Глава 70

Миссис Найтуинг ждет нас в церкви, сидя рядом с телом матери Елены.

— Те твари?.. — спрашивает Энн, и ее голос прерывается от сдерживаемого крика.

Миссис Найтуинг грустно смотрит на нас.

— Сердце не выдержало. Она не поддалась им. Так что… но наконец все кончилось.

Миссис Найтуинг пересчитывает нас взглядом — Фелисити, Энн, Фоулсон, я…

— А Сахира? — шепчет она. — И…

Я качаю головой. Она опускает взгляд, и больше мы ничего не говорим.

Ученицы сидят, сбившись в кучу. У них испуганные глаза. То, что они видели этой ночью, слишком далеко от чайных приемов и балов, реверансов и сонетов…

Миссис Найтуинг кладет руку мне на плечо.

— Я ничего больше не могла им сказать. Они и сами все видели, и им страшно.

— Иначе и быть не может.

Не слишком ли жестко прозвучал мой голос?

— Они не понимают, что здесь произошло.

Ей хочется, чтобы я воспользовалась оставшейся у меня магией и стерла из их умов все воспоминания о прошедшей ночи. Заставила их забыть, чтобы они могли жить как прежде. Чтобы они оставались все теми же Сесили, Мартами и Элизабет в привычном мире — девушками, которым не вынести груза истины. Чтобы мирно пили чай. Взвешивали каждое слово. Носили шляпки, защищаясь от солнечных лучей. Стискивали свои умы корсетами, чтобы из них не проскочила никакая неправильная мысль и не разрушила приглаженную иллюзию того, что они ведут себя как надо и мир вокруг них таков, как им нравится.

Это было бы роскошью, такое забвение. Вот только никто не придет и не прогонит из моего ума то, что мне не хотелось бы видеть, то, чего я не хотела бы знать. Мне придется жить со всем этим.

Я выворачиваюсь из-под руки директрисы.

— Да с какой бы стати?

И все равно я это делаю. Когда девушки засыпают, я прокрадываюсь в их спальни, одну за другой, и кладу ладонь на нахмуренные лбы, на которых просто нарисован страх перед тем, чему стали свидетельницами ученицы. Я наблюдаю за ними, пока не вижу, что морщинки разглаживаются, превращаясь в гладкие холсты под моими пальцами. Это нечто вроде исцеления, и я удивлена, как здорово излечивает меня саму это занятие. Когда девушки проснутся, они вспомнят лишь странный сон о магии и крови, и удивительных существах, и, возможно, об учительнице, которую они знали и чье имя забыли. Они могут на мгновение напрячься и постараться вспомнить, но потом скажут себе, что это был всего лишь сон и лучше его забыть.

Я сделала то, что просила миссис Найтуинг. Но я не стираю все воспоминания девушек полностью. Я оставляю им один маленький символический знак прошедшей ночи: сомнение. Ощущение, что, возможно, в мире есть нечто неведомое… Это не более чем крошечное семечко. И вырастет ли из него что-то полезное, я не могу сказать.

Когда приходит очередь Бригид, я нахожу ее бодрствующей в ее маленькой комнатке.

— Со мной все в порядке, милая. Я вовсе не хочу забывать, если ты не возражаешь, — говорит она, и я вижу, что на подоконнике ее окна уже нет рябиновых ветвей.

В Индии я однажды слышала древнюю народную поговорку. Она гласит, что, прежде чем мы сможем что-то рассмотреть как следует, мы должны пролить много слез, которые омоют путь.

Я плачу дни напролет.

Миссис Найтуинг не заставляет меня спускаться и не позволяет никому, даже Фелисити и Энн, входить ко мне. Она сама приносит мне еду на подносе, ставит его на стол в полутемной комнате и уходит, не сказав ни слова. Я только и слышу, что шорох ее юбки по старым доскам пола, когда она шагает туда-сюда. Иногда я просыпаюсь очень рано, и мне кажется, будто я прихожу в себя после очень долгого и очень странного сна. Бархатный свет смягчает резкость линий в комнате, обливая все предчувствием некоей возможности. В такой благословенный момент я ожидаю, что день будет таким же, как многие дни прежде: я буду изучать французский язык, смеяться с подругами. Я увижу Картика, идущего через лужайку, и его улыбка наполнит меня теплом. И как только я начинаю верить, что все в порядке, свет неуловимо меняется. Комната обретает истинные очертания. Я пытаюсь вернуться к блаженному неведению, но поздно. Тупая боль истины наваливается на душу, прижимая ее к земле. И я окончательно и безнадежно пробуждаюсь.

 

Глава 71

Утро нашего отъезда обещает самый прекрасный весенний день из всех, что я видела.

Когда приходит наконец момент прощания, Фелисити, Энн и я растерянно стоим на лужайке перед школой и глядим вдаль, высматривая поднимающуюся на дороге пыль — сигнал о приближении экипажей. Миссис Найтуинг поправляет воротник пальто Энн, убеждается, что моя шляпка надежно приколота к волосам, а чемодан Фелисити должным образом застегнут.

Я ничего не чувствую. Я оцепенела.

— Ну что ж, — говорит миссис Найтуинг, наверное, в двадцатый раз за последние полчаса, — вы проверили, у вас достаточно носовых платков? У леди никогда не может быть слишком много носовых платков.

Она всегда останется все той же миссис Найтуинг, какие бы ужасы ни происходили вокруг, и сейчас я радуюсь ее силе, каков бы ни был ее источник.

— Да, спасибо, миссис Найтуинг, — говорит Энн.

— Ах, хорошо, хорошо…

Фелисити подарила Энн гранатовые серьги. Я подарила ей костяного слона, которого привезла из Индии.

— Мы будем читать о тебе в газетах, — говорит Фелисити.

— Да я ведь всего лишь одна из группы девушек, — напоминает Энн. — Актрис в этом спектакле много.

— Да, ну и что? Каждый должен с чего-то начинать, — произносит миссис Найтуинг.

— Я написала своей кузине, объяснила, чтобы она не ждала моего возвращения в их дом, — говорит Энн. — Она ужасно разозлилась.

— Да, но как только ты станешь звездой лондонской сцены, они тут же начнут выпрашивать у тебя билетик и рассказывать всем знакомым, что отлично знают тебя, — заверяет ее Фелисити, и Энн улыбается.

Фелисити поворачивается ко мне:

— Полагаю, когда мы встретимся в следующий раз, мы будем вполне достойными леди.

— Наверное, так, — отвечаю я.

И больше нам нечего сказать.

Со стороны младших девочек, столпившихся на лужайке, доносится веселый писк. Приближаются экипажи. Девочки чуть ли не сбивают друг друга с ног, торопясь к нам с этим сообщением.

— Довольно, довольно, — ворчит на них Фелисити и спешит спрятаться от шумной толпы в карете.

Сундук Энн тщательно обвязывают веревками. Мы обнимаемся, но не позволяем себе затянуть объятие. Наконец Энн садится в экипаж, чтобы отправиться на станцию, а оттуда — поездом в Лондон, в театр Гайети.

— До свидания! — кричит она и машет нам рукой из открытого окошка экипажа. — До завтра, и завтра, и завтра!

Я поднимаю руку, чуть заметно шевеля пальцами, и она кивает, и мы обе понимаем, что нам достаточно и такого прощания.

Через несколько часов и я буду в Лондоне, в бабушкином доме, готовиться к головокружительному мельканию балов и приемов, в котором и заключается сезон в светском обществе. Потом наступит та самая суббота, и я склонюсь в реверансе перед королевой, и так состоится мой дебют, а мои родные и друзья будут наблюдать за мной. Будут еще бесконечные ужины и танцы… Я надену чудесное белое платье, в моих волосах будет красоваться плюмаж из перьев страуса…

Но меня все это не интересует.

 

Глава 72

Прибывает карета, чтобы отвезти нас во дворец Сент-Джеймс. Даже наша экономка не в силах скрыть волнение этим вечером. Впервые она смотрит прямо на меня, а не куда-то в пространство рядом.

— Вы прекрасно выглядите, мисс.

— Спасибо, — вежливо отвечаю я.

Портниха только что сделала последние стежки на платье. Мои волосы подняты высоко на голове и украшены тиарой и тремя страусиными перьями. На мне длинные белые перчатки выше локтя. И еще отец подарил мне первые настоящие бриллианты — изящное ожерелье, которое сверкает на коже каплями росы.

— Чудесно, чудесно! — твердит бабушка, пока ей не показывают счет. — Ох, чего ради я согласилась на эти розы и бусы? Должно быть, я была не в себе!

Том целует меня в щеку.

— Ты просто прекрасна, Джемма! Ты действительно готова ко всему?

Я киваю.

— Думаю, да. Надеюсь, что готова.

У меня что-то дрожит в животе.

Отец предлагает мне руку. Он очень худ, но обаятелен.

— Мисс Джемма Дойл Белгрейвская, полагаю?

— Да, — отвечаю я и кладу пальцы на его локоть, а мой локоть согнут под должным углом к телу. — Если позволите.

Мы ждем вместе с процессией других девушек и их отцов. Все мы нервничаем, как только что вылупившиеся цыплята. Одна девушка тревожится, не слишком ли у нее длинный шлейф. Другая так вцепилась в отцовскую руку, что я боюсь, как бы он не остался калекой. Я пока что не вижу Фелисити, хотя мне очень хочется ее увидеть. Мы вытягиваем шеи, чтобы рассмотреть сидящую на троне королеву. Сердце у меня бьется слишком быстро. «Спокойнее, Джемма, спокойнее. Дыши глубже».

Мы продвигаемся вперед мучительно медленно, по дюйму, а придворный выкликает имя каждой из девушек. Одна девушка слегка пошатывается, и по длинному ряду ползет испуганный шепоток. Никому не хочется выделиться подобным образом.

— Смелее! — говорит отец и целует меня.

Я жду своей очереди, чтобы в одиночестве войти в зал дворца Сент-Джеймс. Двери открыты. Вдали, там, где кончается очень длинный красный ковер, сидит самая важная женщина в мире, ее величество королева Виктория. Она выглядит сурово в черном шелковом платье с белыми кружевами. Но ее корона сверкает так, что я не в силах отвести взгляд. Я должна быть представлена королеве Виктории. Я подойду к ней как девица, а вернусь уже как светская женщина. Вот такова сила этой церемонии.

Я чувствую, что теряю сознание. Ох, я точно заболею… «Чушь и ерунда, Джемма! Ты видывала и худшее. Выпрямись. Прямая спина, подбородок вскинут. Королева — просто женщина…» И в самом деле, так оно и есть — передо мной просто женщина, которой довелось стать королевой и которая держит в своих морщинистых руках все мое будущее.

Мне точно станет плохо. Я это знаю. Я просто упаду плашмя и остаток жизни проведу в бесчестии, в каком-нибудь тихом уголке на юге Англии, в компании четырнадцати кошек всех размеров и расцветок. И даже когда я состарюсь, я по-прежнему буду слышать за спиной людской шепоток: «Ой, смотрите, это она… та самая, которая упала перед королевой…»

Придворный произносит мое имя, громко и отчетливо:

— Мисс Джемма Дойл!

Мне предстоит пройти самую длинную дорогу в жизни. Я задерживаю дыхание и иду по красному ковру, который, кажется, удлиняется с каждым шагом. Ее величество — как торжественный монумент из плоти и крови. Она так похожа на свои портреты, что это пугает. Наконец я добираюсь до нее. Это то самое мгновение, которого я так ждала и так боялась. Со всей доступной мне грацией я опускаюсь в реверансе, как оседающее суфле. Я низко кланяюсь моей королеве. Я не осмеливаюсь дышать. А потом я ощущаю, как она сильно хлопает меня по плечу, понуждая подняться. Я медленно пячусь от нее и наконец занимаю свое место среди девушек, только что ставших светскими женщинами.

Я сделала все, чего от меня ожидали. Я склонилась в реверансе перед королевой, я выполнила условия дебюта. Именно это я страстно предвкушала долгие годы. Так почему же я чувствую себя неудовлетворенной? Все счастливы. Их ничто в мире не заботит. А может, как раз в этом и дело? Как это ужасно — не иметь никаких забот, никаких стремлений… Мне это не подходит. Я слишком сильно чувствую и хочу слишком многого. А меня ждет клетка, хотя и золотая, — но я не смогу жить ни в какой клетке, если уж на то пошло.

Рядом со мной внезапно появляется лорд Денби.

— Мои поздравления, — говорит он. — И с вашим дебютом, и со всем остальным. Я узнал от Фоулсона, что вы были великолепны.

— Спасибо, — отвечаю я, делая свой первый глоток шампанского.

От пузырьков у меня щекочет в носу.

Лорд Денби понижает голос:

— Я узнал, что вы вернули магию тем землям, что она теперь поселилась там как источник сил для всех.

— Это верно.

— Но почему вы уверены, что это верный курс, что там не злоупотребят ею в конце концов?

— Я не уверена.

На его лице отражается ужас, но тут же он вновь принимает самодовольный вид.

— Так почему бы в таком случае не позволить мне помочь вам в этом вопросе? Мы могли бы стать партнерами — вы и я?

Я отдаю ему полупустой бокал.

— Нет. Вы не понимаете, что такое настоящее партнерство, сэр. И потому мы не можем быть друзьями, лорд Денби. Вот в этом я совершенно уверена.

— Мне бы хотелось потанцевать с сестрой, если вы не против, лорд Денби, — говорит Том.

Он сияет улыбкой, но при этом у него стальной взгляд.

— Разумеется, старина. Вы отличный человек, — говорит лорд Денби и допивает остатки моего шампанского, и это самое большее, что он может от меня получить.

— Ты в порядке? До чего же невыносимый осел! — говорит Том, когда мы выходим на танцевальную площадку. — Подумать только, я когда-то им восхищался!

— А я ведь пыталась тебя предостеречь, — говорю я.

— Что, мне предстоит пережить отвратительный момент вроде «А я тебе говорила!»?

— Нет, — обещаю я. — А ты еще не нашел свою будущую жену?

Том поводит бровями.

— Я тут встретил несколько многообещающих кандидаток на место миссис Томас Дойл. Конечно, они должны будут решить, что я очарователен и неотразим. Полагаю, ты не станешь помогать мне в достижении цели капелькой твоей…

— Боюсь, нет, — отвечаю я. — Тебе придется самому ловить удачу.

Он поворачивает меня в танце немножко слишком резко.

— Ты совсем не понимаешь шуток, Джемма.

Позже этим же вечером я нахожу отца до того, как он удаляется с другими мужчинами выпить бренди.

— Отец, мне бы хотелось с тобой поговорить, если можно. Наедине.

Он некоторое время смотрит на меня с легким подозрением, но, похоже, его опасения сразу тают. Он не помнит, что случилось, когда мы в последний раз говорили наедине, он забыл тот вечер, когда состоялся бал в школе Спенс. И мне совсем не нужна магия, чтобы стереть эти воспоминания; он сам от них отказался.

Мы уходим в какую-то затхлую гостиную, где от драпировок пахнет застарелым сигарным дымом. Нам следовало бы поговорить откровенно о многих вещах: об ухудшающемся здоровье отца, о битве, которую я выдержала, о друзьях, которых я потеряла. Но мы не станем говорить об этом. Этого никогда не будет, и разница с прошлым лишь в том, что я теперь это знаю. Я должна сама вести свои битвы, и именно это я выбираю для себя.

— Отец, — начинаю я дрожащим голосом, — я просто хочу, чтобы ты выслушал меня.

— Весьма зловещий тон, — говорит он и подмигивает, пытаясь перевести все в шутку.

Ему нетрудно будет забыть все то, что я намерена сказать. Держись, Джемма…

— Я очень, очень благодарна тебе за этот вечер. Спасибо.

— Не за что, дорогая…

— Да, спасибо… но я не стану выезжать на какие-то еще приемы. Я не хочу продолжать сезон.

Брови отца сосредоточенно сдвигаются.

— В самом деле? А почему нет? Разве ты не получила все самое лучшее?

— Да, и я весьма за это благодарна, — повторяю я, и сердце отчаянно колотится о ребра.

— Тогда к чему вся эта ерунда?

— Я понимаю… это звучит бессмысленно. Но я только что начала понимать самое себя.

— Тогда, может быть, обсудим это в другой раз?

Он пытается встать. Как только он поднимется на ноги, разговор будет окончен. А другого дня не будет. Я это знаю. Я знаю отца.

Я кладу пальцы на его руку.

— Прошу тебя, папа… Ты ведь сказал, что выслушаешь меня.

Он неохотно опускается в кресло, но уже потерял интерес к разговору. И вертит в руках часы. У меня мало времени на то, чтобы изложить свои доводы. Я могла бы устроиться у его ног, как в детстве, и он бы погладил меня по волосам… Когда-то это успокаивало нас обоих. Но сейчас не время для утешений, а я уже не ребенок. Я передвигаю кресло так, чтобы сидеть напротив отца.

— Я хотела сказать, отец, что мне не подходит такая жизнь. Все эти приемы и бесконечные балы и сплетни. Я не желаю тратить свои дни, умаляя себя, лишь бы уложиться в рамки этого маленького мирка. Я не могу жить как лошадь в шорах.

— А ты невысокого мнения о свете.

— Я не имею в виду ничего дурного.

Отец раздраженно вздыхает.

— Я не понимаю тебя.

Дверь гостиной открывается. Музыка и шум голосов врываются, нарушая тишину, но дверь вновь милосердно захлопывается, и бал превращается в отдаленный гул по другую ее сторону. У меня на глазах выступают слезы. Я тяжело сглатываю.

— Я и не прошу, чтобы ты меня понял, отец. Я прошу, чтобы ты просто все принял.

— Принял что?

«Меня. Прими меня такой, какая я есть, папа…»

— Мое решение жить своей жизнью, такой, какую я считаю подходящей для себя.

Становится так тихо, что мне хочется вернуть обратно свои слова. «Прости, отец, за дурную шутку… Мне бы хотелось новое платье, ладно?..»

Отец откашливается.

— Это не так просто, как ты говоришь.

— Я знаю. Я понимаю, что могу совершить ужасную ошибку, отец…

— Мир не прощает ошибки так уж просто, моя девочка.

В голосе отца звучат горечь и печаль.

— Что ж, если мир меня не простит, — тихо говорю я, — тогда я научусь прощать сама себя.

Он понимающе кивает.

— А как же ты выйдешь замуж? Или ты не намерена вступать в брак?

Я думаю о Картике, и слезы готовы пролиться.

— Однажды я кого-нибудь встречу, как матушка нашла тебя.

— Как же ты на нее похожа… — говорит отец, и я впервые не морщусь при этих словах.

Он встает и начинает ходить по комнате, заложив руки за спину. Я не знаю, что теперь будет. Уступит ли он моему желанию? Скажет ли, что я дурочка и что все это невозможно, и не велит ли мне вернуться в бальный зал, где все кружится в атласе и веерах? Неужели я обречена остаться в этом мире? Пожалею ли я о нашем разговоре завтра? Отец останавливается перед большим портретом мрачной женщины. Она сидит, положив руки на колени, лицо непроницаемо, как будто она ничего не ждет и, скорее всего, согласна с этим.

— Я когда-нибудь рассказывал тебе историю о тигре? — спрашивает отец.

— Да, отец. Рассказывал.

— Но я не рассказал тебе всего, — говорит он. — Я ничего не говорил о том дне, когда застрелил этого тигра.

Я вспоминаю момент в его комнате, после того как ему дали морфин. Тогда я подумала, что это просто бессмысленное бормотание. Потому что это совсем не та история, которую я знаю, и этой новой истории я боюсь. Отец не ждет моего ответа. Он намерен рассказать все до конца. Он выслушал меня; теперь мне предстоит выслушать его.

— Тигр тогда ушел. Он больше не появлялся поблизости. Но я стал одержимым. Тигр, видишь ли, подобрался слишком близко. Я не мог больше чувствовать себя в безопасности. Я нанял лучшего в Бомбее следопыта. Мы шли по джунглям несколько дней, преследуя тигра до самых гор. Мы нашли его, когда он пил воду из небольшого источника. Он посмотрел на нас, но ничуть не обеспокоился. Он совершенно не обратил на нас внимания и продолжал пить. «Сахиб, давайте уйдем, — сказал следопыт. — Этот тигр не причинит вам зла». Конечно, он был прав. Но мы прошли такой долгий путь. В моей руке было ружье. Тигр стоял прямо перед нами. Я прицелился и выстрелил, разом уложив его. Я продал шкуру одному человеку в Бомбее за сумасшедшие деньги, и он назвал меня храбрецом. Но не храбрость погнала меня на охоту; это был страх.

Отец барабанит пальцами по каминной полке перед мрачным портретом.

— Я не мог жить под такой угрозой. Я не мог жить, зная, что тигр где-то там, бродит на свободе. Но ты, — продолжает он, и в его улыбке я вижу и печаль, и гордость, — ты столкнулась с тигром лицом к лицу и осталась в живых.

Отец кашляет, и его грудь тяжело поднимается от усилий. Он достает из кармана носовой платок, быстро вытирает губы, потом снова аккуратно прячет платок в карман, чтобы я не заметила пятен, которые наверняка появились на нем.

— Теперь и для меня пришло время встретиться с тигром лицом к лицу, посмотреть ему прямо в глаза и выяснить, кто из нас останется в живых. Я подготовлю твою бабушку к грядущему скандалу.

— Спасибо, папа.

— Да ладно уж, — говорит он. — А теперь, если ты не против, мне хотелось бы потанцевать с моей дочерью по случаю ее светского дебюта.

Он предлагает мне руку, и я ее принимаю.

— С большим удовольствием, отец.

Мы вливаемся в огромный круг танцующих. Кое-кто отходит в сторону, устав до головокружения; их место занимают другие. Девушки изо всех сил стремятся показать новый статус — статус настоящей леди, они выставляют себя напоказ и превозносят себя, пока наконец не начинают всерьез видеть самих себя совершенно новым взглядом. Отцы сияют, глядя на дочерей, считая их самыми безупречными цветами, нуждающимися в защите, а матери внимательно следят за ними, уверенные, что все великолепие этого момента — исключительно их заслуга. И все вместе мы создаем иллюзию, что нам необходимо продолжать жить именно так. Но однажды, когда иллюзия перестанет одурманивать или успокаивать нас, мы отшвырнем ее, разбросаем ее сверкающие кирпичики — и у нас не останется ничего, кроме яркого света честности. Этот свет — освобождение. Оно необходимо. Оно пугает. Мы стоим перед ним, обнаженные и опустошенные. И когда свободы становится слишком много, когда глаза не могут выносить ее ослепительный свет, мы строим новую иллюзию, чтобы с ее помощью закрыться от безжалостной правды.

Но девушки! Их глаза лихорадочно блестят от мечты о том, кем они могут стать. Они говорят себе, что сегодняшний день — начало всего. И кто я такая, чтобы говорить им, что это не так?

— Джемма! Джемма!

Ко мне сквозь толпу протискивается Фелисити, нанятая сопровождающая пытается не отстать от нее, а величественные престарелые леди провожают неодобрительными взглядами. Прошел всего-то какой-нибудь час после ее дебюта, но Фелисити уже доводит их до истерики. И я в первый раз за многие дни улыбаюсь.

— Джемма! — восклицает Фелисити, хватая меня за руку.

Она говорит так быстро, что слова наталкиваются друг на друга в длинной взволнованной цепочке.

— Ты прекрасно выглядишь! Как тебе нравится мое платье? Элизабет немножко споткнулась — ты видела? Королева была изумительна, правда? Я так боялась! А ты?

— Ужасно, — отвечаю я. — Я вообще думала, что упаду в обморок.

— Ты получила телеграмму от Энн? — спрашивает Фелисити.

Да, этим утром я получила чудесную телеграмму от Энн, с пожеланием всего доброго. Там было написано:

«РЕПЕТИЦИИ ПОТРЯСАЮЩЕ ИНТЕРЕСНЫЕ ТОЧКА ГАЙЕТИ НЕЧТО НЕВЕРОЯТНОЕ ТОЧКА ОГРОМНОЙ УДАЧИ ТЕБЕ С РЕВЕРАНСОМ ТОЧКА ТВОЯ ЭНН БРЭДШОУ»

— Да, — говорю я, — она, наверное, потратила на телеграммы все свое будущее жалованье.

— Когда закончится сезон, я поеду с матушкой и Полли в Париж и там и останусь, — сообщает Фелисити.

— А как насчет Горация Маркхэма? — осторожно спрашиваю я.

— Ну, — начинает Фелисити, — я к нему явилась… Сама. И сказала, что не люблю его и не хочу выходить за него замуж и что из меня получится никудышная супруга. И знаешь, что он ответил?

Я качаю головой.

Глаза Фелисити округляются.

— Он сказал, что и сам тоже не хотел бы жениться на мне! Ты можешь такое вообразить? Я была ранена в самое сердце!

Я тихо смеюсь, и меня саму это удивляет. Я чувствую себя как-то странно, мне хочется плакать…

— Значит, Париж. И чем ты будешь там заниматься?

— Ну, Джемма! — восклицает Фелисити таким тоном, как будто я ничегошеньки не понимаю и никогда не пойму. — Там ведь собирается вся богема! И теперь, когда я получила наследство, я могу заняться живописью, жить где-нибудь в мансарде. Или, возможно, я даже стану натурщицей!

Она наслаждается тем, как скандально это звучит. Потом ее голос опускается до шепота:

— И я слышала, там много таких, как я. Может быть, я действительно снова найду любовь!

— Ты станешь украшением Парижа, — говорю я.

Фелисити широко улыбается.

— Поехали с нами! Мы могли бы чертовски весело жить там вместе!

— Я думаю, лучше отправиться в Америку, — отвечаю я, и в этих словах оформляются мои еще смутные планы. — В Нью-Йорк.

— О, это потрясающе!

— Да, — соглашаюсь я, сама несколько взбодряясь от такой перспективы. — Потрясающе.

Фелисити крепче сжимает мой локоть.

— Не знаю, слыхала ли ты последние здешние новости, так что поспешу опередить других. Мисс Фэрчайлд приняла предложение Саймона. Они обручены.

Я киваю.

— Так оно и должно было быть. Я желаю им счастья.

— А я ей желаю удачи. Попомни мои слова, Саймон еще до тридцати лет облысеет и ужасно растолстеет.

Она хихикает.

Начинается новый танец. И толпа снова оживляется. Танцевальная площадка заполняется по мере того, как чудесная мелодия вливает в бал новую жизнь. Держась за руки, стоя рядом в облаках шелка и цветов, мы с Фелисити наблюдаем за танцующими, которые движутся в едином ритме. Они кружатся вокруг себя, как Земля вокруг своей оси, терпеливо вынося тьму, ожидая Солнца…

Фелисити стискивает мои пальцы, и я ощущаю легкий отзвук магии сфер, пульсирующий в ее руке.

— Что ж, Джемма, мы сумели все это пережить.

— Да, — говорю я, отвечая на ее пожатие. — Мы сумели пережить.

 

Глава 73

В пятницу мы с Томом провожаем отца в Бристоль, где ждет корабль британских военно-морских сил «Виктория», готовый доставить отца домой, в Индию. В порту полным-полно хорошо одетых путешественников; это мужчины в отлично сшитых костюмах, леди в шляпах с широкими полями, скрывающими лица от скудного английского солнца, которое как раз сегодня одаривает их ярким светом. Причал сплошь заставлен сундуками, связанными по два, на них стоят печати, определяющие их судьбу. Они подобны утверждению, что жизнь есть постоянное сердцебиение, что она продолжается везде одновременно, а мы — всего лишь маленькие частицы ее вечных отливов, приливов и течений. Я гадаю, где сейчас Энн. Возможно, она стоит в центре сцены театра Гайети, готовая вступить на тропу, ведущую в неизвестность, но где она может быть той, кем пожелает. Мне бы очень хотелось повидать Энн в ее новой жизни.

Отец обсуждает с бабушкой мое решение. Бабушка, само собой, возмущена, но все решено. Я поеду в университет. А после того буду получать скромное содержание, достаточное для жизни, и это устроил Том, приложивший все усилия, чтобы убедить бабушку: я не погибну и не кончу свои дни на улице. Но если я хочу достичь полной независимости, мне придется работать. А это и вовсе неслыханно. Это черная метка для семьи! Но мне кажется весьма волнующей перспектива иметь собственные деньги, заработанные самостоятельно. В любом случае это цена свободы.

Отец надел свой любимый белый костюм. Правда, сидит он не так хорошо, как следовало бы; отец слишком похудел. Но все равно он производит впечатление. Мы стоим на причале, прощаясь, а люди спешат мимо взволнованным потоком.

— Удачного тебе путешествия, отец, — говорит Томас.

Они обмениваются неловким рукопожатием.

— Спасибо, Томас, — говорит отец, кашляя.

Ему приходится переждать приступ, прежде чем к нему возвращается голос.

— Увидимся на Рождество.

Том таращится на собственные ноги.

— Да. Конечно. До Рождества.

Я обнимаю отца. Он удерживает меня чуть дольше обычного, и я чувствую его ребра.

— Спасибо, что пришла меня проводить, малышка.

— Я тебе напишу, — говорю я, пытаясь не разреветься.

Он с улыбкой отпускает меня.

— Что ж, буду с нетерпением ждать твоих писем.

Гудок парохода предупреждающе ревет. Стюарды повышают голоса, в последний раз призывая пассажиров поскорее подняться на борт. Отец ступает на трап и медленно поднимается на палубу корабля вместе с прочими отъезжающими, машущими руками тем, кто остается на берегу. Он встает у поручней, высокий, со вскинутой головой. Солнце, этот величайший магический фонарь, бросает иллюзорный свет на лицо отца так, что я не вижу ни морщин, ни бледности, ни печали. Я не вижу теней, залегших под глазами, не вижу исхудавших щек. Это та самая иллюзия, с которой я пока что не готова расстаться.

Когда корабль медленно отходит от берега, устремляясь в ослепительное море, я вижу отца таким, каким мне хочется его видеть: здоровым, и сильным, и счастливым, с яркой улыбкой, обещающей прекрасные новые дни… и неважно, что они принесут с собой.

Венчание мадемуазель Лефарж состоится в последнюю пятницу мая. Я возвращаюсь за день до этого, в четверг, и несу чемодан в старую спальню. Деревья покрылись густой листвой, и мне не видны из окна ни озеро, ни лодочный сарай. Какое-то цветное пятно мелькает в ветвях ивы под окном. Я резко распахиваю его и высовываюсь наружу. Это обрывок красной ткани. Сигнал Картика, оставленный для меня. Я высвобождаю лоскут и засовываю за пояс юбки.

Над восстановлением восточного крыла трудится новая бригада рабочих. Башня обретает красивые очертания. Нет уже развалин, но нет и законченного целого. Это нечто среднее, и я ощущаю родство с этим строением. Дверь в сферы пока что закрыта, она дает нам всем время подумать, присмотреться. Когда я вернусь из университета, мы все — племена сфер, мои друзья, Фоулсон, Найтуинг и я, и все, кому есть что сказать, — начнем вместе работать над тем, чтобы создать нечто вроде конституции, документ и руководство по управлению сферами.

Хотя в том, что касается меня, все это не имеет особого значения. Похоже, способность входить в сферы — такая же естественная часть меня, как непослушные рыжие волосы и веснушки. И потому в прекрасный последний четверг мая я сижу в своей старой спальне в школе Спенс и вызываю дверь света.

Сферы теперь — совсем не то вызывающее благоговение место, каким они были в мои первые дни здесь; но это уже и не обитель страха. Они стали чем-то новым, что мне следует познать и у чего следует поучиться.

Горгону я нахожу в саду; она устанавливает серебряную арку, что ведет к гроту. Арка помята, но не сломана.

— Высокая госпожа! — окликает горгона. — Мне бы не помешали лишние руки.

— Конечно, — киваю я и хватаюсь за другую сторону арки.

Мы изо всех сил вдавливаем арку в мягкую землю. Наконец она встает ровно, лишь раз покачнувшись.

— Я хочу повидать Филона, — говорю я.

— У меня слишком ослабели ноги за долгие годы заключения, — говорит горгона, прислоняясь к дереву. — Но мой дух силен. Идем, я отвезу тебя туда.

Она ведет меня к реке, к тому кораблю, который многие века был ее тюрьмой.

Я отшатываюсь.

— Нет. Я не могу просить тебя снова превращаться в этот отвратительный корабль.

Горгона вскидывает брови.

— Я всего лишь собиралась встать к рулю.

— А, ну да… — глупо бормочу я. — Поехали.

Горгона держится за штурвал, как настоящий капитан, прокладывая путь к обители лесного народа. Мы проплываем сквозь золотой туман, и он покрывает меня похожими на драгоценности пылинками. Несколько золотых крапинок садится и на горгону. Она стряхивает их. Вдали показывается берег. Он уже не укрыт такой пышной зеленью, как прежде. Разрушения, причиненные тварями Зимних земель, были слишком велики. Обгоревшие деревья стоят как длинные тонкие мачты, а сама земля плотная и жесткая, как сухая кожа. Многие лесные жители погибли. Но дети по-прежнему смеются и играют на берегу. Их дух не так-то легко побороть.

Несколько малышей застенчиво приближаются к горгоне. Их сжигает любопытство при виде огромной зеленой фигуры, шагающей по их родной земле. Горгона быстро оборачивается к ним, и змеи на ее голове шипят и разевают пасти. Дети с визгом уносятся прочь, они в восторге, хотя им и страшновато.

— Разве это было так уж нужно? — спрашиваю я.

— Я ведь уже говорила тебе. Я лишена материнского инстинкта.

Мы находим Филона, наблюдающего за строительством хижин. Но не только лесной народ поднимает балки и стучит молотками по крышам. Бок о бок с ними — неприкасаемые, нимфы, несколько меняющих облик. Бесси Тиммонс подносит воду, сильная и уверенная. Одна из меняющих облик девушек следует за ней, восхищаясь силой Бесси. Я даже заметила существо из Зимних земель, оно намазывает на крышу поблескивающую смолу. В лесу роятся души всех видов; я вижу существ невообразимых форм, и людей тоже. Аша предлагает воды горгоне, и горгона пьет и возвращает стакан с просьбой налить еще.

— Жрица! — Филон приветствует меня, хлопая в ладоши. — Ты пришла, чтобы занять свое место среди нас?

— Нет, — отвечаю я. — Я пришла только для того, чтобы попрощаться на некоторое время.

— А когда ты вернешься?

Я качаю головой:

— Пока что не могу сказать. Мне пора занять свое место в мире — в моем собственном мире. Я собираюсь отправиться в Нью-Йорк.

— Но ты — часть сфер, — напоминает Филон.

— А сферы всегда будут частью меня. Так что приглядывай тут за всем. Нам нужно будет о многом поспорить, когда я вернусь.

— Почему ты решила, что мы будем спорить?

Я внимательно смотрю на Филона.

— Нам нужно будет обсудить положение дел в сферах. Я не питаю иллюзий, будто все здесь будет идти гладко.

— Но уже и другие племена прослышали обо всем, — говорит Филон. — Они придут и присоединятся к нам.

— Это хорошо.

Филон зарывается рукой в обожженную листву на земле и дует на нее. Листья взвиваются смерчем и трепещут в воздухе, и наконец создают образ Дерева Всех Душ. Этот образ держится всего мгновение.

— Магия снова вернулась в эту землю. И со временем она усилится стократно.

Я киваю.

— Возможно, мы иногда будем навещать тебя в твоем мире. Твоему миру не помешает немножко магии.

— Мне бы это понравилось, — отвечаю я. — Но вы будете вести себя достойным образом? Не станете ради шутки уводить смертных?

Губы Филона изгибаются в загадочной улыбке.

— А ты тогда погналась бы за нами?

— Наверняка, — подтверждаю я.

Странное существо протягивает руку.

— Тогда давай лучше останемся друзьями.

— Давай останемся.

Горгона составляет мне компанию и дальше, до Пограничных земель.

— Но, боюсь, остаток пути мне предстоит проделать одной, — говорю я.

— Как пожелаешь, — с поклоном отвечает горгона.

Змеи танцуют на ее голове, создавая веселый ореол. Горгона отпускает меня. Когда я вхожу в Зимние земли, я ее уже не вижу, но все равно ощущаю ее присутствие.

Крошечные цветы появились на ветвях дерева. Их вызывающе яркие пятна красуются на потрескавшейся коре. Дерево снова цветет. И земля вокруг не та, что была прежде. Она выглядит странно, она новая, незнакомая. Она пульсирует другой магией, рожденной потерями и отчаянием, любовью и надеждой.

Я прижимаюсь щекой к Дереву Всех Душ. Под корой бьется сердце, ровно и сильно, и я слышу это биение. Я обнимаю дерево, насколько хватает рук. И там, куда падают слезы, кора начинает сиять серебром.

Ко мне робко подходит малышка Вэнди. Она осталась в живых. Она бледная, худая, зубы у нее стали острее.

— Оно так прекрасно! — говорит Вэнди, восхищенно ощупывая дерево.

Я отступаю назад, вытираю глаза.

— Да, это так.

— Иногда, когда ветер шевелит его листья, я как будто слышу твое имя, — продолжает Вэнди. — Оно звучит как вздох. И это самый прекрасный в мире звук.

Налетает легкий порыв ветра, ветви покачиваются, и я тоже это слышу — мягко и низко, как тихая молитва: «Джем-ма… Джем-ма…» — а потом ветки тянутся ко мне, и листья нежно касаются моих холодных щек.

— Вэнди, боюсь, я теперь не смогу помочь тебе перейти на ту сторону бытия, ведь ты ела те ягоды, — говорю я. — Тебе придется навсегда остаться в сферах.

— Да, мисс, — говорит девочка, но в ее голосе не слышно печали. — Да, мы с Бесси остаемся, так уж вышло. Могу я тебе кое-что показать?

Она берет меня за руку и ведет в долину, где так недавно шла битва. Среди пятен заледеневшего снега я вижу пробившиеся из земли растения. Их корни глубоко зарылись под лед; стебли тянутся к свету, несмотря ни на что.

— Скажи мне, что ты видишь? — просит Вэнди.

— Вокруг пробиваются чудесные ростки, — говорю я. — Как ранней весной. Это ты их посадила?

Вэнди качает головой.

— Я только одно вот это сделала, — говорит она, показывая на высокое растение с сочными, плоскими красными листьями. — Я зарыла руки в землю и как будто почувствовала там магию, она ждала… Я стала о ней думать — и тогда оно выросло. А потом оно как будто охватило собой все вокруг, и начали расти другие, сами по себе. Это ведь такое начало, да?

— Да, — подтверждаю я.

Долина тянется далеко, и вся она заполнена смесью пятен цвета и льда. Искалеченная земля стремится к возрождению. И это действительно очень хорошее начало.

Какой-то мужчина робко подходит ко мне, сжимая в руках шляпу. От страха он дрожит с головы до ног, а взгляд у него ищущий.

— Прошу прощения, мисс, но вот мне сказали, что вы-то и можете мне помочь уйти в следующий мир.

— Кто это тебе сказал?

Глаза мужчины округляются.

— Ох, ужасная особа, у нее вся голова в змеях!

— Тебе незачем ее бояться, — говорю я, беру мужчину за руку и веду его к реке. — Она ручная, как домашняя киска. Она бы тебе руки облизала, дай ты ей такую возможность.

— Ну, нет, не выглядит она такой уж безобидной, — содрогнувшись, шепчет мужчина.

— Да, только вещи вообще не всегда таковы, какими кажутся, сэр, и мы должны научиться составлять о них собственное мнение.

Те, кто нуждается в моей помощи, появляются со всех сторон. Одному хочется сказать жене, что он любит ее, как никогда прежде; другая сожалеет о том, как поступала со своей сестрой, о зависти, которую питала к ней до самого конца; еще одна, совсем юная девушка, лет восемнадцати, очень испугана — она не может так легко расстаться с прошлым.

Она вцепляется в мою руку.

— А правда ли, как я слышала, что мне не обязательно переходить на другую сторону? Что есть и другие места, где я могла бы жить?

Глаза у нее огромные, отчаянная надежда смешивается со страхом.

— Это правда, — отвечаю я. — Но всему есть своя цена. Ничто не дается просто так.

— Но что будет со мной, когда я перейду реку?

— Не знаю. И никто не знает.

— Ох, а вы мне не подскажете, какую дорогу выбрать? Пожалуйста!

Ее глаза наполняются слезами.

— Это все так трудно…

— Да, трудно, — подтверждаю я, сжимая ее руку, потому что это все, что я могу сделать.

В конце концов она решает уйти — но только если я провожу ее через реку на корабле, который ведет горгона. Для меня это первое путешествие такого рода, сердце отчаянно колотится. Мне хочется знать, что лежит по другую сторону того, что я уже видела. Чем ближе мы подходим к дальнему берегу, тем ярче он светится, и мне приходится отвернуться. Я слышу лишь понимающий вздох девушки. Я чувствую, что корабль стал легче, и осознаю, что она ушла.

Мы возвращаемся обратно, у меня тяжело на сердце. В мягком плеске волн мне слышатся имена тех, кто потерян: моей матушки, Амара, Каролины, матери Елены, мисс Мур, мисс Мак-Клити… и еще я потеряла часть самой себя, которую не вернуть.

Картик. Я резко моргаю, стараясь подавить слезы.

— Почему все должно кончаться? — тихо спрашиваю я.

— Наши дни сочтены в книге судеб, высокая госпожа, — негромко отвечает горгона; впереди виден сад. — Именно это придает им такую сладость и смысл.

Когда мы возвращаемся в сад, в оливковой роще дует легкий ветерок. Он приносит аромат мирра. Ко мне приближается мать Елена; на ее белой блузке ярко светится медальон.

— Мне бы теперь хотелось увидеть мою Каролину, — говорит она.

— Каролина ждет тебя на другой стороне реки, — отвечаю я.

Мать Елена улыбается мне.

— Ты неплохо поработала.

Она прижимает ладонь к моей щеке и что-то говорит по-цыгански; я не понимаю ее слов.

— Это что, благословение?

— Я всего лишь сказала: мир ждет тех, кто готов его увидеть.

Корабль покачивается на волнах, готовый переправить мать Елену через реку. Она напевает что-то вроде колыбельной. Свет окутывает старую цыганку таким сиянием, что скоро я уже не понимаю, где свет, а где она. А потом она исчезает.

«Мир ждет тех, кто готов его увидеть». Мне кажется, за этими словами кроется нечто большее. А возможно, так оно и есть.

Возможно, это надежда.

 

Глава 74

Мне приходится подождать некоторое время, чтобы поговорить с миссис Найтуинг наедине. В пять минут четвертого дверь ее кабинета распахивается, позволяя мне войти в убежище нашей директрисы. Я вспоминаю тот день, когда впервые приехала в школу Спенс, в черном траурном платье, убитая горем, не имея ни единого друга в целом мире. Как много случилось всякого с тех пор…

Миссис Найтуинг складывает руки перед собой на письменном столе и пристально смотрит на меня поверх очков.

— Вы хотели о чем-то поговорить со мной, мисс Дойл?

Старая добрая Найтуинг, такая же неизменная и надежная, как сама Англия…

— Да, — киваю я.

— Ну, я очень надеюсь, что вы не займете у меня слишком много времени. Мне необходимо заменить двух учительниц, поскольку мадемуазель Лефарж выходит замуж, а мисс Мак-Клити… Сахира…

Миссис Найтуинг умолкает. Ее глаза краснеют.

— Мне очень жаль, — тихо говорю я.

Она прикрывает глаза, губы чуть заметно дрожат. А потом все проходит, как уносится темное облако, лишь грозившее дождем.

— Так чего же вы хотели, мисс Дойл?

— Я была бы весьма благодарна вам за помощь в том, что касается сфер, — говорю я, выпрямляясь.

Щеки миссис Найтуинг заливаются самым настоящим румянцем.

— Я не представляю, какого рода помощь я могла бы вам предложить.

— Мне нужно, чтобы кто-то присматривал за дверью и охранял ее, когда я уеду.

Она кивает.

— Да. Безусловно.

Я осторожно откашливаюсь.

— И вы можете сделать еще кое-что. Это касается школы. И девушек.

Директриса вскидывает бровь, и я чувствую себя как под ружейным прицелом.

— Вы могли бы дать им настоящее образование. Вы могли бы научить их думать самостоятельно.

Миссис Найтуинг словно каменеет, живут только глаза, и они подозрительно прищуриваются.

— Вы ведь шутите?

— Напротив, я никогда не была более серьезной.

— О, да, их матери придут в восторг, услышав подобное! — ворчит миссис Найтуинг. — Можно не сомневаться, они наперегонки бросятся в нашу школу!

Я грохаю кулаком по письменному столу, заставляя подпрыгнуть чайную чашку и саму миссис Найтуинг.

— Да почему девушки не могут пользоваться такими же правами, как мужчины? Почему мы должны так сурово себя ограничивать? Почему должны постоянно осаживать друг друга, не давая сказать ничего серьезного, и постоянно путаться в страхах, стыде, тайных желаниях? Если мы сами не будем считать себя достойными лучшего, разве мы можем ожидать чего-то от жизни? Я ведь уже видела, на что способны всего несколько девушек, миссис Найтуинг. Они могут в случае необходимости заставить отступить целую армию, так что, уж пожалуйста, не говорите мне, что это невозможно! На пороге — новый век. Так что наверняка мы могли бы отказаться от нескольких вышивок в пользу лишней книги и более серьезных идей.

Миссис Найтуинг сидит так неподвижно, что я пугаюсь: не остановилось ли ее сердце от моего взрыва? Наконец она открывает рот, но ее обычно властный голос звучит как неуверенный скрип:

— Я тогда потеряю всех учениц, они уйдут в школу мисс Пеннингтон.

Я вздыхаю.

— Нет, не потеряете. К ней уйдут только самые безмозглые.

— Весьма невежливо, мисс Дойл, — выговаривает мне миссис Найтуинг.

Она аккуратно поправляет чайную чашку, чтобы та стояла ровно в центре блюдца.

— А вы? Вы отказываетесь от светского сезона ради американского университета. Вы действительно готовы повернуться спиной ко всем привилегиям и достоинствам светской жизни?

Я думаю обо всех леди в тесных корсетах и с напряженными улыбками, заглушающих голод слабым чаем, изо всех сил старающихся уложить себя в рамки такого тесного мирка, отчаянно боящихся, что с их глаз соскользнут шоры и они увидят то, что предпочитают не видеть.

— Привилегии — не всегда достоинства, — говорю я.

Миссис Найтуинг осторожно кивает.

— Я готова помочь вам, как могу, со сферами. Можете на меня положиться. Что касается всего остального, то это требует куда более серьезных размышлений, и пока я к ним не готова. В небе светит солнце, и у меня на руках школа, полная девушек, ожидающих от меня наставлений и заботы. У меня есть обязанности, есть долг. Вы хотели поговорить о чем-то еще или это все?

— Это все. Искренне вас благодарю, миссис Найтуинг.

— Лилиан, — говорит она так тихо, что я едва ее слышу.

— Спасибо вам… Лилиан, — повторяю я, пробуя на язык вкус ее имени, как вкус экзотического соуса.

— Не за что, Джемма.

Она перекладывает какие-то бумаги на столе, прижимает их серебряной шкатулкой, но тут же снова передвигает на другое место.

— Вы еще здесь?

— Ну да, — бормочу я, быстро вставая.

Спеша к двери, я чуть не налетаю на стул.

— А что это вы говорили насчет школы мисс Пеннингтон? — спрашивает миссис Найтуинг.

— Только самые безмозглые уйдут к Пенни.

Директриса кивает.

— Ну да, это то самое слово. Ладно. Хорошего вам дня.

— Хорошего дня.

Она не поднимает глаз, не провожает меня взглядом. Я успеваю сделать лишь пару шагов, когда слышу, как она повторяет: «Только самые безмозглые уйдут к Пенни». И за этим следует невероятно странный звук, он начинается низко и тут же набирает высоту. Это смех… Нет, не смех, хихиканье. Это искреннее хихиканье, веселое и озорное, доказывающее, что мы никогда полностью не утрачиваем детства, какими бы женщинами мы ни стали.

На следующий день рассвет приходит розовый и полный надежд, он нежно обещает перейти в великолепный день конца весны. Раскинувшиеся позади школы Спенс зеленые луга оживают, взрываясь гиацинтами и какими-то яркими желтыми цветами. Воздух напоен ароматами сирени и роз. Аромат густой, плотный. От него у меня щекочет в носу, голова становится легкой. Над голубым горизонтом лениво клубятся облака. Мне кажется, я никогда не видела более чудесного пейзажа, даже в сферах. Мадемуазель Лефарж выпал для венчания удивительный денек.

Добрых полчаса перед венчанием мы с Фелисити проводим в саду, в последний раз вместе собирая цветы. Фелисити рассказывает о брючном костюме, который она клянется сразу же заказать в Париже.

— Ты только подумай, Джемма! Никогда больше не надевать все это ужасное белье и корсет! Это настоящая свобода! — говорит она, резко срывая маргаритку как бы для того, чтобы подчеркнуть свои слова.

Я осторожно извлекаю розу из ее зеленого гнезда, сплетенного из листьев, и кладу в свою корзинку.

— О тебе будут говорить во всем городе; это уж точно.

Фелисити небрежно пожимает плечами:

— Пусть их говорят. Это моя жизнь, не их. Я уже получила наследство. И, может быть, со временем по моему примеру леди в брюках станут самым обычным зрелищем.

Я не настолько храбра, чтобы прямо сейчас отказаться от юбки, но в общем понимаю, что Фелисити будет носить брюки с полной уверенностью. А она, злорадно усмехнувшись, хватает из своей корзинки горсть разных цветов и швыряет в меня. Чтобы не остаться в долгу, я отвечаю тем же. Она бросает еще горсть, и вскоре начинается настоящая перестрелка.

— Эй, ты собираешься вести себя прилично? — спрашиваю я, но при этом смеюсь.

Смеюсь по-настоящему.

— Только если ты того пожелаешь, — хихикает Фелисити, запуская в меня еще одним пучком цветов.

— Перемирие! — кричу я.

— Ладно, перемирие.

Мы все осыпаны цветами, а вот наши корзинки почти опустели. Мы пытаемся спасти, что можем. Цветы помяты, но пахнут они божественно. Я поднимаю с земли розу и подношу к губам.

— Оживи, — шепчу я ей, и цветок разгорается ослепительным розовым сиянием.

Фелисити усмехается.

— Ты ведь знаешь, что это ненадолго, Джемма. Цветы умирают. Такова их природа.

Я киваю.

— Но она не умрет прямо сейчас.

С холма доносится звон церковных колоколов, призывая нас. Фелисити стряхивает налипшую на юбку пыль, быстро проводя по ткани обеими руками.

— Чертово венчание, — бормочет она.

— О, ты лучше порадуйся! Как я выгляжу?

Она бросает на меня короткий оценивающий взгляд.

— Как миссис Найтуинг. Вот почему вы с ней подружились.

— Вот спасибо, — вздыхаю я.

Фелисити снимает с моих волос лепесток. Потом склоняет голову набок, изучая меня. Уголки ее губ слегка приподнимаются.

— Ты выглядишь точь-в-точь как Джемма Дойл.

Я решаю принять это за комплимент.

— Спасибо.

— Что, идем? — говорит Фелисити, предлагая мне руку.

Я беру ее под руку, и мне становится хорошо и спокойно.

— Идем.

Это чудесное скромное венчание. Мадемуазель Лефарж просто ослепительна в костюме из светло-синего крепа, такого же оттенка, как сапфиры. Мы, девушки, конечно же, предпочли бы видеть на ней платье, достойное королевы, что-нибудь из кружева и лент, со шлейфом длинным, как Темза, но мадемуазель Лефарж решила, что женщина ее возраста и положения не должна напускать на себя важность. И в итоге оказалась права. Костюм сидит на ней безупречно, а инспектор сияет так, словно ему досталась последняя женщина на планете. Они произносят клятвы, и преподобный Уэйт предлагает нам всем встать.

— Леди и джентльмены, позвольте представить вам мистера и миссис Стэнтон Хорнсби Кент!

— Не понимаю, зачем отказываться от собственной фамилии? — ворчит Фелисити, но финальные аккорды органа, слегка фальшивящего, заглушают ее слова.

Мы следуем за счастливой парой к выходу из церкви, к ожидающей молодоженов карете, которую предоставила им миссис Найтуинг. Бригид энергично сморкается в носовой платок.

— Вечно я плачу на свадьбах, — говорит она, громко шмыгая носом. — Но разве это не чудесно?

И мы вынуждены согласиться с ней.

Инспектору и его молодой супруге не удается сбежать от нас так вот просто. С криками «Желаем счастья!» мы осыпаем их бутонами. Молодожены просто купаются в нежных душистых цветах. Но вот уже карета уносит их по пыльной дороге прочь от церкви, а мы бежим вдогонку, бросая лепестки и наблюдая, как их уносит пьянящий ветер, обещающий лето.

Солнце обливает спину теплом. Пыль, поднятая колесами кареты, еще вьется над дорогой; кое-кто из младших девочек не прекращает погони. У меня на руках — ароматные пятна, оставленные цветами. Они напоминают, что прямо сейчас я не где-нибудь между мирами. Я твердо стою здесь, на пыльной дороге, что вьется через сад и лес, убегая на вершину холма, а потом вниз, к тракту, по которому люди отправляются туда, куда они решили поехать.

И мне не хочется покидать это место.

 

Глава 75

Путешествие в Америку проходит нелегко.

Дует сильный ветер. Корабль — и мой желудок — подпрыгивают на волнах, которые не в силах усмирить даже магия. Я напоминаю себе, что у силы есть предел и что некоторые обстоятельства следует принимать с максимальным достоинством, даже если это означает, что придется провести несколько дней в бесконечных страданиях, цепляясь за унитаз как за последнее средство спасения. Но море наконец успокаивается. Я уже в состоянии проглотить чашку самого потрясающего бульона с рисом, какой только мне доводилось пробовать в жизни. Над головами лениво кружат чайки, сообщая о том, что земля совсем близко. И я вместе с другими пассажирами спешу выйти на палубу, чтобы увидеть впереди проблеск будущего.

Ох, Нью-Йорк… Это самый волшебный город на свете — он наполнен энергией, которую я ощущаю даже издали. Сами здания кажутся живыми. Они совсем не такие маленькие и ухоженные, как в Мэйфайре; это скорее разбросанные как попало сооружения из кирпича и известки, и люди между ними толкутся в странном ритме — совершенно новом для меня, в который я страстно желаю влиться.

Отцы поднимают на плечи девочек в нарядных фартучках и сыновей в матросских костюмчиках, чтобы те лучше рассмотрели приближающийся город. Какая-то малышка, тонущая в огромных бантах, взволнованно показывает вперед:

— Папа! Посмотри!

Она говорит о заливе перед городом, наполненном дымом и паром; а над заливом возвышается фигура, представляющая собой невероятное зрелище. Это огромная отлитая из бронзы леди с факелом в одной руке и книгой в другой. Не какой-нибудь государственный деятель, не бог и не герой войны приветствует нас в этом новом мире. Это всего лишь обычная женщина, освещающая путь, — женщина, предлагающая нам свободу гнаться за собственными мечтами, если нам достанет на то храбрости.

Когда я вижу сны, мне снится он.

Картик приходит ко мне несколько ночей подряд, он машет мне рукой с далекого берега, терпеливо ожидая, пока я доберусь до него. Он не произносит ни слова, но его улыбка говорит все. «Как ты там? Я скучаю по тебе. Да, у меня все в порядке. Не тревожься».

Там, где он стоит, пышным цветом цветут деревья, сияя всеми возможными красками. Часть земли еще обожжена и покрыта камнями. Это затвердевшие, голые пятна, где никогда ничего не сможет вырасти. Впрочем, кто знает… Но в других местах к свету пробиваются маленькие зеленые ростки. Жирная черная почва распространяется в разные стороны. Земля исцеляется.

Картик берет какую-то палку и копает мягкую свежую землю. Он что-то затеял, но я пока не могу сказать, что именно. Облака раздвигаются. Солнечный луч просачивается между ними, и теперь я вижу, что Картик что-то рисует. Это некий символ: две руки, переплетенные пальцы, окруженные безупречным кругом. Любовь. Начинается день. Он заливает все ослепительным светом. Картик исчезает.

«Нет, — кричу я, — вернись!»

«Я здесь», — откликается он.

Но я не вижу его. Свет слишком ярок.

«Ты не можешь удержать свет, Джемма. Я здесь. Поверь мне».

Вода омывает речной берег, размывает все, и вот уже ничего не остается… Но я все вижу. Я знаю, что это там. А когда я просыпаюсь, комната залита белым утренним солнцем. Свет так ярок, что больно глазам. Но я не осмеливаюсь их закрыть. Я не хочу. Вместо того я стараюсь приспособиться к свету, позволяя слезам падать, куда им захочется, потому что это ведь утро; это утро, и мне предстоит так много увидеть…