Чудесные сапожки из Мадрида

На стук в дверь накануне Роблс не отозвался: пьяницы, подумал он, которые не помнят, как добраться до дома и постели. Его дни в Мадриде оказались плодотворными. Он разделил радостную новость с родными, выбрал дом для покупки и все время чувствовал, как между ним и его женой растет и усиливается особая благодатная связь. Там у нее не было никого и ничего, кроме него. Полная зависимость, которая странно его трогала. Его планы на их возвращение были просты: продать печатню и уехать в Мадрид. И больше никаких сумасшедших памфлетистов или вихрей слов и краски, которые оглушали его истомленную способность чувствовать. Записка герцогине с благодарностью за пользование его услугами. И какое-нибудь разрешение отношений с Сервантесом и Педро. Хотя вот об этом думать было нелегко. Тут его чувства пошли немножко на убыль. Он уже не был уверен, кто у кого в долгу. Но теперь, по завершении их поездки, в безопасности своей постели, он согрелся чистой чувственной доверчивостью своей спящей жены, и ему приснилась дочка, крутые кудряшки…

На следующее утро он встал и приготовился идти в церковь. Это подразумевало одеться во что-нибудь чинное. Хорошее белье, трость, подобающая богатому ремесленнику. Его жене нездоровилось, и она осталась лежать в постели. Он спустился в печатню, чтобы выполнить кое-какую работу, и тут зазвонили колокола собора, возвещая свой призыв к молитве.

Встревоженный звуками, раздавшимися подозрительно близко от двери печатни, Роблс пошел узнать их причину. Он открыл входную дверь и обнаружил Педро, бодро улыбающегося в борьбе с козлом, который пятился, стараясь сбросить веревку с шеи.

– Педро! – сказал Роблс с раздражением. – Сегодня же воскресенье.

– Лучший день недели, – сказал Педро, а козел его боднул, – чтобы славить Бога, творить добрые дела, а также для чудес.

– Да, ты поистине должен быть уверен в моей дружбе, – сказал Роблс, – чтобы являться незваным в святой день с целым двором бесполезных вещей (он кивнул на обменные предметы, которые Педро разложил на булыжнике), с этой скотиной (кивок в сторону козла) и его отметинами у моего порога.

Он подразумевал твердые катышки и неповторимый смрадный запах.

– Я уверен в двух вещах, – сказал Педро и тряхнул козла, чтобы он угомонился. – Во-первых, что это удачное разрешение нашей деловой сделки. И во-вторых, что сам Бог ради твоего праведного характера очистит для тебя твое крыльцо.

Роблса это расстроило: ему почудилось, что шутливая лесть Педро принижает Бога.

– Прекрати эту бесполезную болтовню! – приказал он. – Уходи и забери с собой свой рынок. – Роблс повернулся, чтобы войти в печатню, но еще одна язвящая мысль удержала его. – Или ты не помнишь притчу о меняльщиках в храме?

– А как же! Любимейшая моя притча, и я много раз использовал ее в переговорах с моими кредиторами, – сказал Педро, а козел с упрямой хитростью зашел ему за спину. – Ну а о том, чтобы унести эти вещи, в нашем деловом соглашении об этом ни слова нет. Они твои, так, будто пустили тут корни. – Козел боднул его под колени. – За исключением этого козла, который жаждет заполучить тебя в друзья.

Роблс замер.

– Деловое соглашение? – Он просверлил Педро взглядом. – Какое еще деловое соглашение?

– Эти вещи относятся к устному контракту, согласно которому они пойдут в обмен, – вежливо сказал Педро, пока козел долбал его ноги, – за напечатание книги нашего друга.

Он еле успел договорить, как Роблс, теперь уже выведенный из себя, перебил его:

– Чушь! Никакого соглашения мы не заключали. – Он махнул на Педро рукой. – Уходи! Сегодня воскресенье. Убирайся с моего крыльца и попробуй стать добрым христианином.

Была ли причина в беспощадных атаках козла, либо в бешеном негодовании Роблса, либо в их сочетании, но в следующий момент и еще на несколько часов Педро осенило вдохновение. Он поглядел на Роблса и сказал с наилучшей своей искренностью:

– Напечатание книги будет самым христианским поступком из всех, какие ты совершишь во все твои воскресенья.

Роблс негодующе покачал головой.

– Прочь с крыльца и забери с собой весь хлам.

Педро сказал:

– Как ты можешь называть этого козла хламом? Или эти несравненные кружева, или эти колбаски…

Роблс перебил:

– Козел у меня есть, кружева вышли из моды, в кладовой висят колбаски…

– И сапожки? – быстро сказал Педро.

Наступила пауза.

– Ну? – сказал Роблс, слегка заинтересовавшись.

Педро ободряюще кивнул, подстегивая его память.

– Про пару сапожек что-то такое говорилось, – сказал Роблс и поглядел на Педро с задумчивостью. Бесспорно, беременность жены пьянила его сильнее, чем любой самый крепкий напиток из бутылки. Но благоразумие требовало осторожности. Пара новых сапожек укрепит ее новую теплоту. Более того, недавно она сказала, что новые сапожки пришлись бы очень кстати, потому что она могла бы смотреть на них всякий раз, когда ее потянет заплакать. Он кашлянул. – И эти сапожки, если я верно помню наш разговор, самые лучшие в Испании?

Педро, вытаращив глаза на такой симптом его интереса, кивнул.

– Из наилучшей кожи и сшиты в Мадриде?

Педро кивнул.

– Так где они? – спросил Роблс.

Педро выпучил глаза и сказал:

– Мне принести их сюда – значило бы обанкротиться! – Он отразил атаку козла. – Считаю, что всего этого более чем достаточно и без пары сапожек.

– Я возьму все это, – сказал Роблс неумолимо, – и сапожки.

Педро посмотрел на Роблса и понял, что никакие уговоры не помогут.

– Без вопросов, – сказал он, отчаянно напрягая мысли. – Подожди здесь. Я схожу за сапожками. – И он быстро убежал по улице.

Козел, обретя свободу, немедленно наклонил рога и проскочил в дверь печатни. Роблс в раздражении закричал:

– Ждать я буду час, не больше.

Услышав это напутствие Роблса, Педро припустил еще быстрее туда, где надеялся найти решение своей дилеммы, – к собору.

Тем временем козел в печатне создал для Раблса отвлекающие трудности. Он был мастером уверток. Роблс было подумал, не запереть ли его там, но животное уже обрело вкус к пергаменту.

* * *

Санта-Мария-ла-Антигуа была собором лишь наполовину, поскольку еще строилась. Однако каждое воскресенье и по другим религиозным поводам туда влекло всех и каждого. Озарение, снизошедшее на Педро, сводилось именно к этому: на мессе будет присутствовать весь город. Он пробегал мимо своих соседей и деловых партнеров, которые весело его окликали и начинали гадать, почему он не остановился обсудить выгодный обмен.

На бегу он отчаянно старался думать. Озарение – одно, думал он, а осуществление – совсем другое. В голове у него кишели «если». Озарением было воспоминание о том, как герцогиня вышла из кареты перед домом Сервантеса. Разве чуть приподнятые юбки не открыли его взгляду прекраснейшие и крайне дорогие на вид сапожки? ЕСЛИ это воспоминание было истинным (а на эту карту он поставил все), и ЕСЛИ герцогиня сейчас в соборе, и ЕСЛИ она расстанется со своими сапожками, и ЕСЛИ Роблс возьмет их для своей жены, то книга будет напечатана. Таковы «если», пропыхтел он про себя. И вот собор, и вот я взбегаю по его ступенькам. Если я переживу этот день, то слягу на неделю.

Ступеньки заполняла толпа, а соборную площадь заполняли кареты и лошади. Внутри месса уже началась, однако, хотя прихожане хранили торжественную серьезность, а дальний пышный блеск алтаря окружал большой благоговейно внимающий полукруг, гул разговоров был громче пения. Педро обегал галантных кавалеров, которые вздымали шпаги и шипели на мелюзгу клира. Он рискнул предположить, что у герцогини должна быть собственная ложа ближе к алтарю. Она, конечно, набожна, решил он и ускользнул от соседа, который нуждался в деловом совете.

Герцогиня была набожна, но не в том смысле, какой имел в виду Педро. Бог нации – тот, которому она каждый день творила крестные знамения, – превратился в далекое воплощение свирепых законов. Бог войн, сражений, утрат и жестоких ироний. Она отступила к собственным мощным доказательствам божественности. Их она находила в книгах античных философов, в греческих статуях, созданных несравненными тактиками мрамора. Или в колышущейся листве сада, в размеренной самодостаточности некоторых деревьев. В нежных изгибах розы.

Но в душном мраке собора что-то было – в клубах приторности ладана и в плотном, животном теснении прихожан. Любопытство. Их набожность, думала она, это любопытство ребенка с помощью пяти своих чувств. Неудивительно, что их Бог преобразился в армии копейщиков, превращал пространства суши в порабощенные территории, скашивал леса в корабли, претворял знание в закон, а закон – в книги. Славнейшие свои победы ее муж одерживал в Нидерландах, в крае, слагавшемся из добытых комьев земли, отвоеванной его жителями у океана. Как выглядит их Бог? Без сомнения, как серьезный трезвый инженер.

Последняя ее мысль на эту тему. Началась главная часть мессы, и в соборе мало-помалу воцарялась тишина. Даже для грубой черни это был пик дневного развлечения. Прогремел колокол, возвещая о таинстве причастия, единственным звуком в соборе стал голос священника, произносящего нараспев молитвы. Свечи у алтаря и в боковых приделах сливались в туман неподвижного огня.

Эту минуту общей сосредоточенности прервал напряженный шепот:

– Ваше высочество!

В ее ложу щурился Педро.

Захваченная врасплох, она подняла голову. Он торопливо вошел в ложу, встал рядом с ней на колени, перекрестился, что было излишним, так как о Боге он и не думал. А если он пытался придать себе надлежащий вид, то опоздал, так как уже привлек внимание большинства прихожан.

– Вашему высочеству выпала великая удача, – торопливо зашептал он. – Нынче вы можете совершить подвиг доброты, который люди никогда не забудут!

– Это Педро? – донесся голос от алтаря.

Педро стремительно поднялся на ноги.

– Чтоб мне! Это же Бог призывает меня! – Он помахал алтарю, а затем подмигнул прихожанам вокруг.

Герцогиня про себя улыбнулась.

– Педро! – сказал голос. – Прекрати свои штучки! Если ты пришел сюда ради каких-то дел, а не молитвы, то изволь выйти вон!

К нему с дубинками приближались три стражника.

– Бог милосерден, – сказал Педро примирительно и очень громко, – и ему следует повиноваться. Но необходимо поведать вам, что я веду переговоры касательно святого предприятия с ее высочеством герцогиней.

– Педро! – сурово сказал голос. – Если ты не удалишься, Я прикажу тебя вывести!

Герцогиня встала и обратилась к стражникам:

– Это будет излишним, мы удалимся вместе.

Вызванный этой фразой общий вздох изумления эхом прокатился под сводами собора. Герцогиня подобрала юбки, вручила Каре свой молитвенник и вышла из двери ложи. Вместе они прошли через расступающуюся толпу, и, едва они оказались у дверей, у них за спиной возобновилась месса.

– Помоги мне Небо, – сказал Педро, прежде чем герцогиня успела произнести хоть слово, – но ведь ваше высочество обуты в модные сапожки из Мадрида? – Он закрыл глаза, готовясь услышать ответ.

Герцогиня внимательно на него посмотрела и увидела испарину спешки, озабоченность, его гнетущую. И поняла, что он возложил на себя какую-то миссию.

– Я вышла сюда с вами, – сказала она, – чтобы спасти вас. Вы рискуете отлучением.

– До этого, – сказал Педро, – не дойдет, пока я снабжаю священника мясом на обед и бутылками какого-нибудь южного вина. – Тут, рискуя куда большим, чем отлучение, он взял ее за запястье и сказал: – А теперь, ибо ваше высочество столь же добры, сколь красивы, и поскольку вы недавно изготовили добрый омлет из всех разбитых с Сервантесом яиц, то есть вы его патронесса, значит, вы должны поскорее помочь мне, а объяснения выслушать потом.

Она выслушала, как эксперт, и сочла его лесть простой и здоровой.

– Вы проницательны, если полагаетесь на мою доброту. Но я заплатила более чем достаточную сумму за напечатание книги Сервантеса.

– Только сапожки могут спасти нас, – сказал он поспешно. – Ваши сгодятся. Они мне необходимы. Если вы дадите их мне, я умчусь как молния, а затем вернусь с таким множеством объяснений, что они вас удовлетворят, и все они – чистая правда.

– Вы, видимо, умелый вор, – сказала она весело, – если прихватите мои сапожки посреди собора, да еще во время мессы!

У Педро не оставалось времени для шуток.

– Мы должны отправиться в вашей карете к Роблсу. Он ждет. – И помог ей побыстрее спуститься по ступенькам.

Карета Онгоры остановилась напротив собора таким образом, чтобы он мог наблюдать, как общество будет разъезжаться после окончания мессы. Входить в собор он не хотел. От ладана ему становилось дурно, да и избыток сплетен был бы ему ни к чему. Он лежал, развалившись, на сиденье кареты и полудремал, закрыв глаза, когда услышал настоятельный голос Педро. Прищурился в окошко и увидел, как герцогиню подсаживает в карету некто, настолько косорукий, что оставалось только удивляться, что она не наградила его оплеухой.

Внутри кареты герцогиня слушала объяснения Педро о том, что нашептали ему его инстинкты касательно ее обуви.

– Мое дело требует, чтобы я знал про ваши сапожки, – сказал Педро. – Я держу в голове список всех предметов в стране, которые могут найти спрос. Если я вижу что-то, что может пригодиться для одного из моих обменов, я говорю себе: «Педро, запомни этот предмет и иногда называй его вслух, и в один прекрасный день он окажется у тебя в руках». Но мы должны поспешить, ваша светлость, иначе этот упрямый осел Роблс запрет печатню, и все пропало!

Карета подъехала как раз, когда Роблс исторгал козла из входной двери. Жена Роблса проснулась, разбуженная шумом, оделась и только что спустилась в печатню. Едва Педро выбрался из кареты, как козел, вдохновившись видом своего исконного врага, немедленно атаковал. Роблс стратегично ему не воспрепятствовал, и пока Педро отвлекал козла, угощая его своей шляпой, Роблс приветствовал герцогиню и помог ей выйти из кареты.

В этот миг в дверях появилась жена Роблса, и женщины впервые увидели друг друга. Это был загадочный момент мгновенно возникшей симпатии, и позднее Роблс недоумевал, почему он раньше не подумал о них в одной гармоничной связи. Белокурое свечение кожи его жены, чувственная медовость ее лица. И ошеломляющий миг взгляда на герцогиню, ее нисхождение с вершины Олимпа, вестник-орел ее глаз. Богини, одна земная, другая надзвездная, подумал он.

Педро был много прозаичнее.

– Невозможно выбрать, кто красивше, – сказал он Роблсу, словно женщины были глухими детьми.

– Нас не выбирают, – строго сказала герцогиня. – Мы одаряем.

– Госпожа герцогиня одарит своими сапожками, – сказал Педро Роблсу. – Самая прекрасная пара отсюда и до Мадрида. – Он взглянул на герцогиню, не покажет ли она их. Роблс был более деликатен.

– Я верю ее слову, – сказал он. – Но это не дело для улицы. Прошу, ваша светлость, войдемте вместе.

– У меня есть новость, – сказала жена Роблса герцогине. – Безотлагательная.

Женщины под руку вошли в дом.

– Безотлагательная? Что это значит? – спросил Педро.

– Если ты так глуп, что сам не догадался, – сказал Роблс, – я тебе объяснять не собираюсь. – Он скинул плащ. – Моего подручного тут нет, так что придется обойтись твоей помощью. – Педро разинул рот от неожиданности. – Закрой-ка дверь на твоей роже, – сказал Роблс, – и помоги мне приготовить станок. А потом сможешь пойти сказать Сервантесу, что свершилось чудо и его книга напечатана.