все силы, чтобы не расхохотаться.

— Да пусть их говорят.

Гораций поправляет жилет, как будто готовясь выйти на дуэль в защиту семейной чести.

— Как это благородно, — бормочу я.

Косой взгляд Фелисити говорит мне: «Да ты понятия не имеешь…» Леди Денби сидит за столиком, изящно ковыряя ложечкой пирожное. Она с неодобрительным видом наблюдает за нами, и это не ускользает от внимания Фелисити.

— Вы очень храбрый, мистер Маркхэм, — говорит она, позволяя Горацию увлечь себя на танцевальную площадку, и они проходят прямо мимо леди Денби.

— Наверное, в вашей танцевальной карте не осталось ни единой свободной строчки?

Я оборачиваюсь — и вижу Саймона Миддлтона, улыбающегося мне. В белом галстуке и фраке, с хитрыми искрами в глазах, он выглядит невероятно привлекательным.

— Я должна была сейчас танцевать с мистером Уитфордом, — отвечаю я.

Саймон кивает.

— Да-да, старина Уитфорд. Мало того, что он передвигается при помощи трости, так еще и память его подводит. Вполне возможно, что он забыл о вас, как ни жаль мне это говорить, но если и нет, мы можем успеть потанцевать и вернуться сюда снова до того, как он доковыляет до вас.

Я смеюсь, радуясь его восхитительному остроумию.

— В таком случае я согласна.

Мы скользим в толпе танцующих и оказываемся рядом с Томом, который сосредоточенно очаровывает партнершу.

— Мы с доктором Смитом вылечили этого несчастного от его иллюзий, хотя осмелюсь сказать, именно моя догадка помогла…

— В самом деле? — говорит девица, впитывая каждое слово, и я с трудом удерживаюсь, чтобы не подставить брату «рожки» двумя пальцами.

Миссис Таттл наконец вернулась из дамской комнаты. В руках у нее два стакана лимонада. Она видит меня танцующей с Саймоном, и на ее лице отражается ужас, потому что ее обязанность — предварительно осматривать каждого джентльмена, который попытается поухаживать за мной. Именно в ее руках ключ к воротам. Но она уже получила отставку, знает она об этом или нет. «Нет, миссис Таттл. Вам очень хочется остаться стоять там, на месте. Я прекрасно себя чувствую в объятиях Саймона. За мной не нужно присматривать. Прошу, просто наслаждайтесь лимонадом». Растерянно моргнув, миссис Таттл отворачивается и выпивает оба стакана.

— Я бы сказал, что ваша дуэнья держится как-то неуверенно. Она случайно не пьяница? — спрашивает Саймон.

— Нет, она пьет только лимонад, — отвечаю я.

Саймон улыбается, заигрывая.

— Мне кажется, вы в чем-то изменились.

— Вот как? В чем именно?

— М-м-м… Не могу понять. Мисс Дойл и ее тайны…

Он окидывает меня взглядом, который кажется чересчур дерзким, но, должна признать, очень волнует.

— И сегодня вечером вы просто чудесны.

— А ваша мисс Фэрчайлд сегодня здесь?

— Уж конечно, — отвечает Саймон, и мне не нужна сила сфер для того, чтобы ощутить тепло в его голосе.

Меня внезапно охватывают сожаления о том, что я отказала ему. Он так хорош собой и весел. Он считает меня прекрасной. А что, если я никогда не найду никого, подобного ему?

А что, если я могу снова его завоевать?

— Мисс Фэрчайлд — американка. Полагаю, она захочет вернуться домой, как только закончится сезон, — говорю я, придвигаясь чуть-чуть ближе к Саймону.

— Возможно, хотя она утверждает, что Англия ей вполне подходит.

Рука Саймона чуть крепче прижимается к моей пояснице.

— А каковы ваши планы, мисс Дойл? Вы уже обратили внимание на кого-то особенного?

Я думаю о Картике и тут же прогоняю эту мысль, пока у меня не испортилось настроение.

— Нет.

Большой палец Саймона легонько поглаживает мое платье. От его ласки у меня по спине пробегают мурашки.

— Приятная новость, — мягко произносит Саймон.

Танец заканчивается, и я, извинившись, ухожу в дамскую комнату, чтобы разгоревшиеся щеки могли остыть. Горничные стоят в ожидании, но мне не нужна их помощь. Волосы у меня слегка сбились, но я привожу их в порядок одним движением руки. Потом решаю, что не стоит труда заново надевать перчатки, и, встав так, чтобы никто не видел, сотворяю новую пару прямо на руках. И улыбаюсь результату своего труда.

— Добрый вечер, мисс Дойл.

Я оборачиваюсь — и вижу за спиной Люси Фэрчайлд.

— Мисс Фэрчайлд, — киваю я.

Она тепло улыбается мне.

— Изумительный бал, правда? Вы должны быть счастливы, что мисс Уортингтон — ваша подруга.

— Да, — с ответной улыбкой соглашаюсь я. — Так и есть.

— Я видела, как вы танцевали. Вы очень грациозны, — говорит она, и я краснею, подумав о руке Саймона на моей спине, о том, как я склонялась к нему…

— Спасибо, — благодарю я. — Хотя моя грация — вопрос весьма сомнительный, и я уверена, что Сай… мистер Миддлтон предпочел бы танцевать с вами.

Мы неловко обмениваемся улыбками, глядя друг на друга в зеркало. Мисс Фэрчайлд пощипывает щеки, чтобы вызвать румянец, хотя совсем в этом не нуждается. Она выглядит очаровательно.

— Ну… — произношу я, собираясь уходить.

— Да. Желаю хорошо провести вечер, — искренне говорит Люси Фэрчайлд.

— И вам желаю того же.

Звучит гонг, призывая рассеявшихся по дому гостей собраться в бальном зале. Лорд Маркхэм, пошатываясь, выходит в центр. Он заметно пьян, нос у него покраснел.

— Леди и джентльмены, наши уважаемые гости! — начинает лорд Маркхэм, не слишком отчетливо произнося слова. — Моя дорогая супруга устроила весьма волнующий прием сегодня вечером, с множеством невероятных зрелищ. К нам приехали кружащиеся дервиши Коньи, спасаясь от преследователей из Оттоманской империи, где недавно произошла чудовищная резня, устроенная армией султана. Подобные зверства нестерпимы! Мы должны…

Гости начинают покашливать. Женщины обмахиваются веерами. Леди Маркхэм умоляюще смотрит на супруга, прося не говорить больше о политике, и он кивает, устыдившись.

— Представляю вам дервишей из Коньи.

Вперед выходят восемь мужчин в очень высоких шапках. Яркий свет хрустальной люстры делает просто ослепительными их длинные белые одежды. Музыка звучит завораживающе. Дервиши кланяются друг другу и медленно начинают вращение. Музыка становится громче, ее темп нарастает, и длинные подолы одежд дервишей надуваются, как колокола.

Музыка еще ускоряется, в ней звучит страстность, от которой у меня вскипает кровь. Дервиши кружатся в экстазе, ладони вскинуты к небесам, как будто они готовы коснуться пальцами самого бога, но только в том случае, если не остановятся.

Гости благоговейно наблюдают за ними, захваченные неистовым кружением. Справа от себя я вижу мистера Фоулсона в ливрее слуги, в руках он держит поднос. Он не смотрит на танцоров, он наблюдает за моим братом. Через секунду он выходит из зала. Но сегодня я не позволю ему ускользнуть от меня. Я намерена знать о каждом его движении. Он оставит в покое моего брата или почувствует на себе мой гнев.

Фоулсон идет наверх и стучит в дверь курительной гостиной для джентльменов. Я скрываюсь за огромным горшком с папоротником и слежу за ним. Через мгновение выходит лорд Денби.

— Да, Фоулсон?

— Он смотрит на дервишей, сэр, — докладывает Фоулсон. — Я слежу за ним, как вы и приказали.

Лорд Денби похлопывает его по плечу.

— Молодец.

— Я вот думаю, сэр, мне бы сказать вам кое-что.

Улыбка соскальзывает с лица лорда Денби.

— Неподходящее время и место, старина.

— Да, сэр, простите меня, но, похоже, подходящих никогда и не будет, а я все думаю, когда же я смогу продвинуться в братстве, ну, как мы с вами говорили. У меня есть кое-какие соображения…

Лорд Денби решительно сует в рот сигару.

— Всему свое время, приятель.

— Как скажете, сэр, — отвечает Фоулсон, повесив голову.

— Нам нужны еще такие же отличные солдаты, как вы, мистер Фоулсон, — резким голосом произносит лорд Денби. — А теперь вернитесь к своим обязанностям, хорошо?

— Да, сэр, — кивает Фоулсон.

Он разворачивается на пятках и решительно возвращается в бальный зал, где собирается продолжать слежку за моим братом.

Лорд Денби — из братства Ракшана?! Меня как будто изо всех сил ударили кулаком под ложечку. Все это время. Я бывала в его доме. Я целовалась с его сыном. Саймоном. Ярость, обжигающая и неумолимая, поднимается во мне. Он ответит за это, ответит за моего брата…

Я не беру на себя труда постучаться. Я распахиваю дверь и вхожу в гостиную, где сидят только мужчины, куря трубки и сигары. Сердитые взгляды дают мне понять, что я нарушила узаконенные границы. Судорожно сглотнув, я быстро прохожу мимо молчащих разгневанных мужчин, прямо к лорду Денби. Он натягивает на лицо фальшивую улыбку.

— О, мисс Дойл, боюсь, эта комната — только для джентльменов. Вы заблудились, видимо, и, возможно, я могу проводить вас…

— Лорд Денби, мне необходимо поговорить с вами, — шепотом говорю я.

— Боюсь, я нужен здесь, дорогая, — отвечает он.

«Ты мне нужен под моим каблуком, несчастный невежа». Я изображаю улыбку и подпускаю меда в голос.

— Это весьма настоятельное дело, и я уверена, эти добрые джентльмены подождут вас. Или мне найти мистера Фоулсона, чтобы моя просьба выглядела более убедительной?

— Джентльмены, — говорит лорд Денби, поворачиваясь к своей компании, — позвольте мне удалиться на минутку. Вы знаете, как настойчивы бывают иной раз леди.

Джентльмены посмеиваются надо мной, и я с трудом удерживаюсь от того, чтобы швырнуть в них волну боли.

Лорд Денби выводит меня в коридор, и мы входим в библиотеку. Обычно меня успокаивает вид множества книг, но сейчас я слишком взбешена, чтобы меня что-то могло успокоить, и к тому же я подозреваю, что книги здесь похожи на людей — они не прочитаны, они просто служат декорацией.

Лорд Денби садится в мягкое кожаное кресло перед шахматным столиком и выпускает густой клуб дыма, от которого я кашляю.

— Итак, вы желали поговорить со мной, мисс Дойл?

— Я знаю, кто вы, лорд Денби. Я знаю, что вы состоите в братстве Ракшана, и знаю, что вы обхаживаете моего брата.

Он внимательно смотрит на шахматную доску и начинает передвигать фигуры за себя и воображаемого противника.

— И что с того?

— Я хочу, чтобы вы оставили моего брата в покое, уж будьте любезны.

— Моя дорогая, боюсь, это от меня совершенно не зависит.

— Кто же стоит выше вас? Скажите мне, и я пойду прямиком…

— Высшие посты в Ракшана занимают самые важные и влиятельные люди в мире — главы государств и промышленные магнаты. Но я не это хотел сказать. Я хотел сказать, что решение зависит от вас самой, дорогая леди, — говорит он, снова выпуская дым; его рука повисает над фигурой, он атакует и съедает пешку и продолжает игру. — Вам только и нужно, что передать нам магию и власть над сферами, и ваш брат окажется в полной безопасности, уверяю вас. На самом-то деле он будет большим человеком, возможно, пэром. О нем будут хорошо заботиться. Обо всех вас будут заботиться. Я даже уверен, что леди Денби организует бал в честь вашего дебюта, такой, что все прочие устыдятся. Сама королева может посетить этот бал.

— Вы думаете, я пришла сюда, чтобы поговорить о вечеринках? Что я — ребенок, которого можно подкупить, подарив ему нового пони? Неужто вы совсем лишены чести, сэр?

Я глубоко вздыхаю.

— Предполагалось, что братство Ракшана должно охранять и защищать сферы и Орден. Это было их почетным долгом. А теперь вы выступили против нас. Вы готовы оскорбить меня и пытаетесь развратить моего брата. Во что вы превратились?

Лорд Денби снимает с доски ладью воображаемого противника и ставит на ее место своего слона.

— Времена изменились, мисс Дойл. Прошли те дни, когда знатные люди были покровителями тех, кто работал на их землях. И братство Ракшана тоже должно измениться — стать не столько рыцарским союзом, сколько выгодным предприятием. Можете ли вы вообразить, каким станет влияние братства, если мы получим такую силу, как ваша? Подумайте об этом как настоящая англичанка, мисс Дойл! Что может принести эта сила всей Империи, будущим сыновьям Англии?

— Вы забываете: мы не вся Англия, мы не все человечество, — говорю я, исподволь вмешиваясь в игру — двигаю вперед пешку и незаметно съедаю его слона. — А как насчет Амара, и Картика, и других им подобных? Как насчет женщин… или мужчин в положении мистера Фоулсона? Кто-то из них сядет за стол рядом с вами?

— Есть правила; кому-то полагается быть подчиненным.

Его конь нападает на мою королеву, подвергая опасности короля.

— О чем вы вообще говорите, мисс Дойл? Все ваше будущее может стать таким, как вы изберете. Вы можете получить все, что захотите. И выбрать любого юношу… возможно, моего сына.

Ледяные пальцы сжимают мою грудь.

— Так это вы устроили мое знакомство с Саймоном? Это было частью вашего плана?

— Давайте лучше назовем это счастливой случайностью.

Лорд Денби нападает на моего короля.

— Шах и мат, моя дорогая леди. Мне пора возвращаться в курительную, а вам — в бальный зал.

Он гасит сигару в пепельнице на столе. Длинный дымок висит в воздухе, лорд Денби идет к двери.

— Подумайте над нашим предложением. Повторять его мы не станем. Я уверен, вы сделаете то, что в наших интересах… и в ваших собственных.

Мне хочется швырнуть ему вслед еще дымящийся окурок. Мне хочется плакать. Мне хочется прижать пальцы к глазам, чтобы не дать слезам пролиться. Я была так глупа, недооценивая влияние братства Ракшана… и доверяя Саймону Миддлтону. Я никогда его не интересовала. Он играл мной, как пешкой, а я добровольно отдалась в его руки.

Что ж, больше я не ошибусь в оценке.

— Мисс Дойл!

Миссис Таттл, хмурясь, спешит ко мне, когда я возвращаюсь в бальный зал.

— Мисс Дойл, вы не должны снова убегать вот так. Это неприлично. Я обязана постоянно вас видеть, знать, что с вами все в порядке…

— Ох, да заткнитесь вы! — рявкаю я.

Прежде чем она снова обретает дар речи, я бросаю в нее чары: «Вы просто умираете от жажды, миссис Таттл. Вы никогда в жизни так не хотели пить. Пойдите выпейте лимонада и оставьте меня в покое!»

— Я, пожалуй, пойду выпить лимонада, — тут же говорит миссис Таттл, прижимая дрожащую руку к горлу. — Боже мой, я просто вся пересохла. Я должна что-нибудь выпить…

Я оставляю ее и, притаившись за колонной, наблюдаю за бальным залом. Я одна, я полна магии и ненависти, и вместе они создают новую силу. Неподалеку от меня леди Денби сплетничает с леди Маркхэм и еще несколькими важными дамами.

— Я просто влюбилась в нее за последние несколько недель, как будто она моя собственная дочь! — каркает леди Денби.

— Она составит для него отличную партию, — соглашается другая леди.

Леди Денби кивает.

— Саймон далеко не всегда проявлял благоразумие в подобных вопросах. И нас это сбивало с толку. Но мисс Фэрчайлд — наилучший вариант юной леди; она хорошо воспитана, всегда соглашается со старшими, у нее просто нет недостатков!

Дородная матрона, с волосками на подбородке и с таким количеством украшений, что на ней не остается свободного места, говорит, прикрываясь веером:

— Леди Маркхэм, а вы уже решили тот, другой вопрос, насчет молодой мисс Уортингтон?

— Решила, — фыркает та в ответ. — Я переговорила сегодня с адмиралом, и он согласился: мисс Уортингтон переберется ко мне, чтобы я смогла присматривать за ней весь сезон. Ее мать не будет иметь голоса в этих делах.

Леди Денби похлопывает леди Маркхэм по руке.

— Так и следовало все устроить. Миссис Уортингтон должна заплатить за свой позорный поступок, а ее дочь чересчур дерзка и энергична. Вы возьмете девушку под свое крыло и превратите ее в достойную леди.

— Действительно, — соглашается леди Маркхэм. — Я чувствую, это мой долг, раз уж ее мать потерпела столь сокрушительное поражение.

Женщины оглядываются на миссис Уортингтон, танцующую с каким-то мужчиной вдвое моложе нее.

— И давайте не забывать, что молодая мисс Уортингтон наследует основательное состояние. И если ее перевоспитать, она может стать ценной супругой для любого мужчины.

— Например, для вашего Горация, — протяжно произносит леди Денби.

— Возможно, — коротко отвечает леди Маркхэм.

Я представляю Фелисити, страдающую в роли любимого ягненочка в гостиной леди Маркхэм вместо вольных мансард Парижа. Она будет выглядеть там жалкой и бессильной, то есть такой, что возненавидит самое себя. Нет, этого никогда не произойдет. Я уж позабочусь, если придется.

— А, вот наконец и наша мисс Фэрчайлд! — восклицает леди Денби.

Саймон подводит мисс Фэрчайлд к своей матери, леди Денби любезничает с девушкой, а Саймон держится с ней с изысканной вежливостью. Меня вдруг обжигает отчаянное желание. Потому что как бы я ни утверждала, что ненавижу их, я завидую тому, что они безупречно подходят друг другу, создают друг другу покой в их тихой маленькой жизни. Сесили была права: некоторые люди везде ни к месту. И я одна из них.

Чертовы твари… вот кто они такие. Слова Энн всплывают в памяти: «Но ведь именно они обладают властью». Но только не сегодня, потому что сила сфер пылает во мне, и я не стану ее сдерживать. «Не надо восставать против меня, ребята. Я все равно одержу победу». И я хочу одержать победу. Я хочу выиграть во всем.

Я закрываю глаза, а когда снова открываю их, Саймон бросает свою матушку, мисс Фэрчайлд и всех их прихлебательниц. Он решительно шагает ко мне, и в его взгляде — безумное желание, и он протягивает мне затянутую в перчатку руку ладонью вверх, но эта рука кажется напряженной, как сжатый кулак. Саймон произносит хриплым голосом:

— Потанцуйте со мной, Джемма.

Он назвал меня просто по имени, и это вызывает настоящее потрясение у всех, кто оказался достаточно близко и услышал. Миссис Таттл выглядит так, словно вот-вот уронит стакан с лимонадом. Я теряюсь, не зная, что ответить. Мне бы следовало почувствовать угрызения совести. Но вместо того по мне проносится возбуждающая волна удовлетворения. Я победила. И пусть эта победа досталась дешево, она волнует.

— Потанцуйте со мной, Джемма, — повторяет Саймон, на этот раз более громко и настойчиво.

Это привлекает внимание других гостей. Многие танцоры замедлили движение, наблюдая за сценой. Слышится перешептывание. Рот леди Денби широко открылся от изумления.

Лорд Денби тоже все замечает. Он смотрит мне в глаза и сразу же понимает, что я задумала. «Хочешь развратить моего брата? Ну, сначала я тебя увижу в аду, сэр!»

Я улыбаюсь Саймону, как падший ангел. Он крепко обхватывает мою талию и тащит меня на танцевальную площадку. Саймон привлекает к себе всеобщее внимание. Он почти грубо ставит меня в позицию для вальса. Музыка звучит снова, и мы с Саймоном кружимся по блестящему полу. Между нами ощущается жар, который не остается незамеченным гостями. Ладонь Саймона прижимается к моей пояснице, и выглядит мой кавалер так, словно готов сожрать меня заживо. Вот такую любовь я вызываю в нем. И пусть все видят, как я могущественна. Пусть думают обо мне как о красавице, пробуждающей неприкрытое желание в завидном женихе. И пусть лорд и леди Денби окажутся опозоренными. Я могу делать что хочу, и это опьяняет. Лорд Денби, стоящий в дальнем конце зала, кипит яростью. Он ошибался, сомневаясь во мне.

Какой-то джентльмен в годах касается плеча Саймона, но Саймон лишь крепче прижимает меня к себе. Мы продолжаем танцевать, и все больше и больше людей смотрят на нас, а когда я считаю, что этого довольно — именно я так считаю, — я все останавливаю. «Все, Саймон, достаточно. Пора попрощаться, нежный принц».

Саймон, моргнув, приходит в себя, ошеломленный, что обнаружил меня в своих объятиях.

— Благодарю за танец, мистер Миддлтон, — говорю я, делая шаг назад.

Неловкая улыбка появляется на его губах.

— Мне было очень приятно…

И тут же его взгляд ищет в толпе Люси.

Сплетни разлетаются как опасная инфекция. Обо мне шепчутся, на меня таращатся из-за вееров, когда я отхожу в сторонку.

Магия захлестывает меня. Я от нее задыхаюсь. Она наваливается на меня как болезнь, заражающая любого, кто ко мне приближается, высвобождая их тайные желания. Какой-то джентльмен предлагает мне руку, чтобы помочь сесть, и попадается на этом жесте. Он поворачивается к мужчине постарше, сидящему неподалеку.

— Что это вы мне недавно сказали, Томпсон? Вы за это ответите.

Губы старшего джентльмена сжимаются.

— Фентон, вы сошли с ума?

— Разве это безумие — сказать, что вы больше не будете шантажировать меня моими долгами? Вы мне не хозяин!

Он толкает старого Томпсона — и магия разливается дальше.

Пожилой джентльмен встает.

— Ну, довольно, приятель. Осмелюсь заявить, что если бы не мое благодушие, вы давно бы уже обнищали, а ваша семья оказалась бы в работном доме!

«Тихо, тихо, — мысленно говорю я. — Забудьте. Вернитесь к своим бренди и сигарам».

Мужчины снова берут стаканы. То, что было сказано, уже забыто, но остается горький осадок, и они посматривают друг на друга с опаской.

Я подбираюсь к какой-то старой деве, сопровождающей девицу, и чувствую боль в ее сердце. Она мучается страстным желанием, она влюблена в своего женатого нанимателя, мистера Бидла.

— Он не знает, — во внезапном порыве говорит она. — Я должна сказать ему. Я должна признаться ему в своих искренних чувствах, немедленно!

И я только и могу, что схватить ее за руки и держать, пока ее желание не сменится другим, внушенным мной.

— Не съесть ли нам по пирожному? — говорит старая дева своей подопечной. — Мне что-то вдруг ужасно захотелось сладкого!

На лбу у меня выступают капельки пота. Магия прожигает насквозь мои вены.

Лорд Денби осторожно подходит ко мне. У него багровое лицо, глаза пылают.

— Вы затеяли очень опасную игру, мисс Дойл.

— А вы разве не поняли, сэр? Я и вправду очень опасная девушка.

— Вы просто представления не имеете, что мы можем с вами сделать, — ровным тоном произносит он, обжигая меня взглядом.

Я шепчу ему на ухо:

— Нет, сэр. Это вы представления не имеете, что я могу сделать с вами.

В его глазах на мгновение вспыхивает страх, и я понимаю, что выиграла этот раунд.

— Оставьте моего брата в покое, или вам придется пожалеть, — предостерегаю я.

— О, слава небесам, наконец-то я тебя нашла! — восклицает Фелисити. — Добрый вечер, лорд Денби. Вы не будете ужасно на меня сердиться, если я уведу от вас мисс Дойл?

Лорд Денби расплывается в улыбке.

— Ничуть, моя дорогая!

— Куда ты запропастилась? Ты должна меня спасти! — требовательно говорит Фелисити, крепко держа меня под руку.

— От чего?

— От Горация Маркхэма! — со смехом отвечает Фелисити.

Я смотрю через ее плечо и вижу, что Гораций не сводит с нее глаз. Он крепко вцепился в ее веер, как будто это сама Фелисити.

— Это просто ужас, как он за мной постоянно бродит! — жалуется Фелисити, строя рожицу. — Чудовищно!

Я смеюсь, радуясь, что очутилась в мире Фелисити, где все превращается в настоящую драму — от надоевшего поклонника до выбора шляпки.

— Незачем быть такой обаятельной, — дразню ее я.

— Ну, — задумчиво произносит Фелисити, откинув голову, — с этим я ничего не могу поделать.

Мы с Фелисити сбегаем на террасу, выходящую на улицу. Кучеры собрались вместе, чтобы не скучать. Один рассказывает смешную историю, остальные ловят каждое его слово. Они хохочут, но тут же поспешно расходятся, заметив кого-то из гостей. Люси Фэрчайлд, в шляпке, с прямой спиной, стремительно шагает к своей карете. Саймон спешит за ней, но сопровождающая Люси резко гонит его прочь. Кучер помогает женщинам сесть в экипаж, и они отъезжают от тротуара, оставив Саймона стоять в одиночестве.

— Какая прелесть! — радостно восклицает Фелисити. — Настоящий скандал! На моем балу… и не я тому причиной! Изумительно!

— Да, это и вправду изумительно — то, что ты не имеешь отношения к случившемуся, — насмешливо говорю я.

Фелисити упирается руками в бока, на губах появляется ехидная улыбка.

— Я хотела предложить тебе вместе выпить лимонада, но, пожалуй, обойдусь без тебя. А ты можешь смотреть, как я наслаждаюсь, и страдать в одиночестве!

Она не спеша уходит, а я наслаждаюсь прохладным воздухом, омывающим кожу. Внизу лорд Денби утешает сына. Они о чем-то говорят, но я не слышу слов. Лорд Денби наконец одерживает победу, и они с Саймоном возвращаются на бал.

Когда они проходят мимо широкой двери террасы, лорд Денби замечает меня. Он пронзает меня взглядом, а я прикладываю пальцы к губам и посылаю ему воздушный поцелуй.

День после бала, воскресенье, я провожу с родными. Приходит портниха, чтобы подогнать платье по моей фигуре и внести кое-какие мелкие изменения. Я стою перед зеркалом в наполовину законченном платье, а она втыкает булавки тут и там, то убирая складку, то добавляя оборку. Бабушка топчется рядом, то и дело отдавая портнихе указания, цепляясь за каждую мелочь. Я не обращаю на нее внимания, потому что девушка, смотрящая на меня из зеркала, уже становится самостоятельной особой, другим человеком. Я не могу в точности объяснить, что это такое; это нечто, чему я не могу подобрать названия. Я просто знаю, что она там, что она возникает из меня, как скульптура из глыбы мрамора, и я волнуюсь, ожидая встречи с ней.

— Ты очень похожа на мать. Я уверена, она бы этому порадовалась, — говорит бабушка, и мгновение безвозвратно утрачено.

То, что пыталось вырваться из мраморных глубин, исчезло.

«Ты больше не будешь упоминать о моей матери, — мысленно говорю я, закрывая глаза. — Просто скажи, что я очень хороша собой. Скажи, что мы все счастливы. Скажи, что я чего-то добьюсь в жизни, что впереди нас ждут только безоблачные дни».

Когда я снова открываю глаза, бабушка улыбается моему отражению.

— Боже мой, да ты просто волшебно выглядишь в этом платье!

— Воплощенное очарование, — говорит портниха.

Вот так-то. Это уже лучше.

— Бабушка говорит, что ты будешь самой очаровательной девушкой во всем Лондоне, — заявляет отец, когда я прихожу к нему в кабинет.

Он роется в ящиках письменного стола, как будто что-то ищет.

— Могу я тебе помочь? — спрашиваю я.

— Хм-м… ох, нет. Нет, малышка, — рассеянно отвечает он. — Я просто решил немножко тут разобраться. Однако я должен спросить тебя кое о чем не слишком приятном.

— И что же это?

Я сажусь возле стола, и отец тоже.

— Я слышал, что Саймон Миддлтон слишком фамильярно держался с тобой на балу прошлым вечером.

Глаза отца вспыхивают.

— Да нет же! — возражаю я, пытаясь изобразить смех.

— Я слышал, что мисс Фэрчайлд отказалась его принять, — продолжает отец, и я ощущаю укол сожаления, но тут же прогоняю ненужное чувство.

— Возможно, мисс Фэрчайлд ему не пара?

— И все же…

На отца нападает приступ кашля. Лицо краснеет, ему требуется не меньше минуты, чтобы восстановить дыхание.

— Лондонский воздух. Слишком много сажи.

— Да, — неуверенно соглашаюсь я.

Отец выглядит усталым. Нездоровым. И мне вдруг хочется подойти к нему, сесть рядом, как в детстве, и чтобы он погладил меня по голове…

— Значит, ты утверждаешь, что Саймон Миддлтон ни в чем не виноват? — продолжает расспрашивать отец.

— Ни в чем, — искренне отвечаю я.

— Ну ладно.

Отец возвращается к поискам, и я понимаю, что пора уходить.

— Отец, может быть, сыграем в шахматы?

Он перебирает бумаги, заглядывает за книги.

— Я сейчас не в настроении для шахмат. Почему бы тебе не спросить бабушку, не хочет ли она прогуляться?

— Я могла бы помочь тебе найти то, что ты потерял. Я могла бы…

Он отмахивается.

— Нет, малышка. Мне нужно побыть одному.

— Но я завтра уеду, — жалобно говорю я. — А потом начну выезжать в свет. А потом…

— Ну-ка, мы ведь не будем плакать? — выговаривает мне отец.

Он открывает очередной ящик — и я вижу лежащую там коричневую бутылочку. Я понимаю, что это опиум. У меня падает сердце.

Я хватаю его за руку, и в меня врывается его печаль.

— Нет, от этого мы лучше избавимся, — говорю я вслух.

И прежде чем отец успевает ответить, я вливаю в него счастье, сильное, как опиат, и наконец его нахмуренный лоб разглаживается, он улыбается.

— А, вот что я искал. Джемма, детка, ты не могла бы выбросить это в мусор? — спрашивает он.

На глаза наворачиваются слезы.

— Да, отец. Конечно. Прямо сейчас.

Я целую его в щеку, он обнимает меня, и впервые за всю жизнь я размыкаю объятия первой.

За ужином Том ведет себя как новоявленный папаша, ожидающий появления на свет младенца. Ноги у него непрерывно дергаются так, что стол дрожит, и он даже случайно лягает меня.

— Ты не мог бы успокоиться, если тебе не трудно? — спрашиваю я, потирая лодыжку.

Отец поднимает взгляд.

— Томас, в чем дело?

Брат ковыряется в тарелке, но ничего не ест.

— Я должен был сегодня вечером отправиться в мой клуб, но так и не получил никакой весточки.

— Никакой? — переспрашиваю я, смакуя победу вместе с картофелем.

— Они как будто и существовать-то перестали, — ворчит Том.

— Это не по-спортивному, — замечает отец, жуя кусок перепелки.

Я с радостью смотрю, как он ест. С аппетитом.

— Да, весьма дурной тон, — неодобрительно замечает бабушка.

— Возможно, тебе лучше отправиться сегодня в общество Гиппократа, — предполагаю я. — Ты ведь знаешь, что там дверь для тебя всегда открыта.

— Блестящая идея, — соглашается отец.

Том передвигает горошинки к краю тарелки.

— Может, и поеду, — говорит он. — Просто чтобы немножко прогуляться, развеяться.

Я так взбодрена новостью, что на десерт съедаю два куска торта. Когда бабушка выражает беспокойство насчет того, как бы из-за моего аппетита не пришлось снова приглашать портниху, я смеюсь, и бабушка тоже смеется — потому что я подталкиваю ее к этому, — и скоро уже все мы хохочем, а слуги смотрят на нас так, словно мы посходили с ума. Но меня это не заботит. Я получила, что хотела. Я это получила, и никому этого не отнять. Ни лорду Денби, ни кому-то еще.

 

Глава 41

На визитной карточке доктора Ван Риппля обозначен адрес в маленьком старом районе, напоминающем мне об удобных креслах, которые нуждаются в новой обивке. Выстроившиеся рядами домики неухожены. Они выглядят как временное жилье, где люди пересиживают не лучшие времена.

— Просто жуть, — говорит Фелисити, когда мы идем по узкой, плохо освещенной улочке.

— Но зато я вытащила тебя из дома.

Мимо пробегают дети. Они играют в темноте, а их матери слишком устали, чтобы беспокоиться из-за этого.

— Ну да, моя матушка уверена, что я сижу за пианино. Это был впечатляющий трюк, Джемма. Скажи-ка, а твоя сила не отыскала еще обитель доктора Ван Риппля?

— Для этого нам нужны только глаза и знание направления, — замечаю я.

Мы проходим мимо паба, из дверей выливается толпа рабочего люда. Некоторые согнулись от возраста, другим на вид лет одиннадцать-двенадцать. Матери прижимают к себе младенцев. Какой-то мужчина вскакивает на деревянный ящик, лежащий перед пивной. И начинает жаркую речь, толпа прислушивается к его словам.

— Разве мы должны трудиться до пота по четырнадцать часов в день за жалкие гроши? Мы должны присоединиться к нашим братьям в порту, объявить забастовку!

В толпе слышны и одобрительные, и недовольные голоса.

— Да они уже с голоду помирают, — говорит какой-то мужчина со впалыми щеками. — И мы останемся ни с чем тоже.

— Мы уже остались ни с чем… и это единственная вещь, которой мне вовсе не надо! — выкрикивает какая-то женщина, и все смеются.

— Забастовка! Поддержим наших сестер с фабрики Бердона! Наберемся храбрости, встанем рядом с ними, братья и сестры! За честную оплату труда, за сокращение рабочего дня!

Толпа шумит. Люди аплодируют. Все это привлекает внимание констебля.

— Эй, вы, тут! — говорит он, подходя поближе. — Что здесь происходит?

Мужчина спрыгивает с ящика и снимает шляпу.

— Обычный вечер. Но мы собираем деньги для бедных. Не дадите монетку?

— Я тебе дам комнатку на ночь — в тюрьме Ньюгейт.

— Вы не можете отправить нас в тюрьму за то, что мы просто собрались все вместе, — возражает оратор.

— Закон может то, что сочтет нужным! — говорит констебль, взмахивая дубинкой.

Он разгоняет толпу, но не может так же легко изменить настроение людей; рабочие продолжают возбужденно переговариваться.

— Эй, — обращается к нам коренастая женщина с младенцем на руках. — А что тут делают такие модные леди? Что, приключений ищете?

— Конечно, нет, — отвечает Фелисити тоном особы, которая приехала в бедный район на богатой карете, чтобы поглазеть на нищету.

— Так и убирайтесь отсюда. Мы вам тут не развлечение. Не сегодня. Не для таких, как вы.

— Да как вы…

Я хватаю Фелисити за руку.

— Ни слова больше!

Мы поворачиваем за угол и наконец находим нужный дом. Мы придумали сказочку для того, чтобы нас впустили, однако усталая домохозяйка умеет задавать вопросы дамам, явившимся навестить ее жильцов. И полагает, что ее самые дурные подозрения готовы обернуться отвратительной правдой. В конце концов она нас впускает, два раза стучит в дверь мага и утомленным голосом сообщает ему о гостях.

Глаза доктора Ван Риппля округляются от изумления. На нем поверх брюк и рубашки надет старый, поношенный халат.

— Входите, входите. Боже мой, я этим вечером совсем не ждал гостей!

Он закрывает за нами дверь. Огромное полотно в золоченой раме висит в углу комнаты. На нем изображен молодой доктор Ван Риппль в тюрбане. Его растопыренные пальцы направлены на женщину, пребывающую в полубессознательном состоянии; она, видимо, находится под воздействием его чар. Под картиной прикреплена табличка: «Доктор Теодор Ван Риппль, мастер иллюзий! Искусство магии, которую необходимо увидеть, чтобы поверить!»

На стене — портрет немолодой женщины с темными волосами и такими же, как у доктора Ван Риппля, глазами. Рядом с портретом прикреплена прядь волос, уложенных в рамку под стеклом, как напоминание о любимом человеке. Прядь потускнела.

— Моя мать, — говорит доктор Ван Риппль, заметив, куда я смотрю. — Даже наилучший иллюзионист не может обмануть смерть.

Доктор Ван Риппль предлагает нам сесть на потрепанную кушетку, покрытую старым шотландским пледом. Я сажусь на что-то твердое — и это оказывается книга, «Портрет Дориана Грэя» Оскара Уайльда.

— А, так вот она где! А я все думал, куда она подевалась, — восклицает доктор Ван Риппль, хватая книгу.

Фелисити кривится.

— Мистер Уайльд осужден за непристойность. Говорят, он совершенно безнравственный человек.

— Это Квинсберри и люди вроде него безнравственны и непристойны, — возражает доктор Ван Риппль, подразумевая того человека, который выдвинул обвинение против мистера Уайльда.

— Почему вы так говорите, сэр? — недоумевает Фелисити.

Доктор Ван Риппль склоняет голову к цветку в петлице и глубоко вдыхает.

— Истинная привязанность и любовь чисты, и они всегда стоят выше слепого фанатизма.

— Но мы пришли сюда не для того, чтобы говорить о несчастьях мистера Уайльда, — спешит сказать Фелисити.

Это звучит грубо, но доктор Ван Риппль ничуть не обижен ее резкостью.

— Да, действительно. Так чем я обязан вашему визиту?

— Нам нужно от вас кое-что, — говорю я.

— Ах… боюсь, я вас разочарую, но я с недавних пор перестал выступать как иллюзионист. Так что мне нечего вам предложить, кроме старых фокусов старого человека. А это не то, чего хочется людям в наши дни. Им нужны вульгарные острые ощущения, — ворчит доктор Ван Риппль. — Вроде того, что им предлагает этот типчик Гудини, который выскальзывает из цепей и запертых ящиков. Это дешевка, для мюзик-холлов. В свое время я выступал в лучших театрах, от Вены до Санкт-Петербурга, от Парижа до Нью-Йорка. Но, боюсь, нынче времена магии миновали. Новая сила этого мира — промышленность. Индустрия и алчность.

Он глубоко вздыхает.

— Однако вы ведь пришли не для того, чтобы выслушивать истории о былом и о каком-то старом маге, мои дорогие. Так что я готов пожелать вам доброй ночи.

— Мы вам заплатим, само собой, — говорю я.

Во взгляде доктора Ван Риппля вспыхивает интерес.

— А… Ну да. Ладно. Меня можно, наверное, убедить помочь милым леди, за скромное вознаграждение.

— Насколько скромное? — спрашивает Фелисити.

— Мисс Уортингтон, — говорю я, натянуто улыбаясь, — я совершенно уверена, что доктор Ван Риппль назовет честную цену. Нам бы не хотелось его обидеть.

— Никаких обид, о чем вы? — говорит старый маг. — Итак, чем именно старый волшебник может помочь таким очаровательным юным леди?

Он широко улыбается.

— Мы подумали, что вы могли бы рассказать нам о Вильгельмине Вьятт, — говорю я.

Доктор Ван Риппль хмурится.

— Не думаю, чтобы я мог оказаться вам в этом полезен.

— Я уверена, можете, и даже очень, — сладко произношу я.

Я достаю кошелек, и губы доктора Ван Риппля снова складываются в улыбку.

Мы договариваемся об оплате, и хотя сумма больше, чем мне бы хотелось, это единственный способ заключить сделку. Доктор Ван Риппль прячет монеты в карман. Мне даже показалось, что ему хочется проверить их на зуб.

— У мисс Вьятт был кинжал? — выпаливает Фелисити, к немалой моей досаде.

— Нет, насколько я помню. А я уверен, что кто угодно запомнил бы подобное оружие.

Доктор Ван Риппль задумчиво поглаживает бороду.

— А фраза «Правда в ключе» говорит вам о чем-нибудь? — спрашиваю я.

Доктор Ван Риппль поджимает губы, некоторое время раздумывает.

— Боюсь, нет.

— А она когда-нибудь упоминала о ключе — вообще каком-нибудь ключе, который имел бы для нее значение? — продолжает допрос Фелисити.

— Нет-нет, — качает головой доктор.

— А после нее остались какие-то вещи? — с надеждой спрашиваю я, но эти надежды тут же гаснут.

— Было несколько платьев, но я их продал. Так что у меня осталась только одна ее вещь — грифельная доска.

— Можно на нее взглянуть? — прошу я.

Доктор Ван Риппль роется в шкафу и возвращается к нам с той самой грифельной доской, которую я видела в снах и видениях. Доска приличных размеров, около фута в высоту и фут в ширину, и она крепится на деревянной подставке. Пальцы скользят по ней, и я ощущаю царапины, оставшиеся после долгого использования.

— Можем мы купить это у вас? — набравшись храбрости, спрашиваю я.

Старый иллюзионист качает головой.

— Боже мой… В ней заключено столько сентиментальных воспоминаний, что я просто не могу…

— Сколько? — перебивает его Фелисити.

— Ну, может быть… пять фунтов? — предполагает он.

— Пять фунтов!

— Четыре? — отступает маг.

Неважно, какую сумму он называет, пять или четыре фунта; у нас нет ни того, ни другого. Или есть? Я осторожно провожу ладонью над кошельком. Я знаю, что позже возненавижу себя за это, но это будет позже.

— Вот, держите, сэр, — говорю я, открываю кошелек и к величайшему изумлению Фелисити отсчитываю четыре фунта.

Она выхватывает доску из рук мага.

— Доктор Ван Риппль, — спрашиваю я, — вы говорили, что Вильгельмина встречалась с сестрой или подругой, которой она перестала доверять. Вы уверены, что не слышали ее настоящего имени?

Он снова качает головой.

— Я уже объяснял, я не был представлен этой леди. Она никогда не появлялась поблизости и, насколько мне известно, никогда не посещала наши представления. Я лишь знаю, что Вильгельмина ее боялась, а Мину мало чем можно было испугать.

По спине проползают холодные мурашки.

— Спасибо, что уделили нам время, доктор Ван Риппль, — говорю я, и он провожает нас к выходу.

У самой двери он протягивает руку к Фелисити и достает из-за ее уха прекрасную алую розу, которую и преподносит моей подруге.

— Насколько я знаю, именно такие розы любит мистер Оскар Уайльд.

— Тогда мне она не нужна, — грубо бросает Фелисити.

— Не судите, и не судимы будете, дорогая, — с печальной улыбкой говорит доктор Ван Риппль, и щеки Фелисити вспыхивают жаром.

— Как вы это сделали? — спрашиваю я, потому что мне фокус кажется забавным, что бы ни думала Фелисити.

— По правде говоря, это самый простой трюк в мире. Он действует, потому что вам того хочется. Вы должны помнить, моя дорогая леди, самое важное правило успешной иллюзии: прежде всего люди должны захотеть в нее поверить.

— С ума сойти, он попросил вот за это пять фунтов! — сердится Фелисити, когда мы снова погружаемся в унылую полутьму лондонских улиц.

— Что ж, будем надеяться, он успеет истратить деньги до того, как они исчезнут, — говорю я.

В скудном свете уличного фонаря мы внимательно рассматриваем грифельную доску, поворачивая ее так и эдак, но в ней нет ничего необычного, насколько мы можем понять.

— Может быть, слова сами собой на ней появятся, если мы будем смотреть внимательно, — предполагает Фелисити.

Это глупо, но тем не менее мы долго смотрим на доску. И совершенно ничего не происходит.

Я вздыхаю.

— Мы купили бесполезную вещь.

— Но это чистая доска, — насмешливо замечает Фелисити, однако у меня нет настроения отвечать на шутку.

По дороге к лондонской подземке мы проходим мимо бастующих работниц фабрики Бердона. Лица у женщин вытянулись; они прислонились друг к другу, поставив картонки с лозунгами на землю у ног, а прохожие идут себе мимо, не обращая на них внимания, а то и хуже — отпуская неприятные замечания, обзывая работниц весьма грубыми словами.

— Не поделитесь с нами монеткой? — усталым голосом спрашивает девушка, держащая в руках банку.

— Я поделюсь с тобой большим, — говорю я.

Достав из кошелька настоящие монеты, я кладу их в банку, а потом дотрагиваюсь до руки девушки и шепчу:

— Не сдавайся!

В ее глазах вспыхивает искра магии.

— Трагедия на фабрике Бердона! — выкрикивает девушка, оживая. — Шесть душ погублены ради прибыли! Вы считаете, что это можно терпеть, сэр? Вы хотели бы ничего не знать, мэм?

Ее сестры по несчастью снова поднимают плакаты.

— Справедливая оплата, хорошее обращение! — выкрикивают они. — Правосудие!

Их голоса сливаются в хор, который гремит над темными лондонскими улицами, и в конце концов его становится невозможно не замечать.

 

Глава 42

Мы только-только вернулись в школу Спенс и едва успели отнести чемоданы в комнаты, как является миссис Найтуинг, держа в руках какое-то приглашение.

— В поместье «Весна в Шотландии» будет устроен прием по случаю дня рождения кузена мисс Брэдшоу, мистера Уортона, — сообщает она.

Название поместья она произносит так, словно ей в рот попало вино, превратившееся в уксус.

— Можно не сомневаться, они думают, мы сможем принести им какую-то пользу в обществе, — бормочет Фелисити так тихо, что слышать ее могу только я.

— Прием состоится завтра днем, хотя приглашение пришло всего два дня назад, — говорит миссис Найтуинг.

Я слышу, как она добавляет себе под нос:

— Отвратительные манеры!

И тут же продолжает:

— Я знаю, вы скучаете по мисс Брэдшоу. Хотите поехать туда?

— О, да, пожалуйста! — восклицает Фелисити.

— Очень хорошо. Вы должны быть одеты и готовы к отъезду утром, — говорит директриса, и мы обещаем, что не заставим себя ждать.

Вечером Фелисити сидит с другими девушками, наслаждаясь похвалами, которые девицы расточают ее балу.

— А вам понравились дервиши? — спрашивает она, сверкая глазами.

— О, это было чудесно! И при такой длинной программе ничуть не скучно! — говорит Сесили, умудрившись вложить в комплимент удар, в чем она большая мастерица.

— А моя матушка собирается устроить для меня простой чайный прием, — надув губы, сообщает Элизабет. — Его никто и не запомнит!

Я покидаю их и отправляюсь в свою комнату, чтобы изучить как следует грифельную доску Вильгельмины Вьятт. Я провожу по ней ладонью, ощупывая крохотные засечки, как будто могу по ним прочитать историю доски и понять слова, что были когда-то на ней написаны. Я даже прижимаюсь к ней ухом в надежде, что она может нашептать мне какие-то тайны. И вливаю в доску малую капельку магии, веля все открыть, — ну просто как доктор Ван Риппль. Но какие бы секреты ни содержала в себе грифельная доска мисс Вьятт, они остаются надежно скрытыми в ней.

— Истина в ключе, — негромко произношу я. — Ключ к чему?

Ничего, ничего. Я кладу грифельную доску рядом с кроватью и подхожу к окну; я смотрю на лес за школой, смотрю в сторону цыганского лагеря. И думаю о том, что делает сейчас Картик, терзают ли его до сих пор мысли об Амаре, вспоминает ли он обо мне…

Внизу внезапно появляется свет. Я замечаю Картика с фонарем в руке, он смотрит вверх, на мое окно. Сердце у меня слегка подпрыгивает, и я вынуждена напомнить ему, что незачем так колотиться из-за человека, которому нельзя доверять. Я задергиваю занавески, прикручиваю лампу и забираюсь в постель. А потом крепко закрываю глаза и приказываю себе не вставать и не подходить к окну, как бы ни хотелось.

Не знаю, что меня разбудило. Какой-то звук? Дурной сон? Я только знаю, что проснулась с сильным сердцебиением. Я моргаю, чтобы глаза поскорее привыкли к темноте. И слышу какой-то шум. Но он раздается не в спальне; он где-то надо мной. Крыша постанывает, как будто по ней бродит кто-то очень тяжелый. Длинная тень падает на стену комнаты, и я вскакиваю.

Теперь я слышу еще что-то, в коридоре: негромкий шорох, похожий на шелест подсохших листьев. Я приоткрываю дверь — ничего нет. Я снова слышу этот звук — он доносится снизу. Я на цыпочках выхожу и спускаюсь по винтовой лестнице. Я останавливаюсь возле двери большого холла. Шум несется из глубины этого просторного помещения и становится все сильнее. Царапанье. Шепот. Стоны.

«Не смотри туда, Джемма. Не обращай внимания».

Я смотрю в замочную скважину. Сквозь окна в большой холл вливается лунный свет. Я всматриваюсь в освещенные участки в поисках чего-нибудь движущегося. И действительно, что-то движется — в темноте. Я задуваю свечу и жду, колени слабеют от страха. Я мысленно считаю — один, два, три, — отмеряя секунды. Но — ничего. Тридцать, тридцать один, тридцать два…

Шепот возобновляется. Тихий и пугающий, как скрежет крысиных когтей по камню. Я снова прижимаюсь глазом к замочной скважине — и сердце с силой ударяется о ребра.

Та самая колонна. Она шевелится.

Существа, вырезанные на ней, пытаются выбраться из камня, сжимают крошечные кулачки, чуть заметно трепещут ожившими крыльями. Что-то бормоча, они барахтаются и напирают на тонкую пленку камня, как будто готовятся родиться на свет. Я не в силах закричать, хотя мне и хочется. Какая-то нимфа наконец с треском пробивает каменную мембрану. Она стряхивает с себя крошки камня и скользит в воздухе. Я судорожно вздыхаю. Нимфа вскидывает голову, прислушиваясь.

В одно мгновение она оказывается у замочной скважины. Глаза у нее большие, во весь проем для ключа.

— Ты не сможешь нас остановить, — шепчет она. — Сама земля проснулась, и мы вместе с ней. А скоро настанет день, когда прольется твоя кровь, и мы навеки станем правителями. Жертва!

— Это что такое? Вы тут зачем, мисс?

Я отшатываюсь от двери, с криком натыкаюсь на что-то — и, обернувшись, вижу рядом с собой Бригид в ночном чепчике.

— Вы должны быть в постели! — заявляет она.

— Я у-услышала какой-то ш-шум, — запинаясь, отвечаю я, стараясь подавить страх.

Бригид хмурится и рывком распахивает дверь. Она зажигает ближайшую к нам лампу. Комната затихает. Ничего подозрительного не видно. Однако я слышу этот дьявольский шорох. Ощущаю тварей всей кожей.

— Ты разве не слышишь? — спрашиваю я Бригид, и в голосе звучит отчаяние.

Бригид хмурится.

— Слышу что?

— Вон та колонна. Она живая. Я это видела.

На лице Бригид вспыхивает тревога.

— Ну-ка, ну-ка… что это вы, пытаетесь напугать старую Бригид?

— Я видела, — повторяю я.

— Тогда надо побольше света.

Бригид хватается за спички.

Шорох. Скрежет. Над головой. Как голоса посланцев ада. Я смотрю вверх — и вижу ее там, ту нимфу, под самым потолком, на ее губах играет злобная улыбка.

— Там, наверху! — вскрикиваю я.

Бригид прибавляет огня в лампе, и нимфа исчезает. Бригид прижимает руку к груди.

— Ох, святая Мария, матерь божья! Вы меня напугали просто до смерти! Давайте-ка посмотрим на эту колонну.

Мы подходим поближе. Бригид всматривается в фигурки, и я почти всерьез ожидаю, что ее сейчас втянут в колонну.

— Ну, все это странно выглядит, но как будто все на месте, и не живое. Просто уродливое.

Она похлопывает по колонне ладонью — это твердый камень. Или нет? Потому что я вижу пустое пространство на мраморе, которого прежде не было.

— Вы ели капусту? — спрашивает Бригид, прикручивая лампу.

— Что? — не понимаю я.

— Вы капусту ели на ужин? Она иной раз ужасно действует, и сны после нее случаются страшные. Так что если хотите мой совет — никогда больше не ешьте капусту.

Она гасит зажженные лампы, большой холл снова погружается в тени. Бригид закрывает дверь и запирает ее. И пока мы поднимаемся по лестнице, Бригид рассказывает, какая еда и питье способствуют хорошему сну, только я ее почти не слушаю. Мой слух обращен назад, в темноту внизу, где я слышу тихий шорох и сдавленное хихиканье.

 

Глава 43

Миссис Найтуинг, верная своему слову, на следующее утро лично отправляется с нами в пятимильное путешествие, в поместье родственников Энн. Экипаж подпрыгивает на грязной дороге, а я горю желанием снова увидеть Энн и очень надеюсь, что она простит меня за ужасное поведение в день ее отъезда.

Наконец мы добираемся до места. «Весна в Шотландии» — просто чудовищное поместье; сразу видно, что оно принадлежит тем, кто недавно разбогател, страдает амбициями и полным отсутствием вкуса. Я гадаю, остались ли вообще не нанятые слуги во всей Англии, потому что к нашей карете выбегает целая толпа лакеев, а дворецкие и горничные всех мастей суетятся вдоль дорожек, готовые выполнить любое указание.

Я шепотом спрашиваю Фелисити:

— Ты видишь Энн?

— Нет пока, — отвечает она, обшаривая взглядом толпу. — Черт, а это что такое?

Она кивает в сторону гигантского мраморного фонтана, фигуры на котором изображают мистера Уортона в образе Зевса, а миссис Уортон — в образе богини Геры. За их спинами сияют лучи бронзового солнца. Вода вытекает изо рта мистера Уортона неприглядным потоком, как будто его рвет.

— Нет, это ужас какой-то! — говорит Фелисити, восторженно хлопая в ладоши. — Какие еще чудеса нас ждут?

Миссис Найтуинг внимательно рассматривает фонтан, лужайки, керамических церберов, усевшихся рядом с тщательно подстриженными кустами, недавно сооруженную эстраду для оркестра.

— Милостивые небеса… — бормочет она.

Общий шум не может заглушить громогласного смеха миссис Уортон, его слышно отовсюду. Мы приехали в простых летних платьях, на головах — соломенные шляпки, но на хозяйке — расшитое бисером синее платье, гораздо более подходящее для бала. Несмотря на дневное время, на шее висят бриллианты. А шляпа велика, как целый континент. Один быстрый поворот головы — и миссис Уортон полями шляпы едва не сбивает с ног толпу слуг.

— Как это замечательно, что вы смогли приехать! — восклицает она, приветствуя нас. — Обязательно попробуйте икру — ее привезли из Франции!

Я сначала не узнаю Энн. Она затянута в жесткое платье, волосы слишком сильно подняты, и она совсем не похожа на ту девушку, с которой мы расстались несколько недель назад. Она походит на серый призрак, такие болтаются на каждом приеме, ни член семьи, ни прислуга, ни гость… нечто такое, на что никто не обращает внимания. И когда наши взгляды встречаются, она отворачивается. Маленькая Шарлотта цепляется за ее юбку.

— Энни, я хочу поиграть в розовом саду, — ноет девочка.

— Ох, мисс Брэдшоу! — окликает Энн ее родственница. — Пусть поиграет среди роз. Они ей так нравятся!

— Но вряд ли она станет обращаться с ними достаточно осторожно, — отвечает Энн.

— А уж это ваша забота — присмотреть за ней, — говорит миссис Уортон.

— Да, миссис Уортон, — уныло отвечает Энн, и Шарлотта победоносно улыбается.

Я могу только вообразить, какие еще ужасы приходится терпеть здесь нашей Энн.

Мы с Фелисити следуем за ними на безопасном расстоянии. Энн отчаянно пытается удержать в рамках отвратительного ребенка. Кэрри, которой всего года четыре, чуть ли не каждое мгновение засовывает палец в нос, а потом внимательно его рассматривает. Но Шарлотта куда хуже. Когда никто на нее не смотрит, она быстро дергает цветки, и розы грустно повисают на сломанных стеблях. Все увещевания Энн пролетают мимо ее ушей. Как только Энн отворачивается, Шарлотта продолжает кровавую бойню.

— Энн! — зовем мы.

Энн делает вид, что никого не замечает.

— Энн, пожалуйста, не отворачивайся от нас! — прошу я.

— Я надеялась, что вы не приедете, — говорит она.

— Энн… — начинаю я.

— И заварила же я кашу! — шепчет Энн.

— Шарлотта! — окликает она девочку. — Ты не должна есть то, что вытащила из носа. Это неприлично.

Фелисити морщится.

— Фу! Я никогда не заведу детей.

Шарлотта протягивает ей палец, на котором налипла омерзительная слизь.

— Спасибо, не надо. Что за чудовищная мелкая тварь! Как ты вообще это терпишь?

Энн быстро смахивает слезу.

— Я сама выбрала… — начинает было она, но умолкает.

— Так возьми и передумай!

— Но как?

Энн промокает второй глаз.

— Ты могла бы просто сбежать, — предлагает Фелисити. — Или сделать вид, что заболела чем-то ужасным… или стать такой гнусной особой, что даже самые чудовищные детки не захотят видеть тебя своей гувернанткой.

— Джемма?

Энн умоляюще смотрит на меня. Но я не так легко готова простить обиду.

— Я ведь предлагала тебе помощь, — напоминаю я. — Ты действительно на этот раз хочешь, чтобы я тебе помогла?

— Да, — кивает Энн, и по ее решительно стиснутым зубам я вижу, что она говорит всерьез.

— О чем это вы говорите? — интересуется Шарлотта, пытаясь пролезть между нами.

— Об огромных чудовищах, которые пожирают чересчур любопытных девочек и высасывают их косточки, — шипит в ответ Фелисити.

Энн сдавленно хихикает.

— Я пожалуюсь на вас маме!

Фелисити наклоняется и смотрит девочке в глаза.

— Можешь делать любые гадости.

Шарлотта отшатывается. И, оглянувшись на Энн, с воем бросается к матери.

— Мамуля, подруга Энни сказала мне, что меня съест чудовище!

— Ну вот, теперь начнется, — вздыхает Энн.

— Тем больше причин привести в действие наш план, — заявляю я.

После того, как Энн устроила настоящую выволочку — на глазах у смущенных гостей, — миссис Уортон приказывает гувернантке вернуться к своим обязанностям. Мы идем следом за Энн, Шарлотта уничтожает розы. Я наклоняюсь и говорю самым нежным голоском:

— Не надо ломать розы, Шарлотта!

Та с ненавистью таращится на меня.

— Вы не моя мама!

— Это верно, — соглашаюсь я. — Но если ты не прекратишь, мне придется сказать обо всем твоей матушке.

Шарлотта, желая показать свою власть, швыряет цветок к моим ногам. Что за прелесть! Какой приятный ребенок!

— Начинаем, — шепчу я Энн.

— Лотти, — как можно более ласково говорит Энн, — ты не должна портить розы. Иначе они могут причинить тебе боль.

— Ха, глупость!

Девочка срывает еще один цветок.

Она тянется к следующему, когда Энн говорит:

— Не говори потом, что я тебя не предупреждала!

Она взмахивает рукой над кустами, вызывая магию, которую я ей передала. Глаза Шарлотты округляются — сорванные цветки взлетают с дорожки и садятся обратно на сломанные стебли. И вспыхивают ослепительной алой красотой. Это производит грандиозное впечатление само по себе, но нам важно до конца образумить маленькую дрянь. Несколько цветков подлетают к Шарлотте и на секунду зависают перед ее ошеломленным лицом, — а потом бросаются в атаку; шипы впиваются в руки, ноги, спину. Шарлотта визжит и снова несется к матери. Розы отправляются на место. Девочка одной рукой хватает мать за платье, а другой потирает пострадавшую попу. Через несколько секунд хнычущая Шарлотта тащит мамашу к нам. Некоторые гости отправляются следом за ними, чтобы посмотреть, что здесь происходит.

— Скажи ей! — верещит Шарлотта. — Скажи ей, что розы сделали! Это ты заставила их так сделать!

Мы с самым невинным видом улыбаемся миссис Уортон, но улыбка Энн — самая широкая.

— Помилуй, Лотти, о чем это ты? — с озабоченным и сочувственным видом спрашивает Энн.

Шарлотта в бешенстве.

— Она заставила розы летать! Она заставила их колоть меня! Она заставила розы летать, да!

— Бог мой, да как бы я могла такое сделать? — мягко удивляется Энн.

— Ты ведьма! И вы обе тоже! Обе!

Гости хихикают, миссис Уортон полна досады.

— Шарлотта! Что за выдумки! Ты ведь знаешь, что папа не любит, когда говорят неправду!

— Это не выдумка! Они это сделали! Сделали!

Энн прикрывает глаза, наводя последние чары.

— Ох, милая, — говорит она, всматриваясь в личико Шарлотты, — что это за точечки?

Действительно, на лице ребенка выступают красные пятнышки, хотя это всего лишь иллюзия.

— Эй, да это сыпь! — восклицает какой-то джентльмен.

— Ох… ох, боже… — выдыхает миссис Уортон.

По толпе гостей пробегает волнение. У них сразу пропадает желание находиться в этом саду. И хотя миссис Уортон изо всех сил пытается спасти свой прием, она теряет власть над ситуацией. Женщины цепляются за рукава мужей, заставляя их поскорее распрощаться с хозяевами.

А потом начинается дождь, хотя Энн, Фелисити и я не имеем к этому никакого отношения. Оркестр сразу же умолкает. Один за другим подкатывают экипажи. Гости рассеиваются, а детей мистер Уортон поспешно уводит в детскую. Мы остаемся одни, и это настоящее блаженство.

— Ох, мне хочется снова и снова переживать это мгновение! — восклицает Энн, когда мы укрываемся от дождя под перголой, густо увитой виноградными лозами.

— Ведьмы! — говорит Фелисити, подражая интонациям Шарлотты, и мы хихикаем, прикрывшись ладонями.

— Но тем не менее, — напоминает Энн с сочувственной ноткой в голосе, — она всего лишь ребенок.

— Нет, — возражаю я. — Она — демон, весьма умно замаскировавшийся под ребенка. И ее мамаша полностью заслужила такое дитя.

Энн некоторое время обдумывает мои слова.

— Верно. Но что, если мать ей поверит?

Фелисити разрывает пополам какую-то травинку.

— Никто не слушает детей, даже когда они говорят чистую правду, — с горечью произносит она.

Прибывает наконец доктор и объявляет свой диагноз: ветряная оспа. Поскольку Энн ею не болела, доктор распоряжается удалить ее от детей и вообще из дома на три недели. Миссис Найтуинг соглашается приютить Энн, пока опасность не исчезнет, мы помогаем подруге собраться и через несколько минут уже сидим в карете.

Миссис Уортон энергично протестует против отъезда Энн.

— Да неужели она не может остаться? — повторяет она, пока чемодан Энн прикрепляют к задку кареты.

— Нет, не может! — решительно отвечает доктор. — Если она подхватит ветрянку, последствия могут быть слишком серьезными.

— Но как же я со всем справлюсь? — ноет миссис Уортон.

— Идемте, миссис Уортон, — говорит ей мистер Уортон. — У нас есть няня, а наша Энни вернется через какие-то три недели. Ведь так, мисс Брэдшоу?

— Да вы и заметить не успеете, что я уезжала, — отвечает Энн, и я уверена, что она искренне наслаждается, произнося эти слова.

 

Глава 44

Энн возвращается в школу Спенс, и ее радостно приветствуют младшие девочки, шумно требуя внимания. Теперь, когда она уже не ученица, девочки находят ее весьма экзотичной и интересной особой. И неважно, что она отсутствовала всего несколько недель и жила при этом в загородном доме, — для них Энн теперь воплощение настоящей леди. Бригид обещает в честь ее возвращения приготовить сладкий пудинг с изюмом, и когда мы вечером устраиваемся в шатре Фелисити у камина, все выглядит так, словно мы никогда и не разлучались, а путешествие Энн в дом ее родни было просто дурным сном.

Только Сесили, Элизабет и Марта держатся поодаль, но Энн, похоже, это совершенно не волнует. Мы рассказываем ей обо всем — о визите к доктору Ван Рипплю, о грифельной доске, о том, что мисс Мак-Клити и Фоулсон строят планы возвращения себе силы. Картик. Эта часть истории вызывает у меня грусть. Единственное, в чем я не признаюсь подругам — в том, что общалась с Цирцеей, потому что знаю: они этого не поймут. Я и сама с трудом это понимаю.

— Итак, — говорит Энн, выслушав все, — мы теперь знаем, что Вильгельмину предал кто-то, кому она полностью доверяла, кто-то, знакомый ей со времен учебы в школе Спенс.

Фелисити раскусывает шоколадку.

— Верно.

— При этом и Евгения Спенс, и мать Елена чувствовали, что здесь есть кто-то, вступивший в союз с существами Зимних земель, и мать Елена боится, что эта связь убьет нас.

— Да, все так, продолжай, — говорю я и тоже беру шоколадку.

— Племена сфер тоже могут объединиться с Зимними землями в восстании.

Мы киваем.

— Ради того, чтобы освободить Евгению и принести покой в Зимние земли, мы должны отыскать кинжал, который Вильгельмина Вьятт украла у Евгении Спенс. А Вильгельмина, бывшая наркоманкой, и воровкой, и вообще особой с дурной репутацией, вполне может направить нас к кинжалу с помощью видений Джеммы. Но возможно и то, что она пытается погубить нас.

— Это точно, — соглашается Фелисити, облизывая пальцы.

— Мисс Мак-Клити и, само собой разумеется, миссис Найтуинг знают о тайной двери в сферы, но уверены, что открыть ее можно, только восстановив башню восточного крыла. Евгения подтверждает, что это действительно так. Однако Вильгельмина не хотела, чтобы они заново отстраивали восточное крыло. Почему?

Мы с Фелисити пожимаем плечами.

— Но она ведь на стороне Джеммы? — предполагает Фелисити, как будто этим можно все объяснить.

— Возможно, но тогда надо понять смысл фразы «правда в ключе», — продолжает Энн. — Что за ключ, к чему? Какая правда?

— Доктор Ван Риппль сказал, что не было у нее никакого ключа или кинжала, о которых бы он знал, — напоминаю я. — А грифельная доска ни о чем не говорит, это самая обычная доска.

Энн берет шоколадку и кладет в рот, размышляя.

— Прежде всего — зачем Вильгельмина взяла кинжал?

Несколько мгновений в шатре только и слышно, как мы в раздумье барабаним пальцами, каждая в своем ритме.

— Она знала, что кинжал, очутившийся в дурных руках, может привести к хаосу, — предлагаю свое объяснение я. — Вильгельмина не могла доверить его Мак-Клити или Найтуинг.

— Но они ведь чтили память миссис Спенс, — возражает Энн. — Она для них вроде святой. Так с чего бы вдруг им причинять ей зло?

— Но, может быть, на самом деле они относились к ней совсем по-другому? Иногда люди изображают привязанность и любовь, совсем их не испытывая, — говорю я с горечью, думая о Картике.

Мы сквозь щель между шалями смотрим на директрису и мисс Мак-Клити, погруженных в беседу. Бригид на серебряном подносе приносит миссис Найтуинг ее вечернюю рюмочку шерри.

— Не думаю, что мы прямо сегодня сможем разгадать эту тайну, — жалобно говорит Фелисити.

В это время раздается громкий стук во входную дверь, и мы отвлекаемся от своих мыслей. Бригид подходит к миссис Найтуинг.

— Прошу прощения, мэм, но там снаружи бродячая актерская труппа. Они говорят, что могут устроить веселое представление, если вы им любезно позволите.

Миссис Найтуинг снимает очки.

— Бродячие актеры? Нет, конечно. Можешь их отправить отсюда, Бригид.

— Да, мэм.

Миссис Найтуинг едва успевает снова надеть очки, как одна из младших девочек, сидящих рядом с ней, начинает умолять ее изменить решение.

— Ох, пожалуйста! — поддерживают ее другие младшие. — Пожалуйста!

Однако наша директриса непреклонна:

— Им нельзя доверять. Когда я была девочкой, их вообще гнали из городов. Они в лучшем случае попрошайки и воры, а то и еще похуже.

— Что может быть хуже воров и попрошаек? — спрашивает Элизабет.

Миссис Найтуинг поджимает губы.

— Вам этого знать не надо.

После этих слов мы бросаемся к окнам и вглядываемся в темноту, надеясь рассмотреть столь ужасных людей. Опасность манит нас, и мы с пылом откликаемся на ее зов, прижимаясь носами к стеклу. Похоже, бродячих актеров так просто не прогнать. Они поставили на траву фонари и готовятся начать представление. Мы открываем окна и высовываем головы наружу.

— Желаем вам доброго вечера, милостивые леди! — громко произносит актер.

Он жонглирует несколькими яблоками и при этом успевает откусывать по куску от каждого, которое оказывается в руке, так что его рот набит битком. Мы смеемся.

— Пожалуйста, миссис Найтуинг! — просим теперь все мы.

Наконец директриса сдается.

— Хорошо, — с глубоким вздохом произносит она. — Бригид, запри серебро и следи, чтобы никто не входил!

Мы высыпаем на лужайку. Светлячки подмигивают нам. Воздух спокоен и свеж, мы взволнованы предстоящим спектаклем. Что бы там ни говорила миссис Найтуинг, актеры выглядят скорее шутами, чем преступниками. Их лица вычернены жженой пробкой, костюмы поношенные, как будто они многие недели шли пешком по английским дорогам. На высоком мужчине в центре — рубашка с изображением святого Георгия. На другом актере — восточный наряд, как у турка. Да и остальные похожи на своего рода сумасшедших. Под костюмом дракона я вижу ноги еще двух лицедеев.

Глава труппы выходит вперед. Это высокий нескладный парень, с волосами, нуждающимися в стрижке. Лицо у него худое и острое, и выглядит он голодным. На нем цилиндр, видавший и лучшие дни, и серая рубашка. В руке он держит деревянный меч. Он говорит, нажимая на «р», напевно, как актер мюзик-холла.

— Какую историю рассказать вам, прекрасные дамы, чем вас порадовать? Хотите ли сказку о прекрасной любви? Или о приключениях и грозящей героям смерти?

По толпе девушек пробегают взволнованные вздохи. Кто-то требует историю о любви, но ее заглушают другие голоса.

— Приключения! — кричим мы. — Опасные приключения!

Романтическая девица надувается, но все уже решено. Смерть волнует куда сильнее.

— Тогда, может быть, история о том, как святой Георгий победил дракона? О принцессе, которую едва не принесли в жертву? Спасется ли она? Или умрет? Сегодня вечером мы представим вам героя, доктора, турецкого рыцаря и, конечно же, дракона. Но прежде всего нам нужна принцесса. Есть ли среди вас та, кто согласится стать нашей обреченной на страдания прекрасной девой?

Все девушки изъявляют желание участвовать в представлении. Они машут руками и галдят, стараясь привлечь к себе внимание, а руководитель актеров внимательно рассматривает нас, медленно прохаживаясь взад-вперед.

— Вот вы, леди с тициановыми волосами.

Мне требуется несколько мгновений, чтобы осознать, что актер показывает на меня. Видимо, дело в том, что я выше всех ростом и у меня чрезвычайно рыжие волосы. Я встаю.

— Так вы окажете нам честь стать нашей прекрасной девой?

— Я…

— Ох, да иди же! — говорит Фелисити, подталкивая меня вперед.

— Ах, благодарю вас, прекрасная дева!

Актер водружает мне на голову корону.

— Наша принцесса!

Девушки разочарованы. Но все же аплодируют, хотя и неохотно.

— Давайте же начнем нашу историю в буколическом государстве, где текут золотые реки. Но что это? Увы! Здесь свил гнездо дракон!

Мужчины, спрятанные в костюме дракона, идут вперед, хрипя и рыча. Из пасти дракона свисает узкий алый вымпел, изображающий огонь.

— Горожане, постоянно живущие в смертельном страхе, больше не могут брать воду из реки, так боятся они чудовищного существа. И потому они от отчаяния придумывают план — принести в жертву принцессу, чтобы насытить дракона…

Младшие девочки испуганно вздыхают. Кто-то даже вскрикивает. Фелисити громко говорит: «Не повезло тебе, Джемма!» — и старшие смеются. Даже мисс Мак-Клити и мадемуазель Лефарж негромко хихикают. Замечательно. Им все это нравится. Испепеляющее дыхание дракона с каждой секундой выглядит в их глазах все более привлекательным.

Но старший актер не намерен допускать, чтобы ему вот так испортили представление. Он повышает голос. И грохочет в сумраке так, что у меня по рукам бегут мурашки.

— Прекрасная принцесса кричит, она зовет на помощь!

Он показывает на меня и ждет. Я отвечаю растерянным взглядом.

— Кричите! — шепчет он.

— А-а-а!

Это, пожалуй, самый малокровный крик во всей истории криков.

Старший актер улыбается, но даже борода не может скрыть его раздражения.

— Вы — девица, которой грозит неминуемая смерть! Страшный огнедышащий дракон — всего в нескольких дюймах от ваших красно-золотых кудрей! Он вас сожжет, как гнилушку! Кричите! Кричите, от этого зависит ваша жизнь!

Просьба выглядит совсем простой, но я так подавлена происходящим, что вообще не могу издать ни звука. Зрительницы нетерпеливо ждут. Я могла бы напомнить им, что не вызывалась исполнять эту роль. И тут раздается рвущий душу вопль, громкий и искренний. От него меня пробирает холодом. Это Энн. Прижав ладонь ко лбу, она вопит, играя роль не хуже самой Лили Тримбл.

Актер взбодряется.

— А, вот она, наша принцесса!

Он вытаскивает Энн вперед и надевает на нее корону. Меня отпускают на место, даже не подумав поблагодарить за усилия.

— Ну, не так уж я была и плоха, — ворчу я, усаживаясь рядом с Фелисити.

Она похлопывает меня по руке.

— Конечно, ты была плоха! Хуже некуда!

Однако я не в силах долго дуться, тем более что Энн просто великолепна. Глядя на нее, я забываю, что это Энн. Она превратилась в настоящую принцессу, которую могут вот-вот сожрать. Когда актер связывает ей руки в запястьях, она бьется и молит о пощаде. И визжит, когда бумажный дракон подкрадывается к ней.

— Неужели никто не спасет эту прекрасную леди? — бодро восклицает актер. — Неужто ей придется погибнуть?

Один из актеров дует в рожок. Звук совсем не похож на призыв к битве, скорее на мычание умирающей коровы. Тем не менее появляется святой Георгий в украшенном перьями шлеме.

— Ах! Но кто же это пришел? Друг он или враг? Кто может мне сказать?

— Это святой Георгий! — кричат девочки.

Актер делает вид, что не слышит.

— Умоляю, скажите, кто это?

— Святой Георгий! — радостно вопим все мы.

— Но герой ли он… или злодей?

— Герой!

Да и кто бы осмелился назвать покровителя Англии иначе как героем?

— О, кто же спасет меня? — скорбно взывает Энн.

Она на самом деле весьма хороша в своей роли, однако главный актер не позволяет себя переиграть. Он решительно берет Энн за руку.

— Принцесса, охваченная ужасом, теряет сознание! — подчеркнуто произносит он.

Он бросает на Энн раздраженный взгляд, но она, как и требуется, с драматическим вздохом закрывает глаза и обвисает в бумажных цепях. Святой Георгий поворачивается к дракону.

— Но что происходит? Наш герой колеблется! Сомнения нашли дорогу в его сердце!

Актер, лицо которого разрисовано наполовину хмурым выражением, наполовину — улыбкой, бочком подходит к тому, кто играет святого Георгия.

— Эту девицу невозможно спасти. Кто пожертвует собой за нее?

Мы громко вопим.

Актер с разрисованным лицом поворачивается к нам той стороной, где изображена улыбка.

— Вот так всегда и бывает, приходится жертвовать невинной девой, чтобы успокоить злобную тварь. Кто посмеет с этим поспорить?

— Сомнения терзают нашего прекрасного героя, — гудит высокий актер, ведущий пьесу. — Ему понадобится помощь прекрасных и добрых леди, присутствующих здесь, чтобы собраться с силами и одержать победу. Вы подбодрите его?

— Да! — кричим мы.

Святой Георгий делает вид, что взвешивает ситуацию, а бумажный дракон неуверенной походкой приближается к Энн. Мы испускаем еще один ободряющий вопль, и святой Георгий решительно выхватывает меч. Начинается яростная битва. Наконец дракон повержен, но и святой Георгий ранен. Хватаясь за бок, он падает на землю, и мы замолкаем.

— Что это? — восклицает высокий актер, распахнув глаза. — Наш герой пострадал! Здесь есть доктор?

Ничего не происходит, и он с раздражением повторяет:

— Я спрашиваю, здесь есть какой-нибудь врач?

— Это я!

Почти беззубый актер, стоящий неподалеку от нас, вспоминает свою роль. Он бросается вперед. Одной рукой он придерживает цилиндр на голове, а в высоко поднятой другой несет стеклянный флакон.

— Я очень хороший доктор! И у меня есть волшебное средство, которое вернет здоровье и силы раненому. Но чтобы магия лекарства оказала свое воздействие, все до единого должны поверить в него — поверить и поддержать его!

Доктор с чрезвычайно торжественным видом подает флакон всем девушкам по очереди, прося добавить к лекарству свое искреннее желание. Потом подносит флакон к губам лежащего без чувств святого Георгия. Он вскакивает на ноги под наши одобрительные крики.

— Наш герой здоров! Твоя магия исцелила его раны! А теперь займемся прекрасной принцессой!

Святой Георгий бросается к Энн. Он, похоже, готов поцеловать ее в щечку, но громкое покашливание миссис Найтуинг заставляет его передумать. И он лишь легонько прикладывается к руке Энн.

— Принцесса спасена!

Энн с улыбкой оживает. И мы снова весело кричим. Актеры, прячущиеся в бумажном драконе, вскакивают и подходят к Энн и святому Георгию, двигая дракона так, что кажется, будто храбрый рыцарь и прекрасная дева едут верхом на страшной твари. Они весело машут нам руками. Дракон вдруг мяукает, заставляя нас расхохотаться. В общем, это счастливый и веселый конец, чего все и ожидали. Актеры раскланиваются, мы от души аплодируем. Старший кладет на землю шляпу, предлагая сделать пожертвования, «пусть даже совсем небольшие». Мы бросаем в шляпу монетки, к немалому неудовольствию миссис Найтуинг.

— Ладно-ладно, довольно уже, — говорит она, загоняя нас обратно в школу. — Не стоит простужаться.

— Энн, ты была великолепна! — говорю я, когда подруга присоединяется к нам.

Щеки у нее порозовели, глаза сияют. Это ее звездный час.

— Знаете, когда дракон очутился рядом со мной, я почувствовала настоящий страх! Это было так волнующе! Я могла бы выступать на сцене каждый вечер всю жизнь, и мне бы это никогда не надоело!

Энн качает головой.

— Если бы я могла вот сейчас спеть для мистера Каца, я бы это сделала без труда и ни от чего не стала бы отказываться. Вот только уже поздно. Они уехали.

Несколько младших девочек подбегают к Энн, чтобы поздравить ее и сказать, что она была настоящей принцессой. Энн купается в похвалах, застенчиво улыбаясь в ответ на комплименты.

И тут вдруг до моего слуха доносится звук, похожий на шипение газовой лампы перед тем, как она разгорится вовсю. У меня перехватывает дыхание. Меня как будто кто-то тянет куда-то. Все вокруг переворачивается вверх дном. Время замедляется. Девочки двигаются чрезвычайно медленно, ленты в их волосах, отрицая закон гравитации, повисают в воздухе, опускаясь с бесконечно малой скоростью. Звук их смеха низок и гулок. Губы Энн, произносящей что-то, изгибаются слишком медленно, чтобы я могла понять смысл слов. Кажется, что я одна двигаюсь с обычной скоростью. Как будто только я и осталась в живых.

Я оборачиваюсь к деревьям — и меня пробирает холодом. Актеры и не думали замедляться. Они уходят в лес, становясь все более прозрачными, и наконец от них остаются лишь слабые очертания. И прямо на моих изумленных глазах они превращаются в ворон и улетают прочь, темные крылья будоражат безмятежное небо. Необъяснимая тяга ослабевает, но я чувствую себя истощенной, как будто пробежала несколько миль.

Изо рта Энн вылетают слова:

— …осмелюсь сказать, ты согласна? Джемма! У тебя странный вид.

Я хватаю Энн за руку с такой силой, что она морщится.

— Джемма!

— Ты это видела? — выдыхаю я.

— Видела что?

— Бродячие актеры… они… они были вон там, а потом… они превратились в птиц и улетели!

В глазах Энн вспыхивает боль.

— Я не просила их выбирать меня на твое место.

— Что?.. Ох, нет, не в этом дело! — чуть более мягко говорю я. — Говорю же, вот только что актеры были там, а в следующее мгновение они превратились в птиц… как…

Я холодею еще сильнее.

— Точно как Маковые воины!

Энн всматривается в темноту. Фонарь актеров покачивается вдали, за деревьями, становясь все меньше по мере того, как они удаляются.

— Птицы несут фонарь?

— Но я…

Я умолкаю. Я уже не уверена в том, что видела.

— Энн Брэдшоу! — восклицает Элизабет. — Как ты могла не рассказать нам раньше, что умеешь так великолепно играть?

Они с Мартой налетают на Энн с восторгами, и Энн радостно отдается водовороту эмоций.

Я остаюсь на лужайке одна, пытаясь найти какие-то доказательства того, что мне не показалось. Но лес затих. В голове звучит голос Евгении Спенс: «Они могут заставить тебя видеть то, что им хочется. Ты как будто сойдешь с ума…» Я поворачиваюсь — и вижу миссис Найтуинг и мисс Мак-Клити, что-то обсуждающих. На лбу выступают капли холодного пота, и я быстро смахиваю их.

Нет. Я не стану их слушать, что бы они ни говорили. Я не их пешка, и я не безумна.

— Тьма играет злые шутки, Джемма, — говорю я вслух, чтобы успокоить себя. — Это ничего не значит. Ничего, ничего, ничего.

Я повторяю это слово с каждым шагом, пока наконец не убеждаю себя, что так оно и есть.

— Ведь правда, все прекрасно? Как в старые добрые времена, — говорит Энн, когда мы собираемся лечь спать.

— Да, — соглашаюсь я, расчесывая волосы щеткой.

Руки у меня все еще слегка дрожат, и я рада, что Энн сегодня очутилась в своей старой кровати.

— Джемма, — говорит она, заметив мое состояние, — я не знаю, что тебе там почудилось в лесу, но там ничего не было. Должно быть, тебя подвело воображение.

— Да, ты права, — киваю я.

И как раз это и пугает меня сильнее всего.