В гостиной собралось около пятидесяти девушек, все в бархатных плащах. Приближающийся вечер заливает комнату пурпурным светом. Девушки негромко переговариваются, время от времени кто-то хихикает, и эти звуки отражаются от низких потолков и сыплются на меня. Призывный удар колокола возвещает, что пора выходить из школы и пройти полмили или около того вверх по холму, к церкви.

Я осторожно оглядываю учениц, выясняя, найдутся ли здесь девушки моего возраста. Да, впереди, собравшись в тесную группу, стоят несколько девушек лет шестнадцати-семнадцати на вид. Они сблизили головы и смеются какой-то шутке. Одна из них невероятно красива, с темными волосами и кожей цвета слоновой кости; черты лица у нее как на камее. Она, пожалуй, самая очаровательная девушка из всех, кого я когда-либо видела. С ней рядом стоят еще трое — ухоженные, с аристократическими носами, и у каждой имеется либо дорогой гребень в волосах, либо дорогая брошь, что выделяет этих девушек из толпы и подчеркивает их положение.

Одна девушка в особенности привлекает мое внимание. Она чуть-чуть выбивается из ряда. Ее очень светлые волосы уложены в аккуратный узел, как и подобает молодой леди, но все равно они выглядят немножко растрепанными, будто шпильки не в силах их удержать. У нее высокие брови, серые глаза, а лицо настолько бледное, что кажется опаловым. Девушку что-то развеселило, и она, откинув голову, искренне и открыто хохочет. И хотя темноволосая красавица выглядит очень милой, внимание всех остальных обращено на блондинку. Это, должно быть, местная запевала.

Миссис Найтуинг хлопает в ладоши, и все разом затихают.

— Девушки, я хочу представить вам новую студентку Академии Спенс. Это Джемма Дойл. Мисс Дойл прибыла к нам из графства Шропшир и будет заниматься в первом классе. Большую часть своей жизни она провела в Индии, и я уверена, что она с удовольствием расскажет вам много интересного о тамошних обычаях и привычках. Надеюсь, вы продемонстрируете настоящее гостеприимство школы Спенс и поможете ей познакомиться с нашими внутренними правилами.

Я чувствую себя так, словно умираю тысячами самых жестоких смертей, когда пятьдесят пар глаз смотрят на меня, оценивая и будто бы раздевая, — можно подумать, меня собираются подвесить над очагом и зажарить. Все надежды на то, что я смогу спокойно влиться в ряды учениц и останусь незамеченной, уничтожены коротенькой речью миссис Найтуинг. Светловолосая девушка склоняет голову набок, оглядывая меня с головы до ног. Потом, подавив зевок, возвращается к разговору со своими подругами. Возможно, потом я сумею как-то поладить с ними.

Миссис Найтуинг потуже затягивает у шеи шнурки плаща и взмахивает рукой, указывая в сторону церкви.

— Идемте же помолимся, девушки.

Ученицы тянутся наружу, а миссис Найтуинг подкатывается ко мне с еще одной студенткой.

— Мисс Дойл, это Энн Брэдшоу, ваша соседка по комнате. Мисс Брэдшоу пятнадцать лет, и она тоже в первом классе. И сегодня вечером она составит вам компанию, поможет разобраться в обстановке.

— Привет, как дела? — говорит Энн Брэдшоу, но в ее тусклых, водянистых глазах ничего не отражается.

Я вспоминаю ее идеально заправленную постель и думаю, что вряд ли с этой особой будет так уж весело.

— Рада познакомиться, — отвечаю я.

Мы неловко стоим рядом и молчим. Энн Брэдшоу — унылая, простая девушка, что для меня вдвойне убийственно. Девушка без денег, которая хочет использовать шанс и улучшить свое положение. Из носа у нее течет. Она подносит к нему потрепанный носовой платок с кружевной отделкой.

— Ужасно себя чувствуешь, когда простужаешься, — говорю я, желая проявить сердечность.

Пустой взгляд мисс Брэдшоу не изменяется.

— Я не простужалась.

Отлично. Стоит порадоваться тому, что я задала вопрос. Неплохое начало для нас обеих, меня и мисс Брэдшоу. Можно не сомневаться, к утру мы станем просто как сестры… Если бы я могла прямо в эту минуту развернуться и уехать из школы Спенс, я бы обязательно это сделала.

— Церковь в той стороне, — говорит Энн, нарушив ледяное молчание и создавая видимость беседы. — Нам не разрешается опаздывать на молитву.

Мы идем позади остальных девушек, вверх по склону холма, между деревьями, к церкви, выстроенной из камня и бревен. Над травой клубится туман. Он стелется по земле, и от этого все вокруг кажется зловещим. Ночной ветер треплет синие плащи девушек, но вскоре сгустившийся туман поднимается выше и поглощает все, кроме приглушенно звучащих голосов.

— Почему родные отправили тебя сюда? — спрашивает Энн с отталкивающей прямотой.

— Наверное, чтобы я стала более цивилизованной, — с коротким смешком отвечаю я.

«Ну, видишь, какая я веселая? Ха-ха!» Однако Энн даже не улыбается.

— А мой отец умер, когда мне было всего три года. Матери пришлось работать, но потом она тяжело заболела и тоже умерла. Ее родственники не хотели брать меня к себе, но и в работный дом отправлять тоже не желали. Поэтому они прислали меня сюда, чтобы я выучилась и могла стать гувернанткой.

Меня ошеломляет подобная откровенность. Энн Брэдшоу даже не дрогнула, говоря все это. Я просто не знаю, что сказать в ответ. Наконец я обретаю голос и бормочу:

— Ох, мне очень жаль…

Тусклые глаза смотрят на меня.

— Действительно жаль?

— Ну… ну да. А почему же нет?

— Да потому, что обычно люди так говорят, чтобы отвязаться от кого-то. На самом деле они ничего такого не думают.

Она совершенно права, и я слегка краснею. Это ведь просто слова, и сколько раз я сама с трудом сдерживалась, когда люди говорили мне то же самое. Я спотыкаюсь о толстый корень дерева, вылезший поперек тропы, и у меня невольно вырывается любимое ругательство отца:

— Чтоб ты сдох!

Энн резко вскидывает голову, услышав это. Можно не сомневаться, что она принадлежит к числу не в меру щепетильных особ, и будет бегать с докладами к миссис Найтуинг каждый раз, когда я косо посмотрю на нее.

— Прости меня, пожалуйста, я не понимаю, как у меня могло такое вылететь! — спешу сказать я, пытаясь исправить положение. Мне совсем не хочется получать выговор в первый же день пребывания в школе.

— Не беспокойся, — отвечает Энн, оглядываясь по сторонам в поисках посторонних ушей. Но мы идем позади всех, и рядом никого нет. — Здесь вообще все идет совсем не так уж правильно, как того хотелось бы миссис Найтуинг.

Вот это по-настоящему интригующая новость.

— В самом деле? Но что ты имеешь в виду?

— Я не могу тебе сказать, действительно не могу, — отвечает Энн Брэдшоу.

Над туманом плывет колокольный звон, едва слышны голоса. И больше никаких звуков. Туман воистину интересное явление…

— Наверное, здесь любопытно было бы прогуляться в полночь, — говорю я, стараясь придать голосу беспечность. Я слышала, что людям нравятся беспечные, живые девушки. — Может быть, сюда даже оборотни приходят, можно было бы поиграть с ними.

— Нам не разрешается выходить наружу после наступления темноты, только на вечернюю службу, и все, — спокойно сообщает Энн.

Ну, это уж слишком, это не похоже на легкую беседу.

— А почему нельзя?

— Это противоречит правилам. Да мне все равно не нравится гулять в темноте. — Энн шмыгает носом. — Тут иногда цыгане забредают в лес.

Я припоминаю старую цыганку, подбежавшую к моему экипажу недалеко от школы.

— Да, мне кажется, я одну такую встретила. Она называла себя матерью… не помню.

— Мать Елена?

— Да, верно!

— Она настоящая буйная сумасшедшая. От нее надо держаться как можно дальше. Она вполне может воткнуть в тебя нож, когда ты спишь, — тихо, едва дыша, произносит Энн Брэдшоу.

— Ну, выглядела она вполне безобидной…

— С ней ничего нельзя сказать наверняка.

Не знаю, туман виноват, или звон колокола, или зловещий тон Энн, но я невольно прибавляю шагу. Отличная получилась парочка… Девушка, которую посещают видения, и девушка, которая слишком много знает о том, с чем можно столкнуться ночью… Наверное, в школе Спенс принято именно так подбирать соседок по спальням.

— Ты будешь в первом классе, вместе со мной.

— Да, — киваю я. — А еще кто там?

Энн тщательно выговаривает имена:

— Это Фелисити и Пиппа…

Она внезапно замолкает.

— Фелисити и Пиппа? Милые имена, — бодро говорю я.

Замечание настолько бессмысленное, что за него меня бы следовало пристрелить, но я умираю от желания узнать побольше о девушках, вместе с которыми мне придется учиться.

Энн Брэдшоу понижает голос:

— Зато сами они не милые. Ничуть.

Колокол наконец умолкает, и в воздухе как будто повисает странная пустая тишина.

— Нет? Они что, наполовину девушки, наполовину волчицы? Или они облизывают ножи для масла?

Энн вовсе не считает мои слова забавными; наоборот, ее глаза становятся вдруг холодными и жесткими.

— Поосторожнее с ними. Не доверяй…

За нашими спинами слышится хрипловатый голос:

— Опять болтаешь лишнее, Энн?

Мы резко оборачиваемся и видим два лица, возникшие из тумана. Блондинка и красавица. Должно быть, они отстали от других и крались за нами. Хриплый голос принадлежит блондинке.

— Разве ты не знаешь, что это самое что ни на есть настоящее предательство?

Энн Брэдшоу разевает рот, но ничего не говорит.

Брюнетка смеется и что-то шепчет на ухо блондинке, та расцветает роскошной улыбкой. А потом тычет пальцем в мою сторону.

— Ты ведь новенькая?

Мне не нравится тон, которым она это произнесла. Новенькая. Как будто я насекомое, еще не подвергнутое классификации. Hideous Corpus, род женский.

— Джемма Дойл, — представляюсь я, стараясь не поморщиться и не отвести взгляда. Так всегда держался мой отец, когда торговался за какую-нибудь вещь. А теперь я торгуюсь за кое-что не столь конкретное, но куда более важное — за место в иерархии школы Спенс.

Блондинка отворачивается от меня и окатывает Энн ледяным взглядом.

— Сплетничать — очень дурная привычка. А мы здесь, в школе Спенс, не одобряем дурных привычек, мадемуазель стипендиатка, — говорит она, самым мерзким образом подчеркивая два последних слова. Это напоминание о том, что Энн не принадлежит к их социальному кругу и не может рассчитывать на соответствующее обращение. — Тебя ведь уже предупреждали.

Она берет брюнетку под руку и добавляет:

— Рада познакомиться с вами, мисс Дойл.

Когда они проходят мимо, брюнетка сильно толкает меня плечом.

— Ох, мне ужасно жаль! — вскрикивает она и хохочет.

Будь я мужчиной, я бы ее просто размазала в слякоть. Но я не мужчина. Меня прислали сюда, чтобы я превратилась в настоящую леди. И не имеет значения, что я уже питаю отвращение к этой школе.

— Идем, — дрожащим голосом говорит Энн, когда девицы исчезают. — Пора помолиться.

Не знаю, имела ли она в виду молитву вообще, или это было нечто личное.

Мы почти бегом врываемся в тихую, похожую на пещеру церковь и быстро садимся на свои места, простучав ботинками по мраморному полу. Сводчатый потолок на деревянных опорах парит в добрых пятнадцати футах над нашими головами. Вдоль стен по обе стороны выстроились в ряд свечи, бросающие длинные тени на деревянные скамьи. Окна хвастаются витражами, яркими рекламами Бога: пасторальные сцены изображают ангелов, творящих ангельские благодеяния — они навещают крестьян, сообщая им добрые вести, ухаживают за овцами, нянчат младенцев. И еще я вижу странную цветную панель с такой вот картиной: рядом с отсеченной головой горгоны стоит ангел в латах, вздымающий меч, с которого стекает кровь. Я и не знала, что в Библии есть подобная история… ну, мне и не хотелось бы ее знать. Картина выглядит отвратительно, и потому я сосредотачиваюсь на кафедре, где стоит викарий, длинный и тощий, как огородное пугало.

Викария зовут преподобным Уэйтом, он предлагает нам прочесть несколько молитв, которые все начинаются со слов «О, милосердный Боже…», а заканчиваются почему-то утверждением, что все мы грешники и всегда останемся грешниками, до самой смерти. Это, пожалуй, самая неоптимистичная перспектива, какую мне когда-либо предлагали. И тем не менее нас поощряли попытаться исправить дело.

Мне приходится посматривать на Энн и остальных, чтобы знать, когда опуститься на колени, когда подняться, а когда присоединиться к общему хору. Моя семья вроде бы принадлежит к англиканской церкви, но, по правде говоря, в Индии мы очень редко посещали дом Божий. По воскресеньям матушка брала меня с собой на пикник под горячим безоблачным небом. Мы усаживались на одеяло и прислушивались к ветру, со свистом проносящемуся над сухой землей…

— Вот это и есть наша церковь, — говорила матушка, запуская пальцы в мои волосы.

Сердце сжимается в тугой комок, а губы произносят слова, которых я не чувствую. Матушка говорила, что большинство англичан молится от всего сердца и души только тогда, когда им что-то нужно от Бога. Но мне-то больше всего хочется, чтобы моя мама вернулась. А это невозможно. Если бы такое могло случиться, я бы любому богу молилась день и ночь, чтобы он выполнил мою просьбу.

Викарий наконец садится, зато встает миссис Найтуинг. Энн чуть слышно стонет себе под нос.

— Ох, нет… Она собирается речь произнести!

— Она это на каждом богослужении делает? — спрашиваю я.

— Нет, — качает головой Энн, искоса поглядывая на меня. — Это явно в твою честь.

Внезапно я чувствую, как на меня все оборачиваются. Да уж, воодушевляющее начало…

— Леди, — начинает миссис Найтуинг, — как вам известно, Академия Спенс уже двадцать четыре года пользуется репутацией одной из лучших в Англии школ благородных девиц. Но если мы можем и хотим научить вас необходимым искусствам для того, чтобы вы стали в будущем настоящими английскими женами и матерями, хозяйками дома и хранительницами женских традиций Империи, то лишь от вас самих зависит, насколько вы позаботитесь о собственных душах и сумеете воспитать в них изящество, обаяние и красоту. Это девиз школы Спенс: «Изящество, обаяние и красота». Давайте же встанем и произнесем это все вместе.

Слышится шорох юбок, пятьдесят девушек поднимаются со своих мест; они хором произносят эти слова, вскинув головы и словно глядя в прекрасное будущее.

— Благодарю вас. Можете сесть. Те девушки, которые в этом году продолжили обучение у нас, должны служить примером для остальных. От тех же, кто приехал к нам впервые, — миссис Найтуинг обводит взглядом церковь и находит меня, — мы не ожидаем ничего иного, кроме огромного старания.

Я, решив, что на этом речь закончена и мы можем уйти, встаю. Энн дергает меня за юбку.

— Она еще только начинает, — шепчет она.

И в самом деле, миссис Найтуинг изумляет меня, начав болтать что-то насчет целомудрия и хороших манер, о том, какие фрукты можно подавать к завтраку, о дурном влиянии американцев на британское общество, о ее собственных школьных годах, которые она вспоминает с большой нежностью. Похоже, она совсем забыла о времени. Я чувствую себя так, словно меня бросили умирать в безводной пустыне и я нетерпеливо жду, когда наконец стервятники возьмутся за свое дело и прекратят мои мучения.

Длинные тени от свечей ложатся на стены и на нас, и от этого лица кажутся измученными и пустыми. Эта церковь не похожа на место утешения. В ней наверняка обитают привидения. Мне бы не хотелось остаться здесь одной после наступления темноты. При этой мысли я вздрагиваю всем телом. Наконец-то миссис Найтуинг заканчивает свое длинное выступление, и я мысленно возношу к небесам благодарственную молитву. Преподобный Уэйт произносит необходимые благословения, и нас отпускают ужинать.

Одна из старших девушек встает у выхода. Когда мы подходим к ней, она выставляет ногу — и Энн, запнувшись, растягивается на полу. И сразу же она находит взглядом Фелисити и Пиппу, идущих сзади.

Я протягиваю Энн руку и помогаю ей встать.

— Ты как, не ушиблась?

— Все в порядке, — отвечает она, глядя в пространство; похоже, это самое привычное для нее выражение.

Девушка, подставившая ей подножку, проходит мимо со словами:

— Тебе бы лучше быть поосторожнее.

Остальные обходят нас, бросая косые взгляды и хихикая.

— Изящество, обаяние, красота, — бормочет Фелисити.

Я подумала, как бы она выглядела, если бы кто-нибудь обстриг ей волосы, пока она спит. Похоже, первое посещение здешней церкви не добавило мне сострадательности.

Туман превратился в серый густой бульон, прилипающий к ногам. Внизу виднеются смутные очертания огромной школы, перерезанные узкими черточками света, сочащегося из окон. Но одно крыло остается темным. Я соображаю, что это то самое восточное крыло, разрушенное пожаром. Оно как будто свернулось в клубок и затихло под горгульями, торчащими на крыше. И ожидало. Чего — я не знаю.

Вдруг я ощущаю какое-то движение. Справа от себя. Черный плащ мелькает между деревьями и исчезает в тумане. Ноги у меня мгновенно становятся как ватные.

— Ты видела? — спрашиваю я дрожащим голосом.

— Видела что?

— Вон там. Пробежал кто-то в черном плаще.

— Нет. Это просто туман. Из-за него тебе показалось.

Но я знаю, что мне ничего не показалось. Я это видела. Кто-то ждал там, наблюдая за нами.

— Холодно очень, — говорит Энн. — Давай побыстрее пойдем, а?

Она прибавляет шагу, обогнав меня, и туман поглощает ее фигуру, оставив лишь размытое синее пятно, тень девушки, быстро превращающуюся в ничто.