Зловещий брак

Брент Мэйдлин

Очаровательная Кейси, которая прежде носила имя Эммы Делани, когда-то была женой Оливера Фойя и хозяйкой замка Диаболо Холл, одного из знаменитых и богатейших поместьев Ямайки. В той, уже далекой жизни она обнаружила, что зловещее имя поместью дано не зря: там и в самом деле обитал дьявол, который стремился подчинять ее полностью своей воле…

 

1

Через полгода после моего восемнадцатого дня рождения я узнала, что должна выйти замуж за Оливера Фойя. Я бы сочла это известие неуместной шуткой, если бы не знала, что тетя Мод и дядя Генри никогда не шутят. Поэтому главным моим ощущением тогда было удивление. Если бы я смогла бросить хотя бы беглый взгляд на свое будущее, мои ощущения были бы иными.

Мы завтракали. Французские окна были широко распахнуты, чтобы пустить в зал освежающий ветерок, потому что в девять часов утра уже стояла жара — и это несмотря на то, что наша плантация находилась далеко от равнинного побережья, в горах, на высоте нескольких сот метров над уровнем моря, над портом Очо Риос.

Тетя Мод сидела в конце большого стола красного дерева. Ее внушительная талия была зажата между подлокотниками кресла. Дядя Генри сидел по другую сторону стола: длинное загорелое лицо на длинной же тонкой шее; черные волосы, смазанные макассаровым маслом. На столе лежала сложенная утренняя газета, «Ямайка Глинер».

Передовица рассказывала о празднованиях в Лондоне Бриллиантового Юбилея: шел шестидесятый год правления королевы Виктории. Мне была видна лишь часть заголовка, и я пыталась догадаться, что же осталось в его другой части, когда услышала слова тети Мод: через шесть недель я стану женой Оливера Фойя. Все иные мысли сразу исчезли у меня из головы.

Я удивленно посмотрела на дядю и тетю. Ни один из них не взглянул мне в глаза. Оба сосредоточенно жевали завтрак, глядя в пространство перед собой. В гнетущей тишине можно было расслышать скрип зелени на искусственных зубах дядюшки Генри, и мне показалось, что в ритм этому звуку дрожит тяжелый двойной подбородок тети.

— Шесть недель? — переспросила я.

— Да, дорогая Эмма. Так решили твой дядя и мистер Фой. Остается достаточно времени, чтобы объявить о бракосочетании.

— Но мистер Фой не делал мне предложения, тетя, — сказала я. — Он не ухаживал за мной, не заезжал, чтобы поговорить… ничего такого.

— Да, милая. Он заручился согласием дяди Генри и приедет сегодня, чтобы сделать официальное предложение.

— Но я же едва знаю его. — Я взглянула на дядю, но он, все так же продолжая жевать, прикрыл глаза, что означало: я не собираюсь обсуждать этот вопрос.

— Эмма, ты все время создаешь лишние трудности, — ответила тетя Мод. — Мистер Фой — один из самых завидных холостяков на острове. Его кофейные плантации каждый год приносят богатые урожаи, а его поместье Диаболо-Холл — самый прекрасный дом из всех, которые существуют в графстве Святой Анны.

Все сказанное тетей было совершенной правдой. Состояние и поместья Фойя были огромны. Дом стоял у северного подножья горы Диаболо; его обслуживали двадцать слуг. Я побывала там несколько месяцев тому назад, я там побывала, когда еще не ушедший в мир иной старик сэр Энтони Фой устраивал свой последний вечер на пленэре. Меня поразили и дом, и его окружение: все было полно совершенства, но пусто и бездушно — возможно, оттого, что в доме не было хозяйки. Леди Фой умерла десять лет тому назад, и с тех пор в этой семье не было ни одной женщины.

Помню, что старый сэр Энтони мне понравился, но впечатление от его сына Оливера было смутное и неясное. Мы с ним немного поговорили на вечере в саду, затем еще несколько раз встречались по разным поводам; в церкви, на бегах в Кингстоне, на играх в крикет и соревнованиях по теннису; но теперь, вспоминая об этом, я понимала, что Оливер Фой едва ли произвел на меня какое-либо впечатление.

Это было тем более удивительно, что он был красивым мужчиной: светловолосым, с ясными голубыми глазами и правильными чертами лица. Мне было известно, что ему тридцать шесть лет: его день рождения отмечался на той самой вечеринке в саду. Значит, он вдвое старше меня.

— Не морщи носик, милая, — проговорила тетя Мод. Я извинилась, удивившись, как тетя с дядей могут замечать такие вещи, ни разу не взглянув в мою сторону.

— Мне кажется, что восемнадцать лет — большая разница в возрасте, — заметила я.

— Вовсе нет, Эмма. Большинство девушек выходит замуж до двадцати, и это естественно, что муж бывает более зрелым по годам. Твой дядя Генри был почти на двадцать лет старше меня, когда мы поженились.

Последними словами она будто бы подразумевала, что разница в возрастах с тех самых пор переменилась, и в другой раз я бы улыбнулась про себя — но не сегодня и особенно не тогда, когда тетя Мод добавила:

— Тот факт, что некоторые позволяли себе в прошлом вести себя безответственно и глупо, должен служить для нас в этом отношении уроком, а не примером для подражания.

Я понимала, что речь идет о моих родителях, но не разозлилась при этих словах, как бывало раньше, а просто ответила:

— Да, тетя Мод, — и продолжала думать об Оливере Фойе, пытаясь разобраться, что же я чувствую по отношению к нему. За окном мне была видна сутулая фигура Джошуа, который трудился над цветочной клумбой. Волосы его были белыми, кожа — черной, и работал он в зелёном фартуке. Позади него лужайка убегала в гущу деревьев, буйно цветущих голубыми цветами на фоне более бледного бело-голубого неба. Эти посадки джакарандий обрамляли дорогу, ведущую в Очо Риос, и между деревьями далеко внизу виднелось ярко-голубое Карибское море.

На минуту моя мысль будто остановилась, ничего подходящего не приходило в голову. Я взглянула на портрет бабушки — еще молодой женщины, который висел за спиной дяди Генри. Портрет был не то что бы хорош, но отчетливо показывал внешнее сходство между нами. У нас обеих был слишком большой рот, слишком густые брови, вздернутый нос. Часто я мысленно разговаривала с бабушкой Эллиот, поскольку мне она была ближе, чем тетя и дядя.

Меня поражало то, что тетя Мод была ее дочерью: они так расходились во взглядах, у них были совершенно разные характеры. Я смутно помнила мать, но, судя по фотографиям, наше с бабушкой сходство пришло ко мне через мать. Я жалела, что я не видела бабушку при жизни — но, с другой стороны, иногда бывала этому рада: ведь тогда я узнала бы ее уже старой леди, а теперь мысленно разговаривала с нею как со старшей сестрой или с подругой.

Но не могла же я разговаривать с нею, когда в комнате находились другие люди, поэтому я только произнесла про себя: «Дорогая бабушка, не знаю, что и подумать».

У буфета стояли, ожидая приказаний, в своих кружевных чепчиках и фартуках Аманда и Сисси, горничные-близняшки. Я кивком подозвала Аманду, чтобы она налила мне еще кофе.

Обе выглядели крайне серьезными и торжественными. Они смотрели на меня широко раскрытыми глазами: я знала, что известие о помолвке мисс Эммы с мистером Фойем скоро станет, если уже не стало, известно всей прислуге дома Шефердов. Обычно они бывали первыми, кто узнавал новости.

— Удивляюсь, почему мистер Фой желает жениться именно на мне? — сказала я. — В конце концов, он мог бы подцепить любую девушку на острове.

— Постарайся не выражаться в такой вульгарной манере, дорогая, — проговорила тетя Мод. — Совершенно очевидно, что он очарован тобой, и, полагаю, тебе это должно льстить.

— Да, конечно, тетя, — ответила я.

Это было правдой: до этого момента я никогда не думала об Оливере Фойе как о возможном искателе моей руки; никогда не размышляла, на ком он может жениться; никогда вообще не думала о нем. Никогда не строила я и планов о своем замужестве. Но общественное положение семьи Фой было гораздо выше, нежели семейства Шефердов. Плантации, принадлежавшие моему дяде, Генри Шеферду, обеспечивали достойную жизнь, и в обществе его уважали; но члены клана Фой вращались в более высоких кругах. Поэтому было и в самом деле лестно, что Оливер Фой, который теперь являлся последним представителем славного семейства на острове, остановил свой выбор именно на мне, Эмме Дела-ни. Тем не менее мне не нравилось то, что предложение о браке, без предварительного ухаживания, было сделано через моего, дядю и принято им за меня.

— Однако я не уверена, что хочу выйти замуж за Оливера Фойя, — сказала я.

Тетя Мод издала вздох тихого ужаса. Дядя Генри открыл наконец глаза, проглотил то, что он так терпеливо жевал, и проговорил:

— Не будь глупой, Эмма, дитя мое. Отказ исключен полностью.

Это была не абсолютная правда, но нечто к ней крайне близкое. Многие девушки, которые учились вместе со мной, самым ужасным вариантом считали отсутствие предложений — как они говорили, «когда тебя оставляют на дальней полке». Я не разделяла этих страхов, но и не могла бы объяснить, почему. Я знала, что любую девушку, отказавшую Оливеру Фойю, сочли бы сумасшедшей, а еще то, что тетя Мод и дядя Генри испытали бы облегчение, сбыв меня с рук. Я с удивлением обнаружила, что нисколько не огорчена перспективе расстаться с их домом и поместьем Джакарандас и начать новую жизнь в Диаболо-Холл.

Меня охватило сильнейшее чувство вины. Вот уже двенадцать лет, с тех пор, как я приехала из Англии после смерти матери, я ощущала благодарность к тете Мод и дяде Генри, которую они вполне заслуживали за их доброту. Я знала, что бездетные супруги делали героические усилия, чтобы почувствовать по отношению ко мне такую же любовь, которую должны были испытывать к своей родной дочери. Но никому из нас это не удалось вполне. По какой-то причине между нами встали неодолимые барьеры.

Нет, они не были слишком строги или холодны со мной. Не могу сказать, чтобы я была излишне строптива или капризна. Но этого оказалось мало. Мы попросту не понимали друг друга. Я находила их мысли и разговоры настолько скучными, однообразными, что временами мне приходилось сжимать зубы и мысленно читать наизусть стихи — иначе бы я не устояла перед искушением покинуть комнату. В тех случаях, когда мне нужно было рассказать нечто интересное для меня или высказать свое мнение, они выслушивали меня с отсутствующим выражением лица, как бы не понимая, и отвечали невпопад.

Я не считаю, что это непонимание — целиком их вина. В некотором смысле это была ничья вина. Мы просто не подходили друг другу. Они никогда не позволили себе проявить недоброе ко мне отношение, кроме редких упоминаний моих родителей; но и тогда, видимо, они не понимали, что мне больно слышать это. Со своей стороны, я старалась не огорчать их, но мне частенько это не удавалось из-за легкомыслия или нетерпеливости.

Даже в первые мои годы пребывания в Джакарандасе, когда я еще была слишком молода, чтобы ясно оценивать ситуацию, я чувствовала себя виноватой в том, что полюбила Мэй Чунг, мою няню, и ее мужа Дэниела, как любила бы своих истинных родителей, в то время как не ощущала никакой нежной привязанности к дяде и тете. Теперь, спустя двенадцать лет, я испытала всего лишь облегчение при мысли, что мне придется расстаться с ними.

С того момента, как дядя Генри соблаговолил вступить в разговор, в комнате воцарилось молчание. Мои мысли были заняты разного рода вопросами. Хотя мне было уже восемнадцать, я еще не думала серьезно о замужестве, но теперь наступила пора подумать. Теперь я начала понимать, как невежественна была в этом вопросе.

Тетя Мод прекратила жевать и уставилась на меня.

— Не собираешься же ты продолжать смущаться, Эмма, милая? — недовольно спросила она.

С некоторым усилием я улыбнулась.

— Конечно, нет, тетя Мод. Я счастлива, что мне повезло.

Дядя Генри жестом приказал налить себе еще кофе и достал коробку с сигарами.

— Я уверен, что ты будешь счастлива с молодым Фойем, — медлительно проговорил он, — но умоляю: прими мой совет, Эмма. На тот срок, пока вы обручены, попридержи при себе некоторые свои… незрелые мысли. Не думаю, чтобы мистеру Фойю понравилось, чтобы его будущая жена исповедовала нетрадиционные взгляды.

Я было хотела заметить, что мистеру Фойю я, очевидно, понравилась такой, какая я есть — но вместо этого я снова улыбнулась и сказала:

— Благодарю вас, дядя Генри, я запомню ваш совет.

После завтрака, когда дядя Генри перешел со своим кофе, с сигарой и газетой на террасу, я подождала, пока тетя Мод окончит свою утреннюю дискуссию с кухаркой Мэйбел, и последовала за ней в комнату для вышивания, где, я знала, она проведет около часа за этим занятием. Она трудилась над ковриками для нашего прихода, и на каждый у нее уходило от двенадцати до шестнадцати недель — но зато, конечно, работа была изысканной. Я восхищалась ее искусством и терпением.

Когда я придвинула стул к ее рамке для вышивания, чтобы поговорить, она удивленно спросила:

— Что случилось, Эмма? Ты обычно в такое время выезжаешь на утреннюю прогулку.

— Да, тетя Мод, но в этот раз я хотела бы поговорить о том, что значит стать замужней женщиной.

— О свадьбе? О, конечно, милая. Нам многое нужно обсудить, и мы должны проделать массу приготовлений — но, полагаю, было бы более правильно подождать предложения мистера Фоя, которое он собирался сделать сегодня.

Я покачала головой:

— Я не это имею в виду: не свадьбу, а что значит быть замужем. Я не много об этом знаю и думаю, теперь самое время узнать.

Тетя Мод осторожно взглянула на меня.

— Ну хорошо… Быть женой мистера Фоя — означает, быть хозяйкой в Диаболо-Холл, полностью отвечать за ведение хозяйства. Ты будешь следить, чтобы слуги надлежащим образом выполняли работу; и, разумеется, будешь обязана принимать гостей, когда твой муж их приглашает. Неизвестно, часто ли такое будет случаться, потому что он всегда был сдержанным человеком — по-моему, к его чести.

Я собралась было с духом, чтобы прервать ее, но тетя Мод будто нарочно поспешила добавить, быстро выхватив из своей коробки с рукоделием цветной шелк:

— Думаю, что ты справишься с ведением дома, Эмма. Ты получила хорошее образование, обучена рукоделию. Возможно, мы с мужем допустили ошибку, позволив тебе поддерживать дружеские отношения с прислугой — ведь теперь тебе придется усвоить более властную манеру обращения с ними в Диаболо-Холл. Я также думаю, что тебе придется прекратить навещать Дэниела Чунга. Понимаю: когда ты очутилась здесь маленькой девочкой и я взяла в няни тебе Мэй Чунг, ты очень привязалась к ней, а потом и к Дэниелу. Но мы с твоим дядей были слишком снисходительны, что позволяли тебе навещать Дэниела, ходить ловить рыбу и купаться с ним — вообще, обращаться с ним скорее как с другом, а не как с наемным иммигрантом-китайцем. Я знаю, что он исповедовал христианскую веру, как, до своего ухода, и бедняжка Мэй, но…

Тут я перестала слушать. Дэниел Чунг был в моих глазах гораздо большим, нежели просто китаец-иммигрант, и поэтому, если бы я продолжала слушать разглагольствования тети Мод о нем, я бы разозлилась и начала спорить. По прошествии некоторого времени, когда она замолчала, я сказала:

— Я понимаю, что мне придется вести дом и отдавать распоряжения прислуге, но, тетя Мод, я хотела бы знать о браке и другие вещи.

— Другие вещи? — эхом отозвалась тетя Мод. Теперь в ее голосе ясно слышалась тревога, и она нервозно старалась попасть ниткой в ушко иголки. Сердце у меня упало — но нужно было идти до конца.

— Да, — повторила я. — Например, о том, как рождаются дети. Я уже спрашивала вас об этом в прошлом году, и тогда вы сказали, что у нас впереди много времени, чтобы поговорить на эту тему. Но теперь, когда до моей свадьбы осталось шесть недель, времени совсем не много.

Тетя Мод закрыла глаза.

— В вопросе о детях, — начала запинаться тетя Мод, — дело обстоит так, что… так, что ты все поймешь э… естественным образом, по ходу событий, — быстро закончила она фразу и вновь принялась вдевать нить в иголку.

— Пожалуйста, тетя Мод, — сказала я, — мне стыдно, что я так много не знаю. Я, конечно, знаю, что в определенные сроки сводят кобылу и жеребца, и кобыла после этого становится жеребой, — тут спазм ужаса от того, что я говорю, сдавил мне горло, но я продолжала, — и позднее родится жеребенок. Но я не понимаю: что происходит между ними. Когда я был в школе, и потом, когда я закончила ее — я иногда слышала, как девушки хихикали над тем, что кто-то на ком-то женится… но не думаю, чтобы они знали много больше моего…

— Эмма, умоляю! — Круглое одутловатое лицо тети Мод густо покраснело, и теперь она избегала моего взгляда еще более настойчиво, чем всегда. — Это не тот вопрос, который можно задавать напрямик, дитя мое. У любой леди в замужестве есть… э… определенные обязанности, и о них ей… должен сообщить муж, когда… когда придет время.

Я ощутила и досаду, и злость, поэтому я сложила руки на коленях и попыталась успокоиться и изобразить покорность.

— Я вовсе не собиралась задавать вопросы напрямик, но почему это окружено такой тайной? Послушайте, тетя Мод: мне почти восемнадцать, а я до сих пор не знаю, как рождается дитя. Полагаю, что это очень похоже на то, как рождаются животные, но и этого я не знаю, потому что никогда не видела, как рождаются щенки или жеребенок.

Тетя Мод оставила вышивание, откинулась в кресле и закрыла лицо ладонью, будто страдая от головной боли. Не очень надеясь, я все же ожидала, не прольет ли она какой-нибудь свет на этот вопрос, но, видя, что она остается безмолвной и неподвижной, продолжала:

— Я и в самом деле не хочу расстраивать вас, тетя Мод, поэтому не заводила этого разговора раньше, но теперь, когда дядя Генри взялся устроить мое замужество, я чувствую… так сказать, свою обязанность спросить об этом.

Наступила пауза, но тетя Мод не сказала ни слова, лишь тяжело вздохнула.

— Может быть, — продолжала я, — мне лучше рассказать то, что я знаю об этом — если вообще знаю что-то, а вы потом скажете, права ли я. К примеру, мне известно, что у мужчин и женщин разное телосложение — это кроме груди у женщин — потому что иногда мне доводилось видеть маленьких чернокожих мальчиков, которые бегали нагишом.

Тетя Мод слабо всхлипнула.

— И потом, — продолжила я, — я знаю, над чем хихикали девушки и на что намекали, имея в виду то, что происходит с девушкой в свадебную ночь. Нет, я не имею в виду поцелуи — но то, что муж совершает нечто, чтобы жена стала беременна, хотя это не всегда сразу получается. — Я сделала паузу, чтобы перевести дыхание, и тут мне в голову пришла удачная мысль, и я продолжила смелее: — Это должно быть общепринято, тетя Мод, потому что я нашла множество ссылок на это даже в Библии. Обычно они неясны и туманны, но, я надеюсь, вы мне их объясните. К примеру, иногда там говорится: «И он познал ее» — а из контекста следует, что подразумевается именно то, что происходит между мужем и женой. Я решила найти значение этого слова в словаре, и шестое по счету толкование слова «познать» имело разъяснение «архаичное» — для «чувственного познания»; тогда я посмотрела значение слова «чувственный» — оно гласило: «плотский», что мне тоже не слишком понятно. Потом, есть и иные непонятные мне слова, например, «блудница». — Тетя Мод вздрогнула и тихо застонала. — Легко догадаться, что блудница — это что-то нехорошее, но, когда я отыскала значение этого слова в словаре, я нашла слово «проститутка», а когда посмотрела значение этого слова, там было написано: «женщина, которая торгует своим телом». Что это означает, тетя Мод, и отчего торговать телом — это так плохо?

Ответа не последовало. Мои надежды улетучились. Багровый румянец сошел со щек тети, и теперь она была бледна. По прошествии нескольких секунд она отняла ладонь от лица, отложила вязание и встала — все это время она не глядела на меня. Откинув кружевной рукав, она взглянула на свои маленькие золотые часы с преувеличенным удивлением.

— Боже мой! — с притворной досадой воскликнула она. — Я же совершенно забыла напомнить Мэйбел, что во вторник моя очередь принимать у себя членов Общества Доркаса на еженедельной встрече. Мне нужно поговорить с ней о прохладительных напитках.

Тетя Мод была женщина громоздкая, поэтому редко двигалась быстро; но теперь она весьма резво двинулась к двери. Открыв ее, она, также не глядя в мою сторону, добавила:

— Надеюсь, что ты насладишься прогулкой, дорогая Эмма. Сегодня такой славный денек. А потом, возможно, захочешь искупаться в море.

— Да, тетя Мод, — ответила я, — но уже обращаясь к закрытой двери. Я осталась с ощущением опустошенности, сидела, глядя на свои руки, сложенные на коленях. Дядя с тетей никогда не одобряли частых морских купаний, в особенности теперь, когда не было Мэй Чунг, которая сопровождала меня на пляж и стояла на страже возле маленького тента, который натягивал для меня Дэниел, чтобы я смогла переодеться.

Предложение искупаться, исходившее от тети, означало, что она попросту хочет как можно на более долгий срок избавиться от моего присутствия — и любой ценой; несомненно, из страха, что я опять затрону тему, которая так ужасала ее.

Посидев некоторое время, я пошла в свою комнату и встала перед трюмо, рассматривая себя. Итак, Эмма Делани… в настоящее время одета в платье из белого батиста с широким воротом, с шелковой отделкой, застегивающееся спереди на большие перламутровые пуговицы. Я расстегнула их — платье скользнуло к моим ногам. Эмма Делани… ни хорошенькая, ни уродливая. Ни высока и ни мала ростом. Ни толстушка, ни худышка; ни умная, ни простушка. Тонкая талия, густые каштановые волосы, которыми она втайне очень гордится. Худые ноги — но Мэй Чунг всегда ласково и насмешливо называла их «красивые-прекрасивые наши ножки».

Эмма Делани… пользуется репутацией довольно странной девушки с довольно странными манерами. Тоскует по родственной любви — и сама стыдится этого. Получила хорошее образование — но в то же время невежественна в том, что может стать самой важной частью ее замужней жизни.

Еще несколько секунд тому назад я считала себя не умной — но и не простушкой, но это была неправда. Возможно, я была в самом деле слишком проста. Может быть, поэтому люди находили меня странной, поскольку правильное поведение девушки ни в коем случае не должно быть простым и должно основываться на сложных умозаключениях и некоторых предрассудках, которые я вечно ненамеренно уничтожала на своем пути. Десять минут тому назад я задавала тете Мод простые и прямые вопросы — а в результате она была страшно смущена, а я пришла в раздражение, тщетно допытывалась, но не стала сколько-нибудь просвещеннее.

Я попыталась припомнить женщину, которая смогла бы просто и понятно ответить на мои вопросы, но ею могла бы стать только любимая Мэй Чунг, а она умерла два года тому назад.

Поразмышлявши так несколько минут, я бросила это безнадежное дело и пошла в конюшню. Эдам, младший из сыновей Джошуа, уже оседлал Дженни. Он широко улыбнулся мне и выразительно закатил глаза:

— Доброе утро, мисс Эмма. Если кто-то хочет прокатиться вокруг Диаболо-Холл — то нет денька лучше.

Я обозвала его негодяем и шутливо занесла над ним кнут, а он расхохотался и подставил мне руки, чтобы помочь вскочить в седло.

В тот день я поехала на юг, через Ферн Галли, где пики гор вздымаются с обеих сторон прямо по краям извилистой дороги. Крутые уступы были покрыты зарослями папоротника, повсюду между деревьями и лианами виднелись цветущие белые орхидеи. После четырех миль пути между скалами показались холмы и зеленые долины, которые обитатели Святой Анны называли Садами Ямайки..

Я не собиралась в тот день заезжать столь далеко, в эти зеленые просторы, где находились плантации перца. Может быть, если бы дядя и тетя были более состоятельными людьми, они поселились бы именно здесь, поскольку именно здесь находились самые богатые поместья острова, и здесь давным-давно более удачливые плантаторы построили прекрасные дома. На этих склонах паслись стада шотхорнского, хирфодского и эйршарского скота; однако предпочтение отдавалось скоту из восточной Индии и Хинди — и они были, несомненно, лучшими рабочими животными в упряжке.

Были здесь и плантации сахарного тростника, которые пережили упадок сахарной индустрии после отмены рабства лет шестьдесят тому назад; однако с тех пор плантаторы предпочитали такую культуру, как кофе, а теперь выращивали еще и апельсиновые деревья. Зимой я предложила дяде Генри в качестве эксперимента выращивать апельсины, но он только изумленно взглянул на меня и произнес:

— Так ведь это скоропортящийся товар, дитя мое!

В течение тридцати лет он выращивал кофе на площади в шестьдесят акров в полумиле от Джакарандаса. Я восхищалась его умением и мудростью. Арабика, выращенный на его плантациях, по превосходному качеству могла равняться со знаменитым кофе Блю Маунтен, и урожайность его обычно достигала тысячи весовых мер с каждого акра. Мы также выращивали немного бананов, но банановые деревья использовались в основном в качестве теневых кулис для кофе, так что урожай был невысок. Бананы были нелучшего качества, поскольку бананы и кофе вызревают в различных температурных режимах, но дядя Генри все равно ворчал, что бананы — скоропортящийся продукт, пока урожай не бывал успешно продан. Мне не следовало предлагать ему выращивать апельсины.

Проезжая верхом Ферн Галли, я размышляла, что вскоре я буду жить в красивейшем поместье из всех, которые простирались за холмами у подножия горы Диаболо. Я стану хозяйкой роскошного дома в двух милях от Мониг. Там величественные залы, великолепная лестница красного дерева и отделанный панелями холл, где полы из атласного дерева отливают бледным золотом. Там живописные окрестности: леса и зеленые лужайки. Там огромные клумбы, и рабатки кустов расцвечены тысячами пуанзеций, гибискусов, июньских роз лиловых и розовых оттенков и сиренью — и где старые каменные стены покрыты ярко-красной и лиловой бугенвиллией.

Эти мечты были прекрасны, но для меня никак не вязались с реальностью. Я пыталась создать в воображении портрет Оливера Фоя, но у меня ничего не вышло. Я предположила, что, когда он приедет нынче днем, мне следует называть его Оливер. А потом, когда я приму его предложение, мне нужно будет поцеловать его. После этого будет обнародована наша помолвка, и он будет регулярно заезжать к нам и сопровождать меня с компаньонкой, как полагается, на прогулках. Когда он станет приезжать с визитами, нас время от времени будут оставлять одних: в рисовальной или гуляющими в саду. Тогда он начнет ухаживать за мной. Я полагала, что это слово означает, что он станет уверять меня в своей любви, он станет брать мою руку, иногда целовать ее. Или, возможно, он поцелует меня в щеку и даже в губы. Мне было любопытно, понравится ли мне это или нет.

Подъезжая легкой рысью к повороту дороги, я увидела нечто, что отвлекло меня от размышлений о грядущем. Впереди на дороге почти лежала, завалившись набок, повозка, груженая бананами. Бананы рассыпались по дороге. Возница, чернокожий человек в голубых хлопковых брюках и серой рубашке, уныло сидел на обочине, уперев локти в колени, опершись подбородком на ладони — и безутешно глядел на своего ослика.

Приблизившись, я поняла, что одно из двух колес сошло с оси. Видимо, упали и возница, и ослик — но не пострадал ни один из них. Ослик освободился от упряжи и теперь стоял, глядя на тележку с тем терпеливо-грустным выражением, которое частенько наводило на меня слезы. Я знала этого чернокожего. Его звали Джозеф, он жил на окраине Очо Риос и на клочке бедной земли выращивал бананы. Это был раздражительный, мрачный человек, у него были жена и трое сыновей, совершенно противоположного темперамента. Мне нравился Джозеф, потому что, по рассказам Дэниела Чунга, я знала, какой он трудяга, но я бы предпочла, чтобы этим утром мне встретился один из его сыновей.

Он взглянул на меня, когда я подъехала, встал и мрачно сказал:

— Доброе утро, мисс Делани. Я спешилась.

— Здравствуй, Джозеф. Что же теперь делать?

Он пожал плечами.

— Не могу я один поставить проклятое колесо.

— Не горюй, Джозеф. Послушай, ось не сломана, колесо в порядке. Просто чека ослабла и выпала, наверное.

Он кивнул головой и указал на чеку, которая лежала у его ног.

— Все равно. Не могу, — ответил он. — Нельзя одному и тележку поднять, и колесо поставить.

— Так теперь ты не один. Сними все эти бананы, чтобы тележка была как можно легче, и давай попробуем вместе.

Он мрачно взглянул на меня, нахмурился и стал вынимать из тележки связки бананов. Отец Джозефа был рабом, и ему, несомненно, было трудно представить, что я в самом деле готова помочь физически. К моему стыду, я должна была признать, что делаю это не от доброты, а просто потому, что не смогла бы уехать, ничего не предприняв и оставив груз рассыпанным на дороге. Мне что-то мешало — что, я сама не могла бы определить. Вероятно, просто здравомыслие.

В то время как Джозеф освобождал тележку от бананов, я осмотрела ослика, провела его за поводья туда-сюда, чтобы взглянуть, как он ходит — и решила, что животное невредимо. На мне были новые перчатки, и я сняла их, чтобы не запачкать. Через две минуты я держала колесо, а Джозеф пытался поднять тележку. Ему удалось поднять ее на уровень своих колен, но выше — нет. Я взяла колесо и пыталась помочь, и нам вдвоем удалось поднять ось достаточно высоко, но Джозеф не смог держать тележку на таком уровне долго, пока я пыталась нацепить колесо.

— Ну ладно, давай опустим тележку и подумаем, — я с трудом перевела дыхание. — Осторожно: не опусти на пальцы.

— Я же говорил вам, — прохрипел он, вытирая лоб. — Говорил я вам, мисс Делани. Без толку все это.

— О, не делай только такой безнадежный вид, — с раздражением сказала я. — Нам надо что-то под нее подставить на несколько секунд, чтобы перенести вес — а ты будешь стоять и держать. Где твое мачете? Ты же можешь вырезать вилку из ветви дерева.

Он провел рукой по седеющим волосам и покачал головой.

— Не ношу я мачете, мисс.

Я готова была снова сорваться на него, но сдержалась, увидев в его глазах тревогу. Он проделал долгий путь к Мониг и по верхней дороге горы Диаболо к железнодорожной станции в Эвартоне, потому что там ему дадут лучшую цену за тележку бананов, чем если бы он продавал их в Очо Риос или у залива Св. Анны.

— Ну ладно: нам не нужно ветку. Сними-ка откидной борт и привяжи его к оси веревкой. Когда мы поднимем тележку, он повиснет вниз и будет служить подпоркой — а мы станем осторожно опускать на него тележку.

Джозеф некоторое время размышлял, и наконец в его глазах зажглась надежда.

— Может, мы сможем это, мисс Делани, — проговорил он.

Задыхаясь от натуги, мы перевалили тележку на один бок и пытались опереть ее на подпорку, как я предложила, однако борт так и не подчинился нам, так что мы не смогли опереть на него всю тяжесть повозки.

— Ну, Джозеф, — задыхаясь, проговорила я, — подними еще повыше. Подпорка должна быть вертикальной.

— Верт? Как вы сказали, мисс? — с усилием пробормотал Джозеф.

— Прямой! Прямой от низу и до верху. Ты не можешь зажать его ногами? Ах нет, погоди! Ты вот-вот упадешь. О Боже! Опусти ее, Джозеф. Давай снова.

Мы опять опустили ось на землю. И руки, и блузка у меня были в грязи, и я подозревала, что я потерла грязной рукой лоб.

— Не волнуйся, — сказала я, еле переводя дыхание, но стараясь подбодрить его. — Потом получится. А теперь нам нужна веревка, чтобы заставить борт встать прямо.

Чей-то голос позади меня произнес:

— Хорошо сказано.

Я удивленно повернулась. В нескольких шагах от себя на красно-пегой лошади, которая была достаточно рослой для обычно невысоких ямайских лошадей, я увидела всадника. Он смотрел на нас с большим интересом. Видимо, он был здесь уже по меньшей мере несколько минут, а мы были слишком заняты, чтобы расслышать его появление.

На нем была красивая спортивная клетчатая куртка, белая рубашка, серые плисовые брюки, заправленные в сапоги для верховой езды. Позади была приторочена мягкая кожаная сумка. Шляпу он держал в руке. У него были весьма красивые черты лица и коротко стриженные каштановые волосы; он был чисто выбрит. На вид ему казалось лет двадцать пять. Глаза его были темно-серого цвета, и правый глаз наполовину прищурен, что придавало ему достаточно шутливый вид.

Тут Джозеф так странно охнул, что я в изумлении уставилась на него. Лицо его посерело, а глаза закатились. С огромным усилием он медленно повернулся спиной к незнакомцу, а затем встал с поникшими плечами. С того места, где я стояла, я явственно видела, как он разведенными в виде вилки пальцами тычет через плечо: то был старинный принятый в этих местах знак против дьявола.

 

2

Ужас Джозефа слегка уменьшился бы, если бы он имел с собой талисман оби — этакий рваный узел с перьями попугаев, гробовыми гвоздями, пылью с могильной плиты, кровью, яичной скорлупой и прочими вуду против обеа — человека, насылающего на него проклятие.

У меня едва ли было время подумать обо всем этом, так как всадник улыбнулся и проговорил:

— Позвольте поздравить вас с предпоследним усилием. Вы уже близки к успеху.

На минуту я позабыла о Джозефе. Я просто задрожала от негодования и тут же почувствовала, как мои брови сходятся на переносице. От этого я ощутила себя еще хуже, потому что мои брови были отнюдь не изящными, а когда я хмурилась, они дрожали, придавая мне весьма смешной вид.

— Я бы предпочла вашим поздравлениям — вашу помощь, сэр, — резко сказала я.

Незнакомец сжал губы и кивнул в знак согласия.

— А вы полагаете, что я смогу помочь? — дружелюбно спросил он.

— Чтобы помочь, не нужно ничего сверхъестественного, — ответила я вовсе не любезно.

Он вновь улыбнулся.

— Это верно. Но, если бы я помог, я бы лишил вас успеха, столь вами заслуженного. И мне претит мысль о том, чтобы испортить очередное достижение. — Он соскочил с седла, оставив шляпу на его луке, и принялся снимать куртку. — Меня зовут Чед Локхарт, приехал из Лондона. Я к вашим услугам.

Мой гнев испарился, когда я подумала, что незнакомец в принципе прав: мне было очень приятно, если бы наша с Джозефом попытка удалась.

— Доброе утро, мистер Локхарт. А я — Эмма Делани из Джакарандаса. Извините, что была резка с вами.

Он покачал головой и улыбнулся, расстегивая манжеты.

— Я заслужил это, мисс Делани. Боюсь, что часто мое поведение кажется окружающим странным. Любой порядочный мужчина без колебаний пришел бы к вам на помощь.

Тут мне пришло в голову, что если многие считают поведение мистера Локхарта странным, то это делает нас похожими, но я не высказала своей мысли вслух. Теперь мне было видно, что на его правом виске от брови к уху тянется тонкий белый шрам. Не былая ли рана заставляет его прищуривать один глаз, подумала я.

Закатывая рукава рубашки, он осматривал красивые заросли папоротника и орхидей, затем переведя взгляд на ослика, повозку, мою кобылу Дженни, которая в это время подошла понюхать его лошадь. Наконец, его взгляд остановился на мне. Глянув в сторону Джозефа, он спросил:

— Этот человек болен?

— Нет, просто расстроен. — Я указала на рассыпанные бананы. — Хороший товар, каждая связка считанная, и он рассчитывал добраться с ними до Эвартона.

— Каждая связка — считанная? — не понял мистер Локхарт.

— Это значит, что каждый стебель несет на себе по девять и более штук, так что он получит за них хорошую цену.

На первый взгляд незнакомец показался мне худощавым, но, когда он снял куртку, я увидела, что он жилистый и крепко сложен.

— Кажется, вы хотите-таки помочь, мистер Локхарт, и тем самым разделить наш успех.

— Я просто не осмеливаюсь вновь навлечь на себя ваше осуждение, мисс Делани, — жизнерадостно ответил он, — но я должен предупредить вас, что я — излюбленная жертва злобной Судьбы.

Я была потрясена.

— Что вы имеете в виду?

— То, что если более удачливый парень просто-напросто поднял бы эту тележку и поставил колесо — вполне может случиться так, что, если Чед Локхарт поднимет ее, тут же отлетит другое колесо. Однако посмотрим: может быть, Судьба находится нынче в добром настроении, а не в злобном. Иногда она бывает причудлива в своих прихотях. — И с этими словами он пошел вперед. Прежде чем я успела окликнуть Джозефа, он уже согнулся, подлез под тележку, приподнял ее, так что ось поднялась как раз на нужный уровень.

Я позвала:

— Джозеф!

Джозеф медленно повернул голову бросил испуганный взгляд через плечо. Однако даже не пошевелился. Я быстро подошла, взяла колесо, вкатила его в нужную позицию, затем опустилась на колени возле мистера Локхарта так, чтобы втулка колеса наделась на ось. Мне пришлось только слегка приподнять колесо, а затем прикрутить.

— Теперь можете опускать, мистер Локхарт. Благодарю вас.

— Прекрасно. — Он осторожно опустил тележку, поднял чеку и плотно пригнал ее при помощи камня. Мы вместе ввели ослика между оглоблей и запрягли.

— Ну, теперь можешь снова загружать, Джозеф, — сказала я.

Джозеф обернулся, опустив глаза и начал энергично подбирать связки бананов, укладывая в тележку. Бросив на него озадаченный взгляд, незнакомец отошел и стал отстегивать флягу с водой.

— У меня в сумке есть полотенце и туалетные принадлежности, мисс Делани, — сказал он. — Может быть, вы хотите умыться?

Я взглянула на свои грязные руки.

— Буду весьма рада, — ответила я.

Он дал мне кусок мыла, полил воду мне на руки, подождал, пока я намылю руки, полил еще воды, чтобы я могла смыть мыло, и подал полотенце.

Затем я оказала ту же услугу мистеру Локхарту.

Джозеф взобрался на повозку и взял в руки поводья. Он все еще выглядел глубоко подавленным. Искоса глянув на нас, он хрипло сказал:

— Хочу поблагодарить вас, мисс Делани, — и также хозяина.

Затем он прищелкнул языком, и повозка заскрипела по дороге. Я знала, что мистер Локхарт, который приехал из Англии, вряд ли поймет акцент и неправильное произношение Джозефа, поэтому повторила:

— Он благодарит нас за помощь.

— Я понял. Он говорил на пиджин-инглиш, но я знаком с этим диалектом.

— О, вы, видимо, жили некоторое время на Дальнем Востоке?

— Всего несколько лет, главным образом в Гонконге и Шанхае. — Он убрал бутыль с водой и туалетные принадлежности. — Я удивился, когда Джозеф назвал меня «хозяином». Это слово на китайском пиджин-инглиш означает человека очень высокопоставленного.

— Здесь оно означает то же. Вместо английской пословицы «Только кошка может смотреть на короля, когда захочет» здесь бытует такая: «У черного есть свобода — смотреть на хозяина, когда захочет».

Он рассмеялся.

— Вы так хорошо это сказали. Но я все еще не понимаю, отчего этот человек так высоко вознес меня и отчего он был так огорчен.

— Он был более чем огорчен, — ответила я. — Он был испуган вашим прищуренным глазом. О, Боже мой, наверное, я опять показываю дурные манеры — но я просто не знаю, как об этом сказать по-иному. Думаю, тетя Мод сказала бы на это, что мне вообще не стоило об этом говорить.

Он опустил рукава рубашки и посмотрел на меня с дружеским любопытством.

— Я лично предпочитаю ваши манеры манерам тети Мод, и уверяю вас, что я не обижен ни в малейшей мере. — Внезапно он усмехнулся: — Наверное, этот бедняга вообразил, что я сглажу его?

— Совершенно уверена, что так. Вероятно, он поедет сейчас к колдуну и заплатит ему деньги, чтобы снять сглаз.

— А закон позволяет такого рода деятельность?

— Нет. Практиковать религию вуду — непозволительно, но местные жители делают это тайно и редко бывают разоблачены. О, позвольте мне помочь вам с манжетой. — Я видела, как он застегнул один манжет, но никак не мог поймать другой.

— Да, благодарю, мисс Делани.

Он вытянул вперед запястье и протискивал маленькую овальную запонку сквозь петлю. Я видела, что запонка сильно изношена — значит, это всего лишь штампованное золото. Впрочем, неважно. Я ощущала прилив счастья — и недоумевала, отчего это. Почему-то мне пришло в голову, что я оказываю помощь в чем-то интимном мужчине совершенно не знакомому, и, как только я застегнула запонку, я добавила:

— Простите меня за эту дерзость, но я не предполагала заранее. Мне просто показалось глупым не помочь. О, Боже мой, теперь, кажется, я сказала очередную глупость. Следует думать, прежде чем говорить. Тетя Мод всегда мне это говорит.

Мистер Локхарт положил руки на пояс:

— Наверное, это превосходный совет, — задумчиво сказал он, — для тех, кто не чистосердечен. Но он явно не к вам относится, мисс Делани.

Я почувствовала, что покраснела от удовольствия, однако ничуть не была смущена этим.

— Вы очень любезны, сэр. Я рада, что вы не пали жертвой злой судьбы, помогая нам. Я имею в виду только, что второе колесо так и не отвалилось.

— Да… — протянул он. Теперь он смотрел куда-то позади меня: на губах его была печальная улыбка. — Очевидно, на эту леди нашло саркастическое настроение.

Я обернулась, чтобы взглянуть в том же направлении, и, охнув, прижала ладонь к губам: пока мы разговаривали, наши лошади слегка передвинулись. Очевидно, шляпа мистера Локхарта упала с луки седла и теперь лежала, подмятая копытами Дженни.

— О, мистер Локхарт, извините! — Я подбежала к Дженни, подняла шляпу. Она была теперь совершенно плоской. — Простите, Бога ради.

Мистер Локхарт взял шляпу у меня из рук, осмотрел ее и рассмеялся.

— Вы не должны отвечать за издевательства злобной Судьбы, — сказал он и попытался придать шляпе некое подобие формы. — Могу я спросить у вас, куда вы направлялись?

— Просто поехала прогуляться, я собиралась уже повернуть обратно, когда наткнулась на Джозефа. Мой дом в Джакарандасе, — я указала в направлении долины, — милях в трех на север. Я живу там с дядей и тетей, мистером и миссис Генри Шеферд.

— Понимаю. — Он взял с седла куртку и надел ее. — Мне сказали, что эта дорога приведет меня в Очо Риос, куда я и направляюсь. Это так?

— Да, вам нужно ехать прямо до побережья.

— Будет ли уместно предложить вам поехать вместе, пока наши дороги не разойдутся?

Я поразмышляла несколько секунд. — Вероятно, это не вполне уместно, но не могу представить себе ничего глупее, чем ехать на расстоянии друг от друга.

— Очень точно выражено, мисс Делани. Могу я предложить вам свою руку, чтобы помочь сесть в седло?

— Я справлюсь сама, благодарю вас, мистер Локхарт.

Мы ехали бок-о-бок по дороге неторопливым шагом. Мистер Локхарт сдвинул на затылок свою деформированную шляпу — и нисколько этим обстоятельством не смущался. Он рассказал мне, что это его первое посещение Ямайки. Он высадился в Кингстоне пять дней тому назад, вчера сел на поезд в Эвартон, а с вокзала нанял кабриолет, чтобы проделать девятимильный путь через гору Диаболо к Мо-ниг. Там он переночевал, а утром взял лошадь, чтобы доехать до Очо Риос. Он откровенно признался, что плыл из Лондона на пароходе Карибской компании, потому что плата за проезд составила двадцать фунтов против тридцати пяти на более комфортабельном и быстроходном пароходе «Роял Мейл» компании «Стим Пэкет». Такая искренность не удивила меня: я уже отметила про себя, что он человек не претенциозный.

— Мне очень понравился путь на кабриолете из Эвартона, — сказал он. — Горная дорога очень красива, а на спуске я заметил в долине великолепные скотоводческие фермы.

— Здесь их называют пенфермами, а фермеров — пенкиперами, сама не знаю почему. Да, мистер Локхарт, на нашем острове выращивают прекрасный скот. Здесь хорошие травы, а это хороший корм для всех видов скота, кроме овец.

Я гадала про себя, какова может быть цель его путешествия через весь остров в Очо Риос, потому что он не был похож ни на бизнесмена, ни на праздного путешественника.

— А ваше семейство занимается скотоводством? — спросил он.

— Нет. Дядя Генри выращивает кофе. Первоклассный кофе.

— Ах, да. Вы же сказали, что живете с дядей и тетей. Вы родились на Ямайке?

Я покачала головой.

— Нет. В Англии, но и мать, и отец умерли, когда мне было пять лет, и тогда тетя Мод сказала, что я могу жить с ними. Она сестра моей покойной матери.

— И с тех пор вы никогда не бывали в Англии?

— Никогда. Я бы хотела, у меня лишь смутные детские воспоминания о ней. Я не слишком хорошо помню мать, а отца — не помню вовсе. Он был военным и все время служил за границей.

Некоторое время мы молчали, но я не чувствовала никакой напряженности и не хотела быстро изобретать тему для разговора. День выдался жарким, но здесь, в Ферн Галли, солнце до полудня не проникало сквозь наросли. Мне пришло в голову, что мистер Локхарт должен был провести несколько дней в столице, поэтому я спросила:

— А вам понравился Кингстон?

Он повернулся лицом ко мне, и я увидела, что уголок его рта скорбно опущен.

— Дело в том, что большую часть времени я провел в различных официальных кабинетах, где чиновники листали целые тома. Более всего времени у меня отнял визит к представителю Хранителя учета. К тому времени я обнаружил, что такой должности, как Хранитель учета, уже не существует; но, оказывается, никого, кроме меня, не удивляло, что существует представитель того, кто уже не существует. Затем я был в Комитете по защите иммигрантов; но все это очень скучные истории. Наверное, мне придется некоторое время провести в Кингстоне перед тем, как ехать в Англию, и я был бы вам благодарен, если бы вы порекомендовали, какие достопримечательности стоит посмотреть.

— Обычно путешественникам показывают главные здания, но я никогда не понимала, какой в этом смысл. Очень интересно побывать в театре; Таун Холл и общественный госпиталь служат каждый своей цели; но меня очень озадачивает, зачем людям показывать тюрьму и больницу для умалишенных. Думаю, гораздо приятнее проехаться по Кингстону в электрическом трамвае и останавливаться там, где вам заблагорассудится. Стоит осмотреть библиотеку и музей; думаю, что вы найдете интересным рынок — ведь он так отличается от английских рынков. Затем можно поехать в Порт Ройаль и осмотреть руины старинного города, погрузившегося под воду, он был уничтожен в результате землетрясения две сотни лет назад. Скажите, мистер Локхарт, вы искали какого-то родственника, когда ходили по официальным кабинетам?

Он покачал головой:

— Нет. Я искал китайца.

Я даже не попыталась скрыть удивления.

— Китайца? Какого-то определенного китайца?

— Да!

— Их около пятисот на нашем острове, мистер Локхарт, и они живут везде, а не маленькими колониями, как иммигранты восточно-индийского происхождения. В районе Очо Риос вы сможете найти лишь три китайских семейства. Или, скорее, две семьи и одного человека. Как зовут человека, которого вы ищете?

Мистер Локхарт некоторое время колебался, а затем сказал:

— Ма Хо.

Я покачала головой.

— Не думаю, чтобы он жил в Очо Риос. Люди, ведущие учет иммигрантов, считают, что вы его здесь найдете?

— Нет, они не смогли помочь мне, но встреча с агентом по отправке грузов морем дала мне кое-какую надежду.

— Китайцы всегда знают друг о друге, так что, возможно, одна из китайских семей в Очо Риос подскажет вам, где найти Ма Хо.

Мне стало любопытно, отчего не самый богатый англичанин проделал путь через всю Атлантику, чтобы найти какого-то китайца, но я не стала задавать столь нескромный вопрос.

— Может быть, о нем знает Дэниел Чунг.

Мистер Локхарт переспросил:

— Дэниел Чунг?

Он нахлобучил шляпу на глаза, словно хотел закрыться от солнца.

— Да, — ответила я. — Дэниел — мой друг. Не стоило мне так говорить, но это правда. Он приехал сюда за два года до меня как гонконгский иммигрант и женился на ямайской девушке Мэй, которая была служанкой тетушки. Мэй Чунг стала моей няней, а Дэниел Чунг был принят в качестве… Можно было бы сказать для мелких поручений, но это не будет соответствовать действительности. Он — мастер на все руки и умеет делать любую работу.

К тому времени мы выехали из Ферн Галли, и, как только солнце осветило нас, мой спутник натянул шляпу еще глубже, так что теперь его лицо было скрыто полями.

— Я всегда полагал, что китайцы очень умный народ, — сказал он.

— Я с вами согласна. Дэниел пишет и читает так же, как мы. По сути, он наполовину англичанин: он думает, что его отцом был английский моряк, остановившийся в Гонконге, но он был воспитан как китаец.

— Зачем же он приехал на Ямайку? — проговорил мистер Локхарт.

— Не знаю, но я рада, что он это сделал, и рада, что он женился здесь на Мэй. У них не было детей, и они очень горевали по этому поводу. Думаю, именно поэтому они обращались со мной, как со своей дочерью — за тем исключением, что были вынуждены называть меня мисс Эмма, конечно. Я их очень любила и расстроилась, когда тетя вдруг решила, что мы больше не нуждаемся в услугах Мэй.

— Но вы все еще видитесь с ними время от времени?

— Я все еще вижусь с Дэниелом. — Комок подступил у меня к горлу, и я была вынуждена сделать паузу и помолчать, прежде чем продолжать рассказывать. — Моя дорогая Мэй умерла от чахотки два года назад. У меня сердце разрывается, когда я об этом думаю, но, конечно, тяжелее всего это было для Дэниела. Когда они ушли из Джакарандаса, Дэниел построил для себя с женой маленький домик из желтого кирпича и еловых бревен — он стоит неподалеку, чуть ниже нашего дома. Я часто навещала их. Тетя Мод не одобряла этого, но и не запрещала мне, потому что Мэй была моей няней; ведь с нянями дозволяется поддерживать отношения.

— Чем же они зарабатывали на жизнь, когда оставили службу у вашей тети? — спросил мистер Лок-харт.

— Дэниел копил деньги — а потом начал зарабатывать постройкой лодок. Он оформил аренду на большой лодочный ангар у пристани.

— Это сложная работа, требующая большого мастерства, — задумчиво сказал мистер Локхарт. Его лицо было скрыто тенью от шляпы.

— Да, — согласилась я. — Этой работе он научился в другой стране много лет тому назад. Ему было уже за тридцать, когда он приехал сюда, и он овладел уже многими разными профессиями. Большей частью он изготавливает маленькие весельные лодки или парусные; но каждая из них отнимает у него много недель: ведь он работает один и пользуется лишь самыми простыми инструментами. И все же он строит сейчас и большую лодку. Он работал над ней почти два года, и она принесет ему много денег, когда он закончит ее. Работа уже близится к завершению. Это будет большой шлюп с кабиной и мотором, который он поднял со дна — с затонувшего баркаса: мотор можно использовать, когда нет попутного ветра.

— Так он поднял со дна мотор? — пробормотал мистер Локхарт.

— Да, со дна Кингстонской гавани. Бойлер уже не годился, но Дэниел изготовил новый. У него есть друг — специалист по металлу, и, уж конечно, поднять со дна мотор без бойлера было легче.

— Думаю, это смог бы сделать лишь профессиональный ныряльщик, — сказал мистер Локхарт.

— Дэниел — лучший ныряльщик на острове, — ответила я, чувствуя гордость за него. — Я не имею в виду, что он ныряет с аквалангом: у него никогда такого не было; но он несколько лет жил на Цейлоне, там он научился нырять как искатели жемчуга. Он может запросто работать три минуты на глубине восемнадцать метров, поэтому его часто приглашают на работу в гавань и на рыболовные суда. Вот таким образом ему и удалось скопить немного денег. Если кому-то нужно осмотреть днище лодки или заменить гребной винт, или провести под водой кабель — гораздо дешевле нанять Дэниела, чем глубоководного ныряльщика. Под водой ничего нельзя разглядеть без очков, поэтому Дэниел пользуется специальными очками с толстым слоем резины вокруг глаз: она плотно прилегает к линзам, чтобы не просочилась вода.

Мы доехали до развилки, где дорога на Джакаран-дас отходила от дороги, ведущей вниз, к Очо Риос, и я натянула поводья, внезапно осознав, что болтаю без умолку.

— Вот здесь я должна покинуть вас, — сказала я, — если только вы не согласитесь заехать к нам и выпить сока лайма. Я уверена, что дядя и тетя будут рады принять вас.

Это не было абсолютной правдой, но в данном случае невозможно было одновременно сохранять и вежливость, и правдивость; к тому же я знала, что дядя Генри и тетя Мод примут гостя учтиво, даже если мое появление с ним вдвоем не вполне прилично.

— Благодарю, но я должен ответить отказом, — произнес мистер Локхарт. Он облокотился на луку, слегка склонив голову, будто в раздумье. После минутной паузы он продолжал: — Так, значит, Дэниел Чунг — ваш друг?

Я удивилась:

— Ну да. Не в общепринятом смысле, конечно: это невозможно, ведь он — китаец-иммигрант. И все же он мой друг, очень хороший друг.

Мистер Локхарт вздохнул и поднял голову, сдвинув назад шляпу. Мне казалось, у него довольно смешной вид, но теперь ничего забавного я в нем не увидела, его лицо было строгим, губы сжаты, дымчато-серые глаза холодны, а прищуренный глаз придавал выражению лица такую угрозу, что я вздрогнула и внезапно увидела то, чего так испугался Джозеф.

— В таком случае я сожалею о том, что вынужден сказать вам, — продолжил он тихо и холодно, — что этот ваш друг является моим врагом и что Дэниел Чунг — именно тот человек, которого я ищу, а истинное его имя — Ма Хо. Ваше исчерпывающее описание не оставляет никаких сомнений в атом,

В течение нескольких секунд я не могла произнести ни слова. Затем проговорила, не узнав собственный голос:

— Но это невозможно! Дэниел… очень хороший и местный человек! Он не мог никому принести вреда!

— Есть ли на острове другой иммигрант наполовину китайского происхождения, такого же возраста, умеющий строить лодки и искусный ныряльщик, который приехал сюда четырнадцать лет тому назад?

— Нет… нет. Но это не значит…

— Простите меня, но это значит, что Дэниел Чунг — и есть Ма Хо, мой враг.

Я едва не задохнулась от возмущения, и мне теперь было безразлично, как я выгляжу.

— Вы ошибаетесь, сэр, — резко сказала я. — Как может быть Дэниел вашим врагом? Он проживает здесь много лет, а вы никогда раньше здесь не были.

Его дымчато-серые глаза пронзительно на меня взглянули:

— Он разрушил мою семью, довел моего отца до бесчестия и смерти. — Голос Чеда Локхарта не выдавал эмоций, но в его взгляде я уловила сожаление, а плотно сжатые губы исказила усмешка. — Мне крайне неприятно, что ваш друг является моим врагом, мисс Делани, но это опять-таки злая шутка, которые леди Судьба обожает со мной проделывать. — Он приподнял деформированную шляпу. — Благодарю за удовольствие познакомиться с вами, и всего вам хорошего.

Он повернул лошадь и стал удаляться легкой рысцой. Я пришпорила Дженни и в нескольких десятках метров догнала его, чувствуя смущение и испуг.

— Подождите, мистер Локхарт! Вы едете, чтобы увидеться с Дэниелом Чунгом? Это и моя цель. И вы… вы намереваетесь причинить ему какое-то зло?

Чед Локхарт долго молчал, он изучал мое лицо, но я не могла прочесть его мыслей. Наконец, он ответил:

— Это зависит от некоторых обстоятельств, мисс Делани. Но я не могу сказать вам, от каких именно.

И он вновь приподнял шляпу и повернул вдоль по дороге. Прошла минута — и я неторопясь пустила Дженни по дороге на Джакарандас, но как только нас скрыла из виду роща пунцовых пуанзеций, я припустила Дженни галопом по неширокой тропинке, что ответвлялась от дороги позади дома. Она шла по спуску к Очо Риос, была неудобна — но приводила меня к лому Дэниела за десять минут.

Был вторник, и я знала, что в этот день Дэниел будет дома до полудня, потому что каждый вторник он занимался чисткой утвари и уборкой дома. Со дня смерти Мэй в доме не появлялась ни одна женщина. Возможно, что Чед Локхарт поедет на пристань, к лодочному ангару, о котором я с ним говорила — ив таком случае у меня много времени — но я не была в этом уверена и глубоко раскаивалась, что описала, как выглядит домик Дэниела.

Тропинка не была видна с главной дороги, по которой поехал Локхарт, так что он не мог бы меня увидеть. Вскоре я была у домика, который стоял в стороне от дороги. Он был выстроен на естественной террасе, выходил на небольшую долину.

Дэниел, очевидно, видел или слышал, как я подъехала, потому что дверь открылась, как только я подняла молоточек. Он встретил меня в полинявших голубых рубахе и брюках, поспешно вытирая руки полотенцем. В темных раскосых глазах его светилась улыбка. Как у многих китайцев, у него было гладкое, без признаков возраста лицо. В отличие от других китайцев, у него были волнистые волосы, вне сомнения, унаследованные от отца-англичанина. В течение нескольких лет, живя в Гонконге, Дэниел посещал школу английской миссии — но и после этого он продолжил образование. Его английский был весьма хорош, и только трудности с произнесением «р» выдавали, что это его неродной язык.

— Мисс Эмма! — и он слегка поклонился. — Не ждал вас. Пожалуйста, входите и выпейте чего-нибудь прохладительного.

— Нет, Дэниел, не до этого, — поспешно сказала я. — Здесь есть человек, который ищет тебя. Он из Англии, я встретила его на дороге в Мониг, и он сказал, что твое истинное имя — Ма Хо и что ты — его враг, и я сказала ему, что это невозможно и глупо, но он не поверил, и поэтому… — я перевела дыхание, — поэтому я поскакала по узкой дороге, чтобы опередить его и предупредить.

Улыбка сошла с лица Дэниела.

— Этот человек назвал себя, мисс Эмма? — спросил он тихо.

— Локхарт. Он сказал, что его зовут Чед Локхарт и что он жил когда-то в Китае.

— Локхарт… Столько лет прошло… — добавил он едва слышным шепотом.

— Что происходит, Дэниел? — Я взяла его за руку. — На первый взгляд он показался мне весьма приятным джентльменом, но потом он сказал, что ты разрушил его семью и был причиной смерти его отца. Я не верю этому, но ты же вспомнил его имя… И я думаю, он говорит искренне. Я боюсь за тебя.

Дэниел тяжело вздохнул и покачал головой.

— Не волнуйтесь, мисс Эмма, — спокойно сказал он. — Я не могу вам объяснить, но думаю, что все будет в порядке. Лучше вам будет пойти сейчас домой.

— Нет, нет. Он может причинить тебе зло. Я подожду, чтобы убедиться, что он не совершит ничего дурного.

Дэниел собирался было протестовать, но увидел по моему лицу, что я настроена решительно.

— Ну хорошо, мисс Эмма. Не желаете ли войти?

— Нет, я подожду здесь. Он может поехать в порт, по я сама описала твой дом, и его крыша видна с дороги, так что он может направиться прямо сюда.

— Я присоединюсь к вам через несколько минут, мисс Эмма. Извините меня.

Я не сводила глаз с дороги, которая огибала домик сзади. Вскоре вышел Дэниел и встал рядом. Я увидела, что он надел чистую белую рубашку и хорошо отглаженные брюки. В одной руке у него была короткая толстая бамбуковая палка с деревянной пробкой, залитой красным воском. Я ничего не сказала. У меня не было намерения вмешиваться в чужие дела: я просто хотела убедиться, что с Дэниелом ничего не случится.

Послышался стук копыт, лошадь шла неторопливо. Звук приближался, и я почувствовала, как мое сердце начало колотиться. Вот они показались из-за домика: красный жеребец и всадник — Чед Локхарт. На нем все так же была надета смятая шляпа, но от этого вид его не перестал быть грозным. Теперь он казался мне внушительнее и в глазах у него не осталось и тени теплоты и дружелюбия.

Увидев нас, он натянул поводья, и на мгновение приспущенное веко его дрогнуло. Затем оно вновь приняло обычное положение, что придавало ему вид либо юмористический, либо зловещий. Он медленно стянул шляпу и положил ее на бедро, мрачно разглядывая меня. Через несколько секунд, показавшиеся мне вечностью, он наконец-то сказал:

— Вы хороший друг для своих друзей, мисс Делани.

Я нервно сжала в руке хлыст и проговорила дрожащим голосом:

— Мне неизвестны ваши намерения, сэр, но Дэниел Чунг пользуется моей поддержкой.

Он некоторое время смотрел на меня, а затем резко перевел взгляд на Дэниела, заговорив с ним на птичьем, певучем наречии, которое, как я догадалась, было китайским языком. Я не поняла ни слова, но мне показалось, что он задал короткий вопрос. Дэниел ответил на том же языке и так же кратко. Незнакомец подвинулся на лошади ближе и задал длинный вопрос. Последовал длинный ответ. Я взглянула на Дэниела. Ни тон его, ни выражение лица не выдавали эмоций, но я видела капли пота на его лбу.

Наступила пауза. Дэниел сделал шаг вперед и заговорил сам, протягивая незнакомцу бамбуковую палку. Чед Локхарт в течение нескольких секунд смотрел на него, а затем взял палку, надев шляпу на голову, чтобы освободить руки. Он достал перочинный нож, открыл его и провел лезвием вокруг пробки. Убрав нож, он вынул пробку — а затем перевернул трубку, слегка встряхнув. На его ладонь выпал свиток толстой белой бумаги, закрепленный с обеих концов трубки веревками.

Чед Локхарт отцепил закрепки, сунул трубку под мышку и развернул свиток. Свиток оказался почти полуметровой длины. Локхарт взглянул исподлобья на Дэниела и принялся читать. У меня не было желания размышлять, каково содержание свитка. Для меня вся эта опасная ситуация находилась за пределами понимания, а волновалась я только за Дэниела.

Затем незнакомец свернул свиток и начал укладывать его обратно в трубку. Дэниел заговорил, и заговорил быстро и горячо. Чед Локхарт молчал и пристально смотрел на него, на первых порах обнаружив свое удивление. Последовала серия вопросов и ответов. Локхарт вложил в отверстие трубки пробку, некоторое время размышлял — а потом задал короткий и строгий вопрос.

Дэниел спокойно отвечал, а потом достал из своего кармана что-то небольшое, круглое и золотого цвета.

Он вручил предмет Чеду Локхарту, который принялся вертеть его в пальцах, внимательно изучая. Предмет был схож с золотым диском более трех сантиметров в диаметре. Англичанин вновь заговорил, и теперь в его юлосе ясно слышалось изумление. Дэниел отвечал, и так они переговаривались короткими репликами в течение минуты.

Наступила тишина. Чед Локхарт положил монету, или что бы это ни было, в карман куртки. Повернувшись на седле, он вложил бамбуковую трубку в свою сумку и убедился, что привязал ее надежно. Руки его оставались на седле. Он повернулся ко мне, и эти странные глаза опять обдали меня холодом.

— Дело не завершено, — проговорил он. — Я уверен, что мы встретимся вновь. Всего хорошего, мисс Делани.

Он приподнял шляпу, повернул лошадь и поехал прочь. Вскоре они исчезли из виду — а я все стояла, прислушиваясь к удалявшимся звукам. Я взглянула на Дэниела. Он вынул платок и вытер лоб.

— Никогда не видела в тебе страха раньше, Дэниел, — сказала я.

— Этот человек — все равно что его отец, мисс Эмма. Будто бы тот восстал из мертвых. А его стоит бояться, и очень.

— Он вернется?

— Ненадолго, мисс Эмма. Он возвратится в Англию, а затем приедет обратно. Может, через несколько месяцев, а может и через более долгий срок. Но он возвратится.

— Почему, Дэниел?

Он тревожно взглянул на меня и покачал головой:

— Лучше вам этого не знать. Есть вещи, которые знать опасно.

— Не говори ерунды, Дэниел. Как мне может кто-нибудь угрожать?

Он ничего не ответил на мой вопрос:

— Спасибо, что пришли ко мне, мисс Эмма.

Мои ладони вспотели от напряжения, пережитого за последние несколько минут, и я вытерла их о брюки.

— Хорошо, не буду давить на тебя.

Я взглянула на часы и обнаружила, что уже одиннадцать. Я удивилась, осознав, что совершенно забыла об Оливере Фое и его визит. Я спросила Дэниела:

— Ты можешь уделить мне немного времени и отправиться со мной купаться? — Для прояснения мыслей и избавления от тревог нет ничего лучше, чем морские купания.

Дэниел засомневался:

— А мистрисс Шеферд одобрит это?

Обращение «мистрисс» показалось бы архаичным человеку из Англии, но на нашем острове старая елизаветинская форма обращения к замужней женщине прижилась прочно.

— Все в порядке, Дэниел. Иногда тетя Мод говорит, что купания не приличествуют девушке, но сегодня она предложила мне это сама.

— В таком случае буду рад, мисс. — Дэниел любил морские купания, как и я. — Поедете к лодочному ангару на лошади? Вы там найдете Джэкоба: он может поставить для вас тент. Я спущусь следом с Фенг По.

Джэкоб был маленьким чернокожим мальчиком, которому поручались рутинные работы. Фенг По был мулом, который передвигался много медленнее, чем Дженни.

— Да, так уйдет меньше времени на спуск. Ты возьмешь полотенца, Дэниел?

— У меня есть запас чистых полотенец в лодочном ангаре, мисс Эмма. И там же ваш синий купальный костюм, выстиранный и высушенный.

— Спасибо, Дэниел.

Иногда мы купались возле Данн-ривер, где водопады низвергались со скал; иногда — ниже каскадов; но сегодня не было времени путешествовать до тех мест вокруг всего Очо Риос, так что мы решили искупаться на западе залива, где вокруг были разбросаны мелкие лесистые острова и где было достаточно тени, чтобы мое лицо не слишком загорело.

Я пошла было к Дженни, но остановилась и сказала:

— У меня для тебя удивительные новости, Дэниел. Очень скоро я выхожу замуж за Оливера Фоя. Через шесть недель. Он приедет с предложением сегодня после обеда.

Дэниел уже пошел было к дому, но остановился, услышав мои слова, и повернулся ко мне.

— За мистера Фоя? — переспросил он каким-то необычно охрипшим голосом.

— Да. Дядя Генри уже принял за меня его предложение, так что его визит — чистая формальность. Это все так странно. Полагаю, мне нужно чувствовать либо радость, либо уныние, но я не ощущаю ни того ни другого. Все это выглядит так, будто никогда не сможет стать реальностью, и я никак не могу взять в толк, что буду миссис Фой из Диаболо-Холл. Что ты об этом думаешь, Дэниел?

— Ну… для меня это большой сюрприз, мисс. Я очень удивлен. — Он не глядел на меня, его взгляд был направлен в сторону моря. Я не могла прочесть ничего в его взгляде, но он обнял руками свое худощавое тело, будто был внезапно застигнут холодным ветром. — Я надеюсь… я надеюсь, что вы будете очень счастливы, мисс Эмма. Очень счастливы.

 

3

— Я очень озабочена, — говорила тетя Мод. — Прилично ли продолжать эти морские купания, в особенности теперь, когда ты будешь обручена с мистером Оливером Фойем.

Я только что положила в рот последний кусочек манго из фруктового салата с мороженым, который завершал наш завтрак, и поспешно проглотила его, чтобы ответить:

— Но вы сами предложили мне это сегодня, тетя.

— Да, дорогая. Но теперь я думаю о предстоящих шести неделях. Что подумает мистер Фой о своей невесте, если она спускается на берег и… — она с трудом подыскивала слова, — раздевается в каком-то там вигваме, построенном для нее Дэниелом Чунгом.

— Но ведь Дэниел охраняет меня снаружи, — отвечала я. — К тому же там маленький Джэкоб, а Дэниел всегда призывает на помощь старшую сестру Джэкоба, Лили.

Тетя Мод вздохнула.

— Я не знаю ни одной молодой леди, которая ездила бы купаться с бывшим слугой-китайцем.

— Думаю, что Оливеру Фою об этом известно, — весело проговорила я, — и еще он наверняка знает, что иногда я выхожу с Дэниелом в море. И все же просит моей руки, поэтому не должен думать обо мне слишком плохо. Возможно, ему даже нравится мысль о жене, которая любит плавать и ходить под парусом.

Обычно я входила в столовую за десять минут до гонга, чтобы иметь возможность побеседовать с бабушкой Эллиот. На этот раз я поведала бабушке, как я безуспешно расспрашивала тетю Мод о замужней жизни, а потом рассказала ей о встрече с Чедом Локхартом из Англии. Я объяснила, что он искал Дэниела Чунга. Затем я рассказала все о таинственном и непонятном для меня разговоре на китайском языке.

Я никогда не воображала себе, что бабушка ответит мне на мои вопросы или посочувствует моим проблемам, но я черпала уверенность из разговоров с ней, возможно, только потому, что облекала мысли в слова — и тем самым делала их более ясными. А сегодня все было не так. Наверное, бабушка не нашла что посоветовать мне в отношении предстоящего обручения с Оливером Фойем и не предложила никакого разъяснения делу мистера Локхарта к Дэниелу Чунгу.

За столом я рассказала дяде Генри и тете Мод о том, как встретилась на дороге в Ферн Галли с мистером Локхартом, как проехала с ним часть пути в Очо Риос, но не рассказала им последних событий — я чувствовала, что это личное дело, касающееся одного Дэниела. Ленч был закончен, дядя Генри, помешивая лимонный чай, казалось, обдумывал замечание тети Мод об уместности морских купаний. Он закончил трапезу, но в задумчивости двигал челюстями, чтобы убедиться, что они в хорошем состоянии. Затем он проговорил:

— Я думаю, дорогая Мод, что мы не должны ограничивать занятия Эммы на тот короткий период, пока она остается с нами.

Он поднялся, и я уже подумала, что сейчас он возьмет свой чай на террасу, как он обычно делал перед тем, как пойти в спальню для послеполуденного сна, но вместо этого он подошел ко мне, и улыбка осветила его мрачные черты.

— В конце концов, — сказал он мягко, почти печально, — мы всегда желали ей счастья. — И он неловко поцеловал меня в лоб, слегка потрепал по плечу, затем взял чашку и медленно двинулся к террасе.

— Спасибо, дядя Генри, — сказала я вслед. — Спасибо вам за все.

На глаза мои внезапно набежали слезы. Они взяли меня в свой дом и пытались сделать мою жизнь в нем счастливой в течение прошедших двенадцати лет. Нет, я несправедлива: они сделали мою жизнь счастливой: мне не на что жаловаться. Грустно, но я так и не стала им дочерью, как не стали они мне настоящими родителями. Какой-то существенный элемент гармонии в наших отношениях всегда отсутствовал.

В тот момент у меня не было сомнений, что это было много печальнее для них, чем для меня. Я бы желала, чтобы меня больше любили, и желала бы больше любить их. Но у меня была надежда, что мы с Оливером Фойем будем удачливее в этом отношении.

В половине третьего я надела новое платье и причесалась. Точно в половине четвертого Оливер Фой подъехал к дому в элегантном черном экипаже с желтыми колесами. Я этого, конечно, не видела, так как в тот момент сидела в зале с дядей и тетей, и каждый из нас старательно делал вид, что читает газету или журнал. В это время Аманда, с огромными от ужаса глазами прибежала сообщить о приезде гостя и сказала, что Уильям, конюх, готов позаботиться о лошадях, как было ему приказано.

Минутой позже дворецкий Энох открыл дверь и доложил.

— Входи, входи, Оливер, дорогой приятель, — с напускной сердечностью приветствовал гостя дядя Генри. — Я думаю, нет нужды представлять здесь кого-то. Все друг с другом знакомы, так?

— В самом деле, Генри.

Джентльмены обычно обращались друг к другу по фамилии, если только не были близкими друзьями, однако теперь, когда мое замужество было обсуждено и решено, они стали называть друг друга по именам. Я наблюдала, как Оливер приветствовал мою тетушку. Она нервничала, когда тот склонился над ее рукой. Размышляя о нем, я не смогла припомнить черт моего будущего мужа, а теперь я этому удивлялась, потому что он был отнюдь не неприметен.

Высокого роста, сильного телосложения, с вальяжными манерами, красивый мужчина по всем стандартам; у него были глубоко посаженные голубые глаза и короткий прямой нос. Его светлые волосы были немного длиннее, чем того требовала мода, а усы его были подстрижены квадратно. Одевался он со вкусом, выглядел элегантно, но держался предельно сдержанно. В этом смысле он очень отличался от своего отца, сэра Энтони, который имел необузданный и деспотичный характер.

Я сидела на длинной софе, как мне велела тетя Мод, и, когда Оливер обернулся ко мне, улыбнулась и подала ему руку:

— Добрый день, мистер Фой.

— Добрый день, Эмма. Какая вы хорошенькая!

— Благодарю вас. — Я коснулась рукой софы. — Может быть, присядете, Оливер? Сейчас подадут чай.

Несколько минут все четверо довольно скованно болтали о погоде, о прошлогоднем урожае кофе, о преимуществах хиссарского скота перед неллорским; причем разговор вели преимущественно мужчины. Сисси и Аманда подавали чай под бдительным присмотром Эноха; когда они удалились, разговор перешел на более общие темы: новая опера под названием «Ля Богем»; изобретение американца мистера Лэнгли — паровая машина, позволяющая покрывать большое расстояние; новая английская газета «Дейли мейл», имевшая большой успех; последний роман мистера Томаса Гарди «Темный жид», который Оливер Фой недавно прочел. Тетя Мод не читала беллетристики, кроме как в женских журналах, а дядя Генри не читал ее вообще; но я была страстной читательницей и регулярно каждые две недели совершала путешествие в Кингстон, чтобы взять в библиотеке книги. Библиотечный фонд имел более десяти тысяч названий, в том числе тысячу — художественной прозы.

Я читала роман Гарди, и была благодарна возможности поговорить с Оливером Фойем о книге, известной нам обоим. Прошло минут тридцать, и тетя позвонила в колокольчик, чтобы Аманда и Сисси убрали чашки и тарелки. Как только это было сделано, дядя Генри поднялся и сказал:

— Мод, моя дорогая, давай предоставим этих молодых людей на некоторое время самим себе.

Оливер Фой встал и ожидал, пока тетя с дядей удалятся. Когда дверь за ними закрылась, он улыбнулся мне, и я уловила в его глазах усмешку, когда он произнес:

— Я надеюсь, вы знаете, Эмма, что нас оставили наедине специально, чтобы я сделал вам предложение?

— Да, Оливер, дядя сказал мне. Должна признать, я ощущаю некоторую робость. Тетя Мод так волновалась, так готовилась к вашему визиту, что мне казалось, мы просидели здесь вечность в ожидании вас; и чем дольше мы сидели, тем больше нервничали. Но я не должна была говорить вам всего этого.

Он рассмеялся и покачал головой.

— Это совершенно в вашем стиле, Эмма, и надеюсь, вы всегда останетесь самой собой. А сейчас я должен сделать признание. Я уверен: вы думаете, что мы с вами недостаточно знакомы, однако мы с вами бывали в одной компании. Виноват, но я очень пристально за вами наблюдал, в особенности когда почувствовал все большее влечение к вам. — Он заложил руки за спину и медленно прохаживался по комнате. — Эмма, я приготовил и отрепетировал весьма длинную речь, в которой признавался, как впервые влюбился в вас, когда вы еще были маленькой девочкой, а теперь это чувство выросло с вами, изменилось и углубилось. Но речь совершенно выпала у меня из памяти, и я должен просто признаться вам, что я давно восхищался вами и уважал вас, а теперь понимаю, что люблю вас и желаю, чтобы вы были моей женой. Это не импульсивная декларация, Эмма. Я зрелый человек, обладающий ясными понятиями; и теперь я спрашиваю вас, окажете ли вы мне честь стать моей женой.

Я смотрела на него — чувства мои были очень странными. Я знала, что некоторые девушки моего возраста рассматривают замужество скорее как окончание чего-то, нежели как начало, но я все снова и снова представляла себе, каково это будет: выйти замуж за Оливера Фойя, жить с ним в одном доме, сидеть за одним столом, спать в одной постели.

Я спросила:

— Оливер, дядя Генри рассказал вам мою родословную?

Он кивнул с серьезным видом.

— Думаю, что да. Помню, как вы приехали на Ямайку, когда мне было двадцать с небольшим, и я всегда знал, что вы — дочь сестры Мод Шеферд, которая умерла в Англии. Ваш дядя сказал мне, что ваш отец был субалтерном Британской армии, что он был убит под Омдурманом за несколько недель до смерти вашей матери от чахотки, и я понимаю, что ни ваш дядя, ни ваша тетя не одобряли этого брака. Вы это имели в виду, когда спрашивали, Эмма?

— Да, — ответила я. — Но я хотела рассказать вам, что я чувствую. Видите ли, моя мать и тетя Мод потеряли родителей, когда тете было восемнадцать, а матери — всего восемь. Их фамилия была Эллиот, и здесь, в столовой, есть портрет моей бабушки Эллиот.

Оливер Фой кивнул, показывая, что он — весь внимание.

— Да, я видел его однажды, когда мы с отцом приезжали сюда на званый обед несколько дней тому назад. Вы очень похожи на нее, Эмма.

— Благодарю вас за то, что вы это отметили. Они с мужем и еще десять человек погибли, когда ирландские террористы взорвали бомбу в Клеркенуэлле. Бабушка с дедушкой как раз в это время проезжали там. Моя мать и тетя Мод стали жить с опекуном, родственником моего отца, как я понимаю. Он был стар, был холостяком и, полагаю, был очень суровым человеком. Год или более спустя дядя Генри приехал с Ямайки, чтобы провести в Англии полгода, и встретил тетю Мод. Они поженились, и она приехала сюда вместе с ним, а моя мать осталась жить с опекуном, мистером Рэнделом. Дядя Генри рассказывал вам все это?

— Не в таких деталях. Думаю, он не считал это необходимым.

— Может быть, он — нет, но я желаю, чтобы вы знали. Когда моей матери было восемнадцать, она сбежала от своего опекуна и вышла замуж за Ричарда Делани, субалтерна Беркширского полка. Он стал моим отцом, и, когда я родилась, он находился с полком в Кентербери, а моя мать жила в небольшом коттедже, снятом для нее. Когда мне было четыре года, его послали далеко за моря, и я не помню его, у меня остались лишь смутные воспоминания о матери. Мне говорили, что у них не было частных доходов, так что на офицерское денежное содержание и паек они едва сводили концы с концами; но одно воспоминание я сохранила о матери: она была счастлива. Я сделала паузу и приложила ладонь ко лбу: — Простите, но теперь уже не могу припомнить, с чего я начала.

— Полагаю, это имело отношение к браку, который не одобряли, — мягко подсказал Оливер Фой.

— Да, это верно. Все были очень злы на мою мать. Она потеряла права на наследство, которое в любом случае не было бы велико. Мистер Рэнделл, опекун, таким образом просто избавился от нее — а тетя Мод писала длинные письма с упреками, а потом перестала писать вообще. Я все это знаю от самой тети. Тетя Мод до сих пор считает, что поступок моей матери непростительный и дерзкий, и только тогда заговаривает о моих родителях, когда хочет привести пример дурного поведения. В таких случаях она туманно обозначает их как «некоторые люди». С недавних пор я положила за правило не спорить с ней, но хочу, чтобы вы знали, что я люблю своих родителей и уважаю память о них; и я была бы в отчаянии, если бы вы позднее узнали об их прошлом и стали упрекать меня. Думаю, теперь я сказала вам все, Оливер.

Он стоял и смотрел на меня сверху вниз с тем же серьезным выражением, но я была почти уверена, что вижу удовлетворение в его глазах.

— Благодарю вас за то, что вы мне это рассказали, Эмма. Теперь я буду знать, что вы унаследовали характер своих родителей, а не являетесь продуктом воспитания дяди и тети. Поверьте, я очень благодарен вашим родителям, и никогда не стану думать и говорить о них иначе чем с уважением. Есть что-то еще, что вы хотели бы сказать мне?

— Пожалуй… нет. Но вы не будете возражать, если я кое-что спрошу у вас?

— Задавайте столько вопросов, сколько вам угодно. Я признался, что изучал вас, Эмма, но вы не изучили меня — и мне хотелось бы, чтобы вы узнали как можно более о человеке, который делает вам предложение.

Я ощутила неожиданную волну любви к Оливеру Фойю. Симпатия и понимание — это бесценные дары, и мне показалось, что в своем спокойствии и терпении он одарил меня и тем, и другим в полной мере.

— Я просто хотела бы знать, нужно ли мне будет, когда я стану вашей женой, расстаться с некоторыми своими увлечениями. Пожалуйста, не поймите меня превратно. Я знаю, что ваша жена должна нести обязанности по дому и некоторые общественные обязанности, и общество ждет от нее того, что приличествует женщине такого положения. Меня это несколько пугает, поскольку я не слишком умна, но я буду стараться соответствовать вам. — Я сделала паузу, и вновь почти потеряла нить; мне хотелось собраться с мыслями, но, прежде чем я продолжила, Оливер Фой сказал:

— Вы любите ездить верхом, и купаться в море, и ходить под парусом. Вы об этом хотели спросить, Эмма?

— Да. Видите ли, тетя Мод считает, что все это неприлично для леди.

Он едва заметно улыбнулся.

— У меня нет возражений, но я полагаю, что замужняя леди должна несколько по-иному обставлять свои увлечения, нежели девушка. Будьте добры, продолжайте ездить верхом, но я буду обеспокоен, если моя жена будет скакать галопом на лошади, что, я слышал, за вами водится. Я сам не люблю ни купаний, ни морских прогулок в лодке, но моя жена будет иметь в своем распоряжении двух горничных. С одной или двумя, в сопровождении слуги-мужчины, всегда можно будет отправиться на купание и на пикник либо на морскую прогулку; и я уверен, что ваш давний слуга, Дэниел Чунг, очень надежный человек для обеспечения вашей безопасности. Мой ответ устраивает вас, Эмма?

— Более чем устраивает, вы очень добры и благородны, — с благодарностью сказала я.

Он широко улыбнулся:

— Вы вскоре можете обнаружить, что морские купания станут модным увлечением среди всех леди острова, в особенности среди молодых. Многие пожелают последовать примеру миссис Оливер Фой. А теперь могу я повторить свой вопрос, Эмма? Окажете ли вы мне честь стать моей женой?

Я ответила:

— Да, Оливер, я стану вашей женой, и это большая честь для меня.

Он протянул ко мне руки, предлагая подняться. Его губы коснулись моей щеки, а затем он крепко обнял меня за плечи и поцеловал в губы. Что-то резко вздрогнуло во мне, неожиданно и мощно. Мысли все куда-то улетучились, и осталось одно ощущение, сильное и соленое, как море? и жгучее, подобно солнцу. Я задрожала, силясь открыть глаза, стараясь избавиться от этого наваждения. Оливер Фой нежно коснулся моих щек и заглянул мне в глаза.

— Благодарю вас за согласие, Эмма, — низким голосом сказал он. — Вы сделали меня счастливым человеком.

* * *

Последующие дни прошли для меня как во сне. Будто бы я притаилась в уголке своего сознания и оттуда наблюдала, как Эмма Делани вертится в подхватившем ее вихре жизни.

Наша помолвка была объявлена в газетах «Колониал стандарт» и «Ямайка газет» — и я сразу же стала объектом интереса, и не только в графстве Обитель св. Анны, но и в трех других графствах острова, поскольку весть о женитьбе единственного оставшегося в живых представителя клана Фой, предводителя белого общества, насчитывавшего на острове менее пятнадцати тысяч человек, вызвала, как и следовало ожидать, бурю.

Нужно было приготовить приданое; составить список гостей; разослать приглашения; организовать прием поздравляющих и еще переделать сотню других мелких дел, множество деталей, которые нельзя упускать. К большому моему изумлению, тетя Мод была очень спокойна и весьма эффективно помогала во всех делах, за что я была ей искренно благодарна. У нас перебывало множество посетителей, и в общественных местах, в церкви меня все поздравляли. Большинство из них бывали искренни, но я не могла не ощущать подводных течений, порожденных завистью со стороны некоторых молодых леди и их матерей.

Меня это не удивляло: я знала, что главной целью жизни их было удачное замужество.

Несмотря на обилие работы и свалившуюся на нее ответственность, тетя Мод была в хорошем настроении — так же, впрочем, как и дядя Генри: может быть, от предчувствия, что можно, наконец, избавиться от груза забот, который они взвалили на себя двенадцать лет тому назад, когда я вошла в их дом. Я не винила их за это.

Два дня спустя после объявления о помолвке Оливер повез нас с тетей Мод в Диаболо-Холл. Для меня было потрясением осознать, что очень скоро я буду отвечать за порядок в этом огромном доме со множеством слуг — и я испытала облегчение, узнав, что миссис Фергюсон останется в доме в качестве экономки. Это была тощая шотландка с бледным лицом. Ей было уже за шестьдесят — так сказал мне Оливер — но мне она показалась совершенно такой же, какой я ее впервые увидела в церкви десять лет тому назад.

Сэр Энтони привез ее из Глазго тридцать лет тому назад в качестве горничной для своей жены, с тех пор она постепенно повысила свое положение в доме до звания экономки. У нее были очень сдержанные и суровые манеры, и Оливер сказал, что она прекрасно контролирует прислугу и выполняет свои обязанности достойно и тщательно. Когда она сурово и без улыбки приветствовала меня, я поняла, что это объясняется недовольством: ведь ей придется поделиться своим положением единоличной хозяйки Диаболо-Холл, которой она оставалась так долго, с будущей миссис Фой.

Оливер приезжал ко мне почти каждый день. Дважды мы вместе ездили верхом, и целых полдня во вторую неделю нашей помолвки провели в конюшнях, у Оливера содержались полдюжины скаковых лошадей. Однажды дядя Генри и тетя Мод сопровождали нас на скачки в Кумберленд Пен, где мы с восторгом могли наблюдать, как лошади Оливера выиграли два заезда. В перерывах между скачками, оставив на некоторое время дядю и тетю, мы с Оливером прогуливались под руку по жесткой сухой траве и столкнулись лицом к лицу с Чедом Локхартом.

Я рассматривала вместе с Оливером программку, и, похоже, мистер Локхарт занимался тем же, потому что мы буквально натолкнулись друг на друга. Он и Оливер одновременно приподняли шляпы, и оба собирались взаимно извиниться, когда мы с мистером Локхартом узнали друг друга. У меня было потом чувство, что он просто поклонился бы и встал поодаль, если бы я неожиданно не воскликнула:

— Это вы, мистер Локхарт!

— Добрый день, мисс Делани. — Он переложил шляпу в руку и галантно поклонился мне, затем взглянул на Оливера. — Добрый день, сэр. Моя фамилия Локхарт, я приехал из Англии.

Оливер был немного удивлен.

— Вы — друг семьи Шефердов? — спросил он. Пришлось вступить мне:

— Нет, Оливер, я встретилась с мистером Локхартом в Ферн Галли неделю или две тому назад. Я пыталась помочь Джозефу, у которого отлетело колесо от повозки, а он проезжал мимо — и был так добр, что остановился и помог. Но я должна представить вас: мистер Локхарт, это мистер Оливер Фой, мой жених.

— Мистер Локхарт.

— Мистер Фой.

Оба поклонились друг другу, и мистер Локхарт продолжил:

— Я вас искренне поздравляю, сэр. Мое знакомство с мисс Делани было мимолетным, но я не сомневаюсь в том, что вам суждено счастье. — Его дымчато-серые глаза с нежностью смотрели на меня. — Примите и вы мои поздравления, мисс Делани.

— Благодарю вас. Я удивлена, увидев вас здесь, мистер Локхарт. Я была уверена, что вы уехали в Англию.

— Пароход, на который я купил билет, отплывает лишь раз в месяц, так что мне придется прождать еще несколько дней. — Он взглянул на Оливера и отошел в сторону. — Не смею задерживать вас, сэр. Пожалуйста, извините за вторжение.

— Что вы, никаких извинений, — с обычной вежливостью ответил Оливер. — Вы ведь на Ямайке недолго, но я надеюсь, вполне насладились пребыванием здесь.

— В высшей степени. Хотелось бы остаться еще, но я надеюсь приехать в следующем году для завершения моих дел здесь.

— Мы всегда рады гостям из Англии, — сказал Оливер. — Если я могу оказать вам помощь, пожалуйста, обращайтесь. У меня одно-два мелких дела здесь и много связей, как на острове, так и во всей Вест-Индии.

Мистер Локхарт улыбнулся.

— Я полагаю, сэр, вы слишком скромны. Я очень быстро понял здесь, как высоко почитается имя Фой. — Он заколебался, но затем продолжал: — Есть дело… возможно, значительное, в котором вы можете быть заинтересованы. — Он извинился жестом. — Сейчас неподходящий момент, но, если вы найдете полчаса времени в течение последующих нескольких дней, наш разговор может быть выгоден нам обоим. Оливер подумал и сказал:

— Если это — деловой проект, я предпочел бы, чтобы дело было изложено в первой инстанции на бумаге.

Мистер Локхарт опять улыбнулся, на этот раз с сожалением:

— Здравая идея, сэр. Но это дело я доверить бумаге не могу: оно слишком деликатное.

Я ожидала, что Оливер выкажет удивление, но он совершенно бесстрастно спросил:

— Дело не выходит за рамки законности?

— Совершенно.

Оливер потер подбородок серебряным набалдашником трости.

— В ближайший вторник я буду на собрании в Ямайка-клаб в одиннадцать утра, — сказал он. — Если вы потрудитесь прийти к полудню, мистер Локхарт, я буду к вашим услугам. Клуб вы найдете на Гановер-стрит.

— Благодарю. Значит, до вторника пополудни. — Мистер Локхарт вновь поднял свою шляпу и поклонился мне. Я заметила, что шляпа была новая и недорогая. — Ваш покорный слуга, мисс Делани, — проговорил он, — и надеюсь, что вы простите мне мое ненамеренное столкновение.

Я в это время гадала, имеет ли то дело, о котором он намеревался говорить с Оливером, что-то общее со свитком и золотой монетой, которую дал ему Дэниел. Я не могла вообразить, что все это означает, и никому об этом происшествии не говорила, потому что предполагала, что так хочет Дэниел. Теперь я решила молчать об этом и дальше, если только сам Оливер не заговорит со мной на эту тему после встречи с мистером Локхартом. Мы любезно попрощались с ним и двинулись дальше. Через некоторое время Оливер задумчиво сказал:

— Будет интересно услышать, что такое мистер Локхарт собирается мне сообщить.

— Да. Он рассказал мне, что несколько лет прожил в Китае, и его семья, похоже, имела там бизнес. Вы знаете, Оливер, он очень странный. Он все время называет себя излюбленной жертвой злобной Судьбы. И, представьте себе, Дженни и в самом деле наступила на его шляпу и испортила ее. С другой стороны, Джозеф был напуган при виде мистера Локхарта и сделал знак против дурного глаза.

— Весьма предусмотрительно со стороны Джозефа, — с улыбкой сказал Оливер. — Мистер Локхарт может быть сколь угодно странным, если ему так угодно, но он к тому же еще и опасный человек.

Я была поражена:

— Опасный? Но откуда вы можете это знать?

Он пожал плечами.

— Дорогая моя, я распознаю авантюриста с первого взгляда. А теперь давайте забудем на время об этом джентльмене и вернемся на наши места. Я возлагаю большие надежды на выигрыш своего Бой Блю в следующем заезде.

В среду, когда Оливер заехал за мной, чтобы взять меня покататься, я спросила его, как прошла встреча с мистером Локхартом накануне.

Он покачал головой с выражением одновременно удивления и сожаления, как мне показалось.

— Боюсь, что это рискованное предприятие.

— Какое предприятие, Оливер?

Мой жених поджал губы, слегка нахмурился и вынул хлыст из чехла.

— Ну… он считает, что возможно получить большой доход с кокосовых плантаций, при условии, что урожай будет полностью использоваться, как это делается в юго-восточной части Океании. Производство копры, растительного масла; корм скоту, волокно, пунш. Да, привлекательно в теории, но в действительности вложения капитала никогда не покроются доходами.

— Понятно.

Это слово, по сути, было сказано неосмысленно: я едва ли выслушала вторую часть ответа, потому что с того момента, как только он начал рассказывать, я поняла, что он говорит неправду — хотя сама не знаю, по каким признакам. Меня это шокировало, и несколько минут я чувствовала себя крайне неловко, однако вскоре мне пришла мысль, что многие решили бы, что я лезу не в свое дело, поэтому Оливер, несомненно, предпочел сказать ложь, нежели игнорировать мое любопытство.

Иногда в эти дни мы ненадолго оставались наедине. Если мы бывали уверены, что никого рядом нет, Оливер обнимал меня и целовал в щеки, в шею и губы. Я ощущала сильнейшее возбуждение, дыхание мое прерывалось, и сердце начинало колотиться. Казалось, что внутри меня зажигается огонь, какое-то томление, которому я не знала названия.

Дважды Оливер сопровождал меня на морские купания. Он был добросердечен с Дэниелом; был удивлен тентом, под которым я переодевалась.

— Ваша тетя совершенно права, называя это вигвамом, Эмма. Мы построим для вас здесь небольшую хижину, чтобы вы могли переодеваться с большим комфортом.

Он бродил по берегу с полчаса, наблюдая, как я плавала и плескалась в чистой холодной воде. У Дэниела не было купального костюма. Он входил в воду прямо в брюках, обрезанных выше колен, а затем ожидал, когда они высохнут на нем. Он научил меня задерживать под водой дыхание и сделал мне очки, как у себя. Они позволяли мне прекрасно видеть все под водой — я открыла для себя целый мир, полный чудес и красоты.

В прошлом году он научил меня подводной охоте с дротиком, хотя я не вполне преуспела. Дэниел был в этом деле мастером, он использовал дротик собственного изобретения: тонкую стальную стрелу толщиной не более моего мизинца, конец которой был сплющен и отделан зазубринами перед самым острием. Он говорил, что сталь лучше слушается под водой, чем дерево, потому что создает меньшее сопротивление.

Хотя Оливер знал репутацию Дэниела как прекрасного ныряльщика, он был сильно встревожен, когда мы впервые вместе исчезли под водой. Сестренка Джэкоба, Лили, которая охраняла тент, заверила его, что я проделывала это много раз прежде и нахожусь в совершенной безопасности. Я была благодарна Оливеру за то, что он разрешил продолжать морские купания, и намеревалась стать лучшей из жен для столь благородного мужа. Именно тогда я решилась заговорить с Дэниелом о том, что тревожило меня с того самого дня, как дядя Генри объявил о предложении Оливера Фоя.

Рано утром во вторник, когда, как я знала, Дэниел занят уборкой в домике, я навестила его и извинилась за то, что отрываю его от дел. Он усадил меня в маленьком садике и принес стакан холодного сока.

— Спасибо, Дэниел, — сказала я. — Ты сможешь уделить мне некоторое время для разговора?

— Конечно, мисс Эмма. — Он сел рядом со мной на кедровую скамью, которую сам сделал. Отсюда открывался вид на море и деревушку внизу. — О чем вы желаете поговорить?

— О замужестве. Я уже спрашивала тетю Мод, но она почти падает в обморок от смущения при любом упоминании об отношениях мужа и жены, от которых рождаются дети. Если бы была жива твоя милая Мэй, она бы мне все объяснила, но теперь мне не у кого спросить. Я уверена, что все деревенские ребятишки узнают об этом немного раньше, но мне никто об этом не рассказывал. А мне необходимо знать это перед тем, как я выйду замуж.

Дэниел продолжал сипеть сложа руки и задумчиво смотрел в сторону побережья.

— Трудно поверить, что раса, которая правит четвертью мира, может быть столь глупа, — тихо проговорил он. — Однажды моя мать сказала, что англичане живут в разладе с природой. Тогда я еще не понимал, что она имела в виду. — Он обернулся ко мне с тревогой в глазах. — Мисс Эмма, вы должны узнать это от женщины. Не подобает мне говорить с вами о таких вещах.

— Я знаю, Дэниел, но к кому еще я могу обратиться?

Некоторое время он молчал, а затем сказал:

— Можете ли вы отлучиться со мной этим утром?

— Да!

— Тогда я отвезу вас в деревню и попрошу Шебу поговорить с вами.

— Шеба! Какая замечательная идея! Как я сама о ней не подумала.

Шеба была сестрой Мэй, старше ее на пять лет. Толстая жизнерадостная женщина, имела шестерых детей и добродушного ленивого мужа, который работал лишь время от времени, когда у него было для этого настроение, что случалось редко. Зарабатывала на семью Шеба. По утрам она стирала белье для Меблированных комнат в Очо Риос, а вечерами работала там же помощницей на кухне и горничной. Я нечасто виделась с ней, но вспоминала о ней как о веселой женщине с озорными глазами и сердечной улыбкой.

Дэниел подвез меня к деревянному дому на окраине деревни. Муж Шебы сидел на солнцепеке на разломанном стуле, курил сигару и обмахивался пальмовым листом. Трое детей Шебы, двое мальчиков и девочка, играли в какую-то игру половинкой кокосовой кожуры и камешками. Из кривой трубы поднимался дымок, из открытых дверей и окна валил пар.

— Подождите, пожалуйста, мисс Эмма, — сказал Дэниел.

Он соскочил с повозки и пошел в дом. Муж Шебы приоткрыл один глаз, а потом вновь закрыл его. Дети перестали играть и окружили меня, однако не приближаясь к повозке. Спустя две минуты из дверей появилась Шеба в сопровождении Дэниела. Ее лицо и руки блестели от влаги, ее длинное одеяние и белый фартук были в мокрых пятнах. Она расплылась в добродушной улыбке, в глазах ее светились веселые искорки.

— Доброе утро, мисс Эмма.

— Доброе утро, Шеба. Как ты поживаешь? Как семья?

— Все хорошо. Давайте-ка вы возьмете поводья, мисс Эмма, а старушка Шеба сядет вместе с вами, так чтобы мы за две-три минутки доехали до какого-нибудь тихого местечка у дороги. — И она указала большим пальцем куда-то за плечо. — А Дэниел побудет здесь, пока мы не вернемся.

— Спасибо, Шеба. — Я перешла на сиденье возницы и взяла поводья, а Шеба тем временем усаживалась в повозке рядом со мной, так что скрипели пружины.

— Вот туда, мисс Эмма, — указала Шеба.

Я щелкнула языком, и Руфус сразу же пошел шагом. Менее чем через минуту мы были на дороге, которая шла по прибрежной стороне, а еще через три минуты я свернула на зеленую террасу, которая скалой обрывалась в море. Шеба с легким вздохом поудобнее уселась на сиденье: ведь за целый день у нее редко находилось несколько минут, когда она могла посидеть и отдохнуть.

— Дэн говорит, что вы ничегошеньки не знаете из того, что должно произойти, когда выходишь замуж, мисс Эмма, и некому рассказать вам.

— Так и есть, Шеба. — Я повернулась к ней, чтобы лучше видеть ее лицо.

Она покачала головой и снова вздохнула, на этот раз с сожалением.

— Белые люди думают, будто это что-то дурное. Но это совсем не так, по-моему, мисс Эмма. — Ее щеки расползлись в улыбке, глаза с озорством блеснули, и все ее тело заколыхалось в смехе. — Если у тебя хороший мужчина, который любит тебя — и ты любишь его, так что обоим хорошо, так это лучшее, что есть на свете. Это будто побывать на небесах. Уж поверьте мне, мисс Эмма. Как говорят черные «Любовь кусает горячо…»

— У меня предчувствие, что это должно быть что-то особенное…

— Так вот я расскажу вам об этом. Вы же были любимым дитятей моей дорогой сестры Мэй, и старая Шеба никогда не откажется помочь вам. Здесь нет никого, кто бы узнал, о чем мы тут с вами болтаем, и мы можем говорить о чем угодно. — Она вновь улыбнулась, и в улыбке почти спрятались за щеками ее глаза. — Только я стану говорить словами простыми, а может быть, вы и слов-то таких не знаете о том, что происходит между мужчиной и женщиной, так я буду называть их по-нашему. Вы не стесняйтесь, мисс Эмма, вам старая Шеба объяснит все, чего вы не поймете: вы останавливайте меня и спрашивайте.

— Да, Шеба, я спрошу.

— Так мы начнем с того, чем в точности отличается от нас мужчина и зачем Господь Бог сделал его таким…

Мы сидели на меленькой зеленой террасе, затененные тентом от яркого солнца, и разговаривали. По большей части говорила Шеба, и ее мягкая горловая речь лилась неторопливо, временами прерывалась вздохом восхищения, когда она объясняла мне разные тайны супружеских отношений. В первые минуты я краснела, больше от удивления, чем от смущения, но вскоре это прошло, и когда я задала первый из мучавших меня вопросов, я уже могла говорить так же спокойно, как и Шеба.

Через полчаса мы подъехали к ее дому и нашли там Дэниела, играющим с детьми в крикет: он использовал самодельную клюшку и наскоро вырезанный деревянный мяч. Муж Шебы лениво наблюдал за ними, изредка отзываясь на крики и потасовки детей. Дэниел помог Шебе слезть с повозки.

— Где ты была, женщина? — спросил ее муж.

— Тебе до этого нет никакого дела, дурачина старый. — И она похлопала меня по руке. — Счастья вам, мисс Эмма.

Когда мы отправились в обратный путь, я спросила Дэниела:

— Если я принесу тебе соверен, ты отдашь его за меня Шебе?

— Не надо никакого соверена, мисс Эмма.

— Попроси ее принять это ради меня, пожалуйста.

— Ну хорошо. Шеба рассказала вам все, что вы хотели знать?

— Да, она все объяснила. — Я покачала головой и не могла не улыбнуться: — Должна сказать, все это очень странно, Дэниел. В самом деле очень странно.

В теплый июньский день, когда дул прохладный бриз с моря, который мы называли Доктор, я была обвенчана с Оливером Фоем. Венчал нас епископ Ямайки, доктор Наттел, в кафедральной церкви Кингстона. Затем последовал великолепный прием в Миртл Бэнк Отеле. Я была в восторге, но очень нервничала, оказавшись центральной фигурой в таком важном обществе. Тетя Мод была само величие и спокойствие и всегда находилась под рукой, чтобы поддержать меня.

Мы должны были провести медовый месяц, а вернее, две недели, на Гаити. Оливер арендовал красивый дом в Сен-Марке у знакомого по бизнесу из Порто-Пренс, который позаботился о том, чтобы весь штат прислуги обслуживал нас. Нас сопровождал камердинер Оливера, Рамирес, цветной с примесью испанской крови, и двое горничных из Диаболо-Холла, которые в будущем станут моими личными горничными. Их звали Марта и Бекки, обе были всего на несколько лет старше меня, но весьма опытные, потому что проходили практику в других домах. Впервые я увидела их за неделю до свадьбы в Диаболо-Холл. Казалось, они приятные молодые девушки, всегда улыбающиеся. Их улыбки исчезали лишь в присутствии Оливера. Перед ним они испытывали немое благоговение. Я полагала, что они вполне устроят меня как горничные, но была бы рада поменьше видеть Рамиреса. Это был молчаливый человек лет сорока. У него был холодный взгляд, и, когда он смотрел на меня, я читала в этом взгляде презрение.

В день свадьбы в семь часов вечера мы сели на пароход. Оливер заказал нам отдельные каюты, так, чтобы я смогла выспаться и отдохнуть за это короткое путешествие. Я очень оценила этот великодушный жест, поскольку чувствовала, что стресс и возбуждение истощили меня душевно и физически.

На следующий день мы сошли на берег на маленькой красивой пристани, которая представляла собой домик из белого и желтого кирпича, стоявший на низком деревянном помосте. На берегу уже ждали два экипажа, чтобы доставить нас домой. Наша спальня была холодной, огромной и великолепно меблированной комнатой во французском стиле, с отдельными гардеробными комнатами для каждого.

Я достала из чемоданов свои красивые платья, не в силах дождаться, когда Марта и Бекки сделают это. Я получила наслаждение от ленча на пленэре, предложенного Оливером, и от прогулки по прохладному лесу. Я с томлением вспоминала все, о чем мне поведала Шеба, и с трепетом ждала, когда же кончится день.

Я наслаждалась ванной, которую мне приготовили Марта и Бекки — в самой огромной ванной комнате, которую мне доводилось видеть; и, одевшись позже в одно из самых моих любимых новых платьев, я с удовольствием обедала с Оливером за столом — таким абсурдно огромным для двоих, что я вынуждена была подавлять смех, глядя на нас.

Я с наслаждением выпила два бокала шампанского за обедом и с удовольствием слушала веселого Оливера. Я с предвкушением пошла в свою спальню, отослав наконец Марту и Бекки; раздевшись сама и тщательно выбрав, какую из трех изысканных ночных сорочек надеть, я вошла в освещенную свечами супружескую спальню; я забралась на огромную кровать и с трепетом ожидала Оливера.

Прошло некоторое время, и муж пришел ко мне — и тогда начался долгий и тягостный кошмар.

 

4

В последующие месяцы и недели много вечеров и ночей я ожидала мужа в нашей спальне — но никогда уже с тем радостным чувством, как в первую ночь.

Иногда мне трудно было поверить, что внешняя сторона нашей жизни в Диаболо-Холле казалась другим вполне нормальной. Ее считали таковой дядя с тетей, многие друзья и знакомые, с которыми мы обменивались визитами и встречались иногда на светских раутах. Я полагала, что несмотря на то, как искусно я притворялась и улыбалась, несмотря на то, что Оливер был внешне так же внимателен ко мне, как и в дни нашей помолвки, весь мир должен был угадать под нашими масками, что он — монстр и что я ненавижу его.

Как же глупа я была, удивляясь, что никто не видел правды! Я и не подозревала, какова истинная сущность Оливера, пока она не открылась мне; но теперь у меня было больше возможностей узнать его. Я не плакала и старалась не смотреть в сторону мужа в присутствии других. Маловероятным было, чтобы кто-то узнал о моих чувствах — и почти невероятно было, чтобы кто-то заподозрил их причину.

Унижения и душевные мучения не оставляют следов на коже, а гордость не позволяла мне показывать их на лице. Что касается физических мучений, Оливер был достаточно осторожным, чтобы не наносить ран в местах, где они могли быть видны. Я не сомневаюсь, что Рамирес, его камердинер, не только знал о том, как хозяин обращался со мной, но и получал удовольствие от того, что знал об этом.

Мои горничные могли догадываться о чем-то, но после первой брачной ночи я никогда не позволяла им помогать мне одеваться и присутствовать в ванной, так что они не могли видеть на моем теле ни следов от его ногтей, ни узких полос от плети, ни широких от ремня. Другие слуги, я была уверена в этом, также ничего не знали: даже миссис Фергюсон, экономка, от которой почти ничего не укрывалось. Наша спальня и мой будуар находились в южном крыле и были отделены от половины прислуги. Я же не издавала ни звука, терпя издевательства мужа. Но если бы даже я кричала — крики не были бы услышаны.

Иногда по ночам, когда Оливер сполна бывал сыт доставленным мне унижением и засыпал, я завертывалась в одеяло и ложилась на ковер в своем будуаре, потому что не могла лежать с ним в одной постели. Однако весьма часто, к моему облегчению, он отсутствовал по две-три ночи — предположительно, по делам бизнеса. Рамирес его всегда сопровождал. Вскоре я заподозрила, что этот «бизнес» имеет отношение к женщинам, поскольку в таких случаях он возвращался удовлетворенным и оставлял меня в покое на несколько дней. Однажды я услышала разговор между Рамиресом и Мартой в холле рядом с нашей спальней, когда они полагали, что я нахожусь внизу. Этот разговор подтвердил мои подозрения.

— Где это вы с хозяином были три дня, Джон?

— Не твое дело, женщина.

— Я просто спросила. Бекки говорит, что вы ездите с ним в Мур Таун и крутите там любовь с девками из поселка.

— Скажи Бекки, чтобы держала язык за зубами.

Если она будет всюду рассказывать такое о хозяине, он в два счета образумит ее.

— Мне все равно, что там делает мистер Фой с гулящими девками, Джон. Я просто спрашиваю: как же ты после этих девок крутишь любовь со мной?

— Я — мужчина, Марта. Женщина не может указывать мужчине, что ему следует делать, так не доставляй мне неприятностей, девочка. Джон Рамирес в этом доме — фигура немалая: это я кручу все дела хозяина с того самого дня, как умер старый хозяин. Большой человек — всегда при хозяине. Будешь мне досаждать, знай: стоит мне сказать одно слово мистеру Оливеру — и ты окажешься на какой-нибудь плантации, будешь собирать кофе.

Голоса затихли, спорящие ушли — но я явственно слышала страх в голосе Марты. Я стояла перед трюмо с расческой в руке. Теперь я точно знала, что муж регулярно встречается с продажными женщинами в поселке бывших беглых рабов — потомков испанских негров. Это известие не потрясло меня, я уже пережила много потрясений. Как же мог Оливер так долго избегать огласки при такой распущенности? Но затем мне пришло в голову, что ездить в поселок марунов он стал совсем недавно.

Его отец был педантом и деспотом. Может быть, лишь со смертью сэра Знтони Оливер вошел во вкус разгульной жизни и, может быть, его гидом был Рамирес. Я была убеждена, что с теми женщинами он не обращался так, как со мной. Они не испытывали таких страданий даже за плату. Я была избранной жертвой. Ясно было лишь то, что у него была потребность мучить и насиловать. Ему нужна была жертва. Возможно, все это оттого, что отец подавлял его почти все тридцать шесть лет. Возможно, его естественные инстинкты за это время исказились. Возможно, он выбрал меня, потому что у меня не было родителей и он чувствовал, что я не обращусь за помощью к дяде и тете. А может, он думал, что в причудливости моей натуры кроется большее наслаждение сделать меня жертвой, чем других молодых леди — ведь меня не так легко было сломить.

Но мне было не до догадок и размышлений. Я боялась и ненавидела своего мужа настолько, что временами ловила себя на ужасной мысли, что желаю ему смерти, и мучилась чувством вины. Каждое воскресное утро мы ездили в церковь в Клермонте и садились вместе на специальную скамью, отведенную для семейства Фой. Я молча благодарила Бога, что до сих пор не беременна, и молила о продлении этой милости. Даже возможность избегать в период беременности внимания к себе мужа, не смогла бы мне компенсировать ужас от того, что я буду вынашивать его ребенка.

В повседневной жизни мне дозволялось все. Как у жены Оливера Фоя у меня было множество общественных обязанностей, и я положила за правило выполнять их с наивысшей щепетильностью. В оставшееся время я уделяла внимание тем хозяйственным делам, к которым призывала мое внимание миссис Фергюсон, и проводила часы досуга по своему выбору. Не в моей натуре было проводить время за вышиванием и шитьем. Иногда я выезжала верхом. Если у меня все болело после ночи, проведенной с Оливером, я находила какой-нибудь тихий уголок, где лежала в тени, погружая свое воображение в пустоту, чтобы не думать о печальном будущем.

Я отчаянно хотела любить кого-то или что-то, поэтому проводила много времени в большом цветнике, который велела разбить на север от Диаболо-Холла, подальше от преобладающих ветров. Там я планировала вырастить всевозможные виды цветов и кустарников, гибискусы и амариллисы, алламанду и жасмин, Пандору, бегонию, бермудские лилии, африканские фиалки и розы. Разбивка клумб и подготовка почвы были завершены, и началась посадка.

Оливер не ограничивал меня в средствах, поэтому я могла покупать все, что угодно, для своего сада и заказывать в Кингстоне какие угодно книги для времяпрепровождения. Кроме ночей, мы с Оливером нечасто бывали наедине. Вечерами я шила или читала, или рисовала довольно плохие морские пейзажи по памяти. Иногда Оливер бывал занят в своем кабинете устройством поместья, а также бизнесом, который унаследовал от сэра Энтони. Иногда он проводил вечера в клубе в Мониг, оставаясь ночевать в номерах при клубе, либо в Холимаунте, отеле неподалеку от Эвартона, где у него часто бывали деловые встречи с партнерами из Кингстона и других частей острова.

В редких случаях, когда мы бывали вместе, он вел себя так, будто я не существую, либо так непринужденно, будто мы были счастливой семейной парой. Поначалу я пыталась также доброжелательно держаться, может быть, тая слабую надежду, что это расположит его ко мне; однако вскоре я поняла, что как раз подобное настроение предваряло особо дурную для меня ночь, и он делал это нарочно, чтобы с большей жестокостью развеять мои надежды.

Я боялась сойти с ума, потому что будущее мое как миссис Фой было беспросветно, и когда-нибудь терпению должен был прийти конец. Однако выхода я не видела. Я не могла сбежать. Я не могла вернуться к дяде и тете: они не поверят мне и не примут меня.

С Дэниелом я виделась после свадьбы лишь дважды. В первый раз, когда он спросил, как я живу, я солгала ему из гордости и стыда, улыбнувшись и заверив, что я, вероятно, самая счастливая девушка на Ямайке. Он посмотрел на меня долгим взглядом, но я быстро сменила тему, перевела разговор на его строящуюся большую лодку, и мы проговорили с ним об этом до отъезда. Второй раз мы встретились, когда Оливер был в отъезде три дня: возможно, отчасти по делам, но я не сомневалась, что то был загул с женщинами из Мур Таун.

Был день рождения тетушки, и я поехала в Джакарандас, чтобы поздравить ее. Я заметила ее изучающий взгляд и поняла, что она гадает, не беременна ли я, но спросить у меня — было выше ее сил. Хотя я пыталась казаться радостной и довольной жизнью, это у меня не слишком получилось, и я знала, что дядя с тетей были рады, когда я вскоре уехала.

Вместо того, чтобы поехать в Диаболо-Холл, я повернула в Очо Риос, туда, где стоял лодочный ангар Дэниела, и ощутила редкий теперь для себя прилив радости, увидев маленькую моторную шхуну, поставленную на якорь в гавани, и Дэниела на передней палубе, красящего кабину. Ему помогал маленький Джэкоб. Вскоре я привлекла внимание мальчика, размахивая зонтиком, и он поплыл ко мне в лодке, по-мужски налегая на весла.

Я услышала его пронзительный голос задолго до того, как он оказался у причала:

— Дэн говорит: мисс Эмма, хотите ли вы, чтобы он приехал на берег, или хотите съездить посмотреть на шхуну?

Он задыхался, излучал радость и энергию, подплывая к берегу, и я спустилась навстречу ему по каменным ступеням:

— Я съезжу взгляну на шхуну, Джэкоб.

Несколько сельских жителей и рыбаков неподалеку наблюдали за мной с искренним любопытством, главным образом потому, что я давно не бывала в Очо Риос и к тому же была теперь миссис Фой. Большинство из них знали меня как мисс Эмму Делани, которая всегда была в компании с Мэй и Дэниелом, так что для них не было удивительным, что я прямо с набережной ступила в утлую лодчонку, которой так отчаянно управлял Джэкоб.

Я бы гораздо комфортнее ощущала себя в бриджах для верховой езды, которые всегда одевала по таким случаям, однако мне удалось ступить в лодку и управиться с юбками, и сейчас же Джэкоб направил лодку к шхуне. Как только мы описали дугу по заливу, Джэкоб сказал:

— Взгляните-ка, мисс Эмма! — и показал глазами в сторону. Я увидела на борту шхуны написанное имя: «Мисс Эмма», и мои глаза наполнились слезами.

С борта шхуны была спущена деревянная лестница, и, как только я ступила на нее, держась за отполированные перила красного дерева, Дэниел подал мне руку, чтобы поднять на борт.

— Добро пожаловать на шхуну вашего имени, мисс Эмма.

— Бог мой, Дэниел, какая она красавица! Ты уже пробовал ее в море?

— Уже несколько раз. — Он вытер тряпкой руки и любовно провел ладонью по перилам. — Она, конечно, не ласточка под парусами, но у нее добрый мотор, и она будет дружить и с морем, и с ветром.

— А что за мотор?

— Очень счастливая находка. Когда «Мисс Эмма» пойдет на пару, она станет полноправной хозяйкой моря и ветра; однако она не заносчива, потому что ей хорошо известно: обоим этим друзьям случается впадать в ярость, и они способны уничтожить все, что попадется на пути.

— Я рада, что она столь мудра, Дэниел. Я бы желала однажды выйти на этой шхуне с тобой в море.

— Это будет счастье и честь для меня. Если позволите, я пошлю вам весточку, когда закончу все приготовления на палубе и внизу. Теперь это уже скоро.

— Пожалуйста, Дэниел, сделай это. Мне придется взять с собой одну из горничных, но, я полагаю, ее укачает и она скажется нездоровой, если только не будет безветренный день.

— Может быть, вас пожелает сопровождать сам мистер Фой?

Мне удалось остаться бесстрастной, и я ответила:

— Он обычно очень занят, Дэниел, но я скажу ему о шхуне. Он, может быть, даже пожелает купить ее для одной из своих компаний. Она будет очень полезна для береговой работы в небольших объемах, потому что такая малютка сможет работать там, где «Атлас» и «Роял Мейл» бессильны.

Дэниел кивнул и оглядел вычищенную палубу.

— Я бы хотел проплыть на ней вдоль Вест-Индии, — тихо сказал он. — От Багамских островов до Тринидада. При попутном ветре она будет двигаться как хорошая скаковая лошадь. При встречном ветре она будет двигаться под паром ничуть не медленнее. Паровая машина работает на дровах, так что можно будет запасать топливо — от одного острова до другого всего день плавания. — Его взгляд остановился на мне. Он улыбнулся, как бы извиняясь.

— Ты мечтаешь об этом, Дэниел, правда?

Некоторое время он молчал.

— С тех пор, как умерла Мэй, я очень одинок, и иногда мне кажется, что лучше быть одиноким в море, чем на суше. Но я, старый дурак, говорю все о себе да о шхуне. Как вы, мисс Эмма? Надеюсь, у мистера Фоя все благополучно?

— Да, спасибо, у нас все хорошо. Так, значит, мотор и все системы шхуны хорошо работают?

— Лучше, чем я ожидал, мисс Эмма. Я нырял, чтобы осмотреть киль и корпус, и все внизу оказалось в прекрасном состоянии.

— Я так рада. — Мое сердце ныло, когда я говорила об этом. Я бы хотела нырять вместе с Дэниелом, невесомо парить в этом прекрасном, совсем ином мире, осматривая вместе с ним корпус красивого легкого судна через подводные очки — и чтобы вода смыла с моего тела все бесчестие и унижение. Дэниел смотрел на меня тем же пристальным взглядом, который я уже замечала, и, подчиняясь импульсу, я спросила: — Я бы хотела поговорить с Шебой. Ты можешь сделать это для меня?

Он отвернулся, и я видела, как сжались его скулы, как будто мои слова имели для него какой-то скрытый от меня смысл.

— Конечно, мисс Эмма. Вы знаете, она после полудня работает в гостинице, но вы можете в любое утро поговорить с нею. Но, может быть, вам было бы удобнее, если бы я привез ее к себе для встречи с вами?

Пытаясь выглядеть как можно естественнее и веселей, я ответила:

— Да, это было бы очень хорошо. Я приеду в следующий вторник утром.

Следующие четверть часа Дэниел показывал мне пароход. Я заранее знала, что работа Дэниела была отменной, и наблюдала за постройкой шхуны, начиная от закладки киля. Но теперь, когда она была спущена на воду, в шхуну будто вдохнули жизнь. «Мисс Эмма» была построена для работы, поэтому ее линии не были изящны, но для меня это была, безусловно, леди, хотя и с крепкой рабочей внешностью. Ее единственная мачта несла главный парус и кливер. Труба в случае, когда шхуна шла на парусах, могла стать плоской. В каюте были две койки, и она была так мастерски устроена и меблирована, что казалась весьма просторной.

Небольшой трюм был в носовой части, и еще один — в кормовой. Каюта, камбуз, задний трюм и моторное отделение были связаны между собой под палубой рабочим проходом, в который можно было также проникнуть с трапа и рабочего колеса. Мотор был, как его называл Дэниел, возвратно-поступательным механизмом типа компаунд. Эта штука пугала меня: сверкающие стальные передачи, таинственные зубчатые колеса и отполированные медные трубки. Но вместе с бойлером это все занимало места не более, чем пианино в нашем зале в Джакарандасе. Чем дольше я смотрела на «Мисс Эмму», тем лучше понимала, что Дэниел создал шедевр компактности, в котором не было потеряно ни дюйма пространства.

— Это чудесная шхуна, Дэниел, — сказала я. — Я так горда, что ты назвал ее моим именем. Не могу представить себе большего комплимента, честное слово.

— Вы очень добры, мисс Эмма. И я рад, что вы полюбили ее.

Мы поговорили, а потом Дэниел отвез меня на лодке на берег, и я отправилась в Диаболо-Холл. Ехать предстояло десять миль — это расстояние займет большую часть оставшегося дня. Я привыкла к долгим прогулкам и длинным поездкам. Я пустила лошадь шагом, потому что мне не хотелось возвращаться в большой дом, который некоторые люди считали моим домом, но который был для меня местом несчастья и отчаяния.

В течение следующих нескольких дней, когда Оливер вернулся из очередного загула в Мур Таун, он не домогался меня — но это облегчение было, как всегда, омрачено нарастающим страхом последующего «наказания». В воскресенье мы поехали к утренней службе. В церкви мы, как всегда, встретились с несколькими друзьями — в том числе, с тетей Мод и дядей Генри. Оливер был тихим, дружелюбным и уступчивым, как всегда на людях. Не могло быть и сомнения, как высоко ценило его общество за доброту и любезность.

Я играла роль добропорядочной жены, но внутренне я ощущала себя странно: будто я была отрезана от мира, в котором жили другие люди. Позже, когда мы напились чаю на огромной террасе, с которой была видна голубая дымка Карибского моря, Оливер пошел к себе в кабинет, а я — в библиотеку. В то время, когда мы с Оливером были помолвлены, он, показывая мне Диа-боло-Холл, сказал, что я могу считать пятьсот-шестьсот книг этой библиотеки своей собственностью. Я поймала его на слове — и добавила к ним книги, купленные мною и привезенные из Джакарандас.

Эта комната и комната для шитья были моим прибежищем в течение дня, там я была самой собой, и мне не было необходимости играть роль. В тот день я планировала начать составлять список книг и откладывать некоторые, чтобы взять на борт шхуны Дэниела. Когда-то он любил каждый вечер читать вслух для меня. Дэниел до сих пор был страстным читателем. Но, работая, я все более нервничала и напрягалась, и вскоре я должна была признаться себе, что под внешней сосредоточенностью во мне работали, как жернова, и делали свое дело страх и стыд. Интуитивно я уже искала выход, но не знала, что сделать для облегчения своей участи.

И вот я уже шла по широким коридорам Диаболо-Холл, и лицо мое было неестественно и неподвижно, а сердце билось. Я встала перед закрытой дверью кабинета Оливера и постучала в дверь.

— Войдите.

Он сидел за большим резным столом черного дерева, на котором перед ним были в беспорядке разбросаны бумаги. Когда я вошла, он удивленно поднял брови.

— Эмма?

— Могу я оторвать вас от дел на несколько минут, Оливер?

Что-то в его взгляде выдало минутную слабость удовольствия, однако тут же, нахмурившись он сказал:

— Вы выбрали неудобный момент, моя дорогая. Мне необходимо доделать работу.

— Да. Да, простите, что беспокою вас, но я… Я действительно должна поговорить с вами, Оливер. Пожалуйста.

Он отложил ручку, повернулся на стуле так, чтобы видеть меня, заложил руки за голову, положил ногу на колено другой ноги и сказал:

— Хорошо. О чем?

Я отчаянно пыталась побороть дрожь в голосе, но мои усилия привели лишь к тому, что голос стал плоским и фальшивым:

— Видите ли… Оливер, я хочу попросить вас прекратить оскорблять меня.

Он поглядел на меня как на помешанную, но я предвидела, что его реакция будет притворной:

— Оскорблять вас? Дорогая моя Эмма, как вы можете говорить такое? Когда я сказал хоть одно грубое слово?

Я боролась с робостью изо всех сил.

— Я не это имела в виду, Оливер. Я не имела в виду словесные оскорбления. Я хотела поговорить об интимных отношениях между мужем и женой. Я молю вас прекратить оскорблять меня таким образом. Я уверена: я могла бы быть любящей женой, и я хочу ею быть, но это невозможно, пока я унижена… и наказана. Я не могу так больше, Оливер. Я заболею от этого.

— Как вы смеете говорить со мною подобным образом, мадам! — Он говорил шепотом, его лицо было темным от гнева, когда он подался ко мне, сидя на стуле, и ткнул в меня угрожающе пальцем, однако явное тайное удовлетворение в его глазах разгоралось. — Как вы осмелились обсуждать здесь постельные дела! Достойная женщина не станет говорить о подобном!

— Но я должна говорить об этом, Оливер. — Голос мой начал гаснуть, несмотря на все усилия. — Пожалуйста… умоляю, подумайте о моих чувствах. Иногда мне кажется, что сойду с ума, если вы… если вы будете продолжать обращаться со мной таким образом.

Его лицо превратилось с бесстрастную маску.

— В Кингстоне есть превосходный сумасшедший дом, моя дорогая Эмма, — а впрочем, уверен, что вам не придется стать его пациенткой. В настоящий момент у вас очередной нервный припадок. Но у вас твердый характер, и вскоре вы научитесь контролировать свою сверхчувствительность, я уверен. — И он внезапно с нежностью улыбнулся: — А теперь я прощаю вас за вашу оплошность — за то, что вы говорили со мной таким образом, и не будем больше вспоминать об этом.

Он повернулся и вновь взял ручку, но я решила не сдаваться, хотя теперь на моих щеках были слезы отчаяния и голос мой охрип:

— Я умоляю вас, Оливер… Постарайтесь понять мои чувства. Возможно, вы лучше сможете меня понять, если вспомните о своей матери…

Движения Оливера были всегда осторожны, но тут он встал со своего стула с такой свирепой яростью, что я в испуге отпрянула. В нем теперь не было ни нарочитости и ни неискренности, ни скрытого удовольствия, лишь ядовитая ненависть.

— Мою мать? — эхом произнес он тихим ужасным голосом. — О, да, я часто думаю о ней, Эмма. Думаю — и надеюсь, она уже в аду. Вы думаете, мой отец был самодуром? Так думало про него общество, но они не знали моей матери. В сравнении с ней он был мягким и сговорчивым человеком. Она любила его до безумия и восхищалась им; а поскольку я, единственный ребенок, был так непохож по характеру на отца, она презирала меня. Пока была жива, она без устали и без жалости пыталась найти во мне повторение отца — но ей это не удалось. Я оставался несвободен от нее вплоть до дня ее смерти.

Оливер глядел не на меня, а сквозь меня, как будто пытался разглядеть что-то в прошлом. В уголке его рта показалась пена, а голос стал монотонным. Он замолчал, и взгляд его утратил бессмысленность. Через некоторое время он вновь взглянул на меня и резко рассмеялся:

— О, да! Я не забыл мою дорогую мать. В этом вы можете быть уверены, Эмма. — В его голосе послышалось ликование. — А поскольку вы — очень отчаянный, очень смелый характер, я предпринял шаги для своей защиты. Вы также можете быть в этом уверены.

— Защиты? — переспросила я. Во мне в тот момент ничего не осталось, кроме беспросветного отчаяния. Теперь я догадывалась, что стояло за желанием Оливера причинить мне боль и унижение. Но мне уже не было дела до причин: я знала, что никакая мольба с моей стороны не тронет его. Что касается его замечания о том, что он сумеет защитить себя, то этого я не понимала.

Он достал из ящика стола какую-то бумагу и вручил ее мне.

— Прочтите и запомните это хорошенько, Эмма, — сказал он. — Это копия заверенного печатью завещания, которое я поручил своему адвокату вскрыть в случае своей смерти.

Будто во сне, я взяла из его рук бумагу и попыталась сосредоточиться, чтобы осознать написанное.

«Коммисару полиции.

В случае моей смерти при странных или загадочных обстоятельствах умоляю проявить всяческое милосердие по отношению к моей дорогой жене, Эмме. Моим истинным желанием является прекращение расследования по делу.

Я глубоко люблю жену — поэтому, узнав о неодолимом ее желании стать единоличной хозяйкой и владелицей моего состояния, испытываю не гнев, а только печаль. За исключением этого овладевшего ею навязчивого желания она находится в совершенно здравом уме и выполняет свои обязанности безупречно. Во многих отношениях она искренне предана мне, и я молю лишь о том, чтобы этот аспект ее души преодолел темные и недостойные желания.

При любом стечении обстоятельств моя любовь столь глубока, что я желаю ее счастья и безопасности несмотря на все, что может выпасть на мою долю — и на этот случай я излагаю просьбу, содержащуюся в первом абзаце данного письма.

Подписано собственноручно:

Оливер Фой».

Я перечитала письмо дважды, прежде чем его смысл дошел до меня, затем оно выпало из моих рук, будто было пропитано ядом.

— Вам известно, что все это — неправда, — прошептала я. — Но вы полагаете, что я могла бы найти способ умертвить вас… поэтому вы сочинили эту историю и обвинили меня заранее, прекрасно зная, что ваша «просьба» будет проигнорирована.

— И я должен был убедиться, что вам известно о моем предостережении, Эмма. Это важно.

— Если вы всерьез полагаете, что я способна на это, очевидно, что не я — а вы душевно больны, Оливер. Но это показывает, по крайней мере, что вы полностью осознаете, как дурно со мной обращаетесь.

При первых же моих словах он вновь стал наливаться яростью, но затем совладал с собой — и скоро выражение его лица стало отсутствующим, будто он уже не слышал слов. Он поднял письмо, положил его в ящик, сел за стол и взялся за перо.

— Простите, моя дорогая, — любезно сказал он, — но у меня много работы, и я должен отказаться от удовольствия продолжать разговор с вами. Мы с вами вернемся к нему позже.

И он начал писать что-то. В течение нескольких секунд я смотрела на его склоненную голову, а затем вышла из кабинета, ошеломленная открытием.

В ту ночь я оказала Оливеру сопротивление. Оно перешло в борьбу, а затем в ужасную, постыдную потасовку, в странную молчаливую возню. Я боролась, пока не выдохлась, но Оливер был очень силен, и в конце концов, всхлипывая от ненависти к нему и душившей меня злости, я сдалась. Позже, лежа на полу, завернувшись в одеяло, слушая медленное и размеренное дыхание мужа, я поняла, что мое сопротивление лишь увеличило полученное им удовольствие.

На следующей неделе во вторник Оливер сразу же после завтрака уехал в Кингстон. Как только он скрылся, я надела брюки для верховой езды и вывела из конюшни Аполло, сказав дворецкому Соломону, что не приеду домой к ленчу. Для замужней дамы было необычным ездить верхом без эскорта, но только не для миссис Оливер Фой — ведь у нее была репутация экстравагантной дамы. Соломон, видимо, подумал, что я буду завтракать в Джакарандасе, поэтому ничего не спросил.

Аполло был выносливым, мог весь день идти быстрой рысью, переходя временами в галоп. Еще до полудня мы были у дома Дэниела. Я увидела сидевшую на скамье и дремавшую на солнце Шебу. Как только я спешилась, вышел с метлой в руке Дэниел.

Оба приветствовали меня сдержанной улыбкой, как будто предчувствуя, что мой визит был вызван серьезной причиной.

— Вы хотите поговорить как женщина с женщиной, мисс Эмма? — спросила Шеба.

Они по-прежнему называли меня мисс Эмма и никогда мистрисс Фой.

— Да, — ответила я. — Спасибо, что приехала, Шеба.

— Для меня это удовольствие, мисс Эмма. — И она смерила меня оценивающим взглядом. — Вы не поводу ли ребеночка?

— О, нет. Благодарение Богу, нет.

Шеба кивнула, тяжело вздохнула и взглянула на Дэниела:

— Принеси-ка чего-нибудь попить мисс Эмме, затем дай напиться ее лошади и, может быть, хорошенько ее почисти. В общем, оставь нас с мисс Эмой на некоторое время одних, Дэниел.

— У меня уже все готово, Шеба.

И он принес из дома прохладительный напиток в двух высоких бокалах на деревянном самодельном подносе с выгнутыми ножками, которые образовывали подставку. Дэниел поставил их подле скамьи, а затем взял Аполло за поводья и повел его к ручью, который ниже по течению становился одной из восьми речек, от чего и произошло название Очо Риос.

Я сидела некоторое время молча, потягивая из бокала напиток — а затем обернулась к Шебе:

— Я попала в страшную беду, Шеба. Даже не знаю, что делать.

Ее лицо, обычно такое веселое, теперь помрачнело.

— Это из-за мистера Фоя?

— Да.

— Он гуляет с женщинами?

Я удивилась.

— Ну да. Я думала, никто не знает.

— Цветным иногда известно то, чего не знают белые люди, мисс Эмма. Мистер Фой любит гульнуть с девками из Мур Таун, но об этом не говорят, потому что если кто-то не понравится мистеру Фойю, то лучше тому на свет не родится.

— Понимаю. Но моя беда не в том, что он ездит к гулящим женщинам, Шеба. Я бы и не возражала против этого — только бы он оставил меня в покое. Но он не оставляет. А то, что он творит со мной… это ужасно.

— Спаси Бог. Расскажите-ка все старой Шебе. Простыми словами, мисс Эмма.

Я рассказала. Охватившее меня поначалу возбуждение переросло в безнадежность. Когда я закончила рассказ, по щекам Шебы катились слезы и она причитала, сложив руки на груди, как на панихиде:

— О Бог мой… смилуйся над этим бедным чадом… Она попала в беду, ах, она бедняжка… ее муженек сделал ее жизнь адом… Он забыл о каре Божией…

Я схватила ее за руку:

— Подожди, Шеба, перестань… В этом нет никакого проку. Мне нужна помощь… совет.

Шеба взглянула на меня растерянно, а затем пронзительным голосом кликнула Дэниела. Он вел за повод Аполло, и, когда остановился подле нас, я увидела у него на лице недоумение и растерянность: он догадался о чем-то по крайнему отчаянию Шебы.

— Послушай, Дэни… Мисс Эмма… ее муж — оборотень, — испуганно прошептала она. — В мистере Фойе сидит дьявол.

Я увидела, как горестно опустились плечи Дэниела. Он взглянул на меня.

— Это началось сразу же, мисс Эмма?

— Да. Я… я не знаю, как остановить его. Мне не к кому обратиться.

— Я с самого начала опасался этого. Я давно слышал о его похождениях к марунским женщинам и поэтому предчувствовал, что здесь кроется еще что-то. Но если бы я знал, что.

— Что мне делать, Дэниел?

Он безнадежно взглянул на меня.

— Не знаю, мисс Эмма. Просто не знаю.

Да, с моей стороны глупо было ожидать чуда. Если бы был хоть какой-нибудь выход — я бы додумалась сама. Я уже думала о том, чтобы поговорить с доктором Тейлором и показать ему следы на моем теле, Ну и что? Раны не были серьезными, и я даже вообразить себе не могла, чтобы доктор Тейлор осмелился заговорить об этом с Оливером, не то чтобы противостоять ему. Как сказал Оливер, проблемы спальни выходят за рамки дискуссий.

— Вот почему она до сих пор не зачала: все ее нутро боится — вот и нечего ее плоти иметь от этого оборотня, — проговорила Шеба. — Может быть, мисс Эма… может быть, вы дадите мне золотой соверен, чтобы уплатить колдуну-обеа, чтобы он изготовил дурной амулет оби для мистера Фоя, так чтобы злой дух пришел в ночи за ним и снял с него проклятие. Белые люди не боятся оставлять окно открытым ночью, так что злому духу будет легко…

— Шеба, замолчи! — резко оборвал ее Дэниел. — И виновато взглянул на меня: — Она хочет как лучше, мисс Эма.

— Я знаю. Ведь даже твоя дорогая Мэй боялась духов. То были, по местным поверьям, злые духи, что выходили, крадучись, в ночи.

— Простите, мисс Эмма, — сказала Шеба. — Конечно, я просто глупая женщина. Каждый знает, что наши колдуны не в силах навести проклятие на белого человека.

— Все в порядке, Шеба, — я старалась сдержать слезы разочарования. Я была зла на самою себя: из-за того, что Шеба так помогла мне раньше, я позволила себе подумать, будто она могла бы превратить советом Оливера из оборотня, как она назвала его, в нежного и любящего мужа.

Я поднялась со скамьи и постаралась улыбнуться.

— Прости, что расстроила тебя, Дэниел, но постарайся не волноваться. Я уверена, что ситуация улучшится, и я буду рада, если вы забудете все, о чем я вам сегодня рассказала.

— Мы никогда не пророним об этом ни слова, мисс Эмма, — заверил он. — Вы можете быть уверены в нас.

— Спасибо. — Я попыталась сменить тему разговора. — Как твои дела, Дэниел?

— Ну… все в порядке, пожалуй.

— Пожалуй, — не удержалась и фыркнула Шеба. — Он и сам иногда не знает, какие у него дела. Вы знаете, что на прошлой неделе, когда он вышел в море на лодке, за ним охотилась акула?

— О, Дэниел, только не это!

— Никакой опасности не было. Я вывел «Мисс Эмму» в глубокие воды и спустился в лодку, чтобы обследовать дифферент корпуса, и тут акула просто проявила любопытство. Когда она подплывала вплотную, я отгонял ее копьем, но крючья на копье оказались крепче, чем я ожидал, и акула уплыла вместе с моим копьем.

— Хорошо, что не случилось ничего похуже. Будь осторожен, Дэниел. Ты сделаешь себе другое копье?

— Оно уже готово, мисс Эмма.

— А как там моя крестница?

— О, «Мисс Эмма» теперь совершенно готова к выходу в море.

— Надеюсь, ты получишь за нее хорошие деньги.

— Не думаю, что стану продавать ее. — Дэниел говорил теперь размеренно и осторожно, будто опасался того, что его слова будут услышаны кем-то после всего, что я рассказала. — Вы останетесь пообедать с нами, мисс Эмма?

— Спасибо, но мне нужно ехать сейчас.

Он вывел Аполло, помог мне сесть в седло, а затем взял меня за руку.

— Пожалуйста, мисс Эмма, будьте осторожны.

Я с недоумением посмотрела ему в глаза.

— С мужем?

Он кивнул.

— Что ты имеешь в виду, Дэниел?

— Особенно в следующие несколько дней. Три дня — или четыре, возможно.

Я озадаченно смотрела на него. Шеба стояла тут же, на глазах ее выступили слезы.

— Почему ты так говоришь? — повторила я.

— Приближается непогода. Сильный шторм, а может быть, ураган. — И он взглянул на юго-восток, оттуда трижды за мою жизнь приходил страшный ураган. Обычно Ямайку захватывал лишь западный край торнадо, но и тогда наступала штормовая погода; однако старожилы помнили случаи, когда ураган шел иным путем — и тогда невидимый глазу монстр рвал, трепал и терзал безжалостно эту землю, принося смерть и разрушения, уничтожая целые деревни, наводняя плантации, вырывая с корнем одни деревья и срывая кору с других — так что они умирали от обезвоживания.

Я знала, что Дэниел никогда не ошибается в предсказаниях погоды, и всегда думала, что это природный дар. Но сам Дэниел говорил, что так называемый «дар» проявляется лишь в умении читать знаки, которые находятся у всех на виду. То были скорость волн, движения облаков и изменения света; изменения в поведении птиц, насекомых, крабов и рыб.

— Почему я должна особенно остерегаться мужа в преддверии урагана, Дэниел?

Он говорил медленно, все еще разглядывая что-то далеко на юго-востоке.

— Когда человек одержим дьяволом, время приближения шторма усиливает его страсти, наделяет его силой.

— Ты имеешь в виду, что поэтому мне… может грозить опасность?

— Я молю Бога, чтобы этого не случилось, мисс Эмма.

Я ждала, что во мне зародится страх, но ничего не чувствовала. Во мне жила лишь тупая покорность. В ней самой было уже что-то тревожащее.

— Хорошо, Дэниел. Я постараюсь быть осторожной и вскоре снова навещу тебя. А теперь прощай. Прощай, Шеба.

Шеба смахнула слезу со щеки.

— До свидания, мисс. Счастливого пути. — Среди чернокожего населения было принято желать счастья в пути.

— Благодарю вас за присланные книги, мисс Эмма, — добавил Дэниел.

— Надеюсь, тебе они понравятся, — и я тронула поводья. Аполло шел шагом. Я не оглядывалась, ощущая странную пустоту, которая родилась во мне — и потом посещала меня все чаще и чаще. Проезжая Ферн Галли, я встретила Джозефа. Он ехал навстречу мне в повозке и почти дремал. Он увидел меня и поприветствовал с довольно глупой ухмылкой.

— Добрый день, Джозеф, — сказала я и проехала мимо.

Встреча с Джозефом напомнила мне о небольшом приключении со сломанным колесом и о встрече с Чедом Локхартом. Теперь казалось, что все это происходило в ином мире, в котором жила совершенно иная женщина по имени Эмма Делани. Я вспомнила свое первоначальное раздражение при встрече с незнакомцем из Англии, свое удивление его юмором, взгляд его дымчато-серых глаз с опущенным веком, которое придавало ему либо странный, либо опасный вид, что и повергло Джозефа в смертельный страх.

Возможно, внешне я казалась другим людям все той же, какой предстала перед Чедом Локхартом в тот день, но я знала, что внутренне я была близка к какой-то решающей перемене в себе самой, после которой я уже никогда не смогу быть прежней. Тревога, которую я подавляла в себе во время разговора с Дэниелом, теперь будто подступила ближе, но я страшилась разгадать ее значение и отбрасывала сопутствующие ей мысли. Я позволила Аполло везти себя шагом по его воле и теперь отдыхала от мира, в котором мне не было места, но от которого не было и спасения.

Буря разразилась через три дня, объявив о своем пришествии тягостной тьмой, которая обратила день в ночь. По всему острову люди заметались в предчувствии атаки стихии, укрепляли двери и окна, укрывали скот и лошадей на подветренной стороне холмов, обвязывали веревками крыши домов и конюшен. Однако для защиты урожая таких культур, как кофе, бананы и сахарный тростник, ничего сделать было невозможно — разве что молиться о том, чтобы невидимый глазу монстр пнул нас только пяткой, проносясь на север в Атлантику. Рыбаки отводили свои лодчонки вверх по рекам либо укрывали их в заливах на морском дне под тяжестью камней, чтобы ураган не разнес их в щепки.

Я стояла у окна в своей комнате и смотрела вниз, в долину, окутанную темно-желтым мраком, думая о Дэниеле Чунге и его «Мисс Эмме». Это судно нельзя было затопить для безопасности, как рыбацкую лодку; ее нельзя было перегнать вверх по реке — у нее была глубокая осадка. Не мог спасти ее лодочный ангар: ветер и волны могли унести его прочь, как сухой лист.

Если ураган придет с юго-востока, Очо Риос окажется на подветренной стороне острова, таким образом, пострадает меньше, чем графства Св. Томаса и Св. Эндрю, которые примут на себя удар стихии. Но даже тогда шхуна Дэниела, отнявшая у него два года, окажется в серьезной опасности; со страхом в душе я предполагала, что он решится выйти в открытое море и попытается там переждать шторм.

Когда мы с Оливером сели вечером обедать, начался дождь. Каждые пять минут небо разрывалось голубыми вспышками молнии. Голова моя разламывалась от боли, и, казалось, сам воздух насыщен электричеством. На Оливера предчувствия также действовали гнетуще. Хотя он сохранил свое обычное спокойствие и вальяжные манеры, в его взгляде я уловила какое-то возбуждение, а Соломону было отдано приказание отодвинуть занавес на окне, чтобы он мог наблюдать за разгулом стихии.

Мне показалось это глупостью. Ураган еще не пришел на остров — и мог и не прийти; но если ветер усилится, то он разобьет стекла в Диаболо-Холл, проникнув в незакрытое окно. Но я не высказала своих мыслей Оливеру. Он не беспокоил меня уже несколько дней, и мне не хотелось его провоцировать.

Встав из-за стола, он подошел к окну и задумался, глядя из него. Дождь и ветер били в раму, небо освещалось всполохами молний, гром напоминал рычание зверя. Оливер стоял, держа руки в карманах, расправив плечи, будто бросая буре вызов. Мне стало тревожно, но я пыталась прогнать страх и не думать о предупреждении Дэниела. Я тихо пробормотала извинение и пошла в библиотеку, но через полчаса, проведенных за чтением, головная боль усилилась, а глаза стало резать — и я была вынуждена отложить книгу.

Оливер был у себя в кабинете. Я постучала в дверь, он отозвался, и я вошла. Он сидел за столом и что-то писал.

— Да, Эмма?

— Я немного устала, Оливер, и пришла пожелать спокойной ночи.

— Очень хорошо, дорогая моя. Спокойной ночи и хорошего сна.

И он вновь склонился над работой. Я закрыла дверь и пошла к себе. Я думала о том, как точно был назван этот дом, по крайней мере, для меня. Вне сомнения, это имя происходило от названия горы Диаболо, но почему так назван был пик — я не знала. Я переступила порог Диаболо-Холла с радостным ожиданием и нашла здесь переодетого дьявола.

Бекки приготовила постель и положила передо мной ночную рубашку. Я разделась, надела ночную рубашку, причесала волосы, заплела две косы и притушила свет. Несколько минут я лежала в постели, прислушиваясь к звукам бури, стараясь вытеснить из головы мысли об Оливере. Я не могла надеяться и не могла даже молить о том, чтобы он обошел меня своим вниманием, поскольку и надежды, и мольбы, — все это означало вновь начать о нем думать. Лучше было думать о том, какие разрушения причинит ураган, если достигнет острова. То был более чистый, легче переносимый страх.

Я заснула. Когда проснулась, комната была освещена ярче, чем прежде. Я лежала на боку и ясно видела, что свет настольной лампы вновь был прибавлен. Часы показывали двадцать минут десятого: значит, проспала я недолго. Буря все еще билась в стены дома, но не стала, по всей видимости, сильнее. Я перевернулась на спину и приподняла голову.

Кровать была большой, без занавесок и канопе. Оливер стоял на некотором отдалении и медленно снимал с себя пиджак, остановив на мне свой пристальный взгляд. Я хорошо знала этот взгляд — и ужаснулась. И тут внезапный порыв ветра налетел на дом, стукнув в окна и породив угрожающий рев в камине, дымоход которого сработал в качестве огромной органной трубы. Я видела, как ноздри Оливера дрогнули от радости, а его глаза в свете лампы казались налитыми кровью.

Он бросил пиджак и стоял, уперев ладони в бедра, глядя на меня. Затем хриплым шепотом он произнес:

— Раздевайся. Раздевайся, Эмма!

 

5

Я медленно села в постели, и мой мозг будто пронзила страшная правда. С холодной, ужасающей определенностью я поняла: это миг окончательного выбора. Если я сейчас подчинюсь Оливеру или стану молча страдать, как это бывало раньше, то моя душа будет сломлена навсегда.

Могло статься, что это и была его единственная цель, и, достигнув ее, дальше бы он использовал меня как приевшуюся игрушку, время от времени. Эта мысль была искушением, темным и соблазняющим, поскольку в ее основе было избавление от страха и унижения, обещание мира и покоя через принятие его манер и образа жизни. И я, которая однажды была Эммой Де-лани, стану существом, мало чем отличающимся от мифического вуду… другими словами, от зомби, живущего среди нас мертвеца.

Оливер обошел кровать, будто зачарованный тем, что он прочел в моем лице. Он находился между мною и моим будуаром. Я откинула одеяло, затем внезапно отпрыгнула от него через всю кровать и бросилась к открытой двери его гардеробной. Он издал короткий напряженный смешок, полный возбуждения, и направился за мной. Закрывать дверь времени уже не было. Когда он настиг меня, я была у стола и схватила один из стоявших на нем серебряных подсвечников.

Я обернулась, держа подсвечник обеими руками, как меч. Незажженная свеча упала на пол. Воющий порыв ветра ударил в стекло и вновь отозвался в камине спальни рычащим зверем. Я так плотно сжала челюсти, что говорила сквозь зубы, и слова пробивались из горла, как через песчаные заносы.

— Не подходи, Оливер! — дрожащим голосом прохрипела я. — Отойди, или, клянусь, я ударю тебя!

Он остановился, и глаза его вспыхнули восторгом.

— Вы угрожаете мне, мадам? — с удивлением спросил он. — Вы осмелились угрожать своему мужу? Да покарает вас за это Бог.

— Нет! — Голос мой был не слышнее шепота, и слезы катились по моим щекам. — Я никогда больше не позволю ни избивать, ни насиловать, ни оскорблять себя, Оливер. Никогда, никогда, никогда! — Голос мой возвысился и сломался, но слова не кончились. — Если ты оставишь меня в покое, я стану изображать на людях все, чего ты захочешь, но я больше не лягу с тобой в постель, Оливер! Никогда! Спи с женщинами из Мур Таун, но никогда не прикасайся ко мне.

Он смотрел на меня со смешанным выражением ярости и восхищения, пугавшим меня. Затем он прыгнул вперед. Думаю, он ожидал, что я ударю подсвечником снизу вверх или в сторону, что дало бы ему шанс перехватить предмет, но в состоянии бешенства и страха, которые обуревали меня, я ударила основанием подсвечника прямо ему в лицо. Сила удара увеличилась от его же собственного рывка. В последний момент ему удалось повернуть голову, и удар пришелся на щеку, но от силы удара он отлетел назад и был ослеплен. Затем он упал и ударился головой об округлый подлокотник кресла красного дерева.

Ветер завывал вокруг дома, дождь злобно барабанил в ставни. Оливер лежал возле кресла в полуобмороке, и рука его была прижата к щеке. Когда он, медленно переводя взгляд, отыскал мои глаза, его ступор прошел. Я поняла, что единственный выход для меня — бежать, иначе я не доживу до утра. Я в панике подобрала подол ночной рубашки и бросилась к двери, уронив по пути подсвечник. Чтобы выхватить ключ из двери, понадобилось не более четырех-пяти секунд; затем я быстро закрыла дверь и повернула ключ в замочной скважине с другой стороны. Однако за половину этого времени краем глаза я увидела, как Оливер медленно поднялся на колени, а потом на ноги; но от страха мне показалось, что эти секунды превратились в часы.

Он бешено дергал ручку двери, а я в это время уже вынула ключ из скважины и бросила его под кровать. Голос Оливера, рыдающий и неровный, был исполнен жуткой ярости: он приказывал мне открыть дверь, он ругался и угрожал. Я кинулась в будуар и сорвала с себя рубашку. Мое сердце бешено колотилось от страха, и, слава Богу, я увидела, что Бекки уже выложила на утро мне чистое белье.

Трясущимися руками я натянула на себя белье, застегнув лишь половину пуговиц. Открывая гардероб, я услышала из комнаты Оливера страшный стук — и сердце мое почти остановилось от страха, когда я поняла, что он пытается выломать дверь: возможно, при помощи стула. Я в панике вынуждена была бежать в чем есть, но к тому времени я уже натянула на себя бриджи, рубашку, шарф, носки и сапоги. Я уверила себя в том, что дверь крепкая и открывается вовнутрь, так что ее непросто выломать, сломав замок с одной стороны или сорвав с петель с другой. Благодарение Богу, в его гардеробной не было колокольчика для прислуги. Оливер ругался и ревел в промежутках между страшными ударами, которые он наносил, но дверь не поддавалась, и буря заглушала его крики. Я подхватила стоящую возле кровати маленькую керосиновую лампу, чтобы осветить себе путь через темный дом. Кроме Соломона, вся прислуга должна была давно уйти на свою половину; Соломону полагалось после ухода Оливера в спальню загасить лампы и также удалиться. Через две минуты я была у боковой двери огромной кухни — эта дверь была ближайшей к конюшням. Там висели на крючьях несколько фонарей на случай непогоды. Я поставила на пол лампу, зажгла один из фонарей и открыла засов двери. Ветер тотчас же вырвал дверь у меня из рук. Нагнув голову, я с трудом продвигалась вперед, а затем приложила все усилия, чтобы закрыть дверь на наружный засов.

Вспышка молнии осветила гнущиеся деревья, летящие по ветру ветви, струи дождя, похожие на стальные тросы.

До этого момента я действовала инстинктивно, не осознанно, но теперь, сгибаясь под ветром и пробираясь к конюшне, я поняла, что иду к Дэниелу Чунгу. Если я доберусь до него, я умолю его увезти меня на «Мисс Эмме» навсегда из Диаболо-Холл и с этого острова, где моя жизнь превратилась в кошмар. Такая идея, конечно, была не лучшей, но я и была вне себя от страха и не могла придумать другого выхода.

И вновь мне предстояла борьба с ветром, чтобы открыть, а потом закрыть дверь конюшни. Лошади метались от страха и предчувствия, тревожно отзываясь ржанием на раскаты грома. Когда я брала упряжь из стойла, я увидела, как огромный пук соломы поднялся с пола, будто засосанный неведомой трубой — и тут же послышался удар сверху: это ветер пытался сорвать крышу конюшни.

Я повесила фонарь на крючок и принялась седлать Аполло, лихорадочно приговаривая про себя:

— Не спеши… но и не медли… Оливер не сможет выйти… О Господи, умоляю, не дай ему выйти… Помоги мне, Господи. Давай, перевяжи здесь… утяни подпругу. Теперь поводья. Если он вырвался оттуда, он будет обыскивать дом… ему не придет в голову искать в конюшне… О Господи, не дай ему подумать о конюшне…

Наконец все было готово. Я взяла фонарь и начала выводить Аполло между стойлами. В этой конюшне Оливер держал лошадей для экипажа и нескольких верховых. Остальные скаковые лошади находились в конюшне в миле отсюда, в Рио Хойе. Я выбрала себе Аполло, потому что он был лучшей лошадью из семи в Диаболо-Холл. Отпустив поводья, я осторожно открывала дверь: сначала верхнюю задвижку, потом нижнюю. Но, как только я приподняла задвижку, тут же налетел ветер и закружился в конюшне, как дикий зверь. Я издала крик ужаса: дверь была выломана прямо у меня в руках, а фонарь отлетел прочь. Он упал на солому, и в одно мгновение вспыхнуло пламя.

Я зарыдала и закричала:

— О, нет, нет! — и рванулась прочь вместе с Аполло. У выхода я что было сил закрутила поводья о столбик. В пять секунд я была вновь в конюшне, и увидела, что погасить пламя надежды нет: ветер раздувал его с неистовой силой. Я бегала от стойла к стойлу, поднимая доски, прикрывающие вход, что было силы хлопая по крупу каждую лошадь, крича и толкая их к выходу. С полминуты они в панике сбивались в табун и бегали по проходу. Я попала под копыта, но умудрилась откатиться в сторону невредимой. Пока я вставала на ноги, одна из кобыл, Ледиберд, нашла дверь, и за ней последовали остальные.

Я была в смятении и едва ли понимала, что делаю, но я четко знала, что Оливер пытается выломать дверь, если он еще не сделал этого. В любом случае горящая конюшня будет мгновенно замечена из дома. Занавеси были везде задвинуты и окна плотно закрыты, но буря всегда действует на некоторых завораживающе, поэтому найдется тот, кто нет-нет да выглянет в окно — а вскоре конюшня заполыхает так, что пожар будет виден на мили вокруг.

Лошади разбежались. Я отвязала Аполло и повела его. Проход из конюшни вел к железным воротам, поставленным на каменные столбы, а вокруг на восток от Диаболо-Холла поместье было огорожено сплошной каменной стеной. Я не села на лошадь, потому что знала, что мне еще нужно открыть ворота. Я вся промокла. Рубашка и бриджи прилипали к телу, в сапогах хлюпала вода. Мы были в двадцати шагах от ворот, когда я оглянулась. Тут же несколько раз вспыхнула молния, и в ее свете я увидела Оливера, бегущего вслед за мной по траве.

Если бы он не был без пиджака, в одной белой рубашке, я бы его не заметила на фоне дома. Но глаз уловил движущееся белое пятно, затем едва различимые черты лица и волосы, прилипшие ко лбу. Руки его были протянуты вперед, а поскольку ноги были неразличимы в темноте, казалось, что за мной движется нечто вроде белой птицы с расправленными белыми крыльями. Затем я рассмотрела, что в одной руке он держал, подобно мечу, что-то длинное и серебристое… тот самый подсвечник, которым я его ударила.

Все это я увидела, как если бы то была картина: сцена, запечатленная на вставке «волшебного фонаря».

Но тут вновь вспыхнула молния, и я была на мгновение ослеплена. Короткий, но разрывающий слух удар грома сотряс землю, и я зажала от ужаса уши руками. Зрение вернулось ко мне — и я увидела приближающуюся белую фигуру, теперь уже близко: силуэт Оливера на фоне бледного света молнии, отраженного от облаков.

Я услышала свой крик как бы со стороны и тут же увидела угловым зрением странную вещь: дождь все еще хлестал, и его струи были подобны стальным канатам; но один из этих канатов, сверкающий более других, был направлен параллельно поверхности земли и двигался быстро на уровне моего плеча куда-то влево — прямо по направлению к угрожавшему мне человеку.

Эта стальная стрела ударила в цель — и белое пятно исчезло. Казалось, очень долгое и томительное время длилась тьма — вот опять какое-то облако света зажглось и затанцевало в кромешной тьме бури. Я увидела, что Оливер лежит на спине, ногами ко мне, с раскинутыми руками, и голова его закинута так, что виден лишь подбородок. Прямо из центра его груди, из белой кипени рубашки, торчал сверкающий тонкий предмет, действительно схожий со струей воды. То был тонкий стальной нож, похожий на иглу. Я видела такой же точно много раз… и однажды даже держала в руках… То было подводное охотничье копье Дэниела Чунга.

Чья-то рука тронула меня за плечо —: и рядом со мной во тьме выросла еще одна фигура: это мог быть только Дэниел. Я вцепилась в него руками, перекинув поводья вокруг руки, и прокричала сквозь шум бури:

— Помоги нам Бог, Дэниел! Что ты наделал!

Через рев ветра донесся до меня его голос:

— Я думал, он хочет убить вас, мисс Эмма.

— Он хотел.

У меня стучали зубы. Дэниел взял меня за руку и потянул по направлению к дому. Теперь я увидела, что пламени в конюшне не было: вероятно, его сбил дождь, но вскоре искры вместе с ветром опять превозмогут дождь. Дэниел кричал:

— Вы должны вернуться в дом, мисс Эмма! Теперь вам ничего не угрожает. Забудьте, что вы видели, и не беспокойтесь обо мне. Я выйду в море еще до рассвета. Я решил уплыть навсегда и уже отправил вам прощальное письмо.

Все мое существо сжалось в комок и погрузилось в кромешное смятение. Я остановилась, прижала ладонь ко рту и вплотную приблизилась к Дэниелу. Едва ли я знала, что хотела сказать, поскольку противоречивые мысли, ощущения и желания вспыхивали как молнии и пропадали — так же, как молнии во тьме.

— Да, уплывай поскорее! — кричала я и даже слегка подтолкнула его к воротам. — А мне нужно идти к Оливеру. Он… может быть, он не умер. Я должна помочь ему.

И я пошла к тому месту, где лежал Оливер. Дэниел бросился ко мне и поймал меня за руку:

— Нет, мисс Эмма!

Но я так и не узнала, что он хотел сказать мне, потому что следом за этим случилось нечто, что подействовало на мой мозг, как кислота на медь. Огромная стрела молнии пронзила землю прямо возле нас, так что земля покачнулась у нас под ногами. Мы упали, и Аполло бы ускакал, если бы я не вцепилась в поводья. Но я успела увидеть, что молния ударила как раз в стрелу, торчавшую из груди Оливера. Вокруг острия все еще вспыхивали голубые огоньки, а воздух наполнился странным запахом озона. Тело Оливера содрогнулось и приподнялось: конечности его дергались, будто в зловещем нелепом танце. Я не видела, как тело вновь упало наземь, потому что порыв ветра свалил меня самою, но я видела, как охваченное огнем тело корчилось и как на глазах таял и сжимался в бесформенную массу стальной клинок.

Помню, как какая-то сила потащила меня по траве: это обезумевший от страха Аполло поскакал прочь, унося меня на поводьях. Затем натяжение поводьев ослабло: Дэниел схватил одной рукой их, а другой поставил меня на ноги. Я взглянула в сторону дома, содрогаясь от только что увиденного. Как в тумане, я глядела на огонь, который разгорался с огромной скоростью, прорвавшись сквозь крышу конюшни. Черными силуэтами на фоне огня проскакали лошади. И вот появились другие огни: из дома бежали люди с фонарями в руках.

Какая-то часть моего мозга, все еще способная работать, пыталась осмыслить, что же увидят пришедшие на место преступления люди. Оливера Фойя, лежащего на земле с оплавленным рыболовным копьем, торчащим у него из груди. Выпущенных на волю лошадей и горящую конюшню. Мистрисс Фой, одетую для верховой езды — и это в грозу и бурю — с оседланной лошадью. Я вспомнила о письме-завещании, которое Оливер оставил своему адвокату, полное фальшифой любви и заботы, но также и грозных обвинений. И поняла, что я уже не могу повернуть назад, что у меня не могло быть будущего как у вдовы погибшего Фоя — даже если бы я желала стать владелицей поместья и состояния мужа. Но я не желала.

Сквозь дождь я пристально вгляделась в Дэниела и вцепилась в его руку, пошатываясь под порывами ветра:

— Возьми меня с собой, Дэниел, умоляю! — прокричала я. — Ты мой единственный друг. Ради Бога, возьми меня с собой на шхуну, увези меня из этого ужасного места. Здесь меня не ждет ничего, кроме несчастий. Лучше уж я умру в чистом, прекрасном море, чем буду ожидать ужасной участи здесь.

У меня остались лишь смутные воспоминания о том, что случилось в следующие несколько минут. Шум урагана был оглушающим. Думаю, что Дэниел спорил со мной, а я кричала на него. Помню себя верхом на Аполло — мы уходим на север по дороге, которая через Ферн Галли ведет к Очо Риос, все время вниз, и ветер остается за нашими спинами и хлещет нас дождем. Аполло шел стабильным тяжелым аллюром. По-зади меня ехал верхом на Фенг По Дэниел: тот шел быстрым шагом. Ужас, страх и шок, пережитые мною за последний час, парализовали меня. Но я была благодарна судьбе за это. Я даже не удивлялась, каким образом Дэниел оказался в Диаболо-Холле, да еще со своим рыболовным копьем, в такой час и в такую ночь. Я узнала об этом позже — но тогда это не имело уже никакого значения. Все события той ужасной ночи казались в конечном счете неизбежными: их будто сочинила и привела в действие сама Судьба.

Кто же был тот человек, который в моих воспоминаниях настойчиво ссылался на преследования злой Судьбы? Мужчина с дымчато-серыми глазами… давным-давно в том, ином мире, в котором я жила до замужества… Я не могла вспомнить его имени.

В памяти моей всплывали разные воспоминания. Оливер Фой стоит у постели, в глазах его блестит восторг и возбуждение; он смотрит на жену и приказывает ей раздеться… А вот он лежит на полу, прижав руку к голове, а жена рядом держит подсвечник, которым его ударила, и с неизбывным ужасом смотрит на тело мужа. Падающая лампа — и взрыв пламени на соломе. Жена Оливера Фоя ползет между копытами перепуганных лошадей. Чудовищная белая птица без лица, с распростертыми белыми крыльями летит по траве, чтобы схватить свою жертву…

Но казалось, что во всех этих картинах Эмма Фой, она же Эмма Делани, это не я, а совсем другая женщина. Я была рада и дождю, который хлестал по мне, пока мы ехали, и пронизывающему ветру. Без этого физического дискомфорта я бы полагала, что все случившееся — это долгий кошмар, от которого я вскоре должна очнуться.

Далеко за полночь мы достигли Ферн Галли, а через полтора часа — маленькой пристани Очо Риос. Буря не утихала, но для нас была уже менее страшна, поскольку высокогорные долины за нашей спиной стали нам защитой. Мы с Дэниелом не проронили ни слова, пока не доехали до его домика. Там я прокричала ему:

— Хочешь забрать вещи?

Он отрицательно покачал головой и прокричал, пригнувшись вперед:

— Все, что мне нужно, уже на борту.

Значит, он действительно собрался покинуть наш остров, еще до того, как он рискнул быть повешенным, спасая меня. Было невозможно поверить, что всегда тихий и мягкий Дэниел убил моего мужа, Оливера Фоя, всего четыре часа назад. Но это не отталкивало меня от него. Если бы у меня в ту жуткую ночь было копье, я бы сама метнула его в Оливера, когда он догонял меня с подсвечником в руке. В голове моей не было мысли об убийстве — только желание защититься, и я могла бы поклясться, что так же было с Дэниелом. Но летящее копье не ведало о наших желаниях.

«Мисс Эмма» стояла на двух якорях и была единственным судном в гавани. Все более мелкие суда были вытащены на берег и перевернуты, либо заведены наверх, либо затоплены в безопасных заливах. Ветер был слабее, чем наверху в горах. В домах горел свет, но все двери и ставни были плотно закрыты, поэтому вряд ли кто в ближайший час мог увидеть нас.

Я спешилась и сняла с Аполло упряжь, шлепнув его по крупу и приказав идти домой. Дэниел завел Фенг По в лодочный ангар. Когда буря утихнет и выяснится, что «Мисс Эмма» исчезла, Шеба отыщет мула и распорядится: продать ли его или оставить себе. Что касается Аполло, я надеялась, что он будет дома еще до рассвета; а если нет, то его опознают и приведут туда.

Я завязала косы сзади, и мы вместе с Дэниелом вытащили лодку из ангара и стащили к воде. Волны, поднятые штормом, в заливе становились чуть меньше; их глушили плавучие острова-пристани, так что доплыть до «Мисс Эммы» не представлялось особенно опасным. Сам по себе сильнейший дождь утихомирил волну, однако, когда мы поднимались на борт шхуны, он стал препятствием: мы ослепли от воды, стекающей по лицам и хлещущей в глаза.

Как только мы взобрались на палубу, Дэниел вытянул лодку на несколько саженей и закрепил ее, чтобы она не билась о борт. В рубке мы укрылись от непогоды и разговаривать могли без крика. Дэниел зажег фонарик для судового компаса, взял меня за плечи и заглянул мне в глаза. Дождь капал с его подбородка и носа, и темные раскосые глаза его были полны сожаления и горя.

— Вы можете вернуться, мисс Эмма, — проговорил он. — Еще не поздно. Шеба пустит вас в дом, а утром вы уедете. Теперь вам нечего опасаться мужа.

Я подняла руки и перехватила его запястья, почти крича от отчаяния:

— Нет, Дэниел, нет, нет! Я стала участницей всего этого кошмара. Я никогда не смогу сделать вид, что ничего не знаю. Полиция найдет то, что осталось от копья, в теле Оливера — и тотчас дознается, что оно твое. Больше такого ни у кого не было. Я не выдержу допросов. И я не выдержу здесь одна. Вы с Мэй были для меня вторыми родителями, и здесь не осталось никого, кого бы я действительно любила. Или кто любит меня. Пожалуйста, Дэниел…

— Тихо, девочка. Успокойся.

Я поняла, что у меня началась истерика, и я стала редко и глубоко дышать, чтобы обрести контроль над собой. Дэниел слегка встряхнул меня.

— Хорошо, мисс Эмма. Значит, теперь предстоит работа. На то, чтобы поднять пары, потребуется час. Значит, сейчас мы поднимем парус и пойдем с ветром в корму. — Он выглянул в оконце рубки. — Волна не такая большая, чтобы развернуть нас.

Внезапно, очень странно, я ощутила полное спокойствие.

— Скажи мне, что делать, Дэниел.

В темноте мы укрепили на мачте небольшой парус. Пока Дэниел зажигал бойлер, я крутила лебедку, чтобы поднять носовой якорь, и «Мисс Эмма» моментально развернулась кормой к ветру, на северо-запад. Откуда-то снизу поднялся Дэниел с веревкой в руках, и мы вместе привязали спасательные канаты к перекладинам, шпунтам и прочим надежным точкам, чтобы мы — могли безопасно передвигаться по палубе. Когда все было сделано, он взялся за штурвал и сделал мне знак поднять кормовой якорь.

В тот самый момент, как якорь был поднят, судно внезапно ожило: оно развернулось по ветру и двинулось по его воле. Как велел мне Дэниел, я оставила кормовой якорь в двух морских саженях от борта и немедленно начала складывать толстый кормовой канат. Натягивание этого толстенного каната помогает предотвратить поднятие кормы при рывке судна на волну. Стоя у руля, Дэниел вел шхуну. Ветер и волны несли ее в непроглядную тьму ночи.

Через некоторое время я вошла к Дэниелу в рубку и плотно закрыла за собой дверь. Теперь казалось, что Ямайки и вовсе не существовало. Все трое: Дэниел Чунг, «Мисс Эмма» и мистрисс Фой, которая была некогда Эммой Делани, — все трое существовали теперь в ином мире, и я была благодарна Богу за это.

От рубки в каюту вел узкий проход и трап. Дэниел стоял у штурвала; перед ним был освещенный компас, а сбоку — устройство с тремя уровнями для контроля двигателя, когда судно шло под паром.

— Может быть, мне пойти вниз и подбрасывать топливо для бойлера? — спросила я.

Он покачал головой.

— Ты еще не знакома с работой шхуны. Я скоро сам пойду взгляну на бойлер.

Я вытерла глаза тыльной стороной ладони, потому что руки мои были грязными, и сказала:

— Как хорошо идет шхуна, Дэниел.

— Да. — Он крепко держал штурвал. Казалось, он просто знает, как добиться от судна максимальной отдачи, а вовсе не командует им.

— Думаю, шторм через четыре-пять часов утихнет. Ураган не придет. Когда топка разгорится и ход станет плавным, мы пойдем без парусов. А когда стихнет шторм, возьмем курс на восток-северо-восток и пройдем через Наветренный пролив.

— А куда мы направляемся, Дэниел?

Он покачал головой и серьезно, как всегда, улыбнулся:

— В никуда, мисс Эмма. Никуда и повсюду. Я когда-то сказал, что на этой шхуне хотел бы проплыть всю Вест-Индию. Именно это нам и придется сделать. Но у нас нет порта назначения. «Мисс Эмма» — наш единственный дом.

— Я довольна этим, — сказала я. — Что ты прикажешь делать мне теперь?

— Возьмите-ка штурвал.

Я слегка заволновалась, но Дэниел крепко держал свои руки на моих, пока я не начала чувствовать ход шхуны, а затем вынул складной нож.

— Не нервничайте, мисс Эмма. Вы очень способный рулевой.

С этими словами он вышел из рубки. Где-то над нами разорвалась пелена штормовых облаков, и проглянул лунный луч. Волны перекатывались под шхуной, белая пена, фосфорисцирующая в лунном свете, билась о ее борта.

Я увидела, как Дэниел как раз перед рубкой травит канат. По-видимому, он вытаскивал на борт лодку, в которой мы приплыли. Но при такой качке он не мог втащить ее. Потом я увидела, как он взмахнул ножом, срезав канат. Спустя секунду лодка должна была оказаться в море.

Он двинулся к рубке и появился спустя минуту с чем-то вроде толстой длинной палки. Она сверкнула в лунном свете, и я поняла, что это железный лом. Зацепившись рукой за один из спасательных канатов, он перегнулся за борт и принялся отрывать и толкать что-то на борту.

Я вспомнила, что имя шхуны, «Мисс Эмма», не было написано на борту краской, а было начертано на доске, которая крепилась к шпангоутам. Значит, именно эту доску Дэниел оторвал при помощи лома.

Через две минуты он вернулся в рубку. С него стекала вода. Я думала, что он возьмет у меня штурвал, но он встал сбоку от меня.

— Я пустил лодку по волнам и сбил доску с именем судна, — сообщил он, — через несколько дней их принесет приливной волной к северному побережью, где-нибудь между заливом Монтего и берегом Святой Анны.

Я слегка повернула штурвал, внимательно наблюдая за кливером, и сказала:

— Я не понимаю, Дэниел.

— По очень простой причине, мисс Эмма. Если лодку и доску с именем вынесет на берег, есть надежда, что власти поверят, будто «Мисс Эмма» пошла ко дну — и я вместе с ней. — Он покачал головой. — Бог ведает, что они сочтут судьбой мистрисс Эммы Фой. Никому в голову не придет, что вы бежали со мной. С чего бы?

— Они вполне могут так решить, Дэниел, — сказала я. — Некоторое время тому назад Оливер заверил у своего адвоката письмо, по сути обвиняющее меня в случае его непредвиденной смерти. — И я пересказала содержание письма. — Возможно, полиция решит, что Оливер погиб от моей руки — и я бежала с тобой.

Дэниел с сомнением покачал головой:

— Это нелогично. Если вы желали стать наследницей, вы бы не сбежали. Более вероятно, что прислуга подумает, будто вы выехали в бурю, чтобы собрать разбежавшихся лошадей. Это типично для вас. Вас могла сбросить лошадь, вы могли потерять дорогу, в конце концов, провалиться в карстовую яму. В здешних местах тело пропавшего не ищут: это бесполезно. — И он посмотрел через плечо в темноту. — Что бы там они не решили, мы оставили им много загадок.

И это правда, подумала я. В отсутствие хозяина и хозяйки полную власть над поместьем и прислугой получит Рамирес. Огонь, раздуваемый ветром, должен был уничтожить конюшню. Отвязанные и разбежавшиеся лошади, наверняка бродившие неподалеку, явятся доказательством тому, что пожар — дело рук человеческих, невольно или по злому умыслу. В свете дня у ворот будет найдено тело Оливера Фоя, пронзенное стальным копьем, которое вскоре же будет признано принадлежащим полукитайцу, полуангличанину, лодочному мастеру и ныряльщику. Жену Оливера Фоя сочтут пропавшей без вести. Вместе с нею пропал и ее костюм для верховой езды. Одна из лошадей, Аполло, будет найдена без всадницы между Очо Риос и Диаболо-Холлом. Подумают, что полукитаец сбежал с острова, рискнув выйти в море в штормовую погоду. Лишь немногие поверят, что он мог выжить, да и то до той поры, пока на берег не вынесет разбитую лодку и доску с именем судна. Они получат все доказательства, что он утонул.

Внезапно я почувствовала вину перед тетей Мод и дядей Генри, ведь они сочтут меня погибшей. Я содрогнулась: для дяди с тетей узнать об этом будет лучше, нежели знать правду — что отныне я стану жить на шхуне, вместе с китайцем, будто морской бродяга.

Стоявший у моего плеча Дэниел помогал мне осваивать управление шхуной, не говоря ни слова. Я никогда ранее не держала руля, но моя уверенность с каждой минутой росла.

— Очень хорошо, — сказал Дэниел. — Теперь я должен оставить вас на десять минут. — И он растворился во тьме, уйдя по трапу. Я выкинула из головы все случайные мысли и сконцентрировалась на том, чтобы слиться с судном в одно целое. Вся моя одежда промокла до нитки, и я стояла в луже воды, но ветер был теплым, поэтому холода я не ощущала, если не вспоминала события этой ночи.

Через десять минут Дэниел взял у меня штурвал. Он переоделся в сухое.

— Идите в каюту и обсушитесь, мисс Эмма. Я достал брюки и свою рубашку для вас. Нам придется носить общую одежду и как-то перебиваться, пока мы не купим что-нибудь для вас, а это будет не раньше Гваделупы. Когда переоденетесь и высохнете, лягте и поспите, пока я не позову вас. Я повесил гамак, в такую качку он удобнее, чем койка. Там есть одеяла, если вам понадобятся.

— Нет, Дэниел, — сказала я. — Я приду, как только переоденусь. Я смогу быть полезной: буду топить бойлер, или приготовлю еду, или возьму штурвал, пока ты…

— Мисс Эмма, прошу вас. — И произнес уже строго: — На корабле должен быть лишь один капитан — даже на таком маленьком, как наш.

На мгновение я опешила. Как бы сильно я ни любила Мэй и Дэниела, я всегда принимала как само собой разумеющееся, что они подчиняются мне — ведь они слуги. Но теперь у меня не было слуг. Вместо этого был друг, старший, а не равный мне человек, поскольку я во всем зависела от него. Я стала это осознавать, однако причин для сожалений не нашла.

— Хорошо, Дэниел: я сделаю, как ты хочешь.

— Спасибо, мисс Эмма.

— Думаю, нам предстоит подумать о том, чтобы сменить имена, и не только свои, но и имя судна, и… и все такое.

— Да. — Он снял руку с руля и положил мне на плечо. — Поменять все. Но для этого будет много времени. А теперь иди отдыхай. Я позову тебя, когда нужна будет помощь.

— Обещаешь?

— Да. Взгляни: вот тут переговорная труба, а свисток находится за переборкой на правом борте.

Я взяла его за руку и прижалась щекой к его плечу в немой благодарности: он спас меня от смерти в эту ночь. Затем я спустилась по трапу в каюту и оставила его одного бороться со штормом. Когда я переоделась, закатала рукава рубашки и штанины брюк, которые были слишком длинны для меня, и залезла в гамак, зная, что воспоминания о событиях этой ночи вновь нахлынут на меня и что надежды заснуть нет. Несмотря на эту уверенность и несмотря на качку, как только моя голова коснулась маленькой подушки, я погрузилась в такой крепкий сон, будто проглотила снотворное — сон, милостиво избавленный от кошмаров.

Не всегда судьба бывала так милосердна. В последующие недели и даже месяцы были моменты, когда я во сне переносилась в Диаболо-Холл, вновь и вновь переживала бегство и преследование; видела ужасного Оливера, усмехающегося, со стрелой, пронзившей его грудь.

Но в ту ночь, первую ночь странной и удивительно счастливой для меня новой жизни, я спала без сновидений.

 

6

Мне исполнился двадцать один год. Это было в день моего рождения. Я медленно плыла вдоль прибрежной полоски песка и камней на глубине шести морских саженей, всматриваясь сквозь подводные очки: я мечтала отыскать лобстера. На мне была темно-синяя хлопковая рубашка и миткалевые брюки, обрезанные выше колена для того, чтобы не стесняли движений. Когда-то я не могла оставаться под водой дольше двадцати сердцебиений, но теперь я могла соперничать с Дэниелом по длительности пребывания под водой, и три минуты были для меня обычными.

К каждой полоске-завязке, на которых крепились мои очки, был приделан резиновый пузырь с тонкой резиновой трубкой, как у спрея от духов. Чем глубже было погружение, тем более воздуха выжималось из пузырей в очки, и это не позволяло очкам вдавливаться в мое лицо, когда я плавала на большой глубине. То было простое, но очень полезное изобретение — Дэниел позаимствовал его у японских ама, рыбачек-подводниц, ныряющих на большие глубины за рыбой, моллюсками и съедобными водорослями.

Вода была идеально-чистой, солнечный свет легко проникал на большую глубину. Чуть сбоку мне была видна на дне большая тень — тень Дэниела, который плыл в сажени выше меня и оберегал от возможной опасности. В руке он держал бамбуковую стрелу со стальным наконечником. Нам лишь дважды доводилось видеть близко акул — может быть, потому что мы были достаточно осторожны и всегда несколько минут оглядывали поверхность воды перед тем, как нырнуть. Несмотря на это Дэниел всегда настаивал на том, чтобы предпринимать все возможные меры предосторожности, находясь в воде.

Глаз мой уловил легкое движение — и в углублении скалы справа действительно оказался двухкилограммовый лобстер, бледно-красный с желтым, расцвеченный черно-голубыми пятнами. Я поддела его ножом с длинным лезвием, который всегда брала с собой, загнала его в обернутую вокруг руки сетку, сунула нож обратно в ножны, привязанные к бедру, а затем обернула длинную веревку сетки вокруг пояса так, чтобы камни, которые были насыпаны туда, высыпались. Без этого груза камней погрузиться на такую глубину и оставаться там было бы труднее.

Теперь я «встала» вертикально и начала подниматься: не быстро, просто мягко скользя, постепенно выдыхая воздух, как учил меня Дэниел: сам он научился этому много лет тому назад у сингапурских ловцов жемчуга. Дэниел поднимался вместе со мной, и мы вынырнули, лицом к лицу, в сотне метров от шхуны и в полукилометре от песчаного острова. До ближайшего острова Сент-Китс было полдня хода.

Мы сдвинули очки на лоб и не торопясь поплыли к шхуне, которая вот уже скоро три года, как была нашим домом. Теперь она называлась Кейси; такое же имя носила и я. Дэниел окрестил ее, он же вырезал и прикрепил к борту новую доску с именем за два дня до того, как мы вошли в пролив Басс-терр французского острова Гваделупы: то был первый оплот цивилизации пвсле нашего бегства с Ямайки, позади осталась добрая тысяча миль пути.

Мы уходили на юг между Виргинскими островами и Анкиллой, северо-восточным торговым портом этой части океана. В тот день море было спокойным, в небе ни облачка. На палубе, с длинной доской и банкой краски расположился Дэниел. Я стояла у руля. Дэниел так соорудил рубку, что штурвал чуть выдвигался вперед из-под ее крыши. Мы им пользовались в хорошую погоду, а в плохую — находились под крышей.

Он растер краску, осмотрел свою кисть и спросил:

— Как вам имя Кейси, мисс Эмма?

— В качестве имени шхуны?

— Да.

— Ну… имя вполне красивое. Для него есть какая-то особая причина?

Он улыбнулся.

— Вы были крещены как Эмма Кэтрин. У имени Кэтрин имеется множество кратких форм. Одна из них — Кейси. Я читал об этом в одной газетной статье давным-давно, в Гонконге.

— Я не знала об этом.

— Я бы хотел назвать шхуну в вашу честь, но так, что бы это было понятно лишь нам двоим.

— Ты так добр ко мне, Дэниел.

Он покачал головой.

— Вы — это все, что у меня есть, мисс Эмма.

Он положил кисть, склонился над доской и начал очень тщательно вырисовывать буквы толстым черным карандашом.

— Мне тоже нужно новое имя, и Кейси мне подходит, — сказала я. — Я обрезала волосы коротко, как у мальчика, и моя судьба теперь — ходить в мужской одежде. Так что очень удачным будет имя, которое может принадлежать и женщине и мужчине. Я имею в виду, когда мы будем с тобой на берегу и ты обратишься ко мне, люди не поймут, какого я пола.

Он взглянул на меня — и впервые за много дней я увидела в его темных глазах насмешливый огонек.

— Если только люди не смотрят издалека, они всегда увидят, что вы — девушка, мисс Эмма. Но, пожалуй, я действительно начну называть вас Кейси, а теперь нам нужно придумать новое имя и для меня.

Я прикусила губу.

— За тобой может быть слежка, Дэниел?

Он пожал плечами.

— Я уверен, что ямайские власти подумали, что я утонул, но они по правилам должны были послать описание моей внешности во все британские владения, за исключением, может быть, необитаемых побережий и островов. Везде, кроме Ямайки, за год это забудется… а на Ямайку мы никогда не вернемся.

Я накинула на штурвал петлю и пошла уравновесить парус. Затем подошла к Дэниелу. Ветер раздувал мою одежду, которая была мне велика.

— Не думаю, что нам придется много общаться с людьми, — сказала я, — кроме случаев, когда мы захотим немного подзаработать перевозкой грузов с одного острова на другой. Но и тогда мне лучше не раскрывать рта в присутствии людей. Мой акцент может вызвать их любопытство.

— Если только вы не начнете говорить на ямайско-креольском наречии, мисс… Кейси. А вы умеете это делать великолепно. Я слышал, как Мэй смеялась от души, когда вы подражали.

Это была правда. Я вновь подошла к рулю. Мне пришло в голову, что и руки мои, и лицо уже достаточно загорели и обветрились, чего не могла бы позволить себе ни одна английская леди. Даже теперь уже я могу сойти за девушку испанского или португальского происхождения, с примесью северо-европейской или американской крови: это как-то объяснит не черный цвет моих волос. В Вест-Индии встречались всякого рода смешанные браки, поэтому моя внешность не привлекла бы внимания, пока я не заговорила бы как воспитанная англичанка. Однако выдавать себя за родственницу Дэниела я никак не могла: во мне не было китайской крови.

— Дэниел, если нам когда-либо придется объяснять степень нашего родства, я думаю, лучше всего подойдет легенда о том, что на одном из островов ты купил креольскую девушку у отца-пьяницы за несколько мешков копры. Что-нибудь в этом роде.

Нескольких минут он молчал, сконцентрировавшись на работе, а затем неохотно ответил:

— Да. Если люди подумают, что вы — моя женщина, они не обратят на вас много внимания.

— Именно этого я и хочу, Дэниел. Чтобы на меня не обращали внимания мужчины. — Внезапно я ощутила, что дрожу от внутреннего отвращения. — Я стану говорить по-креольски, но только, когда ты ко мне обратишься. И я буду называть тебя… постой-ка. Я стану называть тебя Габнор — Господин.

Это слово, переводящееся с пиджин-инглиш как «господин», напомнило мне один фрагмент былой жизни. Я еду по дороге через Ферн Галли с Чедом Локхартом, человеком со странным опущенным веком, и цитирую ему местную пословицу: «Раб может видеть господина, когда захочет». Когда-нибудь, я спрошу у Дэниела об этом англичанине, подумала я, и о свитке в бамбуковой трости, и о золотой монете или медальоне. Теперь весь мой мир изменился — и это уже не так важно. Мир в ближайшем будущем будет состоять для нас из неба и моря; из ветра, дождя и солнца; из луны и звезд; из недолгого ощущения тверди под ногами на островах-пристанях; из случайных торговых контактов с людьми в деревеньках и в крошечных портах; и из нашего постоянного жилища — маленькой шхуны по имени «Кейси».

Вот наш мир в будущем, и он никогда не соприкоснется с миром незнакомца из Англии с дымчато-серыми глазами. Так я думала. Но я забыла о том, что Чед Локхарт называл себя излюбленной жертвой иногда злобной, иногда причудливой Судьбы.

* * *

Мы с Дэниелом долго не говорили о той ужасной ночи в Диаболо-Холле. К тому времени, когда мы впервые заговорили об этом, мы прошли Подветренные и Наветренные острова и продолжили свой путь на запад, держа в поле зрения на юге очертания Венесуэльского берега. И вот мы подошли к Арубе. Это был голландский доминион, хотя большинство населения составляли местные этнические группы индейцев. Здесь мы продали небольшой груз кокосовых орехов, которые мы два дня подряд собирали на необитаемом острове из группы Лос-Рок. В деревне, где мы продавали орехи, Дэниел нашел себе работу по ремонту лодок-каноэ, за которую, как и за орехи, нам заплатили золотом, но не монетами, а двумя маленькими самородками: на этом скалистом острове добывалось золото.

Из деревни мы двинулись в песчаную бухточку, встали на якорь и приплыли на берег на маленькой лодочке, которую Дэниел купил в Гваделупе, чтобы восполнить потерю. Ее нужно было заново конопатить, и этим делом удобнее было заняться на берегу, чем на палубе «Кейси». Он чесал коноплю, пока я разводила огонь для плавления смолы. Рыболовная стрела лежала рядом, потому что мы собирались поймать рыбу на обед, прежде чем вернуться на борт «Кейси». Эта стрела была сделана из бамбукового черенка, расплющенного стального болта, заостренного в листообразный наконечник. Все время, пока мы плыли по Карибскому морю, Дэниел ни разу ни пытался изготовить такой стрелы. Возможно, чтобы не вызывать неприятных воспоминаний.

Я сидела на корточках возле костра, подбрасывая в него просмоленные охапки кокосового очеса, и неожиданно для самой себя спросила:

— Каким образом ты попал тогда в Диаболо-Холл, Габнор? — Я теперь обращалась к нему только так, даже когда мы были одни.

Не отвлекаясь от своей работы, он ответил:

— Я поехал поездом в Кингстон, чтобы забрать свое копье из ремонтных мастерских Подразделения морской артиллерии. Они обещали мне отточить его на токарном станке в обмен на работу ныряльщика, которую я для них сделал. Буря началась еще до прибытия поезда в Эвартон. Мы приехали поздно. Я забрал Шенг По из платной конюшни, где его оставлял. Буря была страшная. После мили пути я решил заехать в Диаболо-Холл — к прислуге — и спросить разрешения дворецкого остановиться в конюшне или в одном из домиков, переждать грозу. Я думал, что он не откажет мне, зная, что я много лет служил хозяйке. Но, только войдя в ворота, я увидел вас… и его… Оливера Фоя. Он шел на вас с дубинкой.

Он замолчал.

— Смола скоро будет готова, Габнор. Если у тебя есть еще один инструмент, я могу помочь конопатить, — я решила переменить тему.

Мы больше не говорили в тот вечер о прошлом. К тому времени, как мы завершили свое первое путешествие через всю Вест-Индию к Арубе, мы начали привыкать к этому образу жизни. Но в третье лето случилось несчастье.

Я узнала, что с того момента, как Дэниел решил покинуть Ямайку, он втихомолку распродавал все, что не хотел брать с собой. Поэтому в деньгах мы не особенно нуждались.

В Гваделупе, пока я оставалась на борту, он сошел на берег и купил лодку. Он также купил мне одежду, рубашки и брюки, носки и ботинки, джерси и непромокаемый плащ — все мальчикового размера. Отныне моим нижним бельем стали короткие хлопковые подштанники, такие же, как он носил сам — но также мальчишечьего размера.

Когда мы покидали Ямайку, «Кейси» была снаряжена с величайшей продуманностью, все необходимое было уложено с удивительной аккуратностью. Пищу, воду, топливо добыть было нетрудно. Море было полно рыбой и моллюсками, на островах можно было добыть и купить кокосы и разнообразные фрукты, и в любой деревне предлагался обмен на все нам необходимое: овощи, фрукты, кокосы, земляные орехи, зерно для четырех кур, которых мы содержали в закутке на передней палубе.

Мы редко использовали паровой двигатель, поскольку нам было безразлично, за три ли или за четыре дня мы придем к очередному острову, который назначили себе в качестве следующего порта. Мы часто выбирали место назначения в зависимости от благоприятного ветра, поскольку не имели конкретной цели, а просто плыли по воле волн, как морские цыгане.

Несмотря на это, через несколько дней мы спускали главный парус и сбрасывали плавучий бон с правого борта, запускали бойлер и заставляли двигатель работать в течение часа или более, поскольку Дэниел твердо следовал правилу: чтобы техника хорошо служила, она должна работать. Он сам сконструировал систему для выведения пара через трубу бойлера в конденсор, что позволяло нам получать дистиллированную воду в добавление к четырем канистрам в десять галлонов каждая, которые мы наполняли водой из источников на островах, где представлялась такая возможность. То была еще одна причина для регулярного использования бойлера.

Наш камбуз занимал площадь не более карточного стола, но, поскольку мы готовили лишь очень простую пищу, нас он устраивал. Уборная располагалась в крохотной кабинке, где был стульчак над металлическим ведром с помпой, которой нагнеталась для смыва морская вода. В течение первых нескольких недель нашей ванной было только море, но позже Дэниел придумал гениальную систему, в которой помпа качала воду из канистры через шланг в емкость с просверленными в дне отверстиями. Мы ежедневно купались в море, но раз в неделю напускали воду в «душ», спускали холщовый занавес и по очереди наслаждались душем из пресной воды.

По совету Дэниела я намазывалась кокосовым маслом с головы до пят за час перед еженедельным душем, чтобы кожа моя не стала чрезмерно сухой и не загрубела от ветра и морской воды. Это был ценный совет: кожа оставалась гладкой и нежной несмотря на то, что я загорела до кофейного цвета; однако я следовала ему только, чтобы угодить Дэниелу, поскольку не придавала значения тому, как я выгляжу. Теперь было странно вспоминать, что когда-то меня волновали мои слишком густые брови. Сейчас мне совершенно не хотелось быть привлекательной для мужчин. Нам следовало избегать контактов с людьми. Во мне все еще жил страх и отвращение, посеянные Оливером Фойем, и я не хотела, чтобы мужчины когда-либо проявляли ко мне интерес.

Дэниел отрастил волосы почти до плеч. Он носил теперь усы и бороду. Седина в бороде придавала ему зловещий и суровый вид, и мне это казалось смешным: прошло время, и я вновь научилась смеяться. Мне думалось, никто не сможет теперь узнать его по описанию внешности, разосланному в доминионы ямайскими властями.

Если бы я могла представить раньше, что буду жить на небольшом паровом судне в каюте размером с половину комнаты горничной в Джакарандасе, да еще и делить эту каюту с мужчиной, я бы подумала, что соблюсти приличия в таких условиях совершенно невозможно, но я оказалась бы неправа. Дэниел укрепил посередине каюты холщовый занавес, который задвигался, как экран, на кольцах, надетых на перекладину, так что, когда кто-то из нас хотел переодеться, мы были изолированы друг от друга. Обычно такая необходимость наступала перед сном или утром при пробуждении. В течение дня мы ходили босые, только в рубашках и коротко обрезанных брюках. Мы и купались в одежде, а сохла она прямо на теле.

В каюте было две койки. Ночной сорочкой мне служила мужская рубаха. Если была качка, то мы развешивали над койками гамаки. Если ночь была тихой и приятной, мы развешивали гамаки на палубе. Спали ли мы, или купались, или отправляли свои естественные потребности, мы все делали весьма просто и без стеснения; мы предоставляли друг другу максимум возможностей для уединения, даже в таком крошечном жилище, как «Кейси».

Бывали времена, когда мы плыли ночь напролет, если нам так вздумалось, и сменяли друг друга через четыре часа у руля. Обычно же по наступлении сумерек мы ложились в дрейф, вставали на якорь в море при плохой погоде или в бухте какого-нибудь островка — при хорошей. Такую бухту найти было нетрудно, поскольку, как говорил когда-то Дэниел в той, иной, жизни, можно было проплыть две тысячи миль вдоль островов Вест-Индии и всегда быть в дне хода от ближайшей суши.

Все работы на борту мы делали вместе. На суденышке типа «Кейси», находящемся постоянно на плаву, всегда было что делать. Оснастку корабля постоянно нужно было проверять — не прохудилась ли. Фалы, шкоты, мачты, рулевое управление, — все это оборудование требовало постоянного внимания. Внезапный отказ механизмов, отвечающих за мачты и штурвал, мог привести к потере управления шхуной в самый опасный момент. От своевременного предотвращения таких случаев зависела наша жизнь.

Иногда мы брали на борт груз — перевозили его с одного островка на другой либо из деревни в деревню на побережье. Иногда мы нанимались перевозчиками, но чаще покупали, продавали или меняли грузы по своему усмотрению. Иногда шли пустыми. Но нам всегда приходилось думать о загрузке трюма и о правильном распределении веса в нем.

Я всегда считала Дэниела искусным и трудолюбивым человеком, но мне и в голову не приходило, какой высокой квалификацией и какими обширными знаниями он обладал, пока мы не начали новую жизнь на «Кейси». Его приготовления к отплытию еще на Ямайке были очень тщательными. У него были морские карты, секстант, телескоп, хронометр. Взамен оплаты работы ныряльщика в Королевской морской службе он просил познакомить его с работой приборов и с навигацией. Теперь все эти знания и навыки пригодились, и я многому у него научилась.

Покинув впервые Арубу, мы медленно пошли на восток к Наветренным островам, держась против ветра, а затем развернувшись и начав движение на самом быстром ходу. Каждый день я узнавала от Дэниела все больше о море, погоде и корабле. Он рассказывал мне об устройстве двигателя. Я усвоила правила поддержания давления пара и то, каким образом разбирать и чистить бойлер; но никогда так и не смогла понять, что же именно происходит, когда машина медленно приходит в движение.

«Кейси» прошла через Подветренные острова, вокруг Пуэрто-Рико, через пролив Мона и вдоль трехсот миль северного побережья Эспаньолы. Мы не прошли Наветренный пролив, поскольку по негласному соглашению между собой решили никогда не подходить к Ямайке ближе чем на сотню миль. Повернув на север, мы прошли через Багамы, затем через Флоридский пролив и направились к Гаване. Это было окончанием путешествия. От Гаваны мы направились в обратный путь к Гренадинам и вновь — к Арубе, хотя можно было бы пойти множеством иных маршрутов.

К тому времени, как мы повернули на юго-восток от Гаваны, чтобы не торопясь пройти маленькими островами, расположенными у побережья Кубы, я уже была способным моряком и искусной ныряльщицей. С самого начала в обучении искусству ныряльщика я находила огромное удовольствие. Я любила подводный мир — мир, полный красоты. Но не для этого Дэниел положил столько труда на мое обучение. Время от времени нам предоставлялась возможность заработать этим деньги или еду. А дополнительные две руки и два глаза были неоценимой помощью. Я наравне с Дэниелом могла нырять за лобстером или за большими съедобными моллюсками.

Мы в самом деле хорошо и разнообразно питались, поскольку море и острова давали нам все возможное по цене не более небольшого усилия. Судно и наше умение позволяли нам добыть все то, чего не было на островах. За все время мы только раз поспорили с Дэниелом, и этот случай касался еды. Однажды вечером мы встали на якорь в песчаной бухте на побережье Кубы, неподалеку от деревеньки; и в ту ночь я услышала разрывающие сердце жалрбные вздохи. Я вылезла из гамака и пошла на палубу.

Вздохи и рыдания доносились с берега и были хорошо слышны в неподвижном ночном воздухе. Казалось, чья-то душа сильно страдала. Я вглядывалась во тьму, когда ко мне подошел Дэниел, застегивая ремень брюк. Я повернула голову, чтобы заговорить с ним, но была столь испугана звуками, что говорила шепотом.

— Что это, Габнор?

— Это черепахи. Туземцы ловят их и переворачивают на спины. Так они остаются живыми, а мясо — свежим. Мы прокрадемся на берег и принесем одну черепаху на борт. Кейси, черепаховый суп и черепаховое мясо — это пища богов.

— Ты хочешь сказать, что их оставляют медленно умирать? — Мне хотелось зажать уши руками, чтобы не слышать этих вздохов.

— Да. Но нельзя судить туземцев по правилам цивилизованных людей. Мы бы убили своих жертв и сохраняли мясо в соли.

Я схватилась на поручень.

— Я никого не осуждаю, Габнор. Я только думаю об этих черепахах. Я имею в виду… С ними я играю под водой.

Это была правда. Трижды я ловила черепаху и плыла, прицепившись к ней, а затем отпускала. Они не были ни дружелюбны, ни любопытны, как дельфины, но у меня сжалось сердце при мысли, что они умирают мучительной смертью, и я вовсе не приняла предложения Дэниела.

— Но ведь ты всю свою жизнь питаешься убитыми животными, Кейси. — сказал он. — Где же логика, когда говоришь, что я не должен убивать черепаху?

Я закрыла глаза, стараясь сосредоточиться. Наконец, я ответила:

— Здесь нет логики, Габнор. Это не вопрос принципа. Если я начну спорить — я ничего не докажу, у меня нет аргументов. Я просто знаю, что не хочу, чтобы ты убивал черепаху. Может быть, оттого, что мне кажется, будто у нас с ними есть что-то общее, как с дельфинами. Ведь все мы вынуждены под водой задерживать дыхание. — Я прижала ладони к щекам и поежилась. — О, не могу, не могу слышать эти ужасные звуки.

— Черепаха будет избавлена от страданий.

— Да, но… — Я поглядела ему в лицо, освещенное лунным светом. — Мы ведь можем и еще кое-что сделать, правда?

Он рассмеялся и тронул меня за плечо.

— Иногда полезно отказаться от логики — ведь мы и не претендуем на логичность, правда?

Он снял рубашку, встал на поручень и нырнул с него почти беззвучно. Я не стала терять время, чтобы надеть бриджи для ныряния, а просто обвязала полы длинной рубахи вокруг ног и последовала за Дэниелем.

Спустя две минуты мы вышли на берег и пошли по пляжу. Мы нашли четырех больших черепах. Без помощи Дэниела мне вряд ли удалось бы перевернуть их. Как только мы сделали это, они поползли к воде тяжелым аллюром, но, достигнув своей родной стихии, внезапно будто растворились на гладкой освещенной луной поверхности.

Мы медленно поплыли обратно к шхуне, а когда взобрались на борт, Дэниел сказал:

— Одевайся, Кейси. За десять минут нам нужно поднять якорь и убраться. Я не буду дожидаться, когда придут туземцы и увидят, что их черепашье мясо уплыло.

— Прости, Габнор. Я испортила тебе ночной отдых.

Он отжал свои длинные волосы и улыбнулся:

— Ах, если бы у меня никогда не было проблемы серьезнее этой, Кейси, милая, я был бы рад.

Я открыла для себя секрет спокойствия и уверенности, с которыми мы жили, — это никогда не заглядывать в будущее дальше чем на один день, а о прошлом вовсе не вспоминать. У нас было лишь три заботы: погода, судно и провизия.

Я научилась толковать природные явления: спала ли я или бодрствовала, какая-то часть сознания всегда отмечала малейшие изменения ветра, малейшие изменения моря, и все признаки, способные предсказать, что сулит нам предстоящий день. Этому можно было научиться просто за время наблюдений, но рядом был Дэниел, который учил меня науке наблюдать. Дэниел не был более тем человеком, которого я знала с детства. И в его внешности, и в его обращении со мной многое изменилось. Когда-то Дэниел был слугой. Теперь он был мне и другом, и попечителем — почти как отец, хотя для любой дочери и любого отца было бы затруднительным оценить глубину отношений, когда они отрезаны от всего остального мира. В той жизни друг для друга существовали только мы двое.

Мы не высаживались на британский берег, пока не прошел год со времени нашего бегства с Ямайки. Возможно, мы перестраховались. На островах мало интересовались событиями соседних островов, благо они бывали разделены сотнями и тысячами миль; и между британскими владениями существовала слабая связь.

Никто, кто знал в прошлой жизни Дэниела Чунга и Эмму Фой, не узнал бы нас: Дэниел носил черные волнистые волосы до плеч и седую бороду; я была коротко острижена и всегда одета в большую по размеру рубашку, брюки и ботинки — так что сложно было бы даже идентифицировать мой пол. Когда мы начали высаживаться на берег британских владений, Дэниел стал говорить с акцентом и называть себя Гарри Аенг, изображая полукитайца-полуангличанина. На берегу он сам покупал одежду или продовольствие, а я маячила за его спиной в соломенной шляпе, скрывавшей лицо.

Если нам приходилось прилюдно разговаривать друг с другом, я пользовалась местным наречием или креольским и делала голос грудным, неузнаваемо-глубоким. Меня часто принимали за сына Дэниела или просто за наемного матроса, но, как только официальное лицо или хозяин лавчонки узнавали во мне женщину, Дэниел немедленно особым обращением ко мне давал понять, что я — его женщина.

У нас не было насущной необходимости заходить именно в британские порты, но Дэниелу представлялось важным закрепить новую идентификацию наших личностей на островах. К концу первого года наших странствий, отчасти путем подкупа, отчасти — тщательной подделки мы приобрели судовые документы, в которых говорилось, что «Кейси» была построена пять лет назад в венесуэльском порту Ла-Гэрра и спущена на воду под названием «Санта Мария»; что корабль был продан два года тому назад Гарри Ленгу в городе Тампа и переименован. У нас был с собой запас Заключений о состоянии здоровья, чтобы нас не поставили по прибытии в порт на карантин — в некоторых портах существовала такая система. Некоторые заключения были подлинными, и оставалось лишь тщательно подделать дату. Я стала настоящим экспертом по подделыванию подписей; у меня был запас чернил и самодельных печатей — и я с некоторым изумлением обнаружила в себе удовлетворение и даже восторг, с которыми я принимала участие в этих незаконных деяниях.

Сезон сменялся сезоном, а мы курсировали среди Карибских островов. Наши страхи испарились. В первые месяцы я боялаоь, что нас опознают, о нас донесут, нас арестуют и возьмут на борт какого-нибудь британского корабля для того, чтобы доставить на Ямайку, где Дэниела наверняка повесят за убийство Оливера Фоя. Но к концу второго года эти страхи исчезли, поскольку мы были признаны местным населением под своими новыми именами.

Все наши дни были наполненными, и нас никогда не донимала скука. Всегда нужно было или проложить курс плавания, или подшить парус, или починить двигатель, или прибраться в каюте. Всегда находилась работа по добыванию пищи: мы взбирались за кокосовыми орехами на пальмы или ловили рыбу; ныряли за моллюсками или загружали-разгружали попутный груз.

Со сменой сезонов менялась и погода: от безветренной до самой ужасной. Во время сезона ураганов мы бдительно следили за признаками приближающегося ненастья, но дважды нам все же приходилось убегать от разрушительных ветров под парусом и на всех парах. Обычный шторм был для «Кейси» не страшен, но ура-ганп — иное дело. Даже если бы шхуна выжила, она наверняка потеряла бы мачты и кабину. Такого ветра, какой способен вырвать с корнем из земли дерево, следовало избегать, а не бросать ему вызов.

Среди наших самых ценных вещей были книги, взятые Дэниелом. Их было тридцать семь, включая двенадцать томов Частной Энциклопедии. Много книг я когда-то передала Дэниелу: несколько романов Диккенса и других классических новелл, учебники по истории, мореплаванию, арифметике, навигации, металловедению, плотницкому ремеслу, истории религий, астрономии и другим.

Одна из книг, написанная неким Эдмондом Хойлем, умершим более ста лет тому назад, обучала настольным играм: висту, шахматам и игре в «трик-трак». Там же были описаны несколько разновидностей карточной игры для двух партнеров, и мы часто проводили свободные часы за игрой в пике или крибадж. Никто из нас двоих не умел играть в шахматы, но Дэниел сделал доску и вырезал шахматные фигуры, и при помощи учебника мистера Хойля мы обучались шахматам. Мои способности в шахматах никогда не были выше посредственных, но я уверена, что, если бы у Дэниела был достойный противник, он достиг бы высокого мастерства.

В юности в Гонконге он научился китайской игре «ма тзянг», которая игралась фишками типа домино, но с китайскими символами на них. Мы вместе изготовили и раскрасили фишки, и Дэниел обучил меня еще одной игре.

В то время на борту «Кейси» мы жили одним днем, и я была спокойной и умиротворенной; более того, я была счастлива. По стандартам английского общества эта жизнь должна была бы считаться невозможно тяжкой для девушки, воспитанной этим обществом; но она не казалась мне тяжелой, по крайней мере, в сравнении с работой, которую ежедневно выполняли женщины-туземки; и уж во всяком случае, в сравнении с той страшной жизнью, которую я вела в роли жены Оливера Фоя. В течение трех лет я ни разу не ощутила грусти и подавленности. «Кейси» была очень храброй маленькой шхуной, и после нашего первого плавания на Арубу, когда мы захлопнули за собой дверь в прошлое, мы очень часто смеялись, вместе принимаясь за какую-нибудь работ.

До своего замужества я смеялась легко и непринужденно, и теперь эта милость природы вернулась ко мне. Дэниел, напротив, всегда ранее был тихим и педантичным человеком, но он часто усмехался в бороду, разделяя со мной какую-нибудь шутку. Я могла заставить его смеяться над старой ямайской песней, которых знала множество и пела на креольском английском.

* * *

В сентябре мне исполнился двадцать один год. Я позабыла о своем дне рождения, но о нем не забыл Дэниел. Мы бросили якорь у острова Синт-Эустатиус, и когда утром я вышла на палубу, то обнаружила на складном столике, которым мы пользовались для игр, уже готовый завтрак. Обычно мы завтракали и обедали на палубе, сидя на холщевых диванных подушках, используя при этом низкие табуретки как стол — для устойчивости при качке. В тот день на раскладном столике меня ждал свежий хлеб, испеченный Дэниелом за ночь, нарезанный кусочками ананас, сваренные вкрутую яйца, красиво нарезанные и сдобренные китайским соусом, который я особенно любила, и целый кофейник превосходного кофе.

И, только когда Дэниел поцеловал меня, поздравил с днем рождения и разложил для меня холщовое кресло, я вспомнила об этой дате. Потом мы, как на крыльях, летели на парусах к острову Сент-Китс, чтобы успеть пройти больше перед длительным бризом. После полудня мы бросили якорь возле крошечного островка для того, чтобы поймать лобстера. Это был один из необитаемых островков, которые мы облюбовали во время странствований.

В тот вечер, неподалеку от острова Сент-Китс, мы сидели под звездами на палубе и наслаждались ужином из лобстера. Когда ужин был съеден и запит напитком из лимона и ананаса нашего собственного изобретения, Дэниел сходил в каюту и вернулся, держа что-то на ладони: то был маленький кошелек из тонкой скрипящей кожи с красивой ленточкой-завязкой.

— Не может же быть двадцать первый день рождения без подарка, — улыбаясь, сказал Дэниел.

— Ну что ты, Габнор. Ты слишком добр ко мне. — На глаза мои навернулись слезы. То, что в нем содержалось, было легким и маленьким, почти невесомым. Несколько минут я медлила, стоя в свете палубного фонаря и гадая, что же это может быть. Наконец, я покачала головой: — Безнадежно гадать, да, Габнор?

Он погладил свою бороду и серьезно сказал:

— Думаю, да.

Я осторожно потянула за завязку кошелька и засунула туда руку — что-то сверкнуло в свете лампы: золотой диск, своего рода амулет — на толстой золотой цепочке-браслете. Я затаила дыхание. Иногда нам платили за услуги золотом, но не в достаточном количестве, чтобы окупить и двадцатую часть того, что лежало у меня на ладони; и, хотя мы неплохо существовали на наши заработки, мы никогда не могли тратить сверх того, что уходило на пищу и одежду, а также на ремонт нашего жилища.

На золотом диске был выгравирован рельеф корабля. И вновь я затаила дыхание от изумления: выгравированный корабль был точной копией «Кейси». Где и когда, изумлялась я, Дэниелу перепало золото? И цепочка, и амулет были более глубокого цвета, чем те самородки, которыми с нами расплачивались на Арубе. Несомненно, где-то там же он заплатил ювелиру, чтобы сделать цепочку, а возможно, также и золотой диск; но я была уверена, что гравировку сделал сам Дэниел, работая всю ночь напролет, пока я спала.

Что-то было в амулете — золотом, круглом — что пробуждало во мне смутные воспоминания, но я никак не могла возродить их четкими. Внезапно мне пришло в голову, что амулет не был отлит из золота на заказ, а когда-то был монетой. Если это правда, то монета должна была быть больше соверена, и я не могла сообразить, что бы это могло быть. Другого достоинства золотой монеты на Карибских островах не ходило. Я подумала о долгих часах, проведенных Дэниелем без сна, отшлифовывая поверхность, а затем медленно выгравировывая рисунок при помощи стальной иглы.

По моим щекам побежали слезы, а горло сжалось так, что я не могла говорить. Сжимая браслет в ладони, обвила руками его шею и прижалась лицом к его плечу.

— Спасибо, Габнор. Это самый прекрасный подарок, который я получила в жизни, — сказала я через несколько минут.

Он покачал головой.

— Это то немногое, чем я могу поблагодарить тебя за дружбу, милая Кейси. Это очень мало. А теперь давай вместе выпьем за твое здоровье.

Я рассмеялась, и мы подняли свои оловянные кружки с лимонно-ананасовым напитком. Если бы я была предусмотрительнее и обладала бы хорошей интуицией, то увидела бы в этом какое-то темное предзнаменование. Но я ощущала лишь тепло и уют. Никакой знак не принесли мне волны, ничто не нашептал ветер: я не знала, что эта счастливая глава моей жизни близка к завершению и что амулет, который я держала в руках, сделанный и подаренный с такой любовью, принесет мне несчастье — как кукла, наводящая порчу и изготовленная колдуном-обеа — и предаст меня в руки людей-зомби.

 

7

Мы выпили за мое здоровье, и я уселась рассматривать подарок. На обратной стороне амулета были заметны слабые следы обработки, и я с изумлением спросила:

— Ты сделал это из золотой монеты, Габнор? — Дэниел кивнул, и я, наконец, вспомнила, где я видела это. — О, теперь я вспоминаю. Это похоже на монету, которую ты дал мистеру Локхарту в тот день… — Я осеклась, поняв, что нарушила наше негласное правило: не говорить о прошлом. — Прости, — виновато добавила я.

Дэниел покачал головой:

— Извиняться не за что, дорогая моя. — Он стал задумчивым, его мысли унеслись далеко. — Иногда мне хочется поведать тебе, что стоит за тем давним визитом мистера Локхарта. Сейчас это уже неважно, но… — Он вновь надолго замолчал, а потом заговорил, будто и не заметил своей паузы: — Вот уже тридцать лет я несу чувство вины, и, возможно, оно станет чуть полегче, если я поделюсь с тобой. — Он положил свою руку на мою и улыбнулся. — Поделюсь со своей приемной дочерью, с другом и попутчиком.

По спине моей пополз холодок.

— Скажи мне, если только ты сам желаешь этого, Габнор. Я не настаиваю.

— Я полагаю, что время пришло, — сказал он. — Ты помнишь, что тебе говорил обо мне тот молодой человек?

Я сделала над собой усилие, чтобы вернуться в прошлое, откинув три года.

— Он сказал, что твое настоящее имя Ма Хо и что ты разрушил его семью, принеся его отцу позор и смерть. Но ведь эти обвинения нелепы. Ты никак не мог сделать такое.

Дэниел вздохнул:

— Спасибо тебе, Кейси, милая. Но, кажется, мистер Локхарт сказал сущую правду.

Я искала слова, чтобы возразить — и не находила. Дэниел взглянул на луну и продолжал:

— Его отец был основателем Торговой компании «Локхарт». Это была очень большая компания, она имела отделения в Шанхае и Гонконге, и крупнее ее была только «Джарден Мэтсон». Отец его был истинным гением торговли. Богач, но любил риск. Однажды, в Гонконге вся сеть его магазинов была уничтожена огнем, а еще большая торговая площадь погорела в Шанхае. Это было печально, но еще хуже был то, что сам Р. Дж. Локхарт был обвинен в поджоге.

— Как так?

— Есть два ответа на этот вопрос. — В его голосе звучала усталость. — Первый в том, что у него были большие финансовые затруднения, и он сделал это, чтобы получить страховку. Именно это утверждало обвинение на суде. Второй ответ — и истинно правдивый — в том, что кто-то намеренно обвинил его в поджоге, чтобы подставить. Кто-то сфабриковал дело против него.

— Сфабриковал? Но кто?

Дэниел долго молчал. Наконец он заговорил:

— Кейси, ты знаешь, что такое тонг?

— Тонг? Нет, я не знаю значения этого слова.

— Это тайное китайское общество, вроде сицилийской мафии или каморры в Италии. Каким-то образом семья Локхартов задела могущественный тонг, возможно, что это было связано с бизнесом. Лидеры тонга решили уничтожить Торговую компанию «Локхарт». Для этого было необходимо уничтожить самого Р. Дж. Локхарта. Был разработан план и разосланы приказы. Двум младшим членам тонга было приказано устроить пожар, а затем признаться владельцам страховой компании, что Р. Дж. Локхарт заплатил им деньги за поджог складов в Гонконге и Шанхае. И я был одним из этих младших членов тонга.

Я приложила руки к щекам. Золотой амулет, о котором я почти позабыла, свисал между моих пальцев, и я чувствовала его холодок.

— Ты, Габнор? — прошептала я.

Дэниел потер глаза, словно они вдруг заболели.

— Я работал клерком в Гонконге на складах пять лет, — сказал он. — В течение этого времени представлялось несколько случаев поговорить с самим мистером Локхартом — и мне он понравился, Кейси, он вправду понравился мне. Когда меня впервые призвали на тонг и дали приказ, я сказал, что не могу сделать такой подлости по отношению к своему хозяину. Тогда они сказали, что сделают с моей матерью, если я не подчинюсь и нарушу клятву беспрекословного повиновения, которую давал четыре года назад, вступив в тонг. Меня охватил ужас:

— Но почему ты вступил в него? Почему?

Он опустил глаза:

— Мне представился шанс, когда я был шестнадцатилетним мальчишкой. Не буду притворяться: я даже не сомневался. Для меня, который в то время пытался хоть как-то прокормить четырех сводных братьев и сестер, чтобы мать не была вынуждена заниматься единственным ремеслом, которое знала с юности, для меня тогда вступление в тайное общество было мечтой. Тонг кормил и защищал меня, мою семью и гарантировал работу. Я был слишком молод, чтобы понимать, какую цену могу заплатить за членство в тонге, и слишком глуп, чтобы осознать страшную реальность, которая стоит за этой идеей. Они несут смерть и пытки, и они не знают пощады. Поэтому я подчинился их приказам, и я был одним из настоящих поджигателей и одним из тех, кто ложно обвинил мистера Локхарта.

Я придвинулась ближе к Дэниелу, продела свою руку под его локоть и положила голову ему на плечо. Мне нечего было сказать. Молодой Ма Хо вынужден был сделать суровый выбор, и он выбрал меньшее для него зло.

— Нас заверили, что приговор будет легким, с учетом «чистосердечного признания», — добавил он, и его голос был едва слышен сквозь плеск волн о борт. — Я прослужил клерком только один год. Тонг платил моей матери достаточно денег, чтобы обеспечить пропитание в течение трех лет даже тогда, когда самый младший в семье будет стар и не сможет работать. Мистер Локхарт был признан виновным в поджоге и мошенничестве. Компания его была разорена, а честь семьи запятнана. Он был приговорен к семи годам каторжных работ, а через два года, посылая каждый год аппеляции, умер в заключении.

Наступила тишина: только за бортом «Кейси» раздавался плеск волн. В этот мой день рождения я из состояния полного и безмятежного счастья перенеслась в состояние отчаяния и печали, но в тот момент я не думала о себе.

Сидя с закрытыми глазами, я старалась представить себя мальчишкой, китайцем-полукровкой, который никому не желал зла, но который принес смерть и несчастье семье Локхарт.

— Что случилось с женой и детьми мистера Локхарта? — спросила я.

— Его жена была молода. У них была девочка пяти лет и годовалый мальчик. Именно этого молодого Локхарта, мистера Чеда Локхарта, вы встретили в Ферн Галли двадцать два года спустя. Мать его была мужественной женщиной. Она осталась в Гонконге с детьми и работала на американскую компанию как агент по закупкам. Думаю, ей помогал врач-американец, бывший друг ее мужа. У нее было мало друзей: ведь она была исключена из британского общества. Она приходила ко мне в тюрьму…

Дэниел замолчал, и я почувствовала, как по его телу пробежала дрожь. Затем он продолжил:

— Она знала, что муж невиновен. Знала, что я дал ложные показания. Она приехала, чтобы умолять меня рассказать правду и спасти честное имя мужа. Я… я ничего не мог ей сказать. Сидел перед ней немой, неспособный вымолвить ни слова. Когда она уходила, то сказала, что будет бороться до конца своих дней, чтобы открыть, какой я лжец и преступник, — я сказал тюремному начальству, что больше не желаю ее видеть. Это было невыносимо для меня, Кейси.

Дрожащим голосом я проговорила:

— Бедная женщина. И бедняга Ма Хо. А что случилось, когда ты вышел из тюрьмы?

— Моя семья уехала. В те времена услугами моей матери регулярно пользовался, когда бывал в Гонконге проездом, китайский торговец из Макао. Он был настолько влюблен в нее, что взял с собой в Макао вместе с детьми, как я предполагаю, в качестве наложницы. Я был бывшим осужденным, не мог компрометировать ее, поэтому не рискнул разыскивать мать. Но я хотел выйти из тонга и оставить Гонконг. Я нанялся кочегаром на грузовой корабль, идущий в Манилу. Потом я работал во многих местах и освоил много профессий. Я рассказывал тебе об этом, когда ты была маленькой. В конце концов я попал на Ямайку… и Господь даровал мне встречу с Мэй, а потом я женился на ней.

Дэниел замолчал. Прижавшись щекой к его плечу, я слушала и наблюдала, как качается мачта в звездном небе под плеск волн, и думала о том, какая странная и трагическая судьба выпала на его долю.

— Я рада, что у тебя были годы счастья с Мэй. Ты знаешь, как мистеру Чеду Локхарту удалось разыскать тебя после стольких лет?

— Не могу сказать с уверенностью. Знаю только, что с самых юных лет молодой Локхарт посвятил себя тому, чтобы восстановить честное имя отца. Я знаю, что он приехал в Очо Риос, узнав обо мне от моей семьи. Ежегодно я писал матери письма до самой ее смерти, теперь ее нет уже восемь лет. Она была проституткой, но она выносила, родила и вскормила меня и обеспечила мне образование в школе при Миссии. Я любил ее, Кейси. Возможно, когда молодой Локхарт подрос, он стал разыскивать тех, кто оклеветал его отца, и заставил их во всем признаться. Возможно, он отыскал мою мать в Макао и выяснил, что письма от меня приходят с Ямайки. — Дэниел пожал плечами. — То, как он разыскал меня — не имеет значения. Странно то, что два года подряд я сам пытался разыскать его.

Я взглянула на Дэниела:

— Как это, Габнор? И зачем?

— Я написал в гонконгский банк, который вел дела Торговой компании «Локхарт», запросив у них местонахождение семьи Р. Дж. Локхарта. Ответа не последовало. Тогда я написал адвокату, который защищал Локхарта, и мне дали адрес мистера Чеда Локхарта в Шанхае. Я написал туда, и почти год спустя пришел ответ, в котором значилось: мистер Чед Локхарт нанимал этот дом, но два или три года тому назад он вернулся в Англию. Вся эта переписка заняла много времени, потому что почта между Китаем и Ямайкой ходит небыстро. Со стороны того человека в Шанхае было очень любезно написать мне ответ, но он не дал адреса мистера Чеда Локхарта в Англии. Я как раз обдумывал, что делать дальше, когда ты приехала на лошади с известием, что меня разыскивает человек, назвавшийся моим врагом. — Дэниел встал и подошел к борту. Я последовала за ним. — Когда умерла моя Мэй, я стал свободен и мог уже что-то предпринять, чтобы сложить с себя хотя бы часть вины, которую я носил. Я написал детальное признание и заверил свою подпись под ним у нотариуса и его партнера в Кингстоне. Я хотел послать это сыну Р. Дж. Локхарта, чтобы он смог восстановить честное имя отца… — тут его голос понизился до шепота, —..и, возможно, я бы избавился от воспоминаний, которые до сих пор гнетут меня. Я все еще помню ту смелую женщину, которая приходила в тюрьму уговаривать меня.

— Это признание было написано на том бамбуковом свитке, который ты отдал мистеру Локхарту в тот день?

— Да. И это еще одна причина, по которой я покинул Ямайку. Британское правосудие действует медленно, но верно. В нужное время меня бы переслали в Гонконг, и я бы ответил за то, что совершил.

Он снова замолчал. Я повернулась к Дэниелу и протянула ему браслет с амулетом.

— Надень мне это на запястье, пожалуйста, Габнор. Я буду надевать это по особым случаям — но ведь сегодня мой день рождения.

Он улыбнулся, облегченно вздохнул, обернул браслет вокруг моего запястья и застегнул.

— Наконец-то я рассказал об этом, и мне стало легче, — сказал он. — Постарайся не слишком плохо думать обо мне, Кейси.

— Я никогда не думаю о тебе плохо. Никогда. — Я подняла запястье и смотрела, как амулет, позванивая, качался на цепочке. — Когда-то он был золотой монетой, Габнор?

— Да. Испанской монетой в восемь эскудо. Называется дублон.

Я видела такую монету раньше один или два раза. В те дни, когда по Карибскому морю рыскали морские разбойники-буканьеры, когда Генри Морган, бывший пират, стал губернатором Ямайки, золотые монеты в восемь эскудо и серебряные песо были самой распространенной валютой от Мексики до Перу и от Панамы до Багам. Эти монеты все еще продавались на Ямайке — главным образом, мальчишками-туземцами, они находили их среди развалин старого Порт-Ройала.

— Это старинная монета? — спросила я.

— Не очень. Была отчеканена в 1794 году. На обороте при хорошем освещении видна дата, вместе с гербом и именем короля испанского Карлоса IV.

Землетрясение уничтожило Порт-Ройал в 1692 году, так что эта монета не могла быть выкопана из погребенных слоев.

— А Чеду Локхарту ты дал такую же монету — вместе с бамбуковым контейнером?

— Да!

Я ожидала, что Дэниел продолжит рассказывать, но он молчал. И я недоумевала, где он взял эти монеты, зачем он дал монету Чеду Локхарту и что он сказал ему, отдавая новую монету. Поскольку они говорили на китайском, я не имела понятия, что же между ними произошло, но задавать вопросов я не могла. Дэниел должен был сам решить, что из этой истории рассказать мне. Я смотрела на серебрянный ковер, который луна расстелила по глади моря вплоть до горизонта.

— Лучше не говорить тебе, откуда я взял эти монеты, — вдруг заговорил Дэниел. — Я определил их происхождение, прочитав старинные источники в библиотеке Института Ямайки. Это особые монеты, их у меня было четыре. Одну я отдал мистеру Локхарту, две я расплавил перед тем, как отдать ювелиру для цепочки и застежки. Четвертая — это амулет. Я стер оборот и выгравировал на нем силуэт «Кейси».

— Могу я спросить, почему мне лучше не знать, откуда они? Я знаю, что ты не мог украсть их, Габнор, так что очень странно, почему ты сказал это.

— Знать, откуда они и что из себя представляют, может быть опасным для тебя, милая Кейси. — Он сложил руки на груди и сокрушенно вздохнул. — Возможно, я ошибаюсь. Возможно, в другой день я скажу тебе об этом. Хотелось бы мне быть мудрее. Я часто не знаю, как лучше поступить.

Я обвила руками его шею.

— Ты самый лучший и самый мудрый человек, кого я когда-либо знала, Габнор. — Я отвернулась, не в силах подавить зевок. Дэниел рассмеялся, а я сказала: — О, прости. Я вдруг так захотела спать. Думаю, я уберу сейчас со стола и пойду в каюту.

— Ничего не трогай, Кейси. Я сам все уберу. Иди, и, пока ты готовишься ко сну, я развешу твой гамак.

— Ты уверен, что справишься?

Он улыбнулся.

— Я чувствую себя бодро и очень счастливо. У меня гора свалилась с плеч.

— Я так рада, Габнор. — Я подняла руку, чтобы еще раз взглянуть на браслет. — Спасибо за такой чудесный подарок ко дню рождения.

На следующее утро, на острове Св. Китса, Дэниел сошел на берег купить овощей — и вернулся очень озабоченным.

— Какой-то человек спрашивал о нас, Кейси, — сказал он, когда я помогала ему поднять мешок с овощами из лодки.

После того, как наши опасения о разоблачении наконец-то рассеялись, меня вновь охватило смятение и беспокойство.

— Какой человек? — встревожилась я. — Кто-то из Колониальной полиции?

— Нет. Я уверен, что он не оттуда. — Дэниел поднялся на борт и успокаивающе потрепал меня по плечу. — Если бы дело касалось официальных властей, они послали бы представителя.

— Тот человек не называл нас прежними именами?

— Нет, нет. Ничего такого. Кажется, он даже не знал наших новых имен.

— Тогда я не понимаю, как он мог расспрашивать о нас. Он все еще здесь? Кто рассказал тебе о нем, Габнор?

— Хозяин лавки, мистер Тэннер. Он сказал, что несколько недель тому назад какой-то англичанин расспрашивал о маленьком торговом судне, которое ходит под командой китайца и женщины. Англичанин приехал с одним из островных пароходов и уехал обратным рейсом на следующий день.

Страх мой начал слегка рассеиваться.

— Мистер Тэннер рассказывал тебе еще что-нибудь об этом англичанине?

— Только то, что он не торговец, а джентльмен, и что у него такая же борода, как у меня, только рыже-седая. На вид ему лет пятьдесят. Мистер Тэннер не знает его имени, и думаю, что тот говорил не много.

— Ну… это не слишком опасно, я думаю. Но это странно. Зачем бы ему интересоваться нами?

— Не знаю, милая. Может быть, он хотел предложить нам работу, для которой идеально подходит «Кейси» — а он знает о нас лишь понаслышке. Нас хорошо знают на островах, даже если не знают имен.

Это было верно: и судно, и Дэниела, и меня знали теперь во многих местах; но туземцы не называли приезжих по именам, а среди белых, с которыми мы имели дело, лишь немногие старались запомнить их. Обычно нас называли «Чинк («Чинк» — презрительное наименование китайца) и его девушка». Вытаскивая вместе с Дэниелом лодку из воды, я спросила:

— Мистеру Тэннеру известны наши имена. Что он сказал о нас ему?

— Он сказал, что полукитаец по имени Гарри Ленг и его женщина — кули торгуют и перевозят грузы на пароходе «Кейси», но трудно сказать, где они находятся в определенный момент времени. Мы можем быть в миле, а можем — в тысяче миль отсюда.

Я помогла Дэниелу поднять и закрепить лодку на блоках.

— Ты волнуешься, Габнор?

Он улыбнулся и покачал головой:

— Поначалу заволновался, потому что для меня это было неожиданностью. Но чем больше я об этом думаю, тем невероятнее мне кажется, что кто-то заподозрит, будто Гарри Ленг и его девушка были когда-то совсем другими людьми.

Я чувствовала, что успокаиваюсь. Я знала, что Дэниел не будет успокаивать меня притворно, если для этого нет оснований. В последующие несколько дней инцидент всплывал у меня в памяти легкой тенью, принося с собой любопытство, смешанное с некоторой тревогой. Думаю, те же ощущения испытывал и Дэниел, хотя мы никогда больше об этом не разговаривали.

Возможно, в следующий месяц и через милю-другую воспоминание и вовсе бы исчезло, но нам не представилось такой возможности. К нам подбиралось иное несчастье, гораздо более серьезное, которое вскоре должно было обрушиться на нас со всей силой.

* * *

Через две недели, идя на юг от Сент-Винсента с полутонной груза кокосовых орехов, который мы должны были доставить торговцу на Сент-Энтони, перед самым заходом солнца мы поняли, что приближается буря. Волна, идущая с Атлантики, замедляла здесь свой ритм и становилась опасно высокой. На горизонте на востоке и юго-востоке собирались облака; над морем проносились короткие ливни.

Дэниел стоял у руля. Я как раз только что вышла из камбуза с двумя чашками кофе с руках. Подав ему кофе, я спросила:

— Как ты думаешь, идет ураган?

Он долго вглядывался в небо на востоке и, казалось, нюхал воздух.

— Боюсь, что так, Кейси, — наконец сказал он. — Но он не настигнет нас еще часов двадцать-тридцать.

Мы пили кофе, обдумывая один и тот же вопрос. До Сент-Энтони было двенадцать часов интенсивного хода: там нам можно было бы укрыться от урагана. У нас хватило бы времени разгрузиться, заплыть на подветренную сторону острова и благополучно встать там на якорь, пока не разразится шторм. Но, если мы желали найти еще лучший кров и защиту от стихии, нам следовало поменять курс и плыть семнадцать-восемнадцать часов на юго-запад, чтобы достичь острова Ла-Фасиль. Когда-то это была французская колония, но уже почти 100 лет остров принадлежал Британии. Он имел форму длинной узкой дуги со «спинкой», обращенной на юго-восток. Это выгнутое побережье было покрыто высокими остроконечными скалами. С вогнутой стороны полоса пляжей и леса простиралась на милю внутрь острова. Население, составлявшее две-три тысячи человек, проживало в красивых аккуратных деревеньках и единственном городе-порте Тэйвистоке.

— У нас будет время разгрузиться на Сент-Энтони перед тем, как плыть на запад, к острову Ла-Фасиль? — спросила я.

Дэниел подумал и кивнул.

— Вообще-то это возможно, но риск велик.

— Я тоже так думаю. Но если мы возьмем курс на Тэйвисток, то пройдет много времени, прежде чем мы сможем выгрузиться, а мы не единственное торговое судно на островах.

— Мистер Лэтем к тому же покупает грузы только в первую неделю месяца, — добавил Дэниел. — Нам невыгодно оставлять груз на борту, поэтому мы идем в Сент-Энтони. Там же укроемся. Это лишь ненамного менее безопасно, чем Ла-Фасиль.

Итак, решение было принято, и мне казалось, что правильное. Никакая интуиция не подсказала нам, что странная причуда Судьбы сделает наше решение бессмысленным.

Мы плыли всю ночь, по очереди сменяя друг друга у руля. Ветер усиливался, и мы меняли положение парусов, чтобы плыть на возможно большей скорости.

На рассвете тускло-красное солнце осветило зловещим свинцовым отблеском облака восточного края горизонта. Девяносто минут спустя мы вошли в залив Сент-Энтони.

Здесь все приготовились к урагану. Были наглухо забиты окна домов, лодки затащили вверх по ручьям и желобам или затопили в песчаных заливах. Вскоре после того, как мы причалили к деревянной пристани, мистер Лэтем, хозяин магазина, уже спешил нам навстречу с двумя мальчиками-туземцами и запряженным в тележку мулом, чтобы принять наш груз.

Мы уже несколько раз имели дело с мистером Лэтемом. Он знал Дэниела как Гарри Ленга, а меня как Кейси; но не раньше, чем он увидел меня в третий раз, он понял, что человек в кепке, свободных обрезанных штанах и ниспадающей рубахе — женщина. Человек темпераментный и горячий, он в изумлении воскликнул:

— Бог ты мой, а ведь это женщина, Ленг!

— Кули, — равнодушно пожал плечами Дэниел. Он отвечал с американским акцентом, который всегда использовал, когда мы были вместе на берегу. — Мама — индианка, папа — белый. Я дешево купил ее в Пуэрто-Рико.

И мистер Лэтем кивнул, моментально удовлетворив любопытство. Его не особо интересовали морские цыгане, с которыми он имел дело не чаще двух раз в год.

Как обычно, когда мистер Лэтем и Дэниел заключали свою сделку на палубе, я маячила в отдалении и одновременно пыталась быть полезной. Мы сконструировали подъемник, и я наполняла сетку кокосами, а мальчишки крутили лебедку снизу и выгружали в тележку.

Я подсчитала, что хватит четырех подъемов лебедки с сеткой, чтобы перегрузить кокосы, и уже загружала сетку в третий раз, когда вдруг услышала незнакомый голос, говоривший чисто по-английски. На палубе вскоре появился Дэниел и сказал:

— Поднимайся сюда, Кейси, а мальчишки закончат выгрузку.

Я была озадачена, но ничего не ответила и поднялась по лестнице. Я стояла, нагнув голову, с сжатыми в карманах брюк кулаками, глядя отсутствующим и равнодушным взглядом на сцену, происходящую на пристани. Однако равнодушие нисколько не отражало моего действительного интереса. Дэниел стоял вместе с мистером Лэтемом у трапа.

На пристани лежал на носилках человек, накрытый до плеч серым одеялом. У него были темные волосы и давно не бритая щетина. Поначалу я подумала, что это слишком светлокожий туземец, но затем поняла, что его кожа белая, но сильно обветренная и загорелая, вроде моей. Под загаром угадывалась нездоровая, болезненная бледность. Лицо его было мокрым от пота, глаза закрыты, было видно, что он крайнее истощен.

На трапе стоял еще один человек, с тонкими чертами худого лица и песочного цвета волосами, лет сорока; одет он был в мятый черный хлопковый пиджак, какие носят священники. Возле носилок переминались двое туземцев. Я поняла, что именно они принесли больного на пристань, но не могла понять зачем.

Дэниел кивнул в сторону человека, стоявшего на трапе, и обратился ко мне в обычной резкой манере, которую мы с ним намеренно приняли на себя на людях.

— Послушай-ка внимательно этого парня, Кейси. — Он взглянул на священника. — Скажите ей все еще раз.

Священник прищурился, и под порывом налетевшего ветра его спутанные волосы разлетелись:

— Вы желаете, чтобы я объяснил все мальчику?

— Это девушка, мистер Круз, — пояснил мистер Лэтем.

Дэниел кивнул.

— Эта женщина со мной. Сами скажите ей, мистер. Вы просите меня рискнуть не только моей жизнью.

Смутившись и растерявшись, тот взглянул на меня.

— Я э… я — преподобный отец Джон Круз, — начал он, — я послан Методистской церковью Англии принести Священное писание братьям нашим на Вест-Индских островах. Вы понимаете, что я говорю, мисс… э… миссис… юная леди?

Я кивнула.

Мистер Круз продолжал:

— Я посещаю острова, пытаясь установить молитвенные места в главных поселениях… Конечно, это работа предварительная…

Мистер Лэтем нетерпеливо вмешался:

— Ближе к делу, мистер Круз.

— Конечно, конечно. — Священник махнул рукой в сторону лежавшего на носилках и поспешно продолжал: — Как я уже объяснил вашему… э… мистеру Ленгу, этот человек на носилках — американский джентльмен, приехавший на Сент-Энтони ежемесячным пароходом из Гренады. Вероятно, он заразился желтой лихорадкой, потому что почти сразу же заболел. Мы с женой взяли его на свое попечение в коттедж, который снимаем, и наняли местную женщину для ухода за ним. Одно время мы полагали, что он умрет, но, как видите, он выздоравливает, жар спадает. К несчастью, в последние два дня у мистера Редвинга развился острый аппендицит. Понимаете ли вы, что значит это слово?

Я взглянула на Дэниела. Он ткнул себе в живот пальцем и застонал.

— Кишки там у него прохудились в животе, — пояснил Дэниел.

Я кивнула и вновь посмотрела на мистера Круза, недоумевая, что же мы можем сделать для бедняги.

Мистер Лэтем быстро заговорил: вероятно, ему надоело красноречие мистера Круза.

— Миссис Круз — она опытная сиделка, понимаете? Она говорит, что эта дрянь в кишках будет разбухать и воспаляться, пока не прорвется, и тогда больной умрет. Ему нужна операция. Ему нужен специальный врач, который вскроет живот и вырежет плохую часть. Понимаете? Здесь нет врача. Единственное, где могут помочь — на Ла-Фасиль. Там есть монастырь. Монашеский орден — и монашки врачуют и присматривают за больными. Они лечат больных на нескольких островах. Хотя не знаю, используют ли там хирургию.

Мистер Лэтем продолжал говорить, затем вступил мистер Круз, но я едва слушала их, потому что теперь знала, что требовалось от нас: меня пробрал страх. Человеку на носилках, мистеру Редвингу, как его назвал священник, требовалась срочная операция. Единственным шансом на жизнь для него был остров Ла-Фа-силь, но и этот шанс был невелик. Мы знали монастырь и госпиталь при нем. Однажды мы перевозили медицинские грузы с острова Сен-Винсент, когда встал на ремонт монастырский пароход. Я не надеялась, что у них хватит умения и инструментов, чтобы удалить аппендикс, но если это не сделать — человек умрет.

Была единственная возможность доставить больного сегодня же на Ла-Фасиль, и эта возможность была, — «Кейси». Но, иди мы под парусом или под парами, нам потребуется от восьми до десяти часов, чтобы достичь острова. Вопрос состоял в том, успеем ли мы достичь его прежде, чем разразится ураган?

Мои мысли были прерваны мистером Крузом:

— …Этот английский хирург как раз совершает тур по гражданским и военным госпиталям Вест-Индии по договору с Колониальным Ведомством, чтобы проинструктировать их по новым методам. Я вижу волю Господа нашего в том, чтобы именно в этот момент мистер Кэррадайн находился в госпитале Ла-Фасиль.

Эти слова лишили меня самой веской причины для отказа от рискованного путешествия, и мой страх возрос. Дэниел стоял со сложенными на груди руками, полузакрыв глаза: вероятно, он размышлял — но я знала, что он наблюдает за мной. Это решение он не мог принять без моего согласия.

— Это опасное дело, Ленг. До урагана осталось от шести до десяти часов, а возможно, он обрушится раньше, — сказал мистер Лэтем.

— Я не могу заставить вас рисковать жизнью, — низким прерывающимся голосом заговорил священник. — Я могу только сказать, что думаю: этот человек умрет, если ему не сделать операции в ближайшие сутки. Возможно, нужно также добавить, что мистер Сэмюэл Редвиг в некотором роде бизнесмен, поскольку вкладывает время и деньги в поиск природного удобрения на наших островах. Он хорошо заплатит…

Дэниел оборвал его, резанув рукой воздух:

— Я не торгуюсь за человеческую жизнь, — почти прорычал он. — Вы все сказали, мистер викарий, теперь помолчите, пока моя женщина думает.

— Бога ради, мистер Ленг, но… простите, вы уверены, что она все поняла?

— Я уверен. — Дэниел все еще наблюдал за мной, и у меня было странное ощущение, что за мной наблюдает еще одна пара глаз. Я очень боялась. Я любила море, но знала, каково оно в ярости и насколько оно безжалостно. Я взглянула на человека на носилках. Он был худым от болезни, но я ощущала, что его лицо из тех, на которых всегда играет улыбка. Ему было немного за сорок, насколько я могла предположить, и рост его был около двух метров. Я догадалась, что веки у него прикрыты неплотно и он присматривается ко мне. Именно его взгляд я и почувствовала.

Сама не зная почему, я направилась к носилкам. Мистер Круз удивленно взглянул на меня и отступил в сторону. Я опустилась возле носилок на колено и тут услышала, как Дэниел медленно говорит:

— Могу я оставить здесь Кейси с вами и вашей женой, до моего возвращения, мистер Круз?

Прежде чем священник ответил, я резко обернулась и громко сказала:

— Нет! Нет, Габнор. Моя не останется с этим святошей. Или оба идем на Ла-Фасиль, или оба остаемся.

Когда я поглядела вниз, то увидела, что глаза американца раскрылись шире и он внимательно смотрит на меня. Белки глаз были желтыми, в глазах стояла боль, но я увидела в них удивление и интерес. Я поняла, что он находился в сознании в течение всего разговора, что означало: он знает, что теперь его жизнь полностью зависит от моего решения.

Губы его, пересохшие и потрескавшиеся, слегка раздвинулись в подобии улыбки.

— Привет, Кейси, — хриплым шепотом сказал он.

— Почтение, мистер, — глубоким «туземным» голосом ответила я.

Мы посмотрели друг на друга. Он слегка тряхнул головой и проговорил:

— Вот такой вот небогатый выбор, маленькая леди.

Теперь было слишком поздно. В те секунды, что мы обменялись взглядом, он стал для меня не далеким, а реальным страдающим человеком. Я встала и взглянула на Дэниела:

— Моя не хотеть сидеть и смотреть, как он будет тут умирать, Габнор. Твоя женщина говорит, что нужно везти его на Ла-Фасиль.

 

8

Мы плыли уже полчаса. Мистер Редвинг был привязан к носилкам, а носилки были прикручены прочными веревками к крепежным брускам, которые, в свою очередь, тоже были закреплены на рубке. Эти меры безопасности доказали свою эффективность в плохую погоду, когда нам нужно было идти на всех парах.

В трюм было загружено столько камней, сколько могли успеть накидать туземные мальчишки мистера Лэтема. Нам нужен был груз для балланса. Жена мистера Круза снабдила нас настойкой опия, чтобы облегчить боль пациента. Мы запаслись мелкоколотыми дровами, чтобы быстро растопить бойлер и чтобы был пар для двигателя в случае необходимости. Ветер был попутный, но если он станет слишком силен, то нам придется полагаться на двигатель.

Идти с ветром за кормой — не легко, но за годы плавания «Кейси» стала частью нас самих. Мы изучили судно досконально, поэтому наверняка знали, на сколько дюймов поднять или опустить парус, чтобы достичь наилучшего хода. Постоянно меняющийся ветер означал постоянную работу, и большая ее часть ложилась на Дэниела, потому что я стояла у руля. Дэниел считал, что я лучше чувствую шхуну у руля, чем он, и могла выжать из «Кейси» максимальную скорость. Вероятно, в этом была доля правды.

Первые три часа мы шли почти под полным парусом, но потом ветер усилился, и мы вынуждены были свернуть главный парус, чтобы не отклониться от курса, и зажгли бойлер. Начался ливень, и я совсем промокла, поскольку стояла у руля на палубе, а не в рубке. Я сама так решила — с этого места я могла лучше слышать Дэниеля. Каждый час Дэниел сходил вниз взглянуть, все ли в порядке с мистером Редвингом. Теперь Дэниел решил сменить меня у руля.

— Приготовь кофе, пока это еще возможно, Кейси. Налей туда немного рому и попробуй напоить его, — кричал он сквозь ветер.

— А ему можно пить? — прокричала я. Палуба так кренилась, что в одну секунду я смотрела на Дэниела сверху вниз, а в следующую — наоборот. Он пожал плечами и прокричал в ответ:

— Миссис Круз сказала, что ему нельзя есть перед операцией. Она не запретила пить, а бедняга продрог. Горячий кофе с ромом его немного согреет.

Я пошла вниз и опустилась возле мистера Редвинга на колени. Было еще утро, но небо настолько потемнело, будто наступили сумерки. Глаза его были закрыты. Я вытерла мокрые руки одеялом и потрогала его лоб. Он был холодным и влажным. Мистер Редвиг открыл глаза.

— Габнор спрашивает, как вы тут, мистер?

Я забыла, что должна говорить с полутуземным акцентом.

Он некоторое время смотрел на меня с любопытством, затем медленно проговорил:

— Я слышу вас… уже достаточно долгое время, милая. Вы — не та, за кого себя выдаете. Вест-индская девушка-полукровка не может так превосходно говорить по-английски. Я не могу его даже повторить: «Нам придется опустить главный парус, Габнор. Ты сможешь, или я должна бросить штурвал?» — мистер Редвинг слабо улыбнулся. — Впрочем, я могу привести множество других примеров.

Меня захлестнула волна страха. Я разозлилась на собственную глупость, но попыталась скрыть свои чувства.

— Не поняла, что вы говорить, сэр. Габнор сказал мне принести вам кофе с ромом, чтобы вы выпить. — Я поднялась и пошла на камбуз. Дэниел запустил мотор, и теперь, когда была горячая вода, я быстро приготовила крепкий кофе и налила туда рома. Мне так и не удалось преодолеть отвращения к этому крепкому напитку, и даже его запах был мне противен, но этот напиток помогал нам согреваться в плохую погоду.

Я лишь наполовину наполнила оловянную кружку, чтобы не расплескать кофе, а потом отнесла ее Дэниелу.

— Как наш пациент, Кейси?

— Думаю, что с ним все в порядке. Но он знает, что я играю роль. Он слышал, как я говорила с тобой.

Дэниел поморщился.

— Я не подумал об этом. Впрочем, мы впервые взяли на борт человека. Продолжай играть роль, Кейси. Если он заговорит об этом со мной, я скажу ему, что это ему показалось под влиянием опия.

Я вернулась к мистеру Редвингу с кружкой кофе. Он был слишком слаб, чтобы сесть, и мне пришлось помочь ему. Дыхание его было прерывистым, я посадила его, он тяжело привалился ко мне всем телом, положив голову мне на плечо.

— Черт возьми… будто малый ребенок… дьявол тебя забери, — шептал он.

Кроме Дэниела это был первый мужчина, к которому я прикасалась с той кошмарной ночи в Диаболо-Холле. Где-то глубоко вспыхнуло отвращение, но я быстро подавила его, убедив себя, что не все мужчины одинаковы и лишь немногие столь же жестоки, как Оливер.

Мистер Редвинг слегка отдышался и сказал:

— Прости меня, Кейси. Прости за дурные слова.

Я помогала ему держать кружку.

— Вы говорить такое, чего моя голова не взять, мистер. Пейте.

Дважды кофе расплескивался ему на грудь при сильной качке, но большую часть ему удалось выпить. Он опять положил голову мне на плечо и хриплым голосом сказал:

— Спасибо, милая. И послушай… Если вам с этим хорошим парнем наверху нужно сохранить что-то в тайне, не волнуйся и не пытайся говорить по-креольски. Сэм Редвинг никогда еще не предавал друзей. — Он запрокинул голову, слабо улыбнувшись, а потом попытался передразнить меня: — Твоя голова берет теперь в толк о чем я, Кейси?

Я изобразила недоумение и помогла ему улечься. Мне нужно было возвратиться на палубу, шторм явно усиливался. Я вытерла пот со лба мистера Редвинга, забежала на камбуз выпить кофе и вновь поднялась на палубу. Дождь и желтая сгущающаяся тьма не позволяли видеть дальше протянутой руки. Ветер выл так, как я еще никогда не слышала, внутри у меня все сжималось от страха.

До Ла-Фасиль оставалось еще по меньшей мере четыре часа. Была опасность проскочить остров или наткнуться на скалы у его юго-восточного побережья. Если нам удастся избежать и того и другого несчастья, если удастся подойти к северной или южной оконечности, тогда нужно будет развернуться для захода на Тэйвис-ток с подветренной стороны. Но волны становились все больше и больше, так что мы рисковали быть опрокинутыми боковой волной при развороте. Через час порыв ветра вырвал мачту с парусом — как раз тогда, когда мы решили убрать ее. Дэниел управлялся с двигателем, и следующие два часа я стояла у руля, пока Дэниел следил и за мной, и за уровнем дросселя. Когда «Кейси» переваливала через хребет очередной волны, гребной винт появлялся из воды. Освобожденный от сопротивления воды, он начинал крутиться с такой скоростью, что казалось: еще немного — и двигатель взорвется. Вал и шатуны могли сорваться в любой момент.

Штурвал дергался и прыгал у меня в руках, будто живой; я настолько устала от борьбы со стихией, что у меня даже не было сил бояться. В любую секунду мы могли перевернуться. Не оставалось ничего иного, как бороться до конца. Или мы разобьемся о скалы Ла-Фасиль, или мы пронесемся мимо острова, не заметив его — и все равно погибнем позже. Было ясно одно: мы не сможем повернуть и зайти с подветренной стороны острова; не сможем мы и выжить в этом урагане.

В какой-то момент я поняла, что Дэниел обвязывает меня спасательным канатом. Молния осветила все вокруг. Казалось, море и ветер объединили свои усилия, будто два демона, против крошечного судна.

— Земля, Кейси! — прокричал Дэниел мне в ухо. — Ла-Фасиль! Идем на скалы… Постарайся войти в ущелье Аллигатора. Поняла?

Я всматривалась вперед, сквозь дождь. Когда винт появлялся из воды, двигатель устрашающе взвывал. Вдруг я увидела скалы: они ждали свою жертву. Да, мы шли точным курсом. Слишком точным. Я поняла, что нам никогда не достичь ни маленького города, ни монастыря, ни госпиталя, которые находились всего в миле от прибрежных скал.

Онемев и отупев от грохота, стремительного движения и усталости, я пыталась понять, что кричит Дэниел. Ущелье Аллигатора? Да… мы сами назвали так устрашающий разлом берега V-образной формы, образовавшийся на юго-восточном побережье. Он находился примерно посередине цепочки остроконечных скал, в точке, где они возвышались на высоту около пятидесяти футов. Причудливый вид этого ущелья был вызван сочетанием полос твердых и мягких горных пород. За несколько тысяч лет мягкие породы выветрились, оставив глубокие горизонтальные пустоты. Это было похоже на зубы аллигатора.

Я соображала медленно: Дэниел надеется на меня. Огромные волны поднимали «Кейси», как игрушку, и несли ее вперед, на скалы. Если бы мы могли направить «Кейси» в ущелье, если бы нам удалось войти в него на большой волне — чудом «вскочить» на эти челюсти аллигатора — и зависнуть над уровнем моря, судно было бы разбито, но у нас остался бы шанс выжить.

Если бы… если бы… если бы. Но надежды не было. Двигатель взвыл, как только винт вновь появился из воды. Что-то должно было вот-вот сломаться, но теперь это уже не имело значения. Через две-три минуты с «Кейси» будет все кончено, но ее измученный мотор может продержаться дольше и дать нам отчаянный шанс выиграть у моря эту игру.

— Возьми штурвал на палубе, Кейси, — прокричал Дэниел. — Я сейчас присоединюсь. Будку снесет, если мы врежемся.

Та же мысль пришла и мне в голову. Я дождалась, когда он возьмет штурвал, и направилась с волочащимся за мной по палубе спасательным канатом к палубному рулю. Через несколько минут Дэниел был возле меня и стал держать штурвал вместе со мной. Волны разворачивали нас к порту, и порой лишь наши объединенные усилия позволяли держаться поперек волны, откатывавшейся от скал.

Огромная волна подняла нас — и мы понеслись вперед. Я не могла оторвать взгляд от пены, которая, будто белая кровь, стекала с «зубов аллигатора». Если бы мы только сумели продержаться… Если бы самая сильная волна подошла вовремя. В какое-то мгновение я вспомнила о мистере Редвинге, лежавшем внизу на носилках: сказал ли ему Дэниел, как близок наш конец?

Корма почти вздыбилась вверх. Ближе… ближе… мы летели на огромной волне — и вдруг не осталось ничего, кроме черной пустыни моря под нами и серой громады скалы впереди. Ветер словно вскрикнул в агонии. Мы неслись вперед на самом гребне гигантской волны. Штурвал, казалось, сейчас сломает мне руки. Высоко… слишком высоко, выше каменных зубов аллигатора… сейчас мы помчимся вниз на волне… но нет. Хребет волны сломался о скалы, «Кейси» упала, словно камешек; над моей головой взмыл столб дыма. Скрежет металла о дерево заглушил все — и весь мир сомкнулся над моей головой.

* * *

Наступила тьма. Внутри меня всплыло воспоминание. Я сплю и не желаю просыпаться, потому что знаю: я проснусь и увижу кошмар наяву. Рев и грохот… Я инстинктивно задержала дыхание, когда меня накрыло с головой волной. Со страхом заставила себя открыть глаза. Я лежала вниз лицом, прижавшись щекой к деревянной палубе. Что-то прижало меня к палубе, что-то жестоко врезалось в мое тело от бедра до плеча, обвив мне спину.

Трос. Да, спасательный трос. Но это не мог быть мой трос. Дыхание мое вновь остановилось: еще одна волна накрыла меня. Самые огромные волны достигали «Кейси» — а она застряла на самых больших «зубах Аллигатора». Волны пытались забрать ее обратно.

— Дэниел! — крикнула я и попыталась подняться, но трос, удерживавший меня, был неподъемным, будто стальной брус. Я не могла приподняться ни на дюйм, не могла и выползти из-под троса. Ударила еще одна волна — и палуба подо мной покачнулась. Когда волна схлынула, я открыла глаза и обнаружила, что смотрю прямо в черную бездну. За несколько секунд я поняла, что случилось. Затем я ощутила нечто вроде тупой боли: корму «Кейси» унесло волной. Я лежала ногами к палубному рулю, и голова моя покоилась на самом краю расщепленной палубы, где наше маленькое судно было разрублено будто гигантским тупым топором.

Подо мной было только море — дикое, бешеное, темное существо: оно плескалось и билось о более мелкие зубья Аллигаторового ущелья. Временами подо мной открывалась бездна, иногда до хребта волны оставалось всего метра три, и каждую минуту меня могла захлестнуть с головой новая гигантская волна.

— Дэниел! — вновь крикнула я. Веревки впились в меня и пригвоздили к палубе; я была беспомощна, как бабочка, приколотая булавкой. На этот раз я услышала слабый ответный крик. Невозможно поверить, но он донесся снизу.

Я изо всех сил старалась разглядеть, что там внизу. Всего в двух метрах ниже он висел на спасательном канате, схватившись за него одной рукой, конец каната обвивал его грудь. Другая его рука висела как-то неестественно. Вглядевшись, я увидела, что она в крови. Тут-то я и сообразила, что веревка, так сильно впившаяся в мое тело и прижавшая меня к палубе, и есть спасательный канат Дэниела. Она спускалась от точки крепления через основание колеса палубного руля и держала Дэниела на весу. Глубоко врезавшись в мое бедро, она вызывала боль, но еще острее была боль в шейном позвонке, передавленном веревкой. Она спускалась с края расщепленной палубы.

В тот момент, когда мы врезались в скалу, когда мне казалось, что все обречены на погибель, страх внезапно покинул меня. Теперь он вернулся, и я отчаянно, но тщетно старалась освободиться. Порыв ветра отнес Дэниела в сторону — и он пропал из виду, но вскоре появился вновь. Он обернул ко мне лицо и звал:

— Кейси! Ты слышишь меня?

— Да, Габнор! Да!

— Можешь ли ты… лебедкой… поднять меня наверх?

Я понятия не имела, сломана ли наша лебедка, унесена ли бурей или цела, но в любом случае я не могла до нее добраться. Я, рыдая от страха и отчаяния, прокричала в ответ:

— Я не могу двинуться, Габнор! Не могу двигаться! Твой спасательный канат прижал меня намертво!

Волна снова ударила и скрыла все из глаз. Когда она схлынула, я снова прокричала:

— Ты… слышишь… меня?

Он посмотрел на меня.

— Да, слышу.

Возможно, ветер слегка утих, потому что теперь его слова доходили до меня более явственно. Я вытянула шею, чтобы вглядеться во тьму внизу, и с отчаянием прокричала:

— Ты можешь сам выбраться наверх?

— Нет. Сломана рука.

О Боже. Мы в ловушке. Когда, наконец, морю удастся слизнуть «Кейси», мы умрем — но это означает, что мы будем умирать мучительно долго.

— Скажи мне, что делать, Габнор! Пожалуйста! Прикажи, что делать!

Он поднял ко мне лицо, и сердце мое забилось надеждой, как только я увидела на его лице улыбку.

— Отыщи свой спасательный канат и подтяни там, где он ослаб, Кейси. А потом крепко держись.

Я подсунула под себя руку, отыскала на своей талии спасательный канат и затянула его. Дэниела вновь отнесло в сторону, затем я опять увидела его. Он что-то держал в руке, но я не могла понять, что это. Наклонив голову, он поднес на несколько секунд руку ко рту, затем опустил ее и взглянул на меня.

— Я сделала, как ты сказал, Габнор, — прокричала я сквозь ветер и дождь.

— Молодец. После следующей большой волны будь готова действовать быстро. Ты почти на вершине утеса, и ты сможешь взобраться по склону.

— Ты не понял! Я не могу двинуться!

— Делай, как я скажу, Кейси! Не подведи меня. После этой большой волны — будь готова!

Гора воды накатилась на нас — и разбилась. Сначала был шок от удара, затем меня потянуло вслед за волной — она взвыла, будто хищник, пытающийся вонзить зубы в ускользающую жертву. Дэниел появился в поле зрения, свисая на веревке. Он поднял свою здоровую руку — и я увидела, как сверкнула сталь. Меня обуял ужас. Теперь мне стало понятно, что он держал в руке. Это был нож, который он всегда носил у пояса, и он подносил нож ко рту, чтобы открыть лезвие зубами.

— Нет, Габнор! Нет! — закричала я.

Он взглянул на меня и крикнул, громко и четко выговаривая слова. Я слышала их — но не могла вникнуть в их смысл. Казалось, они не имели отношения к тому, что он собирался делать, чтобы спасти мою жизнь.

— Скала..? Сердце..? Скажи..? — доходило до меня. Но сознание отказывалось принимать что-либо кроме того, что он собирался сделать.

— Нет, Габнор! Пожалуйста! Нет!

— Запомни, Кейси! — Он поднес лезвие ножа к канату над своей головой. — Постарайся сделать, как я сказал. А теперь… действуй!

Острым ножом он полоснул по тросу, один… второй раз… и вот он падает и исчезает в глубокой тьме всего за секунду до того, как новая высокая волна накрыла его, а потом взвилась, закрутившись, у самых зубов Аллигатора.

Я была освобождена, встала на ноги, схватилась за спасательный трос и пошла, держась за него, к точке крепления, рыдая от шока и горя. Я с радостью осталась бы лежать там, ожидая, пока очередная волна снесет меня, но последние слова Дэниела звучали у меня в ушах, и я обязана была идти. «Не подведи меня…»

Останки «Кейси» лежали на вершине обрыва. Нижний планшир опирался на гладкую, с расщелинами, скалу. Это был крутой склон, но я смогла по нему вскарабкаться.

Я освободилась из петли каната и уже переносила ногу через борт, когда вспомнила о Сэме Редвинге. Не приняв какого-либо сознательного решения, я обнаружила, что уже иду обратно через палубу в каюту. Крыша снесена, и одна сторона была проломлена. Я увидела его, почти залитого водой и все еще привязанного к носилкам. Вода уходила через дыру в углу, и я подумала, что, если бы «зубы Аллигатора» не проломили днище «Кейси», мистера Редвинга уже не было бы в живых: каюта была бы затоплена водой.

Я больше не боялась. Я отупела. Во мне не осталось никаких эмоций, только способность обдумывать необходимые действия. Я была благодарна за это и молилась, чтобы это продолжилось. Если бы я начала думать о Дэниеле, я бы окончательно сломалась, и это означало бы, что я подвела его.

Я прошла по воде и встала на колени возле носилок. Глаза мистера Редвинга были закрыты, и мне показалось, что он либо мертв, либо без сознания; но когда я положила ладонь на его грудь, чтобы почувствовать сердцебиение, он взглянул на меня, будто не веря собственным глазам.

— Кейси? — Едва слышно прошептал он. Буря заглушала его слова, и, нагнувшись над ним, я едва различала его голос. Его глаза глядели куда-то за меня, когда я попыталась развязать веревки.

— Где… Габнор? — спросил он.

Я покачала головой. Мокрые канаты не поддавались. Время работало против нас. Я вынула из разбитого шкафчика у моей койки нож, который привязывала к ноге, когда ныряла. Интуиция руководила всеми моими действиями, потому что я совершенно бездумно надела на шею очки для подводного плавания и потратила несколько драгоценных минут на то, чтобы пристегнуть нож. Я уже собиралась повернуться, но тут краем глаза уловила что-то маленькое и светло-коричневое на ворохе одежды. То был кожаный кошелек, в котором я хранила браслет, подаренный мне Дэниелом. Интуитивно я положила кошелек в карман и обернулась к мистеру Редвингу.

Ударила еще одна большая волна, и «Кейси» вновь дрогнула — но воды в каюте не прибавилось. Я механически отметила, что волнение на море чуть уменьшилось.

— Вы можете двигаться? Чтобы взобраться по крутому склону, мистер Редвинг?

Он покачал головой, и я наклонилась к нему.

— Бесполезно… слишком слаб, черт побери… даже чтобы поднять голову…

Именно этого я и ожидала, поэтому я не перерезала лямки, удерживающие его на носилках.

— Подождите. Я скоро, — сказала я и пошла на палубу.

Ветер слегка ослаб, но дождь хлестал еще яростнее, чем прежде. Очки для плавания мне очень пригодились. Шкафчик на палубе у лебедки был сломан, но содержимое его не рассыпалось. Я достала оттуда блок с двойным шкивом, еще один — с одинарным; веревку в 27 метров длиной. Через две минуты я уже карабкалась по скользкому склону, который поднимался от левого борта, с грузом на спине.

Для девушки я была сильной, меня сделала такой жизнь в море. Но было совершенно ясно, что мистера Редвинга на носилках вверх по склону мне никогда не поднять. Однако таль могла бы утроить мои собственные силы. Этому, как и многому другому, я научилась, странствуя по морям, и именно это я собиралась теперь сделать. Я не смела думать о Дэниеле, но была уверена, что он пожертвовал своей жизнью, чтобы спасти незнакомца, и я не могла допустить, чтобы его самопожертвование было напрасным.

Пока я была на вершине скалы, привязывая блок с одним шкивом к выступу скалы, еще одна громадная волна накрыла судно. Струи дождя секли лицо, будто ножами, но сквозь очки я видела, как «Кейси» подскочила и слегка сползла вниз. Я затянула один конец веревки, вложила нож в ножны и начала спускаться. Теперь мне помогали три ряда веревки. Когда я опустилась возле мистера Редвинга на колени, он кивнул, и я склонила голову к его губам, чтобы лучше слышать.

— Выбирайся отсюда, Кейси! — прохрипел он. — Бога ради, уходи скорее. Судно так долго не продержится.

Я заставила себя улыбнуться, хотя вряд ли он видел мою улыбку.

— Я собираюсь вытащить носилки, я уже закрепила блок и веревки для того, чтобы поднять вас вверх по склону. Понимаете?

Он что-то прошептали. Я наклонилась и услышала слова — те же самые слова, которые он сказал тогда, на пристани:

— Небогатый выбор, маленькая леди.

Я положила ладонь ему на щеку, пытаясь подбодрить его, затем взялась за ручки носилок у изголовья и начала втаскивать их по ступеням, ведущим на палубу. Я ожидала худшего, но задранный нос судна уменьшил наклон, и двумя-тремя рывками я вытащила мистера Редвинга. Самое трудное было впереди: нужно было поднять носилки так, чтобы перетащить их через борт, но в конце концов я справилась и с этим, а затем отрезала кусок веревки, чтобы привязать ручки носилок к крючку блока с двумя шкивами.

И вот вновь я ползу вверх по скользкой скале. На вершине я ухватила свободный конец веревки, нашла хорошее положение для работы и начала подъем. Медленно, метр за метром, носилки начали перемещаться вверх по склону. Через три минуты мне удалось закрепить шкив, нагнуться и перехватить ручки носилок, а затем подтянуть их и поставить на плоское место на вершине скалы. Я подумывала о том, чтобы переместиться в укрытие… пещеру или под нависшую скалу — все, что угодно, чтобы переждать бурю, чтобы собраться С силами перед тем, что будет необходимо делать дальше. Но потом я вспомнила, что, если я доставлю мистера Редвинга в госпиталь слишком поздно, он умрет, и жертва Дэниела будет напрасной.

Я очень устала, но я не могла позволить себе передышки. Я решила обследовать прилегающую местность. Та часть сознания, которая еще действовала, говорила мне, что этот странный разлом, вероятно, привлекал внимание островитян в течение многих лет, поэтому поблизости может пролегать тропа, ведущая из Тэйвистока, который находится на другой стороне острова всего в миле отсюда.

Даже при слабом освещении и сильном дожде я разглядела петляющую между деревьев и кустарников тропу. Если она все время будет петлять, то мой путь составит более двух миль, а не одну; однако склон, по крайней мере, мог оказаться более пологим, так что мне будет легче тащить носилки.

Через несколько минут мы были метрах в пятнадцати ниже вершины скалы. Дождь не переставал лить, но я была рада ему, поскольку вода помогала носилкам скользить по каменистой тропе. Я сделала для себя упряжь из веревки, подложила под спину мистера Ред-винга одеяло: оно, правда, к тому времени совершенно вымокло, и от него уже не было пользы. Я медленно тянула груз носилок по тропе.

Я вынуждена была тащить мистера Редвинга ногами вперед. Я знала, что его сильно трясет и эти толчки мучительны, но мне приходилось приподнимать передний край носилок — а я не смогла бы тащить его наоборот, ведь в таком случае вес был бы очень велик.

Иногда бывало так тяжко, что я вынуждена была останавливаться, чтобы передохнуть. В некоторых местах, наоборот, каменистая тропа была такой гладкой и отполированной, что приходилось следить, дабы носилки не ударили мне сзади по ногам. Примерно через полчаса я совершенно выбилась из сил. Однако через некоторое время я обнаружила, что по-прежнему тащу носилки. Каким-то образом мне иногда удавалось впадать в благословенное беспамятство; это случалось несколько раз, хотя с каждым разом периоды транса становились все короче; мои плечи и шея горели и болели — и это возвращало меня к реальности. Дождь охлаждал мои раны и приносил хоть какое-то облегчение.

Я потеряла чувство времени, но предполагаю, что с того момента, как мы оставили вершину скалы, прошло два или три часа — и вот я, подняв голову, увидела сквозь пелену дождя очертания зданий впереди. Я узнала шпиль маленькой церкви Тэйвистока, крыши домишек, казавшиеся громадой на их фоне Доминиканский монастырь и госпиталь при нем.

На меня снизошло какое-то тупое удовлетворение — но оно сменилось тревогой, как только я почувствовала, что мне стало неимоверно трудно переставлять ноги. Я принялась было считать шаги, но обнаружила, что лежу на земле, рыдая и повторяя: «Габнор… Габнор…»

И тут его голос прозвучал в моей голове: «Не подведи меня, Кейси». Я пережила трудную внутреннюю борьбу, а затем буквально бросилась грудью на большую деревянную дверь в арке. Это была главная госпитальная дверь. Мы с Дэниелом привозили сюда медикаменты, когда сломался пароход острова. Я принялась отчаянно звонить в колокольчик.

За дверью раздались слабые звуки. Подняли засов, повернули ручку двери. Она чуть открылась, и в свете фонаря я увидела человека в коричневом монашеском одеянии. Я вспомнила его имя… Отец Джозеф из приходской церкви. Он приходил на пристань специально для того, чтобы поблагодарить нас, когда мы привезли медикаменты для госпиталя, и некоторое время разговаривал с Дэниелом. Позади него стояли монашенка и джентльмен средних лет в сюртуке, с редкими светлыми волосами и длинным худым лицом.

Я сделала шаг, волоча позади себя носилки, и упала на колени, обернувшись и указывая на мистера Редвинга:

— Аппендикс, — сказала я странным, чужим голосом. — Аппендикс… болит у него нутро… этот белый страдает животом… животом… — и я в ритм словам тыкала пальцем себе в живот.

Я упала. Все поплыло перед глазами. Надо мной близко склонилось бородатое лицо отца Джозефа, и я слышала, как он изумленным голосом произнес:

— Так это женщина Гарри Ленга с «Кейси»! Боже милосердный, но посмотрите на ее плечи… Они содраны до мяса!

Я успела проговорить:

— Габнор велел мне идти…

И провалилась в тьму. Больше я не видела и не слышала ничего.

 

9

Были времена, когда я выходила из небытия и чувствовала, как чьи-то нежные руки лечат мое израненное тело, но я всегда хотела вновь уйти назад, потому что мое спящее сознание знало: пробуждение принесет лишь горе и страх. Но рано или поздно момент пробуждения должен был наступить.

Против моей воли глаза мои медленно открылись. Я увидела, что нахожусь в маленькой комнате с крашенными в белый цвет стенами и открытым окном, забранным экраном от мух. Через него видно было чистое голубое небо.

Дэниел! Память вонзилась в меня безжалостными своими клыками. В горле поднялся комок рыданий, и я повернулась набок, чтобы спрятать лицо в забинтованные ладони, и заплакала… заплакала по славному смелому человеку, который был моим другом столько месяцев, которого я любила. Кто-то мне на лоб положил прохладную руку, и женский голос проговорил:

— Плачь, плачь, дитя мое. Поплачь всласть — это принесет облегчение бедному сердцу. Вот тебе платок, утри глазки, милая. Постарайся не замочить слезами повязку. Ты понимаешь меня?

Я взяла платок, приложила его к глазам и продолжала плакать. Когда прошел спазм рыданий, я попыталась собраться с мыслями. Я знала, что не пролила еще своей последней слезы по Дэниелу. Будут впереди времена, когда память о нем схватит меня за горло — и я вновь буду оплакивать своего лучшего друга, но Дэниел — такой, каким я знала его, не захотел бы, чтобы я всецело отдалась скорби. Я помнила терпеливое мужество, с которым он встретил свое новое будущее, когда потерял Мэй, и я должна была последовать его примеру.

Новое будущее?.. Страх сдавил мне горло холодными пальцами. Теперь я была одна. Я была Кейси, у меня теперь не было иного имени; я была женщина-кули без дома и работы, без денег и защиты. Что ожидает меня впереди? Одно было несомненно: я никогда не смогу вновь стать Эммой Делани.

Я повернулась на спину, поморщившись от боли в плечах, и открыла опухшие от слез глаза. Рядом со мной сидела маленькая монахиня средних лет с приятным лицом и грустно улыбалась.

— Мы все опечалены этой трагедией, Кейси, — сказала она. — Мистер Редвинг рассказал нам о вашей смелости.

Мистер Редвинг. Я совершенно о нем забыла.

— Габнор сказал мне, что этот американец заболеть животной лихорадкой. Сказал мне это слово — аппендикс. Сказал, у монахинь есть большой доктор, он может вынуть из живота этого дьявола. Но, может, я не успеть вовремя? Может, дьявол в животе убил того американца?

Она покачала головой, успокаивая:

— Нет, Кейси, ты доставила его к нам как раз вовремя. У нас был врач-специалист, и он в течение часа прооперировал аппендикс… вынул из живота дьявола. Мистер Редвинг сейчас слаб, потому что он едва не умер от желтой лихорадки еще до того, как у него случился приступ аппендицита, но он жив и теперь поправляется. Ты понимаешь, что я говорю, милая? Мистер Редвинг говорит, что ты очень хорошо понимаешь по-английски, хотя не слишком хорошо говоришь.

Я кивнула.

— Моя понимать.

Я закрыла глаза. Итак, жертва Дэниела была не напрасна. Мистер Редвинг выжил и, кажется, не открыл им моего секрета, что я не та, за кого себя выдаю. Я была ему благодарна за это и знала, что это его осознанный поступок, а не случайное умолчание. Если он рассказал о путешествии, об урагане и крушении «Кейси» — значит, он уже много раз разговаривал со святыми сестрами и врачом. Конечно, он не мог сделать этого до операции. Вспомнив, как я тащила его от той скалы к Тэйвистоку сквозь ветер и дождь, я поняла, что он должен был пережить.

Я открыла глаза и спросила:

— Сколько я спать, сестра-монахиня?

— Целых два дня, Кейси. Но мистер Кэррадайн считает, что это хорошо. Он говорит, что ваша нервная система истощена и нуждается в отдыхе. Он также доволен тем, как быстро заживают ваши плечи и руки от порезов веревкой. Он говорит, что и у мистера Редвинга, и у вас, должно быть, очень крепкое здоровье. Мистер Кэррадайн — это тот врач, о котором я вам говорила: его называют мистер, а не доктор, потому что он — хирург. О, простите, это, должно быть, сложно для вашего понимания. Не обращайте внимания, милая, не переживайте. Я сейчас сообщу ему о вас, а также попрошу приготовить для вас бульон. Уверена, что вы голодны. Можете называть меня сестра Агнесса. — Она поднялась и ласково потрепала меня по руке: — Я счастлива сообщить мистеру Редвингу, что вы наконец пришли в себя. С тех пор, как его прооперировали, он не перестает спрашивать о вас.

Она вновь улыбнулась и пошла к двери, аккуратная, маленькая, как кукла, ростом едва ли мне по плечо. Двигалась она плавно, будто скользила на колесиках.

Я смотрела на крест на стене и думала о Дэниеле. Теперь я разговаривала с ним мысленно, как раньше разговаривала с портретом бабушки Эллиот.

Ты просил меня не подвести тебя, Габнор. Я не подвела, я сделала, как ты хотел. Я спаслась, как ты желал, и даже сумела спасти мистера Редвинга. Не знаю, помнил ли ты о нем, но если да — я знаю, что ты хотел, чтобы я сделала все возможное. Но есть и еще кое-что, Габнор… что-то ты сказал перед тем, как… как перерезать канат. Я была так испугана, так несчастна, что не могла взять в толк. Прости меня. Спасибо тебе за все, что ты сделал для меня. Я никогда тебя не забуду. Не знаю, что теперь будет со мной. Теперь жизнь моя будет нелегка, но, что бы ни случилось, я не подведу тебя. Обещаю тебе…

Наверное, я опять заснула, но не более чем на десят минут. Дверь вновь открылась, и вошла, скользя, сестра Агнесса, а за нею человек в белом пиджаке с короткими рукавами и с кожаным чемоданчиком. Я узнала его длинное худое лицо, потому что уже мельком видела его в двери госпиталя рядом с отцом Джозефом.

— Это мистер Кэррадайн, милая, — сказала сестра Агнесса, — он пришел взглянуть на тебя.

Я промолчала. Мистер Кэррадайн поставил чемоданчик на тумбочку у кровати, вынул стетоскоп, повесил его на шею, оттянул вниз мое веко и, близко наклонившись, всмотрелся во что-то; затем взял своими сильными костлявыми пальцами мое запястье. Все это время он говорил, неторопливо, с сильным шотландским акцентом, ни к кому не обращаясь, словно произносил монолог.

— Вы мне притащили прекрасный случай острого воспаления с загнутым аппендиксом, девушка, — он говорил с раскатистым «р». — Не слишком быстро, правда, но, благодарение Богу, вы тоже открыли глазки, а то этот смешной янки надоедал мне расспросами о вас с тех самых пор, как вы пришли к нам. Я не осуждаю его за это — нет, ведь вы вытащили его с вашей шхуны и волокли через весь остров, этого мне никогда не понять. Да, кстати, и принесло бы это хоть какую-нибудь пользу, если бы я не был здесь, трудно сказать; но я вырезал из него этот бесполезный кусок кишки — иногда я недоумеваю, о чем думает Провидение, помещая эту дрянь в человеческое тело. О, простите, сестра Агнесса, я не хотел богохульствовать; не ослабите ли завязку сорочки вот здесь, чтобы я мог послушать сердце девчушки? Гм-м. Благодарю вас. Гм-м. Как я уже говорил, она — самое здоровое юное животное, какое я когда-либо встречал. Странный цвет кожи для девушки-кули, вам не кажется? Она такая же бледнокожая, как большинство северо-европейцев, живущих в тех частях света, где недостаточно солнца; а цвет глаз и волос, он также не предполагает черного или желтого родителя, правда? Я бы еще поверил, что какой-то белый прижил ее с наполовину белой женщиной — так что если что и доминирует, то кавказская кровь: трагедия для моего образа мышления. Теперь можете завязать сорочку, сестра Агнесса. Она красивая девчушка, хорошего телосложения и, видно, с сильным характером, раз она спасла этого американца. Оденьте ее в достойную одежду, и, может быть, она сойдет за леди.

Он вдруг взглянул на меня колючим взглядом и заговорил, обращаясь прямо ко мне и громко, почти крича:

— Ты чувствовать себя лучше теперь?

О, Габнор, как бы мы посмеялись над ним вместе. Я посмотрела на сестру Агнессу и сказала:

— Моя не понимать, что этот белый говорить.

— Он спрашивает, чувствуешь ли ты себя лучше, Кейси.

Я вновь взглянула на мистера Кэррадайна и кивнула.

— Моя хочу сказать большой спасибо за все, мистер.

Тут дверь отворилась, и вошла девушка-туземка с подносом, на котором были маленькая керамическая миска с бульоном и ложка.

— Ну, вот и бульон, — сказал мистер Кэррадайн, закрывая чемоданчик. — Дайте ей столько, сколько съест, сестра, и проследите, чтобы она пила много жидкости: сока, воды, молока, — все, чего захочет. Вечером — еще бульона, а с завтрашнего дня переведем ее на твердую пищу. А теперь я удалюсь.

И он набрал было воздуху в легкие, чтобы снова заговорить со мной на полукрике, но передумал, взглянул на меня почему-то обиженно и направился к двери.

У меня не было аппетита, но под уговоры сестры Агнессы мне удалось покончить с бульоном. После обеда она вытерла мне лицо и оставила одну. В ту ночь я снова плакала, скорбя о Дэниеле, но когда мне удалось заснуть, то был хороший сон, без всяких тяжких сновидений.

На следующий день я почувствовала голод и хорошо ела. Сестра Агнесса принесла мне послание от мистера Редвинга, в котором тот благодарил меня за то, что я спасла ему жизнь, и выражал надежду, что вскоре ему будет разрешено навестить меня. Днем меня осмотрел мистер Кэррадайн и сказал сестре Агнессе, что бинты с моих рук и плечей можно снять на следующий день.

В ту ночь я спала хуже, возможно, потому, что выспалась прежде. Последние мгновения жизни Дэниела ярко всплывали в моей памяти, и, когда мне удалось отключиться, они сменились тревожными мыслями. Вскоре придет день, когда я не смогу более оставаться в госпитале — но как мне жить дальше, я не могла придумать.

На следующее утро, после завтрака, сестра Агнесса принесла мне бумажную сумку. В ней была одежда, которую я носила в день урагана, рубашка, хлопчатобумажные обрезанные штаны, а также небольшой сверток, завернутый в кусок ткани.

— Мы латали и чинили вашу одежду как только могли, милая, — извиняющимся тоном сказала она, — но, кажется, она пострадала настолько, что больше сделать ничего нельзя.

Я поблагодарила ее и развернула кусочек ткани. В ней лежали мой нож с ножнами, очки для подводного плавания, кожаный кошелек с амулетом. Я совсем забыла, что бросила его в карман, готовясь вытаскивать мистера Редвинга из каюты.

Я прижала браслет с амулетом к груди и молча зарыдала; потом я положила все обратно в бумажный пакет. Теперь в нем были все мои личные вещи — больше у меня ничего и никого нет в целом мире. Я встретила обеспокоенный взгляд сестры Агнессы: боюсь, ей в голову пришла та же мысль.

Не волнуйся за меня, Габнор. Я найду способ заработать себе на хлеб. Лучше это, чем та жизнь, которую я вела в Диаболо-Холле. Все, что угодно, лучше, чем та жизнь.

Сестра Агнесса сняла повязки с плечей и рук и воскликнула восхищенно — порезы от веревки совсем зажили. Позже ко мне пришла настоятельница монастыря мать Пола в сопровождении отца Джозефа. От них я узнала, что ураган снес-таки останки «Кейси» с Нептуновых пальцев, как они называли ущелье Аллигатора. Рыбаки видели дрейфующую палубу и остатки мачт у побережья, но тела Дэниела не нашли. Я рада была узнать, что он заснул вечным сном на дне моря, но не могла сдержать слез. Мать Пола и отец Джозеф были очень добры ко мне, и оба молились у моей постели, вознося благодарность Господу за то, что я спаслась и нашла в себе силы спасти жизнь другого человека.

Мистер Кэррадайн пришел на дневной осмотр. Я делала вид, что не понимаю смысла его очередного монолога, не адресованного ни к кому конкретно. В монологе он упомянул о том, что через три дня отправится на пароходе на остров Гренада в госпиталь святого Георга. Само собой, я ничуть не сожалела о его отъезде — мне сильно докучали его рассуждения о моем происхождении.

К полудню я уже истомилась от скуки и мечтала почитать какую-нибудь книгу, когда в комнату почти влетела сестра Агнесса. Она была возбуждена и принялась проверять, хорошо ли моя ночная сорочка завязана у шеи.

— Вас хочет видеть мистер Редвинг, дорогая, — лукаво усмехнулась она. — Он дожидается за дверью в кресле-каталке. Мистер Кэррадайн разрешил нанести вам короткий визит.

Внезапно я ощутила беспокойство, даже сама не понимая его причины.

— Пожалуйста, скажите этому янки, что моя спать, сестра Агнесса.

— Бог мой, но это же будет ложью, Кейси! Мы себе этого не можем позволять.

— Моя не хотеть говорить с этим белым. Моя просто кули.

— О, вы должны увидеться с ним, дорогая. Ради общего блага. Он такой настойчивый джентльмен, он всех нас извел просьбами увидеть вас. Он извел уже даже мистера Кэррадайна, можете себе представить? Кроме того, будет немилосердно, если вы не позволите ему поблагодарить вас. Вы выглядите очень мило, и вам нечего беспокоиться: я уверена, что он все скажет сам.

И она вышла, не дав мне возможности возразить, а через секунду вернулась, катя перед собой мистера Редвинга в кресле на колесах. Впервые я смогла как следует разглядеть его. Его прямые черные волосы были довольно длинными, зачесанными за уши. Теперь он был чисто выбрит. Щеки слегка впали, глаза были, возможно, более глубокими, чем обычно, но болезненная бледность кожи прошла — и лицо было загорелым, а взгляд чистым. Мне было неудобно разглядывать его, и я быстро опустила глаза, но в тот краткий миг, пока я на него смотрела, я увидела человека, прошедшего большое испытание, однако, быстро поправлявшегося.

— Привет, Кейси, — сказал он.

— Здрасьте, мистер, — промямлила я.

— Я рад, что ты так хорошо выглядишь.

Я заставила себя встретиться с ним взглядом. Он сидел возле моей постели в белой хлопчатой рубахе, тонкое одеяло покрывало его колени. Когда я разговаривала с ним на пристани, я подумала, что ему за сорок, но теперь я видела, что ему вряд ли больше тридцати-четырех-тридцатипяти лет. У него было широкое лицо, не то чтобы красивое, но с приметными глазами, в которых светилась бесстрастность, которая напомнила мне Дэниела. Вспомнив, что он — американец и его имя Редвинг, я подумала, нет ли в нем североиндейской крови.

Он повернулся и сказал:

— Сестра Агнесса, не будете ли вы так любезны оставить нас на десять минут наедине? Я должен поблагодарить Кейси, и я озабочен ее будущим; но она смущена, и, может быть, ей будет легче говорить со мной, если мы будем одни.

Сестра Агнесса опешила:

— О Боже! Во время вашего визита ей необходима компаньонка.

Он улыбнулся:

— Сестра Агнесса, вы и ваши сестры проявили замечательную заботу обо мне, и я всех вас глубоко люблю. Но, если вы не позволите мне приватно поговорить с Кейси, я стану очень грубым, капризным и беспокойным…

— Нет, пожалуйста, мистер Редвинг!

— Сестра Агнесса, мое здоровье не в том состоянии, чтобы позволить себе что-то неподобающее.

— Ну что вы, мистер Редвинг! Вы не должны так говорить в ее присутствии.

— Извините меня. — Улыбка сошла с его лица, и голос чуть дрогнул. — Только не забывайте, пожалуйста, что эта девушка сознательно поставила на карту свою жизнь ради моей. И даже дважды. Сначала, когда она сказала Гарри Ленгу, что они должны рискнуть, невзирая на ураган, а второй раз — когда шхуна напоролась на скалы и она осталась снять меня с борта, хотя «Кейси» вот-вот могло смыть волнами. Я не плакал с тех пор, как мне исполнилось пять лет, сестра Агнесса, но сейчас у меня, зрелого мужчины, слезы подступают к глазам, стоит мне вспомнить, что у этой девушки хватило духу совершить ради жизни какого-то незнакомца. Так неужели вы действительно думаете, что я мог бы причинить ей какой-либо вред?

— Ну конечно нет, мистер Редвинг! Просто… — Сестра Агнесса на миг умолкла, словно принимая какое-то решение, затем оглянулась и заговорщицки прошептала: — Ладно, но только десять минут.

Она перекрестилась и, бормоча что-то про себя, вышла, притворив за собой дверь.

* * *

Я сидела, потупясь, разглядывая свои руки, сложенные на коленях. Помолчав, мистер Редвинг произнес:

— Пожалуйста, верь мне, Кейси. Ты можешь верить мне, милая, обещаю. Тебе сейчас нужен друг. Пожалуйста, разреши мне быть твоим другом.

Я не знала, что ответить, а он продолжал все тем же мягким голосом:

— Кейси, прошу тебя, ты можешь просто глядеть на меня, пока я говорю?

Я подняла голову и выжидательно взглянула в его глаза.

— Я знаю, что ты напугана. Я знаю, что ты не та, кем хочешь казаться, и, думаю, Гарри Ленг тоже выдавал себя не за того. Я не верю, что ты была его любовницей. Я даже подумывал, не дочь ли ты ему. Но тогда у тебя бы были восточные черты. У меня было много времени для размышлений, и теперь я делюсь ими, потому что хочу быть с тобой честным до конца. Но неважно, до чего я додумался. Я не собираюсь выпытывать, какую тайну ты скрываешь или кто ты на самом деле. Конечно, я бы хотел знать. Любому бы хотелось. Но, если ты не хочешь открыться мне, я никогда не стану расспрашивать, не буду пытаться найти разгадку. Верь мне, Кейси: я в долгу перед тобой. Уважение, восхищение и… и тепло, которые я к тебе испытываю, стократ сильнее моего любопытства. — Он умолк на мгновение, словно собираясь с мыслями, продолжая смотреть мне в глаза. — Перед Гарри Ленгом я тоже в долгу. Он отдал за меня жизнь. Кем бы он тебе ни приходился, думаю, кроме него у тебя никого не было. Если бы он был жив, главной заботой для него была бы твоя безопасность. А значит, и для меня это теперь самое важное. Поэтому ответь мне на простой вопрос: чем я могу тебе помочь?

Я закрыла глаза, мучаясь сомнениями. Я плохо разбиралась в людях. Я считала Оливера Фоя порядочным и добрым, покуда он не доказал обратное. Могла ли я хоть сколько-нибудь доверять мистеру Редвингу?

Как мне поступить, Габнор? Кажется, он говорит искренне, но я ведь такая дурочка. Хотя постой… Кажется, я до чего-то додумалась. Ведь он убеждал меня бросить его там, во время крушения, в Пасти Аллигатора. Плохой человек не стал бы так себя вести, верно? К тому же, если я не приму его предложение о помощи, меня ожидают такие передряги…

Казалось, будто мистер Редвинг читал мои мысли.

— В этот раз и вовсе нет выбора, маленькая леди, — сказал он.

Я открыла глаза и проговорила, очень быстро, чтобы меня не услышали за пределами комнаты:

— Вы очень добры, мистер Редвинг. Да, тот, которого вы знали как Гарри Ленга, был единственным близким мне человеком, но я не была ему ни женой, ни дочерью. Я не стану называть вам ни наших настоящих имен, ни причин, по которым мы скрывались. Я хочу, чтобы это не было известно никому.

Он откинулся в кресле и вздохнул с облегчением.

— Я знал это! — с радостью и изумлением воскликнул он. — Я знал, что вы благородного происхождения. И вы — англичанка, не так ли? Нет, не трудитесь отвечать, мне не нужно было спрашивать; это просто соскользнуло с губ из-за вашего акцента. — Он взглянул на дверь. — Послушайте, у нас осталось не много времени, и нам может не представиться иного шанса побеседовать наедине, так что давайте перейдем к делу. Итак, чем я могу помочь вам наилучшим образом?

Я говорила медленно, стараясь собраться с мыслями.

— Ну, думаю… я хотела бы уехать с Карибских островов… и мне придется зарабатывать себе на жизнь, но я ничего не умею. Вряд ли найдется работа для девушки, которая только и умеет, что плавать, нырять и управлять шхуной. Правда, я умею красиво и разборчиво писать и могла бы вести хозяйство, потому что когда-то вела… — Я запнулась, поняв, что могу проговориться о своем прошлом, но мистер Редвинг успокоил меня:

— Я уже забыл все сказанное, дорогая. Говорите смело.

— Ну так как вы думаете… Возможно найти работу по дому где-нибудь в Америке?

Он нахмурился.

— Уверен, что смог бы помочь вам, — ответил он, — но я сам не живу там, поскольку мои деловые интересы выходят за ее пределы, и я не смогу обеспечить ваше благополучие там. — Он сжал губы. — А кроме того, что я за человек буду, если отправлю девушку, спасшую мне жизнь, работать поденно?

— Но, мистер Редвинг…

— Сэм. Пока мы вдвоем, пожалуйста, называйте меня Сэм. Не в моих привычках выпрашивать что-либо, но я прошу вас оказать мне честь и принять мою дружбу, Кейси.

На глазах моих вдруг выступили слезы, но то не были слезы печали.

— Благодарю вас, — сказала я. — Я счастлива иметь такого друга… Сэм. Но я не хочу и не позволю себе жить у вас, поэтому не вижу никакой альтернативы тому, чтобы мне идти в услужение. Мне нужно зарабатывать самой, по крайней мере, начать с чего-то. Я не знаю, сколько стоит проезд до Америки, но я могла бы возместить вам этот расход через некоторое время…

— Послушайте, Кейси, — прервал он меня весьма резко, — послушайте меня. Независимость — это прекрасно, но не позволяйте ей переходить в манию. Я в таком долгу перед вами, что вряд ли смогу когда-либо оплатить его; так что это невежливо с вашей стороны, дорогая, в самом деле — не по-человечески будет, если вы любую мою помощь вам станете переводить в денежный долг.

— Да, да, простите, мистер Редвинг. Сэм. Я вечно буду в долгу перед человеком, которого вы знаете как Гарри Ленга, — и никогда не смогу отдать долг.

— Верно. Так что не станем спорить о таких вещах, как оплата проезда, а также деньги на одежду и тому подобное. Давайте-ка подумаем… — Тут он осекся, а затем ударил себя ладонью по лбу. — Ах я чудак! — выдохнул он. — Почему я не подумал об этом сразу? Наверное, все еще действует хлороформ. — Он воспрял духом. — Кейси, девочка, вы были бы рады поехать в Англию?

Я удивленно уставилась на него. Англия… страна, где я родилась, в четырех тысячах миль от Ямайки… Наверное, не могло быть лучшего места, где можно было забыть свое прошлое.

— Да, конечно! — сказала я. — А вы в самом деле можете найти мне там место для работы?

— Никаких проблем. Именно в Лондоне я вел дела в последние несколько лет, и я знаю там очень хорошее агентство по трудоустройству. — Его глаза странно вспыхнули, будто он вспомнил что-то смешное. — Я напишу той леди, которая держит агентство, а она, волею судеб, мой давний друг. — Он, нахмурясь, некоторое время думал. — Надеюсь, вы позволите мне рассказать ей о вас то немногое, что я знаю: я имею в виду, что вы — образованная девушка, но о вашем прошлом не нужно задавать вопросов. Могу я это сделать?

— А это… не отпугнет ее?

— Нет. Это поможет ей подыскать вам наилучшее место. В конце концов, находясь в Англии, вы не сможете представляться полукровкой-кули.

Я была очень смущена. Я не знала, какая жизнь ожидает меня в Англии, но решила поверить Сэму Редвингу, тем более, его последние слова были сущей правдой.

Закончился мой долгий маскарад, и теперь мне нужно было осваивать новую роль. После минутного размышления я сказала:

— Как вы сочтете наилучшим для меня, Сэм.

— Великолепно. — Он вновь взглянул на дверь. — Скоро явится сестра Агнесса, но это не имеет уже значения, предоставьте все мне. Я все организую. Я вновь увижу вас, но уверен, что в присутствии компаньонки, так что все вопросы буду задавать я, а вы отвечайте с креольским акцентом: «дьявол в животе…»

Я с удивлением посмотрела на него.

— Как вы узнали, что я так назвала аппендицит?

— Я слышал, как вы говорили, Кейси. Я слышал, как вы хватали ртом воздух и бормотали в полуобмороке, когда нам открыли дверь монастыря. Я не терял сознания в тот день, со времени начала урагана — и до момента, когда мне дали хлороформ. — Его голос понизился до шепота. — Я все помню, Кейси, девочка. Помню, как вы поднимали меня на вершину скалы, как тащили носилки по каменистой тропе, час за часом сквозь слепящий дождь и ветер. И все это время я знал… я знал, что не было ни секунды, когда бы вы пожелали оставить меня. — Он слегка подвинул свое кресло к моей кровати. — Могу я подержать вашу руку, дорогая?

Я была озадачена, чувствовала, что покраснела, но протянула ему руку. Он нежно взял ее своими большими руками и поглядел на нее с некоторым удивлением. Затем он нагнулся, поцеловал мои пальцы и осторожно положил руку обратно на постель.

— Я горжусь тем, что являюсь вашим другом, Кейси, — нежно сказал он. — Горжусь.

Через минуту вернулась сестра Агнесса.

— Ну, я надеюсь, что вам хватило времени наговориться, мистер Редвинг, — защебетала она. — И надеюсь, вы станете теперь более послушным пациентом, ведь вы лично убедились, что Кейси поправляется. Сегодня днем ей будет разрешено встать ненадолго, и через день-два она будет в полном порядке. Но вы должны много лежать, мистер Редвинг, так что скажите бай-бай Кейси — и мы уходим.

— Да, сестра Агнесса, — сказал он с неожиданной покорностью: глаза сестры Агнессы подозрительно раскрылись. — А пока прощайте, Кейси.

— Хорошо ешь, мистер, — сказала я. — Тебе надо не схватить опять того дьявола в твоем животе.

Он чуть не расхохотался, но ему удалось подавить смех. Он лишь усмехнулся, незаметно от сестры Агнессы взглянув на меня.

— Я запомню, что ты сказала, Кейси. Поверь мне, я буду слушаться.

* * *

Не думаю, что сестрам удалось уговорить мистера Редвинга в тот день много отдыхать, потому что на следующее утро было проделано множество приготовлений. Когда сестра Агнесса утром разбудила меня, она сообщила мне, что я отъезжаю на пароходе всего через два дня, чтобы успеть на корабль, отправляющийся с Гренады в Англию. Одна из старших сестер, Клэр, отправлялась в Англию по причине ухудшения здоровья, и я должна была совершить это путешествие под ее надзором.

Мистер Кэррадайн сказал, что я вполне поправилась, и он собирался быть нашим попутчиком до Гренады; там ему предстояло продемонстрировать новые методы хирургии. Мне сказали, что мистеру Редвингу лечиться еще одну-две недели, до полного выздоровления, так что он собирался отправиться следующим рейсом парохода с Ла-Фасиль месяцем позже.

Я была оглушена внезапностью и поспешностью всего этого, но в то же время чувствовала облегчение, что я наконец уеду с Карибских островов. Я познала здесь три года счастливой жизни вместе с Дэниелом, но в моем будущем меня здесь не ждало ничего, кроме опасности когда-нибудь быть узнанной. На борту «Кейси» я была почти невидимкой. Очень немногие когда-либо видели меня. Но «Кейси» погибла вместе со своим хозяином.

Днем мне разрешили навестить Сэма Редвинга в маленькой комнатке, которую ему предоставили в западном крыле госпиталя. Он выглядел усталым, но довольным, и что-то быстро писал в блокноте, когда сестра Мэри впустила меня.

Его лицо осветилось.

— Кейси, как я рад видеть тебя. Они сказали тебе о поездке в Англию?

— Моя понимать, сестра Агнесса мне сказать, мистер Габнор говорить, что большой остров — Англия, там главная белая королева. Ты посылать меня туда работать?

— Все верно, Кейси. — Он взглянул на сестру Мэри, которая уселась на стул у окна и принялась подшивать рваную наволочку. — Ты поедешь на корабле с сестрой Клэр в Лондон. Пресвятая мать настоятельница распорядилась о том, чтобы ее поселили в тамошнем монастыре, но тебя встретит по прибытии леди, которая владеет агентством по поиску работы в местечке, называемом Блэкхит, возле Гринвича неподалеку от того места, где пришвартуется корабль. — Он незаметно подмигнул мне. — Ты поняла, что я сказал?

Я кивнула.

— Бывают слова, что моя не понимать, но моя уловить много, мистер.

— Я уверен, что ты улучшишь свой английский, если будешь практиковаться в разговоре с сестрой Клэр во время путешествия. Так вот, леди из Блэкхита позаботится о тебе и найдет тебе работу на кухне где-нибудь в большом доме. Кухня — это как камбуз на «Кейси», где ты готовила, но только гораздо больше.

— Да, мистер.

Сестра Мэри бросила взгляд поверх работы.

— Думаю, она в самом деле очень умная девочка, мистер Редвинг, — заметила она. — Если у нее будет возможность осмотреться и освоить язык, она легко достигнет положения горничной, а может быть, даже личной горничной.

— Я тоже так думаю, сестра, — торжественно проговорил мистер Редвинг. — А теперь, как насчет того, чтобы приодеть тебя? У нее должен быть гардероб, а также всякая всячина: щетка, расческа, носовые платочки, сумка, туалетные принадлежности… довольно длинный список.

— Пожалуйста, не стоит волноваться, мистер Редвинг, — сказала сестра Мэри, — ведь приход отца Джозефа в Тэйвистоке насчитывает более десяти белых семей, а в методистском приходе мистера Феншоу приблизительно столько же. Подвиг Кейси сделал ее весьма знаменитой, и нас уже заверили, что у нее будет из чего выбрать гардероб, а также всевозможные маленькие аксессуары, в которых она будет нуждаться как любая молодая женщина, в отличие… — тут она взглянула на меня поверх очков, будто подбирая верное слово, —..в отличие от девушки-матроса.

— Ну что ж, прекрасно. Я напишу благодарственные письма, чтобы их прочли прихожанам. Но помните, если понадобятся деньги — их предостаточно.

— Вы мне говорили это уже трижды, мистер Редвинг.

Он усмехнулся.

— Я люблю быть уверенным в чем-то. — Повернувшись ко мне, он постучал ручкой по блокноту. — Это письмо к леди, которая должна встретить тебя, Кейси. Я просил мистера Кэррадайна проследить, чтобы письмо доставили на лайнер «Роял Мейл» из Гренады, так что оно придет в Англию задолго до твоего прибытия. Ваш пароход пойдет медленнее, он заходит по пути в Лондон на Сент-Люсию и в Гавр.

Я недоумевала, каким образом Сэм Редвинг достал денег здесь, на Ла-Фасиль, но полагала, что девушка-кули не задала бы такого вопроса. Однако ответ на этот вопрос я получила несколько позже, во время вечернего обхода мистера Кэррадайна, когда он говорил с сестрой Агнессой. Оказалось, когда мы брали Сэма Редвинга на борт, на нем был непромокаемый пояс с деньгами. В нем было несколько соверенов, а также кредитное письмо Вестминстерского банка в Лондоне на тысячу фунтов. Кредитные письма банка пользовались доверием почти повсеместно в мире, и уж во всяком случае в британской колонии, так что он говорил сущую правду, уверяя, что недостатка в деньгах нет.

Я дважды виделась со своим новым другом перед тем, как покинуть Ла-Фасиль, и каждый раз при этом при нас дежурила сестра Мэри, так что мы не могли говорить свободно. Следующая встреча произошла на следующий же день, и я ощущала себя весьма странно, потому что на мне были носки и ботинки, нижнее белье и платье. Было трудно поверить, что я когда-то носила все это, не ощущая дискомфорта. Позже, на пароходе, я неосторожно упомянула в разговоре с сестрой Клэр, что перестала носить панталоны. После ее наставления я пообещала обязательно носить их в будущем, и носила, обрезав с каждой ноги столько длины, чтобы они стали подобны нижним штанам, что я носила на «Кейси».

Платье, в котором я была представлена для одобрения Сэму Редвингу, было лучшим из трех, отданных мне, но тем не менее и оно мне мало подходило. Предполагаю, что Эмма Делани сочла бы его немодным и неуклюжим, но я уже не была Эмма Делани. Я ехала как девушка-кули, которую возьмут в услужение в Англии, и для такой девушки я была одета лучше, чем имела право ожидать. Сэм Редвинг оглядел меня с ног до головы. Я видела, как сжались его губы, и испугалась, как бы он не разразился гневом по адресу сестры Мэри. Но он, видимо, передумал и безо всякого энтузиазма сказал:

— Благодарю вас, сестра. Думаю, что Кейси будет нужно время, чтобы привыкнуть к женской одежде.

— О, она скоро привыкнет к ней, я уверена, мистер Редвинг. И она станет привлекательнее, когда у нее отрастут волосы.

— Для меня она всегда выглядит на миллион долларов, сестра.

— Простите, не поняла.

— Это чисто американская поговорка. Ей нужно еще что-нибудь?

— О, да, я позже покажу вам список, мистер Редвинг.

— Благодарю вас, сестра. Между прочим, я бы хотел, чтобы у нее был при себе кошелек с деньгами.

— Но у сестры Клэр будут деньги на все необходимое. Я не думаю, что она понимает, как пользоваться деньгами.

— Я думаю, понимает. Гарри Ленг был торговцем. В любом случае я не могу оставить ее без единого пенни, даже если сестра Клэр будет присматривать за ней, так что позаботьтесь, чтобы у нее были карманные деньги — соверен или два.

— Хорошо, мистер Редвинг, — вздохнула сестра Мэри.

Он взглянул на меня, и я увидела смешинки в его глазах.

— И еще. Ей нужна фамилия. Она не может прибыть в Англию просто как Кейси.

— Мы полагали, что ее фамилия должна быть Ленг, — сказала сестра Мэри.

Я замотала головой. Гарри Ленг никогда в реальности не существовал, и я не желала носить это имя. Я бы гордилась тем, что ношу настоящую фамилию Дэниела, но это было невозможно. Все, что я могла взять в память о нем — это имя, которое он дал мне в начале нашей новой жизни, Кейси. Сэм Редвинг будто угадал мои мысли, потому что я едва качнула головой, когда он сказал:

— Кейси Ленг? Ни в коем случае, сестра. Поскольку их отношения не были узаконены церковью, вряд ли подобает ей носить его фамилию, будто он был ее мужем.

Сестра Мэри была поражена:

— О Боже, а мы об этом и не подумали. Может быть, нужно обсудить это с Преподобной матерью и отцом Джозефом.

— Нет необходимости, — сказал с улыбкой Сэм Редвинг. — Я выбрал для нее фамилию. Если она будет работать в Англии — ей нужна простая, благозвучная, почти анонимная фамилия. Например, Браун. Кейси Браун — звучит прекрасно.

— Ну… если вы так желаете, мистер Редвинг.

— Желаю, сестра. Превосходное англо-саксонское сочетание.

— В самом деле? Думаю, Браун — это хорошо, но мне всегда казалось, что Кейси — слишком необычное для девушки имя.

— Она — необычная девушка, — просто ответил Сэм Редвинг, а затем взглянул на меня. — Ты поняла, что я сказал насчет твоего имени, Кейси?

Я кивнула.

— Моя нравится фамилия, мистер. Много английский зовут так — Браун.

— Тогда решено. — Он подождал, пока сестра Мэри обернулась к открытой двери, и быстро подмигнул мне. Я повидалась с ним на следующий день, за полчаса до того, как покинуть госпиталь вместе с сестрой Клэр и мистером Кэррадайном. В присутствии сестры Мэри я начала на неуклюжем креольском наречии благодарить его за доброту, но он остановил меня быстрым жестом:

— Это все ерунда, Кейси. Ничто не может сравниться с тем, что ты сделала для меня. А теперь наслаждайся путешествием и ни о чем не волнуйся. Леди из агентства Блэкхит встретит тебя и сестру Клэр в порту, и она позаботится о тебе в дальнейшем. Как только я смогу, я сам прибуду в Англию, так что я увижусь с тобой. Я имею в виду, я найду тебя, где бы ты ни получила работу. Ты поняла?

— Моя понимать все дела, про которые вы говорить, мистер. Моя желать вам почувствовать себя лучше.

— Я поправлюсь. — Он протянул руку, и я хотела пожать ее. И тут браслет, который я надела на запястье, слегка звякнул. Все жалкие пожитки, которые остались мне от странствований по морям, были теперь упакованы в потертый чемодан, который мне дали: мои очки для подводного плавания и нож, рубашка, короткие брюки, хлопчатые подштанники.

Сэм Редвинг взглянул на браслет и спросил:

— От Габнора?

Я кивнула, и горло мне сжал спазм: я не смогла говорить. Казалось, он решает какой-то вопрос, потому что он некоторое время держал мою руку, заглядывая мне в глаза. Затем он сказал:

— До свидания. И еще раз — спасибо, Кейси. Двадцать минут спустя я взошла на борт судна, на котором мне предстояло начать путешествие в далекую страну, а также новую, незнакомую жизнь. Я ожидала, что это будет нелегкая жизнь служанки, и надеялась со временем улучшить свое существование. Мне было неизвестно, что у Сэма Редвинга были на этот счет собственные планы и что причудница Судьба уже вышивает странный узор нитями моего прошлого.

 

10

Не могу сказать, что я наслаждалась путешествием в Англию: у меня было слишком много времени для размышлений. Путешествие на Гренаду на маленьком пароходе меня угнетало. Море было необычайно беспокойно. Сестра Клэр и мистер Кэррадайн оставались в каютах из-за морской болезни, как и большинство из двадцати с лишним пассажиров. Большую часть дня я проводила на палубе, всей душой желая что-нибудь делать. До этого времени я не осознавала, как заполнена была наша жизнь на «Кейси»; теперь же казалось совершенно неестественным, что мне не нужно принимать решений и контролировать машину.

Прибыв на Гренаду, мистер Кэррадайн отправился в госпиталь святого Георга, а мы с сестрой Клэр жили два дня в монастыре, до отплытия большого корабля «Эвон». Корабль был грузопассажирский; курсировал он между Лондоном и Вест-Индией. У меня и сестры Клэр была общая маленькая каюта, разделенная занавеской. В столовой мы делили столик с двумя бизнесменами. Видимо, они чувствовали себя в присутствии монашенки неловко, и уж, само собой, были немного шокированы тем, что с ними делит стол туземная девушка с островов.

Вскоре стало известно, что девушка с загорелым лицом в дурно подогнанных платьях — это бывшая кули, которая едет в Англию, чтобы поступить там в услужение; после этого уже никто из пассажиров не стремился разделить со мной досуг. Сестра Клэр была ко мне добра, однако, большую часть времени пребывала в страхе от того, что корабль вот-вот пойдет ко дну. Мне было ее очень жаль.

Каждый день по утрам и вечерам я должна была молиться в каюте в течение получаса. То была молчаливая молитва, и мне было трудно придумать, чем заполнить эти полчаса. После благодарения Господа за милость ко мне я должна была испросить прощения за свои грехи. В этом вопросе я редко бывала конкретна, поэтому предоставляла самому Господу решить, что я сделала не так. Затем я молилась за душу Дэниела, за тетю Мод и дядю Генри, за Сэма Редвин-га и за сестер-монахинь в госпитале Ла-Фасиль, не забывая при этом сестру Клэр. Все это занимало не более пяти минут. Молитва за бедных и опечаленных повсюду в мире также не отнимала много времени. Мне не верилось, что на Господа Бога производят впечатление бесконечные повторы; поэтому, когда молиться более было не за кого, я, мысленно извинившись, припоминала счастливые моменты прошлого, встав на колени возле кровати, опустив голову на руки и закрыв глаза.

Сестра Клэр довольно много спала, так что я часто бывала в одиночестве. Таким образом, у меня было много времени, чтобы поскорбеть о Дэниеле и поразмышлять о своей жизни в Англии.

Прости меня, Габнор. Я знаю, что ты желал бы, чтобы я не плакала, а просто с любовью вспоминала тебя. Мне было бы легче, если бы нашлось какое-нибудь дело или нашелся бы кто-нибудь, с кем можно поговорить. Но пока я не в Англии, я не осмелюсь говорить на чистом английском. Поэтому я не могу вступать в разговоры, даже если кто-то выразит желание поговорить с девушкой-кули. Возможно, мне нужно было сказать сестре Клэр, что ты начал учить меня читать и что мне было бы полезно почитать книгу, чтобы разбирать слова и буквы. Здесь на корабле есть библиотека…

Я видела там книгу «Оливер Твист», и надеялась, что сестра Клэр возьмет для меня что-нибудь в этом роде. Тогда я нашла бы какой-нибудь укромный уголок, чтобы почитать, притворяясь, что я просто переворачиваю страницы. Но, видимо, она считала, что для меня подойдет лишь детская книга, напечатанная крупными буквами и иллюстрированная картинками. В ней рассказывалось о маленькой девочке, которая забывала молиться. Однажды ее любимый кролик выскочил из клетки и убежал. Опечаленная, она горячо молилась каждый день, чтобы он вернулся невредимым, что и произошло в ту же ночь, и в дальнейшем она никогда не забывала молиться. Я не нашла эту историю достаточно интересной.

«Эвон» шел через Атлантику, все дальше на север. Мы пересекли двадцатую, тридцатую, сороковую параллели, и климат стал холоднее. Мне не мешали холодный ветер и серое небо над головой. И в Карибском море бывало много ветреных холодных дней. Так что ненастная погода была для меня привычной.

Теперь меня мучили сомнения. Может быть, я опрометчиво доверилась Сэму Редвингу? Где я возьму денег в Англии? Существует ли в действительности леди, которая владеет агентством по трудоустройству? А если нет, кто подыщет мне работу? Все, что случилось в последние дни, казалось теперь далеким и нереальным, я была одинока. Сестра Клэр не утешила меня, когда я спросила у нее фамилию леди, которая должна встретить нас в порту.

— Фамилия, милая? Я не припомню, чтобы мистер Редвинг сказал мне ее фамилию. Ах, подождите: он сказал. Это Лайза… О Боже. Лайза как-то там… Но я не помню. Не думаю, что это важно, потому что она должна была уже получить письмо, а он сказал, что она встретит нас, как только мы пришвартуемся в порту Ройял Альберт. Так что волноваться не о чем. — Вид у нее был довольно встревоженный. — Да, я полагаю, что волноваться не о чем, но я не знаю, что нам делать, если этой леди не окажется. Боже мой, вы меня совсем расстроили, Кейси. Что мы будем делать? Две святые сестры встретят меня, чтобы отвезти в обитель Илинг. Но что нам делать, если та леди от мистера Редвинга не приедет, чтобы позаботиться о вас.

Я ответила на полупиджин-инглиш, поскольку позволила себе немного «улучшить» произношение за время путешествия:

— Мистер Редвинг — он сказал, что та леди имеет место в Блэкхит, она звать «Домашнее ахентво».

— Ах, агентство в Блэкхит? Да, я припоминаю, что он упомянул это название, так что, возможно, мы найдем его, если понадобится. Но мы обе, я думаю, должны молиться, чтобы леди встретила нас в порту. И пожалуйста, улучшайте свое произношение, милая. Давайте попробуем вместе: она зовет. И еще раз. Так, хорошо. Теперь: агентство. Агентство. Еще раз. Очень хорошо. А теперь давайте-ка проверим, помните ли вы 23-й псалом. Мы с вами повторим его вместе и потренируемся правильно произносить. Готовы? «Пастырь наш Господь Бог…»

Через семнадцать дней после того, как мы покинули Гренаду, «Эвон» прошел пролив Па-де-Кале и обогнул остров Тэнет, чтобы войти в эстуарий Темзы. Я, как всегда в этот час, была на палубе — эта привычка сохранилась со времени странствований на «Кейси» — и отмечала наш путь по большой карте, которая висела около будки казначея.

Я почти ничего не могла припомнить об Англии со времен своего детства, но удивительно: виды вокруг не казались мне нисколько странными. Это была какая-то «память крови». Берега широкой реки нельзя было назвать красивыми. Всюду дымили заводские трубы. Над маршами Хаввэй Рич висел туман. Дома почернели от городской копоти. Маленькие и большие лодки, пароходы, баржи хлопотливо сновали по серым водам, и ни одно из этих судов не было столь же ухоженным, чистым выскоблен и свежепокрашенным, как наша «Кейси». И все же я чувствовала, что, несмотря на запущенность и грязь этих бедных кварталов, это город с горячей душой.

На сердце у меня слегка потеплело. Работа прислуги не самая приятная, но со временем я найду себе что-нибудь получше. Месяц тому назад я потеряла все: друга, дом, привычный образ жизни. Горе смешалось со страхом быть опознанной как Эмма Делани, которая когда-то стала женой Оливера Фоя. Страх был велик, но теперь он прошел. Ведь я была в четырех тысячах миль от Ямайки, а также от всех, кто знал меня в те ужасные дни, когда я была женой Оливера Фоя.

Мы приближались к порту Ройял Альберт. Я подумала было, что мне есть за что благодарить судьбу. Но вдруг взглянула на воду — и кровь застыла у меня в жилах: я увидела плывущий по течению кусок каната.

Какое-то мгновение я не могла даже понять, что со мной происходит…

То был сон… кошмар, который привиделся мне в позапрошлую ночь — он прорвался через милосердную завесу забытья и опять схватил меня за горло. Теперь я не могла понять, почему не проснулась в ту ночь, когда увидела кошмарный сон, или отчего я не вспомнила о нем утром. Возможно, мое подсознание пыталось защитить меня, скрыв его, но вид плывущей веревки был слишком ярким напоминанием.

Во сне я плыла под водой. Я охотилась со стрелой за добычей. И тут появился Дэниел: он плыл навстречу. Он был в очках, лицо его было обычным, но все тело его представляло собой скелет, причем у пояса был привязан и плыл за ним спасательный канат.

Я почти обезумела от ужаса и хотела скрыться от него, но не могла: ведь это был Дэниел, и он звал меня. Во сне я не удивилась, что он разговаривает под водой. Я слышала его голос, но его слова были неясны. Он настойчиво повторял что-то, будто стараясь убедиться, что я поняла. Все это время его скелет приближался ко мне все ближе и ближе.

Полагаю, что кошмар закончился тем, чем обычно заканчиваются сны: либо растаял как туман, либо сменился другим сном. Утром мне было нехорошо и беспокойно, но воспоминания об ужасном сне до сего момента меня не тревожили. Я вцепилась в перила, и память стала оживлять в моем воображении картины: я вспомнила, когда Дэниел висел, держась за спасательный канат, пришпилив тем самым меня к палубе «Кейси». Сквозь вой ветра и нещадный дождь, уже решив пожертвовать своей жизнью, Дэниел настойчиво что-то кричал мне. Я слышала слова, но они не запечатлелись в моем сознании, потому что я была охвачена ужасом.

Лоб покрылся испариной, зубы стучали. Я с огромным усилием мысленно отбросила и сон, и воспоминания, потому что не в силах была вынести их. Тут меня кто-то схватил за руку: возле меня стояла сестра Клэр, ее лицо было бледным и тревожным.

— Вот вы где, Кейси. А я всюду ищу вас, дитя мое! Нам скоро сходить на берег, так что нужно убедиться, что мы все собрали.

Мы прибрали нашу маленькую каюту и проверили наши пожитки уже дважды за это утро, но бедняжка сестра Клэр боялась, что мы что-нибудь забудем. Я улыбнулась ей, хотя и с трудом:

— Что это вы все время боитесь, что мы никогда не упакуемся? Мы никогда все забываем.

— Мы никогда ничего не забываем, милая, — поправила она и пристально посмотрела на меня. — С вами все в порядке, Кейси? Бог мой, вы выглядите ужасно. Наверное, от ожидания. Спускайтесь в каюту, мы с вами помолимся, чтобы леди от мистера Редвинга встретила нас. О, и сестры из Илинга, конечно. Я ранее об этом не подумала, но нам следовало бы упоминать и их в своих молитвах. Пойдемте же, дорогая, нужно поспешить.

* * *

Носильщик с тележкой вез два наших чемодана и саквояж сестры Клэр. Был октябрь, одиннадцать утра; прозрачные белые облака затянули все небо, но я не замерзла, это был просто озноб нервозности. Другие пассажиры с «Эвон» радостно встречались с родственниками и друзьями, приехавшими в порт.

— Кэб или тендер, леди? — спросил носильщик. Сестра Клэр вцепилась в мою руку, испуганно озираясь по сторонам:

— О Боже, я ничего не понимаю. Мы должны были встретиться здесь, но… Ах, вот и они! — И она почти вскрикнула от радости, увидев спешащих к нам двух монахинь. Они представлялись сестре Клэр и приветствовали ее в Англии.

Я немного отступила, медленно оглядываясь, и тут же встретилась взглядом с леди, которая внимательно рассматривала меня, стоя у экипажа шагах в двадцати. Она была довольно полная, ростом с меня, с круглым приятным лицом, с волосами темно-медового цвета и большими голубыми глазами, которые глядели из-под широких полей элегантной бархатной шляпы со страусовыми перьями. Я подумала, что ей еще нет тридцати лет. На ней был темно-красный жакет и черная юбка, из-под которой виднелись черные лайковые ботинки. Выглядела она надменно-элегантно.

Мне пришло в голову, что пялиться так на нее невежливо, и я собиралась уже отвести взгляд в сторону, как вдруг, к моему изумлению, леди откровенно подмигнула мне и направилась в нашу сторону. Ее надменный вид никак не сочетался с этим подмигиванием.

— Сестра Клэр? — произнесла она высоким голосом, подойдя к нам. При этом она совершенно игнорировала меня и обращалась лишь к моей спутнице. Сестра Клэр обернулась, и у нее вырвался вздох облегчения:

— А… вы, должно быть, мисс… э-э… миссис… э-э… Лайза. Та леди, которой мистер Редвинг писал насчет Кейси?

— Я Лайза Фэйт, — снисходительным тоном представилась та. — Мисс Лайза Фэйт, директор Блэкхитского агентства. Действительно, мистер Редвинг писал мне относительно молодой девушки, которая ищет себе место служанки.

Мне нечасто доводилось слышать столь приятный женский голос, однако манера, с которой она извлекла из сумочки лорнет и принялась оглядывать меня с головы до ног, обескуражила меня. Впервые я подумала о том, сколь непривлекательно, должно быть, выглядят эти мои полуотросшие волосы, загорелое лицо и плохо сидящая одежда. Как и подобало в моем положении, я опустила глаза и сделала книксен.

— Это и есть та девушка? — поинтересовалась леди.

— Да, мисс Фэйт, — с готовностью откликнулась сестра Клэр, — это Кейси Браун, и уверяю вас, она очень хорошая девушка. Насколько я поняла мистера Редвинга, вы позаботитесь о ней?

— Вы правильно поняли, — сказала мисс Фэйт тем же ледяным музыкальным голосом. — Она может ночевать вместе с моей кухаркой, пока я не подберу для нее места. Я уверена, что мистер Редвинг желал бы, чтобы я выразила вам благодарность за то, что вы позаботились о ней. Боже мой, а где ее багаж? Вот этот чемоданчик? И ничего более? В таком случае, желаю вам и святым сестрам всего наилучшего, сестра Клэр. Носильщик! Носильщик! Будьте добры, этот небольшой чемодан. Отнесите его вот в тот экипаж — с желтой полосой по боку. — Она небрежно поманила меня с собой. — Попрощайтесь с сестрой Клэр, девушка.

— Да, мадам, — пробормотала я и повернулась к сестре Клэр. — Прощайте, сестра. Большой вам спасибо.

— Прощай, милая, — сестра поцеловала меня в щеку. — И старайтесь согласовывать прилагательные в роде и падеже.

— Вот именно, — кивнула мисс Фэйт. — Следуйте за мной, Кейси. — И она повернулась и пошла за носильщиком, грациозная, несуетливая, взмахивая длинным зонтом, как классная дама — указкой.

— Хорошо, мадам, — ответила я и последовала за ней.

Кучер открыл дверцу, взял мой ветхий чемодан из рук носильщика и сунул его под сиденье. Мисс Фэйт уселась и указала мне на место напротив. Дверца закрылась. Мисс Фэйт сидела, слегка склонив голову, поля шляпы почти скрывали ее лицо, а руки лежали на ручке зонтика. Через несколько минут экипаж тронулся, лошади застучали копытами по булыжной мостовой.

Руки мои были судорожно сжаты на коленях, и я сделала над собой огромное усилие, чтобы разжать их. Голова кружилась от разнообразных и путанных мыслей. Будет ли эта высокомерная и холодная леди действительно подыскивать мне работу? Сколько для этого потребуется времени? Кто будет обеспечивать меня до того времени? И какова из себя ее кухарка — та, с которой мне предстоит делить ночлег?

Мы повернули на широкую людную улицу, и как только мисс Фэйт подняла голову, чтобы открыть лицо, я увидела совершенно иного человека. Губы ее раскрылись в улыбке, голубые глаза смотрели шаловливо, и ее внешность была теперь столь располагающей, сколь холодной казалась раньше. Я удивленно посмотрела на нее, и она, отбросив зонтик, наклонилась ко мне.

— Кейси, милая, я была убедительна в этой роли? — спросила она. — Сэм в своем письме сказал, что я должна поддержать вашу роль девушки-кули до той поры, пока мы не расстанемся с монахинями. Не правда ли, я была отвратительна? Но вы все поняли, правда? Я же подмигнула вам, чтобы дать знак. — И она расхохоталась. — А как вам понравился лорнет? Правда, замечательная идея? Когда Сэм вернется, я разыграю для него эту сцену специально. — Тут ее улыбка вдруг пропала, губы задрожали и глаза наполнились слезами. — Скажите, Кейси, ему теперь ничего не грозит? Он действительно выздоравливает?

Я была совершенно смущена и сразу не могла найти в себе силы ответить на ее вопросы и замечания. Мне все казалось ужасно странным.

— Да… конечно. Когда я уезжала, мистеру Редвингу уже стало лучше.

— Благодарение Богу, хотя этот несчастный не заслуживал того, что вы для него сделали: вечно мотается по всему свету в поисках приключений. — Она облегченно вздохнула и опять улыбнулась теплой дружеской улыбкой.

— Извините, мадам, осмелюсь спросить…

— Не называйте меня, Бога ради, «мадам», моя дорогая. Меня зовут Лайза.

— Но… вы — леди, владеющая Блэкхитским агентством?

— Да, конечно.

— Я так поняла… что вы поможете найти мне место прислуги…

Она откинулась на сиденье и рассмеялась так же мелодично, как и говорила.

— О, замолчите! Сэм никогда не допускал и мысли, что вы пойдете в услужение.

Я совсем растерялась.

— Простите, я не понимаю.

Она вновь склонилась ко мне и взяла мои руки в свои.

— Конечно, не понимаете, — мягко сказала она. — Давайте я вам объясню. Мы с Сэмом Редвингом росли вместе. Наши семьи дружили. Когда я родилась, ему было шесть лет — так что можно сказать, я знала его всю жизнь. Я его люблю так же, как родного брата, — ее глаза озорно блеснули, — и он так же меня раздражает. Неделю назад я получила от него длинное письмо. Оно пришло из Гренады. На нескольких страницах описывалось все то, что произошло с тех пор, как его больного взяли на борт шхуны с острова Сент-Энтони.

Экипаж тряхнуло: мы повернули за угол, но Лайза Фэйт не выпустила моих рук, а только крепче сжала их.

— Я перечитала это письмо, наверное, раз двадцать, — говорила она слегка дрожащим голосом, — и мысленно прожила с ним те же испытания. Милая моя Кейси, вы потеряли лучшего друга и чуть не погибли, спасая Сэма Редвинга. Этим вы навсегда обеспечили себе мою дружбу и преданность — если вы согласны принять их.

Я тупо смотрела на это приятное круглое лицо, и обрывки мыслей крутились в моем мозгу, как осенние листья, поднятые ветром. Во время путешествия я гадала, какая жизнь мне суждена в Англии, но я никогда и не мечтала о том, чтобы меня ждали и приняли — тем более приняли с такой теплотой и приветливостью. Я обнаружила, что по щекам моим текут слезы, и, несмотря на мои попытки заговорить, слова так и остались спазмом в горле.

Я закрыла глаза и будто издалека расслышала голос Лайзы Фэйт:

— О, бедняжка, через какие испытания вы, должно быть, прошли! Но теперь все будет хорошо, обещаю вам. — Я почувствовала, как она придвинулась ко мне ближе, а затем обняла меня и положила мою голову себе на плечо. — Ну вот, так. Не пытайтесь говорить что-то, Кейси, просто поплачьте — и вам станет легче. Вот вам носовой платок.

Я словно в детство; будто опять Мэй Чунг обнимала и успокаивала меня. Отложить на время все мои тяготы и страхи, расслабиться и почувствовать себя в безопасности — это было безмерным облегчением. Лайза Фэйт все болтала, мягко похлопывая меня по плечу.

— Погодите-ка, дайте только мне встретиться с этим болваном. Как он мог отправить сюда девушку в такой ужасной одежде? Однако я забываю: вам же надо было поддержать свой имидж девушки-кули. Теперь послушайте, дорогая Кейси. Я очень любопытна, это естественно. Любая женщина не лишена любопытства. Но обещаю: я не задам вам никаких вопросов. Сэм очень ясно дал понять, что это нежелательно. Вы — наш друг, Кейси Браун, и если кто-нибудь захочет узнать, откуда вы и чем занимались раньше, просто отошлите их ко мне. А я им доходчиво объясню, чтобы они не лезли не в свои дела. А теперь, моя дорогая, мы въезжаем в туннель Блэкуолл — так что разговаривать будет бесполезно…

Тут ее голос утонул в грохоте колес и стуке копыт, которые отзывались эхом всюду вокруг нас. Положив голову на мягкое плечо Лайзы, освободившись от тревог, я с готовностью бы уснула, но заставила себя открыть глаза. Мы были в освещенном туннеле, где стоял непрерывный грохот колес нашего и других экипажей. Туннель был очень длинным, позже я поняла, что он проходил под Темзой по направлению к Гринвичу. Через две-три минуты я сделала над собой усилие, вытерла глаза и вцепилась в руку Лайзы, обтянутую перчаткой.

Туннель кончился, и мы стали подниматься вверх по склону. Моя попутчица спросила:

— Вам стало лучше, дорогая? Мы скоро приедем. Я повернулась к ней и улыбнулась:

— Да, гораздо лучше. Я плакала от облегчения. Не знаю, как и благодарить вас за вашу доброту и радушный прием.

— О, не смейте даже заикаться! С тех самых пор, как я получила письмо от Сэма, я не могла дождаться вас. За долгие годы я не припомню более радостного для себя события.

— Пожалуйста, простите меня, если я кажусь вам глупой, но я все еще смущена, мисс… простите, Лайза. Вы в самом деле хотите, чтобы я вас так называла?

— Конечно, дорогая. Почему бы нет?

— О, я… я совсем не понимаю, что теперь будет. Я ожидала, что поступлю куда-нибудь в услужение. Так сказал Сэм… мистер Редвинг.

— Пожалуйста, называйте его Сэм. Он говорил это только для монахинь, Кейси. Он помогал вам поддерживать имидж девушки-кули.

— Но мне нужно найти какую-нибудь работу. Мне негде жить, и у меня ничего нет, кроме нескольких вещей и двух соверенов, которые мне дал Сэм.

— У вас есть теперь дом, — ответила Лайза Фэйт. — Мы с братом занимаем дом в Гринвичском парке, а когда в Англию приезжает Сэм, он живет у нас. Там много места — хватит и вам, Кейси. Я уже приготовила вам красивую маленькую спальню.

Некоторое время я не могла вымолвить ни слова. Затем сказала:

— О, но я не могу так просто остаться у вас жить! Вы ничего не знаете обо мне — я имею в виду, о моем прошлом; и к тому же…

— Кейси, вы спасли жизнь Сэму Редвингу. Это — все, что мне нужно о вас знать. — Она поглядела на меня своими голубыми глазами и рассмеялась. — В письме Сэм сообщил, что вы очень независимы, и вы не должны думать, что мы занимаемся благотворительностью. Видите ли, у брата свои дела, а мне нужно управлять своим Домашним агентством. У нас нет прислуги, которая жила бы в доме — только две приходящие горничные да еще одна женщина, она три раза в неделю делает уборку; это означает, что я должна заниматься и домом, и кухней, на что мне трудно выкроить время. А по правде говоря, я не слишком искусная кулинарка.

Мое настроение поднялось. Я едва могла поверить своей удаче.

— Вы имеете в виду, что я могу жить у вас как экономка и кухарка?

— Конечно, но не как прислуга. Вы будете жить у нас как друг семьи и помогать мне в агентстве; а я буду очень рада иметь подругу.

Я с удивлением посмотрела на нее:

— Но у вас, вероятно, много друзей?

— О, если бы так, моя дорогая… Для репутации леди управлять агентством — это все равно что заниматься торговлей, поэтому леди избегают дружбы со мной. Кроме того, профессия моего брата такова, что, узнав о ней, многие лишь надменно поднимают брови. Нас рассматривают как какую-то богему. Я предлагаю вам жить с нами, как моей подруге и компаньонке, помогать по дому и готовить, а если будет время, то помогать мне и по делам агентства. Само собой разумеется, я положу вам жалованье, так что у вас появятся собственные деньги, но боюсь, что их будет немного: мы живем экономно.

Она остановилась и с надеждой, улыбаясь, посмотрела на меня. Экипаж взбирался по крутому склону, и я выглянула в окно. В нескольких милях западнее, вдалеке, был виден огромный купол, который не мог быть ничем иным, как собором святого Петра. Я ощутила удивительную легкость, некое парение над землей, будто плыла над освещенной солнцем морской гладью. Повернувшись к Лайзе и взглянув в ее наполненные теплотой голубые глаза, я спросила:

— Это Сэм попросил вас за меня?

Она покачала головой.

— Он просто рассказал мне, что случилось, и просил позаботиться о вас до его возвращения.

— Вероятно, он вас весьма обременил этой просьбой?

— Моя дорогая, весьма естественно, что человек, проведший с вами все детство — будь то брат или друг, будет обращаться к вам с самыми смелыми и неожиданными просьбами. В данном же случае я весьма благодарна ему за эту просьбу. Вернее, я буду благодарна, если вы примете мое предложение:

— О Боже. Я едва могу поверить, что не сплю. И мне немного страшно. Когда вы решились предложить мне проживать с вами, Лайза?

— Я подумала об этом сразу же, как только получила письмо от Сэма, но окончательно я решила буквально за двадцать секунд, пока разглядывала вас в порту.

— Тогда это… очень импульсивное решение.

— Я понимаю, милая моя — но у меня превосходная интуиция. Если вы волнуетесь на мой счет, мы можем договориться, что вы остаетесь у меня на испытательный срок — до приезда Сэма.

— Да, я хотела бы, чтобы вы были свободны в своем решении. И еще я должна кое-что сказать вам. Я научилась готовить в молодости, а потом я готовила на двоих на камбузе, на маленькой шхуне — там я жила в течение нескольких лет. Но я обычная кухарка.

— И это превосходно, потому что я — плохая кухарка. Я уверена: мой брат и Сэм будут в восторге. Так что ты скажешь, Кейси? Не согласишься ли войти в мой дом как друг?

Я закрыла глаза и глубоко вздохнула — я позволила себе поверить, что все это происходит на самом деле.

— Да, — сказала я, — конечно, с удовольствием. Не могу придумать, что бы еще в этом мире я сделала с такой радостью.

Трехэтажный дом стоял на западной стороне от Гринвичского парка. Поместье называлось Хитсайд. За каменной стеной находился маленький садик.

Как только мы приехали, Лайза представила меня девушке, которую звали Эми. Она смерила меня и мой ветхий чемодан нахальным взглядом. Я сразу же поняла, что должна поставить ее на место, если хочу быть в этом доме экономкой. Меня не оскорбило ее отношение ко мне. Да, я была бедно одета и выглядела как цыганка, но я не была теперь и Эммой Фой, которая не знала, что делать с целой армией прислуги.

— Просто поставь чемодан в комнату мисс Браун, Эми, — сказала моя компаньонка. — Она сама распакует его. — Затем добавила, обращаясь ко мне, но явно для ушей Эми: — Дорогая моя, я полагаю, они могли бы отыскать для вас вещи получше после того, как весь ваш гардероб пропал в кораблекрушении… Но не печальтесь. Мы купим вам все необходимое.

Эми посмотрела на меня более внимательно, прежде чем уйти с моим чемоданом. Лайза еле слышно сказала:

— Что касается гардероба, это истинная правда. У меня приказ от Сэма снабдить вас всем необходимым за его счет. И никаких возражений, милая Кейси. Ты рисковала и понесла большие потери в виде шхуны, чтобы спасти ему жизнь. А теперь — не показать ли тебе дом, или ты предпочтешь сначала отдохнуть?

Я покачала головой, осознавая, что постоянно улыбаюсь от счастья, которое пронзило все мое существо.

— Я не устала, — сказала я. — Ни капельки.

— Великолепно. Тогда пойдем. Я попросила клерка заменить меня в агентстве на целый день, поэтому мы можем провести весь день вместе. Вот это — столовая, она маленькая, но вполне приятная. Сегодня мы возьмем лодку и поедем вверх по реке к Черинг Кросс, а затем — кэбом на Оксфорд стрит, чтобы сделать кое-какие покупки. Тебе понадобятся обувь и нижнее белье, одно-два готовых платья и костюм, чтобы как-то пережить это время, пока мой портной сошьет для тебя хорошие вещи. Теперь сюда — здесь у нас гостиная, из нее открывается вид в сад…

Моя новая подруга радостно щебетала и водила меня по дому, и я отвечала ей так, что удивлялась сама себе. Мне пришло в голову, что я много лет не говорила ни с одной женщиной, и эта подавленная потребность проявилась теперь в присутствии этой добросердечной и благородной леди.

В сравнении с Диаболо-Холлом дом был крошечным, но в сравнении с «Кейси» он был огромным. Он понравился мне с первого взгляда. Кухня была хорошо обустроена и вычищена, и я решила, что вполне справлюсь со своими обязанностями; по крайней мере, я собиралась попрактиковаться в кулинарии с помощью кулинарной книги.

Маленький сад, обнесенный стеной, был восхитителен, Лайза сказала, что сама ухаживала за ним. На первом этаже были три комнаты и ванная, совмещенная с туалетом. Одна комната была офисом, две другие — спальни брата Лайзы и Сэма Редвинга на тот период, когда он бывал в Англии. На верхнем этаже расположение комнат было аналогичным, только имелась еще одна ванная и еще один туалет.

— Мы здесь кое-что перестроили, когда въехали в этот дом десять лет тому назад, — говорила Лайза. — Делить ванную с мужчиной, если ты не замужем за ним, крайне неудобно. Маленькая комната — мой кабинет и комната для шитья; хотя, Бог ведает, зачем мне комната для шитья: я почти не шью. Рядом — моя спальня. Мне приходится подниматься на лишний пролет лестницы, но это гораздо лучше, учитывая, что мужчины не будут ходить мимо твоих дверей. Кроме того, вид сверху гораздо лучше.

И это была правда. Из окна я видела купол собора святого Павла, знаменитые двойные башни Тауэр-бридж, силуэт большого Лондона. Спальня Лайзы была милой и без претензий, как и она сама. Напротив была еще одна спальня, просто, но со вкусом обставленная, и именно она предназначалась для меня. Мой чемодан стоял возле туалетного столика, там его поставила Эми.

— Надеюсь, что тебе здесь будет удобно, — сказала Лайза.

Я выглянула в окно и увидела внизу реку. Сердце мое запело.

О, Габнор: кто бы мог предсказать, что меня ждет такая удача? Теперь для меня эта леди — почти как твоя Мэй, милый человек с горячим сердцем. Теперь я начинаю здесь новую жизнь без страха, что кто-то когда-нибудь раскроет мою тайну, и не в качестве посудомойки и горничной, а в качестве друга семьи…

— Прошу тебя, Лайза, попроси однажды Сэма описать тебе каюту «Кейси». Тогда тебе станет совершенно понятно, насколько мне удобно в этой замечательной, красивой комнате.

— Хорошо. А теперь сними-ка шляпу и дай мне взглянуть на тебя. Гм-м. Да. Когда через несколько недель твои волосы отрастут, а лицо побледнеет, ты будешь совершенная красавица. Это, конечно, несправедливо по отношению к старой деве вроде меня, но это ерунда. Я теперь вышла из возраста зависти и буду наслаждаться, когда мужчины станут ухаживать за тобой.

— О, нет! — быстро ответила я. — Я… мне… мне не нужно ничего подобного.

Несколько мгновений она смотрела на меня с любопытством — и, похоже, собиралась задать вопрос — но затем передумала и нежно потрепала меня по щеке.

— Хорошо, милая. Если хочешь держать мужчин на расстоянии, предоставь это Лайзе. А теперь у нас есть полчаса на то, чтобы обустроиться, умыться и привести себя в порядок. Затем мы с тобой поедем на пристань. Между прочим, и этот экипаж — не наш; я наняла его на сегодня, чтобы произвести впечатление на сестру Клэр. Ты уверена, что не слишком устала для поездки в город?

Я вспомнила о тысячах часов, которые я простояла на палубе «Кейси» ночью и днем; о борьбе с мокрыми парусами под пронзительным ветром; о том, как разгружала и загружала по две тонны груза; о всей своей жизни, которую можно было бы назвать борьбой за выживание.

— Нет, Лайза, — сказала я и улыбнулась. — Я уверена, что не устала и не устану.

— Очень хорошо, дорогая. Думаю, ты найдешь все, что нужно, в ванной. Если понадобится еще что-нибудь — позови. В кране есть горячая вода. У нас внизу бойлер.

И она оставила меня, а я пошла в ванную помыться и привести себя в порядок. У меня не было лучшего платья, поэтому я распаковала и убрала одежду и свои скромные пожитки в шкаф и комод. Немного времени спустя я решила постучать в дверь Лайзы и сказать, что я готова. Но, проходя по коридору, я услышала, как открылась и закрылась дверь. Я ожидала, что это — Эми, поэтому была смущена, когда послышался мужской голос:

— Лайза, ты наверху? Почему ты сегодня дома?

Что-то было в этом голосе такое, что заставило меня напрячься и встревожиться, несмотря на то, что то был приятный мужской голос без намека на дурное расположение духа. Я поняла, что этот человек не мог быть никем иным, как братом Лайзы, который, вероятно, находился на первом этаже. В какой-то момент я еще, крайне смущенная, сомневалась, а затем подошла к лестнице и взглянула вниз. Он стоял внизу, глядя вверх и поставив ногу на нижнюю ступень, и как только я увидела его лицо, пол покачнулся у меня под ногами, будто палуба «Кейси» во время шторма.

Моя жизнь стремительно раскрутилась назад, и я вновь была Эммой Делани, и вновь ехала через Ферн Галли рядом с человеком, который был заклятым врагом моего лучшего друга: человеком с серыми дымчатыми глазами, белым шрамом через правый висок и полузакрытым правым веком, из-за которого глаз был виден лишь наполовину.

 

11

— Боже правый, я забыл, — проговорил Чед Локхарт. — Лайза сегодня встречает «Эвон». Должно быть, таинственная девушка Сэма Редвинга: Кейси Браун.

Гортань у меня была будто забита песком: казалось, она так сузилась, что я едва могла дышать. Невозможно было выдавить из себя слово. Голова моя кружилась: я вспомнила, как Чед Локхарт называл себя излюбленной жертвой злобной Судьбы. Сегодня, несомненно, жертвой стала я. Я была сейчас в четырех тысячах миль от Ферн Галли, и все же Судьба привела меня в дом единственного человека в Англии, который мог бы узнать меня. Еще минуту назад я была невероятно счастлива. Теперь мое счастье разрушилось.

Чед Локхарт тем временем поднимался по лестнице.

— Доброе утро, — сказал он. — Или уже не утро? Я — Чед Локхарт, брат Лайзы. Я, конечно, прочел письмо Сэма и не в силах выразить вам своей благодарности.

Теперь он был уже на лестничной площадке — и я отступила на шаг или два. Я изменилась со времени нашей встречи на Ямайке; теперь у меня были короткие волосы и загорелое лицо, но я знала наверняка, что он узнает сейчас во мне Эмму Делани: если не сразу же, то через несколько минут.

— Добро пожаловать в Англию, — сказал он с приятной улыбкой, которая так мне запомнилась. — Надеюсь, вы…

Он замолк, склонив голову набок с обескураженным выражением. Я чувствовала, что мои густые брови сходятся на переносице и вот-вот начнут весьма комично подрагивать: физиономическая особенность, о которой я уже перестала волноваться за прошедшие три года. Вне сомнения, именно это выражение моего лица в состоянии смущения и растерянности и ускорило узнавание.

От удивления он затаил дыхание; глаза его широко раскрылись.

— Бог ты мой, — тихо сказал он, — так ведь это Эмма Делани. Нет, Эмма Фой.

Дверь комнаты Лайзы открылась — и я услышала, как она вышла, но в глазах Чеда тут же отразилась осторожность.

— Чед, ты просто возмутителен, — сказала Лайза. — Обычно ты встаешь далеко за полдень, и я собиралась представить тебя Кейси после того, как мы купим ей достойную одежду. Но ты встал и околачиваешься здесь, хотя никто тебя не ждал. Не знаю, как с тобой быть. Ну, придется представить тебя. Дорогая Кейси, это мой брат Чед, и, может быть, стоит сразу сообщить, что он — профессиональный карточный игрок; но не волнуйся, он вовсе не опасен. Чед, это Кейси Браун, которая приехала из ниоткуда, но мне незачем говорить, чем мы ей обязаны.

— Незачем, — медленно ответил он, протягивая руку. — Добро пожаловать в наш дом, Кейси.

Я взяла его руку, будто во сне; затем отпустила ее и дрожащим голосом проговорила:

— Благодарю вас, мистер Локхарт… мне показалось, что ваша сестра назвала иную фамилию… Лайза Фэйт.

— О, Фэйт — это еще одна ее фамилия, — безразличным тоном проговорил он, как будто его мысли были где-то далеко.

— Он имеет в виду еще одно имя, — сказала Лайза.

— Я — Лайза Фэйт Локхарт, и имя Лайза Фэйт я использую профессионально. В нем слышится надежность. Боже мой, Кейси, что-то случилось? У тебя такой потрясенный вид. — Она обняла меня и негодующе посмотрела на брата: — Что такое ты ей сказал?

Чед Локхарт поджал губы и тронул шрам на виске.

— Уверяю тебя, ничего оскорбительного, Лайза.

— Ах ты лицемер! Я знаю наверняка, что ты хитришь, когда ты вот так трогаешь лоб. — Она обернулась ко мне и взглянула на меня озадаченно, а затем посмотрела на брата: — В чем дело, Чед? Ты что-то знаешь о Кейси? Нет, не может быть, или ты бы рассказал мне раньше. Или… Боже мой, ты узнаешь ее — если только это возможно?

Чед Локхарт рассмеялся.

— Моя дорогая впечатлительная сестренка, как могу я узнать Кейси?

В голове у меня было пусто, язык не ворочался, и я еле выдавила слова:

— Благодарю, мистер Локхарт, но это бесполезно. — Лайза все еще обнимала меня и держала мою ладонь. Я повернулась к ней и проговорила: — Мы с вашим братом встречались на Ямайке три года тому назад, Лайза, и ему известно мое настоящее имя. Я надеялась, что мне удастся забыть свое прошлое, но теперь это бессмысленно. Я чувствую, что обязана рассказать вам все. А вы затем сами решите… — тут мой голос упал, — вы решите, желаете ли вы, чтобы я покинула ваш дом.

— Простите, мне жаль, что так получилось. Было бы лучше не узнавать вас, но я не мог не узнать, — сказал мистер Локхарт.

— Помолчи, Чед, — оборвала его сестра и обратилась ко мне: — Ничто не может затмить твоей заслуги в спасении Сэма. Ты уверена, что желаешь открыть нам свое прошлое, Кейси? Ты можешь не делать этого, и Чед никогда не откроет твоей тайны, можешь быть в этом уверена.

— Я должна теперь рассказать все, Лайза. Я обязана.

— Ну хорошо. Чед, проводи Кейси в гостиную, налей ей немного бренди и дай бисквитов. Никаких препирательств, прошу тебя. Я принесу через несколько минут кофе. Эми, должно быть, уже приготовила его.

Она сопроводила нас вниз и пошла на кухню. Чед Локхарт усадил меня в гостиной, затем принес бренди в графине и блюдо с бисквитами.

— Пейте очень медленно, — сказал он, опустившись в кресло и задумчиво разглядывая меня. — Подождем Лайзу, но скажите сейчас мне только одну вещь. Ваш друг на шхуне «Кейси», человек, которого Сэм назвал в письме Гарри Ленгом, он — в действительности Дэниел Чунг?

Я кивнула и тут же поперхнулась: бренди сдавил мне горло.

— Да. Это был Дэниел.

— Понятно. — Он несколько минут молчал, затем улыбнулся той скептической улыбкой, которую я запомнила с того дня, когда он помогал мне починить тележку Джозефа. — Кажется, Судьба намерена и дальше играть со мной. Никогда бы и вообразить не мог, что Кейси Браун, описанная в письме Сэмом Редвингом, эта таинственная молодая особа, изображающая женщину-кули и спасшая Сэма от смерти в ураган, окажется молодой леди, знакомство с которой у меня состоялось три года тому назад в Ферн Галли.

Прежде чем я смогла ответить, дверь открылась и вошла Эми с подносом и кофе; за нею следовала Лайза.

— Поставьте кофе сюда, пожалуйста, — сказала Лайза, — и продолжайте уборку на первом этаже. И будьте добры, сделайте так, чтобы Мег, когда придет, не тревожила нас. Понятно?

— Да, мэм. — Эми бросила на меня любопытный взгляд и поспешила из комнаты.

Лайза села и налила всем кофе.

— А теперь, — сказала она, усаживаясь в кресло и ободряюще улыбаясь мне, — расскажите нам все, милая Кейси.

— Ну вот… как известно уже вашему брату, мое истинное имя — Эмма Делани, и когда-то я жила с моими дядей и тетей на процветающей ферме на Ямайке, неподалеку от Очо Риос…

Приступив к рассказу, я думала поначалу, что рассказ будет очень длинным, но это оказалось не так. Первая часть повествования касалась лишь эпизодов, поскольку нужно было рассказать Лайзе о том, как я встретилась с ее братом и предупредила о его приезде своего друга Дэниела Чунга.

Когда я рассказывала о своем замужестве, я вновь ошиблась. Я думала, что буду смущаться или стану подыскивать слова. Возможно, тому способствовал бренди, но я рассказала эту ужасную главу своей биографии кратко и просто, без эмоций:

—..С самой первой ночи я обнаружила, что Оливер был несчастным человеком. Самым большим его удовольствием было избивать меня и всячески унижать. Я не могу вдаваться в подробности в присутствии твоего брата, Лайза, но он обращался со мной чудовищно. К тому же он был типичным развратником, который находил удовольствие в кутежах с продажными женщинами.

Лайза сидела теперь с бледным лицом, закусив нижнюю губу, и ее голубые глаза были наполнены страданием. Чед Локхарт подошел к окну и выглянул в сад. Он стоял напряженно-прямо, заложив руку за спину.

— Пришло время, когда я поняла, что или я должна противостоять мужу, или мне суждено сломаться и стать существом, всецело подчиненным ему…

Удивительно спокойно, будто говорила о ком-то постороннем, я рассказала, как сопротивлялась и как он избивал меня; затем о том, как дралась с ним, и как пригрозила подсвечником, и как ударила его. Я рассказала, как убежала из дома в тот страшный ураган, уверенная, что он убьет меня, как только настигнет. Я рассказала о пожаре в конюшне, о том, как Оливер бежал ко мне с кинжалом в руке; как его пронзило охотничье копье Дэниела, и если он и не умер в ту же секунду, то его убила молния, расплавив копье в бесформенный кусок металла в его груди.

— Шхуна Дэниела «Мисс Эмма» была готова. Он сказал, что отправится в плавание немедленно, несмотря на шторм. Я умолила его взять меня с собой. Я не могла выдержать мысли о том, что меня будут допрашивать о подробностях смерти Оливера, потому что была в ужасе от возможности выдать Дэниела. Никто не поверил бы правде, что мой муж был монстром, который убил бы меня в приступе ярости, когда я пыталась сопротивляться. Поэтому мы с Дэниелом отправились в Очо Риос в самый разгар бури. Мы вышли в море — и выжили. Я взяла себе другое имя — Кейси — вариант моего второго христианского имени, Кэтрин. И на расстоянии я могла сойти за мальчика. В честь меня была переименована и «Мисс Эмма», а Дэниел Чунг стал Гарри Ленгом. Мы три года плавали по Карибскому морю и были счастливы. Но однажды мы собирались найти приют от приближающегося урагана на Сент-Энтони — и обнаружили там мистера Редвинга, которому была нужна срочная операция.

Я замолчала. Казалось, ничего важного и существенного для рассказа больше не осталось. Когда я взглянула на старинные часы, стоящие у стены, то увидела, к своему изумлению, что было двадцать минут первого. Я пересказала странную историю трех последних лет своей жизни менее чем за двадцать минут.

— О, Боже милостивый! — прошептала Лайза. — Тебе было лишь семнадцать, когда ты вышла замуж за этого негодяя. Бедная девочка.

Чед Аокхарт отвернулся от окна: его глаза были холодными и серыми, как туман.

— Хорошо, что Оливер Фой мертв, — спокойно сказал Чед Локхарт. — У Сэма Редвинга в жилах течет индейская кровь, и его благодарность не имеет границ. Он обязательно разыскал бы и убил негодяя.

Лайза поежилась.

— Давай не будем говорить о таких вещах, Чед.

Мы все долго молчали, но потом Лайза как бы сбросила с себя мрачные мысли и взглянула на меня с улыбкой.

— Дорогая Кейси, я понимаю, что ты потрясена, встретив здесь Чеда, но в конце концов я уверена, что для тебя же лучше рассказать все нам и сбросить с себя этот груз.

— Наверное, Кейси захочет все рассказать Сэму, когда тот вернется, — сказал Чед.

Они оба взглянули на меня, и я сказала:

— Да. Конечно… конечно, теперь я расскажу ему, но… но желаете ли вы, чтобы я оставалась у вас в доме? Дэниел был моим самым лучшим другом и спутником, и я все еще люблю его так, как будто была его дочерью. Но я теперь знаю, что случилось давным-давно в Гонконге. Он рассказал мне: на этот ужасный поступок его вынудил тонг; но это сгубило вашу семью и привело к гибели вашего отца, так что я пойму, если вы пожелаете не иметь со мной ничего общего.

— Мы не испытываем более ненависти к человеку, которого ты назвала Дэниелом Чунгом, — проговорила Лайза. — Даже мой брат, который всю свою жизнь был одержим мыслью о нашем семейном несчастье, более не желает мести. Мы провели большую часть жизни в Гонконге и Китае, и нам известна власть тонгов. Ваш друг был в их руках лишь инструментом мести; кроме того, он сделал все, чтобы восстановить истину.

— Ты имеешь в виду то письменное признание, которое он передал в моем присутствии мистеру Локхарту? — спросила я.

— Да. Свиток в бамбуковом шесте. И пожалуйста, называй моего брата Чедом. — Она посмотрела на брата. Тот стоял у окна; он опять глядел в сад, размышляя и склонив голову. — Со дня смерти нашей матери у него в жизни было лишь две цели, кроме них, ему все было безразлично. Первая цель была восстановить доброе имя Р. Дж. Локхарта, нашего отца. Благодарение Господу, теперь эта цель достигнута.

— Удивительно! — воскликнула я. — И это — благодаря признанию Дэниела?

— Да, — ответил Чед Локхарт, не оборачиваясь. — Полтора года понадобилось судебной системе Гонконга, чтобы установить подлинность признания и принять его к рассмотрению — но, в конце концов, это было сделано, и было принесено посмертное извинение.

— Как бы мне хотелось, чтобы Дэниел знал об этом. Он был бы очень рад.

— К тому времени, как гонконгские власти объявили его розыск через Колониальную службу безопасности, поступили сведения о его гибели. Но адвокат в Кингстоне заверил, что признание Дэниела сделано при его жизни, и показал под присягой, что оно истинно.

— Второе намерение Чеда, — продолжила Лайза, — это выплатить пострадавшим от банкротства кредиторам все до последнего пенни. Но боюсь, что на это ему не хватит и всей жизни. — Она встала, подошла к брату и, встав на цыпочки, поцеловала его в щеку. — Я горжусь тобой и люблю тебя, Чед. — Она повернулась ко мне. — Конечно, ты можешь оставаться с нами, Кейси. Ничего не изменилось. Эмма Фой перестала существовать три года тому назад, и теперь ты — иной человек, Кейси Браун. Уже поздно думать о том, чтобы позавтракать в городе, но, к счастью, здесь есть уютный отель, всего в пяти минутах от Блэкхита. Чед, отвези нас в Кэвендиш, а затем на пристань, к катеру в половине третьего.

Он отвернулся от окна, и опущенное веко его в удивлении приподнялось.

— Неужели вы отправитесь за покупками после всей этой встряски и переживаний? Разве вы обе не устали?

— Нет, дорогой, мне это только прибавило сил. А если ты беспокоишься за Кейси, то скоро поймешь, что эту девушку нелегко утомить. Почему все мужчины такие глупые? Полезны, конечно, иногда — но все же глупые. Пока ты готовишь экипаж, мы наденем шляпки.

Чед Локхарт рассмеялся, а Лайза взяла меня за руку. Лицо Чеда внезапно осветилось: он пришел в хорошее расположение духа.

— Экипаж будет ждать вас через пять минут, леди, — сообщил он. — Или, может быть, вам понадобится больше времени, чтобы надеть шляпки.

* * *

Отель стоял на холме у деревушки Блэкхит, неподалеку от церкви с высоким шпилем, который возвышался над южной стороной пустоши. Я неловко чувствовала себя в своем платье, но Лайза, которую, видимо, хорошо знали в Кэвендише, сообщила метрдотелю, что я ее подруга из Америки, которая попала в кораблекрушение. Она сказала это так, чтобы слова ее были услышаны присутствующими. Я отметила, что неодобрительные взгляды сейчас же сменились симпатизирующими.

Я была очень возбуждена и устала от произошедшего разговора, чтобы думать о еде, но, как только передо мной поставили блюдо с превосходным бифштексом, я почувствовала невероятный голод. Я не была на публике более трех лет, поэтому мне приходилось прилагать значительные усилия, чтобы соблюсти приличия за столом; я очень боялась сделать что-нибудь такое, после чего Лайза станет стыдиться меня.

Чед Локхарт являл собою полнейшее радушие. Они с Лайзой, как бы по негласному соглашению оберегали меня от болезненных воспоминаний и говорили о хозяйстве и об агентстве Лайзы. Я узнала, что они приехали из Гонконга десять лет тому назад, после смерти матери. Тогда Чеду было шестнадцать, а Лайзе — двадцать лет. С крошечным капиталом она основала Домашнее агентство Блэкхит, а Чед немного зарабатывал тем, что составлял финансовые документы для адвокатов и врачей.

— Должна признать, что брат всегда был блестящим математиком. Еще мальчиком в Гонконге он делал сложнейшие расчеты — так, будто бы они были детской забавой. Ему бы следовало получить степень и стать преподавателем… — говорила Лайза, — но мы не могли этого себе позволить, и в любом случае это было бы не в его вкусе.

Я неожиданно ощутила неловкость, вспомнив, как Лайза, представляя мне брата, сказала, что он — профессиональный игрок.

Дом их был меблирован хорошо, но недорого. То же самое можно было сказать об их манере одеваться: Лайза откровенно призналась, что они стараются экономить. Я нашла странным, что человек со столь ограниченными средствами может быть профессиональным игроком. Для человека, который задался целью заплатить всем кредиторам обанкротившейся отцовской компании, это был неподходящий путь. Я не могла вообразить, что такая профессия считается нормальной в респектабельном обществе.

— По вечерам я обычно обедаю в городе, но по воскресеньям всегда обедаю дома. И надеюсь познакомиться с вашим кулинарным искусством, Кейси. Лайза может подтвердить, что ее способности в этом деле всегда крайне непредсказуемы, — сказал Чедлер.

— Это правда, — согласилась Лайза. — Я могу дважды сделать одно и то же, но с совершенно разным результатом. У тебя так тоже бывает, Кейси?

— Нет… просто… я не очень опытная кухарка. — Я замолчала на минуту, потому что официант подавал черничный и яблочный пироги, и затем сказала тихо, чтобы не быть услышанной за другими столиками: — Моя няня когда-то научила меня готовить, но очень просто. Когда я выросла и мы расстались, я иногда приходила к ней домой и готовила простые блюда.

— Я уверена, что у тебя прекрасно получится, дорогая. Чед обычно встает после полудня, затем завтракает. Может быть, ты будешь так добра кормить его завтраком? Завтраки у нас весьма просты. Обычно я в это время возвращаюсь из агентства и готовлю ему яичницу с беконом или почками, тост и кофе. Но я надеюсь, когда ты войдешь в курс дела, будешь готовить завтрак за меня. Ты умеешь управлять экипажем?

— Она очень хорошая наездница, — улыбнулся Чед, — и, надеюсь, крепко возьмется за поводья, когда начнет помогать тебе в агентстве, Лайза. Это успешный, но не слишком выгодный бизнес, а все из-за добросердечия сестры. Большинство агентств такого рода берут за услуги сумму, равную заработной плате за первый месяц, если они находят клиенту место, но Лайза…

— А ты — жесткосердечный вандал, Чед, — прервала его Лайза. — Ты тратишь время на богатых бездельников и понятия не имеешь, как трудна жизнь безграмотного ребенка, пытающегося найти место чистильщика сапог или посудомойки.

— Дорогая моя, все мои симпатии — на их стороне, и я прекрасно знаю, как им живется: я сам мыл бутылки после уроков в школе в Гонконге, когда мне было двенадцать, чтобы помочь семье выжить.

—..Пока я не выяснила, чем ты занимаешься, и не привела тебя домой за ухо!

— Как бы там ни было, мы оба познали крайнюю нужду. Я могу понять, что ты жалеешь людей, которые приходят к тебе в поисках работы, но почему ты так беспокоишься о людях, которые ищут себе прислугу?

Глаза Лайзы озорно сверкнули.

— Что бы ты там ни говорил, агентство всегда приносило доход… — Она повернулась ко мне: — Доход достаточный для того, чтобы нам жить комфортно, и платить ренту, и позволить Чеду заниматься своими делами. Квартирная рента у нас меньше, чем должна была быть, но это потому, что дом принадлежит Сэму Редвингу, а он настаивает на том, что ему выгодно, чтобы за домом кто-то присматривал.

— Я не знала, что это его дом.

Я вспомнила, как мистер Круз на острове Сент-Энтони намекнул, что больной американский джентльмен — личность довольно состоятельная, а позже Сэм Редвинг оплачивал все связанные со мной расходы по кредитному письму на сумму в тысячу фунтов. Интересно, что же за профессия у мистера Редвинга и как так случилось, что они выросли вместе с Локхартами, но я не задала этих вопросов. Время само ответит на них, а сейчас пыталась припомнить, чему учила меня Мэй в кулинарии.

Мы вышли из ресторана в четверть третьего, как раз вовремя, чтобы Чед успел довезти нас через пустошь и Гринвичский парк на пристань к отправлению катера.

Неосознанно, я уже решилась доверить свою судьбу Лайзе, поэтому, пока экипаж нес нас через зеленые луга, я находилась в расслабленном состоянии. Страхи и тревоги прошлого были забыты, и я с энтузиазмом впитывала первые впечатления: звуки и виды страны, которую едва помнила.

Несколько мальчишек возле пруда играли в крикет, используя доску, прибитую к палке, в качестве биты. Двое сорванцов что было духу бежали по траве, чтобы запустить самодельного змея, и рваные ботинки спадали с них на бегу. Двое солдат шествовали под руку с молодыми женщинами. Большие и маленькие экипажи катились по дорогам. Мы свернули в Гринвичский парк, проехали мимо Королевской Обсерватории. Я вспомнила, что где-то здесь условно проходит Гринвичский меридиан, нулевая линия долготы, от которой отсчитывается деление глобуса на восточные и западные долготы; однако я не стала задавать этого вопроса. Я наслаждалась своим спокойствием, и даже ожидание ответов доставляло мне удовлетворение: я наблюдала и впитывала впечатления, предоставляя всему свершиться в свое время.

Лайза тронула мою руку.

— Взгляни на меня, Кейси. Ты больше не боишься неизвестного.

— Нет. Это было так очевидно?

— Не думаю, что много людей знало это. Просто я одарена — или проклята — слишком чувствительным восприятием. Сейчас тот испуг исчез из твоих глаз, и я так счастлива.

Чед проводил нас на борт речного парохода и пообещал встретить на пристани в шесть часов. Я была очарована получасовым путешествием вверх по Темзе и вертелась, как заводная, боясь что-то пропустить, особенно когда мы проплывали под Тауэр Бридж и Лондон Бридж, а затем под мостом Ватерлоо. Наконец, мы причалили к пристани Вестминстер. Здесь Лайза наняла кэб, и уже через двадцать минут мы поднимались по Риджинт-стрит.

Следующие два часа прошли как в тумане: мы переходили из магазина в магазин; Лайза поражала и восхищала меня. Там, где продавец был вежлив и предупредителен, она и сама была воплощенная любезность. Но если вдруг какая-то женщина морщила носик при виде моих поношенных платьев или укороченных штанишек, Лайза изменялась прямо противоположно: голубые глаза становились ледяными, язычок был острым как нож.

— Это большое преимущество, — сказала она мне, когда мы выходили из магазина, в котором купили два платья, — иметь опыт жизни в Гонконге и Китае. Здесь не торгуются, как там, но зато я приобрела там умение держаться уверенно, чтобы добиться выгодного для себя результата. О Боже, я все еще говорю так же поучительно-высокомерно, как только что с продавщицей. — Она усмехнулась и взглянула на мальчика, которого наняла везти покупки на ручной тележке. Позже она заплатила ему двойную цену против условленной — к его огромному изумлению.

Мне всегда казалось, что Кингстон — большой— и многолюдный город. Теперь, глядя на Лондон с реки, я поняла, что Кингстон легко затерялся бы в небольшом его уголке. Тротуары были заполнены людьми, дороги — лошадьми и экипажами всевозможных видов. Наконец Лайза решила, что мы приобрели уже достаточно платьев для меня. Мы находились на Пиккади-ли. Оказалось, что взять кэб невозможно. Ни одного кэба не было поблизости. Автобус столкнулся с подводой на Пиккадили-Сёркас, и движение было остановлено дорожной полицией, пока не расчистят проезжую часть. Лошади и экипажи стояли вплотную друг к другу, так что нам приходилось отталкивать животных, чтобы пробраться между ними. С мальчиком, который толкал впереди себя тележку с нашими покупками, мы пробирались к Пол Мэлл. Там Лайза перехватила кэб у джентльмена, который только что нанял его. Она закатила глаза и патетически приложила руку к голове, будто была в крайнем изнеможении.

— Нам, женщинам, следует использовать все свои преимущества, — провозгласила она, когда мы ехали к Вестминстеру, погрузив наши свертки и коробки на противоположное сиденье. — Мужчины — неосознанно эгоистичные существа, Кейси, и если испортить их вседозволенностью, они примут все как должное. Я всегда была осторожна с Чедом, чтобы его не испортить, и умоляю тебя последовать моему примеру. В то же время я ненавижу женщин, которые относятся к мужчинам высокомерно. Я никогда не позволяла себе указывать Чеду, что он должен, а что не должен делать, вне зависимости от того, что я чувствую. — Она некоторое время что-то обдумывала, а затей добавила: — Так же я веду себя с Сэмом Редвингом.

В ее голосе прозвучала какая-то нотка, которую я не могла объяснить, поэтому быстро взглянула на нее, но Лайза уже смотрела в окно, так что я не могла прочесть ее выражения лица.

Когда мы причалили к берегу в Гринвиче, наступили сумерки и зажглись фонари. Мальчик с парохода нес наши свертки. Чед, увидев нас, приподнял шляпу, и его добродушная улыбка, казалось, предназначалась и мне, так же как и его сестре. Он помог нам сесть в экипаж, погрузил наши покупки, и через пять минут мы были дома.

Горничная Мег уже приготовила чай, который мы с удовольствием выпили, а затем мы с Лайзой приготовили простой обед из тушеной баранины, цветной и брюссельской капусты и картошки, которую сварила Мег, пока Чед ездил нас встречать.

К восьми часам Мег убрала со стола, помыла посуду и ушла домой. Мы с Лайзой сидели в гостиной и пили кофе, когда из своей комнаты вышел Чед. Я слышала, как в ванной лилась вода, и увидела, что он свежевыбрит, переоделся в красивый серый костюм и рубашку.

— Я еду на станцию, Лайза, — сказал он. — Ты будешь здесь завтра или в доме останется Кейси?

— Я пришлю Кейси из агентства, чтобы она приготовила тебе завтрак, Чед. Теперь она знает что и где у нас в кухне. Но она хочет начать работать в агентстве без промедления.

— Превосходно. Тогда увидимся завтра вечером. — Он нагнулся, чтобы поцеловать ее в щеку, затем обернулся ко мне: — А мы с вами, Кейси, увидимся после полудня. Надеюсь, вы будете у нас счастливы.

— Вы и представить не можете, что я чувствую. — К моим глазам неожиданно подступили слезы. — Это будто… будто проснуться в раю. Я убеждена, что ваша сестра — самый прекрасный человек в мире, — проговорила я.

— О, замолчи! — пробормотала Лайза. Чед пожал плечами.

— Предполагаю, что у нее есть свои плюсы, — снисходительно ответил он.

Когда Чед ушел, Лайза с любопытством посмотрела на меня.

— Мне кажется, что ты не задала еще ни одного вопроса, Кейси.

Я сонно улыбнулась ей.

— Просто я так счастлива здесь. И мне не хочется показаться любопытной.

— Какая чепуха, дорогая. Если ты собираешься стать членом нашей семьи, будет лучше, если ты будешь знать о нас все. Это произойдет постепенно, разумеется — или не совсем постепенно, потому что я порой бывала очень болтливой, но сейчас я тебе расскажу о Чеде. Он теперь идет пешком к станции, чтобы успеть на поезд к Черинг-кросс, а потом он пойдет в клуб и будет играть в карты на деньги до утра, сделав перерыв на обед там же, в клубе. Утром он сядет на самый ранний поезд из Черинг-кросс и приедет сюда около шести часов. Он сразу же ляжет в постель и проспит до половины первого.

Я поставила свою чашку и сказала:

— Понятно. Значит, он захочет завтракать около часа дня?

— В час дня — это будет прекрасно. А теперь пойдем в твою комнату и разберем покупки. Должна признать, что для готового платья они вполне хороши. — И она вздохнула. — Как бы я желала иметь такую же прекрасную фигуру. Уверена, что на завтрак я съела вполовину меньше, чем ты — но каждый грамм, поглощенный мною, превращается в излишние килограммы. Впрочем, все ерунда. Думаю, тебе нужно снова примерить это голубое платье, Кейси. Мне пришла в голову идея слегка изменить его у пояса.

Через два часа, после горячей ванны, я попрощалась на ночь с Лайзой, закрыла дверь своей спальни, сняла свое новое платье, одела новую ночную рубашку, закрутила фитиль газовой лампы, как показала мне Лайза, и легла на свежие простыни на удобную постель.

Впервые за последние дни я не испытывала беспокойства о будущем. Сон навалился на меня внезапно и унес меня куда-то во тьму, без сновидений.

* * *

В последующие дни единственными грустными моментами были те, когда я вспоминала о Дэниеле. Утром я просыпалась с радостными надеждами, готовая с энтузиазмом приняться за работу. К концу первой недели я твердо знала, что у Лайзы Локхарт нет скрытых черт характера. Она на самом деле была простой и добросердечной. Я хорошо ладила с Чедом, возможно, оттого, что он сразу же усвоил неформальный стиль отношений, будто я — его младшая сестра. В эти первые дни знакомства я многое о нем узнала, однако у меня никогда не было уверенности, что я в самом деле знаю его: у меня было ощущение, что в характере его существуют глубины, которых мне не постичь.

Каждое утро я поднималась до семи часов утра, умывалась и одевалась, затем шла на кухню и готовила завтрак для себя и Лайзы, пока она принимала ванну. Плита все еще была теплой, но для быстрого приготовления блюд я использовала газ. В половине восьмого мы садились завтракать, а в восемь, когда приходила горничная Эми, нам нужно было выходить из дома. После того, как мы уходили, Эми разжигала плиту, сливала бойлер, который стоял наполненный горячей водой всю ночь, вновь заполняла топку углем. Затем она подметала, мыла, делала уборку по всему дому.

В десять минут девятого мы с Лайзой приезжали в агентство Блэкхит. Оно находилось на невысоком холме, когда-то там был магазин. За стеклянной перегородкой ожидали мужчины и женщины, зарегистрировавшиеся в агентстве в надежде получить место прислуги всех рангов — от дворецкого до посудомойки. Они ожидали своих работодателей. По большей части это была жизнерадостная и философски настроенная публика, хотя претенденты стремились поддерживать сословную разницу между собой; поэтому разговоры происходили между равными: ливрейный лакей разговаривал с ливрейным лакеем, кухарка — с кухаркой.

Агентство открывал каждое утро в восемь мистер Поттер. Большую часть своей жизни он провел в колониях как клерк Колониальной армии, а теперь, будучи пожилым человеком, жил в комнате над магазинчиком напротив. Он был рад возможности заработать несколько шиллингов в неделю, два-три часа в день переписывая письма, сочиненные Лайзой. Каждое утро, когда мы проходили мимо сидящих на скамьях в ожидании людей, я думала о том, как мне повезло, что я не сижу вот так же в надежде найти работу посудомойки.

Офис Лайзы находился в глубине помещения. Комната была просторной, хорошо освещенной, мебель — подержанная, но приличная. Здесь Лайза изучала объявления о спросе на домашнюю прислугу в газетах, затем рассылала за собственный счет письма с предложениями. Нужно было обрабатывать приходящую почту, писать отчеты, проводить интервью с новыми клиентами, принимать их рекомендации, а также ездить с визитами к работодателям.

В двенадцать я обычно брала экипаж и ехала домой; дома я делал контрольный обход вместе с Эми, проверяя, что сделано и что еще нужно сделать. Мег, наша вечерняя горничная, была робкой и послушной девушкой, но Эми будто испытывала мою выдержку и волю. Я догадывалась об этом, и она не замедлила продемонстрировать свои наклонности на третий день моего пребывания. Она не знала, что я имела дело с прислугой на Ямайке, где туземцы-слуги удачно сочетали леность с завуалированной наглостью. Кроме того, я уже не была тем несчастным оборванным существом, которое сошло с корабля три дня тому назад.

Я холодно напомнила ей, что являюсь экономкой мисс Локхарт и желаю, чтобы в доме делалось все соответственно моим понятиям. Я указала ей на то, что в агентстве на учете находится дюжина девушек, желающих найти место. Они будут, конечно, счастливы занять место Эми. Думаю, ее поразили не столько мои слова, сколько моя манера говорить и держаться, и она поняла свою ошибку. Строптивость моментально исчезла, появилось искреннее трудолюбие, и в дальнейшем мы с ней срабатывались без всяких проблем.

После инспектирования дома я шла на кухню и делала два сэндвича: один я потом отвозила Лайзе. К тому времени, как сэндвичи были готовы, я обычно слышала уже звук льющейся в ванной воды наверху; это означало, что пора готовить завтрак Чеду. Утренний туалет занимал у него немного времени, поскольку он тщательно брился и принимал ванну вечером, когда готовился к ночной игре. К часу он спускался в столовую и приветствовал меня, а я ставила перед ним завтрак и приносила утреннюю газету.

— Все выглядит очень аппетитно, Кейси, — сказал он в первое утро, когда я была более чем в нервическом состоянии. — Не перекусите ли со мной сэндвичем и молоком?

— Да, для меня этого в полдень достаточно, благодарю вас, — сказала я. — Я отвезу сэндвич Лайзе, а молрко мы купим у молочника через дорогу: так она сказала.

— Прекрасно. Принесите свое молоко и сэндвич и присядьте со мной на десять минут. Лайза так всегда делает.

— Вы… так хотите?

— Я совершенно определенно не хочу, чтобы вы съедали свой завтрак в кухне.

Когда мы сидели за столом, Чед сказал:

— У нас до сих пор не было случая поговорить. Расскажите мне о Сэме. Как он себя чувствовал, когда вы уезжали?

— Он был еще слаб и пытался сделать слишком многое в слишком короткое время, в особенности для меня. Но мистер Кэррадайн сказал, что операция прошла очень успешно, и думаю, что его слабость была последствием желтой лихорадки.

— И урагана.

— Да, конечно.

— Благодарю за его спасение. Вы — очень смелая девушка.

— Ничего подобного. Я была очень напугана.

— Это естественно. Смелость это есть преодоление страха. Кейси, я очень рад, что вы с нами: Лайзе так нужна компаньонка.

— Я уже предана ей, Чед. И это кажется мне столь странным…

— Да?

— Простите, я должна была предупредить: иногда я говорю прежде, чем подумаю.

Он улыбнулся.

— В таком случае вы ничуть не изменились. Я помню, как вы извинялись за то же самое, когда мы встретились на дороге. Но, пожалуйста, говорите все, что вам придет в голову. Вам обеспечено мое одобрение.

— Я хотела спросить, почему Лайза, такая хорошенькая, такая способная и с таким милым характером, почему она до сих пор не замужем?

Чед вздохнул.

— Да, думаю, это несправедливо; так же думает и Сэм. Частично оттого, что она в лучшие годы опекала меня, как мать, когда я был молод; но не только поэтому. У Лайзы были предложения, среди них одно-два от достойных людей. Не знаю, почему она всем отказывала.

Я осознала, что обсуждаю Лайзу в ее отсутствие, а этого я желала менее всего. Я допила молоко и встала.

— Мне нужно идти. Когда закончите, оставьте все Эми: она уберет.

— Благодарю вас за превосходный завтрак.

В первый день в агентстве от меня было мало проку: я всего лишь переписывала поручения посыльным и скопировала несколько писем; но, наблюдая за работой Лайзы и задавая вопросы, я быстро вошла в курс дела и начала помогать все более. В начале второй недели Лайза поручила мне побеседовать с некоторыми клиентами, и я вполне с этим справилась: я обнаружила, что они нервничают еще больше, чем я. Часто леди, которым нужна была прислуга, были очень капризными, — но я к этому испытанию была не готова.

— Ты справишься с этим, дорогая, — говорила Лайза, — когда будешь выглядеть несколько иначе, чем девушка-матрос. Я сделала с твоими волосами все возможное, и они выглядят прекрасно, но все еще очень коротки. Когда их можно будет закалывать наверх, а лицо твое чуть побледнеет, посмотрим, как ты справишься с дамами. И не тушуйся: у тебя хорошие манеры, а это важнее всего.

Все дни, кроме уик-эндов, были наполнены. Мы поднимались рано и работали до пяти часов вечера. Затем я ездила за покупками и готовила обед, а потом возвращалась за Лайзой к шести вечера, чтобы забрать ее из агентства. Обычно к половине восьмого мы уже заканчивали обед; таким образом, вечера для нас не были долгими. Мы шили, читали, обсуждали рабочие моменты, сплетничали, болтали с Чедом перед его уходом, а иногда чистили перышки — делали маски для лица и волос.

— К приезду Сэма мы должны быть на высоте, — сказала Лайза однажды вечером. Мы сидели на кухне и пили кокосовое молоко перед сном. Лицо Лайзы покрывала маска желтого крема, ее волосы были завязаны на макушке, я выглядела примерно так же. — Когда мужчина в доме, — сообщила мне Лайза, — заниматься собой можно только при закрытых дверях, а это совсем не интересно.

По субботам агентство закрывалось в час дня. После полудня по субботам и в воскресенья мы отдыхали. Мы не наносили визитов, а просто прогуливались в Гринвичском парке, катались на речном пароходе, посещали музеи и исторические места. Я наслаждалась каждым часом моей новой жизни и иногда, лежа в постели после суматошного дня, удивлялась своей счастливой судьбе.

По воскресеньям мы отсыпались, бездельничали и ходили к вечерней службе в церковь. Чед поднимался, как обычно, но проводил с нами весь день. Я немного нервничала по этому поводу в первое воскресенье, но оказалось, что причин для беспокойства нет. Я не могла сказать, искренним ли было его отношение ко мне, но он обращался со мной с той же нежностью, как и с Лайзой. За это я была ему благодарна.

По прошествии двух недель Лайза попросила меня вести бухгалтерию агентства. Для меня это было несложно: нужно было просто вести учет. Когда я изучила дела, я поняла, что Чед был прав, сказав, что, хотя агентство процветало, доход был ничтожен: Лайза брала очень мало комиссионных. Когда все расходы по подысканию места, к примеру, для кухарки, сравнивались с ее недельной платой, которую мы получали за услуги, тогда мы оказывались в проигрыше. Но я бы не желала, чтобы Лайза меняла свои понятия и привычки. Агентство позволяло нам прокормить себя и оплатить крышу над головой, а это уже было предметом зависти и вожделения большинства людей.

Поначалу я не знала, какой вклад, если он и был, вносил в содержание дома Чед, но, поскольку Лайза доверила мне все дела, я скоро обнаружила, что они с братом несли расходы поровну. Меня удивил тот факт, что Чед вряд ли проигрывал, если находил средства на содержание дома. Напротив, он скорее был удачливым игроком; по крайней мере, регулярно выигрывал.

Я была права в своих предположениях, но сильно заблуждалась относительно финансового размаха игры, которую он вел. Я и вообразить не могла, что вскоре его игра повлияет на мою жизнь.

 

12

В третью субботу после моего приезда в Гринвич был день рождения Чеда. Лайза уговорила его остаться на день, и мы с ней втайне разработали план торжества. Мы купили три билета на представление в мюзик-холл Барнард, который был всего в пяти минутах езды — возле северо-западным входа в Гринвичский парк. Лайза называла его нижним входом, потому что он лежал у подножия холма. Она удивилась тому, как я ориентируюсь по сторонам света: для нее эти ориентиры ничего не значили; но я жила по компасу три года подряд и всегда знала направление ветра, предсказывала погоду и определяла направление, даже на суше.

После музыкального шоу мы должны были вернуться домой на праздничный обед в честь дня рождения: обед состоял из сюррейского жареного каплуна с тушеными овощами, сельдереем, пастернаком, спаржей и жареным картофелем. Я теперь чувствовала себя на кухне достаточно уверенно. Приготовила овощи и поставила курицу жариться на медленный огонь, чтобы все было готово в течение часа к нашему возвращению из мюзик-холла.

На закуску я сделала блюдо из разных морепродуктов: я сама изобрела его во время странствований на «Кейси». В Гринвич ежедневно привозили по реке рыбу и моллюсков. Мое блюдо понравилось Лайзе. Я еще научилась готовить пудинги, поэтому собиралась подать вместо пудинга сыр с бисквитами. Мы потратили шесть шиллингов на бутылку хорошего шампанского.

В тот день явственно пахнуло зимой. После прогулки мы вернулись с красными от морозца щеками. Попив чаю, Лайза отослала Чеда в кабинет, наказав не подходить близко к кухне, но быть готовым отвезти нас в шесть часов в неизвестном направлении. Мы с Лайзой надели фартуки и принялись за обед. Лайза во всем следовала моим инструкциям. Удивительно, что этот ставший родным дом и этих людей я узнала всего три недели тому назад.

Во время работы мы, как обычно, болтали.

— Я уверена, что твои волосы отрастут еще до Рождества, — сказала Лайза, — и они будут выглядеть великолепно. У них такой красивый оттенок, Кейси.

— Спасибо, ты так добра ко мне, но я не желала бы иметь такие брови. Они слишком густы. Как ты думаешь, может, их выщипать?

— Не делай этого! Они идут тебе, дорогая. Не понимаю, почему, но они как раз подходят к твоему лицу; и мне нравится, как ты их хмуришь, когда думаешь.

— Именно это я так ненавижу. Пастернак готов, Лайза? Спасибо. Я так многого ожидаю от этого вечера. Знаешь, незадолго до урагана у меня был двадцать первый день рождения: я тогда ныряла на глубину в шесть фатомов, чтобы добыть лобстера для ужина. Это странно звучит здесь, правда? Но тогда для меня это было обычным делом.

— Мне нравится слушать о твоих приключениях на «Кейси», — сказала Лайза. — Тебе не грустно говорить об этом? Я имею в виду, о Дэниеле?

Я покачала головой.

— Иногда я грущу, но я не возражаю поговорить о Дэниеле. Иногда я мысленно разговариваю с ним, рассказываю ему, как мне повезло и как я счастлива; как добры были ко мне вы с Чедом и Сэм. Знаю, это глупо, но я начала разговаривать с ним тогда, когда была одинока.

— Это вовсе не глупо, моя милая, — вздохнула Лайза. Мы услышали резкий звук колокольчика у входной двери. — Наверное что-то для нас есть в вечерней почте. Пойду посмотрю.

Через несколько минут она вернулась с письмом.

— Это от Сэма, слава Богу. Вероятно, ему удалось послать его со следующим пароходом. У нас есть время почитать, или ты хочешь, чтобы я что-то сделала?

— Нет, что ты, все идет по плану. Читай письмо. Она уселась на деревянном стуле возле кухонного стола и раскрыла письмо.

— Ну, это не такое длинное, как предыдущее. То все целиком было посвящено урагану, тому, как ты его спасла, и твоему путешествию в Лондон. В этом только два листа. Посмотрим… — Одну-две минуты она молчала, а потом облегченно вздохнула: — Он пишет, что теперь вполне поправился и что это письмо он отправит с почтовым пароходом, так что оно прибудет всего за семь-восемь дней до его приезда. — Она улыбнулась. — Пишет, что его разговор с тобой ненапиджин-инглиш продолжался чуть более десяти минут, поэтому ему не удалось сказать всего, что он хотел; он надеется, что ты уже устроилась у нас, и он уверен, что мы с Чедом поймем, какая ты удивительная…

— Нет, Лайза, прекрати!

— Это он так пишет, дорогая. Мне придется рассказать ему, какая ты невыносимая. Ах, он отправляется пароходом «Дервент», который прибудет в Лондон утром десятого. Это ведь суббота, правда? Да, следующая суббота. Как хорошо. Мы в тот день вообще не станем открывать агентство и поедем его встречать. Бог мой, как он удивится перемене в тебе! Это будет так чудесно: его встретит хорошо одетая, привлекательная юная леди.

Я положила каплуна жариться.

— Думаю, что буду чувствовать себя неловко. По правде говоря, я в этом уверена. Говори с ним, ради Бога, ты, Лайза — я не знаю, что сказать.

— Сэм Редвинг — американец, и никто в его компании не может чувствовать себя неловко, — улыбнулась Лайза.

— Он совершенно очаровал святых сестер в госпитале Ла-Фасиль.

— Да. Кажется, ты очень мало знаешь о Сэме. Вы ведь едва обменялись с ним несколькими словами. Наши семьи в Гонконге жили по соседству, и мы с ним росли как сестра с братом. Сколько картофелин нужно очистить, дорогая? Восемь? Они как раз подходящего размера.

— Очисть девять.

— Его отец был врачом. Я не знаю, почему его семья приехала в Гонконг. Дед Сэма был индейцем, и думаю, что американское высшее общество косо смотрело на брак полуиндейца с белой женщиной. Она была прелестной женщиной, а отец Сэма был добрейшим человеком. Они вместе погибли лет десять тому назад во время кораблекрушения в Гонконге.

— Боже, какое несчастье.

— Да. Для меня они были вторыми матерью и отцом. Когда я была маленькой, Сэм приходил в наш дом почти ежедневно — поиграть со мной. — Она усмехнулась. — Мы часто ссорились. Ему хотелось играть в солдат, а я желала играть в медсестер. Конечно, ему хотелось бы играть с мальчишкой, но приходилось смириться, потому что мальчишек по соседству не было. Чед родился, когда мне было четыре года, а год спустя случилось несчастье: фирма отца была разорена, а его посадили по ложному обвинению.

— О, Лайза, — проговорила я, — я так горюю вместе с тобой… обо всем этом.

— Теперь это все в далеком прошлом, дорогая. Для всех, кроме Чеда. — Она несколько минут грустно о чем-то размышляла, затем слегка пожала плечами и продолжила: — Я была слишком молода, чтобы понять истинную сущность происходящего, конечно, но мы очень быстро лишились всех так называемых друзей, — всех, кроме Редвингов. Думаю, бедняге Сэму пришлось подраться с половиной мальчишек в школе, чтобы выступить в нашу защиту. В те дни он вечно ходил с подбитым глазом или распухшим носом. Моя мать была замечательной личностью. Когда был вынесен приговор суда, она основала представительство мануфактур в Коулуне и стала агентом нескольких поставщиков; дело медленно, но верно стало кормить семью.

Я представила себе белое общество на Ямайке. Наверняка мораль была весьма близка к той, которую исповедовали белые в Гонконге, поэтому я могла предположить, как относились к миссис Локхарт и ее детям.

— Наверное, все это было очень тяжело, Лайза, — сказала я.

— О, вскоре мы привыкли. И потом, рядом всегда были Сэм и его родители: они никогда не изменяли нашей дружбе. Когда умер отец, мать стала… не знаю, как и сказать. Она стала жить только работой. Это было что-то маниакальное. Именно тогда Чеда и меня, по сути, воспитывали Редвинги. Мы больше жили в их доме, чем в собственном, вплоть до кончины мистера и миссис Редвинг.

— Должно быть, ты уже была вполне взрослой тогда.

— О, да. Мне было двадцать, а Чеду — шестнадцать лет. В том году умерла и наша мать, и я решила продать ее дело и переехать в Англию. Сэм сказал, что присоединится к нам, и он купил этот дом на деньги, унаследованные от родителей, а затем ринулся в бизнес.

— Мне неизвестно, какого рода бизнесом он занят.

— Это и неудивительно, Кейси. В некотором роде Сэм остался индейцем, в других отношениях он очень похож на типичного американца: он полон идей и энтузиазма; он много работает и не страшится риска. Думаю, в Вест-Индии он искал залежи гуано. Это очень ценное удобрение, после поездки в Перу ему удалось сделать капитал на продаже гуано.

— В таком случае он довольно богатый человек, наверное.

— Смотря в каком смысле. Сэм никогда не был бедным, но когда у него есть капитал, то он сейчас же вкладывает его в бизнес. Если предприятие удачное, он распродает его и вырученные деньги вкладывает во что-то новое; если неудачно — он загорается новой идеей и начинает все сначала. А теперь, что нам осталось сделать?

— Ничего. Мы сделали все, что могли. Осталось накрыть на стол — и можно идти прихорашиваться.

Когда мы накрывали на стол, мне вдруг пришла в голову мысль.

— Лайза, скажи, когда здесь находится Сэм, а Чед всю ночь играет в клубе, тебе не бывает неловко? Я имею в виду, что люди так предвзято относятся к одинокой женщине.

В ее голубых глазах зажглись озорные искорки.

— У нас с самого начала здесь была репутация богемы, дорогая, и это оказалось даже полезным: ведь люди ожидают от богемы шокирующего поведения. По правде говоря, мы не придаем этому большого значения. Сэм относится ко мне как к сестре, и нам казалось вполне естественным поселиться втроем. Не знаю, что там думают соседи, и мне нет до этого дела. Формально мы с соседями ладим, а чтобы близко подружиться, у меня всегда не хватало времени. Священнослужители здесь — удивительно милые люди. Но я думаю, что они не подозревают за нами ничего дурного; а поскольку полагают, что люди богемы должны порождать скандалы, они даже немного разочарованы.

Я рассмеялась.

— О Боже, они будут еще более негодовать, когда узнают, что теперь здесь две женщины, которые будут опекать друг друга.

В шесть часов мы поехали в мюзик-холл Бэрнард. Я чувствовала, что Чед разгадал запланированный сюрприз, однако сделал изумленный вид, когда мы присоединились к веренице людей, направлявшихся в театр. То была жизнерадостная и очень разноликая толпа: уличные торговцы и моряки; горничные и их ухажеры; хозяева магазинов с женами и отпрыски дворянства.

Все жаждали развлечений, все хотели посмеяться над комедиантами и пролить слезу над певцами баллад.

Представление, в котором было много шума, веселья, временами вульгарного, все же в своем роде было искусством, и я насладилась им всласть. Одна артистка пела и танцевала в костюме матроса. Лайза очень повеселила меня, когда толкнула локтем и пробормотала:

— А ты не одинока, Кейси!

Мы обе покатились со смеху.

Как только мы приехали домой, я попросила Лайзу с Чедом посидеть вместе у камина и поболтать за рюмочкой черри, пока я завершу приготовление обеда. Я нервничала, гадая, как все удастся, поэтому мне хотелось побыть в кухне одной. Менее чем через час я пригласила их к столу.

Мне показалось, что каплун чуточку пережарился, но Чед и Лайза уверили меня, что предпочитают именно такого, и от души хвалили меня. Я заранее купила лед для охлаждения шампанского. Чед с громким хлопком открыл бутылку и разлил по бокалам пенящееся золотистое вино. Настал момент торжества. Я выпила полтора бокала и почувствовала, как земля поплыла под ногами.

Позже, когда я подала кофе, настало время подарков. Лайза подарила брату кейс с серебряным замком. Я узнала о дне рождения лишь за неделю, однако долго думала, что подарить. У меня все еще хранились два соверена, которые дал мне Сэм Редвинг — но я собиралась вернуть ему их. Вместе с еженедельной платой за работу экономки я получала один фунт для личных расходов. Когда Лайза впервые объявила мне об этом, сумма показалась мне слишком большой. Однако мой протест оказался тщетным. Я знала, что, если я куплю слишком дорогой подарок, Чед будет смущен. Поэтому я купила джентльменский носовой платок из тонкого дорогого льна и полночи на нем вышивала инициалы Чеда.

Поднося подарок, Лайза опустилась на колено перед Чедом, словно одалиска перед султаном. Он рассмеялся.

— Не слишком убедительно, дорогая моя. Кейси известно, что старшая сестра держит меня под каблуком.

— Не называй меня старшей, дорогой, — сказала Лайза, вставая. — Это слишком суровая правда.

— Чепуха.

Он развернул сверток и воскликнул от восторга, а затем встал и нежно поцеловал Лайзу.

Может быть, оттого, что выпила шампанского, я последовала примеру Лайзы, сделала глубокий реверанс и поднесла Чеду маленький сверток.

— Спасибо, Кейси, но вы не должны были делать этого, — улыбнулся он. — Посмотрим… — Он раскрыл сверток, осмотрел с явным удовольствием развернутый платок и вышивку и поблагодарил меня.

— Бога ради, поцелуй же девушку, братец, — нетерпеливо проговорила Лайза. — В конце концов, она теперь член нашей семьи.

Я покраснела до корней волос. В тот момент была на Лайзу очень сердита. Чед вскинул голову и поглядел на меня из-под опущенного века: я не могла определить, насмешку или нежелание вижу в его взгляде. Он усмехнулся, будто решившись, взял меня за руки, наклонился и поцеловал: сначала в одну щеку, затем в другую.

— Вы подарили мне чудесный день рождения, Кейси, и я очень рад, что вы теперь с нами, — сказал он.

— Довольно официально, но, возможно, ты лучше справишься с этим в следующий раз, Чед. А теперь, в качестве особого подарка мы с Кейси пойдем в гостиную, а тебя оставим здесь — посидеть, выкурить сигару и допить шампанское. Но не более двадцати минут, а затем начнем играть в ма-тзянг. Пора научить играть в нее Кейси.

— О, но я уже умею! — воскликнула я. — Меня научил Дэниел. Он сам сделал фишки, вырезав на них драконов, символы времен года, ветров и цветов. Вы имеете в виду эту игру?

Лайза и Чед, переглянувшись, улыбнулись.

— Ты — просто нежданное сокровище, дорогая, — сказала Лайза. — Кто бы мог подумать, что англичанка из Вест-Индии знает, как играть в китайскую настольную игру. Сэм будет в восторге.

Она взяла меня за руку, и мы пошли в гостиную, оставив Чеда с сигарой и шампанским. Закрыв дверь, Лайза сказала:

— Я была бестактна, попросив Чеда поцеловать тебя, прости меня.

Я покачала головой и улыбнулась.

— Я была шокирована, но злиться на тебя я не могу.

— Скажи, тебя это расстроило? Я имею в виду, тебе было неприятно, когда Чед поцеловал тебя?

Я подложила в камин полено и поглядела на нее с изумлением:

— Нет, почему же… Это было… это было приятно и очень по-дружески.

Она уселась в кресло со вздохом облегчения.

— Это великолепно. Видишь ли, я сделала это импульсивно, потому что очень беспокоюсь за тебя. После ужасной жизни с Оливером Фойем ты могла возненавидеть всех мужчин или, по меньшей мере, чувствовать отвращение к контактам с ними, а это было бы так печально.

Я села в кресло напротив Лайзы.

— Я почувствовала нечто подобное, когда ухаживала за Сэмом, но это прошло. Думаю, я воспринимала Оливера не как мужчину, а как монстра. Я, наверное, сильно покраснела, когда Чед поцеловал меня, но это от смущения. Почему ты сказала, что было бы очень печально, если бы я ненавидела мужчин?

— Дорогая моя, ты молода и красива. Когда-нибудь подходящий молодой человек пожелает жениться на тебе, и, если он тебе понравится, я буду очень огорчена, что все дело испортит твой неудачный опыт замужества; поэтому я рада, что этого не случится. Я не хочу, чтобы ты осталась старой девой, как я.

— О, Лайза, не говори так. Любой мужчина был бы рад жениться на тебе. Я уверена, что ты отдала лучшие свои молодые годы Чеду, и знаю, что у тебя были предложения, мне сказал об этом Чед.

Она пристально смотрела на огонь.

— Да, но я… не приняла их.

— В любом случае, я не мечтаю встретить мужчину и выйти замуж. Лайза я счастлива и так.

— Чепуха, дорогая Кейси. Ты создана для того, чтобы выйти замуж за достойного человека. — Вдруг глаза ее широко раскрылись, и она приложила ладонь ко рту: — Бог мой, не вообрази только, что я сватаю вас! Ты вполне могла так подумать, но, пожалуйста, не надо. У тебя не должно быть никаких волнений по поводу того, что Чед станет за тобой ухаживать. Он никогда не женится. — И она несколько сокрушенно покачала головой. — Никогда.

Я удивилась, отчего она так в этом уверена, но подумала, что не имею права спрашивать.

— Мне не пришло в голову, что ты сватаешь нас, — заверила я ее, — не беспокойся. Может быть, мне принести доску и фишки для игры, чтобы все было готово, когда Чед докурит сигару?

— Да, дорогая, ты найдешь их в кожаном чемоданчике, что хранится в правом ящике комода.

Когда я разложила фигуры и доску на маленьком столике, я вдруг вспомнила, что в тот вечер собиралась надеть свой золотой браслет. Это было мое единственное украшение, и до сих пор не было особого случая надеть его. Я забыла надеть его, когда собиралась в театр.

Извинившись, я побежала наверх, в свою комнату, взяла браслет из ящичка туалетного столика, надела на запястье и поспешила вниз, чтобы показать его Лайзе. Слезы выступили у меня на глазах, когда я вспоминала, как Дэниел поздравлял меня тогда с днем рождения.

— А это — твоя маленькая шхуна? — спросила Лайза, рассматривая гравировку. — О, Кейси, ты и в самом деле три года прожила на таком судне? Когда глядишь на него, то все истории, которые ты рассказывала, кажутся реальностью. Какая странная жизнь…

— Вероятно, да. Но в то время мне она не казалась странной.

— Следующим летом мы поедем к морю, там ты покажешь мне, как плавать под водой. Ты знаешь, два-три года тому назад Чед с Сэмом учились нырять. Я имею в виду, они ныряли в специальных костюмах с большими шлемами. Два месяца подряд они тренировались под руководством «Сьеб энд Гормен», фирмы, которая изготавливает эти костюмы. Я в изумлении посмотрела на нее:

— Но для чего?

— Не знаю, дорогая. Как я полагаю, это была одна из авантюр Сэма, хотя, должна сказать, это было единственное предприятие, в котором принял участие Чед. Я помню, что они все держали в тайне. Но какова бы ни была их затея, из нее так никогда ничего и не вышло. Наверное, этот проект Сэма провалился, так и не начавшись.

Я поежилась.

— Уверена, что в водолазном снаряжении мне было бы страшно нырять. Ненавижу, когда на голову надето что-то глухое, а дышишь воздухом, который нагнетается через шланг. И потом, в таком снаряжении нет свободы движений: нельзя плыть по течению, всплывать и погружаться по своему желанию.

— Ты так удивительно уверенно говоришь о таких сложных вещах, Кейси.

— Но это несложно, Лайза. Это просто, когда ты знаешь, как задерживать дыхание под водой на длительное время, не впадая в панику. Это то же, что уметь летать.

Две минуты спустя к нам присоединился Чед, и мы начали игру. Обычно эта игра рассчитана на четверых, но Лайза с Чедом знали варианты для двоих и для троих, чему обучил меня Дэниел; и вскоре я обнаружила, что они с братом — настоящие эксперты в этой игре.

— На вас браслет, Кейси, который вы не надевали раньше! — вдруг воскликнул Чед.

— Да, я хотела было, но позабыла о нем. Я как раз сейчас рассказала Лайзе, что Дэниел подарил мне его на день рождения. У него была золотая цепь, которую отлили золотых дел мастера на Арубе, а амулет он сделал сам. На нем выгравирована «Кейси».

Чед нежно взял меня за запястье.

— Можно мне взглянуть поближе?

— Да, конечно.

Он провел пальцем по амулету, изучая сначала одну сторону, а затем — другую. Я взглянула на Лайзу, она сделала комичное лицо и пожала плечами, что означало, что она не понимает такой заинтересованности Чеда. Он поднял мое запястье, поднеся его к свету, чтобы лучше рассмотреть — и на меня нахлынули воспоминания.

«Кейси» была выгравирована на лицевой стороне того, что когда-то было золотой монетой, а теперь Чед пристально рассматривал оборотную сторону, на которой были герб и дата. Монете было более ста лет, ценность ее составляла когда-то восемь эскудо. Дэниел сказал, что дублон ходил в обращении во время правления короля Испании Карлоса IV.

Я затаила дыхание, неожиданно вспомнив об этом.

— О, забыла сказать: когда-то амулет был монетой, и у Дэниела было их четыре. Две пошли на изготовление цепочки, четвертую он дал тебе, Чед, вместе со свитком.

Чед кивнул и положил мою руку.

— Думаю, да, — пробормотал он, не меняя выражения лица. — Он рассказал вам, Кейси, о происхождении этих четырех монет?

— Нет. Думаю, что нет.

Его полузакрытый глаз, казалось, сверлил меня.

— Но вы же должны знать, сказал он об этом или нет?

Лайза стукнула фишкой о стол и в негодовании уставилась на Чеда.

— Нельзя быть таким бесцеремонным, Чед! Что такое на тебя нашло?

— Я не бесцеремонен, Лайза. — Голос его был спокоен, и он не сводил с меня взгляда. — Это вполне уместный вопрос.

— Мне не нравится, как ты задал его. И потом, какое тебе до этого дело?

— Пожалуйста, Лайза, — попросила я. — Если Дэниел дал Чеду монету, то ему есть до нее дело. И Чед заметил верно: это звучит глупо «думаю, что нет». Не понимаю, почему я так ответила, кроме того, что кажется… да, кажется, в некотором роде именно так я могу ответить. Однако все равно это глупо. — Я встретила взгляд Чеда. — Правда состоит в том, что Дэниел так и не сказал мне, откуда у него эти монеты. Полагаю, он хотел сказать. Он гадал, сказать или нет. Но в тот день, день моего рождения, он решил, что мне лучше не знать об этом, потому что знание этой тайны может оказаться опасным.

Наступило молчание. Наконец, Лайза спросила:

— Ты догадываешься, почему, Кейси?

Я покачала головой, не отводя взгляда от Чеда; я желала, чтобы он убедился: я говорю правду.

— Нет, Лайза. Никакого. — Лед в глазах Чеда растаял, он вздохнул, хитро усмехнулся — и стал совершенно другим человеком: любезным и добродушным, таким, каким я его узнала за прошедшие три недели. — Простите, если я был бесцеремонен, — сказал он, тронув мою руку.

— У тебя еще сохранилась монета, которую дал тебе Дэниел? Ты сам знаешь, откуда она? — спросила брата Лайза.

— Да, да. И — нет. — Он начал перебирать свои фишки.

— Что значит твой ответ?

— Он значит, что монета, которую мне дал Дэниел, у меня. И да — я знаю, откуда она пришла. Но нет — означает, что я не знаю, где это место.

— Не говори чепухи!

Он улыбнулся.

— Но это — правда, дорогая.

— В таком случае не говори загадками. Назови нам то место, откуда произошли монеты.

Минуту-две он размышлял, а потом покачал головой:

— Я предпочитаю последовать примеру Дэниела.

Лайза сморщила носик.

— Терпеть не могу мужчин, вечно у них какие-то секреты. Все они одинаковы. Так что — мы играем или нет?

Чед усмехнулся.

— Так ведь твоя очередь, Лайза. Мы ждем тебя. Ходи.

Она вспыхнула от негодования и ткнула в него пальчиком.

— Прекрасно. Но я знаю одно: твоя усмешка означает, что тебя постигло жестокое разочарование, маленький мой братец. Я могу читать в тебе, как в книге.

— Вот отчего я так осторожен с тобой и никогда не играю на деньги, сестренка.

На следующее утро Лайза удивила нас обоих. Это был холодный, но солнечный ноябрьский день. За завтраком она заявила, что после него мы с Чедом отправимся верхом на пустошь.

— Я уже договорилась: мальчик приведет из конюшни на пару часов двух прекрасных лошадей, а у меня для тебя есть бриджи для верховой езды, Кейси. Их сшила миссис Говард, у нее есть все твои мерки.

Мы с Чедом переглянулись в изумлении, а затем посмотрели на Лайзу.

— Уверен, что мы найдем в этом большое удовольствие, — кивнул Чед, — но отчего вдруг такой энтузиазм по поводу верховой езды и отчего ты не едешь с нами?

— Я боюсь лошадей, — сказала Лайза. — Я ничего не имею против того, чтобы ехать на лошади сзади нее, но мысль о том, что я буду сидеть у нее на спине, пугает меня до обморока. Думаю, моя комплекция не подходит для верховой езды. Но ты же любишь верховую езду, Чед, а Кейси, я слышала, ездила верхом на Ямайке; так что я решила, что это пойдет на пользу вам обоим.

— Обычно я каждое утро гуляю около часа по берегу реки, прежде чем утренним поездом вернуться домой, — сказал Чед. — Скорее, это тебе нужны физические упражнения. Ты полнеешь, дорогая.

— Тот факт, что ты прав, не дает тебе права говорить гадости, — вздохнула Лайза. — Почему бы тебе не принять как должное, что я такова, какой Бог создал меня, дорогой братец? Я не стану ни толще, ни худее, если даже стану есть мало, как птичка, и целый день крутить велосипед или, наоборот, есть что душа пожелает и просиживать все дни в кресле-качалке.

— Ты прекрасна, Лайза, — сказала я. — Думаю, твоя комплекция вполне тебе подходит.

— Ты мне льстишь.

— Нет, в самом деле. В любом случае, спасибо за твое предложение. Но что ты сама будешь делать этим утром?

— О, я последую за вами в коляске и понаблюдаю, если только на улице не слишком холодно. А затем вернусь домой и буду шить или читать. — Как и я, Лайза была страстной читательницей и в настоящее время была поглощена новой странной фантазией мистера Г. Уэллса «Человек-невидимка».

Я наслаждалась верховой ездой. Из того, что мне было известно о Чеде, я думала, что он не слишком опытный наездник, но оказалось, что он хорошо держится в седле. Выяснилось, что, когда они втроем переехали в Англию, Сэм Редвинг купил конюшни в Уолвиче и нанял Чеда для покупки, доставки, выучки лошадей. Это предприятие было малодоходное, от которого Сэм через полгода устал; но в течение этого времени Чед только и занимался, что выездкой.

Пустошь Блэкхит была хорошим местом для скачки галопом. Ветер обжигал мне щеки. Чед был приятным компаньоном по верховой езде, к тому же наша жизнь под одной крышей так сблизила нас, что теперь не было необходимости поддерживать вежливый разговор, если не было настроения.

Мы свернули в парк и проехали мимо Королевской обсерватории. Там я попросила остановиться, чтобы взглянуть на длинную медную нить, закрепленную в булыжнике. Она отмечала Нулевой меридиан: воображаемая линия, точка отсчета в навигации для каждого корабля, который бороздит моря и океаны.

Мы двинулись дальше — и вдруг одновременно произнесли:

— Ты помнишь? — Оба замолкли, а потом рассмеялись.

— Ты первый, — сказала я.

— Я собирался спросить, помнишь ли ты, как сердита была на меня, когда в тот день в Ферн Галли, когда я наблюдал за тобой вместо того, чтобы помочь.

— Конечно, помню. Ты сказал что-то насчет того, что не желаешь лишать меня шанса на успех.

— Так я и сказал.

— Это забавно, но я как раз собиралась спросить, помнишь ли ты, как Дженни, моя кобыла, истоптала копытом твою шляпу, пока мы навешивали колесо на ось.

Серые глаза Чеда сверкнули, когда я взглянула на него.

— Надеюсь, я сумел скрыть степень своего отчаяния, — сказал он. — Я в то время попросту не мог позволить себе потратиться на новую шляпу.

— Я догадалась. С большим опозданием, но я еще раз приношу извинения. Ты в тот день говорил, что Судьба любит играть с тобой злые шутки, иногда жестокие, а сам выбрал профессию, которая как раз зависит от игры Судьбы. — Я запнулась и нахмурилась. — О Боже, прости. Я снова думаю вслух.

Он рассмеялся.

— Я не обиделся, дорогая Кейси. — Он случайно перенял у Лайзы манеру обращения ко мне «Кейси, дорогая», и мне это нравилось. — Дело в том, что эта леди мало влияет на мою игру. В игре я полагаюсь не на случай, а на математику.

— Не уверена, что понимаю смысл твоих слов.

— По большей части я играю в вист. Иногда — в покер, когда находятся партнеры, хотя покер более популярен в Америке, чем у нас. Во всех играх присутствует элемент случайности, но в сложных карточных играх он играет роль меньшую, чем память и математический расчет.

— Но почему математика?

— Потому что, если у тебя есть математические способности, ты сможешь разработать точные математические вероятности двух и более версий игры, а затем выбрать наиболее выгодную. Удача здесь — маловажный элемент и иногда сходит вовсе на нет, но, если у тебя лучшие математические шансы, чем у противника, ты выиграешь. И даже леди Судьба не в силах помешать.

— Ну а если противники — более сведущи в математике, чем ты?

— Тогда я проигрываю. Но не сочти за нескромность: я еще не встретил такого противника. Большинство игроков очень суеверны и настолько же безграмотны. Они полагаются на удачу.

Я вспомнила проводившиеся время от времени в Джакарандас партии в вист в фонд местного прихода.

— Наверное, это тяжелая работа. — Эти слова лишь отчасти отражали мою мысль, но Чед, вероятно, угадал то, что я недосказала.

— Ты имеешь в виду — за небольшие деньги?

— Я… подумала это, вспомнив партии в вист у тети Мод, но ведь я не сказала этого вслух, так что не буду на этот раз извиняться.

Я увидела на его лице искреннее изумление.

— Мои выигрыши обычно превышают пять тысяч в год, — сказал он довольно небрежно. — Пока я не нашел более выгодного способа использовать свой небольшой талант.

— Пять тысяч? Но ведь это огромная сумма, Чед… О Боже, ты не должен был говорить мне, это не мое дело. Но… но почему Лайза работает в агентстве, если вы могли бы жить припеваючи и нанять еще десять человек штата на такой доход?

— Из этой суммы я удерживаю для себя только мизерную часть на наши повседневные расходы, — сказал он. — Остальное идет на покрытие долгов.

— Долгов?

Он надвинул шляпу на лоб, чтобы скрыть выражение глаз, и пришпорил лошадь. Я повернула вслед за ним лошадь и догнала его уже тогда, когда выражение лица его стало вновь бесстрастным.

— Долгов, — повторил он. — Когда мой отец стал банкротом и был обвинен по суду, мать проработала всю оставшуюся жизнь, чтобы выплатить долги кредиторам. За пятнадцать лет своей работы она едва ли отдала сотую их часть. Перед ее смертью я пообещал возвратить все долги.

Я коснулась его руки.

— Не говори об этом, если это тебя так расстраивает, Чед. И прости меня, это я затронула эту тему.

— Нет, Кейси, нет. Здесь нет твоей вины, и, по правде говоря, я рад случаю объяснить тебе наши издержки и наш образ жизни. Я знаю, что Лайза не могла тебе многого рассказать обо мне, потому что полагает, что это мое дело, но я решил, что теперь самое время.

— Только если ты хочешь рассказывать об этом, Чед.

— Я хочу, хотя больше почти не о чем рассказывать. Я видел, как мать трудилась, будто рабыня, всю свою жизнь, пока не умерла, когда мне было шестнадцать. Перед смертью я дал ей два обещания: первое, что я никогда не оставлю попыток восстановить доброе имя отца; второе — что я буду выплачивать долги кредиторам. Мы с Лайзой переехали в Англию, и в последующие годы едва могли свести концы с концами. Но однажды у меня появилась возможность оставить на некоторое время Лайзу и вернуться в Гонконг и Шанхай.

— А Лайза жила одна? — спросила я.

— Да. Тогда, кажется, Сэм был в Новой Гвинее. Потом он приехал ко мне в Шанхай.

— А почему ты вернулся, Чед?

— Вернулся, чтобы выследить двух свидетелей, которые дали ложные показания против моего отца. Один из свидетелей умер. Другой исчез за границей, когда вышел на свободу.

— И этот другой был Дэниел. Он так никогда и не простил себе лжесвидетельства.

— Знаю. Знаю и о том, что его вынудили на лжесвидетельство угрозы тонга в отношении его матери: он все это описал в своем признании. Я провел в Гонконге и Шанхае год, и мне ничего не удалось. Перед отъездом в Англию я нанял агента-китайца в Гонконге для того, чтобы он проследил путь Ма Хо — Дэниела и выяснил его настоящее имя. Мне нужно было сделать это раньше. У моего агента был острый ум: он проследил путь матери Дэниела в Макао, а затем перечитал письма, приходившие с Ямайки каждый год. Он послал мне эту информацию. Вот так я оказался на Ямайке.

Мы взбирались по крутому склону холма Обсерватории.

— Итак, ты нашел Дэниела, он передал тебе свое признание — и это означало, что ты исполнил свое первое обещание. Я рада за тебя, Чед, но и боюсь одновременно. Когда мы встретились позже на бегах, Оливер сказал, что ты — опасный человек.

Он изумленно взглянул на меня.

— Думаю, он преувеличивал.

— Я не уверена. Ведь Джозеф вел себя при встрече с тобой так, будто ты был Барон Сэмеди, Король Мертвых.

— Ах да. Он еще делал знаки против зомби, я вспоминаю.

Когда мы взобрались на вершину, я спросила:

— Чед, когда тебе удастся выполнить твое второе обещание? Я имею в виду, выплатить долги?

— Это трудно сказать. Я выплачиваю пять процентов ежегодно — и на это идет почти половина моего дохода.

— Половина? Я ничего не понимаю.

— Это очень просто, Кейси. Я должен пятьдесят тысяч фунтов.

 

13

Я была потрясена услышанным, наши лошади послушно шли рядом. Сумма была слишком велика для моего воображения. Чед небрежно сказал:

— Долг был гораздо больше, когда я принял его на себя. В настоящее время мне нужно изыскивать две тысячи пятьсот фунтов ежегодно для выплаты процентов. Примерно такая же сумма остается на оборот капитала.

Я была совершенно невежественна относительно операций такого масштаба капиталами.

— Это… это значит, что тебе понадобится двадцать лет, чтобы отдать долги полностью?

— Не совсем. Поскольку долг уменьшается, уменьшается и ежегодный процент с него, что означает: с каждым последующим годом я буду выплачивать все большую часть капитала.

— И все равно это ужасно, Чед…

— Именно так говорит Лайза. Вернее, говорила. Теперь она смирилась.

— А Сэм разве не может помочь тебе?

— Дорогая Кейси, нет смысла занимать денег у своего друга, чтобы отдать кредиторам — да, честно говоря, авантюры Сэма ни разу не принесли ему большого дохода. Он вечно мечтает войти вместе со мной в какое-то дело и за одну ночь обогатиться, но я не питаю таких надежд. Я слишком осторожен, чтобы вкладывать свои надежды в предприятия Сэма.

— Думаешь, игра — это надежный способ вкладывания денег?

Он усмехнулся.

— Для меня это подходящий способ. Ты знаешь, наверное, что китайцы — прирожденные игроки, но мне случалось выигрывать у них карманные деньги, еще когда я был мальчишкой. Когда я вернулся с Дальнего Востока, я решил, что компетентен лишь в этой профессии. Лайза ссудила меня деньгами на приличный костюм и на то, чтобы подкупить пару скаредных членов дворянского клуба: они рекомендовали меня в хороший клуб, и вот я стал джентльменом. Некоторое время вращался в компании, чьи ставки за игорным столом были мне по карману. Так я накопил достаточно средств, чтобы играть по-крупному с более богатыми людьми.

— Ставки очень высоки?

Он пожал плечами.

— В вист я обычно играю на ставку пять фунтов в трик и пятьдесят — в робер. На этом уровне можно выиграть или проиграть сотню-две за вечер. В покере есть три разновидности: длинный покер, начало вслепую и в ставки.

— Для меня это звучит как иностранный язык.

— Да, полагаю, что так. Покер — это игра, в которой я выигрывал, бывало, по тысяче за один вечер, а также терял по пятьсот, когда шла плохая карта. Но в длинной игре удача никогда не сможет переиграть хорошую память на карты и расчет.

Мы выехали на вершину холма и двинулись к калитке, которая вела к пустоши Блэкхит. Помолчав, Чед сказал:

— Твои брови прямо-таки сошлись на переносице. О чем задумалась, Кейси?

— О… может, лучше не говорить.

— Почему же?

— Ты можешь подумать, что я осуждаю тебя.

— А ты не осуждаешь?

— Нет.

— В таком случае, я не подумаю так.

— Ну, я думала, что это стыдно: тратить так много времени на то, что не приносит удовлетворения. Это все равно, что жить впустую.

— О, с этим я согласен. Не пойми меня неправильно, я нахожу свое занятие хорошим стимулом к жизни. Есть удовольствие в том, чтобы эксплуатировать свои мыслительные способности, и мне доставляет удовольствие игра. Но ты совершенно права: это бесцельная жизнь, это ее прожигание. К несчастью, для меня это единственный способ заработать достаточное количество денег. — Он собрал поводья. — Хватит, давай пустим лошадей в галоп.

Мы пришпорили лошадей и поскакали через пустошь по направлению к Доувер Роуд, а затем к мысу, который назывался Уошервимен Боттом. Повернув на север, мы пустили лошадей шагом.

— А чем бы ты хотел заниматься, если бы мог выбрать? — спросила я.

— Я бы хотел быть издателем.

— Писать книги?

— Нет. Публиковать их. Я бы хотел издавать образовательные книги, потому что уверен: большинство книг этой категории могли бы стать гораздо лучше.

В его голосе появилась неожиданная теплота, и, взглянув на него, я увидела в его глазах искренний интерес.

Когда я учился в школе, я обнаружил, что большинство ученых — очень плохие писатели. Они зачастую пишут вяло, амбициозно и неточно. Они не умеют передавать знания другим. Но человек с даром слова может представить мысли экспертов так, чтобы они были понятны всем.

Я вспомнила наши книги на «Кейси». Одна из книг была учебником по курсу навигации, текст был тяжелым. Я с трудом пробиралась через дебри инструкций.

— Каким образом ты будешь находить авторов, способных облечь мысли ученых в простую форму?

Чед с удивлением посмотрел на меня:

— Это совершенно новая область. Нужно найти эксперта, который обеспечит вам материал; нужно найти автора, который сделает его осмысленным и доступным в изложении; нужно быть уверенным, что они не подерутся друг с другом, как кошка с собакой. И, в конце концов, выйдет действительно прекрасная книга.

Я не могла не улыбнуться.

— Почему ты не занимаешься этим?

— Издательское дело — профессия для джентльмена и требует больших вложений, в особенности в новое издательство. Я был бы счастлив попытаться — но все деньги, которые у меня есть и будут, требуются мне для иного.

* * *

В то утро мы с Лайзой впервые встретились с человеком, которого она в шутку назвала «дворецким Кейси». В агентстве было много народу, и мы обе вели прием новых претендентов на, место, записывая имена, адреса, возраст, опыт и принимая рекомендации. Хотя у нас был только один офис на двоих, мы с Лайзой работали, не отвлекая друг друга. В присутствии клиентов мы всегда обращались друг к другу официально — «мисс Фэйт» и «мисс Браун».

Я закончила прием девушки, которая искала место горничной, и попросила ее пригласить ко мне следующего. В дверь постучали, и вошел высокий мужчина. На нем был стального цвета костюм, хорошо сшитый и хорошего качества. Честерфильдский плащ был перекинут через руку, в которой он держал шляпу. Ему было примерно пятьдесят лет, у него было квадратное лицо и довольно выразительные голубые глаза. Волосы его были густые, коротко остриженные, каштаново-рыже-ватого цвета с проседью, а борода была подстрижена в стиле принца Уэльского.

Если бы я не приметила его раньше среди других претендентов на место прислуги, я бы приняла его за джентльмена, подыскивающего камердинера или экономку. Теперь я смогла рассмотреть его как следует, отметив качество одежды и манеру держаться, и решила, что это весьма высокопоставленный в своем кругу бывший дворецкий Или личный камердинер. Такие мужчины обычно хорошо одевались и держались с достоинством.

Лайза на некоторое время отвлеклась от поварихи, с которой беседовала, и взглянула на меня с изумлением. Чувствуя неуверенность, я указала посетителю на стул и сообщила:

— Меня зовут мисс Браун. Пожалуйста, садитесь и скажите, чем мы можем вам помочь.

— Благодарю вас, мисс Браун. — У него был грудной, приятный голос. Он сел, положил шляпу на колено и довольно пристально, с интересом посмотрел на меня. — Не можете ли вы помочь мне подыскать место дворецкого?

— Пожалуй… — Я достала бланк и взяла ручку. — Сначала запишем ваши данные, а затем посмотрим. Ваше имя?

Его звали Ричард Браун, возраст сорок девять лет, проживал он на Блэкхитском шоссе. Я записала все данные и спросила:

— Какой у вас опыт работы?

— Никакого, мисс Браун, — произнес он, — но я очень желаю его приобрести.

Лайза закончила беседовать с поварихой, однако нового посетителя не вызвала. Очевидно, она заинтересовалась этим человеком, а также тем, как я справляюсь с обязанностями. Я записала в соответствующей графе «опыта не имеет» и спросила:

— Вы имеете в виду, что служили швейцаром — и никогда дворецким?

— Нет, мисс Браун, я имею в виду, что у меня до сих пор не было никакого опыта подобной работы. — Он наблюдал за мной со странным выражением лица, которого я не могла понять; однако я могла бы поклясться, что в нем была ирония.

Я положила ручку и сказала:

— В таком случае, какого рода опыт вы приобрели на прошлом рабочем месте?

Я никак не прореагировала на то, что мы однофамильцы, поскольку это — одна из-самых распространенных в Англии фамилий; но я пыталась избегать ее произносить, потому что чувствовала, как глупо будет звучать слишком частое чередование «мисс Браун — мистер Браун».

— Видите ли, я много лет был военным.

Поскольку в этот раз он не упомянул моей фамилии, я решила, что будет уместным обратиться к нему по фамилии.

— Я не уверена, что ваши военные познания пригодятся на вашей новой службе, мистер Браун.

Я уже собиралась спросить, не был ли он в армии ординарцем, но он сам подсказал:

— Полковник.

— Простите?

— Полковник Браун, не мистер Браун. Это, конечно, не имеет большого значения, но..

— Вы — полковник?

— Ну да, мисс Браун. Полковник в отставке.

Я бросила на Лайзу возмущенный и удивленный взгляд и увидела, что она с трудом подавляет смех. Обернувшись вновь к полковнику, я сказала:

— Думаю, мы тратим зря время, сэр!

Он был расстроен.

— Простите, если это так. Вы полагаете, мне будет невозможно получить место?

— Думаю, невозможно, да и зачем вам это, если у вас достаточное денежное содержание, чтобы быть джентльменом?

— Это верно. Но джентльмену позволительно быть эксцентричным, правда? Эксцентричность — английская традиция, и думаю, работа дворецкого будет для меня и интересной, и познавательной. Возможно, хотя бы не некоторое время.

Он приподнял брови, улыбаясь, и я, к своему изумлению, обнаружила, что улыбаюсь в ответ.

— Не думаю, что вы долго пробудете в должности, полковник, а поскольку мне нужно принимать во внимание репутацию агентства мисс Фэйт, я вынуждена отказать вам, учитывая ваши данные.

— Какая жалость, — пробормотал он, кинув взгляд на Лайзу. — Но, возможно, вы, леди, позволите мне пригласить вас на чай?

Лайза рассмеялась.

— Полковник, но ведь это не совсем уместное приглашение.

— Эксцентричная личность может делать такие приглашения, не думая их об уместности, мисс Фэйт. И, возможно, мы сможем договориться, принимая во внимание мой посильный финансовый вклад в ваше агентство. Теперь, когда я вышел в отставку, я ищу себе интересное занятие.

— Простите меня, полковник, — Лайза все еще улыбалась. — Не думаю, что мы сработаемся с эксцентричным партнером.

— О, я сражен своей собственной петардой. Но окажите мне все же честь, леди, и примите мое приглашение на чай. Адрес, который я назвал вам — адрес Лэндоунского отеля, где я и проживаю. Мой номер вполне комфортабелен, и в отеле подают превосходные огуречные сэндвичи. А если хотите, мы можем отправиться в кафе.

Я теперь полностью предоставила разговор в распоряжение Лайзы и наслаждалась откровенной раскованностью поведения столь необычного джентльмена. Почти с сожалением я услышала, как Лайза сказала:

— Благодарю вас, но мы вынуждены отказать, а также вынуждены попросить вас позволить нам продолжить работу. Вы же понимаете — бизнес есть бизнес.

Он сразу же встал:

— Да, я не должен более злоупотреблять вашим временем, но, поскольку мы соседи, возможно, нам доведется встретиться вновь. До свидания, мисс Браун, благодарю вас за доброту. До свидания, мисс Фэйт. — Он поцеловал нам руки и спокойно удалился.

Мы с Лайзой взглянули друг на друга и расхохотались.

— Что за необычный человек! Мне никогда не приходилось с таким сталкиваться. Наверное, ты, Кейси, притягиваешь к себе всякие необычные события. Но, кажется, он очень приятный джентльмен, правда? Вряд ли он может представлять для нас какую-то угрозу.

— Нет… — проговорила я. — Думаю, ты права, Лайза. Но я чувствую, что полковник Браун не совсем тот человек, кем хочет казаться.

В тот же вечер историю о «дворецком Кейси» мы рассказали Чеду, особый акцент Лайза сделала на моем выражении лица, каким оно стало, когда я узнала, что будущий дворецкий — полковник.

Чед был удивлен: история показалась ему забавной.

— Вам следовало принять его приглашение на чай, — сказал он. — Если мы не будем время от времени поддерживать свою репутацию, мы разочаруем соседей.

В течение той недели я виделась с полковником Брауном еще дважды. Первый раз, когда мы с Лайзой ехали однажды утром в агентство. Он ехал верхом на великолепной серой кобыле и, увидев нас, пустил лошадь галопом через пустошь. Подскакав к нашему экипажу, он поднял шляпу в приветствии. По правилам этикета для леди, которые описываются в дамских журналах, он не должен был делать этого, а мы должны были игнорировать его, поскольку никогда не были представлены друг другу; но мы обе улыбнулись, кивнули ему и сказали: «Доброе утро».

Вторая встреча произошла через два дня, когда я делала покупки в Гринвиче перед тем, как забрать Лайзу из агентства в шесть вечера. Уже зажглись огни, наступали сумерки; идя через дорогу, я встретила полковника Брауна, разговаривавшего с викарием из Гринвичской церкви. Они оба приветствовали меня, и полковник Браун сказал:

— Я вижу, у вас тяжелая корзина, мисс Браун. Могу я поднести ее к вашему экипажу?

Отказаться было невежливо. Я поблагодарила, мы пожелали викарию доброй ночи и вместе пошли к Нэвел-колледж, где я оставила экипаж. Полковник вежливо справился о здоровье мисс Локхарт и ее брата — а отнюдь не мисс Фэйт. И я поняла, что он знает о нас всех больше, чем я думала; но он не сделал попытки вовлечь меня в разговор или навязать мне свою компанию. Когда мы дошли до экипажа, он поставил мою корзину, помог подняться и очень вежливо попрощался.

Странный полковник заинтриговал бы меня более, если бы я не была так сильно занята каждый день; но в последние дни я все больше нервничала, думая о предстоящем приезде Сэма Редвинга. Это было, конечно, глупо, и я полагала, что Чед и Лайза осмеют меня, когда узнают об этом, но они отнеслись ко мне весьма сочувственно.

— Это все очень естественно, — сказала Лайза. — Ты впервые встретилась с ним, когда твоим единственным миром была «Кейси»; когда все полагали, что ты — женщина-кули; и ты не могла себе позволить быть самой собой. Теперь вам предстоит встреча, когда ты — совершенно другая личность и живешь в другом мире, поэтому и чувствуешь себя скованно и растерянно. Боже мой, когда я думаю о том, через что ты прошла, будучи замужем, я удивляюсь, что ты еще выносишь мужчин.

Был вечер пятницы. Чед только что сошел вниз, чтобы посидеть с нами несколько минут перед тем, как отправиться на поезде в город.

— Истинная причина нервозности Кейси перед встречей с Сэмом, — задумчиво сказал он, — очень проста. Она спасла ему жизнь, и она уже могла заметить, что Сэм — натура романтическая. Теперь он вновь засыпет ее благодарностью; начнет пересказывать каждую деталь спасения — одним словом, сделает из нее героиню.

— О, нет! — воскликнула я.

— Но то, что она совершила, и есть героизм, Чед, — возразила Лайза.

— Я согласен, дорогая, но Кейси так не думает, поэтому и будет смущена, — он усмехнулся и поднялся. — Я должен идти, но завтра я смогу встретить Сэма вместе с вами.

Он поцеловал Лайзу, улыбнулся мне и пожелал нам обеим доброй ночи. Когда он ушел, я сказала:

— Ты знаешь, думаю, что Чед прав. Я волнуюсь оттого, что Сэм поднимет вокруг меня шум.

Лайза подняла взгляд от перчатки, которую чинила.

— Боюсь, что действительно так будет, дорогая. Чувство благодарности всегда было присуще Сэму. Знаешь, у вас с Чедом есть что-то общее. Каждый из вас когда-то спас жизнь Сэму Редвингу. Чед спас его много лет тому назад, но с Сэмом это могло случиться и вчера.

Заинтригованная, я отбросила на время свои беспокойства и попросила:

— Расскажи мне об этом, Лайза.

— Есть некоторые детали, о которых я не знаю, но, когда Чеду было пятнадцать, они встретились с пиратами.

— С пиратами?

— Нет, конечно, не с романтическими пиратами, у которых на флаге череп и скрещенные кости. Но до сих пор в Китае есть пираты, которые патрулируют береговую линию на лодках-джонках, от Куанджоу до Шанхая, и всегда готовы напасть на небольшие и небыстроходные суда и взять их на абордаж. Они захватывают ценности, грузы, иногда сам корабль; даже убивают команду. Они редко заходят в воды Гонконга, потому что там базируется флот; но они очень дерзкие, и иногда в сумерки им удается уйти с добычей. Именно так случилось с Сэмом и Чедом. Однажды они рыбачили на кече, принадлежавшем семье Сэма, с командой из трех китайцев. Они были уже в миле от берега, когда из тумана вышли пираты и напали на них. Примерно дюжина пиратов взяла кеч на абордаж.

Я поежилась от страха.

— О, Лайза, как это ужасно!

— Да. Достаточно ужасно, чтобы кровь застыла в жилах. У Сэма был пистолет, и он дважды выстрелил, но кто-то метнул в него кастет, и Сэм рухнул без чувств. Команда в страхе попряталась в трюме, но трое пиратов взобрались на кеч. Чед ударил одного бочонком и сбросил его в море. Тот бросил меч на палубе, и Чед схватил его. Он не любит рассказывать, что именно случилось, но Сэм очнулся и видел все, что происходило. Только он не мог шевельнуть и пальцем.

— Так, значит, Чед был один против двоих пиратов? — спросила я.

— Очнувшись, Сэм увидел стоящего над ним Чеда. А потом раздался страшный скрежет металла, и в воздух полетели искры. Чед закричал и ринулся на нападавших. Он не силен и не высок ростом, но у него быстрая реакция. Сэм думает, что он опасно ранил обоих китайцев, судя по залитой кровью палубе. Он оборвал абордажные веревки, но кто-то из них кончиком меча полоснул Чеда над глазом — потому-то у него опущенное веко. Но Чеду удалось подхватить выпавший из рук Сэма пистолет, он выстрелил четыре раза, и пиратские лодки отплыли. С тех пор у Чеда испорчено веко, а Сэм никогда не забывает годовщины того дня и приносит либо присылает Чеду подарок. Он злопамятный человек — Сэм Редвинг.

Я пыталась представить весь ужас этой сцены. Юноша, должно быть, был необычайно разъярен, если сразил двух взрослых мужчин с мечами в руках. Когда я сказала это Лайзе, она ответила:

— Не знаю, дорогая. Это в самом деле не похоже на Чеда. Но он обычно очень решителен. — Она нежно посмотрела на меня. — Как ты.

— Я? — Я была поражена.

— А разве тащить через весь остров, в ураган, на носилках больного — это не решительность?

— Но мне было некогда даже задуматься над этим, Лайза.

— У тебя было более чем достаточно времени для размышлений, но я не собираюсь с тобой спорить. Это сделает за меня Сэм.

На следующий день мы наняли извозчика, чтобы доехать до порта. Грохот экипажей в Блэкуэллском туннеле напомнил мне день, когда я сошла на берег с корабля «Эвон»: трепеща и надеясь в лучшем случае отыскать место посудомойки — и была встречена Лайзой Локхарт, которая подарила мне новую жизнь, более счастливую, чем можно было вообразить. В порыве благодарности я сжала ее руку.

«Дервент» прибыл немного раньше назначенного времени, и когда мы подъехали, уже стоял на рейде; но казалось, прошла вечность, пока началась высадка. Лайза раскраснелась от возбуждения, я тоже нервничала, Чед опирался на трость со своим обычным спокойствием.

И вот появился Сэм Редвинг, пробираясь сквозь толпу со шляпой в руке и неся с собой небольшой чемодан. Он оказался выше, чем я его запомнила, загорелый и выглядевший здоровым, с дружеской улыбкой. Я чуть отошла, чтобы не мешать его встрече с Лайзой и Чедом. Подойдя к нам, он просто бросил наземь шляпу и чемодан, схватил в объятия Лайзу и поднял ее над землей с восторженным возгласом.

— Лайза, дорогая! Как хорошо дома! — Он поставил ее на землю и сердечно поцеловал. — Я всегда опасаюсь, что когда-нибудь приеду домой и обнаружу, что какой-то красавчик женился на тебе.

Она рассмеялась, хотя на ее глаза навернулись слезы. Поправив шляпку, Лайза ответила:

— Это будет, когда рак на горе свистнет. С приездом, Сэм.

— Спасибо, Лайза, спасибо, девочка. А как тут наша Мелюзга? — он схватил Чеда за руку и шутливо хлопнул его по плечу. — По-прежнему одерживаешь победы, Мелюзга?

— Скорее свожу концы… — отозвался невозмутимо Чед, но чувствовалось, что он также очень рад. — Ты уже поправился, Великий Вождь?

— Я совсем как новый, и мы знаем, кого за это надо благодарить. — Сэм смотрел на меня из-за плеча Чеда. — А-а… Кейси… Дай-ка я тебя разгляжу. — Он взял меня за руки и не отрывал от меня изумленного взгляда. — Господи, я едва тебя узнал, милая. У тебя отросли волосы, и лицо уже не такое смуглое, как у цыганки. И еще на тебе милое девичье платье, просто картинка. Ха, а ты мельче, чем я думал. Как же, черт возьми, тебе удалось меня вытащить с той посудины? — Он сжал мою руку и повернулся к Лайзе и Чеду. — При помощи блока и тали, поднять на скалу, в такой ураган…

Я почувствовала, как кровь залила мои щеки от этих слов, и поспешно произнесла:

— Я так счастлива снова видеть вас, мистер Редвинг!

— Сэм. Ты обещала звать меня Сэмом. Помнишь?

— Да, простите. Простите, я стыжусь и волнуюсь, но… я хотела от всего сердца поблагодарить вас за то, что вы отправили меня к вашим друзьям, к Лайзе и Чеду. Они заботились обо мне, как о родной сестре.

Сэм кивнул. Взор мой был устремлен на Лайзу. Та смотрела на Сэма. Вновь обернувшись к нему, я встретилась с его странно пристальным взглядом. В следующее мгновение Сэм отпустил мои руки, рассмеялся и повернулся, чтобы взять свои шляпу и чемодан.

— Пойдемте-ка все домой.

Но в тот краткий миг, когда я встретилась с ним глазами, я ощутила неловкость. Я не могла найти ей объяснения, но, похоже, причиной ее было внезапное предчувствие, что впереди меня ожидает неведомая опасность.

 

14

По дороге домой и за обедом, который я приготовила, мы беспрестанно смеялись и разговаривали. Хотя вся неделя была дождливой, в день приезда Сэма небо было ясным, зимнее солнце согрело воздух. После полудня перед чаем мы пошли прогуляться через парк к реке. Это было желание Сэма: он сказал, что любит Гринвич, и, хотя ему часто приходится покидать его, он всегда с радостью возвращается.

В этом я уже готова была согласиться с ним, поскольку даже за то время, что прожила здесь, я успела полюбить эту часть Лондона. Здесь каждый булыжник мостовой, каждая пядь набережной дышали древней историей. Я часто любовалась Королевским домом, колоннадой Уоренна вокруг Королевского Морского Колледжа: я мысленно наполняла пространство событиями прошлого.

К полудню улицы наполнились криками торговцев, точильщиков ножей и плотников, разносчиков имбирного печенья. Всюду были ларьки, в которых торговали креветками и береговичками, мидиями, рожками и угрями. Разносчик сдоб звенел колокольчиком. Мороженщик с коробом, шарманщик, уличный скрипач с обезьянкой на цепи, трио певцов-негров, — это так отличалось от всего, что меня окружало на Ямайке.

Я надеялась, что прогулка по свежему воздуху избавит мою душу от странного беспокойства, но ожидания меня обманули. Позже, пока я готовила обед, а Аайза распаковывала небольшой багаж Сэма, приобретенный в пути, Чед рассказал Сэму обо мне и то, что познакомился со мной на Ямайке. Он пересказал все, что касалось моего замужества за Оливером Фойем, его смерти от стрелы Дэниела и нашего с Дэниелом бегства на «Кейси».

Но я ничего этого не знала, пока не пришла в гостиную, окончив все дела по кухне. Лайза уже сидела в гостиной. Когда я вошла, Сэм мерял пространство шагами, плотно сложив руки на груди, ссутулив плечи; и старался сдержать гнев, который сверкал в его глазах.

— Пожалуйста, успокойся, Сэм, дорогой; теперь уже ничего не поправишь, — умоляла его Лайза, поглядывая на меня в ожидании поддержки, — ты только расстроишь Кейси, если будешь так реагировать.

Он прекратил расхаживать и гневно взглянул на Лайзу.

— Не лезь со своими уговорами, Лайза!

Я была шокирована его манерами, но вспомнила, что они с Лайзой были давними друзьями и росли как брат и сестра. Он протянул ко мне руку, почти отчеканивая слова:

— Этот… эта свинья Фой… женат на такой девушке, как Кейси, и он еще смеет… он еще жестоко обращается с ней и унижает ее?! Клянусь вам, я бы убил его!

Чед задумчиво смотрел на огонь. Когда Сэм окончил свою тираду, Лайза бросила на меня взгляд, молящий о помощи, и тогда я собрала все свое мужество и вмешалась. Мне не следовало делать этого, но было совершенно очевидно, что Лайза желает, чтобы я остановила его. Не существовало в жизни того, чего бы я не сделала ради нее.

— Сэм, я была бы рада, если бы… — начала было я. Он обернулся ко мне и перебил меня:

— Как жаль, что я не знал этого тогда, Кейси. Если бы я знал о нем…

— Сэм, я не девушка-кули, и меня не так просто уговорить. Благодаря вашей щедрости и благородству я теперь — Кейси Браун, и член семьи. Не соблаговолите ли вы выслушать меня?

Чед удивленно взглянул на меня.

— Оливер Фой мертв. Все это случилось уже более трех лет тому назад, и лучше всего было бы забыть и никогда не вспоминать об этом. Я была очень счастлива, скитаясь на «Кейси», и здесь я также очень счастлива, поэтому меня не стоит жалеть. Сегодня день вашего приезда, Сэм. Пожалуйста, не портите его нам вашим гневом.

Сэм Редвинг несколько секунд молча смотрел на меня, потом его лицо просветлело и он кивнул:

— Хорошо, Кейси. Хорошо, девочка моя. Как ты пожелаешь.

Меня смущал его накал чувств, и, чтобы разрядить атмосферу, я сказала:

— Моя поговорить десять минут с твоя белым, потом пойти кухня и делать много кароший еда.

Все рассмеялись. Сэм хлопнул в ладоши и сказал:

— Вот так она и разговаривала со мной в то время.

Чед встал и подвинул для меня стул.

— Если можешь потратить несколько минут, переведи нам то, что сказала.

Я была благодарна Чеду за возможность сменить тему и надеялась также, что это поможет отвлечь Сэма, поскольку, хотя он и расслабился, я видела, что его взгляд сосредоточен на мне. В зеркале над софой мне удалось поймать взгляд Лайзы. Она смотрела на Сэма и не знала, что я наблюдаю за ней. На ее круглом прелестном личике было поразившее меня выражение: то было счастье, смешанное с печалью, ожиданием и безнадежностью одновременно.

В то время голова моя была полна разными мыслями, и я не в состоянии была анализировать, но когда вечером я легла в постель, то впервые поняла, что заставило меня вскочить и сесть в постели.

Это было так просто и ясно. Лайза влюблена в Сэма Редвинга. Я полагала, что любовь эта уже очень давняя, и была почти уверена, что ни Сэм, ни Чед ничего не подозревают. Сэм знал ее с рождения. В детстве они играли вместе, Сэм дразнил ее и злил, он дергал ее за косы, а потом дрался за нее, то есть он поступал так, как поступил бы старший брат. А теперь, когда прошли годы, его поведение по отношению к Лайзе не изменилось, в то же время за эти годы товарищеская привязанность к Сэму для Лайзы обернулась глубокой любовью. Я сомневалась, что любовь возникла недавно. Вероятнее всего, она зародилась в ней, еще когда Лайза была подростком, и я подозревала, что Сэм Редвинг — ее первая и единственная любовь. Вот почему она так и не вышла замуж.

Сердце мое болело и стенало за Лайзу. Я была почти зла на Сэма за то, что он не любит ее и не женился на ней давным-давно. Лайза не узнает о моей догадке: ведь если ее любовь не взаимна, моя догадка унизит ее. В том, как Сэм при встрече смотрел на меня, мне виделось нечто дурное.

Я не хотела льстить себе, однако у меня не было сомнений, что он увлечен мной; может быть, главную роль здесь сыграли разыгравшаяся драма и тайна, которая окружала меня. Теперь, когда ему была известна правда обо мне, я надеялась, что покажусь ему менее привлекательной, однако боялась, что его чувства окажутся более сильными.

На следующий день было воскресенье, и вечером мы все вместе пошли в гринвичскую церковь. Сэм не желал идти: он утверждал, что является язычником-индейцем, но Лайза отмела все его протесты.

— Когда ты в Англии, ты обязан ходить в церковь вместе с нами по воскресеньям, не следует отрываться от семьи, Сэм. У меня и без тревог о твоей душе хватает забот.

— О моей душе? Но похоже, у меня ее нет, дорогая.

— Ерунда, просто она скрыта от глаз. Если хорошо постараться, то рано или поздно ее можно обнаружить.

В церкви в тот вечер был полковник Браун. Когда мы встали для исполнения второго гимна, Аайза слегка толкнула меня, указав налево, и я увидела на боковой скамье на один-два ряда впереди от нас высокую фигуру. Когда мы покидали церковь, викарий поприветствовал Сэма, и они поговорили несколько минут. Проходя мимо галереи, мы встретились с полковником. Он поклонился и поздоровался с нами. Чед тоже поклонился в ответ, а когда полковник отошел на несколько шагов, пробормотал:

— Судя по твоему описанию, Лайза, это и есть дворецкий Кейси.

На обратном пути Лайза рассказала Сэму о полковнике.

— Я уверена: он лишь притворялся, что ищет место дворецкого, а сам пытался завязать знакомство с Кейси, — хихикнула Лайза. — Он очень странно на нее смотрит, как будто… пристально изучает.

— О, Лайза, у него просто такой проницательный взгляд, — сказала я. — Возможно, это привычка военного. — В тот момент я была не столько озабочена полковником Брауном, сколько тем, как пристально смотрит на меня сидящий в экипаже напротив Сэм — я постоянно выглядывала из окна, только чтобы избежать его взгляда.

В течение всего дня я чувствовала себя напряженно. Сэм был счастлив вернуться домой, а Чед был рад видеть его вновь, заявив, что возвращение Сэма восстановило в семействе равновесие. Но я не могла не заметить, как Лайза бросает взгляды на Сэма, когда думает, что за нею никто не наблюдает; не могла я также не заметить явного интереса Сэма Редвинга ко мне. Это встревожило меня, и я с нетерпением ждала наступления следующего дня, когда я вновь вернусь к своим обязанностям в доме и в агентстве.

— Твои обязанности теперь, когда Сэм дома, не изменятся, Кейси, — сказала Лайза вечером, после игры в ма-тзянг. — Если он встанет вовремя, то позавтракает с нами; а если нет — то пусть Эми приготовить что-нибудь для него. — Она обернулась к Сэму: — Обычно ты проводишь целые дни в городе, не так ли, а значит, ты либо зайдешь на ленч куда-нибудь в заведение, либо можешь пообедать здесь, когда Кейси приготовит ленч для Чеда. А потом ты можешь обедать с нами, если, конечно, Кейси не возражает готовить на четверых.

— Я не хочу причинять ей никаких беспокойств, — улыбнулся Сэм.

— В этом нет никакого беспокойства, однако мои способности в кулинарии весьма посредственны, — сказала я.

— Но не столь малы, как способности Лайзы, готов поклясться, — усмехнулся Сэм.

Я нахмурилась.

— Вы несправедливы.

Он был удивлен.

— Лайза не возражает. Она и сама признает, что плохо готовит.

— У Лайзы много работы в агентстве. Она не может делать все.

— Ты очень преданна и очень мила, Кейси, — сказала Лайза, — но я бы не готовила лучше, если бы не была занята в агентстве. — Она взглянула на Сэма: — Сэм, милый, ты богат или беден на настоящий момент?

Он некоторое время размышлял над ответом.

— Нечто среднее. Можно было бы сказать, что у меня — все о'кей.

— У тебя — что?..

— Все о'кей. Это выражение в ходу у американцев. Оно означает «все хорошо». Да. Прекрасно. Все в порядке.

— Как оно пишется? — спросил Чед.

— Всего двумя буквами: О и К.

— Почему же именно так?

Сэм пожал плечами.

— Понятия не имею. И никто не может объяснить. — Внезапно его глаза сверкнули. — Ах, да: за разговорами о кулинарных способностях я кое-что упустил из виду, рассказывая об урагане. Когда Кейси напоила меня горячим кофе, как раз в самый разгар…

— Не надо, Сэм, — сказала я, вставая. — Вы говорили об этом весь обед, а если вы собираетесь начать сначала — будьте добры подождать, пока я лягу в постель. Вы столько говорите об этом, что я чувствую себя очень неловко.

Некоторое время он молчал, а затем кивнул, будто что-то подтверждая для себя самого.

— Конечно. Прости, милая, — он обернулся к Лайзе: — Я расскажу вам в следующий раз. Но почему ты спросила, богат я или беден? Тебе нужны деньги?

Она покачала головой, улыбаясь.

— Нет. Если ты богат, ты, может быть, подольше пробудешь дома, прежде чем пуститься в новые приключения. Если ты беден, то скоро уедешь. Я спросила, чтобы знать, чего ждать.

Сэм рассмеялся.

— Ты все та же прежняя Лайза. Знаешь, Кейси, когда ей было всего пять лет, она уже желала знать, что я буду делать дальше.

— Только потому что ты такой идиот, Сэм. И если у тебя на уме что-то дикое, я постараюсь отговорить тебя, — ответила Лайза.

— Ну, я собираюсь продать свой проект с удобрениями. Это означает, что я потерплю небольшие убытки, но ничего страшного не случится. А потом я придумаю что-нибудь новенькое, но не за границей, а здесь. — И он взглянул на меня: — Теперь я не намерен уезжать надолго.

* * *

На следующий день я окунулась с головой в дела агентства и позабыла о всех тревогах, которые мучили меня накануне. Лайза была молчаливее, чем обычно, и я гадала, занята ли она теми же мыслями, что и я. Перед полуднем я уехала за покупками, а затем домой — готовить завтрак для Чеда. Сэм в тот день рано встал и завтракал вместе с нами. Я надеялась, что на ленч он поедет в город, однако он ожидал моего приезда, чтобы помочь мне выгрузить покупки, а потом пошел было со мной на кухню поболтать, но я твердо сказала, что не могу одновременно и говорить, и готовить, что на кухне меня не следует отвлекать.

Меня слегка беспокоила мысль о том, что на ленч он будет оставаться дома. И я решила в будущем поступать иначе. Двадцать минут спустя я послала Эми сказать Сэму, что завтрак сейчас будет подан. Он был готов: еще прежде он сказал мне, что по звуку подъехавшего экипажа он может судить о том, когда я позову к столу.

В час дня Чед вышел в столовую с Сэмом и, как всегда, любезно поздоровался со мной.

— Доброе утро, дорогой Чед. Сейчас я принесу кофе, и мне нужно спешить обратно, к Лайзе, — сказала я.

Казалось, Сэм разочарован.

— Обычно ты составляешь мне компанию, — удивился Чед.

— Да, но теперь для компании у тебя есть Сэм, а у нас сегодня много дел в агентстве. Я не могу оставить Лайзу одну.

В моих словах была доля правды, но лишь доля. Моей основной целью было по возможности избегать оставаться в компании Сэма. Мысль о том, что он, возможно, влюблен в меня, что он может начать ухаживать и даже предложить мне замужество, пугала меня. Я очень уважала Сэма Редвинга, мне он был приятен, но знать о том, что он — любовь всей жизни для Лайзы, и думать о нем иначе, как о друге, я не могла.

Как ни странно, мысль о том, что мужчина будет ухаживать за мной, не была мне неприятна. Годы странствий, казалось, очистили меня от этой боли и освободили меня от отвращения к мужчинам, которое вселил в меня супружеский опыт. Я не верила, что браки совершаются на небесах, но у меня была причина думать, что некоторые браки ведут в ад. После всех пережитых ужасов единственное, чего бы я желала от мужа — это обыкновенной доброты, а Сэм Редвинг обладал ею. Но мне не нужен был муж, и, кроме того, я не желала, чтобы за мной ухаживал Сэм: я сразу почувствовала бы себя предательницей.

Мне казалось, что до того времени он был холостяком просто потому, что не думал о женитьбе. Покуда это было так, Лайза могла выносить свою безответную любовь. Но если бы он серьезно влюбился в меня, это серьезно ранило бы ее сердце. Я не имела права рассказать ему о любви Лайзы и попросить его раскрыть глаза и посмотреть на нее не как на повзрослевшую, подругу детства, а как на прекрасную женщину, которую мужчина должен был бы любить и лелеять. С моей стороны это было бы непростительным вмешательством в чужую жизнь — к тому же бесполезным. Я не могла поговорить и с Лайзой. Не могла же я сказать, что Сэм чувствует ко мне именно то, чего она так ждала долгие годы. Это было бы жестоко и уни-зительно.

В одном я была уверена: чем ранить Лайзу, лучше уйти. Мне нужно просто исчезнуть из их жизни: сесть на поезд и отправиться в отдаленный город, а там я найду работу. Я не знала, как — но я должна была это сделать.

По дороге в агентство я молила, чтобы это оказалось ошибкой, что только из тщеславия я возомнила, будто Сэм влюблен в меня. Лайза удивилась тому, что я привезла с собой свой традиционный сэндвич на ленч. Наши столы в агентстве стояли друг против друга, и, сидя за столом, я изыскивала любой способ предотвратить разговор о Сэме и его возвращении. Ничего не приходило в голову, и я в отчаянии начала делать то, чего избегала прежде. Я начала задавать вопросы о Чеде.

— Лайза, Чед не говорил тебе, что рассказал мне о своих долгах и о том, как он их выплачивает?

Она улыбнулась и покачала головой:

— Нет, милая, но я рада, что он это сделал.

Я положила сэндвичи на две тарелки и поставила одну перед Лайзой.

— Кажется, это огромное несчастье для вас обоих, — сказала я. — Обуза длиной в целую жизнь. Я не много понимаю в этом, но мне кажется странным, что подобные долги можно наследовать.

Лайза усмехнулась.

— Они и не наследуются, дорогая. Кредиторам что-то выплачивается по суду — вот и все. Но мама не признавала этого. У нее было фанатичное чувство чести, и она свела себя в могилу, выплачивая крошечную часть оставшихся процентов.

— Прости меня. Чед говорил мне об этом. Но если эти долги не унаследованы, почему он взялся выплачивать их?

Некоторое время она молчала, и в глазах ее стояли воспоминания, а затем устало проговорила:

— Ему было шестнадцать, а в этом возрасте люди впечатлительны, особенно мальчишки. Перед смертью мама заставила его пообещать никогда не прекращать попыток восстановить честное имя отца и выплатить все обещанное. — Она глядела на меня — и ее ясные голубые глаза были полны слез. — Выполнить обещание, данное у смертного одра — очень тяжкая задача, хотя все делается из благих намерений. Когда Чед был помоложе, я часто спорила с ним по этому поводу, пытаясь уверить его, что нельзя связывать себя таким обещанием, однако оно было дано при ужасных обстоятельствах. Если мать умирает — как может сын отказать ей? Но это так несправедливо, Кейси.

— Да, это такая непосильная задача, — ответила я. — Я еще удивляюсь, как он не стал желчным и жестким после этого. Разве то, что он восстановил честь отца, не удовлетворяет его?

Лайза вздохнула.

— Нет, милая. Это обещание так поглотило все его существо, что стало… пожалуй, манией. Я знаю, что сам он никогда не освободит себя от него, пока не выполнит задачи. Вот почему он никогда не женится. Ему нечего предложить жене и детям, пока он несет этот камень на шее. Сэм тоже спорил с ним, но Чеда не убедишь, поэтому мы оставили попытки. Мне тяжело спорить с братом, поэтому я решила, что стоит подчиниться тому дьяволу, который смутил его — и я просто стараюсь поддерживать его и любить.

Я почувствовала такую любовь к Лайзе, что мое решение сделать все возможное, чтобы избавить ее от боли и унижения, укрепилось.

— Он рассказал мне, что хотел бы заняться издательским делом, — сказала я.

Она улыбнулась, смахнув слезу.

— Да, и я уверена, что это у него получилось бы. Но не важно. Полагаю, немногим в этой жизни дано счастье делать то, что они желают, так что нужно взять от жизни все возможное. — Она отставила пустой стакан и отодвинула тарелку и полистала страницы блокнота. — Итак: в три миссис Фэрроу собиралась просмотреть рекомендации кухарок и горничных. Ты можешь это взять на себя, Кейси? Она довольно занудная особа, а я не в лучшем настроении сегодня. Я могу допустить какую-нибудь бестактность.

— Ты себя плохо чувствуешь? — с тревогой спросила я.

— Боже упаси. Нет.

— Лайза, наверное, я чем-то тебя расстроила?

— Ни на секунду, и не гляди на меня с такой тревогой, милая Кейси. Со мной все в порядке. Просто я всегда немного рассеяна на первых порах, когда заявляется Сэм и привносит в наш порядок сумбур.

— Он немного… утомляет. Но ты не возражаешь? Думаю, ты привыкла к нему.

Она загадочно усмехнулась:

— С Сэмом спорить бесполезно. Или ты принимаешь его таким, какой он есть — или нет. Я это поняла, еще когда мне было пять лет.

На следующий день Сэм купил для себя собственный экипаж. В течение недели он два дня проводил в Лондоне — а в оставшиеся дни преследовал меня. Когда я уезжала из агентства в полдень, чтобы приготовить Чеду завтрак, Сэм уже поджидал, чтобы отвезти меня туда и обратно. Однажды я обнаружила, что преследователей двое: выйдя из агентства, я увидела Сэма, сидевшего на скамье возле церкви в компании полковника Брауна. День был холодным, погода нисколько не располагала к тому, чтобы сидеть и беседовать на улице, и Сэм, после того, как я обменялась с полковником приветствиями, отвез меня домой. По пути он сказал:

— Какой шустрый старый хищник. Рассказал мне, что только что совершил десятимильную прогулку пешком.

— Он выглядит очень молодо, — заметила я. — Как вы познакомились?

— О, он шел через пустошь, присел рядом и представился. — Сэм усмехнулся. — Он ничего не рассказал мне о своем стремлении стать дворецким, но сообщил, что знаком с тобой и Лайзой и видел нас в церкви. Кажется, весьма дружелюбен. Сказал, что много лет провел за границей и что лишь недавно вернулся в Англию. — Сэм посмотрел мне в глаза: — Как тебе здесь, милая? Тебе нравится новая жизнь?

— О, очень. Вы так добры. А теперь, умоляю, смотрите за дорогой, Сэм, или мы врежемся во что-нибудь.

В агентстве в ту неделю Сэм появлялся дважды. Он пригласил нас в кафе на чашку чая. Мы отказались и выпроводили его, потому что были в самом деле очень заняты. Я пыталась сделать вид, что он искал не моей компании, а Лайзы, поскольку они — друзья детства, и любыми способами старалась избегать оставаться с ним наедине, но с каждым днем мне становилось все яснее, что он глубоко привязан ко мне.

Возможно, это было заметно и Лайзе, но она не подавала виду и была со мной все так же приветлива и нежна; но к концу недели я пребывала в отчаянии. Сэм еще не начал ухаживать за мной, но у меня не было сомнений, что начнет; более того, можно было ожидать, что он сделает мне предложение. Я, конечно же, отказала бы, но оставить это в тайне не смогла бы. Лайза узнала бы. И даже если бы в один прекрасный день Сэм отнесся к ней не как к подруге, то все равно она была бы на положении второй. Эта мысль была для меня невыносима, и я испытывала странное сильнейшее чувство стыда.

Утром в воскресенье я проснулась рано и, лежа в постели, размышляла, что же мне делать. Я знала, что, если я попросту исчезну, Лайза будет скучать без меня. И если уезжать — нужно оставить какое-то объяснение? Но что я напишу? Я встала, умылась, оделась и сошла вниз готовить завтрак.

В три часа того же дня я получила предложение руки и сердца. Но не от Сэма Редвинга.

 

15

По воскресеньям мы обедали в час дня, и после обеда либо Эми, либо Мег приходили помыть посуду, — для них это была возможность заработать шиллинг. В три часа дня я осмотрела кухню, убедилась, что все тарелки, ножи и вилки убраны на свои места, дала Эми шиллинг и отпустила ее домой.

Сэм с Лайзой играли в шашки в гостиной. Меня пригласили сыграть с победителем, но я отказалась под тем предлогом, что у меня много домашних дел. Я уже поднималась к себе, чтобы привести себя в порядок, когда Чед открыл дверь кабинета и спросил:

— Ты можешь уделить мне несколько секунд, Кейси?

— О… — Я была озадачена. — Конечно. Почему бы нет…

Он открыл мне дверь, пододвинул для меня стул и сказал:

— Ты не возражаешь, если я закрою дверь?

Для большинства людей такой разговор при закрытых дверях показался бы выходящим за рамки приличий, но в нашем доме царили особенные порядки, и у меня не было сомнений относительно того, допустимо ли мне находиться с Чедом наедине.

— Нет, я не возражаю, — ответила я. — А что такое? Это тайна?

— Не совсем. — Он был задумчив, почти печален; придвинув большое кресло, он сел напротив меня. — Могу ли я задать два очень личных вопроса? Они могут показаться неуместными, но для них есть причина.

— Ну что же… Да. — Мне стало не по себе. — Я сделала что-то недопустимое?

Он отрицательно покачал головой.

— Кейси, имея столь печальный опыт замужества, как ты, думаешь, захочешь ли ты вновь выйти замуж?

Я была застигнута врасплох. Я непонимающе глядела в эти дымчато-серые глаза, но ничего не могла в них прочесть. Может быть, он заметил интерес ко мне Сэма и пытается выяснить мои намерения? Если так, то для чего? Я старалась остановить поток мыслей и обдумать вопрос. Немного помолчав, я ответила:

— У меня нет желания выходить замуж вновь, Чед. Было время, когда от одной этой мысли меня бросало в дрожь. Теперь это в прошлом, но и сейчас маловероятно, чтобы я захотела выйти замуж. Я счастлива в моем теперешнем положении.

— Спасибо за откровенный ответ, — сказал он. — Теперь второй вопрос. Я должен выяснить, сможешь ли ты полностью доверять мне, Кейси, и умоляю тебя: будь предельно откровенна. Я не обижусь, если ты ответишь, что у тебя есть сомнения.

Я была настолько поражена самим этим разговором, что почти не удивилась второму вопросу.

— Я не вполне понимаю, что ты имеешь в виду… — начала я и запнулась. — Впрочем, это не имеет значения. Да, я доверяю тебе, как доверяю Лайзе и Сэму.

— Благодарю, — вновь сказал он. — Ты помнишь, как недавно я объяснял тебе, каким способом зарабатываю деньги, чтобы выплатить семейный долг?

— Да, я хорошо помню. Ты говорил, что у тебя хорошая память на карты, к тому же способность вычислять математически варианты; поэтому в игре ты полагаешься не на удачу.

— Это так. Но у меня возникла проблема. Во-первых, в моем клубе существует установленный лимит игроков, играющих на крупные ставки; во-вторых, некоторые из этих игроков уже отказываются играть против меня, хотя партнеров с моей стороны в вист у меня превеликое множество.

— Потому что ты постоянно выигрываешь?

— Да. Не пойми меня неверно. Меня не подозревают в мошенничестве, но на меня теперь смотрят как на профессионального игрока, а это не единодушно принимается в среде джентльменов. — Он улыбнулся. — Я, конечно, и в самом деле профессионал, но было бы лучше, если бы этого не замечали. Мне следовало бы играть от случая к случаю, например, проводить в клубе три дня на неделе, а не шесть; но это вполовину уменьшит мой доход.

Я с жалостью смотрела на него.

— Но Чед… это означает, что весь твой доход… Не знаю, но тебе придется долгие-долгие годы выплачивать эти ужасные долги. Я понимаю, что это не мое дело, но ведь ты сделал, что мог? Не думаю, что на тебе лежат какие-либо юридические или моральные обязательства…

Он протестующе поднял руку, чтобы остановить меня. Лицо его было бесстрастным.

— Я обещал. Плохо это или хорошо, но я обещал — и конец разговору.

— Прости. Мне не следовало вмешиваться.

— Тебе не в чем извиняться. — Лицо его обрело прежнее дружеское выражение, и когда я взглянула на него, на нем была чуть заметная насмешливая улыбка, которую я уже хорошо изучила. — Но не все потеряно, — продолжал он. — Я долго думал, что предпринять, чтобы играть на большие ставки, чем позволяет устав клуба, но это требует иного подхода.

— Ты можешь рисковать большими ставками? — спросила я. — Я знаю, ты говорил мне, что некоторое время математический расчет сохраняет преимущество перед удачей. Но сможешь ли ты бороться судьбой на протяжении длительного периода?

— У меня достаточные резервы, чтобы противостоять всем возможным атакам Леди Судьбы, — сказал он, — а также справляться с такими ситуациями, когда меня подводит неопытный партнер. Кстати, я вспомнил: позавчера ночью я играл с превосходным партнером, новым членом моего клуба и твоим знакомым.

— Моим? — Я была изумлена.

— Да. Эксцентричный полковник, так сказать, твой крестник: дворецкий Кейси.

— Боже мой, а разве полковник — тоже профессиональный игрок?

— Не совсем, просто достаточно квалифицированный игрок, к тому же богатый, чтобы делать высокие ставки, когда ему вздумается сыграть.

— Он играет так же хорошо, как и ты?

Чед улыбнулся.

— Наверное, не совсем. Но все это между прочим. Дело же состоит в том, Кейси, что более высокие ставки пропорционально повысят мои доходы — а значит, помогут мне быстрее рассчитаться с долгами.

— Я понимаю.

— Клуб — не лучшее место для моего нового плана. Некоторые богатые люди хотели бы играть на очень высокие ставки, но они считают, что клуб — слишком многолюдное для этого место. Эти люди не любят слухов и сплетен. У меня есть возможность устроить заведение в центре Лондона, где очень немногие и известные мне люди будут встречаться, чтобы играть на высокие ставки. Не клуб — нет, а частное заведение, с тремя-четырьмя комнатами для игры и не более чем одним карточным столом в каждой комнате.

Я заинтересованно слушала Чеда, но не понимала, какое отношение к его планам имею я.

— Там будет небольшой зал-ресторан, мы наймем штат прислуги, чтобы обеспечить превосходное обслуживание; несомненно, бесплатное для посетителей. Я буду приглашать гостей дважды в неделю, и игра будет заканчиваться в полночь. Это поможет заведению избежать репутации высококлассного игорного дома, — он усмехнулся, — хотя именно таким оно и будет. А в остальные дни я, как обычно, буду играть в своем клубе.

— Но разве все это не потребует больших денег? — спросила я. — Арендовать приличный дом и нанять прислугу — это будет стоить очень дорого.

— У тебя практический склад ума, Кейси, это меня восхищает, — улыбнулся Чед. — По правде говоря, цена не должна быть очень высока. Я уже нашел подходящий дом, который сдается за три сотни в год — на площади Сент-Джеймс-сквер: идеальное место. Прислуга будет приходить лишь дважды в неделю, с полудня до полночи; и я уже нашел семью, которая будет жить на втором этаже и присматривать за домом. Во время моего отсутствия они будут содержать дом в полном порядке — я собираюсь продолжать жить здесь, в Гринвиче. Все расходы не должны превысить тысячи в год, и даже с их учетом я ожидаю удвоения моего дохода. Но все это станет возможным, если решится еще одна проблема.

Пока он говорил, я не сводила глаз с его лица и наконец решилась спросить:

— Чед, тебе нравится профессиональная игра?

Он удивленно взглянул на меня и покачал головой.

— Ты первая спросила об этом. Даже Лайза с Сэмом приняли как должное то, чем я занимаюсь. По правде говоря, я слегка презираю все это. Я наслаждаюсь риском, гимнастикой ума, логическими ходами, запоминанием вариантов, вычислениями, но я с такой же готовностью играл бы на спички, как и на деньги. Так случилось, что я имел к этому способности и приобрел навык — и не более того.

— В таком случае я желаю тебе успеха в твоем новом предприятии.

— Есть одна проблема, которую нужно решить перед началом предприятия.

— Ах, да, я забыла. Что же это за проблема?

— Я не могу приглашать людей играть в дом, пока он не будет выглядеть настоящим домом. Меня будут считать Чедом Локхартом, профессиональным карточным игроком. К тому же, поскольку я стану играть сам, я не смогу посвящать много времени гостям. Мне нужен кто-то, кто будет присматривать за прислугой, приглашать и принимать гостей, делать все возможное для комфорта посетителей, в общем, обеспечивать приятную домашнюю обстановку. Итак, мне нужна хозяйка дома, Кейси. Мне нужна жена.

— Да, я понимаю, — сказала я, — но… кто? — Вдруг у меня прервалось дыхание, и я ощутила, как мои щеки бледнеют. Несколько секунд я смотрела на него, не в силах говорить, не в силах собраться с мыслями.

— Это будет брак по договоренности, — мягко сказал он. — Обещаю: не более того. Мы будем продолжать жить здесь, как жили, но дважды в неделю мы будем принимать гостей в доме на Сент-Джеймс-сквер. Там нужно будет быть к полудню, чтобы обеспечить прием всем необходимым, скажем, к шести часам вечера. Конечно, в те два дня мы будем ночевать в Лондоне. И конечно, в отдельных комнатах.

Я затаила дыхание, пытаясь вспоминая, что хотела сказать, но Чед быстро продолжал:

— Надеюсь, я не оскорбил тебя предложением фиктивного брака. Та цель, которая передо мной стоит, лишает меня возможности жениться обычным порядком, а твое прошлое избавляет тебя от желания выходить замуж — таким образом, надеюсь, ты не найдешь чего-то оскорбительного в моем предложении. Если в дальнейшем появится кто-то, за кого ты бы желала выйти замуж, наш брак будет просто аннулировать. Я поддержу твое прошение о разводе, а факт, что мы никогда не жили как муж и жена, поможет нам развестись.

Я покачала головой и почувствовала, что краснею. Но, как ни странно, я не была смущена.

— Пожалуйста, Чед, не спеши. Я ничуть не оскорблена, но, когда ты говоришь о нашем браке — а затем сразу же о разводе — на одном дыхании, я… я боюсь рассмеяться; однако ты можешь подумать, что я смеюсь над тобой, а не над собой, вот почему я пытаюсь подавить смех, поэтому и выгляжу так нелепо.

Он откинулся в кресле и улыбнулся.

— Благодарение Богу, ты все еще говоришь то, что думаешь, Кейси, и все еще способна посмеяться над самой собой. Я постараюсь сделать то же самое, так что позволь мне сказать все это просто и без торжественности. Я прошу тебя дать согласие на фиктивный брак со мной, и я объяснил тебе, зачем мне это нужно. Но нужно ли это тебе? Я не могу обещать, что тебе это будет столь же выгодно, как и мне. Я могу лишь обещать, что у тебя будет финансовая независимость от меня и что я буду обращаться с тобой с предельной вежливостью. Но, может быть, вскоре ты увидишь и преимущества этого брака. Ты — привлекательная молодая женщина, и вскоре ощутишь на себе внимание со стороны мужчин. Как моя жена, ты будешь избавлена от этих забот.

Он встал, подошел к окну и обернулся ко мне, заложив руки за спину.

— Прости, что не подготовил тебя заранее к этому разговору, Кейси. Наверное, ты найдешь мои объяснения сумбурными, но, будь добра, подумай над моим предложением и дай мне ответ, как только ты решишь.

Я уже решила. И мне было стыдно за то, что хочу отказать лучшему другу в его просьбе о помощи; другу, который был так добр ко мне. Мне нравился Чед Локхарт, и я верила ему. Я ничего не теряла, приняв его предложение. Но я была до смерти напугана мыслью, что буду играть роль хозяйки дома на светских приемах, перед богатыми лондонскими игроками.

Я искала способ мягко отказать, и тут ко мне пришла мысль, настойчиво требующая внимания. Я попыталась было отмести ее — но она не уходила, и вдруг меня озарило.

Чед сказал, что как его жена я буду избавлена от внимания со стороны других мужчин. Я лишь сейчас осознала, что предложение Чеда поможет решить гораздо более важную для меня проблему, которая сводила меня с ума. Лишь несколько часов назад я решила покинуть Хитсайд.

Я довольно резко сказала.

— Подожди, Чед, подожди. Я думаю.

Он сложил руки на груди и облокотился у окна на стену, с любопытством наблюдая за мной. Поскольку я нашла здесь друзей, я некоторое время уже не разговаривала мысленно с Дэниелом, но теперь я обратилась к нему.

Не будет ли это неверным шагом, Габнор? Наверное, будет: ведь нам придется обещать любить друг друга, хотя это обещание — ложь. Но думаю, что мы сможем любить друг друга как хорошие друзья, а возможно, этого достаточно. Чед не может жениться по любви, а я не желаю делить постель ни с одним мужчиной. Может быть, мы сможем построить брак, основанный на дружеских отношениях. А это значит, что мне не нужно уходить из этого дома, ставшего родным. Не знаю, как смогла бы перенести это, но знаю, что лучше бы ушла, чем причинила зло Лайзе…

— Дорогая Кейси, ты последние несколько минут смотришь на меня с таким угрожающим, хмурым выражением… — робко проговорил Чед.

— О, прости. — Я тряхнула головой, будто только что вынырнула из воды. — Я просто размышляю.

— В таком случае, возможно, ты думала о том, как тут Лайза справится без тебя два дня в неделю.

— Ну, я еще не все успела обдумать.

— Позволь мне разуверить тебя. Она, конечно, будет скучать без тебя, но работа в агентстве не пострадает, поскольку там теперь все хорошо организовано. Если будет нужно, я оплачу работу клерка на неполную неделю. Что касается обеда в те дни, когда ты будешь отсутствовать, я уверен, что с этим справится Лайза, либо они с Сэмом пообедают где-нибудь за мой счет. Я уверен, что в этом проблем не возникнет.

Я решила, что скорее всего он прав. Слегка уплотнив день, я могла бы все так же управляться по хозяйству. Да и Лайза будет довольна, если я помогу Чеду быстрее расплатиться с долгами. Если я откажу Чеду, то мне придется покинуть Хитсайд, Лайза полностью лишиться моей помощи.

Я приняла решение.

— Да, Чед, — сказала я. — Я выйду за тебя чамуж на предложенных тобой условиях.

Глаза его сверкнули удивленной радостью.

— О, Кейси, я так рад. У меня почти не было надежды. — Он подошел ко мне, взял мои руки и поднес их к губам. — Наверное, нужно пойти сказать нашим?

— Да. — Я нервно рассмеялась. — Интересно, что они скажут.

— Вот и выясним, — улыбнулся он и отворил передо мной.

Как только мы вошли в гостиную, Сэм сразу же поднял голову, и глаза его потеплели, встретившись с моими. Лайза задумалась над очередным ходом.

— Собирается опять пролезть в дамки, — сообщила она нам. — Змеиная индейская натура.

Чед закрыл за нами дверь и взял меня за руку.

— Уделите нам внимание, — сказал он. — Помните тот план, который я изложил вам весной? Идея с домом, где избранные богатые джентльмены могли бы играть в карты на высокие ставки?

Лайза подняла голову, и в глазах ее мелькнула надежда.

— И что — это стало возможным, Чед? Ты с тех пор больше не говорил об этом, и я уже подумала, что это вряд ли возможно.

— Вовсе нет. Просто я работал над ней, сестренка. Я беру дом в аренду и распоряжусь насчет приготовлений.

Сэм откинулся в кресле, сунув руки в карманы, и усмехнулся.

— Но тебе нужно еще найти леди, Мелюзга. Тебе нужна жена и хозяйка игорного дома, чтобы создать респектабельную домашнюю атмосферу, — мы, помнится, сошлись во мнениях на этот счет.

Чед кивнул.

— Именно, Великий Вождь. А поскольку я не гожусь для иного брака, кроме фиктивного, ты предоставлял мне по три кандидатки в месяц, и все были на удивление неподходящими.

— Но они были неплохи, — возразил Сэм. — Может быть, слегка потрепаны жизнью, но…

Лайза рассмеялась.

— Сэм, дорогой, они были ужасны. Не знаю, где ты находишь таких подружек.

— Они не подружки в точном значении этого понятия, Лайза. Дело в том, что, когда нужно подыскать фиктивную жену для Чеда, оказывается, что выбор крайне ограничен.

— Теперь проблема решена, — сказал Чед.

Брови Сэма поползли вверх, и он хмыкнул.

— Решена? Великолепно, Мелюзга. Но кто же эта леди? Кто собирается сделать из тебя респектабельного мужа? — Глаза его, полные юмора, обратились ко мне, и к концу фразы голос его упал.

— Кейси?! — испуганно-удивленно воскликнула Лайза.

— Ты против, Лайза? — с тревогой спросила я.

— Хорошо ли это будет? — Она встала и подошла к нам. — Чед, как ты можешь? Это несправедливо по отношению к ней.

— Подожди, Лайза. — остановила ее я. — Чед не пытался уговорить меня, и я не приношу себя в жертву. У меня нет намерений действительно выходить замуж, и, поступив так, я помогу Чеду сократить срок выплаты долгов вдвое — поэтому я очень рада этому. Я только волнуюсь о том, что два дня на неделе меня не будет и я не смогу тебе помогать в агентстве и вести хозяйство…

— Замолчи, девчонка! — Она покачала головой и изяла меня за руки. — Погляди-ка на меня и скажи откровенно: ты действительно хочешь этого?

Я старалась избежать взгляда Сэма, поэтому с готовностью взглянула Лайзе в глаза и ответила:

— Если ты одобряешь, то я хочу этого.

Она улыбнулась, и я увидела слезы в ее глазах.

— Моя дорогая, я так счастлива. — Лайза обняла меня, а затем перевела взгляд на мужчин. — Пойдите прочь, вы двое. Прогуляйтесь или поезжайте верхом. Дождь прекратился, и вам это пойдет на пользу.

— Права она или нет, лучше послушаться, Сэм. Давай возьмем оба экипажа и проедемся наперегонки по пустоши, — предложил Чед. — Еще есть время до наступления темноты.

Если Сэм что-то и ответил, я не расслышала, потому что прижалась лицом к плечу Лайзы, чтобы не видеть его лица. Я слышала звук удалявшихся шагов. Открылась дверь. Чед еще что-то сказал. Дверь закрылась. Лайза вздохнула и отступила, склонив голову набок и посмотрев на меня пристально.

— Ты уверена, что хочешь этого, милая?

— О, совершенно уверена, Лайза.

— У меня было предчувствие, что Чед что-то замышляет, но я бы никогда не подумала, что он на это способен.

— Простите меня, если для вас двоих это было ударом, — сказала я, — но до сих пор я сама не предполагала… — Я гадала, заметила ли она реакцию Сэма, и добавила: — Думаю, что Сэм тоже был удивлен.

— О, его просто вышибли из колеи. Он убежденный холостяк, и хотя разглагольствует о том, что Чед женится по договоренности, его шокировало сообщение о том, что его друг детства, Бледнолицый Пес, в действительности собирается жениться. А теперь пойдем поговорим о том, как тебе наилучшим образом исполнять обязанности хозяйки богатого игорного дома.

— О, конечно. Меня это так беспокоит.

Мы горячо обсуждали этот вопрос уже полчаса, когда вернулся Чед. Наступили сумерки. Он вошел в гостиную в одежде, со шляпой в руке, с румяными от ноябрьского ветра щеками.

— Где Сэм? — спросила Лайза.

Он улыбнулся, пожал плечами и начал снимать пальто.

— Последний раз я видел его удалявшимся в экипаже по Доуэр-Роуд в направлении Лондона. Он издавал индейский клич.

Я почувствовала тревогу.

— Куда он поехал, как ты думаешь? С ним все будет в порядке, Чед?

— Не волнуйся, дорогая, — спокойно проговорила Лайза. — Сэм время от времени впадает в настроение, когда галопирует, будто дикая лошадь. Он может вернуться в ближайшие десять минут, а может, через месяц придет телеграмма из Греции, в которой будет сказано, что он занялся торговлей оливковым маслом.

— Или из Италии, где он будет наживать капиталы на сардинах, — добавил Чед. — Никогда невозможно предугадать, что выкинет Сэм. — Он вышел, чтобы повесить шляпу и пальто, затем вернулся и протянул руки к огню. — Я подумал, что мы можем пожениться в предрождественскую неделю, если ты согласна, Кейси. Это позволит вовремя огласить наши имена в церкви. После Рождества мы используем каникулы для подготовки игорного дома, чтобы пригласить первых посетителей в середине января.

— В агентстве обычно сразу после Рождества нечего делать, — согласилась Лайза, — так что я закрою его на неделю, и смогу поехать в город с вами, чтобы помочь.

— О, благодарю тебя, Лайза, — облегченно вздохнула я.

— И я, — сказал Чед и поцеловал сестру в щеку. — Ты займешься приготовлениями к свадьбе, сестренка? Конечно, чтобы все прошло очень тихо, только для четверых. Надеюсь, Сэм вернется и будет моим шафером. Что касается регистрации, я думаю, что Кейси лучше будет записать как сироту, родители которой неизвестны. Если будет нужно, это может подтвердить сестра Клэр. — Он взглянул на меня. — Ты не возражаешь?

Я покачала головой.

— Меня это вполне устраивает.

— Нам понадобится посаженный отец для Кейси, — сказала Лайза.

— Мистер Поттер не подойдет для этой роли? — предложила я.

— Поттер? — Чед был озадачен.

— Старик мистер Поттер, который помогает нам в агентстве, — напомнила Лайза. — Да, я уверена, что он согласится. Он очень полюбил Кейси и всячески отмечает ее. — Она сурово посмотрела на брата: — Чед, ты заверил Кейси, что освобождаешь ее от обязанностей, как только она этого потребует?

— Конечно. Я клянусь в этом.

Весь вечер мы обсуждали новое предприятие Чеда и строили планы. Было странно думать о том, что вскоре он станет моим мужем, по крайней мере, по фамилии, но я ни ощущала ни смущения, ни сомнения. У меня гора свалилась с плеч: я могу больше не опасаться ухаживаний Сэма Редвинга.

Сэм не приехал ночевать ни в ту ночь, ни на следующую. Лайза с Чедом не высказали озабоченности, но я начала сильно волноваться, поскольку полагала, что на этот раз его внезапное исчезновение было вызвано не какой-то причудой, а оглашением нашей с Чедом помолвки.

В ночь на вторник я легла спать в очень расстроенных чувствах. В два часа ночи я вдруг проснулась, разбуженная каким-то необычным звуком. Для Чеда, возвращающегося из клуба, было слишком рано. Я зажгла лампу, надела халат и пошла в холл. Из комнаты Лайзы не доносилось ни звука, но меня это не удивило: я спала необычайно чутко и знала это. Годы, проведенные в море, привили мне привычку спать как моряк: в полглаза, прислушиваясь ко всему, что отличается от привычного шума и движения.

Я подумала, что, возможно, вернулся Сэм, и прислушивалась. Я различила слабый звук, похожий на звук чего-то тяжелого, что волочится по полу. Я вернулась в свою комнату, чтобы взять зажженную свечу в подсвечнике и спустилась вниз, где были комнаты Чеда и Сэма. Я свете свечи я увидела Сэма Редвинга, который медленно полз на четвереньках к своей комнате.

Я подбежала к нему, поставила свечу и упала рядом с ним на колени.

— Сэм! — прошептала я в ужасе. — Ты ранен? Что случилось? Он повернул голову и недоуменно посмотрел на меня через полузакрытые веки, красные и воспаленные.

— О… это наша маленькая Кейси… — пробормотал он. — Сейчас, сейчас… иду спать, Кейси, девочка. Сэм идет баиньки… Спать.

— Сэм, ты же пьян!

Он скривил рот, пытаясь, как я поняла, подмигнуть мне — но сдался, не одолев этого усилия, и сказал:

— Клянусь. Пьян. О'кей, пьян как сапожник, черт возьми.

— Довольно! — в ярости прошептала я. — Как вы смеете ругаться здесь, Сэм Редвинг! Встаньте. Пойдемте. Я помогу. Вставайте, я доведу вас до постели. Вот хорошо, обопритесь на меня. И не смейте шуметь!

Я чуть не закричала, когда он наступил на мою босую ногу, но закусила губу. Я с трудом открыла дверь, помогла ему пройти и усадила на кровати. Сходила за свечой и зажгла в его комнате газовую лампу. От него пахло виски и дешевыми духами. На нем была та же рубашка, в которой он уехал из дому. Теперь она была грязная, со следами губной помады у ворота и на груди. Я не хотела бы, чтобы это видела Лайза, поэтому принялась стаскивать с него пиджак и рубашку. А он сидел и раскачивался из стороны в сторону.

— Ну давай, Сэм, — шептала я. — Давай соберись с духом. — Я стащила пиджак и отбросила его в сторону. — Теперь давай рубашку. Нет, нет, не заваливайся. Держи-ка меня за плечи, пока я расстегиваю пуговицы.

— Хочешь мою рубашку? — послушно бормотал Сэм. — Конечно, золотая моя. Возьми… возьми все… лучшая на свете девочка, моя малышка Кейси…

— Прекрати, Сэм! Тихо!

— Ты ведь знаешь все, маленькая леди? Кейси… она самая смелая девушка… в целом свете. Ты знаешь об этом?

— В самом деле, Сэм? Ну что же, пусть так и будет, только продень вот эту руку в рукав. Вот так. И говори потише. — Я наполовину снимала рубашку, наполовину дралась с ним, а он раскачивался из стороны в сторону и мешал мне.

— Влюбился в малышку Кейси… — бормотал он. — Знаешь ли ты об этом? Полюбил… глубоко, будто упал в Гран-Каньон. Хотел… хотел жениться на ней. Теперь слишком поздно… слишком поздно. Но я не должен..: не должен говорить об этом. Шш… ш…

Я, наконец, стянула рубашку.

— Нет, мы с тобой никому не скажем. А теперь давай ложись, Сэм. Нет, нет, вот так. Вот так лучше. — Я подоткнула ему под голову подушку и начала расшнуровывать его ботинки. Не принести ли ему крепкого кофе, думала я, и не умыть ли его холодной водой, чтобы протрезвить; но его дыхание вдруг стало ровным и глубоким, как во сне. Он не проснулся, когда я снимала с него обувь, когда я накрыла его одеялом. Погасив газовую лампу, я взяла свечу и пошла в кухню, захватив его рубашку и пиджак.

В титане была горячая вода. Я отскребла пятна губной помады с его рубашки, почистила губкой с добавлением дизенфицирующего средства пиджак. Я пошла наверх, положила рубашку в корзину с грязным бельем, повесила пиджак на спинку стула в его спальне, а затем вернулась в свою спальню, надеясь, что Сэм назавтра не вспомнит то, что говорил мне ночью.

Когда я следующим утром спустилась вниз, чтобы приготовить завтрак, из его спальни не доносилось никаких звуков: ничего такого, что говорило бы Лайзе, что Сэм вернулся. Я ничего ей не сказала о ночном происшествии. Когда пришла Эми, я дала ей инструкции по уборке дома, которые всячески отвлекали бы ее от комнаты Сэма; затем пошла запрячь Сэнди в экипаж: пора было отправляться в агентство. В конюшне я не увидела ни лошади ни экипажа Сэма и подумала, что он оставил его в Лондоне. По состоянию его одежды я решила, что он приехал в Гринвич на лодке.

В полдень, возвратившись, чтобы сделать Чеду завтрак, я увидела, что Сэм поджидает меня на пороге входной двери. Он был бледен, глаза его были чуть красными, Сэм помог мне выйти; но на нем была свежая одежда и он был чисто выбрит и вымыт.

— Привет, Сэм, рада видеть тебя, — сказала я. — Чед знает?

Он покачал головой.

— Нет. Все еще спит, я полагаю.

— Сомневаюсь. Он всегда готов к завтраку, когда я подъезжаю в полдень.

— Могу я поговорить с тобой, Кейси? Насчет того, что было ночью?

Теперь мы были в холле, и когда, он закрыл дверь, я сказала:

— О! Значит, ты помнишь?

Он потер лоб и кивнул.

— Помню достаточно хорошо.

— А где Эми?

— Наверху, убирает ваши с Лайзой комнаты.

— Хорошо, спустись в кухню и давай поговорим, пока я работаю.

Он последовал за мной вниз и сел на стул. Я сняла пальто и шляпу и надела фартук.

— Я сожалею о том, что случилось ночью, Кейси, — сказал он. — Прости, мне очень стыдно, что я так напился; но спасибо тебе за то, что приняла во мне участие.

Я решила направить разговор по возможности в другое русло, поэтому сказала с улыбкой:

— Моя не понимай, что твоя говорить.

Он упорно смотрел в пол.

— Ты очень добрая девушка, Кейси, но я не могу отнестись к этому как к случайному происшествию. Ты выйдешь замуж за Чеда, так решено; вот почему я ночью сказал то, чего не должен был говорить. Помнишь?

— Да, но ты был не в себе, Сэм. Я не приняла это всерьез и все понимаю. Будешь завтракать?

— О Боже, нет. Спасибо, золотая моя, не буду. Послушай, раз уж я сказал ночью то, что сказал, могу я спросить тебя? Могу я спросить: ты знала, что я… люблю тебя?

Я положила на сковороду жир и медленно проговорила:

— Я знала, что ты так считаешь.

— Считаю? Ты имеешь в виду, что считаю неверно?

— Подожди. Дай мне все поставить на огонь, а то я что-нибудь перепутаю. Ты можешь пока налить в чайник воды и нарезать хлеб для тостов.

Наступила тишина — наверное, минуты на три. Я молила, чтобы ко мне пришли верные слова, а затем я взяла стул и села напротив Сэма, глядя на него через кухонный стол.

— Будь добр, выслушай меня и попытайся вникнуть в то, что я говорю, Сэм, дорогой.

— Я постараюсь, — кивнул он.

— Пожалуйста, постарайся. Пожалуйста, представь себе вероятность того, что ты мог воспринимать меня в ложном свете. Ты — романтик, Сэм. Большой романтик. Это неплохо и нисколько не глупо. Мне нравятся люди с романтикой в сердце. Думаю, что сама была бы романтична, если бы Оливер Фой не убил во мне что-то.

— Он не убил, Кейси, нет. Ты все такая же…

— Пожалуйста, не перебивай, Сэм. Ты обещал выслушать. Теперь я уверена: ты помнишь, при каких обстоятельствах мы встретились и что случилось потом. Ты помнишь меня на «Кейси» в тот ураган, помнишь, что случилось с Дэниелом, когда нас выбросило в «Пасть Аллигатора»; помнишь, как я тащила тебя на гору, а потом через весь остров. Ты был беспомощен, не мог ничего сделать, поэтому для тебя я стала этакой героиней; а впоследствии ты еще преувеличил мои достоинства, потому что уже тогда ты догадался, что я не девушка-кули, за которую себя выдавала. Все это сделало меня очень интересной в глазах такого романтичного человека, как ты, Сэм. Ты был просто одержим мыслью получше узнать меня, поэтому заставил меня признать свое происхождение и бросился устраивать мою судьбу. Благодарю Бога, что ты помог мне. Я никогда не смогу вполне отблагодарить тебя, я говорю это искренне. Но ты возвел меня на пьедестал. Ты сделал из меня Кейси Браун, героиню. А потом принял поклонение героине за любовь.

Он собрался было возразить, но я остановила его жестом.

— Нет, мы не будем бесконечно спорить по поводу разных взглядов на это, Сэм. Нам не стоит опять об этом говорить. Все, чего я прошу: подумай хорошенько о том, что я сказала. Выбрось из этой истории ураган и Ла-Фасиль, а также загадку девушки-кули, и предположи, что такая же девушка, как я, родилась и проживает в Хитсайде — и ты нисколько не увлекся бы мною, я уверена. — Я встала из-за стола и добавила спокойно, будто само собой разумеющееся: — В особенности, когда рядом такая женщина, как Лайза.

Он недоуменно заморгал глазами, затем слегка пожал плечами, начал было что-то говорить, но остановился. Он протянул мне руки с покорной улыбкой.

— Ты развенчала меня в пух и прах, Кейси. Все, что мне остается — это извиниться за то, что выставил себя ночью на посмешище. Ты сказала что-нибудь Лайзе?

— Нет. — Я была занята у плиты. — Сплетничать я не люблю, к тому же я ни за что не посмею причинить Лайзе боль.

— Причинить боль?

Я взглянула на него через плечо:

— Она — твоя подруга детства, Сэм, но она не мужчина, она — женщина. Как ты думаешь, что она почувствует, когда узнает, что ты двое суток пропадал у продажных женщин, пил виски — и все потому, что тебе показалось, будто тебе не отвечают взаимностью? Ты нанес оскорбление самому себе, потеряв самоуважение; но ее это также унизит и заденет.

Он положил подбородок на скрещенные на столе руки.

— Ты ранишь прямо в сердце, девочка моя, — пробормотал он. — Может быть, она как-то догадывается.

— Каким образом? Ты так поступал и раньше?

Он взглянул на меня, и в глазах его появилась горькая усмешка.

— Мне тридцать шесть, и я никогда не был святым, но никогда не заходил так далеко в разгуле, как сейчас.

— В таком случае, не думаю, что она догадается. Я смыла с твоей рубашки губную помаду, а для того, чтобы пиджак не пах виски и этими ужасными духами, я почистила его дезинфецирующей жидкостью.

— О Боже… — простонал он. — Большое спасибо, золото мое.

— Иди пройдись пешком, пока Лайза не увидела тебя. Это освежит тебя и снимет отеки глаз.

— Господь с тобой. — Он начал было смеяться, но поморщился от боли и сказал: — Может быть, мне тоже можно выпить кофе, если ты варишь для Чеда?

— Конечно, там хватит для вас двоих.

Я услышала шаги на лестнице, ведущей в холл.

— Кейси, ты видела Сэма? — донесся голос Чеда.

— Да, он здесь со мной. — Я чуть повысила голос.

Секунду спустя появился Чед.

— Мне показалось, что в ванной остались следы возвращения блудного сына. — Он взглянул на Сэма и усмехнулся: — Ты поглощал огненную воду, о Великий Вождь.

— Не будете ли так добры оба покинуть мою кухню и подождать в столовой? Ваш завтрак будет готов через пять минут. Что касается Сэма — так он просто устал, — сказала я.

— Конечно, — торжественно сказал Чед. — Пойдем, старина Сэм: если тебе трудно подниматься по лестнице, можешь опереться на мою руку.

Когда они вышли, я с облегчением вздохнула. Хорошо, что Сэм заговорил сам: тем самым он дал мне возможность вложить в его голову мысль, что его так называемая любовь ко мне — не что иное, как преувеличенное поклонение перед героизмом. Я надеялась, что он это осознал, но, как бы то ни было, вопрос был прояснен.

Чуть позже я присоединилась к ним за столом. О недавнем исчезновении Сэма не было сказано ни слова. Они обсуждали два варианта игры в покер, насколько я потом поняла. Для меня это было за гранью понимания, поэтому я напряженно думала о том, должна ли я, жена и хозяйка салона, знать хотя бы основы карточной игры. И тут Сэм сказал:

— Всего один сэндвич — это достаточно для тебя, Кейси?

— Бог мой, конечно, это даже много. Я завтракала, а потом буду обедать. Если я буду есть больше на ленч, то я потолстею.

Сэм кивнул и налил себе еще кофе.

— Лайза тоже ест только сэндвич, но она все равно остается пышкой.

Чед кивнул.

— Всегда была толстушкой, правда?

— Ну да. Наверное, такой уж ее сотворил Господь.

Я ощутила, как в груди растёт гнев на них двоих, и пыталась не повышать голоса:

— Не слишком деликатно с вашей стороны обсуждать Лайзу за глаза.

— Ты неверно понимаешь, Кейси, — возразил Сэм. — Мы бы сказали то же самое, если бы Лайза была сейчас здесь. Мы всегда подтрунивали над ее пышными формами, правда, Чед?

— Часто, — согласился Чед. — По крайней мере, когда были мальчишками.

— Но теперь вы не мальчишки, и я надеюсь, что вы себе более этого не позволите! — яростно произнесла я, и голос мой задрожал. — Лайза — не толстушка, она просто женственна, и если бы даже она была полновата, то ей это подходило бы как нельзя лучше, потому что у нее милое круглое лицо, хорошенькое, как картинка; чудесные глаза и красивые руки; а на самом деле у нее прекрасная фигура и самое доброе сердце; и она грациозно двигается. Вы что, так и не поняли своего счастья, когда она все эти годы заботилась о вас? — Голос мой звенел. — Однажды ее встретит мужчина, который увидит ее истинную красоту, и он женится на ней. Вот тогда вы пожалеете! А она избавится от двух слепцов, которые не находят ничего лучшего, как называть ее толстушкой, пышкой и коротышкой! А теперь я прошу извинить меня.

Я отложила свой наполовину съеденный сэндвич и пошла к двери. Руки мои тряслись, и я была поражена сама своим срывом, но я не жалела ни об одном сказанном слове. За моей спиной царила оглушающая тишина. Как только я взялась за ручку двери, Чед произнес:

— Подожди, Кейси, Пожалуйста.

Я остановилась и обернулась. Оба встали со своих мест и смотрели мне вслед. Они молчали. Затем переглянулись, будто между ними промелькнуло какое-то взаимопонимание. Оба одновременно повернулись ко мне.

— Мы признаем свою вину, — сказал Чед. — И никогда более не будем выражаться оскорбительно для Лайзы и тебя. Мы покорнейше приносим извинения.

Я была шокирована своей злостью на них и неуверенно покачала головой:

— Нет… нет, Чед. Вы с Сэмом не виноваты передо мной. Я защищала Лайзу, но слишком увлеклась.

— Ты хорошо защищала ее, Кейси. Наверное, мы и в самом деле никогда не ценили ее, — проговорил Сэм.

Теперь мне стало неудобно.

— Простите… мне нужно идти.

— Не уходи в гневе, Кейси, — попросил Чед.

— Я больше не гневаюсь. Я… я просто вспылила, но все прошло.

Он серьезно улыбнулся:

— Я надеюсь, что ты вспылишь вновь, если мы опять будем так же непростительно тупы.

Мне очень хотелось, чтобы они поверили, что мой гнев прошел, поскольку та дружба, которая установилась между нами, была слишком дорога мне, чтобы омрачать ее сомнениями.

— Я точно так же виновата, Чед. Я только что поняла, что за короткое время, пока я здесь, я уже привыкла к тебе и Сэму настолько, что ничуть не ценю. Я говорила зло, но без всякого страха: у меня не было причин ожидать, что меня выгонят из дому. Если бы я позволила себе сказать такое Оливеру Фою, он бы немилосердно меня избил.

Я увидела, как гневно раскрылись ноздри Сэма, а серые глаза Чеда стали стальными.

— О, не смотрите на меня так, — поспешно попросила я. — Это все далеко в прошлом. Я только что заметила соринки в чужих глазах, не заметив бревна в собственном, а сейчас мне уже нужно спешить. Пока. Увидимся сегодня вечером.

Я закрыла за собой дверь, прежде чем они успели еще что-нибудь сказать. Я оделась, взяла небольшую упаковку с сэндвичами для Лайзы и пошла к экипажу. По дороге в Блэкхит я размышляла о своей жизни с Оливером. Мои слова были лишь полуправдой: ему не было нужды даже запугивать меня, чтобы я молчала. Я вспомнила, как я гадала, каково чувствовать себя замужем за Оливером Фойем; как с ужасом открыла для себя его сущность. Воспоминание прошло дрожью по всему телу.

Я попыталась отбросить эти мысли. Теперь я — совсем иной человек, Кейси Браун. Вскоре я стану женой Чеда Локхарта, по крайней мере, официально; и это еще дальше отодвинет от меня времена, когда я была юной девушкой по имени Эмма Делани — ставшей мистрисс Фой. И ничто из того далекого мира, в котором я когда-то жила, не сможет более коснуться меня, потому что теперь я — другая.

Таковы были мой мысли, когда я подъезжала к агентству мисс Лайзы Фэйт. Я не подозревала, как глубоко ошибалась.

 

16

Я вышла замуж за Чеда Локхарта в пятницу, перед Рождеством, которое должно было выпасть на вторник. Церемония состоялась в церкви Святого Алфеджа в полдень. На мне было красивое платье бледно-голубого цвета. Лайза подобрала его к моим рыжевато-каштановым волосам, которые теперь достаточно отросли, чтобы убрать их в красивую прическу.

Мистер Поттер из агентства выдавал меня замуж с большим достоинством. Сэм Редвинг, шафер, нервничал больше всех. Единственной приглашенной была Лайза, но Чед заплатил органисту, и тот играл всю церемонию; таким образом, нас не угнетала церковная тишина. Потом мой муж быстро поцеловал меня в губы, Лайза обняла меня, а Сэм, как и мистер Поттер, поцеловали в щеку.

Идя к выходу под руку с Чедом, я с удивлением обнаружила, что присутствует еще один гость. На скамье в полумраке сидел какой-то мужчина. Полковник Браун поднялся при нашем приближении. На нем был серый утренний костюм, в руках он держал серую шляпу и трость. Мы поклонились в ответ на его поклон, прошли и подождали его у выхода вместе с Лайзой и Сэмом.

Через нескольких секунд он появился, застегивая пальто, и весьма удивился, обнаружив, что мы ожидаем его.

— Мои поздравления, миссис Локхарт, — сказал он. — А также поздравления вам, дорогой друг Локхарт. Надеюсь, вы не расценили мое присутствие как вторжение. — Он едва заметно улыбнулся. — Думаю, я обязан миссис Локхарт за ее терпение и доброту к старому эксцентричному чудаку, а также вам, молодой человек, за великолепный вечер и недавнее партнерство в клубе.

— Вы вовсе не вторглись в нашу церемонию, полковник, — ответил Чед. — Очень мило, что вы пришли так, по-соседски.

А Сэм сказал:

— Мы не намечали прием, однако, если вы присоединитесь к нам, мы разопьем вместе дома бутылку шампанского.

В проникновенном взгляде полковника, обращенном к Сэму, было благоволение.

— Тысяча благодарностей, мой дорогой друг, но я и не мечтаю о подобном. Вам будет уютнее в своей компании, без незнакомца. Желаю вам с мужем счастья, миссис Локхарт. — Он склонился над моей рукой, а затем над рукой Лайзы. — Еще раз поздравляю вас, мистер Локхарт. Рад видеть вас вновь, мистер Редвинг. — И он, пожав руки Чеду и Сэму, надел шляпу и быстро зашагал прочь.

Мы все заулыбались и переглянулись.

— Вы представляете его себе в роли дворецкого? Да любой лорд стушуется в его присутствии, — произнес Сэм.

Весь день я напоминала самой себе, что этот брак — деловое мероприятие, тем не менее время от времени я просто воспаряла от счастья, что мне не нужно теперь отсюда бежать, а также от какого-то неясного ожидания.

В тот вечер мы ужинали в ресторане, а затем вернулись домой и перед сном играли в ма-тзянг. Никакого смущения я не чувствовала. Я пожелала всем спокойной ночи и, как всегда, пошла на кухню, чтобы все приготовить назавтра; а также чтобы составить список необходимых покупок. Когда я уходила в спальню, Сэм с Чедом все еще разговаривали в гостиной.

Я уже расчесывала волосы, когда кто-то постучал в дверь. Я откликнулась; вошла Лайза.

— Кейси, я не могу лечь спать, не убедившись, что с тобой все в порядке. День был такой напряженный, а ты казалась такой спокойной и держалась так прекрасно; но я чувствую, что ты, наверное, падаешь от усталости. Почему бы тебе не поспать завтра утром, а я приготовлю завтрак сама? Я уверена, что тебе это будет полезно.

— Нет-нет, я даже слышать об этом не желаю, милая Лайза. Я хочу, чтобы все шло как всегда, и я не устала нисколько.

Она вздохнула и присела на краешек кровати.

— Хорошо, но только если ты сама так хочешь. У тебя исключительно много энергии, я полагаю, это оттого, что ты была моряком. Я хотела спросить тебя: ты счастлива сегодня? У тебя нет сожалений?

Я отложила расческу и повернулась к ней.

— Клянусь, у меня нет никаких сожалений. Знаю, что все это очень странно, но это устраивает Чеда, а я не могу для себя представить варианта лучше. Как хорошо иметь сестру.

Она кивнула.

— Да. И мне это очень нравится. Я полагаю, на публике тебе стоит вести себя с Чедом чуть естественнее, как настоящей жене: в мелочах, я имею в виду. Например, брать его за руку; приветствовать его кратким поцелуем в щеку; между делом смахнуть пылинку с его лацкана; поправить ему пуговицу. Если ты не будешь вести себя по отношению к нему по-хозяйски, это будет выглядеть странно. То же самое касается Чеда.

— Вероятно, ты права. Нам нужно попрактиковаться, но я уверена, что вскоре мы привыкнем.

— Я поговорю с Чедом. — Она поднялась и прижалась своей щекой к моей: — Спокойной ночи, Кейси. Спи хорошо.

Когда я проснулась в канун Рождества и отодвинула занавеси — я не поверила своим глазам. За ночь земля стала белой.

Снег! Я никогда его раньше не видела, по крайней мере, в детских воспоминаниях он не остался. Еще не умывшись и не причесавшись, я накинула что-то и побежала вниз, в наш садик, почти танцуя от восторга. Я набирала полные пригоршни снега, чтобы приложить его к лицу и попробовать на вкус; удивлялась тонкой красивой бахроме на ветках березы.

Позже, сидя за завтраком, все весьма развлекались моим восторгом. Меня дразнили кули, а я отвечала на дикой смеси языков, которая принята на голландских островах: смеси французского, испанско-креольского, староголландского и английского. Вечером мы пошли петь гимны вместе с церковной общиной. У Чеда и Лайзы были хорошие голоса, у меня и Сэма — весьма посредственные; поэтому нам поручили держать фонари на жердях, чтобы певцы могли читать слова.

Для меня это было действительно счастливое Рождество, хотя иногда, когда я вспоминала Дэниела, глаза мои наполнялись слезами. Но я утешала себя мыслью, что, если бы он сейчас видел меня, он был бы рад и счастлив. Мы обменялись подарками, во время праздничного обеда выпили немного шерри и портвейна, а затем играли в настольные игры весь вечер. Думаю, что самым счастливым для меня выдался День святок. Мы пошли кататься на коньках на пруд Принца Уэльского. Лайза оказалась самой грациозной и элегантной фигуристкой, в то время как все остальные редко делали удачно два скольжения кряду.

Остаток недели мы посвятили приготовлению дома на Сент-Джеймс-сквер. Он был хорошо декорирован, и оставалось лишь обставить его. Предыдущими арендаторами была семья из семи человек, так что большая часть мебели годилась для цели Чеда; ведь важно было сохранить атмосферу дома, а не клуба. Но сделать предстояло еще много.

Нужно было перестроить кухню таким образом, чтобы готовить множество блюд и закусок за короткий период времени. Некоторые комнаты следовало переоборудовать для карточной игры. Нужно было подобрать прислугу, а затем познакомить ее с обязанностями; завезти карточные столы и удобные кресла. Некоторые комнаты были недостаточно освещены. Казалось, конца списку изменений не будет; но мы плодотворно работали. Сэм часто исчезал на несколько часов по собственным делам, но помощь его была бесценной, в особенности когда требовалось сделать что-то немедленно: он всегда знал кого-то, кто мог сразу же устранить неполадки и немедленно что-то обеспечить.

Каждый день я некоторое время проводила в комнате, которая должна была стать моей спальней; там снимала с меня мерки портниха и подгоняла наряды, которые должна была иметь хозяйка салона. Я был признательна за то, что была постоянно занята, поскольку, будь у меня свободное время, я непременно извела бы себя страхами, что не справлюсь со своей ролью.

На следующей после Рождественской недели мы с Лайзой приступили вновь к работе в агентстве. Она сказала, что вполне справится без меня и что работать в агентстве и в салоне с Чедом — это слишком трудно. Но я не приняла никаких возражений, и в конечном счете Лайза сдалась. Было условлено, что я буду работать в агентстве по утрам во вторник и в четверг, когда вечером мне предстояло быть хозяйкой салона, и что я буду приступать к работе в агентстве после полудня по средам и пятницам.

К концу первой недели января большая часть работы была сделана, я уже привыкла, что ко мне обращаются как к миссис Локхарт. На публике мы с Чедом научились вести себя как жена и муж, но наедине и в семье мы держали себя по-прежнему. Во второй вторник месяца в полдень целая армия женщин, присланных Лайзой из агентства, вычистила и вымыла все рт крыши и до подпола, а я надзирала за всем этим, пока меня не позвали к возчику, который привез две большие упаковки. Это меня удивило: я не ожидала никаких грузов.

— Ты знаешь, что там внутри? — спросила я возницу.

Он тяжело вздохнул и щелкнул пальцами, подзывая одного из помощников.

— Сопроводительный лист, Уолтер.

Уолтер, несчастный человечек с косыми глазами, порылся в кармане, вынул розовый листок и передал его вознице.

— Сопроводительный лист, Перс, — сказал тот другому помощнику.

Перс развернул лист, изучил его и взглянул на меня.

— Двенадцать больших упаковок для игры в карты, миссис.

— Двенадцать больших?

— Так здесь написано, миссис.

— Подождите. Подождите здесь, пожалуйста.

Я поспешила отыскать Чеда. Он был в одном из карточных залов. Когда я рассказала ему, он рассмеялся.

— Все правильно, Кейси, дорогая. — Мы были не одни, поэтому он ласково похлопал меня по руке. — Двенадцать упаковок — этого достаточно для начала.

— Ты понимаешь, о чем говоришь? Двенадцать раз по сто сорок четыре колоды карт?

— При игре в вист новая колода открывается на каждый роббер. А в покере каждый игрок может заказать свежую колоду в любое время. Для того, чтобы не допустить мошенничества. Когда джентльмен делает высокие ставки, он требует соблюдения некоторых правил, — И Чед улыбнулся. — Конечно, они доверяют друг другу, но, как скажет тебе Сэм, у американцев есть пословица: «Доверяй приятелю — но открывай новую колоду». Вот почему у нас не будет вокруг карточных столов-зеркал и вот отчего на столах никогда не должно быть отражающих предметов. И ни ты, ни прислуга не должны приближаться к столу, пока идет игра.

Он подал мне руку, и мы пошли к двери.

— Что касается самих карт, в определенных неджентльменских кругах принято помечать карты ногтем. Вот отчего карты необходимо часто менять. Пойдем-ка и распорядимся сгружать упаковки. Наш дом должен быть выше всяких подозрений.

Вскоре мы провели генеральную репетицию. Гостями была дюжина безработных актеров, нанятых Сэмом через его друга, антрепренера. Собравшись, они поначалу воспринимали все действо как нечто комическое, но Чед быстро призвал их к порядку, и голос его при этом был холоден и резок; причем он намеренно повернулся к ним той стороной лица, которую опущенное веко делало особенно зловещим.

— Те из вас, джентльмены, у кого нет желания заработать гинею и обед, могут быть свободны, — сказал Чед. — Оставшимся хочу напомнить, что вы наняты играть роль гостей салона, а не хихикающих школьников, поэтому, будьте любезны, призовите на помощь свое профессиональное мастерство.

Он сделал паузу. Послышался смущенный шепот извинений и шарканье ног, но приглашение покинуть зал никто не принял. Чед произнес:

— Очень хорошо. А теперь вы покинете дом и вернетесь по двое и по трое, с определенными интервалами в течение получаса. Вас примет сначала мой дворецкий, а затем навстречу вам выйдем мы с женой, а возможно, только моя жена. Вы можете выбирать столы для игры, а там, где возникнет проблема партнерства для игры в вист, моя жена легко разрешит ее, познакомив вас. Пожалуйста, пользуйтесь своими собственными именами. Дворецкий будет вас объявлять, а моя жена — запоминать, кто есть кто.

Стоя рядом с Чедом в одном из своих новых платьев, я ухитрилась не покачнуться от этих последних слов.

— Те из вас, кто играет вист или покер, — продолжал он, — пожалуйста, играйте. Те же, кто не знает этих игр, играйте в ту игру, которая вам знакома. Кто пожелает напитков — пожалуйста, спрашивайте, но только не тогда, когда игрок заходит с карты. У нас есть столовая, за пятью столами вы вполне можете поместиться, но я предлагаю вам приходить обедать небольшими партиями через определенные интервалы; поскольку именно так, вероятно, будет происходить у нас. Меню можно изучить, пока вы находитесь за карточным столом, и там же можно сделать заказ. Все понятно? Прекрасно. Вы должны войти в роли богатых джентльменов, которые посещают этот дом, чтобы поиграть в карты на высокие ставки, что не предполагает желания напиться или бесчинствовать. Пожалуйста, играйте свои роли искренне и увлеченно.

Первый час был для меня пыткой. Я чувствовала себя глупой и некомпетентной, однако постепенно мы все начали входить в свои роли. Я все время напоминала себе, что именно эту роль мне придется вновь и вновь играть в будущем. В тот вечер время от времени возникали небольшие недоразумения, как на кухне, так и за столами, но мы справились с этим.

Когда в полночь актеры ушли, получив по гинее, я опустилась в кресло напротив Чеда и тяжело вздохнула.

— Хорошо, что ты устроил эту репетицию, Чед. Я очень плохо играла роль?

Он улыбнулся и перевернул одну из карт, рассыпанных на столе. Это была Дама червей.

— Напротив, ты была молодцом. — Он щелкнул по карте ногтем. — Ты даже покорила парочку актеров, а обычно эта публика не любит никого, кроме самих себя. — Он с любопытством посмотрел на меня. — Поначалу ты была немного скована, но не испугалась, кажется?

Я закатила глаза:

— До полусмерти.

— Но ты не показала этого, Кейси. Я никогда не видел, чтобы ты показывала свой страх.

— Если и так, то не потому, что я такая храбрая, что бы там ни говорил Сэм. Надеюсь, я научилась скрывать страх. В моей жизни было много страха… и в море, но в основном — в Диаболо-Холл. Море заставляет быть хладнокровным, и тогда забываешь про страх, но в Диаболо-Холле я была бы сломлена окончательно, если бы позволила себе показать страх.

Он опять взял Даму червей и о чем-то задумался.

— Тебе не больно говорить теперь об этом?

— Нет. Благодаря тебе, Аайзе и Сэму.

Меня клонило в сон.

— Ты устала. Пора спать, — сказал Чед и встал.

— Да. Я отпустила прислугу в половине двенадцатого. Пойду погляжу, все ли они оставили в порядке. Завтра утром Берчелы уберут все в доме.

Берчелы — это семья, которую Чед нанял для присмотра за домом: они жили на втором этаже. Мистер Берчел был отставным сержантом, очень надежным человеком, который командовал семьей так, будто она была его подчиненным составом, хотя, кажется, жена и пятнадцатилетняя дочь это принимали как должное. Они прекрасно обслуживали дом.

Выйдя из кухни, я обнаружила, что Чед ожидает меня у лестницы. Мы пошли вместе в то крыло дома, где были наши спальни, одна напротив другой. Остановившись у двери в свою спальню, я сказала:

— Чед, если мы успеем на поезд в шесть двадцать, то мы будем дома вовремя, я успею приготовить завтрак для Лайзы с Сэмом.

— О… не знаю. Это значит, что ты не выспишься.

— Я редко сплю более четырех часов: так было все последние три года, а после завтрака я могу поспать еще.

— Если ты этого хочешь.

— Да, я бы хотела.

— Хорошо, — улыбнулся он.

— Спокойной ночи,

Кейси. Спасибо тебе за хорошо выполненные обязанности.

— Я рада, что тебе понравилось, как я играла роль. Спокойной ночи, Чед.

И мой муж пошел в свою комнату, а я — в свою.

* * *

Через шесть недель стало ясно, что новое предприятие Чеда приносит прибыль. Я думала, что в первый вечер буду очень волноваться, но, когда начали приезжать гости, что-то во мне, кажется, ответило на этот вызов: я приняла его. Я вспомнила, как упиралась босыми ногами в палубу «Кейси» и держала курс против ожесточенного ветра. В конце вечера Чед прямо-таки захвалил меня, но, говоря по правде, мне действительно удалось все лучше, чем я ожидала.

Мы провели дюжину таких вечеров, и теперь я могла сказать, что и в самом деле волновалась из-за пустяка; мои обязанности были весьма просты и не слишком ответственны. Большая часть моей работы проходила как бы за кулисами и состояла в том, чтобы обеспечить безупречную работу кухни и прислуги. Поскольку она была тщательно отобрана, то моя задача не была обременительной.

Мы с Чедом принимали гостей как настоящая супружеская чета, устраивали торжественный обед либо музыкальный вечер. Поддерживали беседу, пока не соберется достаточное количество игроков; затем за них принимался Чед. Обычно он воздерживался от составления партии, пока не будут сыграны хотя бы две игры; но порой один из ранних гостей уговаривал его сыграть. Тогда других гостей принимала я сама, извинившись за мужа. Поскольку приходили только игроки, то обид не возникало.

Это не были члены клуба. Гости приходили по официальному приглашению Чеда, поэтому на них можно было положиться. У некоторых были громкие титулы, богаты были все, и все были заядлыми картежниками, хотя вовсе не все были хорошими игроками. Круг приглашенных был очень ограничен; и я быстро освоилась. Важно было не дать почувствовать гостям, что они клиенты.

— Добрый вечер, лорд Мэршем, рада вновь видеть вас, — говорила я. — Вы очень хорошо выглядите. Боюсь, мой муж поддался уговорам полковника Райда и играет с ним в роббер. Пожалуйста, извините его. Видите ли, мы с сэром Чарлзом и мистером Эшли собирались выпить по бокалу шерри. Вы ведь знакомы, кажется? Да, я так и думала. Не присоединитесь ли вы к нам. Скоро прибудет четвертый партнер для виста; или, может быть, желаете в этот вечер занять место за столом для покера?

Я никогда на самом деле не пила шерри, и мне редко приходилось доводить разговор до конца. Чед дал мне список сорока возможных гостей, причем с указанием их вероятных интересов; и вскоре я обнаружила, что все, что требуется от любезной хозяйки, это задавать вопросы и выслушивать ответы.

Раз в час я заходила ненадолго в каждую комнату для игры, чтобы ненавязчиво напомнить джентльменам о своем присутствии. Двери никогда не закрывались, таким образом, мне было легко уловить момент, когда игра окончена. Я спрашивала, не желает ли кто-либо освежающих напитков и не заказать ли обед в столовой. То были необычные и любопытные званые вечера, но полагаю, что именно в необычности и заключалась их привлекательность для публики.

Меня очень интриговало поведение Чеда за карточным столом. Некоторые джентльмены выказывали то восторг, то разочарование, то триумф, то отчаяние — в зависимости от того, выигрывали они или проигрывали. Чед же всегда сохранял на лице одно и то же выражение любезности и некоторой мечтательности, будто его мысли были далеко отсюда. Я сказала это однажды вечером Лайзе и Сэму, когда мы обедали без Чеда: он играл в клубе.

Сэм рассмеялся.

— Именно так он выглядит, когда очень сконцентрирован, и поверь мне, милая, концентрироваться в мыслях лучше Мелюзги никто не умеет. Он помнит каждую карту, он делает расчеты по каждой участвовавшей в игре карте, так что еще к середине кона он уже знает, что у кого есть. То же самое в покер. Каждый раз, как дилер подхватывает карту и кладет ее на дно колоды, Чед отслеживает путь этой карты, пока она вновь не окажется в игре. Так, Лайза?

Она улыбнулась и кивнула.

— Это дает ему большое преимущество. Я видела, как он берет колоду, быстро пробегает по ней взглядом, а затем может пересказать очередность карт, не заглядывая в колоду.

— Привык этим заниматься, когда еще был мальцом, — хмыкнул Сэм. — Он умудряется мало проигрывать даже тогда, когда идет не та карта или у него плохой партнер. Дай ему достойные карты или достойного партнера — и он выиграет. А дай ему и то и другое — так он последнюю рубашку снимет. Плохо, что он ни во что не ставит эти деньги и только оплачивает ими эти древние долги.

Это было правдой: Чед был равнодушен к выигрышам и проигрышам каждого дня. В первое время он дважды проигрывал, но не много. Когда я выразила огорчение, он лишь пожал плечами.

— Это лишь часть математического уравнения, Кейси. Плохих игроков в этот раз не было, но из всех возможных я вышел на наихудших партнеров, и мне выпали плохие карты. Проиграться лишь на двадцать фунтов к концу вечера — это вполне удовлетворительный результат.

К концу шестой недели его суммарный выигрыш составил тысячу пятьсот фунтов по отчислении всех расходов на аренду и обслуживание дома.

Кроме этих двух вечеров в неделю, в моей жизни все шло по-прежнему, за исключением того, что Лайза решила вообще не открывать агентство в субботу. Она заявила, что суббота малодоходный день, но я поняла, что она сделала это из-за меня, поскольку считала, что я слишком много работаю. К моему удовлетворению, Сэм больше не смотрел на меня с обожанием, и никто из нас ни разу не упомянул о той ночи, когда он явился пьяным. У меня теперь не возникало чувство неловкости, когда мы оставались наедине; я убедилась, что была права, когда разгадала природу его страсти ко мне.

Единственное, что омрачало мое благополучное существование — это возобновившиеся по ночам кошмары; вернее, тот же кошмар, который привиделся мне перед самым нашим прибытием в Англию. Это было видение, в котором Дэниел в виде скелета подплывал ко мне в воде и, казалось, пытался сказать что-то. Я просыпалась от ужаса и долго не могла успокоиться. Мне стало бы легче, если бы могла рассказать кому-нибудь об этом, но мне не хотелось обременять своих друзей.

В середине марта Сэм поехал в Испанию. Через три недели он вернулся, полный энтузиазма, и сообщил, что продал свою долю в проекте за неожиданно большую цену. В ответ на традиционный вопрос Лайзы, беден он или богат, он сообщил, что большую часть своего дохода потратил на приобретение доли в концерне по производству шерри, и поэтому не богат, но окей.

Однажды, Чед постучал в дверь моей комнаты в доме на Сент-Джеймс-сквер и сказал:

— Я иду вниз, Кейси.

Каждый вторник и четверг мы уезжали в Лондон. Чед убеждался, что к карточной игре все готово, я составляла меню и проверяла все ли в порядке.

К четырем часам все должно было быть готово, и мы расходились по своим комнатам. После ванны я сама причесывалась, выбирала платье на вечер и к пяти часам спускалась вниз. Чед обычно бывал готов на пять минут раньше, поэтому он заходил за мной, и мы вместе шли встречать гостей.

Я любила эти лондонские дни, прогулки до станции вместе с Чедом, поездки и разговоры в пути, подготовки к приему и ожидание гостей.

Лайза мудро заметила, что мы должны иногда вместе проводить досуг, чтобы создать нужную атмосферу приема. Мы обычно сидели в зале за чаем или читали газеты и журналы, но чаще просто разговаривали. Во второй вторник апреля случилось нечто непредвиденное. Я была уже почти готова и пыталась застегнуть довольно тугой замок на своем золотом браслете, когда Чед, как обычно, постучал в дверь.

— Подожди, Чед, сейчас выхожу, — я пошла открыть дверь.

Он улыбнулся, увидев меня.

— Зеленое платье — мое любимое, Кейси. Ты выглядишь великолепно.

— Спасибо тебе, дорогой Чед. Думаю, мне оно тоже больше всего нравится. Помоги мне застегнуть браслет. Я уже давно с ним борюсь.

— А, браслет Дэниела. — Он взял его у меня и внимательно осмотрел. — Обычно ты одеваешь его по особым случаям.

— Да, сегодня день рождения Дэниела. Я хотела надеть его в память.

— Конечно, нужно надеть.

Я вытянула запястье, и он внезапно улыбнулся.

— Это напоминает мне день, когда мы надевали колесо на ось тележки, а потом ты застегнула мне манжеты.

В тот же момент то же самое воспоминание ясно возникло и перед моим мысленным взором, и, казалось, время застыло. Я чувствовала, как пальцы Чеда касаются моего запястья, как близко от меня его склоненная голова, как почти касается моего его мускулистое тело. Я слышала его холодноватый голос, видела дымчато-серые глаза и опущенное веко. За его неторопливыми движениями скрывалась страстная натура.

Я наблюдала за его пальцами, которые сомкнули створки замка на браслете, и какая-то странная теплая волна поднялась у меня внутри. Прикосновение его пальцев породило во мне желание. Да, желание, которого никогда прежде не знала и никогда, казалось, не могла бы ощутить; то самое желание, которое Шеба пыталась описать мне в день нашей встречи в Очо Риос, когда мы сидели с ней, глядя на море, а она рассказывала, что такое замужняя жизнь.

Я хотела дотронуться до лица Чеда и поцеловать его в губы, хотела обвить его руками, хотела, чтобы он обнял меня и прижал к себе. Я никогда не думала, что такие чувства войдут в мою жизнь после всего, что я перенесла от Оливера; и я удивилась силе этих чувств.

Голова моя была будто в тумане, сознание плыло, и меня озарило, что я люблю человека, назвавшегося моим мужем. Где-то внутри я осознавала, что давно любила Чеда, но лишь сейчас ясно поняла это.

Он нажал на застежку, а затем взглянул на меня.

— Ну вот. Теперь надежно. — У него изменилось выражение лица: — Что с тобой, Кейси? У тебя будто жар, и глаза… Не знаю, право. Наверное, и глаза как-то особо блестят. Ты не больна?

Я выдавила из себя улыбку и покачала головой, затем взяла его руку, как обычно, будто мы нежно привязанные друг к другу супруги.

— Нет, все в порядке. Правда. Просто я… я немного нервничаю, потому что думала о Дэниеле.

— Ну что ж, это понятно.

Пока мы спускались вниз, я пыталась о чем-то говорить, но мои бедные мозги все еще осмысливали то новое, что я обнаружила в себе, и я уже ощущала приближающуюся боль души. Чед женился на мне по соглашению. К счастью, мы с ним стали друзьями, но я хорошо знала, что он не любит меня. Когда он добьется своей цели, он захочет быть свободным, как и было оговорено.

Я приказала себе не выдавать никоим образом свои чувства. Сэм почти вынудил меня сбежать от похожей ситуации, и я стану презирать себя, если внесу разлад и смущение в наш общий дом. Усилием воли я заставила себя сконцентрироваться на разливании чая.

—..и вот я подумал, что пора тебе знать правду, — услышала я обрывок фразы Чеда.

— Правду? — Я испуганно переключилась на эти слова, пытаясь догадаться о смысле. — Ты имеешь в виду…

— Монету. — Он смотрел на меня с удивлением. — Монету на твоем браслете. Ты меня слышишь, Кейси?

— О, прости, кажется, я замечталась. Дэниел не мог решиться рассказать мне о происхождении монеты.

— Да, потому что он думал, что знать об этом — опасно, но теперь опасность миновала. Я не вижу причин замалчивать это, если ты хочешь, чтобы тайна была открыта.

Я была благодарна за любую предложенную тему, которая избавит меня от необходимости продолжать разговор в следующие несколько минут, поэтому сказала:

— Да, думаю, что хотела бы знать.

— Ну, что касается всех четырех монет, то твоя была переделана в амулет, две были расплавлены на браслет, а моя, выходит, осталась единственной в своем роде. Видишь ли, монеты эти — с сорокапушечного испанского фрегата, который затонул возле берегов Кубы во время урагана в 1794 году. Назывался он «Альмиранта». На его борту было сто тысяч подобных монет, — Он протянул руку, чтобы взять чашку, и удивленно поднял бровь: — Кажется, ты нисколько не удивлена, Кейси.

— О, прости. — Мне не хотелось, чтобы он заметил мое волнение. — Это и в самом деле интересно, Чед, но когда живешь на Ямайке, то слышишь десятками истории о затонувших галионах и сундуках с сокровищами.

— Конечно, но это — особенная история, потому что касается она особых монет. Ничего, если я сейчас преподнесу тебе короткий урок истории? — Я кивнула. — Ну так вот, Карлос IV, король Испании, взошел на трон в 1788 году, но он был слабохарактерным мужчиной, которым командовала жена, Мария Луиза. Эта страстная особа имела фаворита по имени Мануэль де Годой, и начиная с 1792 года Испанией фактически правил молодой Мануэль. Я сказал молодой, потому что он стал премьер-министром, когда ему было двадцать пять лет.

Чед отхлебывал чай и глядел в огонь камина. Мне псе время хотелось посмотреть ему в глаза, но я заставляла не отрывать взгляда от своей чашки. Чед сунул руку в карман жилета и подал мне золотую монету. На одной стороне ее был изображен тот же герб, что и на моем амулете, но на оборотной стороне был женский профиль и несколько слов по-испански, среди которых и надпись «Мария Луиза».

— Эту монету мне дал Дэниел, — сказал Чед, — и на ней изображена сама королева. Мануэль де Годой приказал отчеканить в Мехико, который тогда был испанским владением, тысячу таких золотых монет достоинством по восемь эскудо. Они назвались «дублонами Марии Луизы» и должны были быть доставленными в Испанию на «Альмиранте». Испания была в состоянии войны с Францией, а французы были сильны в Карибском регионе; так что было решено отправить монеты фрегатом, а не галионом: так казалось безопаснее. Но «Альмиранта» попала в ураган, и дублоны Марии Луизы пошли ко дну вместе с кораблем.

— Но каким образом к Дэниелу попали эти четыре монеты?

— Он не просто нашел их, — покачал головой Чед. — Он сначала нашел затонувший корабль, а место оказалось весьма далеко от того, которое указано в старых записях Кингстонской библиотеки.

— В таком случае место должно быть недалеко от Ямайки. Ты думаешь, что он нашел затонувшее сокровище, Чед?

— Так он сказал мне в тот день, когда дал мне эту монету как доказательство своего открытия. Он сказал, что один сундук сломан и открылся, но другие пять — не тронуты.

— Если Дэниел нашел затонувший корабль, то значит, он покоится где-то в неглубоких водах, — заключила я. — Я имею в виду, что глубина не должна превышать пятнадцать фатомов. Не думаю, что он смог нырнуть глубже чем на сто футов.

Чед поднял брови.

— Так глубоко?

— Ну да. Как только привыкаешь к давлению на уши, на глубине в восемнадцать метров чувствуешь себя вполне комфортно. И думаю, что на в два раза большей глубине происходит то же самое. Только на поверхность долго подниматься и освещенность снижается. Сама я не ныряла глубже чем на восемнадцать метров.

Чед недоверчиво посмотрел на меня.

— Больше шестидесяти футов? Это нереально, Кейси.

— Ничуть. И даже для девушки. Дэниел рассказывал мне, что в Японском море ныряльщики за жемчугом — именно женщины, они искуснее мужчин. В этом нет никакой премудрости, Чед. Просто владеют этим умением лишь немногие. Я сама пришла к этому чисто случайно.

— Да, — улыбнулся Чед. — Сомневаюсь, что многие из английских девушек согласятся поплавать две-три минуты на глубине шестидесяти футов. Я пытался нырять в водолазном костюме, и, должен сказать, мне это показалось довольно опасным занятием.

— Меня бы это просто ужаснуло. Я бы чувствовала себя в костюме как в ловушке. Теперь вспоминаю, однажды Лайза рассказывала мне, что вы с Сэмом учились плавать под водой с аквалангом. Не потому ли, что надеялись поднять сокровища Марии Луизы с «Аль-миранты»?

Чед кивнул и вытянул ноги.

— Да. Когда я поговорил с Дэниелом, он не только отдал мне свиток со своим признанием, он пытался восполнить мне причиненное горе чем мог. Он рассказал о сокровище, сказал, что для его подъема на поверхность понадобится глубоководный ныряльщик. Если бы я смог организовать подъем, сокровище стало бы моим.

— Это и есть то дело, которое ты хотел обсудить с Оливером, когда мы встретились на бегах в Кингстоне?

— Да. Я думал, что он захочет профинансировать проект за четверть стоимости сокровищ по оплате его кредита, и показал ему монету Марии Луизы, но я ничего не сказал ему о Дэниеле. Но, чем дольше мы с ним разговаривали, тем менее я доверял Оливеру Фою. Он был хитер и коварен. — Чед посмотрел на меня, подняв одну бровь: — Может быть, он находился в долговой зависимости, Кейси?

Я изумленно посмотрела на него.

— Нет, не думаю. Он был богатейшим на острове человеком.

— Так думал и я. Но у Сэма есть некоторые друзья по бизнесу в Америке, которые знают финансовое положение богатейших семейств. Они пришли к выводу, что отец Оливера перед смертью перевел большую часть своего заложенного имущества в благотворительные фонды, оставив сына с весьма небольшим доходом.

— Не думаю, Чед. Казалось, у него всегда было денег в избытке.

— Ну, теперь это неважно. Важен факт, что я отказался от мысли иметь дела с Фойем — и вся эта задумка повисла в воздухе. Я приехал в Англию, и мы с Сэмом учились плавать на глубине. Мы намеревались вернуться на Ямайку и заняться сокровищами самим. Через год весной я в весьма осторожных выражениях написал Дэниелу, что готов приступить к делу, которое мы обсуждали, и что приеду в июне со своим коллегой. Очевидно, почтальон принес письмо к свояченице Дэниела, которая не умела читать. Она отнесла его к священнику, чтобы тот прочитал ей письмо. Он вернул его мне по моему адресу, приписав, что Дэниел Чунг погиб в сентябре прошлого года во время шторма и что он выражает сожаления.

Чед передал мне пустую чашку и печально усмехнулся.

— С гибелью Дэниела, как я думал, всей затее конец. Без него найти затонувшую «Альмиранту» невозможно. — И он кивнул на мой браслет, когда я наливала чай. — Вот почему, когда я впервые увидел этот амулет у тебя на руке, я узнал монету Марии Луизы и спросил, рассказал ли тебе Дэниел, откуда к нему попала эта монета. Но поскольку он не рассказал, то надежды отыскать «Альмиранту» нет.

Некоторое время я размышляла. Шеба, конечно, отнесла письмо мистеру Ройстону из методистской церкви, чтобы спросить, что делать.

— Это мистер Ройстон вернул тебе письмо и написал, что Дэниел погиб в шторм. Написал ли он что-нибудь о том, что Дэниела разыскивала полиция?

— А, Ройстон. Действительно, такая была фамилия в письме. Нет, он не написал ничего более того, что я сказал тебе, Кейси. Может быть, он не желал распространяться об этом.

— Спасибо, что рассказал мне историю этих монет, Чед. Жаль, что я не знаю, где лежит «Альмиранта», но я понимаю, отчего Дэниелу это казалось опасным.

В этот момент Диммок, наш дворецкий, вошел в комнату и объявил, что уже четверть шестого и вскоре начнут съезжаться гости. Я весь вечер автоматически выполняла свои обязанности. Внутренне я лишилась покоя: была как во сне и думала о том чувстве, с которым мне предстоит бороться в последующие дни. Ирония состояла в том, что теперь я находилась в той же ситуации, что и Лайза: любила человека, который относился ко мне только по-дружески. Разница была лишь в том, что мы с Чедом были женаты, и мне было сложно скрыть от Лайзы с Сэмом, что я влюблена в своего мужа. Если мне и удавалось это — то только потому, что все были невероятно загружены работой и всего несколько вечеров проводили вместе.

В другое время я бы очень увлеклась историей, рассказанной Чедом, пофантазировала бы, как Дэниел спустился на глубину, как он отыскал корабль, как ступил на покрытую илом палубу. Но голова моя кружилась от радости и отчаяния по поводу моей, слишком очевидно, безответной любви к Чеду Локхарту, поэтому много думать об истории с сокровищем я не могла. Я не могла догадываться тогда, что эта история посеяла в моем сознании семена, которые со временем мощно прорастут и пробьют барьер, поставленный моей же памятью, и что, когда вернется ко мне мой навязчивый кошмар, он станет еще страшнее и будет угрожать моему браку.

 

17

Через неделю после этого разговора в дом на Сент-Джеймс-сквер пришел полковник Браун. Я не видела его со дня венчания и была удивлена, почувствовав искреннее удовольствие, как только произнесли его имя. Было уже почти восемь часов, Чед находился за одним из столов для виста, поэтому я принимала полковника одна.

— Добрый вечер, рада вас видеть, полковник. Как хорошо, что вы к нам пришли.

— Вы очень добры, миссис Локхарт. — Он склонился над моей рукой. — Простите мой поздний визит, но мне необходимо было задержаться в городе.

— Пожалуйста, не извиняйтесь. Я боюсь, что в такой час уже не найдется свободного места за столом для игры в вист, но, может быть, вы намеревались сыграть в покер?

— Это не моя игра, миссис Локхарт. К великому сожалению, я не обладаю гениальностью вашего мужа.

— В таком случае, может быть, вы согласитесь выпить бокал шерри, пока не закончится роббер? Чед поменяется с вами.

— Ничто не принесет мне большего удовольствия, миссис Локхарт. Я очень благодарен вашему мужу за приглашение на вечер.

Я ощутила раздражение на самою себя за странное удовольствие, которое испытывала в присутствии этого человека, но это было совершенно необъяснимо. Он всегда был любезен и вежлив. Конечно, поведение его отличалось эксцентричностью, но это мне и нравилось. Если бы, скажем, он напоминал мне Дэниела, мои симпатии были бы понятны, но они ни в коей мере не были похожи. Если бы он напоминал мне Чеда — допустим, был бы отцом Чеда — я бы тоже не удивлялась своей симпатии, но тут опять же не было сходства. Я не могла понять, почему он нравится мне, и не могла понять своих сомнений по его поводу; но какой-то инстинкт говорил мне, что он — не тот, кем представляется. То, как он изучал меня, никогда — оскорбительно прямо, но всегда с большим интересом, смущало меня.

Однажды апрельским вечером он сидел со мной в зале, приняв мое приглашение выпить виски с содовой, которым он отдал предпочтение перед шерри. Он не спускал с меня глаз — не наблюдая, а как бы рассматривая, как рассматривают картину в мельчайших деталях.

— Мы не видим вас в Гринвиче в последнее время, полковник, — сказала я, когда Диммок, подложив в камин полено, вышел из зала. — Вы были в отъезде?

— Да, миссис Локхарт. — В его глазах сверкнули веселые искры. — Я ездил за границу по делам. Вернулся я всего несколько дней тому назад.

— Надеюсь, вы получили от поездки удовольствие. Я имею в виду, что Ламанш в прошлые две недели все время штормило, судя по сообщениям в «Таймс».

— Вы изучаете сообщения о морской погоде, мэм? Это редкость для женщины.

— Думаю, что да, но для меня погода долгое время представляла особый интерес. Расскажите же мне о вашей поездке. Вы были на континенте?

— Нет, миссис Локхарт, и не переплывал Ламанша. Я только что переплыл Атлантику в обратном направлении.

— Ах, вы приехали из Америки? Наверное, это очень интересная страна.

— Это правда, мэм. Я был в Вест-Индии по делам корабельной компании, партнером которой я являюсь. Мы перевозим грузы на некоторые карибские острова.

Я улыбнулась и сказала:

— Так, значит, теперь вы не нуждаетесь в месте дворецкого, чтобы развеять скуку, полковник? — Я надеялась, что моя улыбка не выглядит фальшивой. Я совершенно не желала начинать разговор о карибских островах, поэтому вздохнула с облегчением, увидев вошедшего Чеда.

— Добрый вечер, полковник. — Чед подошел, чтобы пожать ему руку. Обратившись ко мне, Чед сказал: — Могу я увести от тебя гостя, дорогая? Сэр Грэхем решил отобедать, а это лишает меня партнера, и я подумал, не захочет ли полковник занять его место.

Полковник встал.

— Мой дорогой Локхарт, я не могу злоупотреблять добротой вашей жены; занимая у нее время, и тем более с удовольствием стану вашим партнером. Вы извините, миссис Локхарт?

— Конечно, полковник. Мне нужно приступать к некоторым обязанностям, но мне было так приятно видеть вас, и я желаю вам удачи в этот вечер.

— Благодарю вас, мэм. Думаю, что у меня с вашим мужем сложится крепкая дружба.

Они покинули зал, а я все стояла в растерянности у камина. Только сейчас, когда полковник заговорил о карибских островах, я вспомнила, глядя на его рыжую седеющую бороду, как нам с Дэниелом сообщили, что нас на Сент-Китс разыскивал человек с рыжей бородой. Я была встревожена тогда — я ощутила тревогу и сейчас.

Казалось абсурдным предполагать, что разыскивавший нас человек был полковник Браун. Если это так и если он последовал за мной в Англию, то с какой целью? Друг он или враг? Кроме нескольких встреч, он до сих пор никак не вмешивался в мою жизнь. Я пожала плечами в недоумении: нечего выдумывать тайны там, где их быть не может.

Я поправила подушки на кушетке, мельком взглянула на себя в зеркало, затем отправилась навестить гостей и проверить, все ли в порядке.

* * *

Под водой на глубине четырнадцати метров я взглянула наверх и увидела, как он скользит по направлению ко мне… Дэниел, но вместо тела был скелет.

Ужас пронзил меня, будто острие стрелы. Мне хотелось закричать, просить его не приближаться, но под водой я не могла вымолвить ни звука.

Слава Богу, лицо его казалось расплывчатым пятном, однако скелет был все ближе, ближе, и вот уже возле меня — и на кости ладони сверкнула золотая монета.

Вода вскипела и вспенилась, скрыв его от меня. Невозможно, но я явственно слышала вой и грохот штормового ветра. Я была снесена волной — и вновь лежала на разбитой палубе «Кейси», глядя на разверзшуюся пасть ущелья Аллигатора.

Что-то раскачивалось передо мной подобно маятнику. Дэниел — совсем не скелет, а сидящий в кресле-качалке, вовсе не грустный или отчаянный, пытался привлечь к себе мое внимание, повторяя слова, которые за грохотом шторма казались не более чем шепотом: «Риф длинной в восемь миль… скажи мистеру Локхарту… скажи ему — восьмимильный риф..»

Он повторял это вновь и вновь, но я едва вникала в суть слов, потому что из тьмы под Дэниелом поднималась огромная. раскрытая пасть, которая стремилась схватить его. Тело этого монстра было скрыто от меня. Я видела лишь пасть, широкий красный язык, невероятно огромные зубы… Я боролась со своей немотой, пытаясь закричать. Но мои челюсти сомкнулись, язык не мог пошевелиться, и казалось, что горло мое вот-вот разорвется в попытке выкрикнуть предупреждение.

И вот послышался еще чей-то голос, и кошмар развеялся, и я проснулась… Я сидела в кровати, и чьи-то руки держали меня, а из горла у меня вылетали сдавленные рыдания. Я задыхалась, дрожала — и вдруг с облегчением поняла, что очнулась от кошмара.

Дверь спальни была открыта. Возле моей кровати стояла зажженная свеча. Близко у моего уха голос Чеда произнес:

— Тихо, милая Кейси, тихо, все в порядке. Проснись, у тебя был кошмар. Не пугайся, ты в безопасности, все хорошо.

Я разрыдалась — и упала ему на грудь. На нем был надет халат, и у щеки я ощутила его мягкое шерстистое прикосновение. Он погладил меня по голове и тихо проговорил:

— Ну вот, все хорошо. Ты в безопасности, Кейси. Отдохни немного. Тебе просто приснился кошмарный сон. Я услышал тебя в своей спальне. Дай-ка я вытру тебе щеки. Ты плакала, бедняжка. Ну вот… теперь лучше. Я сейчас зажгу лампу, а ты полежи, пока я подниму Берчела и пошлю за его женой, чтобы она присмотрела за тобой.

— Нет, Чед, не надо, — вздрогнула я. — Не оставляй меня. Прости. Прости, что разбудила тебя. Только… только останься здесь на минуту. Не надо… не надо миссис Берчел.

Он с сомнением спросил:

— Ты уверена, что не надо? Прости, что я бросился в твою спальню в чем был, но мне нужно было быстрее тебя разбудить.

— Благодарение Господу, что ты прибежал. И останься еще. Ведь в конце концов не важно, как мы одеты. Я имею в виду… что мы женаты, правда?

— Конечно. — Голос его был холоден и равнодушен. Будто упоминание о нашем браке отодвинуло его от меня — и сердце мое заныло. Как было хорошо, пока он держал меня, прижимая к себе!

Я с усилием заставила себя сесть.

— Теперь со мной все в порядке, — отрывисто сказала я. — Ты простишь меня за то, что я такая глупая? Не передашь ли мне мой халат — вот там, на стуле? Спасибо. — Я выскользнула из постели, пока он держал для меня халат, затем затянула пояс и откинула волосы со лба.

Зажигая газовую лампу, Чед тихо сказал:

— Ты не глупая, просто тебе приснился кошмар.

— Да… Тот самый, который все время повторяется, но сегодня было особенно страшно. — Я села на краешек постели, глубоко дыша, будто вынырнула из воды. Чед прикрутил фитиль, чтобы свет не был ярок, и задул свечу. — Не хочу задерживать тебя, но мне нужно сказать тебе кое-что важное: кое-что, о чем мне напомнил этот кошмар.

Брови его изумленно взлетели:

— Что ты имеешь в виду, Кейси?

Я вытерла слезы платком, который он мне дал, и попыталась улыбнуться. Это было нелегко. Мне нравилось быть замужем за Чедом Локхартом, хотя он предложил мне замужество из деловых соображений. Если даже я не могла претендовать на большее, если я не могла принадлежать ему полностью, в таком случае я была рада быть его другом и компаньонкой на те годы, пока буду ему нужна. Однако я знала: если я открою ему тайну, которую этот навязчивый кошмар помог вспомнить мне, то это очень рано поставит точку на нашем браке.

Я знала, что у меня в руках средство освободить Чеда Локхарта от бесконечной пытки выполнять обещание, данное матери на ее смертном одре; а я слишком его любила, чтобы не дать ему эту возможность.

— Я знаю, где лежит «Альмиранта», Чед, — сказала я. — В кошмаре у меня прояснилась память. Когда мне было… наверное, лет четырнадцать, дядя Генри и тетя Мод поехали в морское путешествие, которое тете рекомендовал врач после приступа лихорадки. Меня оставили на попечение няни, Мэй, жены Дэниела. Я любила ее так, будто она была моей матерью. Однажды, когда день выдался безветренный, Дэниел взял нас обеих в плаванье на рыбачьем катере. У нас был пикник, Дэниел устроил мне купальню и навес, и вот тогда я впервые плавала в действительно глубокой воде. Мы вышли в море на северо-восток от Очо Риос и проплыли восемь миль. Тогда Дэниел рассказал мне о так называемом Восьмимильном рифе.

У Чеда на лбу появилась небольшая морщина.

— Мы с Сэмом изучали Адмиралтейскую карту этого района весьма подробно. Вблизи этого побережья глубины увеличиваются неожиданно и резко, и никакого намека не риф там нет.

— И не должно быть, потому что это не риф в действительности. Это — плато метров в сто длиной и столько же шириной: может быть, вершина очень крутой подводной горы или мертвого вулкана. Она не представляет опасности для кораблей, потому что лежит на глубине 27–29 метров от поверхности, много глубже, чем находится киль у самых больших лайнеров. Поэтому плато не нанесено на карты, и, возможно, я единственный человек в мире, который знает о его существовании.

Чед пристально посмотрел на меня.

— Ты это серьезно?

— Да, совершенно. Плато такой площади на глубине в тридцать метров может быть обнаружено только с помощью прибора, который улавливает отраженный от поверхностей звук, а даже телеграфный кабель субмарины оказывается выше этой поверхности. Однако Дэниел нашел этот риф. Он испытывал лодку, которую изготовил, и так случилось, что он остановился как раз над поверхностью рифа, решив опустить лебедочный якорь на полную длину троса. Когда якорь лег на твердую поверхность, Дэниел решил спуститься под воду вслед за ним. Вот так он открыл этот риф. Не знаю, нашел ли он останки затонувшей «Альмиранты» как раз тогда или позже, но я уверена, что она лежит там, на восьмимильном рифе.

— Разве поверхность и останки не видны сквозь воду?

Я покачала головой.

— На большой глубине темно, а там еще произрастают водоросли. Даже при полном штиле в тот день я ничего не увидела сквозь толщу воды. Дэниел, конечно, ничего не сказал мне об останках корабля, он только сказал, как открыл восьмимильный риф, и добавил, что это будет наш общий секрет.

Чед прижал пальцы к глазам, будто стараясь сфокусироваться на какой-то мысли.

— Каким образом твой кошмар подсказал тебе, что «Альмиранта» лежит именно там? — спросил он.

— Кошмар заставил меня вспомнить, Чед, — я пыталась говорить спокойно, чтобы ему не передалась та мертвящая пустота, которую я ощущала, — что при кораблекрушении «Кейси» Дэниел висел на спасательном канате, а я была прижата его же канатом к палубе, поэтому глядела на него сверху вниз. Когда он понял, что единственный путь освободить меня — это обрезать свой спасательный канат, он что-то очень настойчиво несколько раз прокричал мне. Я была в таком ужасе от его намерения, что мой мозг отказывался понимать слова, но они, видимо, вошли в подсознание, а теперь всплыли. Сегодня ночью в кошмарном сне я услышал их вновь. Он повторял: «Восьмимильный риф… скажи мистеру Локхарту… восьмимильный риф…»

Чед открыл глаза.

— Он повторял мое имя перед смертью?

— Да, Чед. Ты знал об «Альмиранте» и золотых монетах, я знала, где находится восьмимильный риф. Он надеялся, что я скажу тебе — а ты поможешь мне.

— Но каким образом ты могла сказать это мне? И не мог же он думать об этом перед самой смертью…

Я не могла унять дрожь в голосе, когда ответила:

— Именно обо мне он и думал, отдавая свою жизнь ради моей. Он верил, что я выживу, если взберусь по скале наверх. Он знал, что я осталась без крова и денег. Он любил меня, Чед, и эти слова были все, что он мог оставить мне перед смертью — в отдаленной надежде, что я когда-нибудь отыщу тебя и открою его секрет — а ты в ответ поможешь мне.

Наступила долгая тишина. Я пошла к своему туалетному столику, расчесала волосы и отыскала ленту, чтобы завязать их за спиной. В зеркало я видела, что Чед смотрит в пол и хмурится. Я ожидала, что он обрадуется, поэтому была озадачена. Наконец, он сказал:

— Кейси, море огромно. Вероятно, на то, чтобы найти это место, уйдут годы.

Я обернулась к нему:

— Да. Это так.

— В таком случае, как Дэниел определял это место?

— Он объяснил мне это в тот день, когда мы поплыли на пикник, и я не забыла этого. С этого расстояния можно видеть гору Диаболо и высокие пики над Очо Риос, если, конечно, хорошая видимость. Глядя в трубу, можно рассмотреть дом Дэниела, церковь на Лаки Хилл, еще одну — в Клермонте. У Дэниела были две особые метки. Если церковь на Лаки Хилл окажется на двухсекундной отметке к западу от южной оси, а его дом — на отметке двести двадцать два градуса — значит, ты находишься в круге диаметром в полмили, внутри которого окажется риф. Можно потратить час-два на отыскание конкретного места. Отметки легко запомнить, потому что все они содержат цифру 2.

— И ты смогла бы отыскать это место, Кейси?

— Да. — Я вновь обернулась к зеркалу и приложила ладонь к сердцу, чтобы заглушить невыносимую боль. — Да, я смогу найти твой корабль с сокровищами, Чед.

Снова наступило еще одно долгое молчание: Чед сидел, задумчиво глядя в пространство. Наконец, он очнулся от своих мыслей, поднялся и подошел ко мне.

— Нам нужно обдумать все это, — сказал он и мягко положил руки мне на плечи. — Ты теперь в порядке?

— Да, вполне. Спасибо. Возможно, теперь меня перестанут терзать кошмары, поскольку я вспомнила слова Дэниела.

— Это будет большое облегчение. Оставь газовую лампу, а двери наших спален мы откроем настежь. Надеюсь, остаток ночи ты проведешь спокойно, но позови меня, если будет нужно.

— Спасибо тебе, Чед. Ты очень добр.

Он остановился в дверях и посмотрел на меня. Я увидела в его глазах то же загадочное, почти недоумевающее выражение, которое видела много лет назад в Ферн Галли.

— Хотел бы я знать, что затевает Леди на этот раз, — сказал он и вышел.

Лишь через некоторое время я поняла, что под «леди» он подразумевал его старую подругу — Леди Судьбу, чьей излюбленной жертвой он себя считал.

* * *

На следующий день я рассказала эту историю Лайзе, когда приехала к ней в агентство. Когда мы вернулись домой, я, к немалому своему удивлению, обнаружила, что Чед не сообщил об этом Сэму. Я не знала, правильно ли поступила, сказав об этом Лайзе, и сразу же пошла в комнату Чеда. Он собирался в клуб.

Когда я постучала, он вышел мне навстречу, застегивая на ходу манжеты свежей рубашки.

— Привет, Кейси, — улыбнулся он и протянул мне руку с незастегнутым манжетом. — Ну вот, теперь твоя очередь помочь мне.

Я стояла рядом с ним у незакрытой двери, застегивая ему манжет. Мои руки тряслись от волнения, и я тщетно пыталась остановить эту дрожь.

— Ты не хотел, чтобы я рассказала всем об «Альмиранте»? Я сегодня рассказала Лайзе, но когда мы заговорили об этом с Сэмом, то оказалось, что ты даже не упомянул об этом. Возможно, ты желал сохранить это в секрете, Чед, но ты не сказал мне об этом. Ну вот, один готов, давай теперь застегну другой.

Он вытянул другую руку и непринужденно сказал:

— Бога ради, перестань волноваться, Кейси, милая. Конечно, я намеревался рассказать Лайзе и Сэму. Я не сказал до сих пор Сэму оттого, что… наверное, я полагал, что это должна сделать ты.

— Но ведь это твое сокровище, Чед. Дэниел отдал его тебе, и если его отыскать, то ты освободишься от долгов. Я так за тебя рада. — Я старательно трудилась над манжетом, не поднимая глаз, потому что они были полны слез. — Теперь все в порядке. Я пойду готовить обед.

Сэм и Лайза были в восторге от новости.

— Если вы с Чедом, — сказала она Сэму вечером, — собираетесь взять в Вест-Индию Кейси, то и я поеду с вами. Если я останусь здесь одна, я буду волноваться день и ночь.

— Это великолепная идея, милая Лайза, — проговорил Сэм. — Морское путешествие пойдет тебе на пользу, ты ведь слишком много работаешь в последние дни; а кроме того, мне же нужно с кем-то ссориться. Чеда и Кейси совершенно невозможно спровоцировать, но ты клюешь на малейший повод для ссор как рыба на муху. Ты всегда была спорщицей.

Лайза посмотрела на него, прищурив глаза.

— Когда мне было шесть, я кусала тебя, Сэм Редвинг, так смотри, чтобы я не сделала это снова.

В следующее воскресенье, во время прогулки, Сэм решил обсудить предстоящее путешествие. Для него проблемы как достать золото вроде бы уже и не существовало, он размышлял о том, что дальше с ним делать. Поскольку мне нельзя было показываться на Ямайке, то было решено ехать на Гаити, а там — нанять пароходик на три-четыре каюты из Порто-Пренс. Необходимо было отыскать надежного капитана и команду, не более шести человек, и им хорошо заплатить. Чтобы скрыть наши истинные намерения, Сэм собирался срочно основать Сибед Сюрвей Кампани. Они с Чедом под видом контроля за прокладкой нового подводного телеграфного кабеля наймут пароход. Нас с Лайзой было решено представить женами, которым компания разрешила сопровождать мужей в плавании.

— Как насчет замужества, Лайза? — спросил Сэм, усмехнувшись. — Кейси с Чедом в любом случае легально женаты, но сможешь ли ты притвориться миссис Редвинг?

— Я подумаю над этим, — улыбаясь, сказала она. Но Чед совершенно непреклонно заявил, что у него нет намерения бросаться очертя голову в этот проект с золотом «Альмиранты».

— Не хочу вас разочаровывать, — сказал он, — но мы сделаем глупость, если возьмемся за это в сезон ураганов, так что из соображений безопасности это нужно делать не позже конца июня. А это оставляет нам слишком мало времени для всех необходимых приготовлений.

— Что с тобой произошло, Мелюзга? — обиженно спросил Сэм. — У нас полно времени.

— А как же агентство Лайзы?

— Я попрошу мистера Бэссета подобрать штат для работы в агентстве вместо меня — ответила она. — Он возглавляет такое же агентство в Уоллвиче и уже дважды предлагал мне продать ему мое агентство. Полагаю, он неравнодушен ко мне, так что никаких проблем быть не должно. Он будет в восторге от возможности услужить.

— Неравнодушен к тебе? — переспросил Сэм. — Да он стар даже для того, чтобы быть твоим отцом.

— И все равно это очень лестно.

— С возрастом у него развился хороший вкус, — сказала я. — Его ассистент, мистер Креджи, тоже положил на тебя глаз, Лайза, а он даже моложе Сэма.

— Что ты имеешь в виду? — с возмущением воскликнул Сэм.

Мы с Чедом шли рука об руку. Он рассмеялся.

— Можем мы вернуться к предмету обсуждения, если вы не возражаете? Согласен, Лайза может на время передать кому-то агентство, но я не могу поступить так со своим игорным домом. Доходы выше, чем я ожидал, но, если я теперь остановлюсь и закрою заведение на несколько недель, мне никогда уже не привлечь игроков обратно. Это не та публика, которой можно манипулировать по своему желанию.

— Но тебе не понадобится больше возвращать их обратно, когда мы поднимем золото, — возразил Сэм.

— Нет никакой гарантии, что мы поднимем его, — ответил Чед. — Да, у нас есть шанс, но нисколько не гарантированный, а я не желаю рисковать реальным ради призрачной мечты.

Лайза с любопытством взглянула на брата. Сэм был совершенно сбит с толку и непонимающе качал головой.

— Я ожидал, что ты ухватишься за эту возможность, Мелюзга, — сказал он. — Но, если ты мыслишь таким образом, я поеду туда вместе с Кейси и сам сделаю все, что можно.

— Не будь идиотом, Сэм, — сказала Лайза. — Кейси замужем.

Сэм сделал пренебрежительный жест:

— Конечно, но не на самом деле. Кроме того, я рассчитывал на вас.

— Я не могу уступить тебе Кейси, — проговорил Чед. — Это не подлежит обсуждению, Сэм. «Альмиранта» пролежала на дне морском более ста лет, и она никуда не убежит, если мы дождемся следующего года, так что давай отложим этот разговор. — Он сжал мою руку. — Я только надеюсь, что Кейси не обидится, подумав, что она даровала этот великолепный подарок мне, а я отверг его, не поблагодарив.

Сэм сурово на него взглянул.

— Она вполне может так и подумать.

— Нет, — быстро возразила я, — нет, я вовсе так не думаю, дорогой Чед. Я согласна с тобой, какой бы вариант ты ни предпочел. Делай, что считаешь нужным.

Да, я была удивлена осторожностью Чеда и отсутствием энтузиазма в нем, но я была ему действительно благодарна, и на сердце стало легче: по крайней мере, у меня теперь есть впереди год, прежде чем Чед расплатится с долгами и я стану ему не нужна. Я никогда не посмела бы высказать своей любви, ведь я полагала, что он почувствует ко мне только презрение, если я нарушу наше соглашение и постараюсь обратить фиктивный брак в реальный. Но теперь, по крайней мере год, я останусь его женой.

Так я говорила самой себе. Но моему счастью вскоре пришел конец.

* * *

На той же неделе, в четверг, в семь часов вечера, мы с Чедом беседовали в нашем доме на Сент-Джеймс-сквер с тремя джентльменами, которые собирались составить с Чедом партию в вист. Одним из них был полковник Браун.

Вошел Диммок и объявил о приезде сэра Грэхема Дина, одного из наших завсегдатаев. Сэр Грэхем, казалось, был чем-то смущен, и после вежливого приветствия он обратился к Чеду:

— Добрый вечер, Локхарт. Послушайте, я в некотором затруднении. В моем кэбе сидит приятель, который хотел бы перекинуться сегодня вечером у вас в покер. Я едва его знаю, вчера он был представлен мне клубе — он чей-то гость — но он уговорил меня привезти его сюда, сказав, что слышал о ваших вечерах и хотел бы их посетить.

Сэр Грэхем промокнул вспотевший лоб платком: видимо, он уже ощутил на себе неодобрительные взгляды других завсегдатаев.

— Я говорил ему, что это — не клуб, — продолжал он, оправдываясь, — а просто место, где… собираются друзья, но он очень настойчив. К тому же он сказал, что является давним вашим знакомым. Кажется, он откуда-то с Ямайки, так что я подумал — не предупредить ли вас прежде. Если он меня дурачил, я сейчас же пойду и отошлю его прочь. Его фамилия Фой.

Сердце мое сжалось до боли. Фой? Кто мог воспользоваться именем Оливера? Кто смог узнать меня здесь или выследить меня, кто догадался о моем прошлом? Глаза всех присутствующих остановились на Чеде. Я смогла воспользовалась этим, чтобы слегка оправиться от шока. Чед, как ни в чем ни бывало, сказал:

— Думаю, что и в самом деле однажды встречался с этим джентльменом, сэр Грэхем, так что я пошлю Диммока пригласить его. А тем временем, может быть, вы составите с этими джентльменами партию в вист? Вы, джентльмены, знакомы, кажется? Надеюсь, я вскоре присоединюсь к вам и войду в следующий роббер.

Ценой немыслимого усилия я улыбнулась и раскланялась. Джентльмены по одному ушли играть. Диммок отправился пригласить незнакомца, а Чед обратился ко мне. Лицо его было бесстрастным, но мне показалось, что серые глаза его темнее, чем когда-либо. Он взял мои судорожно сжатые руки.

— Неужели это возможно? — тихо спросил он.

— Оливер? Нет, нет, я же видела его мертвым, Чед. Кто-то, кто знал нас, воспользовался именем Оливера, чтобы… чтобы дать понять, что узнал меня.

— Посмотрим, — кивнул он. — Оставь все на мое усмотрение, Кейси. Мы не знаем, чего добивается этот человек, но уже сейчас ясно, что ничего хорошего нас не ждет. Приготовься ко всему. И прежде всего — не бойся. Я никому не позволю причинить тебе зло. — Голос его был холоден и бесстрастен, но слова были добрыми — и я была благодарна за них.

Чед отошел к камину, и тут же появился Диммок.

— Мистер Оливер Фой, — объявил он.

Секунду спустя в комнату вошел мой муж.

 

18

Я стояла будто перед вратами ада, на краю бездны, где здравомыслие обращается в безумие, истина — в ложь, а логика бессильна. Затем голос Чеда, все такой же спокойный, вернул меня к жизни:

— Диммок, мы не ожидаем больше гостей. Проследи, чтобы нас здесь не беспокоили, пожалуйста.

Я глубоко дышала, чтобы обрести равновесие, но подошла к Чеду и заставила себя взглянуть на Оливера Фоя. Он сильно постарел: казалось, прошло не три с половиной года, а гораздо больше с той ночи, когда я бежала от него. Но сомнений не было — то был Оливер Фой, человек, за которого я когда-то вышла замуж. В его глазах, которые глядели на меня, было выражение столь радостного торжества и ненависти одновременно, что я почти закричала от ужаса.

— Добрый вечер, дорогая Эмма, — сказал Оливер Фой. — Добрый вечер, мистер Локхарт.

Он положил перчатки и шляпу на кресло и двинулся было ко мне, но Чед остановил его.

— Не приближайтесь к этой леди, Фой. И не пытайтесь коснуться ее.

Это было сказано спокойно, как бы между прочим.

— Вряд ли может двоеженец приказывать мне не приближаться к моей жене, Локхарт.

Тем же спокойным тоном Чед ответил:

— Я не стану предупреждать дважды, — и поднял голову.

Я могла видеть лишь наполовину прикрытый глаз, но Оливера его взгляд впечатлил, потому что он остановился.

Однако он быстро овладел собой, неуверенно засмеялся и проговорил:

— Очевидно, нам есть что обсудить. Могу ли я присесть?

— Нет, мы останемся стоять, пока вы не объясните цель своего визита, Фой, — сказал Чед.

— Моего визита? — Оливер был выбит из колеи и начал злиться. — Какого черта я должен что-то объяснять, сэр? Вот стоит моя жена, Эмма Фой, и я приехал, чтобы забрать ее домой на Ямайку!

— Эта леди более трех лет страдала потерей памяти, — сказал Чед. — Вы утверждаете, что она — ваша жена?

— Что? Потерей памяти? — Оливер прищурил глаза. — Так, значит, вот что она придумала? Ну что ж, это избавит ее от скандала, что также мне на руку. Но вы не можете отрицать, что вы знаете: Эмма — моя жена, Локхарт. Вы дважды встречались с ней на Ямайке, но вам это не помешало жениться на ней.

— У меня плохая память на лица, — ответил Чед, — я не приметил сходства. Возможно, вам придется объяснить, каким образом вы лишились жены, Фой.

Оливер злобно вздохнул и кивнул.

— Ну хорошо, я приму на некоторое время вашу игру, Локхарт. Три года тому назад в конце сентября на Ямайку налетел ураган. Молния попала в конюшни. Я в это время… — он кинул на меня взгляд, не предвещавший ничего хорошего, — был болен. Эмма выбежала во тьму, чтобы спасти лошадей. Она так заботилась обо мне, что заперла меня в спальне, дабы я не посмел рисковать здоровьем и выходить под дождь. Позже я узнал от прислуги, что при ураганном ветре и хлещущем дожде лошади разбежались. Мой камердинер, Рамирес, был убит ударом молнии. В груди у него нашли комок запекшегося металла размером с кокосовый орех.

Итак, это был Рамирес! Человеком, которого Дэниел поразил своей стрелой, был Рамирес, а не Оливер. Молния расплавила стрелу в бесформенный кусок металла — и все решили, что молния и являлась причиной его смерти. Наверное, Оливер не дал хода следствию. Но подсвечник… Каким образом в руках у Рамиреса оказался тяжелый серебрянный подсвечник?

—..А на следующий день, — продолжал Оливер, — когда Эмму нигде не нашли, врач предположил, что она могла стать свидетельницей этой ужасной смерти, и это ее так поразило, что она временно помешалась. Она могла быть также задета ударом молнии. Ее лошадь была найдена оседланной возле Рио Хо, так что мы предположили, что она ехала в помешанном состоянии и могла быть сброшена лошадью. Через неделю, когда ее тело так и не было найдено, решили, что она провалилась в один из карстовых мешков.

Именно на такое предположение надеялись мы с Дэниелом. Но мы никогда не думали, что человеком, преследовавшим меня, был Рамирес.

— По прошествии времени — говорил Оливер, — я публично заявил, что принимаю на себя часть вины за обе смерти. Что касается жены — я не сумел удержать ее от бессмысленно-смелого поступка, а что касается Рамиреса, то с беднягой было так. Мне удалось открыть занавеси и ставни спальни, и я видел парня, который спешил через двор к горящим конюшням. Я закричал, но он не слышал меня. Я кинул через окно тяжелый подсвечник к его ногам, чтобы остановить и обратить на себя внимание — то, что попалось под руку. Он подбежал к окну. Я сейчас же приказал ему найти и привести домой мою жену. Наверное, он подобрал подсвечник, когда бросился на поиски, а в сердцевине подсвечника был медный стержень. Возможно, он и навлек на беднягу удар молнии.

Оливер все более обретал уверенность, а когда закончил рассказ, то кинул на Чеда презрительный взгляд победителя.

— Ну, вот теперь вам известно, как я потерял свою дорогую жену, сэр, — с сарказмом сказал он. — Я бы никогда, вероятно, не нашел ее, если бы мистер Кэррадайн, хирург, который лечит больных на островах, не приехал на Ямайку и не встретился мне в клубе. Один или два раза он был моим гостем в Диаболо-Холле. Он рассказал мне странную историю о шхуне под именем «Кейси», с командой, состоявшей всего лишь из полукитайца и девушки-кули. Казалось, они много лет бороздят на своей шхуне Карибские воды, а однажды они привезли на Ла-Фасиль смертельно больного человека, да еще в разгар урагана. — Оливер остановился и пожал плечами. — Но здесь мне нечего вам поведать: вы знаете эту часть истории лучше, чем я. Больного звали Сэм Редвинг. Шхуна с китайцем пропала. Девушка, которую знали как Кейси, притащила больного в больницу, где мистер Кэррадайн прооперировал ему аппендицит. Девушка говорила на пиджин или креольском, но среди всех ее убогих пожиток был браслет, золотой браслет с амулетом, переделанным из золотой монеты. Когда девушка спала, оправляясь от выпавших невзгод, одна из святых сестер показала браслет Кэррадайну. Он сказал мне, что оборотная сторона амулета имела герб и дату 1794. Я понял, что уже видел это: подобную монету показывали мне вы, Локхарт.

Оливер глядел на Чеда с ненавистью.

— Вы показывали мне монету Марии Луизы и говорили со мной об «Альмиранте». Вы были якобы заинтересованы в финансовой поддержке проекта по поиску золота, а затем исчезли, черт побери, без всяких с вашей стороны объяснений.

— Будьте добры, воздержитесь от брани в присутствии этой леди, Фой, — холодно сказал Чед.

Оливер рассмеялся и посмотрел на меня:

— Вы имеете в виду — этой женщины-кули? Конечно, моя дорогая: я узнал о вас всю правду, поехав на Ла-Фасиль. Из обрывков сведений было легко сложить всю картину. Дэниел Чунг со своей лодкой пропал в ту ночь из Очо Риос, и там полагали, что он погиб. Но ведь вы вместе с ним бежали в море, так? Вы оба выжили, оба поменяли свои имена и имя судна. — Он вновь посмотрел на Чеда. — Монахини поведали мне, что Сэм Редвинг отправил ее в Англию в сопровождении одной из сестер их ордена, Клэр. Две недели назад я посетил монастырь ордена, и после разговора с сестрой Клэр уже было нетрудно навести справки, я обнаружил, что девушка-кули вновь стала молодой леди и живет со своими друзьями возле Гринвичского парка. — Оливер метнул на меня взгляд и облизал губы. — Агент, которого я нанял, за несколько дней узнал все об агентстве Блэкхит, о мисс Лайзе Локхарт и ее брате, об их друге Сэме Редвинге, о мисс Кейси Браун, которая стала миссис Локхарт, и о тех игорных вечерах на высокие ставки, которые вы здесь организуете. Вы все еще будете отрицать, что эта женщина, называющая себя Кейси Браун, является моей женой?

— Я и не отрицал этого, — задумчиво проговорил Чед. — Я только сказал, что Кейси не осознает этого, потому что потеряла память, и что я не знал всей этой предыстории, потому что не узнал в ней молодой девушки, которую встретил несколько лет тому назад. А теперь я бы желал знать конкретно: для чего вы пришли сюда, Фой.

— Для чего? — вспылил Оливер, и я видела, как забился пульс у него на виске. — Я пришел за моей женой, разумеется!

— Она не вернется к вам ни при каких обстоятельствах. Вам известно почему.

Рот Оливера скривился.

— Закон принудит ее. Может быть, вы оба и избежите обвинения в намеренном двоеженстве, но закон заставит ее вернуться ко мне… и восстановит мои супружеские права.

— Разве вы не предпочтете ей приблизительно сто тысяч золотых монет Марии Луизы, Фой?

— Что? — Смесь недоверия и жадности мелькнула в глазах Оливера.

— Должно быть, вы догадались, что Дэниел Чунг, искусный ныряльщик, нашел затонувшую «Альмиранту». Вот почему у Кейси оказалась монета в виде амулета, который он изготовил для нее, и от него же она узнала точное местонахождение затонувшего судна. По причине, которая вас, Фой, не касается, это сокровище было отдано Дэниелом Чунгом мне. А теперь я готов предложить его вам, при условии, что вы освободите Кейси от супружеских обязанностей.

Оливер, казалось, перестал дышать. После длительного молчания он сказал:

— Вы достанете эти монеты для меня? В течение нескольких последующих месяцев?

— Да. Если вы подпишете заверенный документ о том, что сведения о нашем незаконном повторном браке останутся неразглашенными, а также о том, что вы аннулируете свой брак.

В комнате повисла тишина. Мне казалось, что воздух заряжен грозовым электричеством. Оливер задумался.

— Сто тысяч золотых монет? — наконец произнес он.

— Приблизительно. Один из шести сундуков, очевидно, разбился.

Оливер задержал взгляд на мне и усмехнулся.

— Предположим, я откажусь от вашего предложения? Предположим, я настаиваю на том, чтобы вернуть Эмму домой?

— В таком случае я убью вас, Фой. — Это было сказано спокойно и даже мягко, но достаточно уверенно. — Если будет нужно, я убью вас, и пусть меня повесят. Можете не сомневаться во мне.

Оливер отступил, и его лицо стало серым от страха. Я сама была поражена и повернулась к Чеду. И вновь я увидела лишь один его глаз с опущенным веком, но у меня перехватило дыхание: во взгляде Чеда была нешуточная угроза, а тонкий шрам заметно побелел.

Оливер замахал руками, будто хотел прогнать наваждение.

— Не говорите глупостей. Хорошо, я принимаю предложение, но есть детали, которые необходимо уточнить перед подписанием документа. Когда мы для этого встретимся?

— Послезавтра, в субботу, в десять часов утра, в кабинете моего адвоката. Контора «Фолей и Пэрджитер» в Блэкхите. Будут присутствовать моя сестра и мистер Редвинг. Вы можете привести с собой своего представителя. — И Чед позвонил в колокольчик.

— Прекрасно. — Оливер, не взглянув на меня, взял с кресла перчатки и шляпу. — В десять часов утра, в субботу.

Вошел Диммок.

— Проводите мистера Фоя, пожалуйста, — приказал Чед.

Дверь за ними закрылась. Я не могла унять дрожи и едва удерживалась, чтобы не разрыдаться. Чед задумчиво сказал:

— Я уверен, что друзья Сэма были правы. Этому человеку очень нужны деньги, причем много денег. Тем лучше для нас.

— Для нас? — Я приложила ладони к щекам, не сумев оправиться от шока. — Для меня — да, Чед. Но… но ты отдал все свое состояние! Бог мой, ты не должен был этого делать. Я могу где-то скрыться, где он не найдет меня, убежать…

— Прекрати, прекрати сейчас же, — Чед нежно взял меня за руки. — Это было для тебя худшим испытанием, чем ураган, Кейси, но ты держалась великолепно, и теперь, по крайней мере, ты знаешь правду. Человек, который погиб, был камердинером Фоя, и никакого подозрения не упало ни на Дэниела, ни на тебя. — Он взглянул на каминные часы. — Я должен идти к гостям. Если бы здесь была Лайза, чтобы приглядеть за тобой… Ты должна пойти к себе и лечь, может быть, тебе станет лучше. Я сам здесь справлюсь.

Да, мне хотелось бы, чтобы рядом была Лайза, но больше всего я бы желала, чтобы Чед держал в тот момент меня в объятиях и утешал, как в ту ночь, когда мне приснился кошмар. Я с усилием улыбнулась и сказала:

— Нет, я не лягу, я только и буду, что переживать все вновь. Лучше я буду выполнять свои обязанности, как всегда.

Он вновь смерил меня своим странным взглядом, который я никогда не могла понять.

— Ты уверена в себе? Ты очень бледна.

— Я выпью шерри — и румянец вернется. Я не подведу тебя, обещаю.

— Ну ладно. Поговорим обо всем завтра, — улыбнулся он.

— Чед, — спохватилась я. — Спасибо тебе огромное за то, что ты сделал сейчас для меня, за то, что не позволил Оливеру приблизиться ко мне, за то, что отстоял меня, и за все, что ты сказал. Но ты… ты ведь угрожал ему, и меня это напугало. Ты не должен рисковать собой из-за меня. Ты обещаешь?

Он исподлобья поглядел на меня, нахмурился и покачал головой.

— Это невозможно, Кейси, милая. Ты — моя инвестиция, а я обязан защищать свои инвестиции.

— Да. Конечно. Это другое дело, — кивнула я, едва сдерживая слезы.

Довольно странно, но я без труда делала то же, что обычно. Для меня было не только облегчением приступить к обязанностям. Я обнаружила, что за делами позабыла о только что пережитом шоке. Когда я подошла к одному из столов, за которым играли в вист, чтобы принять заказы, навстречу мне поднялся полковник Браун.

— Этот человек по фамилии Фой — в комнате для покера? — спросил он.

— Нет, полковник, мой муж не пригласил его остаться, — ответила я.

— Очень рад этому. Я недавно побывал на Ямайке, как вы знаете, и мне известно, что Фой весь в долгах. Он также окончательно подорвал уважение, которым когда-то пользовалась его семья в благородных кругах, поскольку теперь известен как промотавшийся распутник.

— Благодарю вас, я передам это мужу. — Я некоторое время колебалась, а затем решилась: — Могу я поинтересоваться вашим мнением относительно одного частного вопроса?

— Конечно, миссис Локхарт.

— У нас может возникнуть необходимость прекратить эти приемы на несколько недель. Если это случится, как вы думаете, наш маленький круг приглашенных распадется и не пожелает более навещать нас, когда мы вернемся?

Он поднял брози.

— Бог мой, нет! Вся прелесть вашего дома и состоит в том, что это не клуб. Вы с мужем имеете полное право отдохнуть несколько недель летом, как большинство семейных людей. Кроме того, должен заверить вас, что приглашение в ваш дом рассматривается многими как честь, и ее добиваются, миссис Локхарт, а те счастливчики, которые ее удостоились, ценят эту честь и ни за что не пренебрегут вашим расположением.

— Благодарю вас, полковник, — сказала я — А теперь я должна спросить вас, не желаете ли вы или ваши компаньоны по столу вскоре отобедать. Если да, то не соблаговолите ли сделать выбор из меню, предложенного миссис Филдинг.

Слова полковника Брауна меня очень обрадовали. Но я поразилась, что Чед мог так ошибаться в людях, если думал, что наши гости вскоре перестанут нас посещать. Когда я позже выразила ему свое недоумение и пересказала слова полковника, он только рассеянно кивнул и сказал, что он, видимо, был чрезмерно взволнован этой ситуацией. В ту ночь я спала без дурных сновидений. Когда на следующий день я рассказала Лайзе о возрождении Оливера, она была вне себя от горя. Она плакала над моей судьбой, а я ее обнимала и успокаивала. Когда же я рассказала ей о том, что говорил ему Чед, она облегченно вздохнула.

— Якобы потеряла память… — голос Лайзы слегка дрожал, — а потом откупился от этого монстра сокровищем. Ну что ж, весьма умно. — Она промокнула платком глаза. — Чед очень умный человек, хотя я никогда не говорю ему об этом.

— Ты и в самом деле не возражаешь против того, чтобы он отдал все это состояние Оливеру?

— О, замолчи! Ты — гораздо ценнее, чем несколько сундуков с золотом.

Я не могла сказать ни слова от прилива любви к Лайзе и не сомневалась, что я и в самом деле была для нее ценнее денег. Но что касается Чеда… как бы добр он ни был, я для него — инвестиция, однако удивительно, что за относительно крошечную инвестицию он отдает целое состояние.

Мне не удалось увидеть реакции Сэма, потому что именно Чед рассказал ему о том, что произошло. Но, когда мы с Лайзой вернулись домой, Сэм мало говорил и был совершенно спокоен. Вскоре Чед созвал нас всех, чтобы обсудить проект соглашения, который он набросал. Он уже обсудил детали с мистером Фолеем, старшим адвокатом, и соглашение должно было быть передано ему в рукописном варианте в тот же вечер, чтобы успеть его подготовить к субботе, на следующий день.

В субботу в десять Часов утра мы собрались за длинным столом в кабинете адвокатов: мистера Фолей и мистера Пэрджитер, Сэм, Лайза, адвокат Оливера, мистер Томпсон, Оливер и я. После формального обмена приветствиями между нами и Оливером не было сказано ни слова.

Мистер Фолей прокашлялся, взял со стола лист тисненной бумаги, исписанной каллиграфическим почерком, и сказал:

— У вас, мистер Томпсон, имеется дубликат этого соглашения. Соглашение является секретным, но полностью, разумеется, имеет юридическую силу в случае невыполнения обязательств любой из сторон. Соглашение гласит, что мистер Чед Локхарт и миссис Эмма Фой вступили в брак неумышленно, по стечению обстоятельств, а именно по причине длительной потери памяти миссис Фой, которой та страдала на протяжении ряда лет; вследствие того же обстоятельства миссис Эмма Фой обрела новые имя и фамилию. Мистер Оливер Фой полагал, что его жена ушла из жизни. Он признает, что она в настоящее время действительно является совершенно иной личностью, а не женщиной, на которой он женился; признает, что она не помнит его и что для ее счастья и благополучия в данных обстоятельствах их брак аннулируется — таким образом, брак ее с мистером Локхартом становится законным. В заключение позвольте мне сказать, что у меня практически нет сомнений в том, что этот брак не повлечет наказания по закону, поскольку при его заключении не имелось намерений нарушить закон. Развод будет признан без всяких помех. Полагаю, что Англиканская Церковь в данных обстоятельствах примет это расторжение брака.

Он вновь склонился над документом.

— Принимая во внимание естественное в таких обстоятельствах горе мистера Оливера Фоя, потерявшего жену, но совершившего благородное деяние, мистер Чед Локхарт обязуется предпринять меры по извлечению денежных сумм с затонувшего корабля «Альмиранты» в течение последующих трех месяцев и доставить означенные денежные средства, которые в деталях будут оговорены особо, лично мистеру Оливеру Фою. В случае неудачи с доставкой денежных средств это соглашение становится недействительным, однако стороны могут заключить новое соглашение в случае обоюдного желания. Вот суть дела. Каково ваше мнение, мистер Томпсон?

Мистер Томпсон и Оливер переговорили, а затем мистер Томпсон сказал:

— Статья четвертая утверждает, что мистер Локхарт наймет корабль и команду для подводных работ. Мой клиент согласен в том, что обеспечение оборудования для работ ложится на мистера Локхарта, но он лично желает нанять корабль, команду, а также ныряльщиков. Корабль будет готов к отплытию из Порт-о-Пренс к первому июня.

Мистер Фолей кинул взгляд на Чеда, тот некоторое время смотрел в стол, а затем проговорил:

— Согласен.

Мистер Фолей кивнул.

— Я изменю статью соответственно. Есть ли иные замечания, мистер Томпсон?

Адвокат и Оливер посовещались вполголоса, и Оливер покачал головой:

— Ничего.

— Я заинтересованная сторона, и я имею некоторые замечания, — угрюмо заявил Сэм Редвинг.

Я была потрясена тем, как это было произнесено, но это потрясение было ничтожным в сравнении с шоком, который я испытала при его следующих словах. Указав на меня пальцем, он холодно посмотрел на Чеда и сказал:

— Кейси рассказала нам, где искать корабль, и даже теперь, возможно, нам не отыскать место без ее помощи. Но, кажется, все позабыли, кто же привез Кейси сюда. — Он ткнул себя в грудь большим пальцем. — Это я. Сэм Редвинг. Она была женщиной-кули, она лишилась шхуны, которая была ее домом, и человека, который был ее защитой и опорой. У нее не было ни пенни, и я послал ее в Англию. Я одел ее, кормил ее, взял в свой дом на свои деньги. Мне по справедливости полагается половина этого золота, Чед. Как бы ты ни смотрел на это дело — мне положена половина.

Через стол от меня сидела Лайза, прижимая руку к губам, лицо ее побелело. Кровь отливала и от моих щек. Этой черты Сэма я никогда не знала и никогда бы не поверила, если бы кто-то сказал мне об этом. Его лицо словно окаменело, в глазах была горечь. Когда он закончил говорить, в комнате повисла какая-то страшная тишина. Ее нарушил Чед.

— Жаль, что ты не сказал этого раньше, — ледяным голосом проговорил он.

— Мне не хотелось верить, что ты исключишь меня из доли.

Лайза положила руку на его плечо и прерывающимся голосом прошептала:

— Сэм, дорогой… пожалуйста.

Он не взглянул на нее, но сухо сказал:

— Если твой брат сам слеп к справедливости, хотя бы ты могла бы просветить его…

— Этот спор между вашими клиентами — дело серьезное, мистер Фолей, — произнес мистер Томпсон.

— Я не согласен на половину того, что было обещано, — заявил Оливер.

Мистер Фолей перевел взгляд с Сэма на Чеда.

— Может быть, мы отложим эту встречу… — предложил Адвокат.

— Нет, — сказал Чед, и, хотя говорил он спокойно, в голосе его звучала сталь. Он прямо смотрел через стол на Сэма. — Проблема очень проста. Дэниел Чунг обнаружил «Альмиранту». О том, чтобы сокровища были обнаружены и похищены еще кем-то, не может быть и речи при таких глубинах. Таким образом, золото принадлежит тому, кто его сможет поднять на поверхность. Дэниел Чунг подарил свое открытие мне, предложил поднять золото и использовать по моему желанию. Ты не имеешь на него прав, Сэм, что бы ты ни думал.

Я, как в тумане, переводила взгляд с одного лица на другое. Они были друзьями детства, и все же теперь они ссорились — и я была причиной этого. Мне хотелось остановить их — но нечего было сказать. Я бы желала, чтобы этот день никогда не наступил: надо было убежать раньше, подумала я. Но теперь слишком поздно. Горе Лайзы было столь же велико, как и мое собственное. Она сидела с закрытыми глазами, и слезы катились по ее щекам.

— Это твое последнее слово? — спросил Сэм.

Полузакрытый серый глаз Чеда холодно следил за ним.

— Да.

— Значит, так тому быть. — Сэм встал, взял шляпу и перчатки. — Если бы на твоем месте был другой, я бы дрался с ним. Но ради старой дружбы я закрываю этот вопрос. Делайте, что хотите, мистер Локхарт, но вам придется делать это без меня. Простите меня, леди. — Кивнув нам с Лайзой он двинулся к двери, но вдруг остановился и оглянулся: — Я упакую вещи и уеду к тому времени, как вы приедете домой. На следующей неделе я еду в Испанию на месяц или более. Ваша аренда на дом истекает к концу июля. Я поручу адвокату уладить с вами это дело. — Он вышел и закрыл за собой дверь.

Лайза подавляла рыдания. Я сжала на груди руки в тщетной попытке унять их дрожь. Чед сидел, глядя в стол. Через минуту он поднял голову и сказал:

— Кажется, это все, джентльмены?

Сэм Редвинг уехал из Хитсайда, а я все никак не могла поверить этому. В течение дня было слишком мало времени для мыслей, поскольку мы постоянно были заняты срочными приготовлениями к отъезду, до которого оставалось всего две недели; но ночью сон не шел ко мне, и голова разрывалась от тревожных мыслей.

Меня мучило чувство вины, поскольку казалось, что я была единственной причиной всего случившегося. Не желая того, просто фактом своего существования и по злой иронии судьбы, я разрушила дружбу двух человек, которые к тому же, вместе с Лайзой, значили для меня более, чем что-то иное в этой жизни. Я говорила об этом и с Чедом, и с Лайзой, но ни один ни другая не желали меня слушать. Чед просто отказался обсуждать разрыв с Сэмом и лишь туманно выразился, что, будучи американцем, Сэм привык действовать импульсивно и что на этот раз он также забудет о своих обидах и все будет хорошо. Конечно, сказал Чед, меня нельзя обвинять в том, что произошло.

Лайза также оправдывала меня, но я видела, что она не считает, что эта ссора — не более чем вспышка гнева. Мы просто иногда делились с ней горем, поскольку говорить об этом серьезно было слишком больно, да и бесполезно. Лайза была так же неприятно поражена поведением Сэма, как и я.

— Это так странно, — сказала она однажды вечером, когда мы остались вдвоем: Чед ушел в свой кабинет. — Сэм — самый благородный на свете человек, и он был такого высокого о тебе мнения, Кейси. Но то, как он себя повел в то утро, говорит о том, что он думал не о тебе, а о деньгах. Говорят же, что блеск золота меняет человека, но никогда бы не подумала, что это может касаться Сэма. Да и Чед повел себя странно: он был так холоден, так груб и непреклонен. Я никогда не видела, чтобы он таким образом разговаривал раньше с Сэмом, и никогда не ожидала, что такое может случиться. Ну что ж теперь поделаешь, это случилось, и Сэм порвал с нами. — В руках она держала надетый на штопальный грибок шерстяной носок. Я заметила, что это один из носков Сэма. Лицо ее было печальным. Она пробормотала, скорее обращаясь к самой себе, чем ко мне: — Может быть, это к лучшему.

Мое сердце разрывалось от боли за нее, но я не могла ничего сказать, потому что знала, о чем она думает; к лучшему было то, что теперь она не будет больше обманывать себя мыслью, что однажды, когда-нибудь, Сэм оценит ее преданность и полюбит ее. Эта надежда без шанса на осуществление была более невыносима, чем безнадежность.

В нашем доме больше не звучал смех в те две недели, когда мы готовились к отъезду. Дни были унылы и заполнены делами. Поначалу Чед пытался уговорить Лайзу остаться дома, но она была непреклонна и несговорчива. Я еще не видела ее такой.

— Я даже не стану обсуждать это, Чед. Если ты увозишь Кейси, я еду тоже.

— Но Кейси нужна мне для того, чтобы указать место. О, я знаю, что это на восьмимильном рифе, но и там могут возникнуть проблемы с ориентацией на море. Кейси — опытный мореход и знает эти места. Мне может понадобиться ныряльщик на небольшие глубины. С небольшой глубины под поверхностью воды видно гораздо больше, чем с самой поверхности. На этих глубинах она может работать вдесятеро быстрее, чем человек в водолазном костюме вроде меня.

— Чудесно. Тебе нужна Кейси, и я не нужна. Но я все равно еду, потому что Кейси нужна я. Неужели ты думаешь, что я перенесу мысль о том, что она останется совсем одна на борту с этой тварью Фойем и его командой, пока ты будешь колупаться на дне? А что касается самого переезда на Гаити: не можешь же ты плыть в одной каюте с Кейси, но если я буду в каюте с нею — все поймут, что я слишком нервничаю, когда остаюсь одна. И вообще, не трать время на споры со мной. У меня слишком много дел. Поезжай и купи билеты на троих в две каюты.

Так мы и решили. Доплыть прямым рейсом от Лондона до Гаити было нельзя, но от Гавра ходили корабли: ведь Гаити был когда-то французской колонией, поэтому мы решили переплыть Ламанш и провести ночь в Гавре, чтобы доплыть до Порт-о-Пренс.

В короткой записке от Оливера, пришедшей через пять дней после встречи у адвокатов, сообщалось, что он отплывает на следующий день и послал телеграмму на Гаити своему доверенному, который наймет небольшой пароход и команду, а также двух опытных ныряльщиков, умеющих управляться с помпой для нагнетания воздуха в дыхательный аппарат, с лебедкой и спасательным тросом.

На следующей неделе фирма «Сьеб и Джормен» поставила нам последнюю партию новейших водолазных костюмов, помпу, спасательные канаты и дыхательные шланги. Это оборудование было упаковано и заранее переправлено в Гавр, для погрузки на пароход «Валенс», на котором мы должны были плыть.

Тем временем мы с Лайзой передавали дела агентства мистеру Крейджи и клерку Уоллвичского Домашнего агентства, которые должны были сохранить наш бизнес. По просьбе Чеда, всем джентльменам, которые посещали наш игорный дом, я отправила письма с извещением, что мы едем на несколько недель на каникулы и вернемся в конце лета и что мы ждем их в дальнейшем на свои вечера.

— Все это странно, — сказала я Чеду однажды вечером, когда письма были готовы и их нужно было везти на почту. — Кажется, они в самом деле любили наши вечера, даже те из гостей, которые всегда проигрывали.

Чед кивнул.

— Ты не знаешь игроков, Кейси. Они в конце концов почти все проигрывают, и более всех проигрывают те, которые рвутся попытаться вновь и вновь. Я приглашаю тех, кто может заплатить за удовольствие проиграться, поэтому все оказываются довольны. Это удобно для человека вроде меня или для двух-трех еще. Для полковника Брауна, к примеру.

— Но почему, Чед? Я имею в виду, какая разница между тобой и другими?

Он рассеянно улыбнулся.

— Мы не игроки, Кейси, мы не идем на поводу у страстей. В этом разница.

Не могу сказать, что наше путешествие через Атлантику было благополучным. Погода была хорошая, каюты — комфортабельны, и Лайза быстро привыкла к качке. Но над нами маячили тени. С нами не было Сэма, Сэма Редвинга с его улыбкой, с его остротами, со всегдашним энтузиазмом. Он не оставил нам адреса, не послал вести о себе. Мне хотелось написать ему и сказать, что мы все любим его и ждем обратно, но все, что я могла — это оставить письмо у него в комнате при отъезде, в надежде, что он приедет и найдет его.

Лайза относилась ко мне со всегдашней нежностью, но она уже не была той жизнерадостной болтушкой, которая заставляла меня смеяться. Шаловливые искры исчезли из ее голубых глаз, и однажды ночью я проснулась, услышав, как она тихо плачет во сне. Я подошла и погладила ее по голове, шепча слова утешения, но не сделала попытки разбудить, и вскоре она затихла.

Выйдя однажды утром на палубу я увидела длинную цепочку Багамских островов и поняла, что мы вошли в море, которое не так давно было моим домом. Был жаркий день с легким бризом, на мне было легкое льняное платье, широкополая шляпа и шифоновый шарф, я глядела в темно-синюю воду, затем перевела взгляд на маленький остров, который находился по левому борту. Как хорошо было бы стянуть одежду, надеть линялую рубашку и короткие брюки, которые я носила, будучи кули, и нырнуть в воду у этого острова, подумала я. В ней, как чайка в небе, я могла парить и скользить, кружить, вновь войдя в тот, иной, подводный мир. Я сохранила свою изношенную одежду вместе с очками для подводного плавания и ножом в память о «Кейси». Теперь они лежали в ящичке у меня в каюте.

Я услышала шаги — рядом появился Чед. Он кивнул в сторону желто-зеленого островка: песок и пальмы.

— Тоскуешь по бывшему дому, Кейси?

— Нет, — покачала я головой, — просто надеюсь, что удастся понырять, но, наверное, на самом деле хочу показать свои небольшие способности в этом деле. У меня нет ностальгии по здешним местам. Да, я была счастлива на «Кейси», но это было… бегство от жизни, потому что я вынуждена была прятаться. Я никогда не бывала счастливее, чем в прошедшие месяцы, с тобой, Лайзой и Сэмом. Пока Сэм не оставил нас, конечно.

— Да. Я уверен, что все поправится, но я виноват, что внес в вашу с Лайзой жизнь разлад.

Я удивленно взглянула на него.

— Это не твоя вина, Чед. И не Сэма. Это просто случилось.

Он поглядел на море и грустно улыбнулся.

— Наверное.

Третьего июня мы пришвартовались в Порт-о-Прен-се. Это была столица и главный порт Гаити, страны, где век назад армия чернокожих рабов восстала против своих французских хозяев и победила их. Теперь то была беднейшая страна с горсткой богатых людей, в последние шестьдесят лет познавшая семнадцать различных правителей, большинство из которых было либо убито, либо сметено революциями. Я была в этом городе во время своего ужасного медового месяца, проведенного на западном побережье острова. Это был пыльный город с плохими дорогами, но в последние годы был обновлен порт. По словам капитана «Валенса», его реконструкцию финансировали американцы. Оливер Фой встречал нас на набережной, и мне пришлось бороться с настоящей паникой в душе, когда я сходила по трапу: Оливер привнес в мою жизнь калейдоскоп воспоминаний, в основном о брачной ночи и обо всем, что он творил со мной в спальне. Я сжала зубы, взяла руку Лазы и затолкала воспоминания в глубь подсознания.

Вместе с Оливером был человек лет пятидесяти, мулат с худым лицом и испуганными глазами. На нем были довольно помятая белая униформа и голубая кепка. Мы с Лайзой остановились в нескольких шагах, а Чед подошел к Оливеру. Приветствий не было.

— Это Карагоул, — сказал Оливер, — капитан парохода «Лигурия». Обычно он возит пассажиров на прогулки вдоль побережья, поэтому на пароходе лишь четыре пассажирских каюты. Но этого будет достаточно. Он говорит, что для этой задачи ему нужна команда не более трех человек, один из которых может быть коком. Отдельно берем двух опытных ныряльщиков, он их уже нанял. Они регулярно работают с американской фирмой, которая строит здесь новый волнорез.

— Они говорят по-английски? И говорит ли по-английски капитан? — спросил Чед.

Капитан ответил сам. У него был обычный островной акцент, но его легко было понять.

— Да, сэр. Я неплохо говорю. Моя команда — мало-мало, они в основном французские креолы. Двое ныряльщиков, они говорят по-английски, но они говорят как американцы.

— Хорошо. — Чед понаблюдал за разгрузкой «Валенс», затем обратился к Оливеру: — Оборудование вскоре прибудет. Вы проследите, чтобы оно было погружено на «Лигурию»?

— Да. — Оливер взглянул на капитана. — Идите и проследите, Карагоул, и примите багаж этих людей.

Капитан склонил голову, улыбнулся и пошел прочь. Оливер обернулся к Чеду.

— Я распределил обязанности так: вы — инспектор подводных работ, как вы сами предложили, а я — директор компании. Две леди — это ваша жена и сестра. Я заказал номера для вас на сегодня в лучшем отеле, и рекомендую вам поехать прямо туда. Я не буду называть имена, но одной из леди следует держаться в тени, пока мы не взойдем на борт парохода завтра рано утром. Вас ожидает экипаж, который отвезет вас, как только вы укажете, какие вещи перевезти в гостиницу. Оливер говорил быстро и монотонно, будто заучил речь наизусть. Я видела из-под полей шляпы, что его глаза, красные и опухшие от постоянных кутежей, все время держали меня в поле зрения.

— Знает ли капитан Карагоул о наших намерениях? — спросил Чед.

— Еще нет. Ему, команде и ныряльщикам будет объявлено об этом в море. Дольше скрывать это будет невозможно.

— Им можно доверять? Груз, за которым мы едем, — большое искушение.

Оливер засмеялся.

— Боитесь, что они выбросят нас за борт и присвоят себе сокровища? Не волнуйтесь. Имя Фоя гарантирует безопасность. Оно слишком широко известно, чтобы так рисковать. Им также будет объявлено, что у адвокатов в Порт-о-Пренс и в Кингстоне остался заверенный документ о наших намерениях и список членов команды — на случай, если мы не вернемся. — Оливер улыбнулся, и было что-то в его улыбке такое, что я содрогнулась.

— Очень хорошо, — сказал Чед. — Начнем.

Пять минут спустя мы сели в экипаж, который доставил нас в гостиницу «Ле Ког Дор». В три часа утра, после короткого сна, мы покинули отель. Двадцать минут спустя мы были на борту «Лигурии», разместившись в трех каютах под салоном. В четыре часа утра мы вышли в море, чтобы найти «Альмиранту»… и столкнуться с предательством.

 

19

Шестого июня я стояла вместе с Лайзой на палубе «Лигурии» в тени, что бросал салон парохода, и наблюдала, как Чед готовится нырнуть во второй раз за день.

Оливер и Карагоул наблюдали за ним с капитанского мостика. Двое ныряльщиков одевали на Чеда водолазный костюм. На передней палубе трое членов команды расположились под навесом от солнца. Все пятеро были чернокожими: лишь один из ста человек на Гаити был белым, и не более пяти из ста — мулатами. Ныряльщики — братья Жак и Луи Борра. Они не были ни особо приветливы, ни враждебны ни к нам, ни к команде; они никогда не улыбались, но Чед ценил их работу и был доволен ими.

Трое членов команды были довольно любезны, до той степени, в которой они имели к нам отношение. Одного мне было крайне жаль. Это был мужчина гигантского роста с интеллектом ребенка, и казалось, двое других вечно помыкают им. Они звали его Жонжон. На шее он носил кроличью лапу на веревочке, а сзади на поясе — мачете в ножнах. Это напомнило мне о том, как мы с Дэниелом, пользуясь мачете, собирали на продажу кокосовые орехи. Было совершенно очевидно, что вся команда, а в меньшей степени — братья-ныряльщики, очень боятся Оливера. Не был исключением и сам капитан. Гаити было место, где богатство и влияние были сильнее закона; и у Оливера, вероятно, была возможность погубить любого из них; он мог бы посадить их в тюрьму по любому вздорному обвинению.

Я также заметила, что вся команда очень нервничает в присутствии Чеда, в особенности Жонжон. Вне сомнения, это было из-за полузакрытого века, который так напугал Джозефа, когда мы с Чедом чинили его тележку в Ферн Галли. Поскольку мы не раз вспоминали этот эпизод, Чед с интересом расспрашивал меня о религии вуду и влиянии на островитян колдуна-обеа.

Когда братья Борра надевали шлем ему на голову, Чед улыбнулся нам и сказал:

— Вы, леди, можете мне позавидовать. Здесь весьма прохладно.

Лайза послала ему воздушный поцелуй. Шлем был застегнут. Жак начал нагнетать воздух помпой, а Чед медленно пошел к спуску, его чудовищные ботинки громыхали по палубе.

Мы нашли восьмимильный риф вчера днем. Поскольку мы никому не открывали меток объектов, по которым следовало ориентироваться, я, стоя над компасом с подзорной трубой в руке, сама вела «Лигурию» в то место, где можно было бросить якорь. Пароход — неманевренное судно, и я потратила несколько часов на то, чтобы поставить его на нужный курс; но скоро, к моему удивлению, мы наткнулись на подводную вершину.

Это означало, что для меня необходимость нырять отпала; и я, к своему разочарованию, не смогла показать свои способности Чеду и Лайзе, однако к разочарованию примешивалось облегчение, что мне не придется выходить в мальчишечьей одежде и босоногой на глазах у всей команды, а прежде всего — Оливера. Когда мы обнаружили плато, было уже слишком поздно, чтобы начинать глубоководное погружение. Капитан Карагоул спустил носовой якорь, а на следующее утро мы уже наблюдали, как погружается Чед.

Подводный костюм был сделан из толстой резины с подкладкой из шерсти. Внутренний воротник был затянут у горловины, а внешний спускался на грудь. Шлем был из медно-оловянного сплава и весил очень много. Его основание прикручивалось к грудной пластине винтами. Огромные ботинки со свинцовыми подошвами весили тринадцать килограмм.

На легкое хлопковое белье Чед надел сверху два шерстяных жилета, шерстяные штаны, толстые носки, шерстяную шапочку на голову и наплечники. Вложить человека в такой костюм было сущим испытанием. — но так оно и было задумано, вероятно. Последними надевали ботинки и шлем. Как только все было надето, ныряльщики начинали работать помпой, и я слышала, как шипел воздух, проникая через шланг в шлем. Чед подошел к крепкой деревянной лестнице, спустился по ней и исчез под вспенившейся водой.

Какое-то время мы с Лайзой еще могли видеть свет двадцатипятисвечовой электрической лампочки, установленной на шлеме Чеда. Он опускался все ниже на своем тросе, а затем она превратилась в светящуюся точку — и исчезла совсем. Один из ныряльщиков, Луи, переговаривался с ним по телефону.

Прослушав несколько фраз, Луи повернулся к Оливеру, который стоял у перил, кусая нижнюю губу, и передал:

— Он на дне, мистер. Дно не ровное. Подъемы и спуски. Скалы и песок. — Он послушал еще. — Он не видит корабля. Теперь он пройдет шестьдесят шагов на восток и вернется по кругу. Если он не найдет, мы поднимем его, подвинем пароход на сто шагов на восток и начнем сначала.

Все больше троса уходило под воду, все больше воздуха нагнеталось помпой. Мы с Лайзой закрывались от утреннего солнца зонтиками, переживали за Чеда. Прошло двадцать минут. Луи ждал с телефонной трубкой у уха. Чед уходил на север. Я думала о том, что если уйду под воду с подводными очками, то на глубине нескольких фатомов сумею разглядеть останки корабля и тем самым сэкономлю силы Чеда. И тут Луи внезапно заговорил, усмехаясь:

— Он нашел!

Лайза вцепилась в мою руку. Оливер что-то неясно воскликнул и ударил по перилам кулаком. Вскоре пробковый маркер на леске, посланный Чедом, всплыл на поверхность, и через пять минут начался подъем. Я знала от Дэниела, что если ныряльщик пробыл под водой долго, то поднимать его нужно медленно, поскольку вдыхание воздуха под давлением может привести к смерти, если этот процесс убыстрить.

Луи переговорил по телефону, послушал, что говорит Чед, и кивнул Жаку:

— Он говорит, не слишком долго. Он пять минут находится на глубине восемь фатомов. Более не нужно.

В тот день Чед погружался еще раз. «Лигурия» подошла к пробковому маркеру, место кораблекрушения оказалось под нами. За час до погружения произошла стычка между Оливером и Чедом. Оливеру не терпелось поглядеть на золото, и он распорядился подготовить сеть для спуска. Чед остановил его:

— Сегодня не нужно, Фой. Может быть, и не завтра. Я скажу вам, когда.

Оливер был разгневан:

— Что вы имеете в виду? Золото найдено, так почему не поднять его?

— Я для этого здесь и нахожусь, чтобы поднять его, но не следует спешить. Спросите-ка Жака и Луи. Я нашел корабль, но теперь нужно обнаружить на нем золото. Это нужно делать с большими предосторожностями, потому что легко запутать трос. Я не стану спускаться за горстью монет, мне нужны пять сундуков, а это означает, что мне, может быть, придется проламывать ломом корабельные доски, чтобы очистить путь; к тому же я буду работать не на ровной поверхности. Может понадобиться лебедка, чтобы подтащить сундуки к сети. Если сундуки прогнили, мне придется одеть на каждый по холщовому мешку. Все, что я должен сделать сегодня — это разыскать сундуки и подумать, как лучше их вытащить. Я возьму под воду еще один шланг, чтобы проверить его, потому что Жака смутило одно из соединений, когда он осматривал его утром. Но не ждите, что сегодня будет поднято золото.

Оливер был мрачен и зол, но спорить было бесполезно, и он молча поднялся на мостик к капитану Карагоулу.

Чед был под водой в тот день более трех часов. Мы с Лайзой сидели в салоне, где был установлен большой вентилятор. Время от времени до нас доносился голос одного из ныряльщиков, говорившего с Чедом по телефону, но понять что-либо было трудно. Через час под воду был спущен лом; по прошествии полутора часов Чед сказал, чтобы начали подъем. Это заняло сорок пять минут, трижды по пятнадцать минут Чед останавливался для передышки на разных глубинах.

Оливер стоял на палубе вместе с нами, когда подняли Чеда. Едва Жак отвинтил его шлем, как Оливер закричал:

— Ну что? Какого дьявола вы не докладываете? Думаете, мне приятно оставаться в неведении?

— От разговоров затуманивается стекло, а его нельзя протереть изнутри, — проговорил Чед.

— Ладно-ладно. Так что там?

— Хорошие новости. Я нашел шесть сундуков, один разбит. Я проложил дорогу, чтобы вытащить их оттуда. Завтра утром я установлю там лебедку, и, если получится, я завтра же подниму два сундука, а еще три — на следующий день. Мне нужно еще сегодня смести как можно больше рассыпанных монет из шестого сундука и сложить их в мешок.

— Ахх! — вырвался вздох триумфа у Оливера, и я увидела блеск в его глазах. Это был знакомый блеск, хищный блеск, который означал, что нам грозит опасность.

* * *

Чед держал слово. В сумерках следующего дня два зеленых, покрытых водорослями сундука были подняты из морских глубин и погружены на заднюю палубу. Они были дубовыми, обитыми железом, не особо большие, но тяжелые, поскольку в каждом было по пятнадцать тысяч монет Марии Луизы. Когда первый сгрузили на палубу, Оливер отослал всю команду и подозвал меня. Я не ответила, но вышла вместе с Лайзой. Мы стояли поодаль и наблюдали, как он выбивал две большие ржавые заклепки молотком и долотом. Пот струился по его лбу, но не от усилия — от жадности.

Засовы заскрипели. Он поднял крышку и откинул ее. Перед нами предстала груда грязной заплесневелой пакли. У Оливера из горла вырвался жуткий хрип, и я увидела белую пену в уголках его рта. Он сорвал слой этой пакли, и мы увидели под ней тусклые золотые монеты.

Оливер тяжело дышал, губы его скривились в жадной ухмылке. Я чувствовала, как хочется ему взглянуть на меня, но он не мог отвести взгляда от золота.

— Вот оно, дорогая Эмма, — прошептал он наконец, — часть твоего приданого.

Я коснулась руки Лайзы, и мы вместе с нею повернулись и пошли в салон. Я была потрясена видом золота и словами Оливера, потому что наконец осознала, чего я стоила человеку, который был мне не более чем другом и которого я любила. Он не должен был мне ничего.

Вечером на палубе мы обедали жареным цыпленком, хлебом и маслом, сыром и фруктами. Вольер с цыплятами стоял на палубе, чтобы как-то разнообразить рыбный рацион; Чед растянул на палубе холщовый занавес, чтобы мы могли уединиться. Оливер всегда обедал в каюте, а затем весь вечер играл в карты с капитаном, чему тот был ничуть не рад, как мы заметили. По негласному соглашению, мы держались от Оливера в стороне, если только не требовалось участия в каком-либо обсуждении; но и в таком случае вел переговоры Чед. У нас с Лайзой был салон, поскольку капитан и команда в нем не нуждались; но мы предпочитали сидеть вечерами на воздухе за экраном.

После обеда я упросила Чеда пойти в салон, где была яркая лампа, и нарисовать нам расположение останков, сундуков и объяснить, как он собирается тянуть их.

— Корабль, как перевернутая черепаха, — говорил он, — которая лежит на глубине шестнадцать фатомов с разломанной спиной. Большинство мачт на удивление целы. Он лежит на скале.

— Конечно, имеются огромные пробоины, возможно, от скал, а возможно, от пушечных ядер, которые прошли насквозь. Когда пробираешься внутрь, то оказываешься в перевернутом мире. Вместо того, чтобы стоять на палубе, ты стоишь на том… — он улыбнулся, над выражением лица Лайзы, —..на том, что сухопутные крысы называют потолком. Все поросло водорослями. Я видел несколько пушек, а также груду ядер. Завтра я подниму для тебя ядро, Кейси, — сувенир на память о находке Дэниела.

— О, Чед, мне бы так хотелось. Ты такой добрый.

Он смотрел на блокнот, слегка тыкая в него карандашом, и размышлял, будто принимая какое-то решение.

— Есть еще одна забавная вещь, — сказал он, помолчав. — Я не желал было говорить об этом, поскольку это очень печально, но не думаю, что после этого тебе будут сниться кошмары. — Он поставил карандашом точку где-то на рисунке. — Сундуки — вот здесь, там, где, как я полагаю, была каюта капитана. А вот здесь — еще одна каюта. — Он оторвал листок и начал рисовать еще один рисунок. — Она находится напротив, и перевернута вроде этого. Помнишь, я брал вчера на проверку еще один шланг? Пока я работал, братья нагнетали в него воздух в течение часа. Течение, должно быть, немного снесло его, и я пошел за ним. Как только я прошел через проем в другую каюту… я внезапно обнаружил, что голова моя находится над поверхностью воды. — Он начертил горизонтальную линию и полукруглый предмет, чтобы изобразить шлем. — Вот так.

Лайза изумилась:

— Но это невозможно!

— Нет, — сказала я, сразу отыскав разгадку. — Нет, дорогая, это возможно. — Я взглянула на Чеда: — Это воздушный пузырь? Воздух из шланга был заключен в каюте и не мог выйти, поэтому образовался огромный воздушный пузырь. Правда?

Чед рассмеялся и положил карандаш.

— Молодчина. Но что меня удивило — так это то, что воздух накачивали вчера, а он никуда не ушел сегодня.

— Значит, что-то закупоривает планки палубы так, что образуется герметичная поверхность. Вероятно, пакля. И даже водоросли могли сделать поверхность непроницаемой. Но отчего ты сказал, что это печально, Чед?

— Ну… потому что, когда я взглянул наверх, что является, по сути, полом каюты, я увидел там стол со стулом. Очевидно, они были привинчены к полу. С них свисают водоросли. Но самое невероятное — это человек, сидящий за столом. Уже не человек, а скелет, все еще в одежде — то есть в том, что было прежде одеждой. Наверное, он оказался в этой ловушке между столом и стулом. Он там так и остался, когда вчера воду вытеснил воздух.

— О, как ужасно это видеть! — поежилась Лайза. Чед посмотрел на меня.

— Странно, но мне так не показалось. Море хранит много страшных и грустных тайн.

Я кивнула. Однажды нам с Дэниелом предложили подводную работу недалеко от Пуэрто-Рико среди затонувших тел моряков, которые оказались в ловушке трюма кеча. Это была печальная картина, но я не была так напугана, как была бы на поверхности: вероятно, мне казалось кощунственным «осуждать» море за его деяния.

На следующий день Чед вновь погрузился и послал на поверхность три сундука за два часа работы. В полдень он вновь пошел вниз — и мы было думали, что в последний раз — с двумя большими холщовыми мешками, чтобы собрать золото, рассыпавшееся из шестого сундука. У мешков были металлические ручки, и их легко было рывком вытащить на палубу.

Оливер был очень возбужден, он мерил шагами палубу и поминутно взглядывал на часы; затем он попросил братьев узнать, сколько еще времени потребуется, чтобы собрать золото. Луи робко ответил Оливеру, что Чед сказал: у него слишком много работы, чтобы тратить дыхание, отвечая на глупые вопросы. Оливер яростно выругался.

Прошло полтора часа. Чед велел поднимать его наверх. Оливер был бледен от ярости, поскольку ожидал, что Чед запросит крюк для остатков золота. Но ему пришлось сдерживать свою ярость еще полчаса, пока Чеда поднимали на поверхность; однако, как только отвинтили шлем, он разразился тирадой:

— Что за игры вы там затеваете, Локхарт? Мне нужно, чтобы работа была закончена сегодня! Вы надеетесь нарыть золота для себя? Так? Я предупреждаю вас: не вздумайте нарушать нашу сделку!

Чед не сказал ни слова, пока Оливер не исчерпал свои слова; затем он произнес:

— Я был вынужден поднять золото для вас, Фой, но не обязан работать под вашим руководством и объяснять мои действия. Оба мешка готовы и ждут подъема.

— Что? Так какого черта вы не сказали, чтобы спустили трос и крюк?

— Потому что, как только я вытащил последний мешок, откуда-то упало бревно и подняло облако песка. Для меня опасности не было, но я не мог увидеть ни зги из-за песчаной завесы. Мне не хотелось ждать час или больше, и я решил поднять мешки завтра утром. — Серые глаза Чеда холодно смотрели на Оливера. — Это займет не более десяти минут, но не забрасывайте меня вопросами, пока я внизу: вы не получите ответов. Ясно?

Оливер стоял и вытирал платком пот со лба, его руки дрожали. Затем он повернулся и пошел прочь. Чед улыбнулся нам с Лайзой, вылезая из водолазного костюма. В толстом шерстяном белье он не представлял из себя элегантного мужчину, но я так гордилась им, потому что сама ни за что не решилась бы пойти на дно в этом чудовищном панцире из металла и резины. Мне хотелось обнять и расцеловать его.

Он показал мне кивком на что-то, лежавшее на палубе в сетке, что-то, что он принес с собой, и сказал:

— Подарок для тебя, Кейси. Осторожно, оно тяжелое.

Жак поднял ядро и принес его мне. Он протянул его мне, и я взяла, хотя он думал, что я только взгляну.

— О, Чед, ты вспомнил! — У меня в руках было десятифунтовое ядро с «Альмиранты».

* * *

В ту ночь неясные страхи не давали мне спать. В два часа ночи я стояла у открытого окна каюты, глядя туда, где должна была быть Ямайка, и думая о том, кто сейчас живет в домике Дэниела на горе над Очо Риос. Я смогла разглядеть дом в подзорную трубу — и это вызывало во мне много воспоминаний. Теперь же во тьме я увидела, как появилось светлое пятно, очень яркое, хотя и мелкое. Оно помигало некоторое время, а затем исчезло. Я заволновалась: что это могло быть, но потом подумала, что это обман зрения. Я вернулась в постель и вскоре уснула тяжелым сном.

В половине десятого утра я стояла с Лайзой на палубе и наблюдала, как свет лампочки под шлемом Чеда исчезал в глубине. Я проснулась рано и встала с рассветом. Я постирала рубашку и брюки Чеда и развесила их сушиться на веревке за холщовым занавесом.

Оливер в то утро был совсем иным: холодным и официальным. Не было и следа той горячности, которая обуревала его в прошлые дни. Но я хорошо помнила: эти вежливые и холодные манеры Оливера всегда предшествовали какому-то его дикому поступку.

Прошло две минуты. Лебедка перестала вращаться. Луи поговорил по телефону, выслушал Чеда и обратился к Оливеру:

— Он достиг дна.

Оливер кивнул.

— Прекрасно.

Двое из команды, как всегда, дремали на воздухе под навесом. Гигант Жонжон стоял неподалеку от Оливера и, казалось, выполнял этим какое-то приказание. Капитан находился на капитанском мостике. Я смотрела на море, когда Оливер спокойно сказал:

— Жак, Луи, внимание. Когда два мешка будут на палубе, Жонжон обрежет воздуходувный шланг своим мачете.

Я застыла от ужаса, еще не веря, и медленно повернула голову. Возле меня Лайза издала какое-то подобие рыдания. Братья Борра, скорчившись над помпой, глядели широко раскрытыми глазами на Оливера. Двое лежавших на палубе сели от неожиданности.

— Если он сделает это, Чед умрет, — сказал Жак.

— Именно, — ответил Оливер. — Но вас это не касается. Я сообщу властям, что мистер Локхарт взял двух леди покататься в лодке — и с ними случилось несчастье. Капитан подтвердит мою информацию.

Карагоул стоял на капитанском мостике, крепко вцепившись в перила. Его бледное загорелое лицо исказилось от страха. Он наклонил голову в знак согласия, но лицо его в тот момент скрылось за козырьком голубой кепки. Я тупо посмотрела на двух братьев. Жак упрямо работал помпой. Оливер сказал:

— Думаю, спорить с Жонжоном глупо.

Жак тут же взглянул на брата — и между ними произошел безмолвный обмен мнениями. Луи, глядя на Оливера, поднял руки ладонями вперед: жест был мне понятен. Братья не желали вмешиваться в отношения двух белых людей: что бы ни случилось, это не их делом.

Оливер, прищурясь, взглянул на меня, и взгляд его, выражавший ненависть, угрозу и триумф сразу, был страшен.

— Я уважаю желание мистера Локхарта не задавать вопросов, пока он работает внизу, но не могу отказать себе в удовольствии сделать несколько заявлений ему по телефону перед тем, как Жонжон обрежет шланг, — проговорил он.

Если бы я смогла выхватить мачете и убить Оливера одним ударом — я бы сделала это. Я бы бросилась на него с голыми руками, если бы ногтями и зубами хоть сколько-нибудь отдалила его намерение. Я была охвачена и ужасом, и яростью, однако за этим все еще билась расчетливая, спокойная мысль: я научилась понимать, чем грозит море и как его можно обмануть.

Лайза заговорила, чуть не плача:

— Вы безумны, сэр! Вы признаетесь в намерении убить моего брата! Если вы сделаете это — я не успокоюсь, пока не увижу вас повешенным!

Оливер улыбнулся.

— Моя дорогая мисс Локхарт, у меня есть дом на маленьком острове возле Гаити, место, где я скрываюсь от этого мира; оно известно всего нескольким доверенным лицам. Там я наслаждаюсь одиночеством. Я мечтаю привезти туда и вас, и мою дорогую жену, чтобы провести вместе несколько недель отдыха и наслаждений.

Я поняла, что Оливер в самом деле сошел с ума. Даже золота ему не было достаточно. Он желал сполна отомстить мне. Я взяла Лайзу за руку. Она была напряженной, будто спасательный трос. Я больно вонзила ногти ей в ладонь, чтобы дать понять: следуй за мной. Затем, по прошествии почти четырех лет — с тех пор, как между нами произошла отвратительная драка — я заговорила со своим мужем:

— Мы не можем препятствовать вам, но мы не станем стоять здесь и наблюдать, как вы совершите убийство. Мы пойдем в каюты.

— Как вам будет угодно. — Он ткнул пальцем в двух членов команды: — Проводите женщин вниз. Заприте каждую в ее каюте. Жонжон пойдет с вами. Если будут сопротивляться — ударьте их.

Держа Лайзу за руку, я пошла по коридору. Двое мужчин нерешительно следовали сзади, не касаясь нас. По приказу Оливера к ним присоединился Жонжон. Я чувствовала, что бедная Лайза дрожит, будто в лихорадке, и, когда мы дошли до дверей наших кают, я прошептала чуть слышно:

— Есть шанс спасти его. Крошечный шанс. Молись за нас… и не теряй надежды.

Она не ответила, но внезапно перестала дышать, и я поняла: она услышала мои слова. Десять секунд спустя дверь моей каюты была закрыта снаружи на ключ. Я закрыла ее и изнутри, просунув ножку стула в дверную ручку, и начала стягивать с себя одежду. Потом я достала из шкафа брюки, рубашку, нож и очки.

Я непрерывно считала секунды, глубоко дыша, заставив себя двигаться четко и целенаправленно. Я натянула одежду кули и привязала к бедру нож в ножнах. Через открытое окно я слышала, как Жак дает инструкции команде — это значило, что крюк для груза из двух мешков с монетами опустился на палубу. Когда его спустят под воду, Чеду понадобится лишь минута, чтобы прицепить мешки; однако у меня было в запасе какое-то время, ведь Оливер еще намеревался поговорить с ним по телефону. Оливер не мог отказаться от удовольствия поиздеваться и помучить человека, прежде чем обрезать ему подачу воздуха.

Я взяла пушечное ядро, которое поднял для меня Чед, и опустила его в один из своих чулков, затем надела очки, пододвинула стол к круглому оконцу, чтобы влезть в него, на нижний край окна положила полотенце. Двадцать секунд спустя я висела на одной руке, держась за окно, и мои ноги были менее чем в метре от воды. В свободной руке был зажат чулок с пушечным ядром. Я набрала в легкие как можно больше воздуха, как учил меня Дэниел: серией вдохов, заставив воздух дойти до основания легких, будто трамбуя его. В момент, когда я отпустила руку, я увидела лицо Лайзы, которое глядело на меня из соседнего окошка. Я знала теперь, что она видит: я держу свое обещание.

И вот я погружаюсь в холодную зеленую воду, которую я когда-то так хорошо знала, и мне кажется, что я покинула ее лишь вчера. Мне не было нужды зажимать нос: я выпускала воздух из ушей, чтобы уравновесить давление воды на барабанные перепонки. Со временем я сама открыла прием, которым пользуются японские ныряльщицы за жемчугом: прием, которым ноздри закрываются изнутри. Это не получилось даже у Дэниела.

Я привязала ядро в чулке к поясу и по сгущавшейся тьме понимала, что глубина должна превысить восемнадцать метров. Я заметила поверхность, только когда почти коснулась ее. Как только пушечное ядро легло на скалистое дно, я сняла его с пояса. Ничего не было видно, но впереди был желтый свет, это мог быть только фонарик в шлеме Чеда. Я быстро поплыла в том направлении и увидела два мешка на толстом канате, их уже начали поднимать. Мои глаза теперь привыкли к темноте, и, когда Чед повернулся, я увидела сзади него останки корабля, разбросанные как раз так, как он нарисовал, с черной дырой, которую он сделал ломом в остове корабля, чтобы вытаскивать сундуки.

Я подплыла к нему и зависла над ним, приблизив лицо к стеклу шлема. Бог ведает, что он подумал в тот момент. Я была освещена его фонариком и не могла рассмотреть выражение его лица. Я закрыла глаза, чтобы сохранить способность видеть в темноте. Я подержалась за его плечо, немного отплыла, затем указала в направлении остова корабля настойчивым движением, маня его туда.

По прошествии нескольких секунд его рука нежно потрепала меня по щеке. Я обернулась, открыла глаза и начала перебираться к пролому. Я теперь находилась под водой уже секунд девяносто и испытывала большее давление, но страха не было. Чед последовал за мной: я определила это по свету его фонаря. В своих неуклюжих ботинках он не успевал за мной, но, достигнув пролома и взглянув на него, я увидела, что он наклонился вперед, пытаясь двигаться быстрее. Я была теперь уверена, что он понял меня, и подозревала, что Оливер уже что-то сказал по телефону, злорадствуя по поводу своего триумфа. Рисунки Чеда отпечатались в моей памяти: я повернула направо, пробиваясь почти через полную тьму. Я была теперь внутри корабля, в каюте, где Чед обнаружил монеты Марии Луизы, и знала: если мы найдем ту каюту, соседнюю, — и если наши надежды не тщетны — мы выживем.

Доска с заклепками царапнула меня. Я отодвинула ее… чуть наверх… и моя голова оказалась на поверхности воды. Я была в совершенной тьме, стояла на четвереньках, впуская в легкие воздух, странный и насыщенный влагой, однако полный животворного кислорода. Огромный воздушный пузырь, который образовался в каюте, не рассосался. Тьму прорезал слабый свет. Я обернулась и увидела фонарик Чеда. Его шлем вырос из воды, намного дальше от меня: ведь он поднимался вертикально. Пока он подходил ко мне, мне было слышно шипение воздуха через регулярные интервалы, но, когда он вышел из воды по пояс, звук выходящего воздуха прекратился. Я поняла: наверху, шестнадцатью фатомами выше, мачете Жонжона прекратило поступление воздуха в шланг.

Чед прошел три шага и рухнул на колени, подняв руки к шлему, пытаясь отвинтить его от грудной пластины. Я бросилась помогать ему. Его рука коснулась моего лица, и я почувствовала, как он прижал палец к моим губам. Я потрепала его по руке в знак того, что поняла: мне нельзя говорить, как только сниму с него шлем. Мой голос услышит Оливер по телефону. Я схватила металлическую сферу и повернула ее со всей силы. Она поддалась, и мы вместе сняли ее с головы Чеда. Но он не позволил себе вдохнуть воздух прежде, чем опустил шлем под воду: ни один звук не донесся до Оливера по телефону. Затем он сказал странным, задыхающимся и необычно низким в этой пустоте голосом:

— Можешь не рассказывать, что произошло, Кейси. Он сам рассказывал мне это минуту назад. Он думает, что ты заперта в каюте.

— Да, но я вылезла через иллюминатор. Выходи из воды, Чед. — Я взяла его за руку и вытащила на покатую поверхность потолка перевернутой каюты. Свет фонарика опущенного под воду шлема пронизал тьму, и я увидела, что в дальнем углу с потолка что-то свисает: груда костей, заключенная между стулом и столом, поросшими водорослями. Именно так описывал его Чед.

— Боже праведный, Кейси, я думал, у меня галлюцинации, когда ты подплыла ко мне. Но тут начал говорить по телефону Фой…

— Да. Сядь, Чед. Нам нужно вытащить тебя из этого костюма, и как можно быстрее. У меня есть нож, и я просто разрежу его.

— Погоди. — Он поднял свой спасательный трос и обвязал его вокруг бревна, которое свисало откуда-то сбоку. — На случай, если они захотят поднять мое тело. Ну а теперь, милая Кейси, ты и вправду можешь поднять нас обоих на поверхность?

— Да. — Я стояла на коленях, пытаясь разрезать его ботинки, и очки свисали с моей шеи. — Нам нужно подождать семь-восемь минут, чтобы они были уверены в твоей гибели. Думаю, они попытаются вытащить тело на поверхность, но когда обнаружат, что трос не поддается, то просто обрежут его. Мы лишимся света, но тогда уже это будет неважно. Чед, мы не сможем подниматься медленно. Ты будешь страдать от болей в легких.

— Нет. Если мы поднимемся в течение следующих двадцати минут, все будет хорошо. Но я не очень хороший пловец. Ты должна научить меня, что делать.

— Я научу. Как только я освобожу тебя от костюма, начни дышать глубоко и медленно, выталкивая из легких весь воздух, затем вновь набирая полные легкие — и так далее. Дэниел говорил, это подпитывает кровь свежим кислородом. Когда мы будем готовы, ты должен в последний раз наполнить свои легкие, а затем держись за мой пояс, и мы поплывем. Сначала я поплыву вдоль твоего спасательного троса, а затем немного возьму на запад, чтобы мы оказались как раз под кормой корабля. Все это займет не более двадцати секунд. Мы поднимемся вместе, лицом друг к другу и держась за руки, чтобы не потеряться, если окажемся под корпусом судна. Когда мы будем подниматься, начни медленно выдыхать воздух, и продолжай делать это, пока мы не достигнем поверхности. На последних трех метрах я замедлю подъем.

К тому времени я сняла с него второй ботинок и начала осторожно разрезать ножом толстую резину гидрокостюма на ноге.

— Сзади на корме сеть свисает с перил вниз, — продолжала я, — и мы должны взобраться по ней незамеченными. Если мы сделаем это, дальше нас скроет холщовый экран и салон. Но потом… — Я посмотрела на него. — Потом я не знаю что, Чед.

— Потом, — тихо сказал он, — твоя работа закончится. У Оливера есть пистолет?

— Нет, он ему не нужен. Для устрашения он использует Жонжона с мачете, но все и так его боятся.

— Так. Я это подозревал, но я никак не мог предвидеть, что Фой предаст меня раньше, чем я выйду на поверхность. Какой я глупец!

— Ты подозревал?

— Надеюсь, я еще объясню все тебе позже, Кейси. Теперь дай мне нож.

Две минуты спустя он полностью освободился от костюма, сняв с себя толстое шерстяное белье, жилеты, и остался лишь в коротких подштанниках. Затем он опустился на колени возле меня, глядя мне в лицо при тусклом свете лампочки, и сказал:

— На случай, если не удастся выжить, мне нужно сказать тебе кое-что сейчас.

— Чед, милый, не трать время, тебе нужно три минуты глубоко дышать перед началом подъема.

— Еще одна минута ничего не решит, а это очень важно. — Он начал говорить быстро: — Я должен признаться, что я обманул тебя, Кейси. С моими долгами я не мог предложить тебе выйти за меня замуж, поэтому уговорил тебя выйти за меня фиктивно, но то была ложь. Я просто хотел удержать тебя. Я боялся, что ты влюбишься в кого-нибудь и я тебя потеряю. Я так сильно любил тебя, но скрывал это; я был счастлив, когда ты просто была рядом, как компаньонка. Это было лучшее, на что я мог рассчитывать. Когда ты впервые сказала, что можно отыскать золото, я не захотел этого — потому что если бы я заплатил долги, то необходимость держать игорный дом отпала бы; это был бы конец нашему браку по договоренности. Ну вот, теперь я сказал все. Я должен был признаться, что люблю тебя, прежде… прежде чем мы сыграем в эту смертельную игру с морем.

Я опустилась на колени рядом с ним и посмотрела ему в глаза, пытаясь осмыслить его слова, и тут по моему телу разлилось тепло, которое согрело нас в этой вечной холодной тьме. Внезапно фонарик на шлеме погас. Я отыскала наощупь его лицо и обняла его.

— О, Чед, любимый мой Чед, — прошептала я. — Я обманывала тебя точно так же, начиная с того вечера, когда ты застегивал на мне браслет.

— Кейси? — изумленно переспросил он. — Ты… ты тоже?

Я кивнула, не поднимая лица.

— Да. И больше не говори ничего.

Я повернулась к нему, отыскала его губы. Он обнял меня. Губы его были холодными и влажными; это был соленый, холодный поцелуй глубоко на дне моря, свидетелями которого были подступившая близко смерть и скелет, свисавший в углу с потолка. Но это был первый поцелуй любви, который я узнала, и я запомнила его до конца своих дней.

Я с усилием высвободилась из его объятий и оторвалась от его губ.

— Начинай глубоко дышать, милый, — сказала я. — Через три минуты мы идем на подъем.

Подъем был очень прост. Я нашла путь из останков корабля по тросу Чеда, а затем некоторое расстояние проплыла на запад. Он держался за мой пояс и отталкивался ногами от воды, как я его научила. Затем мы, держась за руки, заскользили наверх. Чеду я должна была казаться расплывчатым пятном, потому что у него не было очков, но я видела его отчетливо, видела, как он начал медленно выдыхать, пуская струи пузырьков изо рта и ноздрей.

Ярко-зеленый свет становился все интенсивнее. Я взглянула наверх — и увидела справа корпус парохода. Одно движение ногами — и мы идем правильным курсом, еще одно — и мы замедляем подъем. Затем мы тихо вышли на поверхность, не более чем в четырех метрах от кормы. Сеть все еще свисала с лебедки. Мы ухватились за толстый канат, чтобы отдохнуть на минуту. Именно тогда, когда я висела, ухватившись за канат, я увидела нечто, приведшее меня в состояние шока. В четверти мили от нашего парохода, приближаясь к нам на всех парах, была «Кейси»! Я точно знала, что она лежит на дне моря у Аа-Фасиль, в тысяче миль отсюда, но очертания шхуны, которую построил Дэниел, я не могла не узнать. Она шла без парусов, оставляя за собой тонкий след сероватого дыма, и единственным ее отличием от моей «Кейси» была голубая линия по борту судна. Я повернулась к Чеду, и мои глаза, должно быть, были круглыми от изумления, когда я прошептала:

— Это… это «Кейси»!

Он приблизил губы к моему уху и прошептал в ответ:

— Это Сэм, он действует по нашему плану.

Я пережила за это время все возможные эмоции: от страха до радости, поэтому мой мозг отказался осмыслить сказанное. Сэм идет к нам на пароходе, они с Чедом договорились — но это не вызвало ни радости, ни удивления, потому что больше мой бедный мозг отказывался воспринимать. Я ощущала лишь неясное облегчение. На «Лигурии» раздались крики. Пароход, идущий навстречу, слегка развернулся, нацеливаясь на наш нос. Теперь я видела на ее боку название «Мисс Эмма» — и мне вновь показалось, что я во сне. Я бы с наслаждением осталась в этом сне, если бы не тревога за Лайзу.

Наверху парохода сидел человек в рубашке и брюках и держал какой-то массивный предмет, поставленный между ног. Теперь до него оставалось лишь сотня метров, и я узнала Сэма. Другой человек стоял у руля, высокий мужчина в костюме цвета хаки, в коричневой шляпе. У человека была рыжеватая борода.

Полковник Браун. Я узнала его уже тоже без удивления. Возле меня Чед пробормотал:

— Бог мой, взгляни, кого взял с собой Сэм!

Я кивнула. Значит, этого не ожидал даже Чед. «Мисс Эмма» развернулась так, что стала носом к правому борту «Лигурии» в пятидесяти метрах от нее. Я слышала, как застопорили мотор, и «Мисс Эмма» встала на якорь.

Сэм заговорил через мегафон:

— Эй там, на «Лигурии»! Предъявите ваших пассажиров! Мистера Локхарта и двух леди!

Мы услышали голос Оливера, также усиленный мегафоном:

— Уйди с дороги, Редвинг! — Это был почти рев. — Мы поднимаем якорь! Уйди — или я утоплю тебя!

Я видела, как Сэм содрал с неизвестного предмета одеяло — и перед нашим взором предстало что-то металлическое на треножнике. В следующий момент послышался жуткий дробный гром, и щепки дерева посыпались с капитанского мостика. Над Сэмом поднялся дымок, он вновь взял в руки мегафон.

— У меня здесь пулемет «Максим», Фой. Давай договариваться. Так где же твои пассажиры? Золото — твое, можешь взять его себе, но мы пришли, чтобы взять на борт пассажиров.

Наступила долгая пауза. Затем вновь послышался голос Оливера, напряженный и нервный:

— Хорошо! Подожди только!

Чед прошептал:

— Он возьмет сейчас Лайзу в заложники. Давай скорее, Кейси!

Перелезть через корму, держась за сетку и толстый канат, было сравнительно легко. Никто с «Лигурии» нас не видел, потому что мы были за двойным экраном холста и салона. Но с правого борта, где они помещались, Сэм и полковник Браун не могли не заметить нас. В тот момент, когда Чед перепрыгнул через корму, он встал в полный рост и скрестил над головой руки. Это был сигнал Сэму, который тот, очевидно, понял, потому что он начал было поднимать свой мегафон, но сразу же опустил и повернул голову, говоря что-то полковнику Брауну.

Чед повернулся ко мне — и в его глазах я прочла то же отсутствующее выражение, которое было, как сказал Сэм, признаком концентрации мыслей.

— Ты говоришь, что Фой использует этого негра-полуидиота как пугало? — спросил он.

Я кивнула, и во мне начал расти новый страх — ужасный страх за Лайзу.

— Обеа… — тем временем говорил Чед. — Нам нужен знак колдуна-обеа. Ты говорила, они используют колдовскую мазь из крови и перьев. Это так?

— Да. — Я не могла понять, к чему он клонит.

— Срочно достань пучок перьев, Кейси. Там их много, в вольере. Перевяжи их какой-нибудь лентой, привяжи к пучку какой-нибудь груз. — Он поспешно снимал с веревки рубашку и брюки, которые я постирала. Я набрала несколько перьев, составила из них веер, прицепила к ним катушку, закрепляющую конец веревки, при помощи своей завязки для подштанников.

Внезапно я приросла к месту: голос Оливера звучал триумфом:

— Ну вот, Редвинг! Взгляни-ка и слушай внимательно! Локхарт мертв, а моя жена заперлась в своей каюте! Но с нами другая женщина, его сестра! Выкинь-ка свою пушку за борт! Если не выкинешь, я прикажу вот этому дебилу начать резать Лайзу Локхарт на куски! Ты слышишь? На куски!

 

20

Чед посмотрел в направлении «Мисс Эммы», поднял руку и несколько раз то открывал, то закрывал пальцы ладони.

Сэм сказал в мегафон:

— Послушай, Фой! Давай договоримся!

— Нет! Выкинь пушку за борт!

— Хорошо, хорошо. Мне нужно развинтить ее! Дай мне две минуты!

Чед теперь был одет; он взял утяжеленный пучок перьев, жестом показал мне на нож, задрал штанину, чтобы сделать разрез ножом на ноге, а затем обильно вымазал перья кровью.

— Теперь пройдем через салон, Кейси, — прошептал он. — Я выйду на палубу. Если я достаточно надолго смогу испугать Жонжона, а затем добраться до его мачете — то мы выиграли.

Я еще не поняла его намерения, когда он схватил меня за руку и двинулся к двери салона, выходившей на корму. Минутой позже мы были внутри. Шторы на окнах были опущены, чтобы не пропускать лучи солнца, и внутри салона была полутьма; передняя дверь салона была наполовину открыта, чтобы проветрить помещение. Чед остановился в двух шагах от двери, скрытый темнотой. За ним, в проеме двери, как на картине, стояли Оливер и Лайза. Он одной рукой держал ее за шею, причем платье ее было изорвано, а другую руку он заломил ей за спину. С одной стороны от нее стоял Жонжон с мачете наготове. Лицо Оливера сияло от удовлетворения. Он был безумен, но у меня не было к нему жалости. Я чувствовала к нему лишь отвращение и ужас. Чед согнулся и швырнул на палубу окровавленные перья, имитируя движения колдуна. Для тех, кто стоял на палубе, упавший предмет, очевидно, должен был свалиться прямо с неба. Я слышала, что религия вуду более сильна на Гаити, чем на Ямайке, поэтому пристально смотрела на Жонжона.

Пот хлынул с него, как вода из отжатого полотенца, рот его открылся, из него донесся жуткий хрип, — и огромные глаза с голубоватыми белками вытаращились на страшный предмет.

Тут на палубу вышел Чед. Я не могла видеть его лица, но для всех присутствующих это был человек, оставшийся лежать на дне морском. Я слышала крики ужаса — но страшный крик Жонжона потряс все. Чед приблизился к нему вплотную: мокрые волосы, сухая одежда — существо из загробного мира.

Оливер опомнился. С побелевшим лицом, рыча, будто оскалившаяся собака, он с силой отбросил прочь Лайзу, так что она упала, и указал на Чеда:

— Убейте его! Бей, Жонжон, бей! — Гигант-негр взвыл и отступил, и лицо его стало серым. Оливер кинулся к нему, крича: — Отдай мне мачете!

Поначалу я не поняла, что случилось потом. Видимо, у Жонжона не было намерения нанести удар своему хозяину, но он смертельном испугался зомби, за которого принял Чеда. Он просто вытянул вперед руки, чтобы отстраниться от Чеда. Но в руке было мачете, и Оливер наткнулся на него прежде, чем смог почувствовать опасность.

Оливер застыл на бегу, будто наткнулся на стену. Затем он обернулся, его глаза и рот были широко раскрыты. Мачете наполовину торчало из его груди. Покачнувшись, он сделал три шага назад. Перила уперлись ему в спину. Страшный крик вырвался из его груди, когда он по инерции перекинулся через них спиной, раскинув широко руки. Затем его ноги дернулись, поднялись вверх — и в следующий момент море поглотило его.

Жонжон упал на колени и обхватил руками голову, стеная и причитая. Я выбежала на палубу. Чед глядел на команду и ныряльщиков.

— Спускайтесь вниз, — приказал он, — и заберите с собой Жонжона.

Лайза неподвижно лежала на палубе. Я опустилась возле нее на колени, и Чед закричал:

— Сэм! Иди сюда!

Над ухом у нее была кровь, на виске — набухающий шрам. Видимо, при падении она ударилась головой. Я посмотрела на Карагоула, все еще стоящего на мостике, и закричала:

— Принеси полотенце и воды! Поторапливайся, черт возьми!

Никогда раньше я не ругалась. Глаза Лайзы медленно открылись, и ее затуманенный взгляд уперся в меня. Я положила ее голову себе на колени.

— Кейси?..

— Все хорошо, моя дорогая. Теперь все в безопасности. Отдыхай.

— А Чед? Ты… ты спасла его?

— Да, с ним все в порядке. Не волнуйся.

— Я знала, что ты его спасешь. А… Тут был Сэм, на другом пароходе. Это в самом деле Сэм?

— Да. Сейчас он придет. Думаю, они все это запланировали: он и Чед. Они только разыграли перед всеми ту ужасную ссору.

Лайза слабо улыбнулась и прошептала:

— О, мужчины… — и ее глаза закрылись.

Карагоул принес полотенце и воду.

— Я действовал не по своей воле, мадам. — Его загорелое лицо исказилось от ужаса.

Он отпрыгнул, чего-то испугавшись. Возле меня легла тень, и я увидела Чеда.

— Она сильно ранена? — спросил он.

Я покачала головой.

— Не думаю. Она только что говорила со мной.

Он облегченно вздохнул.

— Слава Богу.

— Но почему ты ничего не сказал нам, Чед? Я имею в виду — насчет Сэма? Вы все это разыграли?

Он подал мне миску с водой.

— Да. Мы полагали, что Фой может предать нас, получив золото, поэтому я хотел, чтобы Сэм оставался в резерве, вне досягаемости Фоя, готовый появиться в нужный момент. Надо было, чтобы Фой подумал, будто Сэм вышел из игры. Его нужно было убедить в этом с самого начала. Когда мы начали ссору, ваши с Лайзой лица могли бы убедить кого угодно. Не было и тени сомнения. Но мне пришлось держать вас в неведении вплоть до последнего момента. Фой был безумен, а безумцы очень подозрительны.

Я отжала полотенце и приложила его к голове Лайзы.

— Сэм ожидал где-то над Очо Риос?

— Да, наблюдал «Лигурию» в подзорную трубу. Та история с упавшим бревном на дне вчера была выдумкой. Мне нужно было дать знак Сэму, что я закончил работу. Я просигналил ему этой ночью с мостика.

Я вспомнила о точке света, которую видела вдали этой ночью. Должно быть, это был ответ Сэма на сигнал. Чед продолжал:

— Я велел ему прийти сегодня утром в десять. Это и была моя ошибка, мне нужно было сказать, чтобы он подошел до того, как я пошел на последнее погружение, но я не предполагал, что Фой отреагирует столь быстро и столь жестоко.

Теперь мне был слышен мотор «Мисс Эммы», которая подошла вплотную. Сэм что-то спрашивал, Карагоул отвечал ему.

— Но какое отношение ко всему этому имеет полковник Браун, — спросила я.

— Бог ведает, дорогая моя. Я полагал, что с Сэмом будет приятель или двое, но не понимаю, зачем здесь полковник Браун.

Он поставил миску с водой и пошел поприветствовать двух подошедших на маленькой лодке мужчин, которые сейчас высаживались на наш борт.

— Привет, Сэм. Доброе утро, полковник. Какая неожиданная встреча.

— Что, черт возьми, случилось, Мелюзга? — прокричал Сэм. Он поспешил к нам, не дожидаясь ответа, и присел на корточки над Лайзой, — О, Бог мой… — прошептал он, взяв ее безжизненную руку. — Лайза! Девочка моя, Лайза! Лайза, милая? — Он глядел на меня потрясенный. — Она… С ней все в порядке?

— Я уверена. Поддержи ее, Сэм. Нет, положи голову к себе на плечо. Вот так. — Я приложила вновь намоченное полотенце ко лбу Лайзы. — Теперь кровотечение почти прекратилось, и думаю, она просто в обмороке. Она узнала, что все живы, и потеряла сознание.

Сэм обнял ее. Его лицо было будто вырезно из красного камня, и глаза его были угольно-черными. Он поискал кого-то глазами:

— Где Фой? — спросил он, и я вспомнила, что в жилах его течет индейская кровь.

— Он мертв. Мертв и ушел на дно морское.

Сэм прикусил губу.

— Черт побери, — тихо сказал он. — Его я хотел оставить для себя лично. Это Чед разделался с ним?

— Нет, огромный негр. Я позже расскажу тебе. Отнеси Лайзу в салон. Я принесу свежей воды и новое полотенце.

Он легко поднял ее и перенес в прохладный сумрак салона. Когда я вошла некоторое время спустя, то увидела, что она лежит на кушетке, а Сэм сидит возле нее на корточках. Я поставила рядом с ним миску с водой и отдала ему полотенце.

— Можешь ли ты сказать мне, что дальше, Сэм?

— На «Мисс Эмме» мы отправимся на Нассау. Там нас будет ждать корабль. Грузовой корабль с пассажирскими каютами, который отвезет нас в Англию. Полковник владеет большей частью акций пароходной компании, и это один из его кораблей.

— Ну что ж… это очень любезно с его стороны… Сэм, но кто он — полковник Браун?

— Пусть он сам скажет тебе это, дорогая.

Сэм был полностью занят Лайзой, прикладывая ей ко лбу мокрое полотенце.

— Ну и хорошо, — сказала я. — Оставайся здесь и присмотри за ней. Если мы перегружаемся на «Мисс Эмму», то я должна помогать на палубе.

Жалкий капитан Карагоул стоял перед Чедом и полковником Брауном. Полковник грозно спрашивал:

— Вам ясно, Карагоул? Мистер Локхарт поднимется в вашу каюту вместе с вами, и вы дадите полный письменный отчет о том, как Оливер Фой покушался на убийство, а вы и ваша команда не воспрепятствовали. Когда он запишет ваши показания, вы подпишете их, заверив, что все записано с ваших слов. Ваша команда в полном составе также подпишет их либо поставит отметки пальцев вместо подписи. Когда мы перегрузим золото и пассажиров, вы можете вернуться на Гаити. Там вы можете рассказать правду, если вы дурак, конечно, а можете просто заявить, что Оливер Фой напился допьяна и упал за борт ночью. Его репутация пьяницы сослужит вам услугу. Вы можете сказать, что это случилось после того, как пассажиры высадились в Нассау, а о золоте лучше всего промолчать. Я не желаю, чтобы кого-то из моих друзей тревожили допросами, понятно? Если это случится, то я пущу в ход подписанный вами документ. Вам все ясно — или мне повторить еще раз?

Карагоул мотал головой и улыбался жалкой заискивающей улыбкой.

— Все совсем ясно, сэр. У вас не появится причин показывать документ. Никогда.

— Хорошо. — Полковник повернулся и дружески потрепал Чеда по плечу: — Иди, мой мальчик. А я сейчас дам прикурить тем двоим и начнем погрузку. — Он увидел меня и приподнял свою коричневую шляпу: — Я был бы благодарен за советы вашей жены по погрузке. Я не моряк, знаете ли.

— Кейси на данный момент не совсем моя жена, полковник. — сказал Чед. — Может быть, Сэм рассказал вам эту историю?

— Да, в самом деле рассказал, но меня не волнуют официальные подробности. — Он улыбнулся и подошел ко мне. — Доброе утро, миссис Локхарт. Я счастлив видеть вас в добром здравии.

— Доброе утро, полковник. — Я протянула ему руку. — Мне всегда приятно видеть вас, но я не ожидала встретить вас здесь.

— Я не сомневаюсь, что необходимо объясниться, миссис Локхарт, но может быть, это отложить на более подходящий момент? — Он не отпускал моей руки.

— Уверена, что да. — Тут я, спохватившись, взглянула на свою костюм. — Надеюсь, вы простите мне мой вид.

— Моя дорогая… — Его голос задрожал, и он не мог некоторое время говорить. — Я так долго мечтал увидеть вас в том виде, в каком вас описывали мне, когда безуспешно преследовал эту ласточку — неуловимую «Кейси» по всему Карибскому архипелагу.

* * *

Смерть Оливера принесла мне облегчение, хотя, может быть, это и грешно. Думаю, что все чувствовали то же самое, включая Карагоула. Никто не предложил начать поиски тела.

Свидетельство капитана было записано. Сундуки и наш багаж были перегружены на «Мисс Эмму». Под моим руководством Чед и полковник Браун обеспечили равномерное распределение груза в трюме. Мы собирались пойти под парами, поскольку ветер был встречный и я была единственным опытным моряком среди всех.

Лайза очнулась и лежала с перевязанной головой в каюте на подушках, перенесенных с салона на «Лигурии». Сэм хлопотал около нее. Я смогла уделить ей несколько минут, она плакала на моих руках от облегчения и счастья, тысячу раз поблагодарив меня за спасение Чеда. В конце концов я прекратила поток благодарности, повторив ее слова:

— О, замолчи!

Чед и полковник вышли наконец-то из трюма.

— Ну, что теперь, моя дорогая? — спросил Чед. Каждый раз, когда он обращался ко мне, я чувствовала, что вся сияю. Я была так счастлива.

— Мы скоро можем тронуться в путь, — сказала я. — Я заложила в топку запас угля с «Лигурии», поэтому пойдем на хорошей скорости. А теперь нужно затопить бойлер.

Чед покачал головой.

— Ты и так сделала много сегодня, дорогая Кейси. Думаю, мы с полковником справимся с бойлером, если ты нас проинструктируешь.

Десять минут спустя я вышла на палубу, прибрав в каюте и застелив две кровати. Сэм вышел ко мне нахмурившись.

— Послушай, милая моя, мы отнеслись к этому так легко, но сможем ли мы дойти до Нассау? Это шестьсот миль, а никто из нас не понимает в навигации.

Я рассмеялась. Мне хотелось обнять и расцеловать всех. Легкость, которая жила теперь во мне, сделала меня смелой. Я обняла Сэма за шею.

— Милый Сэм, у нас есть карты, компас и секстант, так что я могу доставить вас в любую точку Вест-Индии.

Он погладил меня по волосам.

— Ты чудесная девушка, Кейси.

— Нет, не нужно меня переоценивать.

— Почему же? Сначала ты вынесла меня из урагана, затем спасла Чеда с тридцатиметровой глубины. Кто бы еще мог совершить такое?

— Любая девушка, которая научилась странствовать по морям, умеет нырять и ходить под парусом.

— Нет, нужно гораздо большее, дорогая моя.

— Не спорь. Вы понимаете, что вам, мужчинам, придется ночевать всем вместе? Мы с Лайзой занимаем каюту.

— И прекрасно. Мы будем спать на палубе или под навесом, если пойдет дождь. Это только три-четыре дня.

К нам подошел Чед.

— Когда ты наговоришься с моей женой, Великий Вождь?

Сэм рассмеялся и пошел к Лайзе.

— Мы разожгли топку, милая, — сказал Чед.

— В таком случае снимаемся и идем на северо-восток. А пока я высчитываю курс, ты можешь попрактиковаться в управлении рулем. Нам всем придется это делать по очереди.

В тот вечер я была занята на камбузе и приготовила достаточно приличный обед. На борту был запас провизии, но мы перегрузили с «Лигурии» цыплят, мешок муки, овощи и фрукты. Когда стемнело, у руля встал Сэм. Ночь была теплая, и Лайза предложила нам с полковником прогуляться по палубе.

Я была совершенно уверена, что это придумал сам полковник, но не возражала. Мы уселись под небом на подушках, я спросила:

— Вы — официальное лицо, полковник? Не представляю, почему вы участвуете во всем этом. Кроме того, теперь я уверена, что вы — тот самый человек с рыжей бородой, который разыскивал нас в прошлом сентябре на Сент-Китс. Вы — из полиции? Или детектив?

— Ни то ни другое, моя дорогая. — Полковник некоторое время молчал, а затем продолжил: — Да, в прошлом году я много раз пытался напасть на след «Кейси», пока не приехал на Гренаду вскоре после вашего отъезда в Англию. Там я узнал о случившемся и о том, как «Кейси» разбилась о скалы.

— Почему вы нас разыскивали?

Наступила долгая тишина. При свете луны я видела, что он нервничает.

— Моя фамилия — не Браун, — решился наконец он. — Я взял эту фамилию, последовав вашему примеру. Моя истинная фамилия — Делани. Ричард Делани.

— Но это имя моего отца! — воскликнула я.

— Да!

— Не понимаю. Вы — наш родственник?.. — Я нахмурилась, осененная догадкой. — Но вы не можете быть моим отцом! Он был убит под Одурманом много лет назад, когда я еще была ребенком.

— Твои тетя и дядя полагали, что вам лучше так думать, и у меня не оставалось выбора: я согласился. — Они очень невзлюбили меня, — угрюмо сказал он, — и не одобрили нашего брака. Я был младшим офицером, не имел достаточного дохода. Но я очень любил твою мать, и она любила меня, поэтому мы поженились несмотря ни на что. Через год родилась ты, а когда тебе было четыре года, меня послали за границу. Я был в Египте, когда умерла твоя мать.

Я знала, что это — правда, знала, что он может быть моим отцом. Только теперь я поняла тот интерес, который он проявлял ко мне, и инстинктивное чувство, которым я ему отвечала. В любое иное время я бы была поражена и не знала, что сказать, может быть, была бы смущена, но в этот день на мою долю выпало столько эмоций, что теперь я ощущала лишь тихое удовольствие и любопытство.

Он продолжал:

— Заботиться о тебе было некому, кроме твоих дяди и тети, и даже если бы я вышел в отставку, я не смог бы заботиться о малом ребенке. Я обратился за помощью к ним. Они согласились взять тебя на воспитание, но при условии, что я полностью исчезну из твоей жизни. Это не было сказано из злого умысла, я полагаю. Они искренне верили, что если твой отец вечно воюет на другом конце света, то лучше ему не появляться и не подрывать в твоих глазах их авторитет. — Он слегка пожал плечами. — Возможно, они были правы. В любом случае, мне пришлось смириться с их условиями, если я хотел, чтобы они тебя взяли. А когда ты повзрослела, тебе сказали, что отец погиб.

— И все эти годы?..

— Да. Я с честью выполнил свой долг. Я не писал твоим дяде с тетей, они не писали мне. Получилось, будто я и вправду ушел из жизни, но молю тебя, поверь, что я никогда не забывал о своей дочери, всегда помнил о тебе. Я поднялся по служебной лестнице, командовал батальоном. Я мог вновь жениться, но не хотел. Твоя мать, моя дорогая Кэтрин, была единственной моей любовью.

Я встала возле него на колени, поцеловала его в щеку и смущенно сказала:

— Поймите, пожалуйста… я не могу сразу воспринять вас как своего отца… Мне нужно некоторое время. Но уверяю вас, что очень вас люблю.

Он взял мою руку и поднес ее к губам.

— По прошествии стольких лет я могу подождать немного, — тихо сказал он. — Я боялся, что ты не простишь мне того, что я покинул тебя.

— Нет. Думаю, вы совершили ради меня самопожертвование. Но как вы нашли меня?

— О, моя милая, я отчаялся, когда узнал, что ты погибла. Говорили, что ты упала в карстовую воронку в ту ураганную ночь, и твой дядя написал мне письмо, на Военный департамент. Он считал своим долгом известить меня, что моя дочь умерла.

— Прости, — я вытерла глаза. — Мне так жаль. Но как же ты не поверил этому, не понимаю?

— К тому времени я вышел в отставку, и письмо искало меня долгие месяцы. Я накопил денег, купил акции почти обанкротившейся пароходной компании в Ливерпуле. За два года я сделал из нее доходное предприятие, стал богатым человеком. Вот тогда-то письмо дяди и нашло меня. Я поехал на Ямайку, навестил Генри и Мод, выслушал всю твою историю. Потом я зашел поговорить с местным священником, и он послал меня к Шебе.

— О, это сестра Мэй, моей дорогой няни, жены Дэниела.

— Да, я знаю. Она немного была подозрительна, но рассказала мне о тебе, Мэй и Дэниеле. Она показала мне чертежи шхуны, которую строил Дэниел. Меня это очень заинтересовало. Это было идеальное судно, сочетание паровой тяги и парусов, годное для рыбной ловли и перевозки грузов, для прибрежных работ и перевозки между островами. Когда два месяца спустя я уезжал с Ямайки, я профинансировал проект по оборудованию верфи для постройки таких судов, нанял рабочих — и с этого бизнеса определенная часть дохода платится Шебе за предоставление чертежей.

— Шебе? Боже, я так рада.

Он улыбнулся.

— Это судно — первое, построенное по проекту, спущено на воду год назад. Я назвал его «Мисс Эмма», как хотел Дэниел, и оно не продается.

— Шеба была бы очень рада, — сказала я. — Она знает, что вы — мой отец?

— Да, я сказал ей с самого начала. Но она нескоро поверила мне. Именно тогда она поведала мне, что втайне считает, будто вы с Дэниелом уплыли вместе на «Мисс Эмме». Она назвала Фоя оборотнем, рассказала, как жестоко он с тобой обращался. Она думает, что ты уговорила Дэниела взять тебя с собой. Ураган представил для этого идеальную возможность. Она верит, что шхуна Дэниела выдержала шторм, и вот почему я стал разыскивать вас на островах. Немного времени потребовалось, чтобы узнать, что как раз такое судно курсирует между островами. Мне сказали, что шхуна называется «Кейси».

Я взяла его за руку.

— Мы изменили название. Дэниел говорил, что это вариант моего второго имени, Кэтрин, и имя Кейси употребляется также как мужское. Я одевалась под мальчика, была со стрижеными волосами, и меня часто принимали за юношу.

— Именно это я и узнал, — продолжал отец, — и это меня вечно путало; но в конце концов я узнал историю девушки-кули от матери-настоятельницы монастыря, где вы ночевали на Гренаде. Она рассказала, что некая сестра Клэр увезла тебя в Англию. Я последовал за тобой на следующем же пароходе, узнал твое местонахождение в Блэкхите и поселился там.

— Но почему вдруг вам пришла в голову мысль работать дворецким? — со смехом спросила я.

— Просто, чтобы заговорить с тобой. Я был в восхищении от того, как заботятся о тебе Локхарты, но уйти я не мог. Я хотел быть рядом, видеть тебя, помочь, если будет нужно.

Я сжала его руку и сказала:

— Надо было сказать мне, кто вы такой.

— Моя дорогая, я не имел прав на тебя по прошествии стольких лет. И я боялся. Боялся, что ты подумаешь, будто я покинул тебя, и будешь презирать меня.

— Нет. Я не могла так думать, отец. Меня воспитывали Мэй и Дэниел. О, я только что вспомнила! Вы были в церкви, когда я выходила замуж за Чеда, и вы должны были знать, что Оливер, мой муж, жив, потому что Шеба рассказала о нем. И вы промолчали? — Тут я схватилась за голову. — О, мой Бог, вы же не знали, что я думала, будто Оливер мертв, и подумали, что я намеренно выхожу замуж, не будучи разведенной.

— Нет, — покачал он головой. — Когда я прочел оглашение, я подумал было, что ты потеряла память, что вполне возможно при кораблекрушении. Но я бы промолчал в любом случае, не желая разрушать твое счастье. Наверное, прошло достаточно много времени со мнимой смерти жены Оливера Фоя, и она практически умерла: ведь ты стала Кейси.

— Но я вышла замуж фиктивно.

— Думаю, что твое счастье гораздо важнее, чем подобные соображения. Вина лежит на мне, ты невиновата. Я держал язык за зубами: мне казалось невероятным, чтобы кто-то еще знал правду. Я был потрясен, когда Фой появился на Сент-Джеймс-сквер. Ты держалась великолепно в ту ночь. Я так горжусь тобой, моя дорогая.

— Это Чед помог мне держаться, он защитил меня, и думаю, что Сэм рассказал вам об этом.

— Да, мы с ним долго жили вместе в доме Дэниела, ведя оттуда наблюдения. Он хороший парень — Сэм. И твой юный Локхарт тоже. Ты в надежных руках, моя дорогая.

Я была рада, что Сэм, по всей видимости, не открыл тайну нашего брака полковнику.

— Как вы с Сэмом договорились?

Отец улыбнулся.

— Когда появился Фой, я нанял двух секретных агентов, чтобы следить за ситуацией. В то утром, когда в приемной адвокатов Сэм поссорился с Чедом, он упаковался и сразу же уехал. Я последовал за ним в лондонский отель, где он зарегистрировался. Я взял быка за рога — и выложил ему всю правду. Когда я его убедил, он объяснил мне, что они с Чедом пытаются предотвратить любое коварство со стороны Фоя. Он думал воспользоваться услугами одного-двух друзей. Я предложил свои услуги, тем более что являюсь совладельцем пароходной компании, имею целый флот из шхун на островах, а с помощью Шебы мы обеспечили себе прекрасный наблюдательный пункт над Очо Риос.

Я видела, как сжались его губы.

— Но даже тогда мы не все предусмотрели, — с досадой сказал он. — Этот безумец Фой мог бы убить тебя и Локхартов, если бы ты не спасла Чеда.

Я просунула руку под его локоть, положила голову ему на плечо, как когда-то клала на плечо Дэниелу, когда мы вечерами сидели под звездами.

— Как только станет возможным, — сказала я, — я вновь выйду замуж за Чеда, но на этот раз по-настоящему. И буду очень сердита на отца, если он будет сидеть на скамье в церкви. В этот раз он будет выдавать меня замуж.

В полночь я затопила бойлер и сменила у руля Сэма, оставив Лайзу спокойно спящей в каюте. Отец и Чед спали на палубе. Воздух был прохладным, но мне не было холодно.

— Ты поспала, милая? — спросил Сэм.

— Целых три часа и чувствую себя прекрасно. Ты, кажется, очень подружился с моим отцом, Сэм. Он высокого мнения о тебе.

— Это взаимно. Мы все считаем его чудесным человеком.

— Чед сказал тебе, что мы любим друг друга и собираемся пожениться по-настоящему?

— Конечно. Я счастлив за вас обоих, Кейси. — Он помялся и сказал с нерешительностью, которой я в нем не замечала: — Не возьмешься ли ты похлопотать за меня перед Лайзой?

— Похлопотать… о чем?

Он вздохнул и покачал головой, а я взглянула на компас, отметив, что ветер относит нас севернее нужного курса.

— Ну… — начал Сэм, — это все так сложно. Видишь ли… мы росли как брат и сестра, но после всего случившегося я пересмотрел наши отношения. Когда Фой держал ее и угрожал, что тот негр зарежет ее мачете… — Он запнулся и вздохнул. —..Я боялся, что потеряю ее, Кейси. Внезапно я понял, что она для меня значит, понял, что никогда не ценил ее, и… и я увидел ее, будто впервые в жизни.

— Что ты имеешь в виду, Сэм?

— Что… я люблю ее, Кейси. Может быть, любил всегда. Одно верно: я уже никогда не буду думать о ней лишь как о сестре. Но если я скажу все это Лайзе, она… она засмеет меня, вот и все. Я все тот же Сэм Редвинг, который всегда был рядом, вроде приемного брата, для которого она готовила, стирала и за которым присматривала. Если я попытаюсь объясниться, она подумает, что я перегрелся на солнце. Но если ты поговоришь с ней и… и посоветуешь ей взглянуть на меня по-иному, да еще тактично объяснишь ей, что… ну ты знаешь.

— Сэм, ты веришь мне?

— Всей своей жизнью, милая. Но?..

— Тогда сделай, как я скажу. Ты останешься завтра утром наедине с Лайзой. Возьми ее за руки и просто скажи, что любишь ее. Обними ее и вновь скажи, что любишь. Затем поцелуй ее и снова ей это скажи. Ничего не объясняй. Просто скажи, что любишь.

Он был удивлен, и в его взгляде было и сомнение и надежда.

— Но почему ты думаешь?..

— Не задавай вопросов, Сэм. Просто доверься мне. Ты сделаешь это?

Он внимательно посмотрел на меня и кивнул:

— Хорошо, милая. Как ты сказала.

— И прекрасно. Ты будешь самым счастливым из мужчин, Сэм. А теперь… поцелуй-ка твою девушку-кули и ступай спать.

Он расхохотался и нежно поцеловал меня в щеку.

— Капитан, спокойной ночи. Да хранит тебя Бог, девочка моя.

Полчаса спустя из тьмы появилась фигура.

— Чед, милый мой, — сказала я. — Еще не время твоей смены. Ты встанешь у руля утром, в четыре.

Он встал рядом со мной и обнял меня за талию.

— Я скучаю по тебе, — сказал он.

— Но тебе нужно выспаться, если хочешь заступить на смену.

— Знаю, милая. Поэтому я принес одеяло и лягу здесь, возле тебя. Но сначала я скажу тебе, как я счастлив. — Он поцеловал меня в шею. — Как тяжело было мне притворяться холодным и… и всего лишь другом. Я все время напоминал себе, что обещал тебе лишь фиктивный брак и не должен даже прикасаться к тебе.

— Если бы ты знал, как мне хотелось, чтобы ты прикоснулся ко мне. Мы с тобой так счастливы, Чед. Теперь ты расплатишься с этими долгами, и даже после доли Сэму у тебя будет довольно, чтобы делать в этой жизни что хочешь.

— Да, наверное, но теперь это для меня неважно. Важно то, что мы вместе.

— Я чувствую то же, что и ты. Я знаю: не может быть все хорошо, это жизнь. Мы оба прошли испытания, чтобы очень ценить любовь, и… О, Чед, у нас есть бесценный подарок: мы уже давние друзья.

— Кейси, может эта посудина ненадолго справиться сама, пока я обниму и поцелую тебя?

— Да, конечно. Ты не возражаешь, что я выгляжу как мальчишка?

Серые глаза его были полны нежности, и он улыбался:

— Ты не выглядишь как мальчишка, моя радость, и ты чувствуешь, как женщина…

Я глубоко вздохнула и вновь взяла, штурвал.

— Поспи, Чед.

— Да… но, пожалуйста, дай только пять минут порулить.

И, встав за моей спиной, он положил свои руки на мои.

— Вот так? — спросил Чед.

— Да. Вот так, — прошептала я.

«Мисс Эмма» легко бежала по волнам. Наши руки двигались согласно, и мы плыли дальше под южными звездами.

Ссылки

[1] Redwing: в переводе — красное крыло. (Прим. перев.)

[2] Фэйт — в переводе с английского «вера» (Прим. перевод.)

[3] Тридцать метров. (Прим. перевод.)

[4] 16 фатомов равно приблизительно 29 метрам.