Мэй как-то забыла о том, что Ярмарку Гоблинов всякий раз устраивают в другом месте. Вообще идея казалась разумной, учитывая секретность мероприятия, но образ леса с фонариками-светлячками застрял у нее в голове и не желал уходить. Она вообразила, что все будет более или менее аналогично.

Во время часовой поездки в Корнуолл Алан рассказал ей, что нынешнюю Ярмарку организовали на территории замка Тинтагель.

— Он, часом, не похож на замок Крэнмор? — спросила Мэй, вспоминая заросший травой бугор рядом с лесом, где проводилась предыдущая Ярмарка. От замка у него осталось одно название.

— Нет, этот вполне сохранился, — ответил Алан. — Местами.

— Ах, местами?

— Ну, большая его часть рухнула в море, — пояснил он. — А в остальном вполне впечатляет.

Мэй рассмеялась, и Алан — вместе с ней, сверкнув зубами в темноте. Выглядел он счастливым; уныние и тоска, которые Мэй прочла у него на лице в кухонном полумраке, изгладились. Впрочем, Алану так мало надо было для счастья… он привык довольствоваться крохами.

Мэй ужасно жалела его за это, но понять не могла: ее вполне устраивали большие запросы.

— Значит, случись гроза, нас всех может сдуть в море вместе с остатками замка? — задорно спросила она и умолкла, кляня собственную глупость: оба тут же подумали о Нике.

— Сейчас только начало июня, — сказал после паузы Алан. Улыбался он меньше, но усиленно держал беззаботный тон. — Грозы не ожидаются.

Мэй перевела взгляд от его увядшей улыбки на ночную дорогу, где в свете фар разгоралась и ныряла в темноту полоса асфальта.

— Джеральд что-то говорил про бурю в Дареме.

Это ведь… разве не там жила твоя семья?

Она имела в виду родню Алана — тетю, сестру давно умершей матери и ее детей. Ту, которой Алан тайком писал. Ник не знал о существовании этой семьи, считал Оливию их с Аланом общей матерью, а его — братом.

Откровение о том, что они даже не родственники, Ник воспринял хуже некуда.

— Ага, — сипло, совсем как Ник, проронил Алан.

— А та гроза, которую я слышала, когда позвонила тебе, — опасливо продолжила Мэй, — она из-за…

— Это я виноват.

Она посмотрела на Алана. Тот сидел, стиснув зубы.

— Не надо было туда ездить. — Он мельком нежно взглянул на нее, словно прикоснулся или хотел прикоснуться. — Надо было остаться в Эксетере вместе с вами.

— Мы рады, что ты вернулся, — сказала Мэй, ничуть не кривя душой, и добавила, меняя тему: — Значит, это то самое место, где зачали короля Артура?

Алан, насколько она знала, должен был обрадоваться разговору об истории и легендах.

— Хотя вряд ли это касалось кого-то, кроме королевы-матери.

— А как насчет короля-отца? — спросил Алан.

Мэй махнула рукой — это, мол, мелочи, и он засмеялся.

— Возможно, ничего вообще не было. Или было, но не здесь.

— Кто его знает, — сказал Алан и тут же оживился. — В тысяча девятьсот девяносто восьмом здесь при раскопках нашли надгробный камень со словом «Артугну», что предположительно означало «потомок Артура». Любопытно, как людям хочется подкрепить свою веру, ведь у слов уйма толкований.

— Было бы веселее, найди они могилу друидессы, — заметила Мэй.

Она в свое время читала Марион Зиммер Брэдли, а Алан — Мэлори, так что они могли обсуждать артуриану часами. Однако у поворота на Боскасл Алан прервал мини-лекцию о Британии седьмого века — свериться с указателем. Когда он съехал на узкую проселочную дорогу, которая терялась в кромешной темноте почти перед самым капотом, Мэй сжала кулаки, надеясь, что Алан не ошибся и ожидание будет недолгим. Потом он припарковался где-то на склоне, совершенно для того не приспособленном. Они вышли из машины, перебрались по перешейку, соединяющему остров Тинтагеля с большой землей, и устремились вверх по лестнице, пока не увидели открытые ворота.

— Как я понимаю, здесь висел замок.

— Вот именно, — ответил Алан с неожиданно злорадной улыбкой, — висел.

Он галантно повел рукой, приглашая Мэй войти. Она тряхнула головой и пошла первой. За воротами высилась гора, неряшливая груда каменных плит — словно ребенок-великан пытался строить башню. Только эта башня была природной насыпью, и им предстояло по ней забраться. Мэй пробежалась взглядом по выщербленному скальному хребту, похожему на черную корону под сумеречным небом.

Она открыла рот — сказать, что не в ладах с физкультурой, но тут вспомнила про ногу Алана и замолкла. Вдоль хребта вилась деревянная лестница, и Мэй начала подъем.

В клубах и на вечеринках она могла отплясывать до пяти утра, даже если их класс утром участвовал в эстафете. Значит, и лестницу одолею, думала Мэй. Вот только танцы были в удовольствие, от них спирало дыхание и колотилось сердце, а тяжесть ног не ощущалась. Все мысли были о том, как правильно двигаться.

Теперь Мэй переступала, словно ворочая гири, да еще каждый шаг отдавался жаркой болью в мышцах. Сзади слышалось дыхание Алана. Он пыхтел меньше ее, но через шаг втягивал воздух сквозь зубы, чтобы запереть рвущийся из груди стон.

Алан не любил, когда его спрашивали о самочувствии.

— Я тут поразмыслила о значимости легенд Артурианского цикла и мест, с ним связанных, — объявила Мэй ночному ветру, — и пришла к заключению: а ну их нафиг.

Алан с усилием рассмеялся — вышло более похоже на всхлип. Мэй готова была поспорить, что Ник не знал, где, а главное, на какой высоте в этом месяце устраивали Ярмарку.

Они прошли только половину подъема. Надо было предложить Алану повернуть назад и уехать, сказать, что дело того не стоит. Вот только он отказался бы, да к тому же… как Мэй ни было больно за Алана, для которого каждый шаг оборачивался пыткой, ее отчаянно, непреодолимо тянуло на Ярмарку.

Лестница огибала скалу, они лезли вверх, скрипя туфлями по грязным вытертым ступеням. Ветер взъерошил Мэй волосы и хлестал ими по лицу. От усталости она не видела ничего, кроме собственных еле шагающих ног, когда из темноты возникла дверь — скругленная, как в часовне, только грубая, некрашеная и призрачно-серая в свете луны.

Мэй уперлась в нее ладонью. На ощупь дерево было прохладным и гладким, как жемчужина, — видно, его долгие годы шлифовали морские ветры. Дверь от толчка распахнулась, и глазам путников предстал сказочный замок.

Казалось, кто-то посеял там звезды. Сам замок представлял собой руины: среди дикой травы и камней то тут, то там проглядывал островками плитчатый пол, зато на нем и на земле повсюду гнездились огоньки, оживляя землю, скалы, стены, свисая с щербатых бойниц.

Фонарей было так много, что они обволакивали сияющей завесой все вокруг, погружали развалины в призрачную дымку. Мэй, не чуя ног, брела сквозь Тинтагель по омытым светом камням.

Подобно фонарикам, замок усеивали прилавки. Они кучковались то тут, то там, словно грибы или птицы на ночлеге. Один киоск с ветряными колокольчиками приютился на полуразрушенной стене, так что посетителям приходилось карабкаться к нему по каменной осыпи. Еще несколько прилавков расположились в травянистых ложбинах между камнями и в углах замка. Какая-то женщина превратила в прилавок саму полуразрушенную стену, расположив яркие склянки среди торчащих, как зубы, камней.

И между этими осколками прошлого, озаренными магическим светом, сновал люд Ярмарки Гоблинов. Был там человек, который по соседству с ветряными колокольцами развешивал кинжалы, и они тоже позвякивали на ветру — грозная, прекрасная музыка. Рядом мальчишка лет двенадцати что-то помешивал в котле, так что над варевом повисло густое пахучее облако. Перед ним, на прилавке, ждала шеренга берестяных кубков.

Другой мальчуган, совсем кроха, забрел Мэй под ноги.

— Ого, — вырвалось у нее. Она ничего не имела против малышей, но лично ни с одним из них знакома не была и воспитанием детей не интересовалась.

Голубоглазое дитя с золотыми кудряшками (судя по прилипшим к губам травинкам, оно только что подкрепилось подножным кормом) вновь атаковало ее колено — видимо, рассчитывая напором устранить преграду, — и очень удивилось, получив легкий ответный толчок.

— Это Тоби, — произнес Алан у Мэй над ухом — она аж вздрогнула, почти забыв, что он шел сзади. — Младший в семействе Дэвисов. И жуткий спиногрыз.

Каждое слово было сказано таким умилительно-ласковым тоном, что Мэй невольно обернулась, а Тоби засмеялся. Алан смотрел не на нее, а на ребенка, и от улыбки его узкое лицо озарялось, как развалины Тинтагеля.

— Вечно сбежит из манежа, а сестра потом с ума сходи… Верно, чертенок?

Тоби просиял широкой, чуть сумасшедшей, как у всех детей, улыбкой и призывно поднял ручонки. Алан тут же подхватил его, и мальчик прильнул к нему — голова под головой, угнездившись на сгибе локтя.

— Ух! Вижу, ты любишь детей, — произнесла Мэй, которую приятно озадачила эта картина. Алан с ребенком на руках вызывал не меньшее восхищение, чем целая корзинка котят в чепчиках, да и Тоби вел себя смирно. Мэй поймала себя на мысли, что малыши — это не так уж плохо. Наверное, поэтому — догадалась она — женщины охотнее выходят за тех, кто ладит с детьми: они будут не прочь завести своих.

— М-м? — переспросил, разомлев, Алан. — Ну да, они ничего.

Через миг Тоби заизвивался. Алану пришлось припасть на одну ногу, чтобы ссадить ребенка и сесть рядом, держа его под мышкой. Тот потянулся к чему-то блестящему у Алана в рукаве. Алан вытащил нож и щелкнул пружиной — освободить лезвие. Потом зажал острие между пальцами — подальше от цепких ручонок — и стал вертеть рукояткой, которая тут же засверкала в магическом свете.

— Опа! — Алан втянул лезвие и улыбнулся, а малыш засмеялся в ответ — то ли нож его развеселил, то ли улыбка. — Ник тоже когда-то таким был, — добавил он и погладил мальчика по волосам.

Мэй присмотрелась к его детской мордашке — огни Ярмарки плясали на золотых кудрях, отчего те туманно сияли, словно нимб. Трудно было вообразить Ника похожим на этого ангелочка.

— Таким — в смысле, милашкой? — неуверенно спросила Мэй. Она подумала, что Алан обидится, но он только рассмеялся.

— Нет. Зато он был моим.

Тоби рывком устремился к ножу. Алан его удержал.

— Ну уж нет, у меня не порежешься, — известил он, спрятал нож в карман и развернул малыша лицом к себе. Тоби важно на него посмотрел, а через миг в пухлых пальчиках оказалась линза Алановых очков. — Кстати о родственниках: пора вернуть тебя семейству. Пошли, карапуз.

Он снова встал с малышом на руках, взявшись за край стены для опоры. Его глаза обратились к Мэй.

— Хочешь танцы посмотреть? — спросил он с озорной улыбочкой, которая предназначалась ей одной. — Я догоню.

— Ну-у… — протянула Мэй — слишком уж бестактно было бы признаться, что она готова бежать туда со всех ног.

Улыбка Алана стала издевательски-многозначительной.

— Повеселись там, — напутствовал он и заковылял прочь, на ходу дискутируя с Тоби по поводу принадлежности очков. Мэй улыбнулась ему вслед, после чего отправилась по величественным развалинам к той части замка, которую вымостили для туристов — брусчатка была гладкой и на современный лад ровной, как дорога из кирпича. Даже ее серебрил чудесный свет ярмарочных огней, так что она казалась дорожкой лунного света на воде. И вела она к волшебству.

Мэй знала, куда идти. Пение манило ее сквозь шум моря. Она пошла на зов музыки и очутилась там, где развалины замка почти надвое делила расщелина, промытая рекой — ее воды срывались с обрыва в море, где с пеной разбивались о прибрежные скалы.

Поперек расщелины был протянут мостик, который тоже сверкал от фонариков, как паутинка на рассвете. Казалось, он может лопнуть в любую секунду.

На этой ниточке через пропасть кружились четыре пары.

* * *

Ту девушку Мэй увидела сразу. Син, конечно, снова заводила в танце. В прошлый раз, с венком из алых цветов на голове, она казалась ярким лесным духом, а сейчас словно родилась из морской пены. На ней было белое платье — такое легкое, что ночной ветер пускал по нему рябь и заставлял облегать тело, и такое тонкое, что сквозь ткань почти проглядывала смуглая кожа. В волосах искрились серебряные ленточки, а подол юбки, изрезанный на тонкую бахрому, разлетался и льнул к ногам.

Она порхала легко, как пушинка, и держала идеальное равновесие даже на шатком мостике через воду, хотя канаты вздрагивали при каждом касании ее ног. Танцоры-юноши были в черном, словно тени ярко одетых партнерш, но никто не вызывал того восхищения, как Ник месяцем раньше.

Девушки в красном, желтом и голубом тоже казались тусклыми тенями рядом с яркой Син.

Над головой у Мэй качались фонарики. Она подняла глаза — блеснула сталью проволока, на которой они держались, — и посмотрела вниз, вдоль оголенных светом скал обрыва. Они были неровные, ребристые, жуткие на вид и тянулись чуть ли не милю. У Мэй, несмотря на радостное волнение, засосало под ложечкой.

В свете Ярмарки море приобрело необычайный, прозрачно-бирюзовый оттенок. «Наверное, здесь какая-то особая магия», — подумала Мэй.

По обе стороны пропасти стояли и пели люди. Их голоса то взмывали вверх вместе с девушкой в белом, которая порхала легко, как цветок, и приземлялась на тот же трос подобно акробату. Зрители горячо шептались на фоне ледяного шума волн. Девушка застыла на месте, но представление не потеряло зрелищности: ее темные волосы с серебряными ленточками струились на ветру, словно флаг тени и света. Затем она опустила руки, которые до того держала над головой триумфальной аркой, и, заканчивая выступление, попросту ушла по канату легче, чем по улице. Прыжок — и танцовщица очутилась на краю пропасти лицом к Мэй.

— О, это ты, — сказала Син с Ярмарки Гоблинов, сверкнув темными глазами и белозубой улыбкой. Она была ослепительна. Мэй оглянулась посмотреть, кому предназначалось приветствие, и не увидела ничего, кроме руин да ночного моря.

— Ага, — выдохнула она, не веря своим ушам. — Это я.

Внимание Син было как луч прожектора. Она улыбалась, и целый мир делался ярче, насыщеннее, словно намекал на скорую метаморфозу.

— Я надеялась тебя снова встретить.