Джеральд не сказал ни слова и ни разу не взглянул на меня, пока мы ехали домой. Его отец с видом вполне довольного собой человека смотрел в окно. В половине пятого мы наконец подъехали к дверям особняка, и я сразу отправилась в свою комнату принимать ванну. Несмотря на то, что я заставляла себя держаться как ни в чем не бывало, это давалось мне с большим трудом, и я была счастлива забраться в постель и отдохнуть полчасика, прежде чем вновь надевать платье.

Я лежала в пеньюаре на кровати и размышляла о том, что сэр Джон хочет обсудить с Себастьяном Райдером в половине десятого вечером, когда услыхала стук в дверь.

– Войдите! – крикнула я, думая, что это кто-нибудь из слуг или, может быть, сама Мэтти пришла спросить, как мне понравилась прогулка, но это оказалась Джейн.

Выражение лица у нее было такое, какого я никогда не видела. Она побледнела, видимо, в смятении чувств и вела себя, как никогда раньше.

– Можно мне поговорить с вами, Ханна? – спросила она. – Я всего на минутку.

Что ж, Джеральд, наверное, ей все рассказал, как я и ожидала. Он слишком молод и слишком чувствителен, чтобы держать подобные открытия при себе. Пришлось мне встать.

– Ну, конечно, мисс Джейн. Не хотите присесть?

– Нет. Нет, не надо. Я ненадолго. – Она смущенно замолчала и нахмурилась. – Просто я хотела сказать... Ну, Джеральд мне рассказал, что сегодня случилось. Папа был очень жесток с вами, и я ему об этом скажу. И еще я думаю, что мой братец Джеральд дурак, что так переживает. Наверно, это потому, что он влюблен в вас, это все видят. Все равно он дурак. Почему он не хочет понять, что у вас не было выбора? Он такой музыкальный и чувствительный, а я совсем не такая, и все же я могу хоть немножко представить, каково вам было, а он не может. Он очень вас ругает.

– Да, я знаю, мисс Джейн. И мне очень жаль. Он еще очень молод, так что все правильно. Ничего, все пройдет. Ваш отец настаивает, чтобы я осталась и все было по-прежнему.

– Ну и хорошо, – со своей обычной прямотой сказала Джейн. – Я только хотела... Мне очень жалко, Ханна, что с вами случилось так много плохого, и мне стыдно, что папа об этом рассказал. Хорошо, что Джеральд ничего не скрыл от меня.

– Спасибо, мисс Джейн. Меня только немножко беспокоит, что подумает Мэтти, когда узнает. Боюсь, она очень расстроится.

– Мэтти не узнает, – тряхнула головой Джейн. – Папа что-то замыслил, но он не захочет расстраивать Мэтти, и я не хочу, а Джеральд и вовсе не будет с ней об этом говорить.

– О, это прекрасно, мисс Джейн. И я рада, что вы не очень возмущены...

– О, я ужасно возмущена, но не вами, Ханна Мужчины иногда бывают настоящими животными, правда?

– Некоторые, к сожалению.

– Я была бы вам очень благодарна, если бы вы когда-нибудь... объяснили мне кое-что, чего я не знаю. Ненавижу, если я чего-то не знаю.

На секунду я потеряла дар речи.

– Ох, нет. Я понимаю, что вы чувствуете, но, мисс Джейн, не мне вам объяснять.

– Нет, вам, – непререкаемым тоном возразила она. – У меня нет матери. Мэтти не годится. Да знаю я, вы вся такая правильная и непременно захотите попросить разрешения у папа, так? Хорошо, я сама его спрошу.

В первый раз за все время Джейн по-дружески мне улыбнулась.

– Увидимся за обедом.

Она ушла, а я осталась, не зная, то ли мне радоваться, то ли огорчаться, то ли еще что-нибудь. Неожиданно я поняла, что больше всего боялась, как бы Мэтти не стала относиться ко мне хуже, но, слава Богу, ничего из случившегося сегодня не дойдет до ее ушей. Джейн дала мне слово, а на ее слово можно положиться.

Я надела свежее платье, причесалась и пошла к Мэтти, которая горела желанием узнать, как прошла прогулка. Я с удовольствием рассказывала ей о прибрежных красотах, ни словом не упомянув разыгравшуюся на корабле драму.

Ни в гостиной, ни в столовой Джеральд ни разу не поднял на меня глаза и ни разу не заговорил со мной. Мэтти даже испугалась.

– Господи, что это вы ковыряетесь в тарелке, мастер Джеральд? На вас не похоже. Вы случаем не заболели? У вас нет температуры? Только еще не хватало, чтобы вы простудились!

– Не надо, Мэтти, – совсем не так резко, как обычно, сказал Себастьян Райдер. – Если мальчик заболел, это скоро станет ясно, если нет – то нет. Чем ты сегодня занималась, Джейн?

– Думала, – ответила она. – Читала и думала. Сначала прочитала утренние газеты, потом посидела в библиотеке, а потом пошла в сад подумать.

– О чем?

– Где вам лучше строить новый завод, папа.

Себастьян Райдер улыбнулся.

– И где же?

– Пока не знаю. Надо принять во внимание возможные изменения. По-моему, лучше подождать и посмотреть, добьются либералы победы в следующем месяце или нет.

– Я тоже так думаю.

После обеда мы с Мэтти и Джейн сидели в гостиной, а Джеральд отправился в музыкальную комнату. Чуть погодя я поднялась наверх за книгой и, услышав, как он играет что-то бурное, подумала, не пойти ли мне к нему, как я делала всегда, но решила, что надо дать ему время самому побороть снедавшую его ярость.

За несколько минут до половины десятого мы услыхали дверной колокольчик. Джейн подняла голову от тетради, в которой что-то писала, и спросила:

– Господи, это еще кто?

– Наверно, сэр Джон Теннант, – сказала я. – Ваш папа назначил ему это время.

– Сэр Джон Теннант? – не поверила Джейн и оглянулась на Мэтти. – Очень странно.

– Нас это не касается, мисс Джейн, – постаралась урезонить ее Мэтти.

– Да-да-да-да. А почему бы мне не полюбопытствовать? Вы же сами знаете, как папа ненавидит этого человека, и сам же приглашает его сначала на прогулку по реке, а потом даже домой. Что-то он задумал. Он мне всегда обо всем рассказывает, а об этом ничего не сказал. – Джейн посмотрела на меня: – Ханна, вы ничего не знаете?

– Ничего, мисс Джейн.

– Ну, ладно.

И Джейн вернулась к своим делам.

Через четверть часа я извинилась и пошла спать, но, едва приблизилась к кабинету Себастьяна Райдера, как дверь распахнулась и из нее вышел сэр Джон Теннант, так сжимавший в руках палку, словно с трудом удерживался, чтобы не ударить кого-нибудь. Губы у него были крепко сжаты, глаза полыхали яростным огнем. Себастьян Райдер шел за ним следом со словами:

– Позвольте, сэр Джон, я сам провожу вас. Казалось, еще немного, и он рассмеется, но не потому, что увидел или услышал что-то смешное, а от невыразимого удовольствия. Сэр Джон, ничего ему не отвечая, шел к двери, но, увидав меня, замер на мгновение. Мне стало холодно под его ненавидящим взглядом. Однако через секунду он отвел глаза и продолжил путь.

В своей комнате я переоделась на ночь, расчесала волосы, завязала их ленточкой, почистила зубы. Я знала, что после такого дня мне будет трудно заснуть, поэтому я присела за журнальный столик почитать газету и учебник, чтобы приготовиться к завтрашним занятиям.

Вскоре я услышала шаги Мэтти и стук ее двери. Углубившись во французскую пьесу, которую я взяла посмотреть, не пригодится ли она для занятий, в «Le Misan trope» Мольера, я оторвалась от нее только в одиннадцать, положила книгу и направилась к кровати, на ходу снимая пеньюар. Я была спиной к двери, но услыхала, как она скрипнула. Мгновенно повернувшись, я с удивлением увидела Джеральда. Он был без галстука и сюртука. Закрыв за собой дверь, он стоял передо мной бледный, трясущийся и с широко открытыми глазами.

Мне пришлось вновь надеть пеньюар. Подумав, что он заболел, я направилась к нему.

– В чем дело, мастер Джеральд? Вы плохо себя чувствуете? Я позову Мэтти...

Я протянула руку, чтобы пощупать, не горячая ли у него голова, но он отпихнул мою руку и сделал несколько шагов от двери.

– Мастер Джеральд! – в изумлении прошептала я. – Ради всего святого, что вам здесь нужно? Вам не следовало приходить в эту комнату!

– Почему же? – У него срывался голос, и я поняла, что он еле сдерживает слезы. Когда он разжал кулак, на ладони у него я увидела золотой соверен. – Вы... вы делали это с мужчинами за деньги, ведь так? – Губы у него тряслись. – Ну а я чем хуже? – Он бросил соверен на кровать. – Этого хватит?

Я медленно завязала поясок на пеньюаре, раздумывая о том, как же я сглупила, не поняв все сразу. Он ведь был влюблен в меня, влюблен в девушку, которую идеализировал и которой поклонялся, так что после всего случившегося на корабле его наверняка переполняют горечь и гнев. Он, конечно же, вне себя от того, что узнал обо мне, но сюда его привели естественное любопытство и естественное желание восемнадцатилетнего юноши.

Как я могла этого не предвидеть, сердито спрашивала я себя. В Париже, особенно в каникулы, состоятельные господа обычно привозили в Колледж для юных девиц своих повзрослевших сыновей, чтобы посвятить их в тайны женщины. Как правило, эти мальчики хотели казаться невозмутимыми и искушенными, чтобы скрыть свой страх, и в конце концов мамзель Монтавон обнаружила, что среди этих клиентов особым спросом пользуется англичанка, которую прозвали «la professeuse». Я уже много месяцев жила в колледже и смирилась со своим безвыходным положением. Мне даже кажется, я жалела этих мальчиков, оставляемых мне мамзель Монтавон, и думала о них как о мальчиках, хотя годами была младше любого из них. Мне всегда удавалось успокоить их и помочь им, поэтому неудивительно, что посетители рекомендовали la professeuse друг другу в таких ситуациях.

Как бы то ни было, мне ничего не стоило превратить его ненависть во всепоглощающую страсть, да и его впечатлительность была мне на руку, только надо было вспомнить прошлый опыт. Однако, с другой стороны, я потеряла бы все, что у меня было, и проиграла бы в сражении, которое вела многие годы.

Собрав все силы для того, что мне предстояло сделать, я посмотрела сначала на соверен, потом на Джеральда и сощурилась, изображая гнев. Потом стремительно размахнулась и влепила ему оглушительную пощечину. Он выпучил глаза и открыл рот, не ожидая ничего подобного.

– Да как вы посмели! – возмущенно проговорила я. – Что я такого сделала, чтобы заслужить от вас подобное оскорбление? Да, мастер Джеральд, я жила в заведении Монтавон в Париже, но разве вам неизвестно, как все вышло? Вам известно, что у меня темное прошлое, даже очень темное прошлое, и хотя я в этом не виновата, я не могу забыть о нем. Вы бы предпочли, чтобы я бросилась в реку? Вы бы предпочли, чтобы я умерла? Так, да?

– Нет... Я... Нет...

Он был в смятении, но я не дала ему времени опомниться.

– Вы все слышали, – продолжала я тем же возмущенным тоном, – и все же вы осуждаете меня. Ваша сестра Джейн знает лишь то, что вы ей сами рассказали, и все-таки она пришла выразить мне сочувствие, а вы... вы жестоко оскорбляете меня. Или вы в самом деле добивались того, о чем сказали? Может быть, вы не лучше того господина, который обесчестил меня? Вы вправду предложили мне денег, чтобы я легла с вами, мастер Джеральд? О, как вам не стыдно!

Он не шевелился, не сводил с меня глаз, не переставал сжимать руками голову и лишь двигал губами, видимо, желая что-то сказать. На его бледной щеке ярко горел отпечаток моей руки. В конце концов он обрел голос, но заговорил так тихо, что я его едва слышала.

– Я виноват... простите меня, Ханна... я сошел с ума... наверно, сошел с ума... О Боже!.. Какой же я дурак!

Я позволила себе смягчиться и ласково произнесла:

– Мастер Джеральд, у вас был тяжелый день, поэтому нам лучше забыть о том, что сейчас случилось. – Я взяла соверен и вложила его ему в руку. – Давайте совсем забудем, что вы приходили ко мне в комнату?

– О да, Ханна, пожалуйста, забудьте. – Он весь дрожал. – Я не знаю, как... Я хочу сказать... Это так ужасно..

– Все забыто, – настойчиво повторила я и повернулась к двери. – А в ответ постарайтесь думать обо мне так, как вы думали до сегодняшнего дня.

– О да, Ханна. Я совсем не то хотел сказать, когда сказал, что ненавижу вас...

Приложив палец к губам, я остановила готовый пролиться на меня поток слов и открыла дверь, говоря шепотом:

– Мы оба все забудем и больше никогда не будем об этом вспоминать. Спокойной ночи, мастер Джеральд. Пожалуйста, постарайтесь успокоиться.

Он вздрогнул, неожиданно осознав, что его могут увидеть родные или слуги возле моей двери, и на цыпочках пошел прочь, не переставая, впрочем, беззвучно молить меня о прощении. Закрыв дверь, я прислонилась к ней и вздохнула с облегчением.

Честно говоря, мне казалось, что я вовсе не усну ночью, а на самом деле я спала, как младенец. На другой день Джеральд, хотя и казался как будто несколько пришибленным, однако вел себя как обычно. Через три-четыре дня тем не менее мне пришлось убедиться, что его любовь ко мне чуть ли не усилилась, ибо он увидел во мне героиню, сумевшую вытерпеть жизнь в колледже.

Не прошло и недели, как заехал мистер Дойл и оставил свою визитную карточку. Мэтти пригласила его на чай, и мы – Джейн, Джеральд, Мэтти и я, в отсутствие мистера Райдера, мило поболтали с ним около часа в гостиной. Перед уходом Эндрю Дойл пригласил нас на выставку мексиканской живописи, которая открылась в одной из лондонских галерей, и мы с удовольствием приняли его приглашение, назначив один из дней на следующей неделе.

После ухода гостя, когда мы с Джейн сидели одни в комнате для шитья, она задумчиво спросила:

– Ханна, вы заметили, как мистер Дойл смотрит на вас?

Я удивилась и покачала головой:

– Нет, я не заметила ничего особенного.

– Наверно, потому что так он смотрит на вас, когда вы не видите, но это все равно бросается в глаза. Поначалу я решила, будто он хочет сказать, что не думает о вас хуже, чем раньше, а потом я поняла, что это совсем не то. – Она оторвалась от своего шитья и посмотрела мне прямо в лицо. – Не удивлюсь, если он в вас влюблен.

Она проговорила это, не хихикая, в своей обычной деловой манере, и хотя я очень удивилась, но не стала ничего опровергать, искренне доверяя ее наблюдательности.

– Наверно, он в самом деле думает, что влюблен, – помолчав, неохотно согласилась я. – Правда, я не замечала, да я ведь не знаю, как мужчины себя ведут, когда начинают ухаживать. О Господи, как бы мне хотелось, чтобы вы ошиблись, мисс Джейн.

Она еле заметно улыбнулась:

– Да. Плохо вам, если учесть еще Джеральда с его бараньим взглядом. А что вы будете делать, если мистер Дойл решит всерьез начать ухаживать за вами?

Я сделала последний стежок на своей амазонке, которая уже начинала рваться.

– Господа не ухаживают за служанками, мисс Джейн, даже за учительницами.

– Но он же нанес вам сегодня визит.

– Это был общий визит, как он сказал.

– Как он сказал. – Она фыркнула. – Он приехал повидаться с вами, Ханна. Думаю, я могла бы вам даже позавидовать. Вы, правда, не простушка, но не такая уж и красавица, во всяком случае, не красивее меня.

Я посмотрела на нее и рассмеялась:

– Да, не красивее. Вы правы.

– Все равно мне кажется, что Эндрю Дойл имеет на вас серьезные виды. Он очень романтичен, как я поняла, а папа говорил, будто он бунтовщик.

– Как бы то ни было, – стояла на своем я, – он никогда, мисс Джейн, даже не помыслит о том, что вы тут напридумали. Он – мужчина, поэтому вполне естественно, его влечет ко мне мое прошлое, но из-за этого же прошлого он, как всякий респектабельный джентльмен, не принимает меня всерьез. Несмотря на весь свой романтизм и все свое бунтарство.

– Наверно, вы правы, – согласилась Джейн. – Но это ужасно стыдно. Вам не очень обидно?

– О нет. Правда, совсем нет. Мне много лет назад пришлось задуматься об этом, так что у меня уже давным-давно нет никаких иллюзий на сей счет.

Копаясь в отрезах шелка, она вдруг сказала:

– Я спросила папа, можно ли мне задать вам несколько вопросов, и он разрешил. Он очень высокого мнения о вашей благовоспитанности и вашем представлении о приличиях.

– Да?.. Очень интересно.

– Правда, правда. Мне сам папа сказал. Может быть, мы прямо сейчас и начнем, если вам все равно, а?

Мне ничего не оставалось, как улыбнуться и взять в руки блузку с оторванной пуговицей.

– Хорошо, мисс Джейн. Мне все равно.

* * *

В тот день, когда к нам приезжал Эндрю Дойл, я получила письмо от Тоби Кента, приглашавшего меня посетить его. Мне было довольно неловко после его угроз просить Себастьяна Райдера отпустить меня, но когда я пришла к нему в кабинет, он лишь нетерпеливо проговорил:

– Вы можете делать все, что вам угодно, в свободное от ваших обязанностей время. В любом случае я не ссорился с Кентом. Так ему и передайте.

Я передала, и Тоби рассмеялся, но ни слова не сказал о речной прогулке. По-видимому, он придерживался тех же взглядов, что и я, на прошлое, которое не должно отравлять настоящее, так что мы больше к нему не возвращались. Он закончил мой портрет, и я не сумела скрыть удивления, посмотрев на него:

– Ну, Тоби, я у вас... как бы это сказать? Что-то такое есть в глазах. Это не просто улыбка. Вы меня очень облагородили.

Он почесал подбородок:

– Рад, что вы заметили.

– Но я совсем не такая.

– Наверно, слово неправильное. У вас свое благородство, и что есть, то есть, юная Маклиод. В этом портрете я показал еще одну сторону вашей натуры, и не спорьте. Вы же никогда не видели себя со стороны. Впрочем, это мало кому удается.

Я увидела еще несколько картин. Два или три вида Темзы с разных точек, мальчишки, пьющие воду из фонтанчика, пока их лошади утоляли жажду из желоба, три натюрморта, портрет трубочиста и огромное изображение площади Пикадилли с высокими домами, кэбами, телегами и маленькими фигурками прохожих.

На мольберте у Тоби стояла еще одна большая картина с изображением циркового представления.

– Вот эта и Пикадилли не похожи на все, что вы делали раньше, – сказала я. – И они мне очень нравятся.

– Честно говоря, я тоже в себе не разочаровался, – признался Тоби. – Хочется чего-то новенького.

– В цирке, наверно, очень весело, – заметила я, разглядывая белолицего клоуна на осле и раздумывая о том, как Тоби удалось так много показать на небольшом полотне, тем более на кусочке размером с шиллинг.

– Вы никогда не были в цирке? – удивился он.

– Нет, но мне бы очень хотелось пойти туда.

– Вы пойдете сегодня, – весело проговорил он и вытащил часы. – Через пару часов начинается представление, так что у нас еще есть время на славу повеселиться. Итак, Клэпхэм-коммонс. – С этими словами он бросился в спальню одеваться, а когда вышел из нее, схватил со стула соломенную шляпку, которую я совсем незадолго на него положила. – Надевайте шляпку, красавица, и пошли.

У меня перехватило дыхание.

– Я думала, вы захотите, чтобы я попозировала вам.

– Я хотел, но это может подождать. Сегодня у вас день рождения, так что принимайте подарки.

Изумлению моему не было границ.

– Откуда вы узнали? Я ведь никому не говорила.

Он усмехнулся:

– Однажды вы показали мне свои сокровища из железной шкатулки, и я запомнил число, проставленное в вашем свидетельстве о рождении. Поторопитесь же, Ханна Маклиод, или я приглашу другую девушку.

Через пять минут мы уже сидели в кэбе, который ехал по Элберт-бридж, и мне казалось, что я лопну от счастья.

– Тоби, вы должны разрешить мне заплатить за свой билет. Я буду еще счастливее от того, что могу себе это позволить.

– Прекрасно, – ответил он. – Я вычту эту сумму из вашего жалования.

– Но я же позирую вам не из-за денег, вы ведь знаете.

– Это ваш день рождения или нет?

– Мой.

– Тогда помолчите, упрямая девчонка.

– Ладно. Спасибо. А ваши картины еще продаются, Тоби?

– Нарасхват, насколько мне известно. И здесь, и в Париже тоже.

– Тогда почему вы сердитесь?

– Я не сержусь. Я просто задумываюсь, как здравомыслящий человек.

– Из-за чего?

– Может быть, мои картины покупают люди, которые не отличают плохого от хорошего и которые только знают, что Тоби Кент стал модным художником.

– Понятно. – Я задумалась. – Но вы стараетесь, когда пишете свои картины, правда?

– Это уж точно.

– Значит, в них есть то, что вы хотели когда-то сделать? В Париже, когда у вас еще ничего не покупали, вы не задумывались над тем, кто будет покупать и зачем. Так в чем же сейчас дело? Думаю, когда-нибудь вы перестанете быть модным, и тогда вас будут покупать те люди, которым будут нужны только ваши картины.

Тоби откинул голову назад и закрыл глаза.

– Я вам очень благодарен, Ханна Маклиод, – сказал он через пару минут. – Вы запомните, какой вы были, когда это говорили?

– Что вы имеете в виду? Ну, конечно же нет. О чем вы?

Он открыл один глаз.

– Выражение лица. Еще одна сторона вашей натуры, красавица. Мудрость. Ничего. Я запомню. – Он закрыл глаз. – Вскоре я уезжаю в Париж. Креспан хочет устроить там еще одну выставку, а потом показать меня в кое-каких европейских столицах, так что меня не будет несколько недель. Не хотите устроить себе каникулы?

– В Париже? Ах, Тоби, я не могу. Это невозможно.

– Ну, всего на недельку. И сами вернетесь в Лондон. Когда-нибудь должен старина Райдер дать вам отпуск? Надеюсь, мне не надо говорить, что в моем предложении нет злого умысла?

– Это я знаю. И все-таки я не смогу. Мистер Райдер ни за что меня не отпустит.

– Ну, ладно. Хоть сегодня повеселимся.

Это был один из самых счастливых дней в моей жизни. Мы перепробовали все аттракционы, все игры, покачались на качелях, ели пироги и пили шербет по полпенни за стакан, а потом началось большое представление. Меня заворожили лошади, очаровал укротитель львов, напугали акробаты на трапеции и до слез насмешили шутки клоунов. За эти несколько часов я накопила столько будущих воспоминаний, что смогла спастись благодаря им. Я правда думаю, если бы не цирк и не те мгновения, которые я могла постоянно оживлять в памяти, чтобы вытеснять из мыслей мучительную действительность, я бы наверняка сошла с ума.

Примерно в половине седьмого мы вернулись к Тоби в студию. Он предоставил мне свою спальню, чтобы я могла умыться и привести себя в порядок. На все про все мне потребовалось не больше пяти минут, а когда я вновь вышла в мастерскую, Тоби, прикрепив к мольберту большой лист бумаги, рассматривал уже нанесенные на него размашистые линии. Это было мое лицо, но с совершенно другим выражением. Печальные глаза, подумала я.

Тоби отложил уголек и сказал с удовольствием:

– Поймал все-таки. Вот такой вы были в кэбе. Ладно, юная Маклиод, теперь я отвезу вас домой.

Через три дня я получила второпях начерканную записку, в которой Тоби сообщал мне, что уезжает вечером в Париж и немедленно даст о себе знать, когда возвратится. На следующей неделе мистер Эндрю Дойл нанес нам еще один визит и передал мне привет от мистера и миссис Уиллард и Клары.

В тот же вечер Джейн сказала, что больше не сомневается в любви Эндрю Дойла ко мне. Я и сама уже заметила, что он смотрит на меня как-то не так, к тому же мне припомнилось, как Тоби Кент в нашу первую встречу в его мастерской весело заявил, будто Эндрю Дойл влюбился в меня.

У меня были и другие поводы для беспокойства. Три раза сэр Джон Теннант приходил к Себастьяну Райдеру. Дважды я видела его, и мне не показалось, что ему очень нравятся эти визиты. Мне даже почему-то подумалось, что мистер Райдер приказывает ему явиться, и он делает это против своей воли. Еще, не знаю почему, мне почудилось, будто я каким-то образом имею к этому отношение.

Через несколько дней после визита Эндрю Дойла получилось так, что днем я осталась совсем без дел. Джеральд уехал на урок музыки, Джейн каталась верхом, а Мэтти лежала в постели из-за простуды. День стоял теплый и ясный, и, убедившись, что у Мэтти все есть и она во мне не нуждается, я решила прогуляться в парк Регента, где как раз в этот день должен был играть хороший оркестр.

Идти мне было недалеко, и вскоре я уже сидела в одном из кресел, поставленных в ряд, слушая, как оркестранты настраивают свои инструменты. Прошло всего несколько минут, и рядом со мной уселась дама, которая чуть погодя окликнула меня:

– Мисс Маклиод.

Я повернулась и с удивлением узнала миссис Хескет в элегантном сером платье, украшенном двумя полосками кружев, и бархатной шляпке со страусовыми перьями.

Мне сразу пришло в голову, что она совсем не похожа на ту энергичную и воинственную даму, которая встретила меня, когда я приехала в Лондон с мистером Бонифейсом, и которая отвезла меня сначала в свою контору, а потом в магазин. Я вспомнила, как Тоби Кент рассказывал мне о ней, как они обедали вместе.

Должна сказать, что я всегда вспоминала ее с удовольствием, поэтому моя радость была искренней.

– Ах, как приятно видеть вас здесь, миссис Хескет! Удивительно, что мы встретились. Вы здоровы? И мистер Бонифейс тоже?

– Бонифейс у меня в немилости, – ответила она, негодующе сверкнув глазами. – Его нет в Лондоне. Не думаю, чтобы ему очень нравилось следить за господином, чьей жене потребовались услуги нашего агентства. И тут плохо, и там плохо. А я бы хотела с вами поговорить, дорогая, об одном очень важном деле. Вы не уделите мне час?

– Сейчас? – удивилась я. – Сегодня?

– Если вам угодно, – с волнением настаивала она. – Я недавно узнала нечто такое, о чем мне непременно надо вам сообщить. – Она видела, что я колеблюсь, не зная, на что решиться. – Ханна, мы не случайно тут встретились. Уже три утра подряд я сижу в кэбе возле дома Райдера в надежде, что мне удастся вас перехватить.

Тут только я поняла, что это она следовала за мной в кэбе, когда я шла в парк Регента, и неохотно объяснила:

– Мне бы не хотелось, миссис Хескет, попасть в какую-нибудь историю.

– Боюсь, вы уже попали. Девочка, поверьте мне, я ничего от вас не хочу, просто вы должны знать правду.

– Правду? – удивилась я.

– О себе. Поедемте ко мне и там поговорим. Пожалуйста, поверьте, это в ваших интересах.

Она не сводила с меня испытующих глаз, и я сдалась:

– Хорошо, я верю вам, миссис Хескет. И сегодня я свободна.

Не разговаривая, мы пошли вон из парка под звуки настраиваемых инструментов, сели в кэб и плотно закрыли окно в крыше, чтобы кучер не мог нас услышать.

– Я всегда старалась честно вести свое дело, – начала она тихим голосом. – Только неделю назад, перебирая старые документы, я наткнулась на бумаги, которые лежали не на своем месте. Это были документы, Ханна, и они были о вас, но я ничего о них не знала, потому что негодяй Бонифейс скрыл их от меня.

– Но вы ведь все обо мне знали? Разве не вы встречали нас с Бонифейсом, когда он привез меня из Парижа?

– Я знала, что мистер Себастьян Райдер хотел, чтобы вы учили его детей, – медленно произнесла она. – Я знала, откуда вы приехали и какую хитрость придумал Бонифейс, когда вы поначалу отказались. Не сомневаюсь, что ваш друг Тоби Кент просветил вас на сей счет.

– Да. Он мне сказал.

Миссис Хескет загадочно улыбнулась и вздохнула.

– Мистер Кент – замечательный человек, – прошептала она. – Он мне очень понравился, – Она немного помолчала, а потом резко продолжала, словно из прекрасного сна вернулась к суровой реальности. – Должна вам сказать, что я не одобрила хитрость Бонифейса и сказала ему об этом.

– Теперь это не имеет значения. Все вышло на удивление замечательно, миссис Хескет. Однако мне непонятно, зачем мистер Бонифейс сунул мои документы к старым делам, когда вы и так все знали.

Миссис Хескет на секунду накрыла мою руку своей.

– Я многого не знала, дорогая. И вы тоже многого не знаете. Понимаете, в эту папку Бонифейс собрал множество отчетов, предоставленных мистеру Райдеру другими агентствами. Он, наверно, отдал их Бонифейсу, когда послал его в Париж за вами, а Бонифейс не показал их мне, зная, что я ни за что не соглашусь на такое дело. Я ничего не понимала.

– Отчеты, касающиеся меня? Никто в Англии, кроме мужчины, который продал меня, и женщины, которая меня купила, не знал, что я жива. И мистер Райдер не мог этого знать.

– Не мог, – подтвердила миссис Хескет. – Однако у него были причины думать, что есть на свете девушка с бабочкой, с родимым пятном на плече в виде золотистой бабочки.

Ничего не понимая, я несколько минут тупо смотрела на нее.

– О чем вы? – в конце концов я нашла в себе силы спросить ее. – Мне известно, что один из слуг слышал, как мистер Райдер приказывал мистеру Бонифейсу привезти ему девушку с бабочкой, сколько бы это ни стоило, но я думала, это мистер Бонифейс рассказал ему, что меня так иногда звали в Колледже для юных девиц.

– Подождите, приедем домой, – сказала миссис Хескет, – я дам вам почитать отчеты, и вы все поймете. Если Бонифейс и умеет что-то делать, так это писать. У него замечательный почерк, подобного которому я не знаю. А я тем временем буду рассказывать дальше, не называя имен. Может быть, так вам будет легче потом.

Она опять помолчала, словно собираясь с мыслями, а когда кэб повернул на Тоттэнхэм-корт-роуд, заговорила, словно начала рассказывать притчу.

– Жил на свете богатый землевладелец, вдовец, и была у него красивая, но своевольная дочь двадцати лет. Из-за ее своеволия он крепко ее стерег, потому что мечтал найти для нее богатого жениха. Девушка жила затворницей, была почти что узницей в огромном доме своего отца. Но в один прекрасный день, когда она поехала кататься с отцом, она упала и повредила себе ногу. К ней позвали молодого доктора, который недавно поселился в деревне неподалеку, потом позвали его во второй раз, потом в третий, и она без памяти в него влюбилась, а он в нее.

Я ничего не знала о любви, потому что жизнь, которую я вела, сделала ее для меня недостижимой, и все же я легко поверила, что девушка потеряла голову из-за молодого человека, неожиданно разрушившего стену, которою ее окружили.

– Не знаю, как дочь относилась к своему отцу, – продолжала миссис Хескет. – Может быть, она просто хотела убежать от него? Во всяком случае, она знала, что он не позволит ей выйти замуж за бедняка доктора. Не знаю, что они перечувствовали, пока принимали свое решение, знаю только, что в конце концов они все-таки бежали и, вполне вероятно, успели пожениться. Должна сказать, что они совершили бегство не по наитию, а тщательно все продумав и оставив отцу девушки письмо. Чтобы защитить ее имя, или свое, он тотчас всем объявил, что у нее открылась болезнь легких и ей пришлось незамедлительно ехать в санаторию в Швейцарию. Потом он начал поиски.

Мы подъехали к Нью-Оксфорд-стрит, и, когда кэб замедлил на повороте ход, я спросила:

– Мистер Бонифейс тоже этим занимался?

– К счастью, нет, – торопливо ответила миссис Хескет. – Это было еще до того, как я открыла агентство Хескет.

– Наверно, это было очень давно? О, извините, я вас перебила. Пожалуйста, продолжайте.

– Это было до вашего рождения, девочка, – вздохнула миссис Хескет. – Девушка и ее любовник, возможно, муж, так и будем его называть, поступили очень мудро, когда решили искать убежище в Лондоне, в его южной части, в Кеннингтоне, где муж нашел себе работу в качестве младшего партнера практиковавшего врача. Настоящее его имя было Энтони Джеймс Тюдор, однако молодые люди называли себя мистер и миссис Энтони Джеймс.

Я обратила внимание, что миссис Хескет наконец-то назвала мне имя, но оно ничего мне не говорило.

– Семь месяцев потребовалось, чтобы найти следы беглецов. Когда это случилось, сыщики получили причитавшиеся им деньги и исчезли. Не могу сказать вам, о чем думал отец, но, судя по его поступкам, он был уверен, что ему не удастся вернуть домой дочь, и ему надо было выбрать более сильные меры воздействия. Вы знаете, Ханна, что значит слово «шанхай»? Нет, нет, это не город. Глагол «шанхай»?

Моя подруга Маргерит попала в Колледж для юных девиц из Марселя, и от нее я узнала значение этого слова, потому что французские моряки употребляют его так же, как английские.

– Да, миссис Хескет. Это значит, что человека опаивают или бьют по голове и, пока он без сознания, его затаскивают на корабль.

Она кивнула:

– Вот это самое отец девушки решил сделать с доктором Энтони Джеймсом Тюдором, и ему это было легче легкого, потому что он был крупным воротилой в корабельном бизнесе. Наверняка он думал, что если муж его дочери на год-два исчезнет без следа где-нибудь в водах Дальнего Востока, служа палубным матросом на чужестранном корабле, то к его возвращению дочь излечится от своей страсти. А может быть, он даже хотел устроить так, чтобы тот вообще не вернулся.

– А почему отец думал, что это только страсть?

Миссис Хескет пожала плечами:

– Бог его знает! Но я сомневаюсь, что такой человек имеет хоть малейшее представление о любви. Для исполнения задуманного он выбрал управляющего своим поместьем, некоего Эльберта Моргана, негодяя со всех точек зрения, которого очень боялись крестьяне и который один раз чуть не до смерти забил браконьера. Как-то раз, уже после наступления темноты, доктора Тюдора позвали в дом, находившийся рядом с Воксхолл-бридж, сказав, что там тяжело заболела женщина. В этом-то доме Морган со своей шайкой собирался ошанхаить доктора Тюдора. Рядом у причала их ждала лодка, которая должна была переправить их в Роял-Элберт-док, где стоял на рейде корабль, отправлявшийся с отливом на Дальний Восток. Капитаном там был негодяй, не задававший никаких вопросов.

Мы остановились в потоке экипажей, ожидавших своей очереди повернуть на северную часть Чэнсери-лейн. Миссис Хескет печально посмотрела на меня.

– Их план провалился. Видно, доктор умел защищаться, и Элберт Морган ударил его по голове дубинкой, начиненной свинцом. То ли он ударил слишком сильно, то ли попал в такое место, то ли то и другое вместе... Как бы то ни было, через пару минут доктор Тюдор скончался.

Я вздрогнула:

– Как ужасно. Бедняжка.

– Да, вы правы, – спокойно проговорила миссис Хескет. – Убийцы запаниковали, вытащили тело на темную улицу и убежали. Полицейские нашли его на рассвете, когда испуганная жена уже успела заявить об исчезновении мужа.

Кэб вновь тронулся с места. Я представила, что должна была перечувствовать молодая женщина, и у меня закололо в сердце. Когда миссис Хескет начала рассказывать свою историю, я все думала, при чем тут я, а теперь вовсе забыла о том, что она имеет ко мне отношение.

– Морган и его негодяи не попали под подозрение, – вздохнула она. – Было решено, что на доктора напали местные головорезы. Его жена обезумела от горя. К счастью, она была под присмотром старшего партнера доктора Тюдора, которого звали мистер Лэнгли, потому что через несколько дней родила семимесячного ребенка. У нее, естественно, от потрясения пропало молоко, и доктор Лэнгли нашел для младенца кормилицу. Потом он решил, что должен известить о случившемся семью девицы.

– Он знал, что она бежала из дома? – спросила я.

– Нет. Он ничего не знал, а так как молодая женщина была в горячке и почти все время в беспамятстве, он ни о чем не мог ее расспросить. Доктор Лэнгли счел необходимым разыскать ее семью, чтобы было кому о ней позаботиться в трудное время, поэтому он изучил все документы, имевшиеся в доме. Таким образом ему стало известно имя ее состоятельного отца.

Кэб остановился. Вновь я стояла перед домом на Чэнсери-лейн, куда меня когда-то привез мистер Бонифейс. Миссис Хескет расплатилась, открыла дверь и пригласила меня войти.

– Пойдемте в гостиную, дорогая. Только подождите, я возьму бумаги. Вот они. Ох, мне так стыдно, что я позволила дураку Бонифейсу провести меня. Идемте, Ханна. Позвольте мне взять ваше пальто и шляпку, девочка. Сидите, читайте, а я пока заварю нам хорошего чаю. Служанку я сегодня отпустила. Не хотела, чтобы кто-то подслушал. Ах, какое на вас прелестное платье. Должна сказать, Бонифейс провел меня и, наверно, получил неплохие деньги, но, слава Богу, я ему никогда особенно не доверяла. Он ведь даже ни разу не намекнул, что собирается жениться на мне. Вы понимаете, я вовсе не неразборчивая особа, но мне нравятся неожиданные встречи иногда.

Не переставая разговаривать, она повесила мое пальто и пристроила шляпку в холле рядом с ее собственными, усадила меня в кресло, подняла штору, чтобы мне было лучше видно, и положила мне на колени синюю папку.

– Девочка, вам удобно? Хорошо. Я иду на кухню делать чай, а вы пока читайте, и... – Она на секунду умолкла, потом улыбнулась мне и виновато проговорила: – Надеюсь, вы не будете очень расстроены.

– Не думаю, что меня можно чем-нибудь расстроить, миссис Хескет. Но прежде, чем я примусь за чтение, скажите, бедняжка вернулась к отцу?

– Да, – спокойно ответила она и показала рукой на папку. – Все там. Она вернулась к отцу, потому что ее дух был сломлен и ей некуда было больше податься.

– А ребенок?

– Ее отец убедил доктора Лэнгли, что лучше ей думать, будто ребенок умер. Она его ни разу не видела и не держала на руках, потому что была без сознания.

– И доктор согласился с ним?

– Прочитайте сами. Только не забывайте, что отец был богатым и влиятельным человеком.

– И жестоким.

– Да, это тоже. Он увез дочь в Швейцарию на три месяца, а когда они вернулись, все поверили, будто она была в санатории, где ее лечили и вылечили от болезни легких. Через полтора года она вышла замуж за человека из хорошей семьи и с хорошим будущим, которого ей подобрал отец.

– А ребенок выжил, миссис Хескет?

Она кивнула, и я увидела, как затуманился ее взгляд.

– Да. Кормилица тоже была пациенткой доктора Лэнгли. Несчастная женщина, которая потеряла своего ребенка. Она страстно полюбила младенца, и он остался у нее.

– Вы хотите сказать, что он потом жил у кормилицы?

– Да. – Миссис Хескет улыбнулась. – Только этот ребенок был не мальчиком, а девочкой. – Она показала пальцем на папку у меня на коленях. – Читайте, дорогая. Из нее вы все узнаете.

Она тихо вышла из комнаты, и я тут же услыхала звяканье посуды в кухне. Тогда я открыла папку. В ней лежали листы линованной бумаги, исписанные квадратным и очень понятным почерком. На первой странице было что-то вроде заголовка:

Различные данные, касающиеся сэра Джона Бэнкрофта Теннанта.

Я прочитала еще раз. Сэра Джона Теннанта? Человека с холодными глазами змеи? Какое он имеет ко мне отношение? Или к истории, рассказанной миссис Хескет? Я взялась за чтение. Стиль мне показался немного высокопарным, тем не менее.

Я, Томас Бонифейс, излагаю тут основные моменты дела, порученного мне мистером Себастьяном Райдером. Он нанял меня лично, а не как партнера агентства Хескет, потому что считает, что женщины не умеют держать язык за зубами.

Свои выкладки я подтверждаю данными, полученными ранее другими людьми и в дальнейшем использованными мною.

Мой взгляд упал на одно слово в конце страницы, и я быстро пробежала глазами два параграфа, чтобы уловить суть. Руки у меня задрожали, и я заставила себя начать с начала. Очень медленно я прочитала первую страницу, стараясь держать себя в руках, хотя сердце у меня готово было выскочить из груди. Где-то в середине третьей страницы закончилось изложение «основных моментов» и началось то, что мистер Бонифейс назвал «данными, полученными ранее другими людьми».

Я оторвалась от бумаг и с удивлением оглядела комнату, в которой все было по-прежнему, хотя мне показалось, что за несколько минут, которые я провела за чтением, мир перевернулся. Миссис Хескет все еще занималась чаем на кухне, и из-за окна до меня доносился шум с Чэнсери-лейн.

Я прижала ладони к глазам, стараясь осмыслить невероятное. Мне еще надо было прочитать документальные свидетельства, в которых я не сомневалась, если они удовлетворили миссис Хескет.

Правда заключалась в том, что я – не была дочерью Кэтлин Маклиод, которая любила меня и заботилась обо мне со дня моего рождения и до дня своей смерти. Всего лишь неделю-две назад я сидела за одним столом с моей матерью, теперешней миссис Анной Ритчи, дочерью сэра Джона Теннанта, и во мне ничто не дрогнуло.

Люди, о которых говорила в кэбе миссис Хескет, перестали быть безликими существами. Богатым землевладельцем оказался сэр Джон Теннант, его своевольной дочерью – миссис Ритчи. Это она влюбилась в молодого доктора, бежала с ним, родила недоношенного ребенка, когда его убили, а потом вышла замуж за мистера Хью Ритчи.

Я же была ребенком, которого своим молоком выкормила Кэтлин Маклиод и которому посвятила всю свою недолгую и трудную жизнь.