Шепотки, завистливость и другие культурные начинания

Герцогиня в конце концов все-таки прочла стихи, которые ей оставил Онгора. Томик был тоненький, и читала она недолго. Привкус легкости в них против воли привел ей на память по контрасту любовь ее мужа к эпическим и военным поэмам, многие из которых он знал наизусть. Он даже декламировал ей непристойные лагерные песни своих солдат, не щадя ее утонченности, следя, как она вздрагивает от неприличных слов и выражений. Он пел и декламировал их так, чтобы она могла без труда понять их смысл. Почему, спросила она как-то, они так омерзительно грязны? «Если бы тебе пришлось маршировать всю ночь под дождем и на пустой желудок, – ответил он ей, – ты скоро начала бы находить облегчение, понося в песне волосатые задницы своих врагов». Но частица тревоги в ней осталась. Эффективность непристойных стихов как выход для чувств – да, бесспорно. Для мужчин, да. Их более грубые чувства и эмоции требуют обуздания. Пороховая бочка, да, бесспорно. Ее пугала злобность, а не грубость. Некоторые изобретательные описания даже смешили ее. Но их эстетичность? Использование слов для атаки? Так уж ли это необходимо? Муж заметил ее тревогу. «Ты храбра, – сказал он тогда, – и потому мне нравится испытывать тебя беспощадными жестокостями моей профессии».

«Да, – сказала она тогда, – но каким образом можешь ты говорить этими словами со своими солдатами и разделять с ними их чувства, если их вообще можно назвать чувствами, и при этом не свести себя на уровень животного?»

«Я обитаю в двух мирах, – сказал он, – и потому наша любовь обретает особую пикантность. Я приношу рассказы о моих приключениях, о пережитом мною, и всякий раз будто снова завоевываю тебя».

«Но ты не ответил на мой вопрос», – сказала она решительно.

«Я собирался продолжить, – сказал он, – рассказывая обо всем этом здесь, с тобой, в этом чудесном доме, когда меня слушает, свидетель Небо, воплощение красоты, словно рассказываешь о приключениях другого человека. – Он помолчал. – По окончании кампании мои солдаты возвращаются к условиям не менее тяжелым. Они не любят своих жен, а те не любят их. Они не любят своей профессии. Они бедны. И все же порой, копая ров для своих убитых товарищей, они разражаются песней такого непристойного юмора (а я избавил тебя от наиболее откровенных), что я не променял бы их песню на обед с императором».

И теперь я забрела в это прошлое, подумала она, а томик Онгоры лежал в небрежении у нее на коленях. Ей вспомнились некоторые фразы. Прекрасные, изящные, умело построенные, уместные и… Отдельные стихотворения он посвятил ей, остальная часть томика принадлежала императору. Так почему же, подумала она, я вспоминаю вульгарные куплеты, которые напевал мой муж? Потому что я предпочитаю их?

Она вздохнула и наклонилась вперед, будто исправление позы могло упорядочить ее мысли.

Она чувствовала себя каким-то образом обязанной Онгоре за его подношение. И то, что она так долго мешкала с изъявлением признательности, указывало, насколько ей не хотелось исполнить свой долг. Другое дело – ее спор с Онгорой. Его обдумыванием и исполнением она займется в положенное время. Но подношение стихов, упоминание императора, ее забот об Академии – все это в данную минуту ее тяготило. Деятельность Академии можно прервать на пыльные месяцы переезда придворных из Мадрида в новую столицу. Но ведь уже наступает лето, и наезда гостей не избежать. И, как намекнул Дениа, деятельность Академии приобретет большое значение для нового двора – мысль, отнюдь ее не прельщавшая. Ну и конечно, новый император в легком приступе любопытства может счесть необходимым посетить ее. И тогда, упаси Господи, ей придется накрасить Кару, как себя, обучить ее нескольким почтительным фразам и оставить раскланиваться с гостями, пока сама она будет укрываться у себя в спальне, а если тяжесть на ее сердце станет непереносимой, она, пожалуй, зарядит один из пистолетов мужа и покажет новому императору, как быстро из него изрыгается смерть. Судя по слухам, новый император вряд ли поймет, что он уже мертв. Но пока остается надежда, что он не приедет.

Однако это вовсе не означает пренебрежение деятельностью Академии. Публичное чтение стихов Онгоры вознаградит его и сплотит Академию. Утвердившиеся в ней литераторы от души ненавидят новопришельца Онгору. Ничего удивительного. Почти обряд инициации. Быть может, это сократит памфлетные ядовитости, которые так быстро множатся? К счастью, такого рода стычек соперников у нее в доме не бывало. Их шпаги и оскорбления сверкали на площади, а в ее доме они появлялись, сияя самыми лучшими своими улыбками и белизной воротников. Они знали, что ничего подобного она не потерпит и часто выговаривает некоторым за их «дело чести, которое не более чем завистливость, их распаленные споры, которые не доказывают ничего, кроме дурных манер». А потому – чтение стихов Онгоры, на которое будут приглашены все. Надо заняться этим немедленно. Она составит список гостей и напишет приглашения собственноручно.

Позднее, когда список разросся, она подивилась тому, как ее ум мог остановить выбор на действии, которое ее сердце поддержать не могло.