Если продвигаться на юг, то самой последней из всех обитаемых земель окажется Аравия. Это единственная страна, которая производит ладан, мирру, корицу, киннамом (или киннамон?), ладанон… От всей Аравии исходит неизъяснимо нежный, дивно пленяющий аромат {1} .

Так в V веке до нз. знаменитый Геродот Галикарнасский описывал страну, расположенную на самом краю его плоского мира. Вообще, существовала ли в действительности эта страна без четко очерченных границ? Свое описание ее великий географ мог составить лишь из разрозненных сведений, собранных им то здесь, то там на обширной территории между Нилом и Евфратом и расцвеченных к тому же самыми поэтическими легендами. Из этого плотного географического тумана видны или, вернее, воспринимаются органом обоняния лишь ароматы, да слышны лишь сопровождающие их мифы. Примером последних может служить следующий пассаж, повествующий о том, как арабы снимают урожай со своих благовонных растений:

Ладан они собирают, воскуривая сиракс, растительный клей, ввозимый греками из Финикии. Это необходимо, так как дающие ладан деревья охраняются летучими змеями. Змеи эти невелики, имеют разноцветную окраску и летают вокруг деревьев и промеж ветвей без устали. Ничто не в состоянии отогнать их, кроме дыма сиракса (…) Чтобы собрать корицу, арабы надевают на себя бычью шкуру, которая покрывает все тело, закрывает лицо и в которой проделаны отверстия лишь для рук да для глаз. В таком-то облачении они и отправляются на поиски коричного растения, которое произрастает в не очень глубоких озерах. Местность кишмя кишит этими крылатыми животными, сходными с нашими летучими мышами. Все это летающее, порхающее и вьющееся зверье оглашает озера ужасающими криками. Против него при сборе корицы нужно всегда быть настороже, оберегая, паче всего прочего, глаза.

Сбор киннамома еще более удивителен. Из каких краев он привозится сюда? Никто ничего толком не знает. Люди Востока полагают, что он произрастает в той стране, где воспитывался Дионис; впрочем, имя его — финикийское.

Кору киннамома, как утверждают некоторые, приносят большие хищные птицы на вершины неприступных скал, где и сооружают свои гнезда — из смеси этой коры с глиной. Чтобы до этой бесценной коры все-таки как-то добраться, арабы прибегают вот к какой уловке. Они разрубают туши быков, ослов и других животных на очень крупные куски, привозят эти куски мяса к месту гнездования и разбрасывают их у подножия скал, после чего прячутся поблизости. Птицы, завидев мясо, набрасываются на него и уносят его в свои гнезда. Так как куски слишком тяжелы, гнезда рушатся вниз. Арабы тогда выскакивают из засады и собирают эту киннамомовую кору. Потом киннамом развозится по разным странам {2} .

«История растений» Теофраста

Теофраст (372–287 до Р.Х.), в отличие от своего знаменитого предшественника, уже хорошо знает основные аравийские племена и источник их богатства.

Ладан, мирра и киннамом произрастают на Аравийском полуострове в областях: Саба, Хадрамут (Хадрамаут), Китбаин (Катабан) и Мамали (Ма'ин). Дающие ладан и мирру деревья растут либо в горах, либо в частных владениях. Некоторые из них — дички, в то время как другие — уже окультуренные растения. Горы здесь высоки, покрыты лесами, а на своих вершинах иногда — и снегом. С их вершин берут свое начало реки, которые низвергаются бурными потоками по крутым склонам на равнину.

Сабейцы — господа гор, потому-то они и распределили их, горы, между собою ради удобства пользования. Сабейцы честны между собой и не испытывают нужды выставлять охрану в защиту своей собственности. Пользуясь безлюдьем, путешественники имели полную возможность набрать в этих лесах ладана и мирры столько, сколько было по силам их вьючным животным. Они затем перетаскивали бесценную поклажу на свои суда и поднимали паруса. Они рассказывали также, что мирра и ладан со всей страны свозятся в святилище Солнца (сабейцы почитают Солнце более других племен). Вот там эти запасы охраняются несколькими вооруженными людьми {3} .

Пожалуй, самое поэтичное описание этих экзотических растений дано (около 120–110 годов до н. э.) в одном из сочинений знаменитого грамматиста Агатархида.

Внутренние области тех земель покрыты густыми и высокими лесами. Растут там гордые деревья-гиганты — мирра и ладан. Есть между ними и киннамом, и пальма благоухающая. Благоухают, впрочем, не только они, но и множество других растений, даже тростник. Лес напоен таким ароматом, что словами невозможно передать даже и малую часть того блаженства, которое испытывает всякий, кто вдыхает его. С ним ни в какое сравнение не идет тот, что источается духами. Благовония, оторванные от своих природных носителей, запертые в склянку и состарившиеся в ней, никак не могут соперничать с тем естественным благоуханием, которым одаряют мир эти дивные растения на корню в пору своего цветения и зрелости {4} .

Мирра

Ее название происходит из семитских языков, в которых «мурр» означает «горький». В греческом, коричневато-красноватая мирра отличается от стакте, ароматического масла, выделенного из нее. В Евангелиях Короли-маги (волхвы) приносят свои подарки в виде золота, ладана и мирры (От Матфея, 2, 1–11). В латинском родовой термин Cammiphora сопровождается различными эпитетами: myrrha, erythrea, simplicifolia и т. д., в соответствии с видом. Мирра, как и ладан, принадлежит семейству Burseraceae (бальзамов), для которого характерно наличие смолы под корой. Плиний различает очень большое число видов мирры, классифицируя их в зависимости от места произрастания — в Ма'ине, Катабане или в Хадрамауте. При этом он уточняет:

В общем, хорошая мирра имеет форму неравных по размеру шариков, которые образовались в результате выделения беловатого сока и которые легко плавятся; на разломе она являет покрытую зубчиками поверхность; на вкус она слегка горчит. Еще одно свойство: внутри она пестрая. Хуже, если она внутри черная. Еще хуже, если она черна и снаружи {5} .

По описаниям греческих географов, «мирровое» дерево невысо́ко — примерно 5 футов в высоту и имеет много ветвей. Своими листьями оно напоминает персиковое дерево, но у него они меньше и толще — как у руты. Шкурка у него такая же нежная, как у ягоды. Говорят, мирровое дерево малоросло и походит на кустарник, но, в отличие от кустов, у него довольно солидный ствол, узловатый в корневище и толщиной с мужскую ногу. Именно так оно и предстает ныне перед глазами путешественников где-нибудь у подножия дюн к северу от Ма'риба или в районе Марха: крепкое деревце, высотой от двух до трех метров, с узловатым и покрытым шипами стволом, с бугорчатой корой. В пору цветения дерево покрывается мелкими розовыми цветами.

В III веке до Р.Х. Эратостен, библиотекарь Птолемея III в Александрии, делает безобидное замечание, которое будет затем повторено Страбоном: «Каттабания (Катабан) производит ладан, а Хатрамотитис (Хадрамаут) — мирру; ветви обоих, равно как и других ароматических растений, становятся предметом менового торга с купцами». Такое сообщение хорошо соответствует географии растений. В основном мирра растет к северу от линии Шабва-Ма'риб, то есть в долинах Байхан и Марха, в Дасине и в Йафа': в районах, которые находились под господством катабанитов в III–II веках до н. э. Однако ботаники открыли ее и в 'Асире, и в Джауфе, и на высокогорье, и в Тихаме. Вместе с тем многие виды и подвиды ладанового дерева многочисленны в Хадрамауте, где они растут рядом с мирровым деревом.

Древние использовали мирру самыми различными способами. Во времена Моисея Господь предписал изготовление святого масла для помазания первосвященника: оно состояло из жидкой мирры (мор), благовонного киннамома, экстракта из ароматического тростника… и из оливкового масла. Гораздо позднее греки применяли коричнево-красную мирру, которая растворяется в вине и в масле, при приготовлении аперитива, горького напитка, возбуждающего аппетит. Они использовали ее в форме обкуривания в парфюмерии и как составляющую в разного рода бальзамах в медицине. На Крите и в Пелопоннесе уроженцы Кипра слыли большими любителями и знатоками духов. Они, киприоты, не забывали напоминать прочим грекам, что Афродита (она же Киприда), богиня Любви, выйдя из пены морской на берег их родного острова, изумительно приятно пахла.

Но Мирра (живое воплощение мирры) воспылала преступной страстью к своему собственному отцу, царю Кипра Кинирасу и, выдав себя за другую женщину, разделила с ним ложе. Когда же ужасная правда открылась царю, он погнался за своей дочерью, чтобы умертвить ее. Убегая от него, она обратилась к богам с просьбой избавить ее от неминуемой смерти. Боги сжалились над нею — и превратили ее в мирровое древо. Слезы же, которые она лила, обернулись капельками благоуханной смолы, выступающими то здесь, то там на древесном стволе. Зачав от отца, она никак не могла под своею корой разрешиться от бремени. И снова воззвала к богам. Они смилостивились еще раз, и из ствола вышел Адонис, сын миррового дерева и, в будущем, любовник самой Афродиты.

Ладан

Это легендарное дерево прославило «Аравию Счастливую». Не было греческого географа (ни, позднее, латинского), который бы не упоминал ладан наряду с миррой. Именно сабейский термин libnay проникает во все языки Сирии, Месопотамии и Греции, а это служит верным свидетельством того, что ладан во все эти страны поступал из одного и того же места — с юга Аравийского полуострова. Не знавший этого термина Египет ввозил ладан, конечно, из других областей, с африканского побережья Сомали или из Судана. В ассирийском языке ладан обозначается как lubbanîtum или labanâtu; в греческом — libanos; в латинском — libanus, libanum или olibanum. Позднее в арабском — и, несомненно, из того же источника — появилось еще одно слово, обозначающее ту же реалию: lubân. В Ассирии ладан упоминается со второй половины VIII века до н. э., в Палестине — с конца VII века; однако логично предположить, что он там вошел в употребление несколько ранее указанных дат. В VII веке небольшие алтари кубической формы для воскуривания ладана вдруг появляются в частных домах в Палестине; и именно в VII веке эти воскуривания решительно заменяют собою принесение в жертву тучных животных. И именно в VII веке поэтесса Сапфо (Сафо) вводит в греческий язык обозначения ладана, мирры, шафрана и восточной корицы. Стало быть, литература, как и археология, подтверждает: южноаравийский ладан появляется на Ближнем Востоке не позднее VII века до н. э.

Ладан — это смола, собираемая с различных видов дерева, обозначаемого ботаниками как Boswellia. Подобно Commiphora, этот родовой термин охватывает около двух десятков мало отличающихся друг от друга видов, присутствие которых удостоверено в Сомали, Эритрее и Южной Аравии. Только на острове Сокотра обнаружено шесть его различных видов, а на юге Йемена — еще дюжина. Наиболее характерный для всего рода и наиболее распространенный вид Boswellia sacra стал предметом многочисленных исследований. Теодор Моно описывает его как дерево высотой с трех до семи метров, разветвленное с самого основания (корней) на несколько стволов, которые, по мере роста, все более отодвигаются один от другого; наличие одного-единственного ствола следует принимать как исключение. Крона его раскидиста, как и у многих африканских акаций; ствол насчитывает четыре-пять слоев, но только один из них выделяет внутри дерева сок темно-красного цвета; каналы, по которым перегоняется смола, находятся в глубинном слое коры.

Районы, в которых произрастают ладановые, в основном сосредоточены на юге и на западе Аравийского полуострова. Их восточная граница проходит приблизительно по 47° широты, что примерно соответствует понижению горных плато Хадрамаута. Некоторые популяции Boswellia на юге обнаружены около 'Амалькима и Хаббана, а также в долинах, спускающихся с этих высоких плато к Индийскому океану. Внутренние районы Мукаллы, Шихра и Сайхута на высоте в 1000 метров усеяны рощицами ладановых. Еще далее на восток, Зуфар, по словам всех путешественников, насчитывает наибольшее число ладановых. Естественные условия там для них благоприятны: горный барьер, местами достигающий высоты в 1500 метров, принимает на себя муссонные ливни, хлещущие с июня по сентябрь; небо, стало быть, покрыто тучами довольно плотно в течение всего муссонного сезона. Теодор Бент писал в 1895 году: «Этот особый район Аравии, обеспечивавший некогда ладаном чуть не весь древний мир, невелик по размерам (…), вряд ли он больше острова Уайт (…). Долина на протяжении многих километров являет собой сплошной лес, состоящий из этих малорослых деревьев».

Сбор ладана с древности до наших дней следует одним и тем же методам. Плиний в I веке описывает следующую практику:

В прошлом, когда продажи продукта были относительно невелики, его сбор производился один раз в год. Ныне приманка выручки заставляет собирать его дважды. Первый и, так сказать, «естественный» сбор по времени совпадает с самой сильной летней жарой, со временем созвездия Пса. Надрез делается там, где под набухшей корой угадывается скопление сока. Из надреза течет маслянистая пена, которая затем свертывается и загустевает. Кора при этом не снимается, а лишь слегка отодвигается от места надреза. Пена стекает либо на подстилки из пальмовых листьев, либо прямо на утоптанную вокруг деревца почву. Ладан, собранный вторым способом, более чист, но первый способ гарантирует более высокое качество. Приставшие к дереву остатки смолы затем соскабливаются особым железным орудием. Ладан, полученный последним способом, содержит в себе частицы коры {16} .

Теодор Моно, рассказывая о нынешнем способе сбора, указывает: нужно сделать надрез размером 10 сантиметров на 5 сантиметров, проникающий до соконесущего слоя, но — не до самой сердцевины ствола. Очень скоро из него начинают фонтанировать клейкие капельки матово-белого цвета, напоминающие мелкий жемчуг. Для этой цели ныне используется нож-скребок с двумя закругленными на конце лезвиями: нижнее — для того, чтобы делать надрез; верхнее — чтобы соскрести с коры застывшие слезы ладановой смолы.

Два сбора за год

Плиний сообщает:

Лес разделен на участки, и порядочность их собственников предотвращает всякое правонарушение. Хотя сторожей нет, в сезон сбора ладана посредством надрезов никто не обворовывает своих соседей. Ладан от летнего сбора соединяется в относительно крупные партии осенью: это самый чистый продукт, блестящего белого цвета. Второй сбор делается весной, хотя надрезы произведены еще зимой. Выходящий из них сок красноватого цвета не идет ни в какое сравнение с первым. Ладан весеннего сбора называется carfïathum, а летнего — dathiathum. Считается, что ладан, взятый у молодых деревьев, более бел, зато сок старых отличается более стойким ароматом {17} .

Двадцатью веками позднее Теодор Бент делает подобное же замечание:

Бедуины для нарезок выбирают самый жаркий сезон, когда камедь изливается обильно. Во время июльских и августовских дождей и в холодный сезон они оставляют деревья в покое. Первым делом нужно надрезать ствол, затем — приподнять узкую полоску коры под отверстием, чтобы образовать из нее вместилище, куда молочного цвета сок стекает и где он застывает. Затем они надрез углубляют и через неделю возвращаются, чтобы снять слезы ладана величиной с яйцо (…). Сбор производится только в жаркий сезон, до начала дождей, когда камедь льется обильно, то есть с марта по май. Дожди же делают тропы в горах Кара совсем не проезжими и трудно проходимыми. Деревья принадлежат разным семействам племени Кара; каждое дерево помечено, так что его владелец известен. Продукт продается (племени) Банйан, которое приходит сюда как раз перед муссоном {18} .

Другие путешественники, побывавшие в Зуфаре, добавляют:

Сбор ладана в основном производится в летние месяцы. Затем он хранится в погребе до зимы, потом транспортируется к побережью: ранее этого делать нельзя, так как ни одно судно не рискнет выйти в открытое море во время бурь, вызываемых юго-западным муссоном. Эта отсрочка позволяет продукту высохнуть, хотя, вообще-то говоря, он обычно готов к транспортировке уже двадцать дней спустя после сбора {19} .

В этом двойном сборе угадываются наименования, данные Плинием: ладан, называемый carfiathum, — это тот, что собирается осенью (по-южноаравийски хариф), а ладан dathiatum весной (даса').

В древности, как можно предположить, обитатели Зуфара начинали наносить нарезки в апреле-мае, возвращались десять дней спустя, чтобы собрать вытекшую смолу; делали новые насечки, возвращались снова еще через десять дней, затем складировали блоки ладана где-нибудь в сухом месте. В июле-августе, в сезон муссонов, они прекращали всякую работу. В сентябре они отправляли тюки с ладаном по направлению к Шабве, которую они достигали через Двадцать — тридцать дней. Начиная с I века н. э. некоторые грузы отправляются морским путем до порта Кана' (ныне Би'р 'Али), а оттуда — караванами до Шабвы. В ноябре зуфариты возобновляли надрезы, но на этот раз требовалось больше времени для заполнения подставленных емкостей смолою. Во всяком случае, к февралю груз благовоний был уже готов к новому рейсу в Шабву, сушей или морем. Однажды запущенный производственно-сбытовой цикл повторялся каждый год без каких-либо изменений в течение более чем тысячелетия.

Прочие благовония

Земли Южной Аравии полнятся благоуханием не только мирры и ладана, но и целого ряда других ароматичных растений. После этих двух бесспорных лидеров следует ладанник, по-французски le lâdan, по-латыни ladanum. Общее имя покрывает целое семейство родственных одно другому, но все же многообразных растений, так что экстракт из ладанника представляет собой клейкую смолу, взятую не от одного какого-то конкретного подвида, а от всей их совокупности. Ладанник или, вернее, ладанники укореняются между камнями, между скалами, даже в самих скалах. Сбор с него сока на большой высоте связан, конечно, с большим риском.

Несмотря на высоту, до ладанника по крутизне добираются козы, эти злые губительницы любой лиственной поросли и особые любительницы свежих благоухающих веточек. Сначала они ощипывают набухшие, полные сладкой и ароматной жидкостью почки, а потом добираются и до веток, своей бородой старательно вытирая капающий из раненого растения сок. Сок падает и на землю, смешивается с пылью, затвердевает на солнце — вот откуда в готовом твердом экстракте козья шерсть.

Плиний добавляет, что занятые на таких же склонах сбором сока ладанума обычно набрасывают на деревце веревку, чтобы притянуть его к себе.

В готовом к употреблению виде ладанум невзрачен и пахнет чем-то странным, терпким, однако же, будучи зажжен, горит ярким пламенем, испуская сильный и вместе с тем приятный запах. Продукт этот редок и его приходится изыскивать. Применяется он в парфюмерии и в медицине.

Корица насчитывает, по меньшей мере, четыре вида, из коих аравийского происхождения только один, а именно — кассия, или ложная корица; корица же истинная — родом с Цейлона. Cinname, или киннам, производимый на побережье Индии, будет переправляться через Аравию транзитом, что и породит некое смущение в умах Геродота и Теофраста. Аравитяне, называя кассию по-своему — салихат, используют ее листья и стручки как медикаментозные средства. Кассия, по различным легендам, растет по краям болот и охраняется отвратительными летучими мышами и, что хуже, крылатыми змеями:

Такими россказнями, комментирует эти сообщения Плиний, только вздуваются цены на эти товары, и все они лживы… На самом же деле, кассия — деревце, высотой, самое большее, в два локтя, а самое меньшее, в одну пядь, толщиной в четыре пальца. Оно начинает давать побеги, едва поднявшись над землей, а потому его поросль напоминает, при взгляде на нее сверху, карликовый лес. Оно не пахнет, пока зелено, его листва такая же, как у душицы. Оно любит сухую почву и вообще сушь. В сезон дождей оно дает меньше (сока) и даже начинает терять ветви… Сок наилучшего качества исходит из самых тонких ветвей, длиной в одну пядь, если считать с их конца. Качества несколько худшего — из следующей части ветки, но уже меньшей протяженности и т. д. Сок среднего качества можно добывать, делая надрез даже на корневище, на той части ствола, что ближе всего к корням. Качество сока здесь ниже, потому что ствол внизу почти лишен коры… Некоторые авторы различали два вида киннама: белый и черный. Некогда отдавали предпочтение белому, теперь хвалят черный и предпочитают белому даже пестрый. Плохим считается деревце с мягкой и отвисшей корой {23} .

На острове Сокотра (или Сукутра, Dioskoridès по-гречески), расположенном в 300 милях от побережья Хадрамаута, произрастают многие виды алоэ. Самое известное из них, алоэ сокотрское, производит сок, заслуживший очень хорошую репутацию. Более того, сок этот стал знаменитостью всего острова и прославил его. Разве Аристотель, воспитатель Александра Великого, не советовал своему питомцу захватить Сокотру и поселить там греческих колонов с тем, чтобы они отправляли алоэ в Грецию и Сирию? Плиний также подчеркивает его исключительное качество. Собирают мясистые листья алоэ, когда они переполнены соком, сразу же после сезона дождей, примерно в сентябре. Листья складываются в подземном помещении, обложенном камнями или козьими шкурами, и держат их там до выпотевания. Затем сок из них выпускают в бурдюки, выставленные на ветер для того, чтобы сок в них затвердел. Застывание происходит через шесть недель, к этому времени экстракт представляет собой очень темную коричнево-зеленую массу. Она используется в традиционной медицине для облегчения пищеварения и для заживления ожогов и ран.

Сокотра производит и кинабр, красную смолу, которая за свой цвет называется то «кровью дракона», то «драконовой кровью», то, наконец, «кровью двух братьев». По рассказу Плиния, смола эта вытекла из дракона, когда тот был повержен на землю слоном и затоптан им. Дерево Dracaena cinabri, опознанное только в XIX веке, составляет исключительную принадлежность острова. Из его ствола без всяких надрезов, сами собой сочатся капли этой смолы пурпурно-яркого цвета. Их собирают в емкости, подобные маленьким бурдюкам; а засохшие куски смолы отделяются от ствола посредством ножа. Первосортная смола течет почти с самого верха дерева или, точнее, там, где от ствола отходят самые высокие ветви. Смола низших сортов истекает из самого ствола и состоит из маленьких кусочков. Драконова кровь используется в медицине для остановки кровотечений и при лечении болезней глаз. Ею же окрашивают в красный цвет дерево ценных пород, предназначенное для изготовления мебели.

Но и обитатели Аравии, в свою очередь, ввозят парфюмерию. Упомянем сначала costus, корень, собираемый в дельте Инда и обладающий свойствами стимулятора и возбудителя. За ним следует стиракс, ароматичная смола, которую аравитяне, не скупясь на расходы, ввозят с Кипра и из Анатолии. Настоящий стиракс помогает при катарах, насморке, потере голоса, шуме в ушах, желудочных болях и т. д. Такие способы его употребления более правдоподобны, нежели окуривания при сборе ладана, имевшие целью отогнать крылатых змей и прочую нечисть.

Неизвестные величины

Невозможно, хотя бы только приблизительно, определить объем южноаравийского производства благовоний в античную эпоху — прежде всего из-за полного отсутствия сведений по вопросу в южноаравийских текстах. Допустимо прибегнуть к помощи греческих и латинских авторов, но и они очень мало информированы. Калькуляция на базе встречающихся у Плиния данных все же позволяет оценить ежегодный импорт в Римскую империю: ладана — в 1700 тонн, мирры — в 450–600 тонн. К этим цифрам следует относиться, однако, с очень большой осторожностью. Впрочем, следующий факт достаточно достоверен: римляне потребляют очень большие количества ароматических продуктов, тем более что запасы последних могут пополняться до бесконечности. Сначала Ливия, дочь Августа, каждый год жертвует храму на Палатинском холме сочащийся каплями смолы корень миррового дерева, возложенный на патерну. Затем Веспасиан освящает на Капитолийском холме и в храме Мира золотые диадемы с инкрустированным киннамом. Наконец, Плиний утверждает, что при погребении Поппеи Нерон воскурил столько ладана, сколько не производится и за год.

А теперь попытайтесь подсчитать число похорон по всей земле только за год, а вместе с ним — и груды благовоний, потребленных на то, чтобы ими почтить трупы. Тех самых благовоний, от которых богам достаются лишь крохи. Впрочем, боги к людям благоволили не меньше и тогда, когда те, вознося свои мольбы, сопровождали их всего лишь подношениями из подсрленной муки. Более того, именно тогда и были они к людям наиболее милостивыми {28} .

Можно обратиться и к современной статистике, чтобы получить соотношение ладан-мирра: в 1875 году через Аден транзитом было провезено 300 тонн ладана и 70 тонн мирры. В 1977 году производство ладана в Хадрамауте за шесть месяцев все еще оценивалось в 4200 килограммов. Однако все сведения относительно ладана, опубликованные или только собранные, остаются неполными, даже противоречивыми.

Полуденные пути ладана

Для того чтобы мысленно воспроизвести маршруты, которые связали районы производства ладана с районами его потребления в восточном Средиземноморье, требуется подчас немалая сила воображения. Караванные тропы, разумеется, предопределяются в известной степени и характером ландшафта (ущелья, перевалы и пр.), и прочими условиями (возможность пополнить запасы воды и фуража), но беда в том, что караваны не оставляют за собой следов: и верблюжьи следы, и следы стоянок немедленно заносятся песком.

От Зуфара до Шабвы (около 700 километров) эти маршруты наиболее гадательны, так как на этом участке археологические раскопки только начинаются. Караванщики имеют здесь выбор: либо внутренняя дорога к северу от Хадрамаута, либо южная — через Махру. Оттуда они выходят на вади Масилах (с невысыхающей рекой), поднимаются вверх по вади Хадрамаут до вади Зухур, по которому они и идут, добираясь до Шабвы через ряд укрепленных камнями переходов. Ученые предполагают, что с начала нашей эры ладан из Зуфара частично переправлялся и морским путем до порта Кана'. Тюки, выгруженные там на берег, затем вьючными животными поднимались либо на север по вади Бина и Хаджар, либо на запад по вади Майфа' и 'Амаким — с тем чтобы достичь Шабвы по вади 'Ирма. Два маршрута могли быть задействованы либо параллельно, либо последовательно, в зависимости от причин, которые нам остаются пока неизвестными. Во всех случаях Шабва выступает как точка схождения всех караванных троп и как, без всякого сомнения, один из основных центров заключения торговых сделок.

Шабва действительно представляет собой как бы «караван-сарай высшего класса». Ее оазис служит и пастбищем, и базой для фуража. Вади 'Ирма (регулярно?) питает ее колодцы водой. И, наконец, важна безопасность: Шабву со всех сторон обступают холмы, увенчанные крепостными сооружениями. Однако археологические раскопки, ведшиеся не один год, так и не представили на белый свет ни помещений, которые, наверное, могли бы служить складированию ладана, ни какого-либо рынка, где могли бы совершаться торговые сделки. Поскольку ни одна из надписей, обнаруженных на территории города, не говорит ничего о торговле именно ладаном, приходится снова обращаться к Плинию, к его уточнениям (правда, довольно запоздалым, поскольку написаны они уже в I веке н. э.):

Собранный ладан на верблюжьей спине переправляется в Саботу (Шабву), где для него открыты только одни ворота. Идти другим путем равносильно преступлению, за которые цари карают смертью. Там жрецы в пользу бога по имени Сабис (Сийан) взимают десятину — не с веса, но с объема. До уплаты ее к торговле приступать нельзя. Эта десятина служит покрытию общественных расходов, так как бог щедро кормит гостей в течение нескольких дней {30} .

Когда люди приносят (свой урожай благовоний в Шабву), каждый выкладывает кучу своего ладана и своей мирры, поручая заботу о ней надсмотрщикам. На своей груде ее собственник оставляет ярлык с указанием меры товара и его цены. Торговцы, ходя по рядам, читают написанное, выбирают кучу, которая им подходит, измеряют ее, забирают и кладут на ее место плату, запрошенную хозяином товара. До того как к делу приступили купцы, по рынку проходит священнослужитель и забирает именем бога треть из каждой выставленной на продажу кучи. Если товар остается невостребованным, он в полной сохранности возвращается его владельцу {31} .

Нарисованная Плинием картина рынка благовоний по своей живости наверняка выиграет сравнение с той, которая, может быть, раскроется перед нами в будущем в результате расшифровки какой-нибудь из южноаравийских надписей. Но насколько эта яркая и живая картина достоверна — это уж другой вопрос. Выйдя из Шабвы, караваны могут проследовать двумя маршрутами. Один ведет прямиком до Тамны. Другой, пересекая пустыню Саб'атайн в северо-западном направлении, завершается в Джауфе или еще севернее его, в 'Асире.

В первом случае караваны покидают Шабву с ее западной стороны, проходят вдоль подножия черного купола горы аль-'Укла. Далее идут вдоль фронта больших дюн, выстроившихся с запада, по узкой, шириной в 3–4 километра, полосе земли и выходят к нижнему течению вади Махра, а поднявшись в южном направлении, прибывают в Хаджар Йахирр, бывшую столицу Авсана, где и делают долгожданную остановку. Затем они продвигаются на запад, огибая черные отполированные скалы горы Джебель ан-Нисийин и следуя течению вади Думайс, по которому они поднимаются до самой Тамны. Этот «пробег», длиной максимум в 150 километров, имеет преимущество проходить по населенным зонам, имеющим колодцы, — это вади Марха, Джифа' и Джиба. Такой маршрут предполагает деятельную помощь катабанитов, так как далее караваны должны проделать подъем в северном направлении, чтобы достичь Ма'риб, а за ним и Ма'ин, что составит примерно еще 200 километров — и еще одну неделю пути. Верблюды, пересекающие царство Ма'ин, должны идти, как сообщает Плиний, «по одной-единственной тропе». По тропе, без сомнения, хорошо проложенной и заботливо поддерживаемой в должном состоянии, но… Но поныне еще не найденной.

Во втором случае караван покидает Шабву в северном направлении, оставляет за собой скалистые пики Насра, пробирается по узкому коридору Шукайкат между дюнами до тех пор, пока не доберется до горных гребней аль-Арайна и Санийа, которые возвышаются над небольшими травянистыми (после дождя) равнинами. Холмы Рувайк и аль-Алам легко распознаются издали по их живописным контурам, в которых затейливой формы башенки чередуются с надгробиями. И в самом деле, это — кладбище, на котором покоятся караванщики, умершие в пути. Через двадцать километров караван вступает в вади Джауф, но ему потребуется преодолеть еще пятьдесят, чтобы достигнуть Ма'ина. От Шабвы до Ма'ина он суммарно проходит около 250 километров, а по времени — от восьми до десяти дней — дней, стоит отметить, очень тяжелых из-за нехватки воды. Более прям и короток маршрут от Рувайка до Наджрана, главного города провинции 'Асир. В Наджране караванщики уже выходят за пределы того южноарабского мира, единству которого служат.

От Аравии до Средиземного моря

Центральная Аравия и Аравия Северная, с их разнообразием пейзажей и природных условий, не знали бы и относительного единства, если бы не известная общность пастушеской жизни да еще не та же самая связь — караванная. Прибыв в Наджран, караваны должны будут пройти еще около 2200 километров, чтобы добраться до Газы. 2 437 500 шагов между Тамной и Газой, портом в Иудее, или 65 привалов (так подсчитывал Плиний), или, по расчетам других авторов, от шестидесяти до восьмидесяти дней пути.

Путь ужасен. Даже для тех, кто идет по нему зимой, в относительно прохладный сезон. Источники воды редки, города удалены один от другого, ветры обжигающи летом, а ночи холодны зимой, тропы, иногда ведущие и над пропастью, неверны и небезопасны от нападений. Всякий караван предполагает организацию, способную противостоять всем и всяческим невзгодам и опасностям, а также обеспечить сосредоточение в одних руках всех финансовых средств. «Жрецы и царские писцы также получают с товара строго определенную долю. Но, помимо них, проводники и воины того племени, по территории которого караван в данный момент проходит, и которые, по договору, должны обеспечить его безопасность, стражники при городских воротах и на мостах, власть имущие в городах — все принимают участие в грабеже. На протяжении всего пути нужно платить — здесь за воду, там за фураж, за право остановиться на отдых, на переправах; прежде чем верблюд достигает наших краев, на него налагается бремя такого рода расходов в 688 сестерциев, — комментирует ситуацию Плиний, основываясь на какой-то информации, которую мы не в состоянии проверить.

Напомним основные этапы. Выйдя из Наджрана, караваны идут на север вдоль йеменских гор вплоть до плодородной равнины Сумбала-Табала (ныне Бишах), затем направляются к Йасрибу (ныне Медина), избегая при этом покрытых лавой пространств, весьма характерных для Срединной Аравии; делают привалы сначала в Дедане, столице лихьянитского царства (аль-'Ула), затем в Хиджре (Эгра эпохи набатейцев, ныне Мадаин Салах), где минейцы встречают своих соотечественников. Караванам здесь остается только дойти до оазисов Тайма, Табук и аль-Курайа, а оттуда рукой подать до Петры и Газы, конечных пунктов путешествия.

Другие караваны, покидая Наджран, отклоняются к востоку. Они проходят Карйа аль-Фав, пересекают район Рийада и достигают Катифа на берегу Арабо-Персидского залива или же выходят из Йасриба, имея конечной целью путешествия нижнюю Месопотамию или Вавилонию. Снятые с верблюжьих спин в Газе или в Александрии ароматы морским путем доставляются в Грецию и Рим.

Некоторые цены

Длительность и условия транспортировки благовоний объясняют их продажные цены на рынках Запада. Однако численные данные редки, они практически отсутствуют, за исключением тех, что приводятся Плинием. Наиболее дорога Cassia Daphnis: 300 динариев за фунт; обычная кассия: 50 динариев за фунт (или 520 граммов монетного серебра за килограмм). Однако ладан стоит всего от 6 до 3 динариев в зависимости от качества (или от 62 до 31 грамма монетного серебра за килограмм), ладанум — 4 динария (40 асов или 26 граммов монетного серебра за килограмм) и т. д. Достаточно любопытно следующее обстоятельство. Наивысший сорт мирры, стакте, стоит 50 динариев за фунт, а возделываемая мирра — только 11 динариев: низший сорт мирры продается, следовательно, по цене вдвое более высокой, чем ладан. Цены эти высоки, но все же по карману состоятельным людям: 120 динариев в год — жалованье представителя императорской власти в Сирии и Палестине. Солдат Цезаря получает около 72 динариев в год, то есть 6 килограммов ладана в год. Опять по Плинию, в I веке килограмм ладана равноценен 30 килограммам муки.

Плиний указывает, что поклажа одного верблюда облагается суммой в 688 динариев, складываемой из налогов и транзитных платежей. Если эту поклажу оценить в 150 килограммов, требуется по пути уплатить 1,5 динария за каждый перевозимый фунт, то есть приблизительно одну четверть от продажной цены, что нельзя считать чрезмерным. Однако римляне постоянно жалуются на бессовестных посредников. Возмущен даже Плиний:

По самой низкой оценке, сто миллионов сестерциев Индия, Серее (Китай) и этот полуостров выкачивают из нашей Империи ежегодно! Вот во что обходятся нам наша роскошь и наши женщины! Какая же часть из этой баснословной суммы возвращается, хотел бы я знать, нашим богам, в том числе подземным? {37}

Сотня миллионов сестерциев представила бы собой в золотых монетах около 8 тонн, а в монетном серебре — 85 тонн. Если Плиний полагает, что торговля с Индией обходится Империи никак не менее 50 миллионов сестерциев в год, то на Аравию ложится примерно половина этой половины — 12 миллионов сестерциев. Расчеты и оценки Плиния убеждают не всех современных историков. В самом деле, за невозможностью уравновесить поставки, скажем, из Аравии своими товарами, Империя должна бы была покрывать дефицит своего торгового баланса золотом. По отношению к Индии так оно и было. Археологические изыскания в этой стране подтверждают и важность коммерческого обмена между Востоком и Западом, и наличие в ней большого количества римских монет. Но суть поднимаемой здесь проблемы в следующем: римские золотые монеты, найденные к настоящему времени в Южной Аравии, крайне редки. Красноречивый пример: в Шабве найден один ауреус (золотой) Адриана — всего лишь один!

Организация караванов

Сведения о внутренней организации караванов не обнаружить ни в южноаравийских текстах, ни даже у латинских авторов. Правда, Страбон уподобляет караваны армиям, которые, как челнок в ткацком станке, постоянно снуют между Аравией и Петрой. Но это — образное сравнение, не более того. Ему не хватает точности. Поскольку в упомянутых источниках информация отсутствует, нам не грех обратиться в поисках аналогий к арабским авторам, оставившим описания мекканских караванов в первые века Ислама.

Из-за отсутствия или нехватки лошадей и мулов в караване функцию вьючных животных выполняют исключительно верблюды. Как правило, караван насчитывает до тысячи верблюдов, сопровождаемых тремя сотнями купцов и конвойных. Однако караван в две с половиной тысячи верблюдов — вовсе не редкое исключение. К каравану, по мере его прохождения по различным территориям, будут приставать местные проводники, которые уточнят маршрут, привалы и переходы, которые точно знают расположение водных источников, те опасные места, где путники рискуют быть застигнутыми внезапным губительным паводком или где их могут поджидать банды головорезов. Проводники вновь отыщут тропки, смытые было внезапным наводнением или занесенные песком. И столь важные персоны сочтут умалением собственного достоинства скромное вознаграждение за их бесценный труд. Они частенько отличаются высокой впечатлительностью: издали различив приближение беды (на то они и проводники), они вовремя сбегают, предоставляя караван его горькой участи. Арабские хроники полны известиями и о том, как тот или иной проводник завел доверившийся ему караван прямо в разбойничье гнездо. Так что не раз военный эскорт приходился каравану как нельзя более кстати.

Караваны, эти длинные и торжественные процессии, нуждались, разумеется, в покровительстве тех племен, по территории которых они проходили. И общим правилом было то, что предоставление такого покровительства служило если не всегда главным, то всегда одним из источников дохода соответствующего кочевого племени. О равноправии двух договаривающихся сторон не приходилось и думать: скажем, за использование местных пастбищ караванщикам приходилось платить, зато все утерянное ими совершенно безвозмездно становилось собственностью того племени, на землю которого упала поклажа. В эпоху Пророка плата проводникам, дорожная подать, плата за пользование колодцами, за выгоны для скота и т. д. — все это, взятое в совокупности, достигало четвертой части стоимости перевозимого товара или, как тогда было принято говорить, достигало «четверти пути». Как, впрочем, и в эпоху античности. Кроме того, бедуины были склонны продемонстрировать свое хитроумие по части изобретения новых поборов или выдвижения новых и неожиданных требований, предъявляемых ими караванщикам. Так что все переговоры с шейхами заинтересованных племен следовало завершать до того, как караван двинулся в путь. Предпочтительнее же всего было предварительное заключение с этими племенами союза. Все же нужно признать: как бы ни были ценны сведения о караванах, почерпнутые в средневековых арабских хрониках, они весьма удалены от интересующей нас сабейской эпохи.

При всех принимаемых предосторожностях караваны нередко подвергаются нападениям враждебных племен или волей-неволей вступают на опустошенные войной территории. Именно две эти невзгоды и приключились с минейскими купцами 'Аммисадаком и Са'дом, которые и поведали о них в длинном тексте, высеченном на крепостной стене Баракиша. Сначала им удается выстоять в схватке с сабейцами из Ма'риба и с жителями Сирваха, предпринявшими нападение на минейский караван. Боги предупредили минейских купцов о грозящей опасности, и эта своевременная информация позволила двум компаньонам во главе конвоя выйти из свалки победителями. Далее. Караван прибывает в Египет как раз накануне вторжения в страну «мидийцев». «Мидийцы» же, на самом деле, не кто иной, как персы, которые около 340 года до н. э. при Артаксерксе III ведут войну в Египте. И снова боги спасают караванщиков, которые возвращаются в родные края живыми и здоровыми.

Этот исключительный текст заслуживает частичного воспроизведения:

'Аммисадак (…) и Са'д (…), главы минейских караванщиков, отправились вместе со своими людьми в путешествие, имевшее целью торговлю в Египте, Ассиро-Вавилонии и в Заевфратье (нынешняя Сирия) (…). (Боги) 'Астар зу-Кабд, Вадд и Накрах спасли их жизни и их имущество, предупредив о злых умыслах жителей Сабы и Хавлина против жизни караванщиков, их имущества и их вьючного скота на тропе между Ма'ином и Рагматом (Наджраном) и предупредив их о войне, которая разгорелась между Севером и Югом. (Боги) 'Астар зу-Кабд, Вадд и Накрах спасли их жизни и имущество также в самом сердце Египта, когда началась война между мидийцами и Египтом {39} .

В благодарность богам два негоцианта возводят куртину крепостной стены Баракиша, на которой этот рассказ и начертан.

Морские пути

В IV и III веках до н. э. не только сухопутный маршрут соединял Аравию с побережьем Средиземного моря и Персии. Начиная с III тысячелетия египтяне прокладывают и морской путь, направляя экспедиции к Пунту (то есть, по всей видимости, к берегам Судана или Эритреи) в поисках ароматических растений. Около 1500 года до н. э. царица Хатшепсут пытается акклиматизировать вывезенные из Пунта деревца в садах Фив. Храм-погребальница царицы украшен орнаментом, на котором изображена процессия из тридцати человек: каждый из ее участников торжественно несет перед собой ладановое дерево.

Дарий Великий поручил греку Скилаку практически изучить возможности мореплавания в Индию и по Индийскому океану. Скилак через Персидский залив вышел в Индийский океан, достиг устья Инда, поднялся по реке вверх, вернулся к устью, пересек океан в обратном направлении, затем, взяв курс на запад, обогнул южное побережье Аравии, преодолел опасный пролив Баб аль-Мандаб, проник через него в Красное море и прошел до Камеренийских островов (ныне Камараны?). Параллельно велось исследование Красного моря и со стороны Средиземного. Предполагалось вновь открыть канал между Нилом и Красным морем, проложенный еще при фараонах. Эта двойная, предпринятая с двух противоположных сторон и почти одновременная попытка невольно наталкивает на мысль о том, что флот Ахеменидов намеревался взять Красное море в клещи с севера и с юга. Если это не так, то как объяснить стремление Силака незаметно обойти в его повествовании молчанием все то, что относится к его плаванию между Маскатом и Аденом? Тексты не позволяют поверить в настоятельную необходимость установления прямых торговых связей между Персией и Эфиопией. А коли так, единственной стратегической целью всего проекта, как на него ни посмотреть, остается Аравия. От этого проекта вскоре, правда, пришлось отказаться, и никто из преемников Дария так и не попытался претворить в жизнь его идею о морском пути между Суэцем и Персией.

Сто семьдесят лет спустя Александр Великий отправил флот Неарха вдоль побережья Персидского залива к устью Инда с поручением разведать путь и составить его карту. Вернувшись из Индии, Александр приступил к подготовке похода на Аравию. Рассказ Арриана, нашего единственного серьезного информатора, не оставляет сомнений относительно мотивов экспедиции. Ее общая и конечная цель — установление власти Александра над всем регионом. В частности же, план предусматривал установление контроля над областями, производящими ладан, и над их торговлей: «Некоторые историки утверждают даже, что Александр намеревался, опираясь на сопровождающий армию флот, пройти большую часть Аравии, Эфиопии и Ливии». Фактически Неарх не поплыл далее мыса, отделяющего Оманский залив от Аравийского моря: «…и этому отказу Неарха (так и не дерзнувшего пересечь невидимую границу залива) флот Александра обязан своим спасением, так как дальнейшее плавание вдоль аравийских пустынь неизбежно завершилось бы его гибелью (…)». В 324 году Неарх встретился с Александром в Сузах, где тогда находилась ставка царя. План был оставлен до лучших времен, которые так и не наступили, так как великий монарх умер в следующем году. Плиний ошибается, говоря о завоевании Александром Аравии как о свершившемся факте:

Однажды Александр, еще мальчиком, возжигал ладан на алтарях богов, переходя всякую меру. Леонид, его воспитатель, попросил своего питомца повременить с проявлениями царственной щедрости до той поры, пока страны, рождающие благовония, не будут им завоеваны. Александр, уже став господином Аравии, направил своему учителю целый корабль, груженный ладаном, дабы его ментор смог бы возблагодарить богов с такой же щедростью {43} .

Те торговцы, философы, ученые, ботаники в частности, что сопровождали Александра в его великом азиатском походе, принесли с собой в свое родное Средиземноморье семена множества видов растений, как «пищевых», так и «медицинских». Вместе с ними приходит и новая волна увлечений восточными благовониями, парфюмерией и косметикой. После похода Александра на Восток чувство обоняния у людей Запада становится куда более тонким и притязательным. В затронутых эллинизмом городах местная аристократия вводит в моду новые духи, новые ароматичные масла, новые благовонные мази. Царь Селевк отправляет в знаменитый храм Аполлона в Дидимейоне целую сокровищницу из золотых и серебряных изделий, сопровождая свой дар 360 килограммами ладана, 36 килограммами мирры, 1200 килограммами корицы. В монументальной надписи, восславившей щедрость царя (щедрость безусловно Царскую), говорится также и о киннамоме, и об особом, индийском ладане (костосе), однако количественная характеристика этих двух видов дарений почему-то обходится молчанием.

Капитаны судов, посланных Александром как в Персидский залив (на востоке), так и в Красное море (на западе), так никогда и не встретились: между ними осталось непройденное пространство в 1000 километров, а большая часть их путешествий остается неизвестной. Однако в эпоху диадохов и эпигонов плавания греческих судов, по крайней мере по Красному морю, становятся не такой уж редкостью. В частности, об этом свидетельствуют тексты времен династии Лагидов (300–30 годы до н. э.). Так, географ (он же филолог, историк и философ) Агатархид, поднявшийся на борт греческого судна где-то в Суэцком заливе, упоминает прохождение через пролив Баб-аль-Мандаб и описывает один из сабейских портов на юго-восточном побережье Аравии.

Суда за море уходили в поисках благовоний и пряностей, драгоценных камней и черепашьих панцирей. Торговля, производимая капитанами на дальних берегах, остается тем не менее монополией государя. Государство у мореходов скупает все, что они успели добыть, по фиксированным ценам. Оно же иногда входит в пай с купцами. Те из них, кто принимал участие в финансировании экспедиции, получали, по ее счастливом возвращении, соответствующую их вкладу долю прибыли. Сохранился, кстати, один из подобного рода договоров, заключенный между царем Египта Птолемеем VII Эвергетом (II век до н. э.) и неким Эвдоксом. Повторявшиеся путешествия служили накоплению географических знаний, чем и подготавливали большие экспедиции — уже в Индийский океан.

А как раз по нему совершают свои опасные плавания торговцы киннамомом и киннамом, этими продуктами Индии и Цейлона.

Троглодиты, рассказывает Плиний, скупают его (киннамом) у своих соседей, а затем перевозят его через огромные морские пространства прямо на плотах — без кормил, без весел, без парусов и без каких бы то ни было средств спасения: человек и его дерзость заменяют все это. Путешествия они совершают, стоит это отметить особо, зимой, в пору солнцестояния, то есть тогда, когда Эвр (зимний муссон) дует особенно неистово. Ветер гонит плоты прямо из одного залива в другой, от одного берега к другому. Обогнув Аравийский мыс, плоты, здесь уже только слегка подталкиваемые дыханием южного ветра, входят в порт Оцелис (Оселис?), принадлежащий катабанитам. Ему они и отдают свое невольное предпочтение. Путешествие в одну сторону, распродажа своих товаров и закупка аравийских и, наконец, возвращение занимают в совокупности более пяти лет. Многие в пути гибнут. Зато уцелевшие привозят на родину мелкий стеклянный товар, бусы, бронзовые вазы, ткани, застежки, браслеты и ожерелья. Вся торговля, выходит, построена на стремлении добиться женской благосклонности и обеспечить супружескую верность жен мореплавателей {46} .