Николетт проснулась от звука шагов за дверью. Как темно! Заскрипел замок. Свет просочился вначале сквозь щель, затем образовал белесый прямоугольник. На пороге вырисовывалась темная фигура, но Николетт знала, что это де Фонтен. Гнев закипал у нее в груди:

– Зачем вы пришли?

– Забрать вас из этой дыры, – он оглянулся, сделал несколько шагов вперед. – Лашоме уехал.

– Зачем? И куда? – она смотрела прямо ему в лицо, но не могла различить выражения глаз.

Николетт быстро спустила ноги на пол, встала, гордо выпрямившись, сжав кулаки. Да, она ненавидит его. Но все же боится, что де Фонтен оставит ее здесь.

Лэр осмотрел подвал.

– В комнаты наверху.

– Чтобы допросить? А потом отослать назад? – в ее голосе звенели слезы.

– Нет, – решительно ответил он. – Я не посадил бы в такой гнусный подвал даже англичанина. Пойдемте, – в его голосе звучала скорее просьба, а не приказ. – Здесь ужасный воздух, фонарь может погаснуть.

Нет, огонь вряд ли погаснет, но только предположение, что она останется в кромешной темноте, возымело действие. Не сказав больше ни слова, Николетт последовала за Лэром.

Они поднялись по старой лестнице с изъеденными временем ступеньками. Лэр плечом надавил на дверь, ведущую в верхнюю часть замка, та со скрипом распахнулась. Николетт споткнулась на пороге, Лэр еле успел подхватить ее за локоть.

В коридоре тут и там валялся разный хлам. Уголком глаза Николетт заметила какое-то движение в темноте. Она тряхнула головой, чтобы отбросить с лица капюшон. Из мрака на нее смотрели горящие глаза. Николетт издала крик ужаса.

– Это собака, – сказал Лэр. Животное вошло в полосу света. Собака была белая, огромная, но настолько худая, что, казалось, можно пересчитать кости. Она завиляла хвостом и начала тыкаться мордой людям в колени.

Николетт погладила крупную голову животного. Неожиданно длинный розовый язык лизнул ее руку. Девушка улыбнулась, проводя пальцами по белой шерсти.

– Чья она?

Лэр пожал плечами.

– Может быть, Лашоме? Еще не менее полдюжины бегают во дворе. Вот эта взяла себе за правило повсюду следовать за мной, – Лэр никогда раньше не видел, как Николетт улыбается. В ее лице появилось что-то нежное, мягкое. – Осторожнее, у нее на боку рана.

– Бедняжка! У нее такой голодный вид!

– Собаки всегда голодны, – Лэр тоже коснулся головы животного, глянул в лицо Николетт. – Опустите капюшон, – она удивленно подняла глаза. – Будет лучше, если слуги не разглядят вашего лица.

Николетт не поняла смысла этой просьбы.

– Зачем? Какое это имеет значение?

– Есть причины, – он пошел вперед, освещая путь фонарем. Процессию возглавила белая собака, похожая на худющее привидение.

Наконец-то Николетт глубоко вздохнула. Вокруг – запахи, вещи, звуки жилых помещений. Было такое чувство, что ее извлекли из могилы.

Мальчик, ворошивший пепел в камине, с любопытством посмотрел на нее. Двое других слуг тоже подняли головы.

Еще одна лестница вверх, затем – проход по галерее мимо пустых спален второго этажа… Собака бежала впереди.

Наконец они вошли в одну из комнат. Николетт не сразу узнала жилище Лашоме. Комната была пуста. Ничего не осталось от прежней обстановки за исключением цепи, на которой когда-то висела бронзовая лампа. На стенах – остатки драпировки. Осенний свет пробивался сквозь прогнившие ставни. В одном углу комнаты между колоннами пряталась старая маленькая дверь, сквозь которую мог свободно пройти только ребенок, взрослому пришлось бы сильно пригнуться.

Собака принялась обнюхивать комнату. Лэр поставил фонарь на пол, снял стекло, поправил фитиль. Николетт подумала, что эта комната и есть ее новая тюрьма. Но у камина, в котором тлели угли, она увидела кожаный мешок и одеяло Лэра.

– Вот сюда, – сказал де Фонтен, пересекая комнату. Собака побежала за ним. – Кажется, Лашоме невзлюбил эти столы и стулья. А может быть, они оказались слишком тяжелыми, – Николетт вспомнила, что сидела за этим столом в первый день приезда. – Вы можете снять капюшон.

Николетт откинула его с головы, черные волосы обрамляли бледное лицо. На столе стоял кувшин, чашка, тарелка с ломтиками сыра и кусками черного хлеба.

– Садитесь! – Лэр занял место на скамье напротив нее. – Вы, должно быть, голодны.

Это было слишком мягко сказано. Николетт просто умирала от голода. Забыв о церемониях, она набросилась на еду, как проголодавшаяся крестьянка.

– Лашоме запретил приносить вам пищу, – Лэр наполнил ее чашку вином. – В королевском указе было сказано «без всяких удобств». Он понял предписание буквально. Я ничего не мог сделать.

«Лжец!», – подумала Николетт. Но она была слишком голодна, чтобы возражать.

– А теперь, – она продолжала жевать хлеб. – А теперь, когда он уехал?

Лэр откинулся на спинку скамьи, сцепив пальцы за головой.

– Кажется, ваша судьба в моих руках.

Он внимательно следил за движениями ее губ. Какой изящный изгиб, даже несмотря на то, что она поглощена едой! Он понимал, что поступает глупо. Если все станет известно королю, то его может ждать смерть. Но де Фонтен не мог держать ее в темнице. Странным образом Николетт стала дорога ему, он испытывал постоянное желание видеть ее, касаться. Никогда раньше Лэр не испытывал подобного чувства, которое превратилось в сладкую пытку, несущую и радость, и боль, и смущение. В своей жизни он обманул немало женщин, уверяя каждую, что любит ее так, как никого в этом мире. Но сейчас…

Те три дня, которые Николетт провела в темнице, превратились в настоящую пытку. Она снилась ему каждую ночь. Словно ведьма-соблазнительница являлась к нему – с маленькой нежной грудью, темным треугольником между нежными бедрами. И он держал ее в объятиях, обладал ею, ласкал каждый мягкий изгиб. Сновидения несли и тревогу, и облегчение. В дневные часы его мучил вопрос: как он может испытывать к ней хоть какие-то чувства? Она виновата – пусть отчасти – в смерти его друзей, виновата в том, что разрушила его жизнь. Но желание – странное, неумолимое желание овладеть ею – не покидало его.

– Я не хочу запирать вас в башне. А потом смотреть, как вы умираете от холода и тоски. Но, с другой стороны, если я разрешу вам определенную долю свободы, то согласитесь ли вы оставить мысли о побеге?

Николетт помедлила, с подозрением посмотрев на него. Затем вновь впилась в кусок сыра.

– О какой свободе вы говорите?

– Я могу представить вас, как служанку королевской пленницы, – его голос был ровен и спокоен.

Николетт на секунду потеряла дар речи.

– Служанку? – повторила она, не в силах скрыть недоумение. А сможет ли она? Она ведь понятия не имеет, что и как должна делать служанка.

– Это намного лучше, чем жить в темнице. Возможно, вы хотите подумать? Хорошо.

Николетт глотнула вина. Кажется, в горле застрял кусочек хлеба. Она откашлялась. Затем сказала:

– Никто не поверит. Слуги знают, что с вами приехала только одна женщина.

– Откуда им знать? Когда мы приехали, было темно. Они видели только всадников в плащах. А что касается Лашоме, его жены, сержанта и его солдат – они все уехали из замка.

– Но слуги узнают, что в темнице никого нет…

– Ключ у меня, – де Фонтен вытащил длинный ржавый ключ, положил на стол перед Николетт. – И только вы будете приносить «пленнице» еду.

– А если король пришлет кого-нибудь? А помните, тот человек в аббатстве? Я уверена, его послал Луи.

Она выглядела такой юной и напуганной. Де Фонтен смотрел на ее дрожащие губы. Как они нежны и соблазнительны! Он вдруг понял, что изучает ее: чуть вздернутый нос, бледные щеки, которые иногда заливает румянец. Темные брови, когда-то выщипанные в тонкие дужки по последней дворцовой моде, сейчас стали прямее, гуще. Де Фонтен неожиданно улыбнулся.

– В том случае, если король пришлет курьера, я задержу его, а вы займете место в темнице. Что касается подосланного убийцы, если это было так, то он не найдет вас здесь.

– Если он из дворца, то знает меня в лицо!

– Но если на вас будет одежда служанки, он и не посмотрит на вас.

Николетт поежилась. Лэр сидел прямо напротив нее, вытянув ноги. Когда она опустила глаза, глянув под стол, то взгляд невольно упал на его бедра, затянутые в кожаные бриджи, мускулистые ноги. Николетт подняла глаза:

– Почему вам не безразлична моя судьба? Он небрежно пожал плечами, улыбнулся:

– Поскольку мы обречены провести вместе вечность, то не должны быть врагами. Вы согласны?

По его взгляду Николетт догадалась, что он хотел сказать нечто иное. Девушка отвернулась, ощущая тепло, смущение, тревогу…

– Да, – прошептала она, к своему глубокому стыду понимая, что согласится со всем, что он скажет.

Николетт поднесла чашку к губам. Вино начало кружить голову. Она чувствовала изучающий взгляд Лэра, от которого быстрее бежала кровь.

Затем они поднялись по извилистой лестнице и вошли в небольшую комнату в одной из башен цитадели. Если Николетт согласится играть роль служанки, то здесь будет ее приют.

Собака не последовала за ними, а осталась у подножия лестницы, глядя вслед людям умными преданными глазами.

Комната выглядела весьма уныло. Старая, потертая обивка кое-где отвалилась от стен. В углу ютилась постель с соломенным матрацем. Черная железная жаровня. Но вид из окна заставил Николетт затаить дыхание: вдалеке внизу – огромный зеленый остров купается в сверкающих водах Сены.

– У меня должно быть имя. Как меня будут звать? – Николетт не отводила глаз от зеленых, подернутых дымкой холмов.

– Одетта, – ответил Лэр с некоторой долей колебания. – Вам это подходит.

Николетт с любопытством посмотрела на него. Де Фонтен подошел и встал позади нее, облокотившись о стену.

– Вы похожи на нее. Улыбка. Черные глаза.

Николетт посмотрела вниз, на реку, пестревшую солнечными бликами. Он задел ее любопытство.

– Кем она была? Вашей возлюбленной?

– Какое-то время.

– У вас есть жена?

– Нет, у меня нет жены.

– Но у вас была любовница?

– Да.

Он улыбался. И в этом было что-то раздражающее. Улыбка превосходства. Именно так улыбался отец Николетт, когда она говорила какую-нибудь глупость.

– Она была вашей единственной любовницей?

– Одетта? Нет.

– Их было много?

– Не очень, – его синие глаза заговорщически подмигнули.

Неожиданно Николетт рассердилась. Ей показалось, что он хочет ее обмануть.

– А сколько? Лэр расхохотался.

– Никогда не считал. А у вас? Сколько у вас было любовников?

Любовь? Она даже не знает, что это такое. С Луи ее связывала только ненависть. До сих пор она содрогалась при воспоминании о той ужасной ночи, которую они провели вместе. Воспоминании о его цепких пальцах и той части тела, которая, подобно волосатому червячку, пыталась вползти в ее лоно. Луи обвинил ее в своей неудаче: «Мне ты сразу не понравилась!» Он кричал на нее, бил по лицу…

Нет, у нее не было любовника.

– Ни одного, – ответила Николетт. Солнечный свет резал глаза, она посмотрела на Лэра из-под ладони: – Вы мне не верите?

– Не знаю.

– Но вы же признались, что у вас были любовницы?

– Да. А почему нет? У мужчин все не так, как у женщин.

«Как они все надменны!» – подумала Николетт.

– А у Готье и Пьера? У них были любовницы?

– Да, конечно.

– Вы как-то сказали, что у Готье была любовница из королевской семьи. Вы считали, что это я?

– Да.

В ее глазах светилось любопытство.

– Но почему?

– Потому что вы – женщина, которую я бы выбрал сам, – он улыбнулся и, оторвавшись от стены, пошел к двери. – Пойдемте. Пора познакомиться со слугами.

Они вернулись в зал в сопровождении белой собаки. Лэр приказал созвать слуг. Николетт смущенно держалась за его спиной. Все таланты, которые так и выплескивались на сцене в садах отеля Несле, вдруг куда-то исчезли. По телу пробежал холодок, когда Лэр взял ее за руку и вывел вперед.

– Это Одетта, личная служанка узницы, – в его голосе прозвенели дразнящие нотки. – Она приехала из королевского дворца и поэтому крайне мало знает о том, что и как нужно делать. Вам придется помочь ей. И многому научить.

Николетт бросила на него гневный взгляд. Ее щеки горели, когда раздался смех. Старуха, похожая на сморщенную обезьяну, и две молодые служанки тут же подошли к Николетт. Лысый повар с лицом, красным от постоянного пребывания у жаровни, глупо рассмеялся, когда щебечущие женщины потащили девушку в кухню. Она же была в такой ярости, что даже не нашлась, как дать выход гневу. Уши словно ватой заложило, лицо горело от возмущения.

Как и предполагал Лэр де Фонтен, слуги ничего не заподозрили. Но когда она осталась наедине с женщинами, все они, включая престарелую Мюетту, засыпали ее вопросами о парижском дворе. Поначалу Николетт не хотела отвечать, она слишком боялась выдать себя. Но их настойчивость раззадорила ее, ведь она всегда любила поболтать, любила развлекать людей. Женщин настолько захватил рассказ Николетт, что они даже забыли о необходимости показать ей, как ощипывать птицу, помешивать кашу, солить мясо.

В следующие дни Николетт быстро освоила, как нужно сбивать масло, узнала, как поднимается хлеб на дрожжах. Обо всех этих вещах она раньше никогда не задумывалась. А также о том, как подметать пол, соскребать грязь с горшков и даже выводить блох из простыней и наволочек. Поначалу ее энтузиазм трудно было измерить, но постепенно чувство новизны прошло. Невзирая на доброжелательность, повар часто бывал не в духе, а две девушки – Жозина и Дора – ленивы, как гусыни. Престарелая Мюетта любила хлебнуть лишнего, как только ей представлялась такая возможность. Каждое утро Николетт тащила вязанку хвороста к жаровне, потом помогала готовить еду. Вечером она относила «пленнице» еду, которая доставалась собакам. Те стали исключительно преданы Николетт. Затем девушка поднималась из подвала, зажигала плиту с помощью кремня и вновь – приготовление пищи. К ночи она падала от усталости на матрац в своей комнате.

Каждый день Николетт ожидала, что де Фонтен начнет проявлять к ней повышенное внимание. Поначалу эта мысль казалась ей отвратительной, но постепенно она начала недоумевать, где он и что делает.

А дел было немало. Замок запущен, почти вся мебель из комнат вывезена. Де Фонтен начал поиски столов и стульев в кладовых. Вместе с оставшимися в замке людьми он не погнушался таскать ящики и деревянные кровати из подвалов на верхние этажи. Мебель в основном была прошлого века, громоздкая, тяжелая, а лестницы – узкие и крутые…

Пока проклятия, треск и грохот неслись с нижних этажей, Николетт, Жозина и Дора, чихая от вековой пыли, выбивали древние ковры, занавеси, покрывала.

Лэра де Фонтена Николетт видела только во время еды. Он сидел за длинным столом вместе с верным Альбером, духовником Эймером и бывшим сержантом Этьеном Жюдо. Говорили, Лашоме лишил сержанта звания за дерзость – Николетт вполне понимала хозяина замка. Невысокий, смуглый Этьен был полон самодовольства. Дора по секрету поведала Николетт, что понижение в звании имело еще одну причину – некоторые разногласия по поводу мадам Лашоме.

Постепенно Николетт становилась частью жизни Гайяра – слушала беседы о ренте, долгах, о том, что крестьяне не всегда трудолюбивы, и о том, что стены Гайяра требуют ремонта.

Иногда де Фонтен бросал на нее взгляд, но выражение его лица было непроницаемо. Потом он отворачивался и возвращался к общей беседе за столом.

Оставаясь одна, Николетт нередко размышляла о своей загубленной жизни. Нет, она невинна перед Богом, пусть церковь и отвернулась от нее. Всевышний не оставит ее! Но молитвы не приносили успокоения.

Желание сбежать сменилось осознанием, что избежать судьбы ей не удастся, даже, если она покинет стены Гайяра. Перед Богом она жена старшего сына короля, и только смерть освободит ее. Николетт запрещала себе думать о том, что друзья отца захотят освободить ее вопреки приказу короля Франции. А как долго будет длиться ее пребывание в роли служанки? А если король узнает, как содержит узницу де Фонтен? Тогда Лэр умрет, как умерли его друзья. И эта мысль не давала ей покоя.

День за днем Николетт старалась приспособиться к новой жизни. Она почувствовала, что принадлежит этому замку. Иногда, работая бок о бок со слугами, забывала о своем прошлом. Может быть, именно о прошлом она и хотела забыть?

Служанки носили чепцы, под которыми прятались волосы. Ленты завязывались под подбородком. Николетт так и не смогла привыкнуть к этому головному убору. Иногда ей казалось, что грубая ткань жжет нежную кожу, будто раскаленное железо. Оставаясь одна, она сдергивала грубый чепец с головы, пальцами расчесывала спутанные волосы. И каждый раз болезненно ощущала, как изменилась. У нее не было ни зеркала, ни куска полированного металла, в котором можно было бы увидеть себя. Однажды в кухне она увидела свое отражение в металлическом боку кастрюли: бледное лицо, темные густые брови, напряженное выражение глаз. На какое-то мгновение Николетт показалось, что перед ней лицо незнакомки.

Каждый день Лэр, Альбер и разжалованный сержант Жюдо выезжали из замка. Пожухлые листья шуршали под копытами лошадей. Ночью был мороз, и когда взошло солнце, луга казались одеялом из коричневых и белых лоскутов.

Лэр и его спутники печально созерцали следы разорения. Разбойники побывали во многих хозяйствах. Беседуя с крестьянами, Лэр терпеливо выслушивал жалобы, обещал положить конец беззаконию. Он заходил в крестьянские дома, гладил головы детей, смеялся добрым шуткам. Де Фонтен также обещал сократить налоги. Тем, у кого были лошадь и меч, он предлагал два денье за неделю солдатской службы. Урожай в этом году выдался небольшой, а зима на подходе. Крестьяне слушали нового сеньора со смешанным чувством – хозяин Гайяра приехал к ним с обещаниями, а не с угрозами. Он молод и красив, в нем есть обаяние человека, который может быть лидером.

– Вы завоевали их сердца, – Жюдо хитро улыбнулся. Они ехали трусцой, чтобы посетить очередное хозяйство. – Но только Господь Бог знает, как вы будете платить.

– Все очень просто, – отозвался Лэр. – Единственное, что мы должны сделать, это уменьшить те налоги с крестьянских хозяйств, которые идут в государственную казну. Нужно решить этот вопрос с лордом-префектом.

– Нелегкая задача! Он будет, словно барсук, стеречь добро в своей норе.

Когда они вернулись в Гайяр, небо потемнело, надвигались грозовые тучи, сосновый лес превратился в темную массу, а отдельные холмы, казалось, приблизились, хмурясь от непогоды. В зале, приятно встретившем путников теплом и уютом, Лэра ждали несколько торговцев.

Самый старший, продавец москательных товаров, тут же приступил к делу.

– Мы, жители городка, преданные подданные короля Филиппа. Мы честно платим налоги. И не наша вина, что деньги не попали в казну короля.

Лэр с интересом слушал.

– В этом виноват наш префект, Понс Верне, – резко сказал торговец шерстью, одетый в коричневый костюм.

– Это так, – согласился третий, сапожник с мозолями на руках. – Он собирает с нас налоги, но оставляет, если не все, то большую часть, себе и своим лордам.

Лэр внимательно выслушал посыльных и пообещал встретиться с мэром Андлу в самое ближайшее время. После ухода торговцев, Жюдо подошел к буфету и налил себе и Лэру по бокалу вина.

– Если вы избавите их от Верне, то они будут вашими сторонниками. Лашоме и пальцем не пошевелил. Даже смерть бывшего префекта не выманила его из Гайяра. Многие знают, что бывший префект был убит Понсом Верне. Большинство горожан были тому свидетелями, хотя никто не стал заявлять об убийстве. Понса все боятся. Если дело дойдет до суда, вряд ли кто-нибудь выступит против префекта.

– Я думаю, мы сможем найти шесть или семь человек, – Лэр назвал несколько имен людей, с кем они встречались в деревне и у кого есть лошади. – К тому же нужно считать и нас самих.

Жюдо задумчиво отхлебнул вина.

– Вряд ли стоит встречаться с Понсом лицом к лицу.

– У меня и нет подобного намерения, – отозвался Лэр.

На рассвете Альбер принес хозяину воды. Солнце было настолько робким, что комнату освещали свечи. Лэр наточил лезвие бритвы и аккуратно стал соскребать трехдневную щетину.

– Два денье – неплохая плата, – Эймер сидел в кресле напротив Лэра, завернув худые ноги в плед, поскольку из окна тянуло утренним холодом. – Но, к сожалению, в казне Гайяра нет не только денье, но даже ни одного обола.

– Ты хочешь сказать, что я нищий?

– Именно так, милорд.

Лэр помедлил, держа бритву в руке.

– Значит, пора многое менять, у нас будут доходы, – заверил он Эймера. – Какую цифру вы назвали, кажется, 5500 ливров?

Альбер заглянул в дверь, увидел, что хозяин все еще бреется, и нырнул обратно в коридор.

– Да, милорд, – ответил Эймер. – И хотя я знаю, что ваше требование справедливо, но также знаю, что префект Андлу – жестокий человек. Из него не так-то просто будет выкачать золото. Если же вы постараетесь добиться замены префекта, это приведет к открытому столкновению. Торговцы были бы вам признательны, если бы вы избавили их от Понса Верне, но проливать свою кровь ради этого им явно не хочется.

– Если мы поведем себя разумно, то наша тоже не прольется.

– И вы собираетесь отправиться в Андлу сегодня?

– Не будьте таким мрачным, Эймер. Мы скоро должны разбогатеть.

Священник уронил руки и призвал на помощь покорность.

– Как скажете, милорд.

Лэр поел хлеба, выпил бокал вина, который принесла Дора, самая полная из девушек.

– Где Одетта?

Круглое, пухлое, как у херувима, лицо девушки и маленькие губки бантиком отразили оживление.

– Она собирает яйца, сир.

– Она всегда это делает? – продолжил Лэр. Альбер, обмакивавший хлеб в вино, напустил на себя сонное выражение.

– О да, сир, – кивнула Дора. – Она любит давать курам смешные имена и вообще… – девушка неожиданно засмеялась, словно сказала что-то не к месту, и заторопилась из комнаты.

Тут из кухни появился Жюдо, уже в плаще, и, проходя мимо девушки, шлепнул ее по заду.

– Пора седлать лошадей? – спросил он.

Альбер быстро умял остатки хлеба, перебрался через лавку, чтобы подать хозяину меч и плащ.

– Нам нужны четыре лошади, – ответил Лэр. Недостаток лошадей становился проблемой. Де Фонтен дожевал кусок хлеба, который оставил во рту странный привкус, будто Лэр съел солому. Глотком вина де Фонтен постарался приглушить неприятный вкус. Жюдо поднял брови.

– Эймер тоже едет? – он вспомнил, что старик был против поездки.

– Нет, – Лэр взял плащ и меч из рук Альбера. – Оседлайте кобылу.

Де Фонтен повернулся, почувствовав чье-то присутствие за спиной. Там стоял лысый повар.

– Милорд, – начал он. – Запас муки кончается. То, что осталось, я вынужден смешивать с мякиной.

Это сообщение встревожило Лэра. «Интересно, что еще он кладет в хлеб?» – подумал он, а вслух сказал:

– Так займись этим.

Гладкие светлые брови повара сошлись на переносице.

– Милорд, мельник больше не отпускает мне муку в долг. Даже, когда Лашоме платил, мельник нередко недовешивал муку.

Жюдо повернулся к де Фонтену.

– Да, это такой же вор, как и Верне. Они вышли вместе с Альбером.

– Возьми парней из конюшни и несколько крепких палок, – приказал де Фонтен. – Скажи мельнику, что тот получит плату позже.

Повар удовлетворенно улыбнулся. Сегодня он отомстит этому гнусному вору.

Утренняя заря все ярче окрашивала небо. Лэр подошел к сараю, в котором держали кур. Трава здесь не росла, сапоги хлюпали по грязи. Еще за несколько шагов он услышал внутри сарая визг, затем громкое кудахтанье. Через секунду орда обезумевших кур вылетела из сарая, теряя перья.

Лэр отстранился, чтобы пропустить ошалевших птиц, заглянул внутрь и расхохотался.

– Не шевелитесь, – сказал он, чихая и смеясь одновременно. Внутри сарая клубилась пыль. – Вы даже не представляете, что у вас за вид.

Неожиданно он подумал, что может обидеть Николетт этими словами, но, к счастью, девушка не обиделась. Но вид у нее был весьма грозный. Щеки пылали. Она прекрасно представляла себе, как можно выглядеть, если на тебя обрушилась гора соломы. Она всего лишь хотела выдернуть один пучок, а на нее обрушился золотистый пыльный поток. Какой дурой она выглядит – распростертая на спине под этой терпко пахнущей массой!

– Вы не ушиблись? – спросил Лэр, стараясь унять смех.

Николетт чихнула.

– Нет! – Она чихнула еще раз, затем раздраженно спросила: – Как вы узнали, где найти меня? «Наверное, сказала Дора», – подумала девушка.

Лэр ответил не сразу, боясь, что его начнет душить смех. Он нагнулся, начал сгребать солому с распростертой фигуры.

– Я хотел найти вас, – в уголках его рта все еще таился смех. – Услышал кудахтанье. Подумал, что в сарае орудует лиса. Затем услышал ваш крик. На кого вы похожи! – Он уже не смог сдержать смех, отряхивая солому с ее растрепавшихся волос. – Что вы хотели сделать?

– Выдернуть пук соломы.

– Откуда? С самого низа? И не догадались, что может произойти?

– Нет, – она сжала зубы. Ей хотелось поскорее вылезти из-под этого вороха, но он приказал ей лежать тихо. Де Фонтен медленно снимал солому с ее груди, пальцы нежно скользили по телу. Николетт замерла… Но Лэр только сказал:

– Ну вот, – и помог ей встать на ноги. Николетт встряхнула юбками.

– Повернитесь! – приказал он. Его голос заставил девушку вздрогнуть. И, не дожидаясь никаких возражений, начал отряхивать солому с ее юбки. – Вот здесь очень много пристало.

Николетт вновь несколько раз встряхнула юбками, затем посмотрела на Лэра.

– Почему вы на меня так смотрите? На его лице заиграла улыбка.

– Разве я не могу смотреть на вас?

– Зачем?

– Потому что вы красавица.

– Нет, – резко возразила она, тут же начав поиски корзинки с яйцами.

– Нет? – повторил со смехом де Фонтен. – Вы хотите сказать, что вы некрасивая, или не хотите, чтобы я говорил о вашей красоте?

Лэр заметил, где виднелась ручка корзинки, но ничего не сказал Николетт.

– Нет! Да! – неуверенно произнесла она, смущенная вниманием и выражением его глаз.

– Вы ищите корзинку?

В этот момент Николетт сама увидела ручку, выглядывающую из соломы, и протянула руку, которую де Фонтен поймал в воздухе. Его ладонь показалась ей холодной, как лед. Николетт попыталась выдернуть руку, но Лэр не отпустил.

– Вы хотите поехать со мной в Андлу? Вначале Николетт растерялась, затем резко ответила:

– Нет! Что об этом подумают? Конечно, ей хотелось поехать. Через мгновение она начала сожалеть, что отказалась.

Лэр улыбнулся еще шире.

– А вам не все равно, что подумают другие?

В носу у девушки защипало, она почувствовала, что еще немного и она чихнет.

– Меня могут узнать, – она громко чихнула.

– В Андлу? – он вновь засмеялся.

Лэр прав. Как глупо все, что она говорит! – Итак, вы хотите поехать? – Он выпустил ее руку, взял корзинку и протянул Николетт.

– Да, – почти шепотом ответила она и, выхватив корзинку, выбежала из сарая.

Николетт быстро шла по двору, разбрызгивая грязь. В кухне все были заняты делом и негромко переговаривались. Она знала, что сквозь дверной проем они уже давно заметили ее. Мюетта сидела за столом и чистила бобы.

– Я еду в город, – сказала Николетт.

– Одна? – спросила Дора, толкнув Жозину локтем в бок.

– С де Фонтеном, с сеньором.

Николетт поставила корзину рядом с мешком с мукой. Ни одно яйцо не разбилось. Просто чудо какое-то!

– Да? – переспросила Мюетта, бросая очищенные бобы в кастрюлю. – А почему у тебя солома на спине? – вокруг глаз Мюетты начали собираться морщинки.

– На меня упала гора соломы.

Дора и Жозина захихикали, но Николетт сделала вид, что не замечает этого.

– Могу я взять ваш платок? – обратилась она к Мюетте. Та кивнула седой головой в знак согласия.

Николетт набросила на плечи серый платок, затем сказала:

– Один из конюших должен привести в порядок солому в сарае.

– И как это она упала? – хихикнула Дора. Николетт посмотрела на нее.

– Понятия не имею.

Кажется, повар тоже заинтересовался… В эту минуту из кастрюли, в которой что-то варила Жозина, через край полилась пена. Мюетта вместе с поваром раскричались, как ненормальные.

Николетт быстро вышла из кухни, взмахнув юбками.

– Итак, – прошептала Мюетта, набирая еще одну горсть бобов. – Разве я не говорила вам, что через неделю она будет в его постели?

– Я бы отдала ему себя всю, капля за каплей, – прощебетала Дора, покачивая пухлыми бедрами. Жозина расхохоталась, издавая стоны от якобы взаимного удовольствия. Лысый повар только головой покачал – какие тут дуры собрались! Он взял нож и начал разделывать цыпленка, потом повернулся к Доре:

– Твоя чаша так часто ходила по рукам, что я не уверен, осталась ли там хоть одна капля.

Дора округлила глаза, отвернулась. Когда повар вновь занялся цыпленком, она скорчила за его спиной гримасу.

Николетт мало заботили их насмешки. По крайней мере, сейчас. Она была взволнована, как ребенок, в предвкушении путешествия. Они поедут по склону, в низину.

Собственно говоря, ей предстояло увидеть лишь нормандское поселение: грязные улицы, убогие домишки. Но сердце билось в радостном ожидании. Ботинки расплескивали грязь, пока она бежала вдоль кустарников.

Небо окрасилось в кремовый цвет, холодный воздух наполнял легкие, и у нее закололо в груди. Какой прозрачный день! Он будет добрым, этот день. Она не знала, почему так решила. Может быть потому, что Лэр де Фонтен предпочел провести этот день с ней?